Сын скотьего Бога

Часть третья Князь

Кап… Кап… С куска ткани, лежавшего на лавке, капала вода. Но у Сайми не было сил подняться, отжать его, вытереть лужу на полу. Вторую ночь она проводила у постели Волха, не позволяя сменить себя даже Шелони. Он уже третьи сутки не приходил в сознание.

Сайми понятия не имела, откуда взялась у нее смелость заявиться в княжеский терем к Шелони и предложить свою помощь. Кто она такая? Какие у нее права здесь находиться? Именно так подумала мать Волха, когда увидела на пороге незнакомую девушку — невысокую, слегка полноватую, черноволосую и круглолицую. С широкими бровями, совсем не подходившими к мелким чертам ее лица.

Шелонь сама сутки просидела у постели сына. Она выгнала всех бабок-ворожей с их причитаниями, примочками и притираниями. Волх не был ранен, телом он был совершенно здоров. Но дух его, изнуренный горем, искал спасения где-то в мире снов и отказывался возвращаться.

Когда у нее за спиной чуть слышно скрипнула половица, Шелонь вздрогнула. После смерти Словена терем не казался ей безопасным местом.

— Здравствуй, княгиня, — с решительным видом поклонилась незнакомка. — Я Сайми. Я была с твоим сыном в походе. Разреши мне ухаживать за ним вместе с тобой. Или сменить тебя, — она сочувственно посмотрела на Шелонь. — Тебе давно нужен отдых.

Какая наглая — сначала подумала Шелонь. Она бы еще заявила: мамаша, я твоя невестка, прошу любить и жаловать! Потом, вглядевшись в чудские черты девушки, она кое-что вспомнила:

— А, ты, наверно, та чудянка, которая стала женой моего сына в Новгороде? Когда он убил твоего мужа Тумантая?

Все это прозвучало унизительно и обидно. Девушка вспыхнула.

— Вдову Тумантая звали Ялгавой. Она погибла, оставив твоему сыну дочь Туйю. С девочкой сейчас Паруша, если тебе это интересно. А я, княгиня, никогда не была женой твоему сыну. И не собираюсь. Я просто хочу помочь.

И тут проницательная Шелонь даже сквозь материнскую ревность разглядела, что девушку привела сюда совсем не наглость. Она прочитала в отчаянных глазах Сайми историю безответной любви. Шелонь улыбнулась.

— Хорошо. Посиди с ним немного. Я прилягу. Но если он придет в себя, немедленно меня разбуди.

И Сайми заступила на вахту. Прошла бессонная ночь, прошел день, за который она едва согласилась выпить кружку молока.

— Иди поспи, — просила ее Шелонь, качая головой. — Кому лучше будет, если еще и ты свалишься?

Но Сайми казалось, что только измучив себя до полусмерти, она получит право быть рядом с ним. Она упрямо мотала головой, и у Шелони не хватало духу настаивать.

Шелонь уходила за полог, и Сайми оставалась с Волхом один на один. Знать бы, в каком краю сейчас кочует его душа… Иногда Сайми охватывала полудрема, и ей казалось, что она следует за ним по пятам, но никак не может догнать. Вот же, вот его силуэт светится в кромешной мгле! Стоит только руку протянуть. Она мысленно протягивала руки, но хватала только пустоту.

К стыду своему, Сайми была очень счастлива в эти часы. Никогда еще она не была так близко с Волхом. Правда, кроме этого она ничем не могла ему помочь. И когда его нос вдруг страшно обострялся, как у мертвого, а дыхание делалось совсем незаметным, она просто падала к его изголовью, гладила его по голове, звала тихонько… Это все, что она могла сделать.

Кап… Кап… От этого звука можно сойти с ума. С трудом разогнув затекшую спину, Сайми все-таки дотянулась до тряпки и бросила ее на пол. От усталости ее бил озноб, а перед глазами кружили черные мухи. Все-таки две бессонные ночи, а сколько их еще было до этого… Она яростно потерла виски.

Лицо Волха было сейчас особенно беззащитным. Дрожащими от нежности пальцами Сайми погладила его волосы. Мягкие… Такими она их и представляла, когда бредила об этом прикосновении, жмурясь от бесстыдства своей мечты. Сайми дотронулась до его руки, судорожно сжавшей край медвежьей шкуры. Провела пальцем по голубой вздувшейся вене. Словно почувствовав что-то, Волх страдальчески поморщился.

Сайми представила себе, что вот сейчас он очнется и вспомнит про Ильмерь. В порыве сострадания она думала о чуде. Пусть боги вернут к жизни Ильмерь, а взамен заберут ее. Да, она согласилась бы с радостью! Но беспощадный внутренний голос шептал: легко приносить себя в жертву мысленно, зная, что наяву этого никогда не случится.

— Бедный мой… — прошептала она, становясь на колени у изголовья. Подушка пахла его запахом и баюкала его теплом. — Бедный…

Волх открыл глаза, когда серенький, пасмурный рассвет уже заглянул в окно. И первое, что он обнаружил, — черноволосую голову у своей подушки. Женщина стояла на коленях возле постели. Она спала в этой невозможной позе, уткнувшись лицом в изголовье.

На какую-то долю мгновения счастливая ошибка затмила его разум. Рассвет, пробуждение и темные волосы, шатром рассыпанные вокруг его лица. Потом иллюзии сгинули. Ильмерь мертва. Тот рассвет на берегу новорожденного лесного озера никогда не повторится. А эта женщина — всего лишь Сайми. Кривясь от слабости, Волх сел, откинулся на подушки, закрыл лицо руками и заплакал.

Сайми мгновенно проснулась. Как ужаленная, она вскочила и отбежала от его постели. Обернулась, чтобы позвать Шелонь, но та сама уже вышла из-за полога, заплетая косу. Подходить к сыну она не стала и Сайми удержала за руку.

— Не трогай его, пусть плачет, — шепнула она. — Это хорошо.

— Идет кто-то, — так же шепотом сказала Сайми. Женщины переглянулись и, не сговариваясь, загородили собой постель. Но тут же Сайми облегченно выдохнула:

— Свои…

В палаты вошли Мичура и Клянча. Вид у них был очень встревоженный. Волх быстро вытер глаза и сердито уставился на вошедших: он ненавидел, когда его заставали в минуты слабости.

— Ты тут лежишь, Волх Словенич, а в городе такое творится! — с порога заявил Клянча.

— Хавр собирает совет старейшин, — хмуро добавил Мичура. — Надо бы тебе туда явиться.

— Совет старейшин? — удивилась Шелонь. — Но это же хорошо. Это правильно. Словен редко обращался к старикам, и напрасно, они плохого не посоветуют. Вот не думала, что Хавр поведет себя так благородно, так разумно…

Мичура уставился на нее, как на дурочку.

— Старики, княгиня, при виде Хавра немеют и глупеют. Как бы чего не вышло для твоего сына, — он кивнул на Волха, — и для нас всех.

— Ну, не одни же старики все решают, — Сайми воинственно вскинула подбородок.

— Точно, — усмехнулся Мичура. — На самом деле в Словенске сейчас три силы, которые все решают. Это русы — их вернулось в Словенск около сотни. Нас вернулось пять десятков. И старая, Словенова дружина — их больше всего, а значит их голос самый главный. Вот такой расклад.

— Русов мало, но и старики, и Словенова дружина смотрят Хавру в рот, — мрачно сказал Клянча. — А наши мечи остались на дне лесного озера.

— Старая дружина и после смерти Словену будет верна, — возразила Шелонь.

— То-то и оно, — вздохнул Мичура. — Скажи, княгиня, сколько человек слышало, как Словен отрекался от своего старшего сына? Дружина останется верна Словену, выполнит его волю и поддержит Волховца. Да и Хавра многие считают близким другом князя. Пойти против него — оскорбить память Словена. Так что князем объявят того, кого захочет Хавр. И это точно не ты, Волх Словенич. А твой младший брат…

— Волховец еще ребенок, при нем Хавр сам будет за князя, — опустив голову, прошептала Шелонь.

— Короче, был Словенск словенский, а будет русский, — подытожил Клянча. — Быть тебе, Волх Словенич, князем без княжества, а нам при тебе — вечными скитальцами. Если повезет и живыми останемся.

Волх откинул шкуру и вскочил с постели. От головокружения он чуть не упал, но злобно зыркнул на женщин, дружно рванувшихся ему помочь.

— Это мы еще посмотрим, — хмыкнул он, натягивая сапоги. — Спускайтесь, я вас сейчас догоню. Идите!

Мичура и Клянча согласно закивали и вышли.

Шелонь, приложив пальцы к губам, с трудом заставляла себя молчать. Зато Сайми решительно заявила:

— Я с тобой!

— Куда?! — гневно уставился на нее Волх. — На совет старейшин? Кто тебя туда пустит? И вообще… Ты как будто забыла, что я тебе велел.

Он смотрел на нее, злясь все сильнее и сильнее. Как она посмела с ним нянчиться, его жалеть?! Ему очень хотелось сделать ей больно. Но когда ее ресницы беспомощно вздрогнули, ему почему-то стало стыдно.

— Почему… Я все помню… — прошептала Сайми. — Ты велел держаться от тебя подальше.

Побледнев, она быстро вышла за дверь.

— Сынок, не надо ее обижать, — вступилась Шелонь. — Пока ты болел, она не отходила от твоей постели.

— Я ее об этом не просил! — огрызнулся Волх. — Оставьте меня в покое, вы обе.

Хлопнув дверью, он вышел в сени, где его ждали Мичура и Клянча. Хмуро глянув на них, Волх сбежал вниз по лестнице.

Молодая дружина ждала его на улице, у черного крыльца. Моросил дождь. Все небо затянуло унылыми, рыхлыми тучами. Увидев Волха, дружинники уставились на него с детской надеждой. Даже Бельд как-то сгорбился и показался меньше ростом.

— Хорошо, что делать-то будем, князь? — спросил он за всех.

У Волха даже плечи заныли от бремени ответственности. Они потеряны, они смотрят ему в рот, а что он может для них сделать — когда сам еще не понял, жив он или мертв? Но то, что делало его князем не только по праву рождения, действовало даже против его воли. Волх поднял меч:

— Где наша не пропадала, братья? Велес, мой великий отец, вернул нас сюда. Мы живы. А значит, мы победим!

Или, может быть, это были другие слова. Мы вместе или бог за нас. Форма не имеет значения. Когда один человек обретает право вести за собой других, он говорит с ними на языке своего сердца. И эта речь понятна каждому, она придает смелости даже трусам. Решительные, молчаливые, дружинники вслед за своим князем вошли обратно в сени.

На втором этаже столовой избы было не протолкнуться. Зато вокруг высокого стула, служившего Словену престолом, образовалась пустота. И в то же время внимание всех было приковано именно к этому месту.

Молодая дружина своим появлением прервала на полуслове какого-то старца. Гнусавым голосом, былинным речитативом, он вел рассказ о подвигах князя Словена.

— И тогда Словен, — продолжал он после недолгой заминки, — мудростью в роде своем всех превзошедший, сказал: друзья и братья! Оставим распри, из-за тесноты происходящие, и пойдем искать новую землю для наших детей и внуков. Люба ли вам речь моя? И народ ответил: люба!

— Это надолго, — шепнул Волху Клянча. Тот не ответил. Он рассматривал тех, кто был в палатах. Ага, вон Спиридон затесался меж старцами. Ушлый грек умеет прикинуться мудрецом. А Хавр стоит у пустующего пока престола. Его рука лежит на плече у Волховца. Очень красноречивый жест: он как бы охраняет мальчишку и управляет им. У Волховца — растерянное лицо. Встретившись взглядом с Волхом, он робко улыбнулся, но тут же смутился и скис.

— И вот родился у Словена сын Волховец, — вещал старец, опасливо косясь на мрачного Волха.

— Смотри-ка, Волх Словенич, тебя уж из песни выкинули, — Клянча снова ткнул Волха в бок.

Тут Хавр вытолкнул на середину Волховца. Неловко споткнувшись, мальчик поклонился на все четыре стороны. Под множеством взглядов ему было очень неуютно. Но Волх совсем не жалел младшего брата. В его годы сам он не был уже таким покорным и бессловесным.

— И сказал князь, — старец назидательно поднял крючковатый палец, — нарекаю тебя, сын мой Волховец, князем в Словенске после себя. А других сыновей у меня не было и нет.

По палате пронесся ропот. Тогда Хавр сам вышел на середину и снова положил руку на плечо Волховцу.

— Было это при многих свидетелях, — сказал он. — Князь Словен отрекся от своего старшего сына, преступного и непослушного Волха, и объявил преемником после себя Волховца. Вот наш князь! — прокричал он, поднимая вверх правую руку мальчика. Тот стоял безвольно, как кукла.

— Да! Да! Волховец наш князь! — дружно взревела русская дружина. Словене же невнятно загудели.

— А вы что? — нахмурился Хавр. — Или не слышали, как Словен завещал престол младшему сыну?

Из толпы раздались нестройные «да» и «слышали».

— Ну-ка, я попробую, — шепнул Мичура и выкрикнул:

— Мало ли что мы слышали!

Все повернулись к нему.

— Мало ли что мы слышали, — повторил он. — Ну, сказал князь сгоряча. Да все знают, что бабу они не поделили, не тем будь помянута. А теперь он мертв, и что, некому исправить эту ошибку? Да вы посмотрите на него! — Мичура ткнул пальцем в часто моргавшего Волховца. — Мальчишка! Он что, по-вашему, сам сможет городом править? Или за него будут править, а кто — догадайтесь сами. Волх же — настоящий князь. Я был в его городе, я видел…

— А то, что Новгород был Словенску врагом, ты, конечно, не видел? — ядовито спросил Хавр. — Зато Словен видел. Потому и снарядил в поход моих храбрых русов. Или вы не помните, что случилось с послами? — Хавр развел руками, как бы приглашая всех вспомнить этот ужасный случай.

— Ну снова здорово! — взревел Мичура. — Я уже всем рассказал, что на самом деле случилось с послами. Или…

— Пусть Волх скажет! — раздались крики.

— Пусть скажет, — важно пробасил один из дружинников. — Зачем он вернулся? Хочет он княжеской власти или нет.

— Ну, давай, Волх Словенич! — подтолкнул Волха Клянча. Тот оглядел обращенные к нему лица… и весь запал, с которым он шел сюда дружину, улетучился.

Противно… За что бороться? Чего вообще все от него хотят? Все решено, переубедить никого невозможно, а с его потрепанной дружиной рассчитывать на победу просто смешно. Эта скользкая тварь, Хавр, любое его слово перевернет с ног на голову, старцы сделают, как он им велит, а Волховец будет смотреть овечьим виноватым взглядом, но тоже безропотно подчинится. И словенская дружина погудит-погудит, да и смирится. И что? Устроить резню? Рисковать побратимами ради сомнительной чести занять словенский престол? Уходить надо, пока целы…

Но взгляд Хавра, насмешливый и презрительный, мучил, как заноза. Да, Словенском Волх не дорожил. Это был не его город. Пусть Волховец играет в князя, если ему охота. Но Хавру уступить Словенск он не мог.

Волх вышел на середину и холодно оглядел замолкших дружинников.

— Я не собираюсь драться за словенский престол с собственным братом, — отчетливо сказал он. — Я и мои люди присягнем на верность Волховцу.

Тут зашумели обе дружины — молодая и старая.

— Но при одном условии, — Волх повысил голос. — Русские наемники и в первую очередь Хавр уйдут из Словенска.

Поднялся гвалт, как будто Волх предложил нечто из ряда вон выходящее.

— Ну да, русы уйдут — а кто будет город защищать? — выкрикнул кто-то из дружины Словена.

— А вы на что? — огрызнулся Волх.

— Да не уйдут они, — тихо сказал Мичура, махнув рукой. — Они здесь прикормились, чувствуют себя хозяевами. По-хорошему не уйдут.

— Стыдно, парень, — сказал кто-то из старых дружинников. — Хавр был ближайшим другом твоего отца.

И тут хищно усмехнулся Хавр.

— Отца? — очень удивленно произнес он. — Но все слышали, как Словен отрекся от Волха. И все слышали, сколько раз Волх повторял: Словен мне не отец. Может, быть это только слова. А может, и нет. Разве вы не помните, сколько слухов ходило вокруг его рождения?

— Правда, правда, — согласно закивала дружина Словена. — Княгиня Шелонь — она ведь не простая баба! Про нее ой чего говорили!

У Волха от гнева потемнело в глазах. Выхватить меч, рубить этих дураков — как дети рубят деревянным мечом подзаборную крапиву…

И тут же чья-то рука крепко сжала его плечо. Рядом бесшумно встал Бельд.

— Ты только не кипятись, князь, — шепнул он ему на ухо, а вслух миролюбиво сказал: — Хорошо. Не будем спорить, кто Волху отец и кому он сын. Но вот тебе, Волобуй, Шукша — сын? — неожиданно спросил сакс, обратившись к одному из дружинников.

— Сын, — опешил Волобуй.

— Твой сын погиб, защищая Новгород от русских наемников, — жестко объявил сакс. — А твой сын, Малюта, жив, — повернулся он к другому дружиннику. — Что же ты не спросишь его про чудовищ, про черных быков, которые помогали русам? И почему ты не веришь своему товарищу Мичуре? Нет, ты веришь Хавру, а ведь это его русы привели с собой оборотней.

Пока Бельд говорил, Волх внимательно наблюдал за русом. Он надеялся заметить хоть какую-то примету слабости — гнев, смятение… Но глаза Хавра оставались пустыми, как у мертвого. Все эти страшные обвинения летели мимо.

— Мы обвиняем этого человека, — продолжал Бельд, — в гибели целого города. Он знал, что его Безымянные — оборотни, и натравил их на нас. Это они погубили многих ваших сыновей. Спросите у тех, кто остался в живых, каковы были эти страшные твари!

Бельд знал, о чем говорил. В глазах словен появился ужас. Безымянных помнили и боялись все. Но рус лишь усмехнулся.

— Безымянные были святыми людьми, они говорили с богами и ходили тропами богов. Не нам их судить! Вот только где они? Если это были такие страшные колдуны, то почему я вижу перед собой не их, а эту потрепанную толпу мальчишек? Кто мог победить оборотней? Только другой, более сильный колдун…

— Это куда это ты клонишь? — подбоченился Клянча. — Да, Волх Словенич умеет говорить с птицами и со зверями. Да, он позвал на помощь стихии и спас нас. Это доброе колдовство!

— Лучше бы ты помолчал, — с досадой толкнул его Бельд.

И действительно. Словене тревожно шептались и косились на Волха. Ведь Безымянных уже не было, а новгородский князь стоял перед ними. Так значит все слухи о нем — правда? Волх — колдун? И кто его тогда разберет, злой он или добрый… Про колдовство хорошо слушать сказки, а не сталкиваться с ним в жизни.

Прислушиваясь к «гласу народа», Хавр удовлетворенно кивнул. Все получилось, как он ожидал. Оставалось только подлить масла в огонь:

— Послушайте, — начал он вкрадчиво. — Разве я зарюсь на то, что принадлежало моему другу Словену? Которого я оплакиваю безмерно? Мне лично ничего не надо. Я лишь хочу, чтобы воля Словена была соблюдена. А вы этого хотите?

Хавр сделал паузу, дождавшись утвердительных восклицаний, и продолжал:

— Вот перед вами стоит вздорный мальчишка и сыплет обвинениями. Но по какому праву он вообще открыл рот на совете старейшин? Кто он, по-вашему, такой?

— Волх Словенич, наш княжич, — неуверенно ответил кто-то.

— Но я не вижу здесь княжича Волха! — торжествующе воскликнул Хавр. — Я вижу колдуна, колдовским образом на свет появившегося, оборотня и злоумышленника. Разве родной сын Словена позарился бы на жену своего отца? Разве он довел бы своего отца до смерти? Так кому из нас оставаться в Словенске? Решайте, старцы.

Обращение к старцам прозвучало нетерпеливо и угрожающе. Те торопливо склонились друг к другу белыми головами, зашелестели, зашушукались. Иногда кто-нибудь из них опасливо взглядывал то на Хавра, то на Волха. Старая дружина в почтительном молчании ожидала их решения.

У Волха внутри все кипело от возмущения. Ведь не эти трухлявые пни и не Словенова дружина, заплывшая жиром, решает сейчас его судьбу. Как вышло так, что один человек, чужак, стал хозяином в городе?

Наконец один из стариков поднялся, тяжело опираясь на суковатую клюку. Пожевал челюстями, словно разминая их.

— Совет старейшин решил, — продребезжал он, — что согласно воле Словена престол унаследует его сын Волховец. Этот юноша еще молод, но со временем станет великим князем, как и его отец. Конечно, Волховцу понадобиться помощь, и он всегда найдет ее у нас, стариков, и у мудрого Хавра, самого близкого, самого верного друга умершего Словена. Что касается старшего сына Шелони, — старик с вызовом глянул на Волха из-под косматых седых бровей, — то пусть он со своими людьми уходит из Словенска на все четыре стороны. Таково наше решение.

— Так что, я князь? — ломким мальчишеским голосом воскликнул вдруг Волховец. И русы, и словене облегченно засмеялись.

— Князь, князь!

— А если я князь, то все должны меня слушаться? — мальчик требовательно посмотрел на Хавра.

— Ну конечно, — сказал Хавр, почтительно наклоняя голову.

— Тогда я хочу, чтобы брат мой Волх остался в городе! — очень волнуясь, выкрикнул Волховец. — И вся его дружина. И… чтобы никто им не причинил никакого вреда.

— Надо же, — удивился Клянча. — А братишка твой не такой уж безмозглый.

— Как же, нашелся добренький, — огрызнулся Волх. — Если я уйду, перед кем он из себя князя корчить будет?

Тем более что Хавр все равно найдет предлог нарушить княжью волю, — подумал он про себя.

— Наш князь молод, но мудр и милосерден, — сказал вдруг Хавр. — Негоже нарушать его первый указ. А вы что думаете, старейшины?

Старики заметно смутились. Они то и дело поглядывали на Хавра, как будто не могли понять, чего же на самом деле хочет рус. Потом очень путано выразились, что против княжьей воли они идти не хотят и как сказал Волховец, так пусть и будет.

