Сын императрицы

Глава 14

— Эх, Иван Васильевич, растудыть твою в тудыть, давно уже взрослый муж, а подставил державу! — Лексей в сердцах поминал недобрыми словами командующего Дунайской группой войск Сабанеева. — Читал только что доставленную депешу Генерального штаба с донесением от командования Юго-Западного округа, в котором кратко излагались события, происшедшие с войсковой группировкой в Сербии. В приписке от себя командующий округом Тормасов добавил, что ведет переговоры с австрийскими властями о поставке через их территорию провианта, боеприпасов и оружия для оставшихся на Балканах русских войск. О том, чтобы выводить тем же путем экспедиционную группу, не переговаривал, на то имелась веская причина — вряд ли император Австрии Франц I разрешил бы нахождение в своей стране столь крупных сил недавнего противника, способных устроить какую-либо бучу. Да и в предстоящей, более, чем вероятной, войне с Османской империей группировка Сабанеева имела бы стратегически важный выход на юго-западные земли Балканского полуострова — Болгарию, Боснию, Черногорию, Македонию, — разве что следовало ее усилить горно-егерскими полками.

Лексей догадывался о замыслах своих генералов, пусть и не высказанных вслух — была бы их воля, ввязались в войну за освобождение братьев-славян от османского ига! Тот же Кутузов, в мудрости которого нет никаких сомнений, не прочь покуситься на Бессарабию и Молдову — о том объявил без обиняков, прознав о приключениях войск Сабанеева и возможной войне. Что уж говорить, самые ближние сподвижники шли на поводу каких-то идеалов, единственный довод, чем Лексей мог их переубедить — что от того будет иметь Россия, кроме головной боли, какая ей выгода?! Вот и в прошлом году, когда восставшие сербы позвали на помощь, большого труда стоило остановить соратников, даже грядущая война с французами и их сателлитами не охладила горячие головы — мол, надо идти и спасать братьев по вере от мученической смерти! Тогда едва удержался и не выговорил рвущиеся из сердца слова — да пусть турки перережут всех сербов, не стоят они жизни одного русского солдата!

На созванном в середине декабря Государственном совете после долгих споров и убеждений все же приняли предложение канцлера о мирном разрешении конфликта с Османской империей — предложить ей солидные откупные и вывести свои войска из Сербии. Если же власти Порты откажутся, то тогда ничего более не остается, как готовиться к войне — по всей видимости, ее следует ожидать весной или летом следующего года. Не только Лексей, но и остальные мужи осознавали — боевые действия с отчасти ослабшей за последний век державой, но все еще грозной, с огромными людскими и финансовыми ресурсами, обойдутся России в не меньшие траты и потери, чем с французской коалицией. Две подряд разорительные войны стали бы слишком серьезным испытанием для страны, потому согласились искать более мирный выход в сложившейся непростой ситуации и постараться сладить с обиженной стороной всеми возможными мерами, притом, конечно, не теряя собственного достоинства.

Почти вся зима прошла в переговорах с доверенными людьми султана Махмуда ІІ, два года назад свергнувшего прежнего правителя Мустафу IV. Казалось бы, дело складывалось к лучшему, османы сами не очень хотели войны с могучим противником, справившимся с непобедимым прежде Наполеоном, да и своих внутренних забот у довольно юного, едва достигшего четверти века, султана хватало. Уже стали договариваться о сумме откупных, как вдруг турки прервали переговоры, а главу русского посольства в Константинополе (*Стамбул) Италинского заключили в тюремную башню за надуманную попытку покушения на султана. Как позже удалось выяснить, не обошлось без козней британцев, подговоривших Махмуда наказать русских и обещавших свою помощь не только деньгами и оружием, но и прямым участием в сражениях. Впрочем, забегая наперед, участие англичан свелось к предоставлению инструкторов и советников для реорганизации и обучения регулярной армии по европейскому образцу.

