С тобой по-новому забилось мое сердце…


Я просыпаюсь в одиночестве. Кровать рядом со мной пуста, простыни холодные, словно на них никто не спал. Тело все липкое, и это вызывает улыбку на моем лице. У меня все болит, но этот факт тоже заставляет улыбаться. Прежде всего бегу в туалет, потом полощу рот освежающей жидкостью, запрыгиваю в душ и отмываю кожу. На полу спальни обнаруживаю футболку Лока — значит, он где-то рядом. Проскальзываю в его футболку и, клянусь своей задницей, замираю на секунду, чтобы вдохнуть его запах и насладиться ощущением мужской одежды на своем теле.

Я нахожу его в кухне. На нем ничего, кроме джинсов — расстегнутых и одетых на голое тело с полным отсутствием нижнего белья. Самый офигенно-сексуальный вид из всех, что я видела. Заставляет все внутри меня трепетать. Или это воспоминания о том, что он делал со мной и как невероятно заставлял себя чувствовать? Думаю, все вместе.

Он сидит за столом, ноги скрещены под стулом. Напротив него завалявшаяся у меня открытая бутылка виски — мой стратегический запас для чрезвычайных ситуаций. В руке один из купленных мной на распродаже стаканов, наполовину наполненный напитком. На самом деле, этот виски не очень хороший. Я редко пью его, но иногда бывало — в самом начале, когда рана была еще слишком свежа, и я периодически без причин тонула в своем дерьмовом состоянии. Просто из-за незначительных моментов, вроде воспоминаний о том, как Олли сказал или сделал что-то. Или инстинктивно звала: «Эй, Олли…», а потом осознавала, что его больше нет. Так вот, иногда, когда подобное случалось, я выпивала рюмку или две виски, и обжигающий напиток помогал бороться со слезами. Со временем я перешла на тот этап, когда мне перестал требоваться крепкий алкоголь, и это была победа, достигнутая с таким трудом. Я овладела искусством эмоционального онемения и научилась строить хорошую мину при плохой игре.

Мгновение я смотрю на Лока из коридора. Не думаю, что он может увидеть меня, поэтому есть возможность понаблюдать за ним незамеченной. В одной руке у него стакан, и, совершенно очевидно, он с силой его сжимает — костяшки его пальцев побелели. Он подносит стакан к носу и глубоко вдыхает. Делает это так, как голодный человек вдыхает запах еды — с наслаждением и предвкушением. Подносит край стакана к губам. Наклоняет. Но потом опускает его — медленно, обдуманно, — словно каждый сантиметр к поверхности стола является победой в сражении. С нежной заботой он ставит стакан на стол. Отпускает его. И его рука дрожит.

Он алкоголик? Так вот что такое человек, борющийся с демоном.

А потом, без предупреждения, жутким ударом кулака он сбивает стакан со стола.

— ТВОЮ МАТЬ! — кричит он, и стакан разбивается о стену.

Это такая внезапная и неожиданная ярость, что я подпрыгиваю и визжу от испуга, прижимая руки к груди. Хотя уже ровно через мгновение я около него.

— Господи, Лок. Какого черта?

Он откидывается на стуле, его голова глухо ударяется о спинку.

— Прости. Прости. Я все это уберу.

Лок пытается встать на ноги, но я давлю ему на плечи, усаживая обратно.

— Нет. Все нормально. Я сама.

Я подметаю и выбрасываю осколки, а затем вытираю виски, разбрызганный по стене и полу. Потом сажусь на стул по диагонали от него и придвигаю бутылку ближе к себе. Подальше от него.

— Лок, ты… ты алкоголик?

— Не знаю, — он хватает крышку, закручивает бутылку и отпихивает ее в сторону. — Мне нельзя пить.

— Для меня звучит как алкоголизм, — я касаюсь его руки, накрывая ее своей. — Я не… все хорошо. Это не должно иметь большого значения.

Он трясет головой — больше в знак бессилия, чем отрицания.

