Сын скотьего Бога

Часть вторая Город

Спустя пять лет, солнечным летним днем, двое чудских охотников — старый и молодой — забрели в окрестности бывшего Тумантаева городища. Старик, в молодости знавший здесь каждое дерево, остановился, остолбенев. Там, где веками стоял непроходимый лес, теперь была выжжена пашня. На ней зрела рожь, красиво выстилая по ветру еще зеленоватые колосья. За городской стеной поднимались коньки деревянных изб, а выше всех — какое-то кособокое сооружение.

— Ну, что я говорил? — торжествующе прошептал молодой. — Эти места теперь не узнать. Новый город! Так его и зовут. А на месте Тумантаевой землянки теперь хоромы ихнего князя, — он показал на возвышающуюся крышу.

— Вот так так… — старик наконец обрел дар речи. — Вот так так… Давненько я здесь не бывал. Слухи слышал, но пока своими глазами не увидел, все не верилось…

— А еще говорят, — озираясь, сказал молодой охотник, — что молодой князь — большой колдун. Все лесные звери у него на службе. А волчья стая сторожит город и порвет любого, кто придет сюда не с добром.

Молодой настороженно огляделся. Ему стало страшно от собственных слов.

— А глянь-ка, там, в поле, не сам ли князь? — спросил подслеповатый старик.

— Точно он! — вздрогнул молодой. — Видишь — ворожить вышел. Небось дождь заговаривает или там недород.

— Совсем мальчишка, — с сомнением покачал головой старик.

— Ну да! Это он так выглядит, а самому сто лет. Говорят еще, — тут молодой совсем понизил голос и даже сам пригнулся, — что он сын страшного подземного бога…

— Не болтай! — строго оборвал его старик. — Нехорошее это место, — подытожил он. — Давай-ка пойдем отсюда.

Молодой не заставил себя уговаривать. Чудяне потихоньку скрылись в лесу. И пока они удалялись от Нового города, им казалось, что лесная чаща провожает их сотнями глаз.

А Волх посреди ржаного поля ворожил вовсе не дождь — этого он делать не умел. Но в поле расплодились грызуны, и в прошлом году они попортили весь урожай. А это уже было по его части.

Ветер ласково касался его дымчатых волос и редкой юношеской бороды, надувал рукава льняной рубахи. Волх глядел прямо перед собой, и со стороны казалось, что он застыл в глубокой задумчивости. Но те, к кому он пришел, слышали и понимали обращенную к ним речь.

Крупная полевка шмыгнула меж колосьев к ногам молодого князя. Зверек поднялся на задних лапах и скорчил крайне недовольную мордочку.

— Ты меня звал, сын скотьего бога? — пискнул он.

— Звал, звал. Сам не догадываешься, зачем? Собирай свое племя, свои пожитки, своих мышат и проваливай с нашего поля.

Полевка всплеснула лапками.

— Да как же это… Смилуйся! Куда ж мы пойдем? У нас детишки только народились!

Волх закатил глаза, представив себе количество этих детишек и погрызенной ими ржи.

— Мне что за дело? — строго сказал он. — Лес большой, найдете, чем прокормиться. Уходите — это приказ. А еще раз увижу кого из ваших на своем поле — разведу костер и велю вам самим туда прыгать. Ты же знаешь, мое слово для вас закон.

Полевка в ужасе прижала круглые уши, еще раз пискнула и скрылась во ржи. А вскоре по всему полю пошел шорох и шевеление. Грызуны уходили. Князь удовлетворенно кивнул и пошел к городу.

А на опушке, спрятавшись за березой, вслед ему смотрела девушка. Невысокая, полненькая, с растрепанной ветром черной косой. Она все время приглаживала волосы за уши, но те все равно разлетались и щекотали лицо.

— У! — ухнуло где-то сзади. Ойкнув, девушка повернулась. Изображая дикого зверя, к ней крался рыжий парень.

— Напугал, Бельд, — держась за сердце, с укоризной сказала девушка.

— Хорошо, ты снова за князем следишь? — оскалился тот. Девушка покраснела, но тут же сама накинулась с обвинениями:

— А ты, значит, за мной следишь?

Бельд посмотрел на нее сверху вниз — из-под рыжих бровей, снисходительно и добродушно.

— Ты же знаешь, Сайми, я твои тайны не выдаю. Разве тогда, в лесу, я кому-нибудь рассказал, что ты не парень?

Сайми не ответила. Она погасла лицом, ушла в себя. Бельд говорил ей что-то ободряющее, но она его не слышала, мысленно переносясь в ту небывалую зиму пять лет назад.

Бельд хороший. Но даже ему она не могла признаться, что хотела бы туда вернуться. Снова идти рядом с ним — и со смертью рука об руку… Да тогда она была почти счастливой! Отчаянный побег с отрядом Волха навсегда вырвал ее из пут обычной женской судьбы. Но Сайми это совсем не страшило. Тогда, в лесу, она ни о чем не жалела — ведь она еще смела надеяться.

Но за пять лет надежда выцвела, как старое тряпье. Сайми так и не смогла связать свою жизнь в осмысленный узор. Она слишком была погружена в свои чувства, чтобы легко сходиться с людьми. И бывшие спутники по опасному походу, и их чудские жены считали ее странной. Сайми жила на самой окраине города, как отшельница. И только рыжий сакс вел себя по отношению к ней как друг. И может быть, даже мечтал о большем.

За эти годы Сайми многое поняла — какая злая блажь толкнула Волха жениться и кто на самом деле был ее соперницей. Не понимала она только одного — что ей теперь делать.

Сайми и Бельд шли через поле к городу. Сайми гладила пушистые колосья, которые, как живые, тыкались в ладонь. Бельд грыз стебель, украдкой взглядывая на нее. Но едва они вошли в городские ворота, как сакс позабыл про свою спутницу.

— Хорошо, парни, какого лешего вы тут делаете? — накинулся он на двух дружинников, волоком тянущих деревянное корыто с зерном.

— Так это… Кулёма сказал, это перемолоть надо, — опешили парни.

Бельд с досадой мотнул головой.

— Какое перемолоть! Муки что ли мало? А если дожди пойдут? Рожь опять сгниет? Что на будущий год сеять будем? Тащите обратно.

И парни послушно потянули свой груз обратно в закрома.

— Ф-фу-у, — выдохнул Бельд, вытирая лоб. — Ну ни на миг оставить нельзя, — пожаловался он Сайми. — Хорошо, пойду разыщу Кулёму. Чего это он тут распоряжается?

Сайми улыбнулась. Она знала, что у Волха нет советчика надежнее, чем рыжий сакс. И как-то само собой получилось так, что все хозяйство в бывшем Тумантаевом городище оказалось под управлением Бельда. Если бы не он, Волх ни за что бы не справился с плодами своей победы.

Когда пять лет назад мальчишки оказались хозяевами целого города, они с неделю покуролесили, а потом растерялись. Они с детства воспитывались как дружина, боевые сподвижники князя. Их слуги и рабы были балованными и не привыкли к черной работе. Но в Словенске еще жили крестьяне и ремесленники, которые умели выращивать хлеб и делать одежду и обувь. В Новом городе — Новгороде — никого не осталось, кроме дружины Волха, пленных словенок да чудских женщин, которые уцелели после резни. И при этом все так же хотелось есть, надо было одеваться, строить дома…

— Хорошо, все будем делать сами, — объявил Бельд. Пользуясь полномочиями, данными Волхом, он распределил насущные обязанности между дружинниками и их женами. Когда ему в ответ огрызались: «Я это не умею!» — Бельд спокойно говорил: «Захочешь кушать — жизнь научит». Учились управляться с иглой, прилаживать друг к другу бревна… Многим даже нравились новые занятия.

Обитатели Новгорода ходили в косо пошитых рубахах из грубого полотна, крыши их изб порой протекали, а княжий терем сколочен был сикось-накось. Но это была свобода. Эту свободу завоевали в крови, вырвали зубами у судьбы и теперь несли всю ее тяжесть с гордо поднятой головой. С каждым днем, с каждым месяцем самостоятельной жизни взрослеющие мальчишки все больше ощущали себя новгородцами.

Сайми вздохнула. У всех в этом городе было дело, кроме нее. Выйти вот украдкой вслед за Волхом — и снова к себе в землянку, как в звериную нору… Она напоследок взглянула на княжьи хоромы. И вдруг увидела Волха, стоящего под собственными окнами. У него был такой же одинокий и неприкаянный вид.

Бельд тоже заметил князя. Они с Сайми обменялись понимающими взглядами. Иногда Сайми казалось, что сакс давно заключил с ней молчаливый союз за спиной у своего друга. Их одинаково беспокоила его судьба. Но и Бельд не рискнул подойти к Волху, только досадливо дернул головой и пошел по своим делам. Сайми тоже побрела восвояси. Вокруг стоял чудесный летний день, но она, как обычно, этого не заметила.

А Волх действительно не спешил домой. Из окон доносился истошный детский плач и сварливые бабьи крики. И то и другое раздражало и вызывало недоумение. Его семья? Эта толстая, глупая, злая женщина — его жена?

В хоромах хозяйничала Ялгава. Волх умел быть властным, но заключенной в жене животной силы боялся и предпочитал с ней не связываться. Он не мешал Ялгаве тиранить служанок. С особым удовольствием та изводила Ильмерь. С самого начала Ялгава решила, что унижения гордой пленницы приятны Волху, — вот и старалась, дура, изо всех сил. Волх ей не мешал. Он тоже думал пять лет назад, что будет упиваться властью над Ильмерью.

И что же? Она принадлежала ему — но совсем не так, как он мечтал. Конечно, любой ночью он мог войти к своей рабыне и заставить ее подчиниться. Он так и собирался вначале сделать — еще тогда, когда они втроем жили в землянке Тумантая, и Ильмерь была невольной свидетельницей его ночей с Ялгавой. Пусть поняла бы, что она — всего лишь одна из многих доступных ему женщин!

Но Волх заранее знал, с каким лицом Ильмерь вытерпит насилие. Она состроит такую брезгливую, холодную и отрешенную гримасу, как будто к ней прикоснулся паук, а не мужчина. И как после этого жить?

Любил ли он ее? Хотел ли он ее — спустя пять лет жизни под одной крышей? Таких вопросов Волх себе не задавал. Но чувство сидело в нем занозой — неопределенное, невысказанное и оттого вдвойне мучительное. Оно разъедало желчью, отравляло кровь, точило изнутри.

Как глупо он выглядел сейчас, торча попрошайкой у крыльца своего дома! Вот и Бельд с Сайми кидают на него сочувственные взгляды. Как ненавистна ему эта жалость! Чувствуя себя загнанным в тупик, Волх пошел на крики.

Ребенок — чернявая четырехлетняя девочка — билась в истерике на полу. Ялгава, красная и растрепанная, как лесная ведьма, визжала, путая словенские и чудские слова. У стены стояла Ильмерь.

Если бы она хоть подурнела, годами вынося помои! Но эти пять лет она словно проспала, а не прожила. И годы пронеслись мимо, и ей по-прежнему восемнадцать.

— Что ты голосишь? — сквозь зубы спросил Волх у жены.

— Да как же! Эта сука! Она всех, всех нас извести хочет! Ребенку твоему смерти желает! Тварь, тварь!

— Сама тварь, сама ребенка изводишь, — вяло огрызнулась Ильмерь.

— Не дерзи княгине, — так же вяло ответил Волх. Как же достали его эти домашние склоки! — Что она сделала? — со вздохом спросил он Ялгаву.

— Да ничего она не сделала! Рубахи в корыте скисли! В углах паутина! А она только жрет и спит, бока отъела!

Волх не сдержался и фыркнул. Кто из двух женщин отъел бока, было видно невооруженным глазом.

— Сама жирная свинья, — вставила Ильмерь, словно почувствовав его поддержку. Тогда Волх подошел к ней и дал пощечину. Несильную, только чтобы поставить на место. Как обычно. И Ильмерь, как обычно, презрительно скривилась. Волх начал злиться по-настоящему.

— Я же сказал, не смей дерзить княгине!

— А если буду? — прищурилась Ильмерь. — Тогда что? Убьешь? Ну, убей.

Волх почувствовал себя совершенно беспомощным и чтобы скрыть это, набросился на жену.

— И тебя прибью, если не прекратишь орать!

Та возмущенно раскрыла рот и тоже бы за словом в карман не полезла. Но тут за дверью раздались крики:

— Волх Словенич!

В горницу ворвался Клянча.

Спустя пять лет ближайший друг детства стал совсем взрослым — крепко сколоченным, плечистым мужчиной с курчавой каштановой бородой. Он женился на чудянке, и та родила ему троих детей, которых Клянча обожал. Но синие глаза по-прежнему смотрели по-мальчишески весело и бесшабашно. И никакими силами нельзя было отучить его звать князя ненавистным отчеством.

— Волх Словенич, ты стоишь? Так ты сядь! В городе гости! Прибыло посольство из Словенска!

Это прозвучало как обухом по голове. Волх и Ильмерь одинаково побледнели и впервые за пять лет посмотрели друг другу прямо в глаза. Он — упрямо, она — с вызовом. Ничего не понимающая, но чующая тревогу Ялгава подхватила на руки ребенка.

— Где они? — спросил Волх, нервно сжимая кулак.

— У ворот! Просят разрешения войти.

— А кто в посольстве? Ты их знаешь?

— Почти всех. Сокол, Мичура, Доброжён…

Волх кивнул. Клянча называл дружинников Словена. Мичура — отец Алахаря. У других тоже дети ушли с Волхом. И теперь эти взрослые, бородатые дядьки ждут у ворот, пока им разрешат войти… Это была как бы очередная победа над Словеном.

— Пусть ждут меня в передних хоромах, — велел Волх. Ты, — сказал он, не глядя на жену, — чтоб из горницы ни шагу. А ты, — он взглянул на Ильмерь, и его осенила злая мысль, — когда позову, принесешь нам выпить.

Передние хоромы были нежилыми. Они были построены специально для советов и пиров. Так было заведено и в Словенске, но у новгородцев не было ни терпения, ни умения обустроить все так же красиво и удобно. Поэтому усталые гости оказались в довольно темном помещении, где не было даже лавок. Пришлось переминаться с ноги на ногу, ожидая Волха.

Наконец тот явился в сопровождении Клянчи и Бельда. На плечах Волха красовался богатый меховой плащ из Тумантаевых сундуков.

— Здорово, словене!

Послы не спешили кланяться.

— Здравствуй и ты, Волх Словенич, — сказал Мичура. Лицо у него было скорбное: кто-то уже сообщил ему о смерти сына.

Волх промолчал, за него ответил Клянча:

— Почему ты зовешь нашего князя Словеничем? Перед тобой, старик, — победитель Тумантая, сын великого Велеса, новгородский князь Волх!

Послы едва не фыркнули — слишком выспренне это прозвучало. А «старик» — и вовсе обидно для сорокалетнего Мичуры. Но у того хватило ума не задирать мальчишек. К тому же послов было всего семеро, и находились они на чужой земле…

— Привет тебе, новгородский князь, — покладисто сказал Мичура.

— С чем пожаловали? — нарочито грубо спросил Волх. Послы переглянулись.

— Твой… Князь Словен, — поправился Мичура, — долго думал, что ты с дружиной сгинул в лесу. И вдруг, прошлой осенью, чудь донесла о новом хозяине в Тумантаевом городище. Вот князь и послал нас посмотреть, что да как. Да и самим нам стало любопытно, как живут наши сыновья, которых мы давно оплакали.

Голос Мичуры дрогнул. Волху захотелось сказать ему что-нибудь доброе, например, каким хорошим другом был Алахарь. Но выйти из выбранной роли он не мог.

— Живем — не тужим, — пожал он плечами. — Хлеб едим, мед пьем. И вас угостим, если не побрезгуете. Эй, меду гостям!

Волх позвал — а сам испугался. Ильмерь запросто может не подчиниться. А на все угрозы ответит, как обычно: «Ну, убей». И что, убить ее в самом деле?

Но Ильмерь не подвела. В сенях прозвучали легкие шаги, она вошла с деревянной ендовой в тонких руках и вручила ее Волху.

Послы все как один поклонились.

— Здравствуй, княгиня! — сказал Мичура.

Ильмерь взглянула на него удивленно, будто не узнала. Волх тоже ничего не сказал, глотнув из ендовы и передавая ее по кругу.

— Хороший мед! Сладкий мед! — одобрили послы, отведав.

— Чудской, лесной мед, — пробормотал Волх, возвращая недопитую ендову Ильмери.

Что с ней сегодня? С чего вдруг такая смирная? Стоит, не поднимая глаз, и даже плечи согнула, будто родилась рабыней.

— Волх… э… князь! — опять запнулся Мичура. — Князь Словен хотел бы вернуть свою жену. Ты отпустишь княгиню Ильмерь с нами?

Волх с трудом сдержал торжествующий возглас. Вот оно! Так он и думал! Вот зачем они явились! Но по роли ему полагалось молчать. Он незаметно пихнул Клянчу в бок.

— Ты опять ошибся, старик, — заявил тот. — Где ты видишь княгиню? Жену князя зовут Ялгава, а эта женщина — ее рабыня.

— Рабыня?! — ахнул кто-то из послов. У Ильмери даже ресницы не дрогнули, казалось, она перестала дышать. А Волх торжествовал. Жаль, что до Словенска не один день пути! И Словен еще не сегодня узнает, что его красавица жена — жалкая рабыня в доме его проклятого сына.

— Рабами мы не торгуем, — вмешался Бельд. — У самих людей мало. Но в городе есть, что предложить на продажу. Лес вокруг очень богат!

Послы снова переглянулись. Их явно не уполномочивали заводить торговлю с Новгородом. Ловкий Бельд тут же иначе поставил вопрос:

— И вас, послы, новгородский князь не отпустит без даров.

Не принять дары было нельзя. К тому же послы поняли, что аудиенция окончена. Они поклонились неопределенно — не то Волху, не то Ильмери, — и Бельд увел их хвастаться своими закромами.

— Я все правильно сказал, князь? — спросил довольный собой Клянча.

— Ну еще бы! Как же! Выслужился! — заявила Ильмерь. У нее все лицо дрожало от ненависти. — Но ничего. Отольются кошке мышкины слезки. Неужели ты, — она с вызовом уставилась на Клянчу, — так уверен, что никогда не встретишься с князем Словеном? Ты слышал — он не забыл меня, он хочет меня вернуть! Так берегись же его гнева!

Клянча смутился. Ильмерь ударила наверняка — по больному месту, потайным страхам перед местью Словена. Но Волх смотрел на него с хмурой усмешкой. Словен оставался в Словенске. А Волх, который запросто говорил с волками, был здесь и сейчас. Клянча недолго размышлял над выбором.

— У моей жены служанки не такие болтливые, князь, — хорохористо сказал он. — Ты бы научил свою обращаться с прислугой. А то…

— Ступай! — оборвал его Волх. — И ты пошла прочь.

Оставшись один в палате, Волх прижался лбом к теплому дереву. Почему-то так было легче.

Ильмерь собирается мутить и запугивать его дружинников? Ну и леший с ними со всеми. Волх еще не понял, что князя без дружины не бывает. Для этого он был слишком молод, самоуверен, слишком убежден в своей исключительности. Ему не важно было, что Клянча взял его сторону. Важно — почему. И Волх не собирался себя обманывать. Просто Клянча боится его больше, чем Словена. Вот и вся преданность. И все они так.

Будь Волх примерным учеником грека Спиридона, он прочел бы в отцовской библиотеке парочку сочинений о властителях прежних времен. И убедился бы, что удел всех князей и королей — одиночество и недоверие. И смирился бы с одиночеством как неизбежным спутником власти.

Но Волх ничего не читал. Свое одиночество он переживал мучительно, хотя не признался бы в этом и самому себе. Дружина и друзья — это не одно и то же. Все служат ему по какой-то причине — выгода, страх или что-нибудь более причудливое.

Вот, например, Бельд. Он вбил себе в голову, что обязан отплатить Волху за подаренную свободу, — вот и лезет из кожи вон. В юности, когда они каждый день сходились в потешных боях на берегу реки, все было иначе — но теперь об этом бессмысленно вспоминать.

Даже звери служили сыну скотьего бога из страха. Обидно: ведь Волх был честен с ними. Он соблюдал договор, заключенный с волками в день победы над Тумантаем, и никогда не использовал свой дар для охоты.

Чьи-то шаги заставили его очнуться от раздумий. Волх, как всегда, испугался, что его застали в минуту слабости, и свирепо уставился на вошедшего Мичуру.

— Можно с тобой поговорить наедине, князь? — спросил тот с порога.

Волх хотел ответить резко — мол, все уже переговорено. Но это было глупо. Мичура все равно скажет, что ему надо, а разрешения спрашивает из вежливости.

— Ну? — спросил Волх как можно суше.

— Князя Словена ты больше не считаешь отцом, — с легким укором сказал Мичура. Это не был вопрос, и Волх промолчал. — А княгиня Шелонь по-прежнему для тебя мать?

Волх изменился в лице.

— Что с мамой?

— С ней все хорошо, — подобревшим голосом ответил Мичура. — Она шлет тебе поклон.

Мичура полез за пазуху и вытащил свернутую тряпицу.

— Вот, это она велела тебе передать.

Волх взял подарок. Его лицо окаменело от старательно изображаемого равнодушия, а сердце прыгало у самого горла. И в глазах защипало. Только слез не хватало…

— Это все? — Волх закрылся грубостью, как щитом.

— Все, — кивнул Мичура. — Я вот только еще про Алахаря хотел спросить… Ну, тебя беспокоить не стану, с ребятами поговорю…

— Что про Алахаря? — спросил Волх совсем другим тоном. Ему полегчало, когда он переключился на чужое горе.

— Как он умер-то?

— Твой сын погиб, защищая своего князя, — выспренно заявил Волх. И добавил, словно извиняясь: — Алахарь был очень хороший друг. Он спас мне жизнь.

Мичура сдержанно улыбнулся. Повинуясь внезапной мысли, Волх сказал:

— Большая честь для меня и для всего города принимать у себя послов из Словенска. Сегодня вечером я прошу вас разделить трапезу со мной и моей дружиной. Но на рассвете вы должны покинуть Новгород.

Мичура ушел, и Волх, наконец, развернул материнский подарок. Это была льняное полотенце с яркой вышивкой. Рисунок Волх узнал сразу. Вырей. Вот Мировое древо, вот райские птицы в его ветвях — Алконост и Гамаюн. А вот, в корнях, копошатся змеи…

Шелковые нити были разными на ощупь. Красные и золотые — горячи, как камни на солнцепеке. Голубые — прохладны, как брызги воды. Лесной свежестью веяло от зеленых. Волх прижался к вышивке щекой. Он больше не мог терпеть. Слезы прорвались мучительно, царапая горло. Есть один человек во всем свете, который любит его просто так. Но к матери уже не вернуться, между ними пропасть, и это навсегда…

Сев прямо на пол, Волх скорчился и крепко-крепко обхватил себя за плечи. Вот так его могли бы обнимать любящие руки. Но нет никого, никого…

Вечером состоялся пир. Бельд очень одобрил решение Волха так попрощаться с послами и приложил все усилия, чтобы пир удался. Конечно, в Словенске подавали угощение и побогаче, да и повара там были искуснее. Но молодые хозяева Словенска тоже не ударили в грязь лицом.

