Сын скотьего Бога

Часть первая Исход

Каждый день на пологом пляже у Реки происходило занятное действо: подростки бились на мечах. Мечи были настоящие, не деревянные, их звон далеко разносился над Рекой. Все парни были богато одеты, с надменными балованными лицами — золотая молодежь города Словенска.

Сегодня сражалась странная пара: плечистый богатырь и щуплый, но жилистый мальчишка. Первый сосредоточенно пыхтел, отражая удары. Второй наступал, применяя коварные уловки. Его лицо было необычайно подвижно. Он то по-волчьи скалился, то щурился, то грозно сдвигал брови, подымая над головой разящий меч. Его тонкие руки в этот миг твердели, как мореное дерево.

— Ну что, княжич, железная рубаха не жмет? — весело крикнули сверху. На краю речного обрыва сидела большая компания ребят от двенадцати до семнадцати лет. Все — еще гладколицые, лишь у кричавшего, красивого синеглазого парня, уже пробивалась темная бороденка.

— Она… называется… кольчугой… — ответил княжич, не сводя глаз с противника: по удару — на каждое слово. — У греков теперь все такие носят.

— Ты в ней на пугало похож, — не унимался сверху бородатый шутник. — Звенишь, колокольцами трясешь, ворон пугаешь.

Княжич на мгновение повернулся и погрозил кулаком. В этот момент неуклюжий противник сделал выпад и задел его мечом чуть ниже плеча. Тот вскрикнул от неожиданности и со злостью швырнул меч на песок.

— Все, хватит!

— Волх, прости. Я нечаянно! — испуганно пролепетал злосчастный победитель.

— Меч подбери, — велел княжич. Он ловко вскарабкался на обрыв и гордо показал Клянче плечо. На кольчуге были разрублены два звена.

— На, полюбуйся! Ни царапины. Синяк будет, и все. А если б не эта, как ты выражаешься, железная рубаха, быть мне калекой.

— Пф! — презрительно скорчился Клянча. — Алахарь бы тебе и голой руки не отрубил. Ты его насмерть загонял. Вон, еле тащится, — и они посмотрели вниз, на краснощекого Алахаря, который лез на обрыв, помогая себе двумя мечами. — А ты стань в такой рубашонке против Хавра.

— Дурак, — холодно сказал княжич. — Сам стань.

Клянча загоготал. Волх раздраженно прикрыл глаза. Он теребил деревянный оберег на шее — солнечное колесо, коловрат, материнский подарок. Ему было скучно. Это от скуки он затеял бой с Алахарем, от скуки напялил новенькую, подаренную отцом византийскую кольчугу, от скуки каждый день затевал с приятелями разные проделки. Порой от этих проделок стонал весь город, но «малой дружине» все сходило с рук. Малой дружиной компанию Волха называли в отличие от настоящей, княжеской дружины, которая тоже сложилась из бывших товарищей по детским играм.

— Пошли в город, — сказал Волх, забирая у Алахаря меч. — Чудь что ли попугаем.

Парни с готовностью поднялись, отряхивая парчовые штаны.

Дозор у ворот подтянулся при виде княжича, но он не удостоил их взглядом. Клянча же показал язык:

— У, рожи заспанные.

В преддверии первых холодов по всему городу топили печи. Дымили низенькие, словно в землю вросшие срубы. Дымили избы. Дымили редкие деревянные терема и самый высокий — в княжеских хоромах. Дымили убогие чудские землянки у самого городского вала.

Племя чудь жило здесь задолго до прихода Словена со своими людьми. Словен покорил их без боя и обложил данью, а взамен разрешил нескольким родам поселиться в городе. Оставшиеся в лесах соплеменники презрительно ехидничали над новоиспеченными горожанами, которые, переняв многие привычки словен, все равно оставались для тех дикарями и «чудью белоглазой». Но самое главное — чудь была связана с лесом и лесными духами. Город и лес, разделенные рекой, стояли друг против друга как два разных мира. Чудь чувствовала себя как дома в лесу и потому оставалась для словен народом чужим и жутковатым.

Волх терпеть не мог чудь. Упрямый, тупой, трусливый народец. В глаза кланяется, а потом плюет вслед и бормочет гадости на своем птичьем языке. Он частенько развлекался, задирая чудских парней. При виде малой дружины улицы пустели, мамаши квохча загоняли домой детвору, а отцы — любопытных девок.

Вот и сейчас под старой ивой не на шутку всполошилась парочка. Парень схватил девушку за руку и потащил прочь. Девушка оглядывалась. Она еще никогда не видела вблизи княжича, о котором ходили зловещие сплетни.

Девушку звали Сайми. Глядясь по утрам в медное зеркальце, она отнюдь не воображала себя красавицей. И ростом маловата, и щеки пухлые, как у ребенка. Сайми завидовала статным словенкам — их свободным повадкам, их косам, под тяжестью которых голова горделиво запрокидывалась немного назад. Подражая им, она тайком от матери чернила углем и без того темные брови и ресницы, но так выходило еще хуже.

А вот соседу Вейко она приглянулась. Сегодня он нашел наконец пару неуклюжих слов, чтобы рассказать о своих чувствах. Сайми пока ему не ответила. Сердце ее безмятежно молчало. Но что может знать о своем сердце пятнадцатилетняя девушка? Зато женское тщеславие уже рисовало вышитые ею мужнины рубашки и голенького первенца на руках.

— Идем скорей, — тянул ее за собой Вейко. Пятеро парней свернули на их улицу. Первым шел невысокий, худой парень с волосами не темными и не светлыми — цвета ольховой коры. Рядом — богатырь с глуповатым, совсем детским лицом и статный молодец с бородкой. Было что-то жуткое в этом напористом марше.

— Эй, белоглазый!

— Ты посмотри, Волх, как твой отец их избаловал! Девка гладкая, как поросенок. Я тоже такую хочу. А ну стой, лешачий сын, когда с тобой княжич говорит!

Вейко, не оборачиваясь, перешел на бег. И тут же, споткнувшись о корень, растянулся на земле, а Сайми схватили под руки двое. Вейко хотел было вскочить, но удар ногой в грудь повалил его обратно.

— Не дергайся, белоглазый, — сказал Волх, презрительно сморщив нос. — Клянча! Она твоя.

Богатырь подошел к Сайми, грубо обнял ее за пояс и попытался поцеловать. Сайми слабо уворачивалась. Она боялась, что ее сопротивление дорого обойдется Вейко. Ну, пусть этот медведь ее поцелует, от нее не убудет, а потом княжичьим приспешникам надоест забава и они оставят их в покое…

Вейко считал иначе. Он опять привстал с земли, а получив новый удар сапогом, завизжал:

— Ублюдок! Змееныш! Тебя мать от гада прижила!

Сайми не поняла, о чем речь. Но, видно, Вейко сказал что-то страшное, потому что Клянча отпустил ее, и вся дружина сбилась в кучу, как напуганные псы перед грозой.

Волх побелел. Выхватив меч, тяжело дыша, он замахнулся на Вейко, распростертого у его ног. Сайми закричала, Клянча осторожно протянул руку к княжичу.

— Волх Словенич, ты бы это… Не надо, князь не похвалит…

Меч, качаясь, висел над головой Вейко. Потом опустился к его горлу.

— Ты глупый, вонючий червяк, — процедил Волх. — Ты не понимаешь, что несешь. Целуй ее! — хрипло крикнул он Клянче.

Тот за косу притянул к себе Сайми и впился ей в губы. Но девушка этого не почувствовала. Она глаз не сводила с Волха. Тот смотрел на Вейко, словно еще раздумывал, убить его или отпустить. Но Сайми казалось, что видит он сквозь него, сквозь землю — в самую мертвую глубь.

Наконец Клянча отшвырнул девушку от себя, словно обглоданную кость. Волх убрал меч и скомандовал дружине: «Пошли!» Вейко вскочил и долго зверем смотрел им вслед. Сайми стояла ни жива ни мертва, и старая ива сорила листьями ей на плечи.

Волх с дружиной брели по улицам.

— Ну что ты так взбеленился, Волх Словенич? — удивлялся Клянча. — Я думал — все, убьешь парня. Он, конечно, наглая чудская рожа, но все-таки лежачий, да без оружия…

— И главное, что он такого сказал? — поддакнул толстый Алахарь. — Назвал тебя Змеевым сыном. А Змей — это кто? Это сам великий Велес. Тебе что, не хочется быть сыном бога?

— Боги здесь не при чем, — поморщился Клянча. — Просто твоя мать из рода Змея. Прародители и раньше сходились с женщинами своего племени, и от этих браков рождались необычные дети. Может, ты и в самом деле Змеев сын и великий волшебник, Волх Словенич!

— Бред это все, — отрезал Волх. — Женщина не может родить от Змея. А вы, оба, не смейте повторять глупые сплетни. Из-за них отец на мать смотреть не хочет и пригрел на груди настоящую змею. Будь она проклята!

Клянча и Алахарь понурились и не решились больше говорить на эту тему. Попытка обернуть ходившие в городе слухи Волху на пользу в очередной раз не удалась. А слухи, между прочим, были прелюбопытные…

Шелонь, жена князя Словена, действительно была из рода Змея.

Когда-то это имело для словен большое значение. Но за годы скитаний их картина мира сильно изменилась. В пути важно было сохранить не родовое, а племенное единство — порой от этого зависела жизнь. И слово племенного вождя, князя, стало весить больше, чем слова родовых старейшин. Родовые границы стерлись. Но не придавать значения — не значит забыть. Старики помнили, и в головах молодых родовые обычаи поселились обрывками легенд о звере-прародителе.

И в городе словене поселились вперемешку, лишь по привычке отмечая чурами старые родовые межи. Старики ворчали… Ну, да если бы всегда жить по указке стариков, то словене и по сей день грызлись бы из-за земли на берегах далекого Евскинского Понта… Наступали иные времена.

Потомков Змея всегда считали людьми странными и старались их сторониться. Бабка Шелони была знахаркой, заговаривавшей змеиные укусы. Мать княгини служила великой Мокоши, грозной покровительнице колдовства. И когда Словен выбирал жену, родня старалась всячески отвратить его от Шелони. Но Словен настоял на своем.

Тогда и пошли слухи. Что якобы Шелонь шла за Словена уже брюхатой. Что ее первенец не похож ни на мать ни на отца (что было чистой правдой, так как ни у кого в роду не было таких болотно-зеленых глаз, как у Волха). Вот младший сын, девятилетний Волховец, — вылитый Словен.

Словен всегда строго пресекал эти толки. Но вода камень точит. Сам того не замечая, после рождения Волха князь стал сторониться жены. И хотя на людях он всегда обращался к ней подчеркнуто любовно и уважительно, все замечали и обсуждали эту холодность.

То же самое получилось с Волхом. Отец всегда старался выказать сыну свою любовь. Он баловал его подарками, брал с собой на охоту, сажал рядом, совещаясь со старейшинами. Но Волх с самого раннего детства чувствовал горькую истину: отец его не любит. Отец боится его и брезгует им. Так он и рос — балованным, но нелюбимым.

А в этом году стало еще хуже. Причиной тому был Хавр.

С тех пор как словене поселились на берегу Мутной, прошло всего пять лет. Они по-прежнему чувствовали себя чужаками. Лес таил опасность, каждую ночь с другого берега на молодой город смотрели жадные, враждебные глаза. Словена раздражала эта уязвимость. Поэтому когда в Словенске появились русы, князь не торгуясь принял их на военную службу.

Русы приплыли на стройных кораблях, откуда-то с севера, — красивый, но заносчивый народ. Их было триста человек, и они быстро почувствовали себя в Словенске как дома. А их воевода Хавр стал правой рукой Словена. В городе ворчливо поговаривали, что именно он, а не размякший от оседлой жизни Словен и есть настоящий князь.

Хавр был не только воеводой, но и жрецом у русов. Он служил Перуну — небесному покровителю воинов. При Хавре состояло восемь русов, посвященных в особые таинства, о которых словене старались не вспоминать к ночи. Их называли Безымянными.

На левом берегу реки Мутной, на холме, было святилище. Там стояли деревянные идолы богов — Велеса и Мокоши, у которых словене служили свои незамысловатые требы. Хавр установил там огромную фигуру Перуна — из дубового ствола, со страшными рогами. Восемь костров окружали божество и жертвенный камень, быстро покрасневший от петушиной крови… Вслед за русами и словенская дружина стала оказывать почести Перуну.

Волх не знал, за что Хавр так люто ненавидит его и мать, но кожей чувствовал эту ненависть, как только они встречались. Волх был уверен, что именно Хавр посоветовал отцу взять себе вторую жену. Наверняка рус даже советовал, на кого именно стоит обратить внимание. Но Словен снова поступил по-своему и выбрал жену по своему вкусу.

Семь лет назад словене провели зиму на берегу великой реки Ра, которую греки все чаще называли Атиль. Тогда брат Словена Рус женился на сарматке Алкаре. В далекое путешествие на север за ней последовала сестренка Илмера. Ее-то и взял в жены Словен.

— Вот кто змея, — Волх злобно сплюнул.

— Что поделать? — вздохнул Клянча. — Княгиня Ильмерь молода, красива, а твой отец нестарый еще мужчина. Не суди его строго.

— А я не его, я ее, гадюку, ненавижу! Это из-за нее мать выплакала все глаза. Я бы дорого дал, чтобы и моя вторая матушка пролила хоть слезинку.

— Так это легко устроить! — подмигнул Клянча. — Помнишь баню, которую велел выстроить твой отец на берегу реки? Молодая княгиня часто ходит туда мыться. Моя Мурава у нее в подругах. Хочешь, разузнаю, когда у Ильмери банный день? Повеселимся. Если, конечно, отца не побоишься…

Волх надменно прищурил зеленые глаза.

— Боюсь?! Вот еще. Разузнай. Непременно повеселимся. И пошли-ка своих парней по чудским домам за рубахами. То-то будет потеха!

На лице княжича появилась злорадная улыбка.

Зябким сентябрьским утром из города к реке направилась тихая процессия. Впереди шла молодая княгиня Ильмерь. Она была невысока ростом, но богатая соболья шуба до полу, покрытая розовым шелком, делала ее выше. Замужний повой Ильмерь носила на восточный лад — заматывая чалмой на голове. Собираясь в баню, она не надела никаких украшений — только золотые обручья, схватывающие на запястьях широкие рукава рубахи.

За княгиней семенили подруги, а за ними — девки-служанки с вениками, мочалками, притирками, полотенцами, чистой одеждой и прочим банным инвентарем.

Ильмерь шагала упруго — только что не танцевала. Ей было радостно: чудесное солнечное утро, первые холода, предстоящая парная, новая льняная рубаха, которую собиралась надеть… Она то и дело останавливалась, чтобы сладко, по-кошачьи потянуться или погладить жемчужную от росы траву.

Баня была протоплена еще затемно. Над низким срубом, наполовину уходящим в землю, столбом вставал дым. Княгиня, скинув в сенях одежду, пошла мыться первой. Она долго, до прозрачности терла кожу мочалкой и собралась уже звать служанку, чтобы та попарила ее веником, как вдруг…

Вокруг бани поднялся отчаянный визг.

— Чудь! Чудь!

Ильмерь забралась на скамейку и открыла деревянные ставни. Из окна в парную дохнуло холодом. Почти на уровне ее глаз мелькнули босые ноги кого-то из служанок. Крики раздавались уже вдали. Вот дуры, — разозлилась Ильмерь. Их кто-то напугал, они разбежались, а ей что делать? Одеваться и идти домой — в одиночестве и не солоно хлебавши? А спину ей кто потрет?

Дверь распахнулась. В парную вошел человек в чудской рубахе с причудливыми узорами на груди. Бледный, как мертвец. Нет, это просто маска из бересты скрывает лицо. Чтобы никто не догадался, кто осмелился напасть на жену князя… Конечно, хмыкнула Ильмерь. Где уж тут догадаться…

— Пошел вон, змееныш, — с убийственным презрением произнесла она.

Волх в ярости сорвал маску. Она его узнала. И говорила с ним, как с холопом! Глаза слезились от густого пара. Волх ничего не видел и наугад размахнулся веником. Березовые прутья просвистели сквозь пустоту.

— Ничего. Куда ты теперь денешься, — процедил он, глотая горячий воздух. И вдруг что-то хлопнуло, сквозняком прохватило промокшие волосы… Ушла! Эта ловкая, скользкая тварь ушла через окно!

Снаружи послышалось улюлюканье дружины. Волх выбежал наружу, завертел головой.

— Она к реке побежала, — подоспел Клянча.

— А ты где был? — рявкнул Волх.

— Да тут стоял! Полно, Волх, что ты задумал? Пошутили и будет. Хватит с нее и того, что пришлось нагишом по холодку побегать. Нельзя же травить княгиню, как лосиху!

— Какая она княгиня, — прошипел Волх и, оттолкнув приятеля, пустился бежать вдоль берега. Ничего. Она не уйдет. Змея, заползшая на брачное ложе родителей, сегодня получит свое. Что именно получит Ильмерь, когда он ее догонит, Волх не знал. Он загонял ее вниз по оврагу к реке, отрезая любой путь к отступлению.

Но на берегу его ждал только шумный всплеск. Темноволосая голова Ильмери вынырнула недалеко от берега. Вот сумасшедшая, — опешил Волх. Вода-то ледяная! Ничего, зато долго она там не просидит.

Ильмерь сносило по течению. Волх, похлопывая себя веником по колену, прогуливался вдоль берега.

— Ну что, тепло ли тебе, матушка? Хороша ли парная? — поинтересовался он. — Вылезай, а то застудишь себе что-нибудь!

— Змееныш, — отфыркиваясь, отвечала Ильмерь. — Да в воде и то теплее, чем там, где ты ползаешь, приблудень!

— Ну да, тебе к холоду не привыкать! Стариково ложе небось не греет!

— Ты-то что в этом понимаешь, недопесок.

Ильмерь все-таки не выдержала. Она пошла к берегу, разводя руками темные воды реки. Серо-зеленые глаза ее светились ярче на порозовевшем лице. Желтый лист запутался в кольцах волос и блестел, как золотая подвеска.

Волх вдруг оцепенел, и язык у него приклеился к небу. Колдунья, чары наложила, — мелькнула мысль и пропала. Пропали все мысли до одной. Он просто стоял и смотрел, и глаз не сводил с ее груди — неестественно тяжелой для такого тонкого тела.

Ильмерь победоносно усмехнулась. Она прекрасно видела, что происходит с мальчишкой.

— Ну что, язык проглотил? Ступай к мамочке, дурень!

Она не глядя прошла мимо него. Пахнуло речными травами — как от русалки. На берег высыпали служанки и подружки. Испуганно косясь на Волха в чудской одежде, они запричитали, закутали княгиню в полотенца.

— Дуры трусливые, — обругала их Ильмерь. Она оттолкнула служанку с шубой и в одной рубахе пошла к городу. Волх смотрел ей вслед. Ему казалось, что следы ее маленьких ног светятся на опавшей листве…

А потом он долго один сидел на берегу. Он прогнал приятелей, рискнувших сунуться к княжичу с вопросами. Вокруг царствовала осень. Она набросила пестрые лохмотья на лес и сплавляла по реке листья, словно золотые ладьи. Волх встречал осень в пятнадцатый раз, но никогда еще не видел ее такой.

Тысячи смутных образов проносились в его голове. Они были стыдными и страшными, а иногда — ослепительно красивыми. Они мучили — и вместе с тем казались несметным богатством. От реки пахло дурманом, и ветки лозняка вились, как кольца темных волос.

Волх с силой потянул за оберег. В кулаке что-то хрустнуло. Волх с удивлением разжал руку — у него на ладони остался деревянный обломок. У солнечного колеса — четыре конца, загнутых посолонь. Утро, день, вечер, ночь. Четыре времени года… Один конец откололся. Нервы у княжича звенели — сейчас его взволновала бы и меньшая неприятность. Чувствуя ком в горле, он вскочил и опрометью помчался к городу. Так в детстве он бежал, разбив коленку, чтобы уткнуться в материнский подол. Домой.

