Таинственное похищение

Глава третья В горах

Какие мысли волновали двух молодых людей, шагавших друг за другом по глухим горным тропам в этот ясный июльский день?

Все вокруг них сверкало в лучах солнца, над головой синело небо, под ногами похрустывала свежая, сочная трава. На темном одеянии хвойных лесов пестрела светлыми мазками зелень широколиственных деревьев. Повсюду, насколько хватал глаз, громоздились скалы, круто спускались вниз каменные осыпи, тянулись ущелья, голые или поросшие кустарником и деревьями. Дикую красоту этого застывшего моря каменных волн не нарушал ни один след человека. Над ним царил покой. Но покой этот не был мертвым. Повсюду ключом била жизнь. Невидимая с первого взгляда, она ощущалась в тишине, наполняла ее неуловимым шумом, и казалось, что тишина — живое существо, которое вот-вот придет в движение. В искрившихся лучах солнца кружилась мелкая мошкара. По траве сновали букашки, но лишь очень тонкий слух мог уловить легкий шум их движения. Вот на стебелек вскарабкалась божья коровка, доползла до конца, попробовала было раскрыть крылышки, но стебелек наклонился, и она полетела вниз, однако тут же выбралась из травы и снова настойчиво поползла вверх. На этот раз ей попался упругий стебелек. Она беспрепятственно добралась до самого верха, остановилась, подняла твердые крылышки, под которыми показались другие, прозрачные и шелковистые, и вот они уже затрепетали в нагретом солнцем воздухе и куда-то понесли букашку. Из кустов выпорхнула птица. Послышался тоненький писк. Из кроны высокого дерева ловко скакнула белочка и полетела с ветки на ветку, распушив хвост. Остановилась ненадолго, чтобы глянуть своими круглыми глазками на путников, потревоживших ее покой, и исчезла в густой листве. Только качнулась ветка, которую она задела лапками. На земле лежали с корнем вырванные бурей вековые сосны. Сквозь содранную кору обломанных при падении ветвей белела, как оголенная кость, еще не потемневшая древесина со следами ударов. Засохшая смола, вытекавшая из ран, образовала янтарные наросты. На скалах чудом держались, вцепившись корнями в расщелины, редкие деревья и кусты, протягивавшие свои зеленые руки-ветви над пропастью. На опушке леса, меж ржаво-красных замшелых стволов старых елей, рос низкий кустарник, напоминавший по форме причудливых чудовищ, которые выползли из лесного мрака к ногам великанов, чтобы погреться на солнце, осыпавшем золотой пылью соседние лужайки.

Впереди шел геолог. Его брезентовая сумка, раскачивавшаяся на длинном кожаном ремешке, ударялась о бедро при каждом шаге. Он часто закидывал ее за спину, но она упорно возвращалась на старое место. В руке он держал молоток и, словно дятел, долбящий своим твердым клювом кору старых деревьев, стучал по скалам, попадавшимся ему на пути. Пестрые квадраты его клетчатой рубашки жарко пылали на солнце, а складки были пронизаны тысячью крохотных светлых точечек, делавших ткань легкой и воздушной. От яркого света глаза его постоянно щурились, образуя вокруг густую сеть морщинок, и сквозь щелки виднелись одни зрачки, поблескивавшие горячими угольками.

Время от времени он спрашивал, как называется та или иная вершина, спускался к руслам маленьких речушек, отламывал своим молотком от скалистых берегов кусочки породы, заглядывал в трещины и все что-то записывал. Сумка его тяжелела и раскачивалась на ходу уже гораздо медленнее.

За геологом, ведя на поводу навьюченного мула, шел сухощавый крепкий паренек. У него было загорелое, обветренное лицо человека, проводящего большую часть жизни на открытом воздухе. Его ястребиные карие глаза неотступно следили за каждым движением геолога. Стоило тому скрыться в зарослях, как паренек бросался за ним напролом через кусты и груды камней, не щадя своей поношенной одежонки, и наверное, не отстал бы от своего спутника ни на шаг, если бы не ленивый мул, противившийся этому изо всех сил. Оседланный стареньким вьючным седлом, небольшой тонконогий горный мул с молчаливым упорством отказывался следовать за своим проворным хозяином и неохотно переступал ногами, словно раздумывая каждый раз, куда ему поставить свои узкие копытца. На седле покачивались туго набитый рюкзак, маленькая походная палатка, крестьянская торба, ямурлук[3] с обтрепанными полами и острый топор. Сбоку к нему был привязан моток длинной пеньковой веревки. Самодельная, сплетенная из такой же веревки уздечка сильно оттягивала челюсть животного, так как паренек безжалостно дергал повод, и тогда мул, вытянув шею, бессмысленно прикрывал один глаз и подрагивал отвислой нижней губой. На спусках он широко расставлял задние ноги, упирался и останавливался. На подъемах тащился еще медленнее, словно нарочно хотел поддразнить своего нетерпеливого хозяина. А тот, в сердцах, то колотил его по бокам, то пинал ногами, оглядываясь каждый раз на геолога. Как только мул чувствовал, что повод ослабевал, он шевелил губами, стараясь дотянуться своими длинными желтыми зубами до травы или молодых листьев, так соблазнительно щекотавших на ходу его ноздри. В таких случаях его упорства уже не могло сломить даже самое яростное дерганье веревки. Он не трогался с места до тех пор, пока не набивал рот сочной зеленью и пока разъяренный паренек не набрасывался на него с кулаками.

Геолог видел, что проводник старается от него не отставать, но считал это в порядке вещей. Он не был настолько наблюдательным, чтобы объяснить себе это нетерпение и сердитые вспышки паренька, и шел, восхищаясь красотой гор, упиваясь кристальным, без единой пылинки воздухом. В ушах у него звенело. Со счастливым выражением, словно, ребенок, нашедший в уличной пыли монетку, он рассматривал на ладони отбитые кусочки пород, подбирал с земли кристаллики и опускал их в сумку. Изредка по лицу его пробегала тень под влиянием неприятных мыслей, то исчезавших, то вновь навязчиво всплывавших в его сознании. Он провел беспокойную ночь и теперь неотступно продолжал разбирать в уме вчерашнее происшествие.

