Сын императрицы

Глава 13

Весь август 1810 года русское воинство отступало на восток, отбивая нападения неотступно преследовавшего противника. Армии Барклая-де-Толли и Багратиона, объединившиеся под Смоленском, шли по старой Смоленско-Московской дороге, против них выступили самые боеспособные корпуса Великой армии во главе с самим Наполеоном. Южнее, через Брянск и Тулу, двигалась армия Тормасова, сдерживая натиск коалиционных войск — австрийцев, поляков, итальянцев и прочих союзников, — под командованием вице-короля Италии Евгения Богарне. Основные силы противоборствующих сторон сосредоточились на Московском направлении — у французов после всех минувших сражений остались в строю около ста пятидесяти тысяч многоопытных бойцов, прошедших не одну войну, у русских числом почти столько же, но из них почти четверть приходилась на ополчение из числа присоединившихся к отступающему войску добровольцев, не пожелавших остаться во вражеском тылу. И уж если прямо признаться, кроме выучки русские солдаты уступали также в боевом духе — понимание того, что враг сильнее и приходится отступать, никак не могло воодушевить их на победу, вызывало лишь злость и обиду.

Оставили за спиной Дорогобуж, Вязьму, приближались уже к Можайску, а отступление все продолжалось, причиняя воинам боль в душе за оставленную землю, недовольство и даже ропот среди них — доколе же можно, Москва уже рядом, пора остановиться и дать бой врагу! Притом не только рядовых бойцов, но и командиров, что уж говорить, даже командующих. Тот же Багратион однажды не выдержал, напросился на прием к главнокомандующему и высказал тому без обиняков, пользуясь добрым к нему отношением:

— Михаил Илларионович, понимаю, что надо ослабить Наполеона всеми возможными мерами, но армия уже на пределе терпения! Надо дать бойцам возможность излить злость на врага, иначе она обернется смутой и беспорядками. Ко мне самому не раз подходили те, кто служил со мной прежде и высказывали все, что думают о нас. А я не мог им ответить разумно, лишь отговаривался — ждите, скоро решится и дадим бой Бонапарту!

Кутузов не стал отчитывать молодого генерала за проявленную им эмоцию и несдержанность, улыбнулся и проговорил успокаивающе:

— Ты прав, Петр Иванович, действительно скоро. Найдем подходящее для сражения место, там и встанем. Вот ты им займешься — отправь людей на рекогносцировку, после надо еще как-то подготовить позиции до подхода неприятеля...

Нашли такое место на достаточно просторном поле в пяти верстах от Можайска перед Чертановскими высотами. Располагалось в излучине Москва-реки, другой его край упирался в глубокий овраг речки Можайки, непроходимый для конницы. Выбрал его сам Багратион из двух предложенных разведчиками вариантов — здесь и пятнадцатью верстами ближе у села Бородино. Предпочел по двум причинам — лучшей позицией обороняющихся на прилегающей к полю возвышенности, притом защищенной по флангам природными преградами, а также близостью к городу, в котором располагались воинские склады с провиантом и оружием, госпиталь, а также формировалось ополчение из местных жителей. Вот их привлекли к строительству линии обороны, на помощь пришло почти все взрослое население Можайска и ближайших селений. Люди трудились без отдыха днем и ночью, никого не приходилось подгонять, понимали, что на кону их жизнь и свобода. За двое суток вырыли окопы и траншеи поперек всего поля, занявшего в ширину почти три версты, возвели по фронту редуты, реданы и флеши, на высотах оборудовали артиллерийские позиции.