В марте 1811 года посол Османской империи Кара Ахмет-паша вручил министру иностранных дел графу Румянцеву фирман (*указ) султана Махмуда ІІ, объявившему войну вероломной России. Уже через месяц начались боевые действия на Днестре, перешедшие вскоре в Бессарабию под натиском русских войск. Командовал ими фельдмаршал Кутузов, а армиями Дохтуров и Тормасов, поправившемуся к тому времени от ранения Багратиону поручили особое задание — начать наступление на османские земли в Закавказье, занять Эриван (*Ереван), а затем все армянские земли и Колхиду вплоть до Карина (*Эрзурум) и Трапезунда (*Трабзон). Как ни странно, османы, объявившие войну, сами не были готовы к ней — на Дунайском направлении против 80-тысячной группировки Кутузова выставили лишь 60-тысячное регулярное войско и еще тридцать из числа мусульманских волонтеров, а также вспомогательных войск провинций, силой набранных из местных христиан.

Равной с русским воинством боеспособностью не могли похвалиться даже янычары и сипахи (*регулярная кавалерия), составлявшие основу османских сил на линии фронта, а об остальных следовало выразиться одним словом — сброд. Да и к началу боевых действий противник просто не успел перебросить более обученные войска из Порты, они еще находились в долгом пути через Балканы. Кутузов сыграл на опережение, не стал дожидаться готовности неприятеля и сам ударил двумя клиньями под Сороками и в местечке Буджак на юге Бессарабии. Через неделю боев его армии прорвали оборону и стали громить по частям османское войско — от него осталась едва ли треть, сумевшая избежать окружения и уйти на запад. После стремительным маршем, обходя стороной турецкие крепости, прошли Бессарабию, в начале лета вышли к Пруту и Дунаю, здесь встали перед новой оборонительной линией осман на правом берегу, гораздо более укрепленной, чем на Днестре.

Собственно, русским армиям не ставилась задача освобождения балканских стран, слишком она была бы затратной и долгой по времени. Следовало в течении этого года нанести максимальные потери основным силам противника и, как вспомогательное, но не менее важное, значение придавалось соединению с группировкой Сабанеева и дальнейшие операции уже с ней. Потому две армии разошлись, северная под командованием Тормасова пошла на прорыв в Сербию через Молдову и Валахию, а южная генерала Дохтурова принялась разрушать Дунайскую линию осман и ее оплот — Измаил. Эту крепость уже не раз брали русские войска, последним отличился Суворов в 1790 году, притом взял ее малыми потерями. Тогда особо отметился нынешний командующий — Кутузов, так что для него подобный подвиг не в новинку.

Правда, за минувшие двадцать лет крепость существенно перестроили, сделали более неприступной, прежде всего от артиллерийского огня, но нет такой твердыни, которая устояла бы от русского солдата, да еще с таким командующим! Две недели потратили на осаду и подготовку к штурму, заготовили впрок фашины, веревочные и штурмовые лестницы, тросы с крючками, отобрали верхолазов-лазутчиков и специальные группы прорыва, провели тренировки на реальных макетах и стенках, приготовили всякие хитрости с подсказки фельдмаршала. После трое суток днем и ночью бомбардировали стены, бастионы и внутренние постройки как пробойными снарядами, так и разрывными и зажигательными, нанеся серьезные разрушения и пожары. В последнюю же ночь перед рассветом под шум продолжающейся канонады начали штурм, верхолазы со специальными крючками-когтями первыми поднялись на стены на разных ее участках. Дальше пришел черед групп спецназа, тихо снявших караулы и занявших наиболее важные позиции и подходы к ним, за ними пошли уже остальные бойцы из числа лучших в каждом полку.

К рассвету основные укрепления на стенах были уже в руках штурмующих практически без единого выстрела, а дальше пошла баталия, продолжавшаяся весь день. Выбивали осман из бастионов и башен, бои шли за каждый дом, шаг за шагом воины со всех четырех сторон сходились к центру крепости, пока не пал последний защитник. В плен никто не сдавался, то ли от фанатизма или иной причине, единственно, кроме раненых, кого застали живыми и сравнительно невредимыми — сидевших в зиндане заключенных, в большинстве христиан, среди них женщин и детей. Как позже выяснили, посадили их в подземелье за разные провинности — от несвоевременной уплаты податей до оказания сопротивления властям, кого-то из женщин за прелюбодеяние или, напротив, отказ от близости с важным чином. Оставили в Измаиле коменданта с гарнизоном наводить здесь порядок, остальная армия переправилась через Дунай, принялась зачищать другие крепости и укрепления на этой стороне.

