Таинство христианской жизни

Эпилог

Я родился в эпоху исключительно глубоких перемен в жизни всего населения Земли. Как современник, я не имею возможности судить о «качестве» событий, предвидеть последствия происходящей по всему лицу Земли борьбы идей. В истории далеко не всегда лучшее бывало победоносным. Ужасы нашего века в некоторых отношениях превзошли все, известное нам в прошлых веках. Прежде всего — количественно: миллионы и миллионы погибли на полях сражений в международных и гражданских войнах. За сим следует великое множество жертв в связи с террором внутри отдельных стран.

Моя душа никогда не склонялась к тому, чтобы физически включиться в схватку между различными политическими идеологиями. Но за долгую жизнь, естественно, я смог составить себе некоторую картину о том, как фактически строится жизнь народов, с одной стороны, и, в силу моего священства и молитвы за мир, как она должна была бы строиться. На мою долю выпала нелегкая привилегия: я оказался в России — в таком месте всеземного тела Адама, где оно, сие «тело», начало жестоко страдать в попытке изменить веками насильственно сколоченный порядок, глубоко несправедливый. В дальнейшем для меня раскрылись инфернальные стороны человеческого характера, что погрузило меня в отчаяние за род людской.

Но параллельно с этим я был с силою захвачен в поток иного бытия. Увлеком был Христом, Сыном Бога Живого. Он удостоил меня быть причастником Его Тела; Он явил мне Свой Свет и излил на меня изобилие благости Своей. Он, Божественный Сеятель, забросил Свое доброе семя на поле сердца моего, и я трудился, чтобы не остаться бесплодным; Слова Его подобно огню сообщились уму и сердцу моему, и я учился мыслить в Его перспективе, потому что слово Его стало моей жизнью. Содействием Духа Святого я имел благословение соучаствовать в Его страданиях и радостях. Пусть отчасти, но действенно, Он открыл нам Отца Своего, и я навык любить Отца и чувствовать, что я, последнейший из людей, не отвержен от Лица Отчего. Дерзаю сказать, что ни жизнь перстного Адама в его падении, ни жизнь Небесного Человека (ср.: 1 Кор. 15:45–49) — не чужды мне, не недоведомы. И так мне стало естественно жить трагедию человечества, с одной стороны, и мир Христа — с другой. Верующим Господь дает предвосхитить созерцание вечной победы Иисуса; трагедия падения — черная бездна смерти, преодолевается Христом, Который не отвергает нас, но принимает в лоно Свое.

Дорога до Царства далеко не гладкая. Когда к сердцу человека прильнет любовь Христова, тогда дух наш бывает восхищен силою любви Его; да, могуществом, объемлющим все мироздание, и вместе тихостью ее, любви; когда ум наш пройдет через живой опыт познания Христа, являющегося как Свет не от мира сего, тогда все реакции человека меняются на всякое явление жизни. Перерожденный Духом Христовым становится до предела восприимчивым ко всему доброму и недоброму. Последнее — даже в своих неярких формах — ранит душу. О себе скажу, что уже более полвека я болезную до остроты от видения кошмара взаимных убийств людей-братьев. По временам от этой боли я готов рычать, как дикий зверь, и выть, как бедная собака, которой автомобиль расплющил лапы. И так же, как собака, корчась от болей, отползать в сторону от людских путей. Но когда болезнь сердца доходит до грани нашей физической возможности, тогда призывание имени Иисуса Христа приносит МИР, который удерживает в жизни человека. Когда в движении своем сострадательная любовь выражена в молитве до конца, тогда осеняет человека тот мир, о котором апостол Павел сказал, что он превосходит всякое воображение (см.: Флп. 4:7). Это есть тот мир, который Господь дал апостолам в ночь Своей мироискупительной страсти (см.: Ин. 14:27).

Надо ли повторять, что я ни на мгновение не забываю той великой дистанции, которая существует между мною и Богом; но и эта дистанция не исключает некоторой аналогии, без которой никакое познание Христа не может реализоваться. Следование за Ним непрестанно бросает нас то в крайние страдания, то в светоносную сферу непоколебимой ничем и никем победы Божией любви. И это вовсе не суть истерические депрессии, чередующиеся с мнимыми восторгами, тоже истерическими. Нет. Вначале до некоторой степени это может походить внешне, но не по существу. После же многих повторений того же явления и нисхождения во ад, и восходы до небес становятся содержанием духа нашего, всегда соприсутствующим (содержанием) в недрах нашего бытия. Таков Христос: Он объемлет все бездны, и нет никого, подобного Ему. И с возлюбившим Христа то же бывает. Вот, Христос: в Гефсимании Он живет исчерпывающим образом всю трагедию нашего мира даже до «кровавого пота». И после такой молитвы Он встает и идет на дальнейшие терзания, полный мужества и мира, который утоляет боль и не допускает до времени умереть. «До времени» — момент завершения ДЕЛА, когда есть место для слова: «Совершилось» (ср.: Ин. 19:30).

