В четверг 21 октября накануне игры с ленинградским СКА из Госкомспорта в команду пришло пренеприятнейшее известие. Прямо в конце тренировки на льду дворца спорта прибежал запыхавшийся начальник команды Иосиф Львович Шапиро и стал что-то нашёптывать Севе Боброву. Михалыч от принесённой весточки, даже свисток изо рта выронил. Затем он взял микрофон, через который иногда давал советы по той или иной игровой ситуации на льду, и спокойным голосом произнёс:
— Товарищи хоккеисты, сейчас после тренировки состоится собрание команды. Кстати, тренировка окончена.
— Михалыч, можно я ещё по воротам побросаю? — Спросил, подъехав я к бортику, так как всевозможные собрания с детства не переваривал.
— Нельзя, — пробурчал Бобров. — Это тебя непосредственно касается.
«Что ж я сделал-то? — ломал я голову, топая, как и вся команда в раздевалку. — Бандиты, которым я настучал в «кочан» пожаловались? Маловероятно. Может мне звание какое полагается, ну там мастер спорта междуогороднего класса? Или тренерша фигуристок пожаловалась, что у нас с Женей отношения из дружеских и платонических плавно переросли в любовные со всеми вытекающими из этого последствиями? Так ей уже девятнадцать лет, не маленькая, а наоборот вполне самостоятельная. В общем, сейчас итак объявят, чего голову ломать понапрасну».
Всеволод Михалыч дождался, когда последний игрок покинет душевую и пристально посмотрел на наши раскрасневшиеся лица, после беготни по ледяному полю.
— Завтра с Ленинградом по требованию Госкомспорта хоккеист Тафгаев играть не будет, — тяжело вздохнув, сказал он.
Потом Бобров выждал паузу, пока остальные хоккеисты выплеснут эмоции, потребовав справедливости от чиновников, которым, честно говоря, на простых хоккеистов всегда было с большой колокольни начхать. Меня хоть в команде не все с восторгом принимали, но за пользу, что я приносил коллективу — ценили все.
— Вот, — Сева Бобров показал в руке конверт. — Здесь сообщается, что за драку учинённую Иваном Тафгаевым и Валерием Васильевым в матче 16 октября оба дисквалифицируются на одну игру. А в целях осуждения хулиганства на льду нам рекомендуется провести командное комсомольское собрание. Лёша Мишин, — главный тренер посмотрел на капитана и комсорга команды. — Ты должен будешь протокол собрания отпечатать и отослать в Госкомспорт. Предлагаю всё это сделать по-быстрому, не откладывая в долгий ящик. Нужно ещё над составом подумать для завтрашней игры.
— Так это, — встал с деревянной лавки наполовину переодетый Мишин, — сначала должен кто-то высказаться, осудить Ивана, что неправильно он ударил динамовского защитника. Кто это готов сделать?
Хоккеисты дружно притихли. Во-первых, такое высказывание попахивало паранойей, во-вторых, сегодня меня осудят за то, что я защищал своих партнёров, а завтра на льду никто за тебя уже не заступится.
— Мы сейчас все в одной лодке, — высказался молчун Вова Астафьев, которому я недавно помог разобраться с бандитами. — Если мы сейчас Ивана осудим, то далеко не уплывём. Они там, чиновники эти сидят бумажки со стола на стол перекладывают. Что они могут знать о хоккее? Чё они лезут со своими рекомендациями.
— Что ж ты Вова предлагаешь, не реагировать? — Спросил Мишин.
— Ничего не предлагаю, — отвернулся от собрания Астафьев.
— А давайте им дулю нарисуем и отправим вместо протокола, — засмеялся Коля Свистухин.
— Ладно, пусть Иван сам скажет, что осознал, что амбала Валеру Васильева бить не будет, — улыбнулся Толя Фролов. — Тафгай давай уже скажи что-нибудь. Плохо конечно, что тебя отстранили, но с Ленинградом мы итак должны справиться.
Я встал с лавки, голова непривычно медленно соображала, так как иначе как сюром ситуацию назвать было нельзя, тяжело вздохнул и ответил:
— Я понимаю так, в Госкомспорте заинтересовались моей дракой на льду после статьи Анатолия Тарасова в «Советском спорте». И сейчас мы эту статью должны осудить и потребовать публичного извинения от Тарасова за нарушение профессиональной этики.
— Ты, Иван, вообще соображаешь, что говоришь? — Удивился Лёша Мишин.