До сих пор он ощущал во рту неприятный вкус и время от времени нащупывал языком ворсинки грязной мешковины, которые с отвращением сплевывал. Щеки его горели, ребра ныли. «На меня, кажется, накинули мешок, — думал он, — и куда-то понесли…»

Его опустили на землю и немного погодя, после того, как он услышал над собой приглушенные голоса, опять понесли. Чувствуя себя как в тисках, мешавших ему дышать, он впал в полузабытье и не сразу понял, что свободен и что с него сняли мешок. Его обдало волной холодного воздуха. Он неуверенно шагнул, машинально ощупал лицо, как бы удостоверяясь, что на нем ничего нет, глубоко вздохнул и осмотрелся. При бледном свете звезд туманно белела стена сельсовета. Он добежал до угла, и стена уплыла в темноту. Сверху свешивалось что-то черное. «Стреха», — догадался он. Кругом ни души. Он почувствовал, как по спине у него поползли мурашки. Настороженно осмотрелся. Быстро ощупал пояс, где обычно носил финку, но ее не было. Бросился назад, споткнулся о деревянную ступеньку, чуть не упал, но успел ухватиться за перила. Ощупью поднявшись по лестнице, вбежал в коридор, захлопнул входную дверь и закрыл ее на ключ. Из полуоткрытой двери комнаты для приезжих в коридор проникала, рассеивая темноту, узенькая желтая полоска света. Он перевел дух, толкнул дверь и вошел в комнату. Запер и ее на ключ и осмотрелся блуждающим взглядом. На столе тускло светила керосиновая лампа. Легкий ветерок, дувший в открытое окно, чуть пригибал тоненький язычок пламени. Он закрыл окно, стал на колени и пополз на четвереньках по грязному полу, заглядывая под кровать, за печку, будто там мог кто-то спрятаться. Стараясь перебороть в себе страх, разделся, бросил одежду на стул, сунул под подушку молоток, чтобы он был под рукой, задул лампу и юркнул под одеяло. Комната погрузилась в темноту. Только в верхней части окна, темневшего черным квадратом, проступал слабый свет, струящийся со звездного неба. Он крепко зажмурился. Скорее бы заснуть, позабыть все. Но он против воли стал напряженно прислушиваться, стремясь уловить подозрительный шум, скрип двери, оконной рамы, осторожные шаги. Кругом стояла глухая тишина. Даже мышь не шуршала на потолке. Постепенно он начал успокаиваться и корить себя за то, что так перепугался. Возбуждение, порождаемое хаосом самых различных ощущений, постепенно улеглось. Давала себя знать и усталость после долгого пути. Он незаметно задремал. Однако мозг его продолжал бодрствовать, воскрешая отдельные подробности пережитого. Время от времени он всем телом вздрагивал, подпрыгивал в постели, рука его безотчетно тянулась к молотку, затуманенная мысль нашептывала, что все это сон, но какой-то внутренний голос противился: а если нет? Он спрашивал себя, наяву это с ним произошло или во сне, но прежде чем ему удавалось понять это, сознание куда-то проваливалось, он опять впадал в забытье, пока снова какой-нибудь обрывок мысли не вспыхивал в мозгу, силясь вернуть к нему сознание, и тут же не угасал. Голова его металась по подушке, но глаза были крепко закрыты.

Утром память все восстановила, и он разозлился на себя.

«Хоть бы ударил их разок! — упрекал он себя, а потом спрашивал: — Почему они принесли меня обратно, ничего со мной не сделав? Может, у меня галлюцинации?»

Но как он ни старался отыскать ключ к этой странной загадке, у него ничего не получалось. Он привык отыскивать связь между явлениями, и любая неизвестность претила ему.

«Может быть, меня приняли в темноте за другого и, увидев, что ошиблись, отпустили? А может, я свалился во сне с кровати, одеяло упало мне на голову, и мне приснилось, что на меня что-то набрасывают и куда-то тащат?»

Он строил все новые и новые догадки и тут же отбрасывал их, так как ни одна из них не давала исчерпывающего ответа на все вопросы. Он сердился на то, что думает о посторонних вещах вместо того, чтобы думать о работе. В конце концов, это ему надоело и, чтобы рассеяться и освежиться, он умыл лицо холодной водой из ручейка, мимо которого они проходили. Постепенно горы, необъятные и могучие, захватили его своей красотой, разогнав тяжелые мысли.

Последние сельские домики остались далеко позади. Солнце поднялось высоко. Он пошел вдоль небольшой горной речушки, против течения. Он то шлепал прямо по воде своими тяжелыми ботинками, то перепрыгивал с камня на камень. Время от времени постукивал по скале своим молотком.

На поворотах вода откладывала песок, который ложился откосами. Он приседал, загребал горсть песку, рассматривал отдельные песчинки, поблескивавшие на солнце, выбирал среди них какие-то крошечные чешуйки, что-то записывал и шел дальше.

Мул неохотно тащился по дну речушки. Омытые водой копыта отливали темным блеском, с подков, сверкавших на солнце, стекала каплями вода. Как только геолог останавливался, паренек тоже замирал, повод повисал, и мул тотчас совал морду в щель отвесной скалы, где росла пучками длинная трава. Но только он принимался за еду, как хозяин сильно дергал повод, недожеванная трава повисала на губах, на землю капала зеленоватая слюна. Ночью мула пустили пастись на луг за селом, но рано утром снова заседлали, и он еще не успел набить брюхо. Потому теперь и жевал с таким хрустом сочную зеленую траву, пока геолог возился на речном берегу. Паренек, с лица которого не сходило недоверчивое выражение, удивлялся, глядя, как загорались глаза его спутника при виде цветной жилки в скале, как вздрагивали от радостного возбуждения его руки, когда он выковыривал пестрый камешек и рассматривал его потом, как драгоценность.

