Сытин-1. Измена

1

Казалось, время остановилось. Прокручивалась только обучающая лента — в основном спокойно, лишь время от времени внушая тревогу. Случались и моменты смутного пробуждения, но сон почти сразу возобновлялся — до мгновения, когда сознание Гранта поднималось к поверхности рассудка чуть ближе, чем ранее.

— Ну же, к тебе пришли! — сообщил чей-то голос, и влажная ткань коснулась его лица. Промокнув лицо, ткань скользнула ниже, обмывая шею и грудь. Ноздри Гранта уловили чуть едкий запах. — Проснись!

Юноша приоткрыл глаза. И уставился в потолок, пока сноровистые руки продолжали обтирать его тело мягкой тканью. Все это время ази надеялся, что его развяжут, но надежде не суждено было осуществиться. Гранту даже захотелось обратно под наркоз, ибо страх снова напомнил о себе — тем более, что в наркотическом сне больной ощущал себя в полной безопасности.

Воздух холодил увлажненную кожу, и Грант зябко поежился. Ему снова захотелось укрыться. Но вслух он об этом не сказал. Он уже прекратил общаться со всеми, кто за ним ухаживал, и теперь они не досаждали ему. Большего ему и не было нужно. Больной вспомнил, что может моргать. Однако он по-прежнему ничего не видел. Тогда Грант попытался забыть про холод. Юноше стало не по себе, когда санитар вонзил ему в руку иглу шприца. Спину ломило, и ази желал только, чтобы медики догадались переместить его в другое положение.

— Ну вот. — Простыня снова окутала Гранта. Чья-то ладонь осторожно, чтобы не причинить боли, шлепнула его по лицу. — Ну же, открой глаза!

— Да, — пробормотал Грант. И снова закрыл их, едва его оставили в покое.

А потом у двери послышался другой голос — мужской и молодой. Подняв голову, Грант увидел брата. Однако больной не поверил своим глазам и дернулся, но смирительные ремни не позволили ему подняться.

Это был все-таки Джастин. Он подошел и присел на край койки, взял руку Гранта в свои ладони — несмотря на ремни, из-за которых больной был почти лишен возможности двигаться. Руки Джастина показались юноше очень теплыми и поэтому настоящими…

— Грант?

— Пожалуйста, не надо.

— Грант, Бога ради — ты ведь уже дома. Понимаешь?

Одна мысль о том, чтобы поверить услышанному, казалась опасной. И означала отказ от сопротивления. Не было ни одного скрытого признака, который Грант мог бы не заметить. Не существовало такой обучающей ленты, чтобы та могла внушить ему иллюзии. Но они вполне могли попробовать использовать Джастина — конечно…

— Грант?

Обучающая лента способна была даже уверить Гранта в том, что он бодрствует. Или что матрац промялся сильнее. Или что Джастин держит его за плечо. Только острая боль в спине вторгалась в иллюзию. И та отчасти утрачивала убедительность.

Реальность все же заключала в себе небольшие несуразности.

— Пока что мне не разрешают забрать тебя домой. Ари не разрешает. Что они затеяли? Грант, у тебя все хорошо?

Вопросы. Грант не понимал, к чему они относились. Обычно вопросы задавались по определенному шаблону. Кажется, эти были как-то связаны с достоверностью. В том-то и заключался смысл игры…

— Грант, да хватит! — Джастин слегка похлопал брата по щеке. — Ну же, открой глаза!

Но больной упорствовал. Потому что знал — так лучше. Он несколько раз глубоко вздохнул и тотчас ощутил адскую боль в спине и плечах. Ему грозила страшная беда… Ведь он счел иллюзию реальностью. Или утратил способность различать их.

— Ну же, просыпайся!

Грант осторожно приоткрыл глаза. Увидел лицо Джастина, перехватил его встревоженный взгляд.

— Ты дома. В госпитале. Понимаешь? Ари раздавила их всех и вызволила тебя.

(Кровь забрызгала стены. Запах дыма).

В самом деле, помещение походило на больничную палату. И человек напоминал Джастина. Правда, способа удостовериться в этом не было — даже если бы ему позволили немного пройтись по округе. Только время способно расставить все по местам — гораздо больше времени, чем длится какая бы то ни было обучающая лента-иллюзия.

— Грант, давай! Скажи, что у тебя все хорошо.

— Со мной все хорошо. — Больной сделал глубокий вдох, отозвавшийся болью в спине и сообразил, что стоит попытаться обратить иллюзию себе на пользу. — Спина у меня вконец онемела. Руки болят. Можно хотя бы передвинуть кровать?

— Попрошу их снять эту сбрую.

— Сомневаюсь, что снимут. Но мне нужно, чтобы передвинули койку. Вот… — Поверхность под ним внезапно заходила ходуном, как живая, и начала выгибаться кверху, приподнимая и его голову. Вся койка волнообразно задрожала, отчего в мышцах и суставах наступило приятное расслабление. «О, совсем другое дело!» — пробормотал он.

Джастин снова опустился на край кровати, разглаживая сбившуюся простынь:

— Ари проследила, как ты добирался до Кругерсов. Кругерса, оказывается, шантажировали. Он выдал тебя изоляционистам. Мне пришлось пойти к Ари. Она отрядила кого-то — кого, точно не знаю — за тобой. Говорит, будто тебе крутили какую-то обучающую ленту.

Удар пришел, откуда Грант его не ждал, а потому юноша не располагал защитной структурой. «Здесь» и «там» для него существовали слитно. Он с большой осторожностью отнесся к услышанной новости. И уточнил:

— Как долго это продолжалось?

— Два дня.

Возможно.

— Ты здесь два дня, — продолжал Джастин. — Нас с Джорданом допустили сразу, как только тебя привезли. Теперь мне даже разрешают навещать тебя.

Грант перепугался, ибо решил, что иллюзия станет действовать на него беспрерывно — а столь надежной защитой он не обладал. И понял, что проигрывает. Он сидел и плакал, чувствуя, как слезы катятся по лицу.

— Грант!

— Все в порядке, — отозвался больной, отмечая, что едва не впал в беспамятство. — Но только уйди, если я попрошу.

— Грант, это не обучающая лента. Я же говорю — ты дома! — Джастин до боли стиснул руку брата. — Ну, напряги глаза, посмотри на меня. Все в порядке?

Грант так и поступил. А потом сказал:

— Но если я попрошу уйти…

— Уйду. Договорились. Хочешь, чтобы я ушел?

— Бога ради, не надо…

— Черт возьми, я доберусь до этого Иванова!

Джастин уже собирался вскочить, как больной вдруг вцепился в его руку и не отпускал. Почувствовав крепкую хватку брата, Уоррик-младший снова наклонился и обнял его.

— Ох, — пробормотал Грант, отмечая, что боль вполне реальна. Джастин мог вытащить его отсюда. И знал, что делает, знал, что произошло, знал, чего следовало опасаться. И был его союзником. В противном случае, решил он, все пропало. — На это уйдет время…

— Неделя, чтобы вытащить тебя отсюда. Так говорит Ари.

Грант вспомнил и другие кризисы — не такие, как постигший его самого. И посмотрел на Джастина, сидевшего смирно-смирно. И вдруг вспомнил, почему пустился в плавание по реке. «Она наверняка сильно досадила тебе?» — уточнил ази.

— У меня все хорошо.

Лжет, понял Грант, отмечая, что явь стала преобладать над иллюзией. Будь то обучающая лента, все казалось бы куда более простым. Через минуту Джастин уйдет, и тогда Грант поверит в происходящее и ему станет страшно. Но пока больной пугался совсем по другой, более конкретной причине. Перевод на другое место работы; настойчивость, с какой Джастин пытался отослать его, — отдельные фрагменты стали превращаться в ощущение времени. Начинали существовать заново. Реальный мир был напичкан ловушками, к созданию которых приложила руку Ари, а Джастин пытался ему помочь, а теперь он дома, но в беде оказался Джастин.

Нет — нужно вести себя осторожнее.

Осторожнее.

— Как она повела себя, когда узнала о моем исчезновении?

— Расскажу потом.

Спокойнее, черт побери, спокойнее — не хватало расстроиться еще сильнее! Но Грант все больше убеждался, что действительно вернулся домой. А дом всегда был полон тайн, несчастий и вездесущей Арии. И всего, что ему дорого. Больной медленно сделал глубокий вдох.

— Я держусь, — сказал он, надеясь, что Джастин уловит скрытый смысл слов. — И довольно обучающих лент. Обойдусь и без успокоительных. Мне нужно бодрствовать. Пусть не гасят свет. Ни на минуту. И пусть из моей руки вынут проклятую трубку.

— Да кто меня послушает? Сам понимаешь — я не главный. Впрочем, я передам Иванову. И попрошу очень настоятельно. А трубку вытащу сам — смотри!

На мгновение руку больного пронзила острая боль. «Забрызгаем весь пол!» — выдавил юноша.

— Пусть. Вот так! — молвил довольный Джастин, останавливая брату кровь. — Кстати, тебе собираются установить телефон. И видео.

В груди у Гранта захолонуло. Он тотчас вспомнил, чем важен для людей телефон. Но вспомнил и то, что его вызволили из плена. Возможно, на самом деле ничего не произошло. Или оставались другие возможности, которые он не предусмотрел.

— Сам знаешь, я пока что не успокоился.

— Брось — я не заметил никакой разницы!

Грант хохотнул — возможно, машинально, но все же радостно, ибо был доволен, что Джастин запросто шутил с ним — и понял, что зашел слишком далеко. Ази поразился собственному открытию: все это время он ожидал формального, выхолощенного сочувствия. А потому смеялся не столько задорно, сколько удивленно.

Обучающая лента вряд ли была способна заставить Джастина совершить нечто такое, чего не мог предугадать его ум — во всяком случае когда он не поддавался ее действию и противодействовал на подсознательном уровне.

Ази снова рассмеялся, желая проверить догадку, и тотчас заметил, что брат выглядит так, будто проглотил стекляшку — но его лицо светилось надеждой.

— Не обошлось без вируса, — пояснил он Джастину. И широко ухмыльнулся, увидев, как лицо брата в ужасе скривилось.

— Ты совсем свихнулся!

Грант захохотал громче прежнего. И снова боль напомнила о себе, однако на душе у него все равно стало радостно. Тотчас он попытался пошевелить ногами, но попытка не удалась.

— Проклятие, — выругался юноша, — как считаешь: они могут освободить мне ноги?

— Как только ты окончательно придешь в себя.

Грант вздохнул, чувствуя, как напряжение начинает спадать. Откинувшись на спинку кровати, он смерил брата более доброжелательным, чем полагалось в соответствии с обучающей лентой, взглядом. Но боль еще не прошла. И мышцы были напряжены. «Наверное, растяжение», — подумал юноша. Оставалось только гадать, что он сотворил с собой — или что сотворили с ним. «Достал я тебя, да?» — улыбнулся он.

— Если и дальше будешь так себя вести…

— Хотелось бы. Все как в тумане. Наверное, отдельные эпизоды останутся в памяти. И изгладятся не сразу. Если ты больше не навестишь меня, мне будет очень плохо. Всем заправляет доктор Иванов, насколько я понял…

— Он осуществляет надзор за тобой. Ты ведь ему доверяешь?

— Доверяю, когда он не пляшет под дудку Ари. Мне страшно. Очень страшно. Если бы ты все время был рядом!

— Я поужинаю с тобой. И вернусь наутро к завтраку; постараюсь проводить с тобой каждую свободную минутку, пока не надоем врачам. Переговорю с Ивановым. Почему бы тебе не попытаться уснуть, пока я здесь? Посижу у кровати, а ты отдыхай…

Глаза больного закрывались сами собой. Внезапно Грант понял, до чего хочет спать, но попытался побороть сонливость.

— Не уходи, — попросил он. — Тебе придется разбудить меня.

— Дам тебе поспать полчаса. Скоро ужин. Ты обязательно должен что-нибудь съесть, слышишь? Хватит отказываться от еды.

— М-м-м-м-м, — пробормотал Грант, закрывая глаза. И тотчас погрузился в другой мир, оставив неприятности далеко позади. Сквозь сон он услышал, как Джастин поднялся, сел на стул. На мгновение больной открыл глаза и, удостоверившись, что брат по-прежнему рядом, позволил себе предаться долгожданному спокойному отдыху.

В голове прояснилось. Грант даже ощущал себя с каждой минутой в большей безопасности. Он всегда знал: если мир стоит того, чтобы жить в нем, то Джастин или Джордан обязательно вернут его в этот мир. Вернут любым путем… И коль скоро судьбе угодно проверить его готовность к этой жизни, так тому и быть — в противном случае лучше вообще ни во что не верить и не возвращаться из путешествия, в которое он пустился.

2

Сообщения поступали одно за другим, и Жиро Най, покусывая авторучку, напряженно глядел на экран монитора.

Выпуски новостей наперебой сообщали о похищении экстремистами ази из Ресиона, передавали подробности проведенной объединенными силами полиции и ресионской службы безопасности операции на далекой станции очистки воздуха в горах под Биг-Блу, сопровождая все множеством леденящих душу кадров, сделанных полицией: ази, забрызганный кровью своих похитителей, лежит на носилках, загружаемых в полицейский транспорт. Операцию спланировали блестяще — специально экипированные стрелки пробрались на станцию, через боковую дверь вломились в гараж, где держали пленника, и, одолев лестницу, совершили молниеносный бросок к цели. Из участников штурма ранен лишь один офицер. Трое изоляционистов-радикалов убито на месте — камеры охотно показывали окровавленные трупы. Подробное информационное освещение вкупе с доказательствами сделали свое дело, так что у Янни Мерино и изоляционистов-центристов не нашлось оснований поднимать шум и созывать заседание Совета: Мерино во всеуслышание отмежевался от случившегося. Роше забрасывал Министерство информации требованиями создать условия для проведения пресс-конференции, но ничего не добился. Это означало, что полиция следит за каждым шагом Роше — в последний раз, когда он заявил о себе, кто-то развернул в новгородском метро огромное знамя Полного Изоляционизма и нарушил движение поездов, что, разумеется, не могло пройти мимо средств массовой информации.

Ясное дело, благодарности пассажиров подземки Роше не снискал. Однако сочувствующие ему все-таки находились, а даже небольшая демонстрация собственных возможностей сулила прибыль в виде притока новых кадров.

Господин Най решил, что настало время вплотную заняться Роше и де Форте. До сих пор оба представляли собой для Кореина и Мерино удобный фактор, ибо дискредитировали центристов. Но Роше переступил границу дозволенного и стал неугоден всем.

Особенно удобно, рассуждал Жиро, если злоумышленники нанесли Гранту серьезный ущерб. В распоряжение информационных служб предоставили рекламные ролики, в которых Грант был снят до и после пленения, что должно было показать звериный оскал изоляционизма. Обыватели никогда не видели очистку разума в действии. Хотя бы даже в неумелом исполнении. Жаль, что они не рискнули полностью перепрофилировать ази или даже уничтожить его. Ведь он — альфа, да к тому же продукт от Уоррика, и оставалось тюолько гадать, каковы результаты применения обучающих лент Роше: Гранту наверняка ничто не грозит, сказал Жиро Ариане.

«Вовсе нет, — возразила она. — О чем ты только думаешь? Во-первых, он — инструмент в наших руках. Во-вторых, его можно использовать как свидетеля для окончательного устранения Роше. А потому пальцем его не тронь!»

«Интересно, инструмент против кого? — с недовольством думал Жиро. — Ари развлекалась ночами с молодым Джастином, все время доводила до бешенства Джейн Штрассен планами переоборудования первой лаборатории и переводом на новые места восьми студентов-исследователей да к тому же была так поглощена проектом «Рубин», что находила время только для своих ази да Джастина Уоррика.

Пытается вернуться в прошлое. Обрести утраченную юность и все такое прочее.

Развлекается, а меня заставляет разгребать новгородские завалы. Ишь, «не трогай Мерильда и Кругерса!» Не стоит заставлять врага маскироваться еще хитрее. Договоримся и с Кореиным, ведь это нетрудно, да?»

Черт возьми!

Зазвонил телефон. На проводе был Уоррик-старший. Требовал освобождения Гранта под его ответственность.

— Джорди, это зависит не от меня.

— Проклятие, никто за него не отвечает! Мне нужно вытащить парня оттуда.

— Джорди, послушай…

— Плевать, кто виноват.

— Джорди, тебе бы радоваться, что никто не собирается привлечь парня к ответственности. В конце концов, он сам виноват, а ты кричишь на меня…

— Петрос говорит, что выписать Гранта могут только по твоему указанию.

— Но ведь все зависит от врачей. Я не вмешиваюсь в лечение. Если парень тебе действительно дорог, советую не мешать Петросу работать и…

— Джерри, он кивает на тебя. И Деннис тоже. Речь идет не о накладке с обучающей лентой, а о перепуганном ребенке.

— Еще недельку…

— К черту недельку! Можешь для начала хотя бы выдать мне пропуск в госпиталь и приказать Петросу отвечать на мои звонки.

— Послушай, твой сын лежит именно в госпитале. С ним все в порядке. О нем позаботятся.

На другом конце провода стало тихо.

— Послушай, Джорди, они просят всего неделю. В крайнем случае две.

— Но ведь у Джастина есть пропуск.

— Да, сейчас он как раз с Грантом. Так что все в порядке. Поверь мне. Успокоительные парню больше не требуются. Джастина пропускают свободно, и я рассмотрю твои пожелания, договорились?

— Я хочу, чтобы парня выписали.

— В таком случае договорились. Я потолкую с Петросом. Устроит? Пока пусть с Грантом повозится твой сын — возможно, для того это будет лучшее лекарство. Дай мне несколько часов. Я предоставлю тебе возможность ознакомиться с медицинскими заключениями. Этого достаточно?

— Я зайду к тебе.

— Хорошо, я у себя.

— Спасибо, — донеслось из трубки.

— Не за что, — пробормотал Жиро, и на том конце провода повесили трубку. «Ни капли терпения!» — недовольно бросил Най, вновь принимаясь за набросок беседы, в ходе которой собирался обсудить с Кореиным кое-какие проблемы. А потом отвлекся, дабы связаться с отделом доктора Иванова и попросить послать Джордану Уоррику медицинские отчеты о состоянии Гранта. И, подумав, добавил к приказу код УСБ — «учитывая соображения безопасности», — ибо не знал, что за данные содержались в отчетах и какие распоряжения на их счет отдала сама Ари.

3

Новый сепаратор работал вовсю. Остальное оборудование подлежало проверке. Ари делала заметки от руки, в основном из-за того, что работала над самой системой, а планшет для записей использовался ею на особый манер: кое в чем требовалась подлинная виртуозность. Но когда дело доходило до обычных заметок, госпожа Эмори предпочитала пользоваться ручкой и Переводом, используя особый вид стенографии, причем ресионская База данных автоматически, без постороннего вмешательства направляла заметки в архив, ибо распознавала почерк Арианы. То была устаревшая обучающая лента, однако она представляла существенное препятствие для любителей чужих секретов. База данных сама расшифровывала, приводила в порядок и архивировала сделанные заметки, реагируя на ключевые слова и почерк хозяйки, поскольку, прежде чем приступить к составлению очередной порции заметок, доктор Эмори вводила в систему ключевое слово.

Сегодня Ариана занималась не секретной работой, а обычной, лабораторной. Работой познавательного характера. Конечно, столь примитивную работу можно было поручить любому ази, однако Ари желала проделать ее сама, тряхнуть стариной. Женщина часами просиживала на деревянных сиденьях в первой лаборатории, оснащенной таким оборудованием, на фоне которого даже безнадежно устаревший сепаратор казался последним достижением техники.

Госпожа Эмори не собиралась ничего менять в этом уголке Ресиона. Пока она только хотела громко заявить о себе в задуманном проекте. Хотела застолбить отрасль за собой и лично отработала мельчайшие детали, начиная с самой задумки «Я с самого начала делала все тонко… Я подготовила емкость…»

Сейчас мало кого из сотрудников обучали азам работы. Каждый специализировался в чрезвычайно узкой области. Ариана начала научную карьеру еще во времена освоения Сайтина, когда современная наука только зарождалась. Теперь же пошли так называемые коллеги-ученые — их Ариана сравнивала с дрессированными обезьянами, ибо они заученно нажимали нужные кнопки и пользовались обучающими лентами, не вникая, как на самом деле работали биосистемы. Доктор Эмори отчаянно боролась с подобным примитивизмом и устанавливала чрезвычайно строгие критерии разработки методических обучающих лент, даже пока Ресион сохранял свои секреты в неприкосновенности.

Некоторым из этих секретов суждено было раскрыться в ее книге. Так она рассчитывала. Книга задумывалась как классическое научное исследование — раскрытие сущности и механизма развития Ресиона с особым акцентом на проекте «Рубин», проверка многочисленных теорий, накопленных за десятилетия ее деятельности. Доктор Эмори даже дала книге рабочее название — «IN PRINCIPIO» — хотя считала, что следует подобрать более удачный заголовок.