Отцы и сыновья на пиру наконец встретились лицом к лицу. Встреча была очень сдержанной. Дружинники Волха скупо спросили о здоровье матерей и сестер. Послы так же скупо похвалили порядки, которые дружина завела в городе. О похищенных чудью словенках послы не спрашивали — к счастью, их жен среди этих женщин не было. Назад в Словенск никого не звали, и многие снова с досадой и грустью почувствовали себя отрезанным ломтем. Распрощались на ночлег миролюбиво, но прохладно. Послы должны были уйти еще затемно, не потревожив никого, кроме дозора.

Волх лег спать, подложив под голову подарок Шелони. Он по-детски надеялся, что так ему приснится мать. Но сон пришел бессмысленный и тревожный. Такие, наверно, снятся собакам, когда они тихонько тявкают и дрыгают лапами.

Он гнался за кем-то, мелькали березовые стволы, и ноги вязли в болоте. А потом оказалось, что это кто-то гонится за ним, тяжело дышит в спину, зовет ненавистным голосом…

Чей-то голос действительно разбудил его. Волх вскочил, нащупав у постели нож. Ялгава, подбоченившись, загородила тучным телом дверной проем.

— Просыпайся, князь, беда! — провозгласила она. — Послы-то каковы! Ты не отдал им мою рабыню, так они увести задумали!

— Что?!

— Эта сука Ильмерь сбежала с послами, вот что!

Волх вдруг ощутил облегчение. Пусть все решится без него. Пусть Ильмерь убирается куда хочет и наконец освободит его…

Но не тут-то было.

— Сейчас их, должно быть, воротили, — продолжала Ялгава. — Хорошо, что я не спала! Я всех на ноги поставила: и Клянчу, и твоего верного пса, Бельда… Представляешь, лежу, слышу, она тихой мышкой — мимо. Ну, мало ли, думаю, по нужде или чего. Но сердце екнуло. Лежу — а ее все нет. Дай, думаю, проверю: нет ли обмана…

— Замолчи! — рявкнул Волх. Голос жены сводил его с ума. Иногда он ненавидел ее так, что готов был убить.

Натянув рубаху, он вышел на улицу. Ялгава с праведным гневом на лице поспешала за ним.

На дворе начиналось ясное утро. Пробовали голос птицы. На земле еще царила сумрачная прохлада, а небо сияло чистейшей синью.

Понурых послов окружали растерянные новгородцы. Кулема с мечом в руке не осмеливался поднять глаз на Доброжена, своего отца, и на Ильмерь.

Для побега Ильмерь переоделась в мужские портки и рубаху, а волосы спрятала под каким-то дурацким треухом, который теперь сжимала в руке. Дозорные ее не узнали и беспрепятственно выпустили послов из города. Но дружина, поднятая по тревоге Ялгавой, без труда их догнала. Послы не сопротивлялись, послушно представ перед Волхом.

— Князь, ты только не бесись, — шепнул ему Бельд. Волх поморщился и капризно сказал:

— Вы меня обманули, — вздохнул он. Послы опустили головы еще ниже.

— Это она, она их уговорила, подлая! — встряла Ялгава. На солнечном свете ее лицо показалось Волху особенно старым и помятым. Таким непохожим на лицо Ильмери… Волх посмотрел на беглянку. Она стояла, совершенно равнодушная к своей участи. Темные кудри были откинуты назад, потухшие глаза прикрыты, грудь лениво вздымалась под грубым льном.

— Вели ее наказать! Выдрать как следует! — не унималась Ялгава. — Воровка! Я с тебя семь шкур спущу! Живой не останешься!

— Ты бы отпустил ее, Волх, — снова шепнул Бельд. И вопреки обыкновению Волх не отмахнулся. Задумался.

Нет, отпустить Ильмерь он не мог. Дать ей уйти — мог, уже готов был… Но сам, по доброй воле, навсегда отдать ее Словену…

Волх хмуро помотал головой.

— Иди к себе, — спокойно сказал он Ильмери. И послам сказал: — Идите с миром. Я позабочусь, чтобы вас проводили через лес. Вам повезло, что вы добрались сюда без приключений. В лесу, знаете ли, небезопасно.

— Кто это нас проводит? — настороженно спросил Доброжен.

— Мои союзники, — усмехнулся Волх. — Они и сюда вас провожали, да только вы не заметили.

Послы переглянулись. По их вытянувшимся лицам было видно, что они уже слышали краем уха о «союзниках» новгородского князя.

Привычная ко всему дружина и то поморщилась, увидев знакомое, отрешенное выражение на лице своего князя. Волх молчал, но где-то вдалеке послышался волчий вой. Послы побледнели.

— Ну вот, — удовлетворенно кивнул Волх. — Все в порядке, я договорился с вашими провожатыми. Вы благополучно вернетесь в Словенск. Но передайте своему князю, что больше послов от него мы не примем.

Послы в смутных чувствах, со страхом и облегчением, скрылись за воротами.

Над рекой Мутной садилось солнце. Брызги заката раскатились по воде, вспыхнули рыжим пламенем на сосновых стволах. Вокруг города на полях волновалась рожь. Близилась жатва, начинался месяц серпень. Колдовской месяц, когда в самую силу вступает богиня Мокошь.

Словен в простой рубахе, перехваченной дорогим кожаным поясом с золотой пряжкой, сидел у окна в библиотеке. Издалека доносились крики, смех и брань. Опять русы безобразничают… В последнее время присутствие в городе Хавровой дружины стало тяготить Словена. Триста вооруженных мужчин бесились от безделья — слишком уж легкой оказалась служба у словенского князя.

Душно сегодня… Или это сердце снова шалит? Словен поморщился. Ему еще не хотелось стареть.

Грек Спиридон, подобострастно согнувшись, забирал из-под локтя князя одни свитки, подкладывал другие. Князь досадливо их отодвигал. Новых книг давно не появлялось в библиотеке, а все имеющиеся Словен знал наизусть. Такая долгая была позади жизнь…

Но при взгляде на стол напротив на душе светлело: там сидел Волховец. Он старательно выводил на пергаменте греческие буквы.

Волховцу исполнилось четырнадцать лет. Уже не ребенок — юноша. В его лице легко угадывались прекрасные черты Шелони и мужественные — самого Словена. Он будет красивым и сильным мужчиной. Он сын своего отца — не то что тот, другой… Словену вдруг страшно захотелось узнать, что делает сейчас его старший сын.

Пять лет назад он практически выгнал Волха из города. Это было не просто изгнание — это была смерть. Молодая дружина ушла на другой берег. Она пересекла реку, словно границу между миром живых и миром мертвых, и за ее спиной сомкнулся враждебный, безжалостный зимний лес. В тот день из Словенска ушло будущее, и потеря казалась невосполнимой. Боясь княжьего гнева, матери выли по своим сыновьям украдкой, и этот сдавленный плач долго метался по городу.

Но вот — живет город. Рана затянулась. Подрастают в нем новые дети. И Волховец с приятелями так же ходит на реку биться на мечах, как когда-то его старший брат…

Удивительно, что Шелонь ни разу не упрекнула мужа за то, как он поступил с их сыном. И дело не в том, что она молчала. Словен чувствовал: она рада, что Волх ушел из Словенска. Будто в городе ему угрожала большая опасность, чем в лесу.

Шелонь… В глубине души Словен боялся жены. Нет, он не слушал досужих сплетен о том, как она его сначала присушила, а потом навела порчу. Но в самом деле, о чем она говорит с богами, когда все чаще и чаще уединяется на Перыни? Какие тайны ей открывает грядущее?

Волховец вдруг поднял над писаниной кудрявую голову.

— Отец, а я совсем забыл! Мама хочет с тобой поговорить. Сказала, будет ждать тебя у себя в светлице.

Словен вздрогнул, и сердце снова заныло. Словно Шелонь подслушала его мысли… А почему нет? Чего ей стоит…

На женской половине княжьих хором стояла удивительная тишина. Слышно, как мухи жужжат, да шуршит где-то прялка. Раньше, при Ильмери, здесь был дым коромыслом: смех, песни, суета, служанки, нагруженные платьями, сбивались с ног. Шелонь затворилась от этого шума в своей светлице. Тишина и суета противостояли друг другу, как две женщины-соперницы, которые прикидываются лучшими подругами.

Словен никогда не стоял перед выбором. Настоящей, страстной мужской любви он не испытывал ни к одной из своих двух жен и множества сменявших друг друга наложниц. В этом он был обделен. Он взял Шелонь согласно обычаям, совсем молодым. Восхищенный ее особенной красотой, он не слушал сплетен и советов родни. Но эта женщина, даже родив ему двух сыновей, оставалась холодной, недоступной, блуждающей в неведомых Словену далях.

Сарматка Ильмерь ворвалась в его жизнь яркой жар-птицей, наобещала с три короба чего-то, чего он не сумел и не успел оценить — и исчезла. Словен переживал исчезновение, как переживают пропажу любимой вещи. Как только он прослышал про Новгород, то сразу загорелся надеждой ее вернуть. Любимые вещи должны быть надежно заперты в сундуки!

Остановившись у двери в светлицу, Словен прикрыл глаза от света, падающего из окна. Почему на закате солнце светит особенно ярко?

Шелонь сидела за рукоделием. В солнечном ореоле она казалась прекрасной, какими иногда являются во сне давно состарившиеся и умершие люди. Словен оробел.

Отложив вышивку, Шелонь встала ему навстречу и вышла из волшебного ореола. И сразу стала ниже ростом, тусклее лицом, суше статью. Словен заметил, что она очень волнуется. Ждет от него чего-то, даже шея вытянута от нетерпения. И эти проявления человеческой природы его жены смутили Словена еще больше. Как с ней говорить? За несколько лет они не обменялись ни словом. Он уже разучился, как это делается!

Шелонь пришла ему на помощь.

— Спасибо, что пришел. Ты расскажешь мне про посольство, которое ты отправил в город нашего сына? Я ничего не знаю, ты даже не сказал мне, что он, оказывается, жив, — в ее голосе прозвучал легкий упрек. — Что ты собираешься делать?

— Пока ничего. Послы еще не вернулись, мы ждем их со дня на день. Посмотрим, что они расскажут. Может, это все слухи, и в Тумантаевом городище по-прежнему правит чудь…

— Пять лет я не видела сына, — тоскливо прервала его Шелонь. — Наверно, и впредь не увижу. Но мне хотя бы знать, что он жив-здоров.

— А что, твои боги молчат об этом? — не удержался Словен.

— У богов есть заботы поважнее наших семейных неурядиц, — строго сказала Шелонь. — Я не докучаю им вопросами. Словен! Ты обещаешь не преследовать Волха?

— Что?! — нахмурился князь.

— Тебя настроили против него, — страстно заговорила Шелонь. — Не отпирайся, я знаю, кто это делает… Но все твои обвинения ложны и недостойны. Мальчик вырос и ушел, он нашел свое место под солнцем, как ты когда-то. Оставь его в покое! Не шли к нему больше послов!

— Но… — опешил Словен, — я думал, ты хочешь, чтобы он вернулся.

— Какая разница, чего я хочу? — звенящим голосом воскликнула Шелонь. — Я хочу, чтобы он снова стал ребенком, чтобы прижимался к моим коленям, и чтобы ты нас любил… — она досадливо махнула головой. — Что толку? Он не вернется. Как и ты никогда не вернешься в приморские степи, откуда вывел свой народ. Поклянись, что оставишь его в покое, Словен!

И Шелонь требовательно топнула ногой. Словен окончательно растерялся. Шелонь никогда себя так не вела. Что она так беспокоится? Да у него и в мыслях не было силком тащить Волха в Словенск. И даже если мальчишки будут проситься назад — он не пустит. Поздно. Город сомкнулся над своей потерей, и возвращение молодой дружины стало бы теперь чужеродным наростом на его теле. Так почему он должен клясться? В чем тут подвох? Что сказали ей боги?

— Поклянись! — настаивала Шелонь.

— Хорошо, хорошо. Клянусь Перуном и матерью Мокошью, что не стану вмешиваться в дела Волха.

Призывая в свидетели двух могущественных богов — силы неба и земли — Словен сознательно не упомянул Велеса, как требовала того древняя формула. Шелонь, конечно, заметила это, но сказала только:

— Смотри, князь. Мать Мокошь сейчас в особой силе, ты должен сдержать свое слово.

Словен раздраженно махнул рукой. Мол, подавитесь вы своим Волхом, он на дух мне не нужен, пусть спокойно сидит в своем городище, только к нам носу не кажет…

— Послы, послы возвращаются! — раздался на улице крик.

Шелонь и Словен встрепенулись. Но вслед за криком послышался бабий плач, какой-то гомон… Что там случилось?

— Выйди, князь.

На пороге светлицы, тяжело дыша, стоял Хавр. Он покосился на Шелонь, как бы не понимая, почему эта женщина все еще живет здесь. Конечно, он ничего не собирался при ней говорить.

Но отталкивая руса, забыв о всяком этикете, в светлицу ввалился один из послов — Доброжен. Борода его была всклокочена, одежда порвана, рукав в крови.

— Беда, князь! — взревел он, бухаясь на колени. — Твой сын потравил волками все посольство.

— Неправда! — ожесточенно прошептала Шелонь. Но ее никто не услышал. Гвалт и вопли на улице становились все громче.

— Вставай! — Хавр потряс Доброжена за плечи. — Идем в княжьи палаты, расскажешь, что случилось.

Доброжен затряс головой, тяжело поднялся и, пошатываясь, вышел в сени. За ним — Словен, а следом решительно шагнула Шелонь. Хавр заступил ей дорогу.

— А ты куда, княгиня? Это мужские дела.

— У меня есть муж, чтобы указывать, куда мне ходить, а куда — нет, — заявила Шелонь. Хавр обернулся, ища поддержки у Словена. Но князь предпочел ничего не заметить. Шелонь торжествующе вскинула голову и прошла мимо руса.

В присутствии дружины, старейшин и замершей в уголке княгини Доброжен собрался с духом и рассказал страшную историю. О том, как сначала их любезно приняли в Новгороде. О том, какой им закатили пир и какие собрали богатые дары.

— А княгиня Ильмерь там служит у Тумантаевой вдовы Ялгавы. Волх взял вдову в жены, а нашу княгиню подарил ей, как рабыню, — сообщил он, смущенно косясь на Словена.

— Продолжай, — сказал Словен, угрожающе двигая скулами.

— По-хорошему Волх отпустить ее с нами отказался. И тогда она, бедняжка, упросила Мичуру помочь ей бежать. Мы дали ей мужскую одежду, никто бы не догадался… Но эта баба, Ялгава, подняла тревогу. Нас воротили. Срам-то какой, мой собственный сын Кулёма, грозил мне мечом, как вору! Но Волх сделал вид, что все прощает. Он даже пообещал, что в лесу никто нас не тронет. Знаешь, князь, твой сын стал колдуном, он разговаривает со зверями!

— Он мне не сын, — тихо сказал Словен.

— Что? Ну, так вот. Он говорил о чем-то с волками, а кто ж его знает, о чем? Мы думали, он просит их не трогать нас, когда пойдем обратно через лес. Да они бы и так не тронули, всем известно, волки летом сыты и на людей не нападают. Но только вышло-то по-другому…

Доброжен, то дрожа голосом, то подпуская в него былинного пафоса, рассказал, как расстоянии пяти полетов стрелы от Новгорода на них набросилась волчья стая. Волки вели себя не как обычные звери, они совсем не боялись людей. Они действовали, как будто у них был приказ — убить всех до одного.

— Они были, как люди в волчьей шкуре, как оборотни, — понизив голос, сказал Доброжен. — Как если бы твой сын сам догнал нас и отомстил за то, что мы попытались увести его рабыню. Никто из наших меча не успел поднять. Волки прыгали прямо на горло, рвали и душили… Я сообразил прикинуться мертвым, и мертвых они трогать не стали. Когда они ушли… — Доброжен сглотнул и вдруг истерично заорал: — Да выведите же княгиню! Я не могу при ней говорить такие вещи! Князь, твой сын…

— Он мне не сын! — взревел Словен. — Уведите ее, — велел он дружинникам.

Те нерешительно подступились к Шелони и начали теснить ее из палаты.

— Все правильно, князь, ты же все понимаешь, — Хавр возник у Словена за спиной, как злой дух. — Твой сын Волх был вздорным мальчишкой, он не уважал отца. Но он был всего лишь человеком! Он не повелевал волками. А этот — оборотень. Он не твой сын, он страшный и злой колдун. Но не сомневайся, и на него найдется управа. Ты выйди на улицу, послушай, чего хотят люди.

Дико озираясь, Словен зашагал к выходу. Шелонь оттолкнула дружинников и бросилась за мужем. Но тот, угрожающе подняв руку, прорычал:

— Уйди!

Воздуха, воздуха…В груди вдруг стало тесно и жарко. Словен вел рукой по стене, словно нащупывал дорогу вслепую. Наконец он вышел на крыльцо.

Море людских голов колыхалось у княжьих хором. Здесь были жены, братья, отцы, матери и дети пропавших послов, их свойственники, соседи и друзья — весь город, повязанный узами кровного и некровного родства. Женский плач мешался с мужским ропотом. Они сливались в одно и то же слово: месть! Месть! Этот гул кровью бился в висках…

— Твои лучшие, ближайшие дружинники погибли лютой смертью, — твердил Хавр. — И это только начало. Разве город может чувствовать себя в безопасности, когда рядом завелось такое зло?

— И что ты предлагаешь? — раздраженно спросил Словен. Ему было очень плохо. — Собрать ополчение? Лишиться еще людей? Оставить город без защиты?

— Зачем? — возразил Хавр. — Есть отличный выход. Моим парням давно пора проветриться. Их поведет Альв — он самый толковый воевода. А твой Доброжен покажет дорогу к логову оборотня. Решайся, князь. Нельзя оставлять в лесу это осиное гнездо.

— А ну, пустите меня!

Дружинники не решились силой удерживать княгиню, которая протолкалась к мужу. Она была бледна, растрепанна, и голос у нее дрожал слезами.

— Словен, ты же обещал! Ты клялся Перуном и Мокошью!

— В чем ты клялся, князь? — голос Хавра звучал зловещим спокойствием.

— Я обещал, что оставлю Волха в покое.

— Волха! — торжествующе улыбнулся Хавр. — Но Волха больше нет. Княгиня не хочет этого понять, мне жаль ее, она мать… Но ты мужчина, ты должен рассуждать здраво. Твой сын сгинул где-то в лесу. Злой оборотень-колдун занял его тело. Вели послать русов, ты не нарушишь никакой клятвы…

— Сам ты колдун и оборотень! — крикнула Шелонь. — Ты и твои Безымянные вершите страшные, жестокие обряды! Наши предки никогда не занимались ничем подобным! Словен! Опомнись, не слушай его! Этот человек желает тебе зла. Знаешь, почему он так ненавидит Волха?

Шелонь внезапно осеклась. Хавр посмотрел на нее с недоброй усмешкой и ответил голосом уверенного в своей правоте, но все же обиженного недоверием человека:

— Не стану спорить с тобой, княгиня. Надеюсь, князь сам разберется, кто ему настоящий друг, а кто предал его еще до рождения этого несчастного погибшего мальчика.

Словен затравленно переводил взгляд с бледного лица Шелони на сосредоточенную физиономию Хавра. Он хотел мести, хотел уважения горожан. Идея осуществить эту месть руками русов, не вмешивая словен в убийство своих соплеменников, отметала почти все сомнения. Но он боялся гнева Мокоши, который сулил ему остановившийся взгляд жены. В голове гудело, и сердце бухало, как чугунный пест в ступке. Лица людей мешались в пестротканое полотно.

— Помогите князю! Держите, держите его!

Дружинники едва успели подхватить грузное тело Словена, осевшее на пол. Шелонь, давясь бессильными слезами, молча теребила его руку. Хавр сочувственно покачал головой и махнул рукой одному из своих русов.

— Безымянные вернулись?

Получив утвердительный ответ, он велел:

— Через час собираемся на Перыни!

Этой ночью разразилась гроза. Молнии резали черное небо над лесом, голоса богов-громовержцев раскатисто ворчали в сомкнутых тучах. На Перыни собралась русская дружина. Ветер трепал бороды наемников и косматые гривы их коней.

Безымянные окружили огненный восьмилистник Перуна. Восемь фигур в черных, косматых плащах из шкуры дикого быка вытянули к огню руки со скрюченными пальцами. Между воем ветра и грохотом грозы слышались какие-то заклинания.

Появился Хавр. Он внимательно оглядел Безымянных и тихо спросил:

— Готовы?

— Да, — в один голос сумрачно ответили те.

Хавр кивнул.

— Альв! — крикнул он. — Веди людей на корабли! А нам еще надо немного пошептаться.

Воевода Альв отдал приказ, и русская дружина погнала лошадей к берегу. Ветер бил в лицо.

— Ну и ночка сегодня! — Альв попытался перекричать стихию.

— Да уж… — его племянник Мар закутался в плащ. — Никогда не видел такой страшной грозы. Но эти — еще страшнее, — он хмуро оглянулся на Хавра и восьмерых Безымянных, окруживших Перуновы костры.

Альв расхохотался.

— Не трусь, малыш! Знаешь, — он вдруг подмигнул, — Хавр запретил об этом говорить, но придет время, и ты сам увидишь: эти парни умеют не только бубнить молитвы. Клянусь Перуновой бородой, мы и не заметим, как сотрем с лица земли город князева пащенка! Никогда не видал таких легких денег! Но если тебе дорог здоровый сон и рассудок, не вздумай подсматривать их тайны, малыш!

Альв снова захохотал и пришпорил коня. Мар последовал за ним, пригнувшись от ветра к лошадиной шее. Он не оглядывался, но спиной чувствовал, как что-то темное и жуткое, совсем не похожее на обычный дым, поднимается от Перуновых костров.

Утренний лес пах грибной сыростью. Солнце пригревало мшистые кочки, влажные от постоянных дождей, выпаривало накопившийся за ночь туман. Стояли лучшие дни для «тихой охоты», и женщины из Новгорода бесстрашно забредали глубоко в лес, а обратно возвращались с корзинами, доверху набитыми грибами и ягодами.

Две ягодницы лениво брели по тропинке — черноволосая чудянка и высокая, крупная словенка. У чудянки за плечами был берестяной короб на ремнях, у словенки в руке — лукошко с черникой.

Вдруг словенка схватила подругу за плечо.

