Сын рыбака

1

На видземском побережье Рижского залива, возле речушки Зальупе, стоит рыбачий поселок Чешуи, защищенный грядою дюн от свирепых морских ветров. Узкая развилистая дорога вьется меж двадцатью четырьмя дворами, отделяя их друг от друга. Дома крыты замшелым тростником или черепицей, среди них лишь один кичится красной железной крышей. Дом этот строен в полтора этажа, с верандою и балконом; голубая вывеска, на которой намалеваны сахарная голова и разрезанный каравай, украшает вход в лавку Бангера, самого зажиточного человека в поселке. Здесь можно купить смолу, пряжу для сетей, пробку, мыло, конфеты, табак и кое-что из гастрономии. Мужчины здесь всегда найдут чем промочить горло, а женщины могут вволю посудачить. Лавка Бангера — сердце рыбачьего поселка: сюда стекаются все свежие новости и слухи, а отсюда они с поразительной быстротой разносятся по всем дворам.

Дальше всех от моря, на самом краю поселка, одиноко стоит дом старого Дуниса. Он похож на остальные здешние дома — такой же низкий, длинный, с прогнувшейся тростниковой крышей и небольшими оконцами. С северной стороны к нему пристроен крытый двор для скота, чуть поодаль — клеть для хранения рыболовных снастей и баня с рыбокоптильней.

Ближе всех к дюнам — дом рыбака Клявы, такой же ветхий, как и у Дуниса. Просторный двор обнесен со стороны дороги ивовым плетнем, позади дома тянется обмелевший лиман. Лет тридцать тому назад здесь была бухточка, сейчас ее отделяет от моря гряда дюн. Только осенней порой, когда западные ветры нагоняют в залив громадные массы воды, лиман вновь сливается с морем. Вдоль него растет несколько кустов сирени и жидких березок, но ни одного фруктового дерева в Чешуях не увидишь.

Севернее, на пригорке, откуда открывается вид на весь поселок, стоит маленький домик без каких-либо хозяйственных построек. Здесь когда-то жила вдова Залита с дочерью Зентой…

В этом тихом уголке обитает сильное, закаленное рыбацкое племя. Несколько лет тому назад здесь произошли события, нарушившие мирное течение обыденной жизни, и молва о них разнеслась далеко за пределы поселка.

2

В первый воскресный день после крещения Оскар Клява запряг лошадь и повез младшего брата Роберта, студента экономического факультета Рижского университета, в соседнее местечко, откуда начиналось автобусное сообщение с Ригой. С ними поехала и дочь лавочника Бангера — Анита; ей тоже пора было возвращаться в столицу, где она училась в последнем классе средней школы. Всю дорогу Оскар молча прислушивался к оживленным разговорам брата с Анитой. Они заранее радовались развлечениям, которые ждали их в городе, — театральным премьерам, выставкам картин и давно обещанным концертам Анри Марто[1]. После двухнедельного отдыха молодые люди жадно стремились окунуться в многоцветный поток городской жизни.

Оскар не любил город. Он быстро утомлял его своими крайностями, угнетал избытком шума, движения, происшествий, всевозможных удовольствий и многообразием человеческих страданий. Даже во время деловых поездок он не мог высидеть там больше двух-трех дней. Смутно становилось у него на сердце, и он спешил обратно, в тихое царство дюн, где люди день и ночь дышат соленым запахом моря и засыпают под убаюкивающий гул прибоя. Здесь его ничто не угнетало. Бодро принимался он за повседневную работу — забрасывал сети, чинил невод, помогал отцу и сестре в рыбокоптильне.

Оскару исполнилось двадцать пять лет. Несмотря на то что он выделялся среди других парней тихим, молчаливым нравом, голову он держал высоко и ни перед кем ее не склонял. Когда Оскар шел по поселку, его большие красные руки тяжело свисали вдоль тела, словно обремененные собственной силой, и даже в толпе рыбаков его еще издали можно было заметить по гигантскому росту. Широкоплечий, с загоревшим от солнца, обвеянным морскими ветрами лицом, в облепленной рыбьей чешуей, запачканной смолой одежде и высоких сапогах с отогнутыми голенищами, он напоминал сказочного великана.

В местечке Оскар задержался ненадолго. Помог брату и Аните донести до автобуса вещи и стал прощаться. Подавая руку Аните, он посмотрел ей в глаза, покраснел, и в груди у него вдруг защемило. Это было незнакомое, впервые изведанное захватывающее волнение, но оно могло означать и боль, и грусть, и тревогу. Оно имело множество названий, и только одного, подлинного, которое охватило бы все эти чувства, Оскар еще не знал… Итак, он посмотрел на Аниту, покраснел и отвернулся.

Не оглянувшись ни разу, поехал он тихой улицей местечка и всю дорогу думал о девушке. На долгие месяцы исчезнет она среди каменных казарм большого города… Счастливый Роберт!.. При воспоминании о том, как брат и Анита сидели рядом в старых санях, Оскар вдруг почувствовал странное беспокойство. Всюду они будут вместе — в автобусе, в театре, на улице и в маленькой комнатке студента. И снова перед глазами возникало улыбающееся лицо брата возле раскрасневшейся от мороза девушки… Оскар потянул вожжи, лошадь пошла рысцой. Скоро завиднелись крыши поселка Чешуи. Оскару он показался вымершим. На улице не было ни души, даже не залаяла ни одна собака. Старые дома беспомощно и грустно глядели на него оконцами в полусгнивших рамах. Вид чахлого леска, песчаных холмов и замерзшего лимана почему-то взволновал Оскара, словно вокруг высились тюремные стены. Только заметив во дворе сестру Лидию, Оскар немного пришел в себя. Распрягая лошадь, он смотрел, как сестра носит воду. Приятно было глядеть на ее гибкий стан, который, казалось, не чувствовал тяжести полных ведер. Лидия шла легким шагом ловко оберегая новенькие туфли и синее платье от воды, переплескивавшейся через края ведер. Она взглянула в глаза брату, слегка улыбнулась и, ничего не сказав, прошла мимо. Улыбка, показавшаяся было на лице Оскара, медленно угасла. Он распряг лошадь, отвел в конюшню и пошел к морю.

Кучка мужчин в вязаных шерстяных фуфайках собралась у опрокинутого карбаса. Стоя со скрещенными на груди руками или облокотившись на карбас, они посасывали прокуренные, изгрызенные трубки. Лица у всех были медно-коричневые; у стариков их обрамляли окладистые бороды, а щеки молодых покрывала отросшая щетина. Рыбаки наблюдали море, ветер и тучи, и время от времени то один, то другой сплевывал коричневую слюну. Движения их были медлительны, такой же медлительной и обдуманной была речь — казалось, каждое слово произносится через силу. Среди рыбаков стоял старый Клява. Он все еще отличался статной осанкой, хотя голова его давно побелела, как яблоня в цвету. Набивая табаком трубку, Клява глядел не на кисет, а вдаль, в открытое море. При этом он покачивал головой и словно принюхивался к доносившимся оттуда запахам.

— У юго-западного берега показалась сырть, — пробурчал он, не отрывая взгляда от морского простора. — Надо сдвинуть карбас в море и поставить сети. Если оттепель подержится, будет славный улов.

Подошедший в этот момент Оскар услышал слова отца.

— Стоит ли овчинка выделки? — заметил он вполголоса.

— Ты что думаешь, рыба сама к тебе придет? — полушутливо, полусердито ответил Клява. — На это не надейся. Ты бы лучше достал новые сыртьевые сети: надо взять по меньшей мере штук восемь. С пустяками и выходить не стоит.

— Так-то оно так… — неуверенно сказал Оскар. — Но ты посмотри, что творится на севере. Надо ждать мороза и перемены ветра.

— Боишься отморозить пальцы? — подтрунил старый Клява.

Оскар пожал плечами и ничего не ответил.

— Ну, так приготовь якоря и буи, — сказал отец. — Вечером столкнем карбас в море.

— Как знаешь, — ответил сын. — Я бы не решился на это.

Оскар отошел к большой рыбачьей посудине и стал ее осматривать. Доски одной слани[2] разошлись — он покрепче прибил их. Буи и клячи[3] были покрыты снегом и занесены песком, концы тросов спутались. Приведя все в порядок, Оскар вернулся домой. До позднего вечера он разбирал сети, подвязывал оборвавшиеся поплавки и починил несколько мешочков с камнями, служивших грузилами.

Отец все еще продолжал болтать с рыбаками — он ведь числился помощником волостного старшины и всегда был готов поделиться новостями. Лидия расхаживала по дому, распространяя вокруг себя запах духов и пудры.

— Шел бы ты лучше с сетями в кухню, — бросила она брату. — Замусорил всю комнату.

Когда мать вернулась из хлева, ей тоже на каждом шагу попадались под ноги то скамейка Оскара, то игличка[4], то связка сетей.

— Словно нельзя было заняться этим в кухне, — ворчала она. — Расселся здесь, а другим хоть из дому беги.

Оскар не обращал внимания на упреки женщин. Поздно вечером, снарядившись как следует к выходу в море, он ушел в свою маленькую, смежную с хлевом комнатку и растянулся на кровати. Во всем теле чувствовалась легкая усталость, но сон не шел. Множество мыслей теснилось в голове Оскара. Закинув руки за голову, он лежал с открытыми глазами.

— Еще год, самое большее два, — шептал он, — окончит Роберт университет, тогда я и о себе могу подумать.

Со двора до него долетели тихие голоса, приглушенный девичий смех и мужской шепот.

«Лидия и Эдгар Бангер… Анитин брат, — подумал Оскар. — Анита сейчас уже в Риге… Что-то она делает? Наверно, сидит в театре… ну, и Роберт, конечно, с ней. Эх!..»

Он ворочался с боку на бок, стараясь ни о чем не думать, а сон все не приходил. Вокруг стояла тьма, но у нее были глаза — глаза Аниты. Они глядели на него с такой же глубокой грустью, какая в этот час царила в его душе.

Долго еще слышался за стеной тихий смех, заглушаемый однообразным шумом леса и гулом волнующегося моря.

3

На востоке уже занималась заря, когда рыбачья лодка отчалила от берега. Чуть колыхался бескрайний морской простор. Теплый зимний ветер щекотал голые шеи рыбаков. От напряженной работы лица их покрылись каплями пота, а они все гребли и гребли.

Уже отчетливо обозначились вдали полоса леса за дюнами и строения поселка Гнилуши. На море было тихо. С берега доносились лай собак, пение петуха, ржание лошади. Скоро послышались и людские голоса, можно было различить даже отдельные слова. Восточный берег был полон звуков.

Оскар озабоченно прислушивался к подозрительно громким звукам: они предвещали перемену ветра.

— Вот-вот задует утренник и подморозит, — сказал он тихо, почти про себя.

Остальные посмотрели вокруг, как бы ожидая немедленного подтверждения его слов.

— Через несколько дней — пожалуй, — заметил Эдгар Бангер, который сидел на веслах возле Оскара.

Они молча продолжали грести, пока не показалось солнце и лодка не вышла на траверс поселка Гнилуши. Тогда стали выбрасывать ставные сыртьевые сети — сеть за сетью, порядок за порядком. Тихо покачивались на воде буйки с черными флажками. И чем выше поднималось солнце над дюнами и верхушками деревьев, тем холоднее становился воздух. По морю пробежала легкая, словно судорожная, дрожь, поверхность воды зарябила, по ней метались темные пятна теней. Только у берега, на отмелях, вода была совершенно спокойна — ветер дул с суши. Оскар становился все угрюмее, но больше ничего не говорил — в лодке ведь были рыбаки постарше его. Молча они подошли к самому берегу, выволокли из воды лодку и разошлись.

— Ты чем-то расстроен? — спросил дорогой Эдгар Оскара. — Вид у тебя такой, словно зубы разболелись.

— Будь мы поумнее — сейчас же следовало бы вернуться в море и выбрать сети, — ответил Оскар. — Вот ударит мороз с ветром, тогда к ним не подступиться.

Эдгар пожал плечами:

— Нет, это никуда не годится… Нас же подымут на смех…

Эдгар еще издали стал посматривать на дом Клявы. Как только они поравнялись с воротами, во двор вышла Лидия с ведрами в руках. Она ни разу не взглянула на молодых людей, но когда Эдгар приподнял шляпу, Лидия покраснела и кивнула головой. Эдгар подошел к ней.

4

Ночью ветер изменил направление, задул с северо-востока. Жгучий мороз разрисовал узорами оконные стекла. Утром снег звучно скрипел под ногами. Оголенный песок на дюнах смерзся в камень.

Оскар поднялся рано и вышел на берег, никого не встретив по дороге. Пронзительный ветер рвал полы его куртки, щипал уши и пальцы. Вдоль всего берега, насколько можно было разглядеть в предутренней тьме, море сплошь затянулось ледяной коркой, по которой с шипением скользили, уносясь вдаль, струйки песка и мелкой снежной пыли.

Оскар запахнул плотнее куртку и тяжелыми, усталыми шагами двинулся обратно. Во дворе он столкнулся с отцом. Они остановились и молча обменялись выразительными взглядами. Старый Клява только закашлялся и опустил глаза, а сын, не оборачиваясь, вошел в дом.

Ветер не унимался, не спадал и мороз. Весь залив покрылся толстым слоем льда. Чешуяне так больше и не увидели своих сетей.

Несколько дней старый Клява ходил насупившись и не разговаривал с Оскаром, словно сети пропали по вине сына. Другие рыбаки тоже некоторое время отплевывались особенно энергично и из-за всякой малости ворчали на жен. Оскар уже не слышал по ночам голосов Лидии и Эдгара. Но когда лед достиг двухфутовой толщины, рыбаки примирились с невозвратимой утратой и перестали сердиться на самих себя и на весь белый свет. Они опять собрались у опрокинутого карбаса и сговорились сшить артельный невод для салаки, — пришло время выходить на подледный лов. Обсудив все подробности, они разошлись по дворам, переворошили в клетях снасти, выбирая подходящие куски сетей и подвязывая грузила, точили пешни и чинили зюзьги[5] для вычерпывания битого льда. Все снасти свезли на двор к Бангеру и там до самого вечера вымеряли и сшивали куски невода. Эдгар за это время успел запрячь лошадь и съездить в местечко за водкой. Иначе и быть не могло. Всякое артельное дело, будь то сшивка или расшивка невода, спуск карбаса на воду, требует выпивки — так уж повелось от отцов и дедов, и даже посреди зимы, когда карманы у рыбаков были пусты, как выпотрошенная салака, на это всегда набиралось несколько латов.

Бутылка опорожнялась за бутылкой. Лица багровели, языки теряли гибкость, дух гордыни уже витал над рыбаками. Старики утверждали, что нынешняя молодежь никуда не годится, вот в прежние времена, когда они сами были молоды… И чего только они не вытворяли!

— Спроси, если не веришь… — И они призывали в свидетели не только присутствующих товарищей по давнишним приключениям, но и покойников.

Оскар пил наравне с остальными, потому что в Чешуях не было мужчины, который бы не выпивал. Он был здесь моложе всех и ближе всех принимал к сердцу насмешки стариков над младшим поколением. Однако Оскар долго сдерживал себя и не мешал старикам Дунису и Осису честить наперебой молодежь. Но когда рыжебородый Осис стал бахвалиться способностью предсказывать погоду, Оскар оборвал хвастливую речь:

— Чего же вы на прошлой неделе ни словом не обмолвились, а вместе с другими дуралеями забросили сети в море? Хвалиться да других высмеивать вы все мастера! А что вы такого сделали на своем веку? Придумали что-нибудь новое? Ничего. Гордиться гордитесь, а сами вычерпываете море ложкой да еще жалуетесь, что мало рыбы!

— А сам-то ты что нового придумал? — спросил рассерженный Осис. Раздался смех. Рыбаки перемигнулись, старый Клява пренебрежительно сплюнул.

— А верно, раз ты у нас такой мудрец, что ж ты изобрел? — спросил он.

Оскар поднялся из-за стола. Комната была полна табачного дыма, за которым никто не мог разглядеть его лица, но голос Оскара звучал твердо, уверенно:

— Мне думается, я кое-что нашел. Может, я и не первый, может, в других местах люди уже испытали мою находку, но это сути дела не меняет.

— О чем тут разговор идет? — спросил лавочник Бангер. Он подошел к Оскару и наполнил его стаканчик водкой.

— Пей, Оскар, твой черед. Ну, расскажи, что это за выдумка, поделись с нами; вдруг из нее что-нибудь получится?

Оскар выпил и утер рукавом губы.

— Вы все видели мережи[6], какие ставят в реках, озерах и вообще в спокойных водах. Вот такую мережу, только гораздо больше и крепче, можно было бы поставить на якорях в море. Это все равно что неводом ловить, только мережа может простоять, сколько тебе захочется. Остается каждое утро поднимать мотню и смотреть, что в нее попалось.

— Ах ты, умная голова! — задыхаясь от смеха, закричал старый Клява. — Пощупай лоб, Оскар, нет ли у тебя жара. Ставить в море мережу! Господи боже мой, ну что за голова! Ха-ха-ха!

Остальные, за исключением Бангера, присоединились к хохочущему Кляве.

— Ты, видно, полагаешь, что море всегда будет тихое, как пруд? — орал через весь стол Осис. — Что станет с твоей ловушкой, когда задует юго-западный или северяк? Он ее мигом развалит по швам и все канаты порвет!..

— Ничего не развалит и не порвет! — перебил его разгорячившийся Оскар. — Там будут стальные тросы.

— Ну, а сеть? Что станет с сетью, когда волны начнут бушевать?

— Сеть будет из прочной хребтины[7].

— Какая же это рыба полезет тебе в такое толстое одеяло?

— Да всякая, какая только в море водится.

— Может, скажешь, и лосось?

— Ну, конечно, и лосось, о нем-то я больше всего и думал.

— Знаешь что, парень, — сказал старый Дунис, — если уж ты изобретаешь такие штуки, нечего подымать на смех стариков. Еще никто не построил такой снасти, чтобы море не могло с ней справиться.

— А я вот построю!

В комнате снова раздался смех.

— Не давать ему больше водки! — сердито крикнул старый Клява. — У него уже голова кругом пошла.

Оскар скомкал шапку, пожал плечами и вышел. И сейчас же за его спиной словно потревоженный рой загудел.

— Да у него не все дома! — услышал Оскар голос отца.

— Ну посмотрим!.. — проворчал он.

На дворе сгущались сумерки. Холодный ветер хлестал ему в лицо, но Оскар так разгорячился, что ничего не чувствовал. Тяжелые сапоги гулко стучали по смерзшемуся песку. Поселковые собаки провожали его несмолкаемым лаем.

«Мы еще посмотрим, — думал Оскар. — Дайте мне только немного времени…»

Впереди раздался звук приближавшихся шагов. Навстречу шла молоденькая девушка, при виде которой Оскара будто обдало теплой водой. Два блестящих глаза лукаво взглянули на него из-под зеленого платка.

— Добрый вечер, Зента, — сказал он, остановившись.

— Добрый вечер! — ответила, улыбаясь, девушка. Она тоже остановилась, метнула по сторонам пугливый взгляд и опустила глаза.

Парень глядел, неловко улыбаясь, то на Зенту, то на носки сапог.

— Погода такая холодная… — сказал он наконец.

— Да.

— Ты что, домой идешь?

— Домой.

— Тогда пойдем вместе. Хоть и не по дороге… ну, ничего…

Зента шла впереди, Оскар — отставая на шаг. Время от времени Зента оглядывалась на него, и тогда Оскар отворачивался в сторону. Взглянув на руки, он быстро спрятал их в карманы и подумал, что от его одежды несет запахом лежалых сетей. Они старались держаться ближе к заборам — там дорожка была ровнее. Иногда Оскар ускорял шаг, чтобы идти рядом с девушкой. Зента выжидательно глядела на него, но он продолжал молчать.

Наконец они остановились у дома Зенты.

— Так ты очень спешишь? — спросил Оскар вполголоса.

— У меня еще есть немного времени…

Зента нагнулась, подняла ивовый прутик и стала бить им по земле.

— Тогда поговорим.

Сковывающее обоих чувство неловкости постепенно рассеивалось. Они заговорили о повседневных делах — о завтрашней ловле, о сетях, которые Зента с матерью вязали для какого-то рижского магазина. У Зенты отец умер, брат пропал без вести еще в мировую войну, и женщины зарабатывали себе на хлеб то вязаньем сетей или низкой салаки в рыбокоптильнях, то на полевых работах у волостных богатеев.

— Почему ты больше не заходишь к Лидии? — спросил Оскар.

— Просто так, не всегда же есть время.

— Мне думается, у вас там что-то другое.

— Что же еще может быть? Да оно и лучше так… По крайней мере люди будут меньше болтать. Они вечно бог знает что выдумывают.

— А ты очень их боишься?

— Если их не бояться — проходу не дадут.

— Пусть их… Если я не знаю за собой ничего плохого, до других мне дела нет. Да и что они могут выдумать, если ты будешь встречаться с Лидией?

— Твоей матери кажется, будто я к вам только ради тебя и бегаю… Мне Вильма Осис сказала.

Оскар вздохнул. Губы его растянулись в горькой усмешке.

— И тебе это кажется настолько унизительным, что ты готова издали обходить меня. Ну, взгляни на меня, Зента, разве я на самом деле такой страшный? Я, правда, немного под хмельком, немного не в себе, как сейчас отец заявил, но, верно же, никому не опасен.

— Ты не так меня понял, — прошептала Зента, схватив Оскара за руку и придвинувшись к нему так близко, что оба почувствовали на своих лицах дыхание друг друга. — Тебе-то ничего, ты — мужчина, можешь и не обращать внимания на сплетни, а кто заступится за меня, если люди осмеют? Мне приходится жить со всеми в ладу, меня-то ведь никто не побоится.

— Ну, а что плохого, если нас будут считать друзьями?

— Они вечно думают самое скверное. Если бы ты бывал у нас, это бы еще ничего, так уж принято. А когда я прихожу к вам, получается, словно я сама навязываюсь… бросаюсь тебе на шею.

Зента вспыхнула, окончательно смутилась и убежала. В воротах она еще раз оглянулась и помахала рукой.

Какую-то болезненную пустоту почувствовал в груди Оскар. Подождав, пока затихли шаги девушки и скрипнула дверь, он побрел домой.

Дорогой он задумался о родном поселке. Предки чешуян проживали здесь и пятьдесят и сто лет тому назад, и в будущем столетии здесь, вероятно, будут еще жить их потомки. Все семьи давно перероднились. Так, из двадцати четырех дворов три принадлежали Клявам, пять — Осисам, а Лиепниеков насчитывалось с полдюжины. Чешуяне обычно выбирали жен и мужей между своими же посельчанами, часто у жениха и невесты были одинаковые фамилии. Старики неохотно отпускали детей на сторону и пришлых людей не любили.

Правда, молодежь стремилась вырваться из родного поселка, освободиться от власти его обычаев и устоев. Роберт Клява изучал экономические науки, Анита Бангер перешла в последний класс гимназии, средний сын Осиса окончил мореходное училище и служил штурманом дальнего плавания. Вырастало новое поколение, которому поселок казался слишком тесным, и оно стремилось пожить в иных условиях, среди иных людей. Но и между теми, кто в силу обстоятельств оставался дома, находились не удовлетворенные жизнью, не желавшие больше идти по отцовским стопам. К числу последних принадлежал и Оскар.

…Когда он пришел домой, отца еще не было. Мать подала на ужин жареную треску с вареным картофелем.

— Значит, завтра выходите с неводом… — начала она. — Дай только бог хорошего улова, Роберту давно пора справить новый костюм. Ему постоянно приходится бывать среди господ, нельзя же допускать, чтобы над ним смеялись.

Оскар посмотрел на запачканные смолой штаны и утвердительно кивнул головой.

— Да, костюм Роберту нужен, — сказал он. — Если бы только рыба пошла…

Поев, он ушел в свою комнатку, разделся и лег — в два часа ночи надо было уже выходить в море. Но ему долго не давали заснуть думы о встреченной на улице девушке. Да он и не избегал этих дум; ему хотелось, чтобы они помогли ему забыть другую, о которой он не смел вспоминать… Возле той было место только Роберту, он-то мог надеяться. Оскар курил папиросу за папиросой. Перед ним вставал образ тихой и робкой Зенты, но его тут же вытесняло милое, жизнерадостное лицо Аниты. Ему никак не удавалось разобраться в своих чувствах.

Мысли его были прерваны пьяными криками отца, когда тот поздней ночью вернулся от Бангеров.

— Эй, ты изобретатель! — закричал он, колотя в дверь к Оскару. — Не построил ты еще свою вечную ловушку? Давай завтра заякорим ее в море!

Оскар стиснул зубы, но ничего не ответил и натянул одеяло на голову. Немного пошумев, Клява ушел на свою половину. А за стеной скрипел снег, и тихий девичий смех сливался с мужским шепотом. Над дюнами завывал северо-восточный ветер — предвестник голодных дней.

5

Всю неделю Оскар провел в море, вырубая лед, крутя бочку неводного ворота и вытаскивая один пустой невод за другим. Работа была тяжелая и однообразная. Колючий ветер леденил багровевшие, покрывавшиеся иссиня-белыми пятнами лица рыбаков; вскоре они становились нечувствительными и неподвижными, как маски. Приходилось то и дело крепко растирать их руками, иначе нельзя было ни пошевелить губами, ни сморщить носа. Мокрый трос рывками наматывался на бочку, разбрызгивая во все стороны воду, так что одежда и сапоги быстро покрывались толстой коркой льда. Когда невод вытаскивали из проруби, мокрые руки горели на ветру, и рыбаки хлопали ими по бокам до тех пор, пока не начинали ныть пальцы.

Каждая тоня[8] продолжалась примерно часа четыре. Замерзшие, измученные рыбаки с надеждой глядели в широкую прорубь, когда к ней приближалась мотня. Пустая, легкая, подымалась она из морских глубин. Хмурясь, не глядя друг на друга, словно кто-то из них был виноват в неудаче, рыбаки собирали снасти и ехали дальше, в другом направлении, прорубали новые проруби, сызнова начинали ту же тяжелую и безуспешную работу. Яростно бесновался вокруг них наскакивающий порывами северо-восточный ветер, холодное солнце катилось вниз по бледному зимнему небу, а рыбаки не отступали. День за днем они вытаскивали пустые или полупустые сети, но не переставали надеяться. Они только и жили надеждами.

— Будет!.. В конце концов должна быть салака!..

И действительно, иногда она появлялась.

Испробовав лов на юго-западном и северном побережьях, изодрав сети, погноив одежду, чешуяне дождались наконец первого богатого улова — сорок ящиков прекрасной крупной салаки! Поселок ожил. Даже походка у людей стала живей и выправка бодрой. Снова по вечерам на улице слышался оживленный говор, рыбаки за бутылкой с похвалой вспоминали старину и осуждали молодое поколение. В субботу в доме Дуниса всю ночь напролет звучала гармоника и веселый гомон молодежи. Позже затеяли драку.

Старый Клява целыми днями шатался пьяный без дела по двору или по поселку. Часто он уезжал в волостное правление и оставался там до ночи. Дома он поучал Оскара, о чем следует и о чем не следует рассуждать в обществе старших, а на людях больше всего любил поговорить про ученого сына Роберта.

— У парня ума и ловкости на все хватит, — заверял он. — Вот увидите, я из него важного барина сделаю. Почему он не может стать барином? Ума — палата, на здоровье, слава богу, жаловаться не приходится — можно пожелать каждому такого. Этот со временем выйдет в люди.

Из богатого улова на долю Оскара досталось столько, что хватило на костюм Роберту и Лидия получила модный, в полоску, джемпер. В воскресенье, собираясь в церковь, она надела его, и все признали, что он ей очень к лицу.

Оскар тоже порадовался, глядя на обновку сестры. Сам он — тяжелый, как глыба льда, как-то огрубел за эти дни. С обветренным лицом и потрескавшимися губами возвращался он домой. Зенту он не встречал уже целую неделю. К Лидии она не заходила, а Оскар слишком уставал к вечеру, чтобы собраться к ней самому. К тому же по поселку ходили разные сплетни…

6

Прошла еще неделя. Рыбаки ежедневно вытаскивали по десяти — пятнадцати ящиков салаки и, воспрянув духом, снова принимались за работу. Оскару казалось, что он доволен всем на свете. Какое-то светлое, легкое чувство зрело у него в груди, оно помимо его воли передавалось и окружающим. Он не думал больше о жизненных неурядицах. Образ Аниты постепенно улетучивался, и вместе с ним исчезала угнетавшая его сумятица чувств. Ему казалось, что больше никакие сомнения не будут тревожить его, и одна эта мысль делала его счастливым. Но он вырос в семье, где не признавали нежности и ласки, где стыдились проявления этих чувств. Отец с матерью не ладили между собой, их вечные свары тяжело сказывались на остальных членах семьи. Дети росли замкнутыми и стеснялись делиться друг с другом радостями и горестями. Поэтому Оскар, приходя домой по вечерам, никогда не решался обратиться к Лидии с сердечным словом, готовым сорваться с губ. Он или тихо здоровался с ней, или молча проходил мимо с нахмуренным лбом. Ни о чем не спросив, ничего не рассказав, он умывался, съедал остывший ужин и исчезал в своей комнатушке.

С родными Оскар стыдился откровенничать, но среди чужих, где не чувствовалось угрюмого духа Клявов, он иногда преображался до неузнаваемости.

В субботу вечером Оскар, никому не сказавшись, вышел из дому. Перед этим он побрился и надел праздничный костюм. Полная луна поднималась над горизонтом, ярко освещая дорогу. Было около двадцати градусов мороза, и сухой снег громко скрипел под ногами. Дойдя до дома Зенты, Оскар остановился возле куста сирени и стал ждать. Войти в дом он не решился, потому что ни разу еще там не был.

Вскоре вышла Зента. Они поздоровались и стали прогуливаться возле дома.

— Ты, наверное, идешь к Дунисам? — спросила Зента.

— Разве там опять что-нибудь устраивают?

— Как будто сам не знаешь…

— Да нет же, откуда мне знать, я всю неделю провел в море.

— Ты только послушай, как играют, — сказала Зента, останавливаясь, чтобы лучше расслышать звуки гармоники, долетавшие с конца улицы. — Сейчас еще рано, только начинается. Потом будет слышнее.

Дети Дунисов давно разбрелись по всему свету. Старший сын уехал в Америку, второй ушел с латышскими стрелками в Россию, младший утонул во время лова на глазах у родных, а дочь жила в Риге. По субботам одинокая чета с удовольствием уступала большую комнату молодежи, которая собиралась повеселиться после тяжелой рабочей недели.

Оскар пристально посмотрел на Зенту.

— А может быть… Тебе не хочется пойти туда?

— Ну, куда мне, разве можно, — ответила девушка. — Я ведь еще не конфирмована. Мать будет браниться…

— По правде сказать, мне тоже не хочется идти, — сказал Оскар. — Без потасовки и на этот раз не обойдется, так уж у нас заведено.

Зента поняла, что промахнулась, и опустила глаза.

— А там, наверно все-таки весело?

— У Дунисов? Да на чей вкус. Играет гармоника, танцуют, поют, девушки сплетничают друг про дружку…

Зента молчала. Оскар заглянул ей в глаза и улыбнулся.

— Тебе не холодно, Зента?

— Нет, так разве — чуть-чуть…

— Ну, сходим тогда. Там тепло, ты погреешься. А если не понравится, уйдем.

Зента беспокойно оглянулась, как будто кто-нибудь мог подслушать их разговор.

— Я, право, не знаю… Мать еще рассердится. Разве на одну минуточку…

— Ну понятно, на одну минутку, пока ты согреешься.

Они пошли вниз по улице. На дворе у Дунисов весело лаяли собаки. За освещенными окнами двигались головы и плечи танцующих.

У самых дверей Зента замешкалась. Шум голосов, доносившийся изнутри, испугал ее. Одна мысль о том, что ей придется войти в комнату и на какой-то момент привлечь все взгляды, привела девушку в замешательство.

— Не знаю как… Стоит ли заходить… — шептала она, пятясь в тень. Но Оскар уже открыл дверь — отступать было поздно. С чувством смущения и в то же время любопытства она переступила порог.

7

Танцы были в самом разгаре. В углу, на маленьком столике, стоял патефон. Под резкий скрип тупой иголки заигранная пластинка оглашала комнату звуками старомодного фокстрота. Голос певца заглушали шарканье ног и говор танцующих. На полу, рядом с патефонным столиком, стояла гармоника. Ее владелец, Екаб Аболтынь, вышел в соседнюю комнату, где старики играли в карты и подкреплялись водкой.

На вошедших никто не обратил внимания. Оскар помог Зенте снять пальто и, заметив у окна свободное место, повел туда девушку, маневрируя между танцующими парами.

— Ну как, нравится тебе здесь? — спросил он ее. — Правда весело?

Зента улыбнулась, и ничего не ответила.

Большинство парней уже успело выпить. Усталые, с раскрасневшимися потными лицами, они вызывающе, с выражением собственного превосходства посматривали по сторонам. Стоило одному слегка задеть во время танца другого, как тот вспыхивал от гнева и угрожающе тряс головой вслед настороженному приятелю. Девушки успокаивали партнеров, стараясь развести их в разные стороны, но это еще сильней разжигало боевой задор.

Из соседней комнаты доносились хлопанье пробок, звон бутылок и стаканов, громкие хвастливые речи, временами прерываемые взрывами смеха и возгласами картежников. Оскар расслышал и голос отца.

Фокстрот кончился. Охмелевшие танцоры, вытирая потные лбы, разошлись по углам. Некоторые вышли во двор. Но танцевальный зуд уже не давал ногам покоя, перерыв казался слишком долгим, и парни бросились разыскивать Екаба Аболтыня.

— Польку, Екаб, рвани-ка польку! — выкрикивал Эдгар Бангер, таща под руку из задней комнаты гармониста. Оскар тут только вспомнил про Лидию и стал искать ее глазами, но сестры еще не было.

Проходя мимо, Эдгар удивленно посмотрел на Оскара и улыбнулся хмельными глазами. Усадив изрядно напившегося Екаба Аболтыня, он снова обернулся к Оскару. Не переставая улыбаться, он долго разглядывал Зенту, а когда заиграла гармоника, подошел к ней и пригласил танцевать.

Девушка вся порозовела и неуверенно посмотрела на Оскара; тот улыбнулся и кивнул ей в знак согласия.

Зента ушла танцевать.

И снова в комнате почувствовалось всеобщее возбуждение. Парни старались задевать друг друга локтями, слабым наступали на ноги и насмешливо оглядывали их. Скользя мимо Оскара в танце, сын лавочника с победоносным видом наклонялся к Зенте. Он несколько раз приподнимал ее в воздух и быстро кружил, крепко сжимая в объятиях. Двусмысленная улыбка, которой Эдгар обменялся с Индриком Осисом, встревожила Оскара, он покраснел и нахмурился. Пальцы Эдгара вцепились в платье Зенты, будто нечаянно он стал подбирать его все выше, пока не показались голые колени и нижняя юбка. Другие девушки хихикали, склоняя головы на грудь кавалерам, а парни разглядывали оголенные ноги Зенты.

Опьяненная танцем, разгоряченная и взволнованная непривычными ощущениями, сама Зента ничего не замечала. Видя вокруг себя улыбающиеся лица, она отвечала простодушной улыбкой.

Оскар поднялся со стула. Наморщив лоб, смотрел он через головы танцующих в самую гущу толчеи, где Эдгар продолжал свою бесстыдную шутку. В это время Екаб кончил играть. Все парочки тотчас же разошлись, посреди комнаты остался только Эдгар, продолжая держать в объятиях свою партнершу. Из углов стал доноситься сдержанный смех. Вдруг все замолчали и с любопытством уставились на Оскара, который размеренным шагом подошел к Эдгару и сбросил его руку с плеча Зенты.

— Одерни платье, — прошептал он девушке, но в наступившей тишине эти слова были услышаны многими.

Снова раздался смех, на этот раз звонкий, откровенный. Лицо Эдгара приняло обиженное выражение…

— Оскар, что это значит? Как ты смеешь… — крикнул он, загородив ему дорогу. Тот оттолкнул его, взял Зенту за руку и, как ребенка, повел в угол, где была сложена верхняя одежда.

— Уйдем отсюда, — сказал он тихо, не глядя на девушку, и, не дожидаясь ответа, подал ей пальто.

Эдгар не на шутку рассердился. Подумать только: Оскар толкнул его, сына лавочника, словно мальчишку, и все это видели! Ну, даром это ему не пройдет. Он подошел к Зенте, которая, несмело улыбаясь, застегивала пальто.

— Вы ведь еще не идете домой, Зента? А если ему здесь не нравится, пусть идет один.

Он услужливо взялся за рукава ее пальто.

— Дорогу! — повелительным тоном сказал Оскар, взглянув на Эдгара.

— Пожалуйста, здесь, кажется, места достаточно. Кто тебе мешает обойти?

Зента пыталась высвободить руку из пальцев Эдгара.

— Пустите, я иду домой!.. — просила она.

— Почему так рано? Мы еще с вами…

Эдгар не успел докончить. Как стальные клещи, рука Оскара вцепилась ему в плечо. Коротким рывком Оскар вплотную притянул его к себе, затем отбросил.

Размахивая руками, чтобы не упасть, Эдгар пролетел через всю комнату и повалился на колени дружкам.

Тем временем Оскар и Зента вышли на улицу. Они шли молча до самого дома Зенты.

— Опять пойдут сплетни, — промолвила наконец Зента. — Теперь весь поселок будет говорить. И зачем это ты?.. Что он тебе сделал плохого? Ничего особенного ведь не случилось.

— Мне-то ничего, а вот тебя он выставил на посмешище, чтобы позабавить пьяных дружков. Что же мне было делать — смотреть, как они потешаются над тобой?

Зента вся сжалась в комок.

— Что теперь скажет мать? — шептала она дрожащими губами. — Теперь все будут надо мной смеяться… Господи!

Оскар участливо смотрел на девушку. Правда, он не находил ничего ужасного в случившемся и больше жалел ее потому, что она была так беспомощна. Ему казался недостойным этот унизительный страх. Оскару больше нравились люди, которые, даже сознавая вину, не опускают головы.

Больше говорить было не о чем, и они расстались…

На следующее утро Оскар опять был в море на льду. Ухватившись за концы толстого шеста Оскар с Эдгаром ходили вокруг неводного ворота. Весь день они старались не глядеть друг на друга. Но на обратном пути Эдгар подсел в сани к Оскару.

— Все еще сердишься? — начал он смущенно. — Я так нализался, что сам не соображал, что делаю. Ты не представляешь, до чего мне стыдно за вчерашнее…

— Ладно уж, — пробурчал в ответ Оскар, силясь сохранить неприветливый вид. Но злость уже испарилась, и, встретив заискивающий взгляд Эдгара, он невольно улыбнулся. — Ладно, обойдется… Мало ли что случается…

Заметно повеселевший Эдгар схватил Оскара за руку.

— Ты ведь не скажешь Лидии об этом?

— Нет же, нет, — обещал Оскар, улыбнувшись его опасениям.

В тот вечер домашние встретили Оскара сдержанным шипением. Мать подала ему ужин и с надменным видом вышла из кухни. Старый Клява даже не спросил об улове, а Лидия, повернувшись к брату спиной, мыла посуду.

— Что с вами всеми сегодня случилось? — спросил наконец Оскар.

— Тебе лучше знать! — сухо ответила Лидия.

Отец, насупившись, раскладывал на плите для просушки свои рыбачьи сапоги.

Оскар пожал плечами и собирался уже идти в свою комнатку, когда в кухню вошла мать.

— Чего вы все надулись? — обратился он к ней.

— Постыдился бы уж и спрашивать-то! — сердито ответила она. — Нечего сказать, хорошее дело — ходить по чужим домам, драться с будущими родственниками! Что Бангеры теперь про нас подумают? Да стоит ли, скажут, пускать детей в такую разбойничью берлогу! Тебе, конечно, и горя мало, а ведь ты губишь и сестру и брата.

— Брата? — удивленно протянул Оскар, но вдруг осекся. Он побледнел, поняв, что хотела сказать мать, растерянно улыбнулся и ушел в свою комнатку.

— Роберт… и Анита… — шептал он сквозь стиснутые зубы.

Ероша всей пятерней волосы, он сидел у столика и оцепеневшим взглядом смотрел в окно, за которым пылила метель. Над замерзшим лиманом кружился хоровод белых снежинок.

Анита… Далеким, болезненно-милым звуком жило в его душе это имя. Оно напоминало детство, счастливую пору, когда Оскар смело, с надеждой глядел навстречу будущему. В те времена Оскар и маленькая Анита были добрыми друзьями. В те времена Роберт еще не много значил, и Оскар сам думал о Риге, об учении. Но отцу нужен был помощник, а учить обоих сыновей не хватало пороху. И так как Роберт всегда был любимчиком родителей, Оскару пришлось впрячься в тяжелую рыбацкую работу, добывать для всей семьи хлеб насущный, сестре — наряды, брату — на образование. Год от году руки его становились грубей, походка — тяжелей, взгляд — озабоченнее.

Анита большую часть года жила в Риге, училась и из маленькой девочки постепенно превращалась в красивую, образованную барышню. Летом она появлялась на два месяца в Чешуях, с каждым разом все более изменившаяся, еще более чужая и далекая, чем год назад.

И вот теперь мать заговорила о будущности Роберта и… Аниты.

Да, родные имели все основания сердиться на Оскара. Его необдуманный шаг мог расстроить планы брата и сестры. Ведь Бангеры были такие зажиточные, такие уважаемые люди…

1

Март подходил к концу. Дни становились все теплее. Перестал дуть северо-восточный ветер, и во всей природе уже чувствовались значительные перемены. В открытом море ревели иные ветры, направляя в залив другие, теплые течения, и под их напором пришел в движение ледяной покров. На берегу громоздились целые ледяные горы. Высокие валы льда росли на отмелях, со всех сторон слышался хруст и треск ломающихся ледяных глыб. Море выбрасывало на землю свою зимнюю ношу, забивало льдом ложбины между дюнами и двигало громадные обломки его к прибрежному лесу. Поверхность залива напоминала только что вспаханную целину.

Нагромождение льдом служило предвестником бури, которая следовала за ними по пятам. Три дня сосны на дюнах гнулись под наскоками ветра. К лиману прорвались морские воды. Заструились на солнце ручейки по ветхим тростниковым крышам, быстро растаял снег, скот в хлевах беспокойно мычал, просясь на пастбище.

В поселке готовились к весенней путине. В каждом дворе спешили управиться с починкой сетей. Рыбаки привозили из Риги большие связки пробок, сетное и неводное полотно, мотки пряжи и бечеву. Во дворах и на берегу были разложены небольшие костры — там растапливали смолу, конопатили и смолили лодки. Все побережье было окутано легкой дымкой, всюду чувствовался запах смолы. Эдгар Бангер выкрасил большую моторную лодку отца в зеленый цвет, и, когда краска высохла, рыбаки дружно столкнули ее в море. Старик Клява привел в порядок рыбокоптильню, а лавочник напомнил покупателям, сколько кто набрал в долг за зиму. Из города приходили извещения о сроках векселей: торговцы снастями и скупщики-рыбопромышленники давали знать, что они не забыли о должниках.

Но и это не могло испортить светлого весеннего настроения, охватившего рыбацкий люд. Впереди было долгое лето и богатая осень — казалось, что нескольких богатых уловов хватит на все: можно будет и векселя погасить и кое-чем обзавестись заново.

Как только исчезли дрейфующие ледяные поля, рыбаки вышли в открытое море ставить сети. Товарищами Оскара по лодке были старый Дунис и работник Бангера по прозвищу Джим Косоглазый. Ночи они проводили в море, не отходя от сетей, которым все еще угрожало появление последних, случайных льдин. Кроме того, вешние воды выносили в залив вывороченные с корнями деревья и кусты; они уже не держались на поверхности, а плыли под водою и, пока очередная буря не выбрасывала их на берег, часто запутывались в сетях и рвали их.

В рыбокоптильне у Клявы по вечерам, а иногда целыми ночами жены и дочери рыбаков низали салаку.

Вот уж где можно было всласть посудачить и посплетничать!

Вместе с другими девушками приходила и Зента. Иногда по вечерам Оскар тоже помогал отцу и Лидии, но ему редко удавалось поговорить с Зентой — за каждым его движением наблюдала дюжина чужих глаз, ни одного слова не пропускали уши любопытных женщин.

Когда окончательно очистились от льда места, где обычно брали хороший улов, рыбаки стали готовить неводы для салаки. Путину открыл Осис со своей артелью, но при первой же тоне он потерял полневода: сильное течение занесло его на затонувший парусник, лежавший на третьей банке[9], против северного конца поселка. Это был давнишний враг рыбаков, засевший между двух главных участков лова и постоянно угрожающий их неводам. Клочья сетей во множестве висели на мачтах и бугшприте, и каждый год грозные останки парусника требовали все новых и новых жертв. Но Оскар решил, что это будет самое подходящее место для того, чтобы поставить на якорях будущую морскую мережу; здесь она никому не помешает.

2

Однажды в воскресенье к поселку подошла большая зеленовато-серая моторная лодка с палубой и каюткой в носовой части.

— Гароза прибыл! — молниеносно разнеслось по поселку. — «Нырок» бросил якорь у берега!

На поселковую уличку высыпали рыбаки, застегиваясь на ходу, чтобы в благопристойном виде предстать перед одним из крупнейших рижских рыбников. Гароза сошел на берег. Он был так неправдоподобно тучен, что его коротенькая фигура напоминала громадное яйцо. Как пчелиный рой матку, окружили его рыбаки в ожидании роскошной выпивки — они знали, что Гароза никогда не появляется с пустыми руками. В толпе виднелась и горделиво-статная фигура Клявы, хотя в этот раз на лице у него блуждала заискивающая улыбка, а спина сутулилась сама собой, как только Гароза обращался к нему с вопросом. Прибыл и Бангер с несколько более независимым, чем у других, видом. Дунис в предвкушении выпивки уже заранее жадно чмокал губами и силился состроить на своем старом темно-коричневом лице приветливую улыбку. Были тут и Лиепниек и Осис с сыновьями. Только Оскара Клявы не было видно, хотя Гарозу он, как кормщик неводной артели, интересовал больше, чем многие самостоятельные хозяева. Оскар отлично знал о цели прибытия рыбника и не спешил, подобно другим, присоединиться к числу тех, кого он одурачивал. Гароза уже давно почуял непримиримого противника в молодом рыбаке, но он был слишком опытным дельцом, чтобы показывать это.

