Талли

1

Не выпуская руля, Джулия открыла окно.

— Лаура! — взволнованно воскликнула она. — Вдохни! Какой воздух! Это Топика. Тут невозможно ошибиться.

Лаура покачала головой.

— Замечательно.

Джулия оставила Лауру в покое. Она по собственной воле покинула Топику и путешествовала, потому что ей это нравилось. Так продолжалось уже больше года. Но так будет не всегда, убеждала себя Джулия. Пока они молоды, и это здорово, и… почему бы нет?

Джулии не было пятнадцать месяцев, и все это время она вспоминала заросли хлопчатника, склоняющиеся к плодородной земле, плавные очертания холмов, покрытых высокой травой. Боль, которую она при этом испытывала, могла сравниться только с другой болью ее жизни.

Джулия ненавидела возвращаться домой. Ненавидела постоянно, с тех пор как уехала на северо-запад. И ненавидела свою ненависть. Ей хотелось полюбить дорогу домой, как она любила это раньше. Топика все еще оставалась безусловным, вечным, трогательным домом.

Она натянуто улыбнулась.

— Нет, правда, я скучала. Скучала по дому. Мои родители готовы убить меня за то, что я столько времени пропадаю.

«И Талли тоже, — подумала Джулия, и ее улыбка погасла. — Талли тоже убьет меня за то, что я не писала все эти пятнадцать месяцев. Я даже не знаю, где она сейчас». Запоздалое чувство вины снова охватило ее как всегда, когда она думала о Талли.

Джулия съехала с южной автострады-70. Остались позади Рамада, потом Холидэй Инн. Лаура ждала ее сразу за Капитол-Плаза; она забралась в машину и теперь рассеянно смотрела в окно. Они проехали проспект Топики и двинулись вниз по Тенс-стрит.

— Ну, как тебе? — спросила Джулия у спутницы, стараясь казаться общительной, но все ее мысли были заняты Талли.

— Хм, типичный город Среднего Запада. И никого на улицах. Ни души. Куда все подевались, а?

Джулия притормозила, глядя направо.

— А вот потрясающее место! — воскликнула Лаура. — Что это, католическая школа?

Джулия бросила взгляд на цветные витражи, тюдоровскую башню.

— Это Высшая школа Топики.

Мгновение Лаура внимательно смотрела на Джулию, потом пожала плечами.

— Ха. Вот оно как. Всего лишь Высшая школа, да? Ну, мы живем… — Она почесала затылок и стала смотреть на дорогу. — Я даже не помню, где училась. Помню только когда.

Джулия медленно вела машину, наблюдая за дорогой и думая о том, что она вот слишком хорошо помнит, где училась. Помнит год окончания Высшей школы. Раньше все это очень много значило для нее.

Откашлявшись, Джулия сказала:

— А знаешь ли ты, что видела самое дорогостоящее здание Высшей школы в Соединенных Штатах?

— А, к черту, поехали дальше, — отмахнулась Лаура.

— Нет, правда, — настаивала Джулия. — На его строительство потратили более полутора миллионов…

— Джулия, Джулия… Я совсем не имела в виду: К черту, я тебе не верю, поехали. Я хотела сказать: «К черту, кому это интересно, поехали». Забудь свое прошлое, будь оно неладно. Мы живем сейчас.

Джулия притихла. «Живем. Ха, — думала она, подражая стилю Лауры. — Еще как живем. У нас есть фургон и тент. Мы ездим по стране и вкалываем, как батраки. По семь месяцев не бреем ноги и не знаем, когда в следующий раз сможем принять душ. Захватывающе».

Проехав полквартала, они свернули направо на Вайн, где стоял дом Джулии, как всегда свежевыкрашенный. «Но теперь-то уж я уверена, что скоро приму душ, — сказала себе Джулия. — Всего через тридцать минут я буду лежать в моей горячо любимой ванне».

— Джулия!

— Мама!

Анджела Мартинес так страстно обняла свою дочь, что у той перехватило дыхание.

— Мама, мама… — смущенно рассмеялась Джулия, мягко отстраняясь. — Мам, это Лаура.

И она решительно подтолкнула подругу вперед. Анджела оглядела девушку и улыбнулась.

— Рада познакомиться. Мы много слышали о вас, Лаура. — Она повернулась к Джулии: — Я ждала тебя не раньше следующей недели.

Джулия быстро взглянула на Лауру.

— Знаю, но в Линкольне мы освободились быстрее, чем ожидали. Думаю, у нас скоро будет другая работа. Сбор урожая Возле Дес Майнес. Боюсь, мы недолго здесь пробудем, хотя мне бы очень этого хотелось. Сентябрь у нас всегда очень загружен.

Анджела кивнула.

— Да, я знаю… Твой дедушка — мой отец, упокой Господи его душу, был сезонным рабочим. Он переехал из Мексики и работал, как раб, в сентябре и круглый год, лишь бы его семья могла вести нормальную жизнь. Был бы от этого хотя бы какой-то толк.

— Ладно тебе, мам…

Анджела лишь всплеснула руками.

— Ты только что приехала и уже говоришь мне, что долго не пробудешь. Вы хотите сесть? Обед будет не раньше шести. Ты же знаешь своего отца. Приготовить вам сандвичи?

Девушки согласно кивнули и пошли за Анджелой на кухню.

— Мама, а Талли появлялась?

— Спросила бы лучше вначале про своих братьев, Джулия Мартинес! А то сразу про Талли!

— Ма, про братьев я все знаю, а вот что с Талли — нет.

— Ну конечно, — сказала Анджела, неодобрительно глядя на свою дочь и Лауру. — Я полагаю, тяжело найти ручку и бумагу посреди поля.

— Да, мама, — ответила Джулия, думая про себя: «Я заслужила ее недовольство, знаю, но неужели так необходимо портить нашу первую встречу?» — Так ты видела ее?

— Я давно не видела Талли, Джулия. Может быть, десять месяцев или год? Я столкнулась с ней у «Дилана». Она сердится на тебя.

— Понимаю. Честно говоря, я потеряла с ней связь.

— «Честно говоря, я потеряла с ней связь», — передразнила Анджела.

После затянувшейся неловкой паузы Джулия наконец смущенно спросила:

— Ну и как она?

— Ты же знаешь Талли. От нее слова лишнего не добьешься. Но выглядела не слишком хорошо. И волосы, и лицо явно требовали тщательного ухода, понимаешь?

— Ты не спросила ее о Калифорнии? — поинтересовалась Джулия, кусая пальцы. — Кажется, она собиралась туда.

Анджела вздрогнула.

— В сущности, наш разговор выглядел так. Я спросила о ее делах, и она в ответ пробормотала что-то не слишком вразумительное. Потом спросила о тебе. Я сказала, что ты ездишь по стране и у тебя нет точного адреса, пригласила ее заходить и прочитать твои письма. Но она так и не появилась.

— Где она сейчас живет?

— Джулия, я что, телепатка? Я не знаю. Талли твоя подруга.

Она выложила на стол жареные индюшачьи ножки.

— Давайте ешьте.

Лаура ела, но у Джулии полностью пропал аппетит, что еще больше расстроило мать. Девушка отправилась принимать душ, но даже упругие струи горячей воды не могли отвлечь ее от нерадостных мыслей. Что делала Талли в Топике в День Благодарения? Ведь не собиралась задерживаться здесь так долго.

«Как раз год назад, в сентябре, должен был начаться последний учебный год Талли в Санта-Круз. Почему же в ноябре она была в Топике? Где она? Может быть, она приезжала на каникулы? — думала Джулия вытираясь. — А, ладно. Может, навестить ее маму? Или сходить к Робину, а может, к Джереми?»

Джулия и Лаура отправились в «Каса Дель Сол», где хозяйка встретила их не слишком дружелюбно, — она сказала, что Талли давно уже не появлялась и не давала о себе знать. Правда, после долгих расспросов она припомнила, что в магазине Шанель работает старая подруга Талли — Шейки. И Джулия с Лаурой решили пойти к ней.

Шейки была очень занята, и девушкам пришлось ждать около получаса, прежде чем они смогли поговорить. Шейки замечательно выглядела: свежая, сияющая и ухоженная.

Джулия наклонилась к Лауре и сказала:

— Она была нашей королевой, но осталась дома.

Лаура слегка отстранилась, не отрывая глаз от Шейки.

— Хорошенькая.

— Джулия! — воскликнула Шейки, наконец-то выйдя к ним. — Талли просто убьет тебя.

— Знаю, знаю. Так где же она?

Шейки улыбнулась.

— Талли замечательный друг. Ты так долго отсутствовала…

Тут она заметила спутницу Джулии и спросила:

— Это твоя подруга Лаура?

Джулия, слегка смутившись, извинилась и представила их друг другу:

— Это Лаура. Лаура, это Шейки Лэмбер. Так где же Талли, Шейки?

— Где Талли, где Талли… — передразнила та.

— Думаю, она не в Калифорнии, — сказала Джулия.

— Полагаю, нет. Но в ее зимнем саду куча пальм. Она называет свой сад калифорнийской комнатой.

— Где она? — тихо повторила Джулия.

— Пятнадцать ноль один, Техас-стрит, — сообщила Шейки.

Воцарилась тишина. Джулия просто онемела. Она отодвинулась от прилавка и вытерла покрывшийся испариной лоб, хотя в магазине работал кондиционер.

Шейки вопросительно взглянула на Джулию, потом на Лауру, которая смотрела на себя в зеркало, и сказала:

— Талли в порядке, Джулия. Сходи навести ее.

Джулия повернулась и пошла прочь, но, внезапно спохватившись, обернулась.

— Шейки, а как твои дела? — спросила она с деланным интересом.

— Хорошо, очень хорошо. Ты разве не знаешь? Я уже две недели замужем.

— Две недели? Правда? Но это же здорово, Шейки, просто здорово. — И, спохватившись, добавила: — Поздравляю. Кто он?

Улыбка Шейки стала чуть менее дружелюбной.

— Мой муж Фрэнк, конечно. Кто же еще?

— Фрэнк! Конечно! Кто же еще? — Джулия была в замешательстве.

— Талли, наверное, писала тебе про Фрэнка. Когда вы еще переписывались.

— Ах, да! Она писала, что у вас по-настоящему серьезные отношения. — Джулия почувствовала, что краснеет.

Шейки холодно взглянула на Джулию.

— Уже две недели… — повторила она. — Мы очень счастливы.

— Конечно, конечно, — Джулия чувствовала себя крайне неловко. — Мы давно не писали друг другу.

— Давно, — примирительно сказала Шейки, бросив, как показалось Джулии, насмешливый взгляд на Лауру. — Сходи повидайся с ней.

В машине Лаура сказала:

— Очень красивая.

— Да, она очень красивая, — кивнула Джулия.

Всю дорогу они молчали, пока ехали по Двадцать девятой до Техас-стрит, которая заканчивалась тупиком на самой южной и солнечной стороне Шанга Парк. Номер 1501. Лаура даже присвистнула, когда перед ними возник дом с красной крышей, четырьмя колоннами и продолговатой верандой. Джулия тоже свистнула и задержала дыхание. Она так старалась забыть… разрумянившиеся лица Дженнифер и Талли, когда однажды, десять лет назад, они привели Джулию, чтобы показать ей этот случайно обнаруженный ими дом, трехъярусный, с балконами, подпирающими мансарду, с фонарями на верхнем и нижнем этажах, свежепокрашенный, окруженный огромным садом. Казалось, он возник из волшебного сна.

— Ну что ты о нем скажешь? — спросила Талли, подтолкнув ее, и Дженнифер, повернувшись, сказала:

— Что она может сказать? Что может испытывать здесь человек, кроме благоговения?

— Дом стоило бы покрасить, — услышала Джулия голос Лауры. — Но мне не верится, что она живет здесь.

Джулия перевела дыхание и медленно вылезла из машины.

Белый деревянный забор, который помнила Джулия, был заменен на железный со скрипучими коваными воротами.

Газон выжгло солнце, и нескошенная трава лежала на: земле. Сорняки вытянулись в высоту забора — примерно четыре фута. Было и несколько аккуратных клумб, но ежевика, оставленная без присмотра, доставала до балконов второго этажа. Джулия и Лаура прошли по сухой песчаной дорожке и поднялись на веранду.

На веранде стояло кресло-качалка, на нем лежало одеяло. Джулия неуверенно постучала. Немедленного ответа не последовало, и она быстро повернулась, чтобы уйти.

— Подожди! — окликнула ее Лаура. — Постучи еще. Погромче.

Джулия вернулась, качая головой.

— Я должна была прийти одна, — пробормотала она.

— В чем дело, Джули? — поинтересовалась Лаура. — Ты стесняешься меня?

— Я не стесняюсь тебя, Лаура, — сказала Джулия, смутившись. — Ради Талли мне стоило прийти одной. Пойдем.

Но тут послышались шаги, огромная дверь распахнулась, и на пороге появилась Талли.

Джулия замерла.

— Талли?.. — еле слышно сказала она.

В своей подруге она с трудом узнавала прежнюю Талли. На руках та держала голого младенца.

— Джулия… — голос Талли сорвался. Она не улыбнулась и не удивилась.

Джулия заметила, что на ее бледном лице не было ни грамма косметики. Прямые, пепельно-серые волосы свисали до плеч.

— Входите, — пригласила Талли, и Джулия окончательно убедилась, что это она.

— Входите же, — повторила хозяйка без всякого выражения, но глубоким, идущим откуда-то изнутри голосом. Да, это была Талли.

— Вы, должно быть, Лаура. Рада вас видеть. Это Бумеранг, — сказала она, показывая извивающегося в ее руках ребенка.

— Подержи его, пожалуйста, Джулия. И ради Бога, что бы он ни делал, не пускай его на пол — его энергия безгранична.

Она взглянула на малыша и добавила:

— Я быстро. Оставила наверху его одежки. Мы принимали солнечные ванны.

Талли ушла, а Джулия осталась стоять, напряженно держа ребенка. Он был совсем голый и, не переставая, вертелся. Не успела она подумать, что он может ее намочить, как младенец не преминул это сделать. Теперь Джулия старалась не прижимать его к себе. Лаура смеялась. Минута-другая прошли спокойно, потом ребенок заплакал.

— Хорошо, все хорошо, — непринужденным тоном сказала Талли, вернувшаяся с одеждой, кувшином с охлажденным чаем и крекерами. — Мама здесь, — со вздохом обратилась она к ребенку.

Талли забрала сына у Джулии, и все уселись.

Последовала продолжительная тишина, пока Талли разливала чай, вытирала пол и одевала мальчика в матросский комбинезончик.

Джулия смотрела на Талли, и ей хотелось плакать.

— Ну наконец, — нарушила молчание Талли, — и как вы?

— Хорошо, — нетерпеливо откликнулась Джули. — А ты?

— Замечательно, как видишь.

— Сколько вашему малышу? — поинтересовалась Лаура.

— Малышу? Да он великан. Весит двадцать фунтов. Он в пять раз толще соседского кота.

— Так сколько же ему?

— Шесть месяцев. Родился двенадцатого марта.

— И его зовут Бумеранг? — спросила Джулия.

— Да. Тебе нравится? Это я выбрала это имя.

— Здорово. Но почему ты назвала его Бумерангом?

— По-моему, звучно. Как имя футболиста или еще что- то в этом роде. Ни с кем не спутаешь. Сокращенно — Бум. Как тебе?

Джулия пропустила вопрос мимо ушей.

— Бумеранг, а дальше?

— А дальше, — повторила задумчиво Талли. — Полагаю, Бумеранг Де Марко.

— Да! — вырвалось у Джулии, к счастью, она в этот момент наливала себе чай, и можно было не встречаться взглядом с Талли. Де Марко!

— Так вы поженились, — наконец произнесла она, не глядя на Талли.

— Конечно же, поженились, — ответила та. — Кто-то же должен заботиться о нас.

Джулия все еще не могла поднять глаз на подругу.

— Ты все еще работаешь у Хиллера?

— Теперь я мать. Бумерангу всего лишь шесть месяцев.

— Ты учишься? — продолжала спрашивать Джулия.

— Теперь я мать, — повторила Талли, и снова Джулия не смогла поднять глаза, даже чтобы посмотреть на движущиеся губы Талли.

— Расскажи, чем вы теперь занимаетесь, — попросила Талли. — Вы все еще на Солнечном Лугу?

Лаура засмеялась, Джулия — нет.

— Нет, — ответила она. — Мы давно покинули это место.

— Мы путешествуем, — пояснила Лаура.

— Путешествуете? Это хорошо.

Талли больше не задавала вопросов, но они все равно стали рассказывать. Говорила больше Лаура. Ее рассказ пестрил названиями: Новый Орлеан, Кей Вест, Миссисипи, Джорджия, Нью-Мексико, Мехико, Калифорния.

— Калифорния, — повторила Талли, и что-то на мгновение вспыхнуло в ее глазах, как таинственный свет мотылька.

— Вся одежда — на себе, палатка и машина, — рассказывала Лаура. — Отличная жизнь. Никакой ответственности.

— Да, никакой, — сказала Талли, и Джулия с удивлением почувствовала, что ей очень хочется попросить Лауру, чтобы та заткнулась.

— Сколько палаток? — поинтересовалась Талли.

— Только одна, — ответила Лаура и добавила: — Замечательный у вас дом.

— Да, спасибо. Только одна? Вам так нравится иметь общий дом?

— Дом и жизнь, — откликнулась Лаура.

— Ну что же, — сказала Талли и перевела взгляд на Джулию. Та хорошо поняла этот молчаливый укор. «Я должна была прийти одна, — уже двадцатый раз за двадцать минут подумала Джулия. — Я должна была одна прийти к моей старой подруге. Тогда бы я рассказала ей обо всем. Я могла бы попросить прощения, что-то объяснить. Может быть, Талли что-то рассказала бы мне. Как это вышло?»

Талли поднялась.

— Ему пора спать, — сказала она.

— Хорошо, — согласилась Джулия. — Мы подождем, пока ты спустишься.

Талли холодно оглядела подруг.

— В это время мы оба спим.

Джулия опустила голову, чувствуя себя виноватой. Она подошла, чтобы обнять Талли, но та отпрянула. Джулия поцеловала головку ребенка и прошептала Талли:

— Я зайду еще.

— Да, заходи, — громко сказала Талли. — Была рада познакомиться с вами, Лаура. Счастливо.

Она проводила подруг до двери и закрыла ее за ними, прежде чем они успели спуститься с веранды.

2

На следующий день около шести часов вечера. Джулия одна стучала в дверь Талли. Талли впустила ее.

— Бумеранг спит? — спросила Джулия.

— Уже нет.

Поднявшись наверх, Талли расстегнула свой халат из набивного ситца и стала кормить малыша. Джулия тихонько сидела рядом и смотрела на них. Волосы Талли оказались длиннее, чем ей показалось вчера, совсем прямые и совершенно тусклые. Черты ее лица, не подчеркнутые макияжем, выглядели бледными и сухими. Ее губы, которые так редко улыбались, были и сейчас плотно сжаты, а тонкие морщинки у краешков рта говорили Джулии о том, что губы Талли оставались плотно сжатыми все последние пятнадцать месяцев.

— Где твои ресницы, Талли? — шутливо поинтересовалась Джулия.

— В комоде. Ты ведь не думаешь, что они были настоящими?

Талли располнела, и ее груди сейчас были большими, белыми и полными молока.

— Я вижу, ты прибавила в весе, — заметила Джулия, пытаясь поддержать разговор.

— Я тоже вижу, ты прибавила в весе, Джул. И к тому же хорошо загорела. Ты это специально или просто целыми днями на воздухе?

Джулия проглотила комок, подступивший к горлу.

— Прости меня, Талли.

— Не извиняйся. Я действительно поправилась. За что ты просишь прощения?

— За то, что не писала и не звонила. Мне правда очень стыдно, Талли.

Талли только махнула рукой.

— Джул, мы все очень заняты. Когда-то мы были близкими подругами, но это было так давно. Теперь у каждой из нас свой путь. — Она помолчала и добавила: — Не стоит из-за этого огорчаться.

Покормив Бумеранга, Талли застегнула халат и поцеловала сына в нос.

— Давай спустимся вниз. Здесь так хорошо ранними вечерами.

Талли оказалась права. Здесь и правда было замечательно. Большой сад смотрел на юго-запад. Вдоль забора росли красные и белые цветы и несколько подсолнухов. Джулия разглядела даже аккуратный ряд физалисов, склонявших свои розовые головки в сторону дома.

— Замечательные цветы, Талли. Кто их сажал? Ты?

Талли недоуменно посмотрела на подругу.

— Я? Сажала цветы? Нет, это Милли. Милли — наша экономка, кухарка и садовник.

Джулия весело улыбнулась.

— Леди Чаттерлей тоже не сажала сама цветы. Но ты ведь не леди Чаттерлей, или есть немножко?

— Нет, и Милли не мой любовник, — ответила Талли, пытаясь улыбнуться. Они сидели в садовых креслах, а Бумеранг возился на одеяле возле их ног.

— Почему он не в манеже? — спросила Джулия. — Я думала, сейчас у всех современных мамаш есть манеж.

— Я не современная мамаша, — решительно возразила Талли, — и не собираюсь сажать своего ребенка в клетку.

— Его действительно зовут Бумеранг? — спросила Джулия.

— Да.

Они посидели молча.

Наконец Талли сказала:

— Я замужем за Робином.

Джулия кивнула, но промолчала.

Талли старалась смотреть в сторону, но могла бы и не трудиться, потому что Джулия все равно не могла поднять на нее глаза. Именно не могла.

— Я ничего не понимаю, — осторожно сказала Джулия, любуясь Бумерангом, — в прошлом сентябре я по лучила от тебя открытку, где было написано «Я выбрала моего учителя!»

— Да. Я выбрала учителя. Но, видимо, у Господа в отношении меня оказались другие планы.

— Расскажи мне… — попросила Джулия. — Расскажи мне, что случилось.

Но было так томительно сладко сидеть здесь, в саду, вдыхая аромат хлопчатника и подсолнечника, этот запах Канзаса, и подставлять лицо под мягкие лучи уже заходящего солнца, что Джулии почти не хотелось знать, как все произошло. Здесь все дышало благополучием. Но тут же Джулия устыдилась своего равнодушия и постаралась не показать его. «Сколько раз мне было стыдно за последнее время», — подумала она.

— Какое-то время после того, как ты уехала, — рассказывала Талли, — все было очень неопределенно. В июне Джереми отправился по делам в Калифорнию.

Талли помолчала, потом продолжила:

— А я провела июнь с Робином.

Казалось, слова даются ей с трудом, она старалась не смотреть на Джулию.

— А когда Джереми вернулся и сказал, что получил работу, я вернулась к нему. Но он спросил меня, виделась ли я с Робином, и я не стала отпираться. Джереми просто взбесился. Мы не виделись несколько недель, и я опять встречалась с Робином. А затем вернулась Трейси Скотт.

— Ну да? — удивилась Джулия.

— Угу. И захотела занять свой дом.

— Может, ей нужен был сын?

— Она хотела занять свой дом, — повторила Талли безжизненным голосом.

— Понятно. А ты что?

— Я оставила мой трейлер и перебралась к Джереми. Мы решили отправиться в Санта-Круз. Джереми должен был начать работать с января. И я дала согласие на всю осень. Это было не так уж сложно. Я собиралась пропустить один семестр.

— Ты перебралась к нему. А дальше? — торопила ее Джулия.

— У меня не было выбора. Трейлер не принадлежал мне.

— А Робин?

— Что Робин? Теперь я с ним.

Джулия покачала головой.

— Я все равно не понимаю.

— Я забеременела, — сказала Талли.

— А-а, — протянула Джулия и добавила: — Понятно.

Но, по правде говоря, она ничего не понимала, кроме того, что солнце садится, а Бумеранг пытается засунуть себе в рот пучок травы.

— Меня не тошнило по утрам, никакого дискомфорта, ничего, — продолжала Талли. — Я забеременела в июне, а догадалась об этом лишь в сентябре. Целый месяц после этого я провела с Джереми.

— Ты не принимала таблетки? — удивленно спросила Джулия.

— Принимала. И потому не обратила внимания на задержку. Эти дела никогда не отличались у меня регулярностью.

— Я имела в виду противозачаточные таблетки, — уточнила Джулия.

— Ну да. В июне я подцепила какую-то инфекцию. Пришлось сделать курс пенициллина. Возможно, это снизило эффективность таблеток. Кто их знает?

— А… В июне, — сказала Джулия. — В июне…

Это должно было что-то значить. С прошлого июня прошло пятнадцать месяцев. Те пятнадцать месяцев, в течение которых Джулия колесила по пыльным дорогам.

— Так что же случилось в июне?

— Я же сказала тебе, — вздохнула Талли. — Джереми как раз уехал в Калифорнию.

У Джулии округлились глаза — внезапно ей все стало ясно. Джулия попыталась понять, что же чувствует Талли, но та, опустив голову, разглядывала траву, да и вообще ее серые глаза редко выражали подлинные чувства. Их едва ли можно было назвать зеркалом души.

— Талли, — произнесла наконец Джулия. — Этот ребенок… он не от Джереми.

— Да, Джулия, — подтвердила Талли.

— Но он же мог быть его?

— Джулия, — сказала Талли устало, — здесь нельзя было ошибиться ни в дате, ни в сроках. Джереми мог бы подсчитать. Да и не он один.

Джулия потерла виски.

— Так, Талли. Подожди минутку. Объясни по порядку, что же все-таки произошло. Ты говорила мне, что не хочешь иметь ребенка. На дворе, слава Богу, 1982 год. Ты платишь хорошему доктору три сотни долларов, он делает все необходимое, и ты свободна, как ветер.

Наконец Джулия смогла посмотреть в лицо своей подруги.

«Привет, моя старая загадочная подружка. Я снова пришла побеседовать с тобой».

На этот раз Талли долго молчала. Джулия, сдерживая дыхание, слушала пение птиц, прощающихся с заходящим солнцем, агуканье маленького Бумеранга и его возню в траве. Было жарко, а Талли продолжала хранить молчание. И Джулии опять стало стыдно за свои необдуманные, случайно сорвавшиеся слова. Может быть, Джереми был категорически против аборта, и тогда Талли вынуждена была сказать ему правду? А сказав правду, ей пришлось расстаться с ним. И после того как Талли оставила его, она все рассказала Робину, и, может быть, Робин не захотел избавляться от ребенка; а может быть, Талли отказалась сделать это? Может быть, слова Талли о том, что она никогда не захочет иметь ребенка, были не так уж искренни? Может быть, Талли не признавала абортов? Может быть. Они никогда не говорили об этом, пока учились в школе. Талли всегда старательно избегала подобных тем.

Талли не мигая смотрела на сына.

— Мы пытались, — сказала она. — Я пыталась. Во-первых, я сказала Джереми. Я растерялась. Я никогда не умела просчитывать последствия. У меня не было иллюзий, не было сомнений. Казалось, что все совершенно ясно. Понимаешь ли, я сказала Джереми, что ребенок родится в марте. Он раньше, чем я, понял, что сроки не совпадают. И что мне оставалось делать? Сказать, что ошиблась? «Совсем не в марте, это не так. В апреле, дорогой, именно в апреле». И потом, когда ребенок родится…

Талли посмотрела на темноглазого и темноволосого малыша.

— А потом врать ему, что в моей семье была испанская кровь? — Она покачала головой. — Все это не для меня. Я сказала ему правду.

— И как он воспринял?

— Ну, — Талли вздохнула, — примерно так, как когда-то рассказывала мне тетя Лена, — лучше, чем отец моей матери, оказавшийся в подобной ситуации. Но ненамного.

— Он сказал тебе, чтобы ты уходила?

— Да. И еще много чего. — Талли помолчала. — Мы расстались не сразу, но уже не могли быть вместе. Джереми не сумел смириться с тем, что произошло. Не мог. И не потому, что не хотел. Он был не в состоянии прикоснуться ко мне, просто подойти. Не мог говорить со мной, не заглянув мне в глаза и не повторив, что я разбила его жизнь. В конце концов я ушла от него. В октябре. В одно воскресное утро просто сказала: «Я ухожу!» Он даже не поднял глаз от чашки с кофе. Я ушла. Весь кошмар заключался в том, что я ушла в никуда. — Талли глухо рассмеялась. — В никуда, Джулия. У меня не было средств к существованию. Я ведь не работала, просто жила с Джереми. Много читала. Смотрела телевизор. Шейки тогда еще жила с родителями. Мать окончательно обосновалась в Мэннингере, а тетя Лена меня всегда смертельно ненавидела. — Талли перевела дыхание. — У меня не оставалось выбора. И я отправилась в Манхэттен.

— А… — протянула Джулия, — ты поехала к Робину. И что же он? Как ты обо всем рассказала ему?

— Было воскресенье, он играл в регби. Я подкараулила его в перерыве между таймами. «Что ты здесь делаешь?» — спросил он. «Я ушла от Джереми», — ответила я. Он сказал: «Да? Мне не нужны объедки». «Я беременна», — сказала я.

— О Боже! Как же это?! — воскликнула Джули. — И что же он?

— Ничего, — ответила Талли. — Пошел играть дальше. Насколько я помню, его команда проиграла. У него даже кончик носа побелел. Он вышел с поля, ругаясь на чем свет стоит, подошел ко мне и спросил: «Так зачем ты все это мне рассказываешь?» Я сказала: «Потому что это твой ребенок». — Талли не отрываясь смотрела на сына. — Затем Робин поинтересовался, насколько это точно. Посмотри на малыша, Джул. Разве тут можно сомневаться?

Джулия посмотрела на Бумеранга Де Марко.

— Нет, — промолвила она. — Он весь в отца.

И про себя подумала: «Очень красивый ребенок».

Талли продолжала.

— Затем мы отправились к Робину и около часа делали вид, будто решаем, как поступить. Он спросил меня, что я собираюсь делать.

Талли стиснула зубы, и морщинки вокруг ее плотно сжатых губ обозначились так же резко, как белые колонны на фоне темного фасада дома на Техас-стрит. А ее глаза, ее глаза! Джулия опустила голову. Она была не права, не справедлива в отношении Талли. Сейчас все чувства ясно читались в обычно бесстрастных серых глазах.

— Я сказала, что не собираюсь замуж. Он сказал: «Кто говорит о женитьбе?» Я сказала, что не хочу ребенка. Он ответил, что надо было сообщить ему раньше, теперь может быть уже поздно. Все-таки он проявил интерес или хотя бы притворился. Предложил найти хорошего врача. Я спросила: «Где? В Вичите?» Он сказал, что у нас уже нет времени ехать в Вичиту, срок слишком большой. Наконец я сказала, что не собираюсь делать аборт. Так я хочу оставить ребенка? Нет. Ни то, ни другое. Он сказал, что выбор за мной. Я спросила, хочет ли он, чтобы я избавилась от ребенка. Он ответил, что только если это не его ребенок. Я спросила, признает ли он свое отцовство, и знаешь, что он ответил? Что он уверен — я пришла к нему только потому, что была в отчаянии, я пришла, потому что мне некуда больше идти, как тогда, когда я ушла от своей матери. Он сказал — Боже, помоги мне, — что согласен терпеть меня в своем доме до самых родов, только чтобы не дать мне избавиться от его дочки.

Джулия неожиданно почувствовала желание подойти и взять на руки Бумеранга. Взять на руки и прижаться щекой к его макушке.

— Неужели он так сказал?

— Именно так. Я спросила, почему он так уверен, что родится девочка. Оказалось, он всегда мечтал о дочке.

В этот момент Джулии казалось, что она сама любит Робина.

— Но, Джул, у меня было уже четырнадцать недель, — продолжала Талли. — Нужно было на что-то решиться. В течение следующей недели он сделал все необходимое, и мы уехали.

Она снова замолчала. И это молчание говорило Джулии больше, чем короткие, отрывочные объяснения Талли.

— Ничего, — мягко произнесла Джулия, — ничего.

Талли вздрогнула, поднялась и взяла на руки Бумеранга.

— По дороге в Топику я спросила его, женится ли он на мне, если я оставлю ребенка. И он сказал «Да».

— Так вы вернулись и поженились?

— Да. Вернулись и поженились. В прошлый День Благодарения.

«Прошлый День Благодарения! Так вот чем объясняется случайная встреча у «Дилана» Талли и моей матери», — подумала Джулия.

— А Джереми? Ты виделась с ним после?

Талли покачала головой.

— Конечно, нет. Думаю, он проработал до октября, а после уехал в Нью-Йорк.

Талли помолчала, щурясь на солнце.

— Он не заслуживает внимания! — сказала Джулия.

— Конечно, не заслуживает. И Робин тоже.

Талли что-то промычала.

— Талли, это избитая-избитая ситуация. Двое ребят и одна девушка. Вечный треугольник.

— Не думаю, — ответила Талли без всякого выражения. — Меня хватит только на одного! — Она тихонько укачивала Бумеранга, прижимая его к груди.

Талли дотронулась до руки подруги, пытаясь догадаться, о чем та думает.

— Подумаешь, большое дело — эта Калифорния. Честно!

— Да, конечно.

— А как у тебя с Робином? — осторожно спросила Джулия, страстно желая, чтобы с Робином все было в порядке. И еще ей очень хотелось, чтобы Робин пораньше пришел домой. Тогда она смогла бы увидеть свою старую подругу Талли в качестве жены Робина Де Марко.

— Что тут интересного? — спросила Талли.

Плечи Джулии опустились.

— Как твоя мама? — Она попыталась перевести разговор на другую тему, но увидев, как изменилась в лице Талли, воскликнула:

— Что? Умерла? Что случилось?

Талли развернула свое кресло и посмотрела на дом. Показывая на окно слева, она сказала:

— У Робина были грандиозные планы относительно моей матери. Грандиозные планы.

— Что это значит?

— Понимаешь, Робин считает, что если мы обеспечим ей хороший уход, то положение улучшится. Если она будет видеть от окружающих лишь доброту и заботу, которых была лишена всю жизнь, то придет в себя и станет хорошей бабушкой.

— Что ты говоришь? И что он сделал?

— Он забрал ее из Мэннингера. Помнишь, в 81-м я рассказывала тебе, он купил это чертово кольцо и пришел делать мне предложение Он хотел жениться на мне и купить этот дом, чтобы я могла привезти сюда мою мать. Можно сказать, что он сделал предложение через меня моей матушке.

— О нет! Он должен был знать, как ты к этому отнесешься. О чем он думал? Ты что, ничего не рассказывала ему? — возмутилась Джулия.

— Он все знал, — ответила Талли.

— О Боже! — только смогла вымолвить Джулия. Оглянувшись, Джулия мельком увидела выражение лица, с которым Талли смотрела на свой дом.

— Ну и как? Все было лучше, чем ты ожидала? — с надеждой спросила Джулия.

— Нет, Джули. Лучше не было.

Джулия подумала о Робине, о том, каким добрым становилось его лицо, его глаза, когда он смотрел на Талли еще в те времена, когда они учились в школе. Она не могла поверить, что Робин привез Хедду Мейкер на Техас-стрит из низости. Или из глупости.

Талли тронула Джулию за руку и перевела разговор.

— Расскажи мне, как ты путешествовала.

— О, неплохо. Даже здорово.

— Такая жизнь понравилась тебе больше, чем студенческая?

— Разумеется. Великолепная жизнь. Мы работали на открытом воздухе. Чувствовали себя отлично. Знаешь, как говорят, — когда тело здорово, то и голова ясная. Мы по-настоящему счастливы.

— Ага, — согласно кивнула Талли.

Джулии очень хотелось, чтобы Талли начала ее расспрашивать и тогда она рассказала бы о своей жизни.

Несколько минут они сидели молча. Потом Талли сказала, что скоро придет Робин и ей надо приготовить обед.

— Ты готовишь? — удивилась Джулия. — Ну, теперь я действительно поражена.

— Да, за двадцать минут в микроволновой печке.

— Робин, должно быть, любит, когда ты ему готовишь

— Любит.

Талли поднялась.

— Когда он обычно возвращается?

— По-разному. Он часто задерживается.

Талли и Джулия медленно обошли дом с южной стороны и вышли к крыльцу. Талли, держа на руках Бумеранга, села в кресло-качалку на веранде. Джулия стояла перед ней.

— Я слышала, Шейки вышла замуж.

— Фрэнк хороший парень, — сказала Талли.

— Джек не приезжал на прошлое Рождество?

— Приезжал. Но у Шейки уже был Фрэнк.

— А-а… — протянула Джулия. — Так она отказала Джеку?

— Отказала? Нет. Она оставила Фрэнка и две недели провела с Джеком.

— А потом Джек уехал?

Талли кивнула.

— И Шейки вернулась к Фрэнку. Они решили пожениться.

— Понятно. Но что произошло на Рождество? — спросила Джулия.

— Откуда я знаю? — ответила Талли.

Джулия тряхнула головой. Ей как-то не верилось.

— Так Фрэнк из тех парней, что могут согласиться на такое?

— А кто не может? — вопросом на вопрос ответила Талли.

«Да, — думала Джулия, — Кто? Мы оставляем дорогих нам людей. Мы со всем соглашаемся. Живем в палатках и едим сырую кукурузу. Не видим наших матерей. Обходимся без душа. Теряем друзей, которые нужны нам как воздух. Всех друзей. И наши друзья идут своей дорогой».

Джулия откашлялась.

— Я давала о себе знать не так часто, как могла бы…

Талли не дала ей докончить.

— Ничего. Все в порядке. Я все понимаю. Правда.

— Ты все еще ходишь к Святому Марку? — поинтересовалась Джулия. — Моя мама видела тебя там.

— Да, хожу. Каждое воскресенье. Но обычно не к мессе. Там столько народу. Бумеранга это раздражает! Да и меня тоже. Я прихожу позже. Обычно я оставляю Буми с Робином и забегаю на несколько минут. Только иногда такая прогулка растягивается на полдня: я иду в церковь, а потом по магазинам или куда-нибудь еще.

Джулия снова откашлялась.

— Ладно. Я рада была снова увидеться с тобой, Талли. Правда рада.

Она наклонилась и поцеловала Талли и Бумеранга.

— Пока. Простите меня. Я постараюсь стать более обязательной.

— Не извиняйся, Джулия. Только появись как-нибудь опять.

Джулия погладила Бумеранга по головке.

— Не могу поверить, что ты мать, Талли. Не могу поверить, что это твой сын.

— Не ты одна не можешь в это поверить, — сказала Талли, лаская ножки Бумеранга. — Кстати, Джулия, а что это за Лаура?

Джулия уже собралась было уйти, но, обернувшись, встретилась глазами с подругой. Ее ресницы подозрительно блестели, и Джулия опустила голову. После всего, что было сказано, она не могла уйти просто так.

— Что тебя интересует?

— Кто она? — повторила свой вопрос Талли.

— Лаура, — объяснила Джулия, — моя подруга.

— Твоя подруга.

— Моя… компаньонка.

— Компаньонка. Понятно.

Талли дотянулась до руки Джулии, пожала ее и улыбнулась.

— Теперь я понимаю, почему ты никогда не знала, что делать с Томом.

Лицо Талли смягчилось, но улыбка медленно погасла.

— Вот смеялась бы Джен, если бы узнала.

— Она знала, Талли.

Талли замолчала.

— Знала? — переспросила она, наконец. — И смеялась?

— Смеялась и смеялась, — ответила Джулия, слова застревали у нее в горле.

«Удивительно, что Талли понимает все так же, как я…» — подумала Джулия.

Прощаясь, Джулия прижалась щекой к щеке Талли.

— Ты знаешь, мы снова должны расстаться, — сказала Джулия.

Талли не ответила.

Джулия кивнула в знак того, что понимает ее.

— Удачи тебе, Талли.

— Удачи и тебе, Джул,

— Знать бы, что это такое, — сказала Джулия. — Я думаю, что ты поступаешь абсолютно правильно, Талли Мейкер. Абсолютно правильно. Я считала так, еще когда училась в школе, и считаю так сейчас. У тебя правильный взгляд на вещи.

— Да, — прошептала Талли. — Правильный.

— Мне всегда нравился Робин, — добавила Джулия.

— Я знаю. Возможно, тебе надо было выйти за него замуж, — сказала Талли.

— Я люблю тебя, Талли.

Талли лишь кивнула. Джулия заглянула в лицо подруги и увидела, что ее глаза закрыты. Она думала, уходя, как трудно прочесть в серых глазах Талли, что же делается в ее душе.

У калитки Джулия обернулась и крикнула:

— У тебя замечательный дом!

— Замечательный! — откликнулась Талли, взмахнув на прощание рукой. — Хорошего тебе урожая!

1

После ухода Джулии Талли так и осталась сидеть в кресле на веранде. Веранда выходила на северо-восток, и она не могла видеть заходящее солнце, зато перед ее взором открывалась вся улица. Так они сидели довольно долго. Талли укачивала никак не желавшего засыпать Бумеранга и думала: «Джулия… Что с ней? Чем она сейчас занята?»

«…Ее дом чуть больше, чем мой. Ее дом — это поле в Айове и пустыня в Неваде, это какая-нибудь прерия на Западе, а она сидит и смотрит из своей палатки или машины, и думает, что это и есть ее дом. Он где-то там, но не здесь. И мы обе до сих пор не знаем, как его найти.

Черт побери! Да, мы, конечно, знаем. Слишком хорошо знаем. Он там, где все наши хрупкие мечты, которые уносят жестокие канзасские ветры. Мы не знаем, куда они дуют, и они душат нас. Мы всегда бегали наперегонки от школы до Сансет-корт — кто первый дотронется, — а теперь вот я неторопливо хожу на кладбище Святого Марка, чтобы возложить цветы».

Продолжая укачивать малыша, Талли стала напевать ему своим мягким грудным голосом песенку Дженис Айэн.

Бумеранг тихонько агукал.

— Мой любимый дом… — пела Талли. — Это все, о чем я мечтала. И твой папочка, Бумеранг, заплатил за все.

Талли не обманывала подругу — Робин действительно вскоре должен был вернуться домой. Но, как бы там ни было, она не собирается готовить ему обед. Когда явится, прекрасно перекусит тем, что осталось со вчерашнего дня. Вообще-то Милли готовила каждый день, но сегодня был вторник — ее обычный выходной.

Робин вполне способен сам о себе позаботиться, и Талли не собирается даже думать об обеде. И о Робине ей тоже не хотелось думать. Она решила оставаться на веранде до тех пор, пока солнце совсем не сядет и привычные краски не приобретут красновато-коричневый оттенок. Потом можно будет встать, и пойти купать малыша, и готовить его ко сну.

«Как теперь выглядит Джереми? — подумала она. — Я почти забыла его». Теперь он был для нее лишь тем, кто находится за пятнадцать сотен миль, — человеком, с которым она жила, человеком, который был ей небезразличен, но лицо его она не могла сейчас даже вспомнить. Однако их общие планы помнила очень хорошо. Они собирались жить вместе, и Талли мечтала увидеть Калифорнию. «У Джереми такие голубые глаза! Он не мог смотреть на меня, когда я укладывала вещи, но он ничего, ничего уже не мог сделать. Только сказал: «Мне все равно, чей это ребенок, все равно. Пожалуйста, Талли. Не покидай меня. Пожалуйста, не уходи».