— Очень хорошо, — кивнул Хавр. — Твой брат пришел сюда без оружия, рассчитывая на твою милость — так пусть он ее получит. Пусть ест твою еду и пьет твой мед — княжьи закрома от этого не оскуднеют. Но пусть он не смеет больше зваться князем, а его приспешники — дружиной. Они никогда больше не должны брать в руки оружия. Они не должны собираться вместе более чем по трое. Если посмеют ослушаться — окажутся вне закона, и мы перебьем их как собак.

— Да-да, — радостно закивал Волховец. В слова Хавра он не очень вслушивался. Главное — получилось! Его послушали!

Но дружина Волха возмущенно загудела.

— Это кем же мы здесь будем? Приживалами? Пленниками? Хавровыми холопами? А может, будем новому князю сапоги тачать? А завтра что, на нас рабские ошейники оденут? К лешему такую милость! Волх Словенич, пошли отсюда подобру-поздорову!

Волх молчал. Бельд покосился на его застывшее лицо и зашикал на дружинников.

— Тихо! Дайте князю подумать.

Но Волх не думал, он просто пытался смириться с происходящим. Решение было принято еще в лесу. Не могут полсотни человек создать новый мир. Словен в свое время уходил на новое место с целым народом. Где народ — там и город, там и родина. А его дружине достанется участь бродяг наемников без кола без двора — вроде как Хавровым русам. Сейчас они возмущены — но не пройдет и месяца, как они будут проклинать свою злосчастную свободу и его, обрекшего их на неприкаянность. Пройдет осень, наступит зима, лес из гостеприимного хозяина станет убийцей… И потом… Хавр не вечен, а русов в городе всего вдвое больше, чем его ребят.

— Мы остаемся, — громко сказал Волх и едва заметно поклонился в сторону младшего брата.

Никто из дружинников больше не произнес ни звука. Все они повторили жест своего князя и вслед за ним вышли из хором. Понуро, по одному они расходились в разные стороны — искать себе место в этом городе, ставшем чужим. Наконец у крыльца с Волхом остались только Клянча и Бельд.

— Дожили… — одними губами проворчал Клянча.

Волх, конечно, услышал. Он резко обернулся с перекошенным лицом, так что Клянча отшатнулся.

— Ну что, опять я во всем виноват? Может, опять судить меня будем? Я вам больше не князь. Не нравится мое решение — валяйте, делайте, что хотите. Идите прочь или оставайтесь, мне дела нет…

— Не бесись, — оборвал его Бельд. — Пусть мы больше не дружина… пока… но мы по-прежнему братья, этого никто не отменял. А ты ни в чем не виноват, кроме того что срываешься на нас.

Волха несло:

— Был бы я по-прежнему князем, ты бы так со мной не разговаривал!

— Ну тебя к лешему! — не выдержал Клянча. — Князь, не князь… У меня есть вопрос поважнее: княжью медовуху от нас не попрятали? Я бы выпил немедленно после таких-то дел…

— Мой младший братец известный добряк, — усмехнулся Волх. — Уверен, он не пожалеет для меня бочонка-другого. Пошли, парни. Клянча прав: самое время выпить. Может, хотя бы во хмелю мир станет с головы на ноги…

Вечером того же дня Паруша сидела у окна и слушала, как стучит по лужам дождь. У ее ног возилась с соломенной куклой Туйя. Паруша покачала головой. Вроде не младенец уже, а ведет себя как неразумный зверек. Всех боится, голову в плечи прячет, на руки не идет, вздрагивает от каждого звука. Потом недоумение сменялось жалостью: что с нее взять? Сирота. Мать так страшно погибла прямо у нее на глазах, а отец знать ее не хочет. Кто она теперь? Будто и не княжеского рода…

Паруша тяжело вздохнула и погладила черную головенку Туйи. Та вздрогнула и отползла со своей куклой подальше.

Вздыхала Паруша и о своей судьбе. Надо же, как все повернулось…

Паруша, как и многие нынешние обитатели Словенска, родилась еще в походе. Когда словене наконец осели на реке Мутной, ей было уже четырнадцать лет. Но к хорошему привыкаешь быстро. И Паруше скоро показалась привычной размеренная жизнь за безопасными городскими стенами, замужем за княжеским дружинником Бушуем.

Вопреки имени, Бушуй был мужик тихий. Жену он любил нежно и кротко, на других женщин не смотрел. И даже когда стало ясно, что Паруша вряд ли родит ему детей, другой жены Бушуй не завел.

Попав к Тумантаю в плен, Паруша едва не сошла с ума. Раз — и вся привычная жизнь разлетелась вдребезги. Но за себя она не слишком волновалась. Она — женщина, а значит, живуча как кошка и ко всему привыкнет. А вот мужчины — существа более хрупкие, это Паруша знала по своему Бушую. Как он без нее? Не наделает ли глупостей?

Втайне Паруша была уверена, что не пройдет и трех дней, как обезумевший Бушуй заявится в Тумантаево городище требовать назад свою ненаглядную жену. Она молилась всем богам подряд, чтобы этого не произошло. Однако когда этого не произошло, Паруша почувствовала разочарование. Может, не так уж смертельна для Бушуя разлука с ней?

Потом явился молодой Волх со своей дружиной. Он завоевал город, но возвращать пленниц в Словенск никто не собирался. Женщины с этим быстро смирились. Некоторые обзавелись новыми, молодыми мужьями и жили счастливо. Но Паруша красавицей не была, тем более, многие помнили, что она бесплодна, и брать ее в жены никто не спешил. Так что она прожила эти пять лет так, что не стыдно было теперь вернуться к истосковавшемуся Бушую.

Даже Мичура не в счет. Да, она его выходила, а потом он защищал ее, как свою жену. Да, была пара взглядов и несколько случайных прикосновений. Но мало ли что бывает, когда люди вместе смотрят неминуемой смерти в глаза?

Под дороге в Словенск Мичура ни разу с ней не заговорил. Она сама набралась смелости попрощаться и поблагодарить, когда дружина Волха вошла в город. Мичура пробурчал что-то в ответ. Паруша вздохнула… и отправилась разыскивать своего Бушуя.

И что же? Пять лет — все-таки очень долгий срок. У Бушуя была новая жена, плодовитая, как белка, — и трое ребятишек-погодков. Правда, и он и она приняли Парушу как родную, потчевали разносолами и уговаривали остаться. Но Паруша вдруг поняла, что привыкла к свободной жизни. Ей совершенно не хотелось нянчить чужих детей. Мелькнула даже безумная мысль: подойти к Мичуре и сказать, мол, если ты, добрый молодец, ко мне и впрямь неровно дышишь, то я вся твоя. Но от этой мысли Паруша покраснела до ушей. Нет, неспособна она на такое бесстыдство.

И вот она сдалась на милость родне, которая не бросила, пожалела, обогрела и уступила ей старую избенку. Где она теперь и жила вместе с Туйей, которую у нее никто не удосужился забрать.

И только Паруша подумала об этом, как на пороге избы раздались тихие шаги. Сгибаясь, чтобы не удариться о притолоку к ней вошла Шелонь. Она сбросила мокрый плащ, и от ее светлой одежды, от золотистых волос в полумраке избы сразу стало светло.

Паруша вскочила, всплеснула руками, ахнула:

— Княгиня!

Шелонь устало кивнула. Издалека ее лицо по-прежнему казалось молодым, и только вблизи становились заметны морщины, трещинками перетянувшие сухую кожу.

— Это она? — спросила Шелонь, кивая на Туйю. Девочка замерла в своем уголке, напряженно глядя на гостью. — Какая дикая… Как ее зовут?

— Туйя.

— И имя нечеловечье. Она точно дочь Волха? Не Тумантая? Сколько ей лет?

Паруша пожала плечами.

— Пяти еще нет. Волх при всех ее мать объявил своей женой. И от ребенка не отрекался.

Шелонь задумчиво смотрела на девочку. Откинув назад две растрепанные черные косички, она снова увлеклась игрой и, казалось, не обращала на взрослых внимания. Но по редким, не по-детски пронзительным взглядам Шелонь видела: этот ребенок никому не верит и никого к себе не подпустит.

Выспросив у Сайми про девочку, Шелонь разыскала ее с определенной целью: забрать к себе в терем. Все-таки внучка. Но ребенок почему-то не вызвал у нее ничего, кроме неприязни. Шелонь боролась с собой, но понимала, что полюбить эту дикарку не сможет. Она слишком отличалась от ясноглазых словенских детей. А все потому, что детей надо зачинать в любви, а не со зла… Шелони казалось, она видит маленький, черный сгусток всего темного, злобного, мстительного, что таилось в душе ее старшего сына… Не стоит им жить слишком близко друг от друга.

— Ты сможешь оставить ее у себя? — спросила Шелонь. — Не беспокойся, вы с ней не будете голодать. Я просто хочу, чтобы ты ее растила, как родную дочь. У тебя получится?

Паруша смутилась. Честно говоря, она не думала об этом. Но ведь она уже и ждать перестала, что кто-то явится за маленькой княжной. А девочка к ней вроде попривыкла. По крайней мере, не шарахается. Вдвоем веселее.

— Получится, княгиня.

— Вот и хорошо, — Шелонь улыбнулась сухими губами. — А я тебе за это пришлю хорошую шубу.

Выйдя из Парушиной избы, Шелонь опасливо огляделась. Она плохо знала город, хоть и прожила в нем со дня основания. Но долгие годы ее постоянным обиталищем была женская половина княжьих хором, а единственным маршрутом — дорога к святилищу. Шелонь совершенно не тяготило это добровольное заключение. Это сейчас она чувствовала, что со смертью Словена рухнула стена, обнажая ее всем ветрам.

Мимо шли люди — нахохленные от холода и дождя. Все спешили укрыться под крышей, и никто не обращал на Шелонь внимания. И она тоже пошла по улице, подобрав подол. Напрасно: ноги тут же по щиколотку утонули в холодной луже.

У крыльца Шелонь в недоумении остановилась. На улицу доносились крики и пение, в окнах мелькал какой-то свет. Княгиня быстро поднялась наверх и крадучись подошла к покоям старшего сына.

Волх и Клянча, поддерживая друг друга, стояли у окна. Размахивая факелом, они горланили какую-то песню, постоянно сбиваясь, забывая слова и хохоча дурным смехом. Врем от времени Волх прекращал смеяться и обводил покои тяжелым взглядом. Его рубаха и штаны были перепачканы. А в углу, среди пустых и полупустых чаш, сидел рыжий сакс. Он закрыл лицо руками — то ли спал, то ли томился от стыда.

Месяц спустя в одной из бедных изб Словенска тихо провожали вечер. Мать — вдова кузнеца, нестарая еще женщина с обветренным красным лицом — убирала со стола остатки простого ужина. Дочь — красивая девушка с толстой косой, перекинутой на высокую грудь, — пряла льняную кудель. Трещала лучина. Осеннее солнце за окном еще катилось за реку, но в низкой избе было темно. Печь не топили, и окна под самым потолком наглухо заволокли досками.

Вдруг глухо стукнула рассохшаяся дверь. Мать и дочь вздрогнули и с ужасом уставились на вломившихся в избу пьяных русов.

С грохотом опрокинулся ушат, стоявший у двери, вода хлынула на пол.

— Понаставили тут! — выругался один из незваных гостей. Другой плотоядно уставился на хозяек, испуганно прижавшихся друг к другу.

— Ого! Это мы удачно зашли, а, Тови?

Тови не говоря ни слова схватил девушку за руку, вырывая ее из материнских объятий. От неожиданности девушка даже не сопротивлялась. Зато мать заголосила на весь город, перегородив наемникам дорогу:

— Ясынь, девочка моя! Куда вы ее тащите, уроды окаянные?

Один из русов оттолкнул ее к стене.

— Заткнись, глупая баба. Честь твоей дочке выпала, будет жить со славным воином Маром. А ну, пошла прочь!

Тут опомнилась дочка. Со всей молодой силой она забилась в руках у Мара.

— Ты… ты чего… — возмущенно забормотал тот. Тови раздраженно прикрикнул:

— Что ты с ней цацкаешься, дурак?

Опытной хваткой он накрутил на руку толстую косу. Девушка закричала, мать, причитая, цеплялась за Мара. Вслед за русами, уводящими дочку, она выбежала на улицу и схватилась за голову.

Переполох стоял такой, словно на город напали враги. Захлебывались лаем псы, разносились женские вопли и мужская ругань. Умыкнув из домов с десяток девушек, русы гнали их по улице, как скотину. Следом за ними бежали, ломая руки матери. Ковылял чей-то дед, грозя наемникам суковатой палкой. Русы отвечали пьяным хохотом, им очень нравилась эта забава.

Кое-кто из словенских дружинников наблюдал за происходящим. Но заступиться за девушек они не рискнули. Их дочерей не трогали, а связываться с русами никто не хотел.

Шум докатился даже до княжьего терема. Сайми выбежала на улицу и столкнулась с мрачным Бельдом.

— Русы озорничают, — пояснил он.

— Так что же вы… — задохнулась Сайми от возмущения. Бельд, нахмурившись, опустил глаза. Сайми обожгла его взглядом и бросилась обратно в терем, взметнув черной косой.

Бабьи крики разбудили Шелонь. Пробежав босиком по холодному полу, она припала к слюдяному окошку, но разглядеть ничего не смогла. Набросив плащ, княгиня вышла на крыльцо.

У княжьего терема собралась кучка женщин-простолюдинок в серой холщовой одежде. Увидев Шелонь, женщины замолчали, а одна, с красным обветренным лицом, сурово сказала:

— Буди сына, княгиня. Разговор есть.

— А… Что случилось? — испуганно спросила Шелонь.

— Ты даже не знаешь? — с вызовом подбоченилась краснолицая. — Русы дочерей наших наложницами сделать хотят. Князь молчит. Ты молчишь. У кого нам искать защиты? При князе Словене такого не случилось бы!

Остальные бабы тут же загалдели, поддерживая подругу.

— Подождите, подождите, — слабо защищалась Шелонь. — Пусть кто-нибудь один объяснит…

По одной горожанки говорить не могли. Из их базарного гомона Шелонь с трудом поняла, что воевода русов решил сделать своим приближенным подарок. Выбрать словенских девушек кому какая понравиться. И те — рады стараться — прошлись по избам и бедных девчонок за косы поволокли к себе в дома.

— Небось в дружине ни на чьих дочек не позарились!

— А наши дочери тоже не холопки! — надрывались женщины.

Оказывается, чтобы избежать стычек, русы выбирали девушек из самых простых семей, да еще тех, у кого матери вдовы. То есть самых беззащитных.

Шелонь даже передернуло от негодования. Конечно, все это делалось с ведома и благословения Хавра. Он совсем потерял стыд и чувство меры. Бабы правы, при Словене никогда такого бы не случилось. Но что мог сделать Волховец?!

Однако ее младший сын теперь был князь, и женщины имели право к нему обратиться.

— Хорошо, хорошо, я его позову, — торопливо пообещала Шелонь и отправилась в покои Волховца.

Юный князь спал. Он улыбался во сне, приоткрывая яркий и влажный, как у младенца, рот. У другой матери это зрелище вызвало бы умиление, подумала Шелонь, и старое чувство вины шевельнулось в ней ноющей болью. Шелонь нехотя признавала, что любит младшего сына меньше, чем старшего. Так бывает, если первый рожден в любви, а второй — нет. Но дело не только в этом. С рождением Волха была связана некая волнующая тайна. А Волховец — обычный мальчик… Который совершенно неожиданно стал князем. И это очень не нравилось Шелони.

Она вообще бы предпочла, чтобы обоих ее сыновей миновала княжья доля, которая никому не приносит ни счастья, ни покоя. Однако с мыслью, что ее любимчику Волху придется принять княжение после отца, Шелонь свыклась — первенец, куда деваться. Но Волховец совсем еще ребенок! А хуже всего — влияние на него Хавра. Шелонь не сомневалась, что Хавр враг Волху и лично ей. При каждой встрече с жрецом Перуна она чувствовала клокотавшую в нем ненависть. Но о причинах ее могла только догадываться, и от догадок этих ее бросало в дрожь…

— Волхове-ец! Просыпайся, Волховечек! — тихонько позвала сына Шелонь. Подойдя ближе к постели, она задела ногой какой-то предмет на полу. Деревянная лошадка с соломенным хвостом. Игрушка… Тоже мне князь, подумала Шелонь со смешанным чувством раздражения и нежности.

— М-м-м, — потянулся Волховец, не открывая глаз.

Шелонь присела на кровать, жалостливо вздохнула и потрясла сына за плечо. Когда тот наконец уставился на нее непонимающим и недовольным взглядом, она объяснила, с какими жалобами явились к князю женщины.

— Тебе надо к ним выйти.

— Не надо, — испуганно замотал головой Волховец, натягивая одеяло до подбородка. — Знаешь, мама, я, кажется, простыл. Знобит очень. Скажи этим… женщинам, что я потом… попозже…

Шелонь пощупала сыну лоб. Выдумал он все про простуду. Действительно, дите малое. Только что с головой под одеяло не залез.

— Так нельзя, Волховец. Ты теперь князь, ты должен…

— Что я должен?! — чуть не плача закричал Волховец, спрыгивая с постели. — Может быть, я должен пойти к Хавру и сказать, что его люди шалят в моем городе?!

— Например, — кивнула Шелонь.

— Вот, мама, ты пойди и скажи, — заявил Волховец капризным голосом. — А еще лучше пошли Волха. Он смелый, за это все его любят больше, чем меня. А я с Хавром связываться не буду. Понимаешь, он сразу скажет мне, что я ничего не понимаю в государственных нуждах. А я действительно не понимаю. Вообще ничего не понимаю, и я ни в чем не виноват. И не надо на меня так смотреть! Не пойду. Это мое последнее княжеское слово.

Шелони ничего не оставалось, как выйти вон. В сенях она едва не столкнулась с толстой растрепанной бабой, вытаскивавшей какие-то пыльные шмотки из огромного сундука. Наверно, это одна из пятнадцати Словеновых служанок или наложниц, леший их разберет. Шелонь не знала этих женщин в лицо, она вообще не замечала — не хотела замечать такого оскорбительного для себя соседства. Вот и сейчас баба что-то недовольно пробормотала, но Шелонь и бровью не повела. Тем более что к ней выбежала Сайми.

— Вот сволочи! — закричала она, сжимая кулаки. — Княгиня, голубушка, да что же это творится?! И я уверена, что Хавр…

— Не кричи, — оборвала ее Шелонь. Она покосилась на толстуху. Та как ни в чем не бывало продолжала рыться в сундуке, но… кажется, она прислушивается?

Взяв Сайми за руку, Шелонь отвела ее к себе в светлицу и усадила рядом. Вопросительно посмотрела в глаза.

— Так вот, я уверена, — жарко зашептала Сайми, — что Хавр это делает нарочно. Он хочет разозлить Волха. Чтобы тот сотворил что-нибудь, нарушил уговор! И тогда его убьют — как бы по закону, как преступника. Хавр за этим ему и разрешил остаться в городе! Княгиня, поговори с ним! Чтобы он ни в коем случае не вмешивался!

— А сама что же не поговоришь? — улыбнулась Шелонь.

— Я? — вспыхнула Сайми. — Да он и слушать меня не станет! Он вообще велел мне держаться подальше. А в последнее время к нему и подходить страшно. Он много пьет, княгиня, — шепотом сообщила Сайми. В ее голосе звучали тоска и боль, созвучные чувствам самой Шелони. Она ласково погладила девушку по щеке и пошла к старшему сыну.

Волх не спал. Он бродил по своей спальне взад-вперед, как запертый в клетку зверь. Был он бледен, хмур, от него резко пахло медовухой. Сбивчивые объяснения матери он выслушал, недоуменно подняв брови.

— Ты напрасно переполошилась, мама, — холодно сказал Волх. — До этих простолюдинок мне нет никакого дела. Пусть русы хоть всех девиц в Словенске пере…, - бросив грубое слово, он с вызовом глянул на мать. От этого тяжелого, пустого, совершенно чужого взгляда у нее заледенело сердце. Только теперь ей окончательно стало ясно, что мальчика, сидевшего у ее колен и слушавшего сказки про Вырей, больше нет. Его подменил злой дух, который сожрал, иссушил его душу… Горечь переполнила грудь, и слезы сами потекли из глаз.

Ничего не говоря, Шелонь вышла в сени. Почти бегом она добралась до своей светлицы и там уже разрыдалась в голос, не обращая внимания на замершую в ожидании Сайми. Собственная жизнь казалась ей сейчас бессмысленным недоразумением, пустым сном, о котором не стоит вспоминать. Младший сын недотепа, князь, который боится показать нос перед собственным народом. Старший… Старший, самый любимый, все равно что умер. На беду, на погибель он возвратился в Словенск!

Сайми сначала смущенно сидела в сторонке. Потом, преисполнившись острой жалости к материнскому горю, обняла Шелонь и стала ласково гладить ее по волосам. Слезы обеих женщин смешались.

Волх после разговора с матерью тоже долго не мог успокоиться. Он злился на нее за то, что она смотрела на него таким жалостливым взглядом — как на больного или юродивого. Да, он пьет, и будет пить, и так и останется несчастным неудачником. Да, так бывает: не только из грязи в князи, но и обратно. И здесь уже ничего нельзя изменить.

Теперь, когда он смирился со своей злой судьбой, у него появилось время потравить свою душу мыслями об Ильмери.

Боль от потери все еще была такой запредельной, что он ее даже не чувствовал. Как будто все это случилось не с ним. Как будто Ильмерь приснилась ему — как и теперь снится наяву. Когда не листва шумит на ветру, а рассыпаются темные кудри. И не ласточки чертят небо острыми крыльями, а взлетают строгие брови над зелеными глазами. И не туман тает над рекой, а ее неуловимая улыбка. Ильмерь умерла — и теперь она была повсюду, касалась ладоней соцветиями лебеды, плакала дождями, смеялась солнцем. Она стала божеством, в недоступности которого Волх находил странное удовлетворение.

Особенно его удивило, что на обереге-коловрате не откололся новый край. Ведь со смертью Ильмери умерла и какая-то часть его самого. Или это не так? — иногда думал он с ужасом. Или смерть безумно любимой женщины — это не одно из главнейших событий в его жизни?

У Шелони наверняка нашлось бы этому объяснение. Но Волх не мог говорить с матерью об Ильмери. Знал, что и она не может. У нее свое горе… Вот и горевала бы, вместо того чтобы являться к нему с таким постным лицом!