— Это… сложнее. Да, я привык много пить. Но это было за компанию. Я говорил тебе, что много путешествовал по миру, верно? Это включало в себя множество вечеринок. Когда я активно путешествовал по миру, стараясь найти время для каждого порта, тогда у меня не было ни дня в неделе, чтобы я не пил или хотя бы не выпивал немного. Я не напивался до обморочного состояния. Это не было проблемой. Это было частью моего образа жизни. Но если бы ты поговорила с кем-то, кто знал меня тогда, они бы не сказали, что я был алкоголиком или имел проблемы с выпивкой.

— Тогда, думаю, я запуталась.

Он делает глубокий, очень глубокий вдох.

— Как я уже говорил, это сложно.

Лок таращится в стол и целую минуту не издает ни звука, явно перерабатывая то, что собирается сказать. Я чувствую, что это важно, и даю ему время подумать. Наконец, он переводит взгляд на меня. Его глаза цвета морской волны полны боли, неуверенности и тоски.

— Ты готова к этому?

Я мотаю головой из стороны в сторону.

— К тому, как ты реагируешь, боюсь, никогда не смогу быть готовой. Нет. Наверное, нет.

Из него вырывается еще один вздох.

— Хорошо. Значит, так… — но затем качает головой, не говоря ни слова. — Черт, почему это так чертовски трудно?

Он вскакивает на ноги и отходит. Облокачивается на край стола, упираясь обеими руками в край. Голова поникшая. Мышцы напряжены, будто он буквально, физически ведет войну с самим собой. Я должна встать, должна подойти к нему. Ему больно, и я ненавижу смотреть на это. А еще здесь есть что-то, пугающее меня, но я игнорирую это. Подхожу к нему сзади и мягкими круговыми движениями ладоней поглаживаю его спину. Выпрямившись и повернувшись ко мне лицом, Лок хватает меня за запястья, прижимая к себе. Мое ухо у его груди, и я снова слышу, как бьется его сердце.

— Слышишь это? — бормочет он.

Я киваю, прижатая к его телу.

— Да. Это стучит твое сердце.

— Это сердцебиение, которое ты слышишь… — он делает глубокий судорожный вдох и еще более нервный выдох. — Оно Оливера.

Я потрясена до глубины души.

— Ч-что? Что ты имеешь в виду?

— Сердце в моей груди, биение которого ты прямо сейчас слышишь, это сердце Оливера, — его голос тихий, низкий, словно он вытягивает эти слова из глубины своего существа. — Его фактическое, физическое сердце — орган, находящийся в моей груди.

— Лок, зачем… какого хрена ты говоришь это?

Глаза жжет. Сердце дрожит, словно у загнанного кролика. Легкие не могут вдохнуть. Колени дрожат.

— Что это значит?

Рукой, обернутой вокруг моей талии, он прижимает меня к нему. Слишком крепко. Словно удерживает от побега. Думаю, это разумная предосторожность. Он молчит. Я чувствую, как его трясет, словно человек его комплекции и силы дрожит от страха.

— Лок? Поговори со мной. Ты не можешь сказать что-то подобное, а потом замолчать.

— Я родился с врожденным пороком сердца. Мой прадед имел тот же дефект и умер в шестьдесят. Мой дед — в сорок пять. Отец — в тридцать пять. Мне врачи сказали, что вряд ли доживу до тридцати.

— О, Боже мой, Лок.

— Это случилось в тридцать один. Сердце не выдержало на тридцать первый день рождения. На самом деле, я умер на операционном столе, но они смогли меня вернуть. Поддерживали с помощью всех этих машин и разной другой херни. Я говорил маме, что не хочу, чтобы во мне поддерживали жизнь, но она… знаешь, сейчас это не важно. Главное, что у меня самая редкая группа крови в мире, плюс необычно большое сердце. Шансы найти донорское сердце, которое примет мое тело, были… по сути, равны нулю.

Я на грани обморока.

Встряхиваю головой.

Нет. НЕТ. НЕТ.

Этого не могло случиться.

Лок делает еще один прерывистый вздох.