Армии Тормасова выпала задача не легче — прорывать оборону противника на Пруте, а после идти почти шестьсот верст до границы Сербии по вражеской территории. Переплавлялись близ Яссы, столицы Молдавского княжества, османы на этом участке выстроили довольно мощную, ненамного уступавшей Дунайской, оборонительную линию. Да и войска здесь собрали изрядно — около шестидесяти тысяч, — против сорока русских. Сама переправа через реку вылилась в целое сражение — после часовой артиллерийской подготовки авангардные полки прорвались на правый берег в нескольких местах и заняли плацдармы, а затем по выстроенным саперами понтонным мостам перешли остальные. Наступление развивали по ширине и глубине, продвигались медленно, в день всего на несколько верст, ломая отчаянное сопротивление противника, в течении недели выбили в полосе выдвижения основные его силы.

В Яссы не заходили, миновали его южнее, оставив за спиной находившийся там османский гарнизон. Так и шли дальше, обходили стороной вражеские крепости, не вступая без нужды в сражения. Уже в Валахии близ Плоешти передовые полки столкнулись в горной долине с османским войском, идущим из метрополии. Бой почти сразу перешел в рукопашную схватку, в немалой мере нивелировав огневое преимущество русских солдат. Благо еще, что турки уступали числом вдвое, но все же потери были слишком большими, даже больше, чем на Пруте. Бойцы крепко усвоили полученный урок — на марше не расслабляться, особенно в горах, и не допускать близкого боя, — в последующем не теряли осторожность. Дальнейший путь пролегал через Карпаты, несколько раз сбивали заслоны противника на перевалах, брали штурмом Голубацкую крепость на Дунае, возведенную османами на границе между Валахией и Сербией. В середине августа, выйдя на Дунайскую равнину, армия Тормасова наконец-то соединилась с группировкой Сабанеева, завершив успешно столь долгий переход.

С заметным нежеланием Сабанеев подчинился приказу Главнокомандующего Кутузова о переводе его группировки в состав армии и выводе из Сербии. Еще высказал Тормасову свое беспокойство:

— Александр Петрович, без нас сербы не устоят, османы их сомнут, если навалятся большим числом! Они уже этим летом подступали с юга к Белграду, лишь с нашим участием удалось отбить. В этом году вряд ли, но в следующем неприятель непременно объявится и как мы будем смотреть людям в глаза, ведь скажут — бросили нас на погибель!

Тот же ответил сочувственно:

— Понимаю тебя, Иван Васильевич, ты за год уже сроднился со здешним народом. Но у нас есть приказ и мы должны его исполнить, нравится ли он нам или нет. Впрочем, могу тебя немного успокоить — как я слышал в ставке, канцлер, он же Верховный главнокомандующий, заверил, что Россия на произвол судьбы Сербию не оставит, возьмет ее под свой протекторат, пусть и на правах османской автономии. Если турки примутся за бесчинства, то мы обязательно вступимся — можешь эти слова передать своим людям, да и сербам. Хоть так им будет спокойнее, когда мы уйдем!

Тормасов ненадолго прервался, вглядываясь в глаза собеседника, как будто пытался прочесть его мысли, после продолжил:

— Да и с Валахией с Молдовой будем о том же договариваться, когда османы запросят у нас мира. А для того нам надо хорошо постараться и побить супостата крепко, тогда будет гораздо сговорчивее ...

Сабанеев задал давно беспокоивший вопрос, над которым не раз за минувший год задумывался:

— Александр Петрович, ты вот лучше меня знаешь, поясни — почему бы нам все эти земли не взять под свою руку, зачем османам оставлять? Как, к примеру, с той же Бессарабией — мы же ее не отдадим, ведь так?