— Ну, вы тут, наверно, за зиму здорово повысохли? — снисходительно обратился Гароза к рыбакам.

— Да, несколько хороших глотков не повредило бы здоровью, — тихо промурлыкал Дунис.

— Тогда прошу ко мне! — пригласил, показав рукой на лодку, Гароза. — Пропустим по маленькой за успех предстоящей путины. Когда думаете готовить сети для лосося?

— Еще рановато. Пусть сперва хоть один покажется, — ответил Клява.

— Смотрите, как бы не проспать. Лосось сейчас в цене — четыре лата за фунт. Одна такая штучка и то много значит. Так ведь? Кое-где их уже приметили по одному. Ну, пойдем, пойдем, поболтаем.

Рыбаки поднялись на «Нырок». В каюте было несколько ящиков с напитками. Весь день с треском вылетали из бутылок пробки, звенели стаканчики и громогласно выхвалялись друг перед другом рыбаки. Пьяный рыбак умнее всех на свете: он все понимает, все знает, все может… И если бы он захотел… Только ему ничего не хочется, пьяному ему и так неплохо. Ни один рыбак в тот день не пожаловался на то, что долги хватают его за горло, что вексель опротестован и нет денег на новые сети. Они наперебой хвастались своим благополучием, снастями и сказочными уловами, стараясь набить себе цену.

Гароза сперва завел разговор о посторонних вещах, то и дело подливая в стаканчики разбавленного спирта, потчуя и задавая вопросы о том, о сем. Хозяева, колотя себя в грудь кулаками, обещали весь улов лосося и всякой другой рыбы сдавать одному Гарозе. Когда все заметно охмелели, скупщик предложил одно дельце. Ему хотелось бы пристроить несколько сетей и рабочих в местные артели. Тотчас же встали несколько кормщиков и пригласили его заполнить свободные места в их карбасах. Гароза откупорил новую бутылку. Рыбаки пили, шумели, некоторые даже плакали от счастливого возбуждения.

Никто не замечал, как ловко Гароза опутывал весь поселок. Это ведь повторялось из года в год. Он всех умел обработать: одних ссужал деньгами, других брал лестью, появляясь запросто на свадьбе или крестинах, а большинство переманивал на свою сторону небольшим угощением. Расходы на выпивку возмещались десятикратной прибылью, поскольку Гароза был законодателем цен на рыбу и мог изменять их не только каждый день, но и каждый час. Подымались или падали цены, но он никогда не рисковал, он всегда выручал свою долю, а от колебания цен приходилось страдать только рыбаку. В тех артелях, где Гароза имел пай, ни одной рыбины нельзя было подать другому скупщику, в особенности он следил за тем, чтобы ни один лосось не миновал его базарных весов.

Покончив с чешуянами, Гароза ушел вечером на своей моторке в Гнилуши и к другим рыбачьим поселкам. Присмиревший от нехваток рыбацкий люд всюду стал податлив. Некоторые даже считали скупщика благодетелем за то, что в тяжелую минуту он ссужал им деньги… под хорошие проценты.

3

Наконец и в артели Оскара был готов невод. Все чаще задувал западный ветер. В соседнем поселке был пойман первый лосось, что послужило верным признаком начала большой весенней путины.

В субботу утром члены новой артели собрались у карбаса. За исключением старого Дуниса, который выполнял обязанности берегового, и самого Оскара, все остальные работали по найму. Обычно лето они проводили в рыбачьих поселках, а осень и зиму — в Риге, кто слоняясь в поисках работы, кто отсиживая в тюрьме, а кто, стоя с ручной тележкой около базарных навесов, предлагал желающим свои услуги. Оборванные и голодные, эти люмпен-пролетарии в начале лета снова являлись к старым хозяевам. Проработав у них несколько месяцев, ничего не нажив, они без сантима в кармане, без перспектив на заработок, но и без особых забот осенью снова возвращались в город. Их настоящих имен никто не знал, но у каждого была какая-нибудь кличка, под которой он становился известным всему побережью и в соответствующих районах Риги. Кривой Янка, Черный Том, Баночка, Джим Косоглазый были самыми любопытными типами в артели Оскара. На первый взгляд эти люди, с загорелыми, неизменно сохранявшими угрюмое выражение лицами, всклокоченными волосами, грубыми, хриплыми голосами, могли внушить серьезные опасения, но Оскар отлично справлялся с артелью. Ни одного распоряжения не приходилось повторять дважды: за Оскаром все готовы были идти хоть в огонь. Он никогда не кричал на людей, как это часто делали Осис и кормщики других артелей, но в трудный момент, когда трос скрипел на лебедке, Оскар не прохаживался по берегу, подгоняя парней окриками, а, положив тяжелую руку на рукоятку, помогал крутить ее.

Юго-западный ветер гнал над заливом густые облака, когда Оскар забросил первый невод. Шестивесельный карбас, подпрыгнув, проскочил через банку. Обметав невод, поставили карбас поперек ветра и направили вдоль берега. Иногда сквозь серые облака пробивался солнечный луч, и море отвечало ему мерцанием пены и яркой зеленью вод.

Вдруг послышался стук мотора. Это была лодка Бангеров, ее можно было узнать еще издали по форме и зеленой окраске. Легко подпрыгивая на волнах, она стала приближаться к карбасу, огибая невод.

Оскар стоял на корме, выпрямившись во весь рост, и не спускал глаз с моторки. В ней было несколько человек. Какой-то мужчина еще издали стал махать фуражкой. Радостные морщинки заиграли вокруг глаз Оскара. Улыбаясь, он замахал навстречу лодке. В этот момент рядом с мужчиной появилась женская фигура, и белый носовой платочек затрепетал на ветру.

Улыбка исчезла с губ Оскара. Тихо опустил он руку, задумчиво глядя перед собой. Чем ближе подходила зеленая моторка, тем яснее обрисовывались лица находившихся в ней людей, тем спокойнее и серьезнее становилось его лицо.

Роберт и Анита возвращались домой.

— Здравствуй, брат! — крикнул Роберт. Губы Оскара слегка зашевелились, он тихо ответил на приветствие и, нагнувшись, вытянул вперед руки, чтобы предохранить карбас от толчка.

Роберт с улыбкой подал Оскару руку через борт лодки.

— Каковы успехи? Ну-ка, дай взглянуть на лососей, нечего их прятать! — начал он скороговоркой, несколько в нос и прищелкивая языком: вероятно, на него повлияло изучение французского и английского языков. Но Роберту шло легкое пришепетывание, он это делал так искусно, что слушатель даже не замечал его странного выговора. — Что поделывает отец? Ревматизмом не страдает? Я привез ему одно лекарство, прекрасно помогает… Да, что я слышал, — говорят, ты упустил зимой все новые сети. Как это случилось?

Роберт был на полголовы ниже Оскара, уже в плечах, и черты лица у него были тоньше. Верхнюю губу украшала темная полоска подстриженных по моде усов. Он стоял без фуражки, подняв воротник серого летнего пальто. Старший брат рядом с ним выглядел дикарем.

Анита, подойдя к самому борту лодки, протянула Оскару руку.

— Ты как будто за это время еще больше вырос! — засмеялась она. Ее пышные волосы выбивались из-под синего берета, в глазах сверкали шаловливые огоньки. — В Чешуях скоро все потолки станут для тебя низкими.

Оскар покраснел и от застенчивости забыл даже, что пора отпустить руку Аниты. Ему доставляло невыразимое удовольствие смотреть, как ловко девушка удерживала равновесие, когда моторка становилась поперек волны.

— Ничего, мы будем строить новые дома повыше, — неловко улыбаясь, ответил Оскар. Он все еще держал в своей руке руку Аниты. Она попыталась незаметно высвободить ее, но это ей не удалось.

Роберт отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

— Ну, пойдем, что ли! — подал голос сидевший за мотором Эдгар. — Поболтать можно будет и дома. Я проголодался.

Только сейчас Оскар заметил, что все еще держит руку Аниты. Он смутился и, отступив к корме, оттолкнул лодку. Затакал мотор, обдав запахом отработанного газа, гребни волн вокруг лодки спали, на воде замерцали радужные маслянистые пятна.

— Шикарная пара!.. — сказал Баночка, показав рукой на моторку. — Как ты считаешь, Оскар, подходит она твоему брату? Оба с образованием…

Оскар не ответил. Привстав на ноги, он спустил трос с уключины.

— Пойдем к берегу, — сказал он и взялся за рулевое весло.

— Могли бы повременить немного, — проворчал Кривой Янка. — Улов что надо!

И на этот раз Оскар остался в долгу с ответом. Но когда он снова услышал рассуждения парней об Аните и Роберте, лицо его исказилось, словно от еле подавляемой муки. Нервно сжимал он пальцами рулевое весло, какое-то беспричинное нетерпение все сильнее овладевало им. Он даже не следил за ходом карбаса, и тот шел, виляя из стороны в сторону. Оскар пришел в себя только на банках: разбивавшиеся на них волны требовали усиленного внимания со стороны кормщика.

В тот день они притонили два невода, что составило двенадцать ящиков салаки. Вскоре после обеда Оскар поставил карбас на якорь и направился в поселок.

4

Услышав о прибытии Роберта, старый Клява поспешил к берегу. Он встретил сына на полдороге к поселку и не успокоился до тех пор, пока тот не позволил ему взять большой чемодан. Клява шагал, как заправский носильщик, немного забегая вперед, изредка перекидываясь с сыном словечком-другим. Они говорили о видах на улов и об Оскаре. До Роберта дошли слухи, будто Оскар решил с лета отделиться и начать самостоятельную жизнь. Оба рассмеялись над безосновательной сплетней.

— Только начни слушать, что люди мелют, они тебе голову забьют! — глубокомысленно заметил старый Клява.

Дома Роберту пришлось выдержать от матери и сестры длительную сцену нежности. Ему было как-то неловко, когда они поглаживали его по плечам и осматривали со всех сторон, чтобы убедиться, насколько он за это время изменился. Это были старомодные чувства, в них было что-то архаическое, первобытное, а ведь Роберт познакомился уже по книгам со взглядами современных эстетов…

— Какой он бледный, как исхудал! — печально приговаривала мать. — Еще кашлять начнет от этого ученья и вконец сгубит здоровье.

— Ничего, мы его откормим, — уверенно сказал Клява. — Здоровье у него хорошее, он не из рыхлых. Набивай только почаще ему желудок. Воздух у нас — первый сорт, к тому же тут и море и сосновый лес…

Отделавшись от женщин, Роберт пошел в свою комнатку. Лидия убирала ее все утро: вымыла окно, сменила постельное белье, привела в порядок письменные и туалетные принадлежности на столе. За зиму пауки развесили здесь паутину и все вещи покрылись пылью, но сейчас все блестело чистотой, на окне висела белая занавеска, на столе в кружке стояли свежие цветы.

Роберт снял дорожный костюм, переоделся в светлые брюки, теннисную рубашку и вышел к остальным.

— Я стра-ашно проголодался! — заявил он, и Клявиене покраснела от удовольствия — она уже заранее позаботилась о том, чтобы как следует угостить любимца. Еще утром отрубили голову старому петуху, зажарили трехфунтового тайменя, а в одной банке осталось еще немного вишневого варенья.

Роберт набросился на еду с несколько преувеличенным рвением: он старался жевать как можно громче, чавкая и двигая челюстями, словно плохой актер, изображающий человека из простонародья. Разумеется, он только хотел порадовать домашних здоровым аппетитом и в любой момент мог обрести хорошие манеры. Во время еды он начал рассказывать про свои дела. С занятиями все идет хорошо, и, если не случится чего-нибудь непредвиденного, будущей весной он окончит университет.

— У меня есть хорошие знакомые среди наших бывших корпорантов. Вообще работы долго ждать не придется, на экономистов сейчас большой спрос.

После обеда Роберт отправился погулять. И всюду, где бы он ни появлялся в своем ловко сшитом летнем костюме, его встречало усиленное внимание чешуян. Он издали здоровался со стариками и останавливался поговорить с парнями. Роберт читал кое-что о морских промыслах за границей и заводил речь о лове сельди и трески на Ньюфаундлендской отмели.

— Вот если бы нам построить такие рыбачьи шхуны, как у бретонцев, тогда бы и мы могли пуститься в океан! — сказал он Кристапу Лиепниеку. — Что ты на это скажешь?

— Не знаю, право. Там, наверное, требуются капиталы, — несмело возразил Кристап. — И потом, мы не знали бы даже с чего начать, ведь в каждом море ловят по-иному.

— Нет у нас предприимчивости, очень уж мы флегматичный народ. Размаха не хватает, вот что… Американцы, те умеют делать дела!

С сокрушенным видом покачав головой, Роберт шел дальше.

Хотя была суббота и женщинам хватало работы по дому, всюду, где ни появлялся Роберт, он видел нарядившихся, как в церковь, девушек. Ни одна не выходила на улицу в стоптанных туфлях, а многие разоделись в лучшие платья. Сверкая на солнце белоснежными блузками и яркими джемперами, они носили коромыслами воду и пойло для скотины. Когда Роберт проходил мимо, они опускали ведра, охорашивались и, краснея, отвечали на приветствие. Роберту и в голову не приходило, что ради него затрепанные юбки были повешены на гвозди; не видел он ничего подозрительного и в том, что девушки то и дело выбегали на уличку высыпать золу из утюгов, тогда как для этого и во дворах места было достаточно.

На каждом шагу Роберт видел все новые и новые проявления жизни природы: шумел лес, неустанное движение рождалось в морских глубинах, теплый ветер качал ветви старых ив. Здесь не приходилось опасаться, что из лесу выскочит вонючий автобус или раздадутся из-за дюн назойливые звонки трамвая, здесь не толкались на каждом шагу спешащие, вечно занятые чем-то люди. Здесь человек вырастал в собственных глазах, чувствовал себя личностью. Здесь Роберт Клява не казался самому себе ничтожным муравьем. Свободно и спокойно шагал по мягкому песку пляжа, его тело каждой порой вдыхало свежесть земли и влажность моря. Он шел все дальше по берегу, пока не стало прохладно, и тогда только повернул назад. Голова у него слегка кружилась, в висках стучало; Роберт почувствовал усталость и жажду. Проведенная в городе долгая зима, недостаток движения и умственное напряжение давали себя знать. Этот воздух слишком утомлял его.

«Пройдет, — успокаивал он себя. — Начну загорать и купаться в море, привыкну».

У Клявов уже дымила рыбокоптильня, когда Роберт вернулся домой. Он подошел ближе и стал наблюдать женщин, которые низали ловкими пальцами первые сотни салаки. Лидия пересчитывала готовые связки, а Оскар помогал уносить их и развешивать в коптильне.

— Ты долго еще будешь здесь копаться? — шутливо спросил Роберт брата. — Все небо задымил, скоро луны не видно будет.

Они остановились в дверях.

— Когда же ты спишь, если тебе всю ночь приходится возиться с этим копчением? Завтра ведь снова выходить с неводом.

— А много ли нужно летом сна? Часика два — и хватит, — ответил Оскар. — Зимой отоспались.

— Скажи, это не Зента Залит, вон та, которая нагибается за мочалой?

Оскар слегка покраснел, но Роберт не обратил на это внимания.

— Да, это она…

— Хм… Ну и красоткой стала, — сказал уже потише Роберт. — Никто еще не пытался к ней подъехать?

Он прищурил один глаз и усмехнулся. Оскару не понравился циничный тон брата; не ответив, он ушел в коптильное отделение. Роберт смотрел на Зенту. Философское настроение, овладевшее им за несколько часов одинокой прогулки, стало понемногу рассеиваться. Какие-то чертенята затанцевали в его мозгу, и он опять почувствовал себя городским человеком. Захотелось подурачиться, побаловаться с этими загорелыми рыбачками, у которых руки были облеплены чешуей, а одежда пропахла дымом и рыбой.

Легкими шагами Роберт подошел к длинному столу, за которым работали низальщицы.

— Зента! — окликнул он ее с улыбкой. — Какой барышней стала, прямо и не узнаешь!

Зента так и зарделась. Опустив глаза, она торопливо работала низальной иглой. Но Роберт не унялся, пока она не подала ему руки и не посмотрела в лицо. Поздоровавшись и с остальными низальщицами, — это были все старые знакомые — он начал болтать с ними, но в самом благопристойном тоне, а если девушки и краснели, то больше от собственных мыслей. Понемногу они осмелели и даже стали поддразнивать студента. Одна только Зента осталась молчаливой и замкнутой.

— Ну, подождите, — шутливо грозил девушкам Роберт, хватая то одну, то другую за подбородок или обнимая слегка за плечи. — Я вам покажу, какие бывают рижане.

Немного поболтав с ними, он ушел.

Оскар все время стоял в стороне, у двери в коптильное отделение. Теперь он подошел к низальщицам, но женщины почти не обращали на него внимания. Зента мечтательно глядела вслед уходившему студенту и не расслышала, когда Оскар спросил ее о чем-то. Но в конце концов она заметила его и, словно очнувшись от сна, принялась низать салаку.

1

Вскоре после троицы Лидия стала ходить на занятия к пастору для подготовки к конфирмации. В поселке у нее была только одна подруга — Зента, и они вместе ходили в пасторскую усадьбу. Иногда Роберт, чтобы убить время, выходил встретить сестру на полдороге — приятно ведь пройти лесом несколько километров и поболтать с девушками. А Зента была такая хорошенькая!

В день конфирмации почти все прихожане собрались у церкви. Родственники и друзья с цветами, поздравительными открытками и подарками ждали у церковных дверей, выстроившись до самых ворот ограды в два ряда, между которыми оставался свободный проход.

Старый Клява с Робертом тоже причащались в этот день. Записали было и Оскара, но его еще не было видно — или он нарочно запаздывал, или притонял невод. Ведь воскресенье в работу рыбака перемен не вносит.

Анита и Эдгар ждали Лидию. У Аниты в руках был роскошный букет роз. Богослужение затянулось, потому что причащающихся было много, и Анита ужасно устала, но ей не хотелось выходить из ряда, чтобы не потерять места возле дверей, и она только переминалась с ноги на ногу. Солнце пекло все сильнее, а густая толпа прихожан стояла с подветренной стороны. Платье из тонкого маркизета казалось Аните неимоверно тесным, легкая ткань, как тисками, сжимала ей грудь.

— Кончали бы уж скорей, — сказала она брату.

В этот момент она заметила протискивающегося сквозь толпу Оскара, потного от быстрой ходьбы. Он оглядывался по сторонам, словно кого-то разыскивая; в руках у него был маленький, перевязанный шелковой ленточкой пакетик. Оскар смотрел через головы людей и заметил Аниту, только когда подошел к ней почти вплотную.

— Доброе утро, — приветствовал он ее одним кивком, так как шел с непокрытой головой.

Анита протянула ему руку:

— Пришел все-таки поздравить Лидию?

Оскар снова беспокойно оглянулся.

— Да… Пришел. Скоро, наверно, начнут выходить?

Анита посмотрела на пакетик:

— Это для сестры, Оскар?

На колокольне зазвонили, и конфирмованные стали выходить из церкви. Оскар промолчал, наверное не расслышав вопроса Аниты. Вокруг них началась суматоха — поздравления, рукопожатия, подарки, слезы женщин.

Сопровождаемая отцом и Робертом, Лидия, в новом белом платье и белых туфлях, подошла к Аните. Подруги расцеловались. Эдгар, не отрывая взгляда от красивого лица любимой девушки, пожелал ей счастья и даже покраснел при этом. Лидия заметила Оскара; он пожал ей руку, торопливо прошептав свои пожелания. Заметив в руке брата пакетик, Лидия порозовела от удовольствия. Но Оскар не подносил подарка, взгляд его искал кого-то в толпе. Внезапно, никому ничего не сказав, он повернулся и ушел.

Лидия на мгновение побледнела, потом волна крови с новой силой прихлынула к ее щекам; она стала обмахивать лицо носовым платком — день был такой душный и жаркий… И все как-то смутились, всем стало неловко, один Роберт нашелся и предложил ехать домой.

Анита, сжав губы, глядела в толпу. Вдали виднелась непокрытая голова Оскара; он везде был выше всех ростом. Отойдя в сторонку, чтобы толпа не мешала, она заметила девушку, у которой уже был в руках пакетик Оскара. Анита круто повернулась и пошла за братом к воротам.

Зента была очень обрадована. Подарок Оскара оказался для нее полной неожиданностью.

— Ну, теперь уж дай обещание навестить меня вечером, — сказала она, улыбаясь. — Мы будем только вдвоем с матерью, к нам никто не зайдет. Значит, правда, придешь, Оскар?

— Приду обязательно, — обещал он.

Оскар вернулся к своим. Клявы и Бангеры поехали домой все вместе. Лидия села с отцом и Робертом. Эдгар пригласил Оскара в свою бричку.

За кучера был Эдгар. Анита села между мужчинами. Расправив на коленях платье, она отвернулась от Оскара и задумалась. Солнце подымалось все выше. В лесу стояла невыносимая духота: уже две недели не было дождя.

Оскара угнетало долгое молчание.

— Когда же наконец станет немного прохладнее? — сказал он, вздохнув. — Весь вчерашний улов салаки пропадет к утру, нечего будет отправлять на рынок.

Анита еще дальше отодвинула плечо от Оскара.

— Вот как! — ответила она рассеянно.

— А завтра, скорее всего, вытащим не больше двух ящиков. Цены установятся хорошие, а товара не будет.

Анита туже стянула вокруг шеи косынку.

— Да?

— Вот если бы у нас в поселке была консервная фабрика, — продолжал Оскар, — таких вещей не случалось бы.

— Разве?

— Ну да, тогда мы целиком пускали бы в дело каждый, хотя бы и самый крупный улов.

Анита кашлянула и прикрыла рот носовым платком; теперь можно было даже не отвечать Оскару. Он заметил сухость ее тона. Ну ладно, не такой уж он тупица, чтобы не понять значения односложных ответов. И Оскар замолчал, чтобы не показаться назойливым. Густое облако пыли окружало их, начищенная обувь уже не блестела. Оскар перебросил руку за спинку сидения и отодвинулся немного от Аниты — ей, должно быть, неловко сидеть зажатой между мужчинами. Теперь молчал и он, в грустном раздумье разглядывая росший вдоль дороги брусничник.

Анита пошевелилась, распрямила спину и поглядела искоса на Оскара.

— Значит, ты думаешь, что в поселке надо завести консервную фабрику? — спросила она, оборачиваясь к нему.

— Да, — ответил он, не подымая глаз.

— Возможно, что ты и прав. Я хоть и мало в этом смыслю, но мне кажется, что фабрика принесла бы пользу всему поселку.

— Да…

— А ты говорил с кем-нибудь об этом?

— Нет…

Анита, закусив нижнюю губу, с любопытством посмотрела на Оскара.

— Да расскажи же наконец, как ты жил, что делал за это время?.. Я слышала, будто зимой ты заблудился на море в тумане.

— Да.

Анита пристально посмотрела на него и отвернулась.

— Ну, если тебе так трудно разговаривать, не буду больше надоедать, — сказала она обиженно.

Оскар заерзал на месте и приоткрыл рот, собираясь что-то ответить, но лишь покачал головой и ничего не сказал.

Так они доехали до самого поселка.

2

В этот день у Клявов было семейное торжество. Кроме Бангеров, пришли и многие соседи. Из Гнилуш приехала старшая дочь Клявы Ольга с мужем Петером Менгелисом. Пришел с гармоникой Екаб Аболтынь, а Эдгар Бангер принес патефон.

Героем дня был Роберт. За столом он произнес речь. Внимание собравшихся его ничуть не смущало; наоборот, оно его подогрело, помогло ему затеять длинное рассуждение о борьбе за существование, о беззаботной поре, с которой Лидии придется теперь проститься навсегда.

Потом стулья были сдвинуты к стенкам, и начались танцы. За дверью мужчины резались в карты. Женщины ухитрялись появляться и в кухне, и возле мужей, и среди танцующей молодежи. Пока Роберт блистал в зальце, поддерживая праздничное настроение, дирижируя танцами и развлекая девушек, Оскар сидел среди пожилых мужчин, которые беседовали за бутылкой о видах на погоду и на улов. Чокнувшись и пригубив рюмку, он чаще всего оставлял ее недопитой. Он хотел сберечь себя к вечеру и все время поглядывал на окно, дожидаясь наступления сумерек. Наконец он встал, намереваясь незаметно выскользнуть из дому. Мужчины уже подвыпили и не обращали на него внимания, а женщины наблюдали, кто с кем больше всего танцует. Там уже определилось несколько парочек. У Лидии на пальце было красивое кольцо — видно, подарок Эдгара, от кого же еще? Кристап Лиепниек не отходил ни на шаг от Вильмы Осис…

Несколько танцующих пар загородили Оскару дорогу, он обошел их и кое-как пробрался к двери. Но в тот момент, когда он переступил порог, гармонист кончил играть, танцующие стали расходиться, и кто-то торопливо вышел вслед за Оскаром; он не оглянулся, но почувствовал аромат духов.

Это была Анита. Она разгорячилась во время танцев и вышла немного освежиться.

— Почему ты не танцуешь? — спросила она Оскара.

Оскару поневоле пришлось остановиться.

— Да я все время сидел со стариками, — ответил он, словно оправдываясь.

Анита усмехнулась. Она стояла рядом с ним и, очевидно забывшись, положила руку на плечо Оскара. Это было до того сладостное ощущение, что он не смел пошевельнуться. А вдруг Анита подумает, что он отстраняется от нее?

— Ты куда-то собрался? — спросила она.

— Нет, я никуда… куда мне идти?

— А ты не обманываешь? — шутливо погрозила она Оскару пальцем.

Оскар стал глядеть куда-то в сторону.

— Нет, право, мне некуда идти.

Анита взглянула на него искоса, что-то обдумывая. Ее рука по-прежнему покоилась на плече Оскара.

— Знаешь что, Оскар, — сказала она, помолчав, — в доме становится жарко. Если у тебя есть время и охота, немного покатаемся по Зальупе. Что ты на это скажешь?

— Если тебе так хочется…

— Нет, если только и ты хочешь. Позовем и других, там ведь найдется несколько лодок. Сегодня должна быть чудная лунная ночь.

— Ну, это еще через несколько часов. А ты хочешь сейчас?

— Тебе разве надо куда-то идти?

Оскар замотал головой.

— На лов выйдем только утром.

Но тут же он взглянул в окно на стенные часы — было без четверти девять. Он забеспокоился; наступал уже вечер, на западе краснела полоса заката, и всюду легли длинные серые тени. Оскар не мог забыть, что его ждут.

Из дому вышел Роберт, разыскивающий Аниту.

— Вы что тут, заговор готовите? — засмеялся он.

— Мы решили покататься на лодках по Зальупе, — ответила Анита. — Можно будет пригласить и остальных.

— Гм, это неплохая идея: пикник с катанием на лодках при луне. Не хватает только факелов.

— Может быть, взять у матери из хлева «летучую мышь», — заметил Оскар. — Только надо сначала почистить стекло.

— Что за шуточки? — обиженным тоном протянул Роберт.

— Тогда нечего медлить, нам еще надо достать весла и лодки.

Желающих кататься оказалось достаточно. Молодежь спешила избавиться от любопытных взглядов старух, а на воздухе было так хорошо… Подавляя все более усиливающееся чувство беспокойства, Оскар достал ключи от лодки и весла и повел шумную компанию к реке, все время думая о том, что его ждет Зента. Но другим нельзя было говорить об этом. «Может, им скоро надоест кататься? Или хоть бы дождь начался…»

До лодок было шагов четыреста. Веселые возгласы доносились из всех домов, хотя и не везде были в этот день конфирмованные.

Шумная компания стала рассаживаться по лодкам. С Оскаром сели Роберт, Анита и младшая сестренка Вильмы Осис, Гермина. Мать послала ее понаблюдать за старшей сестрой, но Вильма знала, как надо устраиваться.

— Ты садись к Оскару, у него лодка больше, — сказала она. Сама Вильма осталась наедине с Кристапом, так они и прокатались весь вечер.

Надвинулись сумерки. Вспугнутые утки поднимались в воздух и перелетали на заливные луга. Изредка слышался всплеск рыбы, ветер чуть заметно шелестел в тростниках.

Лодки быстро разъехались в разные стороны и пропали из виду; одни заходили в тихие заводи, другие заворачивали в боковые протоки.

Оскар сидел в носовой части за веслами. Анита кутала плечи в шаль и изредка обменивалась двумя-тремя словами с Робертом. Издали послышался голос Лидии; она пела. Роберт усмехнулся.

— Как романтично! Сюда бы еще кого-нибудь со скрипкой.

— Вот и надо было взять с собой Екаба Аболтыня, он бы тебе такое развел на гармошке! — сказал Оскар. Его лица не было видно, но по голосу чувствовалось, что он смеется. Анита внимательно наблюдала за братьями.

— Тебе лучше знать, что сейчас требуется, раз у тебя такое музыкальное чутье, — иронически ответил Роберт. — А кстати, почему ты сам не научишься играть? Ты, кажется, и не поешь?

— Где уж мне играть… Ты сам знаешь, какие пальцы нужны музыканту. У меня они слишком грубы.

— Зато у вас, рыбаков, голоса зычные: когда вы разговариваете на берегу, в поселке слышно каждое слово.

— На море приходится говорить полным голосом.

— Плохая привычка. Если тебе придется шепнуть что-нибудь девушке на ухо, все сразу и узнают твои секреты.

— Мы не шептуны и подслушивать тоже не имеем привычки.

Роберт тщательно высморкался и замолчал. Некоторое время они плыли молча. Братья избегали смотреть друг на друга, тень отчужденности легла между ними.

— Ну и тяжела лодка, — начал опять Роберт.

— С чего ты взял? — спросил Оскар.

— Гребешь ты достаточно сильно, а она еле движется.

— Водоросли замедляют ход.

— Интересно, кто ее строил?

— Эту лодку? Я сам.

— Наверно, твой первый блин, Оскар? Она слишком узкая и сидит глубоко; должно быть, плохо берет волну. Почему в носовой части не дал кривую больше? Вот я одну в рижском яхт-клубе видел…

— Ну, это тебе не яхта.

— Нет, какую там один построил лодку! Если бы ты видел, что за красавица! Легкая, вместительная, а ход какой!

Роберт продолжал разбирать по всем статьям лодку Оскара, словно настоящий специалист. Нет, уж если строить лодку… Но лучшего и ожидать нельзя, раз это первая проба. Могло и хуже получиться.

Оскар не отвечал. Объехав большой, росший из воды куст, он повернул обратно к поселку. На сердце у него скребло, к тому же его так и подмывало задать Роберту один вопрос — тогда бы тот перестал над ним подсмеиваться. Но здесь была Анита, кроме того, у маленькой Гермины ушки были на макушке. Завтра каждое их слово будет известно всему поселку, и пойдут разговоры о том, что сыновья Клявы не ладят между собой.

Мало удовольствия получилось от этой прогулки под луной.

Другие лодки были уже причалены к берегу. Издали слышался веселый смех расходившейся молодежи. Со всех концов поселка несся собачий лай, во многих домах еще горел свет.

— Пора домой, — сказала Анита. — На сегодня хватит.

— Но почему же? — удивился Роберт. — Совсем еще рано.

— У тебя, наверно, часы с собой? — перебил его Оскар, замыкая лодочную цепь.

— Половина одиннадцатого, — ответил Роберт, посмотрев на ручные часы. — Что скажет Лидия, если ты не придешь?

— Ты сказал — половина одиннадцатого? — переспросил Оскар.

— Да. Ну, не надо капризничать, Анита.

Оскар взял весла и медленно прошел мимо.

Еще было не поздно выполнить обещание. Оскар даже не попрощался с Анитой, убежденный в том, что та не заметит его ухода. Но он ошибся.

— Оскар, ты меня не проводишь? — крикнула она ему вдогонку. — У Роберта нет времени.

Оскар вздохнул и остановился.

— Сегодня на улице не безопасно, — продолжала Анита, подходя к нему. — Слышишь, как пьяные орут?

Роберт, улыбаясь, смотрел на девушку.

— Тебе, верно, хочется позлить меня? — прошептал он, наклонясь к Аните. Она обернулась к нему, удивленно пожала плечами.

— Не выдумывай, пожалуйста. Какая мне надобность злить тебя?

— Ну, если ты это серьезно, то — извини. I beg your pardon[10].

И, взяв у Оскара весла, он ушел, подчеркнуто вежливо поклонившись им обоим.

Беспокойство Оскара все возрастало. В своем нетерпении он даже забыл, что надо поддерживать разговор с Анитой. Ему казалось, что они идут слишком медленно. Но когда они поравнялись с ее домом, Анита не остановилась. То ли по рассеянности, то ли с целью, она продолжала идти дальше. Оскар не видел ее смеющихся глаз. Он кашлянул, не зная, что сказать.

— Сейчас, наверно, около одиннадцати, — нашелся он наконец.

— Возможно, — рассеянно согласилась Анита. — Какая теплая ночь! У тебя есть время?

— Н-да… Конечно…

— Пройдемся еще немного.

Они шли по направлению к морю, а дойдя до конца поселка, повернули обратно. Анита возвратилась к прерванному разговору о консервной фабрике. Оскара удивил такой живой интерес к этому предмету.

— Тебе следовало бы поговорить с другими, — сказала Анита. — Ты ведь не собираешься строить ее один?

— У меня нет денег. И потом, это еще не окончательно продумано… Разве со временем… Надо будет хорошенько прикинуть.

Они снова были у дома Бангеров. Оскар уже заранее замедлил шаги, но Анита и не думала останавливаться. Миновали ворота и пошли дальше. Завязавшаяся беседа текла все легче и живее. Оскар еще не встречал человека, который так внимательно выслушивал бы его планы. Анита больше не смеялась, куда девалось и ее лукавство. Может быть, она и не все понимала в этих делах, поэтому и не могла возражать?

Оскар рассказал и про большую морскую мережу, которую он намеревался поставить возле затонувшего парусника, и затем про донимавшую его мысль о постройке большого ледника.

— Зачем тебе ледник? — спросила Анита.

— Мы бы там хранили свежую рыбу. Обычно после богатых уловов цены падают наполовину, а через несколько дней опять поднимаются до прежнего уровня. Подумай только, что значил бы для рыбаков такой ледник.

Голова у него была переполнена проектами, но Оскар не знал, с какого конца приняться за их осуществление. Сколько бы он ни заговаривал со старшими рыбаками, все они принимали их за нестоящую затею, за фантазию молокососа. Вот если бы у него были деньги, он рискнул бы сделать ледник.

— Поговори как-нибудь с моим отцом, — сказала Анита.

— Я уже говорил.

— Ну, и что он ответил?

— Он, правда, не смеялся, как другие, но и определенного ничего не сказал.

Они дошли до самого дома старого Дуниса и повернули обратно. Поселок постепенно затихал, на дворах умолкли голоса, в окнах погас свет. Только в одном маленьком домике еще не спали. Окна его были освещены, с улицы можно было разглядеть двух сидящих у стола женщин.

Увлекшись разговором, Оскар не заметил, куда они пришли, он не оглядывался по сторонам. Но Анита узнала девушку, которой Оскар сделал подарок.

— Кто живет в этом доме? — спросила она, пристально глядя на Оскара. Луна светила ему прямо в лицо, он никак не мог отвертеться.

— Это… Разве ты больше не помнишь здешних людей?

— Некоторые имена как-то вылетели из памяти.

— Женщина одна, вдова Залита…

— Нет ли у нее дочери?

— Да… Зента, кажется.

— Ты и сам толком не знаешь?

— Почему же не знаю. Она ходит к нам в коптильню низать салаку…

Оскар сам почувствовал, что краснеет; к счастью, они снова вошли в тень. Анита, улыбаясь, наблюдала за ним.

Они прохаживались по улице, никого не встречая. Время от времени Аните приходилось высыпать из туфель песок; при этом она держалась одной рукой за плечо Оскара, а другой снимала туфлю. Было так приятно чувствовать эту легкую руку на плече; ах, он ничего не имел бы против, если бы она задержалась там подольше. Постепенно остывало в нем чувство нетерпения. Теперь уже поздно идти к Зенте. Жаль девушку, она напрасно прождала его.

Удивительно, до чего незаметно пролетают короткие летние ночи — еще не стемнеет как следует, и уже занимается заря. Долго горел огонь в окнах маленького домика, и, пока его видно было издали, Анита не отпускала Оскара. Наконец там улеглись, и только тогда она остановилась у своих ворот и подала Оскару руку.

— Приятных сновидений, — сказала она со смехом.

Оскар мотнул головой.

— Я спать не собираюсь.

— Почему? — беспокойно спросила Анита.

— Мне надо сейчас же переодеться и отправиться на лов.

Анита облегченно вздохнула.

— Отчего ты раньше не сказал мне об этом? Я тебя совсем замучила.

Подойдя ближе, она еще раз крепко и нежно пожала Оскару руку. Теперь они стояли совсем рядом, придвинувшись друг к другу.

— Ты ведь не сердишься на меня? Правда? — спросила Анита. — На этот раз ты простишь мне мой каприз?

Оскар задумчиво улыбнулся.

— Вечер был чудесный, Анита… Спасибо тебе.

Он улыбнулся, но на душе у него было грустно. Вновь всплывали в памяти давно минувшие дни, но он уже не смел ничему верить. Анита снова была с ним, еще более похорошевшая и женственно-нежная. Куда девались резвость подростка, шумная веселость девушки; молодая женщина держала его за руку, и он все еще чувствовал в кончиках пальцев легкие толчки крови.

— Нет, нет, — сказал он про себя. — Это никогда не сбудется.

3

Придя домой, Оскар сейчас же переоделся в рабочий костюм. Сапоги были теперь не нужны, вода стала теплой. Для удобства рыбаки засучивали брюки и перехватывали их бечевкой ниже колен, иначе они, намокая, сползали и путались в ногах.

У карбаса никого еще не было, хотя сегодня артели Оскара выпала очередь брать первый улов, и мешкать не годилось. На месте лова было уже несколько карбасов: по всей вероятности, Осис с артелью и кто-то из гнилушан, — их черед был сразу после Оскара.

Он влез в карбас и вычерпал просочившуюся воду, хотя это входило в обязанности подростка Франца, вставил уключины, привел в порядок весла и уложил ближе к корме развешанную для просушки мотню. После этого он сошел на берег. С моря дул еле заметный ветерок, настолько легкий, что даже на банках не подымал волны. Заря все разгоралась, и в предутреннем сумраке можно было разглядеть очертания человеческих фигур в карбасе Осиса.

Первым пришел Франц. Он, вероятно, не успел выспаться и, забравшись в карбас, сразу же прилег на тюк сетей.

— Разве у тебя все камни подвязаны как следует? — спросил Оскар.

— Ох, и правда… В широком куске два камня оторвались, — вспомнил Франц и, ворча, стал искать шкертики[11] от камней.

Затем появился старый Дунис. Уже подошло время метать невод, и Оскар начал беспокоиться. Он нетерпеливо шагал по берегу, поглядывая в сторону поселка, и время от времени громко кричал, приложив ладони ко рту:

— Па-ар-ни, о-хой!

Но парни не откликались.

— Ну, разве это не безобразие! — сердился Оскар. — Чего доброго, еще прозеваем улов. Ведь день пропадет даром.

Он крикнул еще раз и, подождав немного, влез в карбас.

— Пошли, нечего их ждать. Попытаемся позвать кого-нибудь из людей Осиса — может, выручат.

В последний момент на дюнах показался Баночка. По всей вероятности, воскресенье он провел весело и теперь разговаривал сам с собой, размахивая на бегу руками.

— Как это вы думаете уйти без меня? — закричал он. — Что вы станете делать без Баночки?

С помощью Оскара он влез в карбас и сел за весла. В карбасе Осиса люди уже зашевелились, и, если бы не появление Оскара, Осис начал бы метать невод: первый улов, на восходе солнца, всегда самый удачный.

Оскар высадил Дуниса у неводного ворота, поставил карбас на место лова, а сам пошел переговорить с Осисом.

— Чего дожидаешься, Оскар? — крикнул тот еще издали. — Давно уже пора начинать! А то, смотри, мы займем твою очередь.

— Одолжи мне двоих, пока люди не собрались.

— А сколько у тебя сейчас?

— Четверо.

— Тогда ты сегодня не ловец! Нет, никого отпустить не могу… Как же я сам буду притонять невод?

— Мне бы хоть двоих, чтобы невод обметать. К тому времени у меня все будут на месте.

— Это еще как сказать! А мне метать сразу после тебя.

— До того времени обметка будет кончена, а там я обойдусь.

Но Осис не соглашался.

— Ну что ж, нет так нет, не надо, — сказал Оскар. Он дошел до карбаса гнилушан. Там было несколько знакомых: родственники зятя Менгелиса и двоюродный брат Оскара по матери, Мартын Крауклис. Они слышали весь разговор с Осисом.

— У тебя всего только четверо? — удивленно спросил Мартын Крауклис. — Чего же ты хорохоришься? Пусть сейчас бросает Осис, а ты после него будешь. Тогда и твои парни подойдут.

Оскар молча повернул к своему карбасу.

— Ну как, решено? — крикнул ему Осис.

Оскар, ничего не ответив, влез в карбас, подал Дунису конец троса, а сам ушел к носу и сел за весла. В это время в карбасе Осиса начали готовиться к замету невода.

— Потише, сосед! — крикнул Оскар. — Куда торопишься? Я сам начинаю метать.

Там рассмеялись:

— Когда же это вчетвером метали невод?

— Становись к камням, Франц, — сказал Оскар подростку. — А ты, Баночка, на этот раз будешь выбрасывать верхнюю подбору. Пошли!

Он схватил тяжелые дубовые весла и всей тяжестью налег на них.

Тихо тронулся, заскользил по воде тяжелый карбас. Неводное полотно, стукаясь о борт камнями, переваливало в воду. Уключины трещали, готовые вот-вот сломаться, весла гнулись в руках Оскара. Приподнимаясь со скамьи, он изо всей мочи налегал на них. Это был сверхчеловеческий труд. Карбас еле двигался вперед, и Франц успевал вовремя хватать каждый камень и перебрасывать через борт. Баночка легко справлялся с верхней подборой. Когда дело дошло до мотни, то стоявшим на берегу показалось, что карбас вот-вот остановится и Оскар не сможет уже сдвинуть его. Но он справился. Тяжелая мотня перевалила через борт и карбас сразу пошел легче. Тюк сетей постепенно таял, под ними можно было уже различить свернутый кругами бежной трос.

Лицо и шея Оскара покрылась потом, вены на лбу вздулись, он дышал тяжело, как загнанная лошадь. Когда наконец перевалил через борт кляч невода и карбас словно освободился от тянущей назад привязи, Оскар почувствовал звон в ушах, в голове у него гудело, — еще минута, и он бы не выдержал.

Немного передохнув, они пошли к берегу. Взялся за весла и Баночка; вдвоем вести пустой карбас было не тяжело. Франц установил лебедку, и они стали выбирать бежной конец.

Медленно-медленно подходил невод к берегу. Флажок кляча уже показался на третьей банке, когда явился вконец перепуганный Кривой Янка. Он молча взялся за работу, ожидая основательной проборки, но Оскар ничего не сказал. Подошли и Осис с Мартынем Крауклисом. Им стало стыдно, и они тоже решили приложить руку к лебедке. Оскар отодвинул руку Осиса и мрачно взглянул на незваных помощников.

— Не надо, обойдемся и одни.

Тогда они ушли на другой конец, к Дунису, — старику тяжело было в одиночку справляться с воротом.

Наконец на берег вышел и кляч; пора было брать на лямки крыло невода. Тут кстати подошел и Черный Том, — теперь вполне можно было справиться.

Когда взошло солнце, ветер совсем стих. В едином ритмичном движении, откидываясь назад всем корпусом, шаг за шагом подвигались рыбаки по скользкому песку. Потом отпускали поочередно лямки и заходили в воду, чтобы перехватить их заново. Было приятно брести по пояс в теплой воде, всем телом наваливаясь на лямку. Полукруг невода стал суживаться, над ним закружились чайки. С каждой минутой их появлялось все больше и больше, они слетались со всего побережья. Быстрые и крикливые, они камнем бросались вниз и снова подымались с добычей в клювах. От их голодных криков у людей заложило уши. Белая туча птиц кружилась над неводом.

Рыбаки знали, что это означает. Они бодро налегали на лямки, подтаскивая невод к берегу. Неводное полотно зарябило от салаки, мелкая рыбешка металась между ног, вся поверхность воды вздрагивала и пузырилась, словно при кипении. А до мотни еще было далеко.

Это было что-то сказочное. Целиком невод невозможно было и вытащить, рыба запрудила первую приглубину. Резкие крики птиц сливались с радостными возгласами людей.

Оскару достался первый крупный лов за путину.

Он даже не чувствовал усталости. Удачный улов поднял у рыбаков дух, придал сил и выносливости. Они не думали о завтраке, хотя никто еще не ел в этот день. Огородив шестами улов, Оскар послал Франца в поселок сзывать рыбаков с карбасами и лодками для салаки.

4

На сонный еще поселок эта новость подействовала, как взрыв бомбы. Больше всех взбудоражила она тех, кто запоздал на лов. Бледные, с опухшими от похмелья глазами прибежали парни из артели Оскара. Они не знали, за что приняться; их и стыд мучил и опасение, как бы Оскар не лишил их доли улова — это было бы для них большой потерей. Но Оскар ничего не сказал. В самом радужном настроении он ходил по берегу и наблюдал за погрузкой рыбы.

Хозяева пригнали пустые карбасы и лодки-неводники. Сначала наполнили три лодки, затем стали нагружать карбасы. Подошел с моторкой Эдгар и, взяв на буксир четыре наполненных до краев карбаса, отправился в Ригу. С ним ушли и Джим Косоглазый и двое хозяев. После этого нагрузили еще три карбаса, и все-таки осталась еще полная мотня салаки.