В досаде и раздражении Волх шарахнул кулаком по стене. На костяшках пальцев выступила кровь. Волх долго смотрел на нее, потом слизал языком. Потом, словно муха какая его укусила, выбежал вон из спальни. Глоток воздуха — иначе он сойдет с ума!

Однако, собираясь уже выйти на крыльцо, Волх остановился. Снаружи доносились женские причитания. Встречаться с несчастными матерями Волху совершенно не хотелось.

— К лешему все! — выругался он шепотом. — В собственном доме, как в западне.

— Кто здесь? — гнусаво окликнули его из-за дверей. — Княжич, это ты? Чего ж не заходишь?

Волх только сейчас понял, что стоит у дверей библиотеки Словена. И голос Спиридона узнал. Этот голос раздражал его так же, как в детстве. И мерзкий запах горелого жира — Спиридон жег сальные свечи — напомнил ему часы, попусту потерянные в этих стенах. Но сейчас Волху нужна была лазейка, и он решительно вошел в библиотеку.

У Спиридона был несчастный и одинокий вид. Он постарел. Его длинный шмыгающий нос растерянно выглядывал из-за какой-то книги — «отцов грек» словно щитом прикрывался ею от неизвестности, которую сулило будущее. Немудрено: его покровитель умер, а от Хавра добра ждать не приходится. Странное дело: Волх думал об этом без злорадства. Ведь в какой-то степени они со Спиридоном были теперь в одной лодке.

— А ко мне тут Хавр пожаловал, — сварливо сообщил Спиридон. — Заявил, чтобы я собирался восвояси. Что я не вашей веры и делать мне здесь нечего. Дескать, молодому князю некогда будет книжки читать, а дармоеды ему не нужны.

Пять лет назад Волх от души бы поддержал бы такое решение. Но сейчас ему было невыносимо думать, что Хавр распоряжается в этом городе всеми и вся.

— Я ему говорю: а кто за библиотекой будет ухаживать? — продолжал ныть Спиридон. — А он мне: да кому нужны эти дохлых ослов шкуры? Это он про пергаменты, невежа… Я ему: они денег стоят, Словен их всюду приобретал, на греческие монеты менял. А он: вот спрошу у торговцев, и если ты врешь, спущу семь шкур. А эти торговцы — даны и свеи — книг в глаза не видели. Так что меня выгонят, а это все в огонь… А ведь отец твой, мудрый человек, такую библиотеку собрал…

Судьба ветхих пергаментов Волха не волновала. Он буркнул:

— Словен мне не отец.

Спиридон покачал головой, помотал жидкой бороденкой.

— Ну… Вот если бы ты поменьше об этом кричал на каждом углу, глядишь, ты сейчас был бы князем, а не Волховец.

В этом была доля правды, что только разозлило Волха.

— Что-то я на совете не слышал твоего голоса в мою поддержку! — заявил он. Потом добавил, справедливости ради: — И правильно делал, что молчал. Словенова дружина на мирных харчах отожралась так, что меча в руках не удержит. Их впятеро больше, чем русов, а они трясутся и Хавру в рот смотрят. Тьфу!

Волх выговаривался перед греком, как перед неодушевленным предметом. Но тот внимательно слушал, а потом сказал:

— Но город — это не только князева дружина. Надо бы горожан спросить, они-то кого хотят в князья.

— Кого спросить? — фыркнул Волх. — Холопов? Смердов? Или вот баб этих, которые сейчас на улице орут? Да и о чем говорить, все уж решено.

— Что решено, всегда можно перерешить, — грек блеснул умными глазами. — Необязательно начинать с холопов. Есть свободные горожане — сапожники, ткачи, скорняки. А бабий ор бывает оружием посильнее мечей. Вот бы у них спросить, хотят ли они, чтобы в городе заправляли русы.

Волх недоуменно нахмурился. О чем говорит этот грек? Чего стоит голос ремесленников — тех, кто не держал в руке меча? И вообще, зачем сыпать соль на рану? Волх собирался уже уходить, но тут Спиридон быстро вытащил с полки один из пергаментов и развернул его на столе.

— Что это? — опасливо спросил Волх. Бегущие по странице греческие буквы напоминали о мучительных уроках чтения.

— Это Плутарх из Херонеи. Описывает Периклов век. Был такой человек — Перикл, он жил сотни лет назад в Элладе, в великом городе Афины.

— Он был греком? Как ты?

— Ну… вроде того, — вздохнул Спиридон. — Той Греции больше нет.

— Как римлян? — Волх вдруг вспомнил, как спорил с Бельдом насчет римлян и завелся, словно в тот раз. — Да что все так носятся с этими римлянами и греками? Римляне то, греки сё… Они жили леший знает когда, наверно, еще мой прадед не родился. А теперь на их землях живут другие люди, которые оказались сильнее. Так чего теперь о них вздыхать?

Грек сердито поджал губы. Волх ужасно его раздражал. То ли дело послушный мальчик Волховец. Но вот беда: Волховец не мог помешать Хавру выгнать его из города. А при мысли о возвращении в Эфес Спиридона кидало в дрожь. Прошло уже много лет, но как знать, вдруг у капитана длинная память? Спиридон был труслив, но умен. Он понимал: только Волх мог защитить его от Хавра. И грек честно задумался над ответом.

— Не в том дело, кто оказался сильнее. Просто каждому народу, как и каждому человеку, отпущен определенный век. Нет бессмертия на земле. Народ проходит через юность и зрелость, к старости он накапливает мудрость, а потом снова впадает в детство и начинает творить глупости. Тогда-то и приходит ему пора умирать.

— И человек так же, — согласился Волх. — Но кто помнит, какую там мудрость нажили старики много лет тому назад? У каждого поколения своя мудрость.

— Это ты о себе? — хмыкнул Спиридон. — Как же, нашелся мудрец! Если бы было, как ты говоришь, люди до сих пор жили бы в норах, и каждый заново учился бы разводить огонь. Человеческий век слишком короток, чтобы узнать все. Но мудрость наших отцов и дедов живет в нас и позволяет нам идти вперед.

Спиридон горделиво приосанился. Он выразился так красноречиво и так глубоко, что в пору хвататься за перо и записывать собственные изречения. Жаль только, этот невежда не сможет их оценить…

— Вот, почитай, не побрезгуй, — сварливо сказал он, подвигая к Волху пергамент. Тот сердито уставился на него вмиг посветлевшими глазами.

— Ты что, издеваешься? Да я этот лист до утра читать буду!

— А куда тебе торопиться? — пожал плечами Спиридон.

Волх промолчал. Возразить было нечего. Ему некуда идти, нечем заняться и никого не хочется видеть. Читать он, конечно, не собирался, но в библиотеке ему почему-то было уютно. Может, и в самом деле от полок с пергаментами исходит какая-то сила?

— Тогда уходи, — велел он Спиридону. Грек послушно показал ему, где брать свечи, и шаркающей походкой вышел вон.

Волх остался один. Свет падал в основном на стол, а по углам вился полумрак. Несколько раз Волх тупо посматривал на пергамент, и буквы сразу же коварно разбегались. Но стоило ему ненадолго сфокусировать взгляд, как стало ясно, что он не разучился читать по-гречески. Все-таки Спиридон старательно вколачивал в него науку…

Забавно… Медленно, водя пальцами по строчкам, шевеля губами — его, к счастью, никто не подгонял, — Волх начал разбирать слова. Их смысл терялся сразу же после прочтения — слишком много усилий Волх вкладывал, чтобы разобрать буквы. Но через какое-то время произошло чудо. Прочитанный Волхом кусок оказался не набором отдельных слов. Он зазвучал в голове связной речью.

«По большей части он вел за собой народ убеждением и наставлением, так что народ сам хотел того же…» Так вот что значит — читать?!

Захваченный внезапным вдохновением, Волх жадно вгрызся в текст. Имена, названия, половина слов забыта… Невидимый собеседник Волха безусловно владел греческим лучше. И все-таки Волх понимал… Перикл правил городом Афинами, но народ при этом считал, что все решения принимает общегородское собрание… Это называлось «демократия» — власть народа. Все уважаемые граждане не только имели право, но даже были обязаны обсуждать государственные вопросы. А Перикл умело направлял народное мнение в нужное ему русло.

Тут Волх вспомнил, как в Новгороде Кулема предложил всем жителям сообща решить судьбу Волха. И как люди меняли свое решение, услышав доводы Бельда. Неужели в словах Спиридона есть смысл? А в этом смысле — надежда? Волх уважительно погладил «умный» пергамент. Впервые после возвращения в Словенск ему пришло в голову, что ситуацию можно как-то изменить.

Ближе к полудню, очень оживленный, Волх спустился к реке. На рассохшейся перевернутой лодке его ждали Клянча, Бельд и Мичура. На Волхово приветствие нахохленный Клянча лишь мотнул головой:

— Утро добрым не бывает. А чего это ты, Волх Словенич, такой веселый?

— Потому что будут еще у нас добрые утра, — весело заявил Волх. — Только надо не медовухой глаза заливать, а головой думать.

И он рассказал друзьям про Перикла и про Спиридоновы мысли.

— Бред какой-то, — фыркнул Клянча. — Твой Спиридон дурак. Он у Словена за пазухой пригрелся, а теперь трясется за свою шкуру. Причем тут какие-то мертвые греки?

— Греки — они же были еще до римлян? — спросил Волх Бельда как знатока. Но тот неопределенно пожал плечами. В греках он не особенно разбирался. Зато идею уловил сразу.

— Свободных мужчин в городе около пяти тысяч. Это гораздо больше, чем в русской и словенской дружинах вместе взятых.

— Людей много, но каждый себе на уме, — покачал головой Мичура.

— И что ты прикажешь с этим сбродом делать? — Клянча вздохнул. — Хотя мы теперь и сами не пойми какой сброд. Эх, Волх Словенич… Помнишь, как мы на этом бережку с Алахарем на мечах рубились?

— Да пошел ты к лешему со своими соплями! — рассердился Волх. — Я тебя позвал о деле поговорить. Или тебе нравится у русов быть приживалой?

— Можно подумать, это я к ним приживалой напросился! — окрысился Клянча.

— Тише, парни, не горячитесь, — нахмурился Мичура. — Никто не хочет быть приживалой. И под русами ходить никто не хочет — спроси любого, хоть пастуха, хоть гончара, хоть дружинного воеводу.

— Так какого лешего все они молчат?! — воскликнул Волх. — Чего боятся? Нашими усилиями русов осталась всего сотня!

Мичура смущенно хмыкнул.

— Видишь ли, Волх Словенич… Я думаю, тебя они боятся больше, чем Хавра. Ты — колдун, они не доверяют тебе. Поэтому поддерживают Волховца.

— Волх, напомни-ка, что там было сказано про Перикла, — попросил вдруг Бельд.

— По большей части он вел за собой народ убеждением и наставлением, так что народ сам хотел того же, — слово в слово повторил Волх. Это была первая самостоятельно прочитанная им фраза, и она запомнилась навсегда.

— Вот! — Бельд торжествующе поднял палец. — Соображаете? Надо людей убедить, что это им, а не князю Волху надо прогнать из города русов. Пусть поймут, что главное зло — вовсе не Волх, а русы. А если весь город потребует, чтобы наемники ушли, то и дружина осмелеет, поддержит…

— Легко сказать… По-хорошему Хавр не уйдет, — покачал головой Мичура.

— Пусть уходит по-плохому, — дернул головой Волх.

— А чем ты их прогонять задумал? Кочергой? — хмыкнул Клянча. — Оружия у нас нет. Хоть бы ты, Мичура, мечом разжился…

— Хватит болтать, парни, — прервал их Бельд. — Смотрите: русы.

Действительно, от городской стены по склону почти бегом спускались двое наемников.

— Эй, вы! — крикнул один. — Вам что было велено — больше трех не собираться. А ну расходитесь, пока мы Хавру не рассказали.

Волх вскочил, закипая яростью. Клянча выкрикнул:

— А причем тут Хавр? Разве в городе княжит Хавр?

— А ну прекратите! — зашипел Бельд. — Не хватало еще, чтобы нас посадили в яму, как преступников. Можете рассказывать, — миролюбиво крикнул он русам. — Мы ничего не нарушили. Нас трое. А Мичура — он не наш, он из старой дружины. Он вообще может делать, что хочет.

Русы переглянулись. Потом один, посообразительнее, проворчал:

— Нечего мне зубы заговаривать. Мичура в старую дружину не вернулся и меча у князя не попросил. Так что он ваш. Красиво поступил, только глупо…

— Тебя забыл спросить, — рявкнул Мичура. Но Бельд бесцеремонно хлопнул его по плечу.

— Тише, тише… Об этом-то мы и не подумали! — заорал он руссам. — Нам и в голову не пришло, что мы поступаем против воли воеводы Хавра.

— Воевода Хавр печется единственно об интересах князя Волховца, — хмуро ответил рус.

— Уходим! Быстро! — подтолкнул друзей Бельд.

Русы проводили их подозрительными взглядами до самых городских ворот.

— Значит так, — вполголоса сказал Бельд. — Рисковать больше не будем. Пусть нас вместе видят как можно реже. Займитесь какими-нибудь делами, по девкам что ли сходите. Особенно тебя, Волх, прошу: держи себя в руках. Помни: все, что Хавр делает или говорит, сам или через своих людей, все это — чтобы тебя разозлить. Не буди лихо. А я тем временем поговорю с людьми, послушаю, что они думают и какие у них настроения.

— Ишь! — усмехнулся Мичура, одобрительно глядя Бельду вслед. Тот шел, слегка сутулясь, широко ставя голенастые, журавлиные ноги. — Толковый у тебя сакс, Волх Словенич. Ну, да и я, старик, на что-нибудь сгожусь. Попробую-ка я и в самом деле князю поклониться. Пусть примет обратно в дружину! Глядишь — одним мечом и разживемся.

Вечером, повинуясь странной тяге, Волх снова явился в библиотеку. Там было пусто, грек уже ушел спать. Волх зажег свечи и неуверенно оглядел полки с рукописями. Сколько их… Листы пергамента, сшитые вместе и сплюснутые тяжелыми деревянными крышками, обтянутыми кожей или дорогой тканью. Свитки из хрупкого, коричневатого материала, до которых страшно было дотронуться. Неужели Словен все это читал? Тут ведь и жизни не хватит.

На миг Волх пожалел об отсутствии Спиридона. Грек бы нашел для него еще что-нибудь про древних правителей. Но идти за Спиридоном было лень. И Волх наугад вытащил за корешок толстую книгу из самой середины. У лежащего поверх нее коричневого свитка тут же раскрошился край, и Волх торопливо стряхнул крошево ладонью на пол.

Грек Спиридон был плохим библиотекарем. Он только делал вид, что много понимает в рукописях. На самом деле он понятия не имел, как сохранить их в суровом и влажном климате северных лесов. Папирусы гибли один за другим, да и пергаментам приходилось трудно. От книги, которую выбрал Волх, пахло плесенью. Золотой шнурок, служивший обвязкой, утратил блеск, кожа на обложке облезла. Но внутри книга еще неплохо сохранилась. По крайней мере, Волх был поражен открывшейся ему роскошью. Так вот что имел в виду Спиридон, когда говорил, что книги — дорогой товар!

Страницы были тонкие, красивого фиолетового цвета, ровно обрезанные по краям. Чернила для записи использовались не обычные, а золотые. Это было очень красиво.

Водя пальцами поверх строчек — к золотым буквам страшно было прикасаться, — Волх разобрал, что ему достались труды очередного грека по имени Каллисфен. Вроде бы это сочинение называется «Эллиника», а записал его некто Николай из Константинополя в подарок знатному вельможе Димитрию.

На первых страницах Волх увяз в словах и буквах. Пойманная случайно ясность снова куда-то улетучилась. Наверно, ему попалась неудачная книга, но расставаться с ней не хотелось. Волх пролистал ее вперед и с детским восторгом наткнулся на картинки.

На одной был изображен голоногий воин в ярко-алом плаще и с причудливым шлемом. Художник не пожалел золотой краски, она отпечаталась даже на соседней странице. Волх прочитал, что это царь Леонид из Спарты, сын Анаксандрида, потомка самого Геракла.

Про Геракла Волх в детстве слышал от Спиридона. Тот был никудышный рассказчик, и все равно фантастические подвиги древнего богатыря произвели на мальчика впечатление. Интересно, чем же прославился его потомок?

Он стал читать дальше. И постепенно история Леонида захватила его так, что он почти позабыл о трудностях чтения. Он угадывал значение слова, едва взглянув на него. В его голове загорались видения древней битвы, где триста встали против многотысячного войска врага. Он словно сам оказался там, в ущелье со странным названием Фермопилы — или у стен горящего Новгорода, где падали и падали замертво его друзья…

Волх читал не как мальчишка — замирая сердцем от зависти к чужой славе. Он был на равных с этими воинами и их царем. Он все это пережил. Он тоже знал, как свистят стрелы над головой и с каким звуком втыкаются в человеческое тело. Из трехсот воинов выжил только один — по имени Аристодем. И Волх понимал его мучительную ярость, когда год спустя он бился с персами, как иступленный, потому что считал себя виноватым перед павшими.

До Леонида жили тысячи царей, — рассказывала книга. — Многие из них давно позабыты. Но не Леонид, который был настоящим царем, то есть самым сильным, самым смелым и самым благородным из всех своих сограждан… Странник, поведай спартанцам, что мы полегли в этом месте, верность храня до конца воле сограждан своих… Эта надпись на надгробном камне, под которым лежат герои, — словно голос мертвых из глубины веков: помните о нас…

Откинувшись к стене, Волх долго не мог прийти в себя. У него дрожали руки. Он не знал, что потрясло его больше — внезапно открывшаяся магия книг или подвиг древнего царя. Он даже сразу не заметил, что уже не один в библиотеке. Напротив него к столу робко присела Сайми.

— Что ты здесь делаешь? — раздраженно спросил Волх. Из яркой путаницы видений и мыслей он медленно возвращался к реальности.

— Ты же знаешь, я здесь живу, — ответила Сайми. Ее смущение показалось Волху неискренним. Конечно, она пользуется тем, что Шелонь оставила ее при себе. Не то прислугой, не то подругой — кто их разберет. Волх подозревал, что обе женщины часто говорят о нем, и это его очень злило.

— Что ты делаешь в библиотеке?

— А я часто сюда захожу, — улыбнулась Сайми. — Здесь как-то… удивительно спокойно. Правда, Спиридон меня гонит. Не дал посмотреть ни одной книжки.

Тут Сайми уставилась на раскрытую перед Волхом книгу с такой завистью, что он сжалился и пододвинул к ней только что обретенное сокровище. Ему и самому хотелось с кем-нибудь поделиться… Конечно, не с Сайми — это смешно, что она поймет? Но пусть хоть поохает над золотыми буквами.

Сайми действительно ахнула, залюбовавшись фиолетовым пергаментом. Она благоговейно, не касаясь, провела над книгой рукой — словно грелась от ее тепла. С не меньшим почтением она оглядела ветхий переплет. Потом скорбно вздохнула:

— Я не умею читать. А ты? Тебя ведь учили?

— Учили, — буркнул Волх.

— А это трудно? — допытывалась Сайми. Потом, чуть покраснев, призналась: — Я просила Спиридона показать мне буквы, но он только руками замахал.

Волху вдруг стало неуютно под взглядом ее светлых глаз — в них затаилось какое-то напряженное ожидание. Почему-то оно вынудило Волха предложить:

— Ну, хочешь, я тебе покажу буквы?

— Правда? — вспыхнула Сайми. Но тут же скисла: — Я и греческого не знаю…

— Я объясню, — махнул Волх рукой. — Ну, смотри.

Сайми замешкалась на миг, потом шустро пересела к нему на лавку.

Для учителя Волх оказался слишком нетерпелив. Он раздражался, если надо было что-то повторить или напомнить. Хотя если честно, Сайми схватывала науку гораздо быстрее, чем в свое время он сам. Наверно, дело было в желании… Однако, устав разбирать по буквам слова, Волх наконец просто прочел и перевел ей историю царя Леонида. Сайми слушала его потупившись, не дыша. Из интереса или из вежливости? Закончив, Волх покосился на девушку.

Сайми молчала, низко опустив голову. При свете свечи ее щеки казались смуглыми, а глаза блестели. Слезинка катилась по курносому носу. Сайми вдруг показалась Волху очень хорошенькой. Он поймал себя на том, что сравнивает ее с Ильмерью. От этой мысли его передернуло, так что Сайми, быстро смахнув слезу, уставилась на него испуганно и удивленно.

Волх промолчал. Он не любил быть несправедливым. Какой бы Сайми ни была надоедливой, она не виновата, что она не Ильмерь…

Сайми первая прервала неловкую паузу.

— Нам в Новгороде повезло больше, чем этому несчастному Леониду, правда? — тихо сказала она.

Волху ужасно хотелось одернуть ее за это нахальное «нам». Но опять, как же справедливость? Разве Сайми не прошла рядом с ним огонь и воду? И разве она не спасала его, и не вела себя не по-женски храбро? И терпит его несносное с ней обращение она не по холопьей натуре, а потому… Потому что любит его.

— Хочешь, еще раз повторим буквы? — великодушно сказал он. Сайми быстро кивнула и склонилась над книгой.

В это время Волховец возвращался домой.

Все дни юный князь проводил с Хавром, а под родительский кров возвращался лишь спать. Волховец начал привыкать к своей новой роли. Быть князем гораздо интереснее, чем повиноваться строгим приказам отца или назойливой опеке матери. И никаких занятий со Спиридоном…

Русские воеводы — молодой Мар и пожилой Хельги — держались с Волховцом очень почтительно, и мальчику это льстило. Но особое восхищение пополам со страхом вызывал у мальчика Хавр. Косматая темная борода, длинные волосы и казавшаяся их продолжением черная шкура на плечах, рука, небрежно гладившая рукоять меча… Хавр напоминал Волховцу грозную статую Перуна.

— Будь осторожен, князь, — сказал рус, когда в конце улицы показался высокий княжий терем.

— Ты опять за свое, — Волховец страдальчески сдвинул брови. — Хавр, перестань меня запугивать. Я здесь дома, мне ничего не грозит.