И услышал ответ, не слишком его удовлетворивший:

— То политика, Иван Васильевич, в котором мы оба слабы. Есть другие страны, та же Австрия или Франция, да и Британия тоже, которые имеют здесь свой интерес, и с ними приходится считаться. Ладно еще, ближний кусок, как-нибудь переживут, а уж больше — ни-ни!

Тем временем происходили не менее важные события в Закавказье — армия Багратиона, наступавшая по двум направлениям, за лето и начало осени заняла все крепости на Черноморском побережье от Сухум-кале (*Сухуми) до Батума, на Армянском нагорье Эриван, Кумайри (*Гюмри) и Карс. Дальнейшее продвижение к Трапезунду и Карину стало невозможным из-за обильных снегопадов рано наступившей зимы, заваливших перевалы, да и османы перебросили сюда большие силы, не уступавшие в численности русской армии. Собственно, Багратион исполнил задуманные планы с лихвой, захват того же Карса стоил многих усилий прежде всего из-за его труднодоступности. Доставили тяжелые орудия по горным тропам практически на плечах бойцов, взяли ночным штурмом после недельной бомбардировки считавшейся неприступной твердыни, самой крепкой в азиатских владениях Османской империи.

Война затягивалась, ее не удалось завершить за один год, как планировали Лексей и его ближние люди. Султан Махмуд ІІ не торопился запрашивать мир, несмотря на немалые потери своих войск и существенной части земель на Балканах и Закавказье. Возможно, в том сказалась не объявленная поддержка Порты со стороны Франции, Британии и их союзников, на этот раз объединившихся против экспансии России. От них пошел поток денежных вливаний, поставок оружия и даже воинского контингента — инструкторов, советников, наемных отрядов из числа авантюристов и любителей больших вознаграждений. Правда, никто из заинтересованных монархов открыто не заявил о вступлении в войну на стороне Османской империи, но легче от того России не стало, по факту ей противостояла вся Европа, а оттоманы стали слепым орудием в руках сильных мира, точнее — пушечным мясом, пусть и щедро оплаченным. Самим же напрашиваться на заключение мира означало бы потерять уважение к себе и все достигнутое кровью своих людей.

Все отчетливее вырисовывалась отнюдь не радужная перспектива бессмысленной войны до победного конца или полного истощения ресурсов, вероятнее всего — своих, если трезво оценить возможности сторон. Собственно, случилось то, чего боялся Лексей, до последнего стараясь избежать войны на Балканах ради мифического славянского братства. Но судьба на сей раз повернулась неприглядной стороной и следовало найти хоть какой-либо приемлемый выход. Не раз обсуждал с важными людьми, вместе ломали голову, но толком ничего не придумали, кроме того, что придется воевать дальше. Однажды, уже зимой, в канун Рождества, в слабой надежде промелькнула мысль — а не устроить ли заводилам на Темзе и Сене Варфоломеевскую ночь, столкнуть их лбами, пусть бьются между собой и не лезут в чужие дела! Позже эта идея все крепла, наполнялась детальными схемами и вариантами, уже не казалась отчаянной авантюрой игрока, идущего ва-банк. Когда же построил более-менее реальный план многоходовой операции, вынес его на суд соратников, так вместе проработали до практического исполнения.

Начали в марте с дипломатических игр — важные чины русских посольств в Лондоне и Париже зачастили на приемы к первым лицам этих государств по различным поводам, тогда же через подкупленных агентов пустили слух — якобы ведутся тайные переговоры о присоединении России к какой-либо коалиции в обмен на невмешательство в ее отношения с Османской империей. На последовавшие официальные запросы в Министерство иностранных дел граф Румянцев и его помощники клятвенно заверяли, что ничего подобного нет, Россия неизменна в своем нейтралитете. Вместе с тем допускали такие намеки и оговорки, что знающие хоть немного дипломатическую казуистику люди понимали — дыма без огня не бывает!