Между тем машина выдала готовый ответ на заданное сочетание. На экране красным четырехугольником выделилась допущенная ошибка.

К черту все! В чем причина провала: ошибка в расчетах или сбой в системе? Ариана тотчас сделала запись — откровенно безжалостную. И на мгновение задумалась: потратить время на замену проклятой штуковины и перейти к обработке нового образца или извлечь данные и задокументировать их? Первое казалось не совсем удачным решением. Вторая же возможность — понятное дело, и неспособность обнаружить причину (наверняка следствие технологического сбоя) — могла выставить ее на посмешище либо привлечь к работе специалистов, лучше ее разбирающихся в оборудовании.

Извлечь материал из машины и препоручить ту заботам техников, а самой заняться прогонкой данных в «чистой» машине, а также установить третью машину с новым образцом.

«Каждый судьбоносный проект обречен иметь мелкие недочеты, либо исследователи лгут», — пронеслось в голове у некоронованной королевы Ресиона.

Отворилась входная дверь. Издалека донеслись голоса. Флориан и Кетлин. И кое-кто еще. Проклятие!

— Джордан? — крикнула она, чтобы тот сразу расслышал. — Что стряслось?

Она услышала звуки шагов. И снова голоса Флориана и Кетлин. Она нечетко объяснила ази задачу, и те просто следовали за Джорданом по пятам до самой хладолаборатории.

— Мне нужно поговорить с тобой.

— Джорди, мне не до тебя. Неужели нельзя через часок, у меня в кабинете?

— Здесь самое подходящее место. И поговорить можно с глазу на глаз.

Эмори сделала глубокий вдох. «Была не была! — подумала она. — Наверное, насчет Гранта явился. Или по поводу Мерильда с Кореиным». И сказала:

— Ладно, согласна. Но учти, через полчаса по соседству будут работать Джейн и ее свора. Флориан, сходи в сектор «В» и скажи, что машина не работает. — Повернувшись, она извлекла исследуемый образец из установки и бросила: — Придется брать новый. Если понадобится, прогоним его через все машины, какие здесь есть. Я хочу прояснить все до конца, а не так, как на деле. Достала уже эта толерантность! Невольно сама начинаешь ею заражаться. Не верю этим помощничкам! Кетлин, а ты встань там — передашь Джейн, чтобы она увела своих учеников в другое место. Я закрываю лабораторию до окончания эксперимента. — Женщина снова глубоко вздохнула и принялась прогонять многострадальный образец через криогенную технику, после чего, раскрыв дверцу в камеру с образцом, вернула его в исходное положение и повторила процедуру. А когда обернулась, увидела, что ази ушли, а Джордан терпеливо ждет.

4

Госпиталь располагался довольно далеко от основных корпусов, так что в непогоду, когда приходилось идти по закрытым переходам и тоннелям, прогулка могла изрядно затянуться. Но зато под открытым небом путь значительно сокращался. Джастин выбрал второе, хотя солнце скрылось за скалами и пришлось накинуть пальто. Юношу продолжали мучить рецидивы воздействия обучающей ленты — они терзали его повсюду. Ощущения особенно досаждали Уоррику-младшему — ему становилось нехорошо, да еще мучила тяжесть в желудке. «А все Грант». — С легкой досадой юноша вспомнил, как санитары принесли обед на двоих и брат настоял, чтобы он разделил с ним трапезу.

Джастин проглотил свою порцию, хотя не был уверен, что съеденное пойдет ему на пользу. Однако Уоррик-младший был готов и не на такое, только бы брат мог посидеть и посмеяться; Гранта даже развязали, чтобы он смог поужинать, и больной, скрестив ноги, уселся на койке и с энтузиазмом проглотил десерт. Энтузиазм не пропал даже тогда, когда медицинские сестры сообщили, что на ночь вынуждены снова привязать его к койке смирительными ремнями.

Джастин остался бы с братом и на ночь — доктор Иванов не возражал — если бы не назначенная встреча с Ари, о чем он, конечно, не мог рассказать Гранту. Уход он объяснил необходимостью сверхурочной работы в лаборатории. Однако когда Джастин уходил, больному явно было вдвое лучше, чем когда он вошел в палату; Грант все еще быстро уставал, но зато в глазах появился блеск, он вновь обрел смешливость — возможно, смех звучал несколько вымученно, неестественно, но глаза Гранта безошибочно свидетельствовали о начале возврата к нормальной жизни.

Однако когда Джастин поднялся, чтобы уйти, маска слетела: Грант снова выглядел унылым и несчастным.

— Утром зайду, — пообещал Джастин.

— Слушай, ну зачем тащиться в такую даль?

— Но я хочу прийти. Разве нельзя?

Грант вздохнул с явным облегчением.

Именно поэтому день показался Уоррику-младшему удачным. И юноша готов был платить за эту удачу любую цену. Впервые с того дня, как все это началось в кабинете Ари, он осознал, что даже из такого положения может быть выход.

Если… Если только дел будет достаточно, чтобы отвлечь Ари, если… Джастин подумал о Гранте и Ари: Грант и так находился на грани помешательства…

Тот самый Грант, красавчик, от которого девчонки были без ума и которого они дружно предпочитали ему, Джастину…

Юноша сумел перебороть напоминавшую о себе обучающую ленту, превратившуюся в постыдные воспоминания, пробрался сквозь смуту боли и изнурения. И не собирался набивать себе цену. Джастину хотелось уйти куда-нибудь и заболеть — что если позвонить Ари и соврать, будто прихворнул — впрочем, это соответствовала истине — и она могла бы попросить его прийти в следующий раз…

Боже, как он мог забыть о соглашении, которое открыло ему дорогу к Гранту! И гарантировало тому свободу. Ариане ничего не стоило очистить рассудок Гранта. Она могла сделать что угодно. Она угрожала отцу. Все теперь зависело от него, Джастина, и он ничего не мог сообщить брату — во всяком случае, в его нынешнем состоянии.

Тяжело вздохнув, он прибавил шагу. Тропа, огибая угол, вела к главному входу. Слышался гул моторов заходившего на посадку самолета. Все как обычно «Ресион-эйр» без работы не простаивает, и полеты осуществляются строго по графику. Джастин проследил, как шасси самолета коснулось взлетно-посадочной полосы, а потом зашагал вдоль окаймленной гравием клумбы и акклиматизированного кустарника, тянувшегося до самого парадного входа. От входа отъехал автобус и, по дуге подъездной дорожки, направился к шоссе. Автобус должен подобрать кого-то и отвезти к самолету, смекнул Джастин, дивясь, кого из ресионцев понесло к реке в такое тревожное время.

Просунув магнитную карточку в прорезь замка, он миновал автоматические двери, опять пристегнул карточку к рубашке и направился прямиком к лифту, чтобы подняться на свой этаж и уйти к себе.

Первым делом он собирался позвонить отцу и сообщить, что с Грантом все в порядке. Юноша пожалел, что не нашел времени позвонить прямо из госпиталя, но поскольку Грант вообще не хотел отпускать его от себя, Джастин не решился беспокоить больного.

— Джастин Уоррик!

Обернувшись, он увидел сотрудников службы безопасности: те явно появились в холле к прибытию самолета и, соответственно, автобуса, дабы в случае чего не пропустить постороннего.

— Пожалуйста, следуйте за нами.

Юноша указал на лифт:

— Я лучше поднимусь к себе и не стану путаться у вас под ногами.

— Пожалуйста, следуйте за нами.

— Черт возьми, да воспользуйтесь компьютером, обратитесь к начальству. Вы не смеете пальцем меня тронуть! — воскликнул юноша, когда один из охранников потянулся к нему. Однако охранники все-таки заломили ему руки и прижали к стене. «Боже!» — процедил Джастин, обескураженный и рассерженный, а те, не обращая внимания на протесты, начали сноровисто обыскивать его. Конечно, здесь была какая-то ошибка. И охранники были ази. Они просто переврали полученный приказ и превысили свои полномочия.

Потом ему снова заломили руки, и кожа на запястьях ощутила холодное прикосновение металла.

— Эй!

Наручники со звоном замкнулись. Охранники вновь осмотрели его и повели по коридору. Джастин упирался, его подталкивали. Путь лежал к отсеку службы безопасности.

«Боже, — испугался Уоррик-младший, — выходит, Ари все-таки предъявила им обвинения. Ему, отцу, Кругерсу — словом, всем, так или иначе имевшим отношение к побегу Гранта. Стало быть, это случилось. Каким-то образом она ухитрилась отыскать нужную зацепку, способную в случае чего заставить их молчать, и всей мощью обрушилась на них; а он, уверенный в своих возможностях, не сумел раскусить эту женщину!»

Джастин шел, куда указывали — все дальше по коридору; потом в кабинет со стеклянными дверьми, где сидел начальник. «Туда», — коротко распорядился чиновник, махнув в угол кабинета.

— Да что происходит? — гневно осведомился задержанный, лишенный всех средств защиты и потому используя последнее — блеф. — Черт побери, свяжитесь с Арианой Эмори!

Однако его провели за стальные двери, оборудованные хитроумным замком. За массивной дверью скрывалась комнатка с голыми бетонными стенами. Дверь с лязгом захлопнулась.

— Проклятие, вы должны сообщить, в чем меня обвиняют!

Ответа не последовало.

5

Справа от выхода из хладокамреры лежал ничком, чуть изогнувшись, труп, промерзший почти насквозь. Внутри камеры все до сих пор было покрыто инеем и причиняло боль при прикосновении. «Сплошной лед», — прокомментировал следователь, запечатлевая на пленку увиденное. Жиро подумал, что Ари наверняка вознегодовала бы по поводу столь незавидной кончины. И воззрился на труп, все еще не веря, что Ари никогда больше не шевельнется, что в этом промерзшем насквозь теле, приоткрытом рту и остекленевших глазах уже не будет жизни. Эмори была в свитере. Как и прочие исследователи, работавшие в устаревшей хладокамере, — более теплая одежда только мешала. Но она не выжила бы, даже облачившись в защищающий от холода костюм.

— В таком случае не образовалось бы столько льда, — сообщил Петрос. — Ни за что.

— Она работала при закрытой двери? — уточнил следователь Штерн из Моривилля — небольшого городишки, — единственный представитель закона на тысячу миль вокруг, пробуя рукой тяжелую дверь. При прикосновении дверь чуть-чуть отъехала в сторону. — Проклятие! — Чиновник затормозил скольжение двери, после чего отпустил снова.

— Здесь есть внутренняя связь, — подсказал Петрос. — Все знали, что дверь когда-нибудь захлопнется таким вот образом. Говорят, во всем виновата конструкция здания. А потому, если дверь вдруг захлопнется, можно позвонить в службу безопасности или в кабинет Штрассен. В конце концов кто-нибудь да придет, откроет — дело нехитрое…

— На сей раз так и произошло, — пробормотал Штерн. Вытянув руку, он нажал кнопку на пульте связи, но пульт рассыпался, как будто был сделан из хрупкого воска. Обернувшись к помощнику, который повсюду сопровождал его с планшетом для записей в руках, следователь прокомментировал: — Холодно. Но эта штуковина мне понадобится. А что, кто-нибудь услышал сигнал?

Однако механизм не подавал признаков жизни.

— Не работает.

— Возможно, все дело в низкой температуре, — предположил Жиро. — Никакого сигнала точно не было.

— Падение давления было первым сигналом, по которому вам следовало догадаться о каких-то неполадках.

— Давление в емкости с жидким азотом? Это забота техников. Минуту или две спустя меня отвлек телефонный звонок.

— А разве сигнал не должен был раздаться повсюду?

— Он прозвучал, — пояснил Жиро, указывая на прибор на стене, — внизу. Но там сейчас никто не работает. А поскольку здесь очень своеобразная акустика, невозможно определить, откуда именно доносится сигнал. Вот и мы не знали до тех пор, пока техники не сообщили, что авария произошла на линии подачи азота. А потом стало ясно, что сигнал прозвучал из хладокамеры. Бросились туда со всех ног и распахнули дверь.

— Гм-м-м-м-м… А ази здесь не оказалось. Только Джордан Уоррик. Который снова очутился наверху в момент тревоги. Мне нужен отчет о работе этого селектора.

— Но мы сами можем вам его предоставить, — удивился Жиро.

— Лучше, если этим займутся мои люди.

— Вы здесь по чисто формальной причине. Так сказать, для галочки. Капитан, это не входит в вашу компетенцию.

Штерн — дюжий, плотно сбитый мужчина с умными глазами — пристально посмотрел на Ная. Следователю хватило сообразительности догадаться, что Ресион умел хранить свои тайны.

Кроме того, ресионцы располагали связями в верхах, а потому возможное решение по делу могло повлечь за собою либо повышение по службе, либо крупные неприятности.

— Полагаю, — молвил Штерн, — мне следует переговорить с Уорриком.

То был ясный намек на предпочтительность общения с каждым из участников событий по отдельности. Поначалу Жиро одолевал соблазн отправиться вслед дотошной ищейке и тайком записать все, что можно записать. Но соблазн уступил место неподдельной панике, осознанию обрушившегося на Ресион бедствия. Бедствия, которое разом разрушило все планы. Только сейчас Жиро Най окончательно понял, что блестящий ум, «хранилище» множества тайн, превратился теперь в обычную глыбу льда. Промерзшее насквозь тело Арианы просто невозможно было переправить из хладокамеры хотя бы с малой толикой того уважения, каким пользовалась покойная при жизни. Даже столь нехитрая необходимость грозила обернуться гротеском, неприятной суетой.

А еще Кореин… Несомненно, гибель Эмори станет главной новостью информационных служб еще до наступления утра.

«А что мы можем сделать? — с тоской подумал Жиро. — И что делать теперь? Ари, черт побери, что делать?»

Флориан терпеливо ждал, устроившись на скамье в комнате ожидания в западном крыле госпиталя. Облокотившись на колени, спрятав лицо в ладони, ази плакал, ибо ничего другого просто не оставалось — к Ариане его не допускали, разве что на минуту, чтобы жуткое зрелище убедило его: случившееся — правда, а Джордан Уоррик уже заключен под стражу. Итак, хозяйка погибла. И мир точно перевернулся. От Жиро Ная поступил приказ: явиться для программирования.

Приказ был понятен ази. Явиться к Наставнику — знакомое с детства правило; существовала обучающая лента, при помощи которой подавлялось потрясение, рассеивались сомнения, разъяснялась суть бытия, его правила и законы.

Однако Флориан был не столь наивен, ибо понимал, что хозяйку не вернуть. Оставалось только гадать, каким образом его заставят смириться со случившимся.

Представься возможность, он попросту убил бы Уоррика. Прямо сейчас, будь у него шанс. Но в данный момент Флориан располагал только кусочком бумаги — направлением на процедуру программирования. Не слишком большое утешение; до сих пор ази никогда не чувствовал себя таким одиноким и беспомощным, и потому любое указание казалось ему бессмысленным, а желание выполнять прежние обязательства пропало.

В дверях послышались шаги — в помещение кто-то вошел. Подняв голову, ази увидел Кетлин — та казалась даже более подавленной, чем он. Она всегда держалась спокойно, невзирая на потрясения, и даже теперь…

Поднявшись, Флориан обнял напарницу и прижал к себе — так они спали все эти годы; годы, счет которым он просто потерял. Годы, полные радостей и невзгод…

Ази опустил голову на плечо девушке. И ощутил, как ее руки обвились вокруг его тела. На душе у Флориана стало совсем тоскливо. «Я видел ее, — пробормотал он, вспоминая чудовищную сцену. — Кет, что теперь будем делать?»

— Мы здесь. Только это и остается. Иного выбора нет.

— Скорее бы уж началось программирование — я больше не могу. Скорее бы прошла эта боль!

Обхватив ладонями лицо напарника, Кетлин заглянула ему в глаза. У самой девушки глаза были светло-голубые — ни у кого из знакомых Флориана не было таких. Кетлин всегда отличалась здравым смыслом. В какой-то момент ему даже стало страшно — настолько унылым, безнадежным был взгляд напарницы.

— Все пройдет, — прошелестела она. — Флориан, все скоро закончится. Ты ждал меня? Пойдем, пойдем и уснем. И боль утихнет навсегда.

В коридоре то и дело раздавались шаги — каждые несколько минут мимо двери в камеру пробегал человек, и Джастин кричал до хрипоты, а потом просто присел у холодной бетонной стены и застыл, съежившись, пока не услышал шорох отпираемого замка.

С трудом поднявшись, арестованный проковылял несколько шагов, на всякий случай держась за стену и глядя на вошедших в камеру двух охранников из службы безопасности.

Уоррик-младший даже не стал сопротивляться. И ничего не сказал, когда его препроводили обратно в комнату с письменным столом.

За столом восседал Жиро Най.

— Жиро, — прохрипел юноша, опускаясь на свободный стул с закругленной спинкой, — ради Бога, в чем дело? Что они о себе вообразили?

— Ты обвиняешься в причастности к преступлению, — пояснил Жиро. — Вот в чем дело. Таковы законы Ресиона. Если есть желание, можешь сделать заявление. Ты знаешь, что на тебя распространяются положения Административного регулирования. Знаешь и то, что тебя можно подвергнуть допросу с применением психотропных средств. Искренне рекомендую не упрямиться.

Время точно замедлило свой ход. Мысли юноши лихорадочно заметались — невозможно было поверить, что произойдет нечто подобное. Конечно, в панике рассудил Джастин, он всему виной и к тому же впутал отца — психодопрос вытолкнет на поверхность все…

Все. И отец тоже все узнает. Ему обязательно расскажут.

Джастину захотелось умереть.

— Ари меня шантажировала, — бросил он, с трудом ворочая языком, ибо время тянулось как назло медленно, а мысли в голове, наоборот, неслись молниеносно. Казалось, прошла целая вечность. «Упомянуть отца и почему Гранту пришлось бежать? — лихорадочно гадал Уоррик-младший. — Могут ли они все разузнать? Сколько лжи я могу себе позволить?» И вслух сказал: — Она пообещала отпустить Гранта, если я стану делать то, что она прикажет.

— Но ты не знал о связи Кругерса с Роше.

— Нет, — тотчас отозвался паренек, радуясь простоте вывода, хотя восприятие было все еще затруднено. — От Кругерса требовалось только препроводить Гранта в безопасное место, поскольку Ари грозила ему, если я… Если я не… Она… — Джастину стало не по себе. Снова напомнила о себе обучающая лента, и юноша, откинувшись назад, насколько это было возможно, попытался проглотить подступавший к горлу ком. — Когда стало известно, что Грант не прибыл в город, я сам пошел к Ари и попросил о помощи.

— И что она сказала?

— Назвала меня дураком. Рассказала о Роше. Я ничего не знал…

— Ничего не знал, стало быть. А к отцу не пошел.

— Не мог — отец ведь ни о чем не подозревал. Он просто…

— Что он сделал бы?

— Не знаю, каких дел он натворил бы. Я сам все сделал. От отца просто ничего не требовалось.

— Для похищения Гранта, ты хочешь сказать.

— И в отношении Кругерса, Роше и прочих.

— И Ари собиралась допустить подобное!

В самом деле, это было нелогично. «Ловушка, — подумал Джастин. — Она допустила побег. Возможно, надеялась, что Грант все преодолеет. Возможно…»

…Возможно, причина была иной. Просто Ари вконец обезумела. Она…

Но Ари не так проста. Изобразить любую возможную реакцию для нее — раз плюнуть.

— Думаю, остальные вопросы мы зададим на допросе. Если, конечно, тебе еще есть что сообщить…

— Кто будет проводить допрос? — осведомился Джастин, ибо юноше было небезразлично, кто из техников станет копаться в его рассудке. — Жиро, если все и дальше так пойдет, Ари это не понравится. Она хоть знает, где я? Знает, что…

Не договорив, он в панике подумал: «А если Жиро и Ари затеяли хитрую игру? Или вдруг Жиро прищучил меня, чтоб раздобыть компромат на Ариану?»

— Мне нужно поговорить с ней, — сказал юноша. — Все равно мы договорились встретиться. Она наверняка уже разыскивает меня. И если не найдет, то начнет… — начнет терзать Джордана, чуть не сорвалось у него с языка. Натворит того, на что прежде не решилась бы. И отцу все расскажут. Хотя бы Жиро. Возможно, Администрации нужен компромат на отца, возможно, Ари и Жиро что-то затеяли. А может, Ари играет против меня, или Жиро действует против отца. Боже мой! Во что я влез?.. — Она наверняка разыскивает меня, понимаете?

— Сомневаюсь. Я не стану задавать вопросы лично. Ну что — сам спустишься в известную тебе комнату или начнешь артачиться? Если будешь сопротивляться, только ухудшишь свое положение — во всех смыслах. Думаю, ты сам все понимаешь. Я просто желаю удостовериться, что ты ничего не забыл.

— Я пойду сам.