Княгиня Шелонь сидела за пяльцами у раскрытого окна. Алый стежок, желтый стежок, золотая нить… На небеленом льняном полотне расцветали волшебные сады, расправляли крылья диковинные птицы…

— Что это будет? — спросил Волх.

— Вырей. Заоблачная страна. Видишь дерево? На одной ветке висит солнце, на другой — луна. Когда мы умрем, хозяйка Мокошь пошлет нам ласточку. У ласточки будет ключ от заоблачной страны. Она отопрет ворота, и тогда наши души совьют здесь гнезда.

Мать наклонилась к сыну, прижавшемуся к ее ногам, и серебряные кольца на ее висках тихо зазвенели. Ее большие, сильные руки растрепали Волху волосы, поправили ворот рубашки. Потянув за ремешок, Шелонь вытащила пострадавший оберег и долго внимательно рассматривала. Потом ласково взяла сына за подбородок. Под пристальным взглядом матери Волх опустил глаза.

— Что с тобой случилось? — спросила Шелонь.

— Ничего, — буркнул Волх. Он вдруг пожалел, что пришел. Знал ведь, что мать — колдунья, от нее ничего не укроется. А он умрет от стыда, если кто-то заглянет сейчас в его сердце…

Шелонь лукаво улыбнулась.

— Так-таки и ничего? А почему оберег сломался? Ты смотри, его по-прежнему не снимай. Четыре конца — это четыре мгновения в твоей жизни. Важнее них ничего нет. Вот, одно уже миновало. Как ее зовут?

— Мама! — возмущенно воскликнул Волх. Он вскочил, бросился к дверям, но на выходе обернулся.

Мать все так же ласково смотрела ему вслед. Осеннее солнце падало ей на лицо. По-прежнему — самое прекрасное на свете. Но Волх с горечью разглядел вдруг, что мать постарела. Стала суше, бледнее, и золото волос потускнело. Словно та, другая, выпила у нее всю молодость. И при мысли о той, другой, Волху гадко и страшно себя.

Он снова виновато припал к материнским коленям.

— Расскажи мне еще про заоблачную страну, — попросил он.

— Да ты и так все знаешь наизусть! — засмеялась Шелонь. — Ну, еще в Вырее живут две птицы. Одну зовут Алконост. У нее лицо прекрасной девы и такой голос — кто его услышит, забудет все на свете. Когда Алконост кладет яйца в море, то на семь дней все ветра стихают. А другая птица — Гамаюн. Когда она летит с востока — то жди страшной бури. Гамаюн — великий сказочник и пророк. Тот, кто его услышит, будет знать все на свете…

— А вот это дерево… — Волх осторожно погладил вышивку. — Оно так и растет в облаках?

— Нет. Корни его на земле, в самых чистых колодцах, а пути туда никто не знает. И живут у него в корнях бобры… и змеи…

— Змеи? — вздрогнул Волх. — Зачем там змеи?

— Змеи скоро уползут зимовать в Вырей. Вот наступит Вырьев день — и мы их больше до весны не увидим.

— Мама… — смущенно начал Волх и запнулся. — А то, что говорят про тебя и Змея, — это неправда?

Он никогда еще не задавал матери такого вопроса. Спросить — значило наполовину признать, что такое возможно…

Взгляд Шелони оставался голубым и ясным.

— А что говорят-то? — усмехнулась она.

— Ну… Что я… Что я — сын Змея.

— Так это не про меня говорят, а про тебя. А ты сам как считаешь?

— Я считаю, что женщина не может родить от Змея! — с горячностью ответил Волх. — Это все бабкины сказки. Кто сейчас в них верит? Разве что отец… Мама, он не должен так поступать с тобой!

Шелонь легонько шлепнула его по плечу.

— Не смей судить отца. Он умен, он образованный человек, он прочел много книг. А с тобой учитель Спиридон без толку бьется уже который год. Сколько греческих букв ты выучил?

— Мама…

— Твой отец — великий князь, — продолжала Шелонь. — Легенды о нем надолго переживут нас с тобой. Но в одном ты прав. Боги не ложатся в постель с земными женщинами. Их отцовство приходит по-другому.

Выговор про учителей Волх пропустил мимо ушей. Кому они нужны, эти греческие книжки? А про богов слушал жадно. Неужели наконец он узнает от матери правду?

Но ему не повезло.

— Мама, мама!

В горницу, не по-детски громко топая, вбежал его младший брат Волховец. А за ним — целый рой нянек, у которых, как известно, дитя без глазу.

Завидев старшего брата, Волховец заробел. Волх потерся щекой о материно колено, смерил братишку хмурым взглядом и вышел за дверь. Служанка, которой он нарочно наступил на ногу, испуганно пискнула.

На левом берегу реки Мутной, на пологом холме, горел высокий костер. Восемь костров поменьше, зажженные вокруг него, казались лепестками огромного огненного цветка. Восемь Безымянных жрецов служили требу Перуну в присутствии словенской и русской дружины.

День был ветреный и холодный. Дым то взвивался вверх, то стелился между священных камней. Князь Словен запахнул поплотнее корзно — тяжелый плащ с меховой опушкой. Ветер бесцеремонно трепал его светлую бороду.

Словен едва разменял пятый десяток и был высок и могуч — как и двадцать лет назад, когда сумел целое племя увести за собой в опасный поход. Оседлая жизнь его не изменила. Раньше он был великим вождем — теперь энергичным строителем. Город, его творение, его сокровище и гордость, лежал у его ног…

Но Словен озабоченно косился на реку. Вверх по течению шли корабли.

В те времена северные мореплаватели только осваивали путь на юг: через Свейское море, через озеро Нево, по Мутной, по Ловати, дальше — волоком до Борисфена и наконец — в сам Понт Евксинский, в царство греков.

И вот однажды весной, когда только что началась навигация, у истока Мутной на караван обрушились стрелы. Затем на берег вышли лучники. Их предводитель объявил, что эта земля и вода отныне принадлежат словенам. А те, кто хочет плавать по Мутной, должны платить пошлину.

Мирным торговцам еще только предстояло превратиться в хищных викингов. Пока они предпочитали конфликтов избегать. Тем более что словене при близком знакомстве оказались народом радушным и предприимчивым, пошлину брали посильную — в основном товарами, а в княжеских хоромах знатных купцов принимали с почестями.

— Свеи… — проворчал Словен, приглядываясь к рисунку на парусах. — Надеюсь, это последний караван в этом году. Хавр, не помнишь, кого мы принимали месяц назад? Данов? У меня потом неделю голова трещала. И как в них столько медовухи лезет?

Хавр стоял рядом с князем. В свете ритуальных костров лицо руса было исполнено мрачного величия. Седина в темных косматых волосах серебрилась, как волчья шерсть зимой.

— Месяц назад мы встречали корабль моего шурина, — подтвердил он. — Тебе тогда приглянулась царьградская кольчуга. Та, что теперь на княжиче. Кстати, Волх с дружиной сегодня опять на мечах рубился, — заметил он как бы невзначай. — Ты бы пригляделся к их игрищам.

Словен поморщился. Опять Хавр затевает этот разговор…

— Чего я там не видел? — как можно равнодушнее ответил он. — Дело молодое. Себя в их годы вспомни: сила есть — ума не надо.

— А тебя не беспокоит, что у тебя под боком выросла настоящая боевая дружина? Ты думаешь, он все еще ребенок? Он гораздо более взрослый, чем ты можешь себе представить, — сказал Хавр с двусмысленной ухмылкой.

— Я просил тебя: оставь моего сына в покое. Мне некогда слушать эту чушь. Пора возвращаться в город и готовиться к пиру, — резко прервал его Словен. Но все-таки недостаточно резко. Не таким тоном приказывают заткнуться раз и навсегда. И Хавр замолчал, зная, что слова его упали на благодатную почву.

Княжеский пир по случаю прибытия иноземных гостей был событием для всего города. Многие были приглашены. Другие рассчитывали пробраться без приглашения и урвать если не место на скамье, то хотя бы гусиную ножку или хвост жареной щуки. А медом обещали напоить всех желающих. Из княжеского ледника уже выкатили несколько здоровенных бочек.

Княгиня Ильмерь наряжалась в своей светлице.

Среди ее украшений были доставшиеся по наследству тяжелые золотые браслеты с изображением львов и оленей. Да и Словен баловал молодую жену: за одно кольцо с индийским сапфиром он отдал трех рабов и туркменского жеребца.

Конечно, сарматке Ильмери следовало предпочесть побрякушкам коня. В древности сарматы славились как воинственное, свободное, непокорное племя. Так считали римляне, а уж они умели ценить воинскую доблесть. У сарматов даже женщины сражались наравне с мужчинами. И сарматская девушка не выходила замуж до тех пор, пока не убивала своего первого врага. Но эти времена миновали. Карта мира многократно сменила свое лицо. Прежние герои и владыки уступили свое место новым, а сами остались доживать, лелея воспоминания о былых победах. Так произошло и с сарматами. Княгиня Ильмерь не была воином. Ее никто не учил боевым приемам. Ее маленький охотничий нож с рукояткой в виде головы барана был скорее красивой игрушкой, чем оружием. И все-таки в ее жилах текла сарматская кровь.

— Привет, матушка.

Ильмерь обернулась, вдевая сережку. На пороге стоял Волх. Он нагло подбоченился, прислонившись к дверному косяку.

— Что ты здесь забыл? — холодно спросила Ильмерь.

— Пришел тебя повидать.

— Ну, повидал — и проваливай.

— А я еще не насмотрелся.

Ильмерь промолчала, только глаза у нее посветлели от бешенства.

— Странное дело: ты и в одежде хороша, матушка, — прищурившись, сказал Волх. Ильмерь вскочила.

— Ты, змееныш, — процедила она, подходя к Волху вплотную. — Не смей звать меня матушкой. Не смей приходить сюда. Убирайся! Прочь!

Волх засмеялся, запрокинув голову. А потом одним рывком привлек Ильмерь к себе и прижался губами к ее губам.

Ильмерь опешила от неожиданности. Но — только на мгновение. Затем Волх ощутил острый укол у себя под ребрами. Он выпустил женщину и даже отступил на шаг. Ильмерь тяжело дышала, поводя тонкими ноздрями. В руке она сжимала нож. Другой рукой она демонстративно с отвращением вытерла губы. Она хотела подобрать самые обидные, самые убийственные слова, но не могла: гнев мешал ее мысли. Волх снова рассмеялся — удивленно, недоверчиво и немного грустно. Когда он ушел, Ильмерь в досаде метнула нож в стену. Тонкое лезвие легко вошло в дерево.

Волх шел, шатаясь, как пьяный. Он тоже пытался стереть вкус теплых и твердых губ. В его душе все смешалось. Ты покусился на мать, преступил древнейший запрет — обвинял один голос. Какая она мне мать? — огрызался другой. — Она просто отцова наложница. Отчего бы отцу не подарить ее мне, когда надоест? Волху кружила голову опасная смесь: стыд, обида, надежда…

А вслед ему смотрели два незамеченных свидетеля этой сцены.

— Что скажешь, княгиня? — спросил Хавр.

Шелонь поднесла руки к горящим щекам. Какой срам… Так вот к чему откололся конец коловрата… Нет, она, конечно, сразу поняла, что сын влюблен. В хорошую ясноглазую девушку, которую она через год-другой с радостью назовет дочерью. Но не в эту, не в эту!

— Теперь ты запросто вернешь князя, — вкрадчиво шепнул Хавр. — стоит только рассказать…

Шелонь гордо подняла голову, опустила веки. Высокая, она была почти вровень с русским воеводой.

— Я не собираюсь наговорами портить чужое счастье, как сделали со мной, — твердо сказала она. — И ты, если друг князю, не рассказывай ему об этом.

Волх не мог больше находиться в отцовских хоромах. Его преследовал удушливый запах жарева, от которого тошнило. Хотелось холодного ветра в грудь. Он рванул ворот рубахи и выбежал на крыльцо.

— Эй, полегче! Разве ты слепой как крот?

Незнакомый рыжий парень, которого он толкнул, сердито уставился на него. Он говорил со странным акцентом, но Волху сейчас было не до таких мелочей. У него внутри все дрожало, как струна на гуслях, — только тронь.

— Я тебе сейчас покажу крота, — тихо сказал он незнакомцу. Какая удача: живой, реальный враг, которого можно бить, бить и бить! Он вцепился противнику в горло руками, тот спиной назад полетел с крыльца, Волх — на него, в осеннюю размокшую грязь. Они дрались, как две дворняги. Ни о каком воинском этикете Волх не вспоминал. Бить, бить и бить! Но соперник его тоже не растерялся. Меткий удар в челюсть, искры из глаз — и Волх сквозь туман увидел, как враг заносит над ним руку с булыжником.

— Хорошо, что ты там собирался показать мне? — усмехнулся он, сплевывая кровь. Волх инстинктивно заслонился от удара.

— Хорошо, я прощаю тебя, — заявил рыжий. Отбросив камень, он встал, кое-как отряхнулся от грязи и куда-то ушел. Волх, заскрежетав зубами, закрыл разбитое лицо. Скулодробительный удар выбил все мысли об Ильмери из его головы. Надежное оказалось средство от любовной тоски… Сейчас Волх мечтал только о том, как расквитаться с обидчиком. Пусть не думает, что княжича можно безнаказанно валять в грязи! Поединок. На мечах. Насмерть. И пусть победит сильнейший! Кто это будет, Волх не сомневался.

— Княжич! — раздался укоризненный голос. — Ты что, на пир в таком виде собрался? Отец тебя ждет, рассчитывает на тебя, ему принимать важных гостей, а ты… Бедный, бедный Словен! Его старший сын валяется в грязи, точно свинья!

Хавр смотрел сверху вниз на распростертого Волха, и зрелище это очевидно доставляло ему удовольствие. Волх зажмурился. Сейчас он так зол, что может сразиться с целым миром. Но он не самоубийца, чтобы драться с Хавром. Не сказав ни слова, Волх поднялся и отправился переодеваться.

Нежилую часть княжьих хором называли столовой избой — потому что там находился стол, княжье почетное место. Столовая изба заслоняла собой покоевые, жилые хоромы и была двухэтажной. На первом этаже Словен собирал свою дружину на пиры и советы, там же он принимал гостей. На втором этаже собирались старейшины. Если бы в Словенске чудом появился гость из будущего, он обязательно пошутил бы насчет верхней и нижней палаты.

Сегодня гуляли внизу. Гусляры негромко щипали струны. На столах дымилась еда. Начиналась торжественная часть праздника.

Князь Словен восседал на престоле. За спиной, облокотившись на спинку кресла, стоял Хавр. По правую руку от отца переминался с ноги на ногу Волх — умытый, одетый в чистое, но с ссадиной на щеке. По левую руку, на резном креслице сидела Шелонь. Она то и дело ловила за руку Волховца, который норовил стянуть вкусненькое со стола. Ильмерь стояла на пару шагов позади нее.

Громко топая, в палаты вошли даны. Купцов возглавлял Хрут Большой Карман — здоровенный, косматый, с пузом, как у беременной женщины, и раскатистым хохотом.

Среди спутников Хрута Волх узнал своего недавнего обидчика. Рыжий парень тоже увидел Волха. От только сейчас понял, на кого нарвался, но глаз не опустил и посмотрел на княжича с вызовом. Волх был рад. Пусть Хрут хоть трижды гость отца, к рыжему это не относится. Он явно здесь сбоку припеку. Сегодня же, после пира…

— Долгих тебе лет, князь! — проревел Хрут. — Спасибо, что не побрезговал нашими дарами. А за то, что ты добр к моему брату, я привез тебе особый подарок. Бельд!

Рыжий встрепенулся, как пес, услышавший свою кличку. Он передал Хруту какой-то сверток, который дан торжественно возложил к ногам князя. Словен развернул подношение, и гости ахнули: это оказалась шкура диковинного зверя. Густой белый мех расчерчивали ярко-коричневые полосы. Словен восхищенно погладил шкуру, потом показал Шелони. Та провела по нему ладонью и вежливо улыбнулась Хруту.

— Очень красиво! Что это за зверь?

— Белый тигр, княгиня! — довольно оскалился дан. — Зверь лютый и редкий даже в той далекой стране, откуда мне привезли эту шкуру. А это мой раб, Бельд, — кивнул он в сторону рыжего. — Сын кёрла из Сассекса. Мои люди сожгли его деревню. Он гонористый, как лис, но служит мне исправно. Я много его бил.

Хрут простер огромную волосатую лапищу. Бельд привычно наклонился, хозяин потрепал его по голове, как пса, и оттолкнул. Бельд снова встретился взглядом с Волхом. Ну что, ты рад моему унижению? — спрашивали его глаза.

Нет, Волх был не рад. Он был ошарашен и разочарован. И как он сразу не заметил рабского ошейника на рыжем? Поединок отменялся. Он не мог драться с рабом. За обиду, причиненную ему Бельдом, он мог требовать удовлетворения от Хрута. Но Волх никакого желания не имел драться с даном, от которого воняло, как от медведя. Он должен драться с этим рыжим — и точка!

Князь Словен беседовал еще какое-то время с Хрутом — о ценах на заморские товары, о планах на будущий год, а потом объявил начало долгожданного пира. Гости радостно загудели, набрасываясь на еду и питье. Челядь сбивалась с ног, разнося меды.

Волх ничего не пил. Он ненавидел пиры, ненавидел сальные, красные рожи, пьяный гогот, женские визги. Ненавидел хвастливых существ, в которых превращались дружинники его отца — обычно такие скупые на жест и слово. Его друзья вели себя не лучше: корчили из себя великих воинов, даже когда еле стояли на ногах. А сегодня ему было особенно тошно. Он вообще никого не хотел видеть.

А чего бы он хотел? Выйти на берег реки. Чтобы городские огни — за спиной. Впереди — темная бездна, пахнущая водой и лесом. Тьма подхватывает его, возносит к беззвездному небу… Он захлебывается одиночеством и тоской. И вдруг на берег выходит она. Ей тоже захотелось прогуляться. И никаких разговоров. Она просто пройдет мимо. Один великий миг, который сделает их ближе… А потом ей вдогонку побегут заполошные подружки и рабыни. Дуры.

С трудом выждав час для приличия, Волх попытался улизнуть. Но на плечо опустилась тяжелая рука Словена.

— Куда? А ну сядь, посиди с отцом. Видал, Хрут, какой сын у меня вырос!

Хрут икнул, кивнул и опорожнил свой кубок.

— Мёду! — проревел он.

Хавр сделал слугам едва заметный жест, чтобы налили добавки шурину и князю. Сам русский воевода был вызывающе трезв.

Глядя в поплывшее лицо отца, Волх испытал неописуемый стыд. Он повел плечом, скидывая отцовскую руку, но встать с места не посмел. И тут он снова поймал на себе взгляд рыжего Бельда. Раб сидел на полу, за спиной у Хрута, и грыз брошенную ему гусиную ногу. И при этом смотрел на княжича с любопытством, пониманием и сочувствием. Волха передернуло. Нет, он теперь не сможет заснуть, пока не увидит крови этого рыжего!

— Отец, я хочу этого раба! — капризно заявил Волх. Словен недоуменно нахмурил брови.

— Сынок… Так ведь это раб нашего гостя!

— А ты его купи. Подари мне этого раба, отец!

Словен пожал плечами и предложил Хруту обычную цену молодого раба. Потом увеличил ее вдвое. Но дан упрямо мотал головой и твердил:

— Нет, князь. И не думай, что я торгуюсь. Этот парень — отличный боец, а еще он смышленый и забавный. Я не намерен его продавать.

Словен был смущен. Он не привык отказывать сыну, тем более что и просьба-то была пустяковая. Но ссориться с гостем он вовсе не хотел.

— Видишь, — развел он руками. — Придется тебе выбрать другой подарок…

— Может быть, уважаемый Хрут согласится на эту цену? — звонким голосом перебила его Ильмерь. Все ахнули: она сняла с пальца сапфировый перстень и протянула его купцу. Свет факелов алой искрой вспыхнул в сердце синего камня.

Шелонь опустила глаза и поджала губы. Словен покраснел от гнева. Его подарок!! Но при гостях он не мог устраивать семейных сцен и лишь сказал сквозь зубы:

— Да уж, поистине высокая цена.