— Не было никакой надежды. Мне предстояло жить с помощью сраных машин, пока мама, наконец, не скажет им вытащить вилку из розетки. И она собиралась. Я подписал добровольное согласие, подтверждающее, что не хочу существовать таким неестественным образом. Прямо сейчас я должен быть мертв. Но тут произошло чудо. Вот так проклятые врачи называли это — гребаное чудо. Донор. Вопреки всему. Сердце достаточно большое. Та же группа крови. Они пересадили это сердце в мою грудь, заставили пройти через реабилитацию, наблюдение и месяцы анализов и исследований. А потом… послали меня подальше. Сказали, что я «заново родился»: иди, живи, будь свободен! Горький жестокий сарказм. Какого хрена я должен теперь делать? Я всю жизнь жил, собираясь умереть. У меня были чрезвычайно низкие шансы на трансплантацию. Я слышал, как они не раз говорили моим родителям готовиться к худшему. Моя жизнь всегда имела гребаный срок годности. Так я называл это. Срок годности — какой-то черный нездоровый юмор. Не очень смешно, когда ты неизлечимо болен. И потом вот так просто — бум. Кто-то умер, и я снова могу жить.

Он трет лицо обеими руками.

— Черт возьми, послушай, сделай это для меня. Это просто не я. Забудь весь этот бред, который я сейчас наговорил.

— Лок… я не… я не понимаю.

Я до сих пор прижимаюсь к его груди.

Слушаю его сердцебиение.

Сердцебиение Оливера?

Это возможно? По его словам, так и выходит.

— Оливер погиб в автомобильной аварии на Тихоокеанском шоссе. Его органы были извлечены и пожертвованы для трансплантации, и его сердце… его пересадили в мою грудь.

Он берет мою руку, проводя пальцами по этому шраму.

Я качаю головой.

— Ты лжешь.

— Хотел бы.

Я отступаю. Смотрю на него, с трудом моргая из-за потока слез.

— Это сердце Оливера? В твоей груди?

Он кивает.

— Да.

— И под это сердцебиение я засыпала, слушая его прошлой ночью?

— Да.

— После самого… самого сокрушительного секса, который когда-либо был в моей жизни?

— Для меня это тоже было так, — он говорит тихо, как если бы требовалось много усилий, чтобы признаться в этом.

Я пячусь назад, но ноги меня не держат, и я неизящно плюхаюсь задницей прямо на пол. — И ты знал? Ты… ты знал все это время?

— Поэтому я в Оклахоме, Найл. Я приехал найти тебя.

— Когда накрылся мой грузовик, ты спас меня… — все вокруг меня начинает вращаться, миллион мыслей и догадок проносятся в мозгу, заполняя сознание и вызывая головокружение. — Все это было…

Он становится на колени передо мной.

— Нет, Найл, нет. Это была просто случайность. Или судьба, или… совпадение. Я видел, как ты пыталась толкнуть грузовик, и должен был помочь. Я не знал, что это была … ты … — женщина которую я искал, пока не подошел помочь. В бардачке я нашел твои права, и именно тогда понял, что это ты. Но я бы все равно искал, потому что знал — ты где-то здесь. Просто понятия не имел, как найти. А потом… — он пожимает плечами. — Ты оказалась там. И все было так реально. Я не вру ни о чем.

Я отъезжаю на заднице по полу подальше от него, потому что не знаю, что думать в этой ситуации. Просто не могу. Это слишком неожиданно для меня, и я рыдаю, потому что слышала биение сердца Оливера. Я слышала, как бьется его сердце. Одна мысль об этом режет меня на куски, и я, окончательно обессилев, падаю на пол, заваливаюсь набок и сворачиваюсь в позе эмбриона. — Олли… мой Олли… он умер, а ты живешь.

— Да.

Я сглатываю ком в горле. Дышу сквозь всхлипы. Слова выходят через боль.

— Ты знал. Ты целовал меня, ты… мы занимались любовью… мы трахались, или назови это как хочешь — и все это время ты знал?

— Да.