— Вот и хорошо. — Жиро поднялся, а следом, подавшись вперед, поднялся и Джастин, пошатываясь на подкашивающихся ногах. Тело арестованного почти онемело от холода, а мысли еще недавно теснившиеся в беспорядке, слились в неразрывное кольцо, из которого не было спасения.

Жиро отворил дверь; юноша вышел и, обогнав Ная и замерших в ожидании охранников, пошел к известной с детства комнате — похожей на остальные больничные палаты в крыле, куда являлись для перепрограммирования ази. Здесь были зеленые стены и стояла обычная кушетка. В углу виднелась подставка для камеры.

— Рубашка, — напомнил Жиро.

Джастин понял, чего от него хотели. Стащив рубашку, он положил ее на стол. Опустившись на кушетку, принял из рук ази первый ремень, помог прикрепить сенсоры, ибо при программировании всегда выполнял для себя всю работу, хотя сейчас все его движения записывались на пленку. И тотчас обмяк, позволив допрашивавшим действовать самим. Юношу осторожно опустили на кушетку, и он ощутил, как к его телу приклеиваются все новые присоски с датчиками. Потом Джастин закрыл глаза. Ему хотелось попросить Жиро удалить ази, ведь в предстоящем рассказе нельзя было не упомянуть Ари и ази, ставшим невольными свидетелями допроса, предстояло в этом случае частичное промывание мозгов.

Жиро принялся задавать вопросы — вежливо, но профессионально. Поначалу Джастин их даже запоминал, но потом запомненное ускользнуло от него. Уоррик-младший мог попасть в руки любого техника, однако в его положении Жиро был лучшим из возможных вариантов, так как действовал осторожно и не давил на психику. Словом, со знанием дела. И если Жиро действительно желал удостовериться в том, что услышал правду, то хотя бы пытался восстановить истинную картину событий.

Так говорил сам Жиро. А наркоз доказал: пояснения Джастина — чистая правда.

Жиро вряд ли шокировало известие о поведении Ари, ибо он прожил долгую жизнь и повидал немало. По сравнению с Ари Жиро был, конечно, молод, но опытен — ему оставалось лишь понять, что подобное случилось не впервые. И что она просто пыталась обрести средство давления на Джордана Уоррика. Разве можно было сомневаться в этом? Джордан наверняка все знал.

Нет, подумал вдруг юноша, на мгновение увидев белый потолок и яркий свет: так высоко он поднялся из глубин подсознания. И вспомнил, как Грант касался его плеча.

«Ты действительно постарался, чтобы отец ничего не узнал. Конечно. Как по-твоему, что он сделал бы, если бы узнал?

Обратился бы в Комитет.

Ах…

Но он не узнал.

Теперь можешь выспаться. Проснешься полным сил. Можешь отпустить — не упадешь!»

Но что-то еще было не так. Джастин попытался понять, в чем дело, но догадка всякий раз ускользала…

— Думаю, вряд ли стоит сомневаться, — сказал Жиро, глядя на сидевшего у его стола Джордана. В свои сорок шесть лет Уоррик умудрился сохранить атлетическую фигуру и потому шутить с ним было опасно. Впрочем, взяли его аккуратно — без единого синяка. Его даже не связали, а опутали веревками, да и проведение допроса с применением психотропных средств исключалось: как-никак, Джордан был Особым, то есть считался национальным достоянием. Даже Комитет по Внутренним Делам не мог позволить себе тронуть Уоррика-старшего.

Особому инкриминировали убийство другого Особого — беспрецедентный случай. Ибо Джордан Уоррик мог перебить хоть дюжину младенцев на центральной площади Новгорода, среди бела дня и при всем честном народе, а власти не имели бы права не то что притянуть его к ответу, как поступали в таких случаях с преступниками, но даже устроить ему допрос.

Сейчас Джордан сидел на стуле, к которому привязала его охрана, и смотрел на Ная.

— Вы прекрасно знаете, — прохрипел он, — что я не делал ничего подобного.

— И что? Может, потребуешь провести допрос, дабы доказать свои утверждения? Мы не можем позволить себе подобную роскошь. И ты это знаешь. Если ты совершил убийство, пусть оно останется на твоей совести.

— Не делал я ничего! Черт возьми, вы еще даже не провели вскрытие!

— Отчего бы она ни умерла, холода было бы вполне достаточно Джордан, а ведь труба не просто обломилась — ты знаешь это и знаешь, как все произошло. А потому давай не будем тратить силы на чепуху. Что ты сделал? Как представляется мне — подрубил трубу и заполнил емкость до отказа, после чего завернул главный клапан и включил на полную мощность насос обратной тяги. Линию, если бы ее повредили хоть немного, должно было разнести в куски.

— Выходит, вы в курсе, как это надежнее всего устроить. В трубах вы разбираетесь куда лучше, чем я. Джерри, но ведь моя работа — компьютеры. Меня никогда не интересовало, где проходят трубы в лаборатории первого блока. Я не разбираюсь в криогенных системах и всегда был к ним безразличен. Кстати, у твоей версии есть еще один существенный изъян: у меня не было допуска в эту лабораторию.

— Зато доступ был у Джастина. И его ази.

— Какая проницательность! Но не забудь, что Грант в госпитале.

— Мы допросили твоего сына. И начинаем допрашивать ази — твоего и его.

Лицо Уоррика-старшего точно окаменело.

— Все равно вы ничего не найдете — нечего искать, — выдавил он. — Жиро, лучше бы ты заранее все спланировал — так недолго и в галошу сесть.

— Я ничего не собираюсь искать. Мотив преступления мне ясен.

— И каков же он?

В ответ Жиро нажал кнопку кабинетного планшета для записей, куда загрузили нужную запись.

«Джерри, он валит все на тебя. Как и Деннис. Речь не о проблеме с записями, будь она неладна, Джерри, речь о напуганном ребенке.

— Еще недельку.

— К черту! Для начала можешь дать мне право доступа туда. И пусть Петрос отвечает на мои звонки.

— Твой сын как раз там. Допуск по полной форме у него есть. Он позаботится о Гранте. — Пауза. — Слушай, Джорди, они просят еще недельку — максимум две.

— У Джастина есть допуск».

Конец записи.

— При чем здесь чертова пленка?

— Именно после этого разговора ты отправился к Арии. Разве не так? Прямым ходом.

— Верно. Как всегда.

— Да. Так вот, ты обронил, что у Джастина есть право доступа. Что тебя удивило. Во-первых, Джастин не сказал тебе ничего из того, о чем обязательно должен был поведать. Во-вторых, Ари так и не обмолвилась о своих преимуществах. В-третьих, ты знаешь привычки Арии. В тот момент ты попросту понял, откуда ветер дует, и в конце концов докопался до сделки, на которую твой сын пошел ради Гранта.

— Чистой воды выдумки!

— Твой сынок пытался шантажировать Ари. На самом деле задумано было неплохо. Ты думал, что он зажмет Ариану в тисках. И потому предоставил ему полный простор для действий. Но когда Ари вернула Гранта, все козыри оказались у нее. Разве нет? Действительно, все до единого. Твой сын попросил Ари о помощи — заметь, ее, а не тебя. И сумел добиться от нее того, чего ты не смог добиться всеми своими угрозами. Интересно знать, как ему это удалось?

— Кто бы мог подумать, что у тебя такое богатое воображение!

— Вы с Ари враждовали. То ли она сказала тебе, то ли ты сам узнал — чем твой отпрыск платил за наставничество. И ты убил ее. Расплющил клапан и включил насос. Времени на это нужна самая малость. Весь первый блок знал о проклятой двери. Изначально все задумывалось как несчастный случай, но потом тебе пришлось проявить изобретательность.

Поначалу Джордан молчал, а затем хрипло бросил:

— Ну уж нет! Я ушел. То есть мы сначала поговорили, а затем я ушел. Можешь проверить планшет для записей.

— Она его не включала. Сам ведь знаешь: она работала с проклятым Переводом. Который не фиксирует звуковую информацию. И никаких записей не оставила. Просто не успела. Ты оглушил Ари, повредил трубу, захлопнул дверь и повысил давление. Когда сработал сигнал тревоги, ты был уже наверху.

— Не делал я этого! Конечно, я не собираюсь горевать по Эмори. Но я этого не делал. А Джастин был в госпитале — ты сам записал, как проникновенно сообщаешь об этом. Только попробуй откорректировать запись — я обвиню тебя в фальсификации!

— Ну вот, начинается! Нет, Джорди, если ты вздумаешь обратиться в суд, я представлю туда кое-какие другие пленки. Одну из них я прокручу тебе.

— Можешь не стараться.

— А, так ты догадываешься, о чем речь! Но все же, Джорди, я хочу, чтобы ты их посмотрел. Если хочешь, прокрутим все. А потом поделишься впечатлениями.

— Можешь не стараться.

— Ари как-то обмолвилась — между вами что-то такое было… Несколько лет назад.

Джордан сделал глубокий вдох. Маска была сброшена.

— Вот что я тебе скажу, — процедил Уоррик-старший. — Слушай внимательно, слизняк! Слушай и не думай, что держишь всех в кулаке. Если Ари мертва и мне придется исчезнуть, то сразу два отдела в Ресионе перестанут функционировать. Некоторые из своих обязательств Ресион уже не сможет выполнять. Ресиону вообще будет сложно выполнять свои договоры, а политикам-друзьям придется подумать о спасении собственных интересов. Спешном спасении. Не забывай: в случае гибели Особого проводится дознание. И то, что узнают в этот раз, кое-кому покажется весьма любопытным — и не только ресионцам. А когда новости попадут в информационные выпуски, можно представить, как засуетятся начальники департаментов и президенты корпораций. Ты прав — допрашивать меня ты действительно не можешь. И свидетельствовать я могу только под честное слово. А ты знаешь, о чем я им поведаю. И стану утверждать, что ты пытался воздействовать на меня обучающей лентой. Как они докажут обратное — разве что проведут психодопрос? Но закон запрещает мне даже добровольно соглашаться на подобное мероприятие. Ты и так усадил меня перед микрофоном. Что ж — продолжай в том же духе. Я от тебя ничего иного не ожидал. Ари и ее подружка Лао могли заставить меня держать язык за зубами. Но, как видишь, иногда некоторые истории просто невозможно скрыть. Убийство начальницы ресионского комплекса относится к разряду таких историй. Мне становится очень не по себе, когда я начинаю думать над случившимся.

— Верно, в этом ты чертовски прав.

— В данный момент ты размышляешь, как сподручнее убить меня. Давай, действуй! Наверное, ты считаешь, что будет относительно несложно объяснить смерть одного из Особых.

— Все новости рано или поздно ожидает одна и та же судьба. Ну, пошумят, поскандалят. А потом все утихнет.

— Только в Совет тебе все равно не пролезть. Клянусь — не пролезть! У нас пока еще могут убить прямо на улице, но вот скрыть убийство уже не получается. Нет политической силы, которая была бы способна на такое. Случись что — и деваться некуда. Презрение отовсюду. Если ты хочешь, чтобы Ресион утратил все свои позиции, то…

— Старая песня! Убийство и последующее самоубийство. Тебе не избежать дурной славы, которая обеспечена тебе после суда. Ты полагал, будто в твоих силах замять скандал. Но не знал, что сохранились пленки с записями. Откуда тебе было знать, что Ари имела обыкновение записывать на пленку маленькие вечеринки, которые так любила устраивать? Публика будет шокирована. Но ненадолго. Людям всегда нравились скандалы, неизменно окружающие богатых и знаменитых. Кто знает: возможно, твой сын преуспеет в жизни. Или, напротив, завершит ее трагически. Мало ли что случается — люди иногда принимают чрезмерные дозы лекарств, злоупотребляют тяжелыми обучающими лентами. Но одно тебе известно наверняка — в Ресионе он ничего не добьется. Как и везде, куда распространяется наше влияние. Про второго парня — про ази — я вообще молчу. Возможно, его допрос был ошибкой: сейчас он уязвим как никогда. Но что поделаешь: факты — вещь упрямая.

Джордан долго сидел, точно окаменев.

— А еще я ничего не сказал, — заметил Жиро, — о Пауле.

Уоррик прикрыл глаза.

— Стало быть, признаешь свое поражение? — полюбопытствовал Най.

— Уверен, — отозвался Джордан, не сводя с собеседника глаз, — что ты хочешь что-то мне предложить. Оттого-то и юлил. Выходит, их безопасность в обмен на мое молчание?

Жиро невесело улыбнулся:

— Ты понимаешь, что мы можем убрать их. Джорди, ты вынужден защищать слишком многих, но защитить по-настоящему тебе не удастся никого — разве что неукоснительным исполнением приказов. Ты же не хочешь, чтобы обучающая лента портила жизнь твоему сыну. Ты хочешь спасти его от удара, пытаешься отвести опасность от Кругерса и своего дружка Мерильда, и твои друзья в Совете крепко повязаны. Расследование подобного масштаба, начавшись, может не завершиться вовсе. Ты ведь не хочешь, чтобы Гранта или Пауля без конца таскали на допросы? Ты ведь знаешь, какие меры мы примем. Мы не заинтересованы, чтобы расследование выходило за рамки допустимого, и не хотим раздувать скандал. Давай поступим так. Ты расскажешь, как все было, не упуская ни малейших подробностей. Тебе все равно ничего не грозит — ты это и сам знаешь. Даже исполнится твое заветное желание — ты получишь долгожданный перевод из Ресиона. Мы станем настаивать, что твоя работа имеет исключительно важное значение. И ты будешь продолжать заниматься ею в спокойной обстановке, в укромном местечке, вдали от камер, микрофонов и посетителей. Разве такой выход хуже прочих возможных?

— Если забыть о том, что я не виноват. Не знаю, что произошло. Я вышел отсюда. Мы с Ари поцапались. Я обвинил ее в том, что она шантажирует моего сына. Она рассмеялась мне в лицо, и я ушел. Я ей не угрожал. Ни единым словом. Сам понимаешь — только дурак на моем месте стал бы посвящать ее в свои намерения. В которые, между прочим, не входило убийство. Я ничего не знал. Это чистая правда. Я тогда даже не решил, стоит ли обращаться в Комитет. И сомневался, можно ли вообще купить ее покладистость.

— Стало быть, правда видится каждому из нас по-разному. Наверное, каждый час возникает какой-то новый вид правды…

— Это и шесть сущая правда.

— Тебя не подвергнешь психодопросу. Ты ничем не можешь подкрепить свои показания. Неясно, что ты на самом деле видел. Или сделал. А потому мы приходим к тому, с чего начали разговор. Откровенно говоря, Джорди, мне безразлично, убил ты ее или нет. В нынешней неразберихе ты стал нашей главной проблемой. Мне хочется разобраться; на повестке дня ты у меня значишься под первым номером. А если ты действительно не убивал Ари, ты все равно опаснее убийцы — ведь если ее убил кто-то еще, то сделано это было по личным мотивам. Но если это твоих рук дело, то здесь нечто иное. А потому мы самым тщательным образом исследуем трубы, клапаны и всю систему. Буду предельно откровенен: если мы не найдем улик, то придумаем их сами. Тебе же я дам заранее подготовленный сценарий — озвучишь его в Комитете. Будешь действовать как велено — и я гарантирую выполнение нашей сделки. Только скажи, что тебе нужно. Проси, не стесняйся — разумеется, в разумных пределах. Признаешь себя виновным, выдержишь основной удар — и удаляйся в укромную обитель, где для тебя все уже будет приготовлено. Если не согласишься, то тогда, боюсь, нам придется принимать меры.

— Мне нужно, чтобы вместе со мной перевели Джастина, Гранта, Пауля. Вот моя цена.

— Слишком много просишь. Но их безопасность я готов гарантировать. Хотя им придется остаться здесь. Если вдруг передумаешь, передумаем и мы. Если попытаешься удрать, или покончить с собой, или заговоришь, с кем не положено, или попробуешь передать послание — мы отыграемся на твоих близких. Таковы условия сделки. Вот так просто.

Долгая тишина.

— В таком случае пусть они будут со мной, — настаивал Уоррик-старший.

— Я и так чрезмерно щедр. — Жиро покачал головой. — Хотя, сам понимаешь, ты такой щедрости не заслужил. Так и быть — отдаю тебе Пауля. Я все-таки отношусь к тебе хорошо. Но, разумеется, положения нашего договора распространяются и на него.

— Попробуй только тронуть его!

— Послушай, что ты себе вообразил? Может, думаешь, я заставлю его шпионить за тобой? Нет. Этим будет заниматься не он. И не твой отпрыск. И не ази. Давай договоримся: мы оба станем придерживаться нашего соглашения. Идет?

Подумав, Джордан кивнул. Губы ученого слегка подрагивали.

— Тебе придется задержаться в Ресионе, — объявил Жиро, — пока Комитет по внутренним делам проводит расследование. Придется даже посидеть за решеткой. Но сносные условия гарантирую. Мы устроим тебе даже встречу с Паулем. Что касается сына, то ваше общение будет крайне ограничено. Предупреждаю заранее: парень наверняка попробует помочь тебе. А потому подави всякие такие попытки в зародыше. Ты скорее всего единственный, кому это под силу. Согласен?

— Да.

— Сейчас прокручу обещанную пленку.

— Не нужно.

— Ты должен увидеть ее. В самом деле, не отказывайся. Сможешь потом подумать на досуге, каким образом мы ею воспользуемся, если ты вдруг сумеешь дать публике понять, будто твое преступление имеет политическую подоплеку. Но, полагаю, ты — человек рассудительный. И еще, что ты сможешь вскрыть причастность к совершенному убийству радикальных элементов. В частности, речь идет о центристах. Нужен ведь хоть какой-то мотив, верно?

— Най нажал кнопку, и встроенный в стену экран тотчас засветился. Хозяин кабинета не сводил глаз с лица посетителя. Однако Уоррик-старший смотрел не на экран, а куда-то в угол. В полумраке кабинета поблескивали вспышки изображений из обучающей ленты, а лицо Джордана казалось вырезанным из какого-то светлого материала. Между тем с экрана доносились голоса, там же без конца переплетались тела. Но Джордан упорно не смотрел на экран. Не смотрел, но реагировал. И слышал.

В этом Жиро ничуть не сомневался.

— Джордан Уоррик когда-нибудь высказывал в вашем присутствии свое отношение к Ариане Эмори?

— Да, господин, — отозвался Грант. Сидя у стола и сложив руки перед собой, юноша смотрел на то и дело вспыхивавший цветными бликами планшет для записей — небольшой черный ящичек, стоявший между ним и человеком, который, по его утверждению, прибыл из Комитета по внутренним делам. Вопрос следовал за вопросом…

Джастин так и не вернулся. Грант вспомнил, как его накормили, велели сходить в душ, после чего сообщили, что в полдень с ним побеседует какой-то человек. А затем вновь уложили в кровать и надели смирительные ремни. Поэтому теперь ази полагал, что наступил полдень. Или другое удобное начальству время суток. Конечно, юноша мог злиться на начальство за такое отношение, однако пользы от этого не было бы ровным счетом никакой — так им захотелось, ничего не поделаешь. Грант почувствовал испуг — но это нисколько не могло облегчить его положение. А потому юноша взял себя в руки и отвечал на вопросы, не пытаясь выстроить из них логическую структуру: в этом случае его ответы могли быть совсем иными и он, стараясь исправить положение, неминуемо стал бы противоречить себе. Чего Грант очень не хотел. Ему просто хотелось во всем разобраться, но в какой-то момент он поймал себя на мысли, что желает слишком многого. И тогда Грант попросту «отключился», отвечая на вопросы чисто механически — этой типичной для ази тактикой он овладел еще в детстве. Возможно, тактика себя оправдывала. Возможно, это было еще одно различие между ним и Джастином, между ази и урожденным человеком. Или нечто большее. Грант не мог ответить на этот вопрос. В любом случае, тактика была полезна тогда, когда было достоверно известно, что кто-то пытается манипулировать им.

Грант в это время был как бы далеко, но продолжал выкладывать информацию. Грант знал: если он не даст сведения добровольно, то их из него вынут, введя в бессознательное состояние. Впрочем, ази подозревал, что его показания все равно проверят на психодопросе.

Ничего — позже он все восстановит в памяти, вспомнит все вопросы, сопоставит то, чего от него добивались, со своими ответами. А там можно будет все как следует обдумать. Сейчас же не время…

И не место — совсем не место…

В конце концов даже следователя из Комитета по внутренним делам в комнате как бы не было. Виденное казалось иллюзией. Иллюзией были лица присутствовавших, иллюзорна была и отворившаяся дверь.

Затем он очутился в психолаборатории. Началось самое трудное — плыть по течению, даже под воздействием лекарств чувствуя себя как бы не здесь. Шагать по тонкой черте, отделявшей «здесь» от «там», что требовало массы усилий. А если перестараться и зайти слишком далеко да еще задержаться там, то вернуться обратно будет чрезвычайно трудно.