Ильмерь была очень довольна собой. Ей хотелось досадить мужу в отместку за вечное небрежение, которое Словен выказывал ей на людях. Вот и сегодня он дал погладить тигровую шкуру Шелони, пока Ильмерь стояла за ее креслом, как рабыня! И ей хотелось бросить эту подачку Волху, который так мерзко с ней поступил.

— Разве я не могу сделать подарок своему дорогому… сыну? — улыбнулась она. — Соглашайся, Хрут. Это колечко стоит в пять раз дороже твоего раба.

Оторопевший Хрут не сводил с кольца глаз. Потом махнул рукой.

— Э-эх! Хитрый вы народ, словене! Все равно своего добьетесь. Ладно. Не могу отказать хозяйке. Он теперь твой, княжич!

Бельд торопливо вытер руки о штаны и исподлобья уставился на нового хозяина. Волх тоже был озадачен поступком Ильмери и ел ее глазами так откровенно, что Шелонь с досадой покачала головой.

— Эй, мёду! — крикнул Словен. — Давай, Волх, выпей с Хрутом. Надо обмыть сделку.

Волху сунули в руки посудину. Он, как положено, сказал здравницу данскому купцу и сделал глоток.

— Нет-нет! Мужчины так не пьют! — послышалось со всех сторон, и кажется его приятель Клянча орал громче всех.

— Пей, сынок. Не обижай гостя, — пробасил отец.

— Не заставляй его, Словен. Он же еще ребенок, — сказала Ильмерь. Глаза у нее были веселые и злые.

Руки Волха немного дрогнули, так что медовуха пролилась на грудь. Не глядя ни на кого, он медленно выпил чашу до дна. Вокруг одобрительно загудели. Волх почувствовал, как внутри разгорелся приятный жар. Все сложное вдруг показалось простым. Хрут — молодец, не пожадничал, отдал рыжего… А Ильмерь, какая она…

— Ты понимаешь, какая она… — твердил он уже вслух, привалившись на плечо Клянче. И когда только он успел пересесть к своей дружине? — Это же три раба… Три — понимаешь?.. и туркменский конь. Кстати, кто они такие — туркмены?

— Туркмены живут в Туркмении, — сообщил Клянча и поник буйной головой. Волх оглядел палаты. Странно: голоса то оглушительно громкие, то проваливаются куда-то, так что слов не разберешь. И все плывет… все в тумане… И последний глоток тошнотворно плещется у самого горла… Падая, Волх почувствовал, как чьи-то руки ловко подхватили его и потащили прочь.

Когда Словен полез обниматься с дружинниками и гостями, Ильмерь незаметно вышла из палат. Она задыхалась. В такие моменты она начинала тосковать по степным просторам своего детства и ненавидела город. Там, где слишком много людей живут так близко друг от друга, непременно начинается свинство.

Из открытого окна ей в лицо дохнуло холодом. Как хорошо! Мужчины теперь не разойдутся до утра — или пока не выхлебают всю медовуху. Можно идти спать.

Ильмерь уже шла к себе, когда ее окликнули:

— Чего ты добиваешься, княгиня?

Старшая жена Словена с взволнованным лицом стояла у окна.

За все время замужества Ильмери Шелонь едва ли перемолвилась с ней двумя словами. И уж ни разу этого не случилось наедине. Она что, сегодня перепила и решила выяснить отношения?!

— Не понимаю тебя, княгиня, — холодно отозвалась Ильмерь.

— Зачем ты дразнишь моего сына? И не притворяйся дурочкой. Я видела… — Шелонь страдальчески сморщилась, — Мне противно об этом говорить. Запомни: я не держу на тебя зла. Словен сам вправе решать, какую женщину любить. Но если ты будешь морочить голову моему сыну… Клянусь великой Мокошью, я сживу тебя со свету!

Ильмерь покосилась на шерстяной передник Шелони. На нем в окружении двух лосих была вышита Мокошь, страшная и могущественная богиня, хозяйка Жизни и Смерти, повелительница леса, покровительница колдовства. Если правду говорят про Шелонь, что она колдунья… Ильмерь, как за соломинку, схватилась за серебряный оберег под рубахой. Но обида от несправедливых обвинений была гораздо сильнее страха.

— Так это я кому-то морочу голову? — маленькая Ильмерь решительно вздернула подбородок. — А вовсе не он преследует меня и доводит до слез? Что ты видела княгиня? Как твой сын оскорбил меня, насильно поцеловав?

— Думай, что говоришь, — Шелонь досадливо покачала головой. — Волх тебя преследует? Он еще ребенок, а ты — взрослая женщина. Ты играешь с ним от скуки, ты проверяешь силу своих чар… Быть может, это все по глупости, не со зла, но я повторяю: это опасные игры, княгиня.

— Ребенок! — горько воскликнула Ильмерь. Она поняла, что оправдываться бесполезно. Для матери даже сорокалетний бородатый детина остается ребенком. Она сказала примирительно:

— И все же я буду тебе благодарна, княгиня, если ты убедишь своего сына держаться от меня подальше. Можешь мне не верить, но его внимание мне неприятно. Я могла бы пожаловаться Словену, но не хочу его беспокоить. А ты… расскажешь князю?

— Разумеется, нет, — холодно сказала Шелонь. Потом повернулась и пошла обратно в палаты.

А Волху в это время снился странный сон. Как будто бы он попал на большое лесное болото. В таких местах растет много грибов-подберезовиков — бледных, чахоточных, тонконогих, по самую шляпку утонувших в мягком мхе. Пасмурно. Безветренно. И вроде бы тепло, но стынут руки. Очень тихо: птицы не щебечут, комары не жужжат.

И будто бы выходит ему навстречу человек в красной рубахе. Высокий, ладный. Волосы длинные, как у женщины, неопределенного цвета, как у самого Волха, да еще с проседью. Лицо выбритое, но уже чуть-чуть пробивается щетина. Нос с горбинкой, губы полные, глаза слегка на выкате. Человек видит Волха, улыбается и широко раскидывает руки.

— Ну, здравствуй, сын!

И во сне Волх совсем этому не удивляется. Он только дичится и не идет в объятия.

— Значит это правда, что люди говорят? — спрашивает он, морщась от сердечной боли. Человек притворяется, что не понял вопроса.

— А что такого люди говорят?

— Про мою мать и тебя…

— Если про твою мать — то она верная жена. А если про тебя… — человек улыбается, и в уголках глаз залегают лукавые морщинки. — То ты и вправду мой сын.

— А как?

— А вот так. Потом поймешь. А сейчас ступай на опушку. Там увидимся еще раз…

— Эй, хозяин! Ты живой? — кто-то резко похлопал Волха по щекам. — Хорошо, я знаю как тебе помочь.

Сон слетел, осталась только муть в голове. Не в силах шевельнуть разбитым телом, Волх лежал, раскинув руки, на холодной и влажной земле. Над его головой безнадежно темнело небо. Блеснет из-за тучи одинокая звездочка — и снова мгла. Реки было не видно, но она угадывалась по плеску, по запаху. За рекой вставал лес, полный неведомой жути. Мир, в котором человеку нет места… Который сопротивляется вторжению, топит в гнусных болотах, травит зверями, сбивает с дороги… Но запах дыма — знак близкого жилья — ограждал и успокаивал, как курения в святых местах отгоняли злых духов.

Что ждало его на опушке?..

Холодная вода пролилась на лицо, попала за шиворот, обожгла плечи и грудь… Волх заорал и вскочил. Перед ним на корточках сидел Бельд. Пустая посудина валялась рядом.

Волх долго хлопал глазами, пытаясь вспомнить недавние события. Бельд — раб Хрута… Он хотел его купить. Зачем? Ах, да. Чтобы драться с ним и убить. Хрут уперся, но Ильмерь отдала перстень… Теперь этот парень — его собственность.

— Подойди ближе, — хрипло велел он Бельду. Непослушными руками он ухватился за железный ошейник. Тот, к счастью, был не запаян, а лишь закреплен болтом. Повозившись немного, Волх вытолкнул болт, сорвал ошейник и отбросил его в траву.

— Все, отныне ты свободный человек, — объявил Волх. — А теперь…

Но договорить вызов на поединок он не успел. Сначала на лице рыжего парня появилась неверящая, безумная улыбка, потом он как подкошенный упал на колени. Он не мог ничего говорить, потому что боролся со слезами. И у Волха самого вдруг почему-то защипало в носу.

— Хорошо, теперь я должен тебе больше, чем жизнь, — хрипло вымолвил Бельд. — Стоит тебе напомнить…

— О таких вещах не напоминают, — смущенно буркнул Волх. — Ты сыт? Пошли, очень спать охота. Поживешь пока у меня, а потом что-нибудь придумаем. В дружину тебя возьму… если захочешь. Надеюсь, наши там уже перестали куролесить.

Пир действительно закончился. Кто смог — ушел спать, кто не смог — уснул прямо на лавках или под столом. Словен, тяжелым взглядом оглядывая опустевшие сумрачные палаты, пролил мед мимо кубка на стол. Хавр смотрел на пьяного холодно и презрительно. Он попробовал еще раз начать разговор:

— Да ты понял ли, что я говорю, князь! Волх целовал твою жену.

— И что с того? — с трудом выговорил Словен. — Она его мать.

Хавр досадливо дернулся. Тупое животное, он ничего не понимает…

— Не Шелонь, — терпеливо пояснил он. — Ильмерь. Волх целовал Ильмерь. Я сам видел.

Словен вздрогнул и поставил кувшин на стол. В глазах у него словно бы прояснилось.

— Сам?.. Мой сын?..

— Он тебе не сын.

— Ты что придумываешь?

Словен угрожающе сдвинул брови. Хавр знал, что он ступил на опасную почву. Но княжеского гнева он не боялся.

— Это не я придумал, это люди говорят… А дыма без огня, как известно, не бывает. Если он и впрямь сын Велеса… Он украдет у тебя жену, как скотий бог украл у великого Перуна прекрасную Мокошь… Ты так это и оставишь? Накажи его! Вспомни, как Перун пронзил Велеса, ползучего гада, копьем!

— Копьем? — задумчиво спросил Словен.

— Копьем, — подтвердил Хавр. Ну что, наконец зацепило?

И тут могучий удар в грудь снес его со скамьи. Словен, шатаясь, нагнулся над ним. От него разило, как из бочки, и лицо было страшным.

— Ты что, сволочь, — проревел князь, — ты что, меня подбиваешь собственного сына убить? Пошел вон! Никогда этого не будет! Никогда!

Хавр понял, что перестарался. Он быстро пошел на попятную. Сменил тему, подлил Словену еще медовухи, чтобы завтра ни слова не вспомнил из этого разговора. Видно, эта ведьма Шелонь приколдовала князя к себе, раз он так дорожит ее ублюдком… Ничего, твердил про себя рус, помогая князю встать и провожая его в спальню. Как словене говорят? Вода камень точит.

Первый снег… Словно стаи белых птиц рассыпали перья… Отяжелевшее небо наконец разродилось. Земля черными жадными губами впитывала его молоко. Это была еще не настоящая зима — с метелями, скрипучими тропинками и пушистыми сугробами. Снег исчезал, как призрак, едва касаясь травы.

Сайми подняла лицо к небу, и холодные льдинки растаяли на ее щеках. Никем не замеченная, с обрыва она смотрела, как рубится на мечах молодая дружина Волха. Все больше и больше азартных, сильных парней принимали участие в этих ежедневных играх. Но Сайми видела одного… Всегда — одного.

Она любовалась каждым его движением, поворотом головы, взмахом мягких волос, с которых разлетались снежинки. Это было ее маленькое счастье…

Раньше душа Сайми была по-детски цельной. Теперь она раздвоилась. Стало как бы две Сайми, и они спорили между собой.

Одна половинка была очень разумной. Она понимала: сын словенского князя никогда к ней не посватается. Он ее не замечает, он даже не помнит о ее существовании. А Вейко заждался ответа. Скажи Сайми «да» — и свадьбу можно сыграть этой зимой.

А если она откажет Вейко из-за нелепых фантазий, то навсегда останется служанкой в доме старшего брата. Золовка будет помыкать ею и заставлять нянчить своих детей, а молодость проходит так быстро… И как же горько будет умирать, оглядываясь на бестолковую, бесполезную жизнь…

В ответ на это вторая половинка Сайми поджимала губы и гордо вскидывала голову. В последнее время она чувствовала себя владелицей редчайшей драгоценности. В ее душе, знавшей до сих пор лишь детские радости и печали, зажегся дивный свет. В его сиянии меркли и становились мелкими разумные доводы. Этим сокровищем нельзя поступиться ни за какие посулы и ни перед какими угрозами. Вейко, родня, сундук с приданым — все это принадлежало одному миру. А ее любовь — другому, высшему и важнейшему.

Эта часть Сайми жаждала подвига. Простить ему любое преступление, пойти за ним в самый трудный путь, прождать его всю жизнь…

Волх бился сейчас со своим новым другом — нескладным, рыжим иноземцем. Он был на голову выше княжича, но тот теснил его, атакуя. Его мечом словно владел неутомимый и верткий дух. Он будет страшен в настоящем бою, — с ужасом думала Сайми. Она ничего не знала о Волхе. Она ни разу не говорила с ним, и ей не с кем было говорить о нем. Но сердце подсказывало, что он тоскует. И это со своей тоской он так яростно рубится каждый день на мечах.

— Шевелись! Шевели копытами, саксонская рожа! — прикрикнул Клянча. Бельд ухмыльнулся, занося двумя руками меч. И снова Волх каким-то немыслимым финтом ушел из-под удара, а дружина одобрительно загоготала.

— Пора кончать, — зевая, заявил княжич. — Меня отцов грек заждался.

Резкий выпад — и острие меча задрожало у сердца Бельда. Тот развел руками, бросая оружие.

В боевую позицию встала следующая пара — Клянча и Алахарь. Бельд и Волх, тяжело дыша, отошли в сторону и уселись на перевернутую рыбачью лодку. Бельд набросил на спину меховой плащ и протянул такой же Волху:

— Одень, а то простудишься.

— Что ты как нянька! — тут же взвился княжич. — Ты больше не раб, неужели трудно привыкнуть? И ничего меня опекать!

— Хорошо, — пожал плечами сакс. — Ветер потную спину живо застудит, будешь кашлять кровью и умрешь. Но это дело твое.

— Мне жарко, — огрызнулся Волх. Но в плащ все-таки закутался. Снег тут же густо усыпал его плечи и волосы. Он смотрел на сражающихся. Могучий Алахарь крепко держал оборону, а Клянча крался вокруг него, как рысь перед прыжком. Хорошая у меня дружина, — с гордостью подумал Волх. В ней самому старшему семнадцать, а младшему — двенадцать лет, но мечом все владеют не хуже, чем в отцовой дружине.

— Что отец, не велел тебе распустить дружину? — спросил Бельд. Волх вздрогнул: сакс словно прочел его мысли.

— С какой это стати? — пожал он плечами. — Я старший сын и рано или поздно стану князем. Почему у меня не должно быть дружины?

— Хорошо, ты так ему и сказал?

— А откуда ты знаешь, что он со мной об этом разговаривал?

Бельд улыбнулся краем рта.

— Догадался.

— Почему?

— Потому что отцу на тебя наговаривают.

— Кто?

Бельд не ответил. Волх и сам знал ответ. Хавр. Этот сукин сын следит за каждым его шагом. Он с радостью принес бы его на заклание его же кровожадному Перуну. А отец стареет, глупеет и потому слушает наветы.

— Твой отец слишком близко допускает этого руса, — снова повторил его мысли Бельд. И Волх уже не удивился. Он лишь поёжился, лишний раз ощутив, какие крепкие узы связали его с рыжим саксом.

Волх не привык иметь друзей. И Бельда отталкивал, все время напоминая: ты мне не раб. Ты свободен. Ты мне ничем не обязан. А Бельд молча давал понять: за то, что ты сделал, моя жизнь принадлежит тебе. Это душило ответственностью и в то же время ложилось теплой грелкой на сердце…

Бельд никогда не провоцировал его на откровенность. В то же время Волх чувствовал, что сакс понимает его мысли и поступки едва ли не лучше его самого.

О себе Бельд рассказывал без утайки, но скупо, сдержанно, сообщая лишь факты. И Волх только догадываться мог, что чувствовал молодой сакс, сын знатных и свободных родителей, когда на него надели рабский ошейник. Только раз Бельд проговорился, что не освободи его Волх, он на обратном пути сиганул бы с корабля вниз головой. Есть много свободных людей, кто втайне не прочь вести сытую жизнь раба. У Бельда в характере ничего рабского не было и в помине. И только добровольно он мог отдаться в новое, дружеское рабство.

Поединок Алахаря и Клянчи закончился изматывающей ничьей. Оба еле волочили ноги, когда подошли к княжичу.

Клянча согнулся, уперев руки в колени, и выдохнул белый пар.

— Фу-у-у… Как после медвежьей охоты.

Он выпрямился и стряхнул снег с бороды. Потом вдруг прищурился:

— Глянь-ка, Волх Словенич! Что это? Кажется, девка за холмом прячется. Слушай… Да это же та, белоглазая, помнишь? Мы еще парня ее до мокрых штанов напугали. Вот потеха была! Чего это она здесь вьется? Никак мой поцелуй забыть не может? Тупая курица.

Теперь и Волх заметил за снежной завесой маленькую неуклюжую фигурку.

— Прогони ее, Клянча, — велел он. — Терпеть не могу, когда кто-то подглядывает.

— Волх Словенич! — взмолился Клянча. — Дай отдышаться! Этот бычара совсем меня загонял!

— Хорошо, я схожу, — поднялся Бельд.

Когда Сайми увидела идущего к ней княжичьего дружинника, у нее сердце ухнуло в пятки. Стыд какой… Ее заметили. Но бежать было еще позорней, и она вышла из своего укрытия, торопливо придумывая оправдание. Как назло, ничего толкового в голову не приходило. Прогонят теперь, как собаку…

Но рыжий сакс шел к ней, дружелюбно улыбаясь.

— Как твое имя, красотка?

Сайми покраснела. Ага, красотка… Замотана, как куль, глаз не видно… Квашня квашней.

— Хорошо, что торчишь здесь, на морозе? — допытывался сакс.

— На потешные бои посмотреть хотела, — прошептала Сайми. Это было почти правдой, и все-таки она залилась краской еще ярче.

Сакс посмотрел на нее, склонив голову набок. Сайми вдруг вспомнила пса со своего двора. Он так же наклоняет голову, когда слушает. И такой же рыжий. Она тихонько хихикнула в рукавицу. Сакс нахмурился и сам покраснел еще пуще нее. Сдвинул брови.

— Княжич не любит, когда за ним подсматривают. И парни в дружине озорные есть. Обидеть могут. Иди отсюда.

Сайми встрепенулась как птица, только сейчас поняв, что, возможно, ее навсегда лишают маленького счастья… Сакс что-то прочел по ее глазам и покачал головой.

— Хорошо. В другой раз, как захочешь бои посмотреть, прячься получше. Во-он из того оврага тебя никто не заметит. Поняла, красотка?

Сайми торопливо закивала, подобрала подол и бегом припустила к городу.

Грек Спиридон, кутаясь в дареную княжескую шубу, зажег в библиотеке несколько свечей. На стол он водрузил масляный светильник. И все равно темень такая, что читать — только зрение портить. И холод. Какие жуткие здесь зимы…

Спиридон был родом из Эфеса — города некогда славного, но в составе Византийской империи превратившегося в захолустье. Величественные руины — и нищета жилых домов. Жители Эфеса гордились своим прошлым, но стыдились настоящего.

Семнадцати лет от роду Спиридон нанялся матросом на торговый корабль, ходивший по Борисфену в славянские земли. Ему обещали хорошо заплатить. Но бес попутал Спиридона… Однажды он увидел, как капитан пересчитывает золотые монеты у себя в каюте, и лишился покоя.

По утру на берегу показался большой варварский город. Киев-град — называли его бывалые моряки. Бросив якорь, капитан отпустил экипаж размять ноги на твердой земле. К ночи все матросы были на месте. Все, кроме Спиридона. А уже по пути в Эфес капитан обнаружил пропажу одного из мешочков с золотом.