«Показать бы ему те камни, так он бы совсем ошалел», — думал проводник, стараясь припомнить, в каких местах он, бродя с козами и овцами, играл блестящими, красновато-коричневыми, величиной с грецкий орех, а то и с детский кулак камешками и молочно-белыми кристалликами, наросшими на синеватых и гладких, как стекло, обломках скал, покрытых зеленоватой землей. Но он молчал, насупив брови, и не спускал глаз с геолога. А тот, позабыв обо всем, торопливо переходил с места на место. Задерживался подольше там, где горы показывали кое-что из своих богатств, выбирал больше ручейки, речушки и карабкался к их истокам. Иногда, словно желая поделиться своим восторгом с проводником, он оборачивался к нему и улыбался.

Старание паренька идти за ним по пятам, его неотступный взгляд геолог считал проявлением интереса к богатствам земли, к его работе, и от этого настроение у него поднималось. Он почему-то вспомнил, с какой жадностью ловил каждое слово учителя геологии в гимназии, с какой страстью скитался вместе с ним и ребятами из их кружка по окрестностям родного городка и собирал образцы для гимназической коллекции. Вспомнил, как волновался во время первых студенческих экспедиций и не отрывал взгляда от руководителя, который показывал им пласты земной коры, хорошо видные на высоких берегах рек, зернистую структуру потрескавшихся скал в горах. Загадочная история образования земли разжигала в нем любопытство, усиливала жажду новых знаний, как ветер усиливает пламя костра. Ему казалось, что его проводник охвачен той же страстью и потому с такой настойчивостью погоняет за ним упрямого мула. Откуда ему было знать, что, вызвав паренька из дому, председатель сельсовета наказал ему:

«Слушай, Райчо! Только ты сможешь это сделать. Горы по обе стороны границы ты знаешь как свои пять пальцев. Среди наших ребят ты самый сознательный. Смотри же, чтоб нам не осрамиться. Пойдешь проводником с человеком, к которому я тебя сведу. Геологом назвался. Документы его я проверил. Может, и вправду геолог. Про границу выспрашивал. А нам нужно бдительность проявлять. Если удерет за границу, засмеют нас в селе. Ты все к Медвежьей реке забирай, а я тут свяжусь по телефону с околийским комитетом партии. Если что не в порядке, мы тебя там искать будем. Услышишь два выстрела из карабина — значит, это мы. А вздумает бежать — скрутишь его веревкой и будешь нас ждать. Если не придем до захода солнца, считай, что то, что, он сказал — правда. Веди его, куда захочет. Пусть делает свое дело. И на обратном пути отсюда его проводишь, он мне обещал о Советском Союзе рассказать…»

Сначала паренек старался идти гребнем горы, а геолог держался речушек. Чтобы не отставать от него, паренек шел за ним, срывая злость на бедном животном, которое не проявляло никакого желания добровольно карабкаться по узким руслам горных ручьев. Пареньку казалось, что геолог делает это нарочно. «Хочет меня перехитрить, но не будь я Райчо, если ему это удастся», — рассуждал он, сжимая зубы и дергая повод.

Он пользовался любым случаем, чтобы идти по высоким открытым местам, откуда была видна вся окрестность, но геолог все время спускался в каменистые ущелья. Как только тот скрывался за скалами или деревьями, паренек спешил за ним, не разбирая дороги, яростно подталкивал мула и позволял себе передохнуть только тогда, когда его непоседливый подопечный вновь оказывался в поле его зрения.

— Давай выбирать места поровнее, а то мул совсем измучился, — несколько раз говорил он геологу, но неизменно получал один и тот же ответ:

— Ты иди где хочешь, а я пойду там, где мне нужно. А потеряем друг друга из виду, так…

«Обвести вокруг пальца хочет», — решил паренек и снова погнал мула за геологом. Тот засмеялся:

— Этот лопоухий наполовину геологом станет, если облазит еще два-три ущелья.

Шутка не понравилась пареньку. «Ишь куда гнет! Все равно не проведешь», — подумал он.

Мул напрягался изо всех сил, ставил все ноги вместе, чтобы можно было оттолкнуться, и так перепрыгивал с камня на камень. Паренек в таких случаях ослаблял повод и выжидал, пока мул справится с затруднительным положением, а потом опять погонял его, поспешая за геологом.

Они вышли на широкое ровное плато, разделявшее два потока. По одному геолог уже прошел и собирался было спускаться к другому. Солнце стояло высоко в небе, и паренек на глаз определил, что время подходит к полудню.

— Может, спустимся в лес напротив, разведем костер и пообедаем? — предложил он, чтобы выиграть время.

Геолог осмотрелся вокруг, приложив к глазам ладонь. От быстрого подъема грудь его вздымалась, он с наслаждением вдыхал чистый воздух. Мул пощипывал молодую травку.

— Как называется вон та вершина, на горизонте? — спросил геолог. — Она мне кажется здесь самой высокой.

Паренек сощурился и неохотно глянул в ту сторону.

— Так как же? — повторил геолог.

— Ченгене-хисар.

— Граница где проходит — позади или спереди?

— Там проходит, — неопределенно ответил паренек. Он не умел врать, но так как не хотел вести разговоры о границе, отвечал односложно и неясно.

Однако геолог продолжал с любопытством расспрашивать:

— А дальше где? По зеленым вершинам к западу от Ченгене-хисар или же вон по тем двум голым холмам?

— Пойдем в лес, пора обедать, — настаивал на своем паренек, чтобы замять разговор о границе и увести отсюда геолога.

Но тот продолжал задавать все новые вопросы, словно ничего не замечая, и насвистывал какую-то песенку. Насупившись, как ребенок, на которого не обращают внимания, паренек облокотился на седло, и с рассеянным видом стал перебирать опущенные поводья. Уже несколько раз геолог принимался расспрашивать его, где проходит граница, но ни разу еще не стоял так долго и не рассматривал места, по которым она проходила. «Узнать бы, о чем он думает!..» Он смотрел на обращенное к югу лицо геолога, следил, с каким вниманием тот глядит в ту сторону, и думал: «Пусть только попробует…» — Под локтем он чувствовал прикосновение мотка веревки. А когда мул шагнул вперед, чтобы дотянуться до травы, в бок ему ткнулось топорище. Пареньку пришла в голову дерзкая мысль. Он смерил глазами расстояние, отделявшее его от геолога. Стоит сделать два прыжка, и он окажется рядом с ним.