Сыграли так правдоподобно, что многие поверили, среди них власть имущие в указанных державах — направили свои миссии для ведения настоящих переговоров. Их приняли радушно, даже перешли к предварительному обсуждению каких-то важных условий, но притом давали понять — пока еще не решено, с кем же будет Россия, так что от вас многое зависит, чтобы повернуть ситуацию в вашу пользу!

Почти одновременно запустили военную дубину — флоты на Балтике и Средиземном море приступили к учениям, но почему-то вблизи чужих берегов, как бы подсказывая — вот дадут нам приказ и кому-то станет плохо, если не сговорится и будет противничать. На сухопутных границах также затеяли маневры, приближенные к боевым, с сосредоточением воинской группировки, реальными ружейно-артиллерийскими стрельбами и прочими страшилками для предполагаемого неприятеля — той же Австрии или новообразованной Польши.

Финальным же аккордом убедительных мер стали серии террористических актов в столицах и других важных городах явно со следами участия противостоящей стороны — от убийства высших чинов до подрыва воинских складов, государственных учреждений и прочих важных объектов. И пусть обвиняемая страна заявляла о своей непричастности, но кто бы ей поверил, в коварстве ведь друг друга стоят! В конце концов случилось то, что хотели — в сентябре боевые действия между коалициями возобновились, ожидаемо первым нанес удар Наполеон, год назад восстановивший свою власть после возвращения в Париж и разгона Сената. Напал на Испанию, переметнувшуюся на сторону Британии, последняя не осталась в стороне, затеяла в Бискайском заливе морское сражение против французской эскадры, затем высадила десант на побережье, наверное, по примеру русских.

Как бы то ни было, единение европейских монархов против России распалось, взаимные обвинения и подозрения разрушили его. А иметь столь сильную державу в противниках никто более не захотел, один за другим отказались от вмешательства в отношения с Портой. Дольше других упорствовало в тайной поддержке осман британское руководство, но после недвусмысленной угрозы российской стороны вновь начать необъявленную войну на морских коммуникациях король Георг III не поленился лично написать послание вдовствующей императрице Марии Федоровне с заверением о мире и синергии (*сотрудничество). Предложил свою помощь и посредничество в улаживании конфликта с османским султаном на приемлемых обеим сторонам условиях, на что ему ответили согласием и готовностью вести переговоры.

Весной 1812 года после непростых и долгих споров и торгов Российская и Османская империи заключили мир, по сути закрепивший сложившуюся ситуацию на конец прошлого года. Разве что русские войска отводились в Бессарабию из занятых ими Сербии, Валахии и Молдовы, но при том оставляя военные консульства в столицах этих земель и комендатуры в округах и уездах как гарантов их безопасности. Сами же бывшие провинции стали теперь автономными княжествами, пользующимися гораздо большими правами, чем прежде — от избрания правителя и местных органов власти до содержания собственного войска и ведения хозяйственных дел на своей территории. Практически они становились самостоятельными государствами, формально оставаясь в составе империи, Россия же принимала на себя обязательство поддержания их особого статуса в случае посягательства со стороны Порты или иной державы.

Как ни желал Лексей избавить отчизну от совершенно не нужной ей обузы, но, втянувшись не по своей воле в балканскую авантюру, просто был вынужден принять подобные обязательства к освобожденным землям. То следовало даже из элементарной жизненной логики и сложившейся политической обстановки в мире и собственной стране, а не каких-то благих побуждений. Мы в ответе за тех, кого приручаем — эта истина вдвойне справедлива с балканскими народами, которых пришлось взять под свою опеку. Оставь их без покровительства — тут же найдутся те, кто захочет прибрать их земли, та же Австрия, если не Порта, а самим им не справиться с воинственными соседями. Притом прекрасно понимал далеко не лучшую сущность этих народов, за долгие годы и века выживания в неволе позабывших о чести и верности, не говоря уже о благодарности. Куда уж нагляднее пример с Прутским походом Петра Первого, которого предали валашские бояре, взмолившиеся о помощи в трудную минуту, а потом бросившие русское войско, едва для них самих создалась угроза.