Так, уступив искушению, Спиридон стал вором. Он осел в Киеве, но все время трясся от страха. Когда он видел на горизонте греческий парус, то готов был зарыться с головой под землю. А если это капитан из Эфеса решил вернуться, чтобы его покарать?

Наступила зима, река стала, и Спиридон вздохнул с облегчением. Он провел в Киеве развеселую зиму, направо и налево швыряя золотые кружочки. Но с приближением весны вернулся страх. Ледоход лишил его сна. В чужих шагах за дверью ему чудилась грозная поступь капитана…

В это время в Киеве гостил Словен — вождь варварского кочевого племени. Он был доверчив и любопытен. Беседуя с ним, Спиридон важничал. Он видел, что молодой князь считает его очень образованным человеком. Словен показал греку свою гордость — коллекцию из тридцати семи греческих свитков и тринадцати кодексов, то есть сшитых книг. Все это он купил по дешевке у волжских булгар.

— Неплохая библиотека, князь, — снисходительно одобрил его Спиридон. — Тебе нужен человек, который бы разбирался в книгах.

Словен, конечно, не надеялся, что ученый грек согласится последовать за ним в дикие северные земли. И Спиридон для видимости поломался. Но недолго. На самом деле, он ликовал. Отличный способ убраться из Киева, пока сюда не нагрянули его земляки. Словене, конечно, дикое племя, но князь у них вполне приличный и щедрый человек.

Так Спиридон присоединился к великому походу Словена. Он разделил со словенами все тяготы. Причем хуже всего были первые годы строительства города, когда Спиридону пришлось жить в землянке, как кроту. Он спал прямо на сундуке с князевой библиотекой и застудил себе поясницу. Сейчас ему едва за тридцать, а он хромает, как старик.

Спиридон был несчастен. Во-первых, он страдал вдали от своей солнечной родины. Во-вторых, если раньше он боялся кары за воровство, то теперь — разоблачения своего невежества. Потому что только в диких славянских лесах Спиридон мог сойти за ученого. Да, он знал греческую и латинскую грамоту и прочел несколько религиозных сочинений. В зависимости от темы разговора мог сослаться на Аристотеля или Геродота. Цитировал их, безбожно перевирая, благо проверить его никто не мог. Но на вопросы десятилетнего Волха о том, какие народы населяют Ойкумену, смог назвать только греков, франков и славян. Волх сам перечислил ему с десяток племен, через земли которых словенам пришлось пройти.

Злой мальчишка! Он быстро понял, что его наставник — отнюдь не кладезь премудростей. Он будет молчать до поры до времени, но нет ничего хуже затаившегося врага… Но в остальном — совершенно тупой. До сих пор не выучился читать. Заниматься с ним — Сизифов труд, хотя и щедро оплаченный. Перед каждым уроком у Спиридона сводило скулы. Он втайне надеялся: а вдруг не придет?

Сегодня Волх сильно опоздал. Он вошел, пахнущий потом и снегом, весь красный после боя. Ему вовсе не хотелось запихивать себя в душную темень отцовской библиотеки. Сухопарый грек тенью поднялся ему навстречу. На вытянутом лице — укоризненные рыбьи глаза. На шее — крест. Волх знал, что это какой-то религиозный символ, но в подробности не вдавался. Словене были веротерпимым народом. Когда столько лет странствуешь среди чужих племен, поневоле учишься уважать и их богов. И даже молиться им наравне со своими — просто на всякий случай…

И для чего только отец держит этого крота? — поморщился Волх. Наверно, чтобы перед иностранцами хвастаться. Как редким зверьком. Смотрите, мол, и мы не дикари, и мы наук не чураемся…

Побубнив по поводу опоздания, Спиридон раскрыл перед Волхом первую попавшуюся книгу и ткнул пальцем: от сих до сих.

— Та ремата… мою… эно… энотисай…

Хлоп. Спиридон ударил ладонью по столу.

— Энотисау!

— Сау, — безжизненно повторил Волх. — курие сунес… тэс кра… краугес… Язык сломаешь! Мою…

Хлоп.

— Моу, — рявкнул грек. — Краткий звук на конце, ты можешь это понять?

Волх поднял на него посветлевшие от злости глаза. Лещ сушеный, — думал он. Он же нарочно меня унижает. Издевается, дураком хочет выставить.

От раздражения буквы спутались на странице, как черные мерзкие букашки. Волх вспомнил, как однажды он наловил клопов и раздавил их между страницами книги. Как орал тогда Спиридон! Правда, и от отца досталось. Но все равно, вспомнив об этом, Волх злорадно улыбнулся.

Какой вообще смысл в чтении книг? Волх видел, как читал отец — шевелил губами, на лбу появлялась напряженная складка… Чтение — это тяжелый труд. Жизнь и так непроста, на тебя валится много дел и обязанностей — зачем ее усложнять еще?

Волха, кстати, удивило, что Бельд неплохо знал латынь. Он много рассказывал Волху о римлянах. Чертил карту Европы и показывал, какими землями владела Римская империя. Вот тут жили дикари, но пришли римляне, проложили дороги и построили города. И не такие, как Словенск, а каменные, с красивыми колоннами и статуями на площадях. Как Царьград, в котором Волх никогда не бывал, но о котором много слышал от старших.

Рассказы Бельда Волх слушал с интересом — как материны сказки. Но как-то спросил:

— А что стало с римлянами теперь?

— Их больше нет.

— Значит, не такие уж они были могущественные. Победитель всегда тот, кто выжил.

Бельд тогда подумал, пожал плечами.

— Хорошо, это ты так думаешь. На самом деле победитель тот, о ком дольше будут вспоминать.

Уроки Спиридона не были связаны с римлянами. Они ничего не давали ни уму ни сердцу. Пустая трата времени. Надо собраться с духом и заявить отцу…

— Тэс краугэс моу…

Топот ног заставил учителя и ученика поднять головы. Тяжело дыша, на пороге библиотеки возник один из молодых дружинников.

— Чего тебе? — весело спросил Волх, чувствуя близкое освобождение.

— Княжич! Беда стряслась. Булыня умер. Клянча меня за тобой послал.

— Я пойду, — тут же заявил Волх Спиридону. — Видишь, какие дела.

Он никогда не называл грека по имени, а за глаза презрительно звал «отцов грек». Выйдя из библиотеки, Волх слышал, как Спиридон с треском захлопывает книгу. Уф… Свобода!

Потом Волху стало стыдно. Нашел, чему радоваться. Булыня — отец Клянчи, один из самых близких к отцу дружинников. Придав лицу соответствующее скорбное выражение, Волх пошел искать товарища.

На берегу реки, неподалеку от жертвенника Перуну, была сложена крада — погребальный костер.

Дружина и домочадцы собрались, проводить Булыню.

Словен стоял с каменным лицом, только ходили под кожей желваки. Под сдержанный вой Булыниных жен и наложниц он глубоко ушел в свои думы. Он вспоминал, как двадцать лет назад заявил старейшинам, что уведет свой народ на север. И Булыня был рядом, и не давал противникам заткнуть молодого князя. Славные, лихие времена! Словен и его дружина были так молоды, немногим старше сегодняшнего Волха. Им казалось, что нет ничего невозможного. Никто и не подозревал, каким трудом, какими лишениями, потерями, изменами дастся им новая родина. Булыня — один из тех, с кем пройдены огонь и вода. И вот сейчас вместе с дымом отлетит в Вырей его душа… Друзья юности уходят один за другим. Дружина стареет. И молодая дружина вот-вот займет ее место. Ишь, выстроились, как перед боем, плечом к плечу…

— Что-то колода маловата, — заявил Клянча. — Эх, князь, для дорогого товарища дров пожалел!

Волх покосился на друга с тревогой и любопытством. Тот вел себя как обычно, говорил громко, отпускал шутки, но при этом у него был совершенно опрокинутый вид. Волх знал, что у Клянчи тоже были сложные отношения с отцом. Он вспомнил, как не раз думал про Словена: чтоб ты сдох! Интересно, что чувствуешь, когда потом твой отец умирает? Оторопь и жуть?

Рабы покрыли тело Булыни дорогими коврами. Кто-то из плакальщиц полез поправлять растрепавшуюся бороду. В ноги постелили медвежью шкуру, набросали благовонных трав.

— Куда? Куда? — глумился Клянча. — Да отцу столько не допереть!

И он вдруг засмеялся сорванным голосом.

Появился Хавр с одним из Безымянных. Каждый из них в одной руке держал за ноги петуха, а в другой — нож. Птицы беспомощно трепыхали крыльями.

— Во славу Перуна!

Быстрый взмах ножа — и петушиное горло толчками выплеснуло кровь. Красное пятно растеклось на затоптанном грязном снегу. Хавр бросил жертву на помост.

Громче, жалобнее стал женский плач. К краде подошли женщины. Две молоденькие девушки поддерживали под руки вдову Булыни, Блискаву. Она была одета в дорогие греческие шелка. Тяжелое жемчужное украшение почти скрывало лицо, на пальцах — перстни, на шее бусы в несколько рядов.

— Вырядили мать как на свадьбу, — сипло сказал Клянча. И вдруг вцепился Волху в руку. Волх сжал его ледяные пальцы. Он не знал… но догадывался… что сейчас произойдет… Это Бельд ничего не подозревал, удивленно ворочая рыжей головой…

Блискава ступала тяжело, опираясь на помощниц, как больная. Она остановилась у помоста с телом мужа и прислонилась к краде.

— Женщина, любишь ли ты своего мужа? — спросил ее Хавр. Блискава что-то тихо ответила — наверно, сказала «да».

— Хочешь ли ты облегчить ему дорогу?

Снова тихий ответ.

— Тогда скажи ему… громко скажи, чтобы слышали все: я делаю это из любви к тебе.

— Я делаю это из любви к тебе! — резким, птичьим голосом выкрикнула Блискава. Хавр оглянулся на Словена. Тот опустил веки.

Вдова безвольно протянула девушкам руки. Те раскинули их в разные стороны, прижав к колоде. Хавр сделал приглашающий жест, и Безымянный подошел вплотную к Блискаве. Женский плач почти стих, перейдя в бормотание.

— Во славу Перуна!

Клянча дернулся всем телом, но Волх его не отпустил. Он не мог отвести глаз от крады, от спины Безымянного… Вот рус отходит, и нож в его руках сочится свежей кровью. От петуха было много крови, но от человека должно быть еще больше?

Там, где только что стояла Блискава, теперь лежал ворох праздничных одежд. И крови на них почти не было. Только одна из девушек испуганно вытирала рукав.

Хавр поднял безжизненное тело и с видимым усилием поднял его на помост. Плакальщицы заголосили громче. Словену подали зажженный факел. Он обошел краду кругом, и просмоленные дрова весело затрещали. Пламя охватило помост, скрывая тело Булыни и его жены. В небо взвились ошметки черной гари.

Бельд схватился за горло и бросился в сторону.

— Что, животом ослаб, саксонская рожа? — крикнул ему вслед Клянча. И криво улыбнулся. Засмеялся. Забился от смеха на плече у Волха. Тот не знал, что делать, и только отступал под навалившейся тяжестью. Он попытался похлопать Клянчу по плечу:

— Эй… ну ты чего так… Она же сама решила… Она ведь могла этого не делать…

— Сама решила! — передразнил Клянча. — Я посмотрю, Волх Словенич, когда твою мать вот так… как козу…

Его трясло. Друзья повели его прочь. Волх смотрел, как огонь над крадой становится все ниже и ниже. Сыпал колючий снег. Он словно закрашивал всю эту жуткую сцену, запорошил пятно на земле… Неподалеку уже начиналась тризна. Женщины, утерев слезы, носили еду и кувшины с медом.

Мимо Волха, стеля по снегу плащом, прошла Ильмерь. Она была очень бледна. Только губы яркие — словно их целовали и целовали… И Волх не удержался.

— А ты так сделаешь для отца, когда придет время?

Ильмерь на мгновение застыла как вкопанная. Стрела прямо в цель… Значит, думала об этом, на себя прикидывала…

— Это дикий обычай! — заявила она, вздернув подбородок. — У моего народа на похоронах режут лошадей и рабов, а не женщин. А твой отец проживет еще очень долго. Ты устанешь ждать.

Она ушла, очень довольная ответом. Плащ заметал на снегу следы ее маленьких ног. Она так старалась его обидеть! Волх этого даже не заметил. Он не расслышал смысла слов. Ее голос просто звенел в ушах, как зимний ветер в лесу.

— Ну, поговорили? — усмехнулся Бельд. Волх и не заметил, как он подошел. Все еще бледно-зеленый, и в сторону крады старается не смотреть, но уже готов залезть в душу.

— Полегчало? — ответил Волх вопросом на вопрос.

— Не особенно. Хорошо, а у вас так всех хоронят? Или эта бедная женщина провинилась в чем-то ужасном?

— Нет. Просто она решила сопровождать мужа. Считается, что об руку с женщиной мужчина легче достигнет Вырея. Хавр… он просто помог ей отправиться вслед за Булыней.

— Хорошо. С такими помощниками врагов не надо. Дикий обычай.

Волх удивленно вздрогнул, услышав от друга слова, которые только что сказала Ильмерь. Из духа противоречия спросил:

— А что ты так переживаешь? Можно подумать, никогда не видел, как убивают.

Бельд дернулся, как будто собирался ударить Волха. Потом сказал очень медленно и спокойно:

— На моих глазах даны зарезали моего отца, мою мать, беременную вдову моего брата. А мою сестру убивал совсем молодой воин, он не умел этого делать, он вонзал в нее меч снова и снова, она кричала, как раненый заяц, я видел, как дергалось ее тело, пока даны вязали мне руки за спиной. А потом я защищал Хрутово добро от грабителей и убивал сам. Но чем ближе видишь смерть, тем отвратительнее кажется ее лицо. Это только издалека смерть похожа на фею, уводящую в мир снов. А ты? Ты видел много смертей?

— Достаточно, — соврал Волх. На самом деле он не раз присутствовал на погребении, но никогда еще при нем никого не убивали. Бельд догадался об этом.

— Зря ты хорохоришься, — покачал он головой. — Не надо строить из себя железное сердце. Лучше сейчас, наяву, бояться в полную меру. Иначе потом мертвые станут приходить по ночам. Ладно. Пойдем. Сейчас самое время выпить этой вашей медовухи.

Из-за Перунова холма уже доносились громкие голоса. Словене справляли пышную тризну по умершему и его жене. И кто-то уже позабыл, по какому поводу собрались, разражаясь громким хохотом. Горели костры, людские тени причудливо двигались на снегу. И никто не заметил, как с противоположного берега по неверному льду двинулись темные фигуры.

Вейко сгреб пригоршню снега и опустил в нее пылающее лицо. Только сейчас он понял, какое опасное дело замыслил. Если его участие обнаружат, легкой смерти ему не видать. Но он знал так же: если он не выполнит задуманное, то даже смерть не остудит уголь, в который превратилось его сердце. Уголь, сжигающий изнутри.

Он снова и снова вспоминал свой позор. В дом Сайми он явился, как положено, прихватив двух старших братьев и подарки для будущей родни. Матери Сайми он с поклоном вручил отрез шерстяной ткани, отцу и братьям — охотничьи ножи, невестке — костяной гребень. Добавил десяток связок беличьих шкурок.

Семья Сайми была ему рада. Мать поглаживала шерсть — никогда не видела такой хорошей ткани, мужчины, удовлетворенно цокая, играли ножами. И только Сайми вдруг вышла на середину комнаты и сказала тихо, но твердо:

— Я не буду твоей женой, Вейко.

Мать ахнула, закрыв рот руками. Вейко захлопал глазами, как дурак, и смог только выдавить:

— Почему?

— Я люблю другого, — еле слышным вздохом ответила Сайми.

Что началось! Мать ударилась в слезы, невестка злобно назвала Сайми подкидышем, братья Вейко, нахмурившись, собрали обратно дары, едва не началась драка… Вейко казалось, что он убит. Что вся эта земная суматоха его уже не касается. Он не сводил горящего взгляда с Сайми. А она стояла, опустив голову, как будто тоже была мертва. И крик и ругань проносились у нее над головой, не задевая…

— Кто он? — прорычал Вейко, сам не узнавая своего голоса. Сайми не ответила, только краска залила щеки. Зато невестка расхохоталась:

— Да она по княжичу Волху сохнет! Думаешь, я не видала, как ты за ним бегаешь?

Сайми вскрикнула, словно птица, и бросилась в свой угол. Все лица закружились у Вейко перед глазами, все крики слились в единый гул… Пошатываясь, он вышел на улицу и вытер лицо снегом. Словно тысяча иголок впилась в кожу… Комариный укус по сравнению с той болью, которая мучила жаром его грудь.

Эта боль сводила с ума, не давала ни минуты покоя. Она гнала Вейко по кругу, как пса с чертополохом в хвосте. Она требовала действий. Сначала Вейко подкараулил брата Сайми, они подрались, их обоих разняли полуживыми. Потом он рассказал всем, кому мог, о несчастной любви Сайми. Над ней теперь смеялась вся улица. Но этого было недостаточно, чтобы заглушить боль. Вейко перестал есть и спать, он почернел лицом, превратился в тень… Дни его были бы сочтены, если бы однажды мудрые духи леса не послали ему отличную мысль. Он вдруг понял, кто во всем виноват.

Проклятые словене! Самодовольный, ленивый, беспечный народ… Они красивы, и такие дуры, как Сайми, сохнут по ним. Они привыкли брать чужое. Они выжигают леса под свои пашни. Но однажды лес вернет себе свое…

Замысел сложился как-то сразу.

Чудские охотники, отправляясь на другой берег, встречались там иногда со своими лесными сородичами. От них они слышали о большом чудском городище всего в нескольких днях пути от берега. Городище это было так укрыто в лесу, что даже охотники не знали, как туда добраться. По слухам, княжил там грозный и жадный Тумантай. Он не платил Словену дань и, не будь в Словенске русской дружины, непременно собрался бы на город с набегом.

Вейко сам отправился на другой берег и поговорил с лесовиками. К разговору он присоединил кое-какое городское добро и пообещал еще. Может, лесовики, соблазнившись наградой, сами отправились к Тумантаю, а может, рассказали о замысле Вейко кому следовало: даже в лесу вести быстро достигают ушей того, кому они предназначены. И вот однажды Вейко снова отправился на другой берег и получил положительный ответ.

Все складывалось как нельзя лучше. От одного только предвкушения нестерпимая боль давала Вейко временную передышку. Но сейчас, когда ждать осталось считанные мгновения, он боялся каждого шороха. Вспорхнула ли птица над головой, уронив за шиворот снег, хрустнула ли ветка, плеснула ли вода…

Но вот над рекой трижды прокричала сорока. Вейко вцепился замерзшими пальцами в ворот. Сейчас или никогда, ну же… Если он попадется, легкой смерти не будет. Но любая смерть лучше, чем такая жизнь! Отчаянным, сорванным голосом Вейко трижды издал птичий крик.

На светлом снегу мелькнули тени. Сколько их? Двадцать? Тридцать? Достаточно, чтобы напасть на захмелевший город. На тризне вместе с воинами — женщины, самые знатные словенские женщины. Не все словенам воровать чужих невест.

Первая фигура бесшумно выступила из-за куста. Вейко приложил палец к губам и поманил за собой. Чужаки шли след в след. Впереди полыхали огни непрекращающейся тризны. Свиньи, подумал Вейко. Человек умер, а они гуляют и веселятся. Ненависть прокатилась по телу новой волной. Ничего. Сейчас там такое веселье начнется…

— Пришли, — одними губами шепнул он первому из чужаков. Тот кивнул и махнул рукой: дескать, можешь идти. Но Вейко не спешил, он еще не принял решение. Безопаснее всего было бы уйти вместе с лесной чудью. Тумантай дал понять, что охотно его приютит. Но если он уйдет, подозрения падут на его семью.