Но Талли знала, что они никогда не смогут жить вместе. Ни он. Ни она.

«Милый Джереми. Я разбила тебе сердце? Да. Я забыла, как ты выглядишь, но этого я не забуду».

Она опустила глаза на спящего у нее на груди ребенка. В голове вертелась мелодия, которую никак не удавалось поймать. Талли крепко прижала к себе сына, продолжая раскачиваться.

«У меня есть своя веранда и кресло-качалка. Мы сидим здесь с Бумерангом каждый день, поем и тихонько раскачиваемся, поем и раскачиваемся. И смотрим на улицу. Когда я была маленькой, я точно так же сидела на кровати и раскачивалась, пытаясь спастись от мира и от самой себя, а сейчас я сижу здесь, вижу двор и веранду, забор и окна, и дубы, и кедры, но по-настоящему отчетливо я вижу только трейлер Трейси Скотт.

Я вижу перед собой ее трейлер и ее сына, железную дорогу и Канзас-авеню. Всегда одно и то же. Я сижу здесь, но мысли мои там.

Сейчас у меня свой собственный дом и все, что нужно. Все так, как я себе когда-то воображала, и даже лучше».

Первый раз Талли увидела дом изнутри, когда была уже на седьмом месяце, и вновь почувствовала боль. Робин только что договорился с вдовой, которая жила здесь. Талли не хотела видеть дом, пока он не будет куплен. Нет, не то. Она вообще не хотела его видеть, но когда сделка свершилась, у нее уже не оставалось выбора.

Техас-стрит, номер 1501. Гостиная занимала почти весь первый этаж. Паркетный пол тянулся от парадной до задней двери, ниши окон выходили на улицу и на задний двор, позволяя любоваться закатом. Когда они въехали, Робин так поставил кушетку, чтобы целый день Талли и Бумеранг могли любоваться восходом и закатом.

В задней части дома располагалась огромная кухня. Большую ее часть занимал дубовый стол, еще там стояла двуспальная софа, книжные полки и цветы в горшках. Дверь кухни выходила во двор, и Талли могла оставлять там Бумеранга в кресле-качалке и присматривать за ним, оставаясь на кухне. В северной части дома находилась столовая и примыкающая к ней небольшая комната. С тех пор, как они сюда въехали столовой пользовались только раз или два.

На южной стороне была маленькая солнечная комната и Талли развела комнатные цветы. Ее калифорнийская комната. Здесь росли только два вида зелени — кактусы, которых насчитывались сотни, и дюжина пальм. Робин купил ей их в начале лета.

Он не мог оставить работу, чтобы поехать к морю, и взамен подарил ей пальмы.

В солнечной комнате стояли плетеная банкетка, плетеные стулья и корзины. Малышу нравилось, как шуршат прутья, и Талли целыми днями просиживала здесь с ним. Малыш слушал, а она смотрела на пальмы.

Наверху было пять спален. Одна из них тянулась вдоль фасада, и три ее окна выходили на север и северо-восток. Детская выходила на солнечную юго-восточную сторону. Три другие спальни располагались на третьем этаже. Две из них не использовались, а третью отдали Хедде Мейкер.

Когда Робин и Талли поженились и Робин начал переговоры о покупке дома, он поставил единственное условие: Хедда переедет сюда — «как бы ты к этому ни относилась».

— Но ты же знаешь, как к этому отношусь я, — возразила Талли.

— Вот что, Талли. Это единственное, о чем я тебя прошу. Я не требую, чтобы ты стала хорошей женой или хорошей матерью. Я хочу только, чтобы ты позволила мне проявить минимум доброты к Хедде.

Талли заметила, что ни в каком доме она не хотела бы вновь жить со своей матерью.

— Как ты не понимаешь?! Любой дом в ее присутствии превращается в Рощу.

Но Робин был неумолим, он обещал свести до минимума любые контакты жены с Хеддой, но в большом доме Де Марко она получит комнату. А Робин наймет для нее сиделку и пригласит постоянного психотерапевта.

Талли не соглашалась.

— Нет, — сказала она. — Не покупай тогда этот дом. Я не хочу жить здесь. Я не смогу содержать его в порядке.

— Хедда не останется в Мэннингере, где бы мы ни жили, Талли. И дом на Техас-стрит не так уж велик. Содержать его тебе будет не труднее, чем любой другой.

— Нет, нет, — повторяла Талли.

Робин заявил, что не собирается терпеть такое отношение Талли к собственной матери.

— Я сказала хоть одно непочтительное слово в ее адрес?

— Нет, ты всегда была очень сдержанна. Но ведь это твоя мать, — убеждал ее Робин.

— Вот именно! Моя, а не твоя!

На это ему нечего было возразить.

— Может быть, ты думаешь, что, превратив для меня в ад каждый день под крышей этого дома, ты вернешь свою собственную мать? — спросила его Талли.

Робин побледнел, но взгляда не отвел.

— Как ты не понимаешь, она же полностью беспомощна, парализована, — защищалась Талли. — Она едва может наклонить голову. Не может сама принять ванну. Ей необходимо устройство для вызова сиделки. Ей нужны нянечка, повар и массажист. Единственное, что ей не отказывает служить, так это рот. Я не хочу, чтобы она находилась в моем доме. Я не смогу как следует заботиться о ней, я буду слишком занята ребенком. Нашим ребенком, — добавила Талли со значением.

Робин скривился.

— Не надо, Талли. Ты не хочешь помочь собственной матери, хотя тебе это ничего не будет стоить. Как же мы станем жить?

Талли была в отчаянии.

— Робин, ты просто безнадежен. Ну, как ты не можешь понять? Шестнадцать лет я мечтала оказаться от нее как можно дальше. Это мне просто жизненно необходимо — так зачем же ты хочешь лишить меня этого? — ее голос сорвался. — Ты ведь получил то, что хотел — ты получил меня, мы поженились, так чего же ты еще хочешь?

— Я получил то, что хотел, не так ли? — саркастически переспросил Робин. — Неужели? Я получил девчонку, подружку по танцам, которая морочит парням голову, сама не знает, кто ей нужен, живет сначала с одним, потом с другим, а в отсутствие второго возвращается к первому. Наконец, она беременеет и решает, что ребенку нужен отец, а я подхожу на эту роль. Этого я хотел?

Талли молча смотрела на него. Прошло всего шесть дней, как они поженились. Они собирались ехать к Брюсу на обед по случаю Дня Благодарения.

— Понятно, — сказала Талли после паузы. — Я такая плохая, что ты мне в наказание решил привезти сюда мою мать. Так, что ли? Кто же ты после этого? Господь Бог? А, Робин?

Он лишь покачал головой, она его не понимала.

— Робин, — тихо произнесла Талли, — пожалуйста. Ты же знаешь, что я пережила из-за нее. Не делай этого. Ради меня. Ради нас. Ведь нам предстоит вместе жить, не нужно так начинать семейную жизнь.

Как тяжело оказалось подобрать необходимые слова! В прошлую пятницу Талли стояла радом с этим человеком перед мировым судьей в простом платьице, без фаты и кружев и слышала эти слова: «Живите вместе». Она видела судью и его черную мантию. Она видела солнце за окнами зала суда и деревья, застывшие в ожидании зимы. Голоса судьи и Робина эхом отдавались в ее голове, подпрыгивая, словно пинг-понговые шарики и, казалось, были отдалены от нее тысячами миль. «Таааалллллиииииии… Таааа… лллиииии…»

«Живите вместе». Она произнесла эти слова, и тишина воцарилась в комнате. Спокойная, как утренняя молитва. Равнодушная, как утренняя газета, где нет ничего, что касается лично тебя.

— Не стоит начинать с этого нашу жизнь, — повторила Талли.

Но Робин, презрительно усмехнувшись, сказал:

— Не тебе говорить о таких вещах, Талли Мейкер, не тебе.

— Робин, — Талли сделала еще одну попытку. — Я знаю, что причинила тебе боль. Прости меня. Я приложу все силы, чтобы искупить это. Я научусь быть хорошей женой и даже хорошей матерью, хотя, видит Бог, у меня перед глазами никогда не было достойного примера. Я сделаю все, чтобы угодить тебе, но откажись от своего решения. Не разрушай наш союз раньше, чем мы успели создать его. Я не хочу, чтобы наша семья умерла, еще не родившись. Не причиняй мне боль.

— Не разыгрывай мелодраму, Талли, — сказал Робин. — Ты неправильно поняла меня. Я хочу привезти сюда твою мать совсем не для того, чтобы наказать тебя. Ее переезд никак не будет тебя затрагивать, но ты поступишь правильно, если, как взрослая женщина, как будущая мать, станешь поддерживать с ней хорошие отношения.

— Ты страшный упрямец, Робин, — гневно воскликнула Талли. — Ты слишком хорош, чтобы понять, что не сможешь переделать меня. Ты получил право причинять мне боль, будь оно проклято, но со мной ты ничего сделать не сможешь. Ты так добр к моей матери, но позволил умереть своей, не сказав ей ни слова. Ты псевдоблагородный подонок.

Робин сжал кулаки, и краска схлынула с его лица, но он сдержался.

Дом был куплен, и все три тысячи пятьсот долларов выплачены, а сверх того — налог в сто долларов. Все необходимое для матери Талли тоже было заказано и оплачено. И для Талли… Точнее, каждая из них была заказана и оплачена, и вот они поселились все вместе.

Талли и Робин переехали из Манхэттена 10 февраля 1982 года, вскоре после того, как Талли исполнился двадцать один.

Хедду Мейкер неделю спустя Робин лично доставил на Техас-стрит. Талли в это время отсутствовала. Она пошла в кино на «Тутси», а потом весь вечер провела возле Святого Марка, намереваясь под конец зайти еще и к Шейки. Она вернулась домой в два часа ночи, но Робин ждал ее. Бросив на жену обвиняющий взгляд, он поднялся из своего кресла и отправился спать.

Талли не стала подниматься наверх, чтобы поздороваться с Хеддой. На следующее утро Робин сам помог Хедде спуститься к завтраку, и Талли едва сдержала смех, глядя, как мужчина весом в 170 фунтов поддерживает двухсотфунтовую тушу. Она кивнула в знак приветствия матери, которую едва ли три раза видела за последние три года. Был понедельник, и Робин собирался на работу.

— Не забудь отвести ее наверх перед тем, как уйдешь, — напомнила ему Талли.

— Ох, Талли, — лишь вздохнул Робин.

— Все в порядке, Робин, — сказала Хедда. — Она никогда не была слишком добра ко мне.

И Робин повел Хедду наверх.

Целую неделю каждый вечер Талли ходила к Шейки. В субботу Робин поехал в Манхэттен к брату, а Талли — в Лоуренс к Мандолини.

Следующую неделю Талли целыми днями просиживала в университетской библиотеке или шла в кино. Вечером отправлялась к Шейки. Она возвращалась поздно ночью, а Робин неизменно дожидался ее в своем кресле и одаривал холодным взглядом.

Сиделку наняли приходящую, и только в случае необходимости она оставалась ночевать в одной из еще не обставленных комнат на раскладушке. Врач тоже приходил каждый день.

За несколько недель до родов врач сказал Талли, что Хедде было бы полезно дышать свежим воздухом.

— Ну что ж, мы попробуем спускать ее из окна на веревке, — отрезала Талли.

Врач посмотрел на нее с молчаливым упреком. Второй раз такого взгляда она удостоилась, когда рассчитала врача и Робин вынужден был подыскивать нового.

В апреле Робин окончательно оформил все бумаги, вступил в право владения и переселил Хедду в столовую.

— Отныне моя мать имеет в моем доме собственные апартаменты, как когда-то тетушка Лена имела в ее доме свою часть, — подытожила Талли.

Несколько попыток Хедды начать разговор с Талли были встречены суровым молчанием. Она подолгу гуляла, лишь бы поменьше бывать дома.

Через несколько недель после переезда Хедды Робин наконец нарушил молчание.

— Талли, это просто нелепо.

— Согласна.

— Ты заставляешь страдать собственную мать.

Талли промолчала, и он продолжил:

— Когда она заговаривает с тобой, ты или не отвечаешь, или отделываешься кратким «д». Ты откровенно игнорируешь ее. Когда она спускается вниз, ты выходишь из комнаты. Если она в саду — ты бежишь в дом, а если она дома — ты уходишь гулять. Ты не видишь, как она тянется к тебе, — его голос сорвался. — Ты что, не видишь этого? Для тебя не имеет значения, что твоя мать пытается наладить с тобой отношения?

Талли продолжала хранить молчание.

— Ну? Скажи же что-нибудь!

Она пристально посмотрела на своего мужа.

— У нее намечается какой-то прогресс? — спросила Талли.

— Да! — выдохнул Робин. — Она уже может двигать обеими руками и начинает сгибать колени.

Талли ничего не сказала.

— Почему ты спросила?

Ее глаза сузились в холодном и недобром взгляд.

— Потому что в таком случае стоит задуматься о том, как держать ее подальше от ребенка, когда он родится. — Она помолчала и добавила: — Теперь, когда ее руки двигаются.

В пятницу 12 марта около половины десятого, когда Талли сидела в библиотеке и читала «Идиота» Достоевского, у нее пошли воды. Почувствовав под собой влагу, она не сразу поняла, что случилось. «Бог мой, не обмочилась ли я?» — мелькнуло у нее в голове. Но мышцы таза слушались ее, а влага все прибавлялась. Она смутилась, но сделала вид, что ничего не произошло, надеясь, что все сейчас прекратится.

Талли опять взялась за «Идиота».

Через несколько минут она поняла, что ей абсолютно необходимо выйти, даже если все вокруг будут в недоумении глазеть на нее. К счастью, свободные черные брюки и длинный свитер скрыли причину ее неловкости.

В туалете Талли обнаружила, что ощущения ее не обманывали — она действительно была мокрая. Правда, вод оказалось немного: большая часть впиталась в нижнее белье, брюки и обивку стула, на котором она сидела. «Хм, — подумала она. — Ребенок на подходе?» Прикинув, не позвонить ли из библиотеки Робину, она решила не делать этого: вдруг тревога окажется ложной? И сама поехала в Стормондскую больницу.

— Кажется, у меня начинаются роды, — сказала Талли дежурной сестре. — Но я не уверена.

— У вас схватки?

— Не знаю. — Она не в состоянии была разобраться в своих ощущениях.

Талли провели в комнату и оставили одну. На стене висели круглые уродливые часы, они показывали 10.35. Тяжело дыша, Талли легла на спину и обеими руками вцепилась в края постели. Каждый раз, когда боль пронзала ее, она сильнее сжимала пальцы. Затем отпускало. Снова схватка и снова передышка. Она закрыла глаза. Схватка, передышка. Открыла их. Опять закрыла. И снова схватки, схватки, схватки…

Когда она вновь открыла глаза, ее волосы взмокли от пота, а часы показывали 10.55.

Подошел врач. Талли оторвала руки от края кровати и сказала сквозь зубы:

— Похоже, я рожаю.

— Что ж, — ответил доктор мягко, — тогда позвольте мне осмотреть вас.

Убедившись, что роды начались, врач выскочил из комнаты, бросив на ходу:

— Не двигайтесь, я сейчас вернусь, сейчас вернусь.

Словно со стороны, услышала Талли его слова, а окружающий мир, казалось, подернулся легкой дымкой.

Комната наполнилась врачами и медсестрами. Талли открыла глаза и увидела, что часы показывают 10.59.

А в 11.06 Талли родила мальчика. Он появился на свет почти багровым, но вскоре раздался его громкий вопль, и кожица постепенно приняла нормальный розовый цвет. Все было в порядке. Принимавшая роды акушерка сообщила Талли, что головка ребенка показалась в 11.03. В тот момент Талли было не до того, она судорожно сжимала пальцами края постели. Но когда все закончилось и сестра взяла малыша на руки, Талли стало обидно. Ей хотелось самой подержать его, хотелось, чтобы кто-нибудь положил ее ребенка ей на живот. Словно во сне смотрела она, как медсестра капает что-то ему в глаза, взвешивает и обмывает его. Врач что-то говорил ей, вводя в ее бедро тонкую иглу, но Талли думала только о том сказочном моменте, когда ей, наконец, дадут подержат ее мальчика.

И вот он у нее на руках, завернутый в белое одеяло, только головка торчит наружу. Она покрыта черными волосиками. Густыми черными волосиками. Да. «А ведь мы могли бы выдать тебя за ребенка Джереми, не правда ли?» — подумала Талли. Она коснулась его носика. Здесь. Вот он. Талли склонилась и поцеловала мягкое темечко.

Доктор с явным облегчением покачал головой.

— Вы удивительная женщина, Талли Де Марко. Удивительная. Крепкий орешек. Ни одного звука, ни одного. Поглядите-ка на сына девять с половиной фунтов. А вам, бедняжке, придется накладывать швы у вас разрывы, не слишком сильные, думаю, все будет хорошо. Вы молодчина. Страшно подумать, что могло бы случиться, задержись я чуть подольше у предыдущего пациента. Почему вы пришли в последний момент? Вы что, не чувствовали боли?

Талли только покачала головой.

— Я не чувствовала никакой боли.

В итоге у Талли оказалось семнадцать швов — девять из них были внутренние. Разрывы, как выяснилось, получились довольно серьезными. Вдобавок открылось внутриматочное кровотечение, и Талли продолжала терять кровь. Когда прибыл Робин, у него срочно потребовали сдать пинту крови. И резус, и группа совпали. У Робина оказалась О-положительная — он был универсальным донором.

— Только пинту? — переспросил Робин, закатывая рукав. — Так мало? Обычно она так не скромничает.

— Ты уже видел ребенка? — спросила Талли.

— Ты же держишь его на руках, конечно, я его вижу.

Талли неохотно протянула младенца Робину, но через несколько секунд сказала:

— Послушай, он, наверное, голодный. Дай его мне.

Какое-то время Робин наблюдал, как она пытается кормить ребенка, потом подсел на край кровати.

— Почему ты сразу не позвонила мне?

— Я не думала, что уже пора. Все произошло так быстро. Только что я читала книгу, и вот я уже на столе, и мне накладывают швы.

— Врачи говорят, что были внутренние нарушения и поэтому матка не закрылась сразу.

— Ну что они еще могут сказать?

— Да, но, знаешь, они спросили меня, была ли эта беременность первой?

— Они спросили у тебя?

— Угу. Я сказал: да, насколько я знаю. Они только покачали головами. — Робин помолчал. — Так я был прав? — спросил он немного спустя.

— Видимо, да, — сказала Талли, обращаясь скорее к самой себе.

Робин похлопал ее по руке. Она сделала инстинктивное, едва заметное движение, словно пытаясь убрать руку, и он поспешно отпрянул.

— Как же мы назовем его? — спросил Робин. — Может, Генри? Ведь так звали твоего папу.

Талли покачала головой:

— Робин.

— Да?

— Робин. Это имя мы дадим нашему сыну. Робин Де Марко.

Тот попытался протестовать, но быстро сдался.

Несколько дней Талли провела в больнице. У нее продолжалось кровотечение, и у Робина взяли еще пинту.

Когда же Талли наконец вернулась домой вместе с ребенком, Робин, Хедда и Милли изо всех сил принялись налаживать отношения в семье. Но прошло больше двух месяцев, а поведение Талли не изменилось, и ее оставили в покое. Робин неоднократно высказывал свое недовольство долгими отлучками жены и тем, что на свои поздние прогулки она брала маленького сына. Но жизнь текла своим чередом. Хедда, казалось, смирилась с неприязнью дочери и если Талли была дома, то не выходила из своих комнат и старалась не встречаться с ней во дворе. Талли посоветовала Робину купить для матери телевизор, и та проводила целые дни у экрана.

Изоляция Хедды принесла Талли некоторое облегчение. Она стала больше времени проводить дома. Затем Робин стал все чаще допоздна задерживаться на работе. «Почему бы и нет? — думала Талли. — Ведь он оплачивает все счета. Пусть работает».

Талли покачивалась в кресле, пока сумерки не спустились на Техас-стрит. Послышался шум машины Робина, и через несколько секунд он притормозил у ворот. Оставив руль, он, как обычно, помахал им рукой. Талли вяло махнула в ответ. Открыв ворота, муж прошел по дорожке, легко взбежал по ступенькам и пересек веранду. По дороге он бросил быстрый взгляд на жену и ребенка. Талли подняла голову и встретилась с Робином глазами. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, но она почти сразу отвела глаза. Робин расправил плечи, подошел, поцеловал в макушку сына и жену в щеку. От него пахло туалетной водой «Пако Рабанн», и Талли подумала, что он всегда любил дорогую парфюмерию. Талли снова стала раскачиваться и мягко напевать своему малышу, который проснулся и теперь играл завитками ее волос.

Бумеранг засмеялся. Талли улыбнулась.

— Ага, тебе понравилось. А как насчет этого? Скажи мне, если и этот стишок тебя позабавит.

На мгновение она задумалась, затем пропела:

Бумеранг завопил, и Талли засмеялась.

— Ну, ну, Буми! Не принимай так близко к сердцу. Это всего лишь печальная песенка.

Но малыш продолжал плакать, и она принялась его укачивать, потом подхватила под мышки и, приподняв, легонько подбросила. Сын удивленно замолчал, а Талли поднялась и вошла в дом.

Она подсела к обеденному столу и принялась наблюдать, как ест Робин. Время от времени они в полном молчании обменивались взглядами. Наконец он закончил есть, встал и взял у нее Бумеранга.

— Сегодня вечером ребята играют в карты, — сказал Робин.

— Замечательно.

— Ты не хочешь оставить Бумеранга с Милли и пойти? Талли покачала головой.

— У Милли сегодня выходной, — напомнила Талли.

— Мы можем позвонить ей, — предложил Робин.

— Она и так достаточно загружена. Оставь ее в покое.

Он бросил свою тарелку в раковину.

— И тебя тоже, так?

Робин отдал жене Бумеранга и ушел, чтобы переодеться к вечеру. Она поднималась следом за ним по лестнице, держа на руках ребенка.

— Почему ты не бываешь дома, когда я отсутствую? — поинтересовалась Талли.

— Ты постоянно отсутствуешь. Тебя никогда не бывает дома.

— Гм, а тебя?

— Я работаю.

— А я занимаюсь ребенком.

— Да-да. Я знаю, — сказал Робин. — Только не понимаю, почему необходимо заботиться о нем как можно дальше от Техас-стрит? Почему ты не можешь заботиться о нем здесь, а не в Лоуренсе, или на озере Шоуни, или Клинтон-озере, или у Шейки?

— Ты знаешь почему, — ответила Талли.

— Ох, оставь, Талли. Эта история уж слишком затянулась. Честно.

Она стояла, прислонившись к косяку двери ванной, и смотрела, как он бреется. Робин вздохнул.

— Ты хочешь, чтобы я остался дома?

— «Ты хочешь, чтобы я остался дома?» — передразнила Талли.

На самом деле ей очень хотелось этого. Они могли бы поговорить о Джулий. Талли вспомнила, как они сидели в тишине и покое на заднем дворе, и то забытое ощущение, которое навеял на нее этот вечер и что-то еще, что никак не удавалось воскресить в памяти. Какая-то песня. Ей очень хотелось рассказать обо всем этом Робину.

— Я обещал ребятам.

Талли положила Бумеранга в кроватку и пошла за мужем в спальню, где он надевал новые бежевые брюки. Она в задумчивости следила за его движениями. Он тем временем надел белую хлопчатобумажную рубашку и черный свитер. Выглядел Робин превосходно. В ее школе его, без сомнения, единогласно признали бы самым элегантным мужчиной. Тут Талли почувствовала, что Бумеранг тянет ее сзади за платье, пытаясь подняться. Малыш смотрел на нее широко распахнутыми глазенками, что-то лепетал и улыбался. Она улыбнулась в ответ и взяла его на руки.

— Ну, — сказал Робин, слегка приобняв жену и целуя сына на пороге, — до свидания. Не жди меня. Ты понимаешь, это может быть долго.

— О да, — вздохнула Талли, пнув ногой закрывшуюся за ним дверь.

Робин ушел, и Талли принялась купать Бумеранга.

Малыш так веселился в ванне, что, глядя на него, Талли тоже решила выкупаться. К сожалению, она уже давно разучилась радоваться так непосредственно, и все же ванна доставила ей удовольствие. Когда они оба высохли, Талли нагишом уселась в кресло-качалку и принялась баюкать Буми, пока тот не заснул.

Бумеранг был замечательным ребенком. Самым лучшим из всех, которых она когда-либо видела. Хотя, по правде сказать, видела их Талли не так уж и много. Те пять дней, проведенных в больнице, она только и делала, что сидела и смотрела на него. Робин устроил, чтобы Талли поместили в отдельной палате и ребенок постоянно находился при ней. Он почти все время спал, завернутый в белые хлопчатобумажные пеленки. Целыми днями Талли сидела в своей постели или на стуле у окна или катала Бумеранга по комнате в его кроватке и любовалась им. Дважды в день Талли вытаскивала ребенка из колыбели и будила его, хотел он этого или нет. Когда он просыпался, то начинал плакать, и тогда Талли прижимала его к груди и качала. Туда — сюда, туда — сюда, качала его и думала: «Теперь я мать. Моя мать — мать, и я тоже мать». Она ощущала его головку, прижатую к ее груди, и это наполняло ее странным чувством. Это маленькое, беспомощное существо было неразрывно связано с ней. «Мой малыш, — думала Талли. — Мой малыш».

Они с ребенком перебрались домой, но ей все так же нравилось сидеть и смотреть на него. Конечно, Талли сильно уставала. Иногда, присаживаясь отдохнуть, молодая мама чувствовала, что засыпает. Бумеранг любил поесть. И чтобы строго по часам. Каждые три часа он просыпался и громким ревом требовал кушать. И каждые три часа его мамаша, с трудом волоча ноги, шла его кормить. В промежутках Талли умудрялась спать, спать и смотреть на него.

Затем малыш начал улыбаться. Поначалу всем без разбора. Он улыбался Талли, и Робину, и кустам во дворе, и машинам на улице. Однако вскоре Бумеранг стал отличать Талли и улыбаться только ей. Когда он смотрел на мать, на его лице появлялось удивительно радостное выражение, и такой мордочкой он встречал только ее. Это была улыбка малыша, знающего, что сейчас его покормят, и Талли никогда не разочаровывала его. По утрам, даже чувствуя себя совсем без сил от недосыпания, она не могла противостоять очарованию того момента, когда он заплачет и она пойдет к нему, и его мордашка засветится от радости; и Талли почувствует, как этот свет проникает в нее.

Она чувствовала их связь. Почти физически ощущала ее. Каждый раз, когда ребенок принимался кричать, из ее сосков начинало сочиться молоко. Когда же Талли брала его, Бумеранг чувствовал запах молока, его головка тянулась к ее груди, губки распахивались, а глаза щурились от удовольствия. Его крик стихал еще до того, как первые капли попадали в рот. Одного запаха материнского молока было достаточно, чтобы успокоить Бумеранга. Когда Буми исполнилось пять месяцев, он стал протягивать к Талли ручки. Он сидел на полу и тянул к матери маленькие пухлые ладошки, но просил не молока — теперь ему хотелось, чтобы его взяли на руки. И, конечно, она брала его, качала на руках, тетешкала, купала, укрывала, качала в гамаке, брала с собой в магазин и в церковь. Талли никогда не выходила без малыша из комнаты и часто даже брала его в собой в ванную, когда мылась. Буми плакал, когда его оставляли с Милли или с Робином, но при маме он кричал только в двух случаях: когда был голоден или когда хотел, чтобы его взяли на руки. Робин и Талли прозвали его Бумерангом, когда увидели, что в каком бы месте ни оставили они малыша, он все равно оказывался рядом с мамой.

Талли стала образцовой матерью, но не потому что это было необходимо, а потому что она хотела как можно чаще видеть личико Бумеранга, расплывающееся в довольной улыбке. Она никак не могла поверить, что существует человек, который так непосредственно и искренне откликается на ее чувства.

Иногда Талли казалось, что все это нереально, что вот-вот раздастся звонок в дверь, и настоящая мать Бумеранга придет и заберет малыша, а она, Талли, вздохнет е облегчением и отдаст его. Отдаст так же, как отдала Дэмьена, потому что он не принадлежал ей и она не могла о нем заботиться. Бывали мгновения, когда Талли казалось, что Трейси Скотт стоит перед их дверью, и она, глядя на Бумеранга, видела Дэмьена Скотта. Но дни проходили за днями, ничего не менялось, и Талли, нянчась с маленьким Робином, стала видеть в нем уже только своего сына.

Временами Талли думала о том, что Робин практически освобожден от всех отцовских обязанностей. Нет, он сознавал себя отцом и очень гордился этим. Временами его просто распирало от гордости: «Посмотрите, какой я замечательный папа, — говорил Робин всем своим видом. — Посмотрите, как я забочусь о моем сыне и о жене. Я даю им все, что они пожелают. Они ни в чем не встречают отказа. Я лично слежу за этим. Я зарабатываю деньги и знаю, что мой сын будет сыт. Ради него я ухожу из дома рано утром и прихожу поздно вечером. Разве он не счастливчик?»

Но, несмотря на всю отцовскую спесь Робина, Талли чувствовала, что вознаграждена. Бумеранг не желал знать отца. Его сердце принадлежало только матери. Напоминал об этом своим лепетом, всем своим видом. Напоминал ей, что она мать своего сына.

Талли услышала, что сверху ее зовет мать, и поначалу решила не обращать внимания. Но Хедда не успокаивалась, и Талли не выдержала. Она поднялась в спальню остановилась в дверях.

— Что тебе?

— Талли, у меня кончилась вода, не могла бы ты принести мне?

Талли заворчала, но, прежде чем выйти, неохотно спросила:

— Может, ты хочешь чаю?

— Слишком жарко для чая, Талли. Просто воды.

Талли принесла воду и, входя, задержала дыхание чтобы не чувствовать запаха. Она поставила кувшин на ночной столик и дала матери попить. Хедда залпом пила воду, а Талли смотрела на нее.

— Спасибо, Талли.

Талли мотнула головой, будто хотела сказать: «Не стоит благодарности», — но промолчала. Она медленно оглядела комнату. Стены были выкрашены в белый больничный цвет. Кроме кровати, в комнате была этажерка, на которой стоял телевизор. Вокруг были разбросаны журналы. Романы Агаты Кристи. Хедда любила засыпать под успокаивающий голос медсестры, читающей о страшных кровавых тайнах.

— Можно я открою окно, мама? — спросила Талли.

— Только немного, Талли. Я мерзну.

— Мама, — сказала Талли, подходя к большому окну и распахивая его. Теплый ветерок ворвался в затхлую атмосферу комнаты, — сейчас сентябрь. На дворе жара.

— Да, но скоро ночь. Похолодает.

Талли дошла к двери.

— Тогда позовешь меня. Я все равно сижу с Бумерангом. Поднимусь и закрою окно.

— Спасибо, Талли, — проговорила Хедда, и Талли закрыла за собой дверь.

Талли пошла взглянуть на малыша — тот посапывал во сне. Она присела в кресло-качалку, которая стояла в его комнате, и, вдыхая такой привычный запах ребенка, запах детской присыпки, прислушивалась к его дыханию, Талли неожиданно для себя унеслась мыслями далеко за пределы детской. В памяти наконец всплыла целый день крутившаяся в голове песня, и она узнала мелодию. Эго была песня Дженис Айэн, написанная ею в пятнадцать лет. Талли тихонько мурлыкала мелодию, удивляясь, как одинокая, скромная мучимая болью Дженис Айэн могла написать в пятнадцать лет такую песню. «Волосы из вьющегося золота». «Я бы не написала так и в двадцать», — думала Талли.

Через два часа должен был проснуться и потребовать есть Бумеранг. Комната погружалась в темноту, Талли закрыла глаза и начала напевать другую песенку, руки в такт мелодии легко касались ее бедер, талии, груди. Она качала головой и притопывала ногами в такт одной ей слышимому ритму.

Неожиданно она остановилась. Она подумала о Джереми, который оставил свой любимый Канзас из-за женщины, разбившей ему сердце. «Не могла ли ты стать чуть-чуть другой, Талли? — пробормотала она. — Хоть чуть-чуть другой?» Она обхватила себя руками, и из ее горла вырвался звук, похожий на рыдание. Она заметалась по комнате. Занавески не были задернуты, и уличный свет проникал внутрь, оставляя на мебели, на полу, на Талли причудливую сетку светотени.

«И для этого я возносила молитвы, страдала, металась? Чтобы оказаться привязанной к дому и ложиться спать в полдевятого вечера?»

— Что же случилось с тобой, Талли? — прошептал она. — Где твой муж?

«Где-то. Где-то, а не здесь. Он дан мне милостью судьбы, милостью Господа, он знает это и не может мне этого простить. Кто имеет право обвинять его?»

Она подошла к окну и присела на подоконник.

«Зря, зря, зря. Все зря, потому что я не должна была обманывать одного, а другому позволять купить меня». Тихонько раскачиваясь, она с силой сжала руки. Шесть месяцев назад, за две недели до рождения Бумеранга Талли со своим восьмимесячным животом в своем новом доме на Техас-стрит влезла в ванну и вскрыла себе вены. С разрезанными венами она лежала в воде, пока в ее ушах не зазвучала тихая мелодия накатывающихся на берег волн, которую она так любила. Такая манящая. Такая успокаивающая. Талли хотела выбраться из ванной, но она не смогла. Но это не имело значения. Ей хотелось лежать и слушать шум моря вечно.

Она опустила руки, и у нее уже не хватило сил вновь поднять их. «Ну вот, — думала Талли. — Теперь все будет хорошо…»

Ее голова лежала на краю ванны, а руки были погружены в воду.

Ее вытащил Робин, отчаянно пытаясь перехватить пальцами кровоточившие запястья. Что-то крича и причитая, он перетащил ее тело через край ванны и вместе с ней рухнул на пол, стянул полотенца с крючков и кое-как замотал ей руки, подняв их повыше. Талли уже была без сознания.

И теперь она, Талли Мейкер, замужем за Робином, а не в Калифорнии с Джереми, у нее шестимесячный сын, она снова живет со своей матерью, а сейчас сидит, слегка раскачиваясь на подоконнике, гладит пальцами рубцы на своих запястьях и вспоминает, как первый раз пыталась вскрыть вены десять лет тому назад. 1973 год. Вичита. Так и не зажившие шрамы пульсировали под ее рукой. Вичита.

Девять лет назад двенадцатилетняя, худая, как жердь, Талли испытала первые приступы тошноты. Ее тошнило; и она не могла есть. Бекон больше не казался ей аппетитным. Ни бекон, ни спагетти под соусом.

Каждый день смотрела она на себя в зеркало, наблюдая как все больше бледнеет и вытягивается ее лицо, но зеркало не могло сказать ей, почему ей больше не хочется бекона. Ни бекона, ни сандвичей с сардинами.

Проходили недели, а Талли как всегда оставалась тихой и молчаливой девочкой. Ее продолжало тошнить и, кроме того, она не могла спать на животе. Это причиняло боль. Талли стала засыпать за партой, но недель через пять ее тошнота прошла. Это очень обрадовало Талли, как радовало то, что никто в доме не заметил, не обратил внимания на ее утренние недомогания.

Лето незаметно перешло в сентябрь, и Талли наконец рассказала матери о мучающих ее болях в животе. Хедда велела дочери перестать есть картофельные чипсы и что-то там еще, не пить по утрам апельсиновый сок и делать некоторые специальные упражнения, предполагая, что боль в животе из-за газов. Через несколько недель мать дала Талли свои таблетки от изжоги, что вызвало в животе девочки целую бурю. Талли старалась не смотреть на себя в зеркало, и самочувствие ее не улучшалось.

Это сделала миссис Мандолини. Это она в конце концов отвела Томи к своему личному врачу. Это она поддерживала девочку, когда они выходили из кабинета.

— Что ты сделала, Талли? — прошептала она уже в машине. — Что ты сделала с собой? Как такое могло случиться?

Талли даже не поняла, что имела в виду Линн Мандолини. Она не чувствовала себя ни в чем виноватой, как не чувствовала большую часть своей жизни. За исключением… Но к чему это? Кого это, к черту, может заботить? И что с этим теперь делать?

Плачущая Линн доставила Талли домой и она же все рассказала Хедде.

— Беременна? Беременна в двенадцать лет! — краснея, воскликнула Хедда.

Она ринулась к Талли, которая все еще топталась за спиной Линн. Тогда Талли впервые услышала, как мать назвала ее шлюхой, еще не зная, что значит это слово.

Линн попыталась вмешаться, но ей указали на дверь, и она, не протестуя, удалилась.

— Беременна? Беременна в двенадцать? Беременна?! — вопила мать. — Как ты можешь быть беременна? Ты никогда не оставалась без моего присмотра!

— Нет, мама, — отвечала Талли, стоя перед ней, прямая и тонкая, как стрела. — Никогда без твоего или дяди Чарли.

Перед лицом беременности двенадцатилетней Талли дядя Чарли сделал единственное, что мог сделать. Сначала он развеселился, потом стал возмущаться, воздевая руки к небу; ругался, говорил, что все это просто немыслимо и, наконец, удалился в ближайший бар.

Через несколько дней Хедда подхватила какой-то тяжелый грипп и слегла на десять дней. Тетя Лена взялась ухаживать за ней, а дядя Чарли старался не попадаться никому на глаза,

В конце концов, когда тщедушная фигурка Талли уже не могла скрыть пьяных усилий дяди Чарли, Линн и Тони Мандолини отвезли девочку в Вичиту. Тогда, в конце 1973-го, получить разрешение на аборт было непросто и очень дорого. Пришлось ехать в Вичиту. Бесконечные объяснения: как и почему Линн и Тони так долго не замечали состояния дочери — так они называли Талли — и не предприняли никаких действий. Какое «состояние»? Какие «действия»? О чем они говорили?

От Талли требовалось только на один день назваться Натали Мандолини. Она была не против. Один день у них с Джен была общая фамилия.

Линн и Тони сидели вместе с Талли в приемном покое, пока не появилась медсестра и не вызвала Натали Мандолини. Услышав это имя, Талли поднялась и пошла.

Талли была самой юной в клинике. Чтобы оградить ее от лишних потрясений, ей дали наркоз. Очнулась она, когда уже все было кончено. Когда Талли проснулась, у нее началась истерика, она кричала, не переставая, так, что в конце концов сестра была вынуждена привести в палату Линн, чтобы та успокоила свою дочь, перепугавшую остальных пациентов. Но Талли была невменяема, она не узнавала Линн, не видела сестру, не сознавала, где находится — только кричала, кричала, кричала…

Не видя другого выхода, ей ввели сильное успокоительное, а на следующий день Тони и Линн увезли Талли домой. Всю дорогу лил кошмарный дождь.

Вернувшись в Топику, Линн и Тони сводили Дженнифер, Джулию и Талли поесть мороженого, а потом в кино. Но Талли, когда пришло время отправляться домой, захныкала, уцепилась за сиденье и стала просить позволить ей еще остаться у них. Джен одобрительно захлопала в ладоши, и Линн и Тони охотно согласились. Оказавшись дома, Линн попросила Талли позвонить матери, сказав, что та волнуется, но Талли лишь покачала головой.

— Она болеет. Зачем ее беспокоить? — только и сказала она.

Однако в конце концов Талли предстояло вернуться домой, к Хедде, тете Лене и дяде Чарли.

— Улыбайся, мой маленький Бумеранг, — шептала. Талли, раскачиваясь на подоконнике дома номер 1501 по Техас-стрит. — Улыбайся.

1

Две недели спустя состоялась свадьба Шейки.

И не только ее. Два брата Робина наконец-то тоже женились. Стив взял в жены свою давнишнюю подружку — Карен — и надо сказать, он не очень торопился, если учесть, что у них уже было двое ребятишек. Брюс женился на широкоплечей девушке, с которой познакомился совсем недавно, но она была дочерью фермера, и это во многом определило его выбор. Звали ее Линда, и ей сразу понравилась его ферма, а это Брюс мог сказать далеко не о каждой девушке, с которой встречался.

Двадцатого сентября в одном из самых фешенебельных мест Топики, «Шоуни Кантри клубе», состоялся званый обед по случаю свадьбы Шейки. Венчались новобрачные в методистской церкви. Стоя среди гостей, Робин пожалел, что на их с Талли свадьбе этой традиции не отдали дань. Однако тут же ощутил наплыв безотчетной радости оттого, что так долго отказывавшая ему Талли все же согласилась стать его женой.

«Как бы то ни было, я всегда поступаю достойно», — думалось ему, но в то же время слишком хорошо было известно, что это ложь. Робин почти не сомневался, что не он повлиял на решение Талли оставить ребенка, хотя для нее это означало полный отказ от жизни, которую она вела и хотела вести. Подобные мысли настроения не улучшали, и Робин попытался сосредоточиться на происходящем.

Иногда ему хотелось спросить Талли, почему она все-таки вышла за него, но он сомневался, что услышит в ответ правду. А иногда ему хотелось спросить жену, не жалеет ли она, что оставила ребенка и вышла за него. На это он тоже не отваживался, и иногда ему казалось, что он успеет поседеть, прежде чем решится заговорить с Талли о чем-то, кроме обыденных пустяков.

Робин, оглянулся на жену и ребенка — пухлый младенец сидел на коленях у матери и вертел во все стороны головкой в ожидании, когда его снова будут кормить. Талли без смущения встретила пристальный взгляд мужа, лишь легким движением головы приказав ему смотреть вперед.

Шейки прекрасно выглядела в белом подвенечном платье. Фрэнк в белом смокинге и коричневом жилете словно сошел с рекламной картинки. Оба казались очень взволнованными, особенно во время обмена клятвами: Робину вспомнилась его собственная свадьба — они с Талли стояли как провинившиеся школьники, не поднимая глаз от земли. Она была в бежевом платье, он — в костюме, в очень хорошем черном костюме от Армани, но все-таки не в смокинге.

Робин обернулся к Талли.

— Шейки чудесно выглядит.

— Она всегда чудесно выглядит. Тише.

— Дурак этот Джек, — добавил он тихонько.

— Ш-шш, — прошептала Талли чуть громче, оглядываясь по сторонам.

Несколькими рядами впереди сидел Джек собственной персоной в безупречном смокинге. Робин насмешливо покачал головой. Смокинг! Какой смысл надевать его, если твоя подружка выходит замуж за другого?

На церковном дворе, ожидая выхода жениха и невесты, Робин спросил Талли, как Шейки отнеслась к тому, что Джек пришел на свадьбу.

— Она сама пригласила его. Ты только взгляни на нее, — ответила Талли.