«Там» постоянно пыталось вкрасться в сознание Гранта, пробуждая сомнения в том, что Джастин вообще переступал порог его комнаты, навевая подозрение, что, если бы он вдруг поступил соответствующим образом, то гнев Ари обрушился бы на всех троих, а Джордана и Джастина обвинили бы в его похищении…

Однако Грант прогнал нехорошие мысли. Он не стал противостоять техникам, как противостоял людям — если, конечно, те были реальны, не привиделись. Техники были ресионцами и потому имели ключики даже к малейшей его мысли.

Первое правило звучало так: «Всегда открываться по ключу-команде».

Второе правило внушало: «Ключ-команда сомнению не подлежит».

Третье правило гласило: «Оператор, владеющий ключом к тебе, всегда прав».

Грант всей душой хотел верить, что никто из операторов-ресионцев не станет создавать иллюзии себе подобных. Ключ к нему, Гранту, был только у оператора-ресионца. Вселенная могла обратиться в поток частиц и растаять вокруг, но, несмотря ни на что, существовал он, Грант, и существовал его оператор.

Возможно, Джастин никогда не существовал. Возможно, на свете не было никакого Ресиона и никакого Сайтина. Но тот, чьи губы нашептывали ему верные числа и ключевые фразы, мог при желании легко войти в его разум и так же легко выйти обратно, не оставив следа, мог извлечь из его сознания ту или иную мысль для более внимательного изучения — но не для замены: поставленная на стол ваза находилась в этом положении всего миг, после чего вернулась на прежнее место. «Возвращаться настойчиво, но без резких движений — другой образ, — думал Грант, — принадлежит иной реальности». Оператор может повторять заходы сколько угодно, и ваза станет вращаться хоть до бесконечности, и последует еще множество отвлекающих маневров — вроде появления в комнате еще одного стола, сдвигания кушетки в сторону, прежде чем ваза на мгновение окажется в новой позиции. Даже тогда ваза будет стремиться к прежнему положению — но наперекор времени.

Было бы легче, если бы гость сказал нечто вроде: «Мы собираемся изменить в этой комнате все». И показал бы ему ключ. Приказал встать в стороне и наблюдать. А потом пояснил бы, каким образом изменения сочетались с домашней обстановкой, после чего, в случае грамотной работы, он все меньше и меньше воспринимал бы изменения.

Однако гость повел себя не столь тонко — он, что называется, свалил все в одну кучу, загнал его, Гранта, в угол и принялся задавать вопрос за вопросом. Что обеспокоило ази, ибо он был в состоянии уловить суть подобной небрежной тактики — по возможности отвлечь его, дабы незаметно передвинуть вазу на столе. Либо пренебречь столь явным искушением и произвести куда более тонкий маневр.

Раз или два гость даже оглушил его, ударив. Когда Грант лежал ничком, дверь несомненно была закрыта, а разбитая на кусочки ваза сама собой склеилась; и мебель сама по себе пришла в порядок, а детали интерьера стали возвращаться в исходное положение.

Гранту еще долго пришлось лежать, дабы удостовериться, что все действительно вернулось на свои места. Незнакомец мог натворить дел и похуже. Мог бы приложить побольше усилий, прогнать его через лежавшее на большей глубине, в конечном итоге загнав туда, откуда нет обратной дороги. А затем незнакомец нашел бы возможность пробраться внутрь его, и он, Грант, был бы обречен втянуться в себя — в знакомую чужаку темную зону, где ему самому, однако, пришлось бы ориентироваться наугад.

Но, конечно, вышло иначе. Грант видел всего лишь образ — детскую картинку, которую создал с помощью техника. Ваза играла роль фальшивых ворот. Ворот из «Да/нет» и «ты в безопасности». При входе все было в порядке, и любой оператор, убеждавший пациента в правдивости виденного, неизменно слегка менял картинку.

А нынешний гость просто швырнул ее на пол.

Юноша снова очнулся в комнате, куда более блеклой и неброской, чем прежде. Вокруг сновали и пытались заговорить с ним тени. Но Грант в основном все еще пребывал «там». Грант обессилел, и комнаты то и дело куда-то пропадали, мебель беспорядочно носилась в воздухе, требуя поставить ее на место — что подразумевало необходимость сильного углубления, — а окружающие продолжали отвешивать ему пощечины, и казалось, будто после ударов плоть каменеет. Люди заговаривали с ним, однако слова рассыпались в невидимую пыль. У Гранта просто не было на них времени. Внутренне он разваливался на части и если бы его разбудили, вряд ли сумел бы вернуть все в прежнее состояние.

Кто-то подбросил ему ключевые слова, оставленные посетителем. И заставил его очнуться. Открыв глаза, юноша увидел, что на краю его койки сидит Петрос Иванов.

— Сейчас тебя попробуют усадить на стул. Ты не против?

— Не против, — отозвался пациент, готовый позволить им — кому бы то ни было — делать с собой все, что угодно. Ибо был слишком занят водворением деталей на прежние места — а те, как назло, опять выпадали.

Комната вдруг изменилась. Появились цветы. Возник водопад. Падающая вода создавала странный бессвязный ритм. Ну конечно — то был осколок. Осколки по своей сути — обыденность. Грант послушно принялся искать шаблон. Его приковали к стулу! Юноша мог лишь гадать, что означала эта информация. Ази пришлось заняться математическими вычислениями: ему подбросили настоящую задачу. Но он не знал, отчего все произошло именно так.

Возможно, он спал. Грант знал, что с его рассудком проводили какие-то манипуляции, поскольку фальшивые ворота отличались неустойчивостью: ваза все норовила соскочить со стола на пол. Небезопасно. Небезопасно…

И вдруг он вспомнил: должен прийти Джастин. Такое уже случалось — наяву. Он нарушил основную заповедь и, осторожно обдумывая, во что это ему обойдется, вдруг набрел на новый постулат, заставлявший усомниться в правдивости оператора.

В случае ошибки обратной дороги уже не было — картой он не располагал.

В случае ошибки он не сумеет восстановиться при первой же возможности.

Грант водворил вазу обратно. И уселся ждать.

Джастин обязательно придет. Если не придет — то ничего этого просто не существовало.

Он мог осязать, обонять и передвигаться в их мире. Но не на самом деле. Его сотрут в порошок. Но иллюзорно. Ничего не было…

…В действительности.

В любом случае.

6

Лежать в подобном состоянии — дикость несусветная. Под сводами пышно убранного цветами и зеленью Государственного Зала негромко звучала траурная музыка. Глядя на цветочное убранство зала, кто-то из комментаторов напомнил о вывезенном с Земли обычае, а его коллега сравнил увиденное с прошлыми похоронами — тогда в последний путь провожали Кори Сантесси, главного архитектора Союза, чье пребывание в Совете на протяжении сорока восьми лет (сначала на посту председателя Комитета по внутренним делам, потом — в аналогичной должности в Комитете по гражданским делам) стало своего рода прецедентом инертности электората; тогда тоже возникла необходимость (принимая во внимание громадные расстояния, отделявшие их от колоний, и, соответственно, способность слухов преодолевать любые расстояния, обрастая по дороге все новыми подробностями) продемонстрировать неоспоримость смерти Сантесси, провести запоминающуюся церемонию прощания и позволить коллегам, в свое время сражавшимся с влиятельным Сантесси ради славы, пролить приличествующее случаю количество слез и произнести напыщенные речи, однообразность которых в корне пресекла возможные слухи.

Сейчас все было иначе — как-никак, покойная ассоциировалась с ресионским комплексом и собственно воскрешением, да к тому же стала жертвой злодейского убийства.

— Между нами бывали разногласия, — говорил Кореин в прощальной речи, — но Союз действительно понес невосполнимую, трагическую утрату. — Разумеется, Кореин не мог открыто сказать, что утрата, по сути, вышла двойная, если принять во внимание кандидатуру предполагаемого убийцы. — Ариана Эмори хорошо разбиралась в основаниях поступков и умела заглянуть в будущее. Вспомните хотя бы корабли-ковчеги, вращающиеся сейчас на орбитах далеких планет и хранящие наше генетическое наследие. Вспомните восстановление дружественных связей с Землей и серию соглашений, благодаря которым стало возможно сохранение и восстановление редких видов…

То была одна из лучших речей Кореина. Но Михаилу она далась очень непросто. Уже поползли тревожные шепотки о якобы имевшем место замалчивании улик, о необычном распоряжении самой Эмори, копия которого, по утверждению ресионцев, была сохранена их компьютерной системой, — указание уничтожить личных телохранителей Арианы, что в Ресионе проделали без колебаний. Обсуждали и пресловутое дело ази Уоррика, похищенного экстремистами Роше и подвергнутого истязаниям, а потом возвращенного в Ресион. Нельзя было забывать и о самом Роше: тот бесконечно выступал с зажигательными речами и публично ликовал по поводу смерти Арианы, причем выступления экстремиста собирали куда больше журналистов, чем пресс-конференции политического союзника изоляционистов — центриста Янни Мерино, выражавшего сожаление по поводу насильственного лишения человека жизни. Затем Янни переходил к осуждению уничтожения ази — но все это казалось журналистам слишком запутанным: Янни так и не научился как следует обыгрывать каждую тему в отдельности, да к тому же его выступления перекликались с тем, что говорил Роше. Журналисты толпились на лестницах и у дверей кабинетов, точно хищники в ожидании поживы; едва завидев кого-нибудь из центристов Совета или Сената, они кидались к жертве с включенными планшетами для записей, задавая вопросы типа «Не кажется ли вам, что налицо заговор?» и «Как вы относитесь к речи Роше?»

У некоторых центристов почти не осталось пространства для маневра.

Кореину очень хотелось надеяться, что он рассеял хотя бы часть слухов. Что выдержки из его речи станут цитировать.

Стоит ли упоминать о том, что газетчики были орудием Комитета по информации, которым заправляла Катрин Лао, верная подпевала Арианы? Стоит ли упоминать, что теперь кое-кому «светили» повышения по службе, головокружительные карьеры — репортеру оставалось только представить материал в выгодном начальству свете. Репортеров не следовало винить в чрезмерно тонком чутье — они вовремя унюхали, что начальству требуется все больший упор на предположение о заговоре: конечно, разыгрывался заранее срежиссированный спектакль.

Кореина всякий раз бросало в пот, когда он замечал человека с планшетом для записей возле кого-нибудь из своих. Он пытался поговорить с каждым отдельно, призывая к осмотрительности и соблюдению приличий. Однако камеры буквально не давали житья, а график контактов во время похорон был уплотнен до чрезвычайности, да и не каждый Советник и просто рядовой член партии придерживался ее линии.

Перед камерами замелькали недоступные прежде лица — например, ресионского директора Жиро Ная. Журналисты то и дело пытались довести до сознания аудитории, что наперекор общепринятому представлению Ариана Эмори не была директором ресионского комплекса и фактически в последние пятьдесят с лишним лет не занимала в Ресионе никаких постов. На слуху были и новые имена — Жиро Най, Петрос Иванов, Янни Шварц.

А проклятый Най раздавал интервью особенно ловко.

В случае, если место в Совете становилось вакантным, а освободивший его по каким-либо причинам Советник не назначал преемника, то Секретарь Комитета должен был назвать кандидатуру нового Советника. В данном случае речь шла как раз о Жиро Нае.

Ему ничего не стоило оставить пост в Ресионе и баллотироваться на место Эмори.

«В этом случае, — уныло подумал Кореин, — Най выиграет. Если только на суде над Джорданом Уорриком не всплывут какие-нибудь ошеломляющие подробности. Если только сам Уоррик не использует скамью подсудимых в качестве трибуны, с которой бросит веские обвинения». Однако осведомители Кореина в Комитете по внутренним делам доносили, что Уоррик все еще остается под домашним арестом; новгородец Мерильд сам находился под комитетским следствием как возможный заговорщик и потому был не в состоянии взяться защищать Уоррика в суде, а (о, ужас!) нанятый изоляционистами адвокат пытался связаться с Уорриком, но тот благоразумно отказался от его услуг. Тем не менее Джордан обратился в Комитет по внутренним делам с просьбой назначить ему адвоката-консультанта — что вызвало большой переполох в средствах массовой информации: Уоррик, человек со средствами и к тому же Особый, вынужден предстать перед Советом, пользуясь услугами назначенного Комитетом адвоката, точно какой-нибудь неимущий, ибо его ресионские счета заморожены, а юридический отдел Ресиона не имел права организовывать одновременно защиту и обвинение подсудимого!

Играла торжественная музыка. Ресионцы столпились у гроба, дабы отдать последнюю дань уважения покойной. Затем солдаты почетного караула накрыли гроб крышкой. Снаружи скорбный груз уже поджидало подразделение почетного караула и сотрудники службы безопасности Ресиона.

Ариану Эмори должны были отправить в космос. Она сама просила еще при жизни: никаких памятников. Тело кремировать и прах отправить в космос. Волю покойной решено было уважить: после кремации урну с прахом планировали доставить на транспортник «Галлант», весьма кстати залетевший в Сайтинскую систему. Экипаж транспортного корабля должен был зарядить пеплом покойной одну из ракет и выпустить ее в сторону Солнца. Таков был последний каприз, исполнения которого Ариана добилась от правительства Союза.

«Стерва постаралась предотвратить возможность использовать ее генетический материал, — смекнул Кореин. — И потому в качестве склепа выбрала Солнце».

7

Убийство и последующие похороны занимают не так много времени, чтобы мог слететься весь Совет (даже на столь грандиозное событие) — но Секретари Комитетов находились частью в Новгороде, частью на станции; сенат Сайтина проводил очередную сессию; заседал и Совет Миров. Послы же Земли и Альянса прибыли с Сайтинской станции. Налицо были и три Советника: Кореин из Комитета по гражданским делам, Илья Богданович из Комитета по государственным делам и Леонид Городин из Комитета по обороне.

Фактически, рассудил Кореин, налицо большинство — две трети — центристов. Но во время похорон пользы от этого было не очень много.

Разумеется, требовалось высказать Наю ряд дежурных любезностей в связи с его назначением временно исполняющим обязанности председателя Комитета. Без положенного в таких случаях банкета — к этому обязывал скорбный момент, даже если бы Най не был двоюродным братом погибшей. Но скорбь не означала отказа от посещения кабинетов, хозяйкой которых еще недавно числилась Эмори. И отказа от проявления формального уважения. Необходимо было хотя бы на короткое время пересечься с Наем, выразить ему соболезнования по поводу утраты. И изучить этого человека, попробовать угадать, что он собой представляет, причем времени на общение отводилось крайне мало. Что только осложняло задачу: оппоненты Эмори во что бы то ни стало должны были понять, кто он — Жиро Най, вынырнувший словно ниоткуда, дабы примерить мантию Арианы…

Не более пяти минут отводилось на то, чтобы по возможности определить, сможет ли новичок (между прочим, тоже из категории Особых) уверенно взять бразды правления и продолжить политику предшественницы.

— Господин, — молвил Най, пожимая Михаилу руку, — мне кажется, будто я вас знаю. И немудрено — в свое время мы с Ари вели длинные застольные дискуссии. Она отзывалась о вас с большим уважением.

Кореину стало не по себе: во-первых, оттого, что он не знал Ная, а тот уже оказался осведомлен о нем; во-вторых, зная, что представлял собой Най, нетрудно было догадаться, как отреагировала бы на создавшееся положение сама Ариана.

Какие-то доли секунды Михаил даже испытывал искреннее сожаление по поводу гибели Эмори. Конечно, она была порядочная стерва, однако Кореин истратил целых двадцать лет, дабы изучить ее. Най же казался сплошной загадкой. И оттого Михаил ощутил смесь горечи и растерянности.

— Мы постоянно с ней спорили, — пробормотал Кореин тоном, каким привык разговаривать с новоиспеченными коллегами за долгий период своего пребывания в Совете. — Однако оба мы пеклись об интересах государства. Скорблю, скорблю от души. Не думаю, что когда-либо признавался ей в чем-то подобном. Не думаю также, что кто-нибудь из нас по-настоящему представляет себе, каким станет Союз без доктора Эмори.

— Мне нужно обсудить с вами ряд серьезных проблем, — отозвался Най, не отпуская руки собеседника. — Если точнее, речь о проблемах, которые тревожили бы и ее.

— Я готов встретиться с вами в любое удобное время.

— Если бы вы смогли выкроить время прямо сейчас…

Кореину были не по душе внезапные, без предварительной договоренности, встречи. Однако новое знакомство было слишком важным, чтобы демонстрировать характер. Больше всего Кореину не хотелось начинать знакомство с отказа в общении — под благовидным предлогом.

— Как вам угодно, — отозвался Михаил, направляясь с Жиро в еще недавно принадлежавший Ариане кабинет. Новый хозяин немедленно уселся за стол, и дотошный Михаил мигом отметил отсутствие Флориана и Кетлин. Но зато здесь был новый ази по имени Аббан, прошедший процесс омоложения и украшенный благородной сединой. В отличие от Аббана, Най не успел поседеть полностью, хотя обоим было не менее сотни лет. Аббан приготовил кофе, а Кореин, усевшись, подумал вдруг о любопытных журналистах и политиках, не спускавших глаз со всякого, кому случалось заглянуть в эти кабинеты. Любопытные мигом подмечали, кто куда вошел, с кем и как долго оставался.

Как назло, у Михаила не было возможности осторожно ускорить ход встречи.

— Думаю, вы в курсе, — тихо молвил Жиро, отхлебывая кофе, — что очень многое изменилось. Уверен также, что вам известно мое намерение баллотироваться на вакантный пост.

— Это меня не удивляет.

— Я хороший управленец. И я — не Арии. Я просто не знаю, как стать похожим на нее. Мне хочется протолкнуть проект «Надежда» — он был чрезвычайно дорог Ариане. Да я и сам верю в его успех.

— Что до меня, то мое мнение вам известно.

— Что поделаешь: расхождений не избежать. Но чисто философских. Если меня выберут председателем Комитета по науке, — Най отпил кофе. — Хотя куда более насущный вопрос теперь — как вы, надеюсь, понимаете — дело Уоррика.

Сердце Кореина учащенно забилось. Что это, подумал он, ловушка? Или предложение?

— Ужасная трагедия, — сдержанно молвил он.

— Для нас это — ошеломляющий удар. Как глава — теперь уже бывший — ресионской службы безопасности я много общался с доктором Уорриком. И потому вправе заверить вас, что в основе случившегося лежат личные мотивы. И ничто иное…

— Вы говорите так, будто он во всем сознался?

Най смущенно кашлянул и, сделав глоток, посмотрел собеседнику в глаза. И осторожно сказал:

— Ари было невероятно трудно не приставать к помощникам-лаборантам. Именно здесь и кроется причина. Джастин Уоррик, сын Джордана, — родительская производная. А отношения доктора Эмори и Джордана Уоррика уходят корнями глубоко в историю.

«Дело осложняется с каждой минутой», — с тоской отметил Михаил, чувствуя странную неловкость от откровенности едва знакомого человека. И предпочел промолчать, хотя Най нарочно умолк, чтобы позволить ему высказаться.

— Ари затеяла перевод на другое место ази экспериментального образца, который фактически является членом семьи Уорриков, — продолжил Жиро. — А все для того, чтобы держать под прицелом отца и сына. Во всяком случае, так нам теперь представляется. Парнишка, разумеется, засуетился и кинулся на защиту товарища, отослав ази к людям, которых считал друзьями отца. К сожалению — пока еще выяснены не все подробности — те оказались связаны с партией Роше. И с экстремистами.

«Проклятие! — мысленно выругался Кореин. — Столь заметный след — сущая беда. Конечно, он нарочно дает мне почувствовать опасность».

— Разумеется, ази мы вернули, — продолжал Най. — Собственно, тут и зарыта собака. Ази никак не сумел бы добраться до Ари: он постоянно находился в госпитале, под наблюдением. Но Джордан Уоррик сумел разузнать, что Ари вытворяла с его отпрыском. Улучил момент, когда она оказалась одна в лаборатории, и закатил ей страшный скандал. Ари ударила Джордана, он ответил тем же, она упала и ударилась головой о край стола. Но это было еще не убийство. До настоящего убийства дело дошло, когда он взял какой-то лабораторный инструмент и повредил трубы, после чего захлопнул дверь хладокамеры и поднял давление в системе. Увы, инженеры определили, что это не был несчастный случай.

— Совет во всем разберется, — отозвался Кореин, с тоской думая, что убийство одного Особого другим — явление неслыханное. К тому же еще один Особый — сам по себе человек опасный — настойчиво старался выложить ему лишние подробности. Почувствовав озноб, Михаил обхватил ладонями горячую чашечку, желая хоть немного унять неприятное ощущение.

— Уоррик не хочет доводить дело до суда.

— Почему?

— Закон распространяется на него с определенными изъятиями, но репутацию можно загубить навсегда. В особенности репутацию сына.

— То есть — простите за любопытство — кто-то намекнул ему на возможность такого развития событий?