Повсюду была мертвая рыба, легкая волна прибивала ее к берегу, где уже разбойничали стаи чаек. Если бы Оскар распустил мотню, волны выбросили бы на берег остатки улова, и скоро чешуянам житья не стало бы от вони гниющей рыбы. Но они не могли рассчитывать на скорое возвращение лодок; так и пришлось закопать в песок оставшуюся салаку. Пропало по меньшей мере двадцать ящиков — улов, которому через несколько дней порадовалась бы любая артель.

Эдгар Бангер пришел с большими карбасами в Ригу и встал у пассажирской пристани. Услышав об изобилии салаки, начали сбегаться покупатели, по большей части рабочие и ремесленники. Они покупали ее для засолки впрок целыми корзинами, мешками и ведрами, чтобы зимой было чем заедать вареную картошку.

Косой Джим отмеривал рыбу, а Эдгар получал деньги. Так они трудились в поте лица весь день. В обед принесли водки и закуски. Джим не скупился, когда бывал под мухой. Каждую мерку накладывал верхом, к каждой зюзьге добавлял еще пригоршню; но чем дешевле становилась салака, тем меньше появлялось покупателей. Они долго рылись руками в чешуйчатой массе и поводили носами:

— Лежалый товар! Вот, глядите, как расползается! Куда такую девать.

Цену спускали, и покупатели подходили снова.

За первый карбас выручили в среднем по лату за пуру[12]. Это было смехотворно дешево — меньше пятой части того, что платили за салаку зимой. И то еще покупатели ворчали, что цена высока. Эдгар спускал цену несколько раз, под вечер он уже отдавал пуру за пятьдесят сантимов. Они пробыли в Риге до следующего вечера, продали еще часть рыбы, но больше половины карбаса пришлось выбросить за борт на середине Даугавы.

Потом принесли водки и колбасы, основательно заправились и пустились в обратный путь.

Остальные лодки разошлись по обширным пригородам Риги.

Некоторые причаливали возле пассажирских пристаней, одна лодка осталась в Милгрависе, другие завернули к Саркандаугаве и Кундзиньсале, а Дунис с большим карбасом пустился искать счастья по Киш-озеру. Часть рыбы он продал в Яунциеме, где жило много рабочих, а с остальной целый день носился вдоль другого берега.

Спустив несколько раз цену, продавцы в конце концов забывали, с чего начали продажу и сколько пур вообще было продано. Подымать целый день полные зюзьги и ящики было утомительно, и они время от времени подкреплялись живительной влагой. Да нечего греха таить, выпить им довелось, и денежные расчеты отступали при этом на задний план. Перед возвращением домой сговорились, во избежание нареканий, какую цену объявить артели. Каждый захватил с собой по бутылке водки, чтобы попотчевать рыбаков, иначе они могли проявить излишнее любопытство и потребовать более обстоятельного отчета.

Другим артелям тоже досталась хорошая добыча. Залив кишел косяками рыбы. Рига и ее окрестности были наводнены дешевой салакой. Днем и ночью тарахтели моторки, таща к городу длинные караваны дешевого товара. Все труднее становилось находить покупателей. Некоторые рыбаки, без толку провозив свой улов, были вынуждены выбросить его в воду.

Косяки салаки исчезли так же внезапно, как и появились. Улов снова стал измеряться ящиками, а не карбасами. Скоро цена на салаку поднялась до обычного уровня, но выбрасывать на рынок уже было нечего, — хорошо еще, если было что сдавать в коптильню.

В эти дни Оскар часто заводил разговор о консервной фабрике. Он обращался и к своим товарищам по артели, и к работникам, и к другим кормщикам:

— Если бы у нас была консервная фабрика, мы бы теперь были с хлебом всю зиму. Тогда больше не пришлось бы шататься по окрестностям Риги, кланяться покупателям и за бесценок отдавать рыбу. Больше не стали бы зарывать ее в песок или пускать на удобрение.

Все соглашались с ним: да, это было бы хорошо! Никто не спорил, что рыбаки жили бы припеваючи, если бы это сбылось… Но откуда взять денег на постройку фабрики? Все сообща? Нет, из этого ничего не выйдет. У кого же это столько денег наберется?

В субботу вечером в доме Клявы делили недельную выручку артели. Пришли вернувшиеся из Риги люди. Они изъездили чуть ли не весь свет, гребли, мерили, трудились до седьмого пота. У них до сих пор болят руки от весел и от бесконечного поднимания полных ящиков с рыбой. Им всем без возражений уплатили поденный заработок. О том, что они в Риге выпивали и подкреплялись за счет артели, ни разу не упоминалось. Да и кто бы мог их в этом упрекнуть? Кто бы на их месте поступил иначе?

Выставил свои требования и Эдгар Бангер. Он израсходовал столько-то горючего, масло тоже все вышло, к тому же у него сломался насос. Ему тоже уплатили.

Некоторые хозяева давали лошадей, когда развешивали для просушки невода, другие развозили салаку по крестьянским хуторам; там платили так мало, что для артели ничего уж и не оставалось. Предъявлялись счета за починку мотни и за осмолку карбаса, за новый бежной трос и сетные садки. С хозяйками, которые во время поездок в Ригу выполняли кое-какие поручения артели, вроде покупки пряжи и пробок, пришлось рассчитываться, как с поденщицами, да, кроме того, следовало оплатить им дорогу. Казалось, списку расходов и конца не будет; то и дело предъявлялись новые, каждый раз обоснованные требования. Когда же начали подсчитывать выручку, оказалось, что ничего особенного в этом улове и не было: шесть карбасов и три совсем небольших неводника.

Для дележки между членами артели остались сущие пустяки, большая часть заработка ушла на покрытие расходов. Хозяева и их жены, которые во время лова палец о палец не ударили, заработали больше, чем сами рыбаки. Но это была давнишняя история, повторявшаяся из недели в неделю, из лета в лето. В других артелях происходило то же самое.

— Лучше бы таких уловов и не доставалось вовсе, — сказал Оскар, рассчитавшись со всеми. — Рыбакам от них мало пользы.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросил старый Клява.

Оскар иронически улыбнулся и вышел. Что он хотел сказать, было ясно каждому, — недаром после его ухода оставшиеся хозяева долго еще не могли возобновить разговор.

Чешуян теперь нельзя было узнать. Всю зиму они довольствовались соленой салакой и печеной картошкой, а теперь, махнув на все рукой, предавались невиданному чревоугодию. Жены рыбаков, отвозившие рыбу в Ригу, возвращались с полными корзинами самых разнообразных лакомств. Мужчинам надоело сосать горький самосад, и сейчас они услаждались первосортными папиросами; у молодежи внезапно обнаружилась непреодолимая страсть к заграничным сигаретам. Колбасные шкурки и сырные корки, бутылки из-под вина и спирта, выброшенные под забор старые калоши свидетельствовали о наступлении счастливой поры в жизни поселка.

Старый Клява часто ездил в волостное правление, и не было дня, чтобы он оставался трезвым. Да и не он один, большая часть чешуян старалась вовсю, чтобы местные винные запасы иссякли как можно скорее. С нетерпением ждали прибытия эстонского парусника с дешевым спиртом или появления в водах залива моторных лодок данцигских контрабандистов, — тогда водка обойдется вполовину дешевле, можно будет оставить кое-что про запас и на воскресенье, чтобы не бегать в местечко к аптекарю Вимбе, отпускающему спирт для лечебных целей.

В то время как мужчины тратили деньги на водку, женщины спешили приобрести новые платья, туфли и шляпки.

Клявиене ездила в Ригу по нескольку раз в неделю и каждый раз возвращалась с какой-нибудь обновой для Лидии. Купленный зимой джемпер уже вышел из моды, и Лидия носила его только дома. Таким же устаревшим оказалось синее крепдешиновое платье: столичные дамы стали носить платья длиннее и с воланами. Почти каждый день Оскар видел на сестре что-нибудь новое: то светло-желтую трикотажную блузку, то красивую косынку, то модные чулки. Кошелек с деньгами находился у матери, и никто не спрашивал, куда она их тратит. Любопытство отца удовлетворялось бутылкой очищенной, а об Оскаре никто не беспокоился.

Еще перед троицей он заикнулся было о новом костюме, но мать тут же напомнила ему, что Лидии предстоит конфирмация. Неужели он допустит, чтобы она в этот день была одета кое-как, людям на посмешище?

Точно так же действовали и остальные женщины. С незапамятных времен, в силу какой-то непреложной традиции, держалась эта власть хозяйки над членами семьи. Не родился еще мужчина, который бы осмелился взять ее под сомнение или повести борьбу с этими своеобразными пережитками матриархата. А если бы такой появился, ему все равно пришлось бы уйти отсюда, среди местных девушек он не нашел бы себе жены. Покорно, без всякого недовольства, шли отцы и сыновья на тяжелую работу, в то время как их жены наряжались и наряжали дочерей, непрерывно соревнуясь в этом с соседками. Если Осиене купит своей Вильме новое платье, то Клявиене обязательно приобретет для Лидии такое же, только из лучшего материала; если мадам Бангер появлялась в церкви в новой шляпке, то мамаше Лиепниек ее шелковый головной платок сразу же начинал казаться старомодным.

Это было беспечное племя, жившее по евангельскому завету — без забот о завтрашнем дне.

Во всем поселке, может быть, лишь один человек думал иначе, но он не смел высказать своих мыслей — ведь они были направлены против существующих порядков.

5

Низальщицы в рыбокоптильне подбирали последние сотни салаки. Лидия в этот день управлялась в коптильном отделении одна, отец был занят дележкой, а мать возилась по хозяйству.

Оскар прошелся мимо низальщиц и поздоровался с ними. Зента на его приветствие не ответила. После конфирмации они еще ни разу не встретились.

Оскар дошел до ворот и остановился. Вскоре женщины стали расходиться по домам. Он взял старый кол и принялся вбивать его в землю. Удивительно, как медленно входил он в мягкий грунт, а раньше Оскар вогнал бы его несколькими ударами. Пока он занимался им, низальщицы одна за другой прошли мимо. Осталась только Зента, она уходила последней. Теперь кол был вбит и закреплен как следует. Оскар попробовал его качнуть, но он стоял крепко.

Он вытер лоб, хотя на нем не выступило ни капли пота, и обернулся к Зенте.

— Зента? А я думал, ты уже ушла.

— Тебе, конечно, очень хотелось, чтобы меня здесь уже не было! — заносчиво ответила она, собираясь пройти в ворота. Оскар загородил ей дорогу. Сейчас он напоминал ей сказочного великана, которого нельзя ни обойти, ни объехать.

— Ты, наверно, думаешь, что я нарочно не пришел в тот вечер? — прямо сказал он.

Зента покраснела и отвернулась.

— Мне-то какое дело — нарочно там или ненарочно. Если человек хочет, то приходит, чтобы у него ни случилось, а кому все равно…

Она остановилась в двух шагах от Оскара, дожидаясь, когда он освободит ей дорогу. Сумерки сгущались все больше. Никто здесь не мог их заметить, на улице ни души не было.

— Пусти, мне надо идти, — сказала она наконец.

— Ты ведь не сердишься на меня? — спросил Оскар. — Если бы ты знала, как было дело…

— Ну, отговорок у тебя всегда хватало!

— Разве что-нибудь такое уже случалось? — спросил Оскар. — Когда я тебе врал?

В его голосе зазвучала горечь, и Зента удивленно взглянула на него.

— Я не говорю, что врал. Но как ты думаешь, приятно мне было попусту ждать целый вечер?

Голос ее дрожал.

Оскар сейчас же дал ей дорогу и вышел за нею на улицу. Зента шла с сосредоточенным видом, крепко сжав губы. Она ничего не спрашивала, а на вопросы Оскара отвечала только пожиманием плеч.

«Хочет показать, что сердится», — подумал Оскар.

Пройдя немного, Зента остановилась и подала ему руку.

— Дальше не провожай меня. Матери уж бог знает что наболтали; если увидит, опять будет длинная проповедь…

Оскар даже не удивился тому, что она стала вдруг скрывать знакомство с ним и ему нельзя больше провожать девушку до ворот, тогда как несколько дней тому назад в доме Залитов его ждали в гости. Он пожал маленькую загрубевшую от работы ручку Зенты и посмотрел ей вслед.

У ворот Осисов стоял какой-то человек. Зента остановилась, человек подал ей руку, и они пошли дальше. Это был Роберт.

«Вот оно что, девчонка… — покачал головой Оскар. — Вот почему ты не желаешь, чтобы другие нас видели вместе. Да ты не так уж глупа».

Оживленные голоса приближались к нему из сумерек. Он повернулся и зашагал обратно. Но домой он не пошел, хотя было уже поздно и за всю неделю ему еще ни разу не пришлось выспаться как следует. Осаждаемый тревожными думами, бродил Оскар по дюнам у моря, пытаясь осмыслить свое положение. Была когда-то возле него Анита, потом появилась Зента — и между ними неизменно вставал Роберт, а недоумевающий Оскар отдавался течению событий.

Мелкие волны с шумом набегали на берег, в сумраке еле заметно мерцала пена, а дальше грозно темнел морской простор. По временам вспыхивали огни Даугавгривского маяка, на фарватере гудел плавучий буй. Вдоль реки над заливными лугами подымался легкий туман и белыми волнами перекатывался через кусты и тихие заводи.

Оскару не хотелось спать. Устав от ходьбы, он нашел карбас и прилег на переднюю скамью. Маленькое пушистое облачко заслонило луну, стало темнее. Полное звездных богатств небо глядело на человека. Но он чувствовал себя одиноким, и грустно становилось ему в этом прекрасном мире от собственных мыслей.

1

Роберт Клява отдыхал. За зиму он так похудел и извелся, что в первые дни после приезда не мог взять в руки ни одной книги. Вначале он собирался помочь по хозяйству. Ему как-то неловко было слоняться без дела, в то время как весь поселок кипел, как муравейник, где у каждого были будничные обязанности. Но когда он заикнулся об этом, вся семья единодушно воспротивилась, и Роберту волей-неволей пришлось сдаться.

— Не путайся ты под ногами! — сказал отец. — Делай свое дело, а мы будем делать свое.

— У меня ведь никаких дел нет.

— Тогда отдохни, наберись сил на зиму.

С утра Роберт занимался гимнастикой и плаванием. После завтрака бродил по лесу и дюнам и возвращался только к вечеру. Он сделал себе удочку и подолгу просиживал на берегу Зальупе. Загорать он начал с первых же дней, скоро стал похож на цыгана и опять почувствовал себя отлично.

Изредка он писал городским друзьям о прелестях житья в Чешуях и даже стал уговаривать однокурсника Рихарда Линде приехать недели на две в гости. Приглашение было сделано с ведома старого Клявы. Здесь действовал и расчет на будущее, потому что отец Рихарда был влиятельным человеком в правительственных кругах.

По вечерам Роберта можно было видеть у рыбокоптильни, в толпе низальщиц. Он шутил и смешил девушек не хуже иного рыбака, только от Зенты держался подальше, не желая давать пищи сплетням. Когда работа подходила к концу, Роберт исчезал и поджидал девушку где-нибудь в сторонке, чаще всего у лимана, потому что там почти никто не бывал. Тогда для них начинались чудесные мгновения, которые могли повторяться без конца, никогда не приедаясь, как не приедаются волшебные звуки музыки, даже если слушаешь ее множество раз.

Роберт рассказывал о чужеземных обычаях. Он-то знал, как любят где-нибудь в Испании: там и гитары и серенады под окнами любимых женщин. Как смело отдаются там люди своим страстям и влечениям! А какие пылкие, какие удивительные женщины живут на юге! У Роберта нашлось несколько книг, которые он настоятельно рекомендовал прочесть Зенте. Во-первых, Ведекинд[13]: к нему она должна отнестись с глубоким почтением, ведь это знаменитый и ученый человек, пол-Европы преклоняется перед его идеями. Ей, конечно, должны понравиться и пламенные романы д'Аннунцио[14].

После он спрашивал, какое впечатление произвела на нее та или другая книга, и подробно объяснял замысел автора, доказывая справедливость самых удивительных парадоксов и находя убедительные оправдания для невероятной распущенности какого-нибудь героя. Неизвестно, много ли усвоила Зента из его мудрых поучений. Может быть, только самую крохотную, поверхностную частицу, может быть, и ничего. Да это и не имело значения, раз она делала вид, что все поняла и согласилась с новыми мыслями. В этом мудром, свободном учении не должно быть места лицемерию, говорил ей Роберт, но пока они продолжают жить в задыхающемся от предрассудков обществе, им волей-неволей придется скрывать свои убеждения. Зента хорошо поняла это и не обмолвилась никому ни полсловом о романе с Клявой-младшим.

2

Оскар обо всем этом знал очень мало, да у него просто и времени не было думать о таких вещах. Напавшая было на него хандра сейчас снова прошла. Зента стала такой же чужой и далекой, как и остальные поселковые девушки. Анита?.. Но с ее стороны то был, видимо, только случайный каприз.

Начался лов лосося. Сильный юго-западный ветер загнал в залив большие стаи этой поистине величественной рыбы, преследующей косяки салаки. Серебристый, округлый от жира лосось считается в это время года самым первосортным товаром.

На взморье началась шумливая, веселая и драчливая пора. Счастливые неожиданности сменялись горькими разочарованиями: рядом с богатым уловом вытаскивали пустые сети, от которых и не пахло рыбой.

К затонувшему паруснику сошлись карбасы почти со всех близлежащих поселков. Под вечер приезжали на моторке приказчики Гарозы. Они привозили водку и обрезки копченой лососины на закуску, принимали дневной улов и распределяли угощение между артелями. Каждая артель, было ли ей что сдавать или нет, все равно получала по бутылке. Тем, у кого улов был богаче, доставалось по две и даже по три бутылки. После выпитой водки рыбаки вспоминали давние обиды, отнятые или загубленные уловы и сводили между собой старые счеты. Кривой Янка разделывался с Индриком, Джим Косоглазый искал врагов в карбасе гнилушан, а Баночка грозил старому Дунису, который якобы зря оклеветал его перед хозяйкой. Попытки восстановить попранную справедливость возобновлялись каждый вечер. Многие потом разгуливали с синяками под глазами, в разодранных рубахах и с расцарапанными физиономиями. Иные грозились жаловаться.

— Это дело направится в суд, это тебе даром не пройдет! — угрожал Дунис, когда Баночка основательно прочесал ему бороду.

— Мы еще встретимся у красного стола! — дал понять Индрик Осис Кривому Янке, когда рижский босяк взял верх над хозяйским сыном.

Впрочем, на следующий день все уже забывали вчерашние угрозы.

Пока не было лосося, все жили мирно и в согласии, но как только показывались в заливе серебристые стаи, рыбаки словно голову теряли: друг не узнавал друга, брат желал неудачи брату, сосед завидовал соседу.

И среди этой голодной суеты продолжал жить Оскар. У него еще никто не отнял улова, и он сам не посягал на чужое. И все же в поселке никто не принимал его всерьез. В этом виноваты были его странные, сумасбродные проекты, которыми он огорошивал знакомых. Он каждому открывал свои мысли и совсем не замечал, что его поддразнивают, что над ним подсмеиваются. А может, и замечал…

3

Вскоре после Янова дня[15] наступил знойный штиль. Жаркое солнце раскаляло дюны. Легкий южный ветерок веял над разогретыми водами, бессильный взволновать их. Рыба уходила в открытое море в поисках более прохладных вод. Артели притоняли один пустой невод за другим и наконец вывесили их на просушку до окончания зноя. За это время рыбаки спешили управиться с другими хозяйственными работами: приводили в порядок постройки, чинили сети и уходили на сенокос. На заливных лугах на берегу Зальупе звенели косы, мелькали платочки и загорелые ноги. В эту пору в поселке царила мертвая тишина, и только под вечер во дворах снова показывались люди.

Оскар достал из клети крючковые снасти для лова камбалы и бельдюги и целые дни проводил с Кривым Янкой в море. Камбала и бельдюга не боятся душной воды, и когда вся прочая живность уходит в глубины открытого моря, лишь они остаются на прибрежных банках.

Работа была тяжелая. Солнце пекло, на море не заметно было ни малейшего ветерка, и целый день приходилось бросать и вытаскивать бесконечные тросы крючковых снастей. Они набирали со дна голубую глину, которая потом въедалась в руки так, что кожа трескалась и покрывалась язвами. Одежда пропитывалась рыбьей слизью, и вонь от нее чувствовалась на расстоянии. Но Оскар нигде не бывал и не обращал внимания на свою внешность. По вечерам на несколько часов возвращался на берег, доставлял рыбу в коптильню и, поужинав, вновь уходил на ночь в море — ставить яруса[16] на угрей. Он так измотался, что ничего не замечал вокруг себя.

Иногда по вечерам, выходя в море, Оскар видел на пляже кучку молодежи. Там были Лидия, Роберт и Эдгар, иногда появлялась и стройная фигура Аниты; Оскар узнавал ее издали, и легкая боль сжимала сердце. После этого он не спал всю ночь; не находя покоя, греб от одного яруса к другому в ожидании утра. Но если, возвращаясь на заре к берегу, встречал Аниту, которая отдыхала на пляже после утреннего купанья, они снова разговаривали как друзья — пожалуй, еще сердечнее, чем друзья, — Оскар снова отвлекался от горьких и тревожных мыслей. И все же он не доверял сокровенным мечтам и каждое мгновение ждал внезапного пробуждения.

Знойный штиль затянулся. Южный ветер удерживался весь месяц. Небо было прозрачно-голубое, как на итальянских пейзажах, воды залива лежали подобно громадному зеркалу. Остановившиеся на полдороге парусники дрейфовали в открытом море с поникшими, обвисшими вокруг мачт парусами. Какая-то апатия охватила и природу и людей.

Это продолжительное затишье начало не на шутку тревожить поселковый люд. Местный союз рыбаков приобрел знамя, через неделю предполагалось отпраздновать его освящение большим банкетом, на который пригласили именитых лиц. Но до нового улова на банкет трудно было рассчитывать: многим не на что было приобрести входной билет, некоторым следовало обзавестись новыми костюмами, чтобы не ударить лицом в грязь перед рижскими господами. Но ветра не было, а день торжества приближался…

В одну из последних ночей Оскар с Кривым Янкой опять ночевали в море. Выставив яруса на угрей, они вспомнили, что забыли взять плицу[17]. Малая лодка сильно текла, слани уже покрылись водою. Ночь была еще впереди, поэтому они пристали к берегу и разошлись в разные стороны искать затерявшуюся плицу.

Пройдясь по берегу, Оскар ничего не нашел. Тогда он принялся искать возле опрокинутых лодок. Вдруг он услышал приглушенные голоса, доносившиеся из-за старого карбаса.

— Не думай, пожалуйста, что я хочу тебе внушить… — Оскар узнал бархатный баритон брата. — Мне незачем тебя обманывать. Если не веришь, спроси у любого человека, который меня знает.

— Это ты сейчас так говоришь, а вот наступит осень — и опять ты уедешь в Ригу, — ответил тихий голос Зенты.

— Тебе хорошо известно, что ехать мне необходимо, у меня впереди еще последний курс. Весной я сдам экзамены, а дипломная работа у меня уже начата… Зато тогда мы с тобой заживем!

Роберт привлек к себе девушку. Они целовались. Голова Зенты покоилась на плече друга, она задумчиво смотрела в темноту.

— Когда ты объявишь своим, что хочешь жениться? — спросила она робко, теребя оборку блузки.

— Этого им пока незачем знать, пусть потерпят зиму. Кончу университет, и тогда мы их удивим. Вот будет для них неожиданность! — Роберт тихо засмеялся.

Девушка была настроена не так весело.

— Для них это большая неприятность, — сказала она. — Они примут в семью кого угодно, только не меня. Особенно твоя сестра… Вот уж кто не обрадуется…

— Лидии до этого нет никакого дела. Вообще это никого не касается, кроме нас двоих.

— Что скажет Оскар?

— Оскару-то что? Как жил до сих пор, так и будет жить. У него шкура как у слона.

— А вдруг что-нибудь скажет…

— Ну и пускай говорит. Стоит ли из-за этого расстраиваться? Тебе же не придется больше жить в этом захолустье. Мы снимем прекрасную квартиру в четыре… нет, в шесть комнат, с кухней. Лето будем проводить на Рижском взморье, прокатимся и за границу.

— Откуда ты возьмешь столько денег? — Зента засмеялась, ей снова стало весело.

— О, ты даже не представляешь себе, сколько я буду зарабатывать. Сразу же после университета мне гарантировано хорошее место на одном заводе. Я стану принимать участие в политической жизни. И не исключена возможность, что меня выберут в сейм. Говорить я умею.

— Это уж я знаю.

Они заговорили об устройстве квартиры, о мебели. Осенью Роберт приобретет породистого щенка. Цветов заводить не стоит, зато придется купить хорошие картины и рояль. На полу будут ковры, а перед камином они расстелят тигровую шкуру — как в квартире одного из друзей Роберта.

Размечтавшись, они стали шептать друг другу нежные, смешные слова, как все влюбленные. Вдруг Оскар заметил идущего прямо на него Янку. Упругим кошачьим шагом он поспешил навстречу недовольному работнику, чтобы остановить его дальше от опрокинутого карбаса.

— Не нашел? — прошептал Оскар.

— И черт ее знает, куда она девалась, — громко отозвался Янка. Но они уже были далеко от карбаса.

— Возьмем до утра из чьей-нибудь лодки, — сказал Оскар, быстро шагая по гладкому пляжу. — А утром положим на место.

Они взяли плицу из лодки Лиепниека и вернулись обратно. Оскару было холодно, и он сел на весла. Мощными рывками, подпрыгивая на волнах, уходила через банки маленькая лодка, словно затягиваемая в даль темного морского простора. Янка заснул на корме. Вода слегка плескалась под бортами лодки. Монотонный скрип уключин напоминал скрип детской люльки. Но Оскар не спал. Он греб и греб навстречу темной дали. Когда Янка спустя час приоткрыл глаза, Оскар еще не оставил весел. Работник удивленно осмотрелся.

— Разве мы еще не подошли к ярусам? — спросил он.

Оскар вздрогнул и перестал грести.

— Что ты сказал? — спросил он рассеянно. Теперь только он пришел в себя. Сердце его было полно тревоги и тягостных предчувствий. Перед глазами у него все время стояли замершие в объятии Роберт и Зента. Оскар простонал и оперся головой на руки.

«А если он ее обманывает?» — снова вспыхнула в его мозгу навязчивая мысль.

Он не почувствовал, как Янка вынул из его рук весла, не слышал, как тот окликнул его:

— Иди, кормщик, поспи немного. Ты, я вижу, устал.

— Мне надо предупредить ее, — прошептал Оскар, когда товарищ усадил его на носу лодки. — Я с ней поговорю…

Оскар заснул.

4

Подошла суббота — канун торжественного освящения знамени. Всех охватило лихорадочное волнение. Мужчины стриглись, брились и чистили ботинки; девушки были заняты утюгами и щипцами для завивки; хозяйки наводили в домах чистоту. Предпраздничное настроение, как порыв ветра, передавалось от двора ко двору, всюду поднимая веселую хлопотню.

Оскар был назначен знаменосцем, но он меньше всего думал об этом. Зато Роберт казался возбужденным — он получил из Риги письмо. Рихард Линде пообещал наконец приехать в гости. Лидия тоже второй день ходила сама не своя. Какие только замыслы не рождались в ее умной головке! Она ведь сестра Роберта, а этот друг некоторое время будет жить в их семье…

В тот вечер Оскар не пошел в море. Он побрился, сходил постричься к поселковому парикмахеру Екабу Аболтыню и с наступлением сумерек вышел из дому. Надо было поторопиться, пока Роберт одевался. Больше ни у кого не было времени следить за ним.

Оскар прошел мимо ворот Залитов и стал в тени сиреневого куста. Он было закурил, приготовившись к длительному ожиданию, но не прошло и десяти минут, как на улицу вышла Зента.

— Добрый вечер! — поздоровался он, отрезая девушке путь к отступлению.

Зента даже вздрогнула. Никогда еще он не видел ее такой нарядной. Вокруг шеи она повязала легкую шелковую косынку, белая блузка была сколота на груди золотой брошкой, — Оскар раньше не видел ее у Зенты. Резкий запах духов шел от блузки, от пудры, густым слоем покрывавшей лицо девушки. Зента накрасила брови и губы — видно было, что она основательно потрудилась над собой. Только про шею забыла: словно широкий медный обруч, она резкой чертой отделялась от накрашенного лица.

Оскар знал, что у Зенты сейчас же найдутся дела и она куда-нибудь заспешит, поэтому надо было немедленно начинать.

— Как ты здесь очутился? — удивилась Зента. — Давно тебя не было видно. Не от Дунисов ли?

— Нет, я так. Мне надо бы с тобой поговорить. Найдется у тебя свободная минутка?

Зента окинула его быстрым взглядом загнанного зверька.

— Со мной? Ну, говори, только не тяни. Мне сейчас к Осисам, сказать надо, что у матери вышла вся пряжа. Она вяжет для них сеть.

— Тогда нам по дороге. Можем вместе пойти.

Оскар не знал, с чего начать. Заметив, как тревожно она оглядывается по сторонам, он уже не мог решиться. Наконец у Зенты иссякло терпение:

— Так что ты хотел сказать? Случилось что-нибудь?

— Нет, пока ничего не случилось, пока мне ничего не известно… Но может случиться…

— С кем? Тебя сегодня что-то не поймешь.

— Это касается тебя, только тебя, Зента.

— Послушаем, что скажешь дальше…

Оскара удивило ее деланное спокойствие. Помолчав немного, он взял Зенту за руку и печально посмотрел на нее.

— Да, тебя. У тебя ненадежные друзья, — сказал он беззвучно.

Зента нахмурила брови:

— И не разберешь, о чем ты. Так непонятно говоришь…

От ее самоуверенности не осталось и следа, взгляд избегал глаз Оскара.

— Тебе наверно, что-нибудь насплетничали?

— Нет, Зента. Я не прислушиваюсь к чужой болтовне. Но я сам знаю… Эх, да я вовсе не хочу разубеждать тебя, ты не подумай. Каждый волен делать, что ему нравится, что он находит лучшим для себя. Но если ты веришь Роберту, принимаешь его слова за чистую монету, то ошибаешься. Он очень хитер, это он в Риге стал таким…

Зента залилась румянцем, даже пудра не могла скрыть смущения. Она зашагала быстрее и попыталась высвободить руку из медвежьей лапы Оскара. Но он крепко сжал ее и не выпускал. Тогда Зента остановилась и повернулась к нему лицом. Глаза ее блестели, она смотрела на него испуганным и в то же время вызывающим взглядом, точно кошка, загнанная в угол собакой.

— Ну чего тебе от меня нужно, что ты ко мне пристаешь? Раз тебе все уж известно — значит ты бегал за нами, выслеживал? Для чего ты это делаешь? Ты… ты просто ревнуешь, ты это из зависти.

Оскар молчал, но Зента была так возбуждена, что не могла успокоиться. Она наступала, ему приходилось отступать.

— Подумаешь, беда какая, если я с ним гуляю! Что, он хуже тебя разве? Да кому какое дело?.. Я уже достаточно взрослая, сама могу понять, что мне годится, что нет. Зачем ты впутываешься в чужие дела, когда тебя об этом не просят? Пусти руку, мне нужно идти!

…Она уже была конфирмована и читала Ведекинда и д'Аннунцио.

— Ты думаешь, я опять стану с тобой водиться? — продолжала Зента. — Будто я не знаю, где ты пропадал в тот вечер, когда я тебя ждала! Нечего удивляться. Думаешь, один ты только всезнайка? У других тоже есть глаза, не у тебя одного!

— Ну, Роберт не из молчаливых…

— Он не такой скрытный, как ты!

Снова она попробовала вырвать руку, но он не отпускал.

— По мне, гуляй хоть с Робертом, — сказал Оскар, — хоть с кем угодно. Мне не жалко, я не завидую, поверь ты мне наконец. Я хотел лишь по-дружески предупредить, чтобы ты была осторожней и обдумывала свои шаги. Роберт может испортить тебе всю жизнь и нисколько не будет считать себя виноватым, совесть его не замучает. У него уж взгляды такие. Экая важность, какое-то там маленькое приключение, дачный роман, вроде тех, о которых городские господа болтают за стаканом вина. А то, что это летнее развлечение может сделать тебя несчастной на всю жизнь, что злые языки не дадут тебе покоя, его не печалит.

— Что ты хочешь сказать? — с вымученной улыбкой спросила Зента. Она хотела придать голосу насмешливый оттенок, но это не удалось ей.

Оскар нагнулся к ней поближе и тихо прошептал:

— Роберт никогда на тебе не женится. Это не входит в его расчеты… Больше я не стану тебя задерживать. Не сердись, что я так…

Он пожал Зенте руку и ушел, оставив ее у дома Осисов. Тяжело ступал он по вязкому песку. Навстречу ему кто-то шел по другой стороне. Оскар стал смотреть куда-то вбок, чтобы брат его не узнал; тот тоже отвернулся. Молча, как призраки, разминулись они друг с другом.

Оскар испытывал чувство стыда: ничего не вышло из благих намерений, только теперь, чего доброго, будут считать его ревнивым соперником.

— Эх, пусть ее делает, что хочет, — сказал он про себя.

Он ушел на дюны и долго просидел на песке, срывая и теребя стебли метлицы и осоки. Поселок светился вдали маленькими красными огоньками: Бангер привез на этот раз слишком плохой керосин. Анита, наверно, уже спит: по утрам она рано поднимается.

Стиснув зубы, Оскар тряхнул головой, как конь, которого доняла надоедливая мошкара.

— Хватит с тебя! Будь серьезней, Оскар!..

Он поднялся и зашагал. Бодрящий порыв ветра чуть не сшиб с него фуражку. Он дул с моря, свежий северный ветер. Оскар остановился и подставил лицо под его струю. Она была еще слаба, но на горизонте виднелись темные тучи — предвестники надвигающейся грозы.

«Конец знойному штилю», — радостно подумал Оскар.

Новые заботы обступили его: теперь надо подумать о неводе, а работники разошлись кто куда. Он вышел к берегу, убедился, что карбас хорошо стоит на якоре и развешенные тросы уже просохли. Если бы не этот праздник, можно хоть завтра выходить с неводом.

1

В воскресное утро среди рыбаков царило сильное беспокойство: море было сплошь покрыто пеной, и северный ветер все крепчал. Рижские гости обещали приехать на моторных лодках, но неожиданная перемена погоды грозила лишить праздник всего великолепия. Однако организационный комитет не унывал и готовился не покладая рук. Главный вход украсили пышным венком, зал убрали цветами и зеленью. Через все помещение протянули крест-накрест гирлянды флажков, а с потолка свешивалась бахрома из разноцветной бумаги. Помещение общества рыбаков в доме волостного правления приняло парадный вид.

Все было заботливо предусмотрено. Приготовлением блюд и закусок распоряжалась хозяйка, окончившая в свое время специальную школу домоводства; винами и напитками занялся опытный буфетчик. Хозяйские дочки и особы из дамского комитета с утра накрывали столы и расставляли посуду; им помогали Лидия, Анита и Зента вместе с другими девушками. Столпы поселка — Бангер, старый Клява и Осис — приняли на себя обязанности распорядителей. Роберту поручили встречать гостей.

Первыми явились из местечка музыканты духового оркестра. Приглашенные начали съезжаться около полудня. Из почетных гостей раньше всех, невзирая на тяжелые условия путешествия, явился Гароза: истинный делец всюду должен поспевать вовремя. Гароза был во фраке и брюках в полоску. Казалось, толстяк не идет, а катится, захватывая по пути толпы рыбаков, подобно тому как судно в своем движении увлекает за собой мелкую щепу. Один за другим подъезжали на дрожках и в рессорных тележках делегаты от соседних обществ, некоторые даже со знаменами. Подходили старшины, члены волостных правлений и делопроизводители; появлялись члены церковного совета, церковные старосты и учителя; потом стали прибывать официальные представители власти, полицейские надзиратели, офицеры из отряда пограничной стражи и айзсарги[18]. К берегу одна за другой подходили моторные лодки. Приехали скупщики со своими семьями и другие видные лица, вроде торговцев сетями, а также врач и нотариус. Потом показалась мелкая сошка: продавцы рыбы, владельцы ручных тележек, и, наконец, пошли непрерывным потоком рыбаки, кормщики артелей, испольщики и работники.

Роберт Клява все время был на ногах. То его видели беседующим с учителями, то он спешил навстречу уездному врачу, то жал руку офицеру пограничной стражи. Он поминутно утирал со лба пот, кланялся во все стороны, справлялся, какова была дорога, знакомил гостей друг с другом.

На дороге послышались автомобильные гудки. Приехали товарищ министра и еще какой-то важный чиновник. Собравшихся охватило легкое волнение, все стали одергивать на себе костюмы и смахивать с них пылинки, женщины открыли сумочки, чтобы еще раз взглянуть в зеркальце. Зал сотрясали звуки торжественного марша. Видные граждане протиснулись вперед. Важный чиновник оказался старым знакомым провизора Вимбы, они сразу увидели друг друга и отошли в сторонку. Чиновник приложился к ручке мадам Вимбы; польщенная женщина покраснела и оглянулась: заметили ли остальные, какая ей оказана честь.

Началась предлинная, утомительная церемония. Священнику хорошо заплатили, и он говорил с воодушевлением; проповедь получилась превосходная, но помыслы присутствующих больше всего занимал предстоящий банкет, и мало кто вдумывался в многозначительные аналогии из жизни евангельских рыбаков. После этого произнес речь товарищ министра, оценивая сегодняшнее событие с государственной точки зрения.

Наклонялись знамена гостей, отдавая честь новому товарищу; в душном воздухе раздавались удары молотка: гости по обычаю забивали серебряные гвоздики в древко знамени.

Когда наконец длинная вереница приветствующих выполнила долг, гости двинулись в другой конец дома. В поте лица потрудились распорядители, рассаживая гостей. Это была ответственная и неприятная обязанность: не всякий оставался доволен отведенным ему местом, мелкое самолюбие и тщеславие проявлялись на каждом шагу. Гостей собралось слишком много, поэтому столы накрыли в двух смежных комнатах. Задняя комната была поменьше, ее предназначили почетным гостям: представителям правительства и местных властей, семьям скупщиков, членам волостных правлений, местной интеллигенции и кое-кому из хозяев. Рыбаки с семьями, мелкие торговцы рыбой, возчики и рядовые делегаты заполнили большую комнату.

Организаторы проявили поразительное чувство такта, но не все это признавали. Первый и самый громкий протест прозвучал в самом начале банкета из уст обыкновенной рыбачки. Это была вдова Катэ Милтынь из поселка Гнилуши, женщина бойкая и решительная.

— Куда это годится? — звонко закричала она Осису, когда тот указал ей место между двумя рыбаками из Чешуй. — Почему здесь нет никого из больших чинов? Разве другие больше заплатили, что их сажают рядом с министром?

— Т-сс, т-сс, Катынь! Нельзя же всех уместить за одним столом, — успокаивал ее Осис.

— Почему же это я не могу сидеть с важными господами? Здесь, видно, различают по носам. Нет, я так не согласна! Устраивай мне место за тем столом или пускай кто-нибудь из них садится сюда! Иначе отдавай деньги обратно!

Она так раскричалась, что ее было слышно в обеих комнатах. Остальные гости примолкли. Увидев, что она стала центром всеобщего внимания, Катэ ничуть не смутилась и заорала еще пуще:

— Это еще что за фокусы? Выходит, каждый знай свое корыто! А если я хочу сидеть рядом с Гарозой! Да кто он такой? Что вы на это скажете, ваше преподобие? — обратилась она к проходящему мимо пастору, которого Клява провожал в заднюю комнату.

Пастор уже чем-то подкрепился, щеки так и пылали. Он взглянул с улыбкой на расходившуюся женщину:

— Вспомните евангельские слова: «Ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет; а унижающий себя возвысится».

Это было ловко сказано, и всем пришлось по душе, только Катэ Милтынь еще не сдавалась. Она продолжала что-то ворчать себе под нос, а немного погодя, когда выпивка уже шла полным ходом, стремительно прорвалась к главному столу. Ну что с такой поделаешь — пришлось освободить ей место между Гарозой и врачом, напротив госпожи Вимбы. Скоро все о ней забыли. Напрасно заговаривала она с соседями, придав своему лицу самое сладкое выражение, — никто ей не отвечал. Тогда она замолчала, но сердце ее переполнилось обидой на всеобщую несправедливость. Больше она уже не могла сдерживаться, это было свыше ее сил. И что этот доктор о себе думает: все время разговаривает только с господином министром или как его там! Или Гароза… У того как будто вовсе память отшибло, а ведь столько раз она ему возила рыбу в Ригу! А офицер, а эти старые карги в сережках и ожерельях!.. Да и все это чванливое сборище!..

Катэ вскочила со стула и, схватив блюдо с пирожными, швырнула им об стену.

— Раз не бывает на свете справедливости, так пропадай все пропадом! — крикнула она.

За блюдом с пирожными последовал поднос с закусками. В воздухе летали бутерброды, ломтик колбасы упал на плечо важному чиновнику, кусок селедки под сметаной нашел приют в шевелюре врача. А Катэ уже собиралась приняться за бутылки, что угрожало более серьезными последствиями.

Силой тут ничего нельзя было поделать. Роль миротворца взял на себя пастор. Подогретый очищенной и коньяком, он с елейно-грустным видом положил руку на плечо разъяренной женщины:

— Успокойся, дочь моя! Вспомни слова господни: «Будьте кроткими, братья и сестры, до пришествия господня. Взгляни: вот земледелец ждет драгоценного плода от земли и для него терпит долго, пока получит дождь ранний и поздний. Долго терпите и вы, укрепите сердца ваши, потому что пришествие господне приближается».

Он говорил-говорил, путая евангельские тексты с изречениями из старых сборников проповедей и поглаживая Катэ по плечу. Женщина успокоилась и скоро раскаялась в содеянном. Поднявшись из-за стола, она убрала с пола осколки посуды и остатки угощения.

За столом наступило неловкое молчание. Почетные гости только покрякивали и никак не могли начать разговор. Председатель общества Грубе несколько раз извинялся за «достойный сожаления инцидент» и выразил надежду, что больше ничего подобного не повторится. Он позаботился, чтобы у дверей дежурил распорядитель, которому вменили в обязанность не впускать больше Катэ Милтынь.

Банкет шел своим чередом.

Пили, говорили, произносили тосты, снова пили, заключая дружеские союзы. В углу большой комнаты играл духовой оркестр. Молчаливые становились разговорчивыми, тихие кому-то угрожали, застенчивые бахвалились. То и дело запевали хором здравицу с пожеланиями счастья, но кому — в точности никто не знал. Здесь все кипело, как в котле. Кулаки стучали по столу, звенела посуда, расплескивалось содержимое стаканов. Все шло как по-писаному.

В дальней комнате тоже царило хорошее настроение. Часть гостей старалась осадить товарища министра, который, не переставая, рассказывал про охоту на уток и изменения в конституции. Другие все еще закусывали и пропускали «по единой». Оскар проводил сестру и ее мужа, Петера Менгелиса, к моторной лодке — им, как сектантам, нельзя было участвовать в банкете. Когда он вернулся, внимание гостей было сосредоточено на словесной дуэли, завязавшейся между Гарозой и Бангером. Каждый старался показать другому, какую пользу приносит рыбакам его собственная деятельность. В пылу спора они перешли на «ты» и сделали друг другу несколько неприятных признаний.

— Нужен ты рыбаку, как собаке — клещ! — заверял Бангер. — Ты думаешь, они без тебя-не знали бы, куда девать уловы? Не беспокойся, уж мы бы нашли.

— Я облегчаю жизнь рыбакам, — хвалился Гароза. — Со мной им не надо тратить лишнего времени на поездки в Ригу. А кто поддерживает цены, как не я?

— Ах, вот оно что! Да какой тебе интерес в этом? Свое ты всегда получишь, сколько бы ни осталось на долю рыбака. Тебе ведь что нужно? Скорее сбыть с рук товар ради лишнего оборота. А цену ты сбавляешь с легким сердцем — лишь бы скорее опростать от рыбы свои бадьи.

— А сам-то ты что делаешь? — кричал Гароза. — Закупаешь в Риге смолу, а на побережье продаешь ее по двойной цене. Вот и вся твоя работа! Думаешь, я про это не знаю? Так, конечно, можно и новые дома строить и давать образование детям. Кто может заработать на товаре сто процентов, тому живется неплохо…

Бангера это упоминание о смоле задело за живое.

— Ты моих детей лучше оставь в покое! — крикнул он хрипло. — Я им даю образование, потому что они того стоят, а ты можешь давиться своими капиталами, мне до этого никакого дела нет. Лучше расскажи, чем сам занимаешься, помойная ты бочка! Сколько процентов зарабатываешь ты на лососине! Думаешь, мы этого не знаем? У нас забираешь по пятьдесят сантимов за фунт, а сам продаешь по четыре лата — в восемь раз дороже! Подумайте только, где это видано? Сейчас мы отдаем ему летний улов за чечевичную похлебку, а зимой молим его бога ради одолжить несколько латов. И он еще имеет нахальство корчить из себя благодетеля, диктует условия, не дает продавать на сторону ни одного лосося! Как тебе не совестно так говорить!

Ожидая поддержки, Бангер повернулся к остальным рыбакам. Но за парадным столом не подобало вести такие речи, хотя все были заметно навеселе и не слишком строго соблюдали приличия. Рыбаки-хозяева помалкивали: у многих подходили к концу сроки векселей — как тут схватишься с Гарозой? Получилось так, что призыв Бангера остался гласом вопиющего в пустыне. Такого малодушия он не ожидал от соседей.

— Ну, все равно, вы там как знаете, — сказал он угрюмо, — но от меня Гароза не получит больше ни единого лосося, пусть он это зарубит себе на носу…

В это время с другого конца стола на Гарозу напал новый противник — Крауклис из Гнилуш. У него с Гарозой были давнишние счеты: в прошлом году скупщик выжил его из неводной артели, лишил пая, а на его место поставил своего человека.