— Слышишь?

— Как будто стонет кто-то, — испуганно прошептала та.

Женщины говорили на смеси словенского и чудского языков.

Подбадривая друг друга, они пошли на стоны, которые становились все громче, громче. Вот за деревьями открывается поляна… А на ней — такое жуткое зрелище, что туески у женщин дружно выпали из рук. Отборная черника рассыпалась по траве…

По всей поляне лежали растерзанные человеческие тела. Тел было восемь, но казалось, здесь полегло целое войско. И то, что издалека можно было принять за окровавленные клочки одежды, на самом деле было кусками плоти. Гудение мух сводило с ума. Но женщины, всплеснув руками, бросились к живому человеку, который из последних сил пытался уползти с поляны. Приподнявшись на локтях, он волочил ногу, превратившуюся в кровавые лохмотья, но быстро ослаб, застонал устало и жалобно и без чувств уткнулся лицом в траву.

Женщины присели перед ним на корточки.

— Что делать? Вдвоем нам его не утащить, — сказала чудянка. — Ты поняла, кто это?

Словенка кивнула. Потом задумчиво прибавила, приподымая голову раненого:

— Попробуем докричаться охотников. Кто-нибудь да есть неподалеку.

Тут раненый зашевелился. Он повернул голову и темными от боли глазами уставился на склоненных над ним женщин.

— Паруша? — с удивлением прошептал он.

— Я, я это, — успокоила его словенка. — Ты лежи, Мичура. Мы сейчас…

Она поднялась, отряхивая подол рубахи, и звонко закричала на весь лес.

Охотники действительно оказались неподалеку. Вскоре на поляну вышел отряд во главе с Кулемой. Вышел — и остолбенел, увидев ужасную картину. Женщины растерянно развели руками — вот, мол.

Узнав раненого, Кулема побледнел.

— Мичура? Какого лешего… Что здесь случилось? Где Доброжен? Это… — он содрогнулся, оглядываясь, — это… все посольство?

— Ушел… Доброжен… кажется… — еле слышно прошептал Мичура. — А больше никто…

— Да что произошло?

— Волки…

— Волки?!

Мичура застонал, закатив глаза. Кулема хмуро смотрел на него, о чем-то задумавшись.

— Надо отнести его в город, — тихо сказала Паруша.

— Да, да, — кивнул он.

— А с остальными как быть? — спросила чудянка, брезгливо косясь на мертвецов.

— Можно потом вернуться и собрать прямо здесь погребальный костер, — предложил один из охотников. — Какая жуткая смерть! И очень странно: волки-то в эту пору на людей не нападают.

— Вот я тоже так думаю, — сквозь зубы сказал Кулема. — Все, хватит рассуждать, идем в город.

Новгород только просыпался, когда охотники в мрачном молчании вынесли носилки с Мичурой на главную площадь. Но весть о страшной гибели словенского посольства разнеслась очень быстро.

Кулема стиснул зубы, когда увидел бегущего навстречу друга — Соколика. Его отец, Сокол, был среди погибших. Одно дело — сообщить товарищу о смерти отца. И совсем другое — рассказать в подробностях, что ты видел: о телах, превратившихся в сплошную рану, о залитой кровью траве и кусках непогребенной плоти, на которую слетелись мухи…

— Что с отцом?

Соколик бросился к носилкам и отшатнулся, увидев Мичуру. Его круглое лицо с большими глазами и пушистыми ресницами сделалось совсем детским, обиженным. Паруша тихо всхлипнула, прикрыв ладонью рот. Кулема опустил голову, у него так и не хватило духу ответить. Но Соколик сам все понял. Губы у него скривились и задрожали, и он, никого не стыдясь, заплакал навзрыд.

— Как… Как это случилось? — выговорил он, яростно смахивая слезы. Кулема велел женщинам:

— Помогите раненому.

Когда бесчувственного Мичуру унесли, Кулема начал рассказ. И скоро его слушал весь город. Все стояли в угрюмом молчании — его лишь иногда прерывали жалостливые бабьи всхлипы.

А когда Кулема закончил, тишина сделалась грозной. И в это время на крыльцо терема вышел Волх.

Волх проснулся сегодня в блаженной невесомости. Он был как новорожденный. В голове — ни одного воспоминания о ночных снах или дневных делах. Кто он? Что он? Где он? Ответы могли быть совершенно любыми, какими только пожелаешь. Это была настоящая свобода… А потом бременем наваливалось осознание себя.

Душа спросонья была еще теплой и не закованной в кольчугу. Таким Волх и вышел на улицу.

— Что стряслось? — спросил он. Толпа поколебалась и расступилась, образовав в круг. А в круге остался Кулема, обнимавший за плечи ослабшего от горя Соколика.

— Это ты, князь, должен нам объяснить, что случилось, — заявил он. — Как вышло, что посольство, которое мы встретили и проводили с миром, растерзано волками?

— Волками? — недоуменно повторил Волх. Он еще ничего не понимал. Но сердце уже заколотилось в груди, предупреждая о чем-то страшном и неизбежном…

— Да, волками, с которыми ты договаривался, — повысил голос Кулема. — А о чем — никто кроме тебя не знает.

Это было открытое обвинение.

— Я… я… — пробормотал Волх и сам устыдился своего невнятного мычания.

— Когда я нес в город Мичуру, у меня было время подумать, — продолжал Кулема. — И я спрашивал себя: мог ли мой князь, пользуясь тем, что никто из нас не понимает язык волков, приказать им убить послов? А нам и нашим отцам солгать, что велел волкам охранять путников? И я ответил: да, мог. Потому что ты злой и мстительный человек. Ты ненавидишь своего отца Словена…

— Он мне не отец, — машинально возразил Волх. Кулема этого словно не заметил.

— И ты на все пойдешь, через всех переступишь, чтобы ему досадить. Что для тебя другие люди? Ты отнял у Словена жену и сделал ее своей челядью. Ради твоей мести все мы оказались вне закона, обреченные на жизнь посреди дикого леса, вдали от родных. Ты не думал о нас, ты ни о чем не думал, кроме своей мести, и сейчас ты поступил так же! Но только мы уже не те бессловесные дети, которых пять лет назад ты увел из Словенска! Посмотри! — Кулема вытолкнул вперед Соколика. — Тело его отца разорвано на десятки кусков. А мой отец пропал, и неизвестно, удалось ли ему спастись.

Толпа глухо заворчала, с готовностью отзываясь на призыв к бунту. Любая хворостинка, брошенная на этот костер, распалила бы пламя до небес. Волх вцепился в перила крыльца. Он понятия не имел, что делать.

Легкий шорох послышался у него за спиной. Он посмотрел вполоборота, боясь отвести взгляд от толпы. В дверях стояла Ильмерь. Скрестив руки на груди, с невозмутимым лицом она внимательно слушала Кулему. Волху показалось, что ее взгляд прожигает ему спину. Растерянность тут же сменилась злостью. Явилась, чтобы позлорадствовать над его унижением? Не дождется, она не увидит его мямлей и трусом!

— Ты бросаешь мне вызов? — холодно спросил Волх Кулему. — Клянусь Велесом, я не виноват в смерти послов и готов доказать это с мечом в руке.

Взгляд у молодого князя был тяжелый. Но Кулема его выдержал, ответив в том же тоне:

— Я бы дрался с тобой, если бы ты обидел только меня. И если бы речь шла только о моих осиротевших товарищах, вопрос можно было бы решить поединком. Но ты обидел весь город. Так ведь? — потребовал он поддержки у толпы, и та охотно поддакнула: «Так! Так!» — Значит, ты преступник. Тебя надо судить. И ты не выйдешь из своих хором, пока наш совет не решит твою участь.

— Пошел к лешему! Я выйду, куда и когда захочу! — заявил Волх, хватаясь за правое бедро. Но меч остался в покоях, у постели. Идти за ним сейчас нельзя. Если он уйдет с крыльца, все решат, что он послушался этого краснобая Кулему.

— Послушайте! Да послушайте же! — охрипший девичий голос заглушил ропот толпы. На первую ступеньку крыльца выскочила Сайми — красная, сердитая, запыхавшаяся. Заслонила, как курица цыплят от коршуна, неожиданно подумал Волх.

— Кулема, у тебя что, отвалились уши? — уперев руки в боки, поинтересовалась Сайми. — Ты не слышал, как твой князь клялся тебе, что он ни в чем не виноват?

— Тебя-то кто спрашивает, белоглазая? — презрительно выкрикнула Паруша. — Княжья подстилка, всем известно, что ты в него влюблена. Потащилась за ним, бесстыдница, из самого Словенска. А пока ты перед ним хвостом вертишь, мы тут сидим соломенными вдовами. У нас, между прочим, мужья в Словенске, ты подумал об этом, князь?

— Да, я люблю князя Волха! — звонко выкрикнула Сайми, и ее щеки стали совсем пунцовыми. — Когда он убил моего жениха, мне было жаль несчастного Вейко. Но Вейко был виноват, он предал город, который его приютил. И Волх покарал его своей рукой, ни от кого не прячась. Если бы в этот раз он захотел наказать послов за то, что они увели его челядь, он сделал бы это без всяких волков!

Толпа снова загудела, но в гуле этом не было единства. Слова Сайми многим показались разумными.

— Надо же, какая у тебя заступница, — тихо сказала Ильмерь. Ее голос был серьезен, но Волх все равно решил, что она издевается.

— Уходи отсюда, — заявил он Сайми. — Я же велел тебе пореже попадаться мне на глаза. Я не нуждаюсь ни в чьей защите. Я снова — в последний раз! — клянусь отцом моим Велесом перед вами всеми, что велел волкам проводить посольство через лес.

— Так как же вышло, что мой отец мертв? — спросил Соколик.

— Не знаю, — сквозь зубы признался Волх. И снова поднялся ропот — ответ князя не понравился толпе. Раздались оскорбительные выкрики в адрес Сайми, а потом ком грязи пролетел у самого ее лица. Следующий ком, побольше, разбился о крыльцо.

— Хорошо, только давайте без глупостей.

Между Сайми, Волхом и толпой вырос Бельд.

— Если вы такого мнения о своем князе, почему не боитесь, что прямо сейчас, в этот самый миг он зовет волков себе на помощь? А волки быстро разберутся, чьей рукой это брошено! — носком сапога он скинул грязь с крыльца.

Толпа притихла. Как дети! — подумал Волх. Но Кулема огрызнулся:

— Не надо нас запугивать, Бельд! Всем известно, что ты — верный пес Волха. Ты ему веришь — это твое право. А нам нужны ответы и доказательства.

— Будут вам ответы и доказательства! — сакс взбежал на крыльцо. — Князь пойдет и поговорит с волками. А я расспрошу Мичуру, как только он придет в себя. Так мы узнаем правду.

— Никуда я не пойду! — упрямо прошипел Волх. — Я не обязан ни перед кем оправдываться!

— Хорошо, не заводись, — Бельд теснил его к двери. — Не надо сейчас их злить, они просто в ужасе от случившегося, и Кулема тоже, а ведь он тебе не враг… И потом, разве сам ты не хочешь знать, кто убил послов? Только ты можешь это выяснить.

Волх хмуро ссутулился. Он повернулся к Ильмери:

— А ты чего молчала? Почему упустила случай бросить в меня камень? — с вызовом спросил он. Ильмерь пожала плечами.

— Никто от меня этого и не ждал. Весь город уверен, что я твоя наложница.

— Вот как, — прищурился Волх. — А тебя это, конечно, позорит? Так я могу пойти объявить им, что это не так.

— Не трудись, — холодно сказала Ильмерь. — Мне все равно.

Бельд между тем спустился вниз. Он схватил Сайми за руку и не отпускал от себя, пока толпа не начала расходиться. Последним с площади ушел Кулема.

— Разговор не окончен, сакс, — заявил он. — Завтра с утра мы снова потребуем от князя ответа. Сторожить его никто не будет. Если он сбежит — это тоже будет ответ. Пусть попытает правды, мы все хотим ее знать.

— Ты мог все то же самое сказать, не баламутя людей, Кулема, — укорил его Бельд. Тот посмотрел на него в упор.

— Ты просто не был на этой поляне, Бельд. Завтра утром! — сказал он и быстро пошел прочь.

— Сумасшедшая! — накинулся Бельд на Сайми. — Чего вылезла? Тебя могли убить!

Сайми не обратила внимания на выговор. Она смотрела на Бельда с благоговением.

— Какой ты умный, какой ты молодец, Бельд! Ты же спас его!

— Это ты его опять спасала, — буркнул сакс. И почему-то покраснел.

Тонкоствольные сосны со скрипом качались в вышине. Казалось, это они своими жидкими верхушками сгоняют тучи, словно огромные метлы. Погода портилась. Там, где смыкался мрачный ельник, становилось темно, как ночью.

На поляну, где погибли послы, Волх не пошел. Он и так прекрасно представлял картину, от которой переворачивался желудок и темнело в глазах. Волх не раз видел мертвых, но к виду смерти невозможно привыкнуть, она меняет маски — одна страшнее другой.

Просто уйдя подальше от города, Волх сел на мшистую кочку спиной к сосне и закрыл лицо руками. Так плохо, так страшно и одиноко ему еще не было никогда.

— Отец! — жалобно прошептал он. Ответа, как обычно, не было.

Поговорить с волками… Все — даже самые близкие, даже Бельд, — свыклись с необычным даром князя. Теперь, когда первое изумление прошло, они принимали как должное его умение говорить со зверями и птицами. Никто не знал, сколько раз Волх проклинал свой дар. Подарки богов — тяжкая ноша…

Как объяснить, что как только между тобой и зверем устанавливается мысленная связь, ты проваливаешься во тьму звериного сознания. Твои чувства обостряются во сто раз — почти непереносимо для человеческого тела. Сердце бьется со скоростью мышиного, образы мелькают в глазах, нос задыхается от запахов. Но ты не зверь, ты не умеешь всем этим пользоваться. Просто на это время ты перестаешь быть человеком. Страшно… Но еще страшнее — и в то же время так соблазнительно — потерять дорогу назад, остаться в этой тьме навсегда.

Волки уже были здесь. Волх видел серые тени, мелькнувшие за деревьями. Но первыми заговорить они не могли — таковы правила. Не отнимая рук от лица, Волх позвал вожака.

Плечистый, серый с рыжими подпалинами самец бесшумно вышел из-за деревьев. Вид у него был как у нашкодившей собаки.

— Ты звал меня, сын скотьего бога? — волк старательно изобразил удивление. Это очень разозлило Волха. Захотелось схватить вожака за шкирку, вытащить на злополучную поляну и тыкать носом в человечьи останки: кто это сделал? Кто это сделал?

— Кто это сделал? — спросил Волх. Вот только спроси — что? Под его тяжелым взглядом волк опустил голову так, что шерсть встала дыбом на холке. Но он был неглупым зверем и не стал испытывать терпение Волха.

— Прости, сын скотьего бога! — проскулил вожак. — Ты приказал охранять людей, но мы… Понимаешь, его воля оказалась сильнее… Сильнее твоей.

— Не болтай ерунды! — заорал Волх, прекрасно понимая, что звери ерунды не болтают. — Чья, к лешему, воля? Я спрашиваю: это вы убили послов?!

— Нет, нет! — волк даже попятился, поджимая хвост. — Но мы не могли им помешать… Огромным черным волкам — я никогда таких не видел в наших лесах. У них были страшные глаза — совсем не звериные, скорее, человечьи. Их вожак только посмотрел на мою стаю, как все поджали хвосты и кинулись врассыпную. Поверь, я ничего не мог сделать! Я и сам…

— Врешь!

— Да не могу я тебе врать! — с отчаянием сказал волк. И рассудительно добавил: — Если б мог, то сказал, что мы благополучно довели людей до большой реки и понятия не имеем, что случилось с ними потом.

Волх яростно стряхнул с колена большого муравья.

— Тебя здесь только не хватало.

Муравей что-то пискнул в ответ, но слов Волх не разобрал. Он понимал: волки действительно не могут ему солгать. Вот только как он вернется в город с историей про огромных черных волков? Ему уж точно никто не поверит…

Волк вдруг заискивающе улыбнулся.

— А ты знаешь, сын скотьего бога, что за тобой от самого города шел человек? Он и сейчас здесь…

— Не заговаривай мне зубы! — прервал его Волх. А сам вздрогнул. Но тут же догадался: наверно, это Бельд. Никак не может выйти из роли опекуна.

— Выходи! — крикнул Волх.

Мохнатые лапы ельника закачались, но фигура, показавшаяся среди них, была женской.

В сиюмгновенном ослеплении Волху показалось, что это Ильмерь. И тут же как пелена упала с глаз: Сайми. Девушка робко застыла на краю поляны. Она не боялась ощерившегося волка. Она боялась, что Волх ее прогонит.

Но у Волха не было на это сил. Пусть хоть кто-то сейчас побудет рядом — хотя бы эта влюбленная и навязчивая девица…

Ободренная молчаливым разрешением, Сайми бочком проскользнула мимо взволнованно дышащего волка. Зверю было не по себе рядом с людьми. Волх это видел, но не спешил его отпускать.

— Ну что? Ты узнал что-нибудь? Чем я могу помочь?

Сайми смотрела на него с собачьей преданностью, от которой делалось неловко. Волх рассказал ей, что узнал от вожака.

— Ты думаешь, в городе мне поверят? — хмуро спросил он. Сайми смущенно опустила голову и шмыгнула носом.

— Ну, и что мне теперь делать? — воскликнул Волх. Дрожь в собственном голосе приводила его в ярость. — Самому удавиться или дождаться, пока Кулема с Соколиком меня убьют?

Сайми страдальчески сдвинула брови. А подумав, твердо сказала:

— Пойдем на поляну, князь. Может, увидим чего. Надо доказать, что послов убили не твои волки.

На поляну?! Волха прошибло холодом. Но Сайми с суровым лицом ждала — и он поднялся, с силой оторвав прилипшую к смоле рубаху.

— Пойдем, пойдем!

Сайми решительно двинулась туда, куда даже смотреть было страшно. Волх велел вожаку следовать за ними.

Ровное гудение мух висело над поляной, словно плач по убитым. У Сайми побелело лицо, Волх оперся плечом на осину, и даже волк, прижав уши, сел у его ног.

Первой опомнилась девушка.

— Здесь обязательно должны оставаться следы, — заявила она преувеличенно бодрым голосом. Волх смотрел, как она, подобрав подол, бродит среди останков, но заставить себя присоединиться к ней не мог.

— Куда ушли черные волки? — спросил он вожака.

— Они не ушли, они исчезли! — сказал тот. И вдруг тоскливо завыл.

— Я нашла! — звонко воскликнула Сайми. — Князь, иди сюда.

— Хорошая мысль, — проворчал Волх. Преодолев тошноту, он подошел к Сайми и уставился на землю. Ничего, кроме бурой от крови травы он не видел.

— Да вот же!

Действительно… Ну и глазастая эта Сайми! Это чудская кровь ей подсказывает, как читать лес. Вот и пять лет назад она первой заметила следы Тумантаевых охотников…

— Волчьи следы… Их здесь полно, — задумчиво говорила Сайми. — А вот — человеческие. Человек, хромая, уходил с этой поляны.

— Мичура, наверно, — хрипло сказал Волх.

— Но вот это — смотри! Осторожнее, ты сейчас все затопчешь! Видишь? Волчьи следы ведут к опушке леса, а потом превращаются в человеческие. Оборотень! Понимаешь? Это оборотни, не обычные волки, уж точно не твои!

Услышав про оборотней, Волх не удивился. Словене верили в оборотней — как и все народы, чья жизнь тесно переплеталась с жизнью звериного мира. Только стало немного не по себе — как будто услышал о товарищах по несчастью. Но волновало Волха другое: поверят ли новгородцы этому сомнительному следу? И еще: если вожак сказал правду, то что за злая сила вмешалась в его дела? И какими будут ее следующие действия?

Пока шли до города, Сайми без умолку убеждала Волха, что все образуется.

— Утро вечера мудренее. К утру Кулема сам поймет, что был не прав, возводя на тебя напраслину. Они скоро пойдут собирать для послов погребальный костер, и я пойду с ними, покажу Кулеме следы. Тут-то все и прояснится.

Говоря все это, Сайми чувствовала странную раздвоенность. Неужели это она запросто идет рядом с Волхом по лесной тропе? Как долго она этого ждала… Ей вдруг показалось, что ноги ее не касаются земли, а душа парит где-то выше сосновых крон…

Волх молчал. Только у самой городской стены, уставившись в землю, спросил:

— А что будет, если мне не поверят?

Сайми тут же стало стыдно своей радости. Сердце ей скрутили тяжкие предчувствия. Ясное дело, если Кулему и других убедить не удастся, ничего хорошего Волха не ждет. И может, самым правильным было бы прямо сейчас, не возвращаясь в город, исчезнуть в лесу. Поселиться вдвоем, вырыть землянку, как испокон веков делали предки Сайми. Он будет ходить на охоту, она — костяной иглой шить одежду из шкур…

— Даже не бери в голову, — покраснев, решительно заявила Сайми. — Следы — это доказательство. Кулема не дурак, он поверит своим глазам. Но в любом случае, у тебя есть друзья, которые не дадут тебя в обиду.

Город встретил князя напряженным молчанием. Все либо мрачно на него косились, либо шарахались, как от прокаженного. Такая же тишина стояла в хоромах. Ялгава забилась к себе, на женскую половину, и только зыркала оттуда испуганными глазами, прижимая к себе дочку. Волх понимал: если завтра новгородцев не удастся убедить в своей непричастности к убийству послов, то расправа не минует и его жену с ребенком. Но их судьбы мало его волновали.

Ильмерь тоже сидела у себя. Она жгла лучину, склоняясь над каким-то шитьем. Волх с бьющимся сердцем проскользнул мимо. Он боялся взглянуть Ильмери в глаза и увидеть там торжество.

— Хорошо, доживем до утра, — ободряюще сказал ему Бельд при встрече. Волх видел: сакс о чем-то договаривался с Клянчей. Но это все пустое. Если дело дойдет до расправы, то горстка верных людей его не спасет. И все-таки надо дожить до утра.

Ночь тянулась мучительно долго. Волх бродил у себя в покоях, как зверь взаперти. Он то комкал в руках льняную вышивку — материн подарок, то хватался за меч. За окном он слышал шаги. Бельду и Клянче удалось-таки собрать семь человек, готовых любой ценой защищать князя. Но эти приготовления только злили и раздражали Волха. Он был уверен, что не сомкнет глаз всю ночь, а потом все же уснул. Сидя на полу, прислонившись к лавке спиной, с рукой на рукоятке меча.

Крадущиеся шаги оглушительно ворвались в его сон. Еще до конца не проснувшись, Волх вскочил, выставив перед собой клинок.

— Тише, тише, — усмехнулся знакомый голос.