— Напротив, — возразил Хавр. — Твоя жизнь и твоя власть все время находятся под угрозой, помни об этом. До тех пор, пока твой старший брат…

— Ты с ума сошел! — Волховец до того возмутился, что забыл о своем страхе перед Перуновым жрецом. — Да Волх никогда… Мы же братья… Зачем ему… Ты же знаешь, я не хотел быть князем, но отец так решил, а потом старики… Я ничего у Волха не отнимал, ему не за что меня ненавидеть!

Волховец сбился, чувствуя какую-то неискренность в своих словах.

Хавр горько усмехнулся.

— Видишь, князь? Ты знаешь, что я прав. Будь осторожен, каждый миг будь осторожен! И положись на меня: я сумею тебя защитить.

Рус ласково и почтительно погладил мальчика по плечу.

Волховцу стало стыдно за свою несдержанность. Смущенно откашлявшись, он спросил:

— Скажи, Хавр, а почему отец тогда сказал, что Волх ему не сын? Просто потому что был сердит? Или… у мамы был другой муж?

Этот вопрос давно терзал мальчика. Кроме того, он смутно чувствовал, что Хавру приятно будет на него отвечать.

Рус внимательно посмотрел на мальчика, как бы оценивая, достаточно ли он взрослый, чтобы знать правду.

— Как бы тебе объяснить… Помнишь историю про скотьего бога?

— Про Велеса?

— Про змея, живущего в холодной мгле, — Хавр вложил в голос как можно больше отвращения. — Однажды скотий бог увидел жену Перуна, прекрасную Мокошь. Он возжелал ее и хитростью уволок к себе. С тех пор Перун жаждет встретиться с Велесом на поединке, чтобы молнией пронзить его змеиное сердце. Но Велес хитер и труслив, он избегает встречи с Перуном…

Хавр замолчал. Волховец нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

— И что? Это старая сказка. Причем тут моя мать?

— Я не стану злословить про княгиню, вздохнул Хавр. — Но Велес и вправду очень хитер. Это он, а не Словен, отец Волха.

— Так мой брат — сын бога?! — ахнул Волховец.

Хавр слегка опешил. Совсем не таких выводов он ожидал от мальчика…

— Не в этом дело, — досадливо сказал он. — Волх не сын Словена, вот что важно. Он тебе не родной брат, понимаешь? Понимаешь, что это значит?

— Что только я — папин законный наследник?

Волховец произнес это так серьезно, даже торжественно, что Хавр усмехнулся.

— Да, это само собой. Но еще — придет время, и Волх забудет о том, что ты оказал ему милость. Он тебя не пожалеет.

— Перестань! — с мукой в голосе взмолился Волховец. — Он сын моей матери, этого достаточно!

— Может быть… Когда-нибудь этого будет достаточно, — загадочно сказал Хавр.

— Что ты имеешь в виду? Когда?

— Когда перестанет им управлять ядовитое семя змея, Велесова воля. И я знаю, как ему помочь. Разумеется, с твоего позволения, князь.

Они стояли уже у самого крыльца. Влажный ветер проносил мимо листья. Было темно, и глаз Хавра Волховец не видел.

— Не думаю, что Волх скажет нам спасибо за такую помощь, — с сомнением произнес он. — На его месте я бы дорожил таким родством…

— Лечение часто бывает неприятным. Человек порой ругает знахаря, давшего ему горький отвар. Но потом, когда болезнь отступает, он несет ему благодарственные дары. Но мое лечение ничем не угрожает твоему брату.

И Хавр рассказал, что он намерен сделать.

Ужас охватил Волховца. Задуманное Хавром было кощунственно… Мальчик чувствовал — отец никогда бы на это не согласился. Ведь это касается не только Волха, а всего города… А еще он чувствовал, что именно сейчас должен сделать очень важный выбор. Или встать на сторону брата — против Хавра. Или объединиться с Хавром — против брата.

В речах Хавра, как всегда, лилась ханжеская патока. Волховец не верил ни единому его слову. И все-таки… Ведь Волх и правда зол на него. Волх никогда его не любил, никогда не относился как к брату. Вдруг в страшной сказке о змее есть доля правды! Вдруг Волху и в самом деле нужна помощь?

А еще Волховец понимал, что Хавр спрашивает его согласия только для порядка. Спорить — только унижаться.

— Поступай, как сочтешь нужным, Хавр, — ответил Волховец, подпустив в голос княжеской важности. — Спокойной ночи!

Несмотря на полученное согласие, рус проводил мальчика обеспокоенным взглядом. Он рассчитывал, что Волховец окажется еще более покладистым. Сейчас он юн и неуверен в себе, поэтому оставляет свое мнение при себе. Но когда возмужает, с ним будет трудно. Вряд ли на словенском престоле хватит места им обоим…

Волховец в это время ощупью пробирался через сени. Все обитатели терема уже спали, только из библиотеки падал свет. Волховец устремился на него, как мотылек, и застыл на пороге. В дрожащем свете оплывшей свечи Волх и Сайми по очереди водили пальцем над красивой книгой.

На миг Волховцу захотелось возмутиться — просто из детской вредности. Я же теперь князь, значит, и отцова библиотека моя. И нечего таскать из нее книги без спросу! Но конечно, он никогда не сказал бы такое Волху.

Сайми заметила мальчика первой.

— Князь, — тихо сказала она и мышкой выскользнула из библиотеки. Волх уставился на брата тяжелым взглядом.

— Я… хотел сказать… — промямлил Волховец, — что ты можешь брать книги, когда захочешь… и вообще, здесь все твое.

— Ты очень добр, — усмехнулся Волх. — Где бы я был без твоих милостей?

Мальчик смутился. Взгляд брата недобро его буравил. Волховец надеялся, что в полумраке не видно, как запылали у него уши. Предательство было совершено — и не важны побуждения, которыми он себя оправдывал. Мучаясь страхом и стыдом, Волховец побрел к себе.

Тем временем Сайми вылетела на улицу, как ошпаренная. После тяжелого свечного запаха она захлебнулась ночной свежестью. Темное небо над Словенском покрылось звездами. Над рекой, над лесом красноватой точкой загорелся Марс — верная примета осени. Сайми запрокинула голову к небу и благодарно улыбнулась.

— Хорошо, что случилось, красавица? Почему так поздно гуляешь?

Хриплый, картавый выговор Бельда застиг Сайми врасплох. Она схватилась руками за горящее лицо.

— Ну, так что стряслось-то? — ласково настаивал сакс.

Ах, Сайми была бы рада кому-нибудь рассказать… Но что? Что Волх учил ее читать? Что они засиделись допоздна? Что она забыла о времени, вдыхая дрожащими ноздрями его запах? Что сквозь плывущий перед глазами туман старалась слушать и запоминать, чтобы он не принял ее за совершенную дуру?

Сакс смотрел на нее как обычно, с насмешкой — как будто заранее знал все, что она могла рассказать.

— Ничего не случилось, — сердито ответила Сайми. — А тебе какого лешего не спится?

— Да так… — Бельд уклончиво забегал глазами. — Надо было кое с кем поговорить…

— С кем это? О чем? — насторожилась Сайми. — Вы что-то задумали?

— Кто — мы?

— Вы с Волхом. И вот только попробуй сказать мне, что это ваши мужские дела!

Бельд серьезно посмотрел на нее.

— Я никогда бы тебе такого не сказал. Я знаю, что ты храбрее многих мужчин. Все это знают, не сомневайся, красавица.

— И не называй меня красавицей! — разозлилась Сайми. — Нечего надо мной издеваться. Лучше выкладывай, что у вас происходит.

— Хорошо, — смиренно вздохнул Бельд. И рассказал о том, как пытался уговорить горожан выступить против Хавра.

— Я говорил им: вчера русы пришли за дочерьми Бобреца, Вигаря и Тешаты. Завтра придут за вашими! А они отвечали: девочек, конечно, жаль, но тут ничего не поделаешь. Худой мир лучше доброй ссоры…

— Подожди, — перебила его Сайми. — Вы что, затеяли против Хавра бунтовать? Вы в своем уме?! Вас всех убьют! Волха убьют!

— Может быть, — холодно сказал Бельд. — А сейчас, по-твоему, он живет?

Сайми, раскрывшая было рот от возмущения, сжала губы и задумалась. Она вспомнила бледное лицо Волха — как будто он много лет не видел солнца.

— Ты прав, — решительно кивнула она. — Хорошо. Чем я могу помочь?

— Поговори со своими соплеменниками. Чуди сейчас придется несладко. Это при старом князе вы жили почти наравне со словенами. А русы, так же как даны и свеи, считают вас дикарями, годными только для рабского труда.

— Не знаю… — засомневалась Сайми. — Мое племя меня не очень-то жалует. И я все равно боюсь, как бы ваша затея не вышла всем нам боком.

— А ты не бойся! — весело заявил Бельд. — Помяни мое слово: Хавру не долго править городом. Он быстро восстановит людей против себя. Он дорвался до власти и не знает меры.

Но скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Конец осени показался Волху самым страшным и темным временем в его жизни. Он задыхался от сидения взаперти, от бессмысленных шатаний вдоль реки, от воспоминаний.

В ноябре солнце скрылось, и казалось, что навсегда. Над Словенском повисли однообразные короткие пасмурные дни. Они различались только мокрым снегом или дождем. Город стал особенно грязен, да и природа вокруг нагоняла тоску.

Скажи кто-нибудь Волху хотя бы год назад, что уютнее всего он будет чувствовать себя в библиотеке — он засмеялся бы дураку в лицо! Но вечер за вечером он проводил среди книг, при жарком свете свечей. Иногда он подолгу просиживал, положив руку на какой-нибудь ветхий фолиант, словно черпая от него тепло и силу.

Раньше Волх мало задумывался. Мысль он считал чем-то сиюминутным — мелькнула и пропала. Впрочем, и над этим он едва ли задумывался всерьез. И вот больше всего в книгах его удивляло то, что мысли в них приобретали плоть. Они не были больше бабочками-однодневками, бесприютными осенними листьями, кружащими на ветру. Но не были они и каменными изваяниями, из тех, что воздвигли посреди степи давно ушедшие в небытие народы. Мысль в книгах оставалась живой. В этом была непонятная, завораживающая магия.

— Раньше тебя, княжич, в библиотеку было не загнать. А теперь не вытолкать, — ворчал Спиридон, ревниво пристраивая на место прочитанную Волхом книгу. И добавлял не без гордости: — Выучил на свою голову…

Эта гордость была теперь Волху понятна. Ведь у него тоже была ученица. Сайми — кто бы сомневался! — не пропускала ни одного урока.

Ни с кем больше Волх не решился разделить радость, которую стали приносить ему книги. Он не приглашал в библиотеку ни Клянчу, ни даже Бельда. Перед друзьями Волх стеснялся. Ему казалось, роль книгочея приуменьшает его мужественность. Сайми — другое дело. Она принимала его целиком, таким как есть.

Однажды Волх пришел в библиотеку раньше обычного и застал там Сайми врасплох. С напряженным, сосредоточенным лицом, шевеля губами, она водила пальцем по какому-то пергаменту. Волх был поражен, выяснив, что девушка уже читает самостоятельно. Вот тогда-то он и испытал гордость.

— Что это? — спросил он Сайми, кивнув на пергамент. Она покраснела.

— Овидий. В греческом переводе. Это песни… про чувства людей… про любовь…

Сайми торопливо скрутила пергамент в трубочку и засунула его на полку. Ловко двигались ее круглые плечи и руки, прыгала по спине черная коса, заплетенная, как у словенских девушек. И чего она замуж не выходит, с досадой подумал Волх.

— Ты убрала подальше эту ерунду? — строго сказал он. — Давай, доставай что-нибудь дельное.

— Тогда Плутарха, — робко предложила Сайми.

Так осень плавно перешла в зиму. А там и декабрь подошел к концу.

Со времени соседства с цареградскими греками словене привыкли пользоваться римским календарем. Однако теперь у двенадцати римских месяцев постепенно появились новые прозвища. Некоторые словене позаимствовали у своих дальних родичей — полян и древлян, через земли которых лежал их путь на север. Некоторые прозвища родились сами собой. Просто ни у кого язык не поворачивался нынешнее зимнее время назвать по-прежнему декабрем. Совсем не таков был декабрь на берегах теплых морей. И нынешнее его имя — студень — точнее говорило о стучащих от холода зубах и обмороженных ногах, о непроглядных, бесконечных ночах, которые, казалось, длились от рассвета до рассвета.

Так вот, в конце декабря, или студня, Волх с Клянчей и Бельдом грели ноги у печи в трапезной. За окнами выл ледяной ветер. Неожиданно на пороге появился гость незваный и неприятный — Мар, правая рука Хавра. Волха он приводил в бешенство едва ли не больше, чем сам Хавр. Во-первых, потому что был ровесником, но облеченным властью. Во-вторых, потому что племянник убитого Альва напоминал ему об Ильмери.

— Завтра, как стемнеет, Хавр велел вам прийти на Перынь, — с ленивой важностью объявил Мар.

— И тебе добрый день, — зевнул Клянча.

— Я сказал, Хавр велел…

— Хавр всего лишь наемник, как и ты, и велеть ничего не может, — не поднимая головы, очень ровно произнес Волх. Он не дал воли душившей его злобе только потому, что обещал Бельду держать себя в руках. Но это было очень, очень трудно.

Мар тоже ненавидел Волха — потому что его баба убила Альва, а еще потому что смертельно его боялся. Мудрено ли: он видел, как земля разверзлась по мановению руки Волха. Но Мар старательно скрывал свой страх.

— Ты, змеев ублюдок! — прорычал он. — Да как ты…

— Замолчи, Мар! — сердито зазвенел мальчишеский голос. Из-за спины Мара появился Волховец. — Братец, Хавр от моего имени просит тебя и твоих друзей прийти вечером на Перынь, — сказал он, особо подчеркнув слово «просит».

Волх вскочил, вытолкал опешившего руса в сени и, закрыв дверь, прислонился к ней спиной. Волховец испуганно заморгал под его пристальным взглядом.

— А ну, говори, что вы с Хавром задумали.

— Я ничего с ним не надумывал, — жалобно сказал мальчик. — Выпусти меня!

— Не выпущу, пока не скажешь.

Лицо Волховца напряглось и побледнело.

— Волх, перестань, — вмешался Бельд. — Выпусти брата. Князь, не волнуйся, мы придем.

Волх слегка посторонился, и Волховец молнией выскочил из трапезной.

— Ну и какого лешего… — набросился Волх на Бельда.

— Да такого! — огрызнулся Бельд. — Сам не понимаешь, что ли? Людей нельзя загонять в тупик, они становятся опасны и непредсказуемы. У парня уже и губы задрожали. Он же князь, а ты с ним как с мальчишкой, это унизительно! И все равно мы не можем не идти. Что бы Хавр там ни затеял, мы должны это узнать не понаслышке.

— Больно умные все, — пробурчал Волх, но возражать не стал.

После заката на Перыни собрался почти весь город. Хавр велел: приходите! — и люди пришли. Кто из страха ослушаться, кто из любопытства. Снег хрустел под сотнями ног, в ярком свете звезд и костров скользили множественные тени. Перед идолом Перуна совершалась великая треба.

Восьмилистник Перуна горел особенно жарко. Когда ветер раскидывал и рвал пламя, фигура грозного бога, казалось, исполняла воинственный древний танец. Это зрелище пугало и завораживало, и зрители невольно понижали голос.

Волх с друзьями стоял особняком и от русов, и от дружины Словена, плотным кольцом окруживших жертвенник и жреца. Его бывшая дружина затерялась среди горожан, которые сторонились его, как прокаженного. Чтобы не замечать этого унизительного остракизма, Волх задрал голову к небу.

Этим вечером оно было особенно красиво. Звезды щедро рассыпались по темному своду, мерцая из-под прозрачных облаков. Волх не знал их названий. Одной, самой яркой и прекрасной, он давно придумал имя, но губы замерзали от горя, пытаясь его произнести…

— Сегодняшняя ночь самая длинная в году, — зевая, заметил Клянча. Он зябко топтался на месте. — И видимо самая холодная. Сейчас бы дома, у печи, с чем-нибудь горяченьким в чашке… Какого лешего Хавру от нас понадобилось? Без нас, что ли, не мог своих петухов прирезать, мясник?

— Хавр собрался нам что-то показать, — сказал Бельд. — И он знает, что нам это не понравится. Посмотрите на русов. Они вооружены, как на битву.

Волх и Клянча огляделись. Сакс был прав. Наемники явились на требу в полном боевом снаряжении.

— Ну, не принесет же нас Хавр в жертву вместо петухов, — поёжился Клянча. — Хотя от него всего можно ожидать. Когда он рядом, мне очень неуютно без оружия.

Тем временем Хавр закончил долгую молитву. Мар подал ему первую корзину с петухами. Птицы плескали крыльями и кричали, вытягивая шеи. Жрец деловито засучил рукава и взялся за нож. На жертвенный камень рекой полилась птичья кровь.

— Глянь-ка на своего братца, Волх Словенич, — недоброжелательно усмехнулся Клянча. — Ему курочек жаль. Как бы в обморок не брякнулся, бедолага.

Юный князь, стоявший рядом со жрецом, действительно был бледен и напряжен. Его тошнило от вида и запаха крови, и мальчик из последних сил старался этого не показать.

Наконец последний петух был убит во славу Перуна. Треба закончилась. Но Хавр не отходил от жертвенника, о чем-то вполголоса переговариваясь с русскими воеводами. Потом он повернулся, красивым жестом возведя руки к небу. Волху показалось, что Хавр смотрит прямо ему в глаза, и этот взгляд снова вызвал смутное беспокойство.

— Плохо дело, словене, — заявил жрец, качая головой. — Великий Перун брезгует нашей жертвой. Он очень, очень сердит на нас.

Его негромкая речь удивительным образом была слышна по всей Перыни, как будто он шептал ее на ухо каждому. После многозначительной паузы, дождавшись тревожного ропота слушателей, Хавр продолжил:

— Мы проявили ужасную неблагодарность. Громовержец ни на миг не оставлял нас своей защитой, а мы?! Мы поклонялись его врагу, гнусному змею, осквернившему его жену! Мы были слепы и глупы — довольно! Давайте наконец покажем великому Перуну, что мы его любящие дети! Тащите его сюда!

На другой стороне площадки четверо русов ловко накинули арканы на шею Велеса. И деревянный идол внезапно рухнул, как подкошенный, а наемники поволокли его по снегу. Люди ахнули. Потом закричали. Испуганно запричитали женщины. Но русы еще плотнее сомкнулись вокруг жертвенника.

— Вот сволочь… — сквозь зубы прошептал Клянча. — Ты смотри, Волх Словенич, что он надумал, понимаешь?!

— Еще бы…

Волх сжал кулаки. На миг ему показалось, что тащат по земле не истукан, а беззащитное человеческое тело. Ноги сами понесли его вперед.

— Куда, куда! — Клянча вцепился ему в плечо. — Глянь, как он на тебя смотрит! Он ведь только этого и ждет…

А Бельд добавил:

— Волх, это всего лишь статуя…

Поверженного Велеса подкатили к ногам Хавра. Медленно, смакуя каждое движение, жрец Перуна поставил ногу на голову идола и криво усмехнулся. Потом обернулся к своему божеству.

— Ты — князь среди богов, громовержец. Твои молнии разят непокорных. Сегодня я буду твоей молнией, великий Перун!

Откуда ни возьмись, в руке Хавра появился горящий факел. Жрец высоко поднял его над головой, а потом резким, действительно молниеносным выпадом воткнул идолу в самое сердце. Дерево вспыхнуло, огонь торжествующе заплясал. Из-за спин русов словене смотрели, как тело Велеса превращается в обыкновенное обугленное бревно. Смотрел и Волх. Вертлявые языки пламени отражались у него в глазах.

Люди роптали:

— Как же так? Ведь наши деды, прадеды…

— Нет, Перун, конечно, великий бог, но Велес-то чем хуже?

Но глядя, как русы сжимают в могучих руках мечи, словене приглушали ропот. А потом прозвучали и совсем другие слова:

— Да вы подумайте, будь Велес сильнее Перуна, разве допустил бы такое над собой измывательство?

— Сырое дерево, а так вспыхнуло. Неспроста это! Непростой огонь!

— Старый бог ослаб, он не смог защитить себя, не послужит и нам защитой…

— Что князья, что боги — не важно кто, лишь бы нас не обижали.

— Подумаешь, из-за чего сыр-бор, это же просто деревяшка…

Хавр ударил останки идола ногой, разбив их на тлеющие угли. Осколки эти он долго, с наслаждением топтал, пока не превратил в прах. Но и на этом жрец не успокоился. Он велел своим помощникам соскрести с этого места почерневший снег и выбросить его в реку.

— Теперь расходитесь! — велел он людям. И словене, расстроенные и озадаченные, понуро побрели к городу.

Волх долго не мог сделать ни шагу. Он стоял, как приросший, и лишь твердил про себя: это всего лишь статуя. Пустая деревяшка. Его там не было. И все равно сердце мучалось от страдая от необъяснимой, но страшной потери. Наконец Бельд и Клянча обняли его за плечи и силой повели прочь.

На пути у них вырос Волховец. Мальчик робко вгляделся в лицо брата и ужаснулся увиденному. Чувство вины причиняло ему боль, но юный князь не без успеха с ним боролся.

— Хавр хотел, как лучше, брат, — пискнул он. — Он считает, тебе это поможет.

— Ни слова, — быстро шепнул Бельд задрожавшему от ярости Волху. А Волховцу он сказал: — Князь, будь милосерден, оставь в покое брата. Сегодня ты причинил ему большую боль.

Лицо Волховца вытянулось. Он давно уже не слышал выговоров.

— Ты много себе позволяешь, сакс, — заявил он. — Не забывай: я князь, а ты — бывший раб.

Трое молодых мужчин уставились на мальчика, как будто видели его впервые. Убьют, — подумал Волховец. Но Волх с друзьями молча пошли прочь — как будто никакого Волховца не существовало на свете.

Всю зиму горел на Перыни священный огонь. Над рекой стелился дым костров и разносились предсмертные крики птиц. Хавр расстарался. Никогда еще Перун не получал столько жертвенной крови.

После «казни» Велеса город замер в ожидании, как река подо льдом. Люди предпочитали отсиживаться по домам и разговаривали вполголоса. Страх перед Хавром возрос во сто крат. Теперь всем стало ясно, кто на самом деле правит городом.