— Куда же мне теперь деваться? — крикнул Крауклис. — Я здесь вырос, весь свой век жил этой работой, двадцать лет у меня был пай в этой артели… И вдруг в один прекрасный день является эта помойная бочка, как совершенно правильно обозвал его Бангер, и выбрасывает меня из карбаса. Ступай, мол, откуда пришел! Ну, справедливо ли это? Разве так должен поступать честный торговец, который хочет ужиться с рыбаками? Тьфу, срам один!

От волнения у Крауклиса чуть не навернулись слезы на глаза. Гароза сидел в углу, как загнанный кабан. Со всех сторон на него сыпались попреки и укоры, но он только лениво бурчал в ответ:

— А кто тебе мешает вступить в другую артель? Построил бы себе карбас и рыбачил со своими работниками. Я ведь никому не навязываюсь. А если твой кормщик Румбайнис сам предлагает мне пай, чего ради я буду отказываться?

— А сколько он тебе должен? — уколол его Крауклис.

— Здесь долги значения не имеют…

— Сказал тоже! На эти-то дела ты мастак! Прилипнешь, как улитка к грибу!..

Они долго переругивались, — один горячо, возмущенно, другой словно нехотя.

Оскар все слышал. Он уже давно задумывался над рыбацкими делами. Житья от Гарозы никому не было. На всем побережье, в каждом поселке сказывалась тяжесть его засилья. И сейчас Оскару показалось, что стоит только одному сказать первое слово, начать — и все сразу пойдут за ним, сметут с пути Гарозу и других таких же господинчиков. Но тут же он увидел, как Лиепниек увивался вокруг Гарозы, упрашивая его отсрочить вексель на один месяц. И Гароза дал себя уговорить — ведь предстояла еще осенняя путина.

Да, слишком крепко опутал этих людей Гароза своими паучьими сетями. Долги связали их по рукам и ногам, они уже не могли шевельнуться, если бы даже захотели. Один только Бангер еще огрызался, потому что не зависел от рыботорговца.

Под вечер отбыл товарищ министра: он не мог оставаться дольше, его ждали в другом месте. Важный чиновник остался. Он находился в отпуску, к тому же Гароза обещал отвезти его на «Нырке». Этот чиновник сам когда-то был жителем взморья, и все рыбаки считали его своим заступником. Он пользовался влиянием среди депутатов сейма и в правительственных кругах и в свое время выступал против обложения пошлиной ввозимых из-за границы сетей. Сегодня он решил показаться народу. Только что закончив спор с врачом и учителем Акментынем, у которых были несколько иные взгляды на государственную политику, заткнув им рты, — конечно, самым благородным манером, — важный чиновник вышел в большую комнату к простым рыбакам. Но там уже не было никакого порядка.

Индрик Осис успел повздорить с кормщиком из Гнилуш и усиленно приглашал его во двор, чтобы рассчитаться там по-свойски; то в одном, то в другом углу слышалась перебранка. Кое-кто из мужчин, выпив все вино, подсаживался к женщинам, которые не успели еще справиться со своей долей. Распорядители стали слишком решительно пользоваться полномочиями, так что их самих пришлось призвать к порядку.

В комнате становилось все темнее; многие отцы семейств, намучившись за неделю в море, уснули, положив головы на колени женам. Начались танцы. Важный чиновник и госпожа Вимба открыли их полонезом, а затем к удовольствию старших, была объявлена кадриль.

Гости-рижане стали собираться домой. Музыканты проводили их маршем, а устроители праздника довели до самого берега. Ветер еще больше усилился, волны высоко вздымались — выходить в такую погоду в море было небезопасно. Роберт Клява уговаривал важного чиновника остаться на ночь: может, к утру буря утихнет.

— У меня хороший желудок, морской болезнью я не страдаю, — ответил чиновник.

«Нырок» стоял за первой банкой. С шумом разбивались на ней волны, клочья пены разлетались во все стороны.

— Как же мы доберемся до моторки? — спросил чиновник.

— Мы вас донесем! — с готовностью откликнулся старый Клява, который тоже находился среди провожающих. Он проворно разулся и засучил брюки, не думая о том, что на нем праздничный костюм.

То же самое сделал Осис. Оба были пьяны и нетвердо держались на ногах. Нагнувшись, они попросили господ влезть к ним на закорки. Осис взял чиновника, а рослый Клява принял на себя Гарозу, звучно крякнув под семипудовой тяжестью. Медленно, пошатываясь, вошли они в воду, гордые оказанной им высокой честью.

На первой же банке разбившаяся волна окатила носильщикам штаны. Испугавшись очередного всплеска, чиновник резким движением откинулся назад. Осис потерял равновесие и опрокинулся вместе со своей ношей. На мгновение волна накрыла их с головами, и оба наглотались соленой воды. Не успели они подняться на ноги, как рядом раздался громкий всплеск: это упал Клява с Гарозой. Падение их сопровождалось большим шумом, потому что оба были весьма тяжеловесны. Чиновник страшно обозлился и грозил не забыть подобного свинства.

— Да в состоянии ли вы заплатить мне за испорченную визитку! — кричал он. — Ведь она стоит четыреста латов! Что от нее теперь останется? И какого черта берется такой нести других, когда сам еле на ногах стоит!

Ворча и ругаясь, они брели по воде. Оба рыбака повесив головы плелись за господами и помогли им взобраться на «Нырок».

— Не обижайтесь, — успокаивал чиновника Осис. — Это ведь нечаянно получилось.

— Еще не хватало, чтобы нарочно! — обрезал его чиновник. Он озяб и все время дрожал, пока работник Гарозы разогревал мотор. Потом оба промокших господина забрались в моторную кабину, поближе к теплу.

После этого неудачного опыта остальные рижские гости уже не рискнули взбираться на плечи рыбакам, и их доставили к моторкам на лодках.

Роберт рассердился на отца.

— Нечего сказать, прославились! — прошептал он ему на ухо. — Будет теперь людям над чем посмеяться!

Моторные лодки ушли. Им надо было достичь устья Даугавы до наступления темноты. Оставшиеся смотрели, как они прыгали по волнам, то вздыбливаясь, то скатываясь вперед и временами пропадая из глаз. Рваные облака неслись над морем, все небо было покрыто ими.

Печально переглянулись Клява и Осис, чувствовавшие себя козлами отпущения.

— Придется дома обсушиться…

— Да, бал для нас кончился…

Босиком, в засученных брюках и с ленточками распорядителей на пиджачках зашагали они вдоль берега по направлению к Чешуям. Ветер доносил до них изредка обрывки духовой музыки.

— У буфетчика наверняка припрятано несколько бутылок очищенной, — сказал Клява.

— Гнилушане все вылакают, — мрачно ответил Осис. — Крауклис и Румбайнис весь вечер шныряли возле кухни.

Печально кончился для них праздник, от которого они ждали так много.

2

Бал кончился только после полуночи. Напоследок завязалась потасовка между парнями — чешуянами и гнилушанами. Они сводили счеты за отнятый когда-то улов, а кроме того, Вильма Осис весь вечер танцевала с сыном какого-то хозяина из Гнилуш, и Кристапу Лиепниеку надо было сказать здесь свое слово. Бой из танцевального зала перенесли на свежий воздух: там было просторнее и к тому же всегда могли оказаться под рукой какие-нибудь колы или жерди. В ночной тишине слышались крики, свистки и треск ломаемых заборов. Встревоженные собаки лаяли на соседних дворах, громкие ругательства сливались со стонами потерпевших. Владельцы нового знамени лупили приехавших с приветствиями почетных гостей, а те, в свою очередь, ругали на все корки устроителей праздника — словом, началась полная неразбериха. Развязавшись со своими обязанностями, Оскар не стал задерживаться в мужской компании, хотя там получили от буфетчика несколько бутылок очищенной и пива. И без того за день было выпито достаточно.

За весь вечер ему ни разу не удалось поговорить с Анитой, она тоже все время была занята. Правда, позже она появилась в зале, но у Оскара не хватило решимости подойти к ней в такой толпе.

Оскар вышел на воздух. Была самая темная пора ночи. Вдали слышались ругань и крики — драка еще не улеглась. Неужели Анита уже ушла? Оскар прошелся мимо окон. В раздевалке он увидел Лидию и Вильму Осис, Эдгар помогал им надеть пальто. Поодаль стоял Кристап Лиепниек и прикладывал к левой брови лезвие ножа: над ней красовался здоровенный синяк.

Куда же делась Анита?

Оскар встал недалеко от подъезда, в тусклом свете фонаря. Изредка кто-нибудь проходил мимо него. Увлеченные тихим разговором, парочки, ничего не замечая вокруг, одна за другой переступали через его тень. Лидия с Эдгаром даже не взглянули в его сторону. За ними вышла Вильма Осис с Кристапом.

— Ты, видно, совсем спятил, — пробирала она его. — Мне уж и поговорить ни с одним человеком нельзя, сейчас же вообразишь бог знает что.

— Да ты весь вечер танцевала с этим шутом гороховым…

— А если он не отстает!

— Разве нельзя было от него отделаться?

— Ах, вот как! И ты бы тогда не побежал драться?

Когда Вильма с Кристапом скрылись из виду, в дверях показался учитель Акментынь. Он сразу заметил Оскара и подошел к нему.

— Как понравился вам вечер? — спросил Акментынь. Учитель был почти одних лет с Оскаром. Познакомились они еще прошлой зимой.

— Что тут скажешь… — ответил Оскар, пожав плечами. — Хвалиться нечем. По-моему, весь этот праздник провалился, мы показали всю мелкоту и узость нашей жизни. Бутылка водки и кулачное право — для мужчин, сплетни, модные тряпки — для женщин — вот наш кругозор.

— Это не будет продолжаться вечно, — сказал Акментынь. — Вот вам этот кругозор уже узок сегодня. Но если внимательно присмотреться, окажется, что многие думают так же. Я убежден в этом. Одному это, может, не под силу, но если бы захотели построить жизнь по-новому многие, им бы это удалось — в этом я ничуть не сомневаюсь.

— Возможно… — согласился Оскар. — Надо лишь захотеть.

— Захотеть и бороться, — добавил Акментынь. — И кто-то должен начать. Почему бы вам не стать зачинателем? Я слышал, что вы давно вынашиваете какие-то планы улучшения жизни рыбаков. Понятно, при настоящих условиях в нашей стране это будет только заплатой, полумерой, чем-то начальным, а потому несовершенным, но все же шагом вперед. Вам все-таки надо попытаться осуществить свои намерения. Если вы докажете свою правоту в этих хозяйственных начинаниях, люди последуют за вами и в других, более значительных делах.

— Ну, а что следует предпринять дальше? — спросил Оскар.

Акментынь пристально взглянул на него, осмотрелся кругом и тихо ответил:

— Перестроить всю основу нашей жизни… как это сделали русские.

За спиной послышались шаги. К ним подходила Анита.

— Вот хорошо-то, теперь мне есть с кем идти домой! — воскликнула она. — Ты кого-нибудь ждешь, Оскар?

— Да… То есть мне показалось, что наши еще не ушли, — сказал он растерянно.

Анита улыбнулась.

— Вам, кажется, направо, господин учитель? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Спокойной ночи!

Прощаясь, Оскар крепко пожал руку Акментыня. Выглянула луна. На лице учителя, в выражении его глаз, Оскар заметил что-то вроде поощрения.

Вначале они шли молча. Анита взяла Оскара под руку, так как дорога была неровная и ноги поминутно задевали за камни и корни деревьев.

— Ну, как тебе понравился Акментынь? — спросила Анита.

— Я его мало знаю, трудно сразу определить, — отговорился Оскар.

— Прекрасной, чистой души человек, настоящий идеалист, только очень плохо знает жизнь, — сказала Анита. — Он думает, что за несколько лет можно совершенно изменить здешние нравы, внести в жизнь общества что-то новое, сделать его более культурным и тому подобное. Он вроде тебя, Оскар, голова у него тоже полна проектами. Только ты думаешь о практических вещах, поэтому больше можешь надеяться на их осуществление, а он мечтает об идеалах, к которым здесь относятся довольно равнодушно. Вам бы надо познакомиться поближе, вы бы отлично дополнили друг друга.

Они пошли медленнее и стали рассказывать друг другу о происшествиях минувшего дня. У одной барышни из местечка сползли во время танцев панталоны, аптекарь уронил в сметану пенсне, а пастору подлили в сладкое водки, и он так захмелел, что наговорил разной чепухи. Выйдя к берегу, они направились вдоль лимана к поселку.

— Присядем, — сказала Анита. — Мы слишком быстро идем, я устала. Ведь не так еще поздно.

Они сидели на оголенном склоне дюны. Ветер дул прямо в лицо, и им пришлось повернуться боком, чтобы мелкий песок не попадал в глаза. Аните было холодно, и она прижалась к Оскару. Тогда он снял пиджак и набросил ей на плечи, но она не успокоилась до тех пор, пока и сам Оскар не подсунул под него голову. Теперь они сидели в темноте, плечом к плечу, сблизив головы.

— Ты ничего еще не сделал? — спросила Анита.

— А что? — спросил, в свою очередь, Оскар.

— Помнишь, ты говорил мне о морской мереже и о консервной фабрике.

— Нет, я еще не начинал. Этим летом все равно ничего не выйдет. Сейчас совсем нет времени думать о таких вещах.

— Почему ты до сих пор не поговорил с отцом? Он сказал, что ты к нему ни разу не обращался.

— Значит, ты его спрашивала?

— Нет, это так, к слову пришлось. Он слышал от других, а я хотела узнать его мнение. Он говорит, что можно кое-что предпринять, если удастся убедить и других.

— Ну, это сделать не так легко. У этих людей прямо ослиное упрямство, они ни за что не хотят расставаться со старыми обычаями и способами хозяйничанья. Они не доверяют никаким переменам, все новое их отпугивает. Вроде того, как было с моторными лодками: в них тоже сначала не верили, а сейчас их везде можно увидеть… Когда Роберт кончит ученье, может быть, и мы купим. А ты осенью опять поедешь в Ригу?

— Не знаю, там видно будет. Мать хочет, чтобы я готовилась в университет, но я сама еще не решила. А что ты на этот счет думаешь?

— Образование еще никому вреда не приносило. Я бы и сам с удовольствием стал учиться, но ведь ты знаешь, что обоим нам нельзя, а из Роберта навряд ли получится помощник отцу.

— А ты слышал, что в Риге основали общество безработных интеллигентов? Это ведь что-нибудь да значит! Человек столько лет изнуряет мозги, пока проходит лучшее время жизни, висит тяжелым камнем на шее у родных — и все это для того, чтобы потом получить туберкулез и стать безработным интеллигентом, который только изредка получает возможность применить свои знания. Нет, этого я вовсе не хочу… Ты сегодня пил, Оскар?

— Да… Там все пили.

Они поднялись и пошли по улице. Ветер завывал с такой силой, что им с трудом удавалось расслышать друг друга. Оскар все время боролся с желанием сделать что-нибудь из ряда вон выходящее: обнять и поцеловать девушку, наговорить глупостей… Может быть, это заговорил в нем хмель… Но когда он повторял мысленно слова Аниты… Если бы она в самом деле осталась дома, то… Разве это так неправдоподобно? Эти мысли опьяняли его сильнее, чем крепкое вино; было так сладко верить и сомневаться, отрицать и снова искать подтверждений.

Он попрощался с Анитой, полный радостного и тревожного чувства, и направился домой.

Открыла ему мать. Он вернулся последним, остальные давно уже спали.

— Разбуди меня в четыре часа, — сказал он, — мы выходим с неводом.

— Говори потише, — шепотом одернула его мать. — Кричит так, что весь дом трясется. К Роберту гость приехал, студент из Риги. Они оба спят в горенке.

Оскар осекся. Он ведь никого не хотел будить, но в груди у него бушевало такое ликование, что он и сам не заметил, как сильно зазвучал его голос.

Оскар на цыпочках вошел в каморку и лег.

Никто не проснулся.

1

Теперь у Роберта появился товарищ, с которым он мог заниматься гимнастикой, плавать и ловить рыбу спиннингом. Рихард Линде привез много пластинок и патефон, который они брали с собой, когда Роберт водил приятеля знакомиться с окрестными достопримечательностями. Правда, для Рихарда здесь не нашлось ничего нового, даже рыбокоптильни и живых лососей он уже видел на Рижском взморье, где у отца была прекрасная дача. Он не привык к длительным идиллиям, и, прожив с неделю в скромной рыбацкой обители, уже не мог подавить чувства скуки. Все чаще стал задумываться Рихард о курортных прелестях. Там были концерты, асфальтированные улицы, автомобили, теннисные площадки и яхты; в кафе играл джаз… Дома у него тоже постоянно собиралось самое изысканное общество: художники, ученые, промышленники и государственные деятели — друзья и знакомые старого Линде. Но, как человек воспитанный, он понимал, до какой степени огорчил бы гостеприимных людей внезапным отъездом, и остался еще на неделю.

За это время выяснилось, что в Чешуях были весьма недурные собой девушки. Лидия все время ходила напудренная, в праздничных платьях, мать не разрешала ей даже приближаться к хлеву, чтобы Линде не принял ее, чего доброго, за работницу. Госпожа Бангер пригласила на чай обоих студентов и для приличия нескольких гостей из поселковой молодежи. Словом, кому было чем блеснуть, тот своих возможностей не скрывал.

С Анитой Рихард был знаком еще по Риге, но здесь он не собирался искать приключений, Лидия — та приходилась сестрой другу, и Линде стал закидывать взгляды в чужие дворы и, по всей вероятности, кое-что нашел, потому что вдруг пристрастился к одиноким прогулкам. Жизнь в Чешуях заметно стала ему нравиться.

Так шла неделя за неделей. Иногда друзьям приходила охота выпить пива. Деньги у Рихарда водились — старый Линде занимал несколько хороших должностей, и его отпрыск в любой момент мог послать в местечко лошадь за ящиком пива. Но и Роберт был не из тех, которые пьют за чужой счет. Он обратился к отцу.

— Сколько тебе нужно? — спокойно спросил Клява.

— Совсем немного… Скажем, десять латов.

У старого Клявы не дрогнул в лице ни один мускул. Он вынул записную книжку и протянул сыну десятку. Из-за десяти латов не стоило еще расстраиваться. Оскар пока рыбачил удачно, рыбокоптильня тоже приносила свое.

Клява сам запряг лошадь и съездил в местечко за пивом. Молодые люди пригласили его в свою компанию, и он остался весьма признателен им за это.

Одна за другой покидали кредитки записную книжку старого Клявы, выпивки повторялись все чаще. А по вечерам Рихард уходил куда-то гулять.

— Одиночество — лучший отдых для души, — утверждал он.

При этом он не забывал прихватить конфет и шоколаду. Бумажные обертки от них можно было обнаружить потом на дюнах и на опушке леса; наверно, кто-то помогал ему справляться со сладостями, кто-то, носивший туфли на высоких каблуках, о чем свидетельствовали оставшиеся на песке следы. Но никто не следил за Рихардом, у каждого были свои заботы.

С приездом друга Роберт перестал видеться с Зентой. Она по-прежнему работала в рыбокоптильне и после работы уходила домой, но никто ее больше не встречал возле дома Осиса. У Роберта не хватало времени, он не мог оставить гостя одного, и Зента сама должна была понимать это. Кроме того, перед Рихардом он старался проявить больше вкуса. А кто такая Зента? Какое представление имеет она об искусстве и хороших манерах? Она даже не знает модных танцев. Только и есть у нее, что смазливое личико. Пусть она потерпит до отъезда Рихарда.

2

Рихард основательно втянулся в жизнь тихого поселка и со дня на день откладывал свой отъезд. Эдгару Бангеру эта отсрочка не особенно нравилась, он по этому поводу имел даже разговор с Лидией.

— И чего ему тут столько времени околачиваться? — удивлялся Эдгар. — Он и на гостя-то не похож, живет и живет, как свой человек.

— А что же прикажешь делать! — возразила Лидия. — Ведь он друг Роберту, и потом — не выгонять же его.

— Ну, ты уж совсем не похожа на выгоняльщицу! — смеялся Эдгар. — Мне, конечно, все равно, но если ты воображаешь, что я ничего не замечаю, то ошибаешься.

Он загадочно улыбнулся, как будто в самом деле что-то знал. И все же Эдгар тревожился зря: если кому и следовало в это вмешиваться, то скорее Кристапу Лиепниеку. Но тот целыми неделями пропадал в море и ничего не знал, а Вильма Осис была достаточно осторожна и повода для сплетен не подавала.

Как-то под вечер Роберта послали отнести в коптильню соль, которой пересыпали копченую салаку. Ему пришлось немного подождать сестру. Он остановился у двери, закурил. В эту минуту из-за стола низальщиц вышла Зента. Она тоже искала Лидию, надо было сказать ей, что не хватило мочалы.

— Ах, это ты! — вскрикнула она, покраснев до корней волос, но тут же спохватилась, так как Роберт испуганно покосился на остальных женщин. Она подошла к нему поближе и прошептала:

— Ты не придешь вечером к лиману? Мне надо тебе кое-что сказать.

— Не знаю, удастся ли… — неуверенно начал Роберт.

— Один-то раз мог бы…

— Ах, ты совсем не представляешь, в каком я сейчас положении. Думаешь, мне самому не хочется встречаться с тобой каждый вечер? Как еще хочется, а я вот ничего не могу поделать.

— Ну, так придешь?

К счастью, подошла Лидия. Не дождавшись ответа, Зента вернулась к низальщицам, а Роберт, передав сестре соль, поспешил уйти.

В тот вечер он не выходил из дому, а про себя решил держаться подальше от рыбокоптильни.

3

Поздно вечером Оскар возвращался домой в самом невеселом настроении: за день лова ему не попалось ничего порядочного. Проходя мимо лимана, он заметил какую-то девушку. Она прохаживалась вдоль берега, и, когда Оскар подошел ближе, повернула в сторону и пропала в темноте. Оскар все же узнал ее по косынке. Но когда он пришел домой, оказалось, что Роберт весь вечер сидел у патефона. Недоумевающий Оскар не знал что и думать.

На следующий вечер он опять заметил Зенту у лимана. А брат снова музицировал… Это стало повторяться изо дня в день.

Роберту последнее время приходилось нелегко. Ему казалось, что вокруг него на каждом шагу расставлены западни. Даже выходя на улицу днем, он то и дело встречал Зенту: она поджидала его, как собачонка, бегала по его следам.

Ее назойливость не на шутку раздражала Роберта.

— Ну чего она так торопится! Неужели ей нельзя подождать отъезда Рихарда!

Однажды Роберт пошел к Бангерам, захватив с собой «Кодак»: он давно обещал госпоже лавочнице сфотографировать ее в нескольких позах. Почти у самого порога он увидел выходящую из лавки Зенту с пакетами сахара и крупы в руках.

— Как хорошо, что мы встретились! — улыбнулась она ему. — Нам надо наконец поговорить.

Роберт топтался, как на горячих углях. Господи, хоть бы этот Бангер не торчал в дверях, словно труба! Положение отчаянное…

— Ах, да вы, наверное, нижите у нас салаку! — быстро забормотал он. — Да, сегодня опять будут коптить. Приходите в обычное время.

Он хотел ускользнуть, но Зента не отступала. С храбростью отчаяния она загородила ему дорогу и смотрела прямо в глаза неотступным, требовательным взглядом. От нее сейчас можно было ожидать чего угодно.

Они прошли несколько шагов, чтобы не стоять под открытыми окнами у Бангеров.

— Чего тебе нужно? — сердито зашептал Роберт. — Ну и обнаглела же ты, просто всякую осторожность забываешь. Кричит так, что на всю улицу слышно.

— Мне обязательно надо поговорить с тобой, — ответила Зента. — Буду ждать вечером у лимана.

— Я, право, не знаю…

— Нет, на этот раз ты придешь. Иначе, смотри, завтра я заговорю по-другому. Я приду к тебе домой.

Не попрощавшись, она быстро зашагала по дороге. Роберт хотел ее догнать, но, вспомнив, где находится, остался на месте, один на один со своими страхами и волнениями. Случилось что-то серьезное, если девица заговорила таким тоном.

После этой сцены улетучилось все его хорошее послеобеденное настроение, а тут еще Анита подбавила своими насмешливыми замечаниями. Госпожа Бангер не умела улыбаться так, чтобы были видны зубы, и несколько раз шевельнулась перед аппаратом, испортив Роберту несколько кадров.

С наступлением сумерек он вышел из дому. Пришлось немного подождать, пока Зента кончит работу, и эти полчаса стоили ему изрядных треволнений. То он мучил себя разными мрачными предположениями, то старался набраться храбрости.

— Пусть лучше она не покушается на мою свободу, я ей ни за что не поддамся.

Он заранее поспешил принять холодный, неприступный вид. С деликатничаньем пора покончить, он уже убедился, к чему это приводит. Подумать только, наглость-то какая! Приставать на глазах у посторонних людей, обращаться на «ты»! Нет, такие выходки больше не повторятся!

Но когда рядом появилась сама Зента, Роберт сразу стушевался. Он машинально достал из кармана кулечек конфет и протянул его девушке:

— Пожалуйста, угощайся.

Зента замотала головой:

— Ох, не надо. Меня тошнит…

Отвернувшись в сторону, она сплюнула.

— С чего это ты? — спросил Роберт.

— Не могу видеть сладкого…

— Как странно! Ты больна?

— Да… Не догадываешься?..

Но Роберт не понял сразу, и Зента рассказала ему. Уже второй месяц все шло не так, как следовало бы… Еда ей опротивела, все ей было не по вкусу, только постоянно хотелось чего-нибудь кислого. Сомневаться больше нельзя…

Мать уже подозревает… Вот-вот начнутся расспросы…

Роберт закусил губу.

— Что нам теперь делать? — спросила Зента. — Долго скрывать не удастся. Как мне быть?

Затаив дыхание, она ждала ответа.

— Что-нибудь придется сделать… — выдавил наконец из себя Роберт. — Что-нибудь уж я придумаю. Дай мне несколько дней сроку… Как глупо… Как это глупо…

Зента виновато улыбнулась.

Молча ходили они по безлюдному берегу лимана. В воздухе слышалось хорканье вальдшнепов, с лугов подымался туман.

— Приходи послезавтра, — сказал Роберт. — Я пока подумаю, как нам лучше устроиться. Только никому, пожалуйста, не говори.

Зента обещала молчать. Роберт проводил ее немного. Новое состояние еще не успело отразиться на ее внешности.

Возобновленная близость успокоила девушку. Роберт и сейчас, узнав о последствиях, остался таким, каким был, — значит он смотрит на это серьезно, и все будет хорошо…

— Вот так та-ак… — протянул Роберт, оставшись один. Вот чего он дождался. Его свобода, вся его будущность в опасности, вся карьера висит на волоске! Эта девчонка, наверно, ждет, что он узаконит их отношения. За несколько каких-то безумных мгновений он должен пожертвовать уважением общества, мечтами о будущем, карьерой политического деятеля. Ну, уж этого он не допустит, как-нибудь вывернется из этого дурацкого положения. Во-первых, он не связан с поселком, — может уехать и не вернуться… Никто, ни один человек не видел их вместе. Кто станет подтверждать слова Девушки? Она только осрамится. И кроме того, у него самого тоже найдется что сказать. Он тоже кое-что знает.

Но в Чешуях оставаться больше нельзя.

4

В назначенное время Зента была у лимана. Дул юго-западный ветер, накрапывал мелкий дождик. Она нетерпеливо прохаживалась взад-вперед. Время шло. Все затихло в поселке, лиман подернулся темнотой.

Роберт все не шел.

«У него опять, наверно, дела, но он все равно придет», — успокаивала себя Зента. Она ждала. Часики — подарок Оскара — были при ней. Прошел час, еще полчаса… Было уже около десяти. «Почему он не приходит? — тревожно повторяла она один и тот же вопрос. — Роберт сам ведь хотел встретиться».

Зента повернулась и тихо пошла к берегу. В густом мраке ничего нельзя было разобрать даже за несколько шагов. Свинцовые тучи закрыли звезды.

Навстречу кто-то шел, тяжело топая рыбачьими сапогами, и рядом с Зентой вынырнула громадная фигура. И прохожий и Зента вздрогнули от неожиданности.

— Добрый вечер! — поздоровался с ней Оскар.

Зенте уже некуда было деться.

— Как ты испугал меня, — быстро заговорила она. — Нам сегодня пришлось низать лежалую салаку… Совсем мягкая, все внутренности вываливаются. Пришлось вот выполоскать передник.

— Да, иногда это случается, — согласился Оскар. — Ты, что же, полоскала тут передник?

— Не пойдешь же с таким домой.

Зря она рассказывала ему эти сказки. Оскар чувствовал запах пудры. И одета она была совсем не так: в рыбокоптильне не работали в праздничных платьях.

— Ты еще не уходишь? — спросил Оскар.

— Говорю же, выполоскать передник надо.

— Так ты его еще не полоскала?

— Я только что пришла.

— Чего же вы так задержались в коптильне?

— Ты же сам знаешь… Пока приберешь, пока что, а время летит…

— Да, да, случается. Редко же тебя приходится видеть. Ты стала такой гордой… Ну, когда так, покойной ночи. Не сердись, что я задержал тебя.

Оскар услышал тихий вздох, но никто нему не ответил. Незачем было стоять тут дольше. Тяжело шагая он удалился, исчез в темноте.

«Все-таки придется поговорить с Робертом, — думал он. Что-то темное и мрачное зрело в его груди, недобрым предчувствием ложилось на сердце. — Но сейчас он уже спит. Придется мне подождать до утра».

Залаяла собака, вдали блеснул из растворенной двери свет, и снова все погрузилось в темноту. Только одна девушка прохаживалась по берегу лимана. Иногда она останавливалась, вглядывалась в часики и прислушивалась. Дождь все усиливался, она промокла до костей.

Зента еще сдерживалась, кусала губы… Но у нее уже не стало сил — и она разрыдалась. В такой поздний час никто не выходит из дому. Она могла сколько угодно плакать и безумствовать, некому было ее услышать.

Но Роберт не спал. У него сидели Анита и Рихард, они болтали о достопримечательностях прошлого сезона в столице. Все согласились на том, что маловато было гастролей иностранных артистов. Не приехал Крейслер[19], Шаляпин пел в Париже, а Галли Курчи[20] не могла расстаться с Америкой. Рига от этого очень проиграла.

Лидия мало понимала в этих разговорах и больше молчала, а когда пришел Оскар, она вышла в кухню и спросила, что за крики слышались под вечер с моря.

— Там какая-то моторка врезалась в невод, — ответил Оскар. — Наверное, первый раз в наших краях.

Он присел у плиты и начал снимать сапоги.

— Совсем никуда не годятся, текут, как сито, — обратился он к отцу, который сидел тут же у окна и читал газету. — Весь день ходишь с мокрыми ногами.

Старый Клява что-то пробормотал, не поднимая глаз от газеты. Оскар перевернул один сапог вниз голенищем — вода струей полилась на пол.

— Ну взгляни, разве это сапоги? А вода становится все холоднее.

Отец нехотя оглянулся.

— Да, сапоги неважные, — сказал он. — Давно пора справить новые. Да вот откуда денег взять! Ты сам знаешь, что сейчас Роберту надо будет вносить за ученье. Пятнадцатого срок по векселю за сети — опять подавай. Волость тоже требует налог. Прямо ума не приложишь, откуда взять.

Оскар согласился. С сапогами можно подождать до холодов.

— Почему ты сегодня так поздно? — спросила Лидия. — Ваши давно уже вернулись. Я была на дворе и слышала, как Дунис разговаривал с Баночкой.

— Дела немного задержали, — ответил Оскар, не глядя на сестру, но Лидия не сводила с него глаз. Вдруг она рассмеялась:

— Не знаю, правда это или нет, но говорят, будто тебя встречают с девушками.

— Кто же это говорит?

— Да все. Тебя видели на том конце улицы. Вильма Осис у своих ворот замечала. Ох, и умеете вы представляться! Ты-то уж всегда был такой, но чтобы Зента…

И Лидия снова засмеялась.

— И будто бы ты подарил ей часики на конфирмацию.

Оскар покраснел. Старый Клява сразу же отложил в сторону газету.

— Часики? Какие еще часики? — переспросил он Лидию.

— Ну, дамские часики, с цепочкой, чтобы на шее носить.

Клява взглянул на Оскара.

— Вот как, ты уж начал часы раздаривать. Смотри, как бы тебе тоже не сделали подарка.

Лидия покраснела и ускользнула в комнату к Роберту. Но Клява уже разошелся:

— Это что за новая мода — дарить часы! В мое время таких штучек не выкидывали. Сколько же они тебе стоили?

— Что? — спросил Оскар.

— Эти самые часы, которые ты подарил девчонке.

— Да уж я точно не помню.

— Может, двадцать латов?

— Может и двадцать…

— А то и все тридцать?

Оскар не стал отвечать. Он повесил над плитой мокрые сапоги, снял куртку и тогда только обернулся к отцу. Старый Клява раздраженно ворчал:

— Деньги в доме нужны до зарезу… У самого сапоги проносились… Что она, не могла обойтись без этих часов?

— Откуда взялись тут бутылки? — спросил Оскар, показывая на ящик с пивными бутылками. — Праздник здесь какой-нибудь справляли?

— А, бутылки? Да это все выдумки Рихарда. Привязался ко мне, дал денег, вот и пришлось съездить.

— И он все это выпил один?

— Разве он оставит в покое! Пришлось и нам с Робертом за компанию…

Оскар прекратил расспросы, но и отец больше не старался узнать стоимость часов. В душе он рассердился на женщин — не могли убрать ящик подальше… И надо же было Оскару его увидеть!

Поужинав, Оскар остался сидеть за столом, благо никто его больше не допрашивал. Из-за двери он слышал голос Аниты. Можно бы зайти к ним, но что-то мешало ему подходить к Аните, когда возле нее был Рихард, — этот человек не нравился Оскару, он не понимал, как Анита могла болтать с таким.

Он просидел до тех пор, пока в комнатке не задвигали стульями и не открылась дверь. Анита попрощалась и пошла домой. Роберт хотел ее проводить, но она отказалась.

— Далеко ли здесь идти! Да и собаки меня знают.

Проходя мимо Оскара, она протянула ему руку:

— Тебя уж совсем не видать. Стал, наверное, настоящим властителем моря.

И, улыбнувшись, она вышла, прежде чем Оскар успел что-нибудь ответить. Но ему стало так хорошо от этих мимоходом сказанных слов, от ее теплой улыбки и прикосновения руки… Это было предназначено ему, только ему, она Роберту никогда так не улыбалась.

Роберт на минуту подошел к Оскару. Справившись об улове и вечерней выручке за лососей, он таинственно усмехнулся и похлопал Оскара по плечу:

— Ты прямо-таки стал заправским дон Жуаном! Вот уже о ком нельзя было этого подумать.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросил Оскар.

— Я-то что! Люди, люди болтают. У тебя, говорят, свидания каждый вечер, тебя часто видят в обществе какой-то блондинки. Ну, ну, не корчи, пожалуйста, свирепой физиономии, что я такого сказал? Да так и следует, для этого и на свете живут. Мне теперь ясно, что тебе тоже больше нравятся блондинки, чем брюнетки.

Еще раз похлопав по плечу Оскара, Роберт улыбнулся и ушел в свою комнату.

«Что все это значит? — спрашивал самого себя Оскар, лежа в постели. — Что опять здесь затевается?»

Двусмысленные намеки на какие-то похождения, давешняя болтовня Лидии, благожелательный интерес брата к какой-то несуществующей тайне встревожили его. У него самого возникли кое-какие подозрения, но до того странные и горькие, что он боялся о них думать. Как дым, предупреждающий об отдаленном пожаре, они могли и рассеяться, но могли угрожать и подлинной опасностью.

5

Во всех дворах обсуждали связь Оскара и Зенты. Как вылитое в воду масло, новый слух быстро распространился по округе. В коптильне женщины пытались выведать что-нибудь у Лидии, но та только краснела, опускала глаза и ничего не отвечала. Оскару не давали покоя любопытные товарищи. А поселковые девушки не переставая говорили об ожидаемых последствиях: кое-что уже стало заметно, да и глаза Зенты выдавали ее.

Как это ни странно, родные Оскара сами распространяли эти сплетни как только могли. Роберт всюду отпускал шуточки по поводу ночных похождений брата, Лидия каждый вечер сообщала Оскару о новых слухах, которые занимали в это время помыслы чешуян. Все приходили к выводу, что у Оскара сейчас появились обязанности по отношению к Зенте, раз уж они оба зашли так далеко. Он понимал, что это все означало, но ничего не говорил.

В один из ближайших дней Роберту принесли записку:

«Буду ждать тебя сегодня вечером в том же месте. Если не придешь, тогда кое-что случится. Я больше не выдержу».

Роберт задумался.

— Вот что, дружок, — обратился он к мальчику, который принес записку. — Скажи тому человеку, который тебя прислал, что я не понимаю, чего ему от меня надо. И больше чтобы меня не беспокоили.

Мальчик ушел.

— Просто понять не могу, что за фиглярничанье, — разговаривал сам с собой Роберт. — Какие-то записочки, угрозы… Нет уж, пусть лучше она оставит меня в покое.

Он никуда не пошел. Он все обдумал и теперь чувствовал себя в безопасности: против него не было ни одной улики. Вот что значит действовать с умом! Весьма кстати пришлась и пущенная им сказка о связи Оскара с Зентой. Все приняли это за чистую правду. Да и как же иначе: разве они не встречались раньше, разве зимой Оскар не подрался с Эдгаром из-за девчонки? Лидия уже гладила белье Роберту; еще несколько дней, и он — в столице. Будущим летом он получит должность и совсем сюда не приедет. А там, со временем, все успокоится.

Итак, он не пошел. Весь вечер он пел и насвистывал в своей комнатке, словно на него налетел приступ безудержной веселости. Но когда хлопала наружная дверь, он на минутку затихал и прислушивался.

На следующий день Роберт вышел из дому прогуляться. Он больше не боялся, что с ним кто-нибудь заговорит на улице. Пусть только попробует!

Вечером Роберт услышал от сестры, что Зента не пришла в коптильню, и вздохнул свободнее: ну, теперь по крайней мере все упорядочится.

Зента не пришла и на следующий вечер. А на третий день вдова Залита обходила все дворы, спрашивая, не видел ли кто-нибудь ее дочери: накануне она ушла в коптильню и до сего времени не вернулась.

Никто ее не видел. Люди начали справляться друг у друга, доискиваться следов.

Эта весть не удивила Роберта, он как будто пропустил ее мимо ушей, тем более что сейчас был занят другим: перед отъездом он решил устроить прощальную вечеринку. Рихард еще раз послал за выпивкой, и вечером в доме Клявы началось веселье. Пришли Эдгар с Анитой, Вильма Осис и Кристап Лиепниек. Сдвинули к стене стулья, завели патефон, и начались танцы.

Роберт пил больше других. Никогда еще не видели его в таком ударе. Он весь вечер вертелся, как бес, откалывал разные коленца, во время танцев нашептывал девушкам двусмысленные остроты, хохоча над их смущением.

Оскар вернулся домой раньше обыкновенного.

— Здорово, брат, — поспешил ему навстречу Роберт. — Вот, выпей кружку пива и приглашай скорей нас на свадьбу! Когда же ты ее справишь? Не заставляй ждать так долго.

Оскар даже не взглянул ни на брата, ни на гостей. Все с любопытством следили за ним в открытую дверь комнаты. Когда он нечаянно поднял глаза, то встретил пристальный, тревожный взгляд Аниты. Она смотрела на него не то вопросительно, не то грустно.

Роберт напрасно ждал, что Оскар примет от него поднесенную кружку пива. Но упрямство брата его не обескуражило — наоборот, он еще больше раззадорился.

— Ну, уж если тебе так не хочется, не пей, я приставать не буду, — сказал он. — Но ты все же счастливчик, тебе можно позавидовать. У твоей невесты сундук полон приданого. Да и какого приданого! Я здесь кое от кого слышал…

Девушки отворачивались, чтобы скрыть улыбки, парни задыхались от хохота. Только Анита не смеялась. Побледнев, она отошла в сторону и стала смотреть в окно.

Оскар привел себя в порядок, поужинал и вышел из дому, чтобы избавиться от шуток Роберта.

Почему он не заставил замолчать брата? Стоило сказать одно только слово, и у Роберта пропала бы всякая охота зубоскалить. Но он не сказал. Почему? Чего он еще ждал? Ведь там была Анита, она все слышала — сейчас она бог знает что думает о нем…

«С Робертом поговорю позже, когда гости разойдутся», — решил Оскар.

А как же Анита? Что же в конце концов творилось у нее в сердце? Мог ли он надеяться на невероятное? Об их отношениях еще не было сказано ни слова; да и были они до того неопределенными, что Оскар все время жил в состоянии мучительной неизвестности. Она всегда дружила с ним, всегда была приветлива и не стыдилась его ни в чьем обществе. Однажды они сидели на дюнах, укрывшись пиджаком Оскара, близко-близко друг к другу… И все же это могло оказаться ошибкой. Анита могла уехать, скрыться с его глаз, раствориться в толпе чужих людей. Появится у нее кто-нибудь, и тогда некому будет вспоминать об одиноком парне-рыбаке.

Было еще светло. То и дело навстречу ему попадались люди, но Оскар нуждался в одиночестве. Так невыносимо тяжело было бремя его дум, что он больше не владел собой.

«Я не могу потерять ее… Что тогда станется со мной? Буду по-прежнему работать, есть, одеваться. Потом начну стареть — зубы выпадут, поредеют волосы. Но всю жизнь во мне будет говорить чувство чего-то несбывшегося, на всю жизнь останется какая-то пустота».

Потрясенный до глубины души, полный отчаяния и жажды борьбы, он бродил, не находя себе покоя; то присаживался, то снова вскакивал и бежал дальше, При воспоминании о бесстыдной выходке Роберта он невольно сжал кулаки.

— Это он нарочно так говорил при Аните. Он хотел меня унизить в ее глазах, хуже того — выставить каким-то соблазнителем! Анита сейчас думает обо мне самое дурное.

И вдруг ему все стало ясно, собственная судьба предстала в ином, новом свете. Какое место занимал он в отцовской семье? Вся семья жила трудом Оскара. День-деньской работал он не покладая рук, уходил рано, возвращался поздно; то он был в море, то ставил мережи на Зальупе. Как бы он ни отмывал руки, сколько бы ни старался, они все равно оставались жесткими, как береста. А брат изучал науки и проводил время в корпорациях, вкусно ел и хорошо одевался; сестра не знала, каким нарядом удивить подруг на очередной вечеринке; отец — мудрый с виду старик, на деле порядочный хвастун и лентяй — постоянно пропадал в волостном правлении и ежедневно напивался; в доме гостил лодырь, который сам слонялся без дела и Роберта сбивал с пути… Ведь он вовсе не жаловался, что ему ничего не достается; он с радостью помогал брату, без малейшего чувства горечи отказывался от своей доли, лишь бы у Роберта было всего вдоволь, лишь бы он не утруждал себя занятиями, не зачах бы. Но когда тот, приехав на отдых, пользуется этим временем, чтобы соблазнить девушку, а потом взваливает на брата последствия подлого поступка, как это можно стерпеть?

Какая-то неведомая, новая сила росла в нем и искала выхода. Самолюбие проснулось в бесправном работнике, заставило его выпрямиться во весь рост. Мало того, теперь он сам был готов нападать!

Оскар обошел поселок со стороны леса и очутился у реки. Начинало темнеть, от близости воды стало свежее.

— Поглядим, где поглубже, а потом спустимся по течению… — услышал Оскар чей-то голос. Какие-то два человека забрасывали небольшой неводок и втаскивали его в лодку.

— Нет, здесь мы ничего не найдем, — сказал один из них.

— Тогда спустимся пониже, но все-таки должно быть где-то возле этого места…

Они снова забросили невод и, видимо, ничего почти не вытащив, выкинули за борт водоросли и мелкую рыбешку. Заинтересовавшись, Оскар подошел ближе. Это был Екаб Аболтынь и Индрик Осис. Он поздоровался с ними и удивленно спросил, что они здесь делают.

— Если вы на щуку рассчитываете, то подавайтесь ближе к кустам. Здесь ничего путного не найдете.

Оба парня переглянулись. Потом Индрик сказал угрюмо:

— Может, кое-что и найдем.

— Ты бы лучше ушел отсюда. Тебе здесь не место, — добавил Екаб.

Они отвернулись и больше не обращали внимания на Оскара.

Ничего не понимая, он продолжал стоять на берегу. Что это значит, почему они так разговаривают с ним? Парни еще раз забросили невод и осторожно, полегоньку подтягивали его к лодке. Вдруг они тревожно переглянулись и кивнули друг другу.

— Тащи легче, чтобы не упустить! — крикнул Индрик.

— Я тоже чувствую по тяге, что достал, — ответил Екаб.

Невод тихо подходил к лодке; парни уперлись ногами в борт и потащили изо всей силы. Тогда Индрик нагнулся, опустил руку в воду и, что-то нащупав, снова кивнул Екабу. Тот сел на весла и подвел лодку к берегу, где стоял Оскар.

— Ты еще не ушел? — крикнул Индрик. — Не ожидал я от тебя такого бесстыдства.

— Да в чем дело? — удивился Оскар.

— Ну, когда так — подойди и взгляни, что мы вытащили!

Невод был уже на берегу. Оскар нагнулся. В тине и водорослях, облипшее личинками пиявок и ракушками, лежало тело Зенты. Пряди мокрых волос закрывали лицо, часики — подарок Оскара — висели на шее. Окоченевшие руки сжимали пучки водорослей.

Все молчали. Оба рыбака исподлобья наблюдали за Оскаром. Ужасная, неотвратимая тяжесть легла на него: его считали виновником…

— Уйди отсюда! — приказал ему Индрик, и он послушался, как ребенок. Смущенно взглянул на мертвое лицо Зенты и ушел. Отойдя от берега, он остановился и вдруг застонал от муки.