Так что подошедшее войско встало здесь без лишних хлопот и потерь времени, пока арьергард удерживал наступающего противника. Еще через день в уже начавшемся сентябре состоялось генеральное сражение между войсками Кутузова и Наполеона, два гениальных стратега встретились в прямой схватке их разума и опыта, видения поля боя и предугадывания действий противника. Начали битву ранним утром французы, открыв огонь из более, чем пятисот орудий. С Чертановских высот и полковых редутов вступила в контрбатарейную борьбу русская артиллерия, на этот раз не уступавшая неприятелю ни в численности стволов, ни в плотности огня. В том сказались новые поставки со стратегических складов и непосредственно с артиллерийских заводов, тогда как у французов возникли серьезные проблемы с восполнением убыли как орудий, так и боеприпасов к ним. Сам по себе растянувшийся на тысячу верст путь от главных складов в Пруссии и Варшавском герцогстве до фронта представлял сложности со снабжением, усугубили же частые нападения партизанских отрядов на войсковые обозы, а также рейды легкой кавалерии и казаков из корпуса Платова по тылам противника.

Через час после начала артиллерийской подготовки под прикрытием усилившегося огня орудий вперед выдвинулись находившиеся по центру французские полки. Чуть погодя, начали наступление на левом фланге и, как стало понятно немногим позже, именно здесь враг нанес основной удар, бросив корпус маршала Даву против армии Багратиона. По всей видимости, Наполеон счел на этом участке наиболее возможным прорыв русской обороны с последующим выходом в тыл и захватом стратегически важных высот. Атаку же на центр предпринял лишь для отвлечения внимания командования противника, но так случилось, что она оказалась более успешной, чем фланговая. Кутузов и его командующие предвидели подобный маневр французов, сосредоточили наиболее боеспособные полки и дивизии, а также резервы в стороне от центра, оставив здесь лишь два корпуса на передней линии и ополчение за ними.

Правда, центр прикрывали своим огнем тяжелая полевая артиллерия на высотах, полковые пушки и минометы в редутах. С большим основанием можно было предположить, что Наполеон вряд ли решится бросить серьезные силы под новые шрапнельные снаряды и осколочно-разрывные бомбы, не раз в этой войне доказавших убойную эффективность против наступающих войск. Наверное, гений полководца проявляется именно в сложных ситуациях, когда очевидные шаги становятся вдруг непредсказуемыми, но тем не менее они приводят к перелому в противоборстве с противником и победе. Так и с Наполеоном, в какой-то момент перенес удар с фланга, где корпус лучшего маршала Франции завяз в кровопролитных схватках с дивизиями Багратиона, доходивших до штыковых атак, направил на центр русской обороны полки бесстрашного Нея. Его воины шли вперед со своим командующим, невзирая на разрывы снарядов, выбивающих их ряды десятками, а после ружейные залпы обороняющихся, неудержимой волной захлестнули траншеи и редуты, казалось, ничто уже не остановит их.

Спасли чрезвычайно опасную для русского войска ситуацию те, от кого не ожидали подобного подвига — необученные и плохо вооруженные ополченцы, прежде не нюхавшие пороха, но именно сейчас бесстрашно бросившиеся в отчаянную атаку. И вел их генерал Багратион, успевший оценить угрозу в центре — отдал команду резервным полкам идти на выручку, сам же с малыми силами личной гвардии бросился сюда со своего фланга. Соскочил с коня перед линией затаившихся в траншеях скоробранцев, громко, перекрикивая шум боя, воскликнул:

— Поднимайтесь, бойцы, не позволим французам опрокинуть нас и пройти на высоты к артиллерии! Терпеть поражения не имеем права, надо идти вперед — за мной, удальцы-храбрецы!

Выхватил из ножен саблю, в другую руку взял пистолет и с коротким кличем 'Ура!' направился шагом в сторону неприятеля, уже захватившего первую линию обороны. Шел не сгибаясь, выпрямившись во весь рост и вражеские пули не брали его — казалось, сама судьба берегла героя для подвига. Через долгие секунды один за другим встали ополченцы, преодолевая объявший их ужас, а потом, невольно сплотившись плечом к плечу, побежали вдогонку за отчаянным генералом, повторяя за ним протяжным 'Ура-а-а!'. Минуту-другую спустя две атакующие силы столкнулись, пошли схватки накоротке кто чем мог — штыками и старинными багинетами, прикладами ружей, даже голыми руками. Постепенно более организованный строй французов стал преодолевать сопротивление новичков, но за ту четверть часа, что они продержались, подоспели регулярные полки из резерва, сумели остановить, а затем и отбросить прорвавшегося противника. Ополчение понесло огромные потери убитыми и ранеными — едва ли не каждого второго, — но их славное деяние осталось в памяти всего русского войска как должный пример самоотверженности и мужества. В последующих битвах бойцы равнялись по нему — коль смогли устоять в бою исконные мужики от сохи, то нам тем более невместно уступать!