Най скорбно покачал головой:

— На суде мотив преступления все равно всплывет. Ничего не поделаешь. Мы же должны руководствоваться другими соображениями. Мы не станем разглашать информацию, связанную с этим делом. Потому-то я и пришел к вам — важно, чтобы вы все поняли. Нам известно, что недавно вы долго беседовали с Уорриком. Мы оба понимаем, что расследование, начавшись, может зайти слишком далеко. Чего доброго, вспыхнет этакая политическая драка! Вот вам и хваленое правосудие. Мерино, возможно, сумеет сдержаться, зато Роше не останется в стороне, если дело станут рассматривать в Совете. То, что получится в результате, нам совсем не нужно — как и вам. И уж тем более это не нужно Комитету по обороне; это вообще не в интересах национальной безопасности, даже не в интересах самого Джордана Уоррика. Он уже во всем сознался. Но не желает выступать свидетелем в суде — и, как вы сами понимаете, не может свидетельствовать во время психодопроса; а аналогичное свидетельство юного Джастина просто ужасает. Мы не хотим использовать его как оружие против отца. Парень здорово намучился, и терзать его далее — бессмысленная жестокость. Особенно принимая во внимание неподсудность его папаши.

Казалось, стены комнаты сдвинулись к центру. Кореин вдруг подумал о спрятанных магнитофонах. И не усомнился, что один звукозаписывающий аппарат наверняка работает поблизости. А потому осторожно бросил:

— О чем же вы хотите меня попросить?

— Мы не желаем перетряхивать грязное белье Ари на публике. Ни к чему хорошему это не приведет. С одной стороны, нельзя не понять мотивов поведения доктора Уоррика, и мы от души сочувствуем ему; с другой стороны, есть опасения, что возможный допрос Уоррика породит вполне логические предположения о существовании заговора. Нам хотелось бы добраться до Роше — но подобная линия только позволит ему собрать вокруг себя такую аудиторию, о какой в обычных обстоятельствах ему даже мечтать не приходится. Более того — он как бы получит основания заниматься проблемой и дальше. Не думаю, что вам это нужно больше, чем нам.

Конечно, в комнате магнитофон, снова подумал Кореин. А вслух осторожно сказал:

— Нам нечего скрывать.

— Речь не о сокрытии, а о том, как спасти ни в чем не повинного юношу от ненужного потрясения. Джордан Уоррик уже во всем сознался. Он не желает, чтобы к делу пристегнули еще и его личную жизнь и его сына. Закон не позволяет очистить его рассудок. Самое строгое наказание в данном случае — предельное ограничение свободы, удаление с работы — что, по моему мнению, будет не менее трагично, чем совершенное преступление.

Кореин мгновение размышлял над услышанным, отлично понимая, что где-то здесь скрыт подвох — то ли в самой ситуации, то ли в предложении собеседника. Однако Михаилу так и не удалось догадаться, на чем его пытались подловить.

— Стало быть, вы предлагаете бескровную договоренность, — осторожно бросил он. — Но ведь речь идет об убийстве…

— Об убийстве, отягченном обстоятельствами, связанными с национальной безопасностью. Налицо случай, когда убийца и семья жертвы, а также все связанные с ними люди одинаково желают спустить дело на тормозах. Если цель поднятой шумихи — действительно свершение правосудия, а не политическая трескотня, то будет куда справедливее, если это произойдет в стенах Совета.

— Ничего подобного еще не случалось…

— Рано или поздно прецеденты возникают — в данном случае по соображениям гуманизма. Проигравших не будет. Разве что Роше не сумеет собрать достаточное количество слушателей. Выиграет даже Ари. Меньше всего ей хотелось бы, чтобы ее смерть позволила Роше разрушить то, что она созидала всю жизнь. Мы можем предоставить доктору Уоррику отдельную лабораторию и снабдить его всем необходимым для работы. Мстить мы не собираемся. Но будем настаивать на его отстранении от дел — то есть на прекращении им всякой общественной деятельности, ибо не намерены давать ему возможность пользоваться полученным преимуществом после заключения соглашения. Проще говоря, нам обоим придется воздержаться от придания делу политического характера. Что касается и доктора Уоррика. Соглашение мгновенно отодвинет судебный процесс на неопределенное время. Если Уоррик вздумает нарушить молчание, суд состоится. Мы не хотим связывать себе руки.

— Я должен все обдумать. Откровенно говоря, прежде чем дать согласие, я предпочел бы переговорить с доктором Уорриком на нейтральной территории. Дело принципа, сами понимаете. Многие из нас, кто при случае может возразить, будут сторонниками того же мнения.

— Разумеется. Поверьте, мне крайне неприятно заниматься делами такого рода в день похорон Ари. Но жизнь продолжается, и потому должны продолжаться дела.

— Понимаю, господин Най. — Кореин допил кофе, машинально отмечая, что необходимо разузнать оптовые цены на этот тонизирующий напиток, поскольку беседа за чашкой безумно дорогого кофе все равно себя окупила — пусть даже полкило кофейных зерен с Земли стоит две сотни. В то же время другое полушарие мозга Михаила напоминало: где-то поблизости спрятана камера. На эту мысль наползала другая — что все преимущества, усмотренные им поначалу в гибели Арианы Эмори, теперь…

При условии, что удастся договориться, достичь компромисса. Най чертовски хитер. А потому придется разбирать его, что называется, по винтикам, как было в свое время с Эмори. Жиро казался настоящей загадкой — представитель замкнутого общества, куда никто из людей Кореина так и не сумел внедриться. Кроме Уоррика. Но теперь на Уоррике можно ставить крест — это совершенно ясно. В Союзе все изменилось. С момента, когда в хладокамере взорвалась злосчастная труба, развитие событий повернуло совсем в иное русло.

Начинался период, когда партия центристов могла резко увеличить свои шансы при условии, что она не погрязнет в склоках, которые все равно не принесли бы пользы и не дали возможности пошатнуть позиции экспансионистов.

Проект «Рубин» и фаргонский проект были явно на мази. Возможно, финансирование проекта «Надежда» было обеспечено, однако дальнейшая колонизация вызывала сомнения — здесь предстояли жаркие дебаты. Можно было даже надеяться на изменения как в Ресионе, так и за его пределами, хотя отдельные личности в самом Ресионе, последние шестьдесят лет находившемся под жестким контролем властолюбивой Арианы (не составляло труда догадаться, кто именно из ресионцев руководил действиями директрисы даже после того, как она оставила свой пост), могли заявить о себе и в открытую взять власть.

Что означало другой расклад сил в том же Совете.

Людмила Де Франко — новоиспеченный Советник. Возможно, скоро Советником станет и Най. Всесильный Комитет по науке… Собирался посадить в кресло руководителя новичка — чертовски умного, но тем не менее новичка, пока не успевшего обзавестись поддержкой. И все же. Двоим из пяти экспансионистов в этом году предстояло переизбрание, а Илье Богдановичу исполнилось сто тридцать два года, и возраст уже давал о себе знать.

Кореин пробормотал какие-то дежурные любезности, поблагодарил ресионца, выразил соболезнования семье покойной и вышел, продолжая напряженно размышлять о возможности формирования в Совете центристского большинства.

И вдруг Михаил вспомнил, что забыл поднять вопрос об уничтоженных ази. Тот самый вопрос, по которому так любил распространяться Мерино. Теперь вряд ли удобно было вернуться и начать беседу заново. Впрочем, Михаилу этого и не хотелось — решение, по всей вероятности, по каким-то известным Наю соображениям принимала ресионская служба безопасности. Конечно, такое решение противоречило принципам морали. С другой стороны, то были не обычные ази, а служившие Ариане большую часть ее жизни в сто двадцать лет длиной и потому потенциально опасные. Насколько понимал Михаил, их потеря была чревата серьезными психологическими последствиями; никто из людей-КВ не мог угадать подлинных последствий данного действия, кроме разве что сотрудников, постоянно работавших с ази. Окажись здесь Уоррик, Кореин обязательно переговорил бы с ним по этому поводу. Полюбопытствовал, было ли уничтожение ази санкционировано. И думал ли Уоррик, насколько верны утверждения, будто Ари сама оставила в компьютерной системе соответствующий приказ.

Черт возьми, лучше не ворошить прошлое! Ази не вернуть, как и Эмори. И точка. Интуиция подсказывала многоопытному Михаилу, что дело с умерщвлением ази вряд ли удастся представить должным образом.

Старая поговорка гласила: если дьявола поддерживают избиратели, с ним стоит договориться. Но тогда нечего жаловаться на адское пекло.

8

Неловко плюхнувшись на стул, адмирал Леонид Городин принял предложенную чашечку. Военный явился засвидетельствовать положенное в таких случаях уважение, а Най возьми да брякни: «Мне нужно обсудить с вами кое-что. Касательно фаргонского проекта. И проекта «Рубин». И «Надежды». У вас не найдется для меня нескольких минут?»

Не в обычае Городина было обсуждать мало-мальски важные вопросы с противниками и журналистами — без адъютантов, без рекомендаций и к тому же в кабинете, безопасность которого не была засвидетельствована надежными специалистами. Но тот же инстинкт, что призывал к осмотрительности, подсказывал: представилась отличная возможность серьезно побеседовать с оппонентами втайне от Кореина.

К тому же речь шла о людях, имена которых адмиралу более всего хотелось слышать в разговоре.

— Мне искренне жаль, что приходится заниматься столь обыденными делами в день похорон Ари, — молвил Жиро. — Но выбора нет. События выходят из-под контроля с поразительной быстротой. — Он отпил кофе. — Как вы знаете, я намерен баллотироваться на место Ари.

— Я полагал, — бросил Городин, — точнее, полагаю, что вы победите на выборах.

— Теперешний момент для нас — поистине критический. Гибель Ари — и связанная с этим потенциальная потеря Уоррика — поистине двойной удар. И не только для нас, а для всего Союза. Для наших национальных интересов. Надеюсь, вы знаете, что у меня оформлен допуск к работе с информацией самой высокой степени секретности. Мой допуск аналогичен допуску Арии. Что поделаешь — положение обязывает. Не стану ничего выпытывать у вас, но я знаком с вашими проектами, поскольку во время войны работал с вашим предшественником…

— Мне ясно, что у вас есть соответствующий допуск. И что вы знакомы с известными нам обоим делами. И что вы утаиваете их от следствия.

— Совершенно верно. Я ни с кем не обсуждал эти дела и не говорил с сотрудниками по поводу проектов — за исключением тех, кто имеет допуски, аналогичные моему. А потому, адмирал, вам нечего опасаться утечек. Или суда.

У Городина упало сердце. Более всего адмиралу хотелось сейчас удостовериться в том, что он ослышался. Имелись все основания полагать, что помещение оборудовано записывающими устройствами, но в то же время требовалась максимальная ясность. И потому Леонид Городин нарочито удивленно переспросил:

— О чем вы?

— О бескровной договоренности. Преступление совершил Уоррик — он уже во всем признался. Мотивы — шантаж, сексуальные домогательства. Точнее, речь о его сыне. Столь щекотливая ситуация, между нами говоря, могла бы изрядно повредить юноше. Договориться с Уорриком оказалось проще простого: ему предложили отдаленную лабораторию, где он сможет спокойно продолжать работу. А насчет Фаргоны мы не дали согласия. Комплекс придется размещать на Сайтине. Но я успел переговорить с Кореиным.

— Уже?

— Час назад. Я не стал упоминать о соображениях безопасности, от которых тоже никуда не деться. Беседа была о политике. Нам обоим известно, адмирал, что в дело оказались втянуты разные радикальные элементы. Есть люди, которых ради получения нужных свидетельств можно подвергнуть психодопросу. В показаниях Джастина Уоррика имеется ссылка на фаргонский проект, и их придется засекретить.

— Неужели Уоррик обсуждал такое с сыном?

— Мотивом для перевода на другое место послужил именно парень. Джастин Уоррик знает больше, чем ему положено. Адмирал, если и произошли какие-то утечки, знайте — их допустил Джордан Уоррик. Откровенно говоря, если дело дойдет до суда, то мотивы преступления могут обнаружиться в весьма интимных областях. Но если мы станем чрезмерно темнить, то кое-кто наверняка заподозрит неладное, не так ли?

— Проклятие, чего же тогда стоит ваша хваленая служба безопасности? Кто еще успел пронюхать?

— По всей видимости, похищенный ази. Он закреплен за Джастином.

— Боже!

— Судя по всему, ребята Роше не сумели расколоть ази. Как-никак, он альфа и к тому же разрабатывает обучающие ленты — я об ази. Крепкий орешек. Но существует вероятность того, что он просто не знал о необходимости засекретить известную нам информацию. Потому-то мы и явились к Лу, когда потребовалось во что бы то ни стало вернуть ази. Он был нам нужен обязательно живым, дабы можно было получить информацию на тот случай, если бы мы невзначай кого-нибудь упустили. К нашей общей радости, на месте преступления были застигнуты абсолютно все злоумышленники. Так мы полагаем. Но мы не кривили душой, когда сказали Лу, что ази — слабое звено в системе охраны секретных сведений. Думаю, бег событий оказался для нас слишком стремительным. Ари собиралась отправить меня в город с докладом для Лу. Увы…

— Не считаете ли вы, что, принимая во внимание ази и Роше, можно говорить о возможной причастности Уоррика…

— Вы об убийстве Ари? Он совершил преступление в состоянии аффекта, ибо все началось иначе, чем вам кажется: Джордан просто ударил ее, вот и все. Но когда выяснилось, что Ари получила серьезное увечье, Уоррик смекнул, что уничтожил возможность своего перевода на Фаргону. А потому прикончил Ари и инсценировал несчастный случай. Нельзя утверждать, будто Уоррик действовал хладнокровно, но и иных смягчающих обстоятельств не найти. Он ненавидел ее лютой ненавистью. Ари сама виновата — у нее было нездорово сильное влечение к юношам. Подумать только — такой великий ум! Соответственно, весьма эксцентричные заместители. Признаться, нам очень не хочется посвящать публику в эту сторону жизни Ари. Что до заговоров, то их не существовало. Если хотите, можете сами побеседовать с Уорриком. Или даже с его сыном. Его показания — разумеется, не самого Уоррика, а его отпрыска — мы тщательно проанализировали. И он со всей ясностью обрисовал, какие дела творились. К тому же остались весьма откровенные видеозаписи. Уничтожать их мы не собираемся. Но и к журналистам они не попадут. Боюсь, события уходят корнями глубоко в прошлое. Шантаж, разъяренный папаша, попытка все скрыть, которая вылилась в убийство.

— Черт побери, — ошеломленно пробормотал адмирал, вспоминая, как Уоррик настоятельно просил вытащить из Ресиона его сына. Конечно! Он явно пытался избавить юношу от такой жизни. — Кошмар какой-то!

— Мы намерены и далее выполнять свои обязательства. Составленный нами план предусматривает отправку Уоррика в дальнюю лабораторию, где он станет жить и работать, но под охраной. Ничто не помешает ему продолжать сотрудничество с вами. Мы будем проводить испытания. Что до неприкосновенности, можете не беспокоиться. В любом случае, принято поистине человечное решение, помогающее сохранить талант, потерять который мы просто не можем себе позволить.

— Вы побеседовали с Кореиным.

— Он выразил желание все обдумать. Я пытался убедить его, что наше предложение для него нисколько не опасно. Сами посудите, кому выгодно рассмотрение дела в суде? Да никому — кроме Роше и его шайки. А мы и так потеряли слишком много. Не просто блестящий ум. Видите ли… Мы по-прежнему не намерены отказываться от проектов.

— Как же, помню — комплекс на Фаргоне.

— Надеемся, что все пойдет, как задумано. Возможно, военные смогут воспользоваться плодами этой идеи в большем объеме, чем планировалось.

— То есть проект «Рубин» решено зарубить, — ухмыльнулся адмирал.

— Нет, от него мы тоже не отказываемся.

— Оставшись без доктора Эмори? — Городин глубоко вздохнул. — Вы уверены, что все пройдет гладко?

Най несколько секунд молчал. Потом, обернувшись к стоявшему поодаль молчаливому седому ази, распорядился: «Налей еще!» Ази все так же безмолвно приблизился и снова налил собеседникам кофе.

Некоторое время Най сосредоточенно молчал, а потом бросил:

— Интересуетесь техническими деталями?

— Оставьте это специалистам. Мой интерес — практический. И стратегический. Вы сможете успешно продолжать дело, руководствуясь оставшимися от Эмори заметками?

— Которые вы наверняка не отказались бы скопировать? Нужно признать, кое у кого потенциал весьма велик. Или вы о самой Эмори?

Городин с трудом проглотил подступивший к горлу ком и выдавил:

— А вы человек серьезный.

— Позвольте углубиться хотя бы в поверхностный слой технических подробностей. Проект подразумевает наличие субъекта и огромного количества документации биологического характера по нему. Таких субъектов не слишком много, да к тому же далеко не у всех есть столь подробное их описание. Оно есть у Рубина и Ари: на Рубина его сделали вследствие проблем с его здоровьем, а на Ари потому, что она родилась в семье Эмори и Карнат тогда, когда оба уже перешагнули столетний рубеж. И, разумеется, появилась на свет в одной из ресионских лабораторий. Мы провели соответствующую проверку и выяснили, что нужная документация находится в безупречном состоянии. Ари родилась, когда ее отец уже был мертв; мать скончалась, когда девочке исполнилось семь лет. Воспитывал ее дядя Джеффри. Когда Ариане исполнилось шестьдесят два, она сменила Джеффри Карената на посту директора ресионского комплекса. К тому же она была любимейшим проектом Ольги Карнат, объектом интенсивного изучения, и вдобавок каждый ее шаг фиксировался сначала матерью, а потом и Джеффри Карнатом. Достаточно сказать, что документации по Ари не меньше, если не больше, чем по Рубину. Более того — Ари всегда давала понять, будто станет одной из Особых, на кого распространится действие проекта. И своей преемнице оставила подробнейшие записи.

— Боже!

— А почему бы и нет? В этом и заключается ее ценность. Теперь, когда Ари больше нет с нами, мы можем — если ее теория истинна, — выбирать между не представляющим для нас особого интереса химиком и Арианой, чей ум, не побоюсь громких слов, стоит в одном ряду с умами таких выдающихся людей, как Бок и Штелер, и чьи исследования оказали величайшее влияние на формирование всей системы национальной безопасности. И такая задача нам по силам.

— Вы серьезно?

— Абсолютно. Мы не видим причин отказываться от проекта. Есть необходимые условия его осуществления, и одно из них — Уоррик. Поймите правильно — чем больше подробностей из жизни Ари мы изучим, тем выше вероятность успеха.

— А как же с Рубиным?

— Можно было бы продолжать и эту затею. Хотя бы в качестве операции-дублера. И маскируя одним другое. Но проект «Рубин» в Ресионе мне не нужен. Не хочу, чтобы он влиял на нашу деятельность. Сами понимаете: смысл игры заключается в точном воспроизведении того, что уже было. Интенсивное руководство было в обычае Ари, однако ее преемница не должна находиться в прямом контакте с тем, кто проходит аналогичную процедуру. Пришлось бы выполнять обе части проекта «Рубин» на Фаргоне.

— То есть вы хотите сказать, будто собираетесь осуществить такое… Вне зависимости, получите официальную поддержку или нет, я правильно понял?

— Именно такой поддержки я и добиваюсь. Хочу спасти Уоррика. Я заинтересован в полноценном сотрудничестве с военными. Нам не обойтись без надежного прикрытия, которое вы в состоянии нам обеспечить — по крайней мере до тех пор, пока новая Ариана Эмори не появится на публике. Тогда возобладает мнение, будто это — чисто ресионский, типично гражданский проект. Что будет весьма полезно, не так ли?

— Боже мой. — Городин выпил сразу полчашки кофе. И протянул руку, чтобы ази подлил еще ароматного напитка.

— Аббан, — позвал Най. Ази подошел и заученным жестом налил кофе, а Городин воспользовался заминкой, дабы поспешно добавить еще кое-что.

— А какое отношение, — осторожно молвил он, — все это имеет к Уоррику?

— Он нужен нам. Мы хотим, чтобы Уоррик продолжал свою работу.

— Чтобы он восстанавливал Ариану? Работал с ее обучающими лентами?

— Нет, это было бы неразумно. Я толкую о Ресионе. Сами посудите — речь о событиях двадцати-, а то и пятидесятилетней давности. Уоррик еще молод. Только теперь показал, на что способен. Его исследования смыкаются с тем, чем занималась Ари. Буду откровенен: Ари оставила исключительно подробные записи. Она была гением. Ее записи не лишены логических пробелов — своеобразных лакун, которые она не считала нужным заполнять, ибо при необходимости без труда могла сделать это. Конечно, мы не можем гарантировать стопроцентный успех: ни одна обучающая лента такого рода не идеальна. Знаем только, что затея с Ари способна принести больший успех, чем мы до сих пор втайне подозревали, рассуждая о возможности осуществления чего-то подобного со сторонним объектом. Многое Ари просто зашифровала. Ее скачки от одного к другому, логические связи… В сфере, которую она основала едва ли не в одиночку… В общем, ее архив представляет собой настоящую загадку. Если от нас ускользнут основные принципы, по которым она жила, если мы не сможем восстановить вехи ее жизни, если нам не с кем окажется посоветоваться при случае, то придется констатировать, что шансы реализовать проект тают. В конечном итоге заметки Ари могли бы оказаться просто лишенными смысла. При утрате своего рода цементирующей среды, матрицы, когда невозможно воспроизвести социальное окружение… Но пока все это — в нашем распоряжении. Уверен, что мы справимся. Даже знаю — нас ожидает успех.