На исходе февраля, или лютня, умирающая зима огрызнулась последними лютыми морозами. В жарко натопленной библиотеке Волх и Сайми коротали день за чтением жизнеописания Ликурга из Спарты. Слово за словом, фраза за фразой они продирались сквозь дебри полузнакомого языка. Порой вместо буквального перевода они довольствовались догадками, помогая и подсказывая друг другу.

— Ну и ну! Мужья виделись с женами тайком, — хихикнула Сайми. — Вот так порядки навел этот Ликург! Наверняка сам он был не женат!

Волх заступился за древнего законодателя.

— Ничего смешного. Он хотел, чтобы мужчины в Спарте были настоящими воинами. Такими, как царь Леонид.

— Ну вот станешь князем и в Словенске такие же законы введешь, — хмыкнула Сайми.

— Тише, дура! — прошипел Волх. — Думай, что и где болтаешь.

Обиженная Сайми хотела возразить, что никого чужого в хоромах нет. Но тут прямо за стеной послышался шум, крики и голоса.

Сайми и Волх переглянулись.

— Это у Спиридона, — одними губами прошептала девушка.

— Сиди здесь, — велел Волх.

Он вышел в сени как раз в тот момент, когда двое русов вытаскивали грека из его каморки. Спиридон хныкал и ногами цеплялся за порог.

— Эй! Куда вы его тащите? — окрикнул Волх русов.

— Не твое дело, — заявил один. Второй, помоложе, смутился:

— Э… Хавр велел посадить грека в яму. Он чужой, Перуна не чтит. Пусть посидит, одумается…

— Какой же я чужой! — кричал Спиридон. — Я с князем Словеном… Огонь и воду… Столько лет… Да никого из вас еще…

— Заткнись, — оборвал его рус и коротким ударом разбил ему губы в кровь. Спиридон тут же затих. Волху эта сцена стала до того неприятна, что он молча ушел обратно в библиотеку.

Однако чтение не шло на ум ни ему, ни Сайми. В конце концов Волх захлопнул книгу.

— Пойду узнаю, как там Спиридон.

— Я с тобой! — заявила Сайми, наматывая на голову платок.

Уже на улице девушка сама испугалась своей смелости. До сих пор Волх терпел ее только в библиотеке. Вне ее стен он всем своим видом подчеркивал: не забывайся, нас с тобой ничего не связывает. Помни, что я велел, и держись от меня подальше.

Но сейчас Волх, наверно, был слишком обеспокоен. Он просто не заметил присутствия Сайми, позволил ей бежать семенящим шагом следом.

Холодно! Умирающая зима огрызнулась последними лютыми морозами. Утоптанный снег скрипел под ногами. Но улицы были залиты почти весенним солнцем. От домов и деревьев вытянулись синие тени.

Спиридона они нашли в порубе, где при Словене держали только провинившихся рабов. Грек, съежившись, забился в угол и дрожал от холода. Волху стало его жаль.

— Держи! — он кинул Спиридону свое корзно.

Тот тут же закутался в него по самый нос и взмолился:

— Княжич, сделай что-нибудь! Поговори с братом! Пусть меня вытащат отсюда! Как только растает лед, я уеду с первым же кораблем!

— Что нужно от тебя Хавру? — спросил Волх.

— Чтобы я снял вот это, — трясущейся рукой Спиридон вытащил из-под рубахи крестообразный оберег.

— Так сними.

— А ты снимешь то, что тебе на шею повесила мать? — неожиданно спросил грек. Волх невольно схватился за коловрат.

— Ладно. Я попробую что-нибудь сделать, — буркнул он. И тут же пожалел об этом. После сожжения Велеса он ни разу не говорил с братом. Идти теперь к нему кланяться унизительно… Да и бессмысленно: что может сделать этот молокосос?

Волховец действительно долго юлил, говоря, что Хавр печется о благе города, что ему, мудрому, виднее, бла-бла-бла, как сказали бы много столетий спустя.

У Волха лопнуло терпение.

— Так кто, в конце концов, князь, ты или он, леший тебя забери! — рявкнул он. Волховец упрямо поджал губы.

— Уж точно не ты, братец, — пьянея от собственной дерзости, заявил он. Волх подавил в себе братоубийственное желание, плюнул на пол и ушел.

Говорить непосредственно с Хавром Бельд ему запретил.

— Даже не думай! Ты все испортишь! Хавр ждет только предлога, чтобы тебя уничтожить. Ты выйдешь из себя, будешь с ним груб, и он велит наемникам расправиться с тобой как со смутьяном. Разве ты не видишь, он дразнит тебя? Как тогда, с идолом. Он готов покуситься на все, что тебе дорого. Но ты не поддавайся.

— Спиридон мне совсем не дорог, чтоб он провалился, — возразил Волх.

— Но ты же обеспокоен его судьбой? Он часть твоего мира, который Хавр хочет у тебя отобрать.

Прозвучало это умно и красиво — Волх, начитавшийся книжек, уже мог это оценить. Он подумал, что Бельд наверняка смог бы поддержать беседу даже с каким-нибудь греческим философом. Короче, Волх дал себя уговорить.

— Ладно, не пойду к Хавру, — с облегчением согласился он. — Все равно он скоро отпустит Спиридона. Отправит из Словенска первым же кораблем. Зачем он ему сдался?

— Не знаю, — Бельд неожиданно покачал головой. — Хавр опять что-то замышляет. Я даже не хотел тебе говорить…

У сакса сделалось такое лицо, что у Волха кошки заскребли на сердце.

— Ну, что еще у нас плохого? — замирая, спросил он.

— Хорошо, пойдем, — сказал сакс.

К удивлению Волха, Бельд отвел его на улицу, где жили резчики по дереву. У одного из домов, подставив румяное лицо зимнему солнцу, отдыхал мужичок. Бельд поманил его рукой. Мужичок лениво поднялся и вразвалочку подошел.

— Здорово, Кучма.

— И тебе, сакс, не кашлять. И тебе, — ответил резчик, кланяясь Волху — без особого, впрочем, почтения.

— Ну, как продвигается твоя работа?

— А что работа? К Ярилину дню закончим.

— То есть через два дня?

— Ну да.

— Хавр приказал резчикам изготовить новую статую Перуна, — пояснил Бельд. — Вдвое больше прежней. И как можно быстрее.

— Хавр нас очень торопил, — подтвердил Кучма. — Я говорил ему, что так скоро только мухи родятся. А он на меня как посмотрит… Аж сердце в пятки… Я только руками развел и отправился в лес искать подходящее дерево. Ему, Хавру, ничего не скажешь поперек. Страшный человек! — добавил он и восхищенно пощелкал языком.

Того же мнения был о Хавре и бедняга Спиридон. Несколько часов, проведенных в яме, показались ему вечностью. Сырость и холод грызли тщедушное тело. В аду и то лучше, думал он. По крайней мере, там тепло.

Спиридон проклинал себя, безжалостно таская за патлы. Дурак, дурак… Надо было уйти из Словенска, как только запахло жареным. Он думал, ему удастся забиться в нору и перезимовать. Не тут-то было!

Иногда, устав дрожать и плакать, Спиридон впадал в забытье. И вот впервые за долгие годы, прожитые среди словен, приснился ему родной Эфес. Он слышал как наяву шарканье сандалий по пыльным улицам, ему грезились жасминовые гирлянды на белых стенах домов. А над головой — выцветшее от солнца небо…

Когда Хавр самолично спустился к узнику, его лицо, освещенное факелом, показалось Спиридону личиной самого Люцифера. Жреца сопровождали двое русов — совершенные бесы.

— Чего тебе надо? — жалобным голосом спросил грек.

— Сейчас объясню, — кротко пообещал Хавр.

Выслушав руса, Спиридон схватился за голову.

— Я могу подумать? — спросил он Хавра. Тот пожал плечами.

— Что тут думать? Решай сейчас.

— Но ты точно меня отпустишь? Ты клянешься?

— Кто ты такой, чтобы требовать от меня клятв? — надменно заявил жрец. — Хватит того, что я обещал. Да и за каким лешим ты мне сдался? Сделаешь, как я сказал, — и убирайся на все четыре стороны. Ну? Согласен?

Спиридон закивал головой.

Первый день весны выдался солнечным и жарким. Со всех крыш капали сосульки, снег под ногами превратился в блестящую кашу. Деревья стояли в черненых полыньях, а лед на реке стал подозрительно темным. Ни один из охотников уже не рисковал ходить по нему на тот берег.

Над Перынью вороны устроили свадебный переполох. От их тучных тел качались сосновые ветки. Кустарник взрывался от голосов птиц поменьше — синиц и завирушек.

— Волх, поклянись, — твердил Бельд. — Что бы ни сделал Хавр, что бы ни сказал, ты и бровью не поведешь.

Волх буркнул что-то неразборчивое в ответ.

— Нет, ты, пожалуйста, поклянись! — настаивал Бельд.

Волх остановился как вкопанный.

— Я тебе уже сказал. Пусть Хавр хоть мать мою изнасилует перед всем честным народом. Я слово дал. Чего тебе еще?!

Бельд отстал. Хотя, если честно, слову Волха он верил с трудом. Во всем его плане Волх был самым слабым звеном. Он бешеный, он привык переть на рожон, а в схватке с Хавром это самоубийство. И Бельду оставалось только просить богов, чтобы они в решающий миг послали молодому князю хоть каплю разума.

Позади раздался сердитый ох, и Бельд обернулся.

— Провалилась? Ты по моим следам ступай, ног не промочишь.

— Уже промочила, — проворчала Сайми, отряхивая подол. Все последние дни она проводила с Волхом и его друзьями. Она чувствовала себя помолодевшей на пять лет и наслаждалась тем же мучительным счастьем, что и в памятном лесном походе. Снова, как тогда, их судьбы висели на волоске…

На Перыни люди Хавра со всей почтительностью уже поместили старую статую Перуна в сторону — туда, где раньше стоял Велес. В сердце огненного восьмилистника поднимался новый Перун. Его тень казалась такой же бесконечно длинной, как тени древних сосен, падающие через реку. Идол был выточен из цельного дубового ствола. Его лик был грозен, а голову венчали настоящие бычьи рога, врезанные в дерево. Испуганные явлением бога, многие горожане упали ниц.

Привели жертвенного быка — могучего зверя с крутым мохнатым загривком. Хавр бесстрашно задрал ему морду и полоснул ножом по горлу. Бык жалобно взревел и упал на подкошенных ногах. Кровь переполнила жертвенник. Темно-красные ручейки побежали вниз, протапливая в снегу дорожки, похожие на вены.

— Приведите грека, — велел Хавр.

Двое русов под мышки притащили Спиридона и бросили его на колени перед жрецом. С того места, где стоял Волх, хорошо была видна блестящая от пота лысина грека, окруженная жидкими колечками волос.

— Вот чужак, — объявил Хавр. — Он жил с нами, ел наш хлеб, но не верил в наших богов. Я думаю, настало время призвать к его совести. Давай, грек. Сними свой крест и признай Перуна своим господином.

— Ни за что! — решительно ответил Спиридон. — Я лучше умру, чем предам свою веру!

— Вот краснобай! — удивился Клянча. — А я думал, он труслив, как заяц.

Сердце Спиридона и в самом деле сейчас частило, как у зайца. Заученные слова, которыми он рассчитывал купить жизнь и свободу, жгли ему горло. Из всех ролей роль мученика за веру подходила ему меньше всего. И хоть он говорил свои слова понарошку, ему все равно было страшно. Кому, как не ему, книжному червю, знать магическую силу слов?

Хавр не объяснил, зачем ему понадобился этот спектакль, но Спиридон и сам догадался. Эта догадка не делала ему чести. Но надо было продолжать игру — отрабатывать свою свободу.

Спиридон шмыгнул носом и заявил:

— Никогда и ни за что не поклонюсь я твоему дикарскому богу!

— Вот как? — усмехнулся Хавр. — Ну, как знаешь. Тогда твоя смерть будет угодна Перуну. Громовержец! Тебе посвящаю я кровь этого нечестивца!

Хавр ухватил Спиридона за волосы и повернул его лицо к зрителям. Жертвенный нож блеснул у самого горла. По толпе пронесся единый вздох ужаса. Все видели, как Хавр убивал женщин, решивших последовать за мужьями в Вырей. Но даже старики не помнили, чтобы человека приносили в жертву богам.

— Он что, совсем спятил?! — Волх рванулся вперед. Но Клянча и Бельд вцепились в него мертвой хваткой.

— Не смей! Ты слово дал!

Хавр терпеливо держал паузу. А потом склонился над греком.

От его ласковой, ободряющей улыбки у Спиридона свело зубы.

— Хавр, я сделал все, как ты сказал!

— Увы, этого оказалось недостаточно, — вздохнул жрец. — Ты плохой лицедей. Зверь не попался в ловушку. Но я помогу тебе быть убедительным…

И тут Спиридон отчетливо понял, что никогда больше не увидит родного Эфеса. Он заплакал от обиды, потому что не хотел умирать здесь, на диком севере, по пояс в грязном снегу.

— Хавр, ты обещал! — взмолился он охрипшим голосом.

— Конечно, конечно, — кивнул жрец. — Я обещал тебя отпустить. Иди на все четыре стороны.

Нож совершил едва уловимое танцующее движение — и тело Спиридона рухнуло ничком у алтаря. В последний раз мелькнула перед глазами и рассыпалась золотая пыль эфесских улиц.

— Пошли, пошли отсюда.

Друзья волокли Волха прочь, сквозь беснующуюся толпу. Он бился у них в руках.

— Сволочи! Уроды! Какого лешего вы мне помешали? Прочь пошли!

Сайми робко коснулась его плеча.

— Волх, мы…

— Не смей меня трогать, дура! — взвился Волх. — Убирайся! И не ходи за мной, как собака! Достала! Видеть тебя не могу!

Он вырвался и побежал к терему.

Сайми застыла, закрыв лицо руками. Щеки у нее горели, как от пощечины. Только сейчас она поняла, как сильно надеялась, что между ней и Волхом что-то изменилось к лучшему.

— Красавица, это он сгоряча… — неуверенно начал Бельд. Ему стало так ее жаль, что он попытался ее обнять. Но Сайми резко оттолкнула его и пошла прочь. Слезы ручьем катились из глаз, но у нее уже не было сил их стесняться.

Этим вечером Волх пил один. Клянча попытался было к нему подойти, но чудом увернулся от пущенной в лоб чаши. После этого никто уже не хотел рисковать. Только Сайми то и дело возвращалась к его дверям. Там она стояла незамеченной, грызя кулак от обиды и тревоги. Она вспоминала тихие вечера, проведенные за чтением книг. Значит, это и было все счастье отпущенное на ее долю… При мысли об этом ей становилось трудно дышать.

Книги! — внезапно осенило ее. Расправившись с книжником, Хавр доберется и до книг. Он знает, что Волх заинтересовался отцовской библиотекой. Он будет уничтожать все, что Волху дорого.

Сайми бросилась в библиотеку. От волнения она долго не могла зажечь свечу. Наконец пламя осветило знакомые полки. Сайми вспомнила вечера, проведенные здесь с Волхом, и у нее закружилась голова. Книги — безмолвные свидетели ее маленького счастья. Книги — ее неожиданные союзники. Спиридона больше нет, и они осиротели. Она будет последней неблагодарной тварью, если оставит их на растерзание русам.

Сколько книг… На мгновение у Сайми опустились руки: столько ей попросту не унести. Но тут же она решительно начала вытаскивать с полок потрепанные фолианты. Овидий. Недочитанный Плутарх. И, конечно, «Эллиника» Каллисфена — в которой написано про царя спартанцев. Бросив сверху еще несколько пергаментов, Сайми устремилась на выход. Ах! — от неожиданности она едва не выронила свою ношу. В дверях стоял Волх.

Он был пьян, но затею Сайми понял без слов.

— Подожди в сенях, — бросил он, а сам сгребал с полок книги без разбору.

— Волх! — жалобным шепотом окликнула его Сайми. На крыльце послышались шаги и голоса. Русы!

— Пошли отсюда, бегом! — подтолкнул ее Волх.

Легко сказать — бегом! У Сайми отнимались руки от тяжести. На лестнице Волх, неловко споткнувшись, выронил верхнюю книгу. Шелестя страницами, она сползла по ступенькам.

— Леший с ней, идем!

— Забирай всю эту дрянь! Суй в мешки! — послышалось снизу.

— Эй, Мар! Смотри сюда!

Поняв, что русы нашли оброненную книгу, Сайми сжалась от ужаса.

— Нас поймают…

— Тише, — шикнул на Волх. — К матери идем. Не вломятся же они в княгинину светлицу.

Шелонь увидела на пороге сына и Сайми, нагруженных книгами. У девушки зрачки стали огромными от страха, в зеленых глазах Волха бродил недавний хмель. И тут же на лестнице послышался топот сапог.

Шелони не понадобилось объяснений.

— Прячьтесь туда! Живо!

Она подтолкнула Волха и Сайми в какой-то завешанный пологом закуток.

Едва полог перестал колебаться, в светлицу нагло заявился Мар. Шелонь с благородным негодованием на лице поднялась ему навстречу.

Сердце у Сайми стучало, как у зайца. От страха — но еще и от того, что в тесном закутке она невольно оказалась в объятиях Волха. Плечом она упиралась в его плечо, его щека была прижата к ее волосам, он дышал медовухой прямо ей в нос. Две стопки книг перемешались, Волх с Сайми удерживали их в четыре руки.

— Где твой сын, княгиня? — спросил Мар.

— И тебе добрый день, Мар, — спокойно ответила Шелонь. — Что до сына, то вы, русы, видите его чаще меня. Спроси лучше у Хавра, где он.

— Я Волха имел в виду, — едва сдерживая ярость, сказал Мар. — Твоего старшего сына.

— А этого сына я вижу еще реже.

— Княгиня!

— Что, наемник? — оскорбительно и надменно бросила Шелонь.

Молодец, мама! Волх восхищенно улыбнулся. Он всегда знал, что его мать — необыкновенная женщина. Иначе она не смогла бы стать избранницей бога.

Мар сдался. Он обшарил взглядом светлицу, но обыскивать покои княгини-матери не решился. Такая инициатива, пожалуй, выйдет ему боком. Он ушел, жестом велев остальным русам следовать за ним.

Едва дождавшись, пока стихнут шаги русов, Сайми, а вслед за ней Волх вынырнули из-за полога. Шелонь усмехнулась, глядя на них: оба красные и растрепанные, как будто невесть чем там занимались. На ее постели выросла пыльная гора книг.

— Мар вернется, — сказала, с сомнением глядя на это богатство, Шелонь.

— Знаю, — кивнул Волх. — Я не дурак, чтобы оставить это у тебя. Только куда их девать? В землю зарыть? Тогда уж проще сжечь.

— Я знаю, куда, — вмешалась Сайми. — Отнесем их к Паруше. Она очень надежная женщина. Дождемся только темноты, а я пока сбегаю договорюсь.

Ночью ударил мороз. Зима отыграла потери, которые нанесло ей напористое весеннее солнце. Талый снег превратился в лед, На кромках крыш повисли опасные сосульки, деревья забелели инеем.

Сайми, оглядываясь, быстрым шагом шла впереди. Волх следовал за ней. Его сапоги все время скользили по дороге, превратившейся в сплошной каток. Мешок с книгами мешал удерживать равновесие. Несколько раз Волх едва не упал, ругаясь яростным шепотом. Тогда Сайми поворачивала к нему испуганное, бледное в темноте лицо.

Внезапно вместо ругани Волх рассмеялся.

— Ха! Просто не верится, что я этим занимаюсь.

— Чем? — не поняла Сайми.

— Что я крадусь, как вор, леший знает куда, с мешком, набитым старыми кожами, да еще…

Он хотел сказать — да еще с тобой, но прикусил язык. Как ни смешна Сайми в своей преданности, она таких обид не заслужила.

— Это не просто кожи, — возразила Сайми. — Мне кажется, ты и сам это почувствовал.

— Тем хуже для меня, — мрачно заметил Волх.

— Почему?!

— Как тебе объяснить… Я привык жить в том мире, который существует здесь и сейчас. В мире вещей. И пусть в этом мире я видел немного радостей, но по крайней мере он не уходит из-под ног, как подтаявший лед. А теперь оказалось, что существует не только мир вещей, но и мир мыслей. И в этом мире даже то, что давно ушло, продолжает существовать. Оно затаилось здесь, — он потряс мешком с книгами, будто тащил там змеиный клубок. — Это мир обманов и напрасных надежд. И может быть, я предпочел бы никогда туда не попадать.

— Какая разница — вещи, мысли… — пожала плечами Сайми. — Мне хорошо в том мире, где я счастлива. И я не стану требовать от своего счастья доказательств, что оно существует на самом деле.

— Умная какая, — сердито фыркнул Волх. Ему вдруг страшно захотелось снова поругаться с Сайми. Но время для этого было неподходящее: они как раз подошли к избе Паруши.

Сайми тихонько поскреблась в окно. Сквозь щели в ставнях мелькнул свет. Стукнул засов. Дверь отворилась и впустила ночных гостей.

Пригибая голову, Волх спустился в темное нутро землянки. Запах дома для него всегда был запахом теплого дерева. Но здесь пахло такой сыростью, что даже кости заломило.

Волх поставил мешок с книгами перед хозяйкой.

— Сайми тебя предупредила? — спросил он.

— Да, Волх Словенич, — кивнула Паруша, сцепив руки на животе. — Спрячу, сберегу.

— Там краски такие яркие, они испортиться могут, — забеспокоилась Сайми. Присев на корточки, она перебирала содержимое мешка. Волх отметил, что с особой нежностью она погладила потрепанного Овидия. И стоило тащить эту ерунду. Лучше бы еще какую-нибудь толковую книжку взяли, — подумал он с внезапным раздражением.

— Я их в сухие тряпки заверну, — заверила Паруша.

Вдруг в углу послышался шорох. Волх резко обернулся на звук. Сайми встрепенулась, прикрывая руками свое богатство.

Маленькое существо метнулось к ним из угла и ткнулось головой в Саймины колени. Волху на миг показалось, что это какое-то животное. Но он быстро сообразил, что ошибся. Это был ребенок — черноволосая девочка, съежившаяся на полу, как звереныш.