После провалившейся атаки в центре французы еще не раз пытались прорвать оборону русских на разных участках фронта. Иной раз им это удавалось, но развить успех уже нет — вовремя переброшенные резервы закрывали бреши и отбрасывали противника на прежний рубеж. Так сложилось, что инициатива на протяжении всего сражении сохранялась за Великой армией, русское войско держало оборону, лишь изредка предпринимали контратаки, восстанавливая исходные позиции. Потери же складывались примерно равными, да и ситуация на поле боя также выравнивалась, начальное доминирование более опытных французов нивелировалось возросшей уверенностью противной стороны. Наверное, такой исход стал ясным для командования наступающих войск — к концу дня прекратили атаки и отвели корпуса на другой край поля.

Настало оглушающее затишье после шестнадцатичасовой битвы, обе стороны переводили дух перед новым сражением — в его неизбежности никто не сомневался. Разве лишь в том — кто его начнет и когда, — потому как противник стал также окапываться. По-видимому, ему понадобилось время для восполнения запасов, к концу боя испытывал недостаток в ружейных и орудийных припасах, судя по заметно снизившейся интенсивности огня. Соглашением сторон каждая из них озаботилась похоронами своих погибших воинов, русские еще по доброй воле вернули раненых французов, оставшихся на их позициях. Так в перемирии прошла неделя, за ним вторая, Кутузов с Барклаем и новым командующим Дохтуровым, заменившим Багратиона — тот получил серьезное ранение в памятной атаке и был отправлен в госпиталь Можайска, — уже планировали собственное наступление. Громом среди ясного неба стало переданное парламентером письмо Наполеона к русскому командованию с предложением о мире и обсуждение условий для его заключения.

Разумеется, командование заинтересовалось — с чего бы Наполеон стал запрашивать мир и какие он предлагает условия, — в тот же день в центре поля, можно сказать, на нейтральной территории, состоялась встреча двух главнокомандующих. Французы здесь поставили походный шатер, в нем и проходили переговоры тет-а-тет, без лишних глаз и ушей. Начал, конечно, Бонапарт как инициатор свидания, после обоюдных приветствий заявил:

— Ваша Светлость, имею намерение прекратить войну и избежать лишних жертв с обеих сторон. Вот мое послание канцлеру Бобринскому, прошу немедленно передать ему. Пока же, до получения ответа, готов с вами заключить перемирие, в знак доброй воли отдам приказ своей армии и войскам союзников отойти на те рубежи, о которых оговорено в послании. Могу вас уведомить, что в нем мы ставим условие возрождения Польского королевства на территории до раздела 1793 года и возврата Россией взятых ею земель — Инфлянтского воеводства, Литвы, Полесья, Подолии и Волыни в границах по Западной Двине, Бугу и Днестру. Также требую невмешательства России в наше противостояние с Британией, коль вы провозглашаете нейтралитет. Если же заключите с ней коалицию, то война между нами будет продолжена.

Собственно, Кутузова особо не волновали притязания на спорные земли — пусть о том болит голова у тех, кто поставлен блюсти иноземные интересы, — больше беспокоили вторгшиеся войска французской коалиции и возможные с ними боевые действия. Именно о том и повел речь:

— Я солдат, Ваше Величество, и не мне судить о высокой политике. С вами могу обсуждать в пределах данных мне полномочий. Считаю возможным ваш отход, но без насилия к местному населению и грабежей. Потому к каждому вашему полку командирую своего офицера, с ним и будете решать вопросы с необходимым провиантом и фуражом. В случае злого умысла с вашей стороны мое войско будет готово немедленно пресечь его и не допустит злодеяния. Если вы готовы пойти на эти условия, то можем подробно обсудить все детали совместного похода, дабы между нами не осталось недомолвок и недоразумений.