— Это не может остаться безнаказанным! — задыхаясь, крикнул он. Жалость к девушке сливалась в его сердце с безумной злобой на брата. Страшный в своей решимости, направился Оскар к дому. Он шел крупными шагами, не оглядываясь по сторонам. Было уже поздно. На улице его никто не остановил. Окна дома были раскрыты, оттуда вырывался хаос звуков: смех, звон посуды, дребезжание патефона и шарканье ног. И из этого хаоса раздался воинственный возглас Рихарда Линде:

— Дорогу молодежи! Она несет на своих плечах будущность человечества!

6

Молодые люди танцевали. По очереди то один, то другой заводил пружину и менял пластинки, пока остальные кружились и шагали по просторной комнате. Время от времени танцующие отдыхали, вытирали пот и охлаждали разгоряченные лица у открытого окна.

Во время одного такого перерыва и пришел Оскар. Анита чуть вздрогнула, но тут же отвернулась с безразличным видом и что-то спросила у Рихарда. Они начали оживленный разговор; Анита часто смеялась; но в ее смехе не было веселости.

Оскар даже и не заметил ее. Ни на кого не глядя, он подошел к Роберту и положил руку ему на плечо.

— Выйдем на минутку, — сказал он тихо. — Мне надо с тобой поговорить.

Роберт стряхнул его руку, продолжая рассказывать Вильме о частной жизни какого-то поэта:

— Вот так живет современный свободный человек, не признающий предрассудков и прогнивших традиций!

— Выйдем, — сказал еще раз Оскар и потянул брата за плечо.

— Перестань! — нетерпеливо проворчал в ответ Роберт. — Ты же видишь, что я занят разговором. Мадемуазель Вильма, а вы какого мнения на этот счет?

— Не знаю даже, это так странно, — пролепетала девушка, покраснев и от поразившего ее воображение рассказа, и от оказанного ей внимания. — Конечно, им так можно, потому что это они, но если бы кто из нас позволил себе…

Вдруг все затихли, удивленно уставившись на братьев. Оскар взял брата за локоть, коротким железным рывком поднял его на ноги и, как мальчишку, повел к двери. Побледнев, хотя все еще продолжая улыбаться, Роберт пытался высвободить свой локоть, но пальцы Оскара вцепились в него, как клещи.

— Смотрите, я, кажется, стал жертвой какого-то фокуса! — пробормотал все с той же вымученной улыбкой Роберт. — Интересно, куда он меня ведет?

Но никто не засмеялся в ответ — слишком мало походило это на шутку.

Не отпуская Роберта, Оскар тщательно прикрыл за собой дверь, потом без всяких объяснений схватил брата за грудь и начал трясти. Молча, не спуская взгляда с Роберта, он бросал его из стороны в сторону, как собака схваченную зубами змею.

— Пусти, пусти, костюм разорвешь! — задыхаясь, шептал Роберт. — Что ты, взбесился?

Оскар не отвечал. Когда у него уставала одна рука, он брал его за грудь другой и в конце концов прижал Роберта в угол к печке.

— Ты рехнулся! — шипел Роберт. — Как тебе не стыдно? Отпусти меня!.. Ты с ума сошел!..

— Закрой пасть, пес! — приказал ему Оскар. — Что ты сделал с Зентой, негодяй?

Роберт, пытаясь освободиться, снова, как щенок, забарахтался в руках Оскара.

— С Зентой? О какой Зенте ты говоришь?

Еще плотнее прижал его Оскар к печке. Он уже еле дышал.

— Здесь была только одна Зента, ты знаешь, о ком я говорю.

— Говори же тише, Оскар. Кричит как сумасшедший. Что подумают гости?.. И отпусти меня…

Оскар бросил его на пол.

— Что ты сделал с Зентой?

— Ты помешался… Я позову на помощь!..

— Зови. Пусть все узнают, что ты за человек.

— Ума не приложу, с чего ты это вообразил… Я и не знал толком никакой Зенты. Если ты ревнуешь, то привязывайся к кому-нибудь другому.

— Молчать! Ты обманул ее!

— Ничего подобного! Я не имею обыкновения сходиться с невестами рыбаков… Кто это видел?

— Что ты говорил ей летом у старого карбаса?

— У карбаса? Какой карбас, что ты фантазируешь? Тебе кто-то наплел черт знает чего…

— Я сам слышал своими ушами. Ты обещал жениться на ней.

Теперь наступило молчание. Из соседней комнаты тоже не доносилось ни звука — там, наверное, прислушивались. Роберт оправил измятую теннисную рубашку. Крупные капли пота скатывались с его лба и носа. Вдруг он с презрительным видом повернулся к Оскару.

— Значит, ты шпионил? Нечего сказать — достойное занятие!

— Никогда не мешает присмотреть за негодяем…

— А какое тебе дело до этого? Ты ведь не запретишь мне сходиться, с кем я захочу?

— Да знаешь ли ты, что произошло? Из-за твоей подлости она нашла свой конец на дне Зальупе. Ты виноват в ее смерти, ты — убийца!

Безумная ярость снова овладела Оскаром. Он снова встряхнул брата и изо всей силы швырнул через всю кухню к двери. Она открывалась внутрь и поэтому не распахнулась, но тяжелый удар заставил затрястись стены; на полках зазвенела посуда, а кот испуганно юркнул на печку.

Встревоженные шумом, в кухню выскочил старый Клява, мать и Лидия. Женщины сразу подняли крик:

— Уймись, уймись, сумасшедший! Что ты делаешь!

— Отпусти его, Оскар! — крикнул отец. — Сию же минуту отпусти, я приказываю.

По лицу Роберта текла кровь.

Дверь в комнату так и осталась открытой, и гости очутились в неловком положении, им пришлось стать свидетелями семейного скандала. Рихард пытался занять остальных каким-то анекдотом, но никто его не слушал, да и сам он больше следил за происходящим, чем за нитью рассказа.

Анита, повернувшись спиной к остальным гостям, смотрела в окно. Но и она чутко прислушивалась к каждому слову, ни одного не пропустила.

— Ты окончательно потерял рассудок! — кричал отец. — Отпусти же мальчишку, ты его задушишь! Не видишь, как он посинел?

— Беды большой не было бы, — выпалил Оскар и оттолкнул брата.

— С чего это ты разбушевался! — продолжал кричать отец. — Ну, чего ты на него напал? Думаешь, я это тебе так оставлю?

Оскар стоял со сжатыми кулаками, подавшись вперед всем телом; казалось, он вот-вот бросится на отца. Вдруг он нервно засмеялся:

— Не оставишь? Ха-ха-ха! Как будто это в твоих силах!

— Да что здесь такое творится? — спросил Клява. — Если у тебя нет больше уважения к родителям, изволь объяснить хоть, с чего ты так неистовствуешь?

— С чего? Просто я проучил негодяя, ядовитую гадину, замызганную грязную тряпку, которая брызжет на всех помоями… И еще вот что я скажу. Пусть этот человечишка, называемый моим братом, сейчас же убирается вон отсюда! Чтобы до утра он был как можно дальше от этого дома… И на мою помощь пусть он больше не рассчитывает!

— Да образумься же наконец, чего ты кричишь? — вмешалась мать. — Ну, повздорили между собой, — разве это впервые случается… Нельзя же сразу так… Если Роберт и сделал что плохое, можно еще исправить…

— А может он вернуть человеку жизнь? — выкрикнул Оскар, глядя в упор на мать.

— Ты уж начинаешь шутки шутить, — растерянно пробормотал старый Клява.

— Спросите Роберта, он не хуже меня знает, в чем дело…

Все замолчали.

— Я еще раз говорю: пусть Роберт собирает пожитки и отправляется в путь. И чем скорей, тем лучше…

— Мало ли что ты скажешь, — выпрямившись во весь рост, перебил его отец. — А я говорю, что Роберт останется здесь до последнего дня каникул.

— И этот господинчик… — продолжал Оскар, кивнув на дверь комнаты, — он здесь достаточно болтался, а теперь пусть собирает вещи и отправляется домой. Это ему не пансион для бездельников, здесь живут работяги. Здесь все должны работать.

Старый Клява от ярости чуть не потерял дар речи.

— Ну, это уж… Это уж чересчур! — побагровев, выкрикнул он. — Он говорит так, как будто всем домом заправляет! Так этому не бывать! Не бывать, пока я здесь хозяин! Господин Линде — наш гость, он может здесь жить, сколько ему заблагорассудится.

Оскар спокойно посмотрел на отца.

— Ты напрасно думаешь, отец, что и впредь будешь распоряжаться мною. Теперь начнутся другие времена! Я буду жить по-своему, своим умом. Кем я был для вас всю жизнь? Сыном? Нет, не сыном, а рабочей скотиной, даровым батраком! Больше этого не будет!

— Ты бы получил в наследство дом, — сказала мать.

Оскар засмеялся.

— Дом? Со всеми долгами в придачу? Нет уж, не надо мне никакого наследства. Я хочу жить, как другие люди. Мне двадцать шесть лет, а что я видел за свою молодость? Э, да что там, говорить только не хочется!

— Роберт останется здесь, — изрек отец, не обращая внимания на слова Оскара.

— Тогда, может быть, мне уйти? — спросил Оскар.

— Да будет так! — выкрикнул, задыхаясь от гнева, отец. — Если тебе здесь не нравится, можешь искать себе дом в другом месте! Но Роберт останется, раз я так сказал.

Наступила тишина. Мать и Лидия суетились возле Роберта, успокаивая и оглаживая его. Выпрямившись во весь рост, посреди кухни стоял отец, крепкий, складный старик, такой величавый и — ленивый. Оскар на мгновение словно окаменел. Потом что-то дрогнуло в его побледневшем лице, точно по нему пробежал отблеск какой-то решительной мысли. Он поднял голову и твердо посмотрел в глаза отцу.

— Хорошо, тогда я ухожу, — сказал он и медленными шагами прошел в свою комнату.

Пока он одевался и собирал документы, гости Роберта один за другим незаметно выскользнули из дому.

Не взглянув ни на кого и не попрощавшись, Оскар открыл дверь и исчез в ночной тьме. И вдруг словно что-то оборвалось — мать с Лидией заплакали, а отец подошел к двери и крикнул вслед:

— Если ты уходишь, навсегда забудь, что у тебя был отчий дом!

— Постараюсь! — донеслось в ответ.

Роберт угрюмо молчал, Рихард с оскробленным видом укладывал чемодан, женщины плакали, только старый Клява не сдавался. Раз он — глава семьи, патриарх, пусть никто не вздумает восставать против его власти, мятежникам здесь нет места!..

— Чего воете! — прикрикнул он на женщин. — Никуда он не денется, некуда ему бежать! Прогуляется по свежему воздуху, пока голова не остынет, и опять станет искать дорогу к дому.

Неизвестно, верил ли он своим словам…

7

Темнота свежей сентябрьской ночи обступила Оскара. Редкие дождевые капли падали на его разгоряченное лицо. Он снял фуражку. Еще не освободившись от власти пережитого волнения, он уже думал гордую думу о дальнейшей борьбе.

— Ладно, я сейчас уйду, но это не окончательно. Мы еще посчитаемся! — обернувшись лицом к темному поселку, он погрозил ему. — Тогда вы не будете смеяться надо мной.

Он вздрогнул. В темноте послышались торопливые шаги. Чей-то голос, чей-то бесконечно милый голос звал его:

— Оскар, это ты?

— Да, — откликнулся он и остановился.

Анита нагнала его. Тяжело дыша от быстрого бега, она схватила Оскара за руку:

— Оскар, куда ты хочешь уйти?

— Куда глаза глядят, куда угодно, только бы не оставаться здесь!

— Ты ведь не надолго? Не на целые годы? — спросила Анита охрипшим вдруг голосом.

— Нет, не очень надолго.

— С чего же ты хочешь начать?

— С борьбы. Словами здесь ничего не достигнешь. Когда я говорил, они смеялись, но теперь я начну действовать.

Анита все время держала руку Оскара. Когда-то, давно, он сам так же вот задержал ее руку. Он чувствовал, как дрожала девушка.

— Да, тут ничего не поделаешь. Мне надо уйти отсюда.

Очень тихим голосом, отвернувшись в сторону, Анита спросила:

— А если бы кто-нибудь пошел с тобой? Тогда тебе стало бы легче?

Он задрожал. Какое это счастье, уйти рука об руку с любимым человеком, никому ничего не сказав, и начать жизнь где-нибудь далеко отсюда! Неужели это ее слова?

Оскар ждал, что Анита скажет еще что-нибудь, но она молчала.

— Я еще не знаю… — начал он тогда. — Это будет трудное время. Может случиться, что меня совсем заклюют. Меня ведь никто жалеть не будет.

— Да; да… — согласилась она. — Я только так сказала… может, ты что-нибудь особенное подумал?

Она отпустила руку Оскара и туже стянула на груди платок.

— Что-то я хотела сказать, — начала она опять. — Да, так куда же ты сейчас пойдешь?

— Пока недалеко, только в Гнилуши. На первых порах, может, примет зять. Позже… Ну, тогда будет видно.

— Значит, тебя можно будет иногда встретить и на нашем берегу?

— Возможно. Но если меня там примут не очень охотно, то…

Анита круто повернулась к нему.

— Что тогда?

— Мне не раз приходило на ум поискать работы на пароходах. У меня есть несколько знакомых штурманов. Можно бы на несколько лет уйти в море.

— Конечно… Ты бы мог… — прошептала Анита, у нее снова перехватило голос. — Но что тогда будет с твоими проектами? У тебя столько задумано.

— Да, придется немного подождать, пока я не вернусь.

Они замолчали.

— Я не понимаю, почему ты до сих пор не поговорил с отцом, — снова заговорила Анита. — Он бы тебе помог, я в этом уверена.

Оскар закусил губу.

— Возможно…

— Ты что-нибудь имеешь против него?

— Нет, что мне против него иметь?

— Тогда кто же мешает тебе обратиться к нему? Я знаю, тебе понадобятся средства, без денег ведь в наше время ничего нельзя начать. Может быть, тебе стыдно просить?

— Я не стыжусь, но… это неудобно. — Оскар пристально взглянул на девушку. — Если бы это был кто другой, я бы давно поговорил. Но это — твой отец. Тогда обо мне всякое могут подумать.

Анита взволнованно засмеялась:

— Он еще выдает себя за борца, а сам боится, что его станут подозревать, — и уже потише добавила: — А тебя разве пугают эти подозрения? Ты боишься?.. Меня?..

Оскар становился все сумрачнее.

— Боюсь, как бы меня не испугались…

Внезапно, будто рассердившись, он шагнул к девушке — она очутилась у него в объятиях. Крепко обхватив ее плечи своими лапами, он сердито глядел на нее.

— Какого черта ты меня морочишь, Анита?

— Я вовсе не морочу, — спокойно ответила она.

— Смотри, я ведь могу что угодно подумать!

— Кто тебе не велит? Я вижу, ты не особенно высокого о себе мнения. Иначе бы ты не сомневался и не умничал столько времени. Нагнись-ка немного, у тебя там что-то на виске.

Он наклонил голову. В следующий миг что-то обожгло его лоб. Торопливый поцелуй — и Аниты уже не было возле него. В темноте прозвучал ее голос.

— Не ходи за мной! — крикнула она. — Теперь ты мой должник, должником и уйдешь отсюда. Теперь я спокойна — ты скоро вернешься!

— Подожди немного! — звал он ее. — Нам надо рассчитаться сейчас.

— Ничего, подождешь до следующего раза.

— Тогда я уйду на пароходе в море!

— Никуда ты не уйдешь! Теперь ты никуда не уйдешь, я знаю!

Она была права. Теперь Оскар не пошел бы туда, где ее не было. Он знал, чем она для него стала…

Залаяли встревоженные собаки. За дюнами ревело море, моросил мелкий дождик, кругом было темно. Но уходящему из родного поселка Оскару эта темень совсем не казалась мрачной. В груди он нес факел нового счастья.

1

Ольга, старшая сестра Оскара, была женой зажиточного гнилушанина Петера Менгелиса. Ему принадлежал в поселке самый лучший полутораэтажный дом; он состоял пайщиком в нескольких рыбачьих артелях, и клеть у него была полным-полна рыболовных снастей. В Гнилушах Петер Менгелис первым из рыбаков приобрел моторную лодку и начал строить дачу в ближнем курортном поселке.

Поздним вечером усталый Оскар подошел к дому зятя и постучался. Менгелисы еще не ложились: в окнах горел свет, доносился хор голосов, певших что-то церковное. Немного подождав, Оскар постучался сильнее и выразительно кашлянул, но никто не откликнулся. Пение продолжалось.

Оскар вошел в кухню. Там никого не было. Керосиновая лампа горела слабым красноватым пламенем, не освещая темных углов.

За стеной пели хорал. Теперь Оскар сообразил, что там собрались для богослужения сектанты со всего поселка. Петер Менгелис считался у них за главного.

Оскар присел к большому кухонному столу и стал прислушиваться. Среди мужских и женских голосов можно было различить и детское щебетание. Послушать проповедь пришли целыми семьями, так как из Риги прибыл один из лучших сектантских проповедников — брат Теодор.

Сейчас же после хорала брат Теодор произнес проповедь. У него был мягкий, юношеский голос. Собравшиеся не спускали глаз с круглого, в красных прожилках, лица проповедника. Это был довольно приятный мужчина лет тридцати пяти, с полным ртом золотых зубов, несколько пухловатый, но очень подвижной.

Брат Теодор прочел вслух текст из евангелия от Луки, закончив следующими словами: «Смотрите же за собою, чтобы сердца ваши не отягчались объядением, и пьянством, и заботами житейскими и чтобы день тот не постиг вас внезапно; ибо он, как сеть, найдет на всех живущих по всему лицу земному…»

После этого началось толкование. Собравшиеся узнали, что согласно пророчествам и совершившимся знамениям Судный день уже не за горами. Пусть каждый будет наготове… И если у кого есть прегрешения, тот может их искупить — вернувшиеся на путь праведный не будут отвержены.

Долго и пространно говорил брат Теодор. После проповеди последовало пение, а затем гнилушане начали громко каяться в грехах. Сначала Оскар услышал голос зятя. Дрожащим голосом, почти со слезами, Петер Менгелис рассказывал:

— Дорогие братья и сестры! Все вы знаете, каким я был раньше последним лодырем и пьяницей. Я не пропускал ни одной корчмы, чтобы не зайти в нее, я спустил все, что у меня было, и часто проводил ночь под забором. Люди, проходя мимо, насмехались надо мной. Я сокрушался лишь о мирских благах, никогда я не был доволен тем, что имел. Но вот с глаз моих спала пелена, я прозрел и постиг, сколь неразумна была такая жизнь. Я переборол свои вожделения, и победил их, я стал обращенным. Сейчас я не пью, всего мне хватает, и труд мой всегда осенен благословением господним. До конца дней моих я буду хвалить господа!

За Петером последовали другие. Некоторые каялись публично в первый раз, эти рассказывали со смущенным видом: о своих грехах они предпочли бы промолчать. Но вот вышла старая Аболтиене; задыхаясь от рыданий, осуждала она свою прошлую жизнь. Ее смирение всех растрогало, примеру ее последовали другие женщины. Одна за другой выходили они вперед, говорили все громче, каялись все откровеннее. Экстаз самобичевания овладел людьми. Комната наполнилась истерическими всхлипываниями, дети плакали, взрослые вздыхали.

Оскару стало невтерпеж слушать их.

Затем опять все утихло. Голос проповедника журчал спокойно и ласково. Он призывал жертвовать на миссионерскую работу. В далеких южных странах живут народы, которые никогда еще не слышали слова божия. Несчастные чернокожие! Пребывая в греховном неведении, они поклоняются животным, силам природы и солнцу; деревянные идолы окружают их жилища, они почитают обезьян и змей. Бедные чернокожие!

Петер Менгелис обходил собравшихся с подносом и собирал пожертвования. После этого брат Теодор стал рассказывать, как трудно приходится миссионерам и в своей стране: на все нужны деньги, большие деньги, без денег ничего нельзя начать. И еще раз Петер Менгелис обошел собравшихся с подносом. Но брат Теодор дал понять, что это еще не все. Только на днях вышло несколько новых книг, где ясно и понятно рассказано, что произойдет в Судный день и по каким знамениям можно будет вычислить срок его наступления. Это «Ключи тысячелетнего царства мира», хороший перевод сборника проповедей Сперджена и другие полезные издания…

Развернулась бойкая торговля. Казалось, что за стеной разложил товары коробейник.

Оскар больше не слушал. Усталый и безразличный ко всему, он ждал, когда появится кто-нибудь из хозяев, хотя трудно было рассчитывать, что собрание кончится скоро. Снова раздалось песнопение. Тогда в кухню вошел шестилетний первенец хозяев — Янит. Он хотел пить и искал ведро. Напившись, он заметил Оскара и, немного дичась, подошел к нему.

— Дядя Оскар, ты тоже пришел петь? — спросил мальчик. — А мы скоро кончим, тебе надо было прийти пораньше.

— А мама тоже поет? — поинтересовался Оскар.

— Да, мама и меня научила, я знаю уже два стишка. Я тоже сейчас пел.

— Какой ты молодчина. Жалко, что у меня нет с собой конфет.

Янит с любопытством разглядывал дядю.

— Ты не можешь позвать сюда маму? — спросил Оскар. — Скажи ей, что дядя Оскар пришел. Только тихо скажи, чтобы другие не слышали.

— И папа чтобы не слышал?

— Папу тоже позови.

Мальчик выскользнул за дверь. Не прошло и минуты, как в кухню торопливо вошла Ольга.

— В чем дело, Оскар? — спросила она, не поздоровавшись. — Не случилось ли какого несчастья?

Появление брата в такой поздний час ее сильно встревожило.

— Нет, ничего особенного не случилось.

Сестра успокоилась, но теперь в ней заговорило любопытство.

— Ты ведь неспроста пришел?

— Я пришел, чтобы остаться здесь. Конечно, если только вы меня примете.

Ольга удивленно посмотрела на брата.

— Переночевать?

— Нет, думаю побыть подольше. Несколько месяцев, а может статься и всю зиму.

— Как же так? А кто же будет управляться дома, если ты перейдешь к нам?

— Мне неизвестно, кто теперь там возьмется за хозяйство. Меня это не интересует.

— У вас там размолвка какая-нибудь вышла?

— Нет, другое. Мы с Робертом не могли там остаться оба. Одному из нас надо было уйти. Отец выбрал Роберта. Мне больше ничего не остается, как искать себе другое пристанище.

— Что-то непонятно. Наверно, натворил чего-нибудь?

Оскар тяжело вздохнул. Рассказать ей или лучше пусть обо всем узнает от людей? Все равно в их глазах виноватым окажется он, раз некому свидетельствовать в его пользу.

Оскар посмотрел на сестру долгим, пристальным взглядом.

— Если я тебя стесняю или твоему мужу это не по вкусу… В таком случае прошу прощения, что побеспокоил. Может, у Крауклисов мне не откажут.

Сестра замахала на него руками.

— Чего ты губы надуваешь, как маленький? Ни о чем и спросить его нельзя… Разве тебя кто гонит? Подумай сам, каково это слышать: брат ушел из дому! Ведь ни с того ни с сего не могло же это случиться… Ну, раз тебе не хочется, не рассказывай.

Пение прекратилось, и в кухню торопливыми шагами вошел Петер Менгелис.

— Скажи, какой гость, и в такой поздний час! — приветствовал он Оскара. — Что-нибудь стряслось, заболел кто-нибудь?

«До чего они на все смотрят одинаковыми глазами…» — подумал Оскар. Ольга и Петер увидели в нем прежде всего вестника несчастья. Не вдаваясь в объяснения, Оскар напрямик спросил зятя:

— Согласишься принять меня к себе до весны?

Менгелис опешил.

— Разве в своем доме для тебя нет места?

— У меня больше нет дома. Я дал слово забыть о нем.

Опять начались те же расспросы, которыми донимала его Ольга. Оскар понял, что они не успокоятся до тех пор, пока не выведают что-нибудь о случившемся. В нескольких словах он объяснил им, как обстояли дела, не упомянув о своих планах на будущее и совсем умолчав о Зенте.

Менгелис не мог долго задерживаться, так как ему надо было еще раз обойти с кружкой собравшихся.

— Обсудим это позже, когда разойдется народ, — сказал он и ушел к молящимся.

Ольге тоже надо было находиться там, но она боялась, как бы Оскар из-за своей гордости не натворил глупостей: еще убежит, пожалуй, к Крауклисам, а потом про Менгелисов пойдет дурная слава.

Она осталась с братом и попыталась уговорить его.

— Разве кто так делает? — сказала она. — Как же раньше-то мы могли ужиться? Чего нам недоставало в родительском доме? Каждый знал свое дело, всего нам хватало. Кошелек был у матери, а она лучше всех видела, кому что требуется.

— Да, раньше действительно было так. Кошелек был у матери — один на всю семью. А сейчас их два — один у матери, другой у отца, и каждый старается друг перед другом побольше урвать себе. Когда общий заработок шел на общие нужды, я и не прекословил, ну, а что ты скажешь, если на всех работает один человек и про его-то нужды как раз всегда забывают? Больше я не желаю у них выпрашивать, мне такая жизнь надоела!

— Ну, допустим, они тебя и обижали. Все равно ты должен простить им. Главная христианская добродетель…

— Ладно, Ольга, я прощаю им прошлое, и на этом хватит, но пусть никто не думает, что я опять стану бессловесной тварью, какой был все эти годы.

С ним, конечно, не стоило и заводить спор. Впрочем, Менгелис тоже попытался умиротворить его. Он сыпал цитатами из евангелия, но все его красноречие пропало даром, как семя, брошенное на каменистую почву. Оскар терпеливо выслушал все изречения и притчи о прощении врагам, о мире, который приносит благодать, о губительном духе вражды и о блудном сыне, который обошел все земли, ел вместе со свиньями и, претерпев всяческие унижения, снова попал в объятия отца, — но в конце концов прервал зятя решительным вопросом.

— Скажи прямо, могу ли я пожить у вас некоторое время?

И в знак того, что он готов принять немедленный отказ, Оскар поднялся и взял шапку. Он и сам почувствовал, что перехватил через край, но в этот момент действительно готов был уйти, не подумав о том, как это отозвалось бы на его будущем.

Менгелис вздохнул:

— Ну что же, пусть будет по-твоему… Для нас ты всегда желанный гость, живи сколько хочешь.

При этих словах Ольга заплакала.

Оскару отвели место наверху. Там было несколько комнаток и плита; с балкона открывался вид на море. Весь этот этаж предназначался для дачников.

В доме все замолкло, молельщики разошлись, только брат Теодор остался — он согласился погостить несколько дней у Менгелисов. За окнами моросил дождик, осень вступила в свои права.

2

Поселок Гнилуши стоял немного севернее Чешуй, но место здесь было оживленнее: рядом проходило шоссе, а в прекрасном сосновом бору, который начинался тут же за поселком, настроили много новых дач. Рыбаки извлекали из этого кое-какие выгоды. У кого была корова, тот мог не заботиться о сбыте молока, свежую рыбу дачники тоже брали с удовольствием.

Уже третий год какая-то секта устраивала в Гнилушах собрания, дабы спасти грешные души. Из Риги приезжали то в одиночку, то целыми толпами, женщины и мужчины, которые оказывались ясновидящими, проповедниками и даже певцами и музыкантами, ибо улавливание душ начиналось обычно с устройства концертов. Прежде всех на эти собрания пошли жены и дочери рыбаков, а Ольга первая открыто приняла новую веру. В то время ее муж сильно запил, к стыду и огорчению всей семьи, у него уже начались припадки белой горячки. В надежде излечить Петера с помощью новой веры от этого недуга Ольга уговорила его посещать собрания секты. Позже он сам предоставил дом для душеспасительных собраний и вслед за Ольгой обратился в новую веру. И действительно, Менгелис круто изменил нрав: он больше не сквернословил и совсем перестал пить. Жены рыбаков начали ставить его в пример другим; теперь и они старались обратить мужей в сектантов. Из-за их пьянства женщинам приходилось терпеть много горя, и некоторые усматривали в новой вере единственное спасение.

Петер Менгелис и до того, как запил, не знал, что такое лень, а после своего обращения стал на редкость работящим. Чтобы везде поспеть, он трудился день и ночь. Начатая постройка дачи требовала средств, моторная лодка не была еще выкуплена, кроме того, содержание многочисленных рижских гостей, остававшихся у него по целым неделям, тоже чего-нибудь стоило. Значительная часть его заработка уходила на угощение разных проповедников, певцов, музыкантов, сестер и братьев по секте. Тут ведь нельзя было отделаться нечищенной картошкой и соленой салакой, эти гости не отказывались ни от тайменя, ни от жареного петуха, ни от варенья. Это был самый гостеприимный дом, зато Менгелисов высоко ценили в сектантском центре.

Во время своих миссионерских поездок брат Теодор уже второй год аккуратно навещал Гнилуши, где его цитаделью был дом Менгелисов. В нижнем этаже для него была отведена отдельная комната. Здесь он постоянно останавливался, отсюда совершал наезды на ближние и дальние волости. Собеседования он заканчивал поздно вечером и часто возвращался усталым. В таких случаях брат Теодор спал до девяти утра и его сон охранялся всей семьей, как святыня: взрослые унимали расшумевшихся детей и сами ходили на цыпочках, собака не смела лаять.

Первые дни Оскара поразило то благоговейное внимание, которое сестра и зять оказывали проповеднику. Сами они вставали с петухами, целыми днями трудились, как муравьи. Но как только просыпался гость, Ольга бросалась со всех ног из кухни или из хлева прислуживать брату Теодору. То она несла ему теплую воду, то подавала чистое полотенце, то спешила напечь оладьев. Благословенный дом!

Расчесав реденькие волосы, чтобы прикрыть плешь, брат Теодор садился за трапезу. После завтрака он обходил поселок и беседовал с каждым, кто готов был внимать его словам. Ведь, как и всякий человек, он был убежден, что занимается нужным и полезным делом. Он же знал наизусть апокалипсис, а там были открыты все тайны будущего — сроки прихода антихриста и наступления Судного дня. И разве не благоразумно поступал тот, кто заблаговременно старался застраховаться?

Оскар на первых порах обходил его, не желая вмешиваться в чужие дела. Он только не мог смотреть без раздражения на руки брата Теодора. Это были не знавшие работы белые женские ручки, с нежной мягкой кожей.

Уже с первой недели Оскар стал испольщиком в рыбачьей лодке зятя. В ожидании бури они выходили со ставными сетями; если бы юго-западный ветер за несколько дней основательно продрал море, то появились бы и сырть и таймень. Пока же не попадалось ни того, ни другого.

Однажды вечером Оскар завел с зятем разговор о своих делах.

— Если бы у меня были деньги, я бы стал мастерить себе снасти, — сказал он.

— Да ты можешь пока рыбачить с моими снастями! — ответил Менгелис. — Когда разживешься — сочтемся!

— Ну, а если я порву их или пропадут? Ведь ты знаешь, какие осенью бури. Нет, Петер, из этого ничего не выйдет. Вот если бы ты поручился за меня перед торговцами… Я все-таки хочу обзавестись собственной снастью.

Менгелис не особенно обрадовался просьбе Оскара.

— Разве тебе к спеху? У меня в клети полно сетей — рыбачь, с какими только пожелаешь. Мы ведь не чужие.

Кроме того он не был уверен в силе своего поручительства. Самому еще надо и за моторку выплачивать, и погашать заем, сделанный перед постройкой дачи, и выкупить несколько векселей у Гарозы. Но Оскар продолжал настаивать на своем, и, лишь когда он намекнул, что готов обратиться к другим поручителям, зять согласился поговорить с торговцами.

3

Однажды Оскар, приводя на берегу в порядок сети, хватился двух якорей. Пришлось возвращаться домой. Клеть, в которой хранились снасти, была под замком, и Оскар пошел искать Ольгу.

На дворе ее нигде не оказалось. Оскар пошел к дому. Одно окно было приоткрыто, и ветер трепал гардины, концы которых вытянуло наружу. Кисточка бахромы зацепилась за пуговицу куртки Оскара. Он остановился, чтобы высвободить пуговицу, и его взгляд невольно скользнул в окно и дальше, в открытую дверь. Посреди комнаты стоял проповедник, держа в объятиях хозяйку дома, — ничего не подозревая, они безмятежно целовались.

Оскар отвернулся.

«Ну, погодите, голубчики!» — подумал он.

Оскар с грохотом раскрыл и захлопнул за собой дверь и постарался произвести как можно больше шума своими сапогами. К тому же на него напал кашель, долгий, ужасающий кашель, — черт знает, где он его схватил.

В кухню вошла раскрасневшаяся Ольга. Оскар сказал, что ему нужно, и, получив ключи, тотчас же повернулся к двери.

Ольге он ничего не сказал, зять тоже ни о чем не узнал, но в тот же вечер Оскар улучил минуту, когда проповедник остался один, и пригласил его выйти с ним во двор.

— Какую добродетель велит почитать христианская вера? — спросил он проповедника.

Брат Теодор даже опешил.

— Существует много добродетелей, в которых следует преуспевать каждому христианину, — пробормотал он наконец. — Если вы хотите, чтобы я их перечислил, пойдемте лучше ко мне в комнату, у меня там есть кое-какие книги по этому вопросу.

— Нет, меня интересует только одно: нужно ли уважать гостеприимство, оказанное нам хозяином дома, или это только устарелый обычай?

Тут уж и вовсе подозрительно взглянул брат Теодор в глаза Оскару.

— Гостеприимство, вы говорите? Да, это прекрасный обычай. Благословен тот дом…

— …где поганят эти прекрасные чувства, где лодырь находит любезный прием и разбивает семейную жизнь честных людей. Понял наконец, бродяга? Теперь выслушай, что я скажу. Если ты к утру не уберешься отсюда, тогда я поговорю с тобой по-другому.

— Вы, наверно, шутите… — бледнея, промямлил брат Теодор. — Сами-то вы кто такой в этом доме? Насколько мне известно, здесь распоряжаются другие…

Оскар схватил брата Теодора за шиворот и пригнул его почти к самой земле, словно напакостившего щенка. Проповедник как-то сразу съежился и ослаб.

— Ты тут еще разглагольствовать собираешься? — прикрикнул Оскар. — Ну смотри, делай как знаешь, но если завтра утром я еще увижу тебя здесь, то заранее молись богу за свою грешную душу!

Хорошенько встряхнув его еще разок, Оскар отшвырнул в сторону оторопевшего брата Теодора, а сам вошел в дом.

Спустя некоторое время вошел Теодор, с самым задумчивым видом. Оказалось, что его ожидали в другом месте, и он должен немедленно ехать.

— Я бы еще поспел, если бы брат Петер был настолько любезен и отвез меня в местечко, — сказал он.

— Ты сегодня устал, — сказал Оскар зятю, который и в самом деле только что вернулся из Риги. — Давай лучше я отвезу, а ты за это время отдохнешь.

Менгелис действительно выглядел нездоровым.

Такой оборот дела не особенно понравился брату Теодору.

— Мне надо еще дать тебе кое-какие наставления относительно будущих собраний, — сказал он Менгелису. — Мы бы дорогой поговорили… В эту минуту Оскар кашлянул и выразительно посмотрел в глаза проповеднику. — Но раз ты так устал, не надо. Я напишу тебе.

Полчаса спустя он уехал, не успев ничего сказать ни Менгелису, ни Ольге, потому что Оскар все время ходил за ним по пятам.

— Вы получите от меня письмо, — обернулся уже в дверях Теодор.

Что произошло между ними дорогой и как они расстались, про это Оскар ничего не сказал.

4

Через неделю Оскар съездил с зятем в Ригу и приобрел в рассрочку несколько сетей для кильки, пряжу, бечеву, тросы, пробки и балберы[21]. Он целыми ночами просиживал в своей комнатке, занимаясь посадкой сетей и вырезая поплавки. Время летело быстро, надо было торопиться, потому что на отмелях уже заметили кильку.

В это время Менгелис получил из Америки письмо от младшего брата Фреда. Двенадцать лет тому назад тот уехал из дому. В мировую войну он был матросом на английском пароходе, а потом перебрался за океан. Фред писал, что собирается домой, ему надоело скитаться по чужим краям, хочется заняться чем-нибудь на родине.

Вечером в семье Менгелисов занялись обсуждением этой новости.

— Фред, наверно, приедет не с пустыми руками, — сказал Петер. — Прожить столько времени в Америке да чтобы не нагрести долларов!..

— Скажи, а он пьющий? — спросила Ольга.

— Так, немного. Да это неважно, там ведь сухой закон, спиртные напитки запрещены. Фред всегда был парень дельный и умница, уж он сумеет придержать денежку.

— Да, тогда он обязательно должен был разбогатеть… — вздохнула Ольга.

Оскар не принимал участия в семейном разговоре.

— Любопытно знать, чем он здесь займется, — снова заговорила Ольга. — Если он такой богач, то, конечно, на простую работу ему не захочется пойти. Думаешь, станет он себе отмораживать руки возле сетей?

— От такой работы, наверно, давно отвык.

— Или, скажем, браться за тяжелые весла…

— Об этом и думать не приходится!

— Еще вопрос, где он будет жить, — продолжала Ольга. — У нас, конечно, места найдется достаточно, можно уступить ему заднюю комнату или устроить наверху. Только не покажутся ли ему очень тихими наши края?

— Куда же ему еще деваться? — беспокойно заерзал на стуле Менгелис.

— Разве в Риге работы не хватит?

— Сомневаюсь, чтобы он пошел к кому-нибудь служить. Так или иначе, а Фред останется у нас. Мы с ним всегда жили в ладу.

После этого они оба пришли к выводу, что Фред нажил не менее двух миллионов, и стали прикидывать, куда бы повыгоднее пристроить его капиталы.

— Он, пожалуй, заведет себе большой моторный бот с каютой и трюмом, — предположил Петер. — Можно будет на нем отвозить в Ригу рыбу, а оттуда доставлять товары для лавки.

— А вдруг он и сам откроет лавку?

— Определенно. Даже лучше, большой магазин с отделениями — торговля снастями и мануфактурой. Там будет все, что требуется рыбаку: сапоги, смола, ворвань, непромокаемая одежда, пробки, сахар, керосин…

— А бакалейное отделение?

— Я ведь сказал про сахар…

— Если у него будет лавка и мотобот, придется нанять человека — надо же кому-то стоять за прилавком. Тут ему одному не управиться.

— Людей, что ли, здесь не найдется?

— Лучше бы ему жениться. Сам в разъездах, а жена в это время в лавке хозяйничает.

— Года-то у него сейчас самые подходящие… Не нарваться бы только на какую-нибудь попрыгунью. Когда у человека столько денег, от невест отбою не будет.

— Тогда пусть женится на Алисе Крауклис, — сказала Ольга таким тоном, как будто вопрос этот был уже окончательно решен. — Чем Алиса плоха? Девица скромная, на танцы не бегает, в хоре у нас поет. Правда, она не очень красива, да что в этой красоте, когда нет добродетели?.. Видали уж мы на примере Зен…

Встретив угрюмый взгляд брата, Ольга прикусила язык.

Оскар все время с чувством отвращения наблюдал за супругами, которые без всякого стеснения выставляли напоказ свою личность. Казалось, речь шла о малом ребенке, которому досталась куча денег, и он не знает, что с ними делать.

— Ну и рассуждаете вы… Как будто у самого Фреда нет головы, — вмешался он наконец. — Фред сделает то-то и то-то, Фред женится на Алисе Крауклис, потому что она некрасива и поет в хоре. Фред откроет лавку! А что, если Фред совсем не такой дурачок, каким вы его считаете, и сам найдет, куда деть деньги? А вдруг у него и никаких денег нет — что тогда?

Менгелисы сконфуженно умолкли.

— Да мы же не думаем, что Фреду обязательно надо все делать по-нашему, — ответил наконец Петер. — Но если у него есть деньги, не позволять же парню транжирить их на что попало.

Оскар только пожал плечами и усмехнулся.

Суета, поднятая известием о скором прибытии американца, не улеглась. При Оскаре будущность Фреда больше не обсуждали, зато, когда его не было дома или он уходил в свою комнату, Менгелисы снова принимались за подробнейшие расчеты. Иногда Петер брал в руки карандаш и бумагу и высчитывал, во что обойдется моторный бот и оборудование магазина и сколько после этого останется наличными. Чаще стала заходить и Алиса Крауклис. Это была подруга Ольги, субтильная, малокровная девица, с желтой, словно воск, кожей, уже в годах.

5

Для рыбаков год выдался голодноватый. Вялая весенняя путина, затянувшийся знойный штиль и безрыбная осень многих вогнали в долги. Судебный исполнитель обходил поселок за поселком, описывая небогатый скарб рыбаков; то здесь, то там стучал молоток аукциониста.

Но вот грянула буря, и два дня напролет море кипело, как в котле. Тогда показались предвестники конца путины — последние отнерестившиеся лососи, неказистые, с плешинами на боках, в гнойных опухолях. У изголодавшихся, набегавшихся самцов были громадные головы, пустое обвисшее брюхо, а мясо тощее и бледное. Самки — «мачки» — были темные, тонкие, длинные и вполовину легче весенних.

Скупщики сразу же сбили цену с лата до сорока сантимов за фунт. Закупив по дешевке тысячи фунтов рыбы, они клали ее на лед в холодильники, чтобы через несколько недель получить пятьсот и более процентов чистого барыша. Дело было самое выгодное, и люди с деньгами хорошо на нем наживались, в то время как основным создателям ценностей, рыбакам, приходилось довольствоваться жалкими грошами.

Это неприкрытое надувательство не давало покоя Оскару. Он часто заговаривал об этом с новыми соседями:

— Почему бы вам самим не складывать рыбу на лед, чтобы потом выручить за нее настоящую цену? Холодильники для всех открыты, и плата за хранение не такая уж высокая.

— А на что будешь жить? — обыкновенно отвечали рыбаки.

Кусок хлеба требовался каждый день, брюхо не хотело ждать, пока лососина подымется в цене. И это повторялось из года в год — вечные нехватки и нужда не давали рыбакам вздохнуть.

— Ну, подумайте сами, — говорил Оскар. — Вы продаете двадцатифунтовую мачку по сорок сантимов за фунт — это значит за восемь латов. А ведь от той же самой мачки вы можете получить три фунта икры. Если считать по три лата за фунт — это за одну только икру девять латов. Выходит, что вам даже за икру не уплачивают полностью, а уж лососину вы отдаете совсем даром. Почему вы сами не отцеживаете икру? Большого искусства ведь тут не требуется, это всякий может делать.

— Скажи-ка ты об этом Гарозе, — ответил Оскару его дядя Крауклис. — Тогда увидишь, что он на это ответит.

— Пусть что угодно отвечает — я ему ничего не должен.

— Вот, говоришь, отцеживать икру… А как ты полагаешь, какой это скупщик возьмет после этого мачку? Куда ты ее денешь, если не найдется покупателя?

— Мы бы сами могли продавать ее с рук. Кто нам мешает держать свой стол на рыбном рынке?

— Разве такие расходы окупятся? Там нужно держать постоянно продавца, а кто же тебе будет даром работать?

— Как еще окупятся, подсчитайте только!..

Но они не хотели подсчитывать. Нет уж, пусть их не втягивают в такие непривычные дела! Да где это видано — самим отцеживать икру! Правда, рыбаки возмущались наглостью скупщиков, но стоило Гарозе угостить их водкой и копчеными лососевыми плавниками, и все снова успокаивались.

6

У Оскара все еще не были готовы сети, и он помогал Менгелису. Стояли теплые, солнечные дни, полные осенней тишины и прелести. Зимы, казалось, совсем не будет. Стаи перелетных птиц спускались на отдых в окрестностях, с болот доносилось гоготание диких гусей, а местами еще замечали скворцов.

Случилось как-то раз, что Менгелис не выбрался с утра проверить сети, и они с Оскаром вышли в море только после обеда. Два леща составили весь их улов. Зато сосед их Румбайнис отправил в тот день три калы[22] прекрасной сырти. Об этом говорил весь поселок.

— Разное бывает счастье, — рассуждали рыбаки. — Ведь вот и сети рядом поставили, а у одного — три калы, у другого — ничего. Этому Румбайнису всегда прямо как с неба валится.

— Возможно, что мы слишком далеко выставили свои порядки, — сказал Оскар, — а сырть прошла ближе к берегу.

— Могло быть и так, — согласился Менгелис.

На следующий вечер они выставили сети ближе к берегу, но утром начала жеребиться кобыла, и им нельзя было отлучиться из дому. К обеду кобыла ожеребилась, и вскоре после этого Менгелис с Оскаром вышли в море. На этот раз сети оказались вовсе пустыми. И опять рыбаки сказали, что Румбайнис отправил на рынок целую бадью рыбы. Везет человеку — и ничего тут не скажешь!

Менгелис даже плюнул с досады:

— Видно, мы разучились ловить сырть. Никак не пойму, что за причина. Не к чему больше и сети ставить, попусту не стоит трудиться.

— Попытаемся еще раз, — сказал Оскар, — только пораньше надо будет проверить.

Они поставили мокрые сети на прежнее место и направились домой.

Было два часа ночи, когда Оскар разбудил зятя.

— Могли бы еще часика два соснуть, — ворчал, выходя на двор, Менгелис. — Разве в такой темноте разберешь, какие на поплавках знаки?

Оскар ничего не ответил, взял весла и пошел к берегу. Поселок еще спал.

— Вздремни пока, если тебя клонит ко сну, — сказал он зятю. — Мы еще подождем выходить в море.

— Тогда и не стоило так рано вылезать из дому, — ворчал Менгелис.

Оскар улыбнулся:

— Стоило или не стоило — это мы увидим позже.

Менгелис свернулся на корме лодки, прикрывшись непромокаемой курткой. Оскар присел на сосновый пень, выброшенный на берег недавней бурей.

Прошло полчаса или немного больше. На берегу, в нескольких сотнях шагов от их лодки, засветился фонарь, и несколько минут спустя послышался плеск весел.

Оскар тотчас разбудил Менгелиса и столкнул лодку в воду.

— Тише только, не разговаривай, — прошептал он.