— Туйя, деточка, — растроганно прошептала Сайми. Она погладила тоненькие косички. Девочка вздрогнула, но не отшатнулась, а напротив, прижалась еще крепче. Она не раздумывая узнала в Сайми спасительницу, явившуюся в тот миг, когда ее детская жизнь превратилась в сплошной ужас.

Забыв о книгах, Сайми обняла ребенка. Ее сердце переполнилось нежностью — и тоскливым сожалением. И у нее могла быть такая же дочка… или сын — выбери она в свое время другую судьбу.

Волх знал, что Паруша приютила у себя дочь Ялгавы. Ребенка, чей плач так злил его в Новгороде. Но сейчас его вдруг ужалила ревность. Это ведь и моя дочь! — подумал он с обидой. — Чего это она ластится к чужим?

Волх подошел и, оторвав от Сайми маленькую ладошку, потянул девочку к себе.

— Хватит тебе гнить в избе. Со мной пойдешь, будешь в высоком тереме жить, — сказал он — как будто посулил царский подарок. Однако Туйю эта участь не прельстила. Она некрасиво скривила губы и заныла. Волх с досадой отбросил ее ручонку.

— Вот дура! Сайми! Забирай ее.

— Но княгиня Шелонь… — засомневалась Паруша. — Твоя мать считает, что девочке здесь безопасней…

— Она ошибается, — холодно ответил Волх. — В конце концов, я ей отец или кто?

Или кто, — сердито подумала Паруша. — Где ты раньше был, отец?

Еще она была очень обижена на Волха за «гнилую избу». Ну да, конечно, не княжьи хоромы. Зато тепло, чисто и… спокойно. Но вслух она, конечно, ничего не сказала. Во-первых, Паруша привыкла чтить Волха как князя. А во-вторых, в ее годы не пристало препираться с вздорным мальчишкой. Поэтому она молча собрала в узелок несколько Туйиных рубашонок и поцеловала на прощанье сиротку — как она привыкла девочку называть.

Сайми и Волху удалось спасти чуть больше десятка книг. Остальные сгорели в большом костре, который Хавр велел развести едва ли не под самыми окнами терема.

Книги книгами, но после убийства Спиридона Бельд был уверен, что подбивать людей выступить в поддержку Волха ему станет легче. Не тут-то было. Прав оказался Клянча, презрительно присвистнувший:

— Фю! Из-за какого-то грека своей головой рисковать? И не надейся.

Сначала людей взбудоражила эта история. Город бурлил, как прокисшая каша в кишках. Но двигало людьми не возмущение, а гаденькое любопытство. Публичное убийство человека оказалось захватывающим зрелищем. Последние мгновения жизни Спиридона обшептывались и обсасывались сотнями возбужденных ртов. И все попытки Бельда воззвать к совести и к достоинству горожан пропадали втуне. Более того. Однажды он услышал в свой адрес произнесенное сквозь зубы:

— А ты-то сам? Нашей ли веры?

После этого у Бельда совсем опустились руки.

А спустя пару недель смерть Спиридона камнем опустилась на дно человеческого болота. И только к маю, или месяцу травню, по городу поползли новые, совсем страшные слухи.

По всем приметам год предстоял тяжелый. Старики-ясновидцы пугали бесплодным летом, урожаем, сгнившим на корню, падежом скота и в итоге голодом.

Словене еще не забыли, что такое голод. Именно голод много лет назад погнал часть племени на север — в поисках земли, которая сможет всех прокормить. Но словене помнили, что старики были против исхода. Они предлагали другое решение. В глубинной, утробной памяти племени сохранился надежный способ умилостивить богов. Но всерьез об этом давно не говорилось, только рассказывалось в самых страшных сказках…

Особенно плотно сгущались эти слухи вокруг хором, которые выстроил себе жрец Перуна Хавр.

Молодой князь Волховец приходил сюда каждый день.

Однажды утром, в самом начале мая, Хавр и Волховец сидели у каменного очага. После прохладной ночи в нем еще тлели угли.

— Так, значит, эта маленькая чернавка, твоя племянница, все так же дичится? — спросил Хавр.

— Да! — закивал Волховец. — Она вообще странная какая-то. Ни слова не говорит, только глазами зыркает. Я все время боюсь, что она меня укусит. Честно говоря, она мало похожа на человека.

Волховец засмеялся. Но Хавр ответил ему совершенно серьезно:

— Ну, а с чего ей быть похожей на человека? Кто была ее мать? Чудь белоглазая. Зверь лесной.

— Мой отец чудян зверями не считал, — возразил Волховец.

— Твой отец в своем великодушии многого не замечал, — вздохнул Хавр. — Но ты же, князь, умен не по годам. Ты видишь, как чудь отличается от нас и от вас. Послушай их речь — разве это человеческий язык? Посмотри на их землянки — разве это не звериные норы? И разве они не носили звериных шкур, прежде чем словене не приучили их к человеческой одежде?

Волховец покосился на плащ из шкуры черного быка, брошенный на скамье рядом с русом, но ничего не сказал.

— Так тебе, значит, не слишком приятна новая родственница? — вкрадчиво продолжал Хавр.

— Я не хочу, чтобы с Туйей что-нибудь случилось, — быстро сказал Волховец. Не надо больше благодеяний, подумал он про себя. Не надо новых мук совести.

— Против воли Перуна с ней ничего не случится, — назидательно ответил Хавр. — Против воли Перуна ни один волос не упадет с человеческой головы.

— Это точно! Слушай, Хавр, можно с тобой поговорить?

На пороге нарисовался Мар.

Хавр с готовностью кивнул и велел Волховцу:

— Ступай, князь, пройдись. Нечего тебе в такой хороший день сидеть здесь со мной, стариком.

У Волховца от неожиданности затряслись губы. Хавр гонит его как мальчишку — его, князя! Он с ненавистью покосился на Мара — свидетеля его позора, но не сказал ни слова. Слишком крепка была привычка повиноваться Хавру и силен страх перед жрецом Перуна. Лишь в дверях Волховец позволил себе толкнуть Мара плечом.

Молодой рус засмеялся, оглянувшись ему вслед, и понимающе бросил Хавру:

— Обиделся! Вот мальчишка!

— Он немногим младше тебя, — сказал Хавр, прищурившись. Он внимательно рассматривал Мара. Красавчик: высокий, длинноногий, светло-русый. Вот только улыбка — как оскал росомахи, а улыбается Мар часто. И взгляд стал слишком дерзким. Но женщинам такие нравятся. Говорят, и похищенная им Ясынь не слишком печалится по дому.

— Хавр, ты знаешь, о чем шепчутся в городе? — без обиняков начал Мар.

— Понятия не имею — пожал плечами Хавр. — Я не трусь со смердами и сапожниками.

— А напрасно! Люди говорят, что Перун хочет еще крови! Что в старину, когда дела шли плохо, в жертву богам приносили…

Мар замолчал, будто слова, которые он собирался произнести, были слишком ужасны.

— Ну, что же ты, продолжай! — усмехнулся Хавр. Молодой рус сердито воскликнул:

— Чего ты добиваешься, Хавр? Когда ты устроил представление с этим несчастным греком, ты уже перегнул палку. Но теперь, по-моему…

— А по-моему, ты обнаглел, Мар, — улыбнулся Хавр. От этой улыбки у многих кровь стыла в жилах, но молодой рус если и испугался, то виду не подал. Изящным, почти девичьим жестом он откинул назад длинные волосы.

— Что поделаешь, Хавр, я взрослею. Так скажи мне, жрец, Перун наконец утолил свою жажду?

— Напротив. Перун только вошел во вкус. Кровь грека показалась ему слишком слабой, как мед, разбавленный водой. Он хочет чего-нибудь погорячее. Глоток совсем молодой, алой крови…

— Хавр, ты спятил! Ты испытываешь терпение людей!

— Нет. Я испытываю терпение одного человека. Ты его знаешь.

— Ты тоже его знаешь, и куда лучше меня. Прошлым летом из похода на Новгород вернулась лишь треть из тех, кто ушел. Мой дядя Альв был великим воином…

— Тем больше у тебя поводов желать Волху смерти, — пожал Хавр.

Мар явно еще многое хотел сказать. Но его решимость споткнулась о холодный, немигающий взгляд жреца. Разговор был окончен.

В конце мая ночь забыла в эти края дорогу.

От византийцев словене переняли некоторые греческие легенды. И вот когда они впервые пришли на берега реки Мутной, им показалось, что они достигли сказочной Гипербореи — страны, где никогда не заходит солнце.

Около полуночи Волх вышел из города и спустился к реке. Было светло, как днем. Лес на другом берегу жил загадочной, полной звуков и вздохов жизнью. Серебристые воды реки искушали. Волху хотелось переплыть на ту сторону и нырнуть в зеленый туман. Там пряталось восхитительное могущество, которое ему однажды довелось испытать и о котором он мучительно тосковал. Там птицы и звери говорили с ним на понятном языке. Там спал на глубине лесного озера город, созданный его волей и его сердцем.

Но что-то подсказывало: плаванье будет напрасным. Все мосты сожжены. Нельзя войди дважды в одну воду. Кроме того, его связывали обещания, которые он опрометчиво надавал друзьям.

Вот и они — спешат к месту условленной встречи. Впереди — Клянча. За полгода жизни в Словенске он заматерел, стал отцом двойняшек и снова ждал прибавления семейства. За ним — Бельд. Этот, наоборот, похудел, осунулся, обзавелся горькими складками вокруг губ. А вот Мичура совсем не изменился. Разве что хромать почти перестал.

Позади всех шла Сайми. Она вела за руку Туйю. Увидев это, Волх раздраженно поморщился.

— Зачем ты ее притащила? — не здороваясь, спросил он.

— И тебе добрый вечер, — укоризненно сказал Бельд. Сайми виновато захлопала ресницами.

— Так ведь она все равно без меня спать не будет. Она не помешает.

— Ага, и не разболтает, — хмыкнул Клянча. — Потому что молчит, как рыба.

Волх махнул рукой и вопрошающе уставился на Бельда.

— Ну?

Тот улыбнулся, оживленно потирая руки.

— Все, Волх, ждать осталось недолго. Хавр, наверно, сошел с ума, раз сам дает нам такую возможность…

— Ты кормишь нас завтраками уже полгода, — с досадой сказал Волх. Он злился на Бельда — и злился на себя за то, что до сих пор к нему прислушивался. Но тот уверенно подтвердил:

— Все, все, Волх. Завтра все решится. Старики заперлись в тереме — они разговаривают с богами. Народ настроен решительно. Он потребует ответа от старейшин и князя. Я со многими…

— Ты веришь, что Хавр дурак? — перебил друга Волх.

Бельд покачал головой.

— Нет, конечно. Но я верю своим ушам. Все твердят, что Словен никогда бы такого не допустил. А многие уже поговаривают, что ты навел бы порядок и приструнил русов. Что до Хавра… И поумнее его лишались разума, дорвавшись до власти.

— В конце концов, мы же правы, — убежденно сказала Сайми. — Боги должны быть на нашей стороне. Почему бы им не затмить Хавру разум?

Волх кивнул. Ему тоже хотелось так думать. А больше всего — чтобы наконец закончилось изнурительное ожидание.

Думая о своем, он рассеянно следил за Туйей. Девочка сидела на корточках у самой кромки воды. Она сосредоточенно копала щепкой песок. Вода заливала маленький канал, размывала его берега, ровняла, зализывала. Не меняясь в лице, Туйя снова продолжала свою бесполезную работу. Тупой звереныш, — в сердцах подумал Волх. Быть не может, чтобы из его семени взошло такое.

— А теперь всем спать, — распорядился Бельд и снова потер руки.

— Уснешь тут, пожалуй, когда такие дела, — проворчал Клянча. — Да еще эти ночи… Светло — глаз не сомкнуть.

— Надо выспаться. Завтра мы должны быть непобедимыми.

— Раз должны — значит, будем, — легко усмехнулся Волх.

Бельд не подвел. На следующий день перед княжеским теремом начал собираться народ. Сначала ничего не происходило, люди просто вполголоса переговаривались, глазея на княжеские окна. Но над городом нависло неясное напряжение.

Русы тоже его почувствовали. В очередной раз Мар попробовал поговорить с Хавром.

— Ты только посмотри, чего ты добился! Я не боюсь этого сброда, никто из них не держал меча в руках, но когда их так много, они опасны!

— Вот поэтому тебе надо быть там, а не здесь! — рявкнул Хавр. — Ступай на площадь. Вели своим людям быть наготове. Не то пропустишь самое интересное.

Волх и его друзья тоже не хотели пропустить «самое интересное». Из верхнего окна терема хорошо видны были и площадь и красное крыльцо. Оттуда они смотрели, как прибывает и прибывает народ.

— Что-то мне страшновато, — поёжился Клянча. — Бельд, ты, часом, не переборщил? Мужички очень злые собрались. Как бы нам самим не наваляли…

— Они не на нас злые, — неуверенно сказал Бельд. Ему тоже было не по себе. Он чувствовал себя колдуном, вызвавшим себе на помощь духов, но понятия не имевшим, как их обуздать. Людей пришло неожиданно много. Метко пущенное слово прокатилось по домам, как снежный ком, обрастая подробностями. От майского солнца играла кровь, горели лица и чесались кулаки. И русские наемники, и словенская дружина тонули посреди толпы горожан. На площади играла мускулами реальная сила, которая впервые осознала себя таковой.

— Сейчас злые не на нас, а потом — как получится, — проворчал Мичура. — Опасную кашу мы заварили. Толпа — она разумом, как дикий зверь. Никогда не знаешь, в какую сторону прыгнет.

— И зверя можно заставить делать, что тебе надо, — возразил Бельд.

— Ага, вот и заставь, заставь! — фыркнул Клянча.

— Мичура, что там дружина? — спросил Волх.

— А, — тот махнул рукой. — Мычат, да не телятся. Не хотят они с русами воевать. А людишки-то совсем расшумелись. Слышите, что кричат?

Действительно, шепот и пересуды на площади переросли в крики. Сначала кричали вразнобой. Потом отдельные возгласы сложились в грозное требование:

— Князя! Князя!

В сопровождении Мара и еще трех русов, следовавших за ним, как телохранители, к крыльцу протолкался Хавр.

— Кня-зя! Кня-зя! — продолжала скандировать площадь.

Между тем Хавр еще с утра за шкирку отволок Волховца в верхнюю палату столовой избы — туда, где заперлись старики.

Юный князь притулился на высоком кованом сундуке. От каждого выкрика за окном он вздрагивал. Он очень боялся толпы, но не меньше боялся и стариков — их шелестящего разговора, их белых трясущихся голов, их запаха, наводящего на мысли о смерти. И все же он прислушивался, изнемогая от страха и любопытства, боясь и надеясь различить в старческом шепоте потусторонние голоса их собеседников. А когда старики замолкали, погружаясь в думу или дрему, Волховец начинал жалеть себя.

Какой прекрасной, веселой и беззаботной была прошлая весна! В этом году все не так. С тех пор, как его объявили князем, брат смотрит на него волком и мама ни разу не приласкала. Почему его все ненавидят? В чем он виноват? Даже Хавр его бросил.

О, нет. Вот он, легок на помине. Мрачная фигура жреца Перуна показалась на пороге.

— Пошли, князь, — велел он. — Люди беспокоятся.

— Я никуда не пойду! — заявил чуть не плача Волховец. Хавр словно не расслышал.

— Когда тебя спросят, правда ли то, о чем все говорят, ты ответишь: старики знают, что делать. Я доверяю решению старейшин. Ты ведь доверяешь решению старейшин?

Старики вытянули тонкие шеи. Волховец сжался. Попробуй скажи «нет» — заклюют ведь, затопчут, как гусиное стадо.

Хавр властным жестом протянул ему руку.

— Вставай, князь.

Волховец понимал, что сейчас он опять должен принять важное решение. Он не хотел этого до слез. Честное слово, он уже вдоволь наигрался в князя! Он все на свете бы отдал, чтобы снова стать маленьким, уткнуться носом в мамины колени, ощутить тепло ее руки в своих волосах. Но все — в том числе и мать — ждали от него взрослых, мужских поступков. И повинуясь этому ожиданию, он отстранил руку Хавра.

— Оставь меня, я не калека, я сам пойду.

Хоромы дрожали от людского гула. Волховец прошел через сени и вышел на крыльцо, как на лобное место. Солнце ударило ему в глаза. Над домами плыли зеленые облака молодой листвы. Розовыми облаками цвели яблони. Белые облака бежали по ветреному небу.

От собравшихся на площади людей прокатилась мощная волна враждебности. Наконец какая-то баба со злым, неприятным лицом выкрикнула:

— Ну-ка, князь, отвечай…

Она не успела задать вопрос. Волховец сбивчиво, срывающимся голосом повторил выученный урок:

— Старики знают, что делать. Я доверяю решению старейшин.

Пусть они не думают, что я трус, — гордо улыбнулся он про себя. Совесть тут же капнула ложку дегтя: не трус, пожалуй, сначала поинтересовался бы у Хавра, чего такого нарешали там старики. Чтобы не вышло, как со статуей Велеса. Но Волховец отогнал эту мысль. Она портила настроение.

Один из ясновидцев, бесцеремонно отодвинув князя, вышел на крыльцо. Грязноватая рубаха облепляла на ветру его тщедушное тело, тяжело согнутое над клюкой. Толпа притихла. Только один молодой и нервный голос выкрикнул:

— Ну что, старик? Плохи наши дела?

— Хуже некуда, — подтвердил ясновидец. — Перун гневается на нас. Мерзкий змей Велес украл его жену Мокошь. А мы слишком долго в темноте своей поклонялись Велесу как богу. Перун тоскует по жене. Он засухой опалит наши урожаи, уморит болезнями скот. Уже летом мы будем жить впроголодь, на прошлогодних запасах. А зиму не переживет никто.

Старик не сказал новостей: дурные предсказания уже ходили по городу в виде слухов. Но только сейчас люди поняли, как они надеялись ошибиться. Веселая бравада, с которой они явились на площадь, сменилась унынием.

— Но выход есть, — заявил ясновидец с наигранным оптимизмом. — Наши деды хорошо знали, как поступать в таком случае. Надо послать Перуну новую жену. Хорошую жену, — старик гаденько почмокал губами. — Непорочную деву. Если Перун ее примет, значит, мы с ним породнимся. Все у нас будет хорошо. Не станет же Перун морить голодом новую родню.

Старик говорил спокойно, деловито и убежденно — как о самом обыкновенном деле. И хотя на площади мало нашлось дураков, не понявших, что предлагает ясновидец, никто не спешил возмущаться.

— Ха! Вот уроды! — выругался Клянча. — Ты смотри: вытянули рыла, как бараны. Сейчас этот упырь назовет какую-нибудь девчонку, и все разбредутся, довольные, что мимо пронесло.

— Этого не может быть, — процедил сакс. От разочарования он чуть не плакал, чувствуя, что его затея на грани провала.

— Да так и будет! Это вчера небось каждый бил себя пяткой в грудь и кричал: да я, да держите меня семеро.

— Но у каждой девчонки есть братья, есть отец, жених, может быть. Что же, они не вступятся?

— А сейчас опять найдется какая-нибудь сирота.

И сирота нашлась. В толпе обозначилось движение. Двое русов, расталкивая народ, волокли к крыльцу отчаянно упиравшуюся Туйю.

— Твою мать! — выругался Клянча. Бельд побледнел до испарины.

— Проклятый Хавр, — прошептал он. — Волх, умоляю: только без глупостей. Сейчас я соображу, что нам делать…

Волх не расслышал его слов. Его вообще одолел какой-то столбняк. Он смотрел, как Туйя вертится ужом в руках двух могучих мужчин, и ничего не чувствовал. Разве только недоумение: кто сказал, кто решил, что этот комок плоти, оставшийся от глупой и нелюбимой женщины, — его дочь?!

— Не смейте! Не троньте!

Это Сайми откуда ни возьмись вылетела на площадь. Будто во сне, Волх увидел, как она с неженской силой толкает русов, как Туйя тянется к ней.

— Вот дура, — простонал Бельд. Потом похлопал Волха по плечу: — Я сейчас.

— Слушайте, — заявила Сайми. — Эта девочка — Велесова внучка. Перун не поблагодарит нас за такую жену.

— Очень даже поблагодарит, — усмехнулся ясновидец. — Велес украл Перунову жену. А Перун заберет себе Велесову внучку. И бог доволен, и нам не жалко. Всем хорошо.

— Но… Но… Но она же совсем ребенок! — воскликнула Сайми с ужасом и гневом. Она сжимала пальцы на детских плечах, а сама думала: только бы он промолчал. Ну что ему стоит, он же ее не любит, только бы промолчал! Думала — и считала себя преступницей за такие мысли.

Но из толпы вдруг крикнули:

— А ты, Волх Словенич, чего застыл? Ты же ее отец! Чего молчишь? Неужели ты дашь им убить ее? — подбоченилась все та же злая баба.

Медленно, туго внимание толпы обращалось к Волху. Люди как будто только сейчас заметили его присутствие. Но постепенно сотни глаз требовательно вперились в него.

Клянча заелозил шапкой по лбу.

— Вот сейчас бы им что-нибудь сказать, Волх Словенич. Куда этот дурень сакс-то запропастился?

— Надо выйти на крыльцо и бухнуться на колени, — предложил Мичура. — Попросить людей за дочь. Да пожалостливей, чтоб бабы на весь город завыли.

Волх не слушал их. Он резко повернулся на пятках и зашагал к лестнице. Что им двигало? Он сам не знал. Просто не хотел и не мог оставаться трусом и дураком, мозолящим нос у окна.

У выхода на крыльцо, словно прячась от солнца, стоял Хавр. Он, как всегда, был величественным и страшным, и ветер шевелил бычью шкуру у него на плечах. Когда их глаза встретились, рус усмехнулся, как будто только и ждал появления Волха. Но ничего не сказал. И такой, молчащий, он был опасней всего. Волх сузил глаза, чтобы взгляд Перунова жреца не проник в его душу — и вышел к людям.