Ночь скрывала силуэт Ильмери. Но даже в кромешной тьме Волх узнал бы ее дыхание, ее запах…

— Сейчас ко мне приходил Кулема, — без обиняков сообщила она. — Сказал, что останки послов преданы огню. Со всеми почестями и жертвоприношениями. А еще сказал, что твоя подружка Сайми собиралась показать ему какие-то следы, якобы важное доказательство. Но так и не сумела их найти. Бежать тебе надо.

Волх вглядывался в темное пятно, которое должно было быть лицом Ильмери. Он не понял и половины из ее слов — кроме того, что она пришла ему помочь. Больше всего ему хотелось сейчас упасть к ее ногам, прижаться щекой к ее коленям, стать мальчишкой, беспомощным в первой любви… Но на такой смелый поступок решиться он не мог.

— Ценю твою преданность, — сказал он очень надменно. — Впрочем, челядь должна быть благодарна своему господину. Я кормлю тебя, даю тебе кров. Боги карают неблагодарных.

Ильмерь издала звук, похожий на рычание. Она уже проклинала себя за то, что пришла.

— Завтра Кулема будет требовать для тебя смерти, — не без злорадства сказала она. — Он просил меня его поддержать. Любой голос может стать решающим, даже голос челяди.

— И как же ты поступишь? — ровным голосом спросил Волх.

— Кары богов я давно не боюсь, — заявила Ильмерь.

— Понятно. Значит, я все-таки угадал, сделав тебя из княгини челядью. Тут тебе самое место. Душа-то у тебя подленькая, холопья.

От Ильмери словно полыхнуло жаром.

— Ты… — прошипела она. — Я хотела помочь тебе, потому что не хочу видеть, как толпа разорвет в клочья сына моего мужа… — моего навсегда любимого мужа, — добавила она с вызовом. — Но ты ему действительно не сын. Ты выродок! Надеюсь, завтра мне удастся плюнуть в твои мертвые глаза раньше, чем их выклюют вороны!

— Пошла прочь! — процедил Волх. Его начинала душить холодная ярость. Ильмерь хлестко взметнула волосами и вылетела за дверь. Едва не сбив на пороге Сайми.

Увидев чудянку, Волх не удивился. Мелькнула только ленивая мысль: совсем его уже за князя не считают, если даже эта не постеснялась заявиться к нему посреди ночи.

— Ну, а ты, — усмехнулся Волх, — за что отдашь свой бесценный голос? За жизнь мою или за смерть?

Сайми не поняла его иронии. Растерянным, дрожащим голосом она прошептала:

— Я не знаю, куда делись следы. Я сама с факелом облазила всю поляну, но их не было! Прости меня, пожалуйста…

Волху вдруг стало все равно. Пусть приходит утро, пусть они кричат: Смерть! Смерть ему! Пусть хохочет Ильмерь, пусть друзья погибают в тщетной попытке его защитить. Только бы сейчас его оставили в покое. Дали подремать еще пару часов.

— Пошла прочь, — велел он Сайми. — С чего ты вообще взяла, что можешь врываться сюда, как к себе домой?

— Ты что, не понял? — всхлипнула Сайми. — Тебе надо бежать из города. Тебя убьют!

— Хорошо, красавица, только не надо плакать, — рядом с Сайми появился Бельд. — Иди домой, князю нужно отдохнутль.

— Но…

— Идем, идем…

Волх удивился, что Бельд ничего ему не сказал — просто увел Сайми. Похоже, его не то что за князя — за живого здесь уже не считают. Но обида быстро сменилась прежней апатией. Волх снова опустился на пол и задремал.

— Смерть! Смерть ему! Обманщик! Убийца! Колдун!

Новгородцы, высыпавшие на площадь, взорвались, когда Волх закончил свой рассказ.

— Вот что сообщили мне волки и вот что я видел своими глазами.

— Ложь! Не было там никаких следов!

Под десятками злых взглядов Волх чувствовал себя голым на снегу. Словен никогда не устраивал народного судилища. Все решал сам князь, старшие дружинники, а совещательный голос оставался за старейшинами. Но в Новгороде обстоятельства сложились иначе. Испытания, выпавшие на долю отряда Волха по дороге и в бою за город, уравняли дружинников с их слугами. Теперь все они были новгородцы, ровесники, жители города молодых. Новгород возник вне закона — и потому создавал свои законы. Именно по этим законам вершился сейчас суд над Волхом.

— Хватит орать! Слушайте меня! — гаркнул Кулема. Волх с ненавистью вгляделся в его веснушчатое лицо с белесыми ресницами и подумал, что парень этот сам метит на княжеское место. Добиться бы права на поединок! Пара ударов мечом доказала бы всем, кто здесь князь.

— Пусть те, кто согласен со мной и желает обманщику Волху смерти, встанут по мою правую руку, — распоряжался Кулема. — А те, кто против, — по левую.

Толпа загудела, но разделяться не спешила. В душе Волха родилась надежда — но такая жалкая, что самому стало за нее стыдно.

— Кулема, как-то это… все не так… — выразил кто-то общее сомнение. — Волх наш князь. Мы не можем его судить.

Кулема набрал в грудь побольше воздуху, как будто только и ждал этого вопроса.

— А почему именно он наш князь?

— Ну как же… Сами же его назвали…

— А почему мы его назвали князем? По какому праву?

— По праву крови, — неуверенно ответил кто-то.

— Верно! — торжествовал Кулема. — Мы считали его княжичем — сыном князя Словена. Но Волх сам сто раз повторял, что Словен ему не отец. И это правда: от человека, даже от князя, не может родиться колдун. Так что Волх правил нами, пока мы сами этого хотели. Но хотим ли мы этого теперь, когда знаем о его преступлении? Решайте!

Кулема поднял правую руку. И толпа дрогнула. На правую сторону от Кулемы сначала перетекли самые решительные, с суровыми лицами, сжатыми в гневном укоре губами. Их пример придал храбрости сомневающимся. Опуская глаза, они тоже встали по правую руку от Кулемы. Толпа редела, пока слева не остались только Бельд, Клянча и верные семеро. К ним с гордо поднятым подбородком присоединилась Сайми. Посреди площади, как бы в раздумье, остались две женщины — Ялгава и Ильмерь.

Ялгава, прижимая хнычущую девочку к груди, озиралась на свой высокий терем. Еще недавно он казался ей таким надежным… Но если эти звереныши готовы убить своего князя, то чего ожидать ей, чудянке, бывшей жене Тумантая? Ее единственный шанс — снова сдаться на милость победителя. И Ялгава быстро засеменила поближе к Кулеме.

— Ну, а ты, княгиня? — спросил он Ильмерь. — Чего задумалась?

Та пожала плечами:

— Была княгиня, а стала челядь… Не мне решать, где мое место…

И она тихо отошла в левую сторону — к крыльцу. Волх с вызовом посмотрел на нее: мол, на мою благодарность не рассчитывай. Она в ответ зло полыхнула глазами: мол, только спроси, почему я так сделала! Вот только спроси!

— Хе! Почти три сотни, не считая баб, против десятерых, — сказал Клянча, поглаживая бороду. — Да еще со своими же ребятами рубиться… Вот непруха!

— Нас не десять, а одиннадцать! — обиделась Сайми.

Волх смерил ее уничтожающим взглядом, а Клянче свирепо заявил:

— Тебя не просят ни с кем рубиться! Убирайтесь вы к лешему, дурачье! Мне защитники не нужны! Жил один — и умирать буду один! Прочь пошли!

— Ну, молодец, Волх Словенич, — обиженно пробасил Клянча. — Бей своих, значит, чтобы чужие боялись.

А Волх действительно готов был броситься и на своих, и на чужих — сам, первым, грудью попереть на мечи. От него волнами била бешеная ярость. Дружина знала, что их князь, невысокий и худой, в бою стоит трех богатырей. Они боялись именно его, а не его защитников, и потому не спешили делать первый, непоправимый шаг.

— Погоди, не горячись, — Бельд положил ему руку на плечо и едва не отдернул: так били током напряженные нервы. — Смотри: разговор еще не закончен.

На площадь, опираясь на палку, приковылял Мичура. За ним, причитая, шла Паруша. Мичура досадливо отстранил ее и поклонился Волху. Тот тоже холодно наклонил голову.

— Хорошо, вот и свидетель, — удовлетворенно объявил Бельд. — Кулема, надо выслушать Мичуру. Он лучше нас всех знает, что произошло на той поляне.

Кулема промолчал. У него на лице застыло упрямое, совершенно бычье выражение. «Этому уже хоть кол на голове теши, — подумал Бельд. — Да и пес с ним. Главное, ребят убедить».

— Так что случилось в лесу, Мичура? — громко спросил он. Толпа напряженно затихла.

— Не кудахтай, — заворчал Мичура на Парушу. — Помоги лучше.

С ее помощью, с трудом заводя на ступеньку больную ногу, он поднялся на крыльцо.

— Когда мы еще шли сюда, — начал Мичура, — мы оставляли метки, чтобы не заблудиться. Вот и обратно мы пошли той же дорогой. Волки следовали за нами по пятам. Но вдалеке, так что мы только чувствовали их присутствие. Сначала было страшновато. Но они нас не трогали, даже не собирались, словно и в самом деле охраняли. А потом… Только мы вышли на эту поляну, как на нас набросились какие-то черные твари. Их и волками-то не назовешь. Я никогда таких огромных не видел! А вожак у них — ростом с теленка, и глаза жуткие, человечьи. Черный, с проседью на загривке. Его волки, — Мичура обернулся на Волха, который слушал с окаменевшим лицом, — сбежали, поджав хвосты, как щенята. И я их понимаю. Такой страх! Эти твари рвали людей на части, в клочья! От боли я потерял сознание, и это меня спасло. Наверно, меня приняли за мертвого и не тронули.

— А что стало с Доброженом? — срывающимся голосом спросил Кулема.

Мичура поморщился — то ли от боли, то ли от чего-то другого. Он тяжело опустился на ступеньку.

— Доброжен ушел. Когда я очнулся, черных уже не было. А из наших остались в живых только мы с Доброженом. Он посмотрел, как я барахтаюсь, — да и припустил с поляны бегом. А что с ним дальше было — не знаю.

Волх с удовольствием увидел, как вытянулось лицо Кулемы, узнавшего о трусливом поступке отца.

— Ты видел, как их вожак превращается в человека? — взволнованно спросила Сайми. Мичура помотал головой.

— Нет. Но я какое-то время лежал без памяти. Но тут и видеть не надо, достаточно ему в глаза посмотреть. Оборотень, ясное дело.

— Хорошо, теперь ты убедился, что князь говорил правду? — спросил Кулему Бельд. А сам внимательно следил за толпой: все ли прониклись рассказом Мичуры?

Тот снова упрямо набычился.

— А что нового я услышал? Послов убили какие-то черные волки. А кто сказал, что эти волки не подчинялись Волху? А может, сам он и есть — оборотень?

— Тогда зачем бы он вам про оборотня рассказывал? — возмутилась Сайми. — А ты, Кулема, зря за отца переживаешь. Ясное дело, он жив. Он ведь так спешил спастись, что бросил раненого товарища!

— Заткнись, дура! — Кулема изменился в лице.

— Кто теперь верит князю — подойди к крыльцу! — во весь голос крикнул Бельд.

И многие так и сделали.

— Ну вот, почти поровну, — удовлетворился подсчетом Клянча. — Теперь посмотрим, кто кого! Ну, парни! Кому мало слов своего князя? За доказательствами — ко мне.

Волх ничего не сказал. Сжимая меч, он спрыгнул с крыльца. Сайми горестно охнула.

— Да погодите вы! — с досадой воскликнул Бельд. — Мы же все здесь как братья, мы столько пережили вместе…

— Не болтай, сакс! — ощерился Клянча. — Этот что ли сын хорька, — он кивнул на Кулему, — мне брат?

— Ты… — зарычал Кулема, бросаясь на Клянчу с мечом. Но того заслонил Волх. Мечи скрестились с первым звоном.

Бельд выругался, сплюнул и тоже схватился за меч.

— Молодые… Горячие… — пробормотал Мичура, прислоняясь к Парушиным коленям.

Из гудящей толпы, как ужаленная выскочила Ялгава. Ребенок вопил у нее на руках. Дико озираясь, чудянка метнулась к хоромам.

— Куда? — сузив глаза, прошипела Ильмерь. — Ты свой выбор сделала, верная жена.

— Уйди, челядь.

Ялгава толкнула ее плечом и шмыгнула в сени, как в нору.

Другие женщины тоже спешно покидали площадь. Мужчины, поделившиеся почти пополам, встали друг против друга, готовые к схватке.

И вдруг… Коротко и тревожно прокричал дозорный, но тут же придушенно смолк. На площадь выбежали волки. Серой стеной они заслонили Волха и его сторонников. Шерсть на холках у волков стояла дыбом, пасти скалились, лапы пружинисто замерли перед прыжком.

— Один… два… три… — начал считать их Кулема. — Ого! Тридцать восемь! Это мне уже нравится! Молодец, Волх Словенич, что их позвал!

— Но я не звал, — сказал Волх немного растерянно. Он не спешил вступать с волками в разговор, боялся отвлечься, отвести глаза от Кулемы, который не преминет этим воспользоваться. Но все, как завороженные, пялились на волков, и Волх рискнул. Он бросил сознание в знакомую, отстраненную от реального мира тьму.

— Почему вы пришли? — спросил он вожака.

— Мы виноваты перед тобой, сын скотьего бога, — отвечал тот. — Мы не выполнили твой приказ. Но ты можешь располагать нами. Мы будем драться за тебя до последнего, мы любому глотку перегрызем! Но пришли мы не только за этим. Ты должен знать: еще ночью из города на наш берег переправился отряд всадников. Их около трех сотен человек, и скачут они прямо сюда!

У Волха сделалось такое лицо, что даже Кулема, не опуская, правда, меча, нетерпеливо спросил:

— Что? Что они тебе сказали?

— Сюда из Словенска скачет отряд, — ответил Волх. — Всадники — значит, это русы. Словен их послал, потому что…

— Потому что чей-то папаша благополучно добрался до Словенска и нагородил там на нас напраслину, — вставила Сайми.

— Постой, — осадил ее Бельд. — Сейчас не время ругаться. А когда они высадились?

— Ночью.

— Это волки тебе сказали? — запальчиво спросил Кулема. — Или ты сам придумал? Как мы можем это знать? Может…

— Узнаем, когда русские стрелы нас за уши пригвоздят к городской стене, — прервал его Бельд. — Русов послали к нам не лясы точить. Они всех убьют. Надо готовиться к обороне. Ты! — гаркнул он на первого подвернувшегося дружинника. — Бегом на стену! А ты, ты и ты — к оружию. Надо проверить, чем мы располагаем. Живо! Живо!

Кулема попытался что-то еще возразить. Но остальные дружинники так привыкли повиноваться спокойным и уверенным приказам Бельда, что сами не заметили, как кинулись их исполнять.

Кони тяжелыми копытами били лесную землю. Наемники сдерживали их бег — не растратить бы по пути боевой задор и благословение богов. Конские гривы и хвосты смахивали паутину с кустов, всадники сосредоточенно молчали.

Доброжен ехал рядом с Альвом. Он боялся этих воинственных северных людей, боялся их злых, могучих коней. Как и все словене, привыкшие к долгим пешим переходам, он неуверенно чувствовал себя в седле. Доброжена отправили с руссами, чтобы он нашел дорогу к Новгороду по посольским меткам. А ему казалось, что он попал в заложники. И если он ошибется, пропустит хоть одну метку, его тут же зарубят и кинут на съедение лесным зверям. Или еще хуже — отдадут этим жутким Безымянным, а они зарежут его во славу безжалостного Перуна. Вот он и лез из кожи вон.

— На березе! На березе зарубка!

Альв косился на него с нескрываемым презрением.

Безымянные ехали сразу за воеводой — восемь фигур в косматых плащах. Со своими конями, тоже косматыми, они казались одним целым, эдакой страшной лесной химерой. Остальные русы не сговариваясь старались держаться от них подальше — хотя бы на лошадиный корпус.

Вдруг кони Альва и Мара с яростным ржанием взвились на дыбы. Прямо перед ними рухнуло дерево — старая, в два обхвата сосна, срубленная под корень. Она перегородила дорогу и смешала ряды наемников.

— Засада! Засада! — раздались крики. Свистнули стрелы. Двое русов одинаковым жестом схватились за шеи. Один мешком рухнул к конским ногам, другой повис, запутавшись ногами в стременах. Испуганная лошадь поволокла его в лес.

Видавшие виды русские кони вообще вели себя странно. Они бешено косили глазами, рвали из рук поводья. Казалось, еще чуть-чуть — и они вовсе выйдут из повиновения.

Но русы по властному жесту воеводы восстановили нарушенный строй. Новые стрелы уже отскочили от щитов.

— Пошел, — тихо скомандовал Альв, и первый всадник погнал коня в объезд препятствия. Но не успел он вернуться на прежнюю дорогу, как серой тенью ему на плечи бросился волк. Лошадь дико метнулась в сторону, раздался рык, рус неуклюже взмахнул мечом — и, захрипев, упал на землю. Он был мертв, а волк исчез в лесу. Лошади снова взбесились, и всадники были близки к панике. О новгородских делах слышали всякое, но одно дело слушать, а другое — видеть своими глазами, как волки несут дозор на подступах к городу.

Отряд наемников превратился в перепуганную толпу. Стрелы из засады свистели у них над головами. Еще четверо русов упали к ногам своих коней. А лес, казалось, кишел хищниками.

— Трусы! Бабы! — орал Альв. — Вперед!

— Сам поезжай, дядюшка! — возмущенно заявил ему Мар, с трудом удерживая рвущегося в безумии коня. — Я готов за деньги биться с людьми, но чтобы звери меня порвали… Нет, это без меня.

Безымянные с бесстрастными лицами наблюдали эту позорную суету. Никто не заметил, как они пустили коней рысью в объезд дерева. Но потом все заметили, как их окутал густой черный морок.

Черный морок клубился, меняя форму. Потом он разорвался на восемь частей, и каждая обернулась огромным черным волком. Вздрогнули и замерли еловые лапы, невиданные звери бесшумно скрылись в лесу. Послышался отчаянный визг и скулеж, потом и он начал стихать.

Русы, оцепеневшие от ужаса, переглянулись.

— Ну, я так понимаю, волки нас больше не побеспокоят, — преувеличенно бодро объявил Альв. — А с людьми, с новгородскими мальчишками мы справимся легко. Вперед, парни! Нас ждут богатые закрома Новгорода!

Отряд снова поскакал по дороге.

Вслед им беспомощно свистнули стрелы. К поваленной сосне выбежали новгородские лучники во главе с Соколиком.

— Только семеро! — негодовал тот. — Да мы могли положить здесь пол-отряда! негодовал он.

— Так ты первый и промазал, — буркнул один из парней. — И я промазал. Как увидел этот страх, так в глазах помутилось.

— Ты тоже видел? — хмуро спросил другой. — А то я надеялся, мне померещилось.

— Не померещилось, — подтвердил Соколик. — Все мы видели, как девять черных огромных волков разогнали наших серых друзей, как щенячью свору.

— Так эти волки твоего отца и убили? — ахнул кто-то.

У Соколика дернулась щека.

А в это время в Новгороде князь Волх самолично шел по стене с дозором. Поддавшись на уговоры Бельда, он надел кольчугу — ту самую, греческую, подаренную Словеном. Пять лет назад она болталась на мальчишеских плечах, а теперь сидела ладно и надежно.

То здесь, то там мелькали за деревьями серые спины. Волки тоже несли дозор. Их ушам, нюху и зрению Волх доверял больше, чем собственным.

Рядом с Волхом, прихрамывая, шел Мичура. Навстречу им двигалась другая пара дозорных, а внизу, в городе шли приготовления к осаде. Хотя, возможно, до нее дело и не дойдет. Идея с засадой — принадлежавшая, конечно, Бельду, — была очень хороша.

Среди дозорных волков послышалась возня. Мелькнула серо-рыжая спина. Это вожак, разве он не должен быть в засаде? Нехорошее предчувствие сразу кольнуло сердце. Привынм усилием Волх бросил свой разум во тьму и строго крикнул:

— Эй! Что стряслось?

Серый с рыжим волк заскочил к нему на стену. Морда у него была виноватая.

— Прости, сын скотьего бога, твои враги прорвались, — сообщил он. — Твои лучники убили шестерых, а мы — всего одного. Потом появились они…

— Они?!

— Страшные черные волки.

Вот так — безупречный план лопнул… Не веря своим ушам, Волх оскалился на своего серого собеседника совершенно по-волчьи.

— Вы что же, испугались их больше, чем меня?!

Волк попятился назад. Он явно умирал со стыда. Волх жег его взглядом.

— И что теперь? — надменно спросил он. — Вы оставите меня?

— Мы будем драться за тебя, сын скотьего бога! — почти не задумываясь, объявил вожак. — Мы струсили, но мы сумеем взять себя в лапы. А еще с нами придут медведи и росомахи. Никому не нравится, что такая мразь топчет наш лес.

Волк спрыгнул со стены и исчез. А Волх обескуражено взглянул на Мичуру.

— Засада провалилась, — сообщил он. — Убиты только семеро, потом… Потом появились оборотни.

При упоминании оборотней Мичура потемнел лицом. Но злободневные беды тут же отвлекли его от пережитого ужаса.

— Итак, — сказал он, почесывая бороду, — около трех сотен русов, включая оборотней, по-прежнему скачут сюда. И по нашим меткам легко найдут город.

Рядом с Мичурой как по волшебству нарисовался Бельд.

— Значит, все-таки осада, — деловито нахмурился он. — Хорошо, у нас есть еще пара часов, чтобы их встретить. А вы тут глаз с леса не спускайте!

Бельд неуклюже сполз со стены.

Волх посмотрел на лес. Он стоял, неприступный, торжественный, равнодушный. Только по самым макушкам прохаживал ветер. Небо стало бледно-голубым, напоминая о близкой осени. Лесу ведь все равно, кто победит. Он вырастит из костей погибших новые деревья, накормит их плотью зверей и птиц…

Потом Волх посмотрел на город. Там, напротив, кипела суета, слышались взволнованные, возбужденные разговоры. Дружина не боялась осады. Перед боем всех одолела мальчишеская удаль. Волху поверили, когда они с Бельдом в один голос твердили, что русов удастся разбить без труда. Как иначе, ведь мы — это мы! Над городом повисла пьяная, бесшабашная уверенность.

Но сам Волх как будто начал трезветь. Он представил себе битву между опытными наемниками и юнцами, чудом и нахрапом выигравшими одно-единственное сражение. Равны ли силы? У нас медведи с волками. А у них — оборотни. Нет, нельзя поручиться, что город удастся отстоять.