Робин кивнул в знак согласия — не похоже, чтобы Шейки переживала по этому поводу. Она вся светилась от радости, принимая поздравления, целовала всех в обе щеки, благодаря за то, что пришли, восхищалась туалетами дам. Робин наблюдал, как празднично нарядный Джек подошел поздравить молодую пару. Джек был на высоте; Подойдя к Фрэнку, он дважды потряс ему руку и, глядя прямо в глаза, сказал:

— Молодец, парень.

Затем повернулся к Шейки. Она слегка смутилась, и, выдавая волнение, щеки ее покрылись нежным румянцем. Джек же, не моргнув и глазом, пожал ей руку, расцеловал в обе щеки и сказал:

— Ты молодец, Шейки. Будь счастлива.

Робин удивленно покачал головой. Нагнувшись к Талли, он прошептал:

— Ты должна познакомить меня с этим парнем.

Талли промолчала, но Робин был уверен, что она слышала его просьбу… Вместо ответа она отвернулась, поджав губы.

На свадебном обеде Робин танцевал со своей женой.

Было время, когда она танцевала в… но он не хотел думать об этом. Он не хотел думать и о том, сколько же прошло времени с тех пор, как они танцевали вместе в последний раз. И все-таки от таких мыслей было непросто избавиться. Прошлым летом. Четырнадцать месяцев назад? Он легонько прижимал ее к себе, изумляясь ее грации, чувственности, ее чудным волосам, так отросшим за последнее время. Ее глаза, обычно такие холодные и равнодушные, загадочно мерцали. Танцуя, она была обворожительна и хорошо знала это. И Робин поцеловал ее прямо здесь, во время танца, в залитом светом зале. И его поцелуй не нарушил ритма их движений. Она ответила на поцелуй и смущенно улыбнулась, не сбавляя темпа. Он крепко прижал ее к себе и сквозь тонкую материю платья почувствовал упругую грудь. После рождения Бумеранга Талли, слава Богу, прибавила в весе и стала от этого еще красивее.

Талли было жаль, когда танец кончился.

— Ты затмеваешь невесту, — заметил Робин, подводя жену к столику.

— Не может такого быть, — повела плечом Талли. — Ты только посмотри на нее.

Распределяя места для гостей, Шейки, видимо, решила порезвиться, ибо она посадила Джека за столик Робина и Талли. Гости начали рассаживаться, и Джек оказался рядом с Талли. Та лишь чуть кивнула, даже не подумав представить его мужу.

Робин выждал несколько минут и тихонько толкнул под столом Талли.

Она слегка задержала дыхание и, наконец, произнесла:

— Джек, это Робин, мой муж. Робин, это Джек.

Джек улыбнулся и через голову Талли потянулся пожать руку ее мужу. Робина поразило рукопожатие Джека — крепкое и доверительное.

— Не уверен, но мне кажется, мы встречались, — сказал Джек.

— Разве? — переспросил Робин, и все трое углубились в содержимое тарелок.

— Салат с цикорием выглядит очень аппетитно, — только заметила Талли.

«Мы встречались?» — думал Робин. Он взглянул на Талли. Та была поглощена дегустацией салата. Взглянул на Джека. Снова перевел взгляд на Талли.

Встречались? Он вспомнил, что спрашивал Талли об этом. В его памяти смутно звучала какая-то музыка. Музыка и что-то еще — ах да, пиво, запах пива.

За обедом они дружески болтали. Робин изучал Джека. Когда тот хотел угостить его сигаретой, Робин лишь помотал головой, а на предложение выпить пива коротко кивнул, соглашаясь. Когда Джек что-нибудь говорил, Робин слушал его внимательно и серьезно. Джек также вел себя подчеркнуто корректно: заинтересованно слушал, говорил оживленно и занимательно, но не шумно, смеялся весело. Робину он понравился. И когда Джек предложил танцевать, он вежливо, хотя и без особого энтузиазма, согласился. Робин танцевал потому, что ему вовсе не хотелось прочесть обиду на кукольных личиках девушек, которые к нему подходили, — ему не нравилось казаться невежливым.

Джек танцевал почти с каждой и каждую приглашал к их столику выпить по стаканчику. Его обхождение очаровало всех девиц. Однако сам он держался отчужденно. Робин подумал, что такая манера еще больше подогревала восхищение девушек.

Шейки тоже подошла к Джеку и пригласила его танцевать. И когда Джек, улыбнувшись, взял ее за руку, Робин заметил, что он улыбался ей совсем не так официально, как другим своим партнершам.

Шейки и Джек станцевали быстрый фриз-фрам, затем Шейки что-то шепнула оркестрантам, и они заиграли «Джек и Диана». Шейки и Джек снова пошли танцевать.

Робин был удивлен. Шейки в такой день — день своей свадьбы — вдруг с такой страстью танцует с другим мужчиной.

Робин повернулся к Талли и прошептал:

— «Джек и Диана». Очень символично.

— Нет в этом ничего символичного, — отрезала Талли. — Знаю я Шейки. Это она попросила сыграть эту вещь.

Робин покачал головой.

— Я бы дал ей и Фрэнку месяцев шесть.

Талли оторвала взгляд от зала и прямо уставилась на Робина.

— А сколько ты дал бы нам? — спросила она.

И в наступившей паузе Робин в который раз остро и болезненно ощутил атмосферу прошедшего года — одинокие вечера, завтраки и обеды, одинокая постель. И все же Талли стала его женой.

У Робина перехватило горло. Он обнял жену за талию и, повернув к себе, сказал:

— Я хочу, чтобы мы всегда были вместе, а ты, Талли? Сколько ты нам дашь?

Она ничего не ответила.

Робин смотрел на Джека и Шейки и думал. Очень красивая пара. Хотя Джек замечательно выглядел рядом с каждой девушкой, с которой танцевал. Было в Джеке что-то особенное, какое-то ему одному свойственное обаяние.

— Джек, — обратился к нему Робин, когда тот, наконец, вернулся за столик, — вы не живете сейчас в Топике?

— Нет, но бываю здесь время от времени. У меня здесь мать. Каждый год я приезжаю на Рождество.

— Только на Рождество?

— Ну, сейчас ведь не Рождество, а я здесь, — с улыбкой сказал Джек. — Но чаще всего все же на Рождество.

— Понятно. А остальное время? Где вы живете все остальное время?

— В Калифорнии.

Робин взглянул на Талли. Она делала вид, что ничего не слышит, но глаза ее блестели, а на губах играла странная улыбка, словно бы она знает что-то, неизвестное другим.

— Так чем же вы занимаетесь, Джек? — спросил Робин.

— Всем понемногу. Бизнесом. Много путешествую, хочется везде побывать. Ведь это замечательно — путешествовать.

— Не слишком дорого?

— Дорого, но не чересчур. Я неплохо устроился. Поработаю, поднакоплю деньжат и — в дорогу. Тулуза, Линкольн, Ричмонд, Чарльстон, Майами, Нью-Орлеан. Потом опять работа, деньги и — снова в путь.

— Ну прямо как Джулия. Эй, Талли! — окликнул жену Робин.

— Ага, — равнодушно отозвалась Талли. — Прямо как Джулия.

Робин снова повернулся к Джеку.

— Так вы работаете на полях, как подруга Талли Джулия? Живете в палатках или машинах?

— Нет, так я работал только год после того, как вылетел из колледжа. Этим не заработаешь.

— А, так вы учились в колледже?

— В общем, да. Один семестр, может быть, два. Играл в футбол, ну, вы понимаете. Но… — Джек запнулся.

— Но что? — настаивал Робин.

— Ничего. Для колледжа этого недостаточно — играть в футбол. В школе — хорошо, просто прекрасно, но не в колледже. Там ко всему подходят слишком серьезно.

— А где вы учились?

— В Беркли, — ответил Джек, — В Калифорнии, неподалеку от Сан…

— Я знаю, где это, — прервал его Робин, глядя на Талли, стиснувшую вдруг лежавшие да коленях руки. «Так-так. Она ведь слышит каждое слово», — подумал он.

Робин хотел спросить Джека, из-за чего же он все-таки бросил учебу, но Джек не дал ему сказать.

— Талли, а ты? Ты все еще учишься? — спросил Джек.

Она покачала головой.

— Это плохо, — серьезно сказал Джек. — Шейки говорила, что у тебя хорошо получалось. Почему же ты бросила?

— У меня теперь сын, — ответила Талли, и Робин не уловил в ее голосе ни малейшего трепета.

— Сын?! — воскликнул Джек. — Поздравляю! — Его голос тоже не дрогнул. — Как же его зовут?

— Бумеранг.

— Бумеранг?! — Джек расплылся в улыбке. — Отлично. Бумеранг Мейкер?

— Нет, резко вмешался Робин. — Бумеранг Де Марко.

— Бумеранг Де Марко, — медленно повторил Джек. — А ты теперь Талли Де Марко?

— Конечно. Почему бы нет?

— Это ты назвала сына Бумерангом?

— Да, а что? — сухо отозвалась Талли.

«Она выглядела гораздо счастливее, когда танцевала», — подумалось Робину.

— Полагаю, Бумеранг — это прозвище, — сказал Джек, пригубляя рюмку.

— Прозвище.

— Позвольте мне угадать. У него должно быть официальное имя, что-нибудь такое, что бы понравилось Талли. Скажем, Робин, а? — Джек, казалось, был страшно горд собой. Он крутил в пальцах рюмку. — Но как только малыш подрос, он начал проявлять горячую привязанность к мамочке. Когда она выходила из комнаты, он плакал, когда возвращалась — улыбался, а если брала его на руки, его восторгу не было предела. Когда же он начал ползать, его уже ничто не могло остановить. Если мама выходила за дверь, он полз за ней. Если она опускала его на пол, он пытался вскарабкаться по ее ногам. Малыш повсюду следовал за матерью. Если она поднималась по лестнице, он вслед за ней преодолевал ступеньку за ступенькой. Так мальчик получил прозвище «Бумеранг». Бумеранг, Который-всегда-найдет-свою-мать, Де Марко. Я прав? Ведь я прав, не так ли? — переспросил Джек, пока Робин и Талли оправлялись от удивления.

— Я совершенно прав. Так ведь… — Джек залпом допил вино. — Молодец, Талли. Молодец, Робин!

Они тоже допили вино.

— О’кей, — сказал Робин, думая про себя: «Он всегда такой разговорчивый или просто много сегодня выпил?» И снова он вспомнил запах пива. Пиво и музыка семидесятых.

Спустя какое-то время Робин поинтересовался у Джека, чем тот зарабатывает на жизнь. Кроме серфинга, естественно.

— Да нет… — серьезно откликнулся Джек. — Серфингом не заработаешь монет. Нет, я ремонтирую дома.

— И как, это доходный бизнес?

— Невероятно, — ответил Джек. — Дома, офисы, магазины. Я все делаю сам и очень быстро.

— И сейчас ваша работа в полутора тысячах миль отсюда? — Робину все хотелось разузнать.

— По большей части. У меня есть небольшое бунгало в Манхэттен-Бич, которое я сдаю, когда путешествую. В прошлом месяце здесь, в Топике, работы почти не было. Всего два дома. Но теперь, кажется, появилась. Кстати, а как ваш дом? Не требует покраски?

— Нет, он в порядке, — ответил Робин.

— Вообще-то слегка облупился, — вмешалась Талли.

— Он в порядке, — повторил Робин.

— А где вы теперь живете? — спросил Джек, глядя на Талли, залившуюся румянцем.

— Техас-стрит, — сказала та, — это от…

— Я знаю, где это, — перебил ее на полуслове Джек. — Я очень хорошо знаю эту улицу, там живет мой друг. Мне нравится там гулять, любоваться домами и завидовать тем, кто в них живет.

Он замолчал. Талли не нашлась, что ответить, Робин тоже не проронил ни слова. Оркестр играл «Позвони мне».

— На Техас-стрит есть замечательный дом, — как бы подвел итог Джек. — Один из лучших в городе, как мне кажется.

Хит 1981 года настойчиво врывался в разговор.

— Так в каком же доме вы живете? — продолжал допытываться Джек.

— Пятнадцать ноль один по Техас-стрит, — ответила Талли.

— И как он выглядит? — Джек обладал завидным терпением.

— Кремовый, — с явной неохотой бросила Талли. — Красная крыша, фасад с эркерами… Слуховые окошки. Четыре колонны. Большой портик.

— И белый деревянный забор? — спросил Джек, и, как показалось Робину, его голос прозвучал почти нежно.

— Да, забор был белый, — сказала Талли, покачивая в ладонях рюмку. — Но мы снесли его. Нам он не слишком нравился.

Джек, ни слова не говоря, смотрел на Талли, смотрел, как показалось Робину, бесконечно долго. Бесконечно. И Робин почувствовал, что в этой тишине не способен и пальцем шевельнуть. А Джек и Талли глядели друг на друга с каким-то молчаливым пониманием, с сознанием чего-то, недоступного пониманию Робина. Наконец Джек поставил на стол бокал и поднялся.

— Ты не хочешь потанцевать, Талли?

Она лишь кивнула. Ее никогда не надо было просить дважды.

Робин тоже поставил свой бокал на край стола и наблюдал за ними. Поразительно, но Талли затмила даже своего партнера. Затмила в танце самого Джека Пендела, когда они вдвоем закружились под музыку Чайковского. Кто бы мог подумать?

«Ей надо было стать танцовщицей», — понял Робин. Она утверждала, что никогда не хотела этого, но он не верил ей. Она не хотела танцевать в Топике, как не хотела вообще оставаться тут.

Однако надо было признать, что Джек не слишком уступал Талли, причем за счет природного обаяния и грации, свойственной лишь немногим красивым людям.

Робин попытался прочесть по лицу Талли, что она чувствует, но не увидел ничего, кроме румянца, вызванного выпитым вином. А оживление на ее лице появлялось всякий раз, как она начинала кружиться в танце. Оркестр заиграл «Сладчайшее» Джуса Ньютона. Талли и Джек стояли рядом, и им не оставалось ничего другого, как снова пойти танцевать. Шейки танцевала с Фрэнком, Талли с Джеком. Робин опять потянулся за бокалом и, медленно потягивая вино, наблюдал за выражением лица Джека.

На лице Джека, однако, не было обычной отчужденной вежливости.

Этого Робин уже вынести не мог. Он поднялся из-за стола, пересек зал и, стараясь сохранять как можно более небрежный тон, разбил их идиллию. Джек с молчаливым поклоном передал Талли Робину и направился в другой конец зала, где его тут же окружила стайка радостно щебетавших молоденьких девушек. И лицо Джека приобрело обычное выражение.

По дороге домой, как бы между прочим, Робин поинтересовался у Талли, не мог ли он где-нибудь раньше встречаться с Джеком.

— Нет, — ответила Талли. — Вряд ли.

— Однако постой… Я почти уверен, что когда-то видел его.

— Может, ты его с кем-то путаешь?

У него на языке вертелся еще один вопрос, но он никакие мог решить, как лучше задать его. В конце концов Робин спросил в лоб:

— И о чем же вы говорили?

— Ни о чем особенном. Нет, правда. Мы были слишком заняты танцем, — ответила Талли.

— Хорошо, но не могли же вы танцевать столько времени и не обменяться ни единым словом, — продолжал настаивать Робин.

Талли пожала плечами.

— Ну, может, парой слов, я точно не помню.

— Какой парой слов?

— Должно быть, я сказала: «Ты хорошо ведешь».

Талли и Джек, конечно же, разговаривали. Талли вспоминала их разговор глубокой ночью, сидя на подоконнике. Она не могла заснуть, курила, смотрела то на улицу, то на ребенка, чувствуя на своем лице свежее дыхание ночного ветерка. Со своего места, над кронами дубов, она видела небо Канзаса, так, как если бы лежала на спине в траве, глядя вверх на раскаленные угли звезд.

Талли вспоминала разговор с Джеком.

— Джулия тоже покинула Топику? — спросил он ее.

— Да, уехала.

— И бросила колледж?

— Да, и колледж она тоже бросила.

— Так же, как и ты? — продолжал задавать вопросы Джек.

Талли взглянула на него.

— У меня сын. Я же сказала тебе.

— И, когда он немного подрастет, ты снова сможешь учиться?

— Может быть. Какое это имеет значение?

— Все на свете, Талли, имеет значение, — ответил Джек. — Вот я — я буду красить дома, а Джулия — она будет убирать кукурузу, но ты, Талли, ведь у тебя способности, Шейки говорила мне. Глупо и обидно вот так все бросить.

— Какое тебе дело? — сказала Талли. — Я ращу сына.

— Ты вполне можешь делать и то, и другое.

2

Два дня спустя, сидя с Робином за обеденным столом, Талли неожиданно сказала:

— Я хочу вернуться в колледж.

Робин перестал жевать бифштекс.

— О’кей, — одобрил он. — Отлично.

— Ты, кажется, не веришь мне?

— Нет, почему же, верю. В это время года у тебя всегда всплеск активности, разве не так, Талли? Каждую осень, ты придумываешь что-нибудь новенькое. Почему эта должна быть исключением?

— Я собираюсь вернуться в колледж, — упрямо повторила Талли.

— Хорошо. А Бумеранг?

— Я как раз обдумываю это.

— Вот как? Ну, время у тебя еще есть.

— Почему ты так враждебно настроен? Ты не хочешь, чтобы я училась?

— Ты ведь еще кормишь, — сказал он с кислым выражением на лице.

С тех пор, как родился Робин маленький, Робин большой постепенно свыкся с тем, что некогда стройная, грациозная и живая Талли превратилась лишь в некий инструмент, обеспечивающий Бумеранга материнской любовью, материнским молоком и всем необходимым. Он требовал, а она давала, давала, давала. Что же касается большого Робина, тут все было наоборот. Казалось, его желаний для нее не существовало. Она не позволяла мужу даже прикоснуться к себе и сама не проявляла к нему никакого интереса. Вся она была посвящена только ребенку — ее груди, руки, колени, все тело, прекрасное в своей зрелой женственности, принадлежало исключительно ему. Некоторое время старший Робин безуспешно пытался бороться с этим, а затем махнул рукой. Его собственные нужды казались ничем в сравнении с нуждами сына.

И вот сейчас ради колледжа, ради каких-то там лекций она готова отказаться от всего, что диктовал ей материнский инстинкт. Робин воспринял это как оскорбление.

— Я вовсе не собираюсь перестать заботиться о Бумеранге, — сказала Талли.

— Замечательно! — откликнулся Робин. — С чего вдруг возник этот колледж?

— Робин, я давно думаю об этом.

— Как давно?

Еще совсем недавно она преспокойно сидела на заднем дворе до наступления сумерек. И всю прошлую неделю она тоже целыми днями сидела на веранде, как сидела все предыдущие шесть месяцев. Качая на руках Бумеранга. Боже мой, да так было еще до того, как он родился! У нее же не было никаких планов, кроме заботы о ребенке! Она сидела часами, любуясь растущими во дворе деревьями. Еще неделю назад Талли и мысль о колледже не посещала — Робин был уверен в этом.

— Когда же ты решила, Талли? — повторил он.

— Когда увидела Джулию и. Лауру. С тех пор как поняла, как Джулия несчастна, — ответила Талли.

— Но Джулия совсем не несчастна. Она делает только то, что ей нравится.

— Она ничего не делает. Она вспоминала прошедшие годы и жалела, что ничего не сделала.

— Понятно. А теперь, когда ты стала матерью, ты сожалеешь о том, что ничего не делаешь? — спросил Робин.

— Робин, перестань. Ты отлично знаешь, что я так не считаю. Я не собираюсь отказываться от своего ребенка. Я хочу всего лишь завершить свое образование.

— Ага, — скептически протянул Робин. — И как именно? Вернешься в Уэшборн?

— Да нет же! Стану ходить в Канзасский университет, — защищалась Талли.

— В Манхэттене? — насмешливо поинтересовался он, даже не пытаясь маскировать иронию.

— Нет, в Лоуренсе.

— В Лоуренсе? — Робин задумчиво кивнул. Теперь в его голосе не было ни насмешки, ни иронии. Хорошо, пусть будет, как она хочет, — думал Робин. Целый год она не делала ничего без его ведома и сейчас просит у него разрешения. Отлично.

— Хорошо, Талли. Пусть будет так, если ты хочешь. «Главное, чтобы она не надумала куда-нибудь уехать», — сказал себе Робин.

Талли поднялась со стула, подошла к Робину и положила руки ему на плечи..

— Спасибо, Робин, — произнесла она без всякого выражения.

Талли поднялась наверх купать Бумеранга, а Робин остался за столом. Канзасский университет. Лоуренс. Очень непросто жить с Талли. Когда он оставался с ней на выходные в трейлере, он чувствовал это не так остро, как в Манхэттене или здесь, на Техас-стрит.

Привычки Талли раздражали и расстраивали Робина. Она могла лечь спать в самое неподходящее время. Сейчас она оправдывалась тем, что должна была подлаживаться под режим сына. Но и до рождения Бумеранга Робину часто по ночам приходилось напоминать ей, что давно пора ложиться. И наоборот — в любой час ночи она могла вдруг оказаться в любой части дома: внизу, в другой спальне, в ванной. Ванная пугала Робина больше всего.

Розовая вода… Вот что всплывало в его памяти: плывущая по воде кроваво-красная пена. Кровь.

Талли приходилось вставать в семь утра и еще дважды подниматься среди ночи — в полночь и в три. И днем она старалась прихватить еще три-четыре часа. Поначалу Робин с полдюжины раз за день звонил домой, но вскоре оставил эту привычку. Когда бы он ни набрал номер, всегда что-нибудь мешало разговору: то кормление, то купание. Что-нибудь, не имеющее к нему никакого отношения. Или, что было еще хуже, жены просто не оказывалось дома.

В последние месяцы беременности Талли была очень раздражительна. Если Робин занимался своими делами, она жаловалась, что он совсем не уделяет ей времени; если крутился возле нее, требовала, чтобы ее оставили в покое. Она без него родила и сразу же целиком замкнулась на младенце.

Месяца два после рождения Бумеранга Робин спешил вечерами домой — поскорей увидеть свою семью. Но со временем он стал все дольше задерживаться на работе — все равно придется в одиночестве есть на кухне стряпню Милли. Поначалу Робин еще звонил и предупреждал жену, что задержится, но вскоре перестал. Талли никогда не интересовалась, где он был. Она верила, что работа отнимает у него массу времени, и когда они вместе оказывались дома, неизменно спрашивала, как идут дела. Она доверяла ему, но не проявляла никакого интереса. И напрасно Робин надеялся, что она забеспокоится. Хотя бы раз она спросила, где он бывает и почему приходит так поздно! Хотя бы раз позвала его: все равно куда, смотреть телевизор, кушать, играть во что-нибудь. Или заняться любовью. Хотя бы раз…

Робин поднялся из-за стола и вымыл за собой тарелку. Милли отличная кухарка. И слава Богу!

Робин всегда был домоседом, он любил сидеть дома и возвращаться домой, но последнее время домашний уют нарушала мысль о Талли. Он не знал, что с ней делать, как помочь ей. Он понятия не имел, чего она хочет. Вот теперь она заявила, что желает учиться в университете. И Робин почувствовал, что у него нет выбора. Ведь ей всего двадцать один. Ее жизнь только начинается. Значит, он должен помочь ей устроить ее так, как она хочет.

Через несколько месяцев, в декабре 1982 года, Робин и Талли отправились покупать первую в жизни Талли Рождественскую елку. Талли хотела самую большую, Робин считал, что достаточно и средней. Наконец сошлись на двенадцати футах — огромная уступка со стороны Талли, — и Робин оплатил доставку. Слава Богу, потолки в доме высокие. Они вдвоем украшали елку, хотя Талли только приблизительно представляла себе, как это делается. Она накупила красных шаров, совсем забыв про дождик и фонарики. И все же это была первая в ее жизни настоящая, собственная Рождественская елка.

«Неужели и в самом деле первая?» — с болью за жену подумал Робин. — Невероятно! Эта мысль остро напомнила ему, что виновница неизбывной хандры Талли живет в их доме. Напомнила о собственном неудачном решении, которое и вырыло пропасть между ним и Талли, о собственной гордости, которая целых двенадцать месяцев не позволяла ему исправить допущенную ошибку. Почему он так плохо думал о Талли? Так плохо о Талли и так хорошо о Хедде? Так размышлял Робин, развешивая на пушистых ветвях золотых ангелочков, и сердце его наполнялось раскаянием. Как он мог?

Елка была уже почти готова, и десятимесячный Бумеранг и так и сяк пытался подобраться к ней. Робин, стоя на стремянке, почувствовал, как рука Талли скользнула вдоль его ног, но сделал вид, что ничего не произошло, и закрыл глаза, надеясь, что она снова коснется его. Она снова погладила его ногу. Было щекотно, Робин вздрогнул и, едва успев сказать: «Подожди, перестань,» — почувствовал, что падает вместе со стремянкой. В ту же секунду он услышал заливистый хохот. Талли убирала рассыпавшуюся мишуру, а Робин лежал на полу и любовался их елкой, и хотя не было сказано ни слова, оба чувствовали, что им хорошо вместе.

Среди ночи Робин проснулся и увидел, что Талли нет рядом. Ее не было также ни в одной из верхних комнат. Только спустившись вниз, Робин, наконец, нашел жену, спящую на полу у горящей всеми огнями елки. Он опустился возле нее на колени и осторожно убрал волосы, упавшие ей на лицо.

— Талли, — прошептал он. — Талли…

Она приоткрыла глаза.

— Талли, я, кажется, вспомнил. Джек. Он… она… день рождения… канун Нового года, футбол…

— Да… — сонно пробормотала Талли. — Ну просто Шерлок Холмс!

3

Талли позвала Робина пойти вместе с ней на утреннюю Рождественскую мессу. Он согласился. Он давно уже не был в церкви. В прошлое Рождество она ходила одна. У них тогда были кошмарные отношения — он только что привез Хедду на Техас-стрит. Да и сама Талли чуть ли не с прошлого Рождества не была у мессы. Ей не хотелось встречать знакомых, не хотелось, чтобы узнали, что она беременна и сидит в Топике.

Она заходила только по воскресеньям, стараясь появляться попозже, когда прихожане уже расходились. А Робин по выходным отправлялся в Манхэттен. Весной и летом он играл там в футбол, зимой и осенью — в регби.

А если на поле было слишком много снега, он оставался дома, смотрел телевизор или готовил обед. И ни разу Робин не сопровождал Талли в церковь.

Рождественское утро выдалось чудесное. Легкий морозец запорошил мягким снежком задний двор. И, глядя на это хрупкое великолепие, Талли предложила Робину пройтись вместе. Он согласился.

Вот и семейство Мартинес в полном составе. Недостает только Джулии. В голубом креповом платье — подарок Робина на годовщину свадьбы, с букетом белых гвоздик в руках Талли прошла мимо Анджелы и приветливо улыбнулась ей. Та заулыбалась в ответ и бросила на Талли изучающий взгляд.

— Рада снова видеть тебя здесь.

«Интересно, крестили ли меня?» — думала Талли, слушая мессу.

Раньше она как-то не задумывалась об этом.

Талли закрыла глаза, вдыхая запах ладана. Вичита.

Что сказала она медсестре тем утром в Вичите? Что-то о вере? Вообще-то религия никогда не имела для нее большого значения. Талли вспомнила, как стояла, испуганно таращась на медсестру, в детских своих сандалиях и огромной черной мужской рубашке, скрывающей ее пятимесячную беременность. Это Линн Мандолини нарушила тогда неловкое молчание, воскликнув:

— Вероисповедание? Почему вы спрашиваете? Какое это может иметь значение?!

Сестра пожала плечами.

— На случай, если потребуется священник.

Талли сразу все поняла. Они хотят это знать на тот случай, если дело обернется совсем уж плохо.

«Какая мне разница, какой священник сделает это?» — лениво подумала Талли, но вслух ничего не произнесла.

Линн, недолго раздумывая, записала Талли католичкой. Почему бы и нет? Талли и ее мать годами не посещали церковь. Когда отец еще жил с ними, семья ходила на службу два раза в год — на Рождество и Пасху. Тетя Лена говорила Талли, что Билл Раст был баптистом. Но это было в Оклахоме. В Топике Хедда перешла к методистам. Но они не нравились Талли. Ладан и псалмы католической службы, ее торжественность и величественность гораздо больше утешали и ободряли ее душу.

В Вичите Талли не сказала, какую религию предпочитает, хотя не раз жалела об этом. В кошмарах, посещавших ее еще много месяцев спустя, ей неизменно представлялся католический священник в полном облачении и с Библией в руках. Она болталась в петле, а он стоял перед ней и повторял снова и снова:

— Так какую же религию ты исповедуешь, Талли? Я не смогу помочь тебе, если ты не обратишься к Господу. Как можно помочь тому, кто не верит в Бога, Талли?

И до сих пор временами она просыпалась по ночам и подолгу сидела, вцепившись руками в одеяло и глядя в темноту широко раскрытыми глазами, а в ушах звучал негромкий ласковый голос, убеждающий ее обратиться к вечной жизни.

Талли открыла глаза и слабо улыбнулась Робину, который стоял и с беспокойством смотрел на нее.

— Ты в порядке? — спросил он.

— Абсолютно, — ответила Талли, снова обращая свой взор к алтарю. Больше она не стала закрывать глаза. Передав букет Робину и взяв на руки Бумеранга, Талли направилась к священнику, чтобы принять причастие. Талли никогда не спрашивала мать, крестили ли ее в детстве, но это не имело значения. Хорошо, что они крестили Бумеранга, думала она, склоняя голову к чаше с хлебом и вином. Через него и она была причастна теперь к этому таинству. «Все мы дети Божии — думала она, крестясь и целуя руку отца Маджета. — И все заслуживаем спасения».

После мессы Талли передала Бумеранга Робину и пошла на кладбище. Там, присев на старый порыжевший стул, Талли воткнула в снег свой букет так, чтобы головки цветов касались надгробной плиты. Цветов на фоне снега было почти не видно, резко выделялись только ярко-зеленые стебли и листья. Талли не стала долго задерживаться. Было холодно, а ее ждали Робин и Бумеранг. Летом сидеть здесь было гораздо приятнее, и Талли брала с собой Бумеранга, а тот ползал в траве у ее ног.

Талли, уходя, обратила внимание, что ее цветы были здесь не единственными, — опять, как и в прошлое Рождество, кто-то заботливо принес сюда белые розы. И как в позапрошлое тоже. Иногда Талли приходила пораньше и бродила по свежему снегу, надеясь, что этот кто-то объявится. Талли хотелось думать, что она его знает.

Дженнифер так любила цветы.

После мессы Робин и Талли отправились в гости к Фрэнку и Шейки в их новый дом неподалеку от озера Шоуни. Шейки выглядела необычно грустно. В глазах подруги Талли прочла затаенную боль.

— Шейки, я собираюсь снова пойти учиться в следующем месяце. В Канзасский университет. Я хочу закончить образование за полтора года.

Шейки, казалось, не слышит ее. Лицо ее было напряженным и хмурым, губы плотно сжаты. Талли тяжело вздохнула и покачала головой.

— Что случилось, Шейки? — спросила она.

— Талли, ты должна помочь мне. Джек здесь, он вернулся. Что мне делать?

— А ты как думаешь? — громко спросила Талли, затем, оглянувшись вокруг, понизила голос и наклонилась к уху подруги. Они стояли посреди кухни. — Да что делать-то? Будешь работать, готовить обеды. Пойдут дети. Наверное, это все и называется добрым браком. О чем теперь говорить?

Шейки покачала головой.

— Ну, что ты трясешь головой? — рассердилась Талли. — Ради чего? Ради какого-то бродяги, который появляется раз в год, морочит тебе голову и исчезает? Опомнись, Шейки, проснись. Что ты делаешь?

Талли казалось, что резкость ее слов отрезвит Шейки, но, увидев муку, написанную на ее лице, поняла, что любые слова тут бесполезны. Талли отлично знала, что Шейки ждет от нее сейчас не столько совета, сколько сочувствия. Талли стиснула зубы.

— О чем это я говорю? Поступай как знаешь. Не мое это дело — учить тебя жить. Ты сейчас скажешь Фрэнку что уходишь, или когда соберешь вещи? Боже, неужели же Джек стоит таких жертв? Неужели он стоит того, чтобы ты все бросила? — взволнованно спрашивала Талли.

Чувства, написанные на лице подруги, были красноречивее всяких слов. Махнув рукой, Талли резко развернулась и ушла, оставив Шейки одну посреди кухни.

Спустя несколько дней Талли отправилась навестить Шейки в магазин. Она подумала было по дороге завернуть к мистеру Мандолини, но не нашла в себе сил ни видеть его мрачное лицо, ни расспрашивать о Линн, ни, тем более, слышать его ответ.

Увидев Талли, Шейки со всех ног устремилась ей навстречу.

— Спасибо, что пришла. Я боялась, что теперь ты нескоро захочешь меня видеть.

— Я не могла не прийти.

Они стояли возле витрины с драгоценностями. Талли слушала Шейки и разглядывала ценники на разложенных под стеклом обручальных кольцах, украдкой бросала взгляды на мерцающие камни и снова смотрела в лицо подруги.

Шейки, не замолкая, говорила, но Талли думала о своем, почти не слыша ее. «Мое кольцо гораздо лучше, чем все, что выставлено здесь», — подумала она.

— Талли, пожалуйста, помоги мне, — просила Шейки. — Сегодня вечером. Поможешь?

Талли молча смотрела на подругу.

— Что? — испуганно переспросила та. — Ты не хочешь мне помочь?

— Нет, — спокойно произнесла Талли. — Я помогу тебе. Ты моя подруга. Но, Шейки, можно, я задам тебе один вопрос? Зачем ты вышла замуж? Мне известно и понятно, зачем это сделала я, но что заставило тебя? Какая причина?

— Ох, Талли, ты так наивна… — лишь вздохнула Шейки.

Талли моментально забыла про украшения.

— Шейки, что ты несешь? Какая наивность? Думаешь, я не понимаю, в какую игру ты играла? Отлично понимаю, и даже лучше, чем ты можешь себе представить, — говорила Талли, желая в одно и то же время и прекратить этот разговор, и высказаться до конца. — Бьюсь о заклад, что не Джек добивался встречи.

— А вот здесь ты совсем не права, Талли Де Марко, — сказала Шейки. — Ну да. Понятно.

«Остановись, остановись же», — твердила себе Талли, но не могла сдержать раздражения.

— А, так значит, — продолжала Талли, — этот парень, который решил бросить Топику и тебя заодно, который уехал, не взяв тебя с собой, ни с того ни с сего вдруг затосковал и не может прожить недели, чтобы не примчаться домой и не повидать свою бывшую подружку, которая, кстати сказать, уже замужем за другим. Шейки, кто же из нас наивнее?

Шейки сказала уже совсем спокойно:

— Черт побери_ѵТалли, можешь ты хоть на минуту снять свою судейскую мантию и выслушать меня? Плевать мне, видишь ты смысл в моих поступках или нет. Я совсем не поэтому сказала, что ты наивна.

— Тогда почему? — спросила Талли.

— Потому что ты не даешь себе труда представить, что я чувствую. Тебе все кажется ясным, как Божий день.

Талли молчала. «Где-то я уже слышала все это раньше, не правда ли?» — подумала она, но вслух сказала:

— Какое тебе дело, что я думаю? Я только хочу знать, зачем ты вышла замуж за Фрэнка, если не любишь его?

— Кто сказал, что я не люблю Фрэнка? Я люблю его. И вовсе не собираюсь крутить роман с Джеком. Сегодня — последний раз. Правда. Я хочу лишь поговорить с ним, вспомнить прошлое. Только увидеть его. — Шейки умоляюще посмотрела на Талли, коснулась ее руки. — Пожалуйста, Талли. Ведь ты поможешь мне?

Шейки получила приглашение к Де Марко на ужин. Они пришли вместе с Фрэнком, и Робин приготовил ростбиф с жареным картофелем. После ужина Талли, извинившись, поднялась наверх, чтобы уложить Бумеранга. «Не хочу делать того, что она просит, — думала она, покачивая ребенка и слушая его довольное чмоканье. — Не хочу прежде всего рани нее самой».

Когда же Талли наконец сошла вниз, выяснилось, что Шейки уже оповестила мужчин о том, что подруги идут в кино на «Язык нежности».

— Но мы с Талли уже видели этот фильм, — удивился Робин.

— Знаю, — отозвалась Шейки. — Он очень нравится Талли.

— Да? — переспросил Робин, взглянув на жену. — Тебе правда нравится?

Талли кивнула.

— Не помню, чтобы ты выражала восторг.

— Разве я не рыдала, не в силах унять слез?

— Нет, — сказал Робин, — ты совсем не плакала.

Возникла короткая пауза, Робин и Талли старались не встречаться глазами. Этот фильм они видели в прошлом году, в феврале, спустя два вечера после происшествия в ванной. У всех в кинотеатре были мокрые глаза, кроме Талли.

В конце концов мужчины сели перед телевизором, а дамы отправились прогуляться. Шейки потащила Талли к Лейксайд Драйв.

«Так вот где он живет», — подумала Талли, останавливаясь перед невысоким белым домом.

Шейки упорхнула, а Талли, бесцельно бродя по улицам, дошла до церкви Святого Марка. Стоять на улице было слишком холодно, и Талли вошла внутрь и сидела там, вдыхая теплый, пропитанный ладаном воздух, пока не пришло время встречать Шейки.

Когда Талли вернулась, Шейки уже поджидала ее, утирая заплаканные глаза. Талли не стала задавать вопросов. Молчание нарушила Шейки.

— Где ты была? — спросила она.

— У Святого Марка, — ответила Талли.

Шейки изумленно взглянула на подругу.

— Ты ходила в церковь вечером? Джек так и сказал, когда мы обнаружили, что тебя еще нет, но я не поверила. Зачем тебе понадобилось заходить в церковь?

— Ни за чем. Я просто посидела там.

Шейки помолчала.

— Не думаю, что когда-нибудь снова увижусь с ним, — произнесла она печально, нарушая воцарившуюся было тишину.

— Аминь, — откликнулась Талли.

— Ты осуждаешь меня, — тихо сказала Шейки, отвернувшись от подруги.

Талли похлопала ее по колену.

— И не осуждаю, и не оправдываю, я не суд присяжных. Ты сама не знаешь, к чему влечет тебя твое сердце.

— Ох, Талли, Талли… Я знаю свое сердце, — вздохнула Шейки.

— Ну и зачем тогда вышла замуж? — спросила Талли.

— Потому что Фрэнк предложил мне нечто реальное. То, с чем можно жить, работать, иметь дом и детей. Обычную земную жизнь. А с Джеком все было нереальным, призрачным. Я не могу строить свою жизнь на мираже.

Шейки разглядывала свои руки, а потом продолжила:

— Я не думала, что мои отношения с Джеком будут и дальше причинять нам беспокойство. Но вышло так… Так получилось.

Больше обе не проронили ни слова, пока не доехали до Техас-стрит. Талли думала, что, доведись ей еще раз оказаться лицом к лицу с Джеком, она попросит его оставить Шейки в покое хотя бы ради приличий.

— Так ты любишь Фрэнка? — спросила она, останавливая машину перед домом.

— Да, конечно. Так же, как ты любишь Робина, — ответила Шейки.

Талли покачала головой и прошептала, обращаясь больше к самой себе:

— Нет, не как я. У меня никого больше нет. Никого и ничего. У меня нет Джереми. У меня нет Калифорнии. Я все потеряла. Все, что у меня есть, — это Робин. И еще мать.

— И Бумеранг.

— Да, и Бумеранг, — подтвердила Талли.

Она подумала, что сказала больше, чем собиралась.

— И ничего больше.

— Но ты ни в чем не испытываешь недостатка. Тебе нечего желать, — сказала Шейки.

— Так же, как и тебе, — добавила Талли.

— Да, — печально сказала Шейки. — Так же, как и мне. Я имею то, что хотела. Но разве его это оправдывает — то, что я замужем? Ты не думаешь, что у него есть другая?

— Нет, я так не думаю. Я думаю, ему просто на месте не сидится.

Шейки промолчала.

— Да и кому сидится? Вот и Джулия тоже… — продолжала Талли.

— И ты, — закончила за нее Шейки. — А я вот могу. И твой Робин может. И масса других людей. Большая часть жителей Топики. И все мы счастливы. У нас нет этого бесконечного зуда — искать Бог знает что Бог знает где.

— О да! Но ты что-то не кажешься мне слишком счастливой.

— Я тоже хотела бы оказаться где-то в другом месте, — сказала Шейки.

— Почему бы и нет, Шейки? Почему? — размышляла Талли.

Они сидели в холодной машине.

— Послушай, — сказала Талли. — Забудь его. По-моему, эти два слова я последнее время произношу чаще других.

— За исключением «Черт возьми», — улыбнулась Шейки.

— Да, за этим исключением. — Талли улыбнулась в ответ. — Забудь его. Строй свою жизнь. Рожай детей. Займись чем-нибудь. А его забудь!

— Да уж, выбор не богат. Он не слишком-то жаждал меня обнять — я теперь для него солидная замужняя дама.

И Шейки заплакала.

— Прости меня, Талли. Но лучше уж я выплачусь перед тобой, чем перед ним. Правда?

Талли потрясенно молчала. Она гладила ее волосы и прошептала:

— Роди ребенка. Даже двух. Забудь его.

Они вылезли из машины, и Шейки обернулась к Талли.

— Он не слишком-то тебе нравится, да? На самом деле он хороший, он удивительный человек. Твоя лучшая подруга считала его отличным парнем, и я думаю так же. Но тебе он несимпатичен. Ты ведь хочешь, чтобы он исчез и никогда больше не появлялся, не так ли?

— Да, это так, — мягко произнесла Талли. — Ты выглядела гораздо счастливей, когда его здесь не было.

— Я всегда была счастливым человеком. Боюсь, он сильно поубавил мне жизнерадостности. Я страдала из-за него так сильно, как только женщина может страдать из-за мужчины.

— Это не ново, — отозвалась Талли, покусывая губу. — Но время лечит.

Новый, 1983 год Талли и Робин встречали дома. Весь день Талли была слегка раздражена, что они остались дома, а не поехали на ферму к Брюсу, как планировали вначале. Но около десяти вечера случилось знаменательное событие — Бумеранг сделал первый шаг. Неуверенно, пошатываясь, но в восторге от собственной смелости, Бум сделал четыре шага от отца к матери. Он пищал от восторга, родители радостно смеялись. Первый Новый год сына решено было встречать всем вместе, но Бумеранг не выдержал и заснул на кушетке. Робин принес пиво и креветки, а Талли открыла бутылку «Асти Спуманте». Они чокнулись за Новый год, спели традиционную песенку и, поздравив друг друга, несколько раз поцеловались. Креветки остались несъеденными, шампанское недопитым, но в ту ночь, в первый раз со дня рождения Бумеранга, Робин и Талли занялись любовью.