— Отлично соображаю, мы такими статейками роем яму нашему Советскому хоккею, — я махнул рукой так, как будто в ней был булатный клинок. — Не сегодня, завтра нас ждут встречи с канадскими профессионалами. Что мы будем делать, когда заокеанские бандиты начнут калечить наших лидеров? К примеру, какой-нибудь условный Рик Лей изобьёт Валерия Харламова, а остальная команда даже толком и не заступится, подотрётся статейкой этой тарасовской в одном месте. Советский хоккей должен быть с кулаками, чтобы пресекать гряз и грубость.
— Всеволод Михалыч, так что ответить в Госкомспорт? — Растерялся капитан команды Мишин. — Фигу что ли рисовать?
— Иосиф Львович, — Сева обратился к сидящему тихо в углу Шапиро, начальнику нашей боевой команды. — Ты давай сам что-нибудь ответь спортивным чиновникам, а нам этой ерундой заниматься некогда. Поведение обсудили, Тафгаев осознал, постановили сделать ему строгое предупреждение. И всё, все свободны.
Спустя минут пятнадцать, когда я переоделся и собрал хоккейную амуницию в баул, в раздевалку вновь заглянул наш прославленный главный тренер.
— Зайдите в тренерскую оба, — кивнул он мне и Боре Александрову.
Мы с «Малышом» переглянулись, почти синхронно пожали плечами и двинули на ещё один разговор, но Бобров нас надолго не задержал. Попросил впредь не размахивать кулаками направо и налево, как меня, так и юниора Александрова. После чего Михалыч склонился над своими шашечками, размышляя, кем заменить меня в игре против СКА.
На обед в «Зелёный город» вместе со всей командой я и мой юный друг не поехали, решив восполнить потраченный калории здесь же в городе. На Верхне-Волжской набережной, которую ещё при Николае Первом стали застраивать основательными каменными зданиями, в советский период добавили очень симпатичное из стекла и бетона кафе «Чайку». Вот туда мы и решили заехать. Судя по контингенту, сейчас в дневное время здесь тусовались исключительно студенты, а вечером же эту точку общепита могла посещать и другая, более серьёзная публика.
— Замечательные цены, — улыбнулся я, рассматривая меню. — Курица жареная с маринованными фруктами — 1 рубль 58 копеек. Бульон с яйцом — 38 копеек. Блинчики с творогом соус шоколадный — 43 копейки. Коммунизм! Что Боря заказывать будешь?
— Тоже что и вы, только ещё мороженное за 51 копейку, — добавил Александров.
Уселись мы за свободный столик поближе к окну, чтобы можно было смотреть вдаль на неторопливо бегущую Волгу и какое-то время поедали заказанные блюда молча, украдкой поглядывая на симпатичных весёлых горьковских студенток.
— Что ж теперь будет? — Спросил Боря, оторвавшись от мороженого. — Неужели за каждую драку будут дисквалифицировать на целую игру?
— Даже не сомневайся, — я от злости чуть не хлопнул кулаком по хлипкому столу, но вовремя сориентировавшись, затормозил. — Запомни «Малыш» если играешь жёстко, никогда не делай несколько вещей: удар в голову локтем на скорости, атаку в колено и толчок на борт игрока, который тебя не видит. Человек может шейные позвонки повредить или сотрясение получить серьёзнейшее.
Мне очень хотелось рассказать Александрову, как он, спустя шесть или семь лет в игре против «Спартака» отправит в больницу Валентина Гуреева, который после этого закончит с хоккеем. А самого Бориса исключат из сборной и отправят из ЦСКА играть в какую-то глухомань. Но какой сейчас был в этом толк?
— А драться это нормально? — Хитро улыбнулся юный балбес.
— Если я проучу игрока, который играет грязно, то это даже хорошо, хоккей станет чище. — Я отставил пустые тарелки и посмотрел на наручные часы. — Поехали, у девчонок сейчас тренировка начнётся в «Торпедо».
Вчера, то есть этой ночью, кроме того что мы с фигуристкой Женей не давали характерными для страстных любовных отношений звуками соседям спать, мы ещё и просто общались. И вдруг, я не знаю, что на меня нашло, спросил:
— Слушай, а мужики ваши сейчас квады на соревнованиях прыгают?
— Не поняла? — Женька даже привстала от удивления. — Четверные прыжки? Это же невозможно!