А если наемники возьмут город… Они ведь никого не пощадят — он сам так поступил с людьми Тумантая. Они перебьют и женщин, оставив только самых молодых и красивых… которых ждет участь пострашнее…

— Тебе надо уходить, — хмуро сказал Волх Мичуре. — Ты не наш, зачем тебе из-за нас рисковать? Тебя русы искать не будут. Словен послал их по мою душу.

— Алахарь бы остался с тобой, — пожал плечами Мичура. — И я останусь. И хоть я служу твоему отцу…

— Словен мне не отец, — привычно заметил Волх.

— Ну, это ваши с ним дела, семейные, — усмехнулся Мичура. — Только я вот что скажу, Волх Словенич. Мужчины порой ссорятся из-за баб, но кровь не вода. Отец сына всегда простит…

Мичура прервался, удивленный странным взглядом Волха. Тот смотрел куда-то мимо, не слушая его. Сначала его лицо приняло страдальческое выражение, а потом на нем словно зажегся свет…

— Мичура, — быстро сказал Волх. — Уходи сейчас же. Это приказ, такова моя воля. Только с собой ты возьмешь Ильмерь. Отведи ее к Словену!

От неожиданности Мичура поперхнулся. Но он не успел ничего сказать. Условным сигналом перекликнулась разведка.

— Волх Словенич! Они вот-вот покажутся! — доложил дозорный. Голос его дрожал от возбуждения.

— Сделаешь, как я сказал, — бросил Волх и спрыгнул со стены.

В тереме висела напряженная тишина. Ялгава сидела у себя, забившись в угол. У Волха зачесались руки врезать ей как следует за предательство. Глупая, подлая баба… Но на это просто не было времени.

Волх по-хозяйски отдернул полог с закутка, где жила Ильмерь, и споткнулся об ее отрешенное лицо. Она посмотрела на него — и в тоже время куда-то мимо, словно молилась про себя своим сарматским богам.

— Русы идут на приступ, — сказал Волх моментально охрипшим голосом. — Я не знаю, чем кончится сегодняшний день. Возможно, нас всех убьют. Так что собирайся, Мичура выведет тебя из города. Отсидитесь в лесу, а когда все кончится, вернетесь в Словенск. Надеюсь, Словен тебя примет. Да не сиди сиднем! — заорал он, напуганный ее оцепенелым спокойствием.

— Я никуда не пойду, — глухо сказала Ильмерь. Ее несвоевременное упрямство разозлило Волха.

— Ты что, не поняла, дура? Я отпускаю тебя! — с высокомерным пафосом сказал он. — Мичура о тебе позаботится. Собирайся, живо!

— Я никуда не пойду, — спокойно повторила Ильмерь. Она смотрела на Волха серьезно и прямо, а потом ресницы дрогнули, она опустила глаза… Он ничего не понимал и не верил, только губы дрогнули в еще не высказанном вопросе…

Но тут десяток ног затопотал по ступеням крыльца.

— Князь! Волх Словенич! Скачут!

Волх судорожно сглотнул и пообещал:

— Сюда они не войдут.

Он ушел, задернув за собой полог. Ильмерь сползла на пол и вцепилась руками в лавку. В детстве ее научили молиться Апутаре, Афродите-Обманщице, и сейчас она страстно шептала имя великой богини. Ильмерь молила о спасении. Но не от плена и не от русских мечей — от смуты, бушующей в голове и в сердце…

Волх вернулся на стену и сразу же увидел русов. Они скакали, растянувшись в шеренгу.

В их уверенности было что-то жуткое, от чего у самого смелого воина зашевелилась бы мысль об отступлении. Но отступать новгородцам было некуда.

— Целься, — тихо командовал лучникам Соколик. Руки дрожали, удерживая в напряжении тетивы. Потом у кого-то сдали нервы, и несколько стрел взмыли в воздух. Не долетев до строя врагов, они беспомощно осыпались вниз.

— Я сказал, держать на прицеле, сукины дети! — рявкнул Соколик. — Без приказа не стрелять!

Но русы так и не подъехали к городу на расстояние выстрела. Словно напоровшись на невидимое препятствие, они резко остановили коней. Часть наемников спешилась, стреножила коней и громкими окриками погнала их в лес. Другая часть осталась в седле. Пешие и конные неторопливо растянулись цепью, окружая город.

— Они что-то задумали, — прошептал Волх Бельду. — Ты понимаешь, что?

— Пока нет… — задумчиво протянул тот, щурясь и вглядываясь в лес. Волх разочарованно мотнул головой. Когда не надо — этот сакс знает все, а когда надо…

Его ладонь ощутила что-то холодное и влажное — это ткнулся носом вожак волков. После долгого бега он дышал часто-часто и весь дрожал от нетерпения: ну, давай, спрашивай!

— Медведи идут, — сообщил он, как только Волх к нему обратился. — Они будут сражаться за тебя, сын скотьего бога. И росомахи тоже. Твои враги даже не смогут подойти к городу!

— Твои товарищи снова чего-то испугались, — нахмурился Волх. — Уж не тех ли черных волков, о которых ты говорил?

Волк прижал уши. Потом вздыбил холку, как будто сердясь на собственную трусость.

— Кто бы ни угрожал тебе, сын скотьего бога, я буду рядом с тобой, — пообещал он. Волх сердито хмыкнул. Звучит, конечно, благородно. Но лучше бы иметь гарантии, что все серое войско не разбежится при появлении неведомого противника.

— Князь! Клянча! — истошно закричали с другой стороны стены. Отпихнув волка, Волх бросился туда.

По узкому коридору между земляных стен, ведущему к воротам, наемники гнали коней на приступ. Их щиты были утыканы стрелами, как ежи, и лучники на стене не успевали класть на тетивы новые стрелы.

Одновременно русы вскинули на плечо короткие метательные копья.

— Пригнись, дурачье! — крикнул Клянча.

Короткий свист — и двое парней безжизненно повисли на частоколе. Один еще дергал ногами, вцепившись в пробившее горло копье. Но когда товарищи стащили его вниз, он был уже мертв.

А русы, осадив коней, развернулись и поскакали обратно. И тут кто-то из дружинников закричал девичьим голосом:

— Сюда! Они лезут на стену!

Волх узнал Сайми. Она снова облачилась в мужские штаны и раздобыла где-то короткий меч — как раз по руке. Вот неуемная девка!

Железные крюки впились в землю и в бревна частокола. Прикрываясь щитами, русы ловко карабкались по веревкам. Вот над забором показалась маковка шлема… Дождавшись, пока появится голова, Волх взмахнул мечом. Смешно ловя руками воздух, мертвый рус рухнул вниз. Но наемники упорно продолжали ползти на стену, как муравьи.

— К воротам! К воротам! — срывал кто-то голос.

Конники шли в новую атаку. Слаженно стучали копыта, смертоносные копья легли на плечо…

— По лошадям! По лошадям стреляйте! — заорал лучникам подбегающий Соколик. Волх отметил, что ребята из засады благополучно вернулись в город. Но вид русов, с мрачной решимостью гнавших коней под пули, прямо под словенские стрелы, пугал молодых дружинников, и те в панике мазали, попусту тратя стрелы. Только одна лошадь упала на всем скаку, подминая под себя всадника. Остальные успели остановиться и, как ни в чем не бывало, повернули назад.

Вот тут их ждал сюрприз.

Из леса им наперерез вышли два огромных медведя. Они заревели, встав на задние лапы. Кони, беснуясь, заржали.

Но с западной стороны городища уже кричали:

— Лезут! Лезут!

Лесное войско не подвело. Волки бросались на спины ползущим по стене наемникам, и беспощадно грызли их, опрокидывая на землю.

Альв хмурился. Только теперь он начал понимать, насколько недооценил новгородцев. Он был уверен — молокососы разбегутся, лишь только завидят настоящих воинов. План молниеносного штурма с треском провалился. Но отступать поздно и позорно. Тем более что у русов припрятаны кое-какие силы про запас.

— Вперед!

Альв махнул рукой, и конники снова понеслись на приступ. Расчет был простой. Лучники у новгородцев плохие, атакующие почти не рискуют. Пусть мальчишки отвлекутся, пусть тратят стрелы, а в это время с северной стороны наемники еще раз попытаются прорваться в город.

Но не тут-то было. Скача во весь опор, потрясая копьями, русы не заметили, что лучники не толпятся на стенах, как при первых атаках. Как только конники оказались под стеной, на плечи им, растопырив когтистые лапы, прыгнули росомахи.

Альв изменился в лице. Вызвав из лесу подмогу, он поскакал на помощь гибнущим у новгородских стен русам. Но с полдороги они повернули назад: с их товарищами все было кончено, и росомахи, жадно урча, уже лакомились человеческой плотью.

— Отступают! Отступают! — в восторге завизжала Сайми. Казалось, она в жизни не видала ничего лучше этого кровавого зрелища.

— Поделом им, Волх Словенич! — ликовал Клянча. У него был рассечен висок, кровь залила пол-лица, и в этой крови, косматый, он сам походил на росомаху.

Волх мельком улыбнулся — и бросился на помощь Кулеме, который ни одному русу не позволил перемахнуть через стену. Отложив на время лук, он выхватил у убитого руса копье и орудовал им, как дубиной. Русы падали вниз — живые и мертвые. Волки брезгливо нюхали мертвецов и скалились на живых.

Теперь уже все наемники поняли, что их противник — реальная сила.

— Альв! Мы теряем людей! — кричал Мар. — Проклятое зверье не подпустит нас к городу! Что думаешь делать!

— Сейчас увидишь, — ухмыльнулся Альв и свистнул условным сигналом.

— Ох, только не это… не эти… — простонал Мар.

Но восемь Безымянных на косматых конях уже выехали из леса. Так же, как их погибшие соратники, они гнали коней к воротам.

— Что это, мало мы им наваляли? — удивился Клянча, наблюдая за новой атакой русов. — Э… Что это?.. Мамочки, что это?

— Леший их дери, опять… — Соколик с досадой рассек рукой воздух. Он уже видел такое: черный морок окутал всадников, превращая их в единое целое — огромную тучу, которая стремительно перла к воротам. Потом туча распалась на восемь частей…

Кое-кто из защитников ворот малодушно бросился бежать. И немудрено: вместо всадников к воротам скакали гигантские звери. Они были похожи на быков, но больше, косматее, рога казались стенобойными таранами, а морды скалились хищными зубами.

Первыми сбежали медведи. Волки держались. Сбившись в кучу всей стаей, ощеряясь, они заслонили собой ворота в город.

На морде переднего быка явно обозначилась ухмылка. Нагнув голову, он поддел одного из волков на рога и зашвырнул его в лес. Затем все восемь тварей одним прыжком перемахнули через ворота.

У волков сдали нервы. Истошно взвыв, поджав хвосты, они бросились врассыпную. Будь у них руки, они закрывали бы ими от ужаса глаза. Остался только вожак, его волчица и двое их старших сыновей. Вслед за врагом они тоже бросились в город.

Первыми жертвами черных тварей стали росомахи. Те-то не отступали — они были прирожденные убийцы, лишенные воображения, не знавшие страха. Быки топтали их, били рогами и рвали зубами в клочья. Их собственные шкуры оставались неуязвимыми. На помощь Волху явилось пятнадцать росомах — и все они лежали растерзанными кто на площади, кто у стены.

А с северной стороны, наконец воспользовавшись сумятицей и страхом, русы пошли на штурм. Лучники Кулемы и Соколика не смогли их остановить, наемники прорвались в город.

— Вперед, парни! — крикнул Альв. — Еще немного, и город наш! Убейте всех, кто встанет у вас на пути!

Ворота пали. Русские кони топтали мертвых и раненых. Русские мечи безжалостно обрывали короткие мальчишечьи жизни. Быки-оборотни бросались на все, что движется. Их хвосты вспыхивали факелами, от которых запылали дома. В них заживо горели женщины и дети.

Бельд забыл, где находится. Он словно снова был на берегу родной реки, и снова даны жгли его родную деревню, и страшно кричала сестра, а он ничем не мог ей помочь. Он ожесточенно орудовал мечом и топором — как будто не людей убивал, а пахал в огороде.

Клянча упал на глазах у Волха. А он не успел помочь другу, сражаясь сразу с четырьмя русами. Четырьмя уцелевшими из семи, кто решил взять новгородского князя в кольцо. Он и вправду колдун, решили они, спотыкаясь о тела убитых товарищей. Иначе откуда в мальчишке такая сила? Меч словно сам управлял рукой, угадывая, куда придется удар.

Быстро мотнув головой, Волх увидел, как четверка волков заслонила тело Клянчи. Волх не знал, жив или мертв его товарищ. Какая разница? Все мы уйдем из этого мира — не сейчас, так часом позже.

Когда звериный народ предал его, Волх понял, как рассчитывал на их помощь. А без них — они просто мальчишки против оборотней и безжалостных наемников. Шансов нет. И грош цена отцовскому подарку. Оказалось — одно баловство…

Волха охватила такая уверенность в близкой неминуемой смерти, что всякий страх перед ней пропал. Он не защищался, он нападал. Пусть души убитых врагов ступенями лягут под ноги ему, поднимающемуся в Вырей!

— Терем! Княжий терем горит! — завопила чья-то сорванная глотка. Волх увидел, как из хором вовсю повалил дым. Ялгава с ребенком неловко вылезла из окна. Она подвернула ногу, но все равно пыталась бежать. Кто-то из конных русов сначала потешался над ее ковыляющим шагом, а потом лениво взмахнул копьем. Ялгава упала на колени, цепляясь за пронзившее ее древко. Другой рукой она притянула к себе малышку. От страха девочка даже не кричала, только икала и прижималась к горячему материному животу.

Два черных зверя неторопливо подошли к умирающей женщине. Она их уже не интересовала, но рядом с ней притаилась жизнь, которую надо было истребить…

— Прочь, твари!

Сайми неумело, но яростно взмахнула мечом перед носом у черных быков. Те недовольно попятились. Они не хотели связываться с вооруженным противником ради такого крохотного кусочка живой плоти. К тому же на помощь Сайми уже бежал Бельд.

— Дура, я же тебя просил! Почему ты не ушла? Ох, дура…

Сайми возмущенно посмотрела на него. Ее глаза вспыхнули, словно лед на солнце, а черные косы разметались по плечам.

— Не дай им подойти, — резко бросила она. И как только Бельд загородил ее от оборотней, она потянула к себе ребенка. Девочка наконец заплакала, хватаясь за мать. Ялгава из последних сил подтолкнула дочку к Сайми.

— Ее Туйя зовут… А то князь не вспомнит… Темно… — прохрипела она. В горле что-то ужасно клокотало.

Не дожидаясь конца агонии, Сайми прижала девочку к себе и огляделась. Кругом полыхали дома. Княжий терем выплевывал из окон кровавые сгустки пламени. Бежать было некуда. Это понимал и Бельд, заслонивший Сайми от наступавших русов. Но Сайми знала одно: она не даст погибнуть его ребенку.

А Волх, перемахивая через ступеньки, ворвался в сени.

— Ильмерь! — закричал он, теряя голос. Но если кто и отозвался, то в треске и шипении пожара расслышать ничего было нельзя.

— Ильмерь! — надрывался Волх, как безумный. Сейчас ему стало по-настоящему страшно. Он вдруг своей кожей ощутил то, что могла чувствовать она, погибая в огне — и жгучую боль, и нестерпимый жар. Только не ее — взмолился Волх. Пусть город падет, пусть всех до одного прирежут русы, растопчут оборотни — только не ее!

— Ильмерь!

На втором этаже глаза резало от дыма. Волх закашлялся, но, закрыв нос ладонью, бросился в ядовитый туман. Он шел в нем на ощупь, уже почти не помня, где выход, срывая тлеющие пологи.

Ильмерь лежала у окна. Наверно, она хотела вылезти вслед за Ялгавой, но наглоталась дыма. Волх подхватил ее под мышки и поволок к лестнице. Руки слабели, ноги отказывались слушаться, в голове мутилось от дыма. Зато Ильмерь слабо застонала. Жива! У Волха словно прибавилось сил. Последним рывком он вытащил Ильмерь на крыльцо. Уже теряя сознание, он освободил ее от опасно дымящегося плаща, меркнущим взглядом увидел едущего к терему русского воеводу — и уплыл в темноту.

Альв внимательно присмотрелся к двум телам на крыльце. Женщина была еще жива, а вот парень — мертвый. Бледный, и синева окружила губы.

— Альв, это же их князь! — шепнул ему один из русов. — Давай его в терем запихнем? Пусть сгорит, окаянный колдун.

Альв покачал головой.

— Словене, как и мы, с помощью огня поднимаются в небесную страну. Не будет колдуну огненного погребения. Отдай его Безымянным!

Рус за ногу стащил Волха с крыльца. Руки князя болтались беспомощными плетьми.

— Новгородский колдун мертв! — проорал во всеуслышание рус. Эта новость ввергла новгородцев в отчаяние. Русы, напротив, ответили диким воплем — они почуяли близкую победу.

Ильмерь продышалась и попыталась поднять голову. Последнее, что она видела перед беспамятством, — это квадрат окна, почему-то совершенно черный на фоне обесцветившейся стены. А сейчас над ней нависал с нехорошей улыбкой огромный, седой рус. От него пахло потом и кровью, но этот мужской запах не возбуждал, а только отталкивал.

Рус наклонился еще ниже, обдав тяжелым звериным дыханием. Его губы скомкали ее рот, а руки-лапы зашарили по голым ногам. От отвращения Ильмерь чуть не вырвало. Но Афродита-Обманщица шепнула: держись, будь спокойна и холодна. Что толку, если ты начнешь биться в его руках? Он больше и сильнее, он заставит тебя подчиниться. Притворись покорной — только так у тебя есть шанс.

Закусив губу, Ильмерь ни одним движением не ответила на посягательства руса. А он лез на нее тупой, упрямой тушей. Альву безразлично было, кто она такая. Он видел просто молодую, красивую бабу, а запах женщины посреди битвы будил в нем животную страсть. Альв жадно присосался к ее груди, которую не скрывала разорванная рубаха. Ильмерь зажмурилась от боли, но не шелохнулась. Рус удивился. Женщина не сопротивлялась, не царапалась, не кусалась. Она была податлива, как неживая. Совсем, что ли, обмерла от страха? — подумал он, отстранившись. И тут наткнулся на холодный, ненавидящий взгляд Ильмери. Это взгляд убийцы — подсказал воинский инстинкт. Альв шарахнулся прочь от безумной девки. Но тонкая женская рука оказалась быстрее. Маленькое лезвие блеснуло у самого горла, перерезав жилу. Давясь собственной кровью, рус попытался встать. Наемники бросились к своему предводителю.

— Она его убила! Сука! — раздались крики. Илмерь не пыталась бежать. Она была очень довольна собой — умудрилась вытащить привязанный к бедру кинжал прежде, чем рус до него добрался. Эта гадина получила по заслугам. Пускай теперь убивают.

Над Новгородом опускался вечер. В лиловое небо летела гарь, красиво рассыпались искры над крышами подожженных домов. Черные быки, задрав окровавленные морды, приветствовали уже заметную полную луну жутким ревом.

И та же луна в этот вечер висела над Словенском. Она отражалась в воде ровной мерцающей дорожкой. Река казалась неподвижной. Спокойная гладь скрывала быстрое течение, и только на излучине серебрилась рябь.

Шелонь стояла напротив осинового идола Мокоши. Она держала в руках моток ниток — козью шерсть, которую она пряла весь день и всю предыдущую ночь. Большеголовый идол смотрел на нее с обычным благожелательным любопытством: с чем пришла? Но в этот раз Шелонь от волнения не находила слов.

То, что ее мучило, и предчувствием-то не назовешь. Шелонь была уверена: ее сын в беде. Но он далеко, а она не птица, чтобы прилететь ему на помощь. От этого бессилия охватывало отчаяние.

Словен, похоже, сам был не рад, что послушал Хавра и собственную злость и натравил наемников на Новгород. Но он скорее бы умер, чем признался в этом. И уж тем более он не собирался ронять лицо и посылать кого-то, чтобы отменить приказ. Тем более… Он догадывался, что русы, почуявшие добычу, вряд ли согласятся вернуться. А значит, лучше оставить все как есть.

При этом князь ходил мрачный, серый лицом, срывал зло на челяди, а с Шелонью боялся встретиться взглядом. Он явно был нездоров, но всякие попытки позаботиться о себе пресекал. Все чаще Словен уединялся в Перыни, на капище. Теперь там днем и ночью горели костры во славу Перуна.

Шелонь видела: просить мужа о помощи и о снисхождении к сыну бесполезно. Он спустил псов с цепи — но был не в состоянии загнать их обратно в конуру. Судьба Волха висела на волоске — и только Мокошь свяжет воедино порванные концы. Для этого и нужна нить, сплетенная бессонной ночью, — нехитрое колдовство, усиленное материнской любовью. Шелонь забормотала слова молитвы.

— Смилуйся… Помоги… Упроси сестер своих Долю и Недолю…

Слова подбирались трудно, и трудно было дышать. Слезы были так близко, что Шелонь уже чувствовала их соленый вкус.

— Помоги моему мальчику… Все возьми, Хозяйка судеб, ничего не пожалею, никого… Только не его!

Идол равнодушно пялился на нее деревянными глазами. Чего-то не хватало в молитве…

Подумав, Шелонь вскинула голову, как будто решилась на какой-то отчаянный поступок.

— Муж клялся твоим именем — и нарушил клятву. Накажи его, мать Мокошь, я не стану за него просить, у него своя судьба… Возьми его — а мальчику моему помоги…

Шелонь холодела от своих предательских слов. Ей казалось, что выражение лица идола изменилось, как будто его оживили капли жертвенной крови. Мокошь приняла подношение. Когда заключаешь сделку с богами — принеси им в дар самое дорогое. Только это — настоящая жертва. Только так тебя услышат…

Бледная, обессиленная своим выбором Шелонь опустилась на землю, на поляну мягкого клевера. Но ее разговор с богами был еще не закончен. Ей показалось, что земля гудит и пульсирует под ее ладонями — а может, наоборот, ее сердце посылало сигналы земным недрам. Сильнее и сильнее, стать частью земли, ее устами, ее глазами…Пустить ее ток по своим жилам…

У основания идола послышался шорох. Огромная — толщиной в мужскую руку — гадюка обвилась вокруг столба. Она свивалась кольцами, положив на них маленькую треугольную голову. Бессмысленные глаза подземной твари смотрели прямо на княгиню.

Шелонь не удивилась, но все равно холодок пробежал у нее по спине. Она узнала этот взгляд, хотя видела его много лет назад и далеко от берегов реки Мутной…

Впереди лежали бескрайние степи. Словене шли на север, оставляя за спиной берега Понта Евксинского. На греческие монеты они выменивали у местных племен кумыс в сосудах, покрытых странной росписью. Шелонь тогда только-только стала женой Словена. Синее небо отражалось в ее глазах, и ослепительно сияло степное солнце, и пламенели весенние маки. Это было время безудержных молодых сил, которых хватало и на дневные многочасовые переходы, и на ночи любви под звездным пологом.