Самим же теперь для сохранения престижа в глазах других держав и уважения собственного народа придется нести тяжкий крест защитника балканского славянства, неспособного постоять за себя! С такой грустной мыслью открывал торжества в столице по поводу победоносного завершения войны, вспоминал про себя цифры потерь русских войск — сорок с лишним тысяч погибших в боях, от ран и болезней, а сколько еще калек, воинов, потерявших здоровье! Слабым утешением могли быть втрое большие жертвы противника, но кому от того выгода — еще надо разбираться, но только не России. Одернул себя — надо жить дальше и разделить с людьми радость, какой-бы кровью она не далась, — после обратился с речью к собравшимся в Георгиевском зале героям закончившейся войны, от всего сердца чествовал их и награждал, после на праздничном обеде провозглашал здравицу и многие лета, вновь благодарил за доблесть и верность воинскому долгу.

Лексей устал, десять лет практически полной ответственности за страну, особенно в последние годы сказались на нем изматывающе. Недавно скромно, в кругу семьи, отметил пятидесятилетний юбилей, но чувствовал себя старше лет на десять, если не больше. Не столько физически — сил и здоровья еще хватало справляться со службой и домашними заботами, — как в душевном настрое. Почти разучился радоваться жизни — приходу весны или лета, первому снегу, вступлению подросших детей во взрослую жизнь, рождению первых внуков. То, что еще недавно доставляло приятные волнения, трогало сердце, сейчас оставляло равнодушным, лишь умом осознавал значимость каких-либо событий. Как нынче — вокруг люди радуются одержанной победе в войне и наступившему миру, а у него самого нисколько не шелохнулось, разве что облегчение как после тяжкой обузы. Незаметно для себя зачерствел душой, стал тем, кем его считали окружающие люди — циничным прагматиком, ищущим только выгоды, пусть не для себя, а ведомой им страны.

Его состояние не осталось незамеченным для жен, особенно Нади, как-то вечером зашла к нему в кабинет и с заметным беспокойством спросила:

— Лексей, что с тобой случилось? Извини, но ты как будто стал чужим, тебя не трогают наши дети и внуки. Да и к нам с Томой стал холоден — не приласкаешь, слова лишнего не скажешь, а уж о близости в постели не упомню, когда было в последний раз!

Ответил почти сразу — сам уже задумывался над разладом в своей душе, только важные заботы не давали возможности заняться собой:

— Знаешь, Надя, наверное, у меня что-то надломилось — нет, не со здоровьем, с ним как раз все в порядке. Что именно — не знаю, где-то там в глубине. Думаю, мне надо отрешиться от всего и постараться разобраться в себе. Собираюсь передать на время все дела по службе и уехать куда-то, где никто не побеспокоит. О том хотел тебе и Томе сказать, ты не против, если я расстанусь с вами где-то на год, может быть, больше?

Разумеется, супруга ответила согласием, нисколько не сомневаясь в разумности решения мужа: — Поступай, как считаешь нужным, Лексей, мы же будем ждать тебя и молиться о божьей милости твоей душе!

Через две недели, завершив все спешные дела, Лексей уже было собрался выехать в Тверь, свое имение — именно здесь в тиши и уединении намеревался провести вынужденный отпуск. Последний раз побывал тут лет пять назад зимой вдвоем с Надей — ее мать занемогла и отправила дочери письмо с просьбой приехать проститься, по-видимому, предчувствовала свою кончину. Выехали немедленно, оставив детей и хозяйство на попечение Томы, но все равно не успели — старушку уже погребли на городском кладбище рядом с мужем, скончавшимся два года назад. Тогда жена сильно горевала, потеряв мать, да еще в дороге простыла, так и слегла в горячке. Лишь через месяц переборола хворь и хоть как-то набралась сил для обратной дороги. И все это время Лексей находился рядом с ней в усадьбе поместья — не мог оставить одну, хотя по службе следовало вернуться, но посчитал жизнь и покой родной души дороже.