В первый день января, за пару недель до начала весеннего семестра Талли одна пошла в церковь Святого Марка. Она пришла раньше чем обычно, месса еще не кончилась.

— Талли, — окликнула ее Анджела Мартинес после службы. — А где же твои, почему ты одна? У тебя такая замечательная семья.

— Бумеранг простыл, и Робин остался с ним, — ответила Талли.

— Молодец. Он очень приятный мужчина. Так значит, ты даже можешь отлучаться. Когда мои дети были маленькими, муж меня не отпускал.

— Мы тоже редко куда-нибудь выбираемся — улыбнулась Талли.

— А вот это напрасно. Не стоит запираться в четырех стенах. Приноси Бумеранга ко мне, я с удовольствием с ним посижу. И мои дети наверняка полюбят его.

Анджела бросила взгляд на букет в руках Талли.

Талли кивнула. Анджела покачала головой.

— Так много цветов… Как огоньки свечей. Какой-то парень тоже приносит цветы…

— Парень? — перебила ее Талли.

Анджела быстрым взглядом окинула пустой церковный двор.

— Он ушел. Ты видела его? Ты сидела в последнем ряду? Как же ты его не заметила? У него был огромный букет…

Но Талли уже не слушала ее. Быстро попрощавшись, она скользнула в калитку и, торопясь, пошла по узкой тропинке.

Так вот кто носит цветы…

Талли должна была раньше догадаться. Коричневый пиджак, черные брюки, склоненная на грудь голова, руки скрещены. Талли подошла поближе. Как же она не поняла раньше? Он обернулся и вежливо кивнул ей. Несколько минут они оба молчали. Талли было неловко, она не представляла, что делать дальше. Да, она хотела бы сказать спасибо человеку, который приносит сюда цветы, но Джеку? Полный абсурд.

Талли испытывала те же чувства, что и всегда, когда оказывалась с ним лицом к лицу. Легкое смущение оттого, что она знала многие эпизоды его жизни. Некоторая враждебность. Неловкость. И еще обычно ей казалось, что между ними существует достаточная дистанция, но сейчас это ощущение куда-то исчезло. И где-то в глубине души Талли чувствовала… благодарность к Джеку за то, что он не забыл Джен. Ей было бы очень приятно, если бы она могла узнать. Приятно, что ты умерла, но не забыта.

— Как дела? — спросил Джек.

— Великолепно, спасибо. Она не любила белые розы, ты же знаешь. Она любила белые гвоздики, — сказала Талли.

На губах Джека промелькнуло подобие улыбки.

— Позволю себе не согласиться. В начальной школе она прикалывала белую розу к блузке на корсаж.

— Может быть, — неохотно отозвалась Талли. — Я не ходила в начальную школу.

— Да, но ты ходила в старшие классы, и она тоже это делала, — сказал Джек.

— Но, — холодно возразила Талли, — я не помню, чтобы она прикалывала к блузке цветы.

— А я помню. Это я дарил ей.

— А… — только и могла сказать Талли, у нее перехватило дыхание.

— Ты тоже хочешь положить букет? — спросил Джек, кивая на белые гвоздики в ее руках.

— А зачем бы еще я принесла сюда цветы? — отозвалась Талли, думая про себя: «Я не слишком вежлива, но какая, впрочем, разница?»

— Так именно поэтому ты здесь? — настойчиво переспросил он, отодвигаясь, чтобы она могла подойти к могиле, и заботливо отводя ветки кустов. Талли наклонилась, поправляя цветы, и почувствовала, как подступает к горлу горячий ком. Холодная тоска зашевелилась внутри и липкой лапой сжала сердце. О чем он спрашивает?

Она выпрямилась и холодно взглянула ему в глаза.

— Да, я здесь именно поэтому. А зачем пришел ты?

Он не отвел взгляд. Лишь пожал плечами и потянул вверх «молнию» на куртке.

— Тоже принес букет. Зачем же еще?

— Тебе не кажется, что поздновато дарить ей цветы? — огрызнулась Талли и так решительно двинулась к выходу, что Джек невольно отступил в снег, освобождая ей дорогу.

Ступая по узкой тропинке, она услышала позади шаги Джека.

— Может быть… — сказал он, не отставая от нее ни на шаг. — Но я приношу цветы лишь дважды в год. Шейки сказала мне, что ты приносишь их каждое воскресенье. Почему?

— Пошел ты… — рявкнула Талли и перекрестилась, вспомнив, что идет через кладбище.

Он обогнал ее и загородил дорогу.

— Почему, Талли? Скажи мне?

— Пошел ты… — Она попыталась обойти его, не залезая в сугроб. — Оставь меня! Не смей со мной разговаривать!

Джек опять отступил в снег, давая ей пройти.

— А ведь ты ненавидишь меня. По-настоящему ненавидишь.

— Ты ошибаешься, — отозвалась она. — Не ненавижу. Я вообще не испытываю к тебе никаких чувств, недоносок проклятый!

Он усмехнулся.

— Зачем же так ругаться? Ты ненавидишь меня. За них обеих.

Шейки. Да. К этому моменту Талли так разозлилась, что остановилась, чтобы высказать ему все, что о нем думает, в том числе и о Шейки. Но она была не в состоянии больше мериться с ним взглядами.

— Пошел ты! — четко и раздельно произнесла она в третий раз и, резко развернувшись, ушла с кладбища.

4

В конце января Талли приступила к занятиям, и дни стали казаться ей слишком короткими. Как бы ни прошла ночь — а Бумеранг еще частенько доставлял ей хлопоты, — она поднималась в полвосьмого утра, чтобы в полдевятого быть на занятиях по «социальному обеспечению». Она изучала двадцать один предмет — при такой нагрузке с утра до вечера приходилось быть на ногах. Нередко, набегавшись за день, Талли долго не могла заснуть или просыпалась среди ночи от душивших ее кошмаров. Чтобы хоть как-то снять накопившиеся за день пот и усталость, она начала принимать на ночь холодный душ.

Английская литература, история республиканской партии, лекции по детской психологии… Особые мучения доставляла английская литература — она отнимала неимоверное количество времени, ведь все нужно было читать. И Талли читала, едва разлепляя сонные глаза, поздно ночью, уложив Буми. Она читала вслух сыну Томаса Харди, а «Тэсс из рода дЭрбервиллей» стала одной из ее любимых книг. И Бумеранг засыпал под успокаивающий голос матери, читающей ему очередную книгу.

Помимо лекций, Талли занялась современными танцами. Она давно не двигалась и никак не могла восстановить форму, но в конце концов и здесь наметился прогресс.

В те вечера, когда семья бывала в сборе — Бумеранг играл у ног Талли, а Робин на другом конце дивана смотрел телевизор, она читала им обоим. «Тэсс» не произвела впечатления на Робина, но когда Талли перешла к «Комнате с картиной» Форстера, муж выключил телевизор. В тот вечер, когда Талли дочитала последнюю страницу, Робин отложил газету и сам отправился купать и укладывать Бумеранга. Когда он спустился вниз, то обнаружил, что Талли спит на кухне, уронив голову на стол. Робин ласково разбудил ее и, когда они уже вместе лежали в постели, спросил шепотом:

— Послушай, Талли… Ты могла бы представить меня, как… ну как комнату с картиной?

— Робин, — сказала Талли, поворачиваясь к нему и гладя по щеке, — ты целый чертов дом.

С тех пор телевизор в семье Де Марко включали редко. Робин стал возвращаться домой все раньше и раньше, и Милли готовила обед на все семейство. Включая Хедду. После обеда Талли читала вслух. Шекспир, Данте, Мильтон, Диккенс, Генри Джеймс, иногда Теннисон. Бумеранг по большей части не обращал на все это никакого внимания. А Хедда, сидя с ними в гостиной, иногда спрашивала, можно ли ей включить телевизор.

Робин бросал взгляд на Талли и неизменно отвечал:

— Хедда, мы не будем сейчас смотреть телевизор, потому что Талли хочет почитать вслух всем нам.

Хедда скучала, оглядывалась по сторонам, но когда Талли приступила к «Портрету женщины», стала слушать, не отрывая взгляда от лица дочери. После этого она не участвовала в семейных чтениях до самой весны. Но как-то вечером попросила Талли почитать вслух Агату Кристи. И Талли не отказалась.

Так за чтением и танцами шло время. Талли закончила первый семестр со средним баллом — 4,0.

Талли нравилось ехать в университет мимо канзасских холмов, поросших высокой травой, но сын оставался дома, и от этого душа весь день была не на месте. За Буми присматривала Милли и замечательно присматривала, но она, конечно, не могла заменить малышу мать. И весной Робин нанял молоденькую няню, в обязанности которой входило возить Бумеранга в Лоуренс, чтобы Талли могла навещать его в перерывах между занятиями. Робин сделал это без всяких просьб со стороны Талли. «Спасибо Господу за то, что послал мне Робина», — думала Талли.

После первого семестра мистер Хиллер опять предложил Талли практику. Узнав об этом, Робин сказал Талли, что мистер Хиллер явно увлечен ею. «Да нет, — откликнулась Талли. — Он ухаживает за мисс К.».

Людей не хватало, и Лилиан Уайт вынуждена была поручить Талли самостоятельно вести два дела. Первым заданием стала беседа с мистером и миссис Бакл: на самом же деле она должна была уговорить их по-человечески отнестись к собственному тринадцатилетнему сыну Джерри — мальчик стал алкоголиком. Только родителям под силу спасти такого ребенка, а муниципалитет мог бы оплатить часть расходов.

В одиннадцать утра Талли постучала в квартиру, расположенную над гаражом на восточной окраине. И угодила в самый разгар семейного скандала. Она так и не смогла разобрать ни слова, потому что супруги орали во всю глотку, перебивая друг друга, да еще через закрытую дверь. Поняв, что ничего путного от них не добиться, Талли развернулась и уехала прочь. Когда же Лилиан поинтересовалась результатом, Талли ответила, что мистер и миссис Бакл уверены, что будет гораздо лучше, если о Джерри позаботятся власти.

Вторым заданием Талли было посещение четы Арнауз, чьи дети жаловались на плохое обращение. Обоих ребят забрали из семьи, но супруги с тех пор находились под наблюдением — Лилиан считала нужным дать им испытательный срок, но все это так и осталось словами на бумаге. Талли недоумевала, с чего бы вдруг в семье Арнауз должны прекратиться скандалы.

— Все будет хорошо, Талли, — напутствовала ее Лилиан. — Дети смогут остаться в семье. Этой паре нужен наставник, только и всего.

Итак, Талли отправилась давать наставления.

Повидавшись с мистером и миссис Арнауз, их старшей семилетней дочерью, Шарон, Талли сильно усомнилась в том, что для детей жизнь в родной семье — лучшее решение проблемы. За целый час расспросов Талли не услышала от Шарон ни единого слова, и даже когда они вдвоем вышли побродить вокруг дома, девочка продолжала хранить молчание.

Талли думала о предстоящем разговоре с Лилиан, и никак не могла себе представить, как достучаться до этой женщины. Лилиан с неизменной сигаретой во рту, с тяжелой одышкой, дожив до своих пятидесяти, никогда не была замужем и не имела детей. Единственное, что было у нее в жизни, — это работа, и Талли хорошо понимала, что говорить ей о том, что семейство Арнауз — безнадежный случай, так же бесполезно, как бесполезно описывать очарование кормления грудью.

Итак, Талли продолжала держать рот на замке, абсолютно не представляя, что она могла бы предпринять.

В один из августовских воскресных дней Талли, придя на кладбище Святого Марка, обнаружила там целую россыпь белых роз и, прикоснувшись кончиками пальцев к цветам, неожиданно почувствовала облегчение.

В августе отдохнуть перед сентябрьской страдой приехали Джулия с Лаурой. В глубине души Талли была очень рада видеть подругу.

Талли заскакивала к Джулии несколько раз то в обеденный перерыв, то вместе с Бумерангом. Ей очень хотелось поговорить наедине, но рядом всегда была Лаура. Джулия больше не принадлежала Талли. Наконец, не выдержав, Талли предложила подруге встретиться возле Святого Марка.

— Только приходи одна, ладно, Джул?

И в ответ услышала вздох в телефонной трубке. Наступило воскресенье, и они встретились одни.

— Я не хочу возвращаться в прошлое, Талли, — сказала Джулия.

— Кто, к черту, хочет? — откликнулась Талли. — Давай пройдемся.

Несколько минут они стояли перед маленьким надгробным камнем.

— Смотри-ка, здесь белые розы! — удивленно воскликнула Джулия. — Я думала, что она больше всего любила гвоздики. Или я все забыла?

— Нет, ты не забыла.

— А кто же принес розы?

— Джек, — сказала Талли.

— Джек… — задумчиво повторила Джулия. — Я не знала, что он здесь.

— А, да… Иногда появляется. Каждый раз, когда бывает в Топике, он приходит сюда.

— Проявляет заботу о ней, — голос Джулии звучав резко. — Нашел время…

«Да, нашел», — подумала про себя Талли.

Джулия бросила на подругу быстрый взгляд.

— Ну и как ты к этому относишься?

Талли пожала плечами.

— Могло быть и хуже. Я рада, что он помнит ее, — сказала она.

Джулия склонила голову и перекрестилась.

— Ненавижу приходить сюда. Ненавижу это место. Пожалуйста, давай уйдем, — попросила Джулия.

Но Талли продолжала стоять перед могильным камнем.

— Вот опять нас трое, и мы снова вместе, — промолвила она. — Ты первый раз здесь после ее смерти? Или приходила раньше?

— Я прихожу сюда. Нечасто, но прихожу, честное слово. Пойдем, Талли.

Она взяла ее за руку, но Талли не двинулась с места.

— Я рада, что он навещает ее, — медленно произнесла Талли. — Я бы хотела, чтобы все люди приносили ей цветы. Он приносит.

— Он ханжа, — сказала Джулия, глядя подруге в лицо.

Талли лишь скрипнула зубами.

— Ты все еще страдаешь из-за нее, Талли?

Талли пнула ногой надгробие. Будь оно проклято! Безысходное, отчаянное одиночество.

На обратном пути к Уэйн-стрит Джулия спросила:

— А Шейки знает, что он в городе?

— Не думаю, — ответила Талли, вспомнив, как однажды ей хотелось поблагодарить Джека. — Кажется, он навсегда порвал с ней. Шейки вышла замуж, и он оставил ее в покое.

— А как она отнеслась к этому?

— С дрожью восторга, — отрезала Талли, и Джулия улыбнулась.

Они остановились перед домом Джулии, и та, уже взявшись за ручку двери, спросила:

— Ты все еще ездишь на этой штуке? Ведь ей уже сто лет.

Талли лишь кивнула, похлопывая руль.

Это был единственный раз, когда подруги встретились наедине. Спустя неделю Джулия и Лаура уехали в Айову.

В следующее воскресенье Талли пошла к мессе и села в последнем ряду, так, чтобы видеть всю церковь. Джек стоял почти у самого алтаря и внимательно слушал священника. Анджела тоже была здесь и, как всегда, молилась, стоя на коленях.

После службы Талли первой выскользнула из церкви. Ей не хотелось тратить время на разговоры с Анджелой. Положив цветы, она присела на покосившийся ржавый стул и стала ждать. Ждать ей пришлось недолго.

— Ну вот, мы и встретились, — сказал он, подходя ближе. Она заглянула ему в лицо — он улыбался. Талли вежливо кивнула и отвела глаза. Джек пристроил свои цветы рядом с ее цветами.

— Как дела? — спросил он.

Джек выглядел очень загорелым и ухоженным.

— Спасибо, хорошо. Что ты делаешь здесь в августе?^:

— Моя мама живет здесь круглый год. Я что, не могу приехать в свой отчий дом в августе? — спросил он, поднимаясь.

Талли скрестила руки.

— Почему же? Можешь, если тебе так хочется, — сказал она.

— Спасибо.

— По-моему, — продолжала Талли, — у тебя вообще нет дома. Ты ведь живешь где придется.

— Да. Но в этом месяце мне пришлось жить здесь. Я приехал повидать мать, — сказал Джек.

— Ты и здесь такой же бездомный, как везде.

— И здесь тоже, — согласился он.

Талли поднялась и, стараясь не встречаться с ним взглядом, бросила:

— Ну ладно, пока.

— Извини меня за тот разговор, — быстро, отозвался Джек. — Я понимаю, ты не ожидала меня здесь увидеть…

— Ничего-ничего, — остановила его Талли, отворачиваясь и делая шаг в сторону тропинки. — Это я была не в себе и действительно была удивлена.

Джек пошел за ней по тропе.

— Не понимаю почему. Она ведь была и моим другом.

Услышав эти слова, Талли обернулась и пристально взглянула на своего спутника.

— Как сказать, — она снова двинулась к воротам. — Лично мне трудно в это поверить.

— Да, она говорила мне, что ты большой скептик, — сказал Джек.

— А в это поверить еще труднее, — бросила Талли, не оборачиваясь.

Джек обогнал ее и распахнул чугунную калитку. Талли; увидела, что он улыбается.

— Во что? — спросил он. — В то, что ты большой скептик?

Талли кашлянула.

— Сомневаюсь, чтобы она с тобой обо мне говорила.

— Точно говорила. Я много знаю о тебе, Талли Мейкер.

Она взглянула ему прямо в глаза. Ей казалось, что он нарочно дразнит ее.

— Ничего ты не знаешь!

Джек опять улыбнулся. Талли не могла не понимать, что весь этот разговор о том, что говорила когда-то Дженнифер, бессмыслен и попросту смешон. Они говорят о Дженнифер! От одной этой мысли у нее захватило дух.

Она влезла в машину и открыла окошко. Джек наклонился к ней.

— Как Шейки? — спросил он.

— Хорошо, просто великолепно. Гораздо лучше с тех пор, как ничего не слышит о тебе, — ответила Талли.

Джек улыбнулся.

— Я не даю ей о себе знать, — откликнулся он.

Талли знала, что это правда.

— Знаешь, она сейчас в положении, — сказала Талли. Ей хотелось рассказать подробности, но она сдержалась. Не стоит говорить с Джеком о Шейки.

— Правда? — Казалось, он был очень доволен. — Не знал. Рад за нее. Хотя, послушай… — Джек помолчал и добавил: — Не говори ей, что я здесь.

— Не беспокойся, — язвительно заметила Талли, заводя машину. — Это никоим образом не входит в мои намерения.

Джек отодвинулся от машины.

— Натали Анна Мейкер, ты вернулась к учебе?

— Да. В следующем мае заканчиваю Канзасский университет.

— Удачи тебе, — сказал Джек искренне. — Удачи тебе.

Талли хотела сказать что-то в ответ, но, кроме «спасибо», ничего не приходило в голову. Поэтому она лишь прищелкнула языком и заметила:

— Кстати, Джек, я теперь Талли Де Марко.

— Значит, пока, Талли Де Марко, — он широко улыбнулся.

В следующее воскресенье Джека в церкви не было, не было и свежих цветов — лишь те, увядшие с прошлой недели. Букеты завяли и высохли, но Талли не стала убирать их — пусть сгниют и станут пищей новым цветам и травам.

5

Лето кончилось, и перед Талли встал вопрос, как быть с Бумерангом. Ему уже исполнилось семнадцать месяцев, и она могла перестать кормить его грудью, но все же он был не настолько большим, чтобы подолгу обходиться без материнского внимания. Милли, несмотря на все ее кулинарные таланты, не годилась на роль няни. И Талли очень осторожно предложила Анджеле Мартинес присматривать за ее малышом за 60 долларов в неделю.

— Деньги? На кой черт сдались мне твои дурацкие деньги! Талли, я буду присматривать за твоим сыном просто ради того, чтобы ты могла распоряжаться своим временем, — рассердилась Анджела.

— Дело не в свободе, — сказала Талли, радуясь, что Анджела согласна помочь.

— Дело не в деньгах, — ответила Анджела. — Когда тебе было пять лет, я водила тебя за ручку, кормила обедами, купала по вечерам, почти каждую ночь укладывала тебя спать, а ты предлагаешь мне деньги за то, чтобы я сидела с твоим ребенком, — возмутилась она и добавила: — Но вот что я тебе скажу. Не могу же я звать бедное дитя этим дурацким прозвищем — Бумеранг. У него что, нет приличного имени?

— Буми, — ответила Талли. — Но я не хочу, чтобы вы просто так тратили на него свое время. Вы должны позволить мне платить вам. Вам пригодятся эти деньги, и я не хочу слышать возражений.

— Нет, — отрезала Анджела.

Они препирались и препирались. Робин дожидался в машине. Наконец соглашение было достигнуто. Оплачивай труд Анджелы будет Робин, так как, к счастью, Анджела не нянчила его в пятилетнем возрасте, а Талли не имеет права переступать порог с деньгами в руках. И Талли вернулась домой, великодушно предоставив Робину решать финансовые вопросы. «А ведь и правда, она подбирала меня на улице и кормила бурритос», — вспоминала она.

Все проблемы замечательно разрешились, и малыш целыми днями торчал на Уэйн-стрит, играя с восьмилетним Винни. Жизнь складывалась прекрасно. Когда Талли приходила, чтобы забрать сына, он едва смотрел на нее поверх игрушек, но страшно волновался, когда приходило время идти домой. Робин говорил, что когда ему случается забирать сына, тот реагирует точно так же.

У Талли вот-вот должны были начаться занятия, но мистер Хиллер спросил ее, не хочет ли она довести до конца дела порученных ей двух семей.

— Зачем? — удивилась Талли.

— Вы нравитесь детям, да и родители семей неплохо к вам относятся.

Талли лишь покачала головой.

— И Шарон Маск любит вас, — добавил мистер Хиллер.

Талли кивнула. «Да, — подумала она. — Так же, как и Дэмьен».

— Она любит вас, — повторил мистер Хиллер. — Она о вас спрашивала. Звонил мистер Арнауз и сказал, что Шарон спрашивает о вас. Ваши визиты помогли ей. И нам. Только эти две семьи. Мы это оплатим. Я посмотрю, что тут можно сделать, возможно, мы сумеем платить десять долларов в час. Как вы отнесетесь к такому предложению?

Талли вздохнула. Надо было бы ответить, что не стоит платить ей десять долларов в час, ведь она давно уже куплена. Но неожиданно для самой себя она приняла предложение. Талли стала гораздо добрее к миру с тех пор, как узнала, что Джек носит Дженнифер белые розы.

Всю осень Талли аккуратно приходила к мистеру Хиллеру.

— Вы осуждаете Лилиан, Талли? — спросил он ее как-то.

— Нет, нет, — ответила она быстро. — А впрочем, да, немного. Она — настоящий профессионал.

— Да, Лилиан знает свое дело. Беда в том, что слишком много детей нуждается в опеке. В большинстве случаев наша программа просто не работает. Лилиан знает это.

— Большинству семей, с которыми работает Лилиан, программа приносит больше вреда, чем пользы, — заметила Талли.

— Что же вы предлагаете, Талли? — спросил мистер Хиллер.

— Я считаю, что семьи, берущие детей, должны проходить настоящее обучение. Шесть часов инструктажа просто издевательство. Даже водить автомобиль человек учится дольше, а здесь речь идет о судьбе и жизни и детей, и тех взрослых, которые берут на себя ответственность за них. А если дети через нас попадают в плохие руки, то не лучше ли им было оставаться в родных семьях?

— Обучение стоит денег. На сколько вы предлагаете его увеличить?

— Два месяца. Восемь недель. Пять дней в неделю. Четыре часа в день. Прежде чем они наложат лапу на детей, прежде чем они наложат лапу на государственную субсидию. За это время надо платить. Совсем крохи. Но зато вы убедитесь, что они и в самом деле хотят помочь этим детям. Уверяю вас, мистер Хиллер, что к вам прибежит масса людей, стоит только помахать у них перед носом чеком. Но, обнаружив, что на это нужно больше времени, чем на приготовление индейки, останутся только стоящие.

Мистер Хиллер улыбнулся и покачал головой.

— Вы честный человек, Талли. Но в наши намерения совсем не входит отказать как можно большему количеству людей, желающих взять на воспитание ребенка. Скорее наоборот, мы испытываем в них острый недостаток.

— Нет, мистер Хиллер, у вас будет достаточно желающих. Надо только дать рекламу.

— Рекламу… — скептически переспросил мистер Хиллер.

Талли оживилась.

— Да, рекламу, сказала она. — Расклейте объявления во всех скверах вокруг Топики. Опубликуйте их в местных газетах. Призовите людей сделать что-то для своей страны. Что угодно, только действуйте, ради Бога.

В октябре Талли вынуждена была напомнить об обещанных ей деньгах. Тем более что мистер Хиллер поручил ей подготовить доклад в Комиссию по ассигнованиям с запросом на гораздо более крупную сумму, чем обычно. А вот Лилиан перестала с Талли разговаривать.

«Она, верно, надеется избавиться от меня с помощью двадцати недружелюбно настроенных членов комиссии, думала Талли. — Только меня такими пустяками не испугать».

— Я посещала мистера и миссис Арнауз все лето, — сказала Талли в заключение своего долгого выступления. — Я спросила их, почему их воспитанница Шарон всегда молчит. «Она не слишком разговорчива», — ответил мне мистер Арнауз. Ладно, допустим. Да и кто бы на ее месте был разговорчив? Шарон живет посреди прерии в обществе яков да коров. Ее родители умерли, а дядя и тетя решили забрать ее из школы. Учили дома. Но в свои семь лет Шарон еще не умеет ни читать, ни писать, зато знает, как доить корову. Она знает, как полоть грядки и мыть полы. Я поинтересовалась у мистера Арнауз, зачем они взяли воспитанницу, и мистер Арнауз, глядя мне в лицо и зная, что я представляю администрацию штата Канзас, вызывающе заявил: «Нам нужны деньги». Им нужны эти семь долларов в день. Семь долларов в день!

Леди и джентльмены, не деньгами мы должны завлекать жителей Топики. Мы должны показать им этих детей. Хотя бы Шарон, — продолжала она. — Показать им Шарон и сказать: деньги — это ужас. Ужас. Семи долларов в день едва хватает на еду для ребенка. Но кого это волнует? Шарон нужна ваша помощь, ваша забота. Все эти дети — несчастные дети. Это дети пьющих родителей, часто они сами пьют, употребляют наркотики и воруют, чтобы раздобыть на это денег. Они не ходят в школу, потому что некому их туда отправить. А когда они вырастут, один из них вполне способен изнасиловать вашу сестру, ограбить вашего брата. И такие примеры есть.

И я уверяю вас: люди, которые хотят взять на себя заботу об этих детях, не станут думать о деньгах. Те, кто думает только о деньгах, немногого добьются. Но некоторыми людьми движут и светлые устремления. Такие берут детей с улицы. Они берут их из мест заключения и из наркологических центров. Они заботятся о том, чтобы эти дети не обчищали ваши карманы. А деньги, которые вы выделите, мы потратим на рекламу и на необходимую в таких случаях подготовку, и пойдут они в конечном счете на нечто, что не измеряется деньгами. На будущее несчастных детей. И на наше с вами.

А сейчас наше агентство само забыло, для чего оно существует. А раз так, то как оно может напомнить об этом людям? Однако напоминать необходимо. И дело не в том, чтоб дать бедным семьям дополнительный доход, эти жалкие семь долларов в день. Мы здесь не для того, чтобы, просмотрев кучу бумаг, спокойно разойтись по домам. И не для того, чтоб не вылететь с работы, если нас исключат из бюджета штата Канзас.

Мы собрались здесь в первую очередь для того, чтобы напомнить, что есть на свете несчастные детишки. Детишки, которым не повезло родиться на…

Талли запнулась. Она хотела привести красочный и убедительный пример, но в голову пришел только Сансет-корт.

… родиться под теплым крылышком, — выкрутилась она. — Шарон тихая девочка и потому тетя и дядя забывали кормить ее, ведь Шарон не просила есть. Но было бы куда лучше, если бы Шарон кормили завтраком, обедом и ужином без ее просьб. И это наша вина, что мы подобрали ей таких опекунов, которые смотрят в глаза и говорят: «Нам нужны деньги».

В настоящее время двести детей от трех месяцев до шестнадцати лет живут в семьях опекунов или ожидают своей очереди. Причем некоторые ждут в местах заключения, других мы вынуждены пока оставить у родителей, и только пятьдесят из каждых семидесяти пяти находят своих опекунов. В течение двух месяцев мы уговариваем настоящих родителей одуматься и взять детей обратно в семью. Потом приходим к возможным опекунам и говорим им: «Семь долларов в день. Ну как, вы согласны?» И мы забываем, для чего работаем. Когда впервые — да и не впервые — видишь безмолвную Шарон или пьющего Джерри Бакла, хочется плакать. Но потом мы начинаем привыкать. В третий раз мы уже можем курить, после четвертого начинаем есть. Но все равно сжимаем кулаки и скрежещем зубами, — иногда кажется, что мы можем сойти с ума, но к тридцатому разу наши сердца стираются в пыль, в песок. Мы перестаем чувствовать. Запираем сердце на замок.

Так вот о чем я твержу: сердца нужно отпереть. Нужно настоящее обучение. Больше денег, открытое обсуждение всех проблем с родителями, опекунами и детьми. Рекламная кампания, которая покажет всем, чем мы занимаемся. «Приходите! — скажем мы жителям Топики. — Вылезайте из своих машин и своих уютных домов, помогите этим детям. Вытащите их! Вытащите их прежде, чем они станут достоянием улиц, не дайте им умереть или пропасть. Они ждут вашей помощи, с выбитыми зубами и искалеченной психикой, с черными кругами под глазами и чернотой в душах, от этого вы ни на какой машине не уедете ни за одним замком не спрячетесь».

И пока мы не поймем этого, Шарон будет молчать, Джерри Бакл — пить, а мистер и миссис Арнауз требовать свои семь долларов в день.

Спустя две недели комиссия двенадцатью голосами против восьми проголосовала за увеличение бюджета агентства на следующий год. Им выделили около трех миллионов долларов. Но восемнадцатью голосами против двух отклонили еще два миллиона на увеличение периода подготовки от шести часов до восьми недель, как того добивалась Талли.

— Вы добились потрясающих результатов, Талли, — сказал ей мистер Хиллер один на один.

— Вы проделали громадную работу, — . сказала ей Лилиан уже публично, но Талли что-то сомневалась в ее искренности.

— Ты проделала потрясающую работу, Талли, — сказал ей Робин, выслушав ее рассказ обо всем, что произошло, и Талли почувствовала, что он понимает ее стремления.

6

Талли ходила на занятия по понедельникам, средам и пятницам, а по вторникам и четвергам по просьбе мистера Хиллера работала в отделе по приему. Вторник считался присутственным днем, а по четвергам Талли навещала Шарон. К тому же по вторникам и четвергам Талли отправлялась на ланч к Анджеле. Эти выходы радовали Талли. Ей нравилось сидеть у Анджелы и смотреть, как та готовит еду. Ее стряпню Талли любила не меньше, чем когда ей было пять лет. А Анджеле казалось, что время повернуло вспять, правда, вместо маленькой Талли возле нее теперь возился Бумеранг. А бурритос иногда заменяли простыми сандвичами. Талли наслаждалась в доме Анджелы; ее радовало, что знакомые ей с детства люди вновь собираются вместе за обеденным столом, как в старые добрые времена. Она старалась не пропускать этих ланчей.

— Анджела, я так люблю ваши желтые занавески, — сказала как-то Талли. — По-моему, они у вас с тех пор, как вы поселились на Уэйн-стрит.

— Нет, Талли. Я меняю их каждые два года. Сейчас они желтее, чем те, которые были прежде.

Талли засмеялась. Какой обман зрения! Это солнце так окрасило занавески и так живо напомнило ей детство.

— Ты ведь скучаешь по моей дочери, правда, Талли? — спросила Анджела.

Эти слова вывели Талли из блаженной отрешенности.

— Конечно, — ответила она.

— И я тоже. Многое изменилось с тех пор, как она скитается, — призналась Анджела.

«Наверное, так оно и есть», — подумала Талли.

Она ждала, что Анджела вот-вот заговорит о новой подруге Джулии, и думала, как сделать, чтобы она поняла, что ей это тоже не безразлично, но Анджела говорила лишь о том, как далеко от дома находится теперь ее дочь. Качая головой, она сказала:

— Не хотела она оставаться в Топике, моя Джулия. А почему бы ей не остаться, как ты, например? Вот ты же устроилась. Как поживает твой муж? Он хороший человек.

— Да, он хороший человек. Замечательный, — согласилась Талли.

Анджела наклонилась совсем близко к Талли.

— Между нами, я думаю, Джул так и не пришла в себя после смерти Джен. Ты понимаешь?

Талли понимала.

Анджела продолжала:

— Конечно, замечательно, когда человек ищет в жизни только самое чистое и высокое, но на этом пути обязательно ждет разочарование. Ты понимаешь?

Талли понимала.

— Она не такая, как ты, Талли. Ты выжила, выстояла. Не то что Линн Мандолини, правда? — продолжала Анджела.

Талли не отрывала глаз от своих рук. Да, она не Линн Мандолини.

— Бедная женщина. Бедная женщина, — причитала Анджела. — Не могу осуждать ее. Я бы хотела, чтобы она справилась с собой, на не могу сказать, что осуждаю ее. Что бы я делала, если бы Джулия была моим единственным ребенком? Наверное, сошла бы с ума. Никто не должен иметь лишь одного ребенка, никто. Как можно пережить такое! Не думаю, что Господу угодно, чтобы люди имели по одному ребенку.

— Я не понимаю, как небо допускает, чтобы люди вообще теряли ребенка, даже пусть не единственного, — сказала Талли, глядя на желтые занавески.

— Нет! Господь не хочет этого! Как он может такое хотеть? Что ты говоришь?! Просто если у тебя много детей, они не дадут тебе тосковать, заставят тебя живо подняться на ноги. Ты же не сможешь сидеть и плакать целыми днями, если у тебя куча забот. Ах, бедная Линн! И Тони тоже. Но он хотя бы работает, по крайней мере пытается. А она… Что она делает сейчас? Пьет, чтобы забыться, и так до самой смерти. А что ей еще остается? Знаешь, я как-то приглашала ее к себе, но она не пришла. Как и моя Джул. Джул так редко возвращается сюда. И даже отказалась пойти со мной в церковь. Ведь туда ходят все, кроме моей Джулии. Но ты не такая, Талли. Твой ребенок и муж, они ведь поддерживают тебя. Даже страдать не так тяжело, когда ты занят делом. Разве я не права?

Да, не так тяжело, хотела согласиться Талли, но Анджела не дала ей и рта раскрыть.

— Я всегда говорила Джулии, что если кто-нибудь из вас и выстоит, так это ты, даже когда вы были самыми близкими подругами. Ты всегда была сильной.

— Вы правда так думаете? — спросила Талли.

— О да. Да, — сказала Анджела. — Ты — как гвоздь. — Анджела засмеялась и добавила: — Ты всегда шла к своей цели и готова была заплатить за это любую цену. А посмотри на себя сейчас!

«Да, посмотрите на меня сейчас, — думала Талли. — Да, я держу себя в руках, но живу я в мире иллюзий, от которых кружится голова, и каждый раз, ложась спать, я уношусь в мечтах к пальмам и морю, к человеку, который освободит меня и научит танцевать на песке, а не на полу. Если бы кто-то снял с меря этот страшный груз жизни, который давит мне шею, как тугая веревка. Но что есть, то есть. И я держу себя в руках. И мечтаю о смерти».

Талли поднялась, чтобы уйти. Сегодня ланч слишком затянулся.

— А как поживает твоя подружка Шейки? Приведи ее ко мне как-нибудь. Приводи-приводи, я буду рада.

В течение осени Талли несколько раз брала Шейки с собой к Анджеле.

— Шейки, ты выглядишь просто огромной! — воскликнула Анджела, в первый раз увидев ее.

— Спасибо. Это двойня. Видно, это мне наказание Господне за то, что я всегда была худышкой.

Шейки даже ходила, слегка переваливаясь.

Талли улыбнулась. Она вспомнила, как поразило Джека известие, что у Шейки будет двойня.

— На каком ты месяце? — поинтересовалась Анджела после того, как индюшка и дичь, приготовленные по-американски, были поданы на стол. Бурритос сегодня не было.

— На седьмом, — ответила Шейки. — Дети, с Божьей помощью, должны родиться пятого января.

— Шейки… несчастная женщина, — сказала Талли, — знала бы ты, как тяжело родить даже одного. Мой никак не хотел выходить, и к тому же у меня узкий таз. Два с половиной часа я металась между жизнью и смертью, пока мне не стали делать искусственную стимуляцию, и все это время я орала, не переставая, пока он, наконец, не вылез. Не самое лучшее воспоминание в моей жизни. Желаю, чтобы тебе с твоими двумя повезло больше.

Шейки побледнела, нахмурилась и перестала есть. Анджела, посмеиваясь, принялась отчитывать Талли:

— Даже если тебе и вправду было так больно и страшно, все равно незачем пугать до полусмерти бедную Шейки. Посмотри на нее. Она даже есть перестала. Ешь, ешь, мое золотко. Не слушай ее. Она всегда обожала пугать людей.

Шейки подозрительно посмотрела на Талли и спросила:

— Талли, не ты ли говорила мне, что, когда рожала Буми, все произошло настолько легко и быстро, что пока рождался ребенок, ты успела прочесть три главы из Досто… как его там… и чтение этого самого Досто — как его там — далось тебе гораздо труднее, чем сами роды. Так ты или не ты говорила мне это?

Талли пожала плечами и отвела глаза.

— Да, да, но я сказала тогда тебе, что и ты тоже неизбежно будешь рожать детей, а ты не поверила мне, не так ли?

Шейки еще сильней побледнела, но ничего не сказала, и до конца ланча разговаривала только с Анджелой, выпытывая у нее секреты стряпни.

— Ну что ж, надеюсь, я стану хорошей матерью, — в заключение сказала Шейки. — На уход за волосами времени не останется.

— Ты будешь хорошей матерью, Шейки, — заверила ее Анджела. — Каждая женщина в душе хорошая мать.

Талли усмехнулась.

— Будет тебе, Талли… — сказала ей Анджела. — На работе ты все же видишь крайности. Общаешься с матерями, которые забыли Бога. У большинства он есть, Талли. У тебя, например, он есть.

— Ты будешь хорошей матерью, Шейки, — повторила Талли, старательно выговаривая слова. — Мы все хорошие матери.

7

Шейки родила мальчика и девочку в Сочельник 1983 года. Талли вместе с Робином навестили ее в клинике. Шейки быстро оправлялась от родов, нянчилась с теми, ради кого она претерпела страдания, которые не казались ей теперь такими страшными.

— Ты знаешь, они были связаны со мной пуповиной, — сообщила Шейки подруге, когда им представился шанс перекинуться парой слов наедине.

Талли ей ничего не сказала в ответ.

— Как ты их назвала? — спросила она.

— Мальчика — Энтони, а девочку… — тут Шейки слегка замялась и взяла Талли за руку. — А девочку — Натали.

— Натали! — воскликнула Талли. — Натали!

И она крепко обняла Шейки.

— Ну что ты! — смущенно проговорила та. — Мне всегда нравилось это имя, даже когда я еще не была знакома с тобой.

Но Талли еще крепче прижала к себе подругу.

— Ну прекрати. Твое имя даже не Натали. Ведь никто не называет тебя так. Эй, ты делаешь мне больно! — Шейки понизила голос: — Я звонила ему несколько дней назад, поздравляла с Рождеством. Он снова дома.

Талли пристально посмотрела на подругу.

— Могу себе представить, — сказала она.

— Просто хотела поболтать с ним, рассказать последние новости. Но его не было дома, — продолжала Шейки. — Я подумала, может, ты позвонишь ему? Ну, знаешь, как бы случайно, и сообщишь как бы между прочим что, мол, у Шейки двойня. Ну, что-то в этом роде…

Талли сразу не отказалась, и Шейки быстро продолжала:

— А в следующий раз, может, захватишь его с собой. Ну, то есть вы придете не вместе, — каждый сам по себе, но в одно время. Тогда все приличия будут соблюдены. Как ты думаешь? Ну, пожалуйста…

Талли отвела глаза.

— Прямо тебе боевое задание. Доставь его живым или мертвым, но живым предпочтительнее, — заметила она.

— Ну один разок, — упрашивала Шейки, сжимая руки Талли. — Ты ведь сделаешь это?

— Я сделаю это. Сделаю.

Шейки еще крепче сжала ее руки.

— Обязательно позвони мне за два-три часа до вашего прихода — я должна успеть подготовиться.

— Ладно, — согласилась Талли, — раз уж переодевание в чистый халат занимает столько времени.

Талли не пришлось звонить Джеку. Они встретились в воскресенье возле Святого Марка, и он опять принес букет белых роз. Они положили свои цветы на могилу, и Джек, как бы ни к кому не обращаясь, спросил:

— Интересно, что сейчас делает миссис Мандолини?

— Думаю, ничего особенного, — откликнулась Талли.

Талли никак не могла решиться заговорить о главном.

— Никто не видел ее последние несколько лет, — продолжила она. — А Тони почти ничего о ней не рассказывает. Единственное, что удалось из него вытянуть, — это то, что она не слишком хорошо себя чувствует. Еще он сказал, что она пьет.

Джек проводил Талли до машины.

— Холодно сегодня, не правда ли? — сказал он.

— Просто свежо, — откликнулась Талли. — Дыхание океана смягчает наш канзасский климат.

— Скорее наоборот. Не выпьешь ли со мной чашечку кофе? — спросил он.

— Нет, благодарю, — быстро сказала Талли и как бы между прочим добавила: — Ты знаешь, у Шейки родилась двойня. Мальчик и девочка.

Глаза Джека расширились.

— Неужели двойня? Молодчина Шейки. Она назвала мальчика в мою честь?

Талли просто опешила.

— Ну ты даешь!.. Ты серьезно думаешь, что она могла так поступить?

— Талли, Талли, — сказал он. — Ты совсем потеряла чувство юмора. Я пошутил. Но она бы сделала так, если бы могла поступить, как хотела.

— Совсем в этом не уверена.

— А как она назвала девочку? — спросил он.

И, глядя на растерянное лицо Талли, Джек рассмеялся громко и весело, и Талли не смогла сдержать улыбки. А он наклонился к ней и, посмотрев прямо в глаза, спросил:

— Она назвала ее Талли?

Талли, покачав головой, посоветовала ему не гадать и ответила:.

— Я, правда, не собиралась обсуждать с тобой этот вопрос. Она назвала дочь Натали.

— Конечно, конечно, — быстро отреагировал Джек. — Так как, Натали, не съездить ли нам с тобой повидать Шейки и ее ребятишек?

Талли издала негодующий возглас, но тут же спохватилась, вспомнив боевое задание. Джек сам шел в руки, живой и невредимый И все же она не могла не возмутиться его наглости.

— Ты считаешь, что сейчас самое подходящее время, чтобы увидеться с Шейки?