Над рекой разнесся первый отчаянный крик. За ним — другой. Заголосили женщины. Заметались тени, рассыпались искрами костры… Несколько минут Вейко как завороженный слушал звуки схватки. Они звучали для него самой сладкой музыкой. Боль постепенно отпускала… Но если он уйдет с чудью в лес, он никогда не узнает, как страдали словене. Наконец, решившись, Вейко побежал домой.

Нападение оказалось таким внезапным, что словене опомнились, только когда все уже закончилось. Не все успели даже достать оружие, и убитые по-прежнему сжимали кубки в руках. Горла у них были перерезаны охотничьими ножами. Однако двое чужаков тоже остались лежать на снегу.

— Кто такие? — хрипло спросил Словен, снегом вытирая окровавленный меч. Хавр брезгливо перевернул ногой один из трупов. На мертвом была звериная шкура, а под ней — расшитая рубаха.

— Чудь. Вон, посмотри на узоры.

— Паруша! Где Паруша? — заполошно закричал кто-то из мужчин. И тут же в ответ раздался бабий крик:

— Ой! Увели!

— Мама! Мама!

— Князь, это Тумантаевы люди. Больше никто бы не рискнул, — понуро сказал Хавр.

— Плохо службу служишь! — рявкнул на него Словен, отчаянно озираясь.

Шелонь он увидел сразу. Бледная, но собранная, она стояла, прижимая к себе Волховца. В правой руке княгиня держала слишком тяжелый для женской руки меч. Словен облегченно вздохнул. На мгновение он даже забыл о страшном оскорблении, нанесенном его городу лесными чужаками.

— Отец! — перед ним вырос Волх, растрепанный, с безумными глазами. — Отец! Они увели Ильмерь!

Страшная новость не сразу дошла до Словена. Сначала его неприятно задел взволнованный вид сына. С чего это он так распереживался, вон, даже губы дрожат? Смутно всплыли намеки Хавра.

— Отец, вели послать погоню! Я тоже пойду! По свежим следам мы запросто их найдем!

Усталый, как-то в одночасье состарившийся Словен смотрел на Волха, нетерпеливо сжимающего кулак.

— Князь, чудь в лесу как дома, — с сомнением в голосе сказал один из дружинников. — Они на лыжах, уйдут легко и следов не оставят. А нас всех перережут, если мы сунемся на тот берег. У нас с чудью договор…

— Они его первые нарушили! — воскликнул Волх. Князь смерил его хмурым взглядом.

— Никакой погони, пока не рассветет. Утром посоветуемся со старейшинами и решим, что делать.

— Пока ты будешь трепаться со стариками, наших жен…

— Прекрати испытывать мое терпение, сын! — взревел Словен так, что последнее слово прозвучало ругательством. А Хавр добавил язвительно:

— Можно подумать, это твою жену увели.

Волх вспыхнул и дерзко заявил:

— Если бы увели мою жену, я не ждал бы утра, чтобы ее спасти!

У Словена задергались скулы. Раздражение, которое копилось годами, превратилось в ярость. Будь на месте Волха любой другой, он поплатился бы смертью за такие слова. Но сын… Не биться же с ним на мечах на потеху всему городу…

Волх повернулся и пошел прочь. Он не видел, как мать тревожно смотрит ему вслед. Ждать до утра? Ну уж нет. Это для стариков, у которых здешние зимы выстудили кровь.

— Зажигайте факелы, — сказал он следовавшей за ним молодой дружине. — Сейчас мы пройдемся по всем домам белоглазых. Мы заставим их назвать предателя.

— Хорошо, ты что задумал? — обеспокоено спросил Бельд, забежав вперед. — Ночную резню?

— Я никого не собираюсь убивать, — огрызнулся Волх. — Пусть только скажут, кто это сделал.

— Но если они не знают?

— Так пусть узнают, леший их побери, — если хотят жить!

— Но у нас с чудью договор… — робко вставил Алахарь.

— Чушь! Мой отец просто не хочет понять, что он давно не у стен Царьграда. Белоглазые — это не греки, с которыми можно заключить договор. Это лесные звери. Разве можно заключать договоры со зверями? Некоторые из них поселились в городе, под защитой наших стен. Они исправно платят нам дань, но все равно исподтишка плюют нам в спину. Они враги нам. Они будут выгораживать своих, но я заставлю их говорить, клянусь Велесом!

Имя древнего бога случайно сорвалось с уст Волха. Он осекся, пораженный. Как будто кто-то подсказал ему эти слова… Кто-то могущественный и страшный, но добрый к нему — по праву родства… И от этих пришедших извне слов Волх ощутил свою силу и правоту.

— Я никого не принуждаю. Решайте сами, кто со мной!

Подняв горящий факел и выхватив меч, он свернул на чудскую улицу.

Страшным было боевое крещение молодой дружины. Сонные чудские жилища охватила паника. По стенам вдруг заметались огненные сполохи, злые духи ворвались в дома, потащили на холод растрепанных, растерянных спросонья людей:

— Кто навел врага на город? Назовите предателя, иначе все умрете!

Как недавно словенки, заголосили чудские женщины. Ревели дети. Никто не понимал, в чем дело…

Клянча за шиворот вытащил на улицу Вейко и бросил его к ногам Волха.

— Вот, княжич! Охотники на него показали. Расспроси-ка его хорошенько!

Волх вцепился в ворот Вейко и потряс его, словно выколачивал пыль.

— Ты знаешь, кто привел в город людей Тумантая?

Вейко поднял разбитое лицо и посмотрел в расширившиеся зрачки Волха. Похоже, все прошло лучше, чем он рассчитывал. Духи направили его руку прямо в цель. Даже этот сумасшедший не стал бы так лютовать без личной причины. Кто-то из похищенных женщин был особенно дорог Волху. Но чтобы месть удалась сполна, чтобы боль напоследок сменилась торжеством, Волх должен знать, кто его так наказал.

Вейко сплюнул кровь и улыбнулся.

— Мне ли не знать, княжич! Это сделал… Это сделал… — он хитро прищурился подбитым глазом. — Это сделал… я!

Пьяный Клянча с размаху ударил его кулаком в лицо.

— Волх Словенич, да он над тобой издевается!

Но Вейко уже ничего не боялся.

— Надеюсь, вашим бабам понравятся ласки Тумантая. А вы никогда не отыщете пропажу. Дорогу к Тумантаеву городищу не знает никто.

— И ты не знаешь? — мертвым голосом спросил Волх.

— И я.

Вейко замолчал, обреченно свесив голову.

— Волх Словенич, да врет он! — беленился Клянча. — Дай-ка я его расспрошу!

— Зачем? — так же бесцветно возразил Волх. — Не знает — значит он нам больше не нужен. Он заслужил смерть и сейчас умрет.

— Ну так позволь я! — от нетерпения Клянча даже приплясывал на месте. — Мне сейчас, честное слово, все равно кого убивать!

Волх не сводил взгляда с белоглазого. Больше всего ему хотелось отдать приказ Клянче, повернуться и уйти прочь. Но на него смотрела дружина. Он не мог позволить себе чистоплюйство. Он должен сам…

Волх медленно вынул меч из ножен. Предатель сверлил его отчаянным взглядом, от которого делалось не по себе.

— Почему ты это сделал? — спросил Волх.

В глазах Вейко мелькнуло облегчение, как будто он давно ждал этого вопроса. Он показал в толпу испуганных женщин.

— Из-за нее.

Волх, нахмурившись, проследил за его взглядом, но ничего не понял. Да и не важно все это… Лишь бы руки не тряслись…

Меч взлетел вверх, отражая блеск зимних звезд. Он, казалось бы, небрежно чиркнул по горлу жертвы, оставляя за собой тонкую красную линию. Но тут же заклокотала кровь, на губах выступили красные пузыри… Как завороженный, Волх смотрел на эту агонию. Его притягивал гаснущий взгляд убитого и то, как темное пятно заливает снег вокруг его головы. Горько взвыл кто-то из женщин, но ни одна не рискнула приблизиться к телу. Когда все закончилось, Волх холодно бросил толпе:

— Он ваш. Похороните его, как там у вас принято.

На ватных ногах он вошел прочь, а за ним — притихшая дружина.

Бледное зарево рассвета поднималось из-за черных верхушек леса. Глубокая ночная синь, звонкая от холода и звездного света, размывалась утренним туманом.

Словен мерил шагами палаты. Он запрещал себе в упор смотреть на совещающихся старцев, но то и дело косил в их сторону. Да и не он один. Вся дружина, вытянув шеи, прислушивалась к сухому шелесту их беседы.

Наконец самый седой и длиннобородый кашлянул, привлекая внимание.

— Слушай наше решение, князь, — продребезжал он. — Мы постановили…

Но что постановили старцы, Словен узнать не успел. Сначала послышались торопливые шаги, а потом в палату вошли двое мужчин в чудской одежде. Один постарше, другой помоложе, с лицом в крови. Старший сказал:

— Князь, мы пришли жить в твой город, потому что рассчитывали на защиту и безопасность. Но кто защитит нас от тебя самого, когда твой сын устраивает погромы на нашей улице? Убит мой сын. Мой престарелый тесть умер от страха. Мы слишком слабы, чтобы мстить тебе. Но теперь мой род уходит из Словенска.

Младший сплюнул кровь, сорвал с шеи оберег — знак союза, заключенного со словенами, — и швырнул его под ноги князю. После чего оба вышли.

Словен с минуту хватал ртом воздух. Никто не осмелился прервать паузу — ни старейшины, ни дружина. Даже Хавр молчал, хотя на лице его ясно было написано: «А я тебя предупреждал».

Без оглядки Словен выбежал на крыльцо. Утренний ветер обдал его холодом, но не отрезвил его ярости. Князь с тоской посмотрел на реку и на встающий за нею черный лес. Загадочный, чужой словенам мир… Но раньше его хотя бы населяли дружелюбные соседи. Что, если теперь они станут врагами? Мир, взращиваемый годами, треснул в одночасье. И кто теперь за это ответит?

А вот и преступник. Словен с ненавистью, которую он уже не старался подавить, увидел, как к терему идет молодая дружина. Впереди — Волх. Лица у всех серые и сосредоточенные. Ни тени сомнения или раскаяния. Только усталость и сознание собственной правоты. Люди, только что выполнившие неприятный долг.

— Доброе утро, отец, — как ни в чем не бывало приветствовал Волх. — Пока вы совещались, мы не теряли времени даром. Предатель наказан. Он…

— Кто дал тебе право… — низко прорычал князь. — Кто дал тебе право, безмозглый и подлый щенок, вершить самосуд на моей земле?!

— Отец…

— Не смей называть меня отцом! Ты, мерзкий ублюдок! У меня один сын — Волховец, и он станет княжить в городе после меня! А ты… Схватить его, запереть!

Отцовы дружинники, ворча что-то про возомнившую о себе молодежь, нехотя выдвинулись вперед. Но путь им преградила молодая дружина — кто-то сразу и решительно, кто-то скрепя сердце. Дети стали против отцов и обнажили мечи. Волх улыбался. Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Первый глоток настоящей власти вскружил ему голову сильнее меда, сильнее любви.

— Мы уходим, князь, — заявил он. — Пойдем по следу воров. Когда я заберу у Тумантая Ильмерь, что передать ей от тебя? Прежде чем она станет моей женой?

Молодая дружина, не опуская мечей, промаршировала к выходу из города.

— Задержать их? — спросил кто-то.

— И не думай, князь, — быстро сказал Хавр. — Все к лучшему: ты наконец избавился от него. Не марая рук, не поднимая оружия. Из леса он никогда не вернется. Ты свободен, наконец свободен…

Словен посмотрел на советчика безумным взглядом. Потом, стыдясь себя самого, заорал нечеловеческим голосом. А под самой крышей терема стояла Шелонь — не чувствуя холода, простоволосая, в одной рубахе. Когда страшный крик мужа пронесся над городом, она закрыла руками лицо.

Волх с дружиной собрались на берегу реки Мутной — там, где они столько раз бились на мечах. Дружина вместе с рабами и слугами насчитывала около трехсот человек. Многовато для мобильного отряда и очень мало для войска. Но никто пока не задумывался об этом. Бунт опьянил всех. Даже мямля Алахарь воинственно поправлял пояс.

— Дружина! — крикнул Волх. — Вы вольны следовать за мной или остаться дома. Тех, кто пойдет со мной через лес, ждут страшные испытания. Но оставаться тоже небезопасно. Князь гневается на меня, но отыграться может на вас. Выбор невелик, и все же надо выбирать.

Дружина вразнобой загорланила.

— Тихо! — оборвал Клянча нестройный гомон. И выкрикнул торжественно:

— Мы с тобой, князь!

— Мы с тобой, князь! Мы с тобой, князь! — вторили ему взволнованные голоса — сильные и ломкие, высокие и басовитые.

Князь! Волха распирало от обожания к этим парням, готовым идти за ним в огонь и в воду. Он вглядывался в их лица… Не все хорошо знакомы, не всех он пока знает по именам… Но это сейчас для него самые близкие и дорогие люди. Он с трудом заставил себя принять важный и суровый вид, как положено настоящему князю. И с трудом сдержал торжествующую улыбку, увидев Бельда. Пришел-таки!

— Ты не обязан идти с нами, — сказал Волх. — Это очень опасно. А в городе тебе ничего не грозит. Тебя не было с нами на чудской улице.

— Хорошо, — дернул плечом Бельд. — Вы там чудили на чудской улице. Но это правильно — идти выручать женщин. Я иду с тобой, Волх.

Князем не назвал… Что ж, он близкий друг, ему можно. Волх похлопал рыжего сакса по плечу и объявил:

— Выступаем завтра на рассвете! Во имя Велеса! Да будут милостивы к нам боги!

Дружина с одобрительным криком вскинула вверх мечи.

Они провели на берегу еще один день и ночь. Надо было собрать еды в дорогу, снарядить сани-волокуши. Последние часы у стен Словенска Волх провел один. Он отослал и Клянчу, и Бельда и вышел на перекресток — туда, где стояли, оберегая границы рода, древние чуры.

— Чур меня храни, — машинально прошептал Волх, опасливо косясь на деревянные столбики. На них стояли горшки с прахом предков. Когда-то, на берегах Евксинского Понта, словене жили замкнутыми родами, и чуры хранили между ними межи. Но за время пути словене забыли, в каком пыльном горшке чей прах. Однако на новом месте чуры поставили — так, что теперь они могли хранить весь город.

И в самом деле, Волх кожей чувствовал границу, очерченную чурами. Вот здесь еще безопасно, здесь дом, свое. А там — чужое, там кончается охранительная сила предков. Ему казалось, что спиной он чувствует теплое дыхание города. И напротив, от реки и угрюмого леса за ней шел холод. Невидимые нити держали крепко, и надо было собраться с силами, чтобы их разорвать.

Шел снег. Волх закрывал глаза и вспоминал свой сон. «Ну, здравствуй, сын!» — говорил ему незнакомец в красной рубахе. Отец… Кому теперь он скажет это слово? Теперь, когда он осиротел?

— Отец, — прошептал Волх. — Только ты теперь мой отец. Почему больше не снишься? У меня впереди трудный путь. Могу ли я рассчитывать на твою поддержку? Или… — Волх даже зажмурился от ужасного предположения, — или все это мой бред? И ты такой же чужой и далекий, как другие боги?

Он упал на колени, разрыл снег и впился ногтями в мерзлую землю — обиталище Змея. На зиму змеи уходят в Вырей и спят меж корней мирового древа…

Вдруг хрустнул под чьей-то ногой сучок. Волх быстро встал, отряхиваясь. Не хватало еще, чтобы его застали в такой дурацкой позе. Перед глазами мелькнули чудские одежды, и он схватился за меч. Нет, это девчонка. Волх узнал ее — Клянча еще хвалился, что она за ним бегает. Маленькая, невзрачная, белоглазая мышь. Неуклюжая, как утка, из-под платка выбились волосы, зареванная, с распухшим носом. Это, наверно, из-за того, что Клянча уходит.

И точно.

— Княжич! Ты собрался на тот берег? — нагло спросила девчонка. Голос у нее был звонкий и прерывистый. Волх высокомерно нахмурился.

— Чего тебе надо?

— Ты вернешься в Словенск?

— Надеюсь, что нет, — усмехнулся Волх. — Разве во вселенной только и есть та земля, что сейчас под нами?

— Тогда… Княжич, возьми меня с собой!

— Что?!

От неожиданности Волх попятился, потеряв дар речи. Его молчание придало девчонке решимости.

— Я тебе пригожусь. Я буду готовить еду, штопать рубашки, перевязывать раны. Женщина очень полезна в походе… Я знаю лес! Я в детстве жила за рекой! А если надо, я могу сражаться. У меня сильные руки. Я научусь управляться с мечом! Я буду тебя защищать!

Что за чушь… Волх смахнул волосы со лба, отгоняя и пустую болтовню чудской девчонки. Клянча прав. Она влюблена, как кошка. Штопать рубашки, перевязывать раны… Обхохочешься! Не считая нужным отвечать этой дурочке, Волх пошел вниз к реке. Все равно вот-вот рассветет. Надо собирать дружину.

— Княжич! Волх!

Волх сам не знал, что удивило его больше: что она назвала его по имени или тоскливое отчаяние в голосе. Он обернулся, посмотрев на нее молча и вопросительно. По лицу девчонки текли слезы, делая ее совсем некрасивой. Она смахнула их детским жестом руки.

— Я люблю тебя! Я умру в разлуке! Возьми меня с собой!

Вот те раз… Волх не знал, злиться ему или смеяться. Так эта дуреха сохнет не по Клянче, а по нему! Борясь с неловкостью, Волх искал слова для подобающей отповеди, но, к счастью, ему ничего не пришлось говорить.

— Волх! Эй! Все готово, только тебя ждем!

На холм карабкался Бельд — по колено в рыхлом снегу. Увидев Сайми, он замер. — Хорошо, извини, я не знал, что ты занят.

— Ничем я не занят! — взорвался Волх. Кинув последний сердитый взгляд на Сайми, он буркнул:

— Скажи этой, чтобы за нами не таскалась. Увижу поблизости — пусть пеняет на себя.

С холма хорошо был виден берег, там шли последние приготовления к походу. Дружинники снаряжали волокуши, привязывали к ним запасное оружие, одежду и еду. Еды решено было брать немного, чтобы идти налегке, а потом лес прокормит. Опытных охотников в молодой дружине не было, но это никого не смущало.

Волх смотрел с холма на свою дружину, и ему вдруг показалось, что все они — просто дети. Они затеяли игру во взрослую жизнь, как девочки пеленают соломенных кукол, а мальчики машут деревянными мечами. Но лица у всех были взрослые, утренние, хмурые, невыспавшиеся.

Без речей, без напутственных слов они покидали город. Лед на реке был еще неуверенный и кое-где под снегом проступал мокрыми пятнами. Волх шел впереди своего отряда. Темная громада леса приближалась — как будто раскрывалась бездна. Сейчас, между двух берегов, он чувствовал себя не живым и не мертвым.

Я не обернусь, думал Волх. Пусть проклинает отец, пусть мать льет слезы в светелке — чтобы глядеть ему вслед, ей не надо стоять на городской стене. И все-таки его мучило страстное желание обернуться. Как будто этим можно перечеркнуть сделанное и сказанное, снова стать ребенком, избавиться от ответственности, искупить вину…

Пролетел порыв ветра, и лес зашумел. Закачались верхушки елей, скрипнуло где-то старое дерево, с граем взметнулись птицы. Дружина стояла, задрав головы и не зная, что сулит им это странное приветствие. Наконец Бельд потрогал Волха за плечо — словно будил спящего.

— Хорошо, мы идем или нет? Холодно, и ноги у меня уже промокли.

Отряд пришел в движение — сначала хаотичное, потом упорядоченное. Волокуши тяжело потянулись по снегу. Лес расступился перед незваными гостями, а потом опять сомкнулся. Снег обильно запорошил следы.

Стая тощих волков трусила вслед за человечьим отрядом. Волки выслеживали людей так же, как пасли бы оленье стадо: а вдруг самый слабый или больной отстанет? Люди чувствовали присутствие волков. Днем между деревьями мелькали легкие тени, а ночью нет-нет, да и вспыхивали зеленые огоньки глаз. И волки знали, что их присутствие обнаружено вооруженными людьми. Но голод гнал их вслед за добычей.