«Нечего ждать. Свяжу его, пока не сбежал, а там будь что будет» Зрачки, его сузились, лицо покраснело, желваки отвердели, пальцы сжали веревку. Он набрал воздуху…

Геолог, даже и не подозревавший, что через секунду он мог бы лежать на земле, обмотанный, как шелковичный кокон, крепкой пеньковой веревкой, обернулся и, добродушно улыбаясь, беззаботно сказал:

— Не стоит тратить время и разводить костер. Пока светло, будем идти. А как стемнеет, выберем место получше, разведем большущий костер и устроимся по-царски.

Он засмеялся, вытянул руку к границе и добавил:

— Будешь вести меня в направлении, параллельном границе, а завтра или послезавтра свернем и по ней выйдем к Рудозему. Пошли! — и он, весело шлепнув мула по шее, начал быстро спускаться вниз, к потоку. Мул, не поднимая головы, скосил глаза, чтобы посмотреть, кто это его побеспокоил, помахал хвостом и, высунув язык, захватил зубами новую порцию травы.

«Что у него на уме? Почему он сразу не идет к границе? Отчего так долго нет наших?» — недоумевал паренек. Он оглянулся назад и внимательно осмотрел места, по которым они прошли, но не увидел никого. Затем дернул повод и потащил мула к пенистому потоку, подтачивавшему каменную грудь скалы, на которой они стояли.

Обедать они сели через час, устроившись прямо на берегу. Прохладная вода журчала у самых ног. Расседланный мул торопливо щипал траву. Над ним кружились, стараясь увернуться от ударов хвоста, мухи, залетевшие сюда неизвестно откуда. Геолог откусил порядочный кусок хлеба и принялся резать тоненькими ломтиками копченую колбасу. Он предложил колбасу своему проводнику. На срезанной гладкой поверхности соблазнительно поблескивали в лучах солнца белые крапинки жира. Паренек проглотил слюну, но отказался.

— Возьми! — настаивал геолог, пододвинув к нему несколько кружочков. — Знаешь ведь поговорку: дают — бери, а бьют — беги!

Паренек отсел в сторонку, порылся в своей торбе, вынул оттуда краюху хлеба и кусок домашнего овечьего сыра, набил рот и принялся медленно жевать. Есть ему не хотелось. Геолог же ел с аппетитом, как хорошо поработавший и проголодавшийся человек, который торопится восстановить силы, чтобы продолжить начатое дело. Он несколько раз предлагал пареньку колбасу и, так как рот его, был набит, издавал какой-то неопределенный звук, который должен был означать: «Хватит стесняться, бери и ешь!» Но паренек упорно отказывался, отрицательно мотая головой, Ему казалось, что стоит взять у геолога ломоть хлеба, и он потом не сможет поднять на него руку. В сердце не будет твердости, в руках — силы. К хлебу он испытывал благоговейное уважение, заложенное в нем дедами и прадедами, добывавшими себе пропитание непосильным трудом. Есть вместе, делиться с кем-нибудь куском хлеба значило для него связать себя с ним какими-то узами, а он не желал иметь ничего общего с человеком, которого, может быть, еще до того, как стемнеет, придется связать и передать властям. Он зачерпнул пригоршней воды из ручья, попил, проглотил последний кусок и аккуратно сложил остатки еды в торбу, потом оседлал мула, и когда геолог покончил с обедом, пристроил на седле его рюкзак.

— Ну и неподатливый же ты человек! — сказал геолог, пригнувшись и утоляя жажду прямо из ручья. — Сказал «нет» — и баста.

Паренек, не отвечая, взял повод, и они снова двинулись один за другим по каменистому руслу. Ярко блестели отполированные водой прибрежные камни, меж которыми кое-где пробивались мох и трава.

Медленно, очень медленно тянулось время. Паренек то и дело посматривал на небо, с нетерпением ожидая, когда стемнеет. Порой ему казалось, что солнце вообще не движется и что тени от скал после полудня не стали длиннее. На небе не было ни облачка. Поверх рюкзака сохла мокрая от пота клетчатая рубашка геолога. Он остался в одной майке, обнажив свои мускулистые руки и крепкую шею.

Паренек шел, не скинув с себя рубашки. Поглощенный слежкой за своим спутником, он совсем не чувствовал жары. Тут и там на нагретой солнцем земле застыли на припеке ящерицы. Заслышав звук шагов, они поднимали, свои маленькие головки и тревожно озирались, готовые при малейшей опасности юркнуть в ближайшую трещину. Извиваясь меж камней, прошуршала змея, несколько камешков сдвинулись с места, покатились и шлепнулись в воду. С высокой скалы, тяжело размахивая крыльями, снялся горный орел и взмыл высоко над их головами. Неожиданно выскочил заяц, глянул на них растерянно и помчался по крутизне большими скачками, прижав к голове длинные уши.

— Держи, у-у! — крикнул геолог пронзительно и свистнул. — В горах, наверное, полно дичи, а, Райчо? — обернулся он к пареньку, но тот молча приблизился, бросил повод и пристально посмотрел на геолога.

— Есть ли здесь дичь, спрашиваю? — повторил тот свой вопрос.

Паренек понял, что не может все время отмалчиваться, и неохотно ответил:

— Водится.

— А косули есть?

— Есть.

— Медведи?

— Встречаются.

— А ты встречал медведя?

— Случалось.

— И что? Он тебе ничего не сделал, а? Расскажи!

Геолог с живым интересом смотрел на своего проводника.

— Ничего не сделал. Прошел мимо.

— Как так — мимо?

— Так.

— А ты? Испугался и побежал?

— Я тоже прошел мимо.

Этот простой, лишенный всякого драматизма ответ вызвал на лице геолога разочарование. Но паренек внезапно оживился и начал рассказывать, придавал своим словам особый смысл.

— Здесь много медведей. Как увидят, что человек один, бросаются на него. В этих горах одному лучше не появляться. Задерут.

— А тебя-то как не задрали, Райчо?

Паренек немного смутился:

— Так я… был тогда не один…

— А ты сказал, что один.