Он выпрямился и сунул руки в карманы.

— Да, я так считаю. И более того, я приглашаю тебя, Натали-праведница Мейкер пойти со мной. Я куплю какой-нибудь подарок, а ты подожди меня. Мы пойдем вместе, и я побуду совсем недолго. Все будет о’кей.

— Натали-праведница Де Марко, — уточнила Талли, ведя машину.

— Натали-Чертова праведница Де Марко, — сказал Джек.

Талли наконец рассмеялась.

В магазине Джек поначалу растерялся и бесцельно бродил вдоль прилавков. Наконец решительно отмахнувшись от советов Талли, он вынес чуть ли не все содержимое детского отдела.

«Что-то не чувствую особой усталости после выполнения боевого задания», — констатировала про себя Талли.

— Выйдите на минуту, — попросила Шейки, когда они появились на пороге. — Я должна привести себя в порядок.

Талли повернулась, чтобы, выйти, но Джек не двинулся с места. Он шагнул в комнату и присел на край кровати, внимательно разглядывая Шейки.

— Шейки, у тебя такой вид, словно ты только что родила ребенка, точнее, двоих. И сколько же раз ты собираешься повторить это в своей жизни? Девять, десять?

Она покачала головой.

— Больше никогда. Талли была права.

Талли села в кресло, и в палате повисла тишина. Шейки распаковывала подарки. Джек сидел на кровати, периодически поднимаясь и кружа по комнате. И каждый раз, как только Джек отворачивался, Шейки хватала щетку и приглаживала волосы.

Талли надеялась, что Шейки не замечает напряжения Джека. Она так ему обрадовалась. А Талли казалось, что он уже сделал все, что хотел, и только и ждет, как бы уйти. Он всегда был такой. Но когда она умрет, Джек будет приходить к ней два раза в год на могилу и приносить цветы. Ведь дважды в год — вполне достаточно. Талли смотрела на свои руки и мечтала находиться сейчас где-нибудь за тридевять земель.

Медсестра принесла детей. Шейки спросила, не хочет ли Джек покормить одного из них. Джек слегка опешил от такого предложения и смущенно озирался вокруг, в то время как Талли буквально тряслась от смеха. Наконец Джек поднялся с кровати и сказал:

— У меня же нет молока.

— Я не кормлю их грудью, — объяснила Шейки. — Они пьют из бутылочек.

Но Джека это не утешило. Особенно когда выяснилось, что он должен одновременно и держать ребенка, и кормить его.

Талли закатила глаза.

— Смотри, Джек, сказала она, — это очень просто.

Талли подошла к колыбели, бережно взяла маленькую Натали и протянула ее Джеку.

— Прижми ее к себе. Вот так. Тебе удобно? Хорошо. Положи ее головку на локоть левой руки. Вот так. А теперь возьми бутылочку и сунь соску ей в рот. Вот и все.

Талли стояла так близко от Джека, что чувствовала запах его волос. Пиво. Пиво в стакане и поло. Снова усаживаясь, Талли подумала, что он и вправду блондин.

Джек перехватил взгляд Талли, рассмеялся и спросил:

— Ну как я за этим делом? Хорош?

— Просто великолепен, — ответила за подругу Шейки, переводя взгляд с одной на другого. Что она понимает в этих бутылочках? Бумеранга она отнимет от груди не раньше, чем тому исполнится два года.

— Ты тоже кормишь из бутылочки? — поинтересовался Джек у Талли.

— Грудью, — коротко ответила та, уклоняясь от его вопросительного взгляда.

Шейки так пристально наблюдала за своими гостями, что Талли стало не по себе. Она поднялась.

— Пожалуй, мне пора.

Вслед за ней встал и Джек.

— Да и мне тоже.

— Еще раз поздравляю, Шейки, — Талли наклонилась и поцеловала подругу в щеку.

— Да, ты молодчина, Шейки, просто молодчина, — сказал Джек, тоже целуя ее.

Талли выразительно вздохнула.

— В чем дело? — поднял на нее глаза Джек.

— Нет, ничего. Подбросить тебя куда-нибудь?

— Разве только в «Каса». Я приглашаю тебя на ланч.

— Нет, благодарю. Меня ждут дома.

— Тогда не стоит беспокоиться. Я собираюсь домой и вполне могу чуть-чуть прогуляться.

Они остановились, не дойдя нескольких футов до стоянки. Талли вспомнила, как они танцевали. Не на свадьбе Шейки, а на вечере выпускников — пятью годами раньше. Откровенное одобрение, которое читалось в его глазах, снова смутило ее.

Неделю спустя Талли снова пришла к Святому Марку. Джека там не было, но надгробие Дженнифер сплошь покрывали белые розы. Цветы были очень свежими, несмотря на сильный дождь, а может быть, и благодаря ему.

«Мандолини, это твой Джек, я недооценивала его. Где ты сейчас? Наблюдаешь, ли за нами? Спишь ли, когда я не могу спать? Улыбаешься ли, когда я не могу улыбаться? Хорошо ли тебе быть свободной от желаний? Надеюсь, ты мирно существуешь там, где ты есть, а вот мы здесь не можем и мечтать об отдыхе. О, мы все выжили и идем дальше, за исключением твоей матери; мы работаем, вышли замуж и женились, у нас дети и дома. Мы путешествуем по нашей великой и огромной стране. Но иногда — раз или два в год — мы вновь чувствуем боль. Боль с нами, когда мы ложимся, и когда, просыпаемся, она тоже здесь — вон, выглядывает из-под подушки. Я все еще не свободна, будто меня привязывали к столбу, осмеивали, проклинали. Черт тебя возьми, Мандолини, ты — ноша, которая мне не по силам. Но я не подаю вида. И все говорят: ты молодчина, Талли, ты сильная, ты то, ты се. В общем, все правильно, — Она сгребла с холодного камня охапку мокрых роз и окунула в нее свое лицо. — Талли не чувствует груза, она стала легкой, свободной от боли».

1

Так, в делах и хлопотах, незаметно пролетели три семестра, и Талли завершила высшее образование с отличием и самыми положительными отзывами преподавателей. Это оказалось не так уж трудно — просто, когда весь дом погрузится в сон, надо выкроить время и немного почитать.

Талли решила еще год поработать в агентстве. Обязанности ее остались прежними. Она объясняла, что должна больше узнать о жизни и набрать материал для диссертации, куда более живой, чем могут дать книги, прежде чем оставить работу, от которой в девять утра перехватывало горло и не отпускало до позднего вечера.

Талли не стала брать полную нагрузку и занималась всего четырьмя семьями. Ее поражало, как другие сотрудники умудрялись вести до пятидесяти подобных дел. Сама Талли, занятая с утра до вечера, едва успевала управиться со своими четырьмя.

Каждый вечер, купая Бумеранга, Талли прижималась щекой к его мокрой головке, изо всех сил пыталась хоть на мгновение забыть детей, чьими искалеченными судьбами ей приходилось заниматься.

— Тебе бы он понравился, Бумеранг, — шептала Талли своему сыну, — он очень хороший мальчик.

Хороших мальчиков было двое и еще две девочки.

Мистер Хиллер, понимая нежелание Талли заниматься этой работой, соблазнял ее местом заместителя директора по образованию, но Талли отказывалась. Во-первых, заместитель директора — означало заместитель Лилиан, а во-вторых, просто не хотелось. Ее нынешняя работа напоминала время, когда она сидела с Дэмьеном, кормила его, учила плавать. Ничего сверх этого она не делала, переходя от Шарон к Мери, от Мери к Сэму или Джерри, который по-прежнему пил. Ничего сверх — просто сидела и наблюдала, как Дэмьен играет.

И Талли не представляла, как бы она с этим справилась, если бы не вечернее купание Бумеранга и не его мокрая головка, прижатая к ее щеке.

— Ну же, Бумеранг, сделай папе приятное, надень наконец ботинки, — упрашивал Робин двухлетнего сына. — Мы опаздываем к мамочке.

— Мама! — крикнул Бумеранг, не переставая бегать. — Хочу к маме!

— Не знаю, что я сейчас с ним сделаю, — пыхтел Робин, пытаясь поймать малыша. — Почему же ты тогда не хочешь надеть эти чертовы ботинки? Мы должны поторопиться. Сегодня твоя мама получает диплом.

— Дип Лом? Кто такой Дип Лом?

— Ну давай же, скорее, — бормотал Робин, стараясь обуть извивающегося у него на руках сынишку.

«Да, Талли была права: покупка обуви — это не развлечение. Гораздо легче справиться с управлением магазином, чем обуть эти ноги».

— Ну, постой же, сынок, так мы непременно опоздаем к маме, — увещевал Робин сына. — А она ведь ходит с тобой за покупками с тех пор, как ты начал ходить. Неудивительно, что она так устает после этих мероприятий. Нужно, чтобы тебя кто-то держал. Сынок, а ты силен, однако! Постой же спокойно, Бумеранг! — тяжело дыша, воскликнул Робин. — Ты помнишь, когда тебе купили первые ботиночки? Тебе было девять месяцев. Ты только-только сделал первые шаги.

Бумеранг наконец успокоился, и Робин продолжал:

— Помнишь? Это было на Новый год. Я хорошо запомнил. Ты знаешь почему? — Тут Робин наклонился и прошептал сыну на ухо: — Потому, что тогда мы с твоей мамой снова стали делать это.

— Делать что? — спросил Бумеранг.

Робин отвел глаза.

— Неважно. Постой минутку спокойно, Бумеранг.

Шестьдесят пять миль от Манхэттена до Лоуренса Робин преодолел за рекордное время — сорок две минуты. Он пристегнул Буми ремнем и строго предупредил, что в машине следует вести себя спокойно, но тот, кажется, не придал его словам большого значения.

В актовый зал Канзасского университета они вбежали уже в разгар церемонии. Народу было очень много, они с трудом отыскали глазами Талли.

Но в конце концов им все же удалось к ней пробраться. Она стояла возле входа в подобающей такому случаю мантии и черной шапочке и махала им дипломом.

— Робин! Я думала, вы поехали покупать ему новые ботинки! Бумеранг, неужели папа так и не купил тебе ботинки?

— Мы пытались, Талли. О, как мы старались! — сказал Робин, делая большие глаза.

Его оттеснили поздравляющие, плотным кольцом обступившие Талли.

И тут Робин увидел Джека.

Он стоял чуть поодаль и с кем-то разговаривал. Робин поднял на руки Бумеранга и сделал несколько шагов по направлению к нему. Джек заметил их и заулыбался. Мужчины обменялись рукопожатием.

— Какими судьбами, старина? — поинтересовался Робин, но не успел получить ответ, — к ним подошла Талли, — было заметно, как она гордится своим нарядом.

Талли взяла Бумеранга у Робина, и он отметил про себя, что жена совсем не удивилась, увидев здесь Джека.

— Магистр Талли, — сказал Джек. — Ну кто бы мог подумать? — Он шутливо похлопал ее по плечу. — Поздравляю.

— Еще не магистр, — поправила Талли.

— Магистр Талли, — повторил Джек, и все заулыбались.

Затем Джек добавил что-то про то, что скоро ее можно будет величать доктор Талли.

Талли ничего не ответила, но слова Джека задели Робина, — он не понимал, о чем Джек тут толкует.

Они прокладывали себе дорогу к выходу, и Джек отстал, разговорившись с какими-то женщинами, на вид его хорошими знакомыми. Робин наблюдал за этой группой и вдруг заметил, что и Талли смотрит в ту же сторону. Ее лицо оставалось бесстрастным, и все же он решил прояснить ситуацию.

— Как он оказался здесь, Талли? — спросил он.

Она покосилась в сторону Джека и его «свиты».

— Тебе так необходимо это знать? — ответила Талли на вопрос вопросом.

— Но ты даже не удивилась, увидев его. А я так просто потрясен.

— Кто сказал, что я не удивилась? Просто не вижу необходимости это демонстрировать, — сказала Талли.

— Нет, ты не удивилась, — настаивал Робин.

Талли старалась не встречаться с ним взглядом.

— Хорошо, если тебе так хочется, я не знаю, откуда он взялся. Видимо, посещал какие-нибудь курсы или что-то в этом роде. Он ведь знает кучу народа, сам видишь.

— Ты встречалась с ним в университете?

— Ох, Робин, не помню. Может, раз или два. Какая разница?

Робин считал, что разница есть, но, взглянув на лицо жены, понял, что этот разговор ее раздражает и что все это, наверное, и впрямь не имеет для нее значения.

Больше они к этому разговору не возвращались. И ни к какому другому тоже.

Обратно Робин ехал в машине один. Талли села в свой «камаро» и взяла Бумеранга к себе. Шестилетняя машина недавно заметно преобразилась. Ей купили новый стартер, отремонтировали систему зажигания. Робин предложил жене купить новую модель, но Талли посмотрела на него так, словно он собрался осквернить церковь.

Робин пожалел, что расспрашивал ее, — он не любил задавать вопросы жене. Тем более что она сама никогда ни о чем его не спрашивала.

Талли совсем не удивилась, увидев Джека на церемонии, потому что в последние полгода время от времени встречала его на территории университета. Он ненадолго исчезал в ясные дни февраля и в ветреные дни марта. Но еще до февраля, незадолго до своего дня рождения, она забежала в зал игровых автоматов для студентов. Талли любила «Галагу», а он играл в «Астероиды», или «Звездные войны», или еще во что-нибудь. Талли хотела обойти его, но Джек ее окликнул и пригласил выпить кофе.

Она согласилась, так как делать ей все равно было нечего.

— Плачу я сама, — сделала слабую попытку Талли.

— Нет, нет, позволь мне угостить тебя. Пожалуйста, — настаивал Джек.

Когда они сидели за столиком, он сказал:

— Знаешь, Талли, а ведь сегодня, пожалуй, я впервые за последние три года вижу тебя не на кладбище.

«Странно, — подумала Талли, — потому что для меня мы сидим как раз на кладбище».

В тот раз она быстро ушла, но несколько дней спустя Джек появился опять. Он ждал в вестибюле, удобно расположившись в кресле и скрестив руки на груди. Разговаривал с тремя студентками. Увидев Талли, он расплылся в широкой счастливой улыбке, вскочил и бросился к ней, ни разу не оглянувшись на брошенных собеседниц.

— Джек, что ты здесь делаешь? Пасешь свою свиту?

— Свита? Какая свита? Вовсе нет. Талли, ты что, хочешь обидеть меня? Я просто вращаюсь в обществе.

— Нет, ты держишь свиту, — повторила Талли. — И чтобы она была полной, тебе нужна королева.

Всю весну, пока Талли еще ходила на лекции, она постоянно сталкивалась с Джеком — то в университете, то по воскресеньям возле Святого Марка. Она ни разу не ходила пить с ним кофе в воскресенье, хотя он и приглашал. Обменявшись несколькими словами, Талли спешила домой, на Техас-стрит, но все же какое-то время они обычно сидели вместе все на том же покосившемся стуле у могилы. Иногда ходили в маленький зеленый скверик на пересечении Пемброук и Кэнтербери и беседовали там, сидя на скамейке.

2

После получения диплома Талли решила, что ей не помешал бы месяц отпуска. Получить его оказалось не так легко, ибо мистер Хиллер все еще не терял надежды увидеть ее в роли заместителя директора.

Большую часть июня Талли провела, нянчась со своим ненаглядным Бумерангом. Они съездили на озеро Шоуни, плавали в бассейне, ходили гулять в парк. Талли учила сына плавать. Иногда они отдыхали на заднем дворике своего дома, где Бумеранг плескался в маленьком бассейне или возился со своими машинками, а его мама время от времени с удовольствием принимала участие в его играх.

Милли продолжала стряпать на всю семью. По вечерам Хедда иногда покидала свою комнату, чтобы послушать, как читает Талли. Однажды Талли даже сама позвала ее. Она постучала к ней и сказала:

— Ма, Дэвид Копперфильд собирается жениться, ты придешь?

Тогда же, в июне, Талли как-то увидела, как Бумеранг пытается забраться на колени к Хедде. Хедда, казалось, не замечала этого, она не шевельнула рукой. Ее глаза были пусты.

В конце концов Бумерангу надоело это занятие, он отстал от нее, но Хедда сказала:

— Хэнк… куда ты?

Двухлетний Буми сделал вид, что не услышал эту фразу, но вернулся и снова предпринял попытку одолеть ее колени. Талли была просто не в состоянии продолжать чтение.

В магазине летом наступало особое оживление, и Робин по-прежнему приходил домой поздно. Как всегда, Талли встречала его после работы, кормила ужином, а потом они вместе смотрели телевизор. Талли подробно пересказывала Робину, что говорил и делал весь день Бумеранг, и около полуночи они отправлялись спать. Надо честно признаться, что к этому времени Робин обычно хотел только спать. Засыпал он почти сразу, а Талли нередко будила его, чтобы заняться любовью. А иногда тихонько вылезала из кровати, усаживалась на подоконник и смотрела на улицу. Иногда это помогало ей заснуть. Иногда нет. Что ей не хочется спать, Талли не удивляло — ведь сейчас каждый ее день был разительно похож на любой другой. Все те же лень и покой.

Теперь, когда Бумерангу исполнилось два, Робин брал его с собой в Манхэттен. Он всегда звал Талли поехать с ними. Раза два за лето у Талли действительно была такая возможность, но она предпочитала отправлять их вдвоем, а сама, оставшись в одиночестве, ходила по магазинам, навещала Шейки. Ее очень радовало, что Робин прекрасно управляется с малышом. Обычно они уезжали по субботам. Это был ее день — пройтись по магазинам, повидать Шейки, а не то поехать в Лоуренс навестить миссис Мандолини.

В воскресенье Талли шла к Святому Марку. Робин никогда не ходил туда с ней. Он предпочитал проводить это время за работой, или играть в софтбол, или просто сидеть дома, смотреть телевизор и готовить воскресный обед. Талли отправлялась туда одна или с сыном. Бумеранг любил проводить выходные с отцом, и это согревало сердце Талли, особенно когда ей случалось заставать их за общим делом.

В один из воскресных июньских дней Джеку предоставилась возможность познакомиться с Бумерангом. Встретившись с ними на церковном дворе, он пожал маленькую ладошку мальчика. Буми, выполнив ритуал знакомства, быстро спрятался за мамину юбку.

— Ты считаешь, — спросил Джек, когда они прогуливались вдоль ограды, — что стоит водить сюда малыша?

— Он ведь не знаешь, почему я прихожу сюда, — ответила Талли. — Для него это всего лишь церковь.

— Ну, конечно, ему ведь только два. Но он вырастет, и что тогда?

Талли ничего не ответила, но в следующее воскресенье пришла без сына.

— Я совсем не хотел сказать, что ты должна оставлять Буми дома, — оправдывался Джек, когда они клали на могилу цветы. — Хотя ты ведь сама выбрала — оставила.

— Не понимаю, что ты хотел сказать, — с вызовом ответила Талли. — Ребенок сегодня устал и капризничал.

— Бьюсь об заклад, что так оно и было, — согласился Джек. — Да и кто бы не закапризничал, зная, что предстоит идти туда, где матушка будет предаваться своим унылым мыслям?

— Перестань, — резко бросила Талли, собираясь уходить.

Он проводил ее до машины.

— Талли, почему бы тебе не ходить с сыном только в церковь, не заходя на кладбище? — сказал Джек.

Она недоуменно оглянулась.

— Ты предпочитаешь, чтобы я приходила сюда в какой-нибудь другой день? — спросила Талли.

— Что ты! Конечно, нет. Ведь тогда я не смог бы наслаждаться твоим обществом.

— Перестань, — повторила она, садясь в машину.

Он засмеялся.

— Это звучит чуть вежливее, чем пошел к черту.

— Вот именно, — сказала Талли.

Джек помахал ей на прощание рукой.

— Увидимся в следующее воскресенье.

В следующее воскресенье Талли специально не пошла к мессе. Она пришла гораздо позже, около трех часов, и сразу пошла на кладбище. Джека там не было, не было и обычных рассыпанных по надгробию цветов — вместо них возле могилы красовался розовый куст. Видимо, его посадили совсем недавно — земля возле корней была свежей. Талли покачала головой, но не могла не согласиться, что куст хорош — пышный, с нежными белыми бутонами. Приятно пахло сырой землей — свежо и сильно.

Спустя неделю Талли решила пойти к мессе и взяла с собой Бумеранга. Джек сидел в последнем ряду без своего обычного букета. Талли же снова пришла с цветами.

— Я вижу, ты не очень-то прислушиваешься к моим советам, — сказал Джек, когда они вышли из церкви. И раньше, чем она успела что-либо ответить, он присел на корточки перед Бумерангом и спросил малыша, крепко державшегося за мамину руку:

— Буми, ты не хотел бы пойти поиграть в песочке?

Бумеранг улыбнулся.

— Неподалеку отсюда есть прекрасное озеро, там песок, много воды и даже можно кормить уток, — продолжал Джек. — Как ты смотришь на то, чтобы мы отправились туда?

Бумеранг энергично закивал. Талли сердито нахмурила брови и потянула сына за руку.

— Все это очень мило, но у нас совсем другие планы.

Бумеранг завопил и стал вырываться.

— С ним! — кричал он. — Я хочу с ним!

Талли бросила на Джека испепеляющий взгляд, надеясь, что он осознает, что натворил. Но он загородил ей дорогу:

— Поехали, — повторил он.

— Я уже сказала тебе, что у нас другие планы.

Джек молчал, но смотрел скептически.

— Как тебе известному меня есть муж, — тихо сказала Талли. — Мы собираемся прокатиться на озеро Шоуни.

— Ладно, — сказал Джек, и Талли заметила, как потускнел его взгляд. — Считай, что я пошутил.

Он погладил Бумеранга по голове, повернулся и пошел через двор к стоянке. Какое-то мгновение Талли смотрела ему вслед, потом, крепко взяв за руку Бумеранга, она направилась к кладбищенской калитке, прижимая к груди букет цветов.

Пролетело лето.

Два месяца спустя Талли отправилась в свой обычный поход по магазинам. Она миновала Мэдисон-стрит и выехала на тихую Двадцать девятую улицу. Она ехала очень медленно, так как на этой улице часто можно было встретить играющих на дороге детей (и как бы это выглядело, если бы будущий заместитель директора Канзасского агентства по подбору приемных родителей для детей из неблагополучных семей наехал на какого-нибудь очаровательного трехлетнего карапуза на скорости пятьдесят миль в час; да еще и там, где допустимы только тридцать?), и любовалась несколькими живописными домиками. Один из домов казался достроенным только наполовину. Талли затормозила возле стоянки и, как оказалось, весьма вовремя — она столкнулась с Джеком, который выходил из дверей с бутылкой колы в руке. Талли посигналила. Он огляделся вокруг, заметил ее машину и помахал рукой. Талли ожидала, что он перейдет улицу и подойдет к ней поболтать, но Джек быстро завернул за угол и исчез. Она припарковала машину и пошла за ним.

— Что ты тут делаешь? — спросила Талли, гладя, как Джек наливает белую краску в металлический чан.

— Ты не поверишь, — ответил Джек, лукаво посматривая на нее, — так, просто гуляю.

— Будь осторожен, — парировала Талли, не моргнув глазом, — когда прогуливаешься здесь в таком наряде. Дети могут принять тебя за большую белую моль.

— Нет, Талли Мейкер, только ты одна думаешь, что я большая белая моль. — Джек весело улыбнулся ей, и она ответила ему тем же.

— Так ты теперь красишь дома в Топике? — спросила Талли.

— Ты не представляешь, как много сейчас работы в Топике. Только на этой улице я собираюсь в одиночку привести в порядок шесть домов, прежде чем уеду, — ответил Джек..

Талли хотела поинтересоваться, когда же он собирается уехать, но вместо этого спросила, щуря глаза на солнце:

— Ты сейчас очень загружен работой?

— Я рад, что ты спрашиваешь, Натали. Я недавно видел твой дом, — по-моему, он уже созрел для серьезного ремонта.

— Вот как? Ты видел мой дом? По мне, так он еще вполне прилично выглядит. И сколько же ты за это берешь? — поинтересовалась Талли.

— Полторы тысячи за стандартный дом. Не считая краски. Но поскольку мы старые знакомые, я не запрошу слишком много. О цене договоримся, — ответил Джек.

— О нет. Я не хочу никаких поблажек.

— Ну… — сказал он, глядя ей прямо в глаза, — если ты настаиваешь…

Талли повернулась, намереваясь уйти.

— Я позвоню тебе, если у меня возникнет нужда в твоих услугах, — сказала она.

— Я не могу ждать, — пробормотал он и чуть громче добавил: — Завтра воскресенье. Все, как обычно?

Талли остановилась.

— Да, ты напомнил мне. С чего вдруг ты решил посадить там этот куст? Занял все место. Мне теперь мои скромные цветы и приткнуть некуда.

Он аккуратно опустил на землю чан с краской.

— По-моему, это была очень хорошая идея.

— Ну а кто же будет ухаживать за розами, когда ты уедешь? — спросила Талли. — Розы — капризные цветы, за ними нужно тщательно ухаживать, регулярно поливать…

Она смущенно замолчала под его пристальным взглядом, сейчас ей очень хотелось уйти.

— Ну, Натали, — сказал Джек, лихо сдвигая на затылок свою шляпу, — я думаю, что ухаживать за ними будешь ты.

Талли очень хотелось спросить его, почему он не показывался в церкви все последние недели, но опасалась, как бы он не заподозрил ее в слишком уж живом к нему интересе. Поэтому Талли приняла как можно более недоступный вид и поспешила удалиться.

— Приводи Бумеранга! — крикнул ей вслед Джек. — Съездим на озеро Вакеро.

Она сделала вид, что не расслышала его слов, и быстро уехала. Но в воскресенье Талли появилась в церкви вместе с сыном, одетым не в самые лучшие вещи. Да и сама оделась попроще.

Джек, как обычно, сидел в последнем ряду, и впервые Талли села неподалеку. Выходя после мессы на церковный двор, они повстречали Анджелу. Талли неохотно представила их друг другу, слегка забавляясь смущением Анджелы и несколько растерянным выражением лица Джека, когда они обменивались рукопожатиями.

Затем Джек на своем мустанге выпуска 1968 года отвез их на озеро Вакеро.

Небольшое озеро, окруженное со всех сторон лесами и травами, было совершенно пустынно. Заросли плакучих ив опускали ветви в воду. Здесь не было прогулочных лодок, оборудованных площадок, столиков для пикников, — ничего, что напоминало бы озеро Шоуни. Ничего, кроме песка и уток. И плакучих ив. Бумеранг радостно возился в песке, а Талли и Джек, стоя рядом, наблюдали за ним. В конце концов Джек уселся прямо на, песок, и Талли ничего не оставалось, как последовать его примеру.

Через некоторое время они поднялись и отправились кормить уток, свободно разгуливавших вдоль берега. Бумеранг устал и уснул в своей прогулочной коляске, и Талли на всякий случай пристегнула его ремнем, чтобы он не выпал. Они с Джеком с удовольствием бродили по узким тропкам. В самых непролазных местах коляску толкал Джек. Цветы и деревья были настолько свежи, что, казалось, снова наступила весна. И нигде ни души. «А может быть, — думала Талли, — про озеро Вакеро никто не знает?»

— Скажи мне, Джек, — спросила она наконец, — как ты узнал про это место?

— Нашел на карте, — ответил он.

— Тогда почему же здесь никого нет?

— Ты ошибаешься, Талли. Ведь мы же здесь.

Талли смотрела на песок, на плакучие ивы, на заросшие тропинки, вдыхала запах воды и земли и наслаждалась мягкими лучами солнца на своем лице. Полевые цветы переливались всеми цветами радуги. Солнце уже не обжигало — оно нежно ласкало кожу.

На следующий день Талли пришла к Анджеле на ланч, и та немедленно спросила:

— И кто же тот парень, что был с тобой в церкви?

Талли тяжело вздохнула.

— Он был не со мной, — ответила она. — Просто он тоже заходит туда иногда.

— Не может быть… — возразила Анджела. — Я бы заметила его.

— Он живет не в городе, — объяснила Талли, сжимая кулаки. — Приезжает сюда повидать мать.

— Милый мальчик. А как ты с ним познакомилась?

Талли поднялась из-за стола.

— Анджела, это что? Новая игра? Мне сейчас совсем не хочется играть.

— Талли, не надо отгораживаться от меня. Я знаю тебя с пятилетнего возраста и уверена, что сейчас ты что-то скрываешь, — сказала Анджела.

— Сейчас? — переспросила Талли.

— Согласись, это совершенно естественный вопрос. Так откуда же ты его знаешь?

Талли вздохнула. Она хотела было сказать, что их познакомила Шейки, но вдруг Анджела вспомнит об этом в присутствии Шейки.

— Мы вместе учились в школе, — неохотно объяснила она. — А в церкви вы его видели и раньше. Помните? Парень с белыми розами.

— А! Парень с белыми розами! — воскликнула Анджела. — Так это за ним ты гналась тогда, будто на соревнованиях по бегу.

Талли покраснела. Опять ее неправильно поняли!

— Анджела, я тогда хотела выяснить, кто приносит белые розы… — она хотела сказать «на кладбище», но почему-то запнулась. — Я несколько лет подряд обнаруживала там белые розы и хотела знать, кто их приносит.

— Кому же он приносил белые розы? — спросила Анджела.

— Ей. Кому же еще? — ответила Талли, сердясь, что приходится объясняться.

Больше в то лето Талли не ходила на ланчи к Анджеле, хотя та по-прежнему присматривала за Бумерангом.

Сослуживцы Талли перестали смотреть на нее как на неопытного стажера, а она в свою очередь свыклась с необходимостью возиться с большим количеством бумаг. Она редко бывала в городе — все больше в бедных домишках предместий, где она обязана была забирать детей из неблагополучных семей и доставлять их в детский центр.

В то лето, в лето, когда Робину пошел тридцать первый год, Талли не встречалась не только с Анджелой. Джека она тоже больше не видела. Ни в церкви, ни на улицах. Талли решила, что он уехал из города, и удивлялась про себя, почему на этот раз он так долго пробыл. Еще тогда, на озере, она хотела спросить его об этом, но как-то забыла. О чем же они тогда говорили? Она никак не могла вспомнить. Она помнила только лучи солнца на своем лице.

3

Четыре месяца спустя, на Рождество 1984 года, Талли столкнулась с Джеком в церкви. Они пришли туда всей семьей, включая братьев Робина с женами и детьми, — все собрались в Сочельник в доме на Техас-стрит и отдали дань праздничной стряпне Милли. Джек, как всегда, беспечно улыбаясь, за руку поздоровался со всеми, включая Талли, и даже вежливо раскланялся с Анджелой, которая очень внимательно наблюдала за ними. Про себя Талли фыркнула. «Никогда еще не видела Анджелу такой озабоченной», — подумала она.

— Анджела, а где Джулия? — поинтересовалась Талли.

Покачав головой, Анджела сказала:

— Не спрашивай. Они в Огайо. Кажется, семья Лауры там живет. Она даже на Рождество не хочет приехать домой.

Талли смутилась, а Джек вытащил из своего букета белую розу и протянул Анджеле,

— Счастливого Рождества, — сказал, он.

И Анджела заулыбалась. Талли опустила глаза на свой букет.

После нескольких минут светской беседы Робин посмотрел на букет Талли, потом на букет Джека и сказал: «Почему бы вам обоим не пойти положить цветы. Тогда мы, наконец, сможем отправиться домой».

Уже на кладбище Талли спросила Джека, почему он вдруг появился.

— Сегодня ведь воскресенье, — ответил он. — А по воскресеньям я всегда прихожу сюда.

— Ты всегда выкрутишься, правда? — сказала Талли, улыбаясь одними уголками губ. — Подарил розу Анджеле…

Джек наклонил голову и заглянул ей в лицо.

— Эй, Талли, — мягко произнес он, — где твоя настоящая улыбка?

Они аккуратно разложили на холмике цветы.

— Ты ведь посадил куст. Зачем же ты опять носишь букеты?

— Зимой, — терпеливо объяснил Джек, куст не цветет, потому я приношу свежие.

Талли только пожала плечами. Они помолчали, потом, она спросила:

— Ты видишься с Шейки?

— Конечно же, нет. Красивые розы, правда?

— Правда. Где ты достаешь их? — Талли очень хотелось это знать, и она немного смутилась. — В Топике зимой это редкость.

— Редкость, конечно, — согласился Джек. — Но ведь правда, они прекрасны?

— Да, да. Но я, пожалуй, пойду.

— Ладно. — Джек снова повернулся к могиле. — Я побуду еще. До встречи, Талли.

Талли пошла прочь, ничего не ответив, но, дойдя до конца тропинки, обернулась и еще раз взглянула на Джека. Он все так же сидел на скамейке, зажав ладони между коленями.

И вдруг, глядя на Джека, Талли, как легкий укол, ощутила свое близкое родство с ним, какую-то странную обоюдную связь. Но эта связь не была теплой, скорее наоборот, напоминала, как холодит босую ногу сырая земля. Талли хорошо помнила это детское ощущение.

В следующее воскресенье Талли не видела Джека. Было первое января, и Талли с Робином допоздна провалялись в постели, распаковывая подарки. Но в первых числах января они встретились снова, и Джек пригласил ее выпить кофе. Талли отказалась, но домой ей идти не хотелось, и они стояли и разговаривали, а потом присели на невысокую каменную стену, окружавшую церковный двор, и беседовали еще некоторое время. В конце концов оба ужасно замерзли на пронзительном январском ветру.

— Ты уверена, что не хочешь кофе? — спросил Джек.

— Абсолютно. Мне пора.

В середине января, встретив Талли, Джек сказал:

— Здесь становится слишком холодно. Пожалуй, пора перебираться туда, где потеплее.

«Туда, где потеплее… Где не будет вечно промокшей обуви, зато будет ласковый теплый песок, который так приятно перебирать руками. Интересно, если он отправится в Калифорнию, увидит ли ту скалу, на которой я вешаюсь каждую ночь?»

— Я понимаю тебя, — сказала наконец Талли, глядя на чудесный букет в его руках.

Им пришла в голову мысль — убрать розами и гвоздиками голый, безжизненный куст, и теперь казалось, что он зацвел среди зимы.

19 января Талли исполнилось двадцать четыре года. Несколько дней спустя она пришла к Святому Марку, тихо опустилась на колени прямо в снег и увидела перед собой две дюжины свежих огромных живых белоснежных роз.

Что-то случилось с Талли, что-то плакало и билось в ее душе, силясь найти выход, пока она, оцепенев, сидела в снегу. Наконец она глубоко вздохнула. И увидела, что к ветке куста привязана белая карточка: «Талли, это тебе. Поздравляю с днем рождения. Джек».

Талли была поражена. «Спасибо тебе, Джек, — подумала она. — Спасибо тебе за то, что ты не забываешь ее. Когда-нибудь я, возможно, смогу сказать тебе это вслух. Спасибо тебе. Не забывай ее.

И может быть, когда-нибудь я смогу рассказать тебе, почему мне так тяжело смотреть тебе в глаза.

Потому что когда я гляжу на тебя, когда говорю с тобой, когда вижу твои светлые волосы и — голубые? — глаза, когда я слышу твой голос, твой смех, не ты занимаешь мои мысли, Джек Пендел.

Для меня все еще длится то канувшее в вечность время, когда она жила и видела тебя, как вижу теперь я, слушала твой смех, как слышу его я, разговаривала с тобой, как я разговариваю. Встречаясь с тобой, я почти… почти чувствую, как она касается моих волос…

Боже, помоги нам! Ты мотаешься по свету, а я блуждаю в темных закоулках собственной души, но кто защитит нас от нас самих, пока она не обретет, наконец, покой. — Талли поднялась. — Спасибо тебе за твои цветы».

4

Пришла весна, и зацвели яблони, и однажды, проезжая через Топику по делам своих очередных подопечных, Талли увидела, как какой-то человек красит дом, и подумала, приедет ли Джек домой этим летом.

Он появился, когда до конце июня оставалась всего неделя.

Была суббота, и Талли сидела дома одна, если не считать Хедды, не высовывавшей носа из комнаты. Робин с Бумерангом на целый день уехали в Манхэттен. Окна были распахнуты. Талли сама открывала их; стояло прекрасное утро. Она даже подумывала, не предложить ли матери посидеть на веранде, когда вдруг раздался звонок. Талли сбежала вниз по ступенькам и распахнула дверь. Хотя дело шло к полудню, она только что встала с постели, непричесанная, ненакрашенная, в стареньком махровом халате на голое тело.

Она открыла дверь, и у нее перехватило дыхание, потому что перед ней в своем белом рабочем комбинезоне, с ведром краски в руке и неизменной улыбкой на губах стоял Джек.

— Боже! Какого черта… — начала было она, но Джек не дал ей закончить:

— Хозяин дома?

— Нет, но…

— В таком случае, думаю, мне лучше откланяться.

Талли, улыбаясь, стояла в дверях и чувствовала, как где-то глубоко-глубоко внутри нее открылось крошечное отверстие и сквозь него сочится теплое молоко.

— Чего ты хочешь? — спросила она.

— Миссис Де Марко, — сказал Джек, слегка поклонившись, — как я уже говорил вам в прошлом году, ваш дом — великолепный дом — нуждается в покраске. Не так давно я проходил мимо и обратил внимание, что стены совсем облупились. Дом выглядит непривлекательно. В некоторых местах уже видно дерево. Это плохо, так как непокрашенное дерево обычно гниет и вообще портит впечатление от вашего великолепного жилища. А я помню, как один молодой человек, проходя мимо со своим другом, остановился и подумал, что это самый красивый дом в округе. — Не давая ей вставить слова, он продолжал: — Я примерно подсчитал, во что обойдется ремонт, и готов начать со следующей недели. Я делаю и внутренний ремонт, но так как я никогда не видел дом изнутри, мне сложно представить необходимые затраты.

Талли натянуто улыбнулась и попыталась пригладить волосы. Она кашлянула:

— И ты собирался высказать все это хозяину дома?

— Да, разумеется, — ответил Джек. — Я даже прихватил с собой расценки на случай, если мистер Де Марко и впрямь заинтересуется.

В голове Талли все перепуталось. У нее и в мыслях не было заниматься ремонтом. Они с Робином никогда не говорили об этом. Возникал, правда, вопрос об обустройстве заднего дворика, о том, сделать бассейн закрытым или открытым, не поменять ли забор и надо ли оборудовать мансарду. Но о покраске не заговаривали никогда. Талли пришла в себя.

— Ты мешок с дерьмом, Джек Пендел.

У негр округлились глаза.

— Да-да! — продолжала она. — Не знаю, с кем ты сюда приходил, когда был мальчишкой…

— Молодым человеком, — поправил он.

Она не обратила внимания.

— Но, насколько я помню, этот дом всегда нуждался в покраске. Он никогда не выглядел по-другому.

— Нет, Талли, ты ошибаешься. И потом, когда-то здесь был белый забор.

Мир рушился. Она как раз подумала о белом заборе, который снесли, еще когда она ждала Бумеранга.

— Да, но… — Талли замялась. — Забор и правда нужно покрасить.

— Ну вот и хорошо. Если ты тоже так думаешь, то, может быть, переговоришь об этом с мистером Де Марко? — сказал Джек, протягивая ей листок с расценками и поворачиваясь, чтобы уйти.

— Нет, подожди, — Талли окликнула его слишком быстро, слишком громко.

Он остановился и повернулся к ней.

— Ты только что встала, Талли? — весело спросил он.

Она фыркнула.

— У меня маленький ребенок, и я не могу позволить себе роскошь — валяться целый день в постели.

Джек посмотрел на ее волосы и сказал:

— Никогда раньше не видел у тебя такой… оригинальной прически.

Талли вспыхнула, а он улыбнулся.

— Смотри-ка Талли, ты покраснела, — заметил Джек.

Она помахала листком с расценками.

— Я поговорю с мужем, хорошо? Понимаешь, мы как-то никогда об этом не думали, — сказала Талли.

— В этом я не сомневался. — Он стал спускаться с крыльца. — Очаровательная веранда, — заметил Джек. — Как, должно быть, приятно сидеть здесь в кресле-качалке, слушать шелест деревьев и смотреть, как растет трава. Не говоря уж о роскошной чугунной решетке.

— Пока, Джек, — выдавила Талли.

— До свидания, Талли, — ответил Джек, уже направляясь к воротам.

— Ты будешь завтра в церкви?! — крикнула она ему вслед.

— Зачем? Мой розовый куст скоро зацветет.

— Первые цветки уже появились. Ты должен посмотреть. Они просто великолепны.

— В этом я не сомневаюсь, — ответил он и помахал ей рукой на прощание.

Когда он ушел, Талли вспомнила, что так и не поблагодарила его за розы, которые он так своеобразно преподнес ей ко дню рождения. И еще она вспомнила, что хотела попросить его как-нибудь снова свозить их на озеро Вакеро.

Вечером за ужином Талли заговорила с Робином о том, что нужно дом покрасить. Бумеранг был целиком поглощен початком кукурузы, лежавшим перед ним на тарелке и Хедда тоже не стала отрываться от еды.

— Понятно, — все, что сказал Робин. В тот вечер он был не слишком разговорчив. Во время матча кто-то ударил его в челюсть, и скула немного опухла.

— Помнишь Джека Пендела? Летом он красит здесь дома, — бесстрастно объяснила Талли. — Он считает, что нам могут понадобиться его услуги.

— Вот как? — медленно произнес Робин и какое-то мгновение напряженно вглядывался в ее лицо. Затем, отведя взгляд, сказал: — Если ты считаешь, что дом необходимо покрасить, давай покрасим. А что, Джек нуждается в работе?

— Робин, я понятия не имею, нуждается он в работе или не нуждается. И не вижу смысла обсуждать это. Он сделал нам деловое предложение. Сказал, что возьмет недорого.

— Еще бы он дорого запрашивал… — сказал Робин, внимательно глядя на нее.

Талли поднялась из-за стола и, стоя спиной к мужу, сказала:

— Это твои деньги, Робин. Как ты решишь, так и будет.

— Это наши деньги, — поправил он ее. — Этот дом скорее твой, чем мой. Джек — тоже твой старый знакомый. Отлично. Наймем его покрасить наш дом.

Они посмотрели телевизор. Потом Талли читала вслух. Даже университет Талли окончила, а чтение привилось. Вся семья любила эти моменты, хотя, кроме Хедды, никто особенно не слушал. Вот и в этот вечер Талли читала вслух. Что именно, Робин не помнил. Что-то об Англии. Он делал вид, что слушает, кивал, но мысли его были далеко.

Около одиннадцати Робин поднялся, чтобы проводить Хедду в ее комнату, потом вернулся и снова сел. Талли собиралась ложиться.

— Пойдем? — позвала она его.

В тот вечер они долго занимались любовью, и даже когда она уже засыпала, совершенно обессиленная, он тормошил ее, пытаясь разбудить, ласкал в надежде на продолжение.