Третий день отряд Волха плутал в лесу. Они не встретили ни одной приметы Тумантаева городища и, что еще хуже, потеряли представление, в какой стороне осталась река. А что было совсем плохо — кончалась еда.

Лес прокормит… Но в лесу в эту пору оказалось с избытком своих голодных ртов. К тому же, чтобы охотиться, надо знать звериные тропы и повадки, уметь ставить силки… Короче говоря, надо было быть лесным человеком, а среди словен таких не было.

Впрочем, голод пока ощущался несильно — из-за страшной усталости. Мало того что приходилось передвигать ноги по колено, а то и по пояс в снегу. Мало того что мокрая одежда повисла на плечах бесполезным грузом. Из-за постоянного снегопада казалось, что несешь на себе все это рыхлое, беспросветное небо.

Волх не знал, откуда у него берутся силы идти. Он чувствовал за спиной волчьи взгляды — и такие же, голодные, своих дружинников. И если он упадет, на него набросятся либо те, либо другие. Неожиданно обретенная власть расползалась по швам, словно отсырев.

Каждый в отряде выживал как умел. На привале, которые становились все чаще, дружинники жгли костры и собирались вокруг по двое — по трое. Удачливые жарили дичь — тощих зайцев, не брезговали и белкой. Неудачники зло косились на них, сглатывая слюну от запаха жаркого.

— Хорошо, Алахарь, ты сам будешь лопать эту крысу, — Бельд брезгливо отшвырнул беличью тушку, которую Алахарь гордо выложил перед ним. Добытчик обиженно пробасил:

— Почему крыса? Хорошая белка, жирная.

— Да она дохлая три дня под снегом валялась, а ты ее откопал, — хохотнул Клянча. Его лицо совсем поросло черной бородой.

— Чего откопал-то? — гундосил Алахарь. — Я ее поймал! Свежевать будете?

— Нет. Так сожрем, — рявкнул Клянча, подбирая тушку.

— Вот, князь.

К костру подошел невысокий парень с круглым румяным лицом. Из-под шапки выбивались криво остриженные черные волосы. Волху он был незнаком — наверно, слуга кого-то из дружинников. Впрочем, тяжелая дорога давно всех уравняла. Мальчишка держал за уши здорового русака. Из заячьей шеи торчала стрела, и по белой шерсти сочилась кровь.

Под недоуменными взглядами парнишка смутился.

— Это тебе, князь… и твоим друзьям, — быстро проговорил он, бросил свое подношение и убежал.

Клянча, присев на корточки, с удовольствием пощупал тушку.

— Ну вот, другой разговор! Тут хоть есть что свежевать.

— Чего это он решил делиться? — взревновал Алахарь.

— Честный парень, вот и поделился, — пожал плечами Бельд. — Он понимает, что князь не должен голодать. Всем бы так поступать. А может, он такой охотник, что этих зайцев табунами валит. Хорошо, ужинать-то…

— А-а! Отдай! Отдай! Убью! — рыком пронеслось над поляной.

— Опять задрались… — вздохнул Алахарь.

— Хорошо, Волх, ты должен это прекратить, — покачал головой Бельд.

— Мне лучше знать, что я должен. Поучи еще! — огрызнулся Волх. Вставать не хотелось. Гори оно все синим пламенем… Все равно сгинем в лесу…

— Они перебьют друг друга, — не унимался Бельд. Вот привязался! Волх сердито посмотрел на него, вскочил на ноги и пошел на крики.

Он подоспел к развязке. Растолкав любопытных, он застал одного из своих дружинников уже мертвым. Ничком он лежал в сугробе, а из спины торчал нож. Рядом валялась жареная нога косули. Над жертвой стоял убийца — один из самых старших дружинников, семнадцатилетний Будай. Он по-волчьи, исподлобья смотрел на остальных: ну, давай, подойди, отними! Никто и не собирался. Все пятились, наступая на пятки стоящим позади. Но Волх был слишком упрям и зол, чтобы отойти. И слишком мало человеческого было в этой сцене, чтобы ее стерпеть.

— Ты убил? — сквозь зубы спросил Волх. Убийца сплюнул и оскалился.

— Зачем?

Помолчав, Будай вдруг взвизгнул по-бабьи:

— А чтоб другим не повадно было! Эта сволочь мою добычу украла и возвращать не хотела. Я что, из-за него должен с голоду дохнуть?

— Плохо, когда в дружине одни голодные, а другие сытые.

Волх раздраженно поморщился. Опять Бельд умничает, лезет не в свое дело. Да кто он такой — бывший раб, а туда же… Иногда Волху ужасно хотелось указать Бельду его место. Но он сдерживался, так как понимал: на этом их дружба кончится.

— Научись охотиться — не будешь голодать, — снова окрысился Будай.

— Хорошо, мы здесь все не охотники, — возразил Бельд, — мы воины. Голодный воин — обуза для всего отряда. Надо всю добычу складывать вместе и потом делить на всех.

Убийца криво усмехнулся.

— Хочешь, чтобы я с тобой поделился? Попробуй, возьми! — и он выхватил из спины убитого нож.

— Ты сам должен отдать, — сказал Бельд. И добавил, поворачиваясь к Волху за поддержкой: — Вот и князь так считает, верно?

Волх совсем озлился. Я что, немой? Или словенского языка не знаю? Мне толмач не нужен. Все, что я считаю, я скажу, когда надо…

Но произнести гневную отповедь Волх не успел. Будай расхохотался ему в лицо.

— Кня-язь? Да он такой же князь, как я во-он та береза! Он не наследует отцу своему, он ублюдок, он не сын Словена! И нас в этот окаянный поход он втравил из-за сарматской бля…

Недоговорив, Будай вдруг схватился за горло.

Волх отступил на шаг, все еще держа свой меч поднятым. На острие лезвия медленно скапливалась кровавая капля, потом она оторвалась и разбилась о снег… От этого тошнотворного зрелища никак нельзя было отвести глаз. Будай осел тяжелым мешком, дернулся и замер. В наступившей тишине кто-то громко икнул.

— Кто-нибудь еще сомневается, что я князь? — спросил Волх странным голосом, лишенным всякого выражения.

Он с вызовом смотрел на свою дружину и видел в их глазах, что сомневаются многие. И если придется мечом доказывать свое право на власть, то поединка не будет. На него набросятся волчьей стаей, подбадривая один другого. Ну и пусть. Внезапно Волх почувствовал облегчение при мысли, что так быстро все кончится. Чего они медлят?

— Князь, кажется, задал вопрос, — сквозь зубы сказал Клянча. Он подошел к Волху и встал чуть впереди, загораживая его правым плечом. С другой стороны так же, только молча, встал Алахарь. Ну, а Бельд — он никуда не девался, он и так был рядом…

И напряжение сразу спало. Стая на стаю — это совсем не то, что стая на одного. Не тот соблазн. Видно было, как обмякли руки, сжимавшие ножи и мечи.

Волх мягко подвинул Клянчу и вышел вперед.

— Значит, усомнившихся больше нет, — усмехнулся он. — Тогда ладно. Впредь всю добычу будем делить поровну. Тех, кто крысятничает или жрет втихомолку, убью не задумываясь, — Волх сделал неопределенный жест окровавленным мечом. — Алахарь! Собери, у кого что осталось из еды. Сейчас трогаемся с места, а следующую стоянку разобьем на закате, тогда и поедим. Собирайтесь.

Алахарь с мешком прошелся между гаснущими кострами. Еду отдали — кто с готовностью, кто недовольно бубня себе под нос. Открыто возражать не решился никто.

Новая «продовольственная политика» возымела успех, и дружина повеселела. Это было похоже на игру: сначала все охотятся и добычу сдают Алахарю. Потом еду жарят на костре, делят поровну, и Волх оделяет каждого куском. Куски получались маленькие, но это не портило настроение. К тому же, Бельд подсказал молодому князю, что особо отличившихся охотников можно награждать лишними кусками. И все стремились побольше принести в общий котел, чтобы получить честно заработанную награду.

Волху очень понравилось раздавать еду. В такие минуты он чувствовал себя не больше не меньше, чем богом. Ярилой, дарящим животворное тепло. И так же, как солнечный бог, он очень любил своих людей, всех, даже самых младших, слабеньких исхудалых мальчишек. И он был благодарен Бельду, подавшему такую замечательную идею.

Посылать разведчиков на каждом привале искать следы чуди тоже придумал толковый сакс. Теперь дружина действительно становилась боевым отрядом, а не сборищем озлобленных, озверевших от голода парней. Установились ночные дежурства, и можно было спать, не боясь волков.

Но дни шли, а словене по-прежнему бессмысленно блуждали по лесу. Разведка, сначала полная энтузиазма, скисла. Разведчики уходили недалеко, с заранее безнадежными лицами. И еды становилось все меньше и меньше. Три белки на весь отряд? Волх не знал, как такое и разделить…

Следом за голодом подкрался мороз. Недавняя снежная каша под ногами захрустела настом. По ночам стужа доставала ледяными руками до самого сердца. Парни постоянно терли обмороженные носы и уши. А как-то утром не проснулся один из младших мальчиков. Он тихо замерз насмерть. И волки становились все смелее, подходили все ближе и ближе… А лес пугал однообразием и отсутствием жизни.

Но вот однажды, на закате, разведчики обнаружили наконец нечто интересное. Они привели весь отряд к лесной избе.

— Вроде похожа на чудскую? — с надеждой спросил Клянча.

— На нашу тоже похожа, — возразил кто-то.

— У моего народа крестьяне похожие строили, — удивленно заметил Бельд.

Волху изба напомнила баньку на берегу реки Мутной, но он промолчал.

Изба действительно странным образом походила на все человеческие жилища сразу. При этом она не обладала ни одной чертой, которая выдала бы происхождение ее строителей. Она казалась очень древней — как будто выросла вместе с лесом.

Обветшалая дверь рассыпалась посередине, ее обломки сверху и снизу торчали, как клыки в звериной пасти. И вид у этого входа был жуткий.

— Отличное место для ночлега, — с преувеличенной бодростью сказал Бельд. Остальные переглянулись.

— Я ни за что там спать не буду, — заявил Клянча. — Лучше замерзнуть.

— Ну и мерзни, — пожал плечами Волх. Ему тоже было страшно, но он зачем-то хорохорился. — Все равно места на всех не хватит. Я лягу в избе. Может, удастся огонь развести.

Волх решительно шагнул через порог, в кромешную тьму. Внутри все сжалось — как будто он и в самом деле угодил к зверю в пасть. Но он не подал виду и высунулся наружу:

— Эй, кто со мной?

Бельд молча нагнул голову и последовал за князем.

— Можно я? — пискнул круглолицый мальчишка — тот, который так отличился с зайцем.

Больше никто не отважился. Отряд зажег костры и расположился вокруг избы. А Волх с Бельдом развели огонь в старом очаге и с наслаждением вытянулись возле него. Мальчишка робко забился в угол. Несмотря на зияющую дыру в двери, стены берегли тепло. Так хорошо им давно не было. Впервые за время похода Волх заснул настоящим крепким сном.

Ему приснилось молоко. Молоко от тучных коров, гулявших за городом над рекой. Сладкое молоко с лесной ягодой — черникой и земляникой. Молоко с горячим хлебом. Холодное молоко в жаркий день… Молоко, туманной полосой разбрызганное по синему небу.

И вот он, Волх, идет по этой полосе. Но только почему-то не вверх, а вниз, под землю. Ему становится все теплее. Вокруг — светлая горница, трещат в печи дрова, пышут жаром в лицо. Навстречу выходит мать и с улыбкой протягивает крынку молока. Волх пьет — но молоко не кончается. Уже и в животе становится тяжело, но никак не оторваться, так это вкусно… Волх поднимает глаза и видит перед собой не мать, а давнего знакомца в красной рубахе.

— Ты сыт, сын? — спрашивает тот и щурится, усмехаясь.

Волх кивает и все-таки делает еще глоток.

— Где мы? — спрашивает он, вытирая рот.

— Дома, дома, — отец хлопает его по плечу. — Молодец, что рискнул войти в мои ворота. А теперь пойдем.

Они выходят в сени и куда-то идут так долго, что у Волха начинают ныть ноги. Но потом они словно отрываются от земли. Боль проходит, остается невесомость и покой…

Вот только потолок становится все ниже. И стены сужаются, пока терем не превращается в темный лаз.

И тут отец падает на пол и начинает извиваться. Тело его сокращается кольцами, вытягивается… Огромный змей поворачивает рогатую голову:

— Пойдем.

Хвост змея с тяжелым шорохом исчезает в лазе. Волх в отчаянии. Ему очень надо идти за отцом. Но как? Человеку в такую дыру не пролезть.

И Волх тоже падает наземь. Он ждет удара — но ничего не чувствует. Только тело вдруг становится гибким и без труда льется в лаз. Волх понимает, что он стал змеем, как и его отец, но совершенно этого не боится.

И правильно делает! Скоро лаз кончается, ослепительный свет снова бьет в глаза, и Волх поднимается на ноги в огромной палате, где стены, кажется, выложены драгоценными камнями, каждый ценой в трех туркменских жеребцов. Его отец — он снова человек — сидит на престоле. На голове у него золотой обруч, на теле кольчуга не то из серебра, не то из змеиной чешуи. На плечах — волчий седоватый мех. Он говорит, и голос его эхом разносится по палате.

— Раз в тысячу лет на земле рождаются мои сыновья. Ты — один из них. Приди в мои объятия, прими мой дар!

Отец раскидывает руки и ждет. Как завороженный, Волх делает несколько шагов навстречу… Но останавливается. Ему вдруг становится ясно, что в дар ему предлагают не безделушку. Произойдет что-то страшное и бесповоротное. Еще не поздно убежать…

Отец не торопит. На его лице — понимающая усмешка: мол, делай выбор, сын. Но Волх обреченно понимает, что выбора у него нет. Он никому не даст повода считать себя трусом. И хоть ему вовсе не хочется принимать неведомый дар, он идет навстречу своей судьбе. Шаг, другой…

Свет резко гаснет. Тело сдавливают тиски — или змеиные кольца? В лицо зловонно дышит какой-то зверь. И не его ли это когти дерут спину, а тысячи муравьев вгрызаются в ноги… Бьют по щекам ветви деревьев. Глаза заливает кровь… В ушах — шепот:

— Прими мой дар и помни: на этом берегу ты можешь все — помни об этом, когда снова перейдешь реку, князь!

Шепот становился все громче и наконец перешел в крик.

— Князь! Князь!

Тяжело подниматься из-под земли. Сердце бухало, отдаваясь эхом в ногах и в голове. Волх с трудом поднял веки.

В избу через дыру в двери падал свет. Огонь в очаге погас.

— Просыпайся, князь, ну пожалуйста! — круглолицый мальчишка отчаянно тряс его за плечо. — Ночью лютый мороз ударил. Все уснули, костры погасли… Нельзя спать! Ты руки-ноги чувствуешь? Сейчас, сейчас…

Не в силах сопротивляться, еще ничего не понимая, Волх позволил стащить с себя сапоги и размотать онучи. Странное дело: босые ноги лежали на холодном земляном полу, но холода не чувствовали. Но вот по ним прошлись шершавой теркой. С этой болью укусы муравьев, которые приснились Волху, не шли ни в какое сравнение. Он заорал и окончательно проснулся.

Мальчик, положив ногу Волха себе на колени, яростно тер ее шерстяной варежкой.

— А ну оставь! — рявкнул Волх. Но мальчишка и не подумал послушаться, только скорчил страдальческую рожу.

— Потерпи, князь. Больно — это хорошо, значит, кровь пошла. Ты ноги отморозил, кровь в них стала, как река зимой. Если не отогреть, они сгниют.

— Что стряслось? Хорошо… Во дела!

Взъерошенный спросонья Бельд вскочил и тоже склонился над Волхом.

— Дай, я сам.

Волх снова чуть не заорал, но быстро взял себя в руки и только морщился и щурился от боли. Ноги постепенно становились горячими, тяжелели…

Мальчик не отходил. Он на корточках сидел рядом с Волхом, время от времени, когда у того совсем перекашивалось лицо, легонько касался его плеча. Бельд смерил наглеца взглядом. Снова нахмурился — теперь удивленно.

— Хорошо… — протянул он. И вдруг заткнулся, только с удвоенной силой начал драть кожу с княжьих ног.

— А ведь этот… мальчик спас тебя, Волх, — сказал сакс. — Если бы он тебя не разбудил, ты и вовсе бы не проснулся.

Волх вовсе не был благодарным ни за свое внезапное пробуждение, ни за пытку, которую устроили его ногам. Но он понимал, что Бельд, как всегда, прав.

— Как тебя зовут? — буркнул он.

— Третьяк, — сипло ответил мальчишка и схватился за горло. Осмелев, он достал из-за пазухи что-то, больше всего напоминающее кусок бурого льда.

— Вот, князь… Тебе сейчас надо…

— Что это? — отпрянул Волх.

— Бельчатина. Жареная. Ты не подумай, — испуганно добавил мальчик. — Я не украл. Это то, чем ты наделил, а я сразу не съел, не хотелось… Бери же!

Кусочек окаменевшего от холода мяса, без запаха и наверняка без вкуса, совсем не радовал глаз. Но желудок считал иначе. Волх почувствовал, что умрет, если сейчас же не вцепится зубами, не почувствует, как тает на языке… М-м… кажется, он ничего не пробовал вкуснее этого кусочка. Слезы выступили из глаз. Даже боль в обмороженных ногах отступила.

— Хорошо, подымайся, походи, попробуй.

Бельд помог Волху встать. Тот покачнулся, хватаясь за друга. Где-то совсем неподалеку протяжно завыл волк. Ему вторила стая…

— Надо остальных разбудить, — велел Волх. — А то перемерзнем здесь все к лешему.

— Я сейчас, — кивнул Третьяк, кинувшись выполнять приказ.

— Шустрый, — улыбнулся Бельд. — Повезло тебе, князь.

Волх, хромая, выбрался из избы. Походя он отметил, что Бельд впервые назвал его князем. Что ж, пустячок, а приятно…

Утреннее солнце ударило ему в глаза. А когда он огляделся, то в глазах у него снова потемнело от жути.

Вокруг избы спал его отряд — дружинники вперемешку со своими рабами и слугами. Темнели потухшие кострища. Большинство из них даже не дымили. Над лагерем стояла мертвая тишина.

Третьяк, всхлипывая, тряс спящих. Волх с Бельдом бросились ему на помощь.

— Вставайте, вставайте, дурачье, — Волх с ожесточением пинал сонных парней. Наконец в снегу началось копошение. Бледные до синевы, истощавшие, простуженные, путники один за другим просыпали, вставали на четвереньки, садились. Они терли друг другу ноги, руки, щеки и уши, стонали, но постепенно оттаивали, оживали — словно возвращались с того света.

И все-таки эта страшная ночь убила десятерых — тихо и незаметно, подарив напоследок глубокий сон.

— Если бы не он, — снова кивнул Бельд на Третьяка, — все бы здесь остались.

Мальчик услышал и покраснел.

— Надо идти дальше, — буркнул Волх.

— Ну еще минуточку! — заканючил кто-то.

— Князь, воля твоя, а я идти не могу, — заявил еще один. — Не будь зверем, дай полежать часок.

Волх сверху вниз посмотрел в глаза лежащего, полные отчаяния и упрямства.

— Ты прав, воля моя, — сказал он. — Мы сейчас уходим. Силой тебя поднимать я не стану. Но и волкам на съедение живым не оставлю. Или ты идешь с нами, или я тебя убью.

Эта угроза в последнее время слишком легко слетала у него с языка. Но никто не считал ее пустой — Волх уже доказал, что не шутит и не пугает. Несчастный парень сделал над собой усилие. Убедившись, что тот встал, Волх удовлетворенно кивнул и скомандовал отправление.

Но через два часа стало ясно, что никакими угрозами людей не заставишь идти дальше. У них не было сил переставлять ноги по глубокому снегу, они проваливались и падали. Когда наконец разожгли стояночные костры, все в изнеможении рухнули вокруг. Люди совали замерзшие руки прямо в пламя, наслаждаясь его обжигающим жаром.