— Тише, за стенкой соседи пытаются уснуть, — я зажал девушке рот. — Я тебе точно говорю, придёт время, и мужчины будут прыгать по нескольку квадов за один прокат. Да и девчонки такие появятся. Кстати, ты сама всеми тройными владеешь? Ну, там лутц, флип, тулуп, риттбергер, сальхов.
— Шутишь? — Обиделась Женя. — Кстати, откуда у тебя такие познания?
— Была у меня одна знакомая давным-давно, — я неопределённо махнул рукой. — Как только вина с ней немного выпьем, так сразу начинала про свои лутцы и флипы рассказывать.
— Фигуристка что ли? — Ревниво процедила девушка.
— Ну, почти, — я сделал вид, что засыпаю.
«Не рассказывать же мне было, что в той жизни я встречался какое-то время с тренершей по фигурному катанию. Кстати!»
— Кстати, — я резко проснулся. — Есть же прекрасная методика, чтобы поставить всем девчонкам и парням тройные и четверные прыжки. Завтра у вас тренировка после нашего хоккея? Вот и прекрасно. А сейчас иди ко мне…
На искусственном льду торпедовского дворца спорта, куда мы вернулись с Борей Александровым, шум и крик стоял не меньшей чем на хоккейном матче. По всей площадке носились девчонки в синих спортивных костюмах, и повсюду разносился, усиленный колонками, звонкий голос главного тренера, невысокой молодой женщины. Между прочим, крепкие выражения, которыми наш Сева Бобров пренебрегал, здесь сыпались одно за другим.
— Аж уши вянут, — шепнул мне на ухо Александров и помахал рукой своей первой подружке в этом незнакомом для себя городе фигуристке невысокой и миниатюрной Алёнке.
— Даже мне смотреть страшно, — поморщился я, когда очередная хрупка девушка без защитной амуниции грохнулась на лёд.
— Почему на тренировке посторонние? — Подъехала к бортику и спросила главная тренер этих бесстрашных барышень.
— Здравствуйте, я Иван Тафгаев. Это тоже наш торпедовский хоккеист, — указал я на Бориса. — У меня есть хорошая идея, как всем вашим воспитанницам поставить все тройные прыжки.
— Вам что, заняться нечем? — Усмехнулась тренерша. — У вас игра завтра с Ленинградом, вот идите и готовьтесь к ней.
— Вы хотя бы выслушайте, — пробурчал обиженно «Малыш». — Чего сразу рот затыкать.
— Ты, Борис, неправ, — сказал я своему молодому другу, как в 88-ом году Егор Лигачёв Борису Ельцину на партийной конференции в Москве. — Если здесь кому-то не нужны золотые Олимпийские медали, то так сразу и скажите. И нечего нам морочить голову.
— Пять минут перерыв! — Крикнула в микрофон тренерша. — Ладно, слушаю, всё равно не отстанете.
Кроме главного тренера послушать нас тут же подъехали и хитро улыбающиеся спортсменки. Некоторые из девчонок тихо шушукаясь, косились то на меня, то на свою мигом покрасневшую подругу Женьку.
— Устройство для постановки многооборотных прыжков называется «удочка», — я взял клюшку, которую всегда крепил к баулу с формой, и вытянул её черенком вперёд. — Допустим — это она.
— Удочка, — добавил Александров.
— На конец её, — я почесал затылок и развернул клюшку крюком вперёд. — Так даже будет лучше. На конец крюка крепим небольшой страховочный ремень, а потом к ремню металлическую планку, от которой идут ещё два ремня, которые уже фиксируются на поясе фигуристки. Работает это так, я еду параллельно спортсменке и держу её на удочке, она выполняет прыжок, а я её в воздухе поддерживаю и страхую. Как итог и волки сыты, то есть прыжки тройные разучены, и фигуристки целы.
— Любопытно, — пробормотала главная тренер школы олимпийского резерва.
— Ещё бы не любопытно, олимпийские медали на дороге не валяются, — поддакнул Боря Александров.
— И где же мне такую «удочку» взять? — Растеряно посмотрела на нас тренерша. — В Госкомспорт обращаться что ли?
— Да в этом Госспорте только бумажки лживые штамповать могут! — Разгорячился Борис.
— К умельцам нужно срочно на автозавод обращаться, — сказал я, улыбаясь Жене и другим фигуристым фигуристкам. — Денег заплатить и простимулировать скорость выполнения заказа в жидкой валюте.
— В какой валюте? — Не поняла женщина с микрофоном.