Толпа плескалась у его ног. Одним глотком Волх выпил это людское волнение, и оно подействовало на него, как чудо-зелье. Он позабыл все на свете — друзей, Ильмерь, самого себя. Ему захотелось одного — безоглядно отдать себя людям. В этот миг он страстно любил их всех, каждое лицо в толпе — и злую, горластую бабу, и козлобородого старичка с бельмом на одном глазу и недоверчивым взглядом другого, и верзилу, сложившего кренделем волосатые руки, и рябого мальчишку, зачем-то увязавшегося за взрослыми. Ему казалось, вот-вот — и ноги его оторвутся от крыльца. И тогда людское дыхание понесет его над городом, как на крыльях… Сердце билось радостно и тревожно. Не то ли чувствовал царь Леонид, уходя сражаться за родную Спарту? Верность храня до конца воле сограждан своих…

— Словене! — крикнул Волх, и майский ветер подхватил его звонкий, молодой голос. — Скажите мне, кто правит городом?

— Твой брат, Волховец, — басисто отозвался кто-то.

Волх резко вытолкнул вперед бледного Волховца.

— Ты не шутишь? Вот он? Этот мальчишка правит вами?

Толпа загудела.

— Или может быть… — Волх оттолкнул брата и обернулся к ясновидцу, да так яростно, что старик поднял для защиты клюку. — Или может быть, вами правят эти трухлявые старцы?

— Старики говорят с богами, — возразила толпа на разные голоса.

— Ага! — Волх торжествующе погрозил пальцем. — А с чьими богами они говорят? Кто помнит, с каких пор Перун стал нашим богом?

— Все помнят! С тех пор, как твой отец Словен нанял на службу русов!

— Он мне не отец, ну да ладно… И этому чужому богу, явившемуся с чужаками, с наемниками вы готовы платить кровавую дань? Сегодня Перуну понадобилась в жены моя дочь, завтра он потребует ваших сыновей себе в дружину… Так кто же действительно правит городом?

И тут толпа взорвалась.

— Верно! Верно! Что русам хорошо, то словенам смерть!

— Мы хотим сильного князя, чтобы русов держал в узде!

— Не за тем мы за Словеном от самого моря шли, чтобы нас здесь наемники продали в рабство!

Русы схватились за оружие. Туйю в суматохе отпустили, Сайми подхватила ее на руки, и толпа сомкнулась за ними. Тяжело дыша, Волх чувствовал: людское настроение сейчас как горячее железо на наковальне. Каждое слово меняет его, как удар молота. И надо ковать, пока горячо.

Хавр тоже это понимал. Он шагнул вперед, сохраняя великолепное спокойствие.

— Тише, тише, словене. Вы, наверно, забыли, зачем князь Словен позвал нас на службу. Если мы уйдем, явится чудь или весь, нападет на город посреди ночи, всех вас во сне перережут, заберут ваших жен. Пока мы здесь, вы в безопасности под крылами могучего Перуна. А княжества вашего нам не надо. Вот ваш князь, — Хавр дернул Волховца себе. — Дайте время, он возмужает, освоится…

— А Волху кто время давал, когда он свой город строил? — раздался в толпе одинокий голос. Волху он показался знакомым. Бельд?

— Вот был бы князь, а, словене? — мечтательно произнес этот голос. — Ну-ка: Волха хотим! Волха в князья!

И тут же одинокий крик подхватило множество глоток.

— Волха хотим! Правь нами, Волх!

Лицо Волха горело, а сердце отчаянно билось. Он никогда еще не был так счастлив. Ни власть над стихиями, ни долгожданные объятия любимой женщины — ничто не дарило ему такого упоения и полета.

— Он настоящий колдун, — с восторгом прошептал Бельд на ухо Сайми.

Она рассеянно кивнула, передавая ему Туйю с затекших рук. Ей было не оторвать глаз от невысокой и беззащитной фигуры на краю крыльца. Но этот растрепанный юноша сейчас был всесилен. Его слова падали в самое сердце толпы, потому что он говорил то, что люди хотели услышать.

— Словене! Вы сами сказали и сами все решили. Вы оказались смелее Словеновой дружины, без боя отдавшей город русам. Я буду вам хорошим князем. Мне не нужны советчики. Еще таким, как он, — кивок на Волховца, — я стал править целым городом. Наемники явились нас убить, потому что боялись нас. Теперь они мертвы, а мы здесь. Но и многие из словенских парней навсегда остались по ту сторону реки. И я не хочу, чтобы сородичи их убийц правили нашим городом. А вы этого хотите?

— Нет! Нет! — взревела толпа.

— Нет… — прошептала со всеми Сайми, как в забытьи. Бельд с досадой на нее покосился. Вот ведь, такая умница, а влюблена, как полная дура… Но как его не любить? Глядя сейчас на Волха, Бельд вспоминал легенды своей родины. Истинный король, или князь, обладает особой силой, способной вытащить меч из камня. Или повелевать толпой, внушая не страх, а любовь. Это магия…

— Хавр, пожалуйста, пусть он будет князем! Я больше не хочу!

Это взмолился срывающимся голосом Волховец. Толпа на мгновение затихла, а потом зашлась нервным хохотом. Осмелев от собственного смеха, люди начали в открытую поносить русов. Те в ответ свирепо щерились, сжимая мечи и ожидая только знака своего предводителя, чтобы дать отпор. Словенская дружина глупо таращилась по сторонам, не зная, что делать и чью сторону принять. Зато простой люд не растерялся. В руках откуда ни возьмись появились дубины и палицы — проверенное оружие уличных драк. Назревала большая резня.

Хавр повернулся к Волху.

— Тебе это надо? — кивнул он на беснующуюся площадь.

— Страшно стало? — весело улыбнулся Волх.

Хавр с усталой укоризной пожал плечами.

— Мне-то чего бояться? Разве это мой город. Но махни я рукой — и мои люди изрубят весь этот сброд в капусту. Будет очень, очень много крови…

— А если я махну рукой, этот сброд выбьет твоим людям их бараньи мозги, — задиристо возразил Волх. — Ты умеешь считать, рус? Да на одной улице мужиков живет больше, чем осталось в твоей дружине.

— Ты дурак, если так думаешь, — фыркнул Хавр. — Эти мужики умеют только глотки рвать. Они смелые, пока не попробовали боевого железа.

Слова Хавра заставили Волха задуматься. Напрасно. Ослепительная уверенность в собственной власти и всемогуществе тут же улетучилась. Хавр тут же подлил масла в огонь:

— Как только прольется первая кровь, ничего уже не остановишь. Смотри, что делают… Неужели ты хочешь, чтобы и этот город погиб? Чтобы сгорели его терема, чтобы земля его поглотила, а его крыши скрылись под водой?..

Хавр так явственно нарисовал картину гибели Новгорода, что у Волха крыльцо закачалось под ногами. Его сердце сжалось от чувства вины: в той битве за Новгород не было победителей, ведь город он не спас…

— И что ты предлагаешь? — против воли спросил он Хавра.

Тот еле сдержал улыбку, но ответил почтительно, даже смиренно:

— Люди послушают тебя, Волх. Вели им сегодня разойтись. Скажи: утро вечера мудренее. Завтра на рассвете, на холодные головы решим, кому в Словенске княжить.

Волх посмотрел поверх людских голов. Отсюда, с высокого теремного крыльца была хорошо видна оранжевая полоса заката и угольно-черная кромка леса. Дальше — тайна. Но он-то хорошо знал и помнил, что таит в себе лес… И решившись, Волх прокричал людям то, что посоветовал ему Хавр.

Русы и словене разошлись в разные стороны. Площадь опустела. Город окутала прозрачная весенняя тишина — как будто ничего не случилось. Но кое-что все-таки изменилось.

В княжеской трапезной впервые после возвращения из леса собралась вся молодая дружина. Волха встречали как победителя.

— Нет как ты их, Волх Словенич! — восхищался Клянча. — А я не верил, что по-нашему обернется. Ну, давай выпьем. За нашу победу!

Волх пригубил сладкого, крепкого меду и захмелел с одного глотка.

— А братец твой дает! — басовито хохотал Клянча. — Не хочу, говорит, быть князем! Слушай, Волх Словенич, а когда ты править станешь, что с ним будет?

— Ты что, перепил? — Волх угрожающе сдвинул брови. — Ничего не будет. Как жил, так и будет жить. Или ты думаешь?..

— Что ты, что ты, — испугался Клянча. А Бельд вздохнул:

— Просто Волховец наверняка сейчас беспокоится за свою участь. Да и нам рановато обмывать победу. Хавр неспроста хочет выиграть время. Я все понимаю, но зря ты его послушал.

Волх легкомысленно отмахнулся.

— Ничего он уже не выиграет. А до утра подождать он предложил, потому что за свою дружину и за свою поганую шкуру испугался. Ты что, глаза этих мужиков не видел? Да они за меня теперь в огонь и в воду! Хавр, старая лисица, прав: утро вечера мудренее.

— Волх, а где твоя дочка? — сменил тему Мичура.

Волх с недоумением к нему обернулся. За него ответил Бельд:

— Ее Сайми к княгине Шелони отвела. Этой ночью всякое может быть, так наши там в караул встали. Так что, Волх, не тревожься.

А Волх не только не тревожился, он просто-напросто забыл про Туйю. Ему стало неловко. Чтобы как-то скрыть смущение, он спросил:

— А сама-то Сайми где?

— Не знаю, — нахмурился Бельд. — Вообще-то она собиралась прийти сюда.

Ведь где ты, там и она, — подумал он. Но промолчал.

В это время Сайми шла по спящему весеннему городу и плакала. Никто так, как она, не желал Волху победы. Но в то же время она знала: несчастье сблизило их, а удача разлучит. Завтра люди, которые коронуют Волха, навсегда его отберут. Не будет больше ночных посиделок в библиотеке. Каждая встреча — осколок счастья, бережно подобранный и сохраненный. Теперь она перебирала их один за другим, и острые края до крови ранили ей сердце.

Хоть бы завтра что-нибудь случилось!

Подумав так, Сайми зажала себе рот, хотя ни сказала ни слова. Она вспомнила Ильмерь. Мысли имеют силу, слова имеют еще большую силу. В желаниях нужно быть таким же порядочным, как и в поступках, иначе страданий не избежать.

Соловьи пели все громче — город кончался. Все, дальше река. Вот вросший в землю домик на берегу — бывшая баня, построенная для Ильмери. Чутко вздрагивала молодая трава и стебли сомкнувших уста одуванчиков. От куста черемухи плыл волнительный дурман.

Соловьи пели все истошней. Сайми затравленно зажала уши. Ей нужна была тишина — глухая и абсолютная. Когда невыносимые звуки все же прорвались сквозь пальцы, Сайми с досадой сорвала с головы повязку, удерживавшую косы. Потом на траву упал кожух, полетели в стороны сапоги. Сайми отправилась искать тишину.

Между тем Волх неровной походкой шел по улице. Он не послушался Бельда, который пытался удержать его дома. В такую ночь, в такую потрясающую ночь невозможно сидеть взаперти! Бельд смешной, он все время чего-то опасается.

И все-таки, какая потрясающая ночь! От того, что и дома и деревья танцевали перед его пьяным взором, мир казался еще фантастичнее. Заглядевшись по сторонам, Волх споткнулся на ровном месте и упал, а потом от смеха долго не мог подняться.

Оглядевшись снова, он понял, что город кончился, и снова захохотал. Леший, что ли, его кружит? Только что он стоял на коленях у какой-то темной избы — и вот уже река. Внезапно память нанесла ему удар, который даже хмель не смог смягчить. Это же то самое место… Вот баня, где он пытался поймать Ильмерь. Вот река, из которой она выходила, нагая, темноволосая… Тут Волха прошиб холодный пот: он увидел в воде темноволосую женскую фигуру.

В подслеповатой дымке белела рубаха, черные косы тонули концами в воде. Женщина заходила в реку не ежась, медленно и упорно, как сомнамбула. Зайдя по грудь, она вдруг резко упала лицом вперед.

Волх все понял. Он даже понял, кто это. Не раздеваясь, он бросился к реке, не замечая холода, успел подхватить уносимое течением тело. Утопленница вздохнула со страшным свистом и стала цепляться за его плечи. Волх сбросил ее руки и за волосы потащил к берегу свою добычу.

Снова провал. Он обнаружил себя лежащим в бане на земляном полу. Вокруг жутко пахло могилой. Рядом кашляла и стучала зубами Сайми.

— Дура, — выругался Волх. Девушка протяжно всхлипнула. Перекрутив косу, словно полотенце, она выжала из волос воду и задрожала еще сильнее.

Волха тоже скрутило дрожью. Ругаясь, путаясь в тряпье, он начал срывать с себя мокрую одежду.

— А ты чего ждешь? Лихорадку? — сердито прикрикнул он на Сайми. — Раздевайся.

Он потянул ее за мокрый рукав. У Сайми странно окаменело лицо, но она послушно выпросталась из рубахи.

— Иди сюда.

Волх обхватил ее руками и ногами. Грудь и живот девушки были горячими, как печка. Казалось, от их тел в холодной, сырой бане поднимается пар. Но Сайми продолжала дрожать, и эта дрожь отзывалась в его теле невнятными движениями.

— Боишься? — усмехнулся он. Девушка молчала. Кажется, она не поднимала глаз — Волх не всматривался ей в лицо. Это теплое, дрожащее существо принадлежало сейчас ему так, как завтра будет принадлежать весь город.

— Я мог бы тебя пощадить, но не хочу, — пробормотал он с пьяным высокомерием. И тут беспамятство накрыло его очередной волной.

Назойливый щебет утренних птиц постепенно проник в сознание. Волх проснулся. Он не сразу понял, что лежит голым где-то на полу. В бане, — смутно припомнилось ему. Сверху был наброшен короткий кожух с чужого плеча. Волх то натягивал его на плечи, и тогда зябли ноги, то кутал ноги, и тогда мерзли плечи.

Волх с трудом поднял онемевшее тело. В голове ударил шаманский бубен. Потом стало еще хуже: начали возвращаться воспоминания. Волх отмахнулся от них: нет. Такого он просто не мог учудить.

Однако скоро он убедился, что в бане побывал кто-то, кроме него. Его одежда мокрым и грязным комком валялась в углу, но на замшелой лавке лежала чистая стопка. Рядом стоял горшочек с простоквашей. Волх жадно его опустошил.

Сайми. Значит, ему не приснилось. Она хотела утопиться, он ее вытащил и… Только этого не хватало. Волх застонал, схватившись за голову.

Когда он с черного крыльца вбежал в сени, все уже собрались. Его дружинники тревожно мерили шагами столовую избу. На площади перед красным крыльцом толпился народ. Лица у всех были не такие, как вчера, — пьяные от чувства собственной значимости. Люди пришли серьезные, собранные, некоторые даже оделись по-праздничному, — несмотря на то, что погода испортилась и начинал моросить дождь.

— Ну наконец-то, Волх Словенич! — обрадовался Клянча. — А мы уж подумали, что ты сбежал.

— Не мы, а ты, — возразил Мичура. — Больше никому такая чушь в голову не пришла. Что стряслось, Волх Словенич? На тебе лица нет. Мы искали тебя полночи.

— Хорошо, давайте отложим подробности на потом, — сдвинул брови Бельд. — Народ беспокоится. И Хавра я нигде не вижу. Тянуть нельзя.

Волх молча кивнул и легко побежал вниз по лестнице. Догнав его, Бельд быстро спросил:

— Ты не видел Сайми?

— Кажется, видел.

— Кажется?!

Но Волх уже вышел на крыльцо. Город встретил его дружным ревом. Волх не задумывался, что сказать, слова должны были прийти сами — как вчера. Прислушиваясь к себе, Волх сжал руками ворот рубахи. Что-то острое впилось в ладонь. Волх опустил глаза…

На месте третьего конца оберега был свежий скол.

Это случилось не накануне и не сейчас. Ночью. Этой ночью? Важное событие? Волх едва не расхохотался.

Бельд нахмурился. Волх мешкал, и это было некстати.

— Молчи тогда, я сам, — буркнул он и прокричал в толпу:

— Словене! Хотите ли вы князем Волховца?

— Нет! Нет! — отозвалось людское море.

— Хотите ли вы князем Волха?

На мгновение над площадью повисла тишина — это толпа набирала воздух в легкие, ставшие едиными. Это мгновение показалось Волху вечностью — но вечностью в предвкушении триумфа. Сейчас они разразятся оглушительным «Да! Да!» И дружина Словена поклянется служить новому князю. И ненавистные русы уйдут. И…

— Ой, мамочки… — нарушил тишину чей-то сдавленный возглас.

Вчерашний рябой мальчишка, стоя у самого крыльца, тыкал пальцем куда-то за спину Волху. Тот обернулся и, уже не слыша горестного выдоха толпы, увидел Хавра. Рус со скорбным лицом нес на руках Волховца. Руки мальчика беспомощно мотались туда-сюда, задевая за перила.

Хавр положил Волховца к ногам Волха. Шея у мальчика была свернута так, что, лежа на спине, он лицом уткнулся в доски. И все же Волху понадобилось время, чтобы понять: его младший брат мертв.

Вслед за Хавром на крыльцо выбежала Шелонь.

— Куда? Куда? — смешно закудахтала она. Потом застыла, медленно поднося руки к вискам. Она тоже только сейчас поняла…

— Вот, княгиня, — мрачно сказал Хавр. — Твой сын мертв. А вы, словене, видите, что сотворили с вашим законным князем? — и, не понижая голоса, он печально продолжал: — Зачем, Волх Словенич? Чего ты испугался? Уж все было решено…

— Что — зачем? — тупо спросил Волх. Тишина на площади стала гробовой. Слышно было, как кричат на реке утки.

— Зачем ты убил своего брата Волховца? — громогласно воскликнул Хавр.

Волх почувствовал, как рушится в пятки сердце. Вот дурак… Беспечный, самонадеянный дурак… Одним движением Хавр накрыл его, как зверя — ловчей сетью.

Самое ужасное, что все молчали. Мать, друзья — все застыли в ужасе, но не спешили опровергать страшный навет. Значит, они тоже думают, что он мог…

Да пошли они к лешему, если так думают! Волх с вызовом посмотрел прямо в глаза — сначала скорбно застывшей Шелони, потом всей площади.

— Я не убивал Волховца! — крикнул он.

— Чем докажешь? — донеслось из толпы.

— Правильно, — подтвердил Хавр. — Тут одних слов мало. Да и о чем говорить? Кому, кроме тебя, нужна эта смерть? Бедный мальчик, — страдальчески покачал головой рус.

Гул на площади сменился молчанием. Ледяная логика Хавра была непробиваемой. В самом деле — кому, кроме Волха? Но именно эта очевидность таила в себе разгадку… Да Хавр сам и убил! — озарило Волха. Ну, или приказал кому-то из своих подручных.

Площадь молчала все более грозно. Волху стало жутко. Хавр сделал беспроигрышный ход. Братоубийцу не простят, ему никто не поверит, его никто не станет судить! Толпа, которая вчера ела у него с ладони, разорвет его в клочья, затопчет, забьет камнями насмерть.

— Хорошо, давайте разберемся, — выступил вперед Бельд. Его рука успокаивающе легла Волху на плечо. Но только Волх почувствовал, что она дрожит. — Скажи нам, Волх, где ты был этой ночью.

— Где был, там меня нет, — угрюмо ответил Волх. Страх боролся в нем с гонором. Почти с ненавистью он вглядывался в разинутые от любопытства рты. Вчерашний прилив любви к людям пропал без следа. Это сброд, а он — он! — должен перед ними оправдываться. И все же он должен что-то сказать…

— Я был пьян, — нехотя признался он. — Я где-то ходил… по городу…

Хавр расхохотался. Потом, спохватившись, снова сделал скорбное лицо.

— Детский лепет! Где-то ходил, а потом заглянул к брату…

— Волх, вспомни, где ты ходил, — устало попросил Бельд.

— Я не помню! — заорал Волх.

— Совсем ничего не помнишь? — укоризненно спросил звонкий женский голос.

На крыльце появилась Сайми. Она чуть не споткнулась о тело Волховца и с трудом удержала равновесие.

— Как мы встретились у дверей трапезной, не помнишь? И как пошли потом… вместе… к тебе… И что делали там до рассвета, тоже не помнишь?

Толпа ахнула — и тут же загудела, заулюлюкала, заржала. Сотни взглядов со скабрезным интересом остановились на Сайми. Бельд побледнел и закрыл глаза. Сайми, напротив, покраснела до слез, но стойко держала удар.

У Волха голова шла кругом. Сайми врала… или не врала… или врала наполовину… Но она опять спасала ему жизнь, и может быть, не случайно сломался оберег…

— Что орете? — подбоченилась Сайми. — Как будто никто не знал, что я его любовница, что я в мужском платье ушла за ним из Словенска. И эту ночь мы провели вместе, вот так! Клянусь богами, — дерзко добавила она и вздернула подбородок еще выше.

Сейчас Волх боялся только одного: что толпа под горячую руку разорвет и Сайми. Но поглумившись вволю, народ начал рассуждать.

— Девка правду говорит, не стала бы она на себя наговаривать.

— И княжич смутился. Он молчал, чтобы ее не позорить. А видишь, как все открылось-то!

— Но если Волх с девкой ночь провел, то кто же молодого князя убил?

— Кто? Кто?!

Окаменевшее лицо Шелони обмякло. Она наконец опустилась на колени перед телом младшего сына и подняла на Волха измученный взгляд.

— Кто же это сделал, сынок?

И тогда Волх очень громко и отчетливо крикнул:

— Это сделал Хавр!

Снова вздох изумления, ропот, протестующие крики…

— Я?! — негодующе взревел рус. Он выпрямился во весь рост, черный мех плаща топорщился за плечами, словно шерсть на бычьей холке. — Я?! Сына моего друга и господина? Да как у тебя язык повернулся! И потом, словене, — Хавр выразительно развел руками, — посудите сами, зачем мне убивать Волховца?

— И в самом деле, — Клянча озадаченно почесал кудри. — Зачем? Волх Словенич, я не сомневаюсь, что это не ты. Но Хавр? Да он пылинки должен был сдувать с твоего брата! Не понимаю…

— А я понимаю! — Бельд улыбнулся своему озарению. — Хавр его подставил. Отличный способ уничтожить Волха чужими руками.

— Именно, — Волх благодарно хлопнул Бельда по плечу. — Я утверждаю, — снова крикнул он на всю площадь, — что Хавр это сделал либо сам, либо велел кому-то из своих людей. И я берусь это доказать.