Лексей сидел за столом в своем рабочем кабинете, раздумывая над посланием Наполеона, доставленным фельдъегерем из ставки Главнокомандующего вместе с донесением о ситуации на фронте. Сам факт запрашивания мира честолюбивым диктатором говорил о многом и в первую очередь о том, что его Восточная компания провалилась. Последнее сражение безоговорочно показало — у него нет надежды победоносно завершить войну в кратчайшие сроки. Продолжать же дальше в отрыве от баз снабжения, да еще в преддверии непривычно холодной для французов зимы — явно вести компанию к поражению, возможно, потере всей своей армии. Тут даже не нужно глубоких познаний в воинской стратегии, вывод очевиден любому здравомыслящему человеку. Но, с другой стороны, продолжение войны не нужно и России — враг еще силен, будет нелегко его одолеть, лишние же жертвы совершенно ни к чему. Да и что выиграют русские, если одержат победу, разумеется, кроме тщеславия и удовлетворенной мести — по сути, ничего. Идти же самим в кишащую интригами и корыстью Европу в конечном итоге на выгоду той же Британии и ее союзников — нет уж, увольте!

Правда, выдвинутые французским императором притязания на отторгнутые Россией земли бывшей Речи Посполитой уж слишком чрезмерны! Ладно еще Литва и Инфлянтское воеводство, не шибко они нужны, тамошний народ волком смотрит на русских, но отдавать ту же Либаву и Балтийское побережье Курляндии — ни в жисть! Также и в Малороссии — западную ее часть можно вернуть, там поляков больше, чем белорусов и украинцев вместе взятых, так что границу можно провести если не по Неману, то Вильно, в крайнем случае Западному Бугу, но никак не по Двине и Днестру. Лексей нарисовал на карте крайнюю линию нужных России земель, возможные варианты для будущего торга, после откинулся на спинку кресла, расслабившись едва ли не впервые за три месяца — со дня, когда узнал о вторжении армии Наполеона. Еженедельные сводки и донесения, которые отправляли Кутузов и начальник его штаба генерал Беннигсен, лишь добавляли напряжения, когда же фронт прорвали и пришлось отступать, сердце болело за каждую оставленную пядь исконно русской земли, не в силах помочь своим участием.

Немногим позже от курьеров и из посольств нейтральных государств узнали о боевых действиях экспедиционных группировок на севере и юге Франции. Особо впечатляющим стал успех корпусов Милорадовича, захватившим не только все северное побережье, но и столицу, притом взяли ее практически без боя и долгой осады. Командующий не стал вводить войска в город, да и вообще вмешиваться в его жизнь, лишь патрули следили за порядком, а караулы взяли под охрану арсеналы и воинские склады. Даже не обезоружили гарнизон, так что гвардейцы продолжали нести службу, нередко встречаясь на улицах с дежурными нарядами русских. Единственно, в чем сказалось вмешательство незваных гостей — осаду не сняли, пропускали в город лишь обозы с провиантом, а обратно разрешали по пропуску военной комендатуры. Вскоре в изолированном от остальной страны Париже начались свои внутренние процессы, недовольство населения возникшими нуждами и проблемами вылилось в смуту и беспорядки, дошло до погромов и нападений на учреждения власти, а также патрули, пролилась первая кровь.

Когда же бунт вышел за пределы бедных кварталов и распространился по всему городу, местные власти потеряли контроль над сложившейся ситуацией и обратились к русскому командованию с просьбой ввести войска и подавить мятеж. Милорадович, отказал, заявив: — Мы не палачи, чтобы стрелять в безоружных граждан. С народом мы не воюем, здесь ради того, чтобы наказать диктатора, пославшего армию против нашей родины. Отрешите его от власти и мы уйдем, в том даю слово русского генерала!