Одной такой ночью Шелони нестерпимо захотелось пить. Она вылезла из-под овечьей шкуры, которую делила со Словеном, и пошла к сосудам с молоком.

Ярко светили звезды над степью. Влажно блестели бока сосудов. Шелонь потянула к себе один, сняла с него крышку — и отпрянула.

Сосуд был пуст. А на дне его, свернувшись кольцами, лежала толстая серая змея. Капли молока скатывались с ее чешуи.

Скованная любопытством и страхом, Шелонь не могла оторвать глаз от желтоватых зрачков змеи. Род Шелони происходил от Змея, но ощущение этого родства за сотни, а может, и тысячи лет утратило остроту. И все-таки Шелонь ощутила некое родственное чувство. Она протянула руку и осторожно погладила змею по голове.

Змея поступила по-змеиному. Неуловимым движением она вонзила зубы в руку молодой женщины. И тут же отпрянула, оставив на руке едва заметный след от укуса. Шелонь в ужасе схватилась за запястье. А змея, словно выполнив важное дело, ртутной струей вылилась из сосуда и скрылась в сухой траве.

Странное дело: любой бы на месте Шелони начал бы бить тревогу, искать знахаря, потеть от страха. Но молодую княгиню словно парализовало. Ей не хотелось никому рассказывать. Вроде как пока она молчит, ничего и не случилось. Поэтому она забралась обратно под одеяло, прижавшись к Словену спина к спине, и лежала так до рассвета, жалея себя и баюкая ноющую руку.

А утром — другая странность. Рука оказалась совершенно здорова. Только две точки — след укуса — напоминали о ночном происшествии.

А еще этим утром Шелонь поняла, что ждет ребенка. Знахарка смогла это подтвердить лишь спустя пару месяцев, но Шелонь сразу почувствовала в себе перемены. Иным стал казаться вкус пищи, иначе читались краски…

Шелонь никому не говорила о змее. Она понятия не имела, откуда пошла эта сплетня о ней и боге-Змее, из-за которой она навсегда потеряла Словена. Уж она точно знала: отец ее ребенка — Словен. Но что-то вошло в ее плоть и кровь с укусом змеи. И это что-то передалось сыну.

Шелонь протянула руку. Змея сползла с идола, зашуршала по траве. Треугольная голова молниеносно ткнулась в протянутую ладонь. Шелонь слабо вскрикнула, от боли у нее сжалось сердце. Голова закружилась, а когда она пришла в себя, змеи уже не было.

Рука горела. Из раны сочилась кровь. Пошатываясь, дрожа от лихорадки, Шелонь подошла к идолу и с силой провела ладонью по животу Мокоши. На дереве остался кровавый след.

В это время в Новгороде каждую минуту вспыхивали новые пожары. Огненный смерч прорывался сквозь крыши, с треском рушились потолочные балки, в темном небе рассыпались искры.

— Альв убит!

Страшная новость ненадолго обескуражила наемников.

— Мар, теперь ты над нами главный, — заявили они племяннику Альва. Рукояткой вперед ему протянули дядин меч. Мар попятился.

— Но я не могу… я не знаю… Безымянные, — добавил он, оглядываясь. — Альв знал, откуда они и как с ними обращаться. А я не сумею.

Но деваться Мару было некуда, и он принял меч.

— Вперед, смелые русы! Победитель получает все! — неуверенно провозгласил он.

— А с этой что делать?

— С этой…

Мар оглянулся на Ильмерь. Она по-прежнему сидела на крыльце с видом полного равнодушия к своей участи. На мгновение в сердце молодого наемника шевельнулась жалость. Но русы жаждали крови.

— Ты умрешь, — заявил Мар. — И смерть твоя будет долгой.

— Зато твоя будет быстрой. Прочь от нее!

На крыльцо рушащегося терема вскочил Волх, встав между женщиной и наемниками. Ильмерь уставилась на него, как на ожившего мертвеца. Да так оно, наверно, и было.

Волх сам не знал, какая сила его подняла. Только что он умирал, его легкие корчились от ядовитого дыма. Мир уплывал. Впереди смутно маячила череда друзей, восходящих в Вырей. И Волх спешил присоединиться к ним. Ему ничуть не было страшно, даже интересно: что дальше? А затем мир вернулся — с гарью пожара и криками ожесточенной битвы. Это возвращение сначала огорчило Волха. Ему так понравилось ощущение, что все плохое уже позади. Но потом он вспомнил:

— Ильмерь!

Волх вскочил на ноги. Вокруг все горело и дымилось, не видно было ни своих ни чужих. Рядом лежал убитый дружинник, так и не выпустивший из рук меча. Мысленно извинившись перед товарищем, Волх подобрал оружие и бросился к хоромам.

Ильмерь была на крыльце, а вокруг — семеро русов. Да хоть семьдесят! Услышав, как этот белобрысый сопляк угрожает Ильмери смертью, Волх потерял голову. В такие минуты он был очень опасен. Русы шарахнулись от худенького юноши с редкой бородкой, который, казалось, сам превратился в разящий меч.

Русам пришлось брать крыльцо приступом. Волх заслонял собой Ильмерь. Вот первые наемники скатились со ступенек, потому что рискнули подойти к Волху слишком близко. Послышался шепот: колдун! Заговоренный! и меч непростой! Мар недолго колебался. Связываться из-за бабы с этим безумным — увольте! Город еще не взят, их мечам найдется лучшее применение. Он тихо отдал приказ, и русы отступили.

— Вставай, — Волх протянул Ильмери руку. Та послушно вцепилась в нее и поднялась. Ее ладонь была липкой от крови.

— Что это? — не понял Волх.

— Я убила их воеводу Альва, — не без гордости сообщила Ильмерь. Волх крепче сжал ее руку.

Едва они спустились с крыльца, как крыша терема провалилась, и пламя взвилось до небес. Волх отчаянно оглядывался, пытаясь оценить обстановку. Куда бежать? Где дружина? И остался ли хоть кто-то еще в живых?

— Что они сделали с городом… — выговорила вдруг Ильмерь, давясь слезами и яростью.

Новгород перестал существовать. Русы рылись в его закромах, они тащили все подряд: связки лисьих шкур, бочки меда, вяленые окорока. Пошли в ход и Тумантаевы богатства: парчовые шубы, редкие ткани, сундуки с самоцветами. Но Волх никогда особенно не дорожил сокровищами Тумантая. По молодости он просто не представлял их цены. И сейчас ему до слез было жалко вовсе не их, а город. Все, что сделано за пять лет, — пусть порой неумело, но своими руками, — теперь обратилось в прах.

Занятые грабежом, русы не узнавали Волха. Зато его наконец увидели свои.

— Волх Словенич!

В дыму и копоти показался Мичура. А за его спиной — Паруша и Сайми. Словенка держала на руках ребенка, чьи грязные босые ноги ударяли ее по животу. А Сайми, увидев Волха, ахнула охрипшим голосом:

— Живой!

— Живой, Волх Словенич! — Мичура, хромая, подошел ближе и неловко обнял Волха. — И тебя, княгиня, уже не чаял увидеть.

— Она убила Альва, воеводу русов, — похвастался Волх.

— Поделом сволочи, — жарко одобрила Сайми. — Дядя Мичура, ну я же прошу, отпусти меня! Все равно ведь сбегу.

— Цыц, дура! — Мичура погрозил ей кулаком. — Даже не думай. Бельд велел тебя стеречь, и никуда ты от меня не денешься. Ну что за девка, лезет в самое пекло! — пожаловался он Волху.

— Где Бельд? — быстро спросил тот. Мичура покачал головой.

— Плохи наши дела, Волх Словенич… Русам мало все вынести из города подчистую. Они пришли всех нас убить. Наши — те, кто остался, — бьются у южной стены. И Бельд там. А еще…

— Останься с Мичурой, — сказал Волх Ильмери. — Присмотришь за ней?

— А куда я денусь? — проворчал Мичура. — Разве я на что еще гожусь, кроме как баб стеречь? Я только хотел сказать, Волх Словенич, что…

Паруша вдруг дернула его за рукав и покачала головой, сморщив нос: не сейчас, мол.

Волх этого не заметил. Он отпустил руку Ильмери — словно оторвал что-то от себя. Ему хотелось сказать что-то подобающее случаю. Например: разве ты не поцелуешь воина, идущего на смерть? Но он застеснялся и быстрым шагом, слегка сутулясь, пошел прочь.

— Пусти меня! Пусти! Я с ним пойду! — надрывалась позади Сайми.

Волх перепрыгивал через мертвые тела, спотыкался о руины домов. Все, погиб город… Русы не тронули только идолов Велеса и Мокоши — просто не успели. Деревянные истуканы возвышались над горящими развалинами.

Вдруг в неверном свете пламени Волху показалось… Он остановился, как вкопанный. Этого не может быть, но… У истукана изменилось лицо?!

— Здравствуй, сын.

От столба отделилась мужская фигура.

— Что, плохи дела? — сочувственно спросил Велес. Оторопевший Волх что-то промычал.

— А почему ты не используешь мой подарок? — укоризненно спросил Велес. Тут Волха прорвало.

— Да потому что ничего не стоит твой подарок! — заорал он на бога. — Русы пришли со своим колдовством, и все пошло прахом! Звери, обещавшие нам помощь, разбежались! Люди потеряли веру в себя, увидев, что против них сражаются оборотни! Они ждали от меня чудес, а я не сумел! Хуже того, если бы русы не боялись колдовства, они не привели бы этих черных тварей! Все считают меня колдуном — и свои, и враги. А какой я, к лешему, колдун?

— Хреновый ты колдун, — согласился Велес. — Потому что играл в игрушки с моим подарком. Ты даже не попытался понять, откуда взялась твоя сила. А сила бывает разная. Та, что привели русы, — краденная. У неба ее украли, у ночи, у ветра. Тот, кто это сделал, своими заклинаниями надругался над природой. Такая сила держится на страхе, и часы ее сочтены. А есть истинная сила — когда мощь каждого камня, каждого глотка воздуха вливается в тебя, становится с тобой одним. И то ли ты правишь ею, то ли она тобой. Ты с миром становишься единым целым — и в этом таится могущество непобедимое. Вот чем я поделился с тобой. Почувствуй мощь леса и земли — и ты сметешь своих врагов и их жалкое колдовство.

— Но как…

Увы, вопросы задавать уже было некому. Деревянный истукан стоял неподвижно — как ему и положено. Волх недоверчиво потрогал струганное дерево, покачал столб. А потом снова побежал к южным воротам.

Русы волокли добро. Они уже начали драться между собой, уже откупорили мед, чтобы выпить за победу. То и дело они останавливались у входа в погреб, но вспоминали, что отсюда уже все унесено. Остались только разорванные мешки с зерном, в котором шуршали мыши.

— Найдут нас… — жалобно простонала Паруша.

— Будешь стонать — обязательно найдут, — проворчал Мичура. — Ну куда ты высовываешься? Куда ты высовываешься, дуреха? — это уже Сайми.

Сайми нервно дернулась всем телом. Мичура со своей опекой страшно раздражал ее. Он видел в ней просто девку, беспомощную клушу, которую надо защищать. Да он понятия не имеет, сколько она вынесла наравне с мужчинами! Вот мы сидим здесь, в разграбленном погребе, — думала она. Говорим о чем-то, думаем. На самом деле мы уже обречены. Русы обязательно сунутся сюда снова, и мы умрем здесь. Мы все умрем. Так почему же нужно умирать, как крысам, под землей? Все, у кого остались силы, сражаются сейчас у южной стены. И Бельд. И… он.

Даже сейчас, даже про себя Сайми не могла выговорить имя Волха. Она не боялась смерти. Она боялась одного: остаться жить, если он погибнет. Она ясно видела, как кучка защитников города все тает и тает… Он сильный, он словно родился с мечом в руке, он останется самым последним… Но русов много, и рано или поздно он пропустит удар. И кто тогда разрешит ей пойти за ним на погребальный костер? Кто проводит его в Вырей?

Сайми не любила чудские представления о загробной жизни. Она считала их слишком мрачными. Она давно жила как словенка, так неужели ее не пустят в словенский рай — вслед за Волхом? Ялгаву он никогда не любил, он не обрадуется такой спутнице. А эта… — она покосилась на Ильмерь, — за ним не пойдет. Или пойдет?

Ильмерь сидела, прислонившись к сырой стене погреба спиной и затылком. Ее глаза были прикрыты, лицо неподвижно. Сайми сердилась на себя за то, что все время украдкой рассматривает бывшую жену Словена. Когда она уходила с отрядом Волха, она еще не знала, что весь поход затеян ради спасения Ильмери. Но едва увидев их рядом, поняла: вот ее главная соперница. Волх тогда объявил Ялгаву княгиней, а Ильмерь сделал ее челядью. Пространство между этими двумя полыхало яростью. Сайми дорого бы отдала, чтобы к ней Волх испытывал такие же сильные чувства.

Сегодня Волх держал Ильмерь за руку. Что это значит? Что изменилось между ними?

От ревнивых мыслей Сайми зажмурилась и крепче сжала рукоять маленького меча. Невыносимо тут сидеть, рядом с этой!

— Дядя Мичура! — сердито проканючила Сайми. Но Мичура в ответ лишь головой помотал, прижал к губам палец и для внушительности даже кулаком погрозил. Сайми и сама уже слышала приближающиеся голоса русов. Они остановились у самого входа в погреб. Паруша спрятала лицо в черных волосах девочки. Ильмерь по-прежнему сидела неподвижно, но Сайми краем глаза увидела, что в руке сарматки появился маленький кинжал. Значит тоже не клуша, не даст себя зарезать, как козу, — с неожиданной сестринской нежностью подумала Сайми.

Русы говорили громко, перебивая друг друга и хохоча. Кто-то из наемников топнул ногой, и в погреб просыпались тяжелые земляные комья. Потом русы ушли.

— Дядя Мичура… — снова завела Сайми. — Отпусти! Я сражаться хочу!

— Ты что, совсем безголовая?! — взорвался тот. — Сражаться она хочет! А нас на кого бросишь? Я — калека. А ведь у нас княжна. Кто ее защитит? Паруша?

Ильмерь встрепенулась.

— Так эта девочка — Туйя? Дочь Волха? А где Ялгава?

— Ялгаву убили русы, — ответила Сайми. Она искала на лице Ильмери хотя бы след мстительного удовлетворения, но та снова откинулась к стене и замолчала — словно заснула.

Сайми поняла, что повязана по рукам и ногам. Кроме нее, дочку Волха действительно некому защитить. Так что не геройствовать ей — придется принять смерть в этом подвале.

И снова шаги. Наемники опять подошли к их убежищу слишком близко. Что им всем, здесь медом намазано?! Но эти русы, похоже, спешили и были чем-то встревожены. Они не собирались задерживаться у разграбленного подвала.

— Мама? — громко, спросонья подала голос девочка. И заплакала. Русы на полуслове прервали свой разговор. Сайми окаменела. А вот и смерть…

Паруша, причитая, очень крепко прижала Туйю к себе. Девочке стало трудно дышать, она начала вырываться и плакать все громче. Но это уже не имело значения. В проем подвала бросили горящий факел. Следом за ним неуклюже спрыгнул первый из наемников. В кровавом свете пламени показалось его растерянное лицо.

— Доброжен?! — удивленно воскликнул Мичура, не опуская меча.

Доброжен смущенно попятился. Русы швырнули его в погреб, как котенка. Они убьют его, не раздумывая, если он проявит строптивость.

— Эй! — крикнули сверху по-словенски. — Кто там?

Доброжен поднял факел.

— Прости, — прошептал он одними губами и заорал: — Здесь Мичура! И три женщины. Одна из них…

Он поперхнулся на крике, испуганно глядя на меч, пронзивший его грудь, а потом упал.

— Гнида ты, — спокойно сказал Мичура, вынимая оружие. И покачал головой: — Княгиня, если они узнают, что ты здесь, — беда. Они не простят тебе убийства Альва.

— Доброжен! Доброжен, сукин сын! — орали сверху.

— Доброжен неудачно спрыгнул, — крикнул Мичура. — Он не может сейчас говорить.

— Мичура? Кто там с тобой? — спросил молодой голос.

— Здравствуй, Мар, — проворчал Мичура. — Здесь со мной какие-то бабы. Я их не знаю.

— А у тебя уже и здесь бабы? — расхохотался кто-то из русов.

— Вылезайте, — велел Мар.

— Нет, — усмехнулся Мичура. — Хотите — сами спускайтесь по одному. Только осторожно, а то как Доброжен, сломаете ногу. Или шею.

Наверху зашептались по-русски. Потом Мар сказал:

— Мичура, а ты ведь врешь. Там с тобой эта сарматская сука, бывшая словенская княгиня. А что за ребенок плакал? Не дочка ли новгородского князя? Мичура, тебя мы отпустим. Возвращайся в Словенск. Кто там с тобой еще — тоже можешь забирать. Оставьте нам сарматку и ребенка, а сами уходите, пока я не передумал. А то подожжем погреб, все сдохнете.

— Иди к лешему, — ответил Мичура.

— Не будь дураком, Мичура, — вдруг глухо сказала Ильмерь. — Уходи. Бери Парушу, чудянка пусть девочку выдаст за свою. Может, правда, поверят и отпустят? А меня они живой не найдут.

— Ты что… — Мичура от возмущения запнулся. — Ты что, княгиня, такое говоришь?! Тебя мне Волх Словенич доверил, а я побегу свою шкуру спасать? За кого ты меня принимаешь?

— Так не только же о тебе речь, — пожала плечами Ильмерь. — Эти-то почему из-за меня гибнуть должны? Эй, русы! — неожиданно крикнула она. Но Мичура довольно грубо заткнул ей ладонью рот.

— Делайте, что хотите, бабоньки, — сказал он. — А княгиню я к ним не пущу.

— Вот и правильно, — спокойно сказала Сайми, хотя внутри у нее все замерло от животного ужаса. Если русы подожгут погреб… успеют они почувствовать, что горят заживо? Или все-таки сначала задохнутся в дыму?

— Эх, заманить бы их сюда да перебить по одному, — сказал Мичура. Так говорят о чем-то несбыточном. Он и сам понимал, что русы ни за что не полезут в погреб, где прячется вооруженный враг. Зачем, когда можно выкурить его, как лису из норы?

В погреб упали охапки соломы. Еще и еще — целый стог. Сайми чувствовала себя, как зверь в западне, и готова была по-звериному биться в панике. Из последних сил она напоминала себе, что она — человек. Она и умереть должна достойно. Вот как Ильмерь. Она, похоже, ничего не боится. Или ей уже все равно?

— Ой, мамочки, — всхлипнула Паруша. А Туйя наоборот замолчала, обхватив ручками ее шею.

— Иди, милая, — подтолкнул ее Мичура. — Может, они тебя и не тронут. А вот девочку им отдавать нельзя.

— Одной идти? — ужаснулась Паруша. — Никуда я одна не пойду!

В погребе запахло дымом. Уроненный Доброженом факел подпалил солому. Сайми затопала сапогами, вбивая пламя в землю, но от ее усилий оно еще больше разгоралось. А русы для надежности швырнули вниз еще один факел.

— Выходи, Мичура, в последний раз предлагаю, — крикнули сверху. — Ох, как запахнет сейчас жареным!

Сайми казалось, что уже сейчас ей нечем дышать, хотя дыма пока было немного. У нее мелькнула мысль: может, все-таки высунуться наверх? Пусть убьют — зато напоследок глотнуть свежего воздуха. И потом, может, русы ее не тронут? Кому она нужна?

Ильмерь словно услышала ее мысли.

— Незачем всем здесь погибать, — снова заговорила она. — Если, Мичура, ты так трясешься, чтобы я не досталась русам, возьми и убей меня своей рукой. А сами поднимайтесь. Уж лучше от русских мечей погибнуть, чем здесь вместе с крысами сгореть. Давай, Мичура! Я бы сама… Но чувствую — не смогу…

Ильмерь бессильно опустила руку с кинжалом.

Сайми поймала себя на том, что тоже мысленно советует Мичуре: давай, мол. Это выход. Пусть любая смерть — только наверху…

— Не могу я, княгиня… — пробормотал Мичура.

— Так что мне, чудянку просить? — крикнула со слезами Ильмерь. — Эй, как там тебя? Сайми? Может, ты посмелее? Сможешь?

Сайми в ужасе отшатнулась. Солома затрещала, и по погребу пополз густой дым. Русы что-то еще кричали сверху, но их было плохо слышно.

— Эх ты, — с горькой укоризной вздохнула Ильмерь. Она снова посмотрела на свой кинжальчик. Один взмах, один удар — как тогда, с Альвом. Но так трудно это сделать… Дым ел глаза, вызывал назойливый кашель…

— А-а-а! — закричал Мичура и бросился на нее с мечом. Сайми судорожно стиснула руки. И вдруг земля под их ногами качнулась — раз, и другой, еще сильнее. Наверху послышались испуганные крики. Погреб встряхнуло так, что все попадали кто где стоял. Посыпалась со стен и с проема земля, заваливая огонь. А русы снаружи кричали, убегая, как будто сам смертный ужас предстал перед ними.

У южной стены шла последняя битва. Новгородцы — те, кто остался в живых, — бились уже не за город, который перестал существовать. И не за жизнь, ибо силы были неравны, и на победу никто уже не рассчитывал. Из трехсот ребят, пять лет назад ушедших с Волхом из Словенска, в живых осталось около сорока — жалкая кучка. Русы потеряли всего тридцать, не считая Альва. За них был их опыт боев и разбоев, а также помощь черных быков.

И несмотря на это, никто из новгородцев не просил пощады. Может, кто и хотел бы — да что толку. Даже трусам было ясно, что наемники никого не пощадят. Поэтому даже трусы дрались, уже мечтая о последнем ударе, уже надеясь, что вот-вот все кончится и наступит покой… А смелые дрались, потому что не хотели умирать на коленях.

Еще издалека бегущий Волх увидел Бельда, бьющегося спиной к спине с Соколиком и Кулемой.

Волх остановился и крикнул:

— Эй!

Ни свои, ни враги не обратили на него внимания. Он одиноко стоял посреди городских руин, а битва продолжалась. Ситуация была до того нелепой, что Волх нервно рассмеялся. Потом набрал в грудь побольше воздуха и заорал что есть мочи:

— Эй!

Заметив своего князя, которого они уже считали погибшим, словене ответили торжествующим воплем. Теперь и умирать становилось не так бессмысленно. А русы, которые тоже не ожидали увидеть Волха живым, немного растерялись. Воодушевленные словене тут же воспользовались этим. Несколько удачных ударов мечом сократили число врагов.

Появление новгородского князя было для русов совсем некстати. Понимая это, десять наемников развернулись и бросились на Волха.

Самым сильным желанием Волха было схватиться с ними. Руки у него дрожали от нетерпения, душа горела, требуя боя. Но вместо этого он поднял кверху свой меч. Острие вспыхнуло, отражая не то звезды, не то зарево пожара.