Боже мой, Христе мой! Сохрани меня в путях Истины Твоей. Ты знаешь, как близка моя смерть и нужду мою в тот час. Не презри невежества моего, ни безумия. Не отверти меня за дерзновение мое: оно исходит из отчаяния моего за самого себя; из страха остаться вне Света Царствия Твоего, быть брошенным во «тьму кромешную». Найди путь просветить меня в день умирания моего: я не ведаю, что постигнет меня тогда и какую чашу должен я испить, чтобы затем быть с Тобою.

Господь сказал: «Я есмь путь... никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин. 14:6). Я в благоговейном страхе от этих слов: я не хочу погрешить ни в чем, что могло бы положить какую бы то ни было грань между Ним и мною. Но я не разумею глубинного смысла слов Христа. Всматриваюсь в Его жизнь в нашем мире, как она представлена в Евангелии, и вижу такие крайности, которых не постигает мой малый ум. Он совместил в Себе всю полноту Божества, по собезначальности Своей со Отцом, и также — полноту человечества в воплощении Своем. Абсолютный в Своей безначальности, Он сообщил воспринятому Им естеству нашему Свою беспредельность. Ему были послушны природные стихии; страшные болезни исчезали от одного слова Его или легкого прикосновения пальцев к телу больных; мертвые воскресали, слепые прозревали; бесы с трепетом выходили из одержимых ими людей.

Вот мы идем с Ним до конца Его земного пути: видим Его на Тайной вечере в Сионской горнице совершающим Свою единственную, неповторимую в веках Литургию; сердце и ум приникают к словам Его молитвы пред тем, как Он дошел до кровавого пота (см.: Ин. 17. Лк. 22:44). Нам дозволено услышать слова Его: «Авва Отче! ...пронеси чашу сию мимо Меня» (Мк. 14:36). Что есть ЧАША сия, которая предстала Ему как превосходящая ЕГО силу? Я, немощный, все время, годами, десятилетиями стою в моем следовании Ему пред превышающими меня задачами. Но Он, Которого я умоляю укреплять меня, — ищет помощи для Себя?

«И когда пришли на место, называемое Лобное, там распяли Его и злодеев, одного по правую, а другого по левую сторону. Иисус же говорил: Отче! Прости им, ибо не ведают, что делают»... «И сказал Иисус разбойнику: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю»... «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»... «Отче! В руки Твои предаю дух Мой» (Лк. 23:33, 34, 43, 46. Мф. 27:46). Затем: гроб, схождение во ад, восстание из мертвых, вознесение на небо, сидение одесную Отца, ниспослание Духа Святого на апостолов и на всю Церковь. Ко всему сему прилагается Его ни с чем не сравнимое слово Жизни нетленной, от Отца исходящей.

Если так, то кто может последовать за Ним? В чьих силах за короткий срок жить все сии состояния, столь крайние? В молитве до кровавого пота Он жил трагедию нашего падшего мира. В ту страшную ночь нестерпимого позора для всего человечества, убивающего Праведника (см.: 1 Пет. 3:18), Он дает ученикам и через них всему множеству верующих в веках Свой мир, «превосходящий всякий ум» (см.: Ин. 14:27. Флп. 4:7). Опять: как уживается в одной душе мир непреложный с безысходным мраком падения? Что скажу я о себе, нищем и убогом? В те еще молодые годы, когда мне была дана благодать смертной памяти, моментами бытие всего космоса утопало в глубине бесконечной тьмы на безвозвратное забвение. По существу, тьма сия была моим состоянием в то время. С этим видением я испытывал страх особого порядка, по природе своей не похожего на нормальный животный страх перед смертью. Не сию ли смерть надлежало взять на Себя Христу, чтобы искупить нас от вечной смерти? Но возможно ли было Христу совмещать в Себе такую всепоглощающую смерть? Однако со мною происходило именно так. Не одновременно, то есть в один и тот же момент времени, а в некоторой последовательности одного опыта за другим. Совмещение создавалось после: в памяти духа моего. Можно сказать, что я безумствовал, но просто сумасшедшим я не бывал. Я хочу поведать правду, которой сам не вмещаю логически. Переживания человека чередуются, но впоследствии они, как знание, как опыт духа нашего, сожительствуют внутри нас. В конце нашей жизни вся она предстанет как единый непротяженный акт известного содержания и качества. Вот, теперь во мне, как живая память, как знание живое, соприсутствуют: и то видение совершенной смерти, и то отчаяние в самом себе, даже до ненависти к себе; и воскресение души от посещения невечерним Светом Царства Божия, и многое другое. Но каждый из сих даров Бога моего имел свое время исключительно для себя: когда я ненавидел себя, то это была подлинная реальность, а не просто философская идея; то же с созерцанием полной смерти: не могу объяснить, но я как-то «жил» эту бездну тьмы, а не воображал. Христос — моя жизнь: я ничего теперь не живу без того, чтобы сравнить мое состояние с Его жизнью на Земле. Он и Бог, Он и человек, настоящий; не привидение, а факт. Воплотившись, Он все переносил, что свойственно нам, но не как грех, а как узрение происходящего в нас; узрение, связанное с соответствующим данному созерцанию страданием или радостью. До воскресения Он был подвержен умиранию, пусть добровольно взятому ради нашего искупления, но не мнимому, а действительному. Он должен был умереть. Было ли принятие смерти для Него решимостью на некий короткий срок с ясным сознанием Своего воскресения, или Он умирал, воспринимая всекосмическую смерть в неисследимой бездне? Я ничего не знаю, но хотел бы понять Спасителя моего.