— Двое нас было, тот шел позади…

— Когда зверя не трогаешь, он бежит от человека.

— Здешние медведи не бегут.

— Так ведь нас двое, а с мулом даже трое…

— И кабаны есть, — добавил паренек, поняв, что его сообщение о медведях не подействовало на геолога.

— И они такие же страшные, как медведи?

— Еще бы! Как увидят тебя одного, так и бросаются, клыками норовят кишки выпустить. Ты не знаешь здешних кабанов.

Говоря это, он напирал, главным образом, на слово о д и н.

— Кабанам траву подавай и желуди, а мы все больше по скалам да по ущельям лазаем, — заметил геолог. Он перекинул за плечи сумку, чтобы она не мешала при ходьбе, и снова зашагал.

Тени, отбрасываемые высокими скалами, становились длиннее. Солнце склонилось к горизонту, небо на западе пламенело. Вдалеке синели мягкие очертания гор. После обеда геолог ни разу не спросил о границе, но паренек не мог успокоиться. Он гадал, удалось ли ему напугать геолога своими рассказами о медведях и кабанах, прислушивался, не раздадутся ли два выстрела из карабина, на возвышениях украдкой оглядывался назад, всматриваясь до боли в глазах, не покажутся ли там люди. А что, если они выйдут к Медвежьей реке не там, где надо? В этих горах не то что люди, поезд затеряется, как иголка в сене. Медвежья река — скалистая горная расселина — тонула далеко впереди в зареве заката. По ней хоть целый день иди, все равно конца не достигнешь. Беспокойство паренька росло. Горы стояли безмолвные и безлюдные.

Они вошли в глубокое русло еще одного небольшого потока. По обе стороны от них вздымались параллельно идущие гряды, смыкавшиеся где-то там, впереди, гигантской аркой. Склоны были почти совсем голые, лишь местами рос реденький кустарник, кое-где зеленела трава. Геолог почти непрерывно стучал по скалам молотком, временами карабкался, насколько было возможно, вверх. Видно, его особенно заинтересовали эти скалы. Он перепрыгивал через каменные глыбы, под которыми струйками пробиралась вода, и медленно двигался против течения. Мулу здесь идти было особенно трудно, и паренек, обмотав повод вокруг его шеи, пустил его одного. Из этого закрытого со всех сторон, словно коридор, ущелья геолог, при всем желании, не мог бы легко и незаметно выбраться.

Вечернюю тишину внезапно нарушил резкий крик хищной птицы, который оборвался прежде чем его подхватило и многократно повторило эхо. Быстрые, прозрачные струи воды звенели, вспениваясь на стремнинах и, образуя бесчисленное множество крохотных водоворотов и заливчиков, пробирались под обломками скал, шумели возле редко встречавшихся цветов и, трав и бежали дальше. Над успокоившейся в заливчиках водой вились мошки. Там, где еще не легла мрачная тень высоких скал, заходящее солнце отражалось в воде тысячью красных отсветов.

Что это? Паренек подскочил, словно выпущенная из рук пружина. Выстрел, или ему так показалось? Он прислушался, подняв голову кверху. Геолог постукивал молотком по скалам. Набитая камнями сумка тяжело свешивалась с его плеча. Мул позади фыркнул. Паренек все ждал, но выстрел не повторился. Неужели ему показалось? А может, он услышал только второй выстрел? Время шло. Геолога уже не было видно. Мул тоже скрылся за камнями. Вокруг стояла мертвая тишина. Внезапно, снова что-то щелкнуло — неясно, глухо, словно звук шел из-под земли, разорвало на миг тишину, как далекий ружейный выстрел. Но на этот раз, обратившись в слух, паренек не ошибся. Легкий, едва уловимый треск исходил от скал. Раскалившись за день, к вечеру они излучали тепло, издавая при этом слабый треск, и казалось, что это стонали, жалуясь на боль, великаны. Паренек прикусил нижнюю губу и побежал вдогонку за мулом и геологом. Солнце почти зашло. В ущелье стало сумрачно. Паренек догнал мула и подтолкнул, его, чтобы тот шел побыстрее. Под копытами захрупали мелкие камешки.

Геолог стоял, прижавшись спиной к теплому камню, и поджидал их, чтобы взять рубашку.

— Холодно становится, Райчо. Давай-ка выбираться отсюда и искать место для ночлега.

Райчо посмотрел по сторонам и подумал: «Пока мы отсюда выберемся, солнце совсем зайдет. Хоть бы уж поскорее наши пришли…»

На плато они поднялись совсем запыхавшиеся и усталые. Здесь два гребня сливались в огромный каменный узел. Под ним бил прозрачный родник, вода которого, перескакивая с камня на камень, стекала вниз ручейком. Геолог остановился в немом изумлении. На западе небо купалось в золоте. На востоке синева его приобрела лиловатый оттенок. Огромный кроваво-красный шар заходящего солнца стер черту горизонта. Со стороны ближайшего леса тянуло прохладой. Разгоряченный от тяжелого подъема, геолог зябко повел плечами, но продолжал стоять, позабыв обо всем, и только тогда, когда верхняя точка солнечного диска потонула за синеватой полоской земли, потихоньку двинулся дальше. Начало быстро смеркаться.

С последней надеждой паренек осмотрелся вокруг. Ему показалось, что позади мелькнула тень человека, но как он ни всматривался, больше ничего не увидел. Напрасно он напрягал зрение, напрасно прислушивался. Снова вспомнил слова председателя сельсовета: «До захода солнца» и в отчаянии посмотрел на запад, где сгущалась ночная тьма. Геолог медленно шел к лесу, А что, если он вовсе не собирается переходить границу? Если отправился в горы только затем, чтобы собирать разные камни? Или, может, за кладом? Ему трудно было поверить в это — ведь весь день он был убежден в обратном. А вдруг он хочет бежать ночью? Пожалуй, так оно и есть. А люди, посланные председателем сельсовета, что-то не появляются. Следов их не нашли, что ли? Нет, местные жители, зная, где они, не могут не найти их. Им помогут и следы копыт, и смятая трава. Правда, они много плутали по ущельям и теснинам, где не остается никаких следов.