Истинная сила — когда мощь каждого камня, каждого глотка воздуха вливается в тебя, становится с тобой одним. Ты с миром становишься единым целым — и в этом таится могущество непобедимое…

Волх понятия не имел, как призвать ту силу, которую обещал ему Велес. Он просто представил себя — песчинкой? Каплей дождя? Сосновой иголкой? — самой крошечной частью этого мира. Которая сама по себе ничто, но может обернуться чем угодно. Он позвал дождь — и в ушах у него зашумела вода. Он позвал землю — и недра загудели у него под ногами. Небо вошло в него молнией через меч, устремленный вверх. Его кровь вскипела огнем — и вновь обратилась в воду и в воздух…

Что-то изменилось вокруг. Сначала подул ветер. Удивительным образом минуя новгородцев, он насмешливо ударил русам прямо в лицо. Ветер не давал им и шагу ступить, прижимая к земляному валу, вдавливая в него. Потом покачнулась земля. От стены к площади побежала трещина. Волх стоял как раз на ее пути. Его глаза были закрыты, со стороны казалось, что он совершенно безучастен к происходящему. Трещина обогнула его зигзагом и потянулась дальше, располовинивая город.

Отовсюду раздались крики. В ужасе кричали и новгородцы и русы. Но последние — отчаяннее: трещина будто охотилась на ними. Она ветвилась десятком рукавов, возникавших прямо у них под ногами. Земля, словно зверь, кусала наемников, ее жадная пасть захлопывалась над их телами, чтобы разверзнуться в другом месте. Русы гибли один за другим, их оставалась едва ли сотня…

И тут, откуда ни возьмись, появились оборотни. На этот раз это были черные медведи. Они косолапо бежали по изувеченной земле, и трещины им были не страшны. Медленными, тягучими прыжками они проносились над ними, и лапы их не касались земли.

Русов словно отгородило от стихии щитом. За оборотнями тянулась неподвижная, усмиренная земля, тогда как по обеим сторонам этой полосы все безумствовало.

— Эй, Мар… Тебе не кажется, что их стало девять? — неуверенно спросил один из русов.

— Кажется, — нахмурился молодой воевода. — Мне еще у ворот показалось… А что мы стоим? — опомнился Мар. — За мной! Покончим со словенскими молокососами!

Наемники, горланя боевой клич, бросились вслед за воеводой и черными медведями.

Неожиданно Волх почувствовал, что пьянящее чувство единения с миром покидает его. Стремительная круговерть образов остановилась. Он увидел напряженные, бледные лица друзей и почувствовал холодное дыхание за спиной.

Русы шли, выстроившись в боевом порядке. Их охраняли медведи — черные косматые звери с мокрыми от слюнявой пены мордами. Каждый из медведей был ростом выше лося. Из черных пастей разило мертвечиной.

Волху сделалось тошно. Да у твоей силы кишка тонка против этих, — с досадой упрекнул он сам не зная кого. И тут же почувствовал, будто чья-то сильная рука отвесила ему подзатыльник.

Не срамись и не хнычь, — сказали ему. — Сила бывает разная, — напомнили ему. Есть краденая, и часы ее сочтены. Есть истинная — и она вечна! На этом берегу ты можешь все. Помни об этом, когда снова перейдешь реку.

Черные твари приближались. И медленно собирались за спиной у Волха новгородцы. В этот страшный миг последней битвы они не собирались оставлять своего князя одного.

— Прости, Волх Словенич, — с чувством сказал Кулема. — Слов у меня нет… Как я мог подумать, что ты… и эти… как-то связаны… Бр-р!

Бельд молчал. Но Волх точно знал, что он рядом, стоит только руку протянуть.

Один из медведей — самый огромный — вышел вперед. Он поднялся на задние лапы, в бликах огней его глаза загорелись красным. Страшные когти расщеперились перед броском. Медведь зарычал — с явной насмешкой:

— Ну, где твое хваленое колдовство, червячонок? Только и можешь, что крысам в амбаре зубы заговаривать? Этому научил тебя твой скотий бог?

Ты вор! — оскалился Волх в ответ. — Ты пришел на мою землю воровать. Но ты украл только часть моей силы. Совсем немного, сколько смог уволочь в своей вонючей пасти. Я — эта земля. Я — этот воздух. От их имени я приказываю тебе: сгинь!

— Сгинь! — заорал Волх, и голос его превратился в мощный раскат грома. Небо сотряслось и рассыпалось молниями. А потом хлынул дождь. Трещины начали с удивительной скоростью наполняться водой. Она бурлила в ямах, выплескивалась через край. Казалось, посреди леса возникло бушующее море.

А посреди моря открылась огромная воронка. Медведей несло по кругу, затягивая в ее жерло. Их смывало с берега, словно жалкие комья грязи. Беспомощно суча лапами, они уходили на дно. Скоро исчезли все восемь оборотней — но не девятый. Самый большой медведь держался на плаву. Он не сводил глаз с Волха, и тому показалось, что это взгляд ему хорошо знаком. Очертания зверя стали зыбкими, черный морок заклубился над водой, а потом исчез.

Но воронка не угомонилась. Сначала в ее водяную пасть полетело оброненное в бою оружие. Копья, мечи, топоры, ножи — над водой обрушился железный дождь. Некоторые копья унесли в пучину насаженные на них тела убитых. Потом оставшиеся на берегу русы и словене почувствовали, что оружие рвется у них из рук. И те, кто не успел разжать руки, рухнули в воду и утонули. Остальные же в панике побросали оружие и, путаясь в застежках, поспешили освободиться от кольчуг. Просвистел последний топорик, и воронка захлопнулась. Русы и словене, обескураженные и безоружные, остались на берегу.

И сразу же началось утро. Над макушками леса загорелась розовая полоска. Волх и его друзья стояли на обрывистом берегу озера. На его серебристо-серой глади качались прилетевшие из лесу первые желтые листья. Невозможно было поверить, что сутки тому назад здесь стоял город. И уж совсем бредом казались ночная битва, пожары, кровь и смерть, беснование земных недр.

— Не пойму, мы победили или как? — озадаченно сказал Соколик.

— Мы выжили, — удивленно отозвался Кулема. — Вот не думал, что еще раз увижу солнце. Ну ты даешь, Волх Словенич! Ты действительно великий колдун.

— Что, князь, не верится, что это все ты натворил? — весело спросил Соколик. Все облегченно рассмеялись. Волх тоже улыбнулся, но довольно натянуто. Он чувствовал себя опустошенным и не понимал, на каком он свете. И что это за тихое озеро, которое светится розовой жемчужиной в окружении развалившихся городских стен?

— Эй! Эй! — закричал вдруг Соколик, тыча пальцем на середину озера. Там показались головы. Собачьи? Нет, волчьи. Четыре волка старательно гребли лапами и что-то волокли за собой, удерживая на воде. Это что-то оказалось человеком. Слабым, но живым, цепляющимся за волчьи холки, чтобы не захлебнуться.

— Клянча! — закричал Волх. Он забыл об усталости, мигом вышел из своего отрешенного состояния и бросился к воде.

Волки вытащили Клянчу на берег, Волх помогал им. Клянча потрепал своих спасителей по мокрым бокам.

— Спасибо, братушки! Волх Словенич, родной! Где это мы, леший меня забери?

Новгородцы снова расхохотались. Кто-то уже сорвал с себя одежду, пропахшую потом и кровью после боя, и ласточкой сиганул в воду. Живы! Пришел новый день, а мы живы! А о будущем можно подумать потом.

Волчий вожак сунул нос Волху в ладонь. Говорить с ним у Волха не было сил. Он просто опустился на колени и трепал большую и мокрую волчью морду, прижимался к ней щекой — словно ласкал любимую собаку. Волк смущенно поскуливал. Его волчица и двое сыновей стояли поодаль. Они оторопели, видя, что творит с их вожаком человек, но вмешиваться не смели. Наконец волк неловко ткнулся головой Волху в плечо и вместе со своей семьей побежал в лес.

А на середину озера выплыло нечто вроде плота. То ли дверь, то ли обломок крыши… Мичура стоя греб какой-то доской. Женщины, подобрав подолы, помогали ему руками.

— Вот, Волх Словенич! Все целы, всех сберег! — гордо объявил Мичура, причалив. — А думал — все, конец нам… Это что же такое произошло? Твоя работа?

— Его, его! — загомонила дружина, хвастаясь победой своего князя.

— Вот твоя дочка, князь.

Паруша поклонилась и поставила перед Волхом девочку. Тот покосился на нее с опаской, словно не узнавая. Туйя тоже попятилась от отца и захныкала.

Сайми дышать не могла от радости. Она глаз не смела поднять на Волха. Живой! Она не видела, что Бельд пожирает ее взглядом. Саксу хотелось сделать какой-нибудь решительный шаг. Подойти, обнять эту растрепанную, строптивую дуру. Но… А ну как она пошлет его куда подальше на глазах у дружины? Ишь, выпялилась на князя… Дура, еще раз мысленно обругал ее Бельд. Дура, но живая…

Ильмерь тоже сошла на берег. Как всегда, она была царственна и невозмутима — несмотря на разорванную рубашку, на сажу, землю и ссадины. Волх лишь на миг поймал ее настороженный взгляд. Потом все поплыло у него перед глазами. Озеро превратилось в небо и раскинулось над ним лебедиными крыльями. В ушах таяли далекие голоса:

— Волх Словенич!

— Что с ним?

— Колдовство силы отнимает…

— Воды дайте кто-нибудь!

— Да оставьте его в покое! — звонко и властно прозвучал очень знакомый голос. Потом умолк и он…

Утро было особенно прекрасным. Проснувшийся лес не мог поверить в тот ужас, который творился ночью у него на глазах. Это просто сон. Такой же, как город, стоявший вот уже век, и люди, копошащиеся в нем, как муравьи. Видение. Промелькнуло — и нет его. Просто почудилось. Но таким странным и страшным был этот сон, что после него уже нельзя жить, как прежде…

И вот птицы особенно чисто выводили свои трели. И особенно чистой была синева — когда улетели последние клочья гари. Там, где городская стена перестала существовать, к озеру сбегал лесной берег. Он отражался глубоким изумрудом ельника. Сосны уходили в воду золотистыми корнями. Их иглы тащили муравьи, чтобы восстановить муравейник, растоптанный боевым конем. Они ползли по телам сотен и сотен своих товарищей, волоча трудную ношу. И муравейник снова рос, и жизнь продолжалась…

Ильмерь сидела, поджав ноги, на самом берегу. Она то и дело поправляла рубаху на груди, а та упорно сползала, оголяя плечо. И переодеться теперь не во что — все сгорело в тереме. Вся ветошь, которой пожаловала ее Ялгава, не тем будь помянута. Но холодная озерная вода смыла с лица копоть, а вместе с ней — и часть ночного кошмара. И теперь, оторвав от своей многострадальной рубахи кусок, Ильмерь обтирала им щеки и лоб Волха.

— Оставьте его в покое! Отнесите его вон на тот берег и оставьте нас вдвоем, — велела она, когда Волх потерял сознание.

И никто не спорил. Никто не усомнился, что она имеет на то право и что так лучше для Волха.

Сейчас он спал. Обморок перешел в глубокий сон. Его лицо было изменчивым, как у ребенка. То брови страдальчески сдвинутся, то обиженно опустятся уголки губ, то тенью пробежит улыбка…

Ильмерь проводила влажной тканью по его лбу, отметая назад легкие волосы. Очень осторожно: она не спешила его будить. Ей еще надо было что-то объяснить себе самой. Что-то разрешить, в чем-то покаяться…

Любила ли она Словена так, как не раз надменно заявляла Волху?

Когда к молоденькой Ильмери посватался шурин-князь, ей это польстило. Словен был красив и властен, за таким можно и на край света! Правда, у него уже была жена, которую за глаза звали ведьмой. Но у Ильмерь были свои чары, она не сомневалась в своей юной, только что распустившейся красоте. Ничего, Афродита-обманщица научит ее таким ласкам, что Словен не то что старую жену — родную мать забудет.

Так и вышло. В браке Ильмерь была счастлива, спокойна и самоуверенна. Муж сходил с ума по ее красоте. Обустраивая терем в Словенске, он учел малейшие ее пожелания. А Шелонь… Ильмерь смирилась с ее безгласным присутствием — так же как с ее старшинством на официальных приемах. Как безмятежно катилась жизнь, как ровно билось сердце — пока не появился Волх!

Он, собственно, был всегда — угрюмый и злой волчонок, косящийся на нее как на врага. Ясное дело, он ненавидел ее, обвиняя в разладе между отцом и матерью. Ильмерь только равнодушно фыркала. Подумаешь — княжич. Ее совсем не заботили переживания мальчишки.

А потом он словно ее разглядел — или просто вырос? Ильмерь помнила, как изменилось его лицо тем осенним утром… Она выходила из реки голой, нарочно медленно, хотя холодная вода сводила ноги. Этот пащенок объявил ей войну — ну так она ответит самым сильным своим оружием. И победит. Получай! Каким смешным и жалким он стоял тогда на берегу, разинув рот!

Но Ильмерь поспешила торжествовать. Она рано записала Волха в безобидные воздыхатели. Он захотел ее совершенно по-детски — с абсолютной уверенностью в своих правах. И вот эта уверенность бесила больше всего. Потому что отзывалась на краю сознания мыслью, что есть судьба, есть воля богов и противиться им бесполезно…

Поцелуй, который подло украл у нее Волх, стал последней каплей. Как она ненавидела этого мальчишку и его слишком взрослый взгляд! Как ненавидела себя за то, что на крошечное мгновение замерла под его настойчивыми губами! Что он возомнил о себе? Что она безвольно подчинится любому мужчине, объявившему на нее права? Пусть так поступают безмозглые, румяные, дебелые словенские бабы, она будет выбирать сама!

Ильмерь ненавидела принуждение. Она гордилась своей сарматской кровью. И она не собиралась быть разменной монетой в склоке между отцом и сыном.

Но вышло так, что люди Тумантая, напав на нее врасплох, связали по рукам и ногам и утащили в лес.

Она пережила страшные дни. Балованная жена в одночасье превратилась в жалкую пленницу. Ее домогались, ее били за непокорность, ее держали впроголодь, в грязи, в темноте… Волх явился тогда как яркий свет, как спаситель! Но чтобы он опять не возомнил о себе лишнего, она остудила его пыл: ты отвезешь меня к Словену? И со странным, жестоким удовлетворением увидела, как изменилось, словно от удара, его лицо.

Что ж, он сполна ей отомстил. Пять лет он позволял этой суке Ялгаве — опять не тем будь помянута! — глумиться над ней. Пять лет рабства — и привыкания. Пять лет его взглядов, в которых за ледяной непрощающей злостью она узнавала все то же растерянное изумление перед ее красотой. Пять лет она отвечала ему издевательским равнодушием. И наверно рано или поздно они замучили бы друг друга до смерти — если бы не прошедшая страшная ночь.

Волх пошевелился. Он провел ладонью по лицу, словно отгоняя тяжелый сон. У Ильмери бешено застучало сердце.

Через бесконечно долгое мгновение тишины его ладонь накрыла ее маленькую руку. Жест был властным — и одновременно вопрошающим. Другой рукой Ильмерь стиснула ворот рубахи, чувствуя, как начинает гореть грудь.

Его руки коснулись ее растрепанных кудрей — так, почти не дотрагиваясь, благоговейно ласкают самый дорогой шелк. Ильмерь перехватила его за запястье и заставила себя открыть глаза. Его пульс бился у нее под пальцами.

Лицо Волха было серьезным и чистым. Все маски сброшены — после забытья он еще не успел выбрать, которую надеть. Он ждал, заранее согласный со всем, что произойдет.

Ильмерь могла еще победить. Злой дух нашептывал ей: представляешь, как ему будет больно, если ты сейчас холодно сузишь глаза и скажешь, мол, города твоего больше нет. Теперь ты отвезешь меня к Словену? Ты будешь отомщена за эти пять лет — и на пять лет вперед, на всякий случай…

Но Ильмерь не могла больше воевать. Гори оно все! Она схватилась за его худые, все еще мальчишечьи плечи, привлекла к себе, запуталась губами в мягких, пахнущих дымом волосах. Она, как безумная, целовала его глаза — чтобы не смотрели таким бесстыжим, таким вопрошающим взглядом.

Это сон или явь? Тугие кольца темных волос скользили у него между пальцев. Ее лицо было мокрым от слез. Ее губы прерывисто шептали: «Прости! Прости!»

На мгновение его сердце заледенело: слишком поздно. Его города больше нет. И его любви больше нет. Его самого — прежнего — больше нет. Волх неуверенно коснулся оберега-коловрата, почти уверенный, что найдет сломанным еще один конец. Но нет: их все еще оставалось два.

Гори оно все! Лед схлынул с сердца теплым потоком. Лес застучал в висках пронзительным хвойным духом, утренней свежестью дунуло от воды…

— Ты прости, — хрипло шептал он прямо в эти зеленые, слепые от страсти глаза. Он почти не понимал, что происходит. Лишь иногда, выныривая из сладкого и опасного омута, он с гордостью вспоминал о том, что дрожит и бьется в его руках та, ради которой он готов был идти в огонь и сжигать города.

Возвращение из полета было долгим. Он по-прежнему прижимал ее руки к земле. Ее губы лениво касались его мокрой от пота шеи. Маленькая голубая стрекоза соблазнилась их неподвижностью. Покачивая крылышками, она присела на сцепленные кисти рук.

— Мне тяжело, — шевельнулась она. Волх приподнялся — но недалеко. Ее улыбка была нежной и влекущей, ее руки не отпускали.

— Волх! Эй, Волх! — разнесся по лесу голос.

Волх нехотя встал. Ильмерь села, натягивая на колени подол. Волх посмотрел на нее сверху вниз, а она на него снизу вверх. В этом расположении взглядов было что-то от правды, а что-то от игры. Они сами не знали, кто из них кому был теперь господином. И это было чуть-чуть смешно. Ильмерь фыркнула. Волх усмехнулся и вытащил сосновую иголку у нее из волос.

— Волх, леший тебя побери! — на берег вышел запыхавшийся Бельд. — Ребята волнуются. Надо решать, что делать дальше. Возвращаемся в Словенск или… или как?

Волх вышел к своему поредевшему отряду. Русы к тому времени уже снялись с места. Его ждали сорок человек, выживших в последнем бою, еще десяток раненых, сумевших добраться до берега, и человек пятнадцать женщин с детьми, чудом выживших в огненном аду. Слишком мало, что заново отстроить себе город.

Возвращение в Словенск, скорее всего, не опасно ни для кого, кроме Волха. Весь гнев Словена достанется ему одному. Но Волха смущало не только это. На этом берегу ты можешь все — помни об этом, когда снова перейдешь реку!

На том берегу он станет обычным человеком. Не сможет повелевать зверями и стихиями, перестанет слыть великим колдуном. Просто отвергнутый сын, лишенный княжеского венца… Мальчишка, отшлепанный за непослушание.

Безрадостная перспектива.

Но Волх уже начал понемногу взрослеть. Он если не понимал, то чувствовал, что его воля решает отнюдь не все. И если он отдаст приказ, не соответствующий ожиданиям большинства, то рискует оказаться в позорном одиночестве.

А большинство хочет домой.

Волх задумчиво посмотрел на озеро. Глубокое получилось. Нигде не торчит ни печного остова, ни уцелевшей крыши… Свои, враги — все похоронены под водой.

— Мы возвращаемся в Словенск, — объявил он.

Решение князя застало новгородцев врасплох. С одной стороны, в глубине души каждый всегда мечтал вернуться. С другой стороны, возвращение угрожало свободе, к которой все привыкли.

— И что, в Словенске я снова на пирах прислуживать буду? — сдвинул брови один из бывших челядинцев.

— Пусть Словен не ждет, что я ему в ножки поклонюсь! — надулся Клянча.

— Да и пустят ли нас в город? — неуверенно сказал Соколик. — Вот обидно будет поцеловать ворота и уйти ни с чем.

— А то и дружину против нас выставят, — добавил кто-то.

— Мы не будем никому кланяться и никого бояться, — заявил Волх. — Словенск — наш город. Он принадлежит нам так же, как нашим отцам. Им придется подвинуться и принять нас. Мы покидали город детьми, а вернемся воинами. Словен наслал на нас наемников, но мы их победили. И пусть кто-нибудь из русов рискнет это оспорить! Словену придется с нами считаться. А если нет — мечи решат, что в городе хозяин. После всего, что случилось, я уже никого не боюсь. А вы?

Волх потряс в воздухе своим мечом, и дружина повторила его жест, одобрительно загудев.

— Я хочу сказать еще вот что, — продолжал Волх. Он был очень спокоен и уверен в себе. И слова, которые раньше задушила бы застенчивость, сейчас выговаривались сами собой. — Всех, кто выжил этой ночью, я считаю своими братьями. А всех, кто погиб, — оплакиваю, как братьев. Кем бы вы ни были раньше — челядью или слугами, — теперь все вы — моя дружина. Я никогда не забуду ни этой ночи, ни тех пяти лет, когда мы с вами строили свой собственный город. Я никогда не смогу относиться к каждому из вас так, будто всего этого не было.

Дружинники смущенно замялись и заулыбались. Но никто не принял слова молодого князя за пустую болтовню. Слова стоили дорого, ими не привыкли бросаться. Они прозвучали — значит, так тому и быть.

— Ну ты это… Волх Словенич… — пробасил Клянча. — Вот уж не думал я, что среди моих братьев князья объявятся!

— Мичура, к тебе это тоже относится, — сказал Волх, поднимая глаза на пожилого дружинника. — Если ты хочешь…

— Буду звать тебя братом, — кивнул Мичура, — и стоять как за брата.

И Волх повел своих побратимов обратно в Словенск. Он не оглядывался. А потом и оглядываться стало не на что: деревья сомкнулись позади отряда плотной стеной.

Странный был это путь… Никто не забыл, как пять лет назад они замерзали посреди зимнего леса. Сейчас все было иначе. Лес был полон дичи, грибов и ягод. Он предоставлял путникам для ночлега уютные поляны. Хищные звери крались вслед неслышными телохранителями. И каждая птица или белка готовы были подсказать, в какой стороне находится река.

Тихая и молчаливая, Ильмерь с загадочной полуулыбкой шла с другими женщинами — пока Волх не поравнялся с ней и не взял ее за руку.

— Ты вернешься к Словену? — спросил он, когда они как-то незаметно отстали от остальных.

Ильмерь обиженно высвободила руку.

— Ну, если ты этого хочешь… Тебе, наверно, так будет удобнее…

— Мне? — вскричал Волх. — Мне нет. Но ты всегда этого хотела…

— Ну, а теперь не хочу, — заявила Ильмерь. И сама взяла Волха за руку.