— Но, черт побери, в чем смысл вашей затеи — если не считать целью воскрешение самой Эмори? Сколько народу удастся вернуть в строй, если под рукой не окажется достаточно подробных записей? Как использовать ваши достижения на практике? Они не помогут нам вернуть Бок.

— Самой Эмори тоже не стоит пренебрегать. Она будет в состоянии возобновить прерванную работу — но не раньше, чем ей исполнится двадцать лет. Впрочем, возможно, склонность к работе она проявит даже раньше. Не знаю — но рано или поздно мы все выясним. Поймите: успешно осуществив этот замысел, мы узнаем, какое количество информации необходимо для осуществления аналогичных проектов. Например, с той же Бок. Однако нужна чрезвычайная осмотрительность. Каждая мера предосторожности необходима, любые обстоятельства становятся незаменимыми. Возвращение Ари — лишь первая стадия. Если возникнет необходимость расширения ее проекта по формированию личности — ключом к нему станет опять же Ари. Ариана — наш шанс. Мы знаем ее. И потому в состоянии восполнить пробелы, исправить то, что нуждается в исправлении. А вот Рубина мы не знаем так хорошо. В случае с Рубиным мы даже не представляем, с чего начать, понимаете? Рубин для нас — своего рода блажь. А возвращение Ари — насущная необходимость. Мы можем заняться проектом на свой страх и риск, но нам было бы куда легче работать при поддержке Комитета по обороне.

— То есть на наши деньги.

Най покачал головой:

— Речь о прикрытии. О возможности сохранить под контролем Уоррика. О том, чтобы прикрыть нашу деятельность от тех, кто не должен знать о ней. О способности защитить наши исследования — и главный объект исследований — от Комитета по внутренним делам.

— Так-так, — вздохнул Городин. — Но как же насчет денег — рано или поздно все заводят о них речь?

— Если вы профинансируете проект «Рубин», мы возьмем на себя остальные расходы. Но необходимость защитить объекты исследований играет куда более важную роль. От этого зависят как успех, так и неуспех задуманного.

Откинувшись на спинку стула, Городин закусил губу. И снова подумал о записывающих устройствах. А потом вдруг бросил:

— С Лу беседовали?

— Пока нет.

— Никому не рассказывали об этом за пределами Ресиона?

— Нет, и не собираюсь. Нам хватило одного нарушения режима секретности — с упомянутым ази. Мы все исправили, и такое больше не повторится.

Городин вновь обдумал предложения: гражданские трудятся под прикрытием военных. Одно нарушение — и Бог весть что случится. Слишком все непрофессионально.

Ресион желал наладить тесное сотрудничество, да еще по проекту, который, как прикинул Городин, должен был неминуемо изменить соотношение сил в пользу Союза…

Перспектива экспериментов Арианы Эмори с юнцом на Фаргоне, казалась куда более безопасной. А попытки Ресиона поднять из гроба мертвеца выглядели…

Черт, рисковать, так рисковать — по-крупному!

Тем более, что деньги, необходимые для финансирования проекта, были каплей в море бюджета Комитета по обороне.

— Думаю, проблем здесь возникнуть не должно, — наконец отозвался адмирал.

— В данном случае необходимо проинспектировать фаргонский комплекс. И распространить на него действие закона о военной тайне. Мы в состоянии спрятать под завесу секретности все, о чем вы попросите.

— Тогда нет проблем, — заверил Жиро. — Нет — пока все будет сохраняться в тайне.

— Это я гарантирую, — пообещал адмирал.

— В таком случае втиснем в эти рамки проект «Рубин», — решил Най. — Нам остается выстроить фаргонский комплекс, после чего в глубокой тайне начнем разработку проекта «Рубин», а в обстановке еще большей секретности будут вестись работы на Сайтине.

— Как — два по цене одного? — не выдержал военный, с опозданием сознавая, что вопрос грубоват, особенно если учесть, что только сегодня состоялись похороны Ари. С другой стороны, обсуждалось все-таки ее воскрешение. Конечно, по словам ресионца, — воспроизведение не ее личности, а ее способностей… Впрочем, от одного до другого — рукой подать…

Городин был твердо уверен, что собеседник намерен сохранить ресионский контроль над проектом. Над проектом — то есть над зародышем в эмбриофоне, зародышем, которому суждено превратиться в живущее в Ресионе дитя. И так на протяжении двадцати лет.

Внезапно адмирал машинально приплюсовал эти два десятка лет к своему возрасту. Сейчас ему было сто двадцать шесть — а тогда стукнет сто сорок шесть. И Най тоже немолод.

Адмирал впервые понял, что имел в виду Уоррик, твердя о факторе времени в Ресионе. Сам вояка привык к растяжимости времени — в космическом смысле: сто двадцать шесть земных лет пролетали куда быстрее для того, для кого месяцы иной раз проходили со скоростью дней. Но ресионское время означало целую жизнь.

— Нам хотелось бы запустить второй проект на полную мощность, — сказал Най. — Сравнительное исследование избавило бы нас от возможного кризиса, и к тому же нам некогда заниматься проверкой истинности теорий. Нужные ответы дадут сравнения. Это необходимость, а вовсе не излишество, как может показаться.

Частичное осуществление проекта «Рубин» на Фаргоне означало частичный доступ к важнейшей информации. И гарантировало защиту от подвохов. Городин всю жизнь верил в вероятность полной защиты от сбоев — в работе оборудования ли, в планировании ли. Такими категориями мыслят все астронавты. Максимальная безопасность никогда не кажется чрезмерной.

— Валяйте, — бросил адмирал. — Прикрытие обеспечить куда проще. — При этом Леонид Городин подумал, что предстоит еще все прояснить с Лу и начальниками отделов, однако никто из них, без сомнения, не станет чинить препятствий проекту, который к тому же даст военным возможность приобщиться к достижениям Эмори.

Военные любили брать под свое крыло многие научные проекты. Некоторые, правда, себя не оправдали и пробили довольно чувствительные бреши в бюджете. Но те, что прошли удачно, окупили все затраты.

9

За дверью постоянно слышались шаги. Что было необычно. Раздавались чьи-то голоса — некоторые казались Джастину знакомыми; в какой-то момент неподалеку от двери остановилась группка людей.

«Пожалуйста, — мысленно умолял заключенный, — прошу, остановись хоть кто-нибудь!» Надежда жила только миг; потом Джастину стало страшно. Уоррик-младший то и дело прислушивался к доносившимся снаружи звукам, усевшись на матраце — кстати, единственном предмете обстановки в камере. Скрестив ноги, юноша оперся между ними сцепленными пальцами рук.

«Свяжитесь с Ари, — просил он всякого, вступавшего с ним в контакт. — Передайте, что мне нужно срочно переговорить с нею».

Но все это были обычные ази — и потому они не имели права действовать без разрешения Старших. И сколько ни упрашивал Джастин, ни один из Старших так и не появился.

Его посадили в камеру для потенциальных самоубийц — стены и пол здесь были выложены мягкими матами. Из обстановки — только матрац, если не считать унитаза и раковины. Свет горел постоянно. Еда прибывала, завернутая в растворимый в воде материал чуть толще туалетной бумаги и, конечно, без столовых приборов. Одежду у него забрали, выдав взамен белую больничную пижаму. А допросы прекратились. Никто уже не разговаривал с ним Джастин не представлял, сколько времени прошло с момента задержания; тревожный сон перемежался с депрессиями и гнетущей тишиной снаружи, когда за дверью даже не горел свет. И, разумеется, напоминала о себе проклятая обучающая лента — усмиряющая и разрушительная, она уверенно делала свое дело. Джастин боролся со вспышками, не давая им полностью завладеть собой в условиях полной изоляции от окружающего мира. Боролся даже тогда, когда вспышки казались ему утешением.

«Только не я, — думал он, пытаясь не уснуть и не увидеть очередной сон, — я не хочу. Я не принадлежу ей. И не стану думать так, как она».

Ари держит его в заложниках, рассудил Уоррик-младший. Она держит его и, возможно, Гранта, дабы лишить отца возможности обратиться в Комитет с компрометирующими материалами на нее. Возможно, она велела арестовать и отца. Возможно, отец не в состоянии ему помочь. Но в любом случае — полиция явится. Его больше не подвергали психодопросу; а подвергнуть такой процедуре отца они и вовсе не вправе.

Уязвимым был Грант. Ари ничего не стоило использовать против Джордана Гранта — а заодно и его, Джастина. В этом у него не было ни малейших сомнений.

Ему очень хотелось надеяться, что полиция рано или поздно прибудет в Ресион. Может, вмешается Комитет по внутренним делам. Комитет по науке. Или кто-нибудь еще.

В какой-то миг Джастину почудился шум за дверью.

Эта надежда время от времени не давала ему покоя.

Грант, возможно, ожидал его возвращения, а вместо него явилась служба безопасности — первым делом они наверняка потащили Гранта на допрос.

И вдруг электронный замок загудел. Дверь отворилась.

— С вами желает побеседовать господин Най, — сообщил один из двух появившихся на пороге ази, одетых в форму службы безопасности. — Пожалуйста, пройдемте.

Юноша поднялся. Колени беспрестанно подгибались. Джастин вышел из камеры, и яркий свет ослепил его. Уоррик-младший был уверен, что его ждет очередной психодопрос; но по крайней мере, рассудил он, появилась возможность высказать Жиро хоть что-нибудь, успеть произнести хоть полдюжины слов прежде, чем его снова накачают наркотиками.

То, что охранники позволили ему идти самостоятельно, явилось для пленника огромной неожиданностью — этого он ожидал менее всего. Голова кружилась, колени дрожали, и ориентировался юноша с трудом.

Снова вспышки изображений из обучающей ленты. И Флориан…

Пленника провели по коридору к крохотной комнатке для допросов, где он уже успел побывать. Дойдя до порога, юноша остановился в удивлении, ибо за столиком сидел отнюдь не Жиро Най. Допрос собирался вести дюжий круглолицый мужчина — потрясенный Джастин некоторое время даже протирал глаза, все-таки пытаясь увидеть за столиком сухощавого Жиро.

Но это был не Жиро.

Из-за стола поднялся Деннис Най. Его обеспокоенный взгляд упал на Джастина.

— Где Грант? — бросил задержанный. — Где отец? Что происходит? — Голос выдал волнение пленника, и он, доковыляв до стола, оперся о него и взглянул Деннису в лицо: — Черт, я имею право говорить с родными. Я несовершеннолетний, забыли?

— Присаживайся, — махнул рукой Деннис. — Садись, пожалуйста. Эй, принесите чего-нибудь выпить!

— Мне ничего не нужно. Скажите только…

— Пожалуйста, — повторил Деннис своим обычным бесстрастным тоном, снова делая приглашающий жест, — пожалуйста, присядь. Эй, да принесите ему что-нибудь! Прошу, садись.

Джастин плюхнулся на стул, чувствуя, что его начинают душить слезы. Стиснув зубы, юноша затаил дыхание и наконец поборол соблазн расплакаться; Деннис тоже сел и, сложив руки на столешнице перед гостем, дождался, пока тот придет в себя и дежурный ази поставит на стол стакан прохладительного напитка.

— Это еще что?

— Ничего. Ровным счетом ничего. Бедный парень. Будь оно все проклято. Тебе уже рассказали об Ари?

Джастин вздрогнул — Деннис начал необычно. Даже странно. Чувствуя, как по спине прокатился холодок, он с замиранием сердца поинтересовался:

— А что насчет Ари? Где мой отец?

— Джастин, Ари умерла.

Джастину показалось, будто его ударили по голове чем-то тяжелым. На мгновение у него перед глазами все померкло. Потом свет вспыхнул неожиданно ярко. Выходит, вот почему они так суетились, пока он сидел взаперти…

Умерла. Возможно, не своей смертью. Возможно…

Самолет разбился?

Или какой-нибудь псих в Новгороде?..

— Джордан разузнал, что она с тобой вытворяла, — молвил Деннис так тихо, как на памяти Джастина не говорил еще никогда. — Узнал и убил ее. Запер в хладолаборатории и убил…

Джастин качнулся. «Не может быть, — первым делом подумал он, — не может быть. Джордан не мог узнать о проделках Ари — все было шито-крыто. Ари не умерла. Она просто не могла умереть».

— Джордан во всем признался, — своим обычным ровным тоном сообщил Най. — Сам знаешь, с ним ничего нельзя сделать — во всяком случае, по закону. Закон не позволяет даже допрашивать его. Тем более проводить психодопросы. И уж конечно мы не вправе очистить ему разум. Так что с Джорди все в порядке, жив-здоров. Клянусь.

Джастина трясло. Подхватив стакан, он понес его ко рту, однако на полпути рука предательски задрожала. Вторая попытка закончилась так же. Ледяная жидкость потекла по колену арестованного, однако он ничего не почувствовал. Ибо не мог заставить свой истерзанный ум заработать. А потом вдруг вскинулся:

— А Грант? Я же пообещал ему, что вернусь. И не вернулся…

— Грант все еще в госпитале. С ним все в порядке. Джордан недавно его роведал. Сегодня днем Джордан летит в Новгород — рассматривается вопрос о его переводе из Ресиона.

— Вы лжете! — вскричал Джастин, решив, что начинается психодопрос. Ибо предвидел такую возможность с самого начала. Вскочив, он очутился лицом к лицу с двумя ази, которые явно собирались преградить ему путь. Юноша замер; замерли и охранники.

— Мальчик мой, прошу, остынь. Сядь и послушай меня.

— Ари не умерла! — вне себя завопил он. — Вы лжете! Чего вы добиваетесь? И чего добивается она?

— Боже, да сядь, наконец! Послушай меня. У твоего отца времени будет в обрез. Прошу. Чертов Жиро — все боялся положить тебя в госпиталь. Послушай, сядь наконец!

Джастин все-таки присел — все равно выбора не было. Они могли вытворять с ним что угодно.

— Джастин, слушай внимательно. Люди из Комитета по внутренним делам допрашивали Джордана, и он умолял Жиро держать тебя в неведении. Он не заинтересован в том, чтобы эта история вдруг выплыла наружу, понимаешь? Он не хотел, чтобы тебя таскали на психодопросы. Жиро не дал следователям такого согласия. Джорди поддержал его. И мой братец отправился в столицу и сумел-таки положить дело под сукно, так что теперь все уверены, будто с тобой все в порядке. — Деннис вздохнул и накрыл ладонью локоть Джастина.

— Хотя с тобой все не столь хорошо. Пойми, что Жиро не виноват в первом психодопросе — они провели его сами в первую же неделю.

— Оставьте меня! — вспыхнул юноша, выдергивая руку из-под ладони Ная.

— Может, примешь успокоительное?

— Мне ничего не нужно. Я хочу выйти отсюда, хочу увидеться с отцом.

— Нет, не получится — во всяком случае, пока ты говоришь в подобном тоне. Понятно? Твой отец улетает — и больше не вернется.

Джастин недоверчиво уставился на собеседника, не понимая — как отец может улететь и не вернуться…

— В Совете разработали план, — пояснил Деннис, — в соответствии с которым твоему отцу будет разрешено работать в собственной лаборатории на Планисе. Но разъезжать ему не позволят. И вызвать тебя к себе он не сможет — во всяком случае, в течение определенного периода времени. Не хочу, сынок, чтобы ты его расстраивал. Ведь завтра у Джордана встреча со следственной комиссией Совета. Ему нужно пройти ее на одном дыхании. Понимаешь? Это будет действительно важная встреча.

Выходит, все правда. Все действительно так и произошло. Джастин посмотрел в обеспокоенные глаза Денниса с чувством, что мир рухнул и возродится уже совсем другим — там не будет места никому, кто так или иначе дорог ему, Джастину.

— Так ты действительно не хочешь выпить успокоительное? Брось ломаться, Джастин! Обещаю — ты только поспишь немного и увидишься с отцом свеженький, как огурчик.

Юноша содрогнулся, но на сей раз сумел сдержать эмоции.

— Нет, — бросил он. — Обойдусь. Похожу взволнованный. Позвольте только привести себя в порядок.

— Разумеется, — обрадовался Деннис и потрепал его по руке. — Дальше по коридору есть душ. Я уже распорядился принести тебе одежду.

Джастин одобрительно кивнул.

— Я также велел Петросу осмотреть тебя.

— Нет!

— После всего. После того, как ты убедишься, что все действительно хорошо. Никто не тронет тебя и пальцем. Ты и так настрадался. Вспышки образов из обучающей ленты досаждают по-прежнему?

Вопрос послужил толчком к последнему. К привычным уже воспоминаниям Джастин тотчас устыдился — устыдился той темной, извращенной части своего «я», которая у него ассоциировалась с Ари. Эта его часть — черт побери — уже осознала, что натворила — и чувствовала удовлетворение. Джастину не хотелось, чтобы какой-нибудь психотехник копался в этой части его души. И не хотел, чтобы о ней узнал отец, не хотел, чтобы мрачные мысли отразились на его лице. А может, все уже узнали…

Ведь Ари сказала — у нее остались пленки. Если Ари умерла — пленки попали к следователям. И тайна раскрылась.

В его положении оставалось одно — притворяться, будто ему неизвестно, что они все узнали. Или отрицать все подчистую.

— Сынок, послушай, — его снова коснулась рука Денниса. Рука Ная была мягкая и теплая, а любое человеческое общение действовало сейчас на юношу сильнее всего. — Сынок, я не нахожу оправдания поведению Ари. Но ведь она не просто делала нечто такое, о чем…

Джастин отшатнулся.

Ибо понял: Деннис угадал его мысли. И тотчас увидел в глазах Ная подтверждение, в следующее мгновение инстинктивно пытаясь не дать краске прилить к лицу. А Най как ни в чем не бывало закончил:

— …О чем ты хотел бы слышать от окружающих. Я все знаю. Послушай, что я скажу. Давай все проясним на будущее. Договорились?

— Ладно, пусть будет по-вашему.

— Молодец, храбрый парень. А теперь слушай. Джорди обещал обеспечить прикрытие — нам и тебе. Он наврет с три короба прессе и Совету. Станет утверждать, будто Ари всеми силами препятствовала его переводу и таким образом была единственным препятствием. Он будет болтать что угодно, кроме правды — а подвергнуть его психодопросу они не вправе. Джастин, ты должен, должен понять… Должен понять его, как сын. Конечно, все, связанное с тобой и с Ари, ложится на него тяжким грузом — это и было последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Старые счеты — между ним и Ари. А потому он отлично понимает твое положение. Да. Ты знаешь, о чем я. Он очень любит тебя. Но в какой-то степени уязвлена и его гордость. Понимаешь? Те из нас, кто трудится в этих стенах, знают, какие формы может иногда принимать родительская любовь. Вот он и сорвался. Все, что ему дорого, потеряно — кроме тебя. И ты можешь отнять все, что у него есть — если не будешь контролировать себя. Я хочу, чтобы ты собрался с духом. Пусть он отдохнет вдали от нас. А пока пусть удостоверится, что с его сыном все хорошо. Ради своего же блага.

— Почему мне нельзя улететь с ним?

— Потому что ты несовершеннолетний. Потому что это противоречит соображениям безопасности. Потому что, откровенно говоря, мне не удалось убедить Жиро отпустить тебя. Они беспрестанно ссылаются на соображения безопасности.

— Вранье!

— Послушай. Я могу устроить так, что в будущем ты сможешь навещать отца. Но не сразу. Возможно, даже не в этом году. Однако время и примерное поведение добавят изрядно очков в твою пользу. Просто они трясутся при одной только мысли о заговоре — заваруха с Винфилдом и Крюгером еще не успела забыться…

«Боже, я сам виноват! Сам виноват», — испугался Уоррик-младший. А вслух произнес:

— Они не могут подозревать Джордана в участии в заговоре. Ведь все из-за меня. Жиро ничего не стоит провести психодопрос. Провести по новой. Готов поклясться — отец ни при чем…

— К сожалению, сынок, именно этого отчаянно не хочет твой отец. Ему не нужно твое участие в расследовании. Ибо, как говорится, нет дыма без огня. Боюсь, Джорди встречался с человеком по фамилии Мерильд, который обладает обширными связями — в том числе с разными темными личностями. А еще он встречался кое с кем из высокопоставленных центристов, связанных с Янни Мерино и его изоляционистами. Роше выдал по поводу гибели Ари громкое заявление — Мерино от него даже не отмежевался. Многие в правительстве перепугались не на шутку — боятся расследования, боятся, что их обвинят в причастности к убийству. Комитет по внутренним делам требует предоставить ему Гранта. Жиро пришлось провести допрос, чтобы хоть как-то успокоить их…

— Боже мой!