В конце концов Робин оставил ее в покое, вылез из постели и присел на подоконник, так, как обычно сидела Талли, когда ей не хотелось спать. «Боже, — подумал Робин, — до чего же уныло — вот так сидеть здесь».

Он сидел и вспоминал, как впервые увидел Талли, как в первый раз его взгляд остановился на ее лице, таком простом и выразительном. Она пришла тогда в каком-то невыразительном платье и высоко держала голову. А потом исчезла и появилась снова, спрятав свое милое лицо под обильным макияжем. Талли тогда не любила свое лицо и, как могла, маскировала его. Но Робин его любил, любил эти глаза. Он вспомнил, как они сидели за столиком в Виллэдж Инн и ели лимонные пирожные с кремом. Потом ему вспомнилось, как под взглядами троих мужчин она оттаскивала с дороги умирающую собаку.

Вести дела дорогого магазина намного проще, чем найти подход к Талли. В «Де Марко и сыновья» Робин знал все: какое время самое выгодное для торговли, когда пора проводить ревизию, когда можно просто закрыть магазин и идти домой. Но с Талли он никогда и ни в чем не был уверен. «Помог ли я ей хоть чем-нибудь? — думал Робин. — Или она все так же одинока, особенно когда сидит здесь ночами, — также одинока, как эти ночные фонари? Но ведь даже им в июльскую жару составляет компанию легкий полуночный ветерок. Талли всегда была одинока, и сильнее всего ее одиночество стало после того марта, ее последнего школьного марта. Мечтает ли она еще о Калифорнии? Уедет ли, чуть только представится случай? — Робин закрыл глаза и потер веки. — Этого ли она ждет? Этого ли она ждет, сидя здесь ночами — первого удобного случая, чтобы оставить меня?»

Потом Робин подумал: «А не хочу, чтобы она уходила. Несмотря на все, что было. Несмотря на то, что может быть… Несмотря на ее замкнутость и уныние, несмотря на эту дурацкую работу, которая отнимает у нее последние силы, съедает все ее время». Робин отошел от окна и, опустившись на колени возле кровати, тихонько коснулся волос жены. «Я люблю чувствовать ее пальцы на моей спине. Я люблю смотреть, как она держит на руках нашего сына. Я никогда не хотел другой жизни, другой жены. Я не хочу, чтобы она уходила».

Он снова вернулся к окну. «Может быть, она не чувствует себя такой одинокой, когда разговаривает с Джеком? Наверное, так, иначе зачем ей это? Может быть, он напоминает ей о ее школьных годах? Хотел бы я знать, замечает ли Талли, что он бегает за ней? Как узнать, что она чувствует? Но в глубине души Робин хорошо знал, что не так важно, что чувствует Талли, как важно то, что испытывает к ней Джек, на что он готов ради нее. С абсолютной болезненной точностью Робин понял, что для Талли это важней всего».

Но он надоест ей. «Если хочет красить наш дом, что ж, пусть красит. Чем дальше, тем больше он ей наскучит Пока же он ей зачем-то нужен. Я ничего не могу тут поделать, — думал Робин, барабаня пальцами по подоконнику. — Я ничего не могу тут поделать, — думал Робин, барабаня пальцами по подоконнику. — Ничего не могу поделать».

Робин все сидел и сидел — сон не шел к нему. А мотив, что крутился у него в голове, напоминал карусель, но без детей, или звук старого испорченного патефона.

5

Первый рабочий день Талли в должности заместителя Лилиан Уайт прошел совсем неплохо, особенно если учесть, как недолюбливала ее Лилиан. Занятая бесконечными заботами о детях и их приемных родителях, директор даже не удосужилась выделить Талли рабочее место. В конце концов ей отвели заброшенную комнатушку, мало чем отличающуюся от чулана с пылью на полу и паутиной по углам.

— Вы уверены, что не шутите? — спросила Талли у Лилиан. — Не забыли ли вы случайно что-нибудь? Например, старую картонную коробку, на которой я могла бы сидеть?

— Извини, Талли, я знаю, что ты рассчитывала на кабинет — и это полагается тебе по праву, — но все мы здесь очень заняты, как ты могла заметить.

— Замечательно, — откликнулась Талли, — однако на что же мне сесть?

— Ну, надеюсь, ты не собираешься тут рассиживаться, — улыбнулась Лилиан. — Ведь тебя взяли на наши особые проекты, не так ли? — В ее голосе звучал откровенный сарказм. — Тебе придется много времени проводить в разъездах, обучая новых приемных родителей правилам воспитания детей.

Талли закатила глаза, но Лилиан продолжала:

— Плюс сам подбор приемных родителей. Ты должна заботиться о том, чтобы все они соответствовали стандартам. Так что, как видишь, у тебя не будет времени подолгу сидеть в офисе.

Талли вздохнула.

— Благодарю, мне все ясно. Все будет сделано наилучшим образом. Однако мне нужен стол, и стул, и шкаф для документов, возможно, телефон, и, надо полагать, я смогу решить большинство проблем, не покидая офиса.

— Миссис Де Марко, я уже двадцать лет занимаюсь этой работой. Агентство создавалось на моих глазах. Шесть лет назад вы впервые переступили порог нашего учреждения, пришли, можно сказать, с улицы. И с самого начала вы пытаетесь все переделать по-своему. Вам кажется, что вы лучше всех знаете, что и как надо делать, — с нескрываемым презрением говорила Лилиан. — Вам повезло: после вашего доклада нам на два ближайших года увеличили бюджет. Но это не дает вам права с первого же дня начинать выдвигать требования. Приступайте к работе. Со временем получите все необходимое.

Талли повернулась и пошла к выходу.

— Понятно, — отрезала она. — Вот, значит, как обстоят дела. Кошмар. Ладно, я поехала домой. Когда вы соблаговолите дать мне стол и стул и распорядиться, чтобы вымыли мой кабинет, я с удовольствием вернусь и приступлю к работе. Если же нет, то прощайте и примите мои наилучшие пожелания как в работе, так и в личной жизни. А сейчас, с вашего позволения, я, пожалуй, заберу сына и съезжу с ним на озеро.

Несколько часов спустя Талли позвонил мистер Хиллер и попросил не огорчать его и выйти завтра на работу.

— Не обращайте внимания на Лилиан, — просил он. — Ведь вы же не первый день ее знаете. Она справляется со своими обязанностями, к тому же она давно у нас работает.

— Конечно, давно, — уныло протянула Талли.

— Она не отличается такой кипучей энергией, как вы, Талли. Мы тут совсем не подвижники, мы просто служащие. И вы должны сделать нам поблажку, понимаете?

Талли не понимала. Действительно не понимала. «Подвижник» было совсем не то слово, которым она могла бы охарактеризовать себя. «Настырная» — это еще куда ни шло. Поэтому она промолчала.

— Пройдет немного времени, и вы тоже подрастеряете свои идеалы, — продолжал мистер Хиллер, — особенно работая в таком месте. Хотите обойтись без трудностей? Идите работать в агентство по адаптации. Но знаете, что я вам скажу? Им вы не нужны. У них и так все хорошо. Вы нужны здесь, Талли. Но для нашей работы требуется известная твердость. Что же с вами будет через двадцать лет, а?

Но Талли его не слушала, так возмутила ее его первая фраза.

«Подрастеряете свои идеалы? — с издевкой повторила она про себя. — Это важный момент, мистер Хиллер. Вы думаете, этим стоит заниматься, растеряв идеалы?»

Он немного помолчал, ожидая, не скажет ли что-нибудь Талли, но не дождался и продолжал:

— Это работа, Талли. Работа.

В последующие дни мало что изменилось. Талли была одной из четырех заместителей Лилиан — кроме нее, там работали еще две женщины и мужчина. Однако Талли оказалась на особом положении — она ведь была всего лишь «руководитель специальных проектов», — это не уставали подчеркивать ее коллеги.

— Все ее «специальные» обязанности — лишь предлог, чтобы делать меньше, чем все остальные, — сказала одна из сотрудниц как-то в обед так громко, чтобы Талли ее услышала.

Талли приходилось работать с двумя женщинами — Сарой и Джойс, и мужчиной — Аланом, который казался чуть любезнее остальных. Они помогали Талли с ее специальными проектами, то есть обрабатывали корреспонденцию, проводили опросы, вели занятия. Но у них были и свои собственные обязанности — бесконечный поток детей и довольно ограниченное число приемных родителей постоянно занимали их время. Большая часть дня проходила в беседах с родителями, которые приходили с нескончаемым набором самых разнообразных проблем, и в попытках разговорить детей, поступавших к ним из неблагополучных семей. Для поисков и обучения семей, которые могли бы со временем взять к себе трудного ребенка, катастрофически не хватало времени. О каком отборе приемных родителей могла идти речь, когда желающих было так мало? Около дюжины сотрудников вцеплялась в любую семью, изъявившую желание приютить у себя подопечного, — поиск таких семей был основной задачей всех работающих. В этой нескончаемой борьбе Талли с ее «специальными проектами» воспринималась как фантазерка.

Но Талли все же старалась выкраивать утренние часы для своей непосредственной работы. Она приходила в офис в восемь и до девяти часов разбирала поступившие заявки и обзванивала людей. Около одиннадцати она понималась наверх в отдел рекламы помогать разрабатывать кампанию по привлечению семей из средних и зажиточных классов к усыновлению трудных детей.

Остаток рабочего дня отнимали голодные подростки, которые искали то, чего Талли явно не могла им дать. Хотя агентство получало в неделю не больше дюжины заявок от потенциальных приемных родителей, никто не в состоянии был как следует побеседовать с ними, не говоря уже о необходимом инструктаже. Времени на это почти не было. Его не хватало даже на детей. Сара и Джойс вроде бы в шутку говаривали, что единственный критерий, по которому определяется, подходит ли семья для того, чтобы воспитывать ребенка, — это способность мужа заполнить анкету.

Талли это не показалось смешным.

— Да, — сказала она, — Лилиан неплохо воспитала вас, ребята. У нее-то один критерий: если вы в состоянии найти дорогу в Сити-Холл, значит, можете распоряжаться судьбой несчастного ребенка, если не двух…

Ей хотелось добавить, что за годы работы Лилиан чаще выставляла за дверь нуждающихся в помощи детей, чем жадных до денег приемных родителей.

Наконец Талли удалось ввести новую форму заявления, в которую она включила несколько отдельных вопросов о том, почему данная чета считает свой дом подходящим для того, чтобы там воспитывался ребенок. Она лично забраковала многих претендентов еще до того, как они попали к Лилиан, Саре, Джойс или Алану. Никто из ее коллег не решался на подобный поступок, зная, скольких детей необходимо пристроить. Не все ли равно в конце концов, думали они.

Талли работала совсем недолго, как случилась беда. И она была уверена, что это — не первый такой случай. Лилиан всегда стремилась к тому, чтобы малыш остался с собственными мамой и папой. Это было куда проще, чем искать приемных родителей. Маленький Тимоти просто заходился от плача при одном упоминании о том, что он вернется домой. Психолог, занимающийся им, настойчиво рекомендовал как можно скорее отдать мальчика в другую семью, пусть даже на усыновление. Талли отправилась на шестой этаж в надежде, что можно будет что-то предпринять, но Лилиан отказалась ее выслушать, и мальчика вернули родителям. Спустя несколько недель ребенок поступил в больницу с ожогами второй степени. В понедельник, с утра, встретив Талли, Лилиан недоуменно подняла брови.

— Что ж, такое часто случается, — сказала она, глядя в упор на Талли.

«Да, — подумала Талли, — конечно. Я должна здесь работать. Мне нужно все это. Я могла бы загорать на пляже вместе с моим мальчиком. Или ухаживать за цветами в саду. Я могла бы поехать на озеро Вакеро. Но нет. Я буду работать здесь».

— Лилиан, — сказала Талли, — мы не должны были возвращать Тима домой. Талли сказала «мы», но подразумевалось «вы». И Лилиан ее прекрасно поняла.

Талли все реже и реже заходила к Анджеле на ланч. Она не могла оставить работу даже на час и, кроме того, не хотела обсуждать с Анджелой свои дела. Талли неохотно распространялась о своих служебных обязанностях.

И еще. Всякий раз, когда Анджела спрашивала у Талли, как она собирается провести воскресенье, ощущала какой-то странный дискомфорт.

Первые две недели работы Талли обедала с Сарой и Джойс, но ей трудно было преодолеть свою неприязнь к ним. Она никак не могла простить им враждебный прием. Они вели себя так, словно она постоянно что-то делала неправильно. Или затевала что-то плохое.

Когда смотришь на Сару, можно подумать, что ей уже за шестьдесят, — размышляла Талли, разглядывая грубый макияж и неаккуратную прическу коллеги. Джойс выглядела лучше. Эта белокурая женщина казалась гораздо доброжелательней.

На одном из совместных ланчей Талли обнаружила, что Саре и Джойс тоже нелегко скрывать свои чувства.

Разговор начала Джойс:

— Талли, скажите, вы собираетесь завести еще одного ребенка?

— Я не планирую дальше завтрашнего дня, — ответила Талли, думая про себя: «Почему она задала такой странный вопрос? Считает, что мне нечем заняться дома?»

— Почему вы спрашиваете, Джойс? Думаете, что я недостаточно загружена?

— Нет, нет, что вы, Талли! — сказала та, переводя взгляд с сандвича на Сару. — Я только потому спросила об этом, что мы все не можем угнаться за вами. — Джойс смотрела на стол, чтобы не встречаться с Талли взглядом.

— Угнаться? — удивилась Талли. — Не понимаю, о чем вы говорите. Я всего лишь выполняю свою работу.

— Ладно, — вмешалась Сара, — вы так стремитесь делать добро, Талли.

— Минутку, минутку! — воскликнула Талли, еще не уловившая — не желавшая улавливать — смысл разговора. — Делать добро? Что вы хотите сказать? Объяснитесь же наконец.

— Талли, мы все ждем, когда вам надоест носиться со своей миссией, — сказала Джойс.

— Да, со своей невыполнимой миссией, — добавила Сара и, очень довольная, рассмеялась.

Талли не испытывала желания разделить их веселье.

— Миссия? Пусть так, отлично. Почему бы тогда не оставить все попытки? Ведь делать добро не входит в наши обязанности, правда? Конечно, нет. Мы всего лишь окончили колледж, получили специальность и устроились на службу. Однако моей служебной обязанностью является помогать людям, — в голосе Талли звучал сарказм. — Разве я не положительный пример? Я обязана помогать бедным детям, которые попадают ко мне по воле обстоятельств. Я помогаю им по мере сил и возможностей, но получается, что я делаю добро. Нет, подождите! Ведь моя обязанность состоит не в том; чтобы делать добро. Нет. Мы подбираем на улице детей и к каждому из них прикрепляем наблюдателя. Если он хорошо справляется со своими обязанностями, ребенок скорее всего снова отправится на улицу, а к наблюдателю попадет следующий малыш. Ну и зачем мы все это делаем? Потому что получили специальность наблюдателя, и теперь наша задача, чтобы каждый ребенок с улицы прошел через наши руки? Ведь так? Я права?

Воцарилась неловкая тишина. Сара и Джойс быстро обменялись взглядами.

— Талли, мы делаем то, что можем, — сказала Сара.

— Что вы хотите доказать мне? — возмутилась; Талли. — Что я добиваюсь невозможного?

— Ну зачем же так? — Сара попыталась уклониться от прямого ответа. — Иногда нам кажется, что вы полны несбыточных ожиданий. Боюсь, что вы слишком многого ждете от нас.

Талли рассмеялась, но смех ее был безрадостным.

— Сара, ничего я, черт бы вас побрал, не жду. Я прихожу на работу с единственной надеждой, что сегодня ни один ребенок не погибнет от алкоголя или из-за халатности своих родителей. Я хочу хоть немного поднять уровень отбора приемных родителей, хоть что-то сделать для этих детей. И вы правы, это очень трудно, гораздо труднее, чем просто отсиживать свое рабочее время. Вот вы, Сара, вы старше и опытнее меня, у вас докторская степень, так научите меня, если можете. Что вы мне посоветуете?

— Талли, вы сами понимаете, что не сможете в одиночку изменить мир.

— Полагаю, мне придется нелегко. Но все равно, благодарю вас за поддержку и помощь.

Сара и Джойс промолчали. Талли с трудом перевела дыхание.

— А вы-то ради чего здесь работаете? Я не понимаю. Должна же быть какая-то цель.

— Мы не собираемся ничего менять, Талли, — сказала Джойс. — Мы всего лишь помогаем детям. Вы то и дело отказываете приемным родителям, потому что они не соответствуют вашим возвышенным идеалам, и это неправильно. Этим вы лишаете детей какой бы то ни было помощи.

— Вы считаете, что перебросить ребенка из одной неблагополучной семьи в другую — значит оказать ему помощь? — парировала Талли.

— Большинство родителей любят своих детей, даже если плохо обращаются с ними. Детям почти всегда лучше в родной семье. Мы готовы помочь, но наши возможности не безграничны, — словно оправдываясь, сказала Сара.

— Сара, черт возьми, не говорите ерунды! — сказала Талли, поднимаясь со стула. — Да, конечно, лучше, когда дети живут в родной семье. Но что в таком случае вы здесь делаете? Какого черта вы вообще сидите в этой конторе? Полагаю, у агентства все же есть некоторые основания, чтобы забирать детей из родительского дома? Если у наших ребят такие заботливые мамы и папы, то чего ради мы вмешиваемся в их семейные дела? Зачем? Почему бы не предоставить их судьбе, позволить им и дальше катиться вниз? Вы занимаетесь этим, только чтобы не остаться без работы? А тут вдруг появляюсь я и начинаю осложнять вам, бедным, жизнь. Как же вы должны меня ненавидеть!

— Мы не ненавидим вас, — сказала Джойс. — Но это работа, а не личный крестовый поход.

— Конечно, нет. Как глупо с моей стороны было думать, что мы должны помогать тем, кто сам за себя постоять не может.

— Но ведь так и есть! — воскликнула Сара.

— И некоторые из наших приемных семей отлично справляются со своими обязанностями, — добавила Джойс. — Они любят взятых на воспитание ребят и будут рады усыновить их.

— О, да, я уже не раз слышала такие рассуждения от вас и Лилиан, — откликнулась Талли. — Но какая разница, хороши или нет приемные родители, если мы только и ждем, как бы вернуть детей в родные семьи?! Для вас вообще не имеет значения, что за люди берут к себе в дом воспитанников. — Талли в сердцах бросила на стол салфетку. — Ладно, весьма сожалею, что нарушила спокойное течение вашей жизни, но ничего с этим поделать не могу.

Больше Талли не ходила обедать с Сарой и Джойс, и за последующие недели их отношения окончательно определились — коллеги вообще перестали разговаривать с ней. Только Алан, высокий и неуклюжий Алан, встал на ее сторону и помогал возиться с новыми заявлениями на усыновление. «Ну и прекрасно, пусть не разговаривают, — решила Талли. — О каком энтузиазме они твердят? — думала она. — Я с трудом заставляю себя по утрам выходить на работу».

6

Однажды жарким июньским днем у Талли на столе зазвонил телефон.

— Ну, Талли Мейкер, ты на своем рабочем месте. Как это на тебя похоже.

Джек. Талли действительно сидела на работе, заваленная делами, и не могла не улыбнуться, услышав его голос.

— Приглашаю тебя пообедать, — сказал Джек. — Я знаю здесь отличное местечко.

— Не сомневаюсь, — откликнулась Талли.

Она хотела было отказаться, но, взглянув на замкнутые угрюмые лица вокруг, согласилась. Так захотелось увидеть хоть одно открытое, веселое лицо.

— Ты поднимешься ко мне?

— Не думаю, что стоит это делать, Талли Мейкер.

Она собралась поправить его — Талли Де Марко, но почему-то не решилась.

— Так где же твоя машина? — спросил ее Джек, когда они встретились на стоянке.

— Ее здесь нет. Я оставила ее дома. Теперь хожу пешком.

Они сели в его «мустанг».

— Чего это ты вдруг? — поинтересовался Джек.

— Мне необходимо прогуляться после работы, чтобы нормально чувствовать себя дома.

— О, сочувствую. То ли дело моя работа. После покраски домов нет необходимости гулять, чтобы обрести душевное равновесие.

Они не спеша проехали через всю Топику. Талли тихонько мурлыкала что-то себе под нос.

— Что это ты там напеваешь? — спросил Джек.

— «Мой родной город» Брюса, — ответила Талли. — «Это мой родной город, мой родной город…» Я, кажется, начинаю любить его.

— Знаешь, — сказал Джек, — по-моему, Брюс Спрингстин писал эту песню не о Топике.

— Знаешь, — в тон ему ответила Талли, — по-моему, ты ничего не понимаешь. Он писал ее о родном городе вообще. Что же, мне ехать в Нью-Джерси, чтобы петь эту песню?

Джек улыбнулся.

— Ладно, ладно. Приношу свои извинения. Я никогда не думал, что Топика будит в тебе такие чувства.

— Не Топика, а Брюс. Так или иначе, я не хочу больше говорить на эту тему.

— Хорошо, — улыбнулся Джек и надолго замолчал.

Он привез Талли в отдаленный мексиканский ресторанчик, неподалеку от Уэшборна. Они вошли в полупустой, мрачноватый полуподвальчик и сели в углу возле нарисованного на стене окна.

— Ну и ну! — сказал Джек. — В этом деловом костюме ты выглядишь совсем иначе.

— Иначе?

— Иначе, чем у Святого Марка, иначе, чем на Техас-стрит, иначе, чем в школе.

— Ты же не знал меня в школе, — возразила Талли, словно поддразнивая его.

Но взглянув ему в лицо, она вдруг смутилась и поспешила сменить тему разговора.

— Милое местечко? Давно ты его обнаружил?

Джек не стал отвечать. Вместо этого он, не обращая внимания на протесты Талли (Я на работе!), заказал легкое вино, и когда его принесли, легонько коснулся ее бокала своим и сказал:

— За тебя.

Она лишь что-то проворчала.

— Ты все еще куришь, Талли? Я вижу, ты ищешь пепельницу?

— Нет, я бросила, еще когда ждала Бумеранга, — солгала Талли.

— Это хорошо, — сказал Джек. — Терпеть не могу, когда курят. И сам никогда не курил. Знаешь, мне кажется, у меня никогда не было курящей девушки.

— Полагаю, у тебя их было немало.

— Не могу с тобой не согласиться, — улыбнулся Джек. — Так ты поговорила с мужем по поводу ремонта вашего дома?

— Да, я говорила с ним.

— И?

— И что? Ничего. Пока я все еще обдумываю твое предложение.

Талли спохватилась, что сказала «я», а не «мы», и почувствовала себя неловко, словно у нее вдруг вспотели ладони.

— Лето скоро кончится, и я уеду, — сказал Джек.

— Я и то удивилась, что ты еще здесь.

— Я и сам себе удивляюсь, — рассмеялся Джек и добавил: — Моя мама так радуется, что я дома. Последнее время она неважно себя чувствовала. Да и работы здесь хватает.

— А как сейчас твоя мама? — спросила Талли.

— Хорошо. А твоя?

«Похоже, он не хочет говорить о своей матери», — подумала Талли. Она удивленно подняла брови:

— Вот уж не думала, что ты знаешь, что у меня есть мать.

— У каждого человека, Талли, должна быть мать. И кроме того, Шейки говорила мне что-то о твоей матушке. Так просто, к слову.

— И что же говорила о ней Шейки?

— Ну, что она больна. Что твой муж настоял, чтобы она жила с вами. Что ты не особенно ладишь с ней.

— Гм, — протянула Талли, — да, не особенно.

«Хотя, — подумала Талли, — я готовлю ей каждый вечер чашку чая. Робин не слишком любит чай, и я, впрочем, тоже, но мать любит, и я готовлю его специально для нее».

Джек сделал маленький глоток из своего бокала и вежливо добавил:

— Джен говорила мне, что ты не особенно ладишь с мамой.

«А-аа-х! Это становится интересным».

Официант почти не понимал английского. С большими сложностями им удалось заказать фаджитас, бурритос и десерт.

— Значит, Джен рассказывала, — сказала Талли, стараясь не отступать от заинтересовавшей ее темы. — Расскажи, как ты познакомился с ней.

Джек улыбнулся.

— А раньше тебя вроде бы не очень интересовало это. Отказалась идти со мной пить кофе, когда я хотел поговорить с тобой.

— Ладно тебе. Это было давным-давно.

— Не настолько давно, — возразил он, — чтобы так кардинально поменять взгляды.

— Ну, мне и сейчас это не очень-то интересно, — но, заметив его удивленно взлетевшие брови, добавила: — И все равно, я не верю, что она тебе обо мне рассказывала. По-моему, ты блефуешь.

Джек слегка наклонился над столом.

— А по-моему, ты надеешься, что я блефую, Натали Мейкер. Но знаешь, что это не так.

— Похоже, я действительно многого, не знаю, — надменно сказала Талли, но в глубине души ей очень хотелось расспросить его или хотя бы снова задать свой вопрос.

— Так что же ты хочешь узнать, Талли? — спросил Джек, словно прочитав ее мысли.

— Когда ты познакомился с ней? — немедленно откликнулась Талли, обрадовавшись предоставившемуся случаю. Но это была только первая половина вопроса, ее вечного навязшего в зубах, вызывающего тошноту вопроса. Целиком он должен был звучать так: «Когда ты с ней познакомился? Когда и как тебе удалось свести ее с ума?»

— Я познакомился с нею на софтболе в Шанга Парке, — ответил Джек. — Я был подающим в другой команде. Мы проиграли. Я пошел ее провожать. Она бежала всю дорогу.

Шанга Парк. Как странно! Она подавила желание закрыть глаза. Талли тоже играла в Шанга Парке в мини- футбол. Играла вместе с ней.

— Я тоже играла там, — с трудом вымолвила Талли. — Где же я была в тот раз, что я не видела тебя?

— Не знаю, — ответил Джек. Талли никакие могла понять выражение его глаз: то ли серьезное, то ли озорное. — Может быть, танцевала в «Тортилле Джека?»

На этот раз Талли не только закрыла глаза — какое-то время она сидела словно в оцепенении, беззвучно шевеля губами, стараясь случайным восклицанием не выдать охватившего ее волнения. Постепенно ей удалось взять себя в руки и собраться с мыслями.

Перед ее глазами прошла почти вся ее жизнь, прежде чем она открыла рот, чтобы сказать что-то в ответ. Танцы в Тортилле Джека. Четыре слова и двадцать лет к ним в придачу.

Джек знал Талли. Он знал ее! Талли была абсолютно уверена, что про «Тортиллу Джека» ему не могла рассказать Дженнифер, она и сама не знала, куда Талли ходила танцевать. Джек знал Талли, не только по школе. Он знал ее в те времена, когда она сбежала от всего света, наслаждаясь сознанием того, что никто ничего о ней не знает. Тогда она жила только танцами в совершенно нереальном мире, и вот встретился человек, который, оказывается, знал ее тогда.

— Ничего не понимаю, — наконец пробормотала Талли. — Что ты знаешь о «Тортилле Джека»?

— Ничего. Ничего, кроме того, что ты ходила туда танцевать.

— Но… но как ты узнал об этом?

— Я видел тебя там.

Эти слова отозвались у нее в ушах, словно праздничный перезвон колоколов Святого Марка. Он видел ее там. Он видел ее…

— Почему ты решил, что это была я? — спросила Талли, еще слабо надеясь, что это какая-то ошибка. — Там танцевало много самых разных девушек.

— Никто не танцует так, как ты, Талли Мейкер, — ответил Джек.

— Я тогда страшно красилась, — упорствовала Талли. — Я выглядела совсем по-другому. Откуда у тебя уверенность, что это была именно я?

— О Боже, вовсе я в этом не уверен, не перевирай мои слова. Но это была ты.

Талли окунулась в прошлое. Ведь именно в «Тортилле Джека» она танцевала этот дурацкий танец с обнаженной грудью. При мысли о том, что тогда ее мог видеть Джек, она почувствовала, что лицо ее пылает. Было там и еще кое-что. Это были два ветреных года, она постоянно меняла кавалеров, не слишком заботясь о своей репутации. Она танцевала с ними, и не только… Она уже не помнила всех лиц, глаз, губ, рук, которые мелькали тогда рядом с ней. Она подняла глаза на Джека. Могла ли она среди прочих забыть и его лицо, лицо человека, сидящего сейчас напротив нее?

Да. Пожалуй, могла.

И кроме того, была еще одна вещь, о которой она не могла не думать. Шанга Парк.

— Так сколько же тебе было лет, когда ты познакомился с ней? — спросила Талли у Джека.

— Думаю, примерно пятнадцать.

Талли задумалась на пару минут.

— Это так странно, — сказала она наконец. — Я и не знала, что вы были друзьями.

— Правда? — Джек выглядел по-настоящему удивленным. — Она никогда не говорила тебе, как давно мы знакомы?

— Никогда.

Никогда, сколько они ни говорили о нем, Дженнифер Мандолини не обмолвилась ни словом о том, что она подружилась с Джеком, когда Талли не было рядом. Не сказала, что когда Талли перестала играть в софтбол, она познакомилась с ним. Что разговаривала с ним о своей вдруг исчезнувшей подруге, потому что скучала по ней.

Талли снова шла по тропинкам Шанга Парка. Софтбол. Софтбол и Шанга Парк.

Так, значит, Дженнифер знала Джека очень давно, задолго до того, как о нем узнали Талли и Джулия.

А Талли-то думала, что Джен заметила его на футболе, когда болела за него во главе своей команды. Кто бы мог подумать, что они были друзьями, а Талли ничего не знала!

И теперь напротив нее сидел человек, который заменил Дженнифер Талли, который разговаривал с ней, когда Талли не было рядом.

— А почему же ты начал играть в футбол? — спросила Талли. Что за дурацкий вопрос? Но Талли никак не могла как следует собраться с мыслями. Она все еще переживала по поводу «Тортиллы Джека».

Джек какое-то время с интересом смотрел на нее.

— Мне казалось, что у меня должно неплохо получаться, — ответил он на ее вопрос. — Ведь ты училась танцевать по тем же соображениям, не так ли?

Талли наконец удалось взять себя в руки и принять свойственный ей неприступный вид.

— Иногда я жалею об этом, — холодно ответила она. — Не будем больше говорить о моих танцах, хорошо?

— Как скажешь, — согласился Джек. — Поговорим о твоей работе?

— И о своей работе я говорить не расположена.

— О чем же тебе хотелось бы разговаривать?

Талли оглянулась вокруг.

— Я хочу поговорить с официантом о десерте.

Талли попыталась перевести разговор на ничего не значащие светские темы, но даже это давалось ей с явным трудом. Перед ней сидел живой свидетель событий, о которых ей совсем не хотелось вспоминать. Который к тому же знал то, о чем Талли не имела ни малейшего понятия, и, как она понимала, такого должно было быть чертовски много.

И, возможно, она никогда не узнает, о чем молчит и о чем думает это загадочный человек. Талли сидела, не оглядываясь на зал, постепенно наполнявшийся народом; ей казалось, что она осталась с Джеком с глазу на глаз, и не хотела видеть сейчас никого, кроме него. Ну что ж. Вот он сидит перед ней. Только он — и никого больше. А она сидит напротив, будто у него на ладони. И его взгляд говорит ей: «Эй, Талли, а ты знаешь, ведь я видел, как ты танцевала в том кабаке, я играл в футбол с твоей лучшей подругой, когда тебя не было рядом, и неужели ты думаешь, что это все, что я знаю? Ты думаешь, что это все, да, Талли?»

Талли не помнила, как закончился обед. Кажется, Джек спрашивал ее о чем-то. А она спрашивала его. Что-то о софтболе. Сколько раз они играли вместе? Сколько вопросов было задано?

Джек спросил Талли, виделась ли она с Джереми?

— Нет, — ответила Талли, слизывая с ложечки подтаявшее мороженое. — Он не дает о себе знать.

А перед ее глазами, словно призрак прошлого, стояла восемнадцатилетняя Дженнифер. Она смотрела на сидящего перед ней Джека, высокого светловолосого парня, и не могла отделаться от мысли, что видит Дженнифер, ее призрак.

Вот что она видела.

А в горле у нее была боль… и вкус теплого молока.

Талли спросила Джека о Калифорнии. Джек стал рассказывать о горах и живописных пляжах, о вечнозеленых пальмах, о пустынях, о голубых льдах на горных вершинах, о янтарных оттенках юга. Она хотела услышать об океане.

— Океан — единственный в своем роде, — сказал Джек.

— Да, — медленно произнесла Талли. — Вот именно, единственный.

Джек рассказывал о набегающих на берег огромных волнах, о том, как бел песок и как холодна океанская вода. Он рассказывал о скалистых берегах и узеньких тропинках, петляющих тут и там, об отражающихся в море белых домах. Талли уже почти чувствовала, как у ее ног бьются волны. Она закрыла глаза. Ей казалось, что до нее доносится соленый запах морской воды. Но стоило ей открыть глаза, как мираж растаял.

— Талли, — спросил Джек, — почему ты не попросишь Робина отвезти тебя туда? Ели ты очень хочешь увидеть океан, то почему не съездишь в Калифорнию?

— Потому что не хочу ехать с Робином, — мягко ответила Талли и тут же пожалела об этом. — Понимаешь, если я поеду с ним, это будет совсем не то, — попыталась она как-то объясниться. — Кроме того, он постоянно работает. Он никогда не оставит свой магазин.

— Жаль, — сказал Джек — Как ни крути, море есть море. А разве ты не собиралась поехать туда с Джереми?

Пару секунд Талли настороженно смотрела на Джека, потом вздохнула:

— Кажется, Шейки не нашла ничего поинтереснее, чем перемывать мне косточки?

— Похоже, что нет, — улыбнулся Джек и добавил: — Шейки правда любит тебя.

— Да знаю, — отмахнулась Талли. — Лучше скажи мне, есть что-нибудь, чего ты еще обо мне не знаешь?

— Нет, лучше скажи мне ты, — сказал Джек, — есть что-нибудь, чего ты не знаешь обо мне?

— Я не знала, что ты играл в софтбол, — мгновенно парировала она.

Джек наклонился к Талли.

— Даже на свадьбе Шейки, когда я заговорил о доме на Техас-стрит? — быстро спросил он. — Даже тогда тебе не пришло в голову, что я играл в софтбол?

Талли старалась выбросить из головы воспоминания о свадьбе Шейки, о Шанга Парке, о софтболе. Джек Пендел всегда вызывал у нее какое-то глубокое внутреннее почти неосознанное беспокойство.

— Не бери в голову, Джек, — сказала она, складывая руки на животе.

— То есть? — Он наклонился еще ближе.

— Ну, Джек, все это давно прошедшие дела. Лично я думаю, что ты не знал о моем существовании до 28 сентября 1978 года, до дня, когда она нас познакомила. Я, например, не имела о тебе ни малейшего представления.

Он наклонился совсем близко. Его голос звучал очень тихо, но Талли отчетливо разбирала каждое слово.

— И тебе не пришло в голову, что я тебя знаю? Даже когда я поцеловал тебе руку?

Она почувствовала, как краска приливает к ее щекам.

— Я думала, ты пьян, — сказала она хрипло.

— О, ты не ошиблась, был, и еще как! — Джек выпрямился, отодвинувшись от нее. — Но твою руку я поцеловал не поэтому.

Талли почувствовала, что у нее на висках выступили капельки пота.

— Хочешь знать, почему?

Талли кивнула.

— Потому, Талли, что наши пути пересекались раньше, — произнес он напряженным голосом, удивившим ее. — Потому что твоя Дженнифер не могла остановиться, рассказывая о тебе, ее нельзя было заставить замолчать, когда она начинала говорить о своей лучшей подруге Талли, которая почему-то больше не хочет дружить с ней.

Горячая волна захлестнула глаза Талли, и она почувствовала, как у нее перехватило дыхание.

— … потому что я видел, как ты танцевала в Тортилле Джека, — закончил он, и Талли захотелось закрыть лицо ладонями.

Когда, закончив обед, они вышли на улицу, их ослепило яркое солнце. Талли заморгала — весь мир показался ей размытым и нереальным, а Джек уже махал рукой какому-то своему знакомому и шагнул к нему, чтобы поздороваться. Глядя ему в спину, Талли обратила внимание, что он одет в свитер из джерси.

На Джеке был свитер из джерси и «левисы». Джинсы были выцветшими, а свитер — ярко-красного цвета — ослепительно переливался огненными полосами. Она словно впервые увидела его и поразилась тому, какое впечатление произвел на нее этот высокий широкоплечий мужчина в броском свитере. Талли почудилось, будто у нее внутри лопнула какая-то струнка, и она ощутила, как теплое, незнакомое чувство охватило ее.

Когда Джек снова подошел к ней, Талли испугалась, что ее лицо станет такого же цвета, как его свитер.

— В чем дело? — спросил Джек.

— Пойдем, — ответила Талли, стараясь не встречаться с ним взглядом. — Я тороплюсь.

Талли старалась больше не смотреть на Джека, и, пока они ехали в машине, это было не так уж трудно. Она не отрываясь смотрела на дорогу, мечтая побыстрее доехать.

Джек остановил машину у входа и, повернувшись к своей спутнице, спросил:

— Как насчет завтра? Пообедаем опять вместе?

— Я не могу, — запинаясь, ответила она. — У меня срочное собеседование, я обязательно должна съездить поговорить с одной семьей. Нет, я правда не могу.

— Да верю, верю. Но ты не против как-нибудь еще раз пообедать со мной?

Она бросила на Джека быстрый взгляд. Он что, поддразнивает ее? Забавляется?

— Можно, — произнесла Талли. — Почему бы нет?

— Действительно, почему бы и нет? В четверг? — предложил он.

— Джек!

— Я так и думал.

Талли сжала губы, стараясь скрыть свое волнение, и открыла дверцу машины.

— А что, если мы снова съездим на озеро Вакеро? Тебе ведь оно понравилось? — продолжал он настойчиво.

«О Боже!» — сказала она про себя, все еще сдерживая дыхание.

— Можно. Почему бы нет?

7

Неделю спустя, в начале июля, когда Джек и Талли сидели на песке в тени развесистых ив, наблюдая за игрой солнечных бликов в листве деревьев, а Бумеранг возился возле их ног, Талли, не глядя на Джека, спросила:

— Так ты с ней приходил тогда на Техас-стрит?

Он, так же не глядя в ее сторону, ответил:

— С ней.

Чуть позже они сидели у самой воды на стволе поваленного дерева. Талли разулась и опустила ноги в воду.

— Позволь мне спросить тебя, — начала она не совсем уверенно. — Вы недолго были друзьями?

— Не слишком. Мы несколько лет играли вместе в софтбол, — ответил Джек.

— И что же случилось потом?

— Ничего не случилось, — сказал Джек, — Потом я увлекся футболом.

— И перестал играть в софтбол?

— Да. Я тогда собирался стать футболистом. Мне нужно было тренироваться.

— Конечно, — кивнула Талли.

И немного погодя спросила:

— Так вы перестали дружить?

— Нет, просто мы стали встречаться реже. Не каждое воскресенье, как это было раньше. И после школы мы уже не виделись. Я общался с людьми, которые Дженнифер не нравились. Нам было… Ну да, шестнадцать. — Джеку казалось, что он все объяснил.

Но Талли считала, что еще не получила ответа на большинство своих вопросов. Она перестала болтать ногами в воде, слезла с дерева и зашла в воду, чтобы побродить вдоль берега.

— Скажи, пожалуйста, — спросила она, — тебе никогда не приходило в голову, что она помешалась на тебе?

— Нет, по крайней мере, до последнего времени. Я, как и ты, ничего не знал.

— Лично я не имела понятия о твоем существовании до того самого сентября, нашего последнего школьного года.

Джек как-то странно посмотрел на нее. Талли не могла подобрать слово — как-то… как-то… печально?

— Мы можем сделать вывод, что она не испытывала слишком сильных чувств, раз не пыталась поговорить об этом с тобой или Джулией, — сказал он.

— Это ничего не значит, она всегда была очень скрытной. Три года она была первой по классу гребли, а я ничего не знала.

— Да, в те годы ты была слишком занята, чтобы интересоваться такими вещами.

Талли бултыхнула ногой в воде.

А через несколько минут заговорила снова:

— Но когда же ты стал догадываться, что она не совсем равнодушна к тебе?

— На первом курсе, наверное, — ответил Джек после минутного размышления. — Когда она стала задерживаться после занятий, чтобы дождаться меня с тренировки.

— Нам она говорила, что ходит в шахматный клуб!

— Да, это действительно напоминало шахматную игру, — иронично сказал Джек. — Передвижение пешек по клеткам поля.

— Да, но без королей, — откликнулась Талли, и улыбка Джека погасла.

— Мне было шестнадцать лет, Талли, — сказал он. — Может быть, не слишком хорошо было вот так ставить точку. Но если бы ты знала, сколько разных девушек в самое разное время приходили смотреть на наши… на мои тренировки.

— Она была твоим другом;

— Да. И тем больше у меня было причин расстаться с ней. Ведь сначала я думал, что она приходит просто потому, что хочет дружить.

— А когда она примкнула к отряду твоих восторженных почитательниц, ты тоже думал, что она поступила так исключительно из дружеского расположения?

— Прости. Тогда я вообще мало задумывался над такими вещами.

Талли остановилась у кромки воды, наблюдая за игрой Бумеранга.

— Она нравилась тебе? — продолжала спрашивать Талли.

— Она очень мне нравилась. Наверное, даже слишком.

— То есть ты тоже был к ней неравнодушен, так?

Джек кивнул.

— Я старался не обращать на нее внимания. Но я действительно очень хорошо к ней относился.

— Тогда позволь мне спросить тебя, — сказала Талли, подходя и останавливаясь напротив него. — Если ты считал, что она увлечена тобой, и знал, что не можешь ответить на ее чувства, но хорошо к ней относился, то почему ты не сделал единственно разумную вещь: не стал держаться от нее как можно дальше?

«Почему ты в тот Новый год не оставил ее в покое?» — вот что хотелось спросить Талли.

— Потому что я чувствовал себя виноватым перед ней. За свою холодность, за невнимание. Ведь мы были друзьями. Я старался держаться от нее как можно дальше, ну насколько получалось. Но она принимала это так близко к сердцу. Мне постоянно хотелось как-то загладить свою вину.

— Так ты и правда уверен, что делал это ради нее? — спросила Талли, сжав его руку и чувствуя искреннее раскаяние. — Прости меня, Джек.

Она почувствовала себя ужасно, когда увидела его искаженное, будто от сильной боли, лицо.

ЕЯ Прости меня, — снова повторила она, гладя его руку и легонько потянув ее вниз, чтобы он снова сел рядом.

— Это не моя вина, — словно подводя итог их разговору, сказал он и снова опустился на поваленное бревно.

— Я понимаю, — сказала Талли печально. — Теперь я все понимаю. Но я долгое время была уверена в обратном.