При свете звезд они с трудом различали впереди черный движущийся предмет, вслед за которым неслышно скользила их лодка. Оскар, не сказав об этом зятю, обмотал весла тряпками, и они бесшумно опускались в воду. Через некоторое время передняя лодка остановилась, перестал грести и Оскар. Они подождали, когда ранние рыбаки, отыскав поплавки, начали выбирать полотно. Тогда Оскар, усмехнувшись, спросил зятя:

— Понял теперь?

— Перебирают наши сети! — прошептал пораженный Менгелис.

Они начали потихоньку подгребать к чужой лодке, владельцы которой были увлечены своей работой. Оскар подходил к ним со спины, к тому же ветер дул с моря, и ему удалось незаметно приблизиться к лодке почти вплотную. Опустившись на колени, два человека выпутывали рыбу из ячей сети. Несколько серебристых сыртей подпрыгивали уже на сланях. Бесшумно вскочив на ноги, Оскар взмахнул веслом и плашмя ударил ближайшего браконьера по мягкому месту.

— Бог помочь! — крикнул он громко.

Охотники до чужих уловов подпрыгнули на месте, как подброшенные взрывом. Румбайнис с сыном Отто! Удачливые рыбаки, которым каждый раз выпадал самый крупный улов!

От неожиданности оба они чуть не лишились языка.

— Не заблудились ли вы, соседи? — спросил Оскар.

Старый Румбайнис мало-помалу стал приходить в себя.

— Я — я никак что-то не пойму, что здесь творится… — заикаясь бормотал он.

— Вот как? — засмеялся Оскар. — В конце концов окажется, что вы просто ошиблись, соседушка! Сети-то ведь совсем не ваши, а больше на наши смахивают. Поглядите-ка на поплавки, какие на них выжжены знаки?

Старый Румбайнис с готовностью нагнулся к сетям и сделал вид, что рассматривает поплавки. Вдруг он сплюнул и схватился за голову:

— Ну, скажи, пожалуйста!.. Отто, да мы никак прицепились к сетям Менгелиса? Скажи, какая незадача!

— А я все думаю, что это наш береговой порядок, — отплевываясь, вслед за отцом вторил Отто.

— Раз вы приняли чужие сети за свои, почему же вы не стали выбирать их? — спросил Оскар, еле удерживаясь от смеха.

Вопрос был ехидный, и Румбайнис не сразу нашелся, что ответить.

— Видишь, — сказал он, — мы только хотели поглядеть, как идет рыба у берега. Может, думаем, мористее и больше будет, тогда придется эти сети тоже туда перебросить.

— А заодно уж решили очистить их от рыбы! Как же вы это кругом по всем статьям ошиблись? Что за черт! Не хватили ли с вечера лишку очищенной! — издевался Оскар.

— Насмехаться тут не над чем, — проворчал Румбайнис. — В такую темень с каждым может случиться.

— Как ты на это смотришь, Петер? — обратился Оскар к зятю, который все время молча, с угрюмым видом сидел на корме. — Скажи и ты что-нибудь, сети-то ведь твои, твое слово здесь самое веское. Может, позвать кого, чтобы составить протокол? Три ночи подряд ошибаться — это уж чудеса какие-то!

— Неладно получилось… — пробурчал Менгелис. — С этим делом придется обратиться в суд; посмотрим, что там скажут.

Румбайнис пристально посмотрел на Менгелиса и медленно, с нажимом выговаривая некоторые слова, начал:

— Вот и у меня в прошлом году пропал полный садок рыбы. И как вы думаете, где я его нашел?.. Этой весной тоже несколько ночей подряд кто-то спутывал у меня окуневые сети… Если из-за всего подавать в суд, можно было бы много чего услышать.

Менгелис молчал, приняв сосредоточенный вид.

— Что же мы здесь так долго болтаем, — сказал он наконец, поднимаясь на ноги. — Пора выбирать сети, уж близко утро.

— Опять же пропала у меня салаковая сеть, — не унимался Румбайнис. — А немного спустя кто-то посадил полотно на свои подборы.

Но тут уже вышел из себя Менгелис.

— Позапрошлым летом, во время знойного штиля, у меня пропал полный садок угрей! — злобно крикнул он. — А в поселке найдутся люди, которые своими глазами видели, кто его взял!..

Теперь и он заткнул рот Румбайнису. Оба соседа повернулись спинами друг к другу.

— Пойдем! — сказал Румбайнис сыну. — Наши сети тоже где-нибудь поблизости.

— Погоди, сосед, — Оскар ухватился за борт его лодки. — Ты хоть рыбу-то верни, которую по ошибке вынул.

— Ох, верно, чуть не забыли; хорошо, что напомнил. — Румбайнис сплюнул еще раз и перебросил в лодку Менгелиса три рыбины. — Все тут.

Но Оскар захотел проверить, не бьется ли что под сланью. Там оказались еще три рыбины.

— Можете отваливать! — И он отпихнул лодку.

В ту ночь у них был богатый улов. Они наполнили целый садок сыртью и лещами.

— Вот видишь, Петер, теперь совсем другое дело. Надо только вставать пораньше, — сказал Оскар. — Не ожеребись вчера кобыла, у нас и прошлой ночью было бы полным-полно рыбы.

Менгелис не ответил.

— Расскажи-ка, в чем там дело с этим садком? — спросил Оскар.

Но зять, по всей вероятности, не расслышал вопроса. Сегодняшний случай привел его в раздраженное состояние, и он все время о чем-то думал, сердито наморщив лоб.

Оскар все примечал. То, что он понял из взаимных попреков Менгелиса и Румбайниса, открыло ему глаза на многое. Он убедился, что при случае оба не прочь запустить руки в чужое добро. На людях они читали молитвы и с умильным смирением ожидали Страшного суда, а втихомолку готовы были хоть в огонь лезть ради презренных мирских благ. Вранье у них уже вошло в привычку; когда у Петера лов шел удачно, когда попадался богатый рыбой участок, он не спешил сообщить об этом соседям: а вдруг еще поставят сети на том же месте!

— Какое там попалось, — говорил он, — так, парочка окуней! Не стоило сетей мочить.

Остальные точно так же скрывали уловы и, когда надо было, лгали друг другу. В этом ни один не уступал остальным.

7

Наконец у Оскара были готовы собственные сети, и он стал уходить с зятем на лов кильки далеко в открытое море.

Как-то утром, еще до рассвета, они вышли на большом неводнике Менгелиса. У моторной лодки испортился мотор, и механик из местечка должен был отремонтировать его.

Погода стояла совершенно тихая, но в заливе чувствовалось сильное течение: все сети были натянуты, и некоторые якоря соскользнули. Пока оба рыбака выбирали сети, воздух все сгущался, прохладные волны тумана поползли по воде, таяла темная линия берега. Потухли ранние огоньки в прибрежных поселках, исчезло звездное небо. Море дымилось, вокруг все заволокло белым паром.

Выбрав сети, Оскар с Менгелисом сели на весла.

— Хоть бы ветер поднялся, скорее бы прояснилось, — сказал Менгелис. — Такой туман может весь день продержаться.

Монотонно стучали в уключинах весла о борта лодки, вода журчала у носа, но вокруг становилось все тише и пустыннее. Изредка подымались с воды вспугнутые чайки и с криком исчезали в тумане. Где-то вдали завыла пароходная сирена.

— Надо бы измерить глубину, — сказал Оскар.

Менгелис нашел лот и спустил его за борт. Бечева лота размоталась на всю свою двадцатипятиметровую длину, так и не достав до дна.

— Значит, идем в открытое море, — сказал Менгелис. — А должны быть уже на третьей банке. Кто его знает, в какую сторону теперь повернуть.

Тщетно пытались они что-нибудь разглядеть в обступившем их тумане. Лодку наобум повернули влево и шли так некоторое время. Когда Менгелис второй раз измерил глубину, лот показал пятнадцать метров. Это их приободрило, и они сильнее налегли на весла. Лодка, подпрыгивая, скользила вперед, а вокруг стояла все та же безжизненная тишь.

Оскар несколько раз принимался кричать; никто не отзывался. Глубина опять увеличилась до двадцати трех метров. Рыбаки глубоко вздохнули и положили весла.

— Не стоит надрываться, — сказал Оскар. — Подождем часок-другой, может, на солнце туман рассеется.

Обоим уже захотелось есть, но у них ничего не было с собой. В сетях поблескивали килька и салака, и, будь здесь соль, можно было бы попробовать сырой рыбы. Но и соли они не захватили.

Туман не рассеивался целый день. Снова стемнело, а лодка все продолжала плутать по неведомым просторам. Вероятно, где-то близко проходила пароходная линия, потому что всю ночь из тумана доносились завывание сирен и звон колоколов. Один раз они даже услышали мерный шум винта и стук работающих машин, лодка закачалась на волнах, высоко над головами рыбаки увидели очертания громадного черного корпуса, — и он, как призрак, проскользнул мимо. Они закричали, но шипение воды под винтом и стук машин заглушили их голоса. Пароход исчез в темноте. Весь второй день они неподвижно просидели на своих местах, все чаще посматривая на дохлую рыбешку. Вечером они уже были не в силах сопротивляться чувству голода и, подавляя отвращение, начали есть мягкую, завядшую кильку и салаку.

— Нам бы теперь заплесневелую краюху черного хлеба, — сказал Менгелис.

— И кружку воды, — добавил Оскар.

После сырой рыбы их стала мучить жажда. Кругом лежало неизмеримое водное пространство, а у них не было ни глотка воды, чтобы утолить иссушающий внутренности жар.

Уже третий день туман держал море в своих прохладных объятиях. Заблудившиеся рыбаки больше не гребли, не измеряли глубину, даже не разговаривали. Привалившись к кучам сырых сетей, они думали мрачные думы и предавались сказочно прекрасным голодным мечтам, временами впадая в полузабытье. Следующей ночью Оскар вдруг очнулся от лихорадочной, тревожной дремы. В бреду он видел какое-то пиршество, ел сочные фрукты, пил холодные, освежающие напитки. И Анита была рядом. Тихо застонав, Оскар сбросил с себя полушубок, которым был прикрыт, и схватился за пересохшее горло. Бесконечно трудно давалось возвращение к действительности.

Легкое дуновение коснулось его лица. Он осмотрелся вокруг. Туман рассеялся. Лунный свет разливался по темным волнам. Над головой Оскар увидел полуночное небо, редкие, быстро проносящиеся облака и звезды. Словно зарница, блеснули огни далекого маяка.

Оскар поднялся на ноги, шатаясь дошел до носовой части и разбудил Менгелиса. Они стали грести в сторону маяка.

Под утро они пристали к незнакомому берегу и тогда только поняли, что их занесло далеко на север.

За узкой полосой прибрежного леса начинался бедный рыбачий поселок, жители которого проявили странное недоверие к пришельцам. Во многих домах им не открыли двери или выпускали во двор собак, а уходя, они видели в окнах угрюмые, встревоженные лица. Наконец в самом конце поселка нашелся какой-то храбрец, который впустил заблудившихся в тумане рыбаков, выслушал их рассказ, накормил и разрешил переночевать. Измучившийся Менгелис сразу свалился и уснул, а Оскар вышел из дому, чтобы познакомиться с поселком. В соседнем дворе он увидел несколько рыбаков, окруживших какой-то странный предмет. Подойдя ближе, Оскар чуть не окаменел от удивления и неожиданности: он увидел большую морскую мережу — точно такую, какую и сам придумал, только готовую, во всей красе. Несколько раз он хватался рукой за лоб, чтобы удостовериться, не снится ли ему это? Но мережа стояла на месте, совсем не собираясь исчезать.

Оскар вошел во двор, сказал «бог помочь» и начал расспрашивать о странной снасти. Он узнал, что такими ловушками местные рыбаки пользуются уже многие годы, что они оказались удобными, потому что дно здесь, возле берегов, каменистое и ловить неводами трудно. Оскар набросал в записную книжку план мережи, измерил основные части ее и хорошенько рассмотрел, как они соединены между собой. Теперь морская мережа перестала быть мечтой, еще немного — он удивит родной поселок. Только узнав, какова ее стоимость, он несколько поостыл. Если устройство мережи обходится больше чем в тысячу латов, где же ему достать такие деньги?

— Ну, как-нибудь раздобуду, — храбрился он, вспомнив, что говорила Анита в последнюю встречу.

Отдохнув денек, Оскар с зятем отправились в обратный путь. К счастью, парус был в лодке, и они могли воспользоваться попутным ветром. Менгелис все время скорбел то о потерянном времени, то о домашних — им, наверно, пришлось изрядно поволноваться. Оскар, напротив, казался очень довольным злополучным приключением, но зятю про морскую мережу ничего не сказал.

К концу пятого дня своей отлучки они подходили к Гнилушам. Когда показались крыши поселка, Менгелис вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:

— Ну какими же мы оказались ослами! О господи, вот остолопы, вот дурни!

— Что с тобой? — равнодушно спросил Оскар.

— Нет, ты подумай только… Почему мы не стали на якорь, как только заметили, что заблудились? Дождаться бы на месте, пока рассеется туман, тогда бы нас никуда не унесло и мы давно были бы дома.

— Да, действительно странно, что это никому из нас не пришло в голову, — сказал задумчиво Оскар. — А вдруг это и к лучшему.

И странная улыбка мелькнула на его лице.

8

Хотя в этот раз и не они одни заблудились в тумане, но другие рыбаки вернулись уже на второй или на третий день. Прошел даже слух, что на лодку Менгелиса наскочил пароход и пустил ее ко дну. Можно вообразить, какая тревога царила в обоих поселках! Но теперь все снова успокоилось, слухи замолкли, и вернувшиеся опять приступили к прерванному лову.

Как-то ночью рядом с сетями Менгелиса и Оскара поставили сети чешуяне. Это были Эдгар Бангер, старый Дунис и Кристап Лиепниек.

— Смотрите, куда он, негодник, удрал! — смеялся старый Дунис, тряся руку Оскара. — Пришлось нам с Эдгаром искать нового товарища.

Оскар улыбнулся.

— Знаешь что, — перегнувшись через борт, вполголоса начал Эдгар. — Ты бы пришел к нам как-нибудь вечерком.

— А что мне у вас делать? — сильно сморщив лоб, так же тихо спросил Оскар.

— Мой старик хочет с тобой поговорить. Ты ведь знаешь насчет чего. Он тебя уже давно ждет.

Сам Бангер хотел говорить с ним! Значит, Анита все рассказала… Экая сорванец-девчонка!

— Ладно, можно будет зайти, — сказал Оскар. — Что там у вас нового?

— Все по-старому, живем понемножку. У Осиса на прошлой неделе была распродажа. Продали лодку и несколько кусков невода. Если дела и дальше так пойдут, то и другим не миновать этого… Старая Залитиене сошла с ума после похорон Зенты. Ее, наверно, увезут в Ригу, в дом умалишенных.

Оскар больше ни о чем не стал его расспрашивать. Лодки оттолкнулись и ушли в разные стороны.

В субботу вечером Оскар собрался уходить, не сказав куда. Ольга попробовала выведать это обиняком.

— Передай привет нашим, — сказала она, — разузнай, как здоровье отца.

— Я туда не пойду, — ответил Оскар. — Там мне нечего делать.

— Ты поздно вернешься? — продолжала выпытывать Ольга. — Запирать на ночь дверь?

— Как хочешь, — буркнул Оскар и вышел.

Из-за темноты Ольга не заметила, в какую сторону он направился. Два часа спустя он подходил к Чешуям.

«Застану ли я ее дома?» — подумал Оскар, еще издали заметив в окнах у Бангеров свет, и сердце у него забилось. Он замедлил шаги, а у самых ворот остановился. Ему казалось, что, начиная с этого момента, каждому его движению, каждому слову будет придаваться особое значение; он краснел и бледнел от одной этой мысли и заранее чувствовал себя скованным.

А если кто-нибудь увидит его здесь!.. Он даже вздрогнул, как будто замыслил какое-то преступление. Но лавка была уже закрыта, а на улице не показывался ни один человек. Рыбаки парились или отдыхали после бани; молодежь, наверно, ушла в волостное правление на танцы. Может, и Анита?..

В этот момент он услышал голос Аниты. Она подзывала собаку. Оскар, не мешкая, вошел во двор и очутился перед застигнутой врасплох девушкой. Собаки не оказалось поблизости, и его появление не вызвало шума.

— Добрый вечер! — сказал он полушепотом.

— Наконец-то пришел, — также тихо ответила Анита. Она поставила на землю миску с костями, вытерла руку о передник и протянула ее Оскару. — Входи.

— Подождем немного, — попросил он, — нам тут еще надо уладить кое-какие старые счеты.

— После, — засмеялась Анита, ловко увернувшись от него. — Не к спеху… Отец сейчас один, ты прямо к нему и заходи. Побудешь пока там, а мне еще надо кое-что сделать по хозяйству.

Анита повела Оскара через кухню и открыла дверь в комнату. Ему и раньше не раз случалось заходить сюда к Эдгару. Но это было давно, когда дом только что отстроили и все в нем пахло краской и смолистым деревом. Теперь стены были оклеены хорошими обоями, на окнах висели гардины, пол устилали дорожки.

— Папа, к тебе гость! — крикнула в дверь Анита.

— Пусть входит, — ответил Бангер.

Оскар почувствовал легкий толчок в спину, дверь за ним закрылась, и он очутился один на один с лавочником. Комната служила одновременно и столовой и залом. В одном углу стояло трюмо, рядом с ним диван, а у противоположной Стены — буфет черного дерева. Бангер сидел за обеденным столом, освещенным висячей лампой, проверял счета и делал какие-то записи в узкой конторской книге.

— Ну, подходи, упрямец! — Он подал Оскару руку. — Долго же тебя пришлось ждать.

Он усадил Оскара за стол, отложил в сторону счета и сразу же приступил к Делу. Два часа они обсуждали планы Оскара, которые он выкладывал один за другим. Ни тот, ни другой не заметили, как Анита закрыла ставни, чтобы случайные прохожие не увидели Оскара, ни тот, ни другой не услышали тихого скрипа двери, когда девушка, все прибрав и принарядившись, вошла узнать, скоро ли они кончат.

— Главное, не подымать шума, — сказал Бангер. — Пусть лучше пока никто не знает, что мы задумали. Нам придется быть готовыми к сопротивлению.

Бангер был настоящий делец — он уже чуял, что здесь пахнет новыми оборотами и прибылями; кроме того, и Гароза его сильно разозлил в прошлый раз.

Бангер достал из буфета водку и закуску, и они выпили по нескольку рюмок за успех нового предприятия.

— Это дело у нас пойдет! — сказал лавочник. — Только поменьше шума, пусть никто не знает, что я в нем участвую. А если тебе что понадобится, сейчас же обращайся ко мне — здесь ведь не так далеко.

Он снова взялся за счета и конторскую книгу, сославшись на занятость. Тут еще уйма работы, он просто не в состоянии проводить гостя.

— Пусть уж тебя провожают женщины, — сказал он, склоняясь над столбцами цифр. Оскар заметил тонкую улыбку на лице Бангера.

«Вот старый лис, он уже о чем-то догадывается».

В кухне Оскара ждала Анита.

— А где же остальные? — спросил он, оглянувшись.

— У мамы болит голова, она сегодня и с постели не вставала. А Эдгар, наверно, куда-нибудь вышел — разве его вечером застанешь дома? Ты что, уже уходишь?

— Да, мы об всем переговорили.

— Подожди, я надену пальто.

Она оделась потеплее и вышла вслед за Оскаром.

— Ну, расскажи, на чем вы там порешили? — спросила она, взяв его под руку.

— Теперь все в порядке, остается только действовать.

Анита искоса взглянула на него:

— Теперь ты больше не думаешь уйти на пароход?

Он притворно вздохнул:

— Нет, теперь из этого ничего не выйдет. Раз ты захотела…

— А кто тебе сказал? — перебила она его с таким же притворным изумлением. — Что это тебе взбрело в голову?

— Мне так показалось. И потому… Потому я и решил.

Одним движением он обхватил девушку и приподнял. Пытаясь высвободиться, она легонько колотила кулачками по его груди, но он не уклонялся от этих ударов. Все ближе склонялось лицо девушки к его лицу, их дыхание уже сливалось, они широко открытыми глазами глядели друг на друга, и вдруг руки Аниты сомкнулись вокруг шеи Оскара.

Ветер шумит в верхушках сосен; внизу, у подножия дюн, море накатывается на берег темными волнами; глухо гудит земля; по небу скользят облака, заслоняя луну. Далеко в открытом море светятся сигнальные огоньки на мачтах судов. Но эти двое ничего не видят, не думают о том, что происходит вокруг. Они — как одинокий остров блаженных в безбрежном океане горя и страданий… Незаметно летит время, ширится бледная полоса над горизонтом — утро уже недалеко. Наговорившись обо всем, они умолкают — и это молчание еще прекраснее. Но когда наступает мгновение разлуки, их внезапно охватывает непреодолимая грусть. Расходясь, они еще оглядываются, не в силах оторвать глаз друг от друга. Они уходят недалеко и ненадолго; завтра, послезавтра, через неделю снова встретятся; и все-таки им бесконечно грустно, чудится, что темные силы угрожают молодому счастью.

Когда Оскар подходил к дому, поселок начал просыпаться — кто шел к скотине, кто за водой. Менгелисы тоже встали. Когда Петер открыл дверь, взгляд Оскара встретил вопросительный взгляд сестры, стоявшей посреди кухни. Он пожелал обоим доброго утра и прошел в свою комнату.

— Где это ты провел всю ночь? — остановила его на лестнице Ольга.

— Ходил по делам.

— Какие еще по ночам дела?

— Такие, о которых не всем можно знать.

— Да, уж такая теперь молодежь пошла, — вздохнула Ольга. — Куда ни глянешь, везде только распущенность и пороки. Сущее болото!

— По-твоему, я тоже забрел в него?

— Уж когда так скрытничают…

— Знаешь что, сестрица… — Оскар спустился на одну ступеньку. — Если бы всем приходилось скрывать, как мне, ты бы могла бога благодарить. Мне, к примеру, известен некий знаменитый проповедник, который проповедует по свету слово божие, а сам не прочь погрешить с сестрами во Христе. Больше я не собираюсь распространяться, но, если тебе захочется, могу кое о чем и порассказать.

В это время из плиты выпала головешка, и Ольга поспешила в кухню.

Днем, когда Петер вышел из дому, она еще раз сказала брату:

— А все-таки ты очень скрытный. Раньше ты был не такой.

— Поневоле научишься, — ответил Оскар. — Но из-за этого не стоит расстраиваться — не всякая тайна скрывает зло.

— Ну, а как поживает отец? — равнодушно спросила Ольга, сметая со стола хлебные крошки.

Оскар пожал плечами:

— Откуда мне об этом знать? Я ведь не встречал его.

— Да, ты ведь не желаешь рассказывать.

Ольга осталась при одних предположениях, а Оскару было приятно, что никто не подозревает о цели его вчерашней прогулки.

9

В начале ноября гнилушан постигла беда: трое отважных парней утонули на глазах у товарищей и родных. В их числе был Мартынь Крауклис — двоюродный брат Оскара. Они уже возвращались с сетями к берегу, когда их лодка черпнула на третьей банке воды. На берегу в это время было много народу, и рыбаки, столкнув в воду одну из больших лодок, попробовали подойти к месту аварии. Но на банках бушевали белоснежные буруны, и море металось, как разъяренный зверь. На второй банке сломалась уключина, лодка повернулась бортом к волне, и ее с ужасающей силой отбросило обратно в приглубину. Рыбаки сделали еще несколько попыток, но было уже поздно. Через несколько дней море вернуло двоих — их тела прибило к берегу километров на шесть севернее Гнилуш. Только Мартын Крауклис остался на вечные времена в морской пучине.

Это было большое горе для поселка. Здесь, как и в Чешуях, все состояли между собой в родстве и теряли в каждом погибшем кто сына или брата, кто двоюродного брата или зятя. Алиса Крауклис ходила с красными заплаканными глазами и пожелтела еще больше. Бессмысленная гибель молодых людей вызывала гнетущий страх среди рыбаков, и без того склонных к фатализму. Море казалось живым, безжалостным существом, одушевленным злою волей.

— Уж если тебе что определено судьбой, от нее не уйдешь, — говорили они. — Раз море захотело взять, от него не убежишь, в свой час каждый окажется на месте.

Не успели похоронить погибших, как новые печальные события взбудоражили поселок. Была объявлена продажа с торгов имущества Крауклисов. Общая сумма долга составляла двести латов, но их негде было собрать. С Гарозой и другими скупщиками Крауклис был на ножах, а иных состоятельных знакомых у него не было.

Вслед за этим поселок облетел странный слух: будто бы Оскар Клява купил у Крауклисов часть их земли — голый, ни на что не годный песчаный пустырь. Сам Оскар ничего об этом не говорил, но его таинственная деятельность до такой степени занимала умы гнилушан, что все забыли о недавнем несчастье.

Оскар обошел хозяев, у которых были лошади, и сговорился с ними о перевозке кирпича и других строительных материалов из ближнего местечка.

— Наверно, Оскар думает дом строить? — спрашивали у Менгелиса соседи. Но тот ничего не знал, хотя и сам возил для него кирпич.

Трое нанятых Оскаром землекопов начали рыть обширный и глубокий котлован в дальнем углу его участка. Под фундамент он был, пожалуй, слишком глубок. Потом из местечка прибыли четыре каменщика с подручными. Они работали от зари до зари, чтобы поспеть с кладкой до наступления заморозков.

— Значит погреб, — решили гнилушане, когда уже были выведены стены и стали укладывать потолочные балки. — На что ему погреб, да еще такой большой?

Такого большого погреба ни у кого не было, это что-нибудь да значило.

— Буду квасить капусту и солить огурцы на продажу, — объяснял Оскар любопытным, которые целыми днями толпились возле постройки. — А может, и еще кое-что… — добавлял он.

Каменные работы закончили вовремя. Насыпь тоже была готова. До первого снега на стройке остался только один плотник, который занялся окончательной отделкой. Он навесил массивную дверь, устроил отдушину и разгородил погреб на несколько отделений.

Все это стоило денег. Гнилушане решили, что у Оскара были сбережения, иначе бы ему одному не осилить таких расходов.

Когда строительные работы подходили к концу, в поселке снова показался брат Теодор. На этот раз он остановился у Румбайнисов. Супруги Менгелисы было обиделись и даже не пошли на первое собрание, но брат Теодор их успокоил: он ведь только временно, на один раз приютился у Румбайниса, потому что тот не давал ему покоя всю осень — чем-де его дом хуже нового дома Менгелисов. В этот приезд брат Теодор подготовил несколько новообращенных сектантов к обряду крещения, который предполагалось совершить в Риге.

В воскресенье многие гнилушане, пожелавшие присутствовать при совершении обряда, с утра уехали в Ригу. Менгелис и Ольга тоже приняли участие в поездке, оставив дом на попечение Оскара. После этого в поселке на две недели хватило разговоров. Новообращенных крестил какой-то миссионер, только что вернувшийся из Африки. Оттуда он привез негра, которого всюду таскал за собой как живое доказательство и образчик тех людей, несметное число которых он обратил в истинную веру.

1

Новый погреб Оскара был уже покрыт дерном, рабочие разъехались, и снова однообразно и скучно потекла повседневная жизнь поселка. Неудачный или счастливый лов, буря и затишье, свадьба у одних соседей, крестины у других — вот и все события, отмечавшие ее течение, но их было недостаточно для того, чтобы заполнить существование. Людам хотелось чего-то необычного, яркого, а на сектантских собраниях проповедник повторял одно и то же.

В серенькие дни, когда над поселком появились первые снежные тучи и у ревматиков заныли кости, единственным спасением от скуки были сплетни. Женщины ходили с рукоделием от соседки к соседке, штопали чулки и перемывали косточки ближним. Котел сплетен и пересудов кипел причудливыми, радужными пузырями. Одно время на повестку дня было поставлено поведение Эльзы, сестры Екаба Звайгзнита, — у этой девчонки не было ни малейшего понятия о благопристойности. Только что похоронили ее брата, а она уже наряжается в пестрые платья и светлые туфли и бегает с одной танцульки на другую. Затем дошла очередь до Оскара. Но не успели еще верховные судьи как следует ознакомиться с материалами обвинения и вынести приговор, как необыкновенное событие заставило позабыть обо всех пустяках: приехал брат Петера Менгелиса — американец Фред.

Двенадцать лет он пробыл на чужбине. Нелегко было узнать в плечистом мужчине прежнего паренька. Он не отрастил бороды, усов не носил, и поэтому сильнее бросались в глаза резкие черты лица, глубокие складки у углов рта и раздвоенный подбородок, которого раньше как-то никто не замечал.

Фред приехал в будний день. До местечка он добрался на автобусе, затем нанял возницу и, не встретив никого по дороге, в сумерки неожиданно появился во дворе у брата.

Первую ночь никто в доме не спал. Фред рассказывал, как ему жилось в мировую войну, во время подводной блокады, как их пароход торпедировали посреди Северного моря и они почти четыре дня носились по его бурным просторам. Их было двенадцать матросов на небольшой судовой шлюпке.

— А страховую премию получил? Много? — спросил Петер.

Фред точно не помнил, но сумма была приличная.

Оскар поспешил пораньше уйти к себе. Ему не хотелось мешать семейному торжеству, а Петер самым откровенным образом выказывал свою ревность: это его брат, богатый брат из Америки, и чужим тут делать нечего.

— Вот уж, наверно, нажил ты деньжат! — как бы вскользь обронил Менгелис за беседой.

Но Фред как ни в чем не бывало ускользнул от ответа.

«Какой скромник; видно, не привык хвастаться богатством», — подумала Ольга.

В первый вечер хозяева ни о чем особенно не допытывались, они больше старались блеснуть гостеприимством.

— Здесь твой дом, твои близкие, здесь царит всеобщая радость! Живи, отдыхай и помни, что тебя все любят! Мы постоянно о тебе думали, пока ты отсутствовал, дорогой наш брат.

Вряд ли Фреду за годы скитаний пришлось где-нибудь встретить такое внимание. Все за ним ухаживали, все старались угодить ему на каждом шагу. Понадобится ему что-нибудь — и двое-трое бросаются исполнять его желание. Статный тридцатилетний парень, одетый как иностранец, стал центром внимания всей округи. Он побывал в разных частях света, повидал много всяких людей и даже знал несколько языков. В разговоре он то и дело вставлял иностранные словечки, зато родной язык изрядно забыл.

— Какой интересный! — говорили о нем девушки на выданье.

— И, говорят, богатый, — добавляли их матери.

В первую неделю у Фреда не оставалось свободной минуты. Родные и знакомые шли к нему, как на паломничество; не успевал уйти один, а в дверь уже стучались двое новых. У Петера с каждым днем все больше иссякало терпение — капиталы брата не давали ему покоя.

— Ты, по всей вероятности, не захочешь больше рыбачить? — воспользовавшись случаем, как-то спросил он.

— Почему ты так думаешь? — удивился Фред.

— Разве это занятие для такого важного господина? — шутливым тоном продолжал Петер. — У нас все считают, что ты займешься торговлей.

— Это еще неизвестно! — пожав плечами, усмехнулся Фред. — Не забыл я еще старого ремесла. Если понадобиться — свяжу и сеть. Что, не веришь? А ну-ка, дай игличку!

— Никто не говорит, что забыл… Да какая тебе корысть заниматься такими пустяками?

— А разве ты мне предложишь что-нибудь повыгоднее?

— Я уже сказал — лавка.

— Торговля меня никогда не прельщала.

— Да тебе и не придется торговать самому. Наймешь приказчика…

Фред снова усмехнулся и перевел разговор на другое. Так и не удалось ничего из него выжать.

— Если тебе так хочется порыбачить, давай составим компанию, — опять возобновил разговор Менгелис. — У меня уже есть большой карбас и моторная лодка. Свяжем или приобретем побольше сетей и выйдем в открытое море. Взять вон вентспилсцев. Мы тут зимой бьемся, а они в это время деньги загребают.

Фред задумался.

— Или, может, начнешь строить дом? — не умолкал Петер. — Я бы тебе уступил участок близ дороги к дачному поселку.

— У вас тут и дачи есть?

— Полным-полно! Ты разве еще не видел? Пойдем как-нибудь посмотрим.

— Кто там живет?

— Горожане, конечно. Летом приезжают важные господа, покупают у нас рыбу и молоко и хорошо платят. Правда, не построить ли тебе дачу?

Нет, Фред думал сначала хорошенько осмотреться и познакомиться с местными условиями; ему ничуть не хотелось обжечься на первых же порах. Он вежливо отклонял настойчивые заботы брата и невестки о его будущности.

Тогда на сцене появилась Алиса Крауклис. Она стала исправно, каждый день, приходить к Менгелисам.

— Как тебе понравилась эта девица? — спросила Ольга. — Бедняжка, все грустит и грустит по брату. Поистине любящее сердце…

Но Фред интересовался только девушками не старше двадцати лет, и уж здесь-то он проявлял неиссякаемый пыл! Ни о чем он не говорил так охотно, как о женщинах. Приходилось только удивляться легкости, с какой американец заводил повсюду знакомства. Казалось, он и на родину-то вернулся в поисках любовных похождений. За две недели он уже счет потерял дамам сердца, каждой он делал предложение в первый же вечер, и ему ничего не стоило одновременно называть себя женихом пяти-шести девушек. Встречали его везде ласково. Слухи о его иностранном обличье, богатой приключениями жизни и предполагаемых капиталах действовали как дурман, заранее приводя в смятение женские сердца. Самому Фреду больше всего нравились совсем молоденькие девушки, которые еще с детской жадностью уничтожали принесенные им конфеты и шоколад. В голове у них были одни куклы и шалости, они со смехом выслушивали рассуждения американца о любви и супружестве.

Узнав, что на сектантских собраниях можно встретить и девушек, Фред стал ходить туда с братом и невесткой. В такие вечера Оскар оставался дома один. Запершись на ключ в своей комнатке, он брался за работу, которую затеял тайком от других; он строил уменьшенную раз в десять модель морской мережи. Распорные шесты уже были закреплены, сетное полотно натянуто на обручи, оставалось только прикинуть длину крыльев и определить места крепления якорей.

Однажды вечером, когда Оскар, оставшись один во всем доме, сидел за работой, его вывели из задумчивости быстрые шаги на лестнице, и кто-то с силой постучал в дверь. Не было никакой возможности быстро убрать модель мережи со всеми ее узлами и петлями; через всю комнату крест-накрест протянулись концы бечевок.

— Кто там? — спросил Оскар.

— Ты один, Оскар? — ответил голос Фреда.

Оскар облегченно вздохнул. Его-то можно впустить без опаски. Он открыл дверь.

— Смотрите, чем он здесь занимается! — закричал Фред, окинув взглядом комнату: — А я-то думал, заперся, чтобы его не застигли с какой-нибудь… гм-гм. Сюда ведь можно приводить девчонок, никто не услышит.

Оскара покоробил циничный тон Фреда, который продолжал распространяться об удобствах расположения его комнаты. На каждом шагу ему мерещились только женщины, больше Фред ни о чем не мог думать.

— Что, надоело сидеть на их концерте? — спросил Оскар, чтобы перевести разговор на другое.

— Да там, оказывается, нечего делать, ни одной девушки не было. А что это за ловушку ты мастеришь?

— Значит, не понравилось? — спросил Оскар, пропустив мимо ушей его вопрос.

— Нет ничего нового, этих вещей я достаточно насмотрелся за океаном. У нас в Нью-Йорке больше шестисот церквей, а разных там проповедников — тысячи, какой только веры ни пожелай. Они могут в два счета сделать из тебя святого.

— Да, каждый выбирает занятие повыгоднее. Дураков на свете достаточно, а предприимчивые люди пользуются их легковерием и живут припеваючи, не утруждая себя тяжелой работой.

— Все-таки что же это за штука? — спросил Фред, осмотрев со всех сторон модель. — Раньше здесь таких мереж не строили.

Оскар решил, что изворачиваться не имеет смысла.

— Да, таких еще здесь не знают, — сказал он. — Но дальше, на севере, они в ходу, ими сплошь и рядом пользуются в море. Я пока делаю только модель.

Фред свистнул.

— Вот ты какой, оказывается! Не расскажешь ли подробнее, в чем тут дело? Конечно, если не секрет изобретателя.

— Это не мое изобретение. Правда, раньше и я так думал, а потом убедился, что меня давно опередили. Присаживайся… Если ты обещаешь никому не говорить…

Начался обстоятельный рассказ, во время которого пришлось обратиться к помощи карандаша и бумаги. Оскар набросал план, на котором были обозначены и место затонувшего на банке парусника, и участки неводного лова. Не были забыты ни господствующие ветры, ни течения, отмечалась и глубина моря, а линия, обозначавшая путь косяков лососей, была проведена красным карандашом.

— Теперь тебе понятно, почему такая мережа выгоднее и лучше невода? — закончил пояснения Оскар.

— Во-первых, не надо столько рабочих рук, — не задумываясь, подхватил Фред. — Во-вторых, больше шансов на улов, а в-третьих, она обойдется дешевле невода.

— Ну, а все же построить такую мережу не шутка, — заметил Оскар. — Двоим, даже троим, и то тяжело будет собрать необходимые средства.

— Сколько это будет, стоить по твоим расчетам?

— Полторы тысячи латов.

— Почти триста долларов!

Оскар усмехнулся.

— Ты, пожалуйста, не смейся, — сказал Фред. — Я не привык к вашим латам, и если мне надо получить ясное представление о стоимости, я всегда перевожу на доллары. Третья часть — это, значит, сто долларов.

— Это много для тебя?

— Нет, такими деньгами я бы рискнул, если бы меня приняли в компанию. — Фред задумался. — А если в бурю мережу разобьет?

— Тогда надо строить другую.

— Или совсем отказаться от этого предприятия…

— Понятно, если нет средств.

— Гм… Дельце рискованное, но интересное. Много ли у тебя компаньонов?

— Только один.

— Двоим вам будет нелегко.

— Верно, что нелегко, но где взять третьего?

— Гм… На самом деле интересно… А сколько ты думаешь заработать?

— Вот этого я не знаю. Мы можем стать зажиточными за одно лето, а может случиться и так, что море разорит нас.

— Черт побери, с чего-то мне все равно надо начинать. На безденежье я не могу пожаловаться, тогда бы не стоило и домой возвращаться… Прямо ума не приложу. С другой стороны, вдруг не выгорит?.. Что делать? Как по-твоему, Оскар?

— Решай сам, я ничего тебе не скажу. Если желаешь участвовать, я беру тебя в товарищи, не желаешь — не надо.

Фред задумался. Американца терзали сомнения и соблазны. Не хотелось упустить хорошее дело, но и бросать на ветер доллары тоже было страшновато. В конце концов искушение взяло верх.

— Ладно уж, попробуем рискнуть! — сказал он. — Дело очень интересное, жалко упускать его из-за сотни долларов. Так по рукам, чертова перечница? Дело у нас обязательно выгорит, вот увидишь!

После этого он опять перевел разговор на женщин:

— Эльза Звайгзнит хочет, чтобы я на ней женился…

2

Наконец Фред раскрыл свои карты. Он терпеливо выслушал советы и предложения Петера и все их отверг:

— Нет, дорогой брат, лавочника из меня не выйдет, для таких дел я слишком неповоротлив. А о постройке дачи поговорим следующим летом.

— Моторную лодку ты бы мог построить и зимой. Корабельным мастерам сейчас как раз делать нечего, лодка обойдется очень дешево. Я только что разговаривал с Витынем — это который в прошлую войну строил парусники, ты его знаешь. У него сейчас есть несколько дубовых кряжей и основательные шпангоуты, а ты имей в виду, что позже их будет трудно найти. Доски можно достать в местечке, это пустяки.

— Скажи, нет ли у этого Витыня дочерей? — спросил Фред.

— Да, есть одна.

— Такая хорошенькая, с круглыми щечками?

— Ты ее знаешь?

— Позавчера у меня было с ней свидание…

— Вон что?.. Ну, как же насчет моторной лодки?

— Да у тебя ведь есть одна.

— Есть-то есть, да какая это лодка — семь лошадиных сил. Тебе бы надо раза в два сильнее мотор.

— Сколько такая может стоить?

— Думаю, десяти тысяч хватит. Ну, скажем, восемь тысяч.

Фред усмехнулся.

— Давай-ка, Петер, оставим этот разговор. Сначала я попытаю счастья в каком-нибудь деле понадежнее. Мы тут с Оскаром придумали одну вещь.

— С Оскаром? — Лицо Менгелиса вытянулось и приняло обиженное выражение. Он счел себя оскорбленным до глубины души: единственный брат больше доверяет чужому человеку!

— Как знаешь, — холодно ответил Петер. — Я все же посоветовал бы тебе сначала осмотреться и распознать человека, которому ты даришь свое доверие. У кого имеются денежки, тому всегда друзей хватит…

В один из бурных дней, когда в море нельзя было выходить с сетями, Оскар уехал в Ригу. В местечке он встретился с Бангером и поговорил с ним о делах. У лавочника не нашлось никаких возражений против Фреда.

— Чем больше средств, тем лучше, — сказал он. — Только не говори, пожалуйста, о моем участии, пусть люди думают, что вас только двое. Одно дело молодежь, тут народ и удивляться много не будет, а если узнают, что и я ввязался в эту затею, еще прозовут меня старым шутом.

В Риге Оскар закупил все нужное для постройки мережи: пряжу, хребтину, посадочные нити, пробки и тросы. Нагрузившись огромными пакетами и связками, он пустился в обратный путь. В местечке ему даже пришлось взять подводу.

Теперь в комнате Оскара целые ночи напролет светила лампа. Вдвоем с Фредом они вязали сеть для мережи — петлю за петлей, ряд за рядом.

Иногда им самим становилось смешно глядеть на эту тяжелую сеть из грубой хребтины. От постоянного вязанья узлов болели руки, работа требовала нешуточных усилий.

— Ну, если сквозь такие путы прорвется какая-нибудь рыбина, это будет чудом! — рассуждал Фред. — И побрыкаются же наши лососики в этой ловушке!

Между делом он рассказывал про свои последние похождения с, поселковыми девушками.

— Пожалуй, придется жениться за Зельме Румбайнис, — говорил он в один из вечеров. А днем позже: — Марта Витынь, наверное, будет моей… — и еще через несколько дней: — Почему бы мне не жениться на Эльзе Звайгзнит?

Он и сам не знал, на ком остановиться. По легкости и скоротечности чувства его напоминали мыльные пузыри; они возникали без пыла и гасли без боли.

Закончив вязку сети и камер, они перенесли работу наружу, потому что для крепления обручей требовалось большое помещение. С этого дня двор Менгелисов стал чем-то вроде балагана для всего поселка. Каждый, кто смыслил что-нибудь в морском промысле, считал своим долгом выступить с насмешливой критикой.

— Вы, наверно, строите цеппелин? — попробовал зубоскалить старый Румбайнис. — Как же, теперь ведь воздухоплавание в моде!

— Правильно, дядя Румбайнис, — отвечал Оскар. — Это будет цеппелин. И знаешь, для чего мы его строим?

— Ну? — Старик даже трубку изо рта вынул.

— Готовимся к Судному дню. Когда начался всемирный потоп, Ной построил ковчег и спас и себя и по паре от всякой плоти. Но это была только репетиция Судного дня, а когда придет конец света, мы на этой штуке подымемся от горящей земли к небесам…

— Богохульник! — пробурчал рассерженный старик и отошел в сторону.

Другие подходили ближе и ощупывали детали мережи. Какой-то упрямец попытался разорвать петлю камеры, но безуспешно.

— Пусть их, пусть пробуют, скоро у них пропадет охота! — говорили за их спиной гнилушане. — После первой же бури одни лохмотья повиснут на тросах.

— Думают, что лососи сами придут к ним и будут искать горловину мережи, чтобы влезть туда, — смеялись другие. — Это все равно что сунуть под нос рыбе вентерь[23] и приказать ей влезть в него.

— У кого денег куры не клюют, тому, конечно, можно пускать их на ветер, — жаловался соседям Петер Менгелис.

Никогда бы он не подумал про Оскара, что такой умница, бывалый ловец и кормщик способен на подобную глупость.

— Он еще разорит мальчишку, вот увидишь, — говорил Петер жене.

Ольге было стыдно за легкомысленного брата. Знала бы она раньше, ему пришлось бы искать пристанища в другом месте. Теперь она переносила его присутствие, как зубную боль, и когда по поселку разнесся слух, будто Оскар соблазнил какую-то сироту, а потом бросил ее, Ольга поспешила сообщить ему об этом.

Оскар и не думал оправдываться. Он опять был замкнутым и молчаливым. Но когда этот поступок с сиротою стал предметом обсуждения на одном из сектантских собраний и брат Теодор назвал его «вызовом безбожного развратника, брошенным в лицо всем честным людям», — Оскар насторожился. Он почувствовал здесь чью-то направляющую руку. Людей подстрекали против него с определенной целью.

«Гляди в оба, Оскар!» — сказал он себе.

3

Оскар съездил в местечко и заказал кузнецу несколько больших якорей. Фред изготовил буи и распорные шесты. Перед рождеством все было закончено, и готовую мережу спрятали в клеть.

Наступило рождество. Весь первый день Оскар не выходил из дому. Запершись в своей комнатке, он шагал из угла в угол, останавливался по временам у окна и вглядывался в темную морскую даль. На душе у него было тоскливо, и как он ни старался думать о предстоящих делах, мысли его все время убегали к, родному поселку. С грустью вспоминал он прошлые праздники, проведенные среди родных… Бывало, приезжают дальние родственники, с которыми удается видеться только раз в год; мужчины беседует о своих делах, женщины осматривают клеть, хлеб, скот-молодняк…

Оскар стиснул кулаками голову, чтобы прогнать навязчивые воспоминания, но они следовали одно за другим, манящие, болезненно-грустные. Он тосковал по дому. А здесь от всего веяло холодом, все казалось неприветливым. Люди здесь подавили в себе любовь к жизни и прозябали в покорном и трусливом ожидании «светопреставления», а ловкий шарлатан отравлял им души, пропитывая их мраком и мутью.

На другой день Оскара навестила гостья — с самого утра пришла Лидия.

— Вот ты где устроился, — сказала она, осмотрев убогое убранство комнатки Оскара.