— Ему пришлось пойти на такой шаг. Поверь мне, сынок. Но от тебя они смогли бы узнать слишком много. Джастин, смерть Ари породила небывалый скандал. Ты просто не представляешь, какой. Правительство в кризисе. Под угрозой не то что многие карьеры — жизни! Господствует представление, будто не обошлось без политики, будто корни случившегося уходят глубже внезапно вспыхнувшей злобы ученого, который взял да проломил зарвавшейся дамочке череп. Людям так и положено рассуждать. А свидетельство Джорди — сам факт, что его нельзя допрашивать, — факт умерщвления Кетлин и Флориана — кое-какие посмертные распоряжения Ари — наводят публику на мысль, будто… Да. Они зашли чересчур далеко — люди подозревают, будто идет какая-то игра. Им хочется подозревать нечто подобное. Преступление на почве страсти, совершенное создателем программ развития, повергает обывателей в трепет. Нам положено проявить рационализм. Джорди предстоит сыграть перед комитетом Совета самую замысловатую психологическую роль, на какую он только способен. А ради его же блага выходит, что чем меньше будет болтовни, тем ему спокойнее. Нужно только терпение. У Джорди есть друзья. Он еще не старый; сорок шесть лет — не возраст. Он переживет все кривотолки — при условии, что ты не разрушишь все, что мы уже сделали.

В конце концов юноше удалось отдышаться. Теперь он пытался обдумать услышанное. Пытался понять, что было бы для отца выгоднее и безопаснее всего. И старался не думать о том, что столь непростая ситуация сложилась из-за его чудовищного легкомыслия и просчетов.

— Ты в состоянии держаться как положено? — напирал Деннис.

— Я уже собрался с силами. Все в порядке. Как насчет Гранта? — Боже, с ужасом думал Джастин, ведь они могут просто очистить ему разум — они уже погубили Флориана. И Кетлин…

— Жиро собирается опять приписать Гранта к тебе.

Джастин не поверил своим ушам: хорошее с ними давно уже не случалось. И потому отнесся к сообщению с нескрываемым недоверием.

— Так и есть, — заверил Най. — Я подписал все бумаги. Сделаешь как договорились насчет Джордана — и можешь забирать парня из госпиталя. Послушай, тебе точно не нужно успокоительное?

Джастин покачал головой — отец все равно догадается, если ему дадут лекарство. Он давно изучил отца. Джордан все понял бы — так ему хотелось надеяться…

Надеяться, что он сможет подавить проклятые вспышки, когда отец заключит его в объятия. Потому-то нынешнее положение и казалось ему столь отчаянным. Вот что сотворила с ним Арии. Он терял отца. И наверняка надолго. Выходило, что даже попрощаться с отцом он не мог, не чувствуя холодной хватки Арианы.

— Ладно, — глухо уронил юноша. Если уж не удалось правдоподобно солгать Деннису, о лжи отцу и вовсе нечего было думать. А для начала следовало взять себя в руки. Иначе все грозило рассыпаться в прах…

10

Михаил Кореин метнул обеспокоенный взгляд на помощника, положившего ему на стол кодовую карточку. «Делл?» — уточнил он.

Помощник утвердительно кивнул.

Кореин махнул рукой, давая референту понять, что больше не задерживает его, вставил карточку в проем считывающего устройства и изменил угол наклона экрана.

Делл Хьюитт служила в Комитете по внутренним делам. В свое время она даже входила в партию центристов и водила дружбу с Джинни Грин, выдвинутой на прошлых выборах кандидатом на пост председателя Комитета по внутренним делам. Теперь же, в тревожное время затянувшихся расследований и комитетских «шныряний» по самым темным закоулкам новгородской политики, она не придумала ничего лучше, чем проболтаться Ивонне Ханер, которая, в свою очередь, могла сболтнуть лишнее кому-нибудь из людей Делларозы, что в конечном итоге было чревато не просто угрозой карьере Делл. Будто нельзя было придумать ничего умнее общения посредством переписки!

«Касательно ази Кетлин и Флориана: без вывода. Возможно, их умерщвление было санкционировано за пределами системы. Но не исключено, что и внутри — неизвестными лицами. Не исключено, что приказ отдала сама Ариана Эмори, дабы предотвратить их допрос. Наверное, она считала такой способ решения проблемы самым гуманным. Возможно, смерть явилась результатом соглашения, и ази выбрали ее по доброй воле: в Ресионе утверждают, будто одна только мысль то потере Арианы явилась для ази тяжелейшим потрясением. К тому же, по уверениям ресионцев, ази принадлежали к типу «охрана и безопасность», и при этом все их устремления были зафиксированы на Эмори. По этой причине оба представляли потенциальный источник опасности для Ресиона, и их дальнейшее содержание без очистки рассудка в их возрасте было бы затруднительно, если вообще возможно. Жиро Най отказывается предоставить информацию по их психошаблонам. Приказ пришел под личным кодом Эмори. Жиро Най постоянно ссылается на соображения безопасности и поэтому не допускает экспертов из Комитета по внутренним делам к компьютерной системе Ресиона».

Кореин пил кофе, подогретый на миниатюрной кабинетной плитке. Подумать только — двести пятьдесят кредитов за полкило! И потому следовало пить кофе мелкими глотками. Впрочем, человек, всю жизнь занимавшийся тяжелым и кропотливым трудом, мог позволить себе немного роскоши…

Новостей больше не поступало. Михаил чувствовал разочарование. Он вновь пробежал глазами список мероприятий, осуществлению которых препятствовал Ресион, освежил в памяти перечисленные здесь же юридические обоснования такой позиции Ресиона. Получалось, что ресионские юристы одерживали верх по каждому пункту. А Комитет по внутренним делам в конечном итоге не мог дать достойный ответ.

И далее:

«Комитет по внутренним делам расследует циркулирующий в настоящее время по Ресиону слух, будто недавно состоялась проверка, в результате которой некоторые генотипы были удалены и более не вносились в регистры. Что означает: кто-то мог размножить генотипы, не имеющие права на существование».

Может, не обошлось без ази? Но генотип можно выделить даже из образца крови. Из всего. С какой стати понадобилась кража из Ресиона?

«…В частности, генетический материал экспериментальных людей и Особых — то, что обычным порядком достать невозможно».

Кража готовых к использованию применяемых ресионцами генотипов требует использования криогенной техники, что может быть обнаружено при транспортировке — если только признаки ее применения не ускользнут от внимания. Как бы то ни было, цифровой шифр генотипа — совершенно иная история. Ресион в лице управляющего Ная отрицает наличие такого рода деятельности и что соответствующая документация могла быть обнародована без формальной регистрации.

Кроме того, среди тамошних работников ходит слух, будто недавно произошла несанкционированная ликвидация. Официальные же ресионские круги препятствуют проведению расследования».

Кореин закусил губу и подумал: «Не желаю ничего знать. Во всяком случае не сейчас. Уж больно щекотливая сложилась ситуация. Боже — если это выплеснется на суд общественности, все договоренности рассыплются в прах!»

Сбоку виднелась сделанная рукой Делларозы приписка: «Как насчет предположения, что Ари занималась генотипами сама? Или все было сделано по ее приказу? Кто примет в расчет ценность Особого, тем более что он располагает доступом к родильной лаборатории?»

Голоса. Место в Совете. Поддержка богатых, очень богатых людей. Отхлебнув кофе, Кореин вдруг отметил, что его прошиб пот.

«Вещественные доказательства пострадали в результате неумелых действий моривилльской полиции. На некоторых поверхностях во внешней лаборатории и хладолаборатории остались отпечатки пальцев Уоррика, Эмори, помощников-ази, прочих лиц, пользовавшихся лабораторией, а также занимавшихся там учеников. Аналогичный набор отпечатков обнаружен на входной двери. Моривилльская полиция, проводившая предварительный осмотр, не располагала приборами-следопытами. Считывание информации на входе было нецелесообразно, ибо с момента преступления в лаборатории перебывало множество народу из числа полиции и ресионцев. Но информация по входившим и выходившим из лаборатории в день преступления была снята с дверного записывающего устройства и подтверждает устные показания допрошенных. Опять же администрация Ресиона не позволяет экспертам из Комитета по внутренним делам ознакомиться с содержащейся в компьютерах информацией.

Результаты вскрытия показывают, что смерть Эмори наступила в результате окоченения, к тому же сказалась полученная незадолго до гибели черепно-мозговая травма; на момент разрыва трубы Эмори, вероятно, находилась без сознания. К тому же Эмори страдала от мелкого недуга, давшего о себе знать после омоложения, жаловалась на артрит в правом колене и легкую форму астмы — лечащим врачам все это было известно. Единственным сюрпризом для них явилась небольшая раковая опухоль в левом легком — ведущий лечащий врач ничего о ней не знал: на сегодняшний день это чрезвычайно редкое заболевание, однако среди первых поселенцев на Сайтине оно было распространено шире. Для полного излечения требовалось немедленное хирургическое вмешательство и интенсивная лекарственная терапия. Этот тип рака поддается лечению, но повторяется довольно часто, и прогноз, данный с учетом прочих заболеваний иммунной системы, полученных после омоложения, был бы не слишком оптимистичен».

Боже!

Выходит, она все равно долго не протянула бы.

11

Джастин сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться. Рядом вышагивал Деннис Най. Юноша успел принять душ, побриться и переодеться в обычную рабочую одежду — синий свитер и коричневые брюки. Уоррик-младший больше не дрожал. Попросив три таблетки аспирина, он внимательно оглядел их, дабы убедиться, что принесли действительно аспирин, — и только после этого отправил пилюли в рот. По крайней мере, если под видом аспирина все-таки принесли транквилизаторы, их было бы достаточно, чтобы в сочетании с усталостью притупить нервное возбуждение.

Отец выглядел отлично — как и положено Он всегда выглядел бодро.

«Не мог он прикончить Ари! — ужаснулся Джастин. — Просто не мог. Его заставили оговорить себя. Кто-то явно лжет…»

— Сынок, здравствуй!

Оказывается, свидание решили устроить не в одной из холодных тесных комнатушек для бесед, а в настоящем служебном кабинете. Деннис явно вознамерился присутствовать при разговоре. Впрочем, он предупредил об этом заранее. Не собирались уходить и охранники-ази. Вовсю работали записывающие устройства, поскольку здесь друг другу не доверяли, а следователям потом нужно было доказать, что отец и сын Уоррики вели во время свидания самый невинный разговор.

— Здравствуй, — отозвался юноша. И подумал, что в таких случаях полагается подойти и обнять отца на глазах у всех, кто наверняка видел проклятую видеозапись, но, черт побери, отец явно не был настроен на нежности и смотрел сдержанно, спокойно, явно собираясь сказать ему что-то, дабы взять обстановку под контроль. А потому оставалось лишь поздороваться. Все прочее лучше было держать при себе, чтобы избежать возможных промахов; Джастин ни на секунду не забывал о том, что все происходящее автоматически записывается на пленку и одно неосторожно брошенное слово может испортить всем жизнь даже сильнее, чем он, Джастин, способствовал этому до сих пор.

Нечто вроде «Прости, что я сам пытался разобраться с Ари. Прости, что ничего не рассказал тебе. Прости, что тебе пришлось узнавать обо всем самому. Все из-за меня. Все, все».

Деннис предупредил: насчет Гранта держать язык за зубами. Вообще его не упоминать. Если проговоришься — кое-кто из комитетов обязательно пожелает побеседовать с ним. И потому лучше помочь им забыть обо всем.

— У тебя все в порядке? — осведомился Джордан.

— Отлично. А у тебя?

— Сынок, я… — Голос Уоррика-старшего дрогнул.

«Боже, — испугался юноша, — он не выдержит! И все они увидят…»

— Мне уже обо всем рассказали. А потому можешь ничего не говорить. Пожалуйста…

Джордан сделал глубокий вдох и снова попробовал объясниться:

— Джастин, хочу, чтобы ты знал, почему я так поступил. Ари захватила больше влияния, чем положено в этом мире. Я действовал точно так же, как если бы пытался исправить бракованную обучающую ленту. Я ни в чем не раскаиваюсь и не буду каяться. Такое решение считаю вполне логичным. Теперь Ресион обрел нового начальника, а я получил долгожданный перевод — там Ари уже не станет вмешиваться в мою работу и выпускать в свет мои труды под собственным именем только потому, что она в них что-то подкорректировала. Я свободен. Жаль только… Жаль, что все получилось именно так. Из меня вышел хороший ученый, но неумелый слесарь. Так сказали следователи. Я поднял давление в системе, а они отследили все через систему слежения.

Начало тирады было произнесено с неподдельным гневом, от которого у Джордана дрожал голос. Но под конец Джордан взял себя в руки и отбарабанил слова, точно заученную роль, которую сыграл как заправский актер. И Джастин был очень благодарен отцу за это спокойствие — особенно, когда настал его черед говорить.

«Знаю, что это твоих рук дело», — едва не вырвалось у него. Но, решив не рисковать, он выпалил невинное: «Я люблю тебя».

И едва не потерял самообладание. Юноша закусил губу с такой силой, что почувствовал солоноватый привкус крови, а затем увидел, что и отец стиснул зубы.

— Не знаю, разрешат ли мне писать тебе, — уронил Уоррик-старший.

— Я обязательно напишу.

— Не знаю, будут ли твои письма попадать ко мне, — вымученно улыбнулся ученый. — Они полагают, будто с нас достаточно приветствий типа «Здравствуй, как там у вас с погодой?»

— Я все равно напишу.

— Они уверены… Уверены, будто не обошлось без сговора. Но ведь это не так. Сынок, клянусь, что это не так. Никто больше не был посвящен — да и не должен был ничего знать. Но кое-кто все равно испугался. Ведь Ариана для них прежде всего — политик. Именно потому она и считалась важной фигурой. Для людей она в первую очередь политик, а не ученый. Им не понять, что чувствует исследователь, когда кто-то бесцеремонно присваивает твой труд и переделывает его до неузнаваемости. Они просто не подозревают, о каком нарушении этики идет речь…

«О нарушении этики, — мысленно повторил Джастин. — Боже, ну конечно, он работает на публику. Сначала была тирада для Комитета, затем — скрытое сообщение для меня. Но если он станет болтать и дальше, они обо всем догадаются».

— Я люблю тебя, — повторил вслух юноша. — Больше всего на свете.

И раскрыл объятия; игра завершилась, актерам полагалось обняться. И даже поплакать.

Теперь он уже не увидит Джордана. И не услышит о нем.

Возможно, уже никогда.

Юноша сделал несколько шагов, точно робот. И заключил отца в объятия. Отец тоже обнимал его — долго-долго. Джастин прокусил губу, ибо только боль помогала ему держать себя в руках. Отец плакал — юноша отчетливо ощущал его безмолвные рыдания. Но, с другой стороны, это же и поможет отцу. Возможно, они вели себя перед камерами как подобает. Эх, расплакаться бы! Но по какой-то причине юноша сохранял бесстрастность — точно онемел, — хотя чувствовал боль в губе и привкус крови.

А вот Джордан сыграл свою роль не вполне естественно — говорил слишком хладнокровно, слишком опасно. Не следовало этого делать. Ведь видеозапись могли прокрутить в выпуске новостей. Посмотрев ее, люди могут испугаться, подумать, что Уоррик-старший свихнулся, уподобился переступившему роковую черту альфа-двойнику Бок. И потому его могли не допустить к обещанной работе.

Юноша едва не закричал: «Он лжет, мой отец лжет!» Но Джордан как ни в чем не бывало продолжал держать сына в объятиях. Он сделал все так, как хотел. Ведь Джордана не держали целую неделю под замком. Он беседовал со следователями и знал, что рано или поздно вырвется из Ресиона. Джордан ловко играл свою роль, играл, как отменный психолог, ибо на самом деле собирался отправиться в сенатский комитет и в конце концов добиться своего; возможно, это помогло бы не обнародовать только что сделанную видеозапись, ведь работа Джордана была слишком нужна военным и потому военные могли бы заставить замолчать кого угодно.

— Закругляйтесь, — раздался голос Денниса.

Джордан нехотя отпустил сына, и Най тотчас увел Джастина.

Тут-то Джастин и дал волю слезам. Едва дверь захлопнулась, юноша прислонился к стене и заплакал навзрыд. Он плакал до тех пор, пока не заболел живот.

12

Он думал, что потрясений больше не предвидится.

Но у дверей госпиталя его встретил Петрос Иванов. Приняв Джастина у охранников из службы безопасности, врач повел его в палату к Гранту.

— Как он? — выдохнул Уоррик-младший перед тем, как оба вошли в палату.

— Не очень, — признался эскулап. — Я собирался тебя предупредить. — Иванов говорил что-то еще, твердил, что Гранта опять хотели допросить; и как он впал в шоковое состояние; как его каждый день выносили в сад в кресле, как ему делали массаж и купали, как лечили, ведь Деннис все время твердил, что не сегодня-завтра зайдет Джастин — и потому они боялись снова допрашивать Гранта, поскольку он и так находился у последней черты, а они думали, будто существуют какие-то запрещенные кодированные слова, не внесенные в психорегистратор.

— Нет, — отрезал юноша прежде, чем распахнуть дверь в палату. Ему захотелось убить Иванова. Бить до тех пор, пока врач не превратится в кровавое месиво, а потом проделать то же с его подручными и в конце концов добраться до Ная. — Нет, кодированных слов нет. Проклятие, я ведь сам пообещал ему, что приду! Вот он и ждал.

И продолжал ждать. Сейчас, ухоженный и причесанный, он выглядел отменно — если бы только не знать, что Грант не способен передвигаться самостоятельно. И потерял в весе, что называется, кожа да кости. Да и глаза выглядели мертвенно-стеклянными. Взяв брата за руку, Джастин первым делом отметил полное отсутствие привычной гибкости мышц.

— Грант, — позвал он, опускаясь на краешек кровати. — Грант, это я. Все в порядке.

Грант даже не моргнул.

— Выйдите, — бросил Уоррик-младший Иванову, бросив короткий взгляд через плечо и уже не заботясь о приличиях.

Врач вышел.

Нагнувшись, Джастин осторожно отстегнул смирительные ремни, удерживавшие больного на койке. Мимоходом юноша отметил, что брат держится спокойнее, чем он ожидал. Приподняв его руку, он уложил ее поперек груди, чтобы можно было сесть более удобно, потом поднял изголовье койки. И двумя пальцами повернул лицо Гранта к себе. Голова повернулась без сопротивления, точно принадлежала не живому существу, а манекену. Веки больного затрепетали.

— Грант, это я, Джастин!

Снова подрагивание век.

Джастин с ужасом поймал себя на мысли, что в какой-то миг заподозрил, будто брат мертв. А еще раньше был даже уверен, что обнаружит в госпитале полутруп, которому уже не поможет никакое лечение. И в душе подготовился к худшему… Через пять минут после того, как Уоррик-младший переступил порог палаты, его надежду на выздоровление брата незаметно сменило предчувствие его гибели. Круг замкнулся.

Джастину стало страшно. Если Грант умрет, ничего более страшного случиться уже не может.

«Кошмар, что только лезет в голову?! — ужаснулся юноша. — Когда я успел научиться так думать? Откуда во мне такая расчетливость? Может, это тоже остатки обучающей ленты Ари? Что же она сделала со мной?»

Джастину показалось, будто он разрывается на части — истерика поднималась в нем девятым валом; но Гранту все это было уже ни к чему. Рука Джастина тряслась, когда он взял вялую руку больного. И даже тогда он вспомнил квартиру Ари, вспомнил роковую комнату. Юноша принялся бормотать что-то непонятное, лишь бы отвлечься, лишь бы только не пускать в сознание недавнюю мысль — будто она была чужая. Уоррик-младший уже понял, что не сможет просто касаться людей, не сознавая при этом эротической подоплеки действия. Он не мог просто так коснуться друга, обнять отца. Днем и ночью он вспоминал предательское наваждение, понимая, что стало опасно любить кого бы то ни было, ибо на ум шло только постыдно-гадостное — мысли, способные привести окружающих в неподдельный ужас.

И потом, Ари оказалась права: стоит полюбить кого-нибудь, как Они доберутся до тебя — доберутся, как добрались до Джордана. Грант был всего лишь средством добраться до него, Джастина. Разумеется. Потому-то ему и позволили забрать Гранта.

Сейчас Джастин как бы не принадлежал себе. Наступит день, когда Грант положит его на лопатки перед врагами. Может, и вовсе погубит. Или сделает нечто худшее — поступит с ним так, как он сам поступил с отцом.

Но пока он, опять же, не один. До рокового мига, который наступит через несколько лет, он спокойно может жить бок о бок с Грантом. Лишь через несколько лет Грант догадается, что в его брате завелась червоточинка. А может, после того, как Грант все узнает, станет лучше. Грант, как и любой ази, в состоянии простить что угодно.