В последнюю перед отправлением ночь приснился Лексею чудный сон — таких прежде не видывал, разве что в далеком детстве. Как будто летел высоко в небе словно птица, а вдалеке внизу проносились леса, поля и реки. Вскоре появились горы, он уже пролетал над ними, а они становились все выше и наконец встали непреодолимой преградой на его пути. Сил подняться выше не хватало, отвернуть же обратно не мог, что-то внутри подсказывало — ему надо непременно по ту сторону гор. Искал промежутки между вершинами и не находил, казалось, они возвышались сплошной стеной. Уже выбился из последних сил, от подступившего отчаяния готов был удариться о холодные камни и закончить мучения, но продолжал лететь на остатке воле и еще каком-то исконном инстинкте жить. В какой-то миг заметил крошечный разрыв в стене и как-то сумел протиснуться в него, затем едва ли не на ощупь в полной тьме пройти бесконечную толщу скал.

Яркий свет и чистое изумрудно-голубое небо стали наградой за терпение и преодоленные мучения, а в душе пробудился давно не испытываемый восторг, от которого даже проснулся, а потом пытался вспомнить то счастливое мгновение. Долго лежал в одинокой постели — уже не один год обходился без женского тепла, так ему было покойнее, — размышлял, к чему же этот сон. Потом пришло озарение — ведь виденное в нем подсказка из самой его сути, надо выдержать трудное испытание, за гранью человеческих возможностей — лишь тогда душа пробудится! Какое именно и как его пройти — то неизвестно, но оно непременно должно случиться, иначе будет прозябать до скончания века. С такой мыслью вновь ушел в объятия сна разума, надеясь увидеть в неяви более ясное предначертание. Встал ранним утром и тихо ушел, весь день бродил неприкаянно по городу, сидел на лавке у бегущей воды и все думал, пока забрезжившая еще ночью идея не стала реальной целью.

Утром следующего дня Лексей распрощался с родными людьми с внезапно возникшим предчувствием, что, возможно, больше никогда их не увидит. Старался не выдать свое смятение, обращался как обычно — ровно, без особых эмоций, — но, по-видимому, все же что-то передалось им. Даже младшие дети-подростки притихли, глядя на него с какой-то тревогой или испугом, а Тома вдруг бросилась к нему, обхватила за плечи и во весь голос, не сдерживаясь, запричитала:

— Лексей, не уходи! Не хочу накликать беду, но чую сердцем — что-то неладное ожидает тебя, прошу, останься! Или возьми меня с собой, если надо идти...

Ушел с твердо высказанным намерением, а у самого сердце изнывало от боли, лишь пообещал на прощание, что непременно вернется. Отправился в неизвестный путь один, не стал брать охрану, даже от экипажа отказался. На небольшой парусной яхте, нанятой еще вчера на Василеостровской стрелке, после недолгого плавания добрался до острова Валаам в Ладожском озере. Здесь встретился с настоятелем монастыря архимандритом Никодимом, еще не старым — примерно одного с Лексеем возраста, — иерархом православной церкви. Не скрывал от него ни своего чина, ни цели, с какой прибыл в обитель, тот же принял радушно, предложил жить в гостевых покоях, сам провел в храм и другие доступные мирским людям заведения. После Лексей не раз имел беседы с радушным хозяином, вели речи о спасении души верующих, происшедших здесь чудесах с паломниками, самой обители, стоящей на этой земле с незапамятных времен. А о расположенном неподалеку острове Дивном, интерес к которому гость проявил едва ли не в первый день, высказался с недвусмысленным предостережением:

— Место там странное, издревле служило языческим капищем. Хотя освящено три века назад и крест поставлен боготворящий, но до сих происходит то, что разумом не понять. Неизвестно откуда может появиться какое-то чудище, а потом вновь исчезнуть, да и с людьми происходит всякое, от мороки и безвредных наваждений до измора, даже гибели или вовсе может пропасть. В последний раз случилось год назад — человек ушел туда здоровым, а через неделю нашли бездыханным, а кожа его побледнела, словно упыри выпили досуха. Потому настоятельно советую — без крайней нужды ходить туда не следует, слишком опасно!