— Да, здесь я и живу, — ответил Оскар. Трудно было ему сдержать радость при виде сестры: она ведь пришла из того милого мира, куда он рвался всем существом. В этот миг даже Роберт казался ему довольно славным пареньком, только разве чуть-чуть шалопаем.

Лидия присела на пододвинутую скамейку и сконфуженно улыбнулась, не зная с чего начать.

— Ну, как вам там живется? — спросил Оскар.

— Ты ведь сам хорошо знаешь, как нам может житься. Много ли отец наработает, когда его все время донимает ревматизм. Руки совсем не переносят холода; не поймешь, что за напасть. Как ты тогда ушел, мы взяли в работники Кривого Янку. Ну, это ведь не то, что свой человек. Какая ему забота, целы ли сети или порваны…

— Да еще приходится платить ему за работу, — добавил Оскар.

Лидия покраснела и сконфузилась еще больше.

— Разумеется, надо платить… — сказала она тихо. — Конечно, правда, Оскар… Тебя обижали, но разве из-за этого стоило уходить из дому?

— Это не сразу так получилось. Да, кроме того, отец сам сделал выбор, думал — так будет выгодней.

— На позапрошлой неделе продали черную корову. Стала удерживать молоко, чего же ее зря кормить целую зиму. И потом я еще одну вещь хотела сказать… — Лидия начала шарить по карманам. — Приходила к нам Залитиене, сейчас же после твоего ухода, дала мне вот это. Это, говорит, было подарено Зенте к ее конфирмации. Ей они теперь не нужны, пусть, говорит, возьмут обратно — куда хотят, туда и девают.

Лидия протянула брату часики.

Оскар стиснул зубы, чтобы не выдать овладевшего им волнения. Прошло несколько минут, прежде чем он смог заговорить:

— Так вот что она сказала… «Куда хотят, туда и девают»… И мне они тоже не нужны. Оставь их у себя, я их тебе отдаю.

— Мне? Нет, Оскар, у меня уже есть одни. Что мне делать с двумя часами? Ты сам должен знать, куда их девать.

— Тогда отдай матери.

— Разве она возьмет такую вещь? Они ведь человеку принесли несчастье.

— Ну, тогда продай их! — сердито крикнул Оскар. — Купите себе что-нибудь на вырученные деньги, а меня оставьте в покое.

— Если уж так…

Лидия еще раз попыталась отказаться, а потом все-таки сунула часы в карман.

— Значит, черную корову продали? — спросил Оскар.

— Да, удерживала молоко.

— А на вырученные деньги купили Роберту новое пальто с котиковым воротником?

— Ты это напрасно, Роберт в нынешнем году не получил пальто. Вообще ему пришлось обходиться без нашей помощи. А Гароза больше не захотел ждать.

Оскар остановился перед сестрой:

— А как с салаковым неводом, в порядке он?

— Кому же его приводить в порядок? У отца времени нет, а работник целый день с сетями в море.

— Так. А коптильня работает?

— Понемногу. Сейчас мы коптим только свой улов, другие больше не хотят. Не знаю, что там случилось: отец, наверно, кое-кому не смог сразу заплатить. Сейчас все идут к Осису.

— Осис? Это рыжий-то? — забывшись, Оскар даже кулаки сжал.

Но он тут же одумался: ему-то что за дело до этой семьи! Ведь его выгнали.

— Так, значит, Роберт живет кое-как? — задумчиво спросил Оскар. — Ну, когда кончит учение, обзаведется всем необходимым.

— В этом году ничего… навряд ли закончит…

— Что, заленился?

— Как раз теперь-то и начал работать. Но ведь посуди сам: много ли может отец посылать ему без тебя? Вот Роберту и пришлось поступить в какую-то контору, они там углем торгуют.

Оскар подошел к окну и загляделся на пасмурное зимнее небо, сплошь затянутое облаками.

— Сейчас ты мог бы смело вернуться домой, — поспешила подсказать Лидия, пока брат стоял к ней спиной. — Никто тебе больше мешать не будет. Хозяйничай, как тебе вздумается.

Оскар обернулся:

— Нет, сестричка, из этого ничего не получится. Отец не такой еще старик, чтобы отойти от дел, а я не настолько молод, чтобы оставаться под его опекой. Два медведя в одной берлоге…

— Ты, наверно, думаешь, что он на тебя все еще сердится? И напрасно. Отец давно все позабыл и простил.

Да, Лидии не следовало этого говорить. Оскар вдруг выпрямился:

— А что ему прощать! Что это за отпущение грехов? И кто из нас нуждается в прощении? Помнишь, как он мне сказал напоследок: «Забудь, что у тебя есть отчий дом!» Я и старался это выполнить как умел… Ну да хватит, поговорим о другом.

Когда они сошли вниз, Ольга и Петер тоже стали уговаривать Оскара, но он отклонил их посредничество и сказал, что не стоит пока ждать от него такого шага.

— Ну, а попозже, через некоторое время? — пристала обнадеженная его словами Лидия.

— Там посмотрим.

4

В тот же вечер в доме волостного правления устраивался бал. Фред уже за неделю прожужжал Оскару уши разговорами об этом и потребовал, чтоб он хоть раз выбрался из дому.

— Ты так раньше времени заржавеешь!.. Стоит только человеку немного поразмяться, и у него тотчас меняется настроение. Тебе надо проветрить мозги, и ты сразу увидишь жизнь в ином освещении… Я люблю веселых людей!

Оскар довольно равнодушно выслушал приглашение Фреда, но после ухода Лидии он уже больше не мог переносить одиночество. Чем больше клонилось время к вечеру, тем тревожнее становилось у него на душе. Спектакль в доме волостного правления не сулил ему ничего заманчивого, он их достаточно насмотрелся, но в этот раз он чувствовал, что многое потеряет на всю жизнь, если останется дома… Анита непременно будет там — в такой день она дома сидеть не станет. И если он не пойдет, то… Кто знает, что может случиться?

Когда Оскар с Фредом вошли в дом волостного правления, там уже было полным-полно народу, хотя все еще продолжали прибывать новые парочки и целые семьи. Заметив в коридоре у вешалки Оскара, знакомые парни окружили его и принялись расспрашивать, как ему живется. Фред не отходил от него ни на шаг, засыпая вопросами о всех незнакомых девушках, которых он встречал пронзительным взглядом сыщика.

— Оскар, а ту, в зеленом, знаешь? Вон ту, которая входит в зал! Красивая девчонка. А это кто, в синем джемпере, не из Чешуй? Гляди, как гордо выступает, надо будет пригласить ее на вальс. Пойдем в зал, посмотрим, кто там собрался. Ну, я вижу, девочек здесь достаточно.

Оскар односложно отвечал, оглядываясь по сторонам в поисках Аниты, но ее нигде не было видно. Войдя в зал, они с Фредом влились в людской поток. Здесь Аниты тоже не было. Все вокруг потускнело, и бестолковой показалась ему веселая суетня. Понурившись, бродил он в толпе, здоровался и отвечал на приветствия, пожимая руки и кивая головой, а взгляд его все время искал знакомую девичью фигуру.

«Теперь уже не придет», — думал Оскар. Он не замечал блеска в глазах девушек, которые провожали его ласковыми взглядами, не прислушивался к трескотне Фреда, не отвечал на вопросы. Наконец они остановились у самых дверей и стали наблюдать за потоком входящих людей.

«Ее не будет… Зачем только я сюда пришел?» — беспрестанно повторял про себя Оскар. Но вдруг перед глазами у него все поплыло. Улыбка проступила на его лице: он заметил входящую Аниту. С нею были Эдгар и Лидия.

Фред дернул его за рукав.

— Оскар, погляди скорее, кто это такая? — без всякого стеснения показывал он на Аниту, которая прошла в нескольких шагах, не оглянувшись в их сторону. — Черт подери, какая изящная! За этой поневоле придется приударить! По крайней мере есть из-за чего постараться! Ах, чертенок! Походка-то у нее какая! Ты погляди на фигурку, на ножки! Кто это? Ты ее знаешь?

Оскар с трудом сдерживался, чтобы не заткнуть ему рот основательной оплеухой. Откровенные замечания Фреда глубоко оскорбляли его чувство; ему казалось, что американец одними помыслами и жадными взглядами оскорбляет любимую девушку. Какая непростительная подлость думать так об Аните, смотреть на нее такими глазами! Он все-таки сдержался и сказал равнодушным тоном:

— Это дочь лавочника Бангера.

— Того самого, нашего компаньона?

— Да.

— Ну, ей-то уж старик отвалит хорошее приданое! Как, по-твоему, Оскар? Да, с ней стоит познакомиться. Ты сам-то знаком с ней?

— Мы же соседи.

— Тогда ты меня и представишь. Тебе от этого ни в коем случае не отвертеться. А кто это рядом с ней?

— Это моя сестра…

— Что ты говоришь! Верно, я ведь видел ее фотографию в альбоме у Ольги. Ну, тогда за чем же дело стало, давай подойдем к ним, этого даже приличия требуют. Пойдем!

— Лучше попозже…

— Ах, да, у вас там какой-то семейный скандальчик… Все понятно. Ну, попозже, только уж будь так добр, обязательно. Она мне страшно импонирует.

Оскар скрепя сердце согласился. Выполнить обещание ему пришлось гораздо раньше, чем он предполагал: Эдгар увидел Оскара и стал пробираться к нему вместе с обеими девушками. Фред от удовольствия только руки потирал.

В ожидании спектакля они стали прогуливаться по залу. Фред говорил один за всех и сразу же пустил в ход тяжелую артиллерию: он, как и следовало ожидать, перескочил на свои приключения в чужих странах. Нью-Йорк… Панамский канал… Лондонские карусели… Да, одних этих слов было достаточно, чтобы вскружить голову женщине!

— Если бы вы знали, что это за карусели, — рассказывал он, молитвенно сложив руки. — Не то что какие-нибудь там санки или лодочки, а настоящие воздушные корабли! Вы садитесь в самолет и летите по воздуху, только все время по кругу, по кругу, а внизу играет оркестр.

— И оркестр? — сделала удивленное лицо Анита.

— Да, настоящий оркестр с флейтами и бубенцами.

— Даже бубенцы! Это правда?

— Я же вам говорю! Кажется, что мчишься на лошадях! Это мне весьма импонирует!

После этого рассказал про виденные им в паноптикуме восковые фигуры известных преступников:

— Вообразите только, у них совершенно кабаньи клыки… А глаза! Такие мертвые, неподвижные, что мороз по коже продирает, когда вы на них смотрите! Я видел, как одна дама упала там в обморок… Ничего не поделаешь, нервы не выдержали…

Он видел и бой быков в Испании, и матч между боксером Демпсеем и, знаете, тем самым свирепым аргентинцем Фирпо… Но Анита не позволила ему об этом рассказывать.

— Пощадите мои нервы, я теперь всю ночь не засну! — в притворном ужасе взмолилась она. — Состязание боксеров — это, наверно, что-то кошмарное!

— А мне это импонирует!

В этот вечер ему многое импонировало.

Начавшийся спектакль разъединил их на время.

— Как полагаешь, Оскар, не пригласить ли нам их на стакан чаю с пирожными? — спросил Фред с озабоченным видом, когда они остались вдвоем. — Я займу столик. Любит она сладкое?

— Не знаю, право.

— Хорошо, я скоро узнаю это сам. Мне кажется, пока все оборачивается в мою пользу. Вот что значит уметь обходиться с женщинами! Если я сегодня же вечером не договорюсь с нею о свидании — больше я не Фред Менгелис.

Оскар засмеялся, но каким-то странным смехом.

— Не веришь? — спросил Фред. — Ну посмотрим!

После окончания спектакля он потащил Оскара на поиски Аниты, но Оскар не торопился. Пока из зала убирали стулья и освобождали помещение для танцев, в буфете уже хлопали пробки и молодые люди подкреплялись пивом и водкой. Прохаживаясь по коридору, Оскар встретился с учителем Акментынем. Они одновременно протянули друг другу руки и заговорили. Фред незаметно ускользнул — в женском обществе он чувствовал себя куда лучше.

— Как вам понравился спектакль? — спросил Акментынь. — Пустенькая вещь, рассчитанная на дешевый успех.

— Почему здесь ставят только комедии? — в свою очередь спросил Оскар. — Постоянно одни и те же глупые шутки: облить кого-нибудь водой, вывалять в муке, а то еще битье посуды! А игра! За весь спектакль хоть бы одно слово было сказано просто, по-человечески… И это называется искусством… Когда хотят изобразить веселье, начинается прямо-таки безумное ликование, какого в жизни и не бывает. Зато уж чуть дело доходит до печали — раздаются такие шумные вздохи, как будто людей постигло самое страшное несчастье. Почему это так?

— Конечно, это недостаток чувства меры у начинающих.

Понемногу они разговорились о духовных интересах местного общества.

У людей не было никаких духовных интересов — суровая тяжелая борьба за существование поглощала все физические и духовные силы.

— Говорят, вы начали уже осуществлять кое-что из своих намерений, — заговорил Акментынь. — Морская мережа, ледник… это не плохо.

— За это меня теперь и облаивают на всех перекрестках… — ответил Оскар.

Акментынь улыбнулся.

— Это борьба. Вы здесь, на взморье, угрожаете старому порядку, в особенности кое-кому из тех, кто живет за счет труда рыбаков. Неужели вы надеялись, что они сдадутся без боя, не попытаются удержать позиции?

— Нет, на это я не рассчитывал, — сказал Оскар и тоже улыбнулся. — Я только не ожидал, что они применят такие гнусные средства.

— Вам надо быть готовым к тому, что они прибегнут и к еще более гнусному оружию, — продолжал Акментынь. — Поэтому будьте все время начеку и готовьтесь к самой отчаянной борьбе. Не давайте им застигнуть вас врасплох.

Заиграли вступительный вальс. Они вошли в зал. Увидев в противоположном конце Аниту, Оскар извинился перед Акментынем и пошел приглашать ее на танец. На полдороге он заметил, как из толпы вынырнул американец и отвесил Аните глубокий поклон. Она поднялась и пошла танцевать с Фредом.

Оскар опоздал.

Растерянно стоял он посреди зала, а вокруг него уже закружились танцующие пары. Придя в себя, Оскар пробрался к стенке и присел на стул. Звуки вальса придавали его впечатлениям меланхолическую окраску, хотя вокруг него сияли счастьем лица проносившихся мимо парочек.

«Многие из этих смеющихся парней скоро разучатся улыбаться, превратятся в угрюмых, грубых мужчин, начнут пить и ругаться с женами. Некоторые станут даже пускать в ход кулаки. А эти девушки, эти милые существа — какими они будут несчастными в семейной жизни, как быстро увянут от нужды и горя!..» Он не мог объяснить, откуда взялись эти щемящие сердце думы, почему ему одному надо видеть эту изнанку жизни, о которой все знали и которая никого сегодня не тревожила. Когда он увидел танцующую с Фредом Аниту, — понял, что грустил от одиночества, что страдало уязвленное самолюбие. Если бы Фред сидел у стены, а он танцевал бы на его месте, все казалось бы иным…

Однако взгляд его невольно направлялся только в ту сторону, где кружилась эта пара. Оскар поднялся со стула и вышел в коридор, но Акментынь тоже танцевал, и ему ничего больше не оставалось, как прогуливаться в одиночку.

Вальс кончился. В коридор хлынула толпа. Раскрасневшийся Фред подскочил к Оскару и хлопнул его по плечу.

— Все в порядке! Черт возьми, ну и танцует легко! И характер веселый, оказывается: я говорю, а она только смеется. Вот это я понимаю!.. Я уже пригласил ее на следующий танец, недаром говорится: куй железо, пока горячо! Мы с ней проведем вместе весь вечер, вот увидишь! — И он снова куда-то ринулся с видом человека, которого ждут неотложные дела.

Оскар присел на подоконник и стал курить папиросу за папиросой, стараясь взять себя в руки, избавиться от мучительного беспокойства. Оркестр играл танец за танцем, коридор то наполнялся людьми, то снова пустел, а он все не уходил.

«Нечего себя мучить, Фред не такой человек, которого стоит опасаться. Да если бы он даже был самым опасным противником, я бороться из-за женщины не стану. Женщине надо выбирать самой: если она меня любит, мне нет нужды завоевывать ее. А такая, которая ждет, чтобы из-за нее боролись, и привязывается к тому, кто сильнее, мне не нужна».

И все же, когда он представлял себе Аниту в объятиях Фреда, его охватывало враждебное чувство. Не находя покоя, он снова пошел в зал.

Анита прохаживалась с Лидией и Эдгаром. Фред уже пристроился к ним и снова засиял экзотическим великолепием. Он так и сыпал названиями иностранных городов и словечками из жаргона английских моряков. Пусть все знают, что перед ними человек, который проходил мимо оперы Метрополитен, который видел в Египте укротителей змей и, возвращаясь на родину, пробыл целых четыре дня на одном пароходе с какой-то новой кинозвездой, о которой в Латвии и понятия не имели!

В это время дирижер объявил дамский вальс. Американец, уверенный в том, что его немедленно пригласят, одернул пиджак и воротничок. Но, пока он разглаживал галстук и поправлял высунувшийся из кармашка кончик зеленого платочка, Анита отделилась от компании и подошла к Оскару.

— Наконец-то нашелся, — сказала она с ласковым упреком. — Так давай же потанцуем. Где ты все время пропадал? Ну-ка дыхни! Нет, не пил…

Теперь начался другой, счастливый вечер… Они больше не отходили друг от друга. Когда американец пригласил Аниту на фокстрот, он получил в ответ отказ — Оскар выпросил у нее все танцы. А когда пришло время собираться домой, Фред с ног сбился, разыскивая исчезнувшую парочку: Оскар и Анита заранее догадались ускользнуть от него. Два счастливых часа остались в их распоряжении, и они пошли темной лесной тропинкой к берегу. Их тихому счастью не мешали больше никакие россказни про лондонские карусели.

Подобные выходки не могли импонировать американцу…

1

В начале марта Оскар набил погреб льдом, а как только стаял снег, мережу вытащили из клети и ее владельцы стали с нетерпением ждать начала путины.

Наконец она наступила. Утихли весенние бури, лед растаял, и выброшенные полыми водами обломки больше не угрожали сетям. Однажды вечером к Гнилушам подошла моторка Бангера. Прибыли старые товарищи Оскара по артели — Эдгар и Кристап Лиепниек. Мережу со всеми принадлежностями перевезли на берег и погрузили в моторку, а якоря и буи уложили в неводник, который Фред взял на один день у брата. Приведя все в порядок, рыбаки прилегли соснуть, чтобы после полуночи немедля выйти к месту лова. Но сон не брал их, они думали о судьбе своего начинания. Эдгара и Фреда тревожили сомнения: а вдруг все это окажется нестоящей выдумкой и им некуда будет деваться от насмешек? Не сомневался лишь Оскар.

Ночью задул легкий ветерок, но это был береговой, восточный ветер, который обычно стихает с восходом солнца, и море после него остается несколько часов подряд гладким, как пруд. Стояла еще глубокая темень, когда моторка вышла в море. Дойдя до затонувшего парусника, ловцы бросили якорь на второй банке и дождались утра. Ветер затих, глубокая тишина прозрачного утра легла на море и дюны. С моря подошли еще несколько неводников, на пляже один за другим стали показываться рыбаки.

Фред с Кристапом влезли в лодку с якорями, а Оскар остался на моторке у мережи. До полудня они трудились без передышки, пока расправили крыло, закрепили мережу и вынесли по обеим ее сторонам якоря. Дело было новое, и потому следовало предусмотреть заранее все мелочи, чтобы все стало на место, горловина мережи оставалась свободной, а куток[24] и камеры вытянулись как следует. Когда все было закончено, они выбросили большой морской якорь с талями и дали последнюю натяжку.

Вызывающе гордо выглядывали теперь из воды передние распорные шесты мережи, расставленные, как широкие ворота, против берега, который сейчас кишмя кишел людьми. Почти все чешуяне высыпали посмотреть на диковинное зрелище.

— Удалось-таки Оскару настоять на своем с этой затеей, — сказал Кляве старый Дунис. — Ну-ка, поглядим теперь, что у него там вырастет.

— А что там может вырасти, кроме лохмотьев и отрепьев, — бросил в ответ Клява. — Вот дунет ветер, тогда и увидите, как его «цеппелин» вылетит на берег со всеми своими якорями.

— Тросы-то у него проволочные, — заметил какой-то паренек.

— Проволочные… — усмехнулся Клява. — Ну, тросы выдержат, а с полотном что будет? Посмотрите, что останется от этих ниточек, когда на банке разбушуется волна. Я говорить ничего не буду, море — оно покажет свою работу.

— Да у него вся вязка из хребтины, — ввернул паренек.

Но старые рыбаки так дружно обрушились на него с насмешками, что ему пришлось замолчать и отойти в сторону.

— Однако он не такой уж дурак, — сказал Дунис, показывая на распорные шесты мережи. — Машину-то поставил не как попало, а с подветренной стороны парусника. Он будет для нее вроде волнореза.

— Все равно не поможет! — крикнул Осис. — Одна ребячья забава! Подумайте, сколько денег ухлопали, а в один прекрасный день от всего этого останется куча лохмотьев — тряпичнику Яшке продать.

И Бангер был здесь; он стоял позади кучки рыбаков и прислушивался. Скептические замечания встревожили его, и вдруг вся затея показалась ему довольно глупой. Как это он, бывалый человек, связался с каким-то сумасбродом? Денег выброшено много, а кто ему даст гарантию, что они не пропадут? Это все Анита с Эдгаром. Приставали до тех пор, пока не согласился.

Осис обернулся к лавочнику.

— Никак это твоя моторка? — спросил он громко. — И ты тоже у них пайщиком?

Множество глаз устремилось на Бангера.

— Нет, — покачал он головой. — С чего ты взял? Оскар попросил Эдгара помочь ему, когда будет ставить мережу. Это еще по старой дружбе.

Многие вспомнили, как выглядела эта дружба однажды на вечеринке у Дунисов, но ничего не сказали.

— Я и то думаю, неужели человек с ума сходить начал? — сказал Осис.

Лавочник облегченно вздохнул: по крайней мере никто не знает его роли в этом деле. В глазах людей его престиж по-прежнему стоял высоко.

Моторка и лодка стали подходить к берегу: по дороге Оскар испытывал якоря и буи. Старый Клява сейчас же заторопился домой: «Надо бы выпустить лошадь на луг». Но он напрасно убежал. Оскар и не думал выходить на берег. У крайнего распорного шеста он пересел в лодку, которая направилась к Гнилушам.

Толпа обступила Эдгара, но от него ничего нельзя было добиться. Вид у него был достаточно гордый и таинственный, и его молчание только пуще растравило любопытство рыбаков. Кристап Лиепниек был бы рад рассказать, но он и сам толком ничего не знал.

2

Спустя два дня лодка Оскара и Фреда снова показалась возле Чешуй. Погода была теплая и тихая. Мережа стояла по-прежнему, все было на месте. На берег вышел Эдгар и еще двое-трое чешуян.

— Ты поможешь нам проверить? — крикнул Оскар Эдгару.

— Ладно, я сейчас не занят. Хочется посмотреть, какой у вас улов…

Немного погодя еще одна лодка отвалила от берега и пошла вслед за ними. Это был Осис с работниками своей артели. Они гребли медленно, чтобы подойти к мереже в рассчитанный момент, и это им удалось. Громадные обручи только что перевалили через борт в лодку; Оскар нагнулся и развязал куток мережи, встряхнул его, снова завязал и спустил обручи обратно в воду.

Фред мрачно смотрел куда-то вдаль, то и дело сплевывая сквозь зубы. Эдгар с озабоченным видом поглядывал то на Оскара, то на американца. Все молчали, словно обидевшись друг на друга.

— Ну-ка, покажи своих лососей! — крикнул Осис, подойдя ближе. — Наверно, под слани припрятал?

Оскар стянул узел на талях, потом спустил в воду тросы вместе с блоками и кутком мережи. Распрямив спину, он посмотрел в глаза Осису.

— А ты сам-то поймал хоть одного нынешней весной?

Осис сконфуженно опустил глаза.

— Мне самому не попадались, только, говорят, у Даугавгривы[25] кое-кому довелось вытащить. Что там у тебя?

Оскар показал на двух окуней и сырть, которые подпрыгивали на сланях.

— Неужели это весь улов? — недоверчиво протянул Осис.

— Пока это все, — спокойно сказал Оскар. — Пойдем к берегу, Фред, нам надо поторапливаться, а то к обеду не поспеем.

— Вода, что ли, слишком чистая? — ухмыляясь, рассуждал Осис. — Наверно, лосось издалека видит твою ловушку и боится к ней подойти.

Оскар только плечами пожал в ответ. Уходя, он услышал за спиной негромкий смех, — рыбаки не скрывали больше веселого настроения.

— За три ночи и два дня только пара окуней и одна сырть! Главное, и на рынок их сейчас не пустишь!

Эти дни как раз действовал запрет на лов окуня и сырти.

— Не пройдет и месяца, как они вылетят в трубу со своим «цеппелином», вот увидите, — сказал Осис работникам. — С таких уловов впору и кошке подохнуть с голоду!

На берегу стоял Бангер, там же оказались и Дунис, и Лиепниек, и Индрик Осис.

— Это не Оскар ли Клява? — спросил Бангер, всматриваясь в приближавшиеся лодки.

— Он самый. Твой Эдгар тоже там, — сказал Дунис.

Все, кроме Бангера, побежали навстречу лодке Осиса. Видя, что поблизости никого не осталось, лавочник больше не стал скрывать нетерпение.

— Ну как, повезло? — крикнул он Оскару.

Тот поднял со слани три рыбины и показал их. Тень пробежала по лицу Бангера.

— И все? — спросил он уже тише.

Оскар без слов кивнул головой.

— Так, так, — пробормотал Бангер.

Когда лодка подошла к берегу, Эдгар поспешил к отцу. Они долго разговаривали вполголоса, и у обоих при этом были озабоченные лица. Оскар присел на мачтовую скамью и, улыбаясь, взглянул на Фреда. Но и американец не видел впереди ничего отрадного. Деньги-то он выбросил, целых пятьсот латов, а это почти сто долларов! Всегдашняя молодцеватость и задор мигом слетели с него при первой же неудаче.

«В чем же тут загвоздка?» — раздумывал лавочник.

— Оскар, а вы мережу как следует установили?

— Лучше некуда.

— Непонятно, на самом деле непонятно, — удивлялся Бангер. — В конце концов выйдет, что люди верно говорили.

Оскар закусил губу, но тут же откинул назад голову и посмотрел прямо в глаза компаньонам:

— Не знаю, что здесь непонятного, если с первого раза в нее не попалось ни одного лосося. А откуда им взяться, скажите на милость, когда уж больше недели стоит тихая погода. Вот задует посильнее, тогда мы сразу увидим, стоит ли ждать от мережи чего-нибудь путного или лучше продать ее тряпичнику.

— Хотя бы сырти побольше попалось, — сказал Бангер. — Позавчера у Лиепниека в одной только сети было тридцать штук.

— Выберется завтра время у Эдгара проверить мережу? — спросил Оскар, не ответив на замечание Бангера.

— Нет, завтра он пойдет с моторкой в Ригу. Как-нибудь справитесь вдвоем. Да и сам я не могу оставить лавку на одних женщин — вдруг кому-нибудь понадобится смола или подошвенная кожа.

— Ладно, мы с Фредом сами осмотрим, — сказал Оскар и стал отчаливать.

Сомнения товарищей не поколебали его уверенности в конечном успехе. Вот несчастные трусы — чуть что, и они уже начинают трястись за деньги, а пуще того — за репутацию! Одна только мысль, что его выставят на всеобщее посмешище, заставила Бангера вспотеть от страха. Этот делец и спекулянт, издалека чуявший, где пахнет прибылью, не мог простить себе такой оплошности. Одно дело горячие головы, вроде Оскара и Эдгара, им это еще пристало, но чтоб он, человек рассудительный, изведавший все глубины житейской мудрости!..

Две недели простояла мережа в море, ничего не дав владельцам. Изредка попадалась на завтрак какая-нибудь рыбешка, но чаще всего ловушка оказывалась пустой. Лавочник больше не появлялся на берегу. Эдгар тоже старался исчезнуть, когда требовалось проверить мережу. Пора было и вынимать ее для просушки; сетное полотно осклизло, бечева и тросы покрылись слоем ила:

Хочешь не хочешь, а однажды пришлось доставить мережу к берегу и выставить на дюнах. Пока они сушили и чинили ее, возле них постоянно толпился народ. Теперь не осталось ни одного человека, который бы не счел долгом пройтись насчет ее владельцев. Американец почти перестал разговаривать. Деньги он считал окончательно потерянными. Только когда в поле зрения показывалась какая-нибудь молодая женщина, Фред снова оживал и даже веселел. К вечеру он обычно переодевался и шел на прогулку к дачному поселку. Там можно было встретить много городской публики, а некоторые девушки ему весьма «импонировали». Но больше всего ему нравилось сидеть в часы купания где-нибудь на дюнах и смотреть оттуда в бинокль… Это занятие он находил куда более увлекательным, чем починка мережи, которую он прямо возненавидел из-за постоянных насмешек рыбаков.

— Ничего, кто смеется последним, тому и смеяться приятнее! — успокаивал его Оскар.

Бедняга все еще не терял веры в успех, даже когда самый убежденный из компаньонов, Фред, и тот потерял всякую надежду.

В то время когда они подготавливали мережу к новому испытанию, Анита как-то прибежала на берег. Фред в это время ушел в поселок за водой, потому что работать им приходилось на самом солнцепеке.

— Что с тобой, Оскар? — спросила, улыбаясь, Анита. — Неужели ты собираешься прогореть? Отец уж и на меня начинает сердиться…

— А на меня и подавно, — засмеялся Оскар. — Ну, не беда! Если у хорошего игрока имеется про запас крупный козырь, он не обращает внимания на нетерпеливых партнеров. Он выкладывает его в последний момент и выигрывает.

— Ты еще хранишь этот козырь?

— Море хранит его, море и отыграется. Я в этом не сомневаюсь.

Пока не было Фреда, они постарались вволю наговориться.

— Ты совсем забыл дорогу к нашему дому, — сказала Анита. — Каждое утро приходишь к своей мереже, и хоть бы раз зашел в поселок. Чего ты прячешься?

— Сейчас об этом нечего и думать, — ответил Оскар. — Если мережа не выручит меня, я еще долго не смогу подойти к вашему дому.

— Положим, в лавку ты мог бы заглянуть… Хотя бы за папиросами.

— Разве теперь ты стоишь за прилавком?

— Надо же чем-нибудь заняться… Когда ты придешь?

— В субботу мы должны делить улов, если только попадутся лососи.

— Придется молить бога, чтобы послал удачу, а то иначе тебя долго не увидишь. Ну, я удираю. Там, кажется, идет твой американец, от него ведь скоро не отделаешься.

Рассмеявшись, Анита кивнула ему и быстро скрылась за гребнем дюны.

3

На рассвете мережу снова установили на якорях в море. С вечера задул восьмибалльный северо-западный ветер, который бушевал три дня. В это время об осмотре мережи нельзя было и думать — белые гребни Волн с яростью перекатывались через распорные шесты. Оскар каждое утро выходил поглядеть, стоит «цеппелин» на своем месте или его выбросило на берег.

Мережа все стояла, с честью выдержав первое испытание бурей.

На четвертый день буря утихла, и Оскар с Фредом немедля вышли в море. Когда они через полчаса подошли к берегу, американец насвистывал фокстрот и горделиво поглядывал на любопытных: в лодках лежали два крупных лосося, прекрасные серебристые мачки, округлые и полные икры.

— Вот как, лососи попались? — удивлялись рыбаки.

С завистливым и даже несколько приунывшим видом они ходили вокруг лодки, ощупывали крупные рыбины и спорили об их весе. Вскоре на берегу появился и Эдгар.

— Ты завтра собираешься в Ригу? — спросил его Оскар. — Захвати с собой и лососей!

— Как, лососи? Да, можно будет взять… Глядите, лососей поймали. Вот молодцы-то!

А Фред мурлыкал, отбивая ногой такт:

Это уже была серьезная победа, потому что на всем побережье не было поймано еще ни одного лосося. Те, которые вчера смеялись, ходили теперь с опущенными глазами, хотя и старались прикинуться равнодушными. К берегу вышел и Бангер, перебросился несколькими словами с Оскаром, а прощаясь, подал ему руку.

После этого они три дня подряд вынимали из мережи по лососю, — это было неплохо, так как цена на него держалась высокая. Но в субботу утром…

Оскар снова осматривал мережу вместе с Фредом. Он осторожно вынимал из воды большие обручи. Раньше у него хватало силы, чтобы одному поднять в лодку куток, но в этот раз он почувствовал, что не может.

— Подсоби немного, — обратился он к Фреду. — Не пойму, что тут случилось.

Но даже вдвоем они еле подтащили куток к борту. Вдруг возле лодки все забурлило. Громадный клубок лососей бился у самой поверхности воды, от брызг оба рыбака в одну минуту промокли до нитки, глаза им залепило пеной.

Куток был полон рыбы, как будто его кто-то битком набил. Количество лососей нельзя было даже определить с первого взгляда. Избитые, со стертыми мордами и ободранными, кровоточащими боками, они хлестали друг друга хвостами и тыкались в перегородки камер.

Оскар прикрепил куток к борту лодки, выпрямился во весь рост и засмеялся звонким, счастливым смехом.

— Теперь веришь? — спросил он Фреда, и оба расхохотались, как дети над удавшейся шалостью. Немного успокоившись, они принялись за дело. Лодка быстро наполнялась рыбой. Было уже вынуто по меньшей мере около тысячи фунтов, а еще не опорожнилась даже первая камера мережи. Когда лодка осела до краев и больше нельзя было взять ни одной рыбы, Оскар завязал куток мережи, опустил в воду и направился к берегу. Там уже оказалось несколько рыбаков-хозяев со своими сыновьями.

Потрясающая весть с быстротой молнии обежала поселок. На берег поспешили все, у кого было время, и даже те, у кого работа осталась недоконченной; за мужчинами бежали женщины и дети, а позади всех плелись старики и старухи. На слово никто не хотел верить, это надо было видеть своими глазами!

Стыдливо прячась за чужие спины, выглядывал из толпы старый Клява. Его мучила страшная зависть: шутка сказать, тысяча фунтов, а в мереже осталось еще раза в два больше. И это его сын сумел добыть! Ах, негодник, как ему повезло!

— Пропустите скорее, разве не видите, что я спешу! — нетерпеливо покрикивал лавочник, пуская в ход локти. Он устал от быстрого бега и едва переводил дух.

— Куда спешишь? — спросил Осис.

— Не знаешь разве, что нам попалось в мережу? — запыхавшись, ответил Бангер. — Ну-ну, подайтесь в сторону, мне надо к лодке пройти!

Он протискался к Оскару, схватил его за руку и долго тряс ее.

— Значит, дождались все-таки! — кричал он, ослепленный серебристым блеском груды лососей. — Ха-ха-ха! А здесь некоторые думали, что нам и кошки не накормить.

Бангер торжествующе оглядел толпу рыбаков.

— Пусть Эдгар подогреет мотор и — в Ригу, — распорядился он. — А вечером произведем дележку!

Это был поистине день триумфа. Тридцать лососей, всего около тысячи фунтов, Эдгар отвез в Ригу. Остальные пятьдесят штук положили в новый ледник Оскара. Было бы безрассудно в один день выбросить на рынок три тысячи фунтов! Скупщики сразу сбили бы цену.

Вечером в доме Бангеров делили заработок. Когда подсчитали всю будущую выручку, оказалось, что мережа уже окупила все расходы. Долг Оскара Бангеру был погашен за один улов. Американец мысленно перевел свой заработок на доллары и остался весьма доволен результатом. Он поминутно выскакивал из-за стола и убегал искать Аниту, но ее нигде не было.

Во время дележки Оскар внес новое предложение:

— Надо сейчас строить новую мережу. Пока одна стоит в море, другая сушится и остается про запас, на тот случай, если старую мережу разнесет в бурю.

Оказалось, то же самое думали и другие. Лавочник заметил, что неплохо было бы завести свою лососекоптильню, и тут же было решено построить ее. Дело обещало пойти на лад, сомнениям не оставалось больше места.

В тот вечер Фред возвращался домой один. Незадолго до конца дележки, когда компаньоны решили отметить первый успех несколькими глотками пива и водки, Оскар, как и в прошлый раз, на рождество, куда-то исчез, словно это у него вошло в привычку. Напрасно американец искал его по всем комнатам и во дворе — он как сквозь землю провалился. Не показывалась и Анита. А Фреду так хотелось поговорить с дочерью лавочника — до сих пор она оставалась единственной девушкой во всей округе, которой он не успел сделать предложения. Но по отношению к ней у него были самые серьезные намерения.

«Куда же она могла, черт побери, запропаститься? — думал он, уходя. — Я собирался рассказать ей о самоубийцах на Бруклинском мосту. Пусть подождет теперь, когда мне снова придет охота рассказывать».

И американец тихонько замурлыкал:

4

Увлеченные постройкой новой мережи, они не замечали грозы, которая надвигалась на них.

Какой-то усердный подхалим донес Гарозе, что они попридержали в леднике часть своего улова. Ярости его не было границ. Обман! Нарушение чужих прав! До сего времени только скупщики могли приберегать лосося в ожидании хорошей цены, в их руках это был главный козырь, благодаря которому они получали крупные барыши. А если всякий рыбачишка начнет гнаться за ними, от торговли лососем будет мало проку!

Гароза недолго думая сел в мотобот, прихватив с собой ящик выпивки. Тайное совещание было созвано у кормщика артели Осиса. Гароза на угощение не скупился: беспрестанно хлопали пробки, и когда у стариков начали заплетаться языки, скупщик приступил к делу:

— Что у вас здесь творится, кормщики? Я участвую в ваших артелях, оплачиваю работников, трачу деньги на новые неводы, а вы, как видно, собираетесь меня разорить? Да одного ли меня? Самих себя тоже! Вы понимаете, что с вами делает молодой Клява? Он установил ловушку в лучшем месте, перегородил крылом дорогу всем лососям, которые идут вдоль берега, и собирает их в свой большой садок, как ягоды. А вы, как дураки, остаетесь у него за спиной со своими неводами и подбираете остатки. Много вы нарыбачили за прошлую неделю? Двадцать латов на душу. А про то знаете, сколько загреб Клява? Бессчетные тысячи! И так будет продолжаться все лето: он будет деньги загребать, а вы глазами хлопать, он будет доить, а вы — держать за рога корову. Дальше так продолжаться не может. Если вы не предпримите решительных шагов, я у вас отбираю свои неводы!

Но ледник так ни разу и не был упомянут в этой громовой речи, закончив которую Гароза с такой силой ударил кулаком по столу, что зазвенела посуда, а рыбаки испуганно отпрянули.

— Так-то оно так, да что нам остается делать? — заговорил Осис. — Море принадлежит всем; разве кому запретишь ловить в нем?

Гароза иронически-сочувственно покачал головой, словно удивляясь такому явному слабоумию.

— Ну, тогда слушайте, что я скажу…

Все придвинулись ближе к столу. С полчаса он что-то говорил им вполголоса, потом поднялся уходить, каждому пожав на прощание руку.

— Мы это сообразим! — довольно хихикали старики, провожая гостя к берегу.

— Нажмем на все рычаги! — крикнул с отходящего мотобота Гароза.

Прежде чем направиться в Ригу, он высадился у поселка Гнилуши и отыскал Румбайниса, давно метившего в старосты сектантской общины на место Менгелиса. Тут же он застал и брата Теодора, который только что прибыл для устройства нескольких молитвенных собраний. Здесь неудобно было начинать с водки, но у Гарозы имелось в запасе и другое дипломатическое оружие — ловкий язык и увесистый кошелек. Джентльменское соглашение закончилось тем, что Гароза, Румбайнис и Теодор подали друг другу руки и сказали:

— Да поможет нам господь!

Румбайнис не мешкая запряг лошадь и поехал в волостное правление. Там он отыскал полицейского надзирателя и обратил его внимание на творящиеся в поселке нарушения закона. Он кое-что узнал про ледник Оскара Клявы — там не все в порядке.

Полицейский обещал принять необходимые меры. Они условились о дне встречи и попрощались.

Все рычаги пришли теперь в действие. Спокойный и уверенный в скорой победе, отправился Гароза домой. Всю округу он науськал на бунтовщика.

— Гляди, что выдумал — ледник заводить! Ну подожди, щенок, ты у меня заскулишь!

Через несколько дней в Гнилуши нагрянул полицейский надзиратель в сопровождении председателя общества рыбаков Грубе. Оскар в это время был занят во дворе новой мережей. Рыбак Грубе первым делом заинтересовался конструкцией ловушки, но тут же вспомнил, что пришел за другим.

— Говорят, у тебя здесь большой ледник, — обратился он к Оскару. — Не покажешь ли его нам?

Оскар с удивлением посмотрел на него.

— С какой целью, позвольте узнать, вы хотите осмотреть мой ледник?

— Вот ордер на обыск, — полицейский показал ему записку. — По имеющимся у нас, сведениям, вы храните в леднике рыбу, которую сейчас запрещено ловить.

— Контрабанду?

— Да.

— В случае обыска я имею право позвать кого-нибудь в свидетели?

— Это ваше право.

Неизвестно откуда взявшись, рядом очутился Румбайнис.

— Если надо, я могу пойти в свидетели, — предложил он.

— Лучше я позову Фреда, — сказал Оскар. — Зачем постороннему человеку брать на себя хлопоты в таком неприятном деле.

— А чего, я с удовольствием… Какие тут могут быть неприятности.

Оскар настоял на своем, но когда открыли двери ледника, Румбайнис попробовал шмыгнуть в подвал.

— Ты бы лучше успокоился, — посоветовал ему Фред, который остался сторожить у входа, пока полицейский производил обыск.

Контрабандой здесь не пахло. Только полкалы лососей лежало на льду в самом дальнем отделении.

— Здесь произошло какое-то недоразумение, — сказал, кончив обыск, Грубе.

Оскар пожал плечами.

— Я ведь не знаю, что вы рассчитывали здесь найти.

— Скажите, это все ваши лососи? — спросил надзиратель.

— Да, — ответил Оскар.

— А вы и от соседей принимаете на хранение рыбу?

— До сих пор еще не случалось.

Он сообразил, что перед ним поставлена западня, только она была слишком плохо замаскирована. Улыбнувшись, Оскар добавил:

— Когда придется это делать, выправлю промысловое свидетельство.

Полицейский прикусил губу.

Когда они поднялись наверх, Фред вдруг схватил Румбайниса за руку и крикнул:

— Если вы хотите найти контрабандную рыбу, поищите ее в карманах у этого типа!

Брызжа слюной, старик торопливо забормотал:

— Чего ты меня щупаешь, паршивец! Пусти!

Но пока он отбивался от Фреда, из карманов его куртки вывалились два порядочных окуня, а третьего, самого крупного, Фред вытянул у него из кармана штанов.

— Ну, что вы на это скажете? — вопрошал американец, с видом победителя поглядывая то на полицейского, то на Грубе. — И он еще лезет в свидетели! Теперь мне ясно, зачем он так рвался к леднику. Подбросил бы этих окуней — вот вам и готово судебное дело!

— Будет тебе дурачиться! — крикнул Румбайнис. — Наверно, мальчишки захотели подшутить и всунули мне в карманы.

— Какие еще мальчишки? — спросил полицейский.

— Да здешние… Мало ли их тут околачивается! Они что угодно натворят!

Все-таки у него это неладно получилось. Еле отвертевшись, Румбайнис поспешил улизнуть: еще немного, и на него составили бы протокол.

Целый день по всему поселку только и разговоров было, что о находчивом поступке американца, — он казался теперь прямо каким-то сыщиком вроде Шерлока Холмса. Вечером у него состоялось несколько свиданий в разных местах. Фред жалел только, что у него не было никакого дела в Чешуях. Аните тоже следовало об этом услышать…

5

На следующее утро, когда Оскар с Фредом проверяли мережи, к ним направилась какая-то лодка. В ней сидели рыбаки — хозяева и кормщики неводных артелей.

— Эй, ты, послушай, что я тебе скажу! — закричал еще издали Осис. — Ну-ка, проваливай отсюда со своими ловушками! Вытаскивай мережу и ставь ее куда-нибудь подальше. Тоже нашелся ловкач — на самую середину участка поставил.

Оскар спокойно возразил:

— До сих пор здесь никогда и не ловили. Еще никто не метал невода возле затонувшего парусника.

— С нынешнего дня мы будем здесь метать наши неводы! — крикнул Осис.

— Чтобы их порвать? — удивился Оскар.

— А мы уберем отсюда парусник. На будущей неделе прибудут из Риги водолазы и взорвут его.

Оскар улыбнулся.

— Они думают, лосось только здесь и ловится, — сказал он тихо Фреду, затем повернулся к старикам. — Ладно, если вы так настаиваете, мы перейдем на другое место.

— Ну, смотри поторапливайся, иначе и твой «цеппелин» взорвем!

В тот же день они переставили мережу на несколько километров севернее, ближе к Гнилушам. На новом месте она стояла так же гордо, как и возле парусника, и по-прежнему в нее валом валил лосось, когда благоприятствовал ветер.

Один за другим ломались и выходили из строя рычаги, на которые нажимали подручные Гарозы. Ни с какой стороны они не могли подкопаться под Оскара. Бангер съездил в Ригу, побывал в министерстве и выяснил правовое положение предприятия: все было в порядке, никто не мог запретить им пользоваться мережей. Чтобы обезопасить себя на случай, если крупные рыбники отказались бы покупать у них лосося, Бангер заключил на рыбном рынке соглашение с одним из торговцев помельче. Постепенно подвигалась постройка лососекоптильни. Все новые снасти и строения уже окупились, а впереди еще были самые богатые месяцы лова — август и сентябрь.