Неизвестно, что произошло среди власть имущих, но уже через день собрался сенат и после бурных дебатов провозгласил Бонапарта низложенным, власть же передавалась Временному правительству до возвращения короля Людовика XVIII из эмиграции. Похоже, что смутой воспользовались те, кто таил недовольство к узурпатору, а таких в высшем органе власти оказалось достаточно, сумели еще переубедить колеблющихся сенаторов и протолкнуть нужное им решение. Милорадович не обманул, как только убедился в принятом меморандумом сената отрешении Наполеона, немедленно снял осаду и отдал приказ возвращаться в Гавр для отправки домой — время уже подходило к завершению навигации на Балтике. Так закончилась экспедиционная операция на севере вражеского государства с совершенно не предполагаемым итогом.

Южной — или Дунайской, как ее назвали, — группировке выпала задача сложнее. Ей предстояло пройти более тысячи верст через османские провинции — Бессарабию, Молдову, Валахию, Сербию, — после прорываться через французскую Иллирию и Италию для соединения со Средиземноморским флотом, а уже дальше совместно пройтись по южному побережью Франции. Собственно, весь путь пролегал по недружественным территориям, с теми же османами следовало быть настороже, несмотря на договоренность о пропуске русских войск через их земли. Отношения с ними находились на хрупкой грани между войной и миром, любой инцидент мог привести к вооруженному конфликту. И он едва не возник в самом начале похода, стоило полкам вступить в Бессарабию, как кто-то на этих землях воспринял их освободителями от османского ига и поднял восстание. Немало усилий понадобилось командирам, чтобы удержать своих бойцов от помощи повстанцам, когда на их глазах регулярные части Порты жестоко подавляли мятеж.

Однажды дошло до столкновения в одном из сел, проходивший через него полк вмешался в массовую казнь крестьян, которых янычары согнали в амбар и уже собрались заживо сжечь. Большим трудом командующему генералу Сабанееву удалось замять конфликт, вручив здешнему паше солидную мзду — бакшиш. После пришлось на день прервать поход и разъяснять всему воинству — у них своя задача, которую они обязаны выполнить во что бы ни стало, сорвать же ее суть предать отчизну. Придет еще час, тогда сквитаемся с ненавистными османами, а сейчас должны исполнить приказ. Дальше русские воины шли, стиснув зубы, проходя мимо творимых бесчинств, лишь про себя давали клятву отомстить злодеям, если военная судьба сведет их на поле боя.

Путь большей частью пролегал по Дунайской равнине, но дважды — в Валахии и Сербии, — преодолевали горные кручи Карпат и Балкан. Буквально на руках поднимали на заснеженные перевалы тяжелые орудия, проходили по кромке горные тропы, перебарывая страх и усталость. Трудностей и хлопот всем хватило с лихвой, не обошлось без жертв и ущерба. Обоз пришлось оставить, что-то из груза везли на вьючных лошадях, большей частью несли на себе. В середине августа завершили переход османских земель, дальше уже начиналась Иллирия — бывшая австрийская провинция, год назад присоединенная к Франции. Собственно здесь провели первую войсковую операцию против серьезных сил неприятеля, выстроивших более-менее основательную оборону на рубеже с Оттоманской империей.

Прорвали заслон на границе как раскаленным ножом сквозь масло — на французской стороне просто не были готовы к массированному удару шестидесяти тысячной группировки. После непродолжительной артиллерийской подготовки по укрепленным пунктам противника вперед пошли штурмовые отряды, вооруженные новыми винтовками и гранатометами, за ними остальная пехота. Уже через час подавили огонь гвардейских и линейных частей, вырвались на оперативный простор. За неделю пересекли всю провинцию, почти не встречая вооруженного сопротивления и, не снижая темпа, ступили на итальянскую территорию. Еще через две недели, пройдя Венецию и Верону, разделились — два корпуса продолжили марш на запад к границе Франции, третий повернул на юг к Генуе, крупнейшему городу-порту на северном побережье Италии. Ему ставилась задача с помощью кораблей флота нанести максимальный ущерб на побережье этой страны вплоть до самого юга — Сицилии, после захватить и разгромить военные базы на островах — Сардинии и Корсике.