«Надо развести большой костер, чтобы они увидели нас издалека».

Принятое решение немного успокоило его. Он натянул повод и заторопился за геологом. Выбрал ровную полянку возле леса, расседлал мула, привязал повод к его передней ноге и отпустил пастись. Потом отвязал от седла веревку, снял топор и отправился за дровами. Немного погодя весело заплясало, пламя, затрещали сырые ветки, кора на них лопнула, и оттуда с шипением начал вытекать сок. Кверху взвился, исчезая в темнеющем небе, легкий дымок. Паренек подтащил к костру трухлявые пни и толстые сучья и положил их на горевшие ветки; костер получился внушительный. Но он все не унимался, сновал по опушке леса и подтаскивал новое топливо.

— Люблю сидеть у костра, — мечтательно сказал геолог.

Паренек молча посмотрел на костер и, удостоверившись, что пламя достаточно высокое, сунул топор за ремень и пошел за водой.

— Нарви сухого папоротника, чтобы постелить в палатке! — крикнул ему вдогонку геолог.

Вскипятив чай, они сели ужинать. Паренек застенчиво взял несколько ломтиков колбасы, которые геолог настоятельно совал ему в руки. Поели, натянули палатку и снова подсели к огню. Геолог расстегнул сумку и высыпал на землю все, что собрал за день.

Паренек часто видел подобные камешки, попадались ему и разные кристаллы, но сейчас он просто разинул рот от удивления. При свете большого костра кучка камней играла тысячью красок, от самых ярких до самых темных; они переливались, как живые. Здесь были темные блестящие обломки, одни совсем черные, другие с едва заметным зеленоватым отливом, третьи — серовато-черные с ржавыми, как поджаренные кофейные зерна, пятнами, четвертые — серые, со стальным блеском, с неровными медно-золотистыми и желтоватыми крапинками. На некоторых можно было заметить зеленые пятнышки, словно кто-то обрызгал их краской, на других — белесые отметины, похожие на лишаи. Несколько молочно-белых кристаллов отливали перламутром. Геолог погрузил пальцы в это великолепие оттенков, холодных и теплых, блеклых и ярких, улыбнулся довольной улыбкой и начал разглядывать каждый камешек в отдельности. Просматривая свои записи, он обертывал куски породы в исписанные листки и аккуратно укладывал их в рюкзак.

— Это что, золото? — с любопытством спросил паренек, дотронувшись до сероватого камня величиной с кулак, покрытого блестящими желтыми чешуйками.

— Нет. А тебе что, золото нужно? — спросил геолог, подняв голову. В зрачках его заиграло отражение пламени. Он порылся в карманах, вытащил тщательно сложенную несколько раз бумажку и осторожно развернул ее на ладони. На бумажке лежали желтоватые чешуйки, смешанные с песчинками. — Вот оно, золото. Я нашел его в песке у ручья, где мы обедали.

Паренек не смог скрыть своего разочарования, геолог понял это по выражению его лица.

— Что, не нравится?

— Нет. Дунешь, и ничего не останется.

— Это ведь не клад. Это самородное золото.

— И клад можно найти, — сказал паренек и загадочно умолк.

Геолог не обратил внимания на его слова, свернул бумажку и осторожно положил ее в карман. И снова занялся своими образцами.

Совсем стемнело. На чистом безоблачном небе зажглись звезды. Ветер пошумел, пошумел и утих. Паренек встал, потянулся. Немного погодя он принес еще кучу дров. Подбросив в огонь сучьев, он задумчиво опустился на свое место. Оба лежали опершись на локоть и смотрели, как пламя с шипением и треском гложет сырые ветки, превращая их в угли и пепел. Паренек полежал еще немного, неспокойно поерзал, словно под рубашку к нему заполз муравей, встал и сказал, что пойдет проведать мула. Отойдя на несколько шагов от костра, он прислушался, походил вокруг, похлопал мула по шее, вернулся и опять прилег напротив геолога. Видно было, что ему хочется начать разговор, но не хватает смелости. Несколько раз он открывал рот, собираясь что-то сказать, пока, наконец не заговорил:

— Вот ты все ходишь и собираешь камни, а кем же ты будешь?

Геолог встрепенулся. Костер, тишина, уединение — все располагало к откровенному задушевному разговору. Усталость исчезла, уступив место радости по поводу удачно проведенного дня.

— Я читаю по камням, Райчо, — сказал он.

Проводник взглянул на него с обидой. Геолог, увидев, что задел его, поторопился загладить свою вину, задушевно и примирительно добавив:

— Историю земли читаю.

Где-то совсем близко послышался шорох — это мул подобрался к рюкзаку и принялся его обнюхивать.

— А ну пошел отсюда! — отогнал его паренек, не вставая.

— Ты видел сегодня, чем я занимался. Земля — она как книга. Сверху обложка — толстая кора, снизу страницы — земные пласты. Каждый период развития земли оставил свою страницу. Страницы эти гигантских размеров. Каждая из них писалась тысячелетиями. Но человек, будь он хоть самим Крали Марко[4], не может их перелистать. Но там, где они выходят на поверхность земли — на берегах рек, на скалах, геологи видят, что за ними скрыто.

Паренек никак не мог представить себе землю в виде книги, и потому это сравнение ничего ему не подсказало. Мысли его двинулись совсем в ином направлении.

«Выходит, он и впрямь геолог. Так оно и есть, раз из села до сих пор никто не пришел», — мелькнуло у него в уме.

— Ты учил в школе про образование земной коры? — спросил его геолог. Вопрос был совсем неожиданный, и паренек смутился.

— Может, учительница нам и рассказывала, да разве запомнишь.

— Ты сколько лет учился?

— Как кончил четвертый класс, отец послал меня в горы овец пасти. Вот и все мое ученье.

Геолог уловил в его голосе грустные нотки, всмотрелся в смышленое лицо, озаренное пламенем костра, и участливо заметил:

— Ты еще совсем молодой, захочешь учиться — время есть.