— От которой на заводе в узком кругу не принято отказываться, — хмыкнул юный и смекалистый Александров.
— Продолжайте тренировку, — Я подмигнул своей Женьке. — Сегодня уже четверг… К субботе «удочка» будет готова.
После ужина в столовой на базе «Зелёный город», где сегодня перед игрой осталась ночевать вся команда, когда торпедовские старожилы ушли резаться в преферанс, я предложил Борису, и фигуристкам подружкам Жене и Алёне незаметно смотаться в город.
— В кино опять? — Недовольно искривился юный гений прорыва.
— В ресторан? — Хихикнула Алёна. — Так надо платье погладить.
— А мне чтобы платье погладить, его сначала нужно купить, — обиженно засопела Женя.
— Что у вас за интересы такие, либо кино, либо рестораны? — Всплеснул я руками. — Поедем сейчас на авторскую встречу с прекрасной советской эстрадой. Только Михалычу скажу, чтоб не волновался.
— Тогда я надену брюки, — заявила Женька.
— Красоту ничем не испортишь, — согласился я.
В своей комнате на базе, где Сева Бобров бывал чаще, чем в пустой квартире, которую ему на время работы выделил автозавод, я и застал главного тренера, вновь склонившегося над шашечными фишками.
— Заходи, присоединяйся, — кивнул Всеволод Михалыч на свободный стул. — Давай рассуждать вместе, как играть команда без тебя завтра будет.
— Михалыч, я не по этому поводу, отпроситься хочу, — сказал я, но так как Бобров даже не шелохнулся, то добавил. — В аэропорт мне нужно сгонять, встретить Фиделя Кастро с Луисом Корваланом. Они тут в Горьком лекции для студентов читать будут на кубинском языке. Хочу щёлкнуться с ним для истории государства Российского.
— Что? — Спросил Сева, передвигая шашечки по нарисованному хоккейному полю.
— Я говорю, шведские хоккеисты Кемь взяли, а Вацлав Недоманский на Изюмском шляхе безобразничает, — пояснил я тревожную политическую ситуацию в стране.
— Тогда много не брать, и не безобразничать, — пробормотал Бобров. — Хватит нам одной дисквалификации.
— Ты, Всеволод Михалыч, главное дамку поскорее проведи, — я тоже двинул одну шашечку. — С дамками мы Ленинград быстро порубаем.
— Да, да, да, — согласился главный тренер.
Во дворце культуры Автозавода, где занималось множество кружков и коллективов народного творчества, сжалившись в профкоме, выделили маленькую комнатушку и вокально-инструментальному ансамблю «Высокое напряжение». На вопрос, почему родилось такое дикое название Толя, который меня, случайно встретив сегодня на заводе, и пригласил на репетицию, ответил просто:
— Если сложить имена Толя и Коля, то получится слово — ТоК. А если ток, то это почти всегда высокое напряжение.
Чтобы поместиться в комнату для репетиций на третьем этаже ДК, мне пришлось не без удовольствия усадить себе на колени Женьку, а Борису его подружку Алёну. Остальную площадь занимали музыканты и инструменты: ударная установка, синтезатор, гитары и колонки к ним, или как их ещё называют комбики.
— Во-первых, — начал Толик, покосившись на недовольного моим присутствием Николая, — мы хотим тебя, Иван, поблагодарить за песню «Мой адрес — Советский союз». Да, поблагодарить! Потому что без неё мы бы сейчас «Портвейн» пили в подъезде, зазря прожигая молодую жизнь.
— Я не гордый, можно и деньгами, — хохотнул я.
— Нет пока денег, — пробубнил мрачный Коля.
— Так не в них счастье, — сказал, приобнимая Алёнку, Боря Александров.
— Сыграйте что-нибудь мальчики, — попросили дружно девчонки.
Барабанщик ансамбля обречённо стукнул четыре раза палочкой о палочку и музыканты грянули:
Заботится сердце, сердце волнуется,
Почтовый пакуется груз.
Мой адрес не дом и не улица —
Мой адрес — Советский Союз.
Причём Колян пел с таким видом, как будто проглотил что-то совершенно несъедобное мерзкого коричневого цвета. Поэтому когда он резко провёл по всем шести струнам, песня оборвалась. Алёна с Женей дружно похлопали.
— Во-вторых, — продолжил Толик. — В декабре здесь в Горьком состоится музыкальный конкурс «Серебряные струны» в честь 650-летия города. Александр Градский со «Скоморохами» приедет.