Я никак не могу выделить себя из великого тела всеродного Адама: сам я являюсь клеткой этого массивного организма. Как таковой, я, конечно, рождаюсь в условиях осуждения на смерть; трагизм сего положения неустраним. Из-за Адама пало проклятие Создателя на Землю, и был самому Адаму изнесен приговор: «возвратиться в прах, из которого он взят» (см.: Быт. 3:17–19). Общность наследия связывает меня со всем родом людским. Господь, приняв на Себя нашу форму существования в условиях по падении, не переживал ли всего, свойственного нам, до последнего предела? Кроме, конечно, греха: одно — согрешить, совсем иное — разделить состояние согрешившего силою сострадательной любви. Итак, что значит: «Отче Мой! если не может ЧАША сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя» (Мф. 26:42). Христос все жил «до конца», чтобы в полноте «искупить нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою» (Гал. 3:13). Самые слова эти кажутся нам знакомыми, но бытийная действительность, выраженная ими, таинственна. Дерзко намереваться узнать сие; но когда в старости стоишь пред дверями смерти, готовясь перешагнуть сей страшный порог, то нелегко уклониться от глубокого желания последовать Господу в установке Его духа пред Отцом; и сие, чтобы «соединиться с Ним подобием смерти Его, чтобы соединиться с Ним и подобием воскресения» (ср.: Рим. 6:5), да так, чтобы не осталось внутри ни единой занозы в грядущем веке; никакого препятствия к чистоте общения с Ним от всяких усвоившихся нам складок души. Нецеломудренное дерзание... Но кто удержит меня в тот час от неверного движения ума или сердца, в силу которого можно утерять Бога? Самая мысль об утере единства с Ним пугает меня. Я страшусь потому, что всякое мое дело здесь всегда как-то смешано с прахом земным и потому нечисто. Он дал мне жить Его Абсолютность чудным образом: беспредельное всемогущество с бесконечным смирением любви. Я приблизился к вратам смерти; но каждый день в той или иной мере я испытываю умирание. В течение моей жизни я наипаче страдал от горько-соленых волн ненависти между людьми; никакие молитвы не препобеждают этого яда, напояющего земную атмосферу запахом крови и ужасом смерти. Устает душа от чрезмерно печального зрелища и не влечется к продолжению дней на Земле, чтобы пить сию «чашу». Но какая чаша ждет, конечно, меня в час кончины, скрыто от меня. И молю я Господа моего — не оставить меня в тот недоведомый момент и не отвергнуть меня от подножия престола Своего за множество беззаконий моих.

Боже мой, законоположи меня в путях заповедей Твоих и даже до последнего моего издыхания не попусти мне отступить от света повелений Твоих, доколе сии не станут единственным законом всего моего бытия — и временного, и вечного.

Ей, Владыко, о многом и великом молю я Тебя, но не презри меня и не отринь от Лица Твоего за дерзновение мое, паче же умножь во мне святое и истинное дерзновение и силою любви Твоей укрепи меня на путь вслед стопам Твоим даже до конца.

Дай мне любить Тебя, как Сам Ты заповедал Нам: всем сердцем, всем умом, всею крепостью, всем существом моим. Продли дни мои в мире сем, доколе не принесу Тебе достойного покаяния. Не восхить меня во время омрачения моего, но по благоволению Твоему дай мне добрый конец. Предупреди меня о смерти моей, дабы душа моя приготовилась встретить Тебя. В тот великий для меня день, в тот страшный для меня час — пребудь со мною, Господи, и воздаждь мне радость спасения Твоего. Очисть меня от всякого явного и тайного греха, от всякой неправды, таящейся во мне. Ты бо един, Бог мой; кроме Тебя иного не имею, не ведаю. Тебе единому приношу благодарение и славословие со безначальным Твоим Отцом и Духом Святым.

Аминь.