— Грант, это я. Пришел к тебе. Я рядом.

Возможно, Грант все еще переживал ту ночь. Возможно, при пробуждении он вернулся к тому переживанию.

Между тем веки больного опять задрожали.

— Грант, ну же, довольно! Ты одурачил их. Пожми мне руку — теперь можешь не осторожничать.

Пальцы чуточку согнулись. Но едва заметно. И дыхание участилось. Джастин слегка встряхнул брата, вытянул руку и осторожно похлопал его по щеке пальцем.

— Эй, ты что-нибудь чувствуешь? Ну же, я начинаю терять терпение! Это я. Черт, нам нужно поговорить! Да открой ты глаза…

Наконец губы больного дрогнули. И снова обмякли. Дыхание стало более тяжелым. Грант несколько раз пытался открыть глаза.

— Слушаешь?

Больной кивнул.

— Отлично, — пробормотал Джастин, дрожа и пытаясь унять дрожь. — У нас проблема. Но я добился разрешения забрать тебя отсюда. Если только ты придешь в себя…

— Уже утро?

Бросив короткое «да», Уоррик-младший перевел дух, а затем вдруг подумал, что намеренно вводить в заблуждение — вещь опасная. И что Грант осторожничал. При малейшей лжи брат может уйти в себя.

— Нет, уже нет, — вскользь сообщил Джастин. — Был всполох — плохой. Позже объясню. Можешь шевельнуть рукой?

Грант слабо дернул рукой. А потом даже ухитрился приподнять ее. И пояснил:

— Я слаб, очень слаб.

— Ничего. Мы сейчас перенесем тебя в автобус. Если докажешь, что способен сидеть, уже сегодня сможешь спать в собственной кровати.

Грудь больного вздымалась и опускалась неровными толчками. Рука вяло поднялась, проплыла по воздуху, но на полпути опала плетью. Глотнув воздуха, Грант дернулся всем телом, приподнимая плечи, из-за чего подушка попыталась выскользнуть из-под них, но упасть не успела — голова больного с размаху обрушилась на нее.

«Довольно», — решил Джастин.

Еда казалась странной на вкус. Слишком острой. Зубы словно бы вязли в ней. Грант осилил только половину миски, содержимое которой Джастин заталкивал ему в рот ложечкой. Наконец больной слабо шевельнул рукой: «Хватит».

Отставив миску, Джастин обеспокоенно взглянул на брата.

— Для меня это совсем уж перебор, — отозвался Грант. Речь давалась ему тоже с трудом, однако брат выглядел слишком взволнованным и необходимо было успокоить его. Вытянув руку, Грант закрыл ею ладонь брата — жест дался ему легче слов. Но Джастин по-прежнему смотрел на него с ужасом. Больше всего ази сейчас хотелось изгнать страх из души Джастина.

Ночью тот выложил ему все. Новости стремительным потоком вылились на все еще слабого Гранта, поскольку, как признался Джастин, «именно здесь он ударил меня особенно чувствительно, и мне кажется, что тебе лучше перенести боль в состоянии отупения — она будет не столь сильной».

Грант всплакнул. Плакал и Джастин. А позже Джастин настолько устал и так не хотел покидать больного, что лег на одной кровати с братом — не застелив ее и не потрудившись раздеться, зато сразу уснул мертвым сном.

Грант, прилагая нечеловеческие усилия, пытался хотя бы накрыть брата простыней, но слабость снова дала о себе знать, и потому он, откатившись на край кровати, еле-еле сумел набросить на брата край простыни и вернулся в исходное положение.

Так он и лежал, дрожа от холода, пока проснувшийся посреди ночи Джастин не накинул на него одеяло. После чего обнял Гранта и долго плакал, уткнувшись ему в плечо.

— Ты мне очень нужен, — заявил Джастин.

Грант не знал, почему брат внезапно начал так нуждаться в нем — возможно потому, что он был ази, или потому, что он тоже принадлежал к роду человеческому, — но больной был твердо уверен, что в жизни не слышал ничего более важного. Он тоже плакал. И не понимал причины слез — разве что Джастин стал теперь смыслом его существования.

— Ты тоже мне необходим, — отозвался Грант. — Я люблю тебя.

Это происходило в темноте, до наступления рассвета. Ночью люди способны говорить то, что при свете дня стараются держать в себе.

Джастин снова заснул у него под боком. Грант проснулся первым и долго лежал, радуясь, что брат наконец рядом. А потом проснулся и Джастин. Поднявшись, он первым делом извинился за то, что заснул в чужой постели.

Будто Грант на протяжении всей ночи не хотел, чтобы брат был как можно ближе. Будто Джастин не стал для него теперь самым главным на свете, не навевал приятное ощущение безопасности. И не был человеком, ради которого Грант был действительно готов на все.

Он любил Джастина до безумия — никакая женщина, ничто в мире не могло быть для него так дорого.

13

— Генотип Ари дал положительную реакцию, — сообщил Жиро Наю громко прозвучавший в лаборатории голос, и Най вздохнул с облегчением.

— Прекрасно, — бросил он. — Поистине прекрасно. А что два других?

— Оба положительны. От каждого из троих взяли образец. Образцы уже отгружены.

— Замечательно.

Шварц отключился. Вздохнув, Жиро откинулся на спинку кресла.

В проекте «Рубин» задействовали девять эмбриофонов. Тройная отбраковка в каждом случае, на что громогласно жаловалась Штрассен. Ресион вообще очень редко занимался исправлением ошибок над КВ; если генотип не приживался или оказывался дефектным, программа повтора просто повторяла все несколько недель спустя, а получателю оставалось набраться терпения и ждать результата — если, конечно, он не был готов сделать доплату к и без того астрономической сумме за мгновенное возобновление работы. Если речь шла о воспроизводстве оговоренных в контракте генотипов ази либо о чьем-нибудь проекте, то, как правило, для каждой пары генотипов резервировался один запасной, причем спустя шесть недель запасной генотип ликвидировался.

Теперь девять эмбриофонов должны были работать три недели, шесть — соответственно шесть недель, и только после этого планировалось, сделав итоговый выбор, ликвидировать ненужные экземпляры.

В Ресионе никогда не рисковали.

«Пособие по производству», аудиозапись.

Обучающая лента по генетике № 1.

«Ресионские общеобразовательные публикации», 8970-8768-1.

Одобрено для 80+

Любой, кто хоть единожды пользовался образовательной обучающей лентой и приложенными к ней лекарственными препаратами, знаком с сенсорным датчиком, укрепляемым на теле. Применяемые в быту аппараты простейших конструкций используют однопутный сердечный сенсор — датчик для измерения частоты пульса. Любая обучающая лента — развлекательная или информационная, — применяемая на фоне предписанных препаратов, в состоянии стать катализатором серьезного эмоционального стресса в момент чувственного переживания или задействования ресурсов человеческой памяти. К примеру, при ознакомлении с классической оперой «Отелло» индивид, становясь свидетелем определенных событий и сравнивая их с собственной жизненной практикой, оказывается в состоянии сопереживать кому-нибудь из персонажей с такой естественностью, какой не в состоянии добиться ни одна из выпускаемых в обычном порядке обучающих лент.

Зритель переживает стресс, сопоставимый с разыгрывающейся на его глазах драмой. Пульс учащается. Датчик тотчас регистрирует изменение и сообщает о нем в блок управления аппаратом. Если частота пульса превысит установленный техником предел, программа автоматически переходит на другой жанр — на раздел, где представлена только легкая музыка.

Этот молодой человек явился в школу-клинику, желая научиться четко и красиво писать. Юноша напрягает руку, и ее мышцы напрягаются; в этот момент сотрудник клиники — техник — нащупывает нужные мышцы и закрепляет на соответственных участках руки пациента пронумерованные датчики. Еще некоторое количество датчиков закрепляют на мышцах вокруг глаза. Другие сенсоры распределяются у руки, в области сердца и сонной артерии.

Крохотные серые полоски имеют по два контакта: это намного более совершенное устройство, способное фиксировать реакцию нервных узлов. Номера на полосках соответствуют номерам, заданным учебной обучающей лентой технику, которому вовсе не обязательно быть квалифицированным психотерапевтом, ибо работа с подобными образовательными обучающими лентами этого не требует. Датчики, укрепленные на коже по схеме, указанной в учебной обучающей ленте, позволяют аппарату уловить работу каждой мышцы или группы мышц и отправить сообщение (либо приостановить его послание) в систему контроля.

На теле этой женщины, владеющей искусством каллиграфии, также закреплены сенсоры по описанной выше схеме. В настоящий момент она выполняет пробное упражнение. Все движения ее мышц фиксируются. Так идет запись учебной обучающей ленты.

Ожидая, когда принятое средство начнет действовать, молодой человек проявляет легкое беспокойство. Это его первый опыт с рекомендованной образовательной обучающей лентой. Техник заверяет студента, что беспокоиться нечего, поскольку учебная обучающая лента не слишком отличается от развлекательной. Укрепленные на теле датчики доставляют неудобство, но только в течение определенного времени. Средство начинает действовать, и техник проверяет готовность пациента к восприятию ленты. Обучающая лента начинает воспроизводиться, и юноша испытывает стресс, наблюдая за выполнением упражнения. Техник негромко успокаивает обучаемого. Через мгновение, посредством ввода-вывода информации через датчики, пациент, взяв ручку и принимаясь писать, начинает чувствовать напряжение мышц, характерное для опытного каллиграфа. Обучаемый воочию видит свои достижения, видит формы букв, чувствует короткие, уверенные движения руки и пальцев, ощущает передающийся от женщины-каллиграфа спад напряжения при работе.

Обучение может длиться несколько уроков, однако, когда молодой человек принимается за выполнение упражнения непосредственно после пробуждения, результат налицо. Юноша держит ручку легко и непринужденно, уже не стискивая ее судорожной хваткой, да и его осанка улучшилась, ибо он нашел удобный угол, под каким держать руку. Обучаемый поражен и обрадован результатом. Ему необходимо упражняться несколько раз в день, дабы закрепить достигнутый результат. Он повторит упражнение сразу после завтрака, затем несколько раз вернется к нему на следующий день. Должное усердие выработает необходимую привычку. Молодой человек может повторять обучение до тех пор, пока результат не удовлетворит его самого и его родителей.

Этот ази класса бета откомандировывается в распоряжение специального отдела. Он терпеливо стоит, напрягая по требованию техника мышцы спины. Ази прикрывает глаза, явно утомленный процедурой, доставившей молодому ученику столько беспокойства. Бета ожидает работы с обучающей лентой, но его будущая квалификация требует задействования в процессе обучения всего тела. Значительную часть своей жизни ази проходит эту обучающую ленту дважды в месяц, и укрепляемые на нервных окончаниях датчики, по его мнению, куда действеннее необходимых для обучения лекарственных препаратов. Бета приобрел квалификацию при обучении лентой: его сосредоточенность куда профессиональнее ученической. Он помнит названия мышц, знает, как самостоятельно укрепить на теле сенсоры, и проводит у себя в кабинете изрядное количество факультативных исследований, используя вряд ли больше лекарственных препаратов, чем используется в домашних условиях при просмотре развлекательной обучающей ленты, поскольку ази научился погружаться в благоприятствующее обучению состояние без применения обычных медикаментов.

В конце месяца ему выдают обучающую ленту иного рода, которую не просматривают граждане: предельно откровенное зрелище, которое невозможно описать словами, ибо большая часть ленты выражается нецензурно. Обучаемый именует обучающую ленту «хорошей», а в Ресионе ее обычно именуют «поощряющей».

Женщина, контролирующая восприятие обучающей ленты, техником не является. Она — Старшая, допущенная к работе с бета, и использует в работе куда более сложную аппаратуру. Данное устройство оснащено кровеносной «петлей», поскольку в состоянии анализировать характер получаемой крови и впрыскивать естественного происхождения вещества, способствующие подъему настроения, — подобная процедура используется на людях только при необходимости скорректировать психическое состояние.

Для ази, всю жизнь пользовавшегося обучающими лентами такого рода, это всего лишь приятная процедура, которую он ценит намного больше прочих поощрений за службу. Данная процедура носит внутренний и глубокий характер.

В отличие от психологического вмешательства в рассудок пациента-гражданина, крайне зависимого от исследовательского умения психолога составить нужную обучающую ленту, данная лента обладает конкретной направленностью и подготовлена теми же разработчиками, которые в свое время подготовили психошаблон ази. Обучающая лента также обладает точностью, несопоставимой с приблизительной нацеленностью на пациента-неази, чья жизнь состоит из серии случайных мирских событий. Этот ази с заданным обучающей лентой психошаблоном, с рождения помещенный в уединение, представляет собой куда более известную величину даже после службы в армии и жизни среди урожденных граждан.

Всякий, имеющий право командовать ази, прошел соответствующую подготовку. Ни один из таких людей — Старших — не имеет права повышать голос, отдавая распоряжения. Поощрение либо отсутствие поощрения есть правило поведения; и доверительные отношения между таким человеком и психологом-Старшим намного глубже, чем между родителями и детьми. Нынешняя Старшая — не та, что была в прошлом месяце, но это нисколько не беспокоит ази. Он полностью доверяет Старшей с того момента, как убедится в наличии у нее допуска к работе с ним.

Люди, имеющие опыт работы с неабсорбированными в обществе ази, обычно сперва отмечают, что те предпочитают выражать свои чувства шепотом; потом вдруг ази обрушивают на них истинные потоки душевной привязанности.

«Они чересчур доверяют мне!» — жалуются все Старшие в один голос.

Но этот человек — солдат, он регулярно работает с «нелицензированными гражданами». Он сумел выработать у себя эмоциональную защищенность и свободно держится с товарищами из числа граждан. Его командир прошел специальный курс подготовки и выдержал экзамен, в ходе которого получил право на работу с ази, однако лицензии у него нет, и он ведет себя по отношению к этому человеку так же, как и к остальным подчиненным. Командир только сознает, что просьбы, поступающие от человека в консультации, должны удовлетворяться немедленно и, если ази требует вмешательства Старшего-бета, ему необходимо дать успокоительное и сразу направить в госпиталь. Ведь проблемы с ази, пусть редкие, имеют место, и хоть эмоциональная защита абсорбированного в обществе ази не менее надежна, чем у обычного гражданина, психошаблон ази все же формируется не под влиянием жизненной практики, а директивно, и эмоциональная защита не представляет собой комплекс опыта жизни в обществе, как у обычного человека. Ази, сознающий ослабление защиты, становится уязвим для любого из окружающих. Он словно бы входит в состояние, схожее с наркотическим опьянением при обучении, когда он не в силах сопротивляться искусственным стимуляторам. Результат сопоставим с тем, как если бы такое лекарство было принято в переполненной комнате, — то есть исключительно неудобен для ази и чреват опасностью.

Обучающая лента, которую человек воспринимает в данный момент, доставляет ему нечто большее, нежели простое удовольствие. Обучающая лента также способствует утверждению уже сформировавшейся у него системы ценностей и придает уверенности в себе. В данный момент его уверенность просто непоколебима. Ощущения, которые он испытывает, незнакомы живущему в обычном суетном мире гражданину: он соприкасается с абсолютной истиной и беспрекословно соглашается оставаться тем, кто он есть.

Наш боец появился на свет именно в Ресионе. Этот ази трех лет от роду куда моложе нашего студента и в настоящий момент готовится к процедуре под названием «погружение». Волнует его не сама процедура (которой ему уже случалось подвергаться), а аппарат, на который мальчик уже обратил внимание как на весьма важную деталь обстановки. Психохирург обнимает и успокаивает испытуемого, корчит забавные рожи и в конце концов заставляет мальчика рассмеяться. Испытуемый помогает хирургу закрепить на своем теле датчики.

Полученная им доза лекарственного препарата чрезвычайно велика. Теперь защитные барьеры ребенка как бы сгладились, и состояние его крови непрерывно отслеживается.

Обучающая лента закрепляет сформировавшуюся у малыша систему ценностей понятными ему словами.

Обучающая лента подсказывает, как добиться одобрения. Помогает раскрыть свои таланты и возможности.

Возможно, обучающая лента даже напомнит, какие именно черты своего характера ребенок должен подавлять — подобным же образом родители наставляют малыша, объясняя, что хорошо и что плохо, что и как полагается делать, не выражая недовольства. Но лента постоянно заостряет внимание на положительных моментах и отмечает их похвалами — этим все всегда и заканчивается.

Под конец Старший называет испытуемому ключевое слово, которое тот всегда должен держать в памяти. В следующий раз Старший приложит к вживленным инструкциям особое ключевое слово — хранящееся в личном деле ази наряду с планами проработанных с ним обучающих лент. По мере взросления погружение будет принимать все более абстрактные формы. Ключевые слова будут объединяться во все более объемные комплексы, а психоструктуры сольются в завершенные шаблоны, и ази воспримет внушаемую ему систему ценностей вместе с полной открытостью по отношению к Старшему — обладателю соответствующей лицензии.

Памятуя о беспокойстве малыша при виде аппарата, Старший в нужный момент — пока ребенок еще способен воспринимать инструкции — вспомнит о необходимости успокоить его насчет безопасности оборудования. Беспокойство, которое ази вне зависимости от возраста может проявить при любой из процедур такого рода, тщательно исследуется на предмет выявления причины и затем искореняется с использованием самых серьезных подходов, поскольку Старший добивается полного отсутствия у своих подопечных страха при проведении процедур.

Все обучающие ленты для подготовки и обучения ази создаются здесь, в этих обычных с виду кабинетах; составители некоторых из них — сами ази. Значительная часть работ выполняется на компьютерах, анализирующих результаты психологических исследований исключительно тонкого характера, проводимых на ази разных типов… Например, исследуются такие реакции, как координация движений рук и глаз у конкретного генотипа ази, длительность и скорость реакции, устойчивость к внешним раздражителям, зрение, слух, физическая выносливость, гормональная активность, показатели по шкале Резнера, реакция на стрессы. Все эти данные учитываются составителями при изготовлении обучающих лент для конкретных генотипов, с идеальной точностью подгоняются под сильные и слабые стороны генотипа, связывая его с заданным психошаблоном.

Именно составитель обучающих лент обращается к ресионской библиотеке в поисках генотипа, которому можно вживить необходимые для новых технологий качества.

Именно составитель обучающих лент обследует ази, направленного Старшим в лабораторию вследствие указанных в отчетах серьезных проблем. Именно составитель обучающих лент приказывает провести проверки и опрашивает ази, дабы определить, связана ли проблема с самим ази или со Старшим. Именно составитель приготовит обучающую ленту для искоренения недостатка — либо издаст инструкцию, обязывающую воздержаться от использования всех ази данного генотипа для исполнения определенных обязанностей.

Именно составитель обучающих лент определил будущее ребенка — стать гражданским телохранителем, что несколько отличается от обычного использования носителей этого генотипа — военной подготовки. Обычно составители обучающих лент неохотно перепрофилируют носителей генотипов для выполнения новых функций, поскольку, как и их подопечные, ориентированы на гарантированный успех. В Ресионе, где используются подопытные ази, процедура вживления ключевых слов подразумевает выдержание определенного контрольного срока, так что психохирург может в течение определенного времени содержать подопытного отдельно и только затем интегрировать его в психошаблон. Немногие ази, проводящие так называемые краткосрочные испытания, специально обучаются методикам изоляции и проведения вмешательства и сами решают, стоит ли им проводить те или иные проверки. В Ресионе принято проводить эксперименты неспешно, занимаясь в строго определенное время только одним изменением.

В ряде случаев ази, как и любой член общества, способен создать серьезные психологические проблемы.

Многих из таких ази отсылают в Ресион, где с ними работают составители обучающих лент и психохирурги, пытаясь изобрести средства устранения психологических трудностей, средства, которые заодно внесут новый вклад в науку и в конце концов найдут применение в обычной психотерапии.

В некоторых случаях решением становится переобучение, что подразумевает очистку разума и долгий период восстановления. В случае ази с проверенными генотипом и психошаблоном проблема такого масштаба всегда связана с глубокой травмой, и, если причиной травмы оказывается дурное обращение либо небрежность, Ресион от имени ази принимает меры юридического характера.

В других случаях решение отыскивают в отделе, занимающемся генетикой; воспроизводство генотипа, с которым возникали проблемы, в Ресионе запрещено, пока работающий с ази данного генотипа составитель обучающих лент не найдет подходящее решение.

В крайне редких случаях, когда решение не отыскивается, когда психошаблон не в состоянии привести в соответствие с рабочими требованиями даже очистка разума и компетентная комиссия не может решить проблему гуманно, приходится санкционировать уничтожение. В основном в расчет принимается качество жизни ази, и в Ресионе, где стал правилом запрет Старшему повышать голос на ази на рабочем месте, только ближайшие родственники вправе решать, как поступить с телом, в котором искра разумной жизни уже угасла…