Основным же силам группировки предписывалось идти в Монако, а уже оттуда с остальной частью флота пройти до Тулона и Марселя, наиболее защищенным городам на юге Франции. Собственно, их захват и разграбление ставились главной целью южной экспедиции, тот же Марсель представлял собой наряду с Гавром крупнейший торгово-промышленный центр страны. В Тулоне находилась главная военно-морская база, он также служил отправной точкой колониальной экспансии — отсюда уходили морские караваны к колониям в Африке, Америке, Юго-Восточной Азии, Тихоокеанском бассейне. Так что потеря таких важных городов, пусть даже на время, стала бы довольно ощутимой, а власти страны, тот же Бонапарт, должны были отреагировать — перебросить сюда резервы, предназначенные для Восточного фронта, возможно, даже снять оттуда часть войска. Задачи ставились, на первый взгляд, нереальные, с такими сравнительно малыми силами неосуществимыми, и все же они имели основания — Наполеон бросил лучшие силы на Восток, здесь оставались кроме Национальной гвардии лишь вспомогательные части и резервисты.

Сражения на побережье выдались непростыми, особенно на французском — против захватчиков встал местный народ. В том же Монако, заштатном городишке, пришлось брать боем каждую улицу или квартал, даже после его захвата из любой подворотни мог раздаться выстрел в спину. Принятый командованием приказ щадить гражданское население и не открывать огонь без крайней нужды привел к лишним потерям среди бойцов, пока его повсеместно не стали нарушать. Да и как удержаться, если в тебя норовят чем-то запустить — хорошо, если только помоями или г..ном из ночного горшка, а могут камнем или свинцовой пулей. Вначале русские воины остерегались проявлять жестокость, не отвечали на провокации, но когда дошло до гибели их товарищей от рук 'мирных жителей', то не выдержали, ответили не менее жестко. Применили оружие, могли даже забросить гранату во двор или окно, откуда произвели выстрел или бросили булыжник, не разбирая — есть ли там дети или женщины и кто именно напал на воинский патруль.

Так происходило во многих городках на Лазурном берегу, где проходили полки экспедиции, дело доходило до трибунала за излишнюю жестокость. Но она дала свои плоды — народ обозлился и в то же время убоялся, открытые нападения почти прекратились, лишь злыми глазами следили за безбашенными русскими, которых лучше не трогать — себе же будет хуже! В течении сентября корпуса группировки заняли французское побережье вплоть до Тулуза, еще одного важного порта на этой стороне. Во многом помогли корабли Средиземной эскадры, огнем своих дальнобойных орудий и ракетных установок накрывали оборону противника, портовые сооружения, отчасти прилегающие городские кварталы. Примерно также брали итальянские города и порты на Лигурийском побережье, особо не печалясь их сохранностью, главное — выполнить задание и сохранить жизнь своих бойцов. Позже в газетах и правительственных кулуарах европейских стран не раз осуждали диких русских, посмевших так жестоко обращаться с цивилизованными народами, но с открытыми угрозами официальные лица не выступили — проявленная сила внушила страх и невольное уважение к державе, переборовшей всю французскую коалицию!

В конце октября в Вильно состоялись прямые переговоры между канцлером России и французским императором. Собственно, они больше походили на торг — мы вам Литву и Галицию, а вы нам Полесье и Волынь с границей по Западному Бугу, Закарпатье с Ужгородом в обмен на Подолье и так по всем спорным территориям. Обоим лидерам не составляли тайны неравные условия в ведении переговоров — в принципе российский канцлер мог стоять на своем, даже в прежних границах, Наполеону же не оставалось ни времени, ни каких-либо ресурсов для давления на оппонента, даже полномочия представлялись сомнительными. По вердикту сената вроде уже не император, но сам он не признал низложения, да и армия все еще за него, так что ему следовало скорее восстановить статус-кво. Для того надо было заключить мир и лишь потом вести войско к Парижу, пока же оно стояло на обусловленных перемирием рубежах едва ли не в объятиях трех русских армий, а союзников уже след простыл.