Лишь про одного врага они забыли: брат Теодор беспрепятственно делал свое дело. Снова и снова вытаскивалась на свет загадочная история Зенты. Теодор говорил о ней чуть ли не на каждом молитвенном собрании, предостерегая верующих против гнездилища пороков, изверга, который находится в их среде и вводит в смущение людские умы. Разве может благословение божие осенить добро, которое он нажил при помощи своих, никому ранее не известных снастей? Иначе как пособничеством дьявола брат Теодор не мог объяснить сказочные уловы Оскара. Совратить невинную девушку, толкнуть ее на самоубийство и бежать из отчего дома! Горе тому дому, который даст кров подобному нечестивцу! И это в то время, когда в Африке остаются еще дикари… Не скупитесь на пожертвования!

Ни Оскар, ни Фред на эти собрания не ходили, но они стали замечать по поведению гнилушан, что здесь что-то неблагополучно. Действуй тут только одна зависть, не ходил бы столько времени Петер Менгелис с наморщенным лбом, не отвечая на вопросы, не бегала бы старуха вдова Аболтиене по домам, наговаривая на Оскара. Она разносила сплетни не только по поселку, но и по крестьянским хуторам и по ближайшим дачам, куда носила молоко. Она никак не могла понять, где у властей глаза, почему они оставляют на свободе такого человека.

— Вот подождите, мы еще не то увидим!

6

Брат Теодор все еще не мог забыть унижение, которое Оскар заставил его перенести, изгнав из дома Менгелисов. Оставшись как-то с глазу на глаз с Ольгой, он заговорил о сердечных делах. Красноречивому и наглому проповеднику не стоило труда убедить в чем угодно легковерную и к тому же влюбленную женщину.

— Нам во что бы то ни стало надо избавиться от него, — настаивал Теодор. — Когда Оскара не будет здесь, я опять смогу переселиться к вам, и все пойдет по-старому. Тебе, Ольга, надо принять какие-то меры.

— Я постараюсь, — ответила она.

Через день Ольга отправилась в Чешуи навестить родных. Лидия последнее время была занята свадебными приготовлениями, и советы старшей сестры пришлись весьма кстати. Они долго рассматривали отрезы на платья и рассуждали о подрубке простынь и фасонах рубашек. Наконец Ольга приступила к делу.

— Надо кому-нибудь из вас навестить Оскара. Мне думается, сейчас его легко уговорить вернуться.

— Разве ему надоело у вас?

— Видно же, как он истосковался по дому. Какой-то странный стал, все время задумывается неизвестно о чем, и взгляд у него печальный.

— А мне давно известно, почему его сюда тянет, — улыбнувшись, ответила Лидия.

— Ну? — Ольга навострила уши.

— Собирается стать зятем Бангера.

— Гляди, какой хитрый! — Ольга всплеснула руками. — Тогда чего же вы ждете? Зовите его скорей домой. По крайней мере отцу будет помощник.

— Да, надо будет поговорить.

На обратном пути, проходя мимо дома Бангеров, Ольга увидела за прилавком Аниту и вошла в лавку, чтобы купить гостинец сынишке. Она попросила четверть фунта кисленьких леденцов и, пока Анита отвешивала, завела с ней разговор.

— Говорят, здесь кое-какие парочки готовятся к венцу, — начала Ольга. — И, скажу по правде, умно делают. Лучше пожениться и устраиваться своим домом, чем шататься по людям без всякого толка.

— В руках понесете или в карман положите? — спросила Анита.

— Не знаю… Как будет удобнее.

Анита обвязала пакетик тонкой бечевочкой.

— Возьмем, к примеру, моего брата Оскара, — продолжала Ольга (Анита слегка покраснела). — Хоть бы скорее какая-нибудь девушка прибрала его к рукам, а то никакого сладу с ним нет. Вы думаете, мы от него видим много пользы? Только одно беспокойство и хлопоты. Пропадает целыми ночами, а потом иди открывай ему двери — спать не дает людям. Это-то еще ничего, можно стерпеть, пусть бегает, если стыда нет, а зачем же водить к себе домой девок? И ведь сколько этих скверных девок к нему бегает, прямо удивляться приходится… Сколько там с меня?

Внезапно побледнев, дрожащими губами Анита назвала сумму. Ольга рассчиталась и ушла.

…Американцу прямо-таки везло. Рыбаки посматривали на него с уважением, а девушки были от него без ума. Каждое утро, вернувшись с моря, он с наслаждением потягивался и зевал.

— Опять прошлой ночью не спал? — спросил его как-то Оскар.

— У меня свидание было. И знаешь с кем? С дочкой Бангера.

— Ну? — недоверчиво протянул Оскар.

— Если я говорю — значит верно! Только одно плохо — далеко ходить. Каждый вечер изволь отмахать такое расстояние, а не пойду — еще обидится. Но дело, в общем, стоящее. Только к этой нужен особый подход… Думаю сделать ей предложение в конце недели.

Оскар засмеялся:

— Ну и шутник ты, как я погляжу!

— Какие шутки, когда это вполне серьезно! — с жаром воскликнул Фред. — Спроси у Эдгара, он тоже был с нами! Потом, правда, мы свернули к берегу, и он отстал. Да, с такой женщиной можно проходить всю ночь, не зная усталости.

— Откуда ты знаешь?

— У нас же вчера было свидание!

— Чепуху ты городишь!

— Вот ведь что за человек, не хочет верить!

— Это ты врешь, такие сказки можно рассказывать маленькому Яниту, а не мне.

— Ты не поверишь и тому, что сегодня мы опять встретимся? Мы договорились — в девять у Большой дюны.

— Перестань выдумывать. Хватит! — Оскар нахмурился.

Фред пожал плечами:

— А если у меня будут доказательства?

Он достал из стола маленький альбомчик для стихов и стал перелистывать его.

— Вот, гляди. До сих пор он весь исписан, дальше идут чистые листки. Заметь хорошенько: последняя запись сделана Алисой Крауклис. Сегодня я возьму этот альбомчик с собой, и Анита что-нибудь напишет мне на память. Ты ее почерк знаешь?

— Знаю…

— Тогда ты сам убедишься.

И он снова начал делиться с ним своими надеждами.

В семь часов вечера расфранченный Фред вышел из дому. Перед уходом он еще раз показал Оскару альбомчик.

На следующее утро Фред зевал так, что даже скулы у него трещали.

— Она велела тебе кланяться, — сказал он Оскару. — По правде сказать, не то чтобы велела… Просто я ее спросил, можно ли передать тебе привет, а она ответила: «Как знаете, мне все равно…» А вот и альбомчик.

Фред открыл его в том месте, где была сделана новая запись. Четким прямым почерком там были вписаны иронические и грустные слова Марка Твена:

«Радуйся жизни, пока живешь, ибо мертвым ты пребудешь долгие времена. — На добрую память от Аниты».

— Ну, что ты теперь скажешь? — улыбнулся Фред. — Ее это почерк?

— Да, на этот раз ты не лжешь, — сразу став задумчивым, тихо ответил Оскар.

«Что это должно означать? Неужели Анита?.. Нет, нет, тут что-то не так, Фред просто хвастается».

— Она мне сказала, какие мужчины ей импонируют, — продолжал Фред. — И теперь мне вполне понятно, почему она так увлекается мною. Я, говорит, не хочу в мужья флегматика, я хочу такого, чтобы он любил меня и готов был из-за меня пойти в огонь и в воду, чтобы он не сдерживал ревности, не позволил обойти себя сопернику… Словом, точь-в-точь такого, как я.

«Опять дурачится, — подумал про себя Оскар. — Уж так-то она не могла сказать».

Но смутное чувство тревоги не покидало его весь день.

7

В субботу вечером Бангер делил очередную выручку. Лавка была закрыта, но Анита еще не показывалась. Госпожа Бангер пригласила Оскара и Фреда в большую комнату, где лавочник уже приводил в порядок счета.

— А где барышня? — немного поотстав, тихо спросил ее Фред.

— Наверно, на балконе.

Фред задержался с остальными ровно до того момента, когда был произведен расчет. Получив свою долю, он многозначительно подмигнул Оскару и тихонько, на цыпочках, вышел из комнаты.

Бангер достал из буфета бутылку и закуску. Как раз вернулся Эдгар, и они втроем проговорили около часа о предстоящем расширении дела. Речь зашла и о постройке консервной фабрики. Все согласились, что здесь потребуется участие всей округи и что лучше всего будет основать рыбацкий кооператив. Бангер обещал на следующей неделе съездить в Ригу и разузнать о всех необходимых формальностях.

Оскар рассеянно слушал. Сейчас он даже консервной фабрикой, своей заветной мечтой, мало интересовался — так его тревожило отсутствие Аниты. Он прислушивался к каждому звуку шагов за стеной, и когда хлопала наружная дверь, в нем оживало радостное чувство надежды. Но Анита все не шла…

Оскар больше не стал задерживаться. Он умышленно громко простился с хозяином дома и вышел. Эдгар провожал его, и во дворе они остановились на минутку. Заметив угрюмое выражение лица Оскара, Эдгар улыбнулся.

— Подожди меня здесь, — сказал он и убежал обратно в дом.

Оскар, недоумевая, ждал его возвращения. К нему подошла собака, обнюхала руку и ласково заскулила — это был старый знакомый.

Прошло несколько минут. С шумом открылась дверь, и на пороге показалась Анита. Ее блузка белела в лунном свете, лицо девушки было серьезно и холодно.

Оскар стремительно бросился к ней.

— Добрый вечер! — сказал он, протягивая ей руку.

— Добрый вечер, — ответила Анита, но руки не подала. — Говори скорее, что тебе нужно? — сухо спросила она. — Эдгар сказал, что ты меня звал.

Лицо Оскара потемнело.

— Это неправда. Я тебя вовсе не звал, это он сам выдумал. Но ты сама знаешь, как я хочу тебя видеть… Уж не заболела ли ты? — спросил он, удивленный странным поведением Аниты.

Она окинула его гневным взглядом:

— Как тебе не стыдно так насмехаться надо мной!

— Ты же сама видишь, что я не смеюсь.

Анита презрительно скривила губы и повернулась к двери. Оскар схватил ее за руку:

— Что с тобою, Анита? Я тебя сегодня просто не узнаю.

— Пусти меня! — Она стала вырывать свою руку. — Что ты… пристаешь! Я не из тех особ… которых ты водишь к себе по ночам…

— Что? О чем ты говоришь! — Оскар схватил и другую руку Аниты. — Какие еще особы?

— Я жду, когда ты выпустишь мои руки. Свое физическое превосходство можешь показывать перед другими.

Стиснув зубы так, что они скрипнули, он отпустил ее руки, отступил в сторону и бессмысленным взглядом уставился в пространство. Лицо его побледнело, губы подергивались.

— С какой стороны подул этот ветер? — спросил он охрипшим голосом.

— Спроси свою сестру.

— Лидию? — удивился он.

— Нет, Ольгу…

Он стоял, освещенный светом луны, а в душе у него был беспросветный мрак. Горькие складки легли возле губ Оскара, он рассмеялся невеселым смехом.

— Хорошо, я ее расспрошу, — сказал он, повернулся и ушел.

Долго глядела ему вслед Анита, прислушиваясь к звукам тяжелых шагов. Она хотела было что-то крикнуть, рванулась вперед, но через несколько шагов остановилась.

«А что, если она солгала… оклеветала его?..» — И Анита вся похолодела при этой мысли.

Тогда она вспомнила, что на балконе ее ждут. Усталой, вялой походкой подымалась Анита по узкой лестнице. С каждым шагом ей все сильнее хотелось остановиться, вернуться обратно, но какое-то странное упрямство, какая-то ложная гордость не позволяли ей это сделать.

1

Дела брата Теодора за последнее время заметно пошатнулись. Среди приверженцев секты почувствовалось некоторое охлаждение, зашевелился даже червь сомнения. Молодежь начала увиливать от собраний. Не стало и прежнего уважения к проповеднику: многие парни перестали приветствовать его при встрече, некоторые старики с насмешливой улыбкой выслушивали его советы. Глаз у Теодора был достаточно наметан, чтобы сразу должным образом оценить неблагоприятные признаки. Может, у сектантов это было только временное, преходящее ослабление веры: ведь у всех только и было на уме, что морская мережа и сказочные уловы Оскара Клявы, только о них и шли разговоры во всех концах поселка. Многие собирались уже последовать примеру Оскара.

Были, безусловно, и другие, более важные основания: судный день все не наступал, хотя срок его истекал уже несколько раз. Самые ревностные сектанты успели растранжирить имущество; теперь надо было начинать все сызнова, а рижская братия и не подумала прийти на подмогу. Особенно сглупили, как стало известно из газет, некоторые лиепайские последователи секты. Завернувшись в белые полотняные простыни, они встали на мосту в ожидании огненных колесниц, которые подняли бы их на небеса, но этого почему-то не произошло. Дойдя до гнилушан, весть эта вызвала среди них переполох.

Все как будто соответствовало предсказаниям пророков: человеческий род погряз в распутстве, с каждым днем умножалось число всевозможных грехов, а войны и кризисы свидетельствовали о неизбежном наступлении конца мира. Это доказывали и совершающиеся в природе явления. Разве были когда-нибудь такие морозные зимы? Дождь лил все лето, собаки заболевали, бесились, самоубийства совершались все чаще… Однако устои вселенной не дали трещины ни в одном месте. Как всегда, по утрам вставало солнце, а вечером появлялись луна и звезды; земля приносила в должный срок плоды; человеческий род продолжал размножаться, и перелетные птицы тянулись с юга на север каждую весну.

«Тот день, как сеть, найдет на всех живущих…» — повторял брат Теодор. Но когда он придет, долго ли осталось его ждать — не мог сказать даже сам проповедник.

В переполненную чашу сомнений капнула еще одна, самая горькая, капля. Старуха Аболтиене, одна из самых ревностных сестер гнилушанской общины, была уличена в краже цветов с кладбища. Кладбищенский сторож уже давно замечал пропажу цветов с наиболее богато украшенных могил. Однажды, будучи по своим делам в курортном поселке, он заметил возле одной дачи Аболтиене, которая предлагала покупательницам молока роскошные букеты. В следующую ночь сторож спать не пошел, и воровка была поймана. Скандальная новость быстро распространилась по окрестным поселкам, и гнилушан всюду стали поднимать на смех. Надо было пустить в ход какие-то новые средства, чтобы спасти последнее. Брат Теодор отлучился на несколько дней, а когда вернулся, на заборах и стенах домов появились большие афиши, возвещавшие о невиданно большом собрании в доме Румбайниса: «С речью выступит знаменитый миссионер, только что вернувшийся из Африки. В собрании также примет участие живой негр». Кроме того, предстояло исключение из членов общины старухи Аболтиене.

Раньше такая обширная и интересная программа взбудоражила бы весь поселок. Живой негр, на которого можно поглазеть совсем даром! Много ли здесь было людей, которые видели живого негра!

И все же… было много званых, но мало отозвавшихся.

Негр стоял у двери и раздавал листки с текстами псалмов. Люди с любопытством разглядывали курчавого молодца, шептались и показывали на него пальцами. А в помещении брат Теодор демонстрировал новый аппарат для сбора пожертвований. Это был резиновый арапчонок, который пожирал деньги. Предназначенную для пожертвования монетку надо было всунуть в большой рот куклы, которая сразу проглатывала ее и отвешивала поклон жертвователю. Больше всего радовались дети; они то и дело выпрашивали у родителей деньги и кормили прожорливую куклу.

— Смотрите, как он кланяется! — восторгались они.

— Мамочка, дай денежку, я хочу посмотреть, как он ее проглотит!

Выдумка была остроумная. За последнее время люди стали такими скупыми, что приходилось шевелить мозгами, чтобы заставить их раскошелиться. Теодор с довольной улыбкой наблюдал возню, поднятую ребятишками вокруг куклы. Вот что значит действовать с умом.

Но все предпринятые им меры в конечном счете оказались запоздалыми. Не помогли ни негр, ни кукла. Люди не шли… Постепенно гнилушанам надоело ждать сложа руки конца мира. Со вновь обретенной энергией и бодростью они вернулись к борьбе за существование на этой грешной земле. Брат Теодор все еще шатался из дома в дом, но его слово оставалось гласом вопиющего в пустыне. Ловко разрекламированное собрание у Румбайниса потерпело неудачу: пожертвования не покрыли даже путевых расходов миссионера и негра. И как назло, Петер Менгелис, который мог бы одолжить несколько десятков латов, в этот день уехал в Ригу. Правда, Ольга присутствовала на собрании, но занимать у нее Теодор постеснялся.

После собрания он вышел проводить Ольгу, потому что она боялась темноты, к тому же по улице бегали собаки без намордников. Дорогой Теодор взял Ольгу под руку. В поселке все тропинки были ему известны лучше, чем любому местному жителю.

— Ну как, предприняла ты что-нибудь в отношении того дела? — спросил Теодор.

— Да, я на прошлой неделе была в Чешуях. С субботы Оскар стал сам на себя не похож: ни с кем не разговаривает, на работу уходит без всякой охоты, словно ему все опостылело. Спрашивал у Фреда, как выхлопотать заграничный паспорт, — может, уедет куда-нибудь подальше.

— Так, так… — удовлетворенно потирал руки Теодор. — Тогда опять все будет по-прежнему, и нам не придется больше шататься по улицам.

— А за нами никто не идет? — боязливо шепнула Ольга и приостановилась. Но кругом стояла тишина, это стучало в груди ее собственное сердце.

Еще теснее прижавшись друг к другу, они продолжали путь.

2

В тот вечер Оскар остался в доме один. Петер был в Риге, Ольга — на собрании, а Фред, как обычно, ушел на свидание с Анитой. Последнее время самоуверенность американца росла не по дням, а по часам; он уже поговаривал о предстоящем обручении и о больших делах, которыми начнет заворачивать с будущим тестем. Но как только Фред заводил разговор о своих отношениях с Анитой и о подробностях последних свиданий, которые ему весьма льстили, Оскар всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы уйти.

От дум Оскара отвлек донесшийся со двора собачий лай. Он сошел вниз посмотреть, что случилось. Тихо приоткрыл наружную дверь и стал всматриваться в темноту. В глубине двора двигались две человеческие фигуры; они подошли к клети и загремели ключами. Со скрипом открылась дверь, оба неизвестных вошли внутрь, и снова все стихло.

Оскар вернулся в кухню, зажег «летучую мышь» и затем осторожными шагами подкрался к двери клети, подождал немного, чтобы воры осмелели; и внезапно открыл дверь. Перескочив порог, он поднял фонарь высоко над головой и осветил внутренность помещения.

В самой глубине, на куче сетей, сидели Ольга и Теодор. Рука проповедника обнимала талию Ольги.

— Вот оно что… — пробормотал Оскар. Не обращая внимания на парочку, он спокойно запер дверь на ключ, спрятал его в карман и стал искать гвоздь, чтобы повесить фонарь. В стене их было множество. Оскар выбрал толстый крюк недалеко от двери, откуда фонарь освещал самые отдаленные углы клети. Теперь он стал не спеша обходить помещение, что-то разыскивая. За все это время он ни разу не кинул взгляда на перепуганную парочку, — можно было подумать, что он забыл о ее присутствии. С серьезным и озабоченным видом, словно ему нелегко было найти искомый предмет, Оскар перебрал сваленные в углу сети, потрогал повешенные на гвозди неводные подборы и связки тросов.

Наконец он выбрал довольно толстую подбору, отрезал от нее конец фута в четыре и мрачно взглянул на брата Теодора. Проповедник давно уже встал на ноги и беспокойно наблюдал за каждым движением Оскара.

Оскар так же молча, сосредоточенно завязал на конце подборы толстый узел. Пробуя оружие, он с силой ударил им по куче сетей и удовлетворенно прищелкнул языком. Потом он обернулся к Теодору и сказал:

— Мне надо с вами поговорить, подойдите поближе…

Теодор не трогался с места.

Оскар повторил — все с тем же успехом. Тогда он подошел к лишившемуся дара речи проповеднику и вытолкнул его на середину клети.

— Слушай хорошенько, что я тебе сейчас скажу, — начал Оскар. — Один раз тебя уже выгнали из этого дома и предупредили, чтобы ты и дорогу сюда забыл. А ты опять пришел и, как видно, ни на волосок не исправился. Ты запоганил мое имя самой грязной клеветой, выставил меня извергом и негодяем в глазах людей. Теперь скажи, чего ты после этого заслуживаешь?

С таким же успехом он мог ожидать ответа от стен: проповедник молчал, не сводя широко раскрытых глаз с узловатого конца подборы в руке врага. Каждое движение Оскара заставляло его вздрагивать всем телом.

— Я могу избить тебя как собаку, — продолжал Оскар, — и ты никому не посмеешь пожаловаться. Но чего я этим добьюсь? Буду знать, что сумел ответить на твое змеиное шипенье, — и все. Но хоть ты и шарлатан и негодяй, а все же после порки стал бы числиться страдальцем, а я вовсе не желаю давать тебе такого преимущества. По глазам видно, как ты испугался, грязная ты тряпка! Нет, для крупных дел ты не годишься… Может, с меня хватит и твоего испуга, хотя это еще неизвестно. С одной стороны, выходит, что ты слабее меня, и как-то не хочется с тобой связываться, а с другой стороны — такого негодяя следует проучить. Ну что, — помалкиваешь?.. Вот и выходит, что мой каприз решает твою судьбу. Но прежде чем мы распрощаемся, тебе надо запомнить одно: побитый или с целой шкурой, но ты сию же минуту оставишь этот поселок, никогда больше не появишься в наших краях и никого не пришлешь на свое место. Понятно?

Губы Теодора беззвучно зашевелились.

— Обещаешь выполнить это? — спросил Оскар.

— Да.

— Хорошо. Давай кончать. Только ты напрасно думаешь, что твоя спина уже уцелела. Это мы еще посмотрим. Гляди, я открываю дверь, открываю ее настежь. Теперь ты выйдешь, а я буду стоять с бичом в руках. Может, я и не трону тебя, но очень может быть, что стегану разок-другой. Теперь иди!

Оскар стоял у открытой двери, подняв руку с узловатым бичом. Улыбаясь, он наблюдал за Теодором, который стоял посредине клети, съежившись и дрожа от страха. Проповедник чувствовал себя, как в охваченном огнем доме: и оставаться нельзя — сгоришь, и выбраться можно лишь сквозь пламя.

Долго он не мог собраться с силами. Узловатый бич, как магнит, притягивал его взгляд. Если бы Теодор знал точно, что его ожидает удар, ему было бы не так страшно. Наконец он решился и стремглав бросился в растворенную дверь. Никто его не ударил.

Оскар бросил бич на землю и повернулся к сестре.

— Ну и рыцарь у тебя! — рассмеявшись, сказал он. — Стоило ли менять Петера на такого…

Ольга молчала. Сжавшись в комок на куче сетей, она зарылась лицом в большую шаль.

— Да, дела…

— Что же будет дальше? — робко спросила Ольга, не подымая головы.

— А что здесь поделаешь? — грустно сказал он. — Да и кто поверит такому, каким вы меня расписали? Из моих рук и собака не захочет хлеб брать. Если бы это случилось со мной, ты бы сейчас же поспешила в Чешуи рассказать обо всем одной девушке. Я так не поступлю. Не хочу таким способом доказывать свою правоту. Живите со своим Петером как знаете.

— Ты… Ты ему ничего не скажешь? — не веря ушам, шептала Ольга.

— Устраивайте сами свою жизнь.

Шерстяная шаль, прикрывавшая плечи Ольги, дрогнула. Она плакала. Оскар не знал, что и делать. Гнев его как рукой сняло, ему было неловко. Он вспомнил, каково пришлось сестре в первые годы замужества. Петер в то время был самым отъявленным пьяницей; он грубо обращался с женой, которая была намного моложе его, а иногда и поколачивал ее. Ничего удивительного, если уже в те годы они стали друг другу чужими…

— Ну, ну, не реви, ничего же ведь не случилось, — сказал он, дотронувшись до плеча сестры.

Ольга схватила руку брата и заплакала еще сильней.

— Оскар!.. братик!.. — задыхаясь, шептала она прерывающимся голосом. — Ты такой добрый… такой добрый… А я-то! О господи, что я натворила… ведь я погубила твое счастье… И ты еще меня жалеешь!

— Ладно, как-нибудь обойдется, — сказал Оскар и потрепал сестру по плечу. — Иди теперь спать. Уж я как-нибудь справлюсь со своими делами.

— Я пойду к ней и расскажу всю правду! Она мне поверит.

— Не надо. Ничего не надо делать, — твердо сказал Оскар. — Уже поздно.

Он помог сестре подняться и проводил ее из клети. Сам он еще долго стоял в открытых дверях и задумчиво глядел в темноту.

3

Когда болезнь достигает в своем течении момента кризиса, состояние больного меняется: он или начинает выздоравливать, или погибает. Всякий нарыв прорывается, и всякому мраку приходит конец — таков закон природы.

Рыбаки недоверчиво встретили нововведения Оскара. Его выдумка казалась им рискованной, сумасбродной и даже глупой; долго они ждали какой-нибудь беды, которая бы положила ей конец. Суеверные, сбитые с толку сектантскими бреднями, ослепленные завистью, они первое время даже не пытались обсудить и оценить деятельность Оскара. Но проходили месяцы. Видя, что морская мережа Оскара продолжает давать невиданно богатые уловы и что он благодаря леднику перестал зависеть от скупщиков, молодые и самые свободомыслящие рыбаки стали убеждаться в его правоте. Наступил перелом.

В начале августа, когда неводный лов стал давать порядочную добычу, Крауклис пришел к Оскару.

— Нельзя ли поставить к тебе на лед с полкалы лососей? — попросил он.

Это была первая ласточка. После этого к Оскару зачастили кормщики других артелей, и в иные дни удачного лова ледник напоминал настоящий рыбный склад. Оскар никому не отказывал. Лучшего способа агитации в пользу своего дела он и желать не мог — те латы, которые рыбаки зарабатывали благодаря леднику, заставляли каждого признать истину.

Однажды утром Кристап Лиепниек и Индрик Осис разыскали на берегу Оскара, когда тот был занят починкой старой мережи.

— Ну, ты, кажется, уже достаточно заработал, — начал Кристап.

— Ничего, жаловаться не приходится.

— Скажи, а тебе не будет досадно, если и другие заработают? — спросил Индрик.

— Никогда я не завидовал чужой удаче.

— Видишь, Оскар, мы тоже вот решили построить мережу…

— Ну, наконец-то взялись за ум! Нелегко было убедить вас.

— Как ты насчет того, чтобы помочь нам советом? Мы ведь не знаем устройства твоей мережи. Если ты нам поможешь, мы будем платить тебе поденно, а кроме того, дадим на это время человека, чтобы работал вместо тебя.

— Когда думаете начать? — спросил Оскар.

— Хоть с нынешнего дня. У нас уже все заготовлено.

Для Оскара начались дни кочевки от одного двора к другому. Не успевал он закончить как следует работу в одном месте, как его приглашали сразу в три-четыре новых. Его возили по рыбачьим поселкам, как важного господина, в честь него резали петухов, варили пиво. Вся его работа заключалась в том, что он стоял около строящейся мережи, давал указания и советы, а потом помогал установить ее в море на якорях. Рыбакам этого было достаточно, они с одного раза усваивали новую премудрость.

Во многих поселках одна за другой появлялись новые ловушки, и чуть ли не каждый рыбак стремился стать совладельцем «цеппелина». Времена насмешек канули в прошлое, и рыбакам хотелось поспеть с мережей к богатствам осенней путины. Даже Петер Менгелис привез из Риги все нужное для постройки ловушки — наконец-то и он сдался. Жизнь шла своим путем, и тех, кто добровольно не шел по течению, оно тащило насильно.

Всюду, где только появлялся Оскар, он заводил речь о рыбопромышленном кооперативе и о постройке консервной фабрики. Летом опять пришлось зарыть в песок несколько уловов салаки: Рига сулила так мало, что не покрылись бы даже расходы на доставку.

Мысль о кооперативе все больше и больше занимала рыбаков.

— Если хотите получать мало-мальски справедливое вознаграждение за труд, тогда надо избавиться от посредников, — повторял им Оскар. — Какая нам польза от этих скупщиков? Никакой! У рыбака они отнимают долю его заработка, да и с покупателя дерут. Игра на ценах — вот их главный трюк. А мы вовсе не желаем этого, нам не нужно брать по четыре лата за фунт лососины, но отдавать ее по сорок сантимов мы тоже не хотим. В обоих случаях получается грабеж: грабят или покупателя, или нас с вами. А если у нас есть кооператив — мы сами и ловим рыбу, сами ее и продаем. Мы тогда сможем закупать оптом сети прямо с фабрик, выписывать их из-за границы — получится гораздо дешевле. Если у нас будут большие обороты, кое-что можно будет сбывать за границу…

Часто он так забегал вперед, что другие не поспевали за полетом его фантазии. Но сейчас рыбаки верили даже тому, чего еще не могли понять, только бы это исходило от Оскара. Он не боялся выкорчевывать предрассудки, он был смелым пионером, готовым в любое время пуститься в неизведанные дали. За что он ни принимался, все ему удавалось… Только собственной судьбы он не мог устроить.

4

Каждый год в начале августа общество рыбаков устраивало бал в саду волостного правления. И в этом году о нем уже за неделю известили зеленые афиши.

Раньше Оскар никогда не пропускал этого бала, но тут решил не идти. В субботу Ольга ушла в Чешуи и, вернувшись оттуда, отозвала в сторону Оскара.

— Ты завтра идешь на бал?

— Сама ведь знаешь, что нет, — резко ответил Оскар.

— Надо бы пойти…

— Зачем это?

— Я сегодня была у Аниты… Рассказала ей все. Ну, а теперь… пора вам помириться.

Оскар засмеялся.

— Ну, а дальше?

— Не самой же ей прийти к тебе, на что это будет похоже? На балу совсем другое дело. Пойдешь?

Не ответив сестре, Оскар вышел из комнаты. Весь следующий день он ходил угрюмый и неразговорчивый, но вечером приоделся и ушел.

«Слава богу! — облегченно вздохнула Ольга. За последнее время отчаяние брата ложилось на ее совесть тяжелым бременем. — Теперь опять все будет хорошо».

Когда Оскар пришел в сад волостного правления, бал уже начался, и самые нетерпеливые любители танцев кружились под звуки вальсов и фокстротов. Аниты среди них не было.

Войдя в буфет, Оскар увидел за одним из столиков Фреда, Индрика Осиса и его брата Рудольфа — штурмана дальнего плавания, приехавшего домой погостить на несколько недель. Рудольф дружил с Оскаром еще с тех пор, когда они ходили в школу, и Оскару волей-неволей пришлось присесть за один столик с Фредом.

— Ну, как живется, старина? — спросил его Рудольф.

Оскар усмехнулся и пожал плечами:

— Сам знаешь, как мне живется. Все какая-то неразбериха получается.

— Да, бывает и такое. Тебе не вредно было бы на время уехать отсюда. Сидение на одном месте в конце концов порядком надоедает.

— Может быть, и так, — задумчиво ответил Оскар.

— Нам на пароходе в следующий рейс понадобятся два матроса. Если хочешь — поедем. — Рудольф наполнил стаканчики. — Пей, Оскар, ты подошел последним, тебе полагается штрафной.

Сегодня Оскару меньше чем когда-либо хотелось водки: предстояло объяснение с Анитой. Ради приличия он выпил один стаканчик, предупредив, что это последний.

— Ты, видно, в баптисты записался, — смеялся Рудольф. — Нет, это не пройдет, дружок, ты сейчас опрокинешь другой.

— Лучше попозже, не сейчас, — ответил Оскар.

И действительно, ни угрозы, ни насмешки на него не подействовали, он настоял на своем.

Фред время от времени подходил к окну взглянуть на танцевальную площадку и наконец незаметно исчез. Оскар тоже встал и, извинившись перед товарищами, вышел, когда оркестр заиграл бостон. В саду он сразу заметил Аниту; на ней было белое платье с синей кокеткой, похожее на матроску. Двигаясь в медленном танце, она весело шутила с партнером. И то, что Фред так близко прижимал к себе ее стан, и то, что она смеялась и смотрела в глаза этому человеку и чувствовала себя довольной, а может быть, и счастливой, причиняло Оскару невыразимую боль. Он уже до того измучился за последнее время, что мгновенно забыл о надеждах, которые сулил ему этот вечер. Его просто обманывали, успокаивали, как маленького ребенка, но на самом деле ничего не изменилось: Анита по-прежнему оставалась с Фредом, она даже не поглядела в сторону Оскара, а его, дурака, пригласили сюда посмотреть на счастливую парочку… Вероятно, это было подстроено нарочно, чтобы потом посмеяться над ним: туда же еще, надеется!

Круто повернувшись, он ушел обратно в буфет и присел к Рудольфу Осису.

— Теперь давай выпивать! — сказал Оскар, пробуя улыбнуться. — Покажи-ка, Рудольф, на что ты годишься.

Не дожидаясь ответа, он взял бутылку и налил два пивных стакана водки.

— Ну, чего же глядишь, не понимаешь разве? — вызывающе спросил он, кивнув Рудольфу головой.

Моряк удивленно пожал плечами.

Словно наперегонки, осушали они один стакан за другим. После каждого выпитого стакана Оскар проверял свое самочувствие: не опьянел ли он, не стало ли ему легче. Но опьянение не приходило. Он пил и пил, опустошая бутылку за бутылкой, а сознание безжалостно напоминало ему: Анита танцует с Фредом, она не желает тебя видеть, и напрасно ты пришел сюда! Он сам чувствовал, как противно глядеть на него со стороны, каким несусветным пьяницей он кажется людям; он замечал в глазах знакомых рыбаков выражение изумления. Так вот он каков, этот молодой Клява! Хлещет водку, как воду! Да, такая уж нынче молодежь!

Музыка перестала играть. Запыхавшийся и потный, в буфет влетел Фред, быстро обежал взглядом столики и, заметив один не занятый, крикнул буфетчику:

— Два лимонада и десяток пирожных на этот столик!

Он торопливо вытащил из бумажника деньги, уплатил за заказ и бросился обратно, но, заметив Оскара, остановился возле него:

— Что я вижу, ты, оказывается, заливаешь за галстук? — удивленно спросил он. — Судя по твоему лицу, тебя оставили с носом… О себе я этого не сказал бы.

Он немного подождал ответа Оскара, но тот отвернулся и молчал.

— Я хотел подойти к вам со своей дамой, но когда Анита узнала, что и ты здесь, она отказалась. Не соглашается…

И снова подождал, какое впечатление окажут его слова на Оскара. Он был на седьмом небе от счастья; голова у него окончательно закружилась, чувство собственного превосходства выпирало из него, и он не мог удержаться, чтобы не поддразнить неудачливого соперника.

— Что с ней поделаешь… — продолжал он равнодушным тоном. — У женщины вечно какие-нибудь капризы… А почему бы ей не подойти к вам? Люди знакомые, можно сказать — старые друзья… Так вот нет и нет! «Если Оскар там — ни за что». Черт знает что за предубеждение! Ты, Оскар, танцуешь бостон? Изумительный танец! Вообрази только: идешь медленным шагом, рука обнимает талию женщины. Она прижимается к тебе все ближе и ближе… Смотрит на тебя карими глазами и так поощрительно улыбается, что можно с ума сойти. И вдруг чувствуешь, что ее грудь коснулась твоей, а ножки — ты даже представить не можешь, какие у нее ножки! — почти обвиваются вокруг твоих ног. В такие моменты хочется поцеловать ее в губы, но я не знаю, как у вас принято действовать в подобных случаях. Мне…

Закончить он не успел. Оскар мгновенно вскочил на ноги и ударил Фреда.

— Вот как мы действуем в подобных случаях! — крикнул он.

От страшного удара американец отлетел в конец комнаты, упал на столик, с которого еще не успели убрать бутылки и стаканы, опрокинул его и свалился на пол.

Через несколько мгновений помещение наполнилось народом. Танцевавшие прибежали с площадки, все спешили узнать, что случилось. Более деятельные хлопотали вокруг Фреда, усадили его, поднесли воды. Лицо американца было в крови, и долго еще он не мог прийти в себя от полученного удара.

В толпе показался полицейский, спросил, что случилось и кто виновник происшествия.

— Это я ударил его, — сказал Оскар.

— И правильно сделал! Этого хама следовало проучить! — вмешался Рудольф Осис. — Оскар еще ударил ладонью, жалеючи, и всего один раз. Я бы его угостил кулаком! Экий мерзавец! Он, видишь ли, в Америке побывал.

Полицейский стал составлять протокол.

Узнав о случившемся, Анита поспешила к месту происшествия, но толчея была такая, что дальше дверей буфета она не смогла пробраться. Она не расслышала ни одного слова из ответов Оскара, только видела его угрюмое лицо, глаза, рассеянно смотревшие куда-то вдаль. Чувство беспредельной нежности охватило девушку, она не спускала влажных глаз с Оскара, все ее существо стремилось к нему, но их разделяла толпа.

Вдруг Анита заметила рядом Акментыня.

— Что здесь произошло? — обратилась она к нему.

— Маленький инцидент без серьезных последствий, — ответил Акментынь. — Кровь можно отмыть, но ему придется с недельку подождать, пока исчезнет отпечаток пяти пальцев.

— Но зачем они… так?

— Я сидел за соседним столиком и все слышал. Менгелис довольно откровенно рассказывал, как девушка, с которой он только что танцевал бостон, чувственно глядела на него, как прижималась к нему, и так далее. Тогда Клява ударил его. Вот и все. Как видите — пустяки.

Для Аниты это значило много, страшно много!..

Она отошла в сторону и прислонилась к подоконнику. Она ждала, когда толпа вокруг Оскара рассеется, чтобы подойти к нему. Скорее бы очутиться рядом с ним, загладить причиненную ему обиду! Она никак не могла дождаться и через минуту снова попыталась пробиться к Оскару.

Но он уже ушел.

Никому ничего не сказав, сгорая от стыда за необдуманный поступок, он быстро шагал по дороге. Была темная ночь.

«Теперь все кончено! — повторял он. — Как я дошел до этого, как я дошел! Что она подумает обо мне!»

Ему хотелось, чтобы разразился ливень и промочил его до костей. Продрогнуть бы хорошенько, по крайней мере голова не горела бы так ужасно…

Несколькими минутами позже Анита тоже покинула бал. Ей там больше нечего было делать.

5

В понедельник утром Оскара снова навестила Лидия. Отец хочет строить мережу, надо бы ему помочь.

Он согласился. Оставаться у Менгелисов не стоило: Фред ходил с распухшей щекой, Петер был не особенно любезен, а Ольга, — та прямо посоветовала брату поскорее вернуться к родителям.

Острота давнишней обиды со временем притупилась, и то, что заставило Оскара уйти из отчего дома, казалось ничтожной занозой по сравнению с ужасной раной, которую нанесли ему, отняв надежду на будущее. Пустыми казались все прежние стремления; хозяйственные планы, которые теперь осуществлялись, больше его не интересовали. Не все ли равно, где жить дальше: у Менгелисов, у старого Клявы или в другом каком месте.

В тот же день Оскар вернулся в Чешуи. Несмотря на полное безразличие к окружающему, странное и приятное волнение охватило его в полутемных комнатах отцовского дома. Все чего-то стеснялись и были непривычно внимательны друг к другу.

Для Оскара убрали прежнюю комнатку Роберта. Он мог приходить и уходить когда вздумается, никто не требовал с него отчета. Но Оскар всю неделю напролет занимался мережей и только два раза встретился с Рудольфом Осисом — у них было о чем поговорить.

Дело с кооперативом настолько подвинулось, что в ближайшее воскресенье у Бангеров должно было состояться учредительное собрание, на которое пригласили рыбаков из четырех поселков. Оскара заранее прочили в председатели правления.

В субботу мережа была готова, Оскар установил ее в море и, не заходя домой, направился к Рудольфу Осису.

— Мое обязательство выполнено, и на будущей неделе я могу уйти с тобой в море.

— Ладно, — Рудольф пожал ему руку. — Ну, а что ты скажешь завтра на собрании? Все так надеются на тебя.

Оскара это уже не беспокоило. Он свое дело сделал, сдвинул тяжелый камень с вершины горы, и теперь тот покатится сам собой… Но рядом с Анитой и Фредом для него нет места. Завтрашний день мог стать для него днем величайшего торжества, а теперь он ему ничего не обещает. Оскар даже не печалился из-за этого, он стал ко всему безразличен; машинально шагал он вперед, не оглядываясь по сторонам. Так было легче… Но это было невыносимо тяжело…

6

В воскресенье утром на берегу можно было наблюдать необычное оживление. Со всех сторон собирались в Чешуи рыбаки — всюду виднелись лодки, всюду белели на солнце паруса. Бангер послал в Ригу моторку за специалистами, которые участвовали в организации кооператива.

Оскар встречал на пляже рижских гостей. Стрелой неслась по морю зеленая моторка и, повинуясь умелому рулевому, дошла до приглубины и стала у берега. Вместе с незнакомыми господами из нее вышел человек, которого Оскар меньше всего ждал, — его брат Роберт.

Роберт поздоровался со встречавшими и вздрогнул, увидев среди них Оскара. Они пристально посмотрели друг на друга. В этот миг вихрь мыслей пронесся в голове Оскара. Он вспомнил прошедшее, и что-то его вдруг ужалило. И тут он увидел, как изменился за это время брат. Один год сурового труда сделал его совсем другим человеком. В лице Роберта не осталось больше прежней самоуверенности, резко обозначившиеся морщины легли возле губ, глаза смотрели устало. Да, видно, и он кое-что узнал о жизни!

На собрании Оскар отказался от председательствования и сел в самый дальний угол комнаты. Он как будто и не прислушивался к докладу кооператора, к выступлениям рыбаков и только один раз взял слово.

— Начинаются новые времена в жизни рыбаков, — сказал он. — Почему мы не видим на этом собрании ни одного фабриканта, ни одного скупщика? Даже Гарозы, который постоянно вмешивается в наши дела, — даже и того нет! Его песенка спета. Теперь вам не придется отдавать весь будущий улов за полученную от него зимой небольшую ссуду!

Он снова забежал вперед. Наивными и гордыми словами рисовал сын рыбака взорам собравшихся картину будущего. Кончив, Оскар снова уселся в угол и углубился в себя. Когда дошли до выборов правления, он снял свою кандидатуру. На несколько минут среди собравшихся наступило полное замешательство.

— Перестань шутить, Оскар, — строго сказал Бангер. — На тебя у нас была главная надежда, а сейчас ты заартачился!

— Я снимаю свою кандидатуру, — спокойно повторил Оскар, — потому что долго здесь не пробуду и могу уехать в любой из ближайших дней.

Оскар уезжает! Оставить родной поселок в тот момент, когда борьба окончилась и остается только пожинать ее плоды! Нет, здесь что-то неладно!

Старый Клява тревожно наблюдал за сыном. «Что опять на него нашло? Все было уладилось, и вдруг на тебе, ни с того ни с сего уезжает! Разве только из-за Роберта опять? Скажу мальчишке, чтобы уезжал обратно, если уж они никак не поладят…»

После собрания Оскар ушел далеко за поселок, поднялся на вершину Большой дюны и присел на песок.

Долго созерцал он широкую, открывающуюся до самого горизонта перспективу. Это был прекрасный и пустынный край. Голые песчаные холмы, причудливо скривленные сосенки, полузанесенные песком лодки, развешенные сети, старые, покосившиеся строения рыбацких поселков и бесконечная, необозримая водная гладь, на которой кое-где белели надутые ветром паруса. Его внутреннему взору представлялась картина будущего: все здесь цветет, окрепла новая жизнь, рождению которой он дал первый толчок, в поселках дымят трубы рыбообрабатывающих заводов, в бухте стоит множество моторок, на месте убогих лачуг выросли красивые и удобные дома. Со временем рыбаки пророют через дюны канал и соединят обмелевшую бухту с морем — тогда у них будет лучшая рыбачья гавань на всем побережье. И много чего еще здесь появится… Только его самого не будет… Он уедет далеко-далеко, бродяжничать по свету, одинокий и никому не нужный. При этой мысли Оскар почувствовал в сердце страшную горечь. И все же это должно свершиться. Этого требует его человеческое достоинство.

Он не услышал тихих шагов по песку и пришел в себя только тогда, когда рядом с ним, на самой вершине Большой дюны, остановилась девушка в белом платье с синей кокеткой, похожей на матроску. От неожиданности он забыл даже встать и подать ей руку.

Смущенная молчанием Оскара, Анита тоже не знала как ей быть, потом присела рядом, и теперь они оба безмолвно смотрели на море, на разбросанные по берегу рыбачьи поселки.

Наконец Анита кашлянула и обернулась к Оскару:

— Правда, что ты хочешь отсюда уехать? Я сегодня только услышала.

— Да.

— Куда ты едешь?

— Я нанимаюсь на пароход.

— Так, значит, это правда?

И Анита сразу как-то поникла.

— А я как, Оскар? — почти беззвучно шептала она. — Как же я останусь, раз тебя больше здесь не будет? Ты ведь уходишь и от меня…

Оскар не верил ушам.

— Ты? У тебя ведь останется Фред…

Анита вздохнула:

— Неужели ты поверил, что я хоть на минутку могла принимать его всерьез? Мне только хотелось, чтобы ты открыто показал свои чувства и все увидели, что ты ко мне неравнодушен.

— А ты не могла обойтись без этой игры? — укоризненно спросил Оскар.

— Как бы тебе это объяснить? Я хотела, чтобы ты немного побесился из-за меня.

— И ты на меня не сердишься за то, что я ударил тогда Фреда? — недоверчиво спросил он.

— Нет, — улыбнулась Анита.

— Выходит… Выходит, мне надо отказать Рудольфу! Пускай ищет другого матроса!

— Мне тоже так кажется. Тогда мы с тобой будем квиты. Из-за тебя я прошлую осень осталась дома…

— А теперь я сделаю то же самое!

Оскар снова чувствовал вокруг живительное дыхание земли. Шумел лес, море пело свою тысячелетнюю песню, и казалось, что Большая дюна дрожит от дробящихся у ее подножия седых волн.

Когда они шли домой, мрачная пустыня заалела в зареве заката. На пляже, там, где начиналась дорога к поселку, Анита остановилась и сказала:

— Как странно устроен мир! Налетают бури, подымают на море волны, проносятся над ними и рассеиваются вдали. А море остается. И ни одной капли не теряет оно из своих глубин…