— Тоже мне рок звезда нашлась, — тихо пробубнил Николай.
— На конкурс нас взяли, но нужна ещё одна песня, — толкнул Толик в плечо своего друга-бунтаря из подворотни. — Ты же Иван говорил, что ещё какие-то песни в Череповце слышал.
— Вы нам только намёк на тему сделайте, мы дальше сами всё досочиним, — пискнул худосочный клавишник Савелий.
«Чем же вам таким намекнуть, чтобы за это ещё и неприятностей не было?» — задумался я.
«Про коммунистическую партию нужно что-нибудь и про Ленинский комсомол», — стал подсказывать голос в голове.
«А почему нет?» — вспомнил я одну вещицу.
— Значит так, начнём с припева, — я аккуратненько ссадил Женю на свой стульчик, а сам встал, стараясь не наступить на переплетающиеся повсюду провода. — Давай пианист записывай:
Всё, что в жизни есть у меня,
Всё, в чём радость каждого дня,
Всё, о чём тревоги и мечты,
Это всё, это всё ты.
Всё, что в жизни есть у меня,
Всё, в чём радость каждого дня,
Всё, что я зову своей судьбой
Связано, связано только с тобой.
— Ух! — Я стёр рукавом пот со лба, вспоминая почти забытые слова.
— А про что песня-то? — Почесал затылок Толик. — Про любимую девушку? — Музыкант кивнул на Женьку.
— Песня про Коммунистическую Партию Советского союза, — прокашлялся я. — Первый приз точно будет гарантирован. Против такого оружия у «Скоморохов» песен — нет.
— Дрянь, а не песня, — высказался Колян. — Вот гимн «Торпедо» — это си…
Остальные слова бунтарь договорить не успел, так как он находился в пределах досягаемости моей длиннющей руки, потому что в следующее мгновение от лёгкой затрещины гитарист, дёрнувшись всем телом, вылетел в дверь. И лишь провода, которые соединяли электрогитару и колонки не дали Николаю далеко убежать или брякнуться на пол коридора.
— Быстро приготовились к репетиции нового всесоюзного шедевра! — Я поднял руку с воображаемым стартовым флажком вверх. — И только попробуйте мне слова перепутать, Моцарты. Я вам так посальерю, что Пушкину в своих «маленьких трагедиях» и не снилось! На страт, внимание, марш!
В пятницу переполненный хоккейный стадион автозавода под открытым небом, куда на матч с армейцами из культурной столицы города на Неве Ленинграда стеклось почти восемь тысяч человек, гудел, свистел и орал. К сожалению, очень сильно нас подвела погода, во-первых для конца октября сегодня было довольно тепло, целых 4 градуса по Цельсию. Во-вторых, зарядил мелкий неприятный дождь, из-за которого шайба скользила хуже, чем под крышей во дворце спорта, где все эти дни мы наигрывали мудрёные комбинации.
«Денег областной администрации за билеты захотелось побольше срубить, — зло думал я, сидя на шестом ряду по самому центру вместе с Женькой. — Ни музыки, ни группы поддержки, играют тут в лужах как при царе Горохе».
— Сколько осталось до конца матча? — Спросила, нервничая моя девушка.
— Почти четыре минуты чистого игрового времени, — ответил я, посмотрев на табло, где кроме больших механических часов указан был и счёт 1: 0, в пользу «Торпедо».
Начали-то игру за здравие, первая пятёрка Федотова на четвёртой минуте матча закрутила весёлую карусель в зоне противника, и Толя Фролов с передачи капитана Лёши Мишина открыл счёт. А дальше сгустили серые и рыхлые тучи, и с неба, наказывая администрацию за скупердяйство, покапал нудный осенний дождь. И вся комбинационная игра мигом рассыпалась. Кстати вместо меня с Александровым и Скворцовым Всеволод Михалыч выпустил Вову Ковина. Получилась такая юниорская тройка нападения, которая показала самую бестолковую игру за всё время пока я знаком с ребятами. Говорил же Боброву, поставить в центр к пацанам пана Свистухина. А в Свистухинской тройке в центр перевести Смагина, где приставить к нему либо Ковина, либо Доброхотова.
— Ладно, — махнул я рукой, когда стрелка часов отмерила последнюю минуту. — Не мытьём, так катаньем, главное победили. Жень, пошли на выход, а то сейчас на двадцать минут как встрянем на выходе со стадиона.