Торг долго не длился, в тот же день, получив хоть какие-то уступки от российской стороны, Наполеон подписал договор о мире с секретными протоколами и уже на следующий день отбыл к своей армии, сократившейся более, чем вдвое в этой злосчастной компании. Лексей также долго не задержался в городе, ставшим теперь чужим, отправился в ставку главнокомандующего в Гродно. Здесь чествовал славных победителей только что закончившейся войны, от имени вдовствующей императрицы вручил высшие награды командующим, генералам и офицерам, поздравил Кутузова с присвоением чина генерала-фельдмаршала. Кроме того, передал приглашение доблестным героям на торжественный прием в Зимнем дворце в честь великой победы. На праздничном обеде, организованном командованием сразу после совещания, Лексей открыл его собственно сочиненным стихом, пусть не складным, но идущим из сердца:

— Вы свободу и счастье в боях отстояли

Герои великой, священной войны!

Народ навеки запомнит ваши имена

С благодарностью за политый кровью мир.

Вовеки Отчизна пускай процветает.

Успешным и светлым день будет любой.

И в праздник Победы

Россия новой звездой воссияет!

Единственно, для кого не закончилась война — южная группировка, в ноябре на обратном пути стала невольной участницей сербского восстания. Оно длилось уже шесть лет, то вспыхивая огнем по всей стране, то тлея после подавления властями эялет (*провинция). В последний раз случилось год назад, повстанцы захватили большую часть страны и объявили независимость от Порты. Призвали Австрию, но та отказалась взять их под свою защиту, обращение к России также не возымело успеха, там лишь помогли деньгами и устаревшим оружием. Восстание подавили, в битве на горе Чегар османы разгромили повстанческие отряды, а затем в назидание непокорным сербам поставили башню с тысячей вмурованных в стену голов мятежников.

Столкновение русского войска с оттоманами началось с малого — передовой казачий отряд натолкнулся на банду башибузуков, грабившую село. Тех же крестьян, кто пытался отстоять свое добро, рубили саблями, кололи штыками, поджигали их дома. Вот на дым и примчались казаки, а когда увидели творимое там бесчинство, не выдержали и бросились в атаку, позабыв о прежнем приказе. Кто-то из мародеров сумел убежать, позвал на помощь своих подельников, а когда с прибытием к бандитам подкрепления бой разгорелся не на шутку, в него вступил подошедший полк. Дальше больше — в сражение втянулись уже регулярные силы осман, у русских целый корпус с применением артиллерии и кавалерии. Когда же противник отступил, спешно принялись за возведение укреплений и всех средств фортификации как в настоящей войне — все, от командующего до рядового солдата, понимали, что миром уже не разойтись, никаким бакшишом не удастся откупиться.

В тот же день к русским полкам присоединялись группами и поодиночке те сербы, что горели местью за все чинимые обиды, просили оружие и вместе бить турков — так называли осман все, кто их ненавидел (*турок — дикарь, невежда). В последующие дни поток добровольцев все нарастал, их уже насчитывалось несколько тысяч. По приказу генерала Сабанеева из них формировали роты и полки под командованием русских офицеров, а инструктора из числа сержантов и капралов принялись учить азам воинской науки. Так и сложилось, что войсковая группировка переросла в повстанческую армию, после двух недель лагерного сбора перешла в наступление, выбивая турецкие гарнизоны на всей территории Сербии. Бросить же на произвол судьбы тех, кто доверился им, а самим уйти, воины считали предательством, да и вряд ли османы позволили. Практически выбора им не оставалось — биться с врагом на этой земле до последнего, — лишь надеялись, что отчизна не оставит в беде и придет на помощь.