— Я буду просить Словена, чтобы отпустил меня, — серьезно сказала она.

— Если он не согласится по-хорошему, я все равно тебя не отдам! — упрямо насупился Волх, но тут же спохватился: — Впрочем, это тебе решать.

— Хватит уже! — Ильмерь сердито шлепнула его по плечу. — Я все решила.

И приподнявшись на цыпочки, она что-то быстро-быстро зашептала на ухо Волху.

К ночи сделали привал на ночлег и ужин. По лесу далеко разносился запах жареной дичи, уютно потрескивали костры. Когда совсем стемнело, на небе словно кто-то опрокинул огромное лукошко с алмазной пылью — столько высыпало звезд. Костры догорели, огонь в углях еле теплился, тихие ночные разговоры смолкли, раздалось сонное сопение и храп.

Две фигуры, явно сговорившиеся заранее, одна за другой, скрылись в лесу.

Счастье очень трудно распознать, когда оно с тобой происходит. Это потом вспоминаешь с грустной улыбкой: эх, как же счастлив я был тогда! Так и Волх не пытался собрать свои чувства в охапку. Он пропадал в блаженном безмыслии — в нем тонули тяжелые воспоминания и тревожные думы о будущем.

— Здесь, — шепнула Ильмерь. Скрестив руки, она через голову стянула рубаху, и звезды тут же окутали ее тело тончайшей сияющей сетью. Она была так прекрасна, что к ней страшно было прикоснуться. Но губы, которыми Волх бредил столько лет, уже открывались в нетерпеливом вздохе, и грудь становилась невыносимо тяжелой, как яблоко, готовое сорваться с ветки…

Волх протянул руку — и дотронулся до ее груди самыми кончиками пальцев. Я — богиня, усмехнулась Ильмерь. Он благоговеет передо мной, он боится, что я вдруг исчезну, как призрак. Он мой раб, он глупый неумелый мальчишка, ну чего же он тянет, я не могу больше ждать!

Волх не позволил Ильмери упасть на колени. Подхватив ее, ослабевшую от желания, он еще мгновение вглядывался в бледное лицо, а потом вместе с ней опустился на сырой мох, на еловые иголки, шишки, сердитых муравьев и сухие ветки, но вся эта мелочь уже не существовала для них обоих. Только торжественные и молчаливые верхушки деревьев, только венчающие их звезды, только могучее тело земли.

Краткий сон уже перед самым рассветом — и снова в путь. Улыбка Ильмери становилась еще загадочней, лицо бледнее, а глаза — больше. Волх спотыкался о каждый корень и не замечал, что только ленивый в отряде не потешается над ним. Ну, разве что Бельд с сомнением качал рыжей головой. Да и то потому, что заметил еще одно побледневшее за ночь лицо. Сайми шла, хмуро глядя перед собой, — как будто тоже всю ночь не сомкнула глаз…

Так прошло еще два дня и одна ночь. На исходе третьего дня перед отрядом блеснула река. Дружина Волха вышла на берег Мутной, где грустила одинокая русская ладья. Вряд ли русы оставили ее из благородства, чтобы противник тоже смог переправиться через реку. Скорее всего, их малочисленному отряду было не управиться с пятью кораблями.

На другом берегу частоколом высилась городская стена, а за ней — островерхие терема. За переправой блудных сыновей ждал Словенск.

— Я же говорил, не откроют, — Соколик отошел от ворот в сторону и скрестил руки на груди с видом человека, которого напрасно не послушали. — Что за позор, — прошептал он тихо, но вполне отчетливо. — Стоим тут, как попрошайки!

— Да не канючь ты! — рявкнул на него Клянча. — Волх Словенич, дай-ка я.

Оттолкнув друзей, которые его поддерживали, Клянча встал задом к воротам и с силой ломовой лошади несколько раз лягнул ворота. Загудело дерево, застонали петли — но изнутри никакого ответа не последовало.

— Нет. Не откроют, — с притворной досадой сказал Клянча. На самом деле он явно надеялся, что так оно и будет.

Волх тоже почувствовал облегчение. Ну вот, сейчас мы развернемся и уйдем отсюда… Разве во вселенной только и есть та земля, что сейчас под нами…

И тут тяжелые створки ворот разошлись в стороны. Дружина Волха растерянно застыла на входе в родной город.

— Ну, Волх Словенич, пойдем, что ли? — Клянча пригладил растрепанные кудри и слегка подтолкнул князя в плечо. Волх двинул скулами и не оглядываясь пошел по главной улице — прямо к отцовским хоромам.

Дружина двинулась следом, плечо к плечу. Было в этом единении что-то от сбившейся в кучу птичьей стаи. Все жались друг к другу. Родной город казался чужим. Он пялился на вернувшихся с того берега с нездоровым любопытством. И если мелькали в стороне знакомые лица, то и они не спешили приветствовать тех, кого давно оплакали. Будет ли хоть что-нибудь, как раньше? — вот о чем думали все.

Занятые своей тревогой, дружинники не замечали, что с городом не все в порядке. Слишком тихо. И чем ближе к княжьим хоромам, тем тише. Наконец шарканье их усталых ног зазвучало в полной тишине.

Сайми не тоже не обратила на это внимания. Ее сердце гулко стукнуло и замерло, когда дружина поравнялась с поворотом в чудскую слободу. Вот и старая ива — уже роняет сухие узкие листья. На миг Сайми провалилась в прошлое. Она увидела себя и Вейко под этой ивой, услышала грозный шаг молодой дружины. Пять лет назад этот звук навсегда изменил ее судьбу.

Волха не тревожили воспоминания. Он шел по Словенску, как по городу, который еще только предстоит завоевать. Он был хмур и сосредоточен, и в то же время его распирало от нетерпения — совсем как перед боем. Да именно так он и представлял себе будущий разговор с отцом. Скорей бы… И все-таки, почему так тихо?

Вот и княжьи хоромы. Стройный терем совсем не похож на тот, кособокий, который сгорел в Новгороде. А на самом верху открыто настежь окно. Волх закинул голову — и его сердце мгновенно наполнилось очень светлой, детской радостью. Разговор с отцом сразу показался неважым. Вот-вот он увидит мать!

И вдруг на крыльцо терема выбежал незнакомый мальчишка с очень взволнованным и серьезным лицом. Выбежал — и замер. Открыв рот, он во все глаза смотрел на Волха.

— Брат?! — с придыханием вымолвил он.

Да это же Волховец! Волх смутился. С младшим братом он никогда не был близок. В глубине души Волх не сомневался, что и мать и отец любят только его, а Волховец появился на свет по случайности. Волх привык братишку просто не замечать.

Но сейчас Волховец стоял, по-хозяйски загораживая вход. Не замечать его было трудно.

— Здравствуй, брат, — сухо кивнул Волх. — Дай мне войти. Я хочу поговорить с отцом.

— Но… но… — пролепетал мальчик. Потом всхлипнул: — Но отец умер!

В пугающей тишине его мальчишеский голос прозвучал звонко, как удар по гуслям.

Волх покачнулся. Не от горя — от неожиданности. Эта новость на несколько мгновений оглушила и ослепила его. Поэтому он не видел, как смертельно побледнела Ильмерь и как она до крови закусила губу.

Дружина потихоньку загалдела.

— А я чувствую: что-то не так…

— Вот те на… Вот тебе и вернулись…

— Хорошо, когда это случилось? — протиснулся вперед Бельд.

— Три дня назад… — сказал Волховец, и губы его задрожали. — Сегодня будет костер… Потом тризна…

— А кто же теперь князь? — с вызовом поинтересовался Клянча.

— Отец меня называл… — еле слышно прошептал Волховец.

— Как же, держи карман шире, — засмеялся Клянча. — Да у тебя еще молоко на губах не обсохло. Волх — старший сын, он и будет Словенском править. Верно я говорю, Волх Словенич?

Волх начал понемногу приходить в себя. И он увидел, что Волховец хоть и потрясен возвращением старшего брата, но искренне ему рад. И что права на княжение в Словенске его сейчас волнуют меньше всего. Его что-то мучает — что-то еще более страшное, чем смерть отца.

— Что еще здесь случилось? — спросил он, угрюмо глядя брату в глаза.

Тот смешался до слез и очень сбивчиво пробормотал:

— Сегодня будет костер… Потом тризна…

— Я уже понял, — звенящим от раздражения голоса прервал его Волх.

— И мама решила… — Волховец умоляюще посмотрел на брата, — что она… уйдет вместе с отцом… Она… за ним… на костер…

В голове у Волха ударила молния.

— Где она? — прорычал он.

— У себя… ждет, когда за ней придут…

Волх, как рысь, одним прыжком взлетел на крыльцо и, оттолкнув мальчика, ворвался в сени. Спотыкаясь, он бросился по лестнице наверх.

Знакомые запахи ударили в нос — сухие цветы, старые благовония… И несравнимый ни с чем запах — мама… Как зверь, ведомый только обонянием, Волх выбежал к порогу в светлицу.

Шелонь сидела у окна, и солнечный свет тысячей пылинок словно проходил сквозь нее. На ней была праздничная рубаха из белого льна, расшитая по подолу разноцветным шелком. Волх еще не видел ее лица из-за тени, он тяжело дышал, в голове стучала кровь… Он словно разучился говорить.

Шелонь увидела его и вскочила, слабо вскрикнув. И тут Волх опрометью бросился к ней, упал на колени, проехал по скобленому полу и уткнулся головой ей в подол.

— Мама… мама… — шептал он, хватая ее сухие руки.

Шелонь плакала, потом тихо смеялась — и снова всхлипывала, смахивая слезы.

— Значит, моя ворожба тебя сберегла, — покачала она головой.

— Что? — не понял Волх. Потом вскочил на ноги.

— Мама, я вернулся, — заявил он. — И теперь тебя никто не заставит… Ты не умрешь! Мало ли что отец умер — зачем тебе умирать?

— Не шуми, не шуми, — попросила Шелонь. — Как зачем? А кто же возьмет твоего отца за руку и поведет все выше и выше… в заоблачную страну… в светлый Вырей… Где люди как птицы поют в ветвях великого древа…

Она говорила с ним баюкающим голосом — как с ребенком. Волх раздраженно топнул ногой.

— Сам доберется, не маленький! Я все равно тебя не пущу.

— Ну как ты можешь меня не пустить? — вздохнула Шелонь.

Волх посмотрел на нее, обиженно оттопырив губу. Он вернулся спустя пять лет. Он пять лет ждал этой встречи — уже не верил в нее, но все равно ждал. Он мог замерзнуть в зимнем лесу, мог умереть от рук наемников. Почему же мать… Нет, она ему, конечно, рада… Но смотрит на него, как будто сквозь мутное слюдяное стекло. Как будто ее восхождение в Вырей уже началось… Какое право она имеет уходить сейчас, когда он вернулся? Он ревновал ее к отцу, и к ее всепоглощающей вдовьей грусти, и к самой смерти.

— Сядь, Волх…

Он упрямо мотнул головой. Все в нем протестовало против ее покорности. Что за дикий обычай! Все иноземцы так говорят — и Бельд, и Ильмерь… Ему хотелось схватить мать за плечи и трясти, пока та не придет в себя.

— Сядь…

Нет, не мог он бунтовать против этого тихого голоса. Он снова опустился у ее ног, обнял ее колени, прижался к ним щекой. Откуда-то сверху лился ее воркующий голос.

— Голубчик мой… Значит, услышала меня мать Мокошь… Связала твою судьбу серебряной нитью… И великий змей принял мою жертву… Теперь все у тебя будет хорошо…

Слова падали, словно капли на воду. Уходили минуты. Солнечный свет в окне превратился в рыжее полыхание заката. Наконец Шелонь легонько оттолкнула от себя Волха.

— А сейчас иди, сынок. Мне надо побыть одной.

Волх судорожно сжал ее колени. Заколдованный материнским бормотанием, он позабыл о том кошмаре, который должен вот-вот случиться.

— Ступай, ступай, — нахмурилась Шелонь, но губы ее при этом хранили ласковую, нездешнюю улыбку. — У нас еще будет минутка проститься. Что-то они долго не идут за мной, уже вечер…

Она едва заметно поёжилась.

Она ведь боится смерти! — мгновенно понял Волх. Хочет, чтобы побыстрее, ей страшно ждать.

— Мама!

Покачав головой, она крепко закрыла ему ладонью рот. Волх встал и, пошатываясь, вышел из светлицы.

В потемках сеней он прислонился к стене. Ему было плохо, тоскливо и одиноко — при этом он никого не хотел видеть. Битва еще не началась, а Словенск уже наносил ему поражение. Отец мертв, мать уходит за ним… Что же теперь делать?

— Волх…

Волховец робко позвал брата. Он действительно был очень рад, что Волх вернулся. Никакие мысли о соперничестве за город не смущали его детскую голову. Он тоже был совершенно потерян. Он оставался совсем один, рядом с этим страшным Хавром, которого терпеть не мог. А старшего брата Волховец любил. Издалека Волх казался ему еще более великолепным — и в потешном бою, и в жестоком противостоянии с отцом. А теперь брат еще и вернулся героем — пахнущим лесом и опасными приключениями.

— Ты ее отговорил? — спросил Волховец. Волх мотнул головой.

— Нет.

Они помолчали. Потом Волх насмешливо спросил:

— Так ты теперь князь?

Волховец смутился.

— Не знаю… Хавр сказал, что это так… что все слышали, как отец меня… Но ты вернулся, значит княжить будешь ты!

Волх холодно усмехнулся. Может быть, этот дурачок думает, что делает ему одолжение, уступая княжеский титул? Как будто если он не захочет уступить, то бедный Волх не солоно хлебавши покинет город? Не дождетесь!

А может, мальчишка вообразил, что сможет самостоятельно управлять городом? Волх подзабыл, что сам он был всего двумя годами старше Волховца, когда ушел с дружиной в лес.

— Слушай-ка, — нахмурился он. — А что Хавр? Где он сейчас?

— У крады, — шепотом сообщил Волховец. — Распоряжается. Он вообще здесь всем… распоряжается. Когда вернулись наемники, он так страшно на них орал… Грозил им смертью… Волх, ты…

Шум шагов на нижнем этаже заставил обоих братьев вздрогнуть. Глаза у Волховца расширились.

— Это идут за мамой! — отчаянно прошептал он. Волх уперся руками в стену. Все в нем протестовало против нелепости, на которую согласилась мать. Зачем множить смерть? Как можно добровольно лишать себя жизни? Ведь жизнь — это то, за что дерешься зубами и когтями. Но как бы Волх не бесился, он понимал, что не посмеет удерживать мать силой. Надо ее уговорить. Надо подсунуть ей Туйю. Конечно, как же он раньше не догадался? Женщины любят детей. Шелонь обязательно захочет повозиться с внучкой. Отцу придется добираться в Вырей самому!

Волх повернулся, готовясь преградить дорогу пришедшим. Но вместо кого-то из дружинников Словена он увидел Бельда. Задыхаясь, отчаянно вращая глазами, сакс с трудом выговорил:

— Ильмерь… Быстрее… Может, еще успеешь… Она собирается уйти за Словеном.

— Что? — нахмурился Волх.

— Что ты не понял? — закричал Бельд. — Ильмерь хочет, чтобы ее, а не Шелонь, сожгли на погребальной краде. Она говорила об этом с Хавром… Что ты застыл, как пень? Быстрее!

Волх заревел, как раненный лось. Едва не сбив Бельда с ног, он опрометью бросился вниз по лестнице, выбежал на пустую улицу, потом — к реке, к площадке между холмами, на которой словене предавали огненному погребению своих мертвых.

Дура, в бешенстве думал он. Да, он словно позабыл о ней, вернувшись в Словенск. Но он считал, что должен побыть с матерью. А она тем временем вон чего надумала. Неужели она все-таки любит Словена? А с ним просто играла, как с мальчишкой? Или захотела быть первой княгиней, хоть в чем-то обойти Шелонь? Но ничего, уж эту-то он посмеет остановить.

Спускаясь с холма, Волх поскользнулся на глиняной тропинке и упал. Сухая трава до крови впилась в ладони. В ноздри ударил запах — знакомый и мерзостный. Черный дым стелился над рекой. Нет, он успеет, успеет…

Волх выбежал к краде, не глядя на стоящих вокруг — отцовых дружинников, русов, своих друзей, сбившихся плотной стеной. На Хавра, только что опустившего тлеющий факел. Волх изо всей силы пнул горящую поленицу, не замечая покатившихся дров. Он полез в самое пламя руками, не чувствующими боли, и столкнул с крады тело Ильмери. В голове мелькнуло: ну вот, он второй раз спасает ее из огня!

Пламя еще не тронуло нежную кожу и богатые одежды, на которые она успела сменить рванину. Только от волос немного пахло гарью, да черная полоска сажи уродовала лицо. Губы Ильмери были алыми, как кровь. В темных кудрях запутались какие-то травинки. Огонь не успел ее убить. Почему же она не открывает глаза?

Волх тряс ее тело и, кажется, что-то кричал, и отталкивал тех, кто, трогая его за плечи, пытался с ним заговорить. Чьи-то лица мелькали у него перед глазами, но Волх отворачивался от них, снова и снова припадая к ее единственному, прекрасному лицу. Чьи-то голоса с лживым сочувствием несли отвратительную ложь…

— Поздно… Ее уж неживую на краду положили… Никого живьем не сжигают…

— Волх Словенич, я пытался ее отговорить, а она сказала: ступай прочь, холоп…

— Она пришла сюда и села возле крады. И плакала тихо-тихо… А потом сказала, что никому это право не уступит… И пусть Хавр поторопится, пока ей не успели помешать… А Хавр сказал: как пожелаешь, княгиня…

— Нож под сердце… Это была легкая смерть…

Волх заорал в ответ — чтобы не слышать эти голоса. Он ненавидел их всех — Бельда за то, что слишком поздно его предупредил. Клянчу за то, что не сумел отговорить Ильмерь. И он все равно ничего не понимал. Его сознание выстроило неприступную стену, чтобы уцелеть, чтобы спасти хотя бы крохи перед натиском страшного горя. Прежде чем картина сложилась, Волх успел окаменеть сердцем. Окаменел всем телом — его нельзя было сейчас убить, только разбить вдребезги.

Он встал, забыв, что держит на коленях тело Ильмери. Мертвая скатилась на траву ничком. Волх не заметил этого. Он был страшен, и взгляд его был страшен — таким его не видели даже в бою.

— Ты… — зарычал он. И бросился с мечом на Хавра.

Русы загородили своего воеводу. Друзья схватили Волха. Он вырывался, крича обезвоженным ртом:

— Ты убил ее!.. Ты!..

— Ничего подобного, — сказал Хавр. — Княгиню Ильмерь убил ты.

Сделав красивую паузу, глядя Волху прямо в глаза, рус продолжил:

— Знаешь, я ведь тоже пытался отговорить княгиню Ильмерь от этого поступка. Но она объяснила, что очень виновата перед мужем. Что Словен умер потому, что она, — рус выразительно усмехнулся, — его предала. Ты случайно не знаешь, что она имела в виду?

Волх тяжело дышал. Перед глазами плыли красные круги. Его душу заполняло чувство неизбывной вины.

— Вы, — презрительно бросил рус молодым дружинникам. — Заберите своего приятеля и уходите отсюда подальше. Сегодня печальный день, мы прощаемся со своим князем. Не надо нам мешать. Завтра будем думать, что с вами делать.

— Словен, между прочим, отец Волха. Почему это мы должны уходить? — задиристо выкрикнул кто-то из молодых дружинников.

— Он мне не отец, — мертвым голосом отозвался Волх.

— Словен считал так же, — снова усмехнулся Хавр.

Друзья окружили Волха. Он помотал головой и махнул руками, приказывая всем отойти. Потом поднял Ильмерь и понес ее к краде.

Пусть будет, как она решила. Пусть огонь возьмет свое. Пусть пойдет рука об руку со Словеном в светлый Вырей и будет там самой прекрасной из птиц. Ее Волх отпускал, он почти не чувствовал тяжести ее тела. Себя, свою злую муку он отпустить не мог.

Пламя вспыхнуло. Что-то затрещало, воздух вокруг крады стал подвижен и непрозрачен. Живым не следовало видеть, как души покидают тела и поднимаются ввысь.

Волх брел прочь, не разбирая дороги. Его руки горели от ожогов, и только это напоминало ему, что он еще жив.

Боль от ожогов инстинктивно гнала его к реке. Спустившись к Мутной недалеко от банного сруба, Волх по колено зашел в холодную воду, упал, погрузился в нее с головой, вынырнул, только когда из легких вышел последний воздух… Камень в огне не горит и в воде не тонет, камень мертв изначально, тысячи лет он пролежит на дороге или на дне реки…

Бельд и Клянча перешептывались на берегу, но подойти к Волху не решались. Сайми сидела возле бани, обхватив руками колени и опустив на них голову. Ей тоже очень хотелось утопиться.

Никогда, никогда в самых страшных приступах ревности она не желала Ильмери смерти! У нее было время подумать об этом бессонными ночами по дороге к Словенску. Когда дружина ложилась спать, она часами сидела, глядя в темноту. И трезвая, мудрая темнота нашептывала ей: ты не захочешь победы любой ценой. Любовь для тебя — это жертва, а не война. Да, соглашалась Сайми, ударяя себя кулаком в грудь. Так и есть. И если нужно, если он так захочет, она сама приведет Ильмерь к нему на брачное ложе. А там — хоть в омут головой.

И теперь Сайми призывала себе на голову кары всех богов подземных и поднебесных, всех злых духов леса и воды. Она не хотела… Но какая-то часть ее, которая не поддавалась контролю, видимо, все-таки хотела. И вытравить из себя это семя страшной вины Сайми уже не могла.

— Что же вы… Да вытащите его из воды! — услышала она на берегу женский крик.

К Мутной выбежала Шелонь — запыхавшаяся и простоволосая. За ней — Волховец с дрожащими губами.

Словно опомнившись, Бельд и Клянча дружно бросились в воду и под мышки потащили Волха на берег. Он уже не сопротивлялся. Голова у него моталась, как у пьяного.

Шелонь упала перед сыном на колени. Ее праздничная рубаха быстро намокала, соприкасаясь с его мокрой насквозь одеждой.

— Сынок! Сынок! О, какая же я дура… Чего я ждала… Это я должна была уйти с твоим отцом… Я — не она!

— Она тоже имела на это право, — вяло сказал Волх. — И ты хоть теперь не ревнуй.

— Сынок! Сынок!

В ужасе от его слов Шелонь зажала себе рот. А потом снова истошно звала Волха, пыталась докричаться — как будто он уходил в какую-то невозвратную даль.

Волх действительно слышал материнский голос откуда-то издалека. Он даже сумел удовлетворенно подумать, что мать теперь будет жива и что это хорошо. Но мысли ворочались в голове медлительно и неуклюже, как грозовые облака, а потом их молнией разорвала острая боль.