И мы с девушкой, как и многие другие умники стали пробираться к проходу. И вдруг, я просто случайно оглянулся на лёд, как там, последнюю резкую контратаку организовали ленинградцы. Александр Андреев, который нам забил один гол в первой встрече, ускользнул по правому борту от защитника Славы Ушмакова и выскочил на оперативный простор.
«И какого хрена Свистухин со своей бандой за минуту до конца полез в нападение?» — подумал я, когда Андреев ворвался в нашу зону и бросил по воротам. Коноваленко был начеку и отбил шайбу в поле более чем уверенно.
— Ох! — Выдохнули болельщики.
И слава отечественному автопрому, первым до шайбы дотянулся второй защитник Серёжа Мошкаров.
— Выбрасывай, б…ь её на х..! — Заорал я, как и многие другие зрители на трибунах.
Но у Мошкарова в луже поехала нога и вместо мощного кистевого броска, он покачнулся, а шайба просто сползла с крюка и досталась накатывающему на него ленинградцу Валентину Панюхину. И Панюхин буквально с сиреной об окончании матча вколотил шайбу в наши ворота. Коноваленко, к сожалению не выручил, так как бросок армейца вышел на редкость сильным и точным прямо в девятку.
— Б…ь! — Охнули все восемь тысяч преданных болельщиков.
— Когда каждое очко на счету, а тут кому-то денег срубить захотелось! Суки! — Громко высказался я, медленно пробираясь на выход.
«К сожалению, негативными эмоциями делу набора недостающих очков в чемпионате СССР не поможешь», — думал я, прижимая к себе Женьку и вместе с народом двигаясь единой колонной.
— Тафгай, почему не играл? — Вдруг спросил кто-то с боку.
— Сказал в интервью, что Аляску пора возвращать в состав СССР, вот и влепили дискву на матч, чтобы вперёд ЦК КПСС не высовывался, — брякнул я первое, что пришло в голову.
— А разве её не продали ещё при царе? — Спросило кто-то с другого края.
— Темнота! На Аляске местное население пищит и просится шестнадцатой республикой к нам в союз, — хмыкнул я. — Тоже хотят ноги греть в Чёрном море.
— Не пустим! — Ляпнул кто-то сзади. — В Крыму итак яблоку негде упасть!
— Не нагнетай! — Я показал кулак себе за спину. — Если с умом всех на пляже разложить всем места хватит. Сервис нужно до ума доводить.
Наконец, из толпы, где уже позабыли про обидную ничью и вовсю обсуждали судьбу далёкой неведомой Аляски, мы с Женей вышли к автостоянке. Однако и около моей «Победы» топтался подозрительный среднего роста широкоплечий парень в плаще и кепочке.
— Интересуешься антиквариатом? — Спросил я, отодвигая непонятного товарища в сторону. — Тогда должен огорчить машина не продаётся. Коллекционная модель, на ней ещё Михаил Романов последний император Российской империи перед убийством в Перми катался. Так что не задерживаю.
— Весело шутишь, — усмехнулся парень. — Отойдём на пару слов?
— Женя посиди в машине, — я открыл дверь своей девушке. — Сейчас только товарищу автограф оставлю и вернусь.
Мы пересекли небольшую площадь перед заводским хоккейным стадионом и встали так, чтобы нас никто не услышал.
— Меня зовут Гена Заранко, — товарищ в плаще протянул ладонь для рукопожатия. — Или как зовут друзья — «Заран».
— Иван Тафгаев, иногда зовут Тафгай, — я пожал крепкую руку. — У меня времени мало. Надо ещё с командой побеседовать.
— Ты ребят моих поломал недавно, — перешёл к сути Заран. — Если по справедливости, то они давно напрашивались, тем более наехали на хоккеистов «Торпедо», поэтому обиды на тебя нет. Никто ваших в Горьком больше не тронет. Вот только в других регионах будь осторожней, Тафгай.
— Ладно, и ты им тоже передай, — ухмыльнулся я, — в Горьком я их больше не трону, но вот в других регионах могу и третью степень инвалидности оформить без нудного медицинского обследования.
— Хорошо, — парень натянул кепку на глаза и пошёл своей дорогой. — Может, ещё пересечёмся, поговорим, больно интересный ты товарищ. — Добавил он, внезапно развернувшись.
«Кто вас бандитов знает. Ещё клевещут напрасно на лихие девяностые, когда тут лихие семидесятые в самом, что ни на есть разгаре», — подумал я, возвращаясь к переволновавшейся за меня Женьке.