— Наше дело со скотом возиться, какое тут ученье, — резко ответил паренек и подтолкнул в огонь недогоревшие концы сучьев.

— Ты что, думаешь, я в богатстве рос? Я такой же, как и ты. Когда учился в гимназии, летом на кирпичном заводе работал. Нелегко приходилось.

Он увлекся воспоминаниями, рассказал, в какой нищете жил в годы учебы, как стал ремсистом[5], как ему удалось скрыться после провала в организации, как он уехал в Советский Союз и выучился там на геолога.

— Ты учился в Советском Союзе?

— Что, не верится? Мне бы тоже не верилось.

И он рассказал ему о советских студентах, о том, что большинство из них приезжает из деревень и рабочих поселков, о стипендиях и заочном обучении, о знаменитых ученых, выходцах из народа, которые выдвинулись благодаря своим способностям и трудолюбию.

Костер догорал. Раскаленные угли бросали на их лица красноватые блики, окрашивая их в медный цвет. Паренек так увлекся, что позабыл подбросить в огонь сучьев.

— А ты в Москве был?

— Москва! — мечтательно произнес геолог. — Я ведь в Московском университете учился.

Во взгляде Райчо появились восхищение и уважение. Москва была для этого, любознательного крестьянского паренька олицетворением всего самого прекрасного, о чем он мечтал, она возвышалась в его представлении над всем миром. Ему случалось перелистывать в сельской читальне иллюстрированные журналы, видеть там кремлевскую башню с часами, снимки заводов, комбайнов, тракторов, и все это сливалось в его сознании в нечто огромное, величественное, которому было имя Москва. Он вспомнил улыбающиеся лица советских людей, которые смотрели на него со страниц тех же журналов. Их он считал такими людьми, которые могут добиться всего, чего захотят.

Он совсем позабыл, что перед ним сидит человек, с которого он целый день не спускал глаз. И человек этот рассказывал так увлекательно и таким удивительным было все, что он рассказывал, что паренек старался не пропустить ни одного слова.

— А сколько подземных богатств, сколько руд, сколько минералов в Советском Союзе, Райчо!

Увлекшись, геолог начал рассказывать о богатствах болгарской земли.

— Эти горы, — и он похлопал кулаком по земле, — полны руд. Советские товарищи помогут нам сделать здесь чудеса. Мы установим буры, откроем рудники, построим заводы. Этот край станет совсем другим, помяни мое слово.

Паренек был взволнован до глубины души. Ему тоже захотелось рассказать что-нибудь. По натуре он не был молчаливым, а скорее застенчивым. Рос в горах, подолгу оставался наедине с собой, не с кем ему было поделиться волновавшими его мыслями. Он бывал в Асеновграде и Пловдиве, в Ксанти и Драме и знал, что за родными горами, за ущельями и лесными дебрями простираются равнины и моря, стоят большие города, полные неведомого. Но кого о них расспросишь, когда день-деньской бродишь по горам с козами да овцами? И вот теперь перед ним сидит человек, который много видел намного знает, который может рассказать обо всем, о чем его только спросишь. С чего же начать? Ему еще никогда не доводилось разговаривать с такими людьми, и потому он смущался, собирался сказать одно, а говорил другое.

— А я бывал на рудниках, — внезапно сказал он, услышав, что геолог говорит про рудники. Ему захотелось показать, что он понимает, о чем идет речь.

— На каких рудниках? — удивился геолог.

— И на фабрике, — добавил тот, довольный, что сумел чем-то поразить геолога.

— Где же это? — продолжал недоумевать геолог.

— На рудниках, которые за Маданом, и на фабрике под Златоградом.

— А-а, на старых рудниках, — понимающе кивнул тот головой. — Какая же там фабрика?

— Ну, не фабрика, а так постройки и контору называют.

— Вот оно что!

Видя, что геолог смотрит на него с интересом, паренек немного осмелел.

— Дед мой работал на этих рудниках.

— Смотри-ка, значит, ты потомственный горняк.

— Только он уже не работает, — виновато добавил он.

— Постарел, что ли?

— Он давно не работает. Там обвал случился, так ему пятку раздавило. На всю жизнь калекой остался. Все на солнышке ноги греет, говорит, что ему от этого легче, а сам все хромает.

Хотелось ему рассказать и о блестящих камешках, которые он находил в горах, но он боялся попасть впросак перед человеком, который учился в самой Москве всем этим вещам.

— А тебе хочется стать горняком? — геолог окинул взглядом его крепкую фигуру, мускулистые руки и добавил: — Нам сейчас люди потребуются. Бурильщиком тебя сделаем, хочешь?

Неожиданный вопрос смутил паренька.

— Да нет, как же это. — пробормотал он.

Снова где-то рядом стукнул копытами мул. Из леса донесся крик ночной птицы. Паренек испуганно вскочил, прислушался, шагнул в темноту, подошел к мулу, внимательно осмотрелся. Слова геолога согрели ему душу, пробудив в ней смутные мечты. Но в темноте они развеялись, и снова в сердце его закралось сомнение. «Мастер зубы заговаривать», — подумал он.

— Что случилось? — спросил геолог, когда паренек снова подсел к нему и подложил в костер длинный сук.

— Ничего. Мул спугнул птицу.

Геолог замолчал. На него напала дремота. Паренек, поразмявшись, снова почувствовал желание говорить.

— Вот ты все знаешь, а скажи, знаешь, где зарыт клад? — наивно спросил он, пристально вглядываясь в сонное лицо геолога. — Знаешь знаки, по которым его можно найти?

— Какие знаки?

Паренек замялся, но после недолгого молчания добавил:

— У нас в селе старик один живет. Тронутый вроде. Дедом Борилом звать. Так он все знаки в горах ищет.

Геолог улыбнулся и, зевнув, решительно произнес:

— Это все бабьи сказки, ты им не верь.

— Как знать, — обиделся паренек.

— Клад — это наш труд.

— Дед сказывал, что в давние времена один паша зарыл в землю котел с деньгами, которые за налоги собрал.

— Нет ни одного села, ни одного города, где бы не существовало такой легенды. А сокровище лежит у нас под ногами, и мы должны вырыть его. Вот станешь бурильщиком, сам увидишь.