Но голод не тетка. Четверо самых удачливых охотников угрюмо встали и исчезли в пустом лесу. Встал вопрос: кого послать на разведку?

Волх переводил взгляд с одного на другого, но все отводили глаза. Он понял, что не имеет права настаивать.

— Сам пойду, — объявил он.

— Хорошо, я с тобой, — тут же кивнул Бельд.

— Ладно. Тогда за старшего остается Клянча. Ждите нас до следующего рассвета. Если мы не вернемся — уводи дружину.

— Куда? — опешил Клянча.

— Вперед! — рявкнул Волх.

— Разреши и мне с вами, князь, — снова попросился Третьяк. Волх оценивающе посмотрел на него. Надо же, такой маленький, а такой живучий. Наверно, ему еды надо совсем мало, вот он и делится со всеми подряд. Ишь: румяный, глаза блестят, будто с горки катался.

— Еще чего не хватало, — запротестовал почему-то Бельд. — Сдохнешь в лесу, возись с тобой потом.

— Пусть идет, — решил Волх, проверяя нож на поясе и подтягивая сапоги. Меч он оставлял под присмотром Клянчи: в разведке лишняя тяжесть ни к чему.

Предки словен жили в степях. На широких просторах, обдуваемых ветрами с близкого моря. Поселившись на север, в лесные земли, словене потихоньку начали осваивать лес. Они даже научились приспосабливать его к своим нуждам. Но все равно природа брала свое, и словене старались превратить лес в степь, выжигая его под пашни. Как-то оно спокойнее, когда деревья не скрывают горизонт…

Ты можешь плавать в воде, но никогда не станешь рыбой. Так и в лесу — сюда можно ходить по грибы и по ягоды, можно охотиться, но если ты не родился лесным человеком, то ты им никогда не станешь. И всей твоей дружбе с лесом грош цена, в любой миг он приготовит тебе подвох…

Об этом думал Волх, тупо меряя шагами лесную тропу, ведущую на восток. Почему именно на восток? Да потому что с тем же успехом можно было идти и на запад, и на юг, и на север. Везде деревья растут одинаково, и нигде никакого признака человеческого жилья.

Тонкие сосны качались над головами. Слабенькое зимнее солнце путалось в их кронах, падали редкие снежинки. Мороз не лютовал и не щипал лицо, ветер стих. Чудесная погода для прогулок…

— Князь! Посмотри, что я нашел, — позвал Третьяк. Вот этот шустрый парень, кстати, в лесу как дома. Пропадает куда-то, рыскает, как охотничий пес, выскакивает белкой из-за деревьев…

Правда, находка была неказистой: поваленный ольховый ствол.

— Да ты приглядись, князь, — настаивал Третьяк. — Оно же топором срублено!

Присев на корточки, Волх долго изучал древесный слом. Может, и топором… А может, ветром.

— Точно топором, — горячился Третьяк. — Причем не с одного раза. Видишь: зазубрины! А! Вот и следы.

— Может, это мы здесь проходили, — буркнул Волх. — Кружим-то сколько!

— Да нет же! Приглядись. В какой обуви, как ты думаешь, шли?

Волх недоверчиво оглянулся на Бельда. Тот молчал, но на лице у него обозначилось торжествующее нетерпение. Он, конечно, все схватывает на лету и уже понял, что мальчишка имеет в виду.

Но тут дошло и до Волха. Лапти! След прекрасно сохранился, благодаря морозу и бесснежью. Его оставил человек в плетеной обуви, а ни у кого в дружине такой не было! Словене вообще предпочитали кожаную обувь, и только немногие учились у чуди искусству плетения лаптей. Срубивший ольху был чудского племени, это точно!

Горячая радость ударила в голову Волху. Он схватил Третьяка за плечи и крепко сжал их. От неожиданности мальчишка изменился в лице и отступил назад.

— Здесь есть еще следы? Давай, ищи, родной! Приведешь меня к чудскому городищу — проси, чего хочешь!

— Погоди радоваться, — остудил его Бельд. — Может, это наши, из города охотники.

Волх мотнул головой. В этот момент он ощущал свою судьбу, как клубок из множества нитей. Здесь все переплелось, здесь ничего не бывает случайно… И если им суждено было вынести столько лишений, зато теперь заслуженная награда близка. Судьба не обманет!

И Волх оказался прав. Медленно, но верно Третьяк отыскивал новые следы. Вскоре выяснилось, что белоглазых было трое. Что им улыбнулась удача на охоте — не меньше взрослой косули. Теперь даже Волх ясно видел застывшую на снегу кровь и след от туши, которую тащили волоком. На миг предстало видение этой туши на вертеле, и воображаемый аромат жаркого вызвал в желудке болезненный спазм. Но цель была так близка, что теперь разведчикам нипочем были холод, голод и усталость. Они резво скакали вслед за Третьяком, трещал под ногами валежник, слепило глаза усталое солнце, клонившееся к закату…

— Т-с-с! — остановил их Третьяк. — Кажется, мы пришли.

И тут же в ноздри ударил запах жилья и человеческие голоса.

Волх жадно вгляделся вперед. На расстоянии полполета стрелы высилась заснеженная стена. Из-за нее поднимались столбики дыма. Дымили сотни землянок, большое городище! Сердце забилось гулко и безошибочно: она там!

Разведчики затаились за сугробом и шептались, сблизив головы.

— Ты найдешь дорогу назад? И сможешь привести сюда весь отряд? — дергался Волх. Третьяк кивнул обиженно и удивленно, словно сомневались в его способности ходить.

— Хорошо, городище мы нашли. Что теперь? — рассуждал Бельд. — Наши парни чуть живы, какие из них сейчас бойцы. А здесь одних часовых не меньше ста человек.

Действительно, над стеной то и дело возникали фигуры в меховых балахонах. Разведчики тогда вжимались всем телом в снег.

Волху сомнения его друга были непонятны. Никакая усталость не остановит его войско теперь, когда до цели рукой подать. Они сметут это городище, сровняют его с землей. Да каждый его дружинник стоит десятка белоглазых!

— Возвращаемся, — приказал он.

Волх помнил наказ данный Клянче: уходить, если они не вернутся на рассвете. Разминуться сейчас было бы глупо, хотя Третьяк клялся, что запросто отыщет отряд по следам. Поэтому разведчики очень спешили. И все-таки ранняя темнота застала их в пути.

Какое-то время Третьяк еще умудрился отыскивать дорогу. Потом сдался:

— Все, князь. Надо ночевать. Если заблудимся сейчас — еще больше времени потеряем.

Собрали кучу хвороста для костра. Бельд полез за пазуху и вдруг побледнел, как снег.

— Какой же я дурак… Огниво потерял…

Разведчики мрачно переглянулись. Оплошность Бельда грозила ночью без огня, которая в зимнем лесу могла стать последней… Сакс чуть не плакал, не в силах поднять глаза. Он сам себя так казнил, что упрекать его еще больше было бессмысленно.

— Ладно, как-нибудь, — пробормотал Волх. — Мы же будем караулить по очереди…

— Я буду караулить всю ночь, — покаянно заявил сакс.

— По очереди, — возвысил голос Волх. — А то ты уснешь, а нас волки сожрут. И не вешайте нос! Нам наконец-то повезло. Еще немного, и мы вернемся домой с победой…

— А ты рассчитываешь вернуться домой? — спросил Бельд. Волх осекся. Он действительно не думал о том, как поступит, когда освободит Ильмерь и других женщин. Сказка, которую он себе сочинил, обрывалась именно на этом месте. А ведь и правда, что дальше? В Словенск возвращаться нельзя… Там отрезаны все концы, и над ним висит отцово проклятие… К счастью, Бельд, задав вопрос, не требовал на него ответа.

Разумеется, сакс вызвался дежурить первым. Третьяк вырыл ямку в снегу и свернулся в ней калачиком. Волх попросту прислонился спиной к дереву.

Которую ночь от голода, усталости и постоянного напряжения сил Волху снились сны, больше похожие на бред. Сегодня это был настоящий кошмар: ему явился убитый дружинник. Будай стоял иссиня-белый, косматый, с безумным взглядом, а из горла у него сочилась кровь. Волх вскочил, едва не заорав. Его прошиб пот, нижняя рубаха прилипла к спине.

Сколько он спал? Долго ли до рассвета? Рядом тихо сопел Третьяк, между деревьями мелькнул силуэт Бельда. Надо бы его сменить, но нет сил выпутаться из сетей ночного морока…

С чего вдруг ему приснился этот урод? Волху казалось, он совсем не переживал из-за двух совершенных им убийств. Совесть его не мучила. Белоглазый вообще не в счет: он гнусный предатель. А этот — поднимал бунт. И того и другого пришлось убить, чтобы доказать свою силу. Тот, кто не умеет быть сильным, никогда не станет князем. Боги видели это, они поймут…

Так разум убалтывал сам себя. Но сны приходят из глубин, куда не заглядывает свет разума. Там таятся изначальные истины. На этом уровне Волх всегда знал, что, впервые подняв оружие на себе подобного, он преступил великий запрет. Он перешел некую грань, и переход этот изменил его до неузнаваемости.

— А-а! — раздался короткий, хриплый крик. Возня, урчание. Бельд заорал что-то на своем языке. Волки!

Не задумываясь, с ножом в руке Волх бросился на помощь. Ночь была беззвездная, но Волх видел все не хуже, чем в пасмурный день. Удивляться этому было некогда. Он с остервенением, без разбора ударил ножом серое, подвижное тело. Раненый волк взвизгнул, развернулся в прыжке и оскалился. Поваленный на снег Бельд стряхнул с себя второго волка — убитого. Сакса порядком подрали. Запах свежей крови будоражил ноздри. Бельд попытался встать, хватаясь за березу, но, глухо охнув, осел обратно. За деревьями мигали зеленые огоньки: волки не собирались уступать.

Хоть бы искру огня! К костру волки никогда бы не осмелились приблизиться. Сейчас ночные охотники были хозяевами положения, а люди, затерявшиеся посреди темного леса, — их законной и доступной добычей. Поделом Бельду, растяпе, — подумал Волх, и ему стало стыдно.

— Может, на дерево залезть? Утром они уйдут.

Третьяк вынырнул у Волха из-под руки. Его только не хватало. Затаился бы где-нибудь, не пришлось бы двоих защищать. А на дерево Бельд не залезет, он и так, похоже, теряет сознание. Отодвинув маленького Третьяка за спину, Волх заслонил обоих товарищей собой.

Впрочем, жест это был чисто символический. Волки зажали людей в кольцо. Их было голов пятнадцать, и каждый мечтал о клочке горячего мяса. И все-таки они медлили, ожидая сигнала вожака.

Вот и смерть пришла… Мысль эта не вызвала у Волха никаких чувств. Он был молод и не верил в смерть. Но сейчас смерть была слишком близка, слишком осязаема. От нее разило звериным духом, она зловонно выдыхала пар, скулила и урчала, нетерпеливо перебирая лапами. Волх заглянул в самое лицо смерти, и его едва не стошнило от отвращения.

Ну уж нет, как коза на убой он не пойдет.

— Нет! Не надо! — пискнул сзади Третьяк, но Волх оттолкнул его. Оскалившись, он шагнул вперед.

— Эй ты, тупая тварь! — крикнул он невидимому вожаку. — Где ты видишь тут легкую добычу? Ты растеряешь полстаи, прежде чем доберешься до нас. Убирайся, вонючее отродье!

Сорванный, осипший от холода голос разлетелся по лесу эхом. Испуганно вспорхнули птицы. Темнота вспыхивала зелеными огнями. Волху вдруг показалось, что он сам становится этой темнотой. Странное, сводящее с ума ощущение: мир распался на тысячи тысяч звуков и запахов. Это было страшно — как потерять себя. Но это длилось всего одно мгновение.

Затем Волх явственно услышал из тьмы:

— Кто ты?

Голос был низким, как рычание, но слова — разборчивы. Волх ошалело завертел головой. Вокруг по-прежнему качались зеленые огни.

— Я — Волх, князь словен, сын великого Велеса! — проорал он, заглушая собственный страх.

— Зачем ты кричишь? Я хорошо тебя слышу. Не такая уж я тупая тварь. Просто от голода мы потеряли голову, иначе сразу бы поняли, кто перед нами. Не бойся, сын скотьего бога. Никто из моих сородичей не тронет тебя и твоих людей. Если нужна будет помощь — ты знаешь, как меня позвать.

Зеленые огни выстроились в цепочку, а потом исчезли. Волки уходили почти бесшумно, только снег прошуршал под мягкими лапами.

Позади прокряхтел Бельд. Третьяк спрашивал о чем-то, дергая за рукав. Волх стоял, словно во сне.

— Как ты это сделал? Почему они ушли? — допытывался Третьяк.

— Хорошо, что непонятного? О-о-ох, — простонал Бельд. — Князь завыл по-волчьи, волк ему и ответил.

Без тебя знаю, хотел огрызнуться Волх, но не стал обижать раненого. Он действительно все понял. Так вот что за дар достался ему от отца! На душе стало холодно от жути и щекотно от азартного любопытства. Задрав голову, Волх крикнул:

— Эй! Вороны! Скоро ли рассвет?

Снова — удивительный миг погружения в чужую суетливую жизнь.

— Петухов у себя в деревне спрашивай, — сварливо ответили ему. — Иди своей дорогой, сын скотьего бога. Не мешай спать.

Волх расхохотался, как безумный. Третьяк смотрел на него со страхом, а может быть, с восхищением. Бельд морщился и тревожно качал головой. Небо над лесом стало серым, начинался рассвет.

Сакс отделался синяками и ссадинами и уверял, что готов идти. Поэтому решено было не тратить времени. Третьяк, как охотничья собака, занял свое место впереди, безошибочно выискивая только ему очевидные приметы пути.

Волх злился на своих спутников. Ему казалось, что они недостаточно придают значения случившемуся. А ведь Велесов дар делал его несказанно счастливым. Когда он жмурился и думал об этом, его окатывали горячие волны блаженства.

Волх еще не осознал, какое могущество он получил в подарок. Если честно, искусство говорить со зверями и птицами казалось ему курьезным баловством — не более. Дело было в другом. Он получил неоспоримое, железное доказательство связи между ним и Велесом.

Волх никогда не сомневался в существовании богов. Он вообще не задумывался над этим, слишком отвлеченным для него вопросом. Но у него сложилось ощущение, что в нынешнее время боги слишком отдалились от людей. Быть может, в легендарной древности, в дедовское время оно, боги ходили по земле, вступали в брак с земными женщинами и всячески участвовали в людской жизни. Но теперь они где-то заперлись и оттуда вершат свою волю. Волх не знал, что у его дедов и прадедов тоже было подобное ощущение…

Боги недоступны для большинства людей. Но он — особенный, по праву рождения. Велес говорил с ним — пускай во сне, но этот сон обернулся явью! Явью! Острый приступ счастья обрушился на Волха.

— Эй, мышь! — заорал он, увидев ржавую спинку полевки. — Ты что там делаешь?

Полевка вскинула на него недовольную мордочку.

— Желудь свой ищу. Точно помню, положила вот сюда. И где он теперь? Ну, попадись мне, ворюга!

Волх радостно расхохотался.

— Слушай, а как это выглядит со стороны? — спросил он Бельда. — Я пищал по-мышиному? Как тогда, ночью, по-волчьи завыл? А мне кажется, я просто задаю вопрос…

Сакс покачал рыжей головой.

— Я пошутил про вой, Волх. На самом деле ты молчишь. Смотришь в одну точку и молчишь. Говорят только звери, но я их не понимаю…

Волх недоверчиво фыркнул. Он тут же окликнул прошмыгнувшую по снегу ласку. Он был уверен, что произносит слова, но губы его при этом действительно не шевелились. На миг Волху стало жутко. Чур меня защити, — мысленно заслонился он формулой-оберегом.

Но размышлять Волх не привык. В конце концов, чего он боится? Волшебство — оно и есть волшебство, а вреда отец ему причинить не может. В этом Волх не сомневался. Он снова не мог сдержать улыбки.

— Ты бы, князь, чем попусту со зверьем болтать, — проворчал Бельд, — узнал у них, далеко ли до стоянки. Вон, хоть у той синицы.

Желтопузая птичка, распушившая на морозе перья, с любопытством глянула на людей черным блестящим глазком. Волх спросил ее про стоянку.

— Правильно идете, — чирикнула синица. — Как минуете во-вон тот ельник, сразу их увидите.

— Так они еще не ушли? — обрадовался Волх.

— Да они только глаза продрали! — в голосе синицы послышался смех.

— А они… — Волх запнулся, — они все пережили ночь?

— Этого я не знаю, сын скотьего бога, — серьезно ответила птица. — Я не подлетала близко. Голодные люди очень опасны.

Волх возбужденно пересказал товарищам свой разговор с синицей. До него начало доходить, что дар его — это не просто забава.

— Смотрите, заяц! — вдруг пискнул Третьяк.

Действительно, меньше чем в полете стрелы, от березы к березе прыгал заяц. Луков у разведчиков не было, оставалось стоять и облизываться. А заяц, словно сознавая свою неуязвимость, не спешил убегать, дразнил своим толстым телом.

— Эй, заяц! — крикнул вдруг Волх. — Подойди сюда. Приказываю тебе именем Велеса.

Волх совсем не рассчитывал на успех. Не дурак же заяц, чтобы сдаться прямо в руки охотникам? Но зверек медленно двинулся к людям. Ноги как будто сами несли его, помимо его воли.

Заяц остановился в шаге от людей. Он вжался в снег и зажмурился, бока его вздымались часто-часто. И он ничего не говорил. Волх сжал покрепче нож и сглотнул слюну. И вдруг заорал:

— Уходи! Прочь!

Подскочив на месте, заяц белой стрелой метнулся по снегу — и только его и видели.

Волх вытер лоб. Надо было что-то объяснить молчащим спутникам.

— Не могу я так, — буркнул он. — Он подошел, потому что я приказал. Это не охота. Вот умирать с голоду буду, тогда… не знаю… может быть…

Третьяк вдруг улыбнулся по-девичьи светло, кивнул, смутился и зашагал к ельнику. Бельд осторожно тронул друга за плечо. Это молчаливое одобрение радостью отозвалось в душе Волха.

Последние шаги до стоянки Волх делал в лихорадочном нетерпении. Однако встреча с дружиной слегка остудила его триумфальный пыл. Дружинники уставились на вернувшуюся из лесу разведку как на оживших мертвецов. На бородатом лице Клянчи появилась растерянность, граничащая с сожалением. Их явно не ждали…

Недоумки, думал Волх, внутренне свирепея. Решили, что мы сгинули и теперь можно побитыми щенками вернуться в Словенск. Трусливое отродье!

Потом он оглядел свое войско, и злость его как рукой сняло. Замерзшие, несчастные мальчишки прыгали с ноги на ногу и дули в ладони. Осунувшиеся лица у многих были белее снега. И этих-то бедолаг он поведет на штурм чудского городища! Это самоубийство, они все там полягут. Так он никогда не освободит Ильмерь.

Волх нерешительно повернулся к Бельду. Может, умный сакс что-нибудь придумает? Тот пожал плечами:

— Хорошо, собирай военный совет.

Вскоре у самого большого костра собралось семеро — Волх, Бельд, Клянча, Алахарь и еще трое близких Волху дружинников. Позвали и Третьяка — Бельд настоял. Мальчик сидел, сложив руки на коленях, краснел, робел и в разговары старших не вмешивался.

Лица у советчиков были озадаченные. Молодым парням было неловко изображать из себя бывалых воинов, собравшихся на совет. Но каждый старался держать себя достойно и мысли изрекать весомые.

— Будь мы сильны и сыты, — сказал веснушчатый Кулёма, лучший лучник в отряде, — понадеялись бы на неожиданность. Но половина, князь, еле ноги волочит.

— Да какая, к лешему, неожиданность! — фыркнул Клянча. — Тумантай что, совсем дурак? Не понимает, что словене могли послать отряд выручать своих баб? Они ждут нападения, это точно.