— Как?!

— Да, очень интересно, как? — оскалился Хавр. Он презрительно щурил глаза, но Волх чувствовал его с трудом сдерживаемый гнев.

— Как полагается между воинами, — холодно ответил он. — В поединке. Мы будем биться с тобой на мечах, пока один из нас не падет от руки другого. И если боги будут на моей стороне, пусть город признает меня своим князем, а русская дружина уйдет из Словенска. А если нет… Что ж, тогда мне будет уже все равно.

— На мечах, говоришь? — усмехнулся Хавр. — Хорошее дело. Только у тебя откуда взяться мечу? Ты клялся не носить в Словенске оружия.

— Я клялся не тебе, а брату, — надменно возразил Волх. — Но он мертв — а вместе с ним умерла и клятва. Дайте кто-нибудь меч! — потребовал он.

Ответом была тишина и смущенный ропот. Кроме русов, мечи были только у старой дружины. Отдать меч Волху значило открыто его поддержать — против Хавра. Время шло. Хавр хранил ядовитую ухмылку. Волх держал лицо — но чувствовал, что все пропало. Толпа начинала терять терпение…

— Держи, Волх Словенич! — к крыльцу, прихрамывая, протолкался Мичура. Он протянул Волху меч. — Не княжеский, конечно, но чем богаты… Помогай тебе боги, сынок!

Волх принял меч и, едва сдерживая торжество, направил острие в сторону Хавра. Тот пожал плечами и слегка приподнял в ножнах свое оружие.

Толпа прервала молчание, оживленно и облегченно загудев.

Идея поединка пришлась по вкусу всем. Дружинникам-«старикам» понравилось обращение к традиции. За годы существования Словенска никто еще не доказывал свою правоту этим древним способом. Они оживленно обсуждали, где соперники будут драться. Русы тоже были довольны. Они не сомневались в силе своего старшего воеводы, а поединок считали легким путем к власти над Словенском. Ибо, убив претендента на княжеский престол, кто как не Хавр сам становился князем? Молодая дружина, напротив, после событий в Новгороде свято уверовала в непобедимость Волха.

Попробовали вмешаться старейшины — дескать, нужны ритуалы, очистительный пост и молитвы, иначе это не суд богов, а просто драка. Но их никто не слушал. Биться решено было немедленно. Вслед за Волхом и Хавром весь город устремился на Перынь — туда, где боги могли непосредственно принять участие в поединке.

Сосредоточенный, молчаливый, Волх шагал впереди. Он не слышал хвастливых подначек русов, слов друзей, бессвязных причитаний Шелони. В бесприютности холодного дня он пытался нащупать присутствие богов. А вдруг они заняты сейчас чем-то другим? А вдруг он все же ошибается, и Хавр тут не причем? Тогда — только меч против меча, сила против силы, один на один, и ничье плечо не окажется рядом. Даже царю Леониду было легче в Фермопилах — рядом с ним стояли верные триста…

Непогода крепчала, и вчерашнее лето уже всем казалось сном. Излучина реки покрылась рябью, словно серебристой чешуей. На волосах и одежде оседала холодная морось. Сайми убирала с лица непослушные влажные пряди, но они липли снова и снова — точь-в-точь как страшная мысль: она опять накликала беду. И теперь он может умереть прямо сейчас, на ее глазах. Такова будет плата за волшебную майскую ночь, которую они провели вместе.

Поляна перед капищем Перуна была изрыта корнями сосен. Волх походя отметил это: вот глупо будет просто-напросто споткнуться. Зрители образовали круг, в центре которого остались только двое соперников.

Хавр сбросил бычью шкуру на руки одному из своих дружинников, затем ленивыми движениями расстегнул кольчугу. Он только что не зевал, всем своим видом показывая презрение к противнику. Волх тоже остался в одной рубахе. На фоне могучего, высокого руса он казался совсем мальчишкой, которому даже меч великоват.

Играя мечом, Хавр то кошачьей поступью двигался по кругу, то останавливался, широко расставив ноги и насмешливо скалясь. Эта улыбка раздражала Волха. Какая-то мысль — или воспоминание? — вертелась совсем близко, мешая сосредоточиться на движениях противника. Поэтому Волх едва не пропустил первый, молниеносный выпад. Меч Хавра со страшной силой ударился о его клинок. Волх чудом устоял на ногах под этим напором. Хавр снова оскалился.

— Ну, змееныш? Где же твой скотий бог? Или он так же жалок, как и ты? Не рискнет тебе помогать, побоится возмездия Перуна?

— Я сам… справлюсь, — прорычал Волх, отбивая новый удар.

— Проклятый рус, — прошептал Клянча стоящему впереди Бельду. — Он ведь старый, а верткий, как молодой. Даже глазом не уследишь.

Бельд ничего не ответил. Он покосился на Сайми — у той в лице не было ни кровинки, а плечи опустились, как у старухи. Обнять бы эти плечи, да развернуть дурочку к себе на грудь, пусть плачет… Но это вчера она была общая подруга. А сегодня — чужая женщина. И это навсегда определило границы. Чужого Бельд отроду не брал.

Хавр теснил Волха к краю круга. Он еще успевал театрально потрясать мечом в сторону зрителей, так что первый ряд с испуганным возгласом шарахался назад, наступая на ноги позади стоящим. Волх, тоже рассчитывавший на свою молодую ловкость, был обескуражен почти неуловимыми прыжками и выпадами руса.

— Справишься? Со мной?! Не смеши, мальчишка! И не проси у меня пощады. Тебе не стоило становиться у меня на пути.

Дождь лил все сильнее и сильнее, превращая траву под ногами бойцов в жидкую кашу. В переменчивых струях лица деревянных богов казались живыми, даже взволнованными.

— Не надейся, я не убью тебя сразу, — пообещал Хавр. — Когда ты не сможешь встать, я отволоку тебя на жертвенник и по капле выпою Перуну твою змеиную кровь. Он давно ее ждет!

Волх молчал. Он не хотел тратить силы на препирательства. Бой оказался гораздо труднее, чем он легкомысленно себе представлял. Честно говоря, он ни разу еще не сталкивался с таким сильным противником. В мощи ударов, которые обрушивал на него рус, было что-то противоестественное. Иногда боковым зрением он видел серые лица друзей. Одобрительные возгласы давно стихли, и в этом была какая-то особенная безнадежность. Волх вдруг отчетливо понял, что ему не победить, а значит, не выжить. Утратив веру в себя, он заранее проиграл. Как глупо… Неужели боги вернули его в Словенск для того, чтобы он погиб на потеху кровавому Перуну?

Еще один страшный удар. Волх пошатнулся. Меч едва не вылетел из его руки. Оружие удалось удержать, но в плече что-то хрустнуло, и рука вдруг ослабла, повисла беспомощной плетью. Меч стал неподъемно тяжелым — как для старика или ребенка. Волх мог биться левой рукой, но хуже, и надо было время, чтобы приспособиться к праворукому противнику. А Хавр не собирался ждать.

Рус кружил все ближе и ближе, как будто змея сжимала кольца, как будто зверь готовился к последнему прыжку. Дождь странно искажал его лицо, скрадывал движения темным мороком. Р-раз! Серебристое острие летело Волху прямо в грудь, он отпрыгнул в сторону, ноги заскользили на мокрой траве… Смешно взмахнув руками, пытаясь удержать равновесие, Волх рухнул навзничь.

— Во имя Перуна!

Хавр шел прямо на него. Тело отчаянно трусило смерти. Бежать, уползти, забиться в нору, оттянуть неизбежное хоть на миг… Но сил хватило только на то, чтобы притянуть к себе меч и не сводить глаз с ухмыляющегося лица врага. С видимым удовольствием Хавр наступил ему на поврежденную руку. От боли и ярости Волх замычал.

— Это нечестно! Дай ему встать! — крикнули из толпы.

— Что это изменит? — пожал плечами Хавр. Но ногу убрал и сказал, сплюнув:

— Вставай, если сможешь. Если хочешь помучаться еще.

Действительно, кому нужна эта агония? Но Волх догадывался, какое представление Хавр рассчитывал устроить из его смерти. Надо во что бы то ни стало умереть в бою. Перекатившись на четвереньки, Волх встал. Громко захохотали русы — наверно, потому что он был мокрый и грязный.

— Ну, давай, зови своего ползучего папашу! — глумился Хавр. — Зови на помощь всех лесных тварей — хорьков, муравьев и землероек!

Рука очень болела. Но Волх перехватил поудобнее меч и следил исподлобья за Хавром. Тот уже был совершенно уверен в победе, он приближался к противнику, беспечно открытый для удара. Ой, не напрасно ли?

Не спешить, — велел себе Волх. Пусть подойдет еще ближе. Сердце Волха отчаянно стучало. Он стоял неподвижно, согбенно, слегка покачиваясь. Пусть Хавр решит, что он едва держится на ногах, — тем более что это так и есть. Еще, еще ближе… Сейчас!

Хавр бешено зарычал, хватаясь за раненое плечо. Промазал, разочарованно простонал Волх. Но зато теперь они с противником были на равных — оба вынуждены драться левой рукой.

— Я же говорил — сам справлюсь, — в первый раз позволил себе усмехнуться Волх.

— Размечтался! — новый натиск руса был ужасен. Клинок просвистел в пол-ладони от Волховой головы. — Настоящий бой только начался, червячонок.

Червячонок? Где-то он уже слышал это дурацкое прозвище. Где-то… И вражий взгляд при этом так же сверлил его насквозь. Так же? Нет, тот же! Тот же взгляд! Это Хавр вышел на него огромным медведем в последней стычке за Новгород. Это он привел оборотней, своих страшных Безымянных…

Хавр понял, что Волх догадался. Черный морок окутал его с головы до ног. Рус не превратился в быка, но словно сделался выше ростом и шире в плечах. Окровавленная рубаха придавала ему совсем жуткий вид.

— Во имя Перуна, которому служу! — проревел он, и голос его разнесся над Перынью небывало мощным эхом. Как будто само небо отразило этот рев, как будто могучее небесное божество отозвалось на призыв.

— Во имя Велеса, — прошептал Волх и вытер лицо рукавом, но только размазал новую грязь. Он уже понял, что свой маленький шанс на победу он бездарно потерял. Но звать отца на помощь не стал. Все равно боги сами решают, чью сторону занять, — затем и нужны поединки. И если он ошибся, обвиняя Хавра в убийстве брата, то тут зови не зови…

Дождь беспощадно сек истекавшую водой землю. Где-то в небесах начиналось ворчание, слабый сполох сверкнул над лесом — как будто боги тоже ввязались в схватку. Шла первая гроза.

Меч в руках руса отплясывал грозные коленца, стремительное острие рисовало сверкающие линии. Они сбивали с толку, отводили взгляд. Голос Хавра звучал словно отовсюду:

— Жалкий дурак, ты думал, что можешь бросить вызов Перуну? Твой скотий бог не даром трусит встречи с великим громовержцем! Один взмах небесного копья — и он будет корчиться в предсмертных муках, совсем как ты! А твои соплеменники, принося Перуну обильные жертвы, забудут вас обоих.

— Не надейся! Никто не станет молиться твоему людоеду! — тяжело дыша, выкрикнул Волх. О, как ему сейчас не хватало бесшабашной веры в свои силы и в поддержку отца! Но в этом бою — как и много раз в жизни — он снова был одинок.

— Будут, еще как будут, — усмехнулся Хавр. — Они поклонятся сильнейшему — так всегда поступает быдло. Перун — бог воинов и князей, а Велес — бог смердов и холопов, бог жалких дикарей, не державших в руках меча.

— Хромает, как старая цапля! Добей его, Хавр! — гоготнул кто-то из русской дружины. А следом и все русы захохотали.

Этот смех как хлыстом огрел Волха. Он представил себя со стороны: вот он стоит в грязи и в крови, припав на колено раненой ноги, опираясь немощной рукой меч, — и это на глазах у всего города. Друзьям, должно быть, стыдно за него, а враги радостно ржут. Он собрался умереть героем, а вместо этого его осмеяли, как дурака. Будь он зверем, у него шерсть на холке встала бы дыбом от ярости и обиды.

— Бедолага, — удовлетворенно осклабился Хавр. — Видишь? Ты просто смешон. Какая жалкая смерть! Даже рука не поднимается тебя прикончить.

Он повернулся к Волху спиной и торжествующе потряс мечом. Русы отозвались одобрительным рыком.

— Эй, словене! — продолжал красоваться Хавр. — Как поступить мне с ублюдком вашей княгини? Зарезать его на жертвенном камне? Или сделать своим холопом? Хороший ошейник пойдет ему на пользу. Пусть…

Вдруг рус захрипел, зашатался и тяжело рухнул на колени. И словене и русы охнули от неожиданности. Из груди Хавра торчало острие меча. Дождь смывал густую кровь, стекавшую по краю.

Волх стоял позади. Его трясло от бешенства, он, кажется, не понимал, что сделал. Он даже не смог удержать меча, рукоятка которого качалась в спине умиравшего Хавра. Из толпы послышались первые крики:

— Нечестно! Не по правилам!

— Он должен был его окрикнуть! Нельзя со спины!

— Убийца!

— Какие, у лешему, правила! — заглушил крики басовитый голос Клянчи. — А мальчишку ночью удушить — это по правилам?

— А ты попробуй докажи!

— Хорошо, каких еще доказательств вам нужно?! — хрипло воскликнул Бельд. — Если бы боги не были на стороне князя Волха, он ни за что бы не победил!

— Это не победа! — твердили в ответ. — Это не честный бой!

Волх тяжело дышал и смотрел исподлобья на взволнованную толпу. Хавр на коленях стоял у его ног, понурив косматую голову. Он был уже мертв, но меч не давал ему упасть. Волх резко вырвал меч из спины убитого, и тело мешком рухнуло в траву. А Волх едва не закричал от боли в поврежденном плече. В глазах у него мутилось, и лица друзей и врагов неразличимо сливались.

— Ну?! Кто еще хочет от меня доказательств? — прорычал он и, как слепой, побрел по кругу с угрожающе выставленным мечом.

Русы загудели, хватаясь за оружие, но принимать вызов никто не спешил. Бельд выбежал в круг, став рядом с Волхом. Дождь неистово лупил по головам и по лицам.

— Все, что вершится в круге, происходит по воле богов, разве нет? — настаивал он.

— Тебя, холоп чужеродный, не спросили! — крикнул кто-то.

— Хорошо, спросите своих людей, свободных и почтенных, — холодно ответил Бельд. — Тихо, тихо, — прошептал он Волху, который рванулся было ответить на оскорбление. — Вон, дружинников своих спросите. Разве я не прав? Мичура? Малюта? Волобуй?

Он обращался к уважаемым людям, и те озадаченно теребили бороды. С одной стороны, в таком ударе со спины не было воинской доблести. С другой стороны, сакс совершенно прав. Это боги допустили, чтобы Хавр вел себя, как опьяневший от легкой победы подросток. И боги дали Волху силы и дерзость этим воспользоваться. Но самое главное — страшный Хавр мертв. Гипнотическая сила его взгляда рассеялась. Многие впервые за долгое время почувствовали, что освободились от гнетущего страха.

Бельд первым почувствовал, что настроение толпы снова изменилось. Замешательство — значит равновесие. Надо воспользоваться, надо подтолкнуть…

Он вернулся на свое место и уже оттуда крикнул:

— Волха! Волха хотим в князья! А вы что тупите? — толкнул он Клянчу в бок.

— Волха! — спохватившись, заорал тот.

Эти крики раскачали толпу, как маятник. Сначала сторонникам Волха вторило несколько голосов, потом они слились в общий гул и рев:

— Волха хотим! Волха!

Бельд, торопливо схватив друга за руку, потащил его к идолу Велеса. Волх едва поспевал за ним, хромая.

— Давай, поговори с ними! — шептал по дороге сакс. — Еще немного, и все решится. Тебя либо признают князем, либо порвут на части. Жаль, что ты Хавра так, сзади…

— Ах, тебе жаль?! — вскинулся Волх. — Может, ты жалеешь, что это не он меня убил?

— Если бы он тебя убил, я сам дрался бы с ним до смерти, — холодно ответил Бельд. — А после меня — Клянча и все наши. Но мне жаль, что тебе теперь до конца твоих дней придется доказывать, что ты по праву стал князем…

Волх хмуро покосился на сакса. На языке вертелись обидные слова, но сейчас было некогда препираться. За спиной у него уже вырос деревянный Велес.

Отец! Хотя бы сейчас! — наконец взмолился Волх. — Я твой сын, и мой позор — это твой позор. Не допустишь же ты, чтобы меня побили камнями, как собаку? Пусть они признают меня!

Мичура неуклюже опустился на одно колено:

— Присягаю на верность князю Волху. Волх Словенич, клянусь служить тебе верно, как служил твоему отцу!

Волх ничего не успел сказать, но Бельд уже наступил ему на ногу, шепнув:

— Только не возражай!

Но Волх и сам догадался проглотить едва не сорвавшееся с языка: «он мне не отец».

Вслед за Мичурой Волху присягнула вся дружина Словена. Последнее слово осталось городским людом, и оно тут же было сказано:

— Волх — князь! Правь нами, Волх Словенич!

Как ни странно, никакого триумфа Волх не испытывал. Пронзительный восторг, с которым совсем недавно он выходил на крыльцо княжеского терема, исчез. Боль, усталость, скучные расчетливые мысли — как похмелье после праздника. Тогда какая-то волна мгновенно вознесла его над обыденностью, наделяя божественными полномочиями. Сейчас он сам себе казался узурпатором, хитростью занявшим чужое место.

— Надо решать, прямо сейчас, — шептал в ухо Бельд.

— Что? — встрепенулся Волх.

— С русами надо решать, князь. Отошли их прочь, как собирался. Прямо сейчас, пока они не опомнились от смерти Хавра. Связаться с этими кровожадными хищниками было большой ошибкой со стороны твоего… Словена, — заявил Бельд.

— Не умничай, — раздраженно ответил Волх. Честь Словена он стал бы отстаивать в последнюю очередь. Но Бельд, как всегда, много на себя берет. Он хулит поступки словенского князя, как будто имеет на это право. И пусть его советы, умные и рассудительные, — это советы верного друга. Если он сейчас последует совету Бельда, то никогда не научится княжить самостоятельно.

— Русы, — обратился он к угрюмым наемникам. — Помните прошлое лето? Мы с вами были врагами и проливали кровь. Потом мы заключили перемирие, а сами только и думали о мести. Но души погибших в том бою давно обрели свою судьбу. А нам осталась память о том, что произошло, — волей-неволей поделенная пополам. Во имя этой памяти я предлагаю вам выбор. Или идите с миром, ищите себе другого хозяина. Или признайте меня князем и оставайтесь на тех же условиях, на которых вы служили Словену. Решайте быстро, прямо сейчас.

Бельд заорал шепотом:

— Ты что?! Даже не думай! Эти наемники ночью зарежут тебя в твоем же тереме!

— Я не Волховец, чтобы меня можно было застать врасплох и зарезать, — с горечью ответил Волх. — Не суетись, Бельд, — добавил он каким-то новым тоном. — Я все решил.

И Бельд сразу обмяк, хотя долго еще сокрушенно качал головой.

— Ну, что вы надумали? — спросил Волх у русов. — Кто будет говорить за всех?

— Я Дёрруд, старший после Хавра.

Вперед вышел седобородый наемник. Он посмотрел на Волха в упор, и его прямо-таки перекосило. Со зловещим пафосом он добавил:

— Под Новгородом я потерял двух братьев. Я никогда не стану служить у их убийцы. Сегодня боги отвернулись от Хавра — что ж, значит, на то есть причины. Но боги отвернулись и от Словенска. Потому что русы сегодня уйдут навсегда и предоставят его судьбе.

— Кто уйдет, а кто и останется! — вмешался Мар. Он стоял, окруженный взволнованными молодыми русами, и вдруг заговорщически подмигнул Волху: — Хочу взять с тебя пример, князь. Не слушать больше стариков. Они любят дрязги и тошнотворные древние обряды. А мы любим деньги и хорошую службу. Я и мои люди остаемся, если ты будешь платить нам столько же, сколько твой отец платил всей русской дружине!

Бельд закатил глаза, но промолчал. Волх кивнул:

— По рукам.

— Ого! Вот это здорово! Слава! Слава новому князю Словенска! — закричали молодые русы. К ним присоединились горожане.

— Слава! Слава! — рокотал Клянча.

— Слава! Слава! — ударяло в уши Волху. Он стоял под этими криками, как дерево на ветру. Город отдавался ему в хмельном энтузиазме:

— Правь нами! Правь Словенском!

Волх ни на грош не разделял этот энтузиазм. Он не хотел править этим городом. Он никогда не хотел княжить в городе Словена. Крикнуть бы, как его бедный братишка: пожалуйста, пусть кто-нибудь другой будет князем! Я больше не хочу!

Но тут в голову Волху пришла мысль получше. Шальная, хулиганская мысль… Он улыбнулся, как в детстве, придумав какое-нибудь злое озорство, которое спасало его от скуки. А что? Князь он или нет? Как скажет, так и будет.

— Нет больше Словенска! — громко объявил он. — Отныне и во веки веков этот город — будет зваться — Новгород!

Толпа захлебнулась на полуслове, а Клянча радостно пробасил:

— Ну ты даешь, Волх Словенич! Так мы, значит, снова новгородцы? Это ты здорово придумал!

Молодые дружинники, друзья и побратимы Волха, ликовали. Словенск встретил их как незваных гостей, но теперь они снова стали хозяевами, вернувшись в Новгород, свой город.

Волх наконец ощутил умиротворение и благодарность. Впервые после возвращения из леса он снова совершил чудо: теперь душа его погибшего города как бы переселится в Словенск, вместо того чтобы гнить на дне озера вместе с остовами домов. Волх получил подарок.

Но долг платежом красен. И если судьба к тебе добра, стоит внимательно отнестись к ее знакам. Волх задумчиво погладил деревянный оберег. У бывшего коловрата остался только один конец, за который он был подвешен на тесемке.

— И еще, — сказал он хмуро. — Моей женой и новгородской княгиней станет Сайми.

— О! Это дело! — загоготал Клянча. Бельд деревянным голосом сказал:

— Хорошо.

И только Сайми молчала, как оглушенная, — как будто ей только что вынесли смертный приговор.