— Это тоже не твоя вина.

Она молча смотрела на озеро, все еще стоя в воде. Наконец произнесла:

— Разве можно кого-то обвинять? Этого вообще не могло… не должно было произойти.

Талли заглянула Джеку в лицо.

Джек смотрел на нее растерянно и серьезно. Немая скорбь читалась в его глазах. Он взял ее руки в свои и повернул ладонями кверху. Какое-то время он разглядывал ее запястья, а потом посмотрел прямо в глаза и произнес:

— Ты всегда считала, что это невозможно, поэтому для тебя она все еще здесь. Но это произошло, и произошло бы, даже если бы ты оставалась рядом с ней.

Талли попыталась вырваться, но Джек оказался сильней.

— Ты счастливая, Талли. Я знаю, ты так не думаешь, но это правда. Ты сильный человек. А она не была сильной. И счастливой тоже не была.

Талли снова попыталась освободиться от цепкой хватки Джека.

— Послушай, Джек. Счастливая? Сильная? Что за дурацкие слова? Если я разряжу себе в висок кольт сорок пятого калибра, не думаю, что это прибавит мне счастья. Разве это выход?

— Нет, — ответил Джек, — пряча лицо в ее ладонях. Но ты никогда не станешь стрелять себе в висок из кольта. И в этом твое счастье. В этом твоя сила.

Он склонился к ее запястьям и поцеловал еще видневшиеся на них рубцы. Раз, потом еще, и еще…

— Остановись, — попросила Талли, мягко высвобождаясь из его рук. — Твоя щетина колет мне кожу.

— Я побреюсь, — ответил он, выпуская ее кисти и не сводя с нее мрачного взгляда.

— Пора бы, — запинаясь, сказала Талли, — ты ведь уже не школьник.

Талли и Бумеранг вернулись не поздно, но Робин уже поджидал их,

— Куда вы подевались? — спросил он, подхватывая на руки сына и целуя его в щеку. — Я приехал домой, а тут никого нет.

Бумеранг запустил свои ручонки в волосы отца.

— Мы были на озере.

Талли стояла рядом и смотрела на них. «Если он спросит, — думала она, — я все ему расскажу. Ведь я не делала ничего предосудительного. Я все ему расскажу».

Однако Робин, видимо, решил, что речь идет об озере Шоуни, потому что сказал:

— На озере. Как славно. Ты купался?

— Да, — ответил ему Бумеранг и ясно дал понять, что желает снова оказаться на полу.

— Бумеранг! — вскричал Робин и бросился вслед за ним, так как неугомонный мальчишка со всех ног помчался на задний дворик. — Расскажи же мне, как ты провел день!

Но Бумеранг уже не обращал на отца никакого внимания. Робин повернулся к Талли, которая стояла посреди кухни, обхватив руками себя за плечи.

— Тебя он любит, — сказал Робин, подходя к жене и обнимая ее, — а со мной даже не хочет толком поговорить.

Талли обняла его в ответ и почувствовала, как что-то дрогнуло в ее груди. Когда Робин ушел во двор вслед за Бумерангом, она подошла к своей сумке, вытащила оттуда две почти полные пачки «Кента», три зажигалки и выбросила все это в мусорное ведро.

В то лето Джек так и не покрасил дом Талли.

Но теперь она так составила свое рабочее расписание, что могла обедать с ним каждый день. В глубине души Талли надеялась, что Джек снова как-нибудь наденет свой красный свитер из джерси, но ее ожиданиям, не суждено было сбыться… Чаще всего он носил свой рабочий наряд. Шорты. Легкая рубашка. Тем более что лето выдалось достаточно жарким:

Эти обеды очень скрашивали ее дни, заполненные рабочими хлопотами.

По субботам, когда Робин вместе с Буми отправлялся в Манхэттен, а они с Шейки ходили по магазинам, Талли ловила себя на том, что на улицах ищет глаза Джека.

По воскресеньям Джек и Талли встречались на церковной службе, оба с уже привычными букетами. Талли осталась верна белым гвоздикам, а Джек бережно срезал самые красивые цветы с розового куста, растущего у могильного камня. Талли сидела на железном стуле и смотрела на него.

— Скажи мне, Джек, — как-то спросила Талли, — где ты целый год умудряешься доставать такие замечательные белые розы?

Он обернулся к ней.

— Ты ведь совсем не хочешь этого знать.

— Ошибаешься, очень хочу, — сказала Талли.

— Джек подошел к кустам и встал рядом с ней.

— Ну, Натали Мейкер, раз так, я не скажу тебе. Ты знаешь, что я очень простой, открытый человек. Но хоть один секрет у меня быть должен

— Если ты простой человека, — фыркнула Талли, — то я — царица Савская.

— Но, Талли, — возразил Джек, — ведь ты и есть царица Савская.

А потом, потом было озеро Вакеро! Июнь, июль август. Девять воскресений. Девять воскресений на озере Вакеро.

— Джек, ты теперь все время чисто выбрит, — заметила Талли в одно из воскресений.

— А как же. Ведь никогда не знаешь, когда случится снова приложиться к твоим запястьям.

— Надеюсь, никогда, — сказала Талли, слегка краснея.

В то воскресенье Джек спросил Талли про ее отца.

— Мой отец был славный, — ответила она. — Я помню, как мы вместе с ним смотрели телевизор. Или он смотрел телевизор, а я просто была в комнате.

^;— Сколько тебе было лет, когда он ушел?

Талли бросила на него сердитый взгляд, выдававший ее раздражение.

— Это Дженнифер сказала тебе, что он ушел?

Джек кивнул.

— И что? Неужели она забыла сообщить тебе, сколько мне тогда было лет?

— Хватит злиться на нее, Талли, — сказал Джек.

«Злиться? Да я вне себя от ярости, — думала Талли. — Просто вне себя».

— Я забыл, — упрямо произнес Джек.

— Невероятно. Вся моя жизнь теперь — достояние общественности.

— Ну не вся жизнь. И не общественности.

— Нет, Джек, именно общественности. Пойми, я-то о твоем существовании не имела понятия. Значит, ты представитель общественности.

— Ну сколько тебе было, Талли?

— Семь, — вздохнула она. — Мне было семь.

Она почувствовала легкое прикосновение его пальцев к своей руке.

— Почему тебя так расстраивают такие разговоры? Тебе не нравится, когда мы говорим о тебе?

— Ничего меня не расстраивает. Кто сказал, что мне что-то не нравится?

— Ты так мило смутилась в тот день за обедом, когда я сказал, что мы с тобой были знакомы.

«Смутилась? — думала Талли. — Единственное, что смутило меня в тот день, был твой красный свитер, Джек Пендел».

Талли не отвечала, и Джек сказал:

— А мне было около восьми, когда ушел мой.

— Около восьми?! — воскликнула Талли. — Как это?: А Шейки говорила, что твой отец умер несколько месяцев назад.

— Несколько месяцев назад умер мой отчим, — пояснил Джек.

— А… — протянула Талли, снова усаживаясь рядом с Джеком. Их руки опять соприкоснулись. — Ну у тебя хотя бы был отчим.

— Д- Да, — сухо сказал Джек, — хотя бы.

Вопрос вертелся у Талли на кончике языка, готов был сорваться с губ. «Почему он ушел, Джек? Как это произошло? Расскажи мне о твоем отце, Джек Пендел».

Но она только покрепче сжала зубы. Не хватало только, чтобы в ответ он снова принялся расспрашивать ее об отце.

— Ты знаешь, Талли, — произнес Джек, словно прочитав ее мысли. Его голос звучал мягче, чем раньше, — кажется, ты думаешь, что никто, кроме тебя, не испытывает никаких чувств. Но ведь это глупо.

— О чем ты говоришь? Я совсем так не думаю, — пыталась оправдаться Талли.

— Ты считаешь, что только тебе есть что скрывать от окружающих.

Талли поднялась на ноги. Джек продолжал сидеть, подтянув колени к самой груди и обхватив их руками.

— Джек, ну что ты говоришь? Ничего я такого не думаю, — возмутилась Талли.

— Тогда к чему такая секретность? Ты никогда ничем не делишься.

Талли оглянулась, увидела ведерко и лопатку Бумеранга, подняла их с песка и, протягивая Джеку, сказала:

— Нам что, по пять лет? Ну вот, я делюсь с тобой; Пошли делать куличики из грязи.

Он насмешливо взглянул на нее и не взял из ее рук игрушки. Талли бросила их на землю и наклонилась к нему.

— Делиться чем? А чем хочешь поделиться ты? Можно подумать, ты чем-то со мной делишься. Ты даже отказался сказать, где берешь свои дурацкие розы.

— Ну вот, теперь уже и розы виноваты, — отозвался Джек.

На какое-то время повисла хрупкая тишина, нарушаемая лишь пением птиц.

— Джек, что все это значит? — спросила Талли.

— Почему ты такая замкнутая, Талли? Думаю, я встречал ситуации и посложнее. Похуже, чем то, что произошло с нами. Ну что еще?

— Ничего,_: — ответила она. — Ничего.

— Так почему ты постоянно сжимаешь губы, чтобы, не дай Бог, не проронить лишнего слова?

— Потому что я просто хочу быть собой. Я хочу быть обычной, простой Талли. Это все, что я хочу. Нормальный ребенок из нормальной семьи и с нормальной жизнью. Вот и все. Я простой человек, у меня простое лицо, и чем меньше меня слышно, тем проще я кажусь.

— Талли, ты какой угодно человек, но только не простой, — сказал Джек. — Кстати, почти никто не может назвать себя нормальным ребенком из нормальной семьи.

— Нет, это не так, — возразила Талли. — Посмотри на Шейки.

— Да, посмотри на Шейки, — отозвался Джек. — Вот уж кто действительно царица Савская — ее мать, братья, отец всю жизнь создавали Шейки все удобства, а теперь вокруг нее суетится муж. Все окружающие старались сделать ее жизнь комфортной, как завтрак в постели, а теперь ей кажется, что у нее все плохо, потому что завтрак мог быть и повкуснее.

— Шейки кажется, что у нее все плохо, потому что она завтракает в постели не с тобой, — прервала его Талли.

Он вздохнул.

— Пусть так. И ты будешь утверждать, что это нормально?

Талли не знала, что ответить.

А Джек продолжал:

— Сейчас у Шейки есть муж, который делает все по дому, и четверо братьев, тоже старающихся обеспечить ей комфорт и счастье. К тому же у ее мужа прекрасная работа. Ну неужели ты считаешь, что это нормально?

Талли молчала. Она бы привела в пример семью Джулии, но вряд ли кто-нибудь сочтет нормальным ее кочевую жизнь и любовь с женщиной. Когда-то семья Дженнифер казалась ей воплощением благополучия, но кто бы после того, что произошло, осмелился утверждать это? Ей нечего было возразить Джеку.

— Ну а ты, — сказала она наконец. — Ведь у тебя все нормально.

— Ты имеешь в виду среднестатистическую норму, да?

— Ага, — улыбнулась Талли. — Нормальный среднестатистический Джек.

— Джек — представитель общественности, Джек — среднестатистический. А существую ли я на самом деле?

«Еще как существуешь», подумала Талли, но ответила:

— Только среднестатистически.

— Мой отец оставил нас, когда мне было восемь лет. После этого я ничего не рассматриваю в среднестатистическом аспекте.

— Оставил вас? Разве ты не единственный ребенок в семье?

— А я произвожу впечатление единственного ребенка, да, Талли?

— Да, — ответила она ласково.

— Я и есть единственный ребенок. Я имел в виду меня и мою маму.

Собираясь ехать домой и уже сидя в машине, Талли, чтобы побороть смущение, откашлялась и сказала:

— Знаешь…. гм, в общем-то и щетина тебя не особенно портит.

Джек широко улыбнулся.

— Правда?

— Угу, — подтвердила Талли. — Я помню, когда мы танцевали на вечере встречи выпускников. Тогда ты тоже^: был небрит. Конечно, это неаккуратно, но нельзя сказать/ чтобы тебе совсем не шло.

Он кивнул:

— Ты поймала меня с поличным. Понимаешь, я хотел отпустить бороду, но у меня ничего не вышло. А вот у отца была борода.

В следующее воскресенье на Вакеро Джек поинтересовался у Талли:

— Она, должно быть, много рассказывала обо мне?

Талли закатила глаза.

— Ого как много!

— Например? — он улыбнулся серьезно и в то же время насмешливо.

— Ну, — Талли покачала головой, — ты откроешь мне секрет белых роз, а я, так и быть, поведаю, что она мне рассказывала.

— Талли, ведь это мой единственный секрет. Неужели я не могу даже это себе позволить? Я как Волшебник из страны Оз, показывающий трюки Дороти и ее друзьям. Все его фокусы теряли всю притягательность, как только их объясняли.

— Но ты не Волшебник из страны Оз, — возразила Талли

— Волшебник из страны Оз? — переспросил Бумеранг, подбираясь поближе. — Хочу Волшебника!

— Видишь, Буми, вот он — перед тобой, — сказала Талли

Бумеранг забрался к Джеку на колени.

— Мы видим Волшебника, — запел он. — Прекрасного Волшебника из страны Оз, он пришел, пришел, пришел, пришел к нам, чтобы творить чудеса! — Бумеранг еще не совсем правильно выговаривал слова, но пел с большим воодушевлением. Талли и Джек не могли сдержать смех, слушая его.

Когда малыш снова убежал играть поближе к воде, Талли спросила.

— Ну и о каких же магических трюках ты говоришь?

— О розах, — ответил Джек.

— А что еще? Ты можешь отправить Дороти домой? Или прибавить мозгов Страшиле? Или хотя бы раздобыть себе, сердце?

— Нет, этого всего я не могу. Но, думаю, смог бы подарить сердце тебе.

Через некоторое время Джек осторожно поинтересовался:

— И что же ты посоветовала, когда она рассказала тебе все то, что ты не хочешь мне говорить?

— Я сказала, что ты не стоишь ее волнений, — отрезала Талли, чувствуя острое раскаяние оттого, что говорила о невыносимых чувствах Дженнифер вслух и таким бесцветным голосом.

— Но она всегда тебя защищала, — продолжала Талли, понизив голо. — Она говорила, что ты стоишь их.

Джек заставил себя улыбнуться.

— Это звучит, как тот старый анекдот. Ты сказала, что я и со свиньями жить недостоин. Но она заступилась за меня. Она сказала, что достоин.

«Она сказала, что ты стоишь ее переживаний, — думала Талли, — Это все, что она мне сказала. Что ты стоишь всего на свете. Но я не поверила ей».

Талли все трудней и трудней становилось встречаться с Шейки. Они продолжали видеться, но задушевных разговоров больше не вели. Теперь они дружили семьями и, когда Робин мог оставить магазин, вместе устраивали барбекью, обедали, отправлялись на озеро Шоуни. Талли очень хотелось поговорить с кем-нибудь о Джеке, с какой-нибудь близкой подругой, но с Шейки это было невозможно. И Талли начинала раздражаться.

Когда по субботам подруги отправлялись в свой традиционный поход по магазинам, Шейки приходилось тащить с собой детей, которые, к сожалению, были уже достаточно большими, чтобы натворить бед, но еще не настолько большими, чтобы контролировать свои поступки. (Джек долго смеялся, когда Талли поведала ему об этом. «Да и кто способен контролировать свои поступки?» — сказал он.) Эти двойняшки, двух лет от роду, страшно раздражали Талли, которая, выходя за покупками, предпочитала даже собственного ребенка оставлять дома. Правда, возня с малышами избавляла от слишком откровенных разговоров.

Несколько раз Робин и Талли отменяли заранее назначенный визит к Шейки и Фрэнку из-за того, что Талли в своих безрассудных вылазках на озеро Вакеро, сидя на песке и кормя уток, совсем теряла представление о времени. Каждый раз, когда Талли и Джек сидели на песке, Талли казалось, что они вот-вот исчерпают темы разговоров, но чем дольше они так сидели, тем больше им было что сказать друг другу. И чем ближе они узнавали друг друга, тем легче им становилось разговаривать, и даже сидя рядом в полном молчании, они уже не испытывали неловкости. У них было чем наполнить минуты молчания: песок, вода, лодка, Бумеранг, наконец. То, о чем они молчали, наполняло их и волновало даже больше, чем то, о чем они говорили. Это было теперь так же неотделимо от них, как воды озера Вакеро, наполняющие его глубины.

Невероятно, но Талли рассказала Джеку о своем детстве. Она сама не могла понять, как это случилось. Может быть, в тот день было слишком жаркое солнце. А Джек рассказал о своем. Она рассказывала о своей маме, он — о своей. Потом они заговорили о Шейки. Когда же они устали от слов, то отправились кататься на лодке и кормить уток. Джек как-то нашел в зарослях старую лодку, подремонтировал ее и купил к ней весла. Они гребли по очереди. Сначала Джек катал Талли, потом Талли катала Джека. Так они проводили время. Однажды воскресным августовским полднем, когда Джек сидел на веслах, он сочинил для нее детский стишок:

Когда пришла очередь Талли браться за весла, она тоже ответила ему стишком:

— Держу пари, что так оно и будет, — сказал Джек, стягивая с себя рубашку.

— Прошу прощения, что ты делаешь? — У Талли округлились глаза. Белые шорты, загорелая грудь. Загорелые руки.

Он крикнул: «Э-эх!» — и с размаху бросился в воду. Бумеранг заверещал от восторга:

— Мама, мама, прыгай, давай тоже прыгнем!

— Я не собираюсь снимать рубашку, — торжественно объявила Талли и, как была в шортах и футболке, нырнула вслед за Джеком.

— Иди же, Бумеранг, — позвала она сына, выныривая и протягивая к нему руки. И трехлетний малыш прыгнул тоже. Талли не помнила, как они снова забрались в лодку. Но вот стишок, который они все вместе сочинили, пока гребли к берегу, прочно засел у нее в памяти.

Нужна была последняя строчка. Джек предложил:

А Талли закончила:

Но думала она совсем о другом.

8

В последнее воскресенье августа Талли и Робин устроили барбекю. Талли неохотно согласилась на это. Сложно было что-то возразить — воскресенье, конечно, самый подходящий день для проклятого барбекю. Для всех, кроме нее. Пришли Шейки и Фрэнк со своими двойняшками, — Шейки уже ждала следующего, потом Брюс и Карен с малышом и Стив и Линда сразу с тремя. Настоящий сумасшедший дом, но было весело. Робин даже прикатил в кресле Хедду. Она немного посидела со всеми, поела, а потом попросилась обратно в комнату.

— Ну как она, Талли? — спросила Шейки, кивая вслед Хедде. — Получше?

— Просто великолепно, — отрезала та.

Позже, когда мягкие летние сумерки спустились на Техас-стрит, взрослые все еще сидели вместе, лениво допивая и доедая остатки обильной трапезы, а разговоры уже почти стихли, и дети гонялись по лужайке за светлячками, Фрэнк сказал, глядя на дом:

— Роб, приятель, твое жилище явно нуждается в покраске.

— Как ты умудрился разглядеть это при таком освещении? — поинтересовался Робин.

— Знаешь, если это заметно даже при таком свете…

— Возможно, ты и прав, — сказал Робин, бросая взгляд на Талли. Та с интересом смотрела на Фрэнка, а он в свою очередь обменивался взглядами с Шейки. — Мы и сами уже думали о ремонте, не правда ли, Талли?

— Да, мы как-то говорили об этом, — рассеянно заметила она.

— Ну, вы никогда не догадаетесь, кто тут красит дома. Я его видел, продолжал Фрэнк. — Джека Пендела. Вы могли бы пригласить его.

— Очень странно, но он уже сам предложил нам свои услуги. — Робин снова посмотрел на свою жену.

— Предложил? — переспросила Шейки, едва заметно улыбаясь. Она в первый раз раскрыла рот, с тех пор как прозвучало имя Джека.

— Именно. Он приходил несколько месяцев назад. Меня не было дома. Он разговаривал с Талли. Ведь так?

— Да, — ответила Талли, стараясь ни на кого не смотреть, чтобы не выдать свои чувства.

Фрэнк наклонился к Шейки.

— Ты ведь не встречалась с ним, а, Шейки? — спросил он ее прямо здесь, в вечернем саду, в присутствии еще трех других супружеских пар.

«Ты ведь не встречалась с ним, а, Шейки? Как он мог задать подобный вопрос? — думала Талли. — Черт бы побрал Робина!»

— Нет, я не встречалась с ним, — ответила Шейки без всякого выражения, не отводя глаз от Талли. — Я даже не знала, что он в городе. Я представления не имела, что он провел здесь все лето.

Талли так же пристально посмотрела на нее. «Мне нечего стыдиться, — думала она. — Он не красил наш дом. Он не искал встречи с тобой. Мы не говорили о нем. Мне нечего стыдиться».

— Но он не покрасил ваш дом, — сказала Шейки. — Почему?

— Мы так и не собрались, — ответила Талли, удивляясь этому случайно вырвавшемуся «мы» и тут же решив внимательно следить за своими словами. — Деньги ушли на другое. «Камаро» требовала большого ремонта.

Вскоре гости стали прощаться и, когда все разошлись, Талли обратилась к Робину:

— Ну зачем? Зачем тебе это понадобилось?

— Ничего мне не понадобилось, — он холодно улыбнулся. — И не я поднял вопрос о покраске нашего дома.

— Но ты заговорил о Джеке. При Шейки. Зачем ты сказал ей, что он здесь?

— А вот мне, Талли, очень интересно, почему ты не сказала Шейки, что он в городе. Ты можешь объяснить мне, почему?

— Потому! — выкрикнула она. — Чего ради было говорить ей? Он не интересуется ею, она пытается его забыть и быть хорошей женой и матерью. Ты знаешь, она не умеет держать себя в руках, она бегала бы к нему каждую неделю, если бы знала. И я должна была сказать ей об этом?

— Ладно, а зачем он приехал в Топику, если знал, что это так травмирует Шейки?

— У него здесь мать! — воскликнула она. — Робин, что происходит? К чему весь этот разговор?

— К тому, — сказал он, и его голос стал таким же холодным, как и его лицо. — Когда-то я был удивлен, что ты сказала ей о его приезде, а сейчас я удивлен, что ты скрыла от нее этот факт.

— Не говори ерунды! — отрезала Талли, разворачиваясь на каблуках. — Ты можешь рассуждать нормально? Все очень просто. Мы друзья, понимаешь? Друзья.

— Кто друзья? Ты и Шейки?

— Да, — бросила Талли, уже поднимаясь по ступенькам. — Я и Шейки.

Не прошло и двенадцати часов, как Шейки позвонила Талли и попросила ее заскочить к ней после работы. Талли согласилась, но пришла только после того, как забрала Бумеранга от Анджелы.

Шейки не стала ходить вокруг да около. Не успела парадная дверь закрыться за Талли, она выпалила:

— Ты знала, что Джек в городе, и ничего мне не сказала?

Талли подошла к кушетке, села, весело улыбнулась.

— Как ты, Шейки? Выглядишь неплохо.

— Почему?

— Почему? — повторила Талли, продолжая улыбаться. — Что — почему? Где Фрэнк?

— Работает. Почему ты не сказала мне? — настаивала Шейки.

Талли усмехнулась и закатила глаза.

— А ты, Шейки, как думаешь, почему я тебе не сказала?

— Не знаю, Талли. Это-то и смущает меня.

— Ну, не стоит смущаться.

— Тогда скажи мне, почему?

— Я не сказала тебе, — спокойно объясняла Талли, — потому что ты сама сообщила мне, что не собираешься с ним больше встречаться. Я не сказала тебе, потому что ты замужем, занята воспитанием двух детей и беременна третьим. Я не сказала тебе, потому что не хотела расстраивать. Понятно?

Шейки вскочила. Талли молча следила за нею глазами. Она что, начнет теперь метаться по комнате? Да, именно это Шейки и делала. Талли хотелось рассмеяться, но она боялась, что Шейки расплачется. И Шейки расплакалась.

— Талли, ты ничего не понимаешь. Совсем ничего. Джек думает, что раз я вышла замуж, то не хочу больше его видеть. Но это не так.

Талли поджала губы.

— Шейки, ну как он может так думать? Ты сама знаешь, что он не думает ничего такого. Ты уже все забыла? Забыла Рождество двухлетней давности? Ты звонила ему, я лгала ради тебя, а потом ты сказала мне, что он больше не хочет поддерживать вашу связь. Ты сказала, что не собираешься больше встречаться с ним, — напомнила ей Талли.

— О, Талли, это было тогда… — говорила Шейки, размазывая слезы. — Знаешь, я вела себя как последнее дерьмо.

— Нет, Шейки. Ты вела себя как уравновешенный человек.

— Талли, ты сама — дерьмо. Никогда я не была уравновешенной. Об этом знает каждая собака.

— Именно поэтому, — успокаивающе сказала Талли, — я и не сочла нужным говорить тебе.

— Все лето он был в городе! Значит, скоро уедет, правда ведь?

Талли не задумывалась над этим. Но, видно, что-то промелькнуло в ее лице, так как Шейки быстро спросила:

— Ты виделась с ним, да?

Талли подумала, что надо бы рассказать Шейки правду, но она не хотела, чтобы Шейки знала всю правду. Поэтому, помолчав, Талли ответила:

— Нет. Я не встречалась с ним. Бумеранг! Пойдем!

Шейки снова заплакала.

— Прости меня, Шейки, — сказала Талли, беря за руку сына. — Мне жаль, что я огорчила тебя. Может быть, я поступила неправильно.

Шейки пошла проводить их до дверей.

— Послушай, Шейки, — уже в дверях произнесла Талли. — Не терзай себя из-за пустяков. Не мучай своего замечательного мужа. Вы чудесно провели лето, вы так любили друг друга, зачем же теперь ты так себя ведешь? Пока ты не знала, что Джек в городе, ты была так счастлива! И еще спрашиваешь меня, почему я ничего тебе не сказала. Я одного не понимаю. Почему ты хочешь, чтобы страдал Фрэнк? Я еще могла бы понять, если бы вы с Джеком не могли жить друг без друга, если бы ты оставила Фрэнка и начала новую жизнь. Посмотри, что у тебя есть, — она повела рукой, показывая на дом, комнату, детей, играющих на полу, и, понизив голос, чтобы Бумеранг не мог ее слышать, спросила: — Ну как? Все это к чертям собачьим?

Но, оставив Шейки и садясь в машину, чтобы отправиться домой на Техас-стрит, Талли с тяжестью в сердце думала, что, возможно, и стоило бы послать все это к чертям.

Как только Талли уехала, Шейки позвонила Джеку и договорилась о встрече. На следующее утро она завезла детей Анджеле, потому что не знала, куда еще их можно пристроить.

— Конечно, я посмотрю за ними, — согласилась Анджела. — Но что случилось, Шейки? Тайная встреча? — пошутила она.

— Вроде того, — Шейки слабо улыбнулась, внутренне уже трепеща от предстоящего свидания.

Она приехала на стоянку Морган Хол в Уэшборне на пятнадцать минут раньше, чем намеревалась. Шейки не знала, что скажет Джеку. Но была уверена: ей необходимо с ним поговорить. Ей необходимо попытаться. Она внимательно осмотрела себя в зеркальце заднего вида и слегка подкрасилась косметикой от Шанель. Девушка от Шанель. «Ну, ладно, — подумала она, — к черту это». Ее пальцы все еще сжимали ключ зажигания. В конце концов она может в любую минуту уехать.

Джек ждал ее, сидя на скамейке перед Мемориалом Объединения.

— Эй! И он помахал ей рукой. — Ты опоздала.

— Ну, какие новости? — спросила Шейки, испытывая страстное желание обнять его, как когда-то.

Ты хорошо выглядишь, Шейки, — сказал он. — Как твои дети?

— Ты тоже. Отлично, отлично.

Джек посмотрел на нее.

— Мне встать или ты сядешь?

Шейки села. По дороге в ее босоножки попал камешек, и сейчас ей очень хотелось вытащить его. Но через пару минут она забыла про камешек, с болью думая, что отдала бы все на свете за счастье снова коснуться светлых волос Джека.

— Ну, Джек, — наконец очень тихо сказала она. — Как же получилось, что ты все лето был в городе, а я даже не знала об этом?

Джек слегка улыбнулся.

— Я не знал, что должен сообщать тебе об этом.

«Да, но…», — подумала Шейки, а вслух сказала:

— Но ты видел Талли.

— Ее дом нуждается в ремонте.

— Мой тоже нуждается, — улыбнулась Шейки. Это была не ее улыбка. Так она улыбалась, стоя за прилавком своего магазина и обслуживая всю бесконечную вереницу женщин, словно сговорившихся свести ее с ума.

— Не думаю, что твой муж пришел бы в восторг, если: бы я явился, чтобы покрасить ваш дом, — сказал Джек.

— А ее муж пришел в восторг? — с иронией спросила Шейки.

Он скрестил на груди руки, немного помолчал и спросил:

— Шейки, в чем дело?

— Ведь ты же не хочешь позвать меня к себе, точнее, к твоей матери? — Это звучало скорее как утверждение, нежели как вопрос.

— Нет, — согласился он. — Вряд ли это была бы удачная мысль.

Сменив тему разговора, Шейки сказала:

— Не знала, что ты так проводишь лето.

А про себя думала: «Никак не могу сосредоточиться. Я не знаю, о чем говорить, о чем спрашивать. Зачем я вообще пришла сюда? Только чтобы снова увидеть его лицо, может быть, коснуться его волос».

Джек что-то ответил, но она не расслышала. Она совсем не об этом хотела спросить.

— Ты, наверное, виделся с ней, — сказала задумчиво Шейки.

— С кем? — спросил Джек, заглядывая ей в глаза.

— С ней. С Талли.

Он не ответил, только резко выпрямился. И стал внимательно изучать свои руки, лежащие на коленях.

— Ты удивляешь меня, Шейки. Чего ты хочешь?

— Кое о чем ты не хочешь говорить? — спросила она.

— Да, — ответил Джек.

— Что — да?

— Да, — сказал Джек, — кое о чем я не хочу говорить.

Довольно долго Шейки молчала, он молчал тоже.

— Талли тоже не хочет говорить об этом, — сказала Шейки.

— Ну и что? — спросил Джек немного резко. — Она вообще ни о чем не хочет говорить.

Шейки усмехнулась.

— А ты-то откуда знаешь?

— Знаю что? Шейки, чего ты добиваешься? — резко спросил он.

«Я хочу, чтобы ты не обманывал меня», — подумала Шейки, совсем не собираясь этого говорить. Кто она?! Марта Луиза Боумен, урожденная Лэмбер, королева всех балов Топики. Нет, кто угодно, только не она!

И все-таки она это сказала. Просто так, чтобы посмотреть, что будет. Он не ответил на ее вопрос, да она и не слишком надеялась. Что правда, то правда — Талли никогда ничего не рассказывает. У Шейки не было причин что-либо подозревать, но она не могла удержаться. Ведь они не виделись почти два года, однако совсем не похоже, что Джек соскучился. Он почти не смотрел в ее сторону, а вот она просто не могла оторвать от него взгляда. Он не коснулся ее. Он даже не пытался придвинуться ближе, хотя они сидели чуть ли не на разных концах лавки. Ей нечего было терять. И Шейки задала свой вопрос:

— Между тобой и Талли что-то есть?

Джек вздохнул.

— Между нами ничего нет, Шейки. Она замечательный человек. Мы все старые школьные друзья.

Его слова всколыхнули в ней воспоминания, и она кивнула.

— Да, конечно, как я могла забыть? Вот что вас связывает. Ее лучшая подруга была влюблена в тебя.

Джек спокойно смотрел на нее. «Теперь понятно, — думала Шейки. — Ну ладно, это не моя забота». Она слегка расстроилась, что Джек даже не взглянул на нее, когда говорил, что между дам и Талли ничего нет.

— Ты знаешь, она счастлива в браке.

— В этом я не сомневаюсь, — ответил Джек.

— Это так, — настаивала Шейки. — Правда. Робин очень хорошо к ней относится и столько для нее делает. Он действительно ее любит.

— Я в этом не сомневаюсь, — повторил Джек, рассеянно оглядываясь по сторонам.

Но Шейки не успокоилась. Ладно. Она придвинулась чуть ближе.

— Джек… — начала было она, но резко замолчала, заметив, что он отодвигается.

— Прости, Шейки. Прости меня.

— Джек, почему ты отодвигаешься?

Он внимательно посмотрел на нее.

— Шейки, зачем ты себя мучаешь? — спросил он. — Ты все время заставляешь меня причинять тебе боль. Прости меня. Я и не думал отодвигаться от тебя. Я только не хочу больше всех этих проблем, ладно?

— Джек… — прошептала она, стараясь унять дрожь.

— То, что я вышла замуж и родила детей, так изменило твой чувства ко мне?

Он не ответил.

Она продолжала прерывающимся голосом:

— Мне показалось, когда ты пришел в больницу, а я только что родила моих двойняшек, ты был счастлив за меня. Но разве в глубине души тебе не было чуточку грустно?

— Я был очень за тебя счастлив.

— Хотелось бы мне, чтоб ты не был так уж безумно счастлив! — воскликнула Шейки. — Чтоб ты не был так счастлив, когда я вышла за другого и рожаю ему детей! — И затем, вспомнив кое-что, связанное с его визитом в больницу, добавила: — И ты так же счастлив, что Талли вышла замуж и у нее есть ребенок?

— Чуть меньше, — прошептал Джек, но Шейки услышала.

На колокольне отзвонили полдень, а они все сидели на скамейке.

— Мне пора, Шейки, — сказал наконец Джек. — Надо работать.

Она сжала его руку.

— Джек, подожди. — Увидев выражение его лица, Шейки поспешно отдернула руку и всхлипнула. — Хорошо, Джек, хорошо. Все будет, как ты хочешь. Я понимаю. Только скажи мне кое-что, — выпалила она. — Почему? Я знаю, ты считаешь меня мазохисткой, но я действительно хочу знать. Я не могу жить, не зная этого. Почему не я?

Джек закатил глаза.

— О Шейки!

— Джек, ты виделся с ней. Ты даже стал закатывать глаза, как Талли. Каждый, кто общается с ней, начинает точно так же закатывать глаза. Только скажи мне. Ничего больше мне от тебя не нужно. Скажи мне, почему?

— Почему, — что?

— Почему не я? — настаивала Шейки. — У тебя была я, и я принадлежала тебе целиком. Мы были так молоды, так замечательно смотрелись вместе, были так счастливы. Что же случилось?

Джек погладил Шейки по спине, и она почувствовала, что готова бесконечно сидеть так, лишь бы ощущать его прикосновение.

— Шейки, прошу тебя. Ну что я могу сказать? Я ничего не знаю, — ответил Джек. — Ты права. Мы были молоды. Мы хорошо смотрелись вместе. Мы были счастливы. Как просто было бы жить, если бы можно было выбирать, кого полюбить. Но выбираем не мы. Бог выбирает или судьба. Выбирают небеса и звезды, а совсем не мы. Не мы, понятно? Если бы выбирали мы, то ты любила бы Фрэнка, или я любил бы тебя, а Талли любила бы Робина. Я не знаю, почему так происходит.

— Джек, ты хочешь сказать, что никогда не любил меня? — не глядя на него, прошептала Шейки.

— Ты очень нравилась мне, и я ухаживал за тобой. Ты мне и сейчас нравишься.

Шейки вздрогнула и отодвинулась от него.

— Джек, не думай, я в полном порядке. Правда. Просто я хочу знать. Скажи… что-то не так во мне? Что-то… — ее голос дрогнул, — из-за чего ты не можешь любить меня?

Он легонько толкнул ее.

— Перестань, Шейки. Остановись. Это не приведет ни к чему хорошему.

Шейки зажала ладони между коленями и замерла.

— Скажи мне, пожалуйста, Джек, — молила она. — Клянусь, я выдержу. Мне очень это важно. Скажи, что я мазохистка, что я сумасшедшая, но ответь на мой вопрос. Что это?

— Ты мазохистка и вдобавок сумасшедшая.

— Так что же это? — повторила она.

Джек пожал плечами.

— Шейки, ты очень красивая! Но между нами никогда не могло быть серьезных отношений. Я знал это всегда, и ты в глубине души тоже это знала, — сказал Джек.

— Я никогда так не считала, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно.

— Шейки, ты долгое время думала, что я смогу стать таким, но это не так. Правда. Тебе нужен Фрэнк. Он просто создан для тебя. Он обожает тебя, ухаживает за тобой и всю жизнь будет выполнять малейшее твое желание. Вот какой мужчина тебе нужен, а вовсе не я.

— Почему не ты?

— Потому, что я не могу взять на себя заботу о тебе, — продолжал объяснять Джек. — У меня нет желания постоянно заниматься тобой: Я не могу постоянно исполнять твои прихоти и мчаться к тебе по первому знаку или звонку. Тебе это необходимо, а я не могу тебе этого дать. И никогда не смогу.

— Ты считаешь, что я избалованная? — спросила Шейки….

— Да, считаю, — просто ответил Джек. — Это не так уж и плохо, но я привык больше заботиться о себе. Я бродяга, малярничаю, живу свободной жизнью. Я все еще пытаюсь что-то найти, понимаешь? Я не церемонюсь даже с собой. Я не могу окружить тебя заботой.

Она молча сидела рядом с ним.

— Мне пора, — снова сказал он.

Они поднялись. Шейки сохраняла внешнее спокойствие и даже казалась довольной.

— Я рада, что мы поговорили, Джек. Теперь я лучше тебя понимаю.

На автомобильной стоянке, когда Шейки уже собиралась садиться в машину, она вдруг повернулась к Джеку и прошептала:

— Послушай, окажи мне любезность, ради наших прежних отношений, — она подошла поближе к нему, — окажи мне любезность, поцелуй меня. Пожалуйста.

Джек вздохнул, но склонился к ней. Самообладание едва не покинуло ее, когда она почувствовала тепло его губ на своем лице. Она снова в белом шифоновом платье примеряла золотую корону Королевы бала.

— Пока, Шейки, — сказал Джек. — Все будет в порядке.

— Конечно, — отозвалась она. — Все будет замечательно.

Только свернув на Семнадцатую улицу, Шейки притормозила и взглянула на себя в зеркало. Ее губы предательски дрожали. «Надеюсь, он этого не заметил», — подумала она.

Несколько дней спустя, когда Робин гостил на ферме Брюса в Манхэттене, Талли, Бумеранг и Джек отправились на закрытие ежегодной почтовой ярмарки. Робин предлагал повезти туда жену и сына, но Талли знала, что ему не слишком-то хотелось, он предложил просто из вежливости. Робин с гораздо большим удовольствием поработает до закрытия магазина, а затем пойдет куда-нибудь вместе с братьями. Поэтому Талли поспешила отказаться. И уж совсем ей не хотелось ехать с Робином в Манхэттен.

В тот вечер Талли была молчаливей обычного.

— Что-то случилось? — спросил Джек.

— Ничего, — ответила Талли.

— И все-таки? — снова спросил он, когда они садились в «мустанг». — Уже почти 1986 год, — сказала Талли. — Когда ты собираешься приобрести настоящую машину взамен этой рухляди?

Джек посмотрел на нее сначала недоверчиво, потом с раздражением.

— Понятно, — сказал он, наконец, повышая голос. — А ты, значит, ездишь на последней модели.

— Ш-ш-ш, — Талли показала на заднее сиденье, где Бумеранг лопотал что-то себе под нос, совсем забыв о существовании Джека и Талли…

Талли притихла, и Джек молча вел машину.

— Я пригласил тебя на ярмарку, потому что думал, что это развлечет тебя.

— Уверена, Бумеранг прекрасно проведет время.

Ярмарка была в стороне от стоянки.

Они вышли из машины и пошли по траве через поле к воротам. Бумеранг, прыгая от восторга, кричал:

— Будет очень весело!

— Будет очень весело, да, Талли? — спросил Джек.

— Бумерангу? Просто восхитительно.

Джек загородил Талли дорогу. Она неохотно остановилась. Потом попыталась обойти его. Какое-то время они топтались на одном месте, пока Джек не схватил ее за плечи и не заглянул в ее серьезное лицо. Талли не делала попыток высвободиться, но Джек не пускал.

— Скажи мне, пожалуйста, что, черт возьми, случилось?

— Пойдем! — кричал Бумеранг. — Пошли скорее!

Талли сердито тряхнула головой.

— Я что-то не так сделал? Что? — продолжал спрашивать Джек.

Талли молчала.

— А ты, конечно, уверен, что ничего не сделал? — выдавила она наконец.

Джек отпустил ее плечи и весело рассмеялся.

— Ничего, — сказал он. — Ничегошеньки.

Талли не ответила и пошла вслед за Бумерангом, Джек заплатил за вход, хотя Талли пыталась отстоять свое право платить за себя и за сына. Бумеранг с ходу бросился к аттракционам. Талли и Джек, стоя в сторонке, наблюдали за ним.

Джек спросил:

— Скажи мне, что я сделал и за что должен извиняться? И скажи мне, чего я не сделал, чтобы извиниться и за это.

— Но ведь если ты ничего не сделал, то тебе не за что просить прощения, так? — Талли слегка улыбнулась, чуть-чуть приподняв уголки губ.

Он улыбнулся в ответ.

Все вместе они купили двенадцать билетов на чертово колесо. Было еще светло, — всего семь часов вечера, только-только начинали сгущаться сумерки. Бумеранг сидел между Талли и Джеком. Когда они поднялись почти на самый верх, Джек слегка коснулся плечом ее плеча. Талли ответила ему тем же, вздохнула и сказала:

— Я не думаю, что ты сделал что-то не так.

— Я тоже не думаю, — сказал он. — Но все же скажи, что я сделал?

Она молчала, и Джек снова легонько тронул ее плечом.

— Джек, — начала Талли, — почему ты не сказал мне, что видел Шейки?

Они все еще висели в воздухе. Джек расплылся от уха до уха, мотнул головой и тяжело вздохнул. Когда он снова повернулся к Талли, та внимательно изучала землю внизу. Перегнувшись через сиденье, он заглянул ей в лицо, и Талли увидела его смеющиеся глаза. Поджав губы, она обиженно отвернулась. Джек обхватил Талли за плечи и притянул к себе.

Бумеранг громко запротестовал:

— Джек! Перестань! Мама, он задавил меня!

— Джек, перестань, ты задушишь Бумеранга.

Джеку пришлось выпустить Талли.

— Талли! Ты что, Талли Мейкер? Неужели ты… Неужели ты ревнуешь? — спросил он.

Колесо двигалось вниз, и Бумеранг захныкал. Талли обняла сына, а Джек обнял ее, склонившись к ней через голову Бумеранга.

— Не будь смешным, — сказала Талли, не глядя на Джека. — Я всего лишь подумала, что ты мог бы и сказать мне.

Но он не убрал рук.

— И это все? Тогда прошу прощения. Если бы я думал, что ты хотела знать — сказал бы тебе.