Паренек не сводил с геолога глаз. Помешав угли, он сказал тихим, прерывающимся голосом:

— Я знаю, ты клад ищешь. Знаки высматриваешь. Потому и лазаешь по скалам и стучишь своим молотком.

Геолог громко рассмеялся:

— Что за глупости!

— Кого хочешь, спроси в селе… Все знают… Есть клад, — настаивал паренек.

Геолог ничего не ответил, глаза его слипались.

— А про Мехмеда Синапа знаешь? — спросил паренек.

— Читал в книге.

— В книге? — удивился паренек.

— Один писатель написал книгу о Мехмеде Синапе…

— Синап — он из нашего края.

— Знаю.

— И все это верно?

— Что именно?

— Ну, о Мехмеде Синапе.

— Верно.

— И о кладе тоже верно.

— Ну уж!

— Глянь-ка! — сказал паренек, вытянув руку вперед. — Вон Машер Гидик, вон Кушлар, Доспат. Тут было царство Мехмеда Синапа.

— Эти горы всяких людей видывали, Райчо. И народных заступников, как Мехмед Синап, и угнетателей. В древние времена сюда привозили рабов из Абиссинии. Руду они здесь добывали.

Паренек недоверчиво отодвинулся.

— Кто это тебе рассказывал?

— Прочел в одной книге.

— В книжках обо всем написано?

— Обо всем.

Паренек подумал о сельской читальне. Сколько там книг! Наверное, больше ста. Интересно, прочел ли их все геолог? Спросить или нет?

Мрак совсем сгустился. Казалось, тишина придавила огонь, сучья потрескивали слабее и глуше. Мула не было слышно. Паренек поднялся и пошел посмотреть, что он делает. Голова геолога свесилась на плечо. Сквозь дремоту он слышал, как паренек звал мула, и с усилием открыл глаза. Тот уже возвращался. Огонь выхватил из мрака сначала его колени, потом грудь, лицо, всю фигуру.

— Пожалуй, пора спать, — сказал геолог, широко зевнув, поднялся, вынул из рюкзака тонкое одеяло, забрался на четвереньках в палатку, устроился поудобнее на подстилке из папоротника и, укрывшись, предложил пареньку: — Ложись и ты.

— Ты спи, — ответил тот. — Я покараулю.

— Подбрось корягу потолще, чтоб дольше горела, и ложись. Ночью встанем, приглядим.

Настойчивость геолога показалась пареньку подозрительной, и недоверие проснулось в нем с новой силой.

— Нам это привычно. Когда пасем овец, бывает, до рассвета у костра сидим. А уснешь, так все может случиться. Горы, зверье всякое. — А про себя подумал: «В темноте он легче всего может сбежать. Знает, поди, в какую сторону».

— Ну, как хочешь, — вздохнул геолог и блаженно потянулся. Через откинутый полог палатки виднелось усыпанное звездами небо.

— Чудесная выдалась погодка, — заметил он.

Паренек поднял голову, посмотрел на небо, прислушался к ночным звукам и коротко сказал:

— Завтра дождь будет.

Геолог хотел было его разубедить, но веки его отяжелели — усталость брала свое. Он пошевелил губами, снова зевнул и прошептал:

— Спокойной ночи, Райчо.

— Спокойной ночи.

Но как только он начал погружаться в сон, ему показалось, что на него опять что-то набрасывают. Он испуганно подскочил, замахал руками и сел, озираясь по сторонам. Взгляд его остановился на проводнике. Лицо его, на котором изображалось недоумение, он не мог разглядеть при слабом, рассеянном свете костра, но силуэт видел отчетливо. Полулежа у костра в наброшенном на плечи ямурлуке, паренек походил на какую-то затаившуюся ночную птицу, вот-вот готовую взлететь… Сердце геолога бешено колотилось.

— Райчо, — спросил он, — были в вашем селе случаи, чтобы людей похищали?

— Как так — похищали?

— Очень просто. Схватят кого-нибудь в темноте, замотают ему голову и потащат. Ну там парень из-за девушки или что-нибудь другое. Были, а?

— Что-то не слыхал о таком, — сказал паренек, удивляясь вопросу геолога.

Тот больше не заговаривал, успокоился и затих. Паренек поправил огонь, обхватил колени руками и положил на них голову. В золе тлели угольки, от коряги, которую он подбросил в костер, поднимался легкий пар.

«А что если наши вышли и в дороге с ними что-нибудь приключилось? Тогда наверняка запоздают, — подумал он. — Буду-ка я караулить всю ночь».

Голова его отяжелела. Он смотрел на огонь невидящими глазами. Вдруг ему показалось, что из палатки донесся какой-то шум. Он сонно посмотрел туда. Откинув руку, геолог спал, глубоко дыша, открыв рот, и спокойное, безмятежное выражение его лица усыпляюще подействовало на усталого паренька. Он поерзал, встал, проведал мула, вернулся и снова скрючился у костра.

К рассвету он незаметно забылся крепким сном.

Разбудил его бодрый крик:

— Райчо, пора вставать!

Кто кричал? В первый миг паренек не понял, что случилось. В ушах у него звенело. Он вскочил.

— Сбежал?

— Да нет, здесь он, здесь, вон фыркает в кустах, — засмеялся геолог, подумав, что он спрашивает его о муле.

Паренек понял, что чуть не проболтался, и с недовольным видом занялся костром.

На западе небо было темным, а на востоке уже покрывалось румянцем. Узкая, словно лезвие сабли, серебряная полоска отделяла его от земли. Из леса тянуло утренним холодком.

— Принеси воды, чайку вскипятить. Пока мы соберемся, совсем рассветет, а сегодня нас ждет много дел.

Райчо схватил котелок и побежал к источнику. Когда он вернулся, геолог подбросил в костер сучьев, и пламя весело разгорелось. Небо быстро розовело, из мрака выплывали очертания далеких вершин.

— Сегодня будет солнечный день. Посмотри, какой вишневый цвет, — сказал геолог, глядя вверх.

Паренек отрицательно покачал головой.

Вода в котелке закипела, и они сели завтракать.