— Князь, ты только не сердись, — Кулёма поднял на застывшего Волха прозрачно-голубые глаза. — Может все-таки вернемся?

— Куда?! — Клянча ударил себя по коленям. — Ты что думаешь, Словен с одного Волха шкуру спустит? Некуда нам идти. Да и зря что ли столько дней в лесу мерзли? Думать давайте, как нам дозорных обмануть.

— Может, по темноте? — робко предложил Алахарь. — Подойдем тихо, незаметно…

— Особенно ты — тихо и незаметно, — гоготнул Клянча.

Почти столкнувшись головами над слепленным из снега игрушечным городищем, советники пытались то так то этак найти его слабое место. В конце концов Клянча в бешенстве растоптал снежную насыпь.

— И вперед нельзя, и назад некуда, — подвел итог Алахарь.

Волх хмурился. Совсем у дружины боевого запала не осталось… Ну, хоть понимают, что убежать домой под мамкино крыло не получится, — и то хлеб. И Бельд пока молчит, а рожа у него чем дальше тем становится хитрее и довольнее. Неужели что-то придумал?

— Тогда нам поможет только чудо, — вздохнул Кулёма. И словно дождавшись нужных слов, Бельд ухмыльнулся.

— Хорошо, как скажешь. Чудо вам князь запросто устроит.

Волх сначала не понял, о чем речь, хотел возмутиться — что, мол, за шутки? А потом… Ну дурак… Как же он сам не догадался…

— Бельд прав, будет вам чудо, — сказал он, сдерживая торжествующую улыбку. — Если, конечно, не побоитесь.

В этот солнечный, безветренный полдень чудские дозорные были в превосходном настроении. Неделю назад Тумантай им спуску не давал, велел докладывать о каждой прошмыгнувшей белке. Но прошло уже много времени, а словене не спешили за своими женщинами. Поняли: искать чудь в лесу — все равно что иголку в стогу сена. И князь успокоился, перестал постоянно посылать проверяющего, не спит ли дозор.

Дозор не спал. Но устав безотрывно пялиться в пустой лес, воины закутались поплотнее в меховые одежды и принялись за обед, который принесли им заботливые жены.

— Вороны что-то раскаркались, — сказал один, залезая пальцами в кринку меда.

— Подрались, — с набитым ртом сказал другой.

А вороны действительно вели себя странно. Они кружили над лесом, собираясь в огромную стаю, от которой чернело небо. Со всех концов к ним летели новые вороны. Дозорные начали уже опасливо коситься на птичьи маневры. И вдруг вся туча тронулась с места — так стремительно, что люди не успели опомниться, не успели закрыть лицо руками… Сотня обезумевших ворон пронеслась над валом. Кто-то из дозорных запоздало схватился за лук, несколько подстреленных птиц упали вниз… Залаяли псы, поднимая в городе тревогу.

На помощь дозорным бежало чудское войско. Но с кем сражаться, с воронами? Люди били птиц в воздухе, но те не сдавались и клевали людей в лицо. Они вели себя, как будто ими двигала разумная могущественная сила, и от этого было еще страшнее…

Серые тени мелькнули по снегу. Десятки волков набросились на людей. Они действовали слаженно, целеустремленно, как будто получили приказ… И гибнущие люди знали, что стали жертвами жестокого колдовства. Потому что волки не нападают на город средь бела дня…

А потом перед городом появился молодой парень с гладким лицом. Он стоял, глядя прямо перед собой, и больше ничего не делал. Но ни у кого не возникло сомнения, что это он посылает лесной народ атаковать город.

На людей, перебравшихся через вал, в сумятице не сразу обратили внимания. А были это мальчишки не старше семнадцати лет, вооруженные мечами и ножами, ловкие и отчаянные. Своим оружием они владели не по-детски мастерски, а чудь с мечами была не в ладу. Еще среди нападавших было несколько хороших лучников — из тех, кто попадает белке в глаз. Вслед за ними последовал и сам колдун, и он рубил мечом направо и налево, и поразительной была убийственная сила его худых рук.

— Послушай, сын скотьего бога, — взмолился, подлетая к Волху, старый ворон. — Я потерял уже двадцатерых. Мы сделали для тебя все, что могли. Отпусти нас!

— Летите, — Волх отбросил со лба налипшие волосы. — Мы справимся. Прости, что я заставил тебя сделать это.

Ворон ничего не ответил, хрипло каркнул своим, и вороны черным смерчем взмыли в небо.

— А вы мне еще нужны! — окрикнул Волх пробежавшего мимо волка. Тот оскалился.

— Здесь живут охотники. Они наши враги. Мы рады помочь тебе в этой битве, Волх, сын Велеса. Осторожно, сзади!

Волх резко обернулся, как будто следуя за мечом. Коротко вскрикнув, чудской воин упал на колени. В глазах его был ужас. Он видел перед собой страшного колдуна, говорящего с волками, и это зрелище было страшнее смерти…

Не видя лиц, не чувствуя усталости, Волх наносил удары. Он не замечал, что стал главной целью обороняющейся чуди. Убить колдуна — и волки перестанут драть людей, а подожмут хвосты и убегут в лес… И если к нему, бешеному, не подобраться с ножом, то стрела справится с ним на расстоянии…

— Волх!

Раскинув руки, Алахарь бросился выручать князя. Он сам не знал, что хотел сделать, чтобы тот не попал под прицел чудского лучника. А вышло так, что он заслонил его собой. Волх с удивлением обернулся и увидел, как Алахарь со стрелой в груди тихо ткнулся лицом в снег. Надо же, такого богатыря сразить с одного выстрела…

Перепрыгивая через убитых, к нему подбежал Клянча. Он был всклокочен, из плеча текла кровь, размазанная по всей рубахе. Набросившись на Алахаря, он начал его отчаянно трясти, но тот был уже мертв. И Клянча зарычал сквозь сжатые зубы — чтобы не заплакать.

Волх тупо глядел на павшего товарища. Он не чувствовал ничего, кроме ярости. Смерть Алахаря он воспринял как личное оскорбление. До сих пор он думал только о том, чтобы освободить Ильмерь. Но увалень Алахарь был не просто другом детства. Он был дружинником — одним из тех, кто вверил свою судьбу молодому князю. Чудь заплатит за эту смерть.

— Убейте всех, — велел он волчьему вожаку. Тот только стриганул ушами по-волчьи и коротко отдал приказ своим. Волх жадно втянул ноздрями воздух — это был запах близкой победы.

Дружина тоже почуяла этот запах. Слабость и усталость остались позади. Открылось второе, третье, бессчетное дыхание. Как будто не было холодов и мучительных ночевок под открытым небом, одного тощего зайца на десятерых. Как будто снова — учебный бой на берегу реки Мутной. Лесные люди отчаянно защищались, но Волх хорошо натаскал свою дружину. Мечом отлично владели все.

Ну, почти все. Краем глаза Волх видел, как маленький Третьяк неумело машет мечом в разные стороны. Волх уже мысленно попрощался с неумехой, которого атаковали трое косматых чудянина, но Бельд пришел на помощь мальчишке, оттеснив его в более безопасное место.

Тела белоглазых лежали на снегу — навзничь и ничком, с разорванным горлом и ножевыми ранами. У многих воронье уже беззастенчиво выклевало глаза — то была законная дань крылатых союзников Волха. А сверху падали, падали новые тела.

Землянку чудского князя Волх заметил издалека. Она притягивала его магнитом. Перед ней, прикованный к стволу старой ели, висел уродливый деревянный идол. Его жрецы были уже мертвы.

Ударом ноги Волх вышиб деревянную дверь. Изнутри тяжело пахнуло спертым воздухом, звериными шкурами. На мгновение Волху показалось, что он ослеп — такой мрак встретил его после яркого солнца. Только слышалось в глубине чье-то затаившееся сопение.

Когда глаза привыкли к темноте, Волх увидел, что землянка большая, поистине княжеская, богато застеленная и коврами, и шкурами. По стенам были сооружены постели, и на них сидело несколько перепуганных женщин. Словенок среди них не было.

— Где Ильмерь? — рявкнул на них Волх. Кто-то тихо ойкнул в ответ.

— Я спрашиваю, где женщины из Словенска? Где княгиня Ильмерь?

Женщины вжимали головы в плечи, украдкой переглядываясь. Они его не понимали. Волху были отвратительны эти дикарки, не разбирающие человеческой речи. Он продолжал на них орать, пока одна, видимо, самая сообразительная, не ткнула пальцем на висевшую на стене огромную медвежью шкуру.

Волх полоснул по шкуре мечом, потом рванул на себя, едва не упав под ее тяжестью. За пологом оказалось еще одно помещение. Свет с улицы падал туда широкой полосой.

Ильмерь сидела, забившись в самый дальний угол и натянув подол рубахи на озябшие колени. Увидев ее худые, покрытые синяками руки и спутанные волосы, Волх почувствовал, как пелена ярости снова застит ему глаза.

Ильмерь прищурилась, пытаясь понять, кто вошел. Но едва узнав Волха, она подскочила и с визгом бросилась ему на шею. Чувствуя, как слабеют ноги, Волх прислонился к стене, меч выпал из рук, и руки сами гладили темные кудри, горячие плечи… Он был в плену ее глаз и улыбок, ее быстрого шепота, прерывистого дыхания ее груди… За это стоило идти через лес, мерзнуть, голодать, проливать свою и чужую кровь.

— Тумантай, сволочь, мерзкая тварь, — ругалась Ильмерь, — он запер меня одну, он держал меня впроголодь, и эти сучьи дочери, его жены, потешались надо мной… А где Словен? — неожиданно спросила меня.

— Дома, — растерянно ответил Волх.

— Ах, так ты сам пришел за мной… — в голосе Ильмери прозвучало что-то странное, и она чуть отстранилась от Волха. — Хоть мы с тобой и ссорились, но ты все-таки милый, храбрый мальчик. Так ты отвезешь меня домой? К Словену?

Смысл ее просьбы не сразу дошел до Волха, и некоторое время он продолжал машинально гладить ее волосы. А потом он понял, что все было напрасно. И лес, и холод, и победа над чудью, и его геройское появление. Она его не любит.

Волх оттолкнул Ильмерь так, что та едва удержалась на ногах. Пленница обиженно вскрикнула и смолкла, видя, как изменилось лицо Волха. Так вот на что он рассчитывал, заявившись сюда избавителем! Она вскинула голову и поправила сползшую с плеча рубаху. Несмотря на жалкий вид — грязная рванина, сизые от холода босые ноги — она все равно выглядела царицей. Волху одинаково хотелось пасть перед ней на колени — и полоснуть ей по горлу охотничьим ножом.

Он сказал, и голос его был глухим, как будто его что-то душило:

— Словен не захотел идти тебя выручать. Он отказался от тебя. Я отнял тебя у Тумантая, и теперь ты моя. Что я скажу, то и будешь делать.

Ильмерь что-то возмущенно возражала, но он не слушал. Подобрав меч, он вышел в помещение, где затаились чудские женщины. Ему страшно хотелось снова выбраться на свет и воздух. Ильмерь, растерянная и притихшая, бесшумно последовала за ним.

И вдруг… Волх не успел понять, что это было… Позади послышался какой-то шорох, короткий мужской вскрик, глухой удар… Волх обернулся. У его ног распластался здоровенный мужик с черными, заплетенными в косы волосами. Он стонал и пытался встать. А за ним стоял с мечом в руках Третьяк. Губы у мальчика дрожали, с лезвия капала кровь… Женщины у стены жалобно завыли, но ни одна не тронулась с места.

В землянку, отталкивая друг друга, вбежали Бельд и Клянча.

— Вот молодчага! — Клянча потрепал Третьяка по плечу. — Все-таки поспел. Он тебя спас, Волх Словенич. Да не хнычь ты! Так этой твари белоглазой и надо. Кто это? — он пнул черноволосого в бок.

— Это Тумантай, — глухо сказала Ильмерь.

— О, здравствуй, княгиня, — Клянча довольно небрежно поклонился. — Что велишь сделать с твоим обидчиком?

— Мой муж, Словен, — заявила Ильмерь звенящим голосом, — сумел бы за меня отомстить.

Волх судорожно дернул коловрат на груди. Потом двумя руками занес меч над поверженным Тумантаем и ударил изо всех сил. Обезглавленное тело мешком завалилось на бок, голова тихо стукнулась об пол. Кто-то из женщин по-звериному взвыл. Третьяк побледнел и бросился наружу, за ним — Ильмерь. Не глядя на пораженных друзей, Волх поднял за волосы голову Тумантая и вышел на порог.

Солнечный свет ударил ему в лицо — вместе со свежим морозным воздухом, в котором без следа растворился запах битвы. Усталые дружинники и волки бродили по городищу, шарахаясь друг от друга. Увидев Волха и его страшный трофей, и те и другие замерли.

Волх потряс косматой головой чудского князя.

— Все видели? Я убил Тумантая. Теперь этот город мой. Чуди он больше не принадлежит. Братья, мы с вами не можем вернуться в Словенск, но мы завоевали себе собственный город, — эти слова Волха дружина встретила одобрительным гулом. — Освободите его до конца. Убейте всех, кто еще жив. Раненых, стариков, женщин, детей — всех. Но если понравится кто-то из чудских девок — можете взять их себе. Вам понадобятся жены, чтобы род наш был продолжен и город наш существовал во веки веков.

Вторая часть речи — молчаливая для людей — предназначалась волкам. Волх благодарил их за помощь и велел так же не щадить никого в побежденном городе.

И началась расправа. Яркое солнце, чудесный безветренный день стали сценой для жуткой резни. Волх стоял на пороге, хмурый и бледный, не слыша ни воплей жертв, ни вопросов своих товарищей. Он все крепче сжимал коловрат — пока дерево не хрустнуло под его пальцами. Еще один конец материнского оберега отломился. Мать сказала: «Четыре конца — это четыре мгновения в твоей жизни. Важнее них ничего нет». Один отломился, когда Волх впервые узнал любовь. Сегодня — второй…

Плачущие, дрожащие чудские девушки сбились в кучу у дерева с идолом. Они с ужасом косились на словенского князя, вырезавшего все их племя, и ждали решения своей участи. Из княжьей землянки Клянча вытолкал воющих женщин, а одну за косы проволок по снегу.

— Тумантаевы жены, — объявил он. — Старые, толстые свиньи. Зарезать их — и дело с концом.

— Хорошо, стоит ли делать Тумантаю такой подарок? — пожал плечами Бельд. — Если мы их убьем, все они достанутся ему.

— Пусть подавится, — хищно осклабился Клянча.

Женщины, не понимая слов, почуяли недоброе и завыли еще громче, а та, что валялась на снегу, вдруг встала на колени и ловко-ловко подобралась к Волху. Она лопотала по-чудски, умоляюще протягивая руки. Ее черные волосы рассыпались по богатой лисьей шубе. Женщине было лет двадцать пять, она была дородна, но очень красива, с чувственным, румяным лицом. Волху нравилось, что он один решает, жить ей или умереть. Он даже нарочно тянул с решением, глядя на унижения Тумантаевой жены.

— Как тебя зовут? — спросил он по-чудски.

— Ялгава, князь. Не убивай меня, я буду тебе хорошей женой!

— Красивая баба, — пощелкал языком Клянча. — Если тебе не надо, Волх Словенич, отдай ее мне.

— Не зови меня Словеничем, — буркнул Волх. — Словен мне не отец.

Он перевел взгляд с Ялгавы на Ильмерь. Та стояла босиком на снегу. На молчаливый вопрос Волха она надменно помотала головой. Волх стиснул острый еще край обломанного оберега.

— Тумантаевых жен мы отправим в последний путь не с Тумантаем, а с нашими погибшими товарищами. Ялгава, так ты будешь моей княгиней?

— Да, да! — страстно закивала женщина.

— Вот и хорошо. Тогда прими мой свадебный подарок. Вот твоя рабыня!

Он схватил обомлевшую Ильмерь за руку и рывком заставил опуститься на снег. Ялгава же поднялась. Она отряхнула подол, пригладила волосы и, опустив голову, встала позади Волха. На губах ее появилась сытая, довольная улыбка.

— Остальные женщины и чудское добро — это все ваше, — объявил Волх дружине. — Эй, Третьяк!

Дружинники вытолкнули вперед растерянного мальчика. Тот шмыгал носом и поглубже натянул на уши меховой треух.

— Этот парень спас меня, — сказал Волх. — Пусть возьмет самую красивую. Выбирай, Третьяк, что ты жмешься? Как тебе нравится вот эта?

Волх вытащил из толпы девиц одну — стройную и очень молоденькую. Третьяк покраснел так, что слезы выступили из глаз. По дружине вдруг пробежал гогот. Волх непонимающе нахмурился. Потом оглянулся в поисках Бельда — что, к лешему, происходит?

Сакс стоял почти такой же красный, как Третьяк. Встретив возмущенный взгляд Волха, он сдавленно фыркнул.

— В чем дело? Что вы ржете? — сердито спросил Волх.

— Да ты что, князь, так и не понял за весь поход? — гоготнул Клянча. — Это ж девка!

И он грубо сорвал с Третьяка шапку.

Круглое, курносое лицо в обрамлении растрепанных черных волос было несомненно девичьим и причем очень знакомым. Да это та чудская девка, которая призналась ему в любви перед походом! Возьми меня с собой, я тебе пригожусь… Значит, она все-таки потащилась за отрядом.

Волх был растерян и зол. Дружина зубоскалила над ним в открытую. Девушка плакала и терла варежкой красный нос.

— Хорошо, какая разница, парень она или девка, — вступился за Сайми Бельд. — Она дважды тебя спасла — сегодня и еще в лесу, когда мы все едва не замерзли насмерть.

Это было справедливо. А еще она в облике Третьяка ходила с ним и Бельдом в разведку и была им верным товарищем.

— Проси, чего хочешь, — буркнул Волх. Довольно опрометчиво: Сайми, поморгав мокрыми ресницами, высказала неожиданную просьбу:

— Князь, не убивай больше в городе никого. Их вот, — она кивнула на трясущихся Тумантаевых жен, — не убивай.

— Хорошо, князь, ты обещал, надо сделать, — сказал опешившему Волху Бельд.

— Да пускай, — пожал плечами Волх. — Небось наши парни и без баб до Вырея доберутся. Бельд! А ты, раз такой добрый, присмотри за ней. Чтобы мне глаз не мозолила. Выбери ей землянку посуше, натаскай платьев там, шуб — у княжьих жен этого добра целые сундуки.

— Мне ничего не надо, — прошептала Сайми.

— Что, так и будешь в мальчишечьем платье ходить? — возразил Бельд.

Дележ добычи затянулся до самого вечера. Досталась награда и волкам. Волх пообещал серому вожаку семь лет не охотиться на его сородичей в окрестностях города. Когда стемнело, волки трусцой убрели в лес, а дружина собралась на тризну. Прощались с Алахарем и четырьмя другими дружинниками, погибшими в бою. Жарко пылал огонь, трещали сложенные в краду дрова… Мед, найденный в чудских закромах, казался горьким.

Поздно ночью Волх вошел в землянку Тумантая, которой предстояло теперь стать его домом. Ялгава с поклоном вынесла ему чарку меда. Сквозь опущенные черные ресницы обжигали светлые глаза. В углу, коптя, горел очаг. Рядом, сжавшись в комочек, сидела Ильмерь с рабьим обручем на шее.

— Пошла прочь, — велела ей по-чудски Ялгава. Ильмерь легко вскочила на ноги и, расправив плечи, ушла в свою конуру. Новоиспеченная княгиня смотрела на Волха, улыбаясь, и от этой улыбки ему стало почему-то не по себе. Он смутился. Ялгава усмехнулась и сбросила лисью шубу с плеч. В темноте землянки забелело ее красивое, крупное тело. Дыханье у Волха ушло в пятки, сердце колотилось — и желание тут было не при чем. Он понял, что боится этой могучей женской силы. Но сегодня он князь-победитель и через это тоже должен пройти. Путаясь в рукавах, он стянул рубаху и неловко обхватил жену за широкие бедра. Ялгава засмеялась. Она взяла одну руку Волха и с силой провела ею по грудям. Потом опустилась на шкуру, увлекая молодого мужа за собой.