— Не то чтобы я хотела знать, — солгала Талли. — Просто Шейки смутила меня. И, по-моему, получила от этого удовольствие. От моего смущенного вида.

Джек коснулся голой коленки Талли, слегка погладил ее, и у Талли по всему телу побежали мурашки.

— Мне жаль, что так случилось. Но мы встретились всего один раз, и говорить тут не о чем, — сказал Джек.

Талли на мгновение задумалась.

— Так почему же ты не упомянул, хотя бы между прочим, что, мол, красил дом у миссис Маури, помогал матери в саду, ходил к Лоуренсам, видел Шейки? Ну, что-нибудь в таком духе.

Джек взял ее за руку.

— Не знаю, думаю, по привычке, — ответил он. — Обычно я никогда никому ничего не говорю. Это все не имеет значения, Талли.

Они слезли с чертова колеса и пошли к баскетбольным кольцам, где дядя Волшебник из страны Оз три раза подряд попал в цель и выиграл медведя, которого ему же и пришлось нести. По дороге к детской лодочной станции Талли сказала:

— Разве то, что ты скрыл это от меня, означает, что это не имеет значения.

— Я ничего не скрывал, — убеждал ее Джек. — Я просто не сказал тебе, и все. Я не думал, что это тебя интересует.

Бумеранг вместе с медведем, которого назвали Джонатан, отправился кататься на карусели, а Талли продолжила разговор:

— Мне интересно, чем вы занимались, когда встретились?

— Чем мы занимались? — удивленно повторил Джек. — Мы сидели на лавочке и разговаривали. А ты думала, чем?

— Ничего я не думала. Я вообще не знала, что вы виделись, — резко ответила Талли. Она не могла забыть, как откровенно просияла Шейки, узнав, что Джек скрыл от нее их встречу. Это-то и портило ей до сих пор настроение.

— Так о чем же вы говорили? — продолжала спрашивать Талли.

— Талли, — медленно произнес Джек, — это что, допрос? Или ты хочешь поссориться? Если это ссора, то давай ссориться по существу, а не ходить вокруг да около. — Если же это допрос, то мне мало интересна эта тема.

Талли задумалась, они молча смотрели, как Бумеранг катается на маленькой карусели, а потом пошли к «Багс Банни».

У лотка со сладкой ватой Джек спросил:

— А Шейки не сказала тебе, о чем мы говорили?

— Джек, ты решил поиграть со мной? Если это так, поверь, меня это ничуть не развлекает.

Он вздохнул.

— Так что же ты хочешь знать? Мы немного поговорили о тебе.

— Дядя Оз, дядя Оз, я хочу вон то! Хочу вон то! — кричал Буми, показывая на огромного пса. Пришлось срочно искать очередной аттракцион, чтобы отвлечь малыша от собаки. Когда порядок был восстановлен, Талли сказала:

— Шейки сказала мне, что вы говорили о ваших с ней отношениях.

— Это правда, говорили; Но Талли, ответь мне. Мы что, устанавливаем новые отношения? Ты хочешь иметь право знать, о чем я говорю с людьми, с которыми встречаюсь? Я согласен, но взамен я тоже хочу иметь кое-какие права.

Талли хотелось спросить, что же он хочет взамен, но у нее перехватило горло, и вместо этого после минутной паузы она сказала:

— Мне не нужно никакого права. Ты совсем не обязан о чем-то рассказывать мне.

Талли тщетно размышляла о том, что же имел в виду Джек, предлагая ссориться по существу.

Когда они снова сидели в кабинке чертова колеса, ожидая, когда она тронется, Джек спросил:

— Так тебе интересно, что мы говорили о тебе?

— Не особенно, — ответила она и добавила: — Шейки сказала мне, что я должна быть осторожна, потому что могу неверно тебя понять.

— Она так сказала? — холодно осведомился Джек. — И что же?

— И ничего. Я ответила, что вряд ли пойму тебя неверно, так как вообще не собираюсь заниматься толкованием твоих слов и поступков.

— Великолепно.

Тут кабинка наконец пришла в движение, и они замолчали.

^: Когда они снова оказались на земле, Бумеранг уже выдохся. К счастью, у них с собой была прогулочная коляска. Буми сел в нее, держа на руках Джонатана, и почти сразу заснул, несмотря на громкую музыку, яркие праздничные фонарики, запахи сосисок, перца и печеного теста. Талли и Джек обошли торговые ряды. В тире Джек выиграл для нее большую резиновую утку.

— Неужели Робин никогда не спрашивает, где ты проводишь субботу и воскресенье? — спросил он.

Талли не хотелось говорить о Робине.

— Спросил бы, если бы был дома, — ответила она.

— Он не спрашивает у Буми?

— Спрашивал как-то, Буми ответил, что мы были на озере. Ведь это правда. Робин так занят работой и футболом, что, по-моему, вообще не замечает нашего отсутствия.

— Думаю, он все замечает.

Честно говоря, Талли тоже считала, что Робин обратил внимание на их отлучки. Почти каждую неделю Робин приглашал ее поехать посмотреть матч, съездить с ним в Манхэттен или навестить его братьев. И каждое воскресенье Талли отказывалась.

Покашляв, чтобы скрыть смущение, Талли снова обратилась к Джеку:

— Слова Шейки о том, что я могу неверно тебя понять, удивили меня. Но, возможно, я заблуждалась в другом отношении.

— В каком другом? — спросил Джек.

— Ну, я думала, мы друзья…

— Друзья, — подтвердил он,

— Да, и друзья рассказывают друг другу… о незначительных событиях. Но когда я обнаружила, что ты ничего не рассказал мне о вашей встрече с Шейки…

— Нечего было рассказывать, — перебил ее Джек.

— Я подумала, — продолжала она, — что, возможно, ты не сказал мне ничего потому, что неверно оцениваешь мои чувства.

— Твои чувства? — Джек улыбнулся. — Твои чувства ко мне?

Она слегка смутилась.

— Наверное, «чувства» — слишком сильно сказано…

— Нет, нет. Не надо брать свои слова обратно, — почти умоляюще сказал он.

— Ты неправильно меня понял, — объяснила Талли. — Я считала, что мы друзья, но когда ты не рассказал мне, я стала думать, что, может быть, ты видишь в наших отношениях что-то большее, из-за чего я могу, как ты выразился, ревновать.

— Конечно. А дело обстоит совсем не так.

— Правильно. Я только хотела, чтобы ты знал это, — сказала Талли.

— Конечно, благодарю тебя. Благодарю тебя за абсолютную честность со мной, — произнес Джек.

Но в глазах его мелькнули лукавые искорки, и Талли снова почувствовала волнение.

«Он не верит мне, — думала она. — Да и почему он должен верить? Мы все лето катались вместе на лодке».

Они стояли у лотка со сладостями, и Джек сказал:

— Не беспокойся о Шейки. Это пустяки. Она расстроилась и могла специально ляпнуть что-нибудь обидное. Но ты не слушай ее, Талли Мейкер.

— Я поняла, — ответила Талли. Но еще одно не давало ей покоя. — Гм… Джек? Шейки сказала мне, что ты поцеловал ее.

Он запустил руку в свою густую шевелюру.

— Она так сказала? Не придавай ее словам значения.

— Так ты не целовал ее? — Ее голос звучал чуть более ласково и оживленно.

— Да, — сказал он, переводя дыхание. — Я поцеловал ее. Потому что она попросила. Попросила ради наших прошлых отношений.

— Джек! — прервала она его. — Я не спрашивала тебя, почему. Я только спросила, так ли это.

— Забудь о ней, Талли, — старался успокоить ее Джек. — Между мной и Шейки все кончено. Ты знаешь это, и она тоже. Забудь то, что она тебе сказала.

Талли была настроена скептически.

— Если ты говоришь, значит, так оно и есть. Хотя в это трудно поверить. Она такая красивая.

Джек молча поправил длинную прядь, упавшую на лицо Талли.

— Хочешь еще на чем-нибудь покататься или пойдем?

— Хочу, — ответила Талли.

Они снова пошли на чертово колесо. Спящего Буми Талли посадила к себе на колени, а Джек примостился рядом с ней.

Солнце уже село, остались только фонарики внизу, в сумерках, и звездное небо над их головами.

— Талли… — произнес Джек, заглядывая ей в лицо.

Джек был так близко, что Талли чувствовала на щеке его теплое дыхание. Он был так близко, что она боялась взглянуть на него, встретиться с ним взглядом, боялась, что так высоко в воздухе, куда доносились лишь отголоски играющей внизу музыки, среди мерцающих огоньков, где они были только вдвоем, Джек мог бы поцеловать ее. Однако он сказал только:

— Знаешь, сезон ремонтов подходит к концу.

Она молчала, словно и не слышала его слов.

— Но он не кончается в Калифорнии, — произнесла она чуть слышно.

— Не кончается, — согласился он. — Я так и не покрасил твой дом. Надеюсь, я все же сделаю это следующим летом.

— Да, мы были слишком увлечены игрой в песочек, — вздохнула Талли, любуясь огнями внизу. — Помолчала и добавила: — Когда ты думаешь ехать?

— На этой неделе, — ответил Джек, беря ее за руку.

И ей захотелось заплакать. Но это длилось одно мгновение.

Колесо остановилось. Талли неохотно спустилась на землю, — так жаль было расставаться с дыханием Джека на своей щеке.

Пока они брели через темное поле к стоянке, Талли спросила, о чем Джек говорил с Шейки.

— Если хочешь, я все тебе расскажу, — ответил он, пытаясь разглядеть ее в темноте. Шум ярмарки стихал вдали.

Какое-то время они молчали, потом Талли спросила:

— Шейки сказала мне, что я заблуждаюсь относительно твоих чувств. Скажи мне, это действительно так?

— Да, — ответил он.

Она тихонько рассмеялась.

— Правда?

— Да, — опять повторил он.

— Как же так? — Она улыбнулась и взяла его за руку. — Я вообще не знала, что у тебя они есть.

— Теперь знаешь, — ответил Джек, не глядя на Талли.

Она мягко убрала свою руку с его руки, и весь остаток пути они молчали, пока наконец не приехали к церкви Святого Марка, где Талли оставила свою машину. Джек поцеловал спящего Бумеранга, перекладывая его в «камаро». Выпрямившись, он заглянул ей в лицо, но она отвела глаза. Придвинувшись к ней, он коснулся ладонью ее щеки.

— Спасибо за прекрасное лето, — сказал он мягко, не отнимая руки от ее лица.

Своей ладонью она накрыла его руку.

— Нет, это тебе спасибо. Спасибо за сегодняшний вечер.

Джек сел в машину.

— До свидания, Талли, — сказал он, заводя мотор. — Увидимся на Рождество.

9

Через неделю Талли, собрав все свое мужество, отправилась на кладбище одна. Она купила ножницы и подрезала ветки розового куста, который в последнее время выглядел как-то неряшливо. Потом Талли быстро ушла и не появлялась там в течение месяца.

В следующий раз она пришла туда в октябре. Но не принесла гвоздик. Она купила белые розы. После этого Талли опять стала ходить на кладбище каждое воскресенье, обязательно с букетом роз, хотя белые было найти труднее всего — обычно предлагали розовые или желтые. Вместо того, чтобы класть букет на землю, Талли привязывала его к голым веткам куста.

— Все будет хорошо, Мандолини, — шептала Талли. — Я иду почти по твоим следам. Но все будет хорошо.

В октябре у Хедды случился очередной удар, и, хотя он был не очень тяжелым, ее опять пришлось госпитализировать. Если раньше она могла двигать ногами благодаря физиотерапевтическим процедурам, которые оплачивал Робин, то второй удар свел на нет почти все улучшения. Теперь Хедда не могла пользоваться даже своей здоровой рукой. Почти до самого Дня Благодарения Хедда была под капельницей. Робин и Талли навещали ее через день и даже брали с собой маленького Робина повидаться с бабушкой. Но отсутствие Хедды в доме не принесло Талли облегчения. Она не переставала чуять ее запах. Весь первый этаж пропитался запахом Хедды — не помогла даже тщательная уборка, половина дома все равно пахла нашатырем, противно и удручающе.

Когда Хедде стало чуть лучше и она смогла говорить, Робин спросил ее, что можно сделать, чтобы она лучше чувствовала себя в больнице. Хедда ответила:

— Возьмите меня домой.

Талли услышала это и не смогла сдержать вздоха. Она так надеялась, что мать предпочтет остаться под постоянным медицинским наблюдением, окруженная заботой профессиональной сиделки.

Они забрали ее домой на День Благодарения. Пока Хедды не было, Робин покрасил в ее комнате стены и обновил полы. Стало намного опрятнее, и запах почти исчез.

— Робин, ты знаешь, — сказала Талли в один из вечеров, когда Хедда еще была в больнице, — мне кажется, ты можешь слегка умерить свой пыл. Я думаю, Господь Бог уже припас на небесах персонально для тебя отдельное облачко.

Робин заверил ее, что делает это не для того, чтобы заслужить Божью милость.

— Тогда чью же? — спросила Талли.

Робин неодобрительно посмотрел на нее, но только сказал:

— Ты говорила, что хочешь отделать пустые комнаты наверху?

— Я думала, что стоит привести их в порядок. Вполне возможно, нам понадобится одна из этих комнат.

— Зачем? — спросил он, подсаживаясь к ней на кушетку и протягивая чашку чая. На этот раз Талли одарила его неодобрительным взглядом.

— Она нам понадобится под молодняк.

— Ты хочешь понасажать еще растений? Побойся Бога, Талли, их и так вполне достаточно.

Она рассмеялась, но Робин оставался серьезным.

— О, Робин, — сказала Талли, начиная раздражаться. — Ведь у нас может быть еще один малыш.

Мрачно глядя на нее, он сказал:

— Еще один ребенок? Ты сошла с ума?

В начале декабря Талли размышляла, не позвонить ли матери Джека. Так и не решившись на это, она стала заходить в церковь и по субботам, и по воскресеньям.

На работе все шло, как обычно. Даже самые неблагополучные семьи старались забрать детей домой на Рождество. Талли накупила целую кучу игрушек, книжек, одежды для своих подопечных, которым предстояло встретить Рождество без родителей. Она даже уговорила Робина купить для них елку, и они все вместе наряжали ее.

10

На утренней Рождественской мессе отец Маджет произнес проповедь о воскрешении Лазаря. Но Талли, оглядывая церковь в поисках Джека, плохо его слушала. Робин не пошел с ними, — она была с Бумерангом.

«Неужели это Джулия сидит там впереди, рядом с Анджелой? Джулия в церкви? Не может быть. А где же Лаура? Столько народу. — Талли снова огляделась вокруг. — Где же Джек?»

После мессы Талли остановилась в церковном дворике, чуть-чуть в стороне. Она боялась, что кто-то может подумать, что она ждет Джека, и сразу поймет, что к чему. «А ведь на самом деле я жду Джулию, — думала Талли. — Где же она? Почему никак не выйдет из этой проклятой церкви?»

Наконец показались Джулия и Анджела. Они сразу направились к Талли и Бумерангу.

Талли кивнула Джулии, заметив про себя, что ее подруга похудела и выглядит немного печальной.

— Джул, а где Лаура? — спросила Талли.

— А-а, она… — Джулия неопределенно махнула рукой. — Она поехала навестить свою мачеху в Огайо.

— Мне казалось, что вы всюду ездите вместе, — заметила Талли.

— Ш-ш-ш, — громко сказала Анджела. — Прикуси язычок. В кои-то веки моя дочь приехала домой на Рождество.

Талли и Джулия улыбнулись друг другу.

— Привет, Талли, — раздался голос позади нее.

Лицо Талли было абсолютно спокойным, когда она обернулась и встретила взгляд Джека.

— Привет, — ответила Талли, стараясь скрыть радость, прорывавшуюся в ее голосе.

— Дядя Оз! — воскликнул Бумеранг, путаясь в ногах Джека. — Дядя Оз!

Дядя Оз? Джулия удивленно взглянула на Талли, потом повернулась к Джеку и спросила:

— Как дела, Джек? Что ты здесь делаешь?

— Привет, Джулия, — ответил он, слегка кланяясь Анджеле. — То же, что и ты. Приехал домой. — Потом повернулся к Талли и спросил, слегка улыбаясь и все еще держа за руку Буми:

— Ну а как ты?

— Нормально, даже хорошо.

— Как твоя мама, Талли? — поинтересовалась Анджела. — Я слышала, ей опять хуже.

— Сейчас все в порядке, — ответила Талли, неохотно, оборачиваясь к Анджеле. — Она уже ест твердую пищу и выговаривает все гласные.

Анджела не улыбнулась.

— Все нормально, Анджела, правда, — снова сказала Талли, испытывая страстное желание повернуться к Джеку.

— Талли, — сказала Джулия, когда они остались вдвоем, — я чувствую, ты что-то от меня скрываешь. Кто такой дядя Оз?

— Джек, кто же еще? — ответила Талли, радуясь возможности произнести его имя вслух.

— «Джек, кто же еще», — передразнила ее Джулия. — Так расскажи же, Талли.

— Рассказать что?

— Что-нибудь. Но лучше расскажи мне все, — требовала Джулия.

Талли подумала, затем сказала:

— Бумеранг хочет маленькую сестренку.

— Талли! — вскрикнула Джулия.

Талли рассмеялась.

— Тебя давно не было в Топике.

— Прости. Мы с Лаурой вечно так заняты… Как твоя мама?

— Кое в чем с ней легче, чем с твоей. Моя мать не задает вопросов.

Джулия согласно кивнула.

— Но расскажи же мне, как Робин? — попросила она.

— Хорошо. Много работает.

— А почему он не пришел с тобой в церковь? — спросила Джулия.

— Готовит обед. Сейчас я пойду есть его стряпню. А почему Лаура не приехала с тобой? — в свою очередь задала вопрос Талли.

— Мы съедемся вместе через две недели. Мы решили… — Джулия колебалась. — Лаура решила, — поправилась она, — что будет неплохо, если мы какое-то время поживем отдельно. Возможно, она права. Я-то думала, что мы всегда будем вместе.

Джулия выглядела такой расстроенной, что Талли не знала что сказать и спросила:

— А где ее мама?

— Умерла, я думаю.

— Ладно, мне пора. Я так рада, что ты приехала. Наконец-то мы поговорим.

Джулия старалась казаться жизнерадостной.

— Ты хочешь о чем-то со мной поговорить? — спросила она.

Это было правдой. Временами Талли очень хотелось кое о чем поговорить с кем-нибудь. Но сейчас ей надо было поторопиться домой. Робин ждал ее к обеду, зажарив огромную роскошную индейку.

— Ни о чем конкретном, — ответила Талли. — Я должна идти, Джул. Робин просто убьет меня, если я не приду вовремя. Он в первый раз жарит индейку.

— Если тебе нечего рассказать, то хотя бы объясни, почему ты была так счастлива видеть Джека.

— Я была счастлива? Я ведь не говорила, что рассказать нечего? Я только сказала: ничего конкретного.

Джулия мягко погладила руку Талли.

— Талли, бедная. Ты, должно быть, так одинока.

Талли убрала руку, но чувство счастья так и не покинуло ее.

— Я не одинока, — возразила она. — У меня есть муж, ребенок, работа и мать, которой я — спасибо Господи — уже по второму разу перечитываю вслух Агату Кристи.

— И Джек, — добавила Джулия.

Талли покачала головой.

— Ему я не читаю Агату Кристи.

— Талли!

— Нет, правда. Ни разу не читала, — сказала Талли.

— Талли!

Талли внимательно посмотрела на подругу.

— Он мой друг. Понимаешь? Мой друг. И все.

Джули бросила на Талли быстрый взгляд из-под прищуренных век и покачала головой.

— Ох, Талли, Талли. Ты не первая, кто за последние семь лет отправляется по следам Дженнифер. Но ты только в начале пути. Помоги тебе Бог. И да поможет он Робину тоже.

Талли поднялась.

— Не понимаю, о чем ты. Да, миссис Мандолини сделала все возможное, чтобы смириться с потерей Дженнифер. И я в порядке, поверь мне. Все будет хорошо.

— Надеюсь, что так, — вздохнула Джулия.

Она проводила Талли до дверей.

— Ты похудела, Джул. Не очень, но похудела. Отпустила волосы. Ты теперь настоящая хиппи.

— Хиппи, сборщик зерна, цыганка, — печально откликнулась Джулия. — Это все про меня.

Талли обняла подругу.

— Да, вы с миссис Мандолини сделали все, чтобы смириться со смертью Дженнифер. Это так, — сказала Талли.

— Хватит, — отрезала Джулия. — Ну все, береги себя.

Талли все еще продолжала обнимать Джулию.

— Что-то случилось, Джул? Что-то не так?

Джулия лишь отмахнулась.

— Не бери в голову. Все в порядке. Я просто никак не привыкну обходиться без нее, понимаешь?

— Но ведь прошло семь лет, Джул?! — воскликнула Талли.

Джулия недоуменно взглянула на Талли, потом рассмеялась.

— Ну что ты! Я же имела в виду Лауру, — сказала она.

Несколько дней спустя Талли пошла в церковь без Бумеранга. Джек уже поджидал ее там. «Какой он красивый», — подумала Талли, чувствуя, что у нее перехватывает дыхание. В коричневой кожаной куртке, с черным шарфом и неизменных джинсах он и вправду был очень хорош. Она подошла, и они улыбнулись друг другу. Джек, который все время держал руки за спиной, теперь протягивал ей букет белых роз.

— Где ты их взял? Зимой их нет ни в одном магазине, — удивилась Талли,

— Это тебе, — только и сказал Джек.

Но Талли не спешила взять букет.

— Спасибо, Джек, — произнесла она совсем тихо, стараясь не встречаться с ним взглядом. — Может быть, мы прикрепим их к розовому кусту? В конце концов что мне с ними делать?

— А что будет делать с ними она? — спросил Джек.

За новогодним столом у Брюса и Линды Талли думала о том, что сейчас делает Джек. Ей вспомнился Новый год семь лет назад, когда Джек, казалось, был увлечен Дженнифер, так нежно ухаживал за ней, — и Талли испуганно постаралась поскорей отогнать от себя эти мысли. Но, помимо ее воли, где-то на заднем плане ее сознания продолжалась эта почти невидимая работа, и вдруг с очевидностью, причинившей ей боль, она поняла, чего хочет. Талли хотела, чтобы Джек был увлечен ею.

Джек пригласил Талли вместе отметить ее двадцать пятый день рождения. Вообще-то настоящий день рождения приходился на четверг, и этот день Талли провела с Робином. Но в субботу Робин уехал в Манхэттен вместе с Бумерангом и собирался заночевать у Брюса. Он, конечно, звал ее с собой. Но Талли, как обычно, отказалась. Робин не спросил у Талли, что она собирается делать субботним вечером, а она не сочла нужным докладывать.

Талли поехала к Святому Марку и стала ждать Джека. На ней были черные брюки и белая блузка, Джек подъехал к семи. Они отправились в Канзас-Сити и заняли столик в маленьком французском ресторанчике с забавным названием.

Полумрак. Французская речь. Скрипач. В нескольких футах от них площадка для танцев. Сладкое вино. Она пила, а он говорил. Она смеялась его шуткам. Они ели.

И где-то во время трапезы, где-то между основным блюдом и десертом, после того, как они выпили уже по третьему бокалу, но еще до того, как успели убрать тарелки, после того, как она спросила его, когда он снова уедет, и до того, как он спросил ее о работе, она взглянула на него через стол. Он что-то рассказывал, как рассказывал всегда — с необычайной живостью и воодушевлением, и подумала: «Бог мой, разве у него не самые красивые губы в мире?»

Это испугало и смутило Талли. Она сосредоточенно уставилась в свою тарелку, хотя у нее вдруг пропал аппетит. Она подняла глаза, встретилась с его взглядом и испуганно отпрянула, — так откатываются волны Тихого океана, разбиваясь о прибрежные утесы. Его глаза были мучительно великолепны и серьезны. Его глаза и губы. Губы казались кроваво-красными, но глаза, глаза были светлые, неопределенного оттенка, что-то между зеленоватым и нежно-голубым. Она не могла понять. Не могла бы назвать цвет этих глаз. Да и кто бы мог? Все это время она не отрываясь вглядывалась в его лицо. Так же, как она рассматривала его прошлым летом, на песке у озера Вакеро, или когда он катал ее на лодке под сверкающими лучами летнего солнца, или когда он потешался над ней, а она над ним, — она так и не разглядела цвета его глаз. И теперь, ошеломленная, Талли не отводила взгляда.

— Натали, ты что, — не слышала ни одного слова из моего рассказа?

Талли поднесла руку к лицу. Щеки горели. Она не знала, что ответить. Рассматривала его рот. «Где я была? Что так поглотило мое внимание? — размышляла Талли. — Он уже не первый год разговаривает со мной этим ртом, и я никогда не замечала, как прекрасен, как он прекрасен, как чувствен, как совершенен». Талли не в состоянии была дальше смотреть на него, она опустила глаза к грязным тарелкам. Его указательный и средний пальцы коснулись ее подбородка, заставив поднять лицо. Он не убрал руку, встретившись с ней взглядом.

— Что? — тихо спросил Джек. — Что?

«У меня пропал голос, — подумала Талли. — И все это написано у меня на лице. Все мои чувства отражаются на моём лице».

— Ничего, — собственный голос показался ей чужим.

— Почему ты не обращаешь на меня внимания?

«Внимания? Я? Я просто в восхищении. Разве я не обращаю внимания?» — спросила она себя, а вслух сказала:

— Я? А ты?

— Талли, когда я с тобой, я только на тебя и обращаю внимание.

— Это неправда, — храбро возразила она. — Ты путешествуешь. Красишь дома. Твоя жизнь — в Калифорнии.

— Но когда я с тобой, я занят только вашей милостью.

Талли почти хотелось, чтобы завязался флирт. Она ничего не могла с собой поделать, ей хотелось распушить волосы перед ним, кокетливо улыбнуться, повернуть в самом выгодном свете голову, хотелось… чего-то. Ее хватило только на то, чтобы, закрыв лицо руками, спросить:

— Ты обращаешь на меня внимание? Правда? Какого же цвета у меня глаза?

Джек так долго молчал, что она не удержалась и взглянула на него сквозь пальцы. Глядя на нее с чувством, которое Талли затруднилась определить, он качал головой.

— Талли, Талли, Талли, — произнес Джек наконец. — Натали. Лучше я спрошу тебя. Какие у меня глаза, Талли Мейкер?

— Я спросила первая. — Она давно перестала поправлять его, когда он называл ее девичьей фамилией.

— Серые, — немедленно ответил Джек. — Как понедельник.

«Серые, как понедельник. Серые. Как понедельник». Она продолжала смотреть на него сквозь пальцы.

— Серые, — повторил он, убирая руки от ее лица. — Как мои.

Она внимательно всмотрелась в его лицо, радуясь, что может сделать это, не испытывая неловкости.

— Они казались мне зелеными, — сказала Талли.

— Серые. Как твои, — повторил Джек.

«Серые, как понедельник. Серые, как мои. Джек Пендел», — звучало в ушах Талли. Талли взглянула на его мягкие на вид, такие красивые губы, и единственное, чего она хотела в этот момент, что навязчиво крутилось в ее сознании, не давая перевести дыхания, — это желание, чтобы Джек поцеловал ее. «Я хочу, чтобы ты поцеловал меня. Поцеловал меня. Коснулся моего лица, поцеловал мои губы. Серые понедельники. Серые глаза. Поцелуй меня. Здесь, сейчас, склонись ко мне, наклони ко мне голову, дай заглянуть в твои серые глаза, твои серые понедельники, прижми свои губы к моим, о, Джек, забудь, пожалуйста, что мы пережили за эти десять лет. Забудь, как я танцевала на столе, пьяная, с обнаженной грудью, забудь мою лучшую, умершую подругу, любившую тебя, забудь другую, самую красивую девушку Топики, любившую тебя. Забудь о том, что я замужем и у меня есть сын, забудь зовущую тебя Калифорнию, ее пальмы, потому что я так же сильно зову тебя, милый, иди же ко мне, ближе, иди же и утоли мою жажду. Замолчи и коснись меня своими белыми большими руками, подари мне свои поцелуи, как ты даришь мне белые розы, подари мне свои губы и свои руки, — я теряю голову, когда вижу их. Загляни же в мои серые глаза и поцелуй меня. Мой желанный, я жажду твоих прикосновений и твоих поцелуев, и если ты так же хочешь этого, то почувствуешь, как я зову тебя, и поцелуешь меня».

Джек все говорил, а Талли слушала. Когда он задавал ей вопросы, она старалась отвечать, но ей казалось, что не она, кто-то другой говорит эти незначащие фразы. Она совсем растаяла, по венам текла не кровь, а теплое молоко, а в голове ее крутится бесконечная пластинка. Сейчас Талли словно впервые увидела Джека. Словно это было их первое свидание. Казалось, даже скрипка плачет ей: «Талли повстречала Джека…» Джек Пендел. Даже его имя звучало теперь как-то по-новому. А все остальное больше не имело значения.

— Ты не хочешь потанцевать, Талли? — спросил он.

— А? — Она словно очнулась от сна.

Он взял ее за руку.

— Пойдем потанцуем.

Талли покачала головой.

— Мне незнакома эта вещь.

Но Джек поднялся и потянул ее за руку. Она пошла за ним. На паркетной площадке — двенадцать на двенадцать футов — уже кружились несколько пар. Других пар. «Слова звучат фантастично, — думала Талли, — даже если не произносить их вслух. Мы не пара. Мы Джек и Талли, и все, что связывает нас, это цветы, которые мы каждое воскресенье приносим на кладбище. Джек и Талли, мы не пара». Рука Джека легла на спину Талли, на ее шелковую блузку, пониже лифчика, но выше пояса брюк. Другой рукой он сжал ее ладонь и вывел на середину площадки. Его рука была большой, сильной и теплой. Талли боялась, что ее рука окажется липкой Другую руку она положила ему на плечо. Ей хотелось обнять его за шею, но при его росте так танцевать было бы неудобно… Она вспомнила, как они танцевали на свадьбе Шейки. Она вспомнила все их разговоры, время, которое они так хорошо проводили вместе на озере. Робин казался всего лишь миражом, она забыла его. Только ее чувства сейчас имели значение, только Джек существовал для нее. В тот вечер они танцевали только медленные танцы, нежно прижавшись друг к другу. Она чувствовала запах его кожи, его волос, он ощущал тяжесть ее руки на своем плече. Но было что-то еще. Ее правая нога коснулась его коленей. От этого прикосновения в ней вдруг вспыхнул такой огонь, что она поняла: она никогда себя не знала Но по тому, как он вел ее в танце, было понятно, что он чувствует то же. Они почти не говорили, она не смела поднять на него глаза.

Подбородок Талли прижимался к белой рубашке Джека, он склонил лицо к ее волосам. Иногда она чувствовала, как его скула касается ее виска. Отдавшись на волю чувств, разбуженных музыкой и близостью Джека, Талли мечтала, чтобы танец никогда не кончался. Но смолк последний аккорд, и они вернулись за свой столик.

Джек расплатился, помог ей надеть пальто, распахнул перед ней дверцу машины, и они поехали назад, в Топику.

Они остановились возле церкви, но Талли не хотелось выходить. Ей хотелось оставаться в его старом зеленом «мустанге», и чтобы за окном был снег, а внутри — его губы. И все желания, все страхи всей ее жизни были ничто по сравнению с этим яростным, необоримым желанием. Руки Талли тряслись. Она боялась слово вымолвить.

— Спасибо, что разрешила мне пригласить тебя, — донесся до нее голос Джека.

— Нет, Джек, — старательно выговорила она. — Это тебе спасибо.

Он улыбнулся.

— Когда я впервые увидел тебя в «Тортилле Джека», я думал, тебе лет двадцать. Я сидел там тайком — шестнадцатилетний неоперившийся юнец, пил пиво, смотрел на танцовщиц и думал, что ты зря растрачиваешь в этой дыре свой талант. «И почему она не в балетной школе? — думал я. — Тратит себя в этом вонючем кабаке».

Талли вежливо улыбнулась. Она почти не разбирала его слов, только слушала его голос.

Джек продолжал:

— А когда я увидел тебя во второй раз — ты, конечно, опять выиграла соревнование — я понял, что ты еще ребенок. Тощая девчонка.

Она слабо улыбнулась, припоминая:

— Не такая, как сейчас, да?

Джек покачал головой.

— Совсем не такая.

— А тощей я тебе нравилась?

— Сейчас гораздо лучше, — сказал он, и Талли почувствовала, как ноет низ живота. — И знаешь что? — продолжал он. — Тебя выдали глаза. Они были такие печальные. Полные… ну, не знаю чего. Детской боли, может быть.

Талли передернуло.

— Какая боль, Джек? Какая печаль? Просто пьяные.

Он медленно покачал головой.

— Я тебе не верю, Талли Мейкер.

Талли ничего не ответила, и он снова заговорил.

— Держи хвост пистолетом, Талли. Попроси мужа почаще водить тебя потанцевать.

— Он иногда водит, — отозвалась Талли, вдруг смутившись. Робин был последним человеком на земле, о ком ей сейчас хотелось вспоминать.

— Пусть водит чаще.

— Я и сама иногда танцую,

— Я знаю, но, когда одна, это не в счет. — Талли глубоко вздохнула. Ей очень хотелось задать ему один вопрос, он мучил ее уже два года. И места лучше, чем эта погруженная в полную темноту, без единого проблеска света, машина, было не найти. Откашлявшись, Талли решилась:

— Мм… Джек, кстати о «Тортилле Джека»… скажи… ты… мы с тобой танцевали там вместе?

Он попытался взглянуть ей в глаза, и Талли покраснела. Она благодарила ночь, темноту за то, что не может разглядеть истинного выражения глаз Джека.

— Да, Талли, мы танцевали вместе, — сказал Джек таинственным, приглушенным голосом. — Я полагаю, не будет большой наглостью спросить, помнишь ли ты, как танцевала со мной?

Она чувствовала в его вопросе какой-то подвох. Не стоило ему спрашивать, помнит ли она его среди огромной массы парней, с которыми она танцевала. Талли, тяжело дышала. А в это время он старался не дать ей прочесть по его глазам, какие чувства обуревают его. «Что же это? — думала Талли. — Опять есть что-то, чего не помню я, но хорошо помнит Джек. Он столько всего помнит о нас, хотя я была убеждена, что вообще не имею о нем ни малейшего представления».

— Я думаю, ты меня с кем-то путаешь, — сказала Талли.

— Почему ты так говоришь? — спросил он.

Талли хотелось сказать ему что-то хорошее, что-то, что снимет с него напряжение.

— Я должна была запомнить тебя, Джек Пендел.

Он покачал головой.

— О, Талли, дай мне передышку. Ты бывала на Холме уже пару лет до того, как мы познакомились. Ты казалась такой уставшей от всех этих… танцев.

Талли принялась рассматривать руки, а Джек продолжал:

— В тот субботний вечер я был для тебя всего лишь лицом в толпе. Никак не удавалось пригласить тебя на танец. — Он улыбнулся. — Тогда я был недостаточно хорош для тебя, Талли Мейкер.

Прежде чем она успела возразить, он продолжил:

— Нет, не спорь, это не имеет значения. Я помню, как это было.

— Хочешь рассказать мне? — спросила Талли.

— Не очень, тебе будет неприятно. Сидеть и слушать, что именно ты не помнишь о том времени, когда нам было шестнадцать…

Она уже нервничала. Она вся пылала, а щеки заливал румянец.

— Рассказывай, Джек, — тихо попросила Талли. — Все будет в порядке. Я хочу знать.

Джек глубоко вздохнул и повернулся к Талли.

— Была суббота. Было уже очень поздно, — начал он. — Ты только что с успехом исполнила один из твоих номеров.

— Полагаю, это значит, что я закончила танцевать на столе?

— Ну-у… да.

«Я хоть была одета? — хотелось спросить Талли. — Какой ужас! Какой стыд!»

— Ты… на тебе… м-м-м… было не слишком много одежды.

Талли совсем спрятала лицо.

— На тебе был узкий топик или что-то в этом роде, и короткая-короткая юбка. И высокие каблуки.

Талли испытала огромное облегчение.

— Потом ты спрыгнула со стола, и целая толпа парней бросилась приглашать тебя танцевать. Я тоже очень хотел танцевать с тобой, но я стоял далеко, в углу, а ты была просто нарасхват. Я ждал минут двадцать, может быть, полчаса. Шесть песен. — Джек улыбнулся. — Я сосчитал. Шесть песен, а потом я увидел, что один мой приятель танцует с тобой. Даже не приятель, так, знакомый. Я подошел к вам… — Джек выдержал паузу, — а ты взяла меня за руку и стала танцевать с нами обоими.

— Похоже, я была порядком пьяна.

«Хотелось бы мне быть пьяной сейчас», — подумала Талли.

— Мы все были порядком пьяны, — продолжал Джек, — помню, сколько мы тогда выпили пива. Потом, в середине песни, тот парень ушел и мы танцевали уже вдвоем.

Талли хотелось плакать. Это было ужасное время в ее жизни. Это были безумные, пьяные, выброшенные годы, она тогда пыталась как-то заполнить ужасную пустоту внутри себя и не могла, которые потом пыталась выбросить из памяти, и опять-таки не могла. И вот теперь перед ней сидит человек, Джек, в сущности, чужой ей человек, который отлично помнит ее в то кошмарное время и рассказывает о нем с нежной ностальгией.

— Ну, и как это было? — продолжала задавать вопросы Талли.

— Слишком быстро. 1977 год. Я даже помню ту песню.

— 1977-й? Это, должно быть, «С тобой мне хочется танцевать».

— По правде говоря, это было «Не оставляй меня». Середина песни. Ты меня едва видела, ты много выпила и устала, но ты улыбалась, придвинулась поближе, и что-то сказала. Ты сказала что-то вроде «Гляди-ка, какой застенчивый!»

Талли закрыла лицо руками.

— Ну-ну, Талли, — утешил ее Джек. — Это всего лишь воспоминания.

Талли отняла руки от лица, в голове у нее звучала песня «Пинк Флойд».

«Моментальный снимок в семейном альбоме, папочка, — что еще ты оставил мне? ПАПА! Что еще ты оставил мне?»

— Всего лишь? — переспросила она.

— А как бы ты хотела?

— Да, именно. Но рассказывай дальше. Было что-то еще?

— К несчастью, больше ничего, Ты была очень сексуальной тогда, Талли. Потрясающе сексуальной для такого, как я, семнадцатилетнего пацана. Я просто не представлял, что мне с тобой делать.

— Я была глупой девчонкой и казалась себе ужасно взрослой, — сказала Талли.

— Думаю, иначе и быть не могло, — подтвердил Джек.

— Так я перестала танцевать с тобой?

— Да, и скоро, очень скоро. Но до того… ты так крепко, прижалась ко мне. — Джек слегка смущенно покашлял. Очень крепко. Это были почти объятия… Ты понимаешь, что я хочу сказать?

«Боже мой! Понимаю ли я, что он хочет сказать?» Она очень любила так танцевать и заглядывать в глаза своим партнерам, в чьих объятиях она кружилась. Но совершенно невероятно, что одна пара их тех глаз наблюдает сейчас за ней. Невероятно!

— Это уже чересчур, — сказала Талли.

— Да, — теперь голос Джека звучал почти так же тихо, как голос Талли. — Я не мог не среагировать на твои прикосновения. Я… Мне было всего семнадцать, я был весь в твоей власти, и ты, конечно, почувствовала мою реакцию. — Джек говорил это и смотрел в сторону, не поворачиваясь к Талли. Она с силой сжала коленями ладони, чувствуя, что они становятся влажными. Талли и сама вся покрылась испариной.

А он продолжал:

— И ты сказала: «Ого, да ты, оказывается, не такой уж застенчивый», — а потом поднялась на носочки и потянулась ко мне губами.

Талли была мокрая, как мышь. Одежда липла к телу. На лбу блестели бусинки пота.

— И я?.. — то ли произнесла, то ли выдохнула она. — Я поцеловала?..

Он грустно улыбнулся и обернулся к ней.

— Вот вопрос, так вопрос. Лучше пусть это будет второй мой секрет.

— Джек, пожалуйста!

— Нет, Талли, — ответил он. — Ты не поцеловала меня. Ты только привстала на носочках, видимо, ожидая, что я наклонюсь к тебе, но я растерялся, и ты убежала от меня к другим поклонникам. Возможно, ты вообще не собиралась целовать меня, просто хотела подразнить. Но ты смеясь убежала прочь, и я никогда не мог забыть этого.

Минуты две они сидели молча. В эти мгновения Талли, как никогда раньше, желала, чтобы Джек Пендел поцеловал ее в губы.

— Что ж, полагаю, ты скоро тронешься в путь, — произнесла наконец Талли.

— Да, в это время года мне не хватает солнца. Поеду искать его. Сан-Диего, Мехико.

— Ты и в Мехико красишь дома? — спросила она, только чтобы не расставаться.

— Я не работаю в Мехико. Там я поклоняюсь солнцу.

— Оно не ослепит тебя после столь длительного отсутствия? Даже в Топике солнце достаточно яркое. Что уж говорить про Мехико.

— Да, но когда я устану от него, я вернусь в Топику. А сейчас здесь станет холодно.

— Да, — Талли скривилась, словно от зубной боли. — Я бы тоже уехала.

— Талли, ты разговариваешь со своей мамой? — спросил Джек.

— Я читаю ей, наливаю чай. Разве это не то же самое?

— Нет, — сказал Джек. — Ты сердишься на нее?

— Только за то, что она так долго живет, — ответила Талли, но, увидев выражение лица Джека, быстро сказала: — Я не сержусь на нее. Просто мы практически не разговариваем.

— Так на кого же ты сердишься?

На свете всего было два человека, которых не могла простить Талли, и оба они уже умерли. Она отрицательно покачала головой и поднялась, собираясь уходить.

— Подожди, — хрипло сказал Джек, удерживая ее за руку.

Он притянул ее к себе и обнял. Одна его рука гладила ее спину, другая нежно перебирала волосы. Объятие было быстрым и сильным.

— Будь здорова, Талли, — прошептал Джек, — поздравляю с днем рождения!

Талли прижалась лицом к шее Джека, к его волосам. Она вдыхала их запах, и ей казалось, что именно так должны пахнуть светлые волосы настоящего мужчины. Талли подняла голову и высвободилась из его объятий.

— Пока, Джек. Возвращайся скорее, — с трудом сказала она.

Он отпустил ее. Она вышла и, обогнув машину, подошла к окну с его стороны.

Джек открыл окно, а Талли хотела что-то сказать, но не знала что, поэтому спросила:

— Может быть, ты покрасишь мой дом будущим летом?

Уже в тот момент она скучала по нему, ужасно скучала по его серым глазам и красным губам, а он сидел перед ней в своем «мустанге».

— Все последние три года я собирался покрасить твой дом, — сказал Джек, заводя машину — И он действительно нуждается в покраске, Талли.