Я не могу понять этого. И, глядя сейчас на Лока, вижу, что и он тоже.

— Прости, Найл. Я… — он качает головой, как будто не может договорить остальное, или ему нечего договаривать. — Если бы я мог все вернуть, если бы я мог отдать свое сердце, чтобы Оливер был жив… Я бы сделал это. По всему видно, что он был лучше меня во всех отношениях. Я не… я никогда не просил об этом.

— Почему ты не сказал мне раньше?

— Я пытался. Хотел. Но я просто… не смог. Потому что, представь себе, я прихожу и говорю: «О, кстати, это может звучать странно, но сердце вашего покойного мужа пересадили в мою грудь», — он издает невеселый смешок. — Как думаешь, что бы тогда произошло?

— Было бы лучше, чем сейчас, — я сворачиваюсь в еще более плотный клубок. — Ты должен уйти. Мне нужно немного времени.

— Я… да. Хорошо.

Я смотрю сквозь раздвинутые пальцы рук, как он застегивает пуговицу на джинсах. «Молнию». Медленно бредет в комнату, находит свою обувь, садится на край кровати и, натянув носки, засовывает ноги в ботинки. Сует трусы в карман. Направляется — все еще без футболки, потому что она на мне — в сторону двери. Открывает ее и останавливается в проеме. Оборачивается и смотрит на меня.

— Я не думал, что это зайдет так далеко. Я никогда не хотел причинить тебе еще больше боли. Я… — он медленно закрывает глаза, словно вызывает что-то изнутри. — Ты застала меня врасплох.

— Я застала тебя врасплох? — моя очередь горько рассмеяться. — Все с точностью до наоборот, приятель, — я заставляю себя подняться на ноги и двинуться к нему.

— Я провел свою жизнь, ничего не делая, Найл. Избегал всего и всех, потому что чувствовал — это все не имеет значения. Для меня ничего не имело значения, потому что вскорости я собирался умереть.

Он пристально смотрит на меня, его черты отражают эмоции, кипящие внутри — слишком сильно, слишком много, слишком глубоко, чтобы их определить.

— Ты застала меня врасплох. Я никогда не предполагал… почувствовать…

Он замолкает.

— Почувствовать что? — спрашиваю я слабым голосом.

Он неопределенно машет рукой.

— Так… много. К одному человеку. Не к тому человеку. Это вообще ничего бы не значило, остановись я помочь кому угодно во всем гребаном мире. Но это была… ты.

Лок снова вздыхает. Клянусь, он на грани срыва.

— Это была ты.

Я качаю головой.

— Господи, Лок. Ты не можешь этого делать. Ты не можешь этого делать со мной.

Я готова разрыдаться снова. Но не делаю этого. Просто подхожу достаточно близко, чтобы прикоснуться к нему. Кладу руку ему на грудь. Чувствую, как бьется его сердце. Сердце Олли. И вот теперь я плачу.

— Ты не можешь так поступать со мной, Лок. Я этого не вынесу.

— Знаю. И это еще одна причина, почему я ненавижу себя. Хотя нет недостатка и в других причинах, — он отстраняется от моего прикосновения, выходя из зоны досягаемости. — Пока, Найл.

Разворачивается и сбегает вниз по ступеням. В сторону от грунтовой дороги. Все еще без футболки. Я выбегаю за ним. Не знаю, почему. Не хочу, чтобы он уходил. Но мне нужно, чтобы он ушел, а я могла бы подумать. Забегаю вперед и сталкиваюсь с ним, вынуждая его остановиться. Я стою перед ним и вглядываюсь в его глаза. Поднимаю руки и медленно стягиваю ее через голову. Стою перед ним совершенно голая, по лицу текут слезы, внутри бушует эмоциональный хаос. Даже сейчас я хочу его. И даже сейчас его голодный взгляд цепляется за меня, словно он не может насмотреться.

— Господи Иисусе, Найл. Ты должна была просто оставить эту проклятую футболку.

— Зачем?

— Затем, что ты выглядишь так, словно… ты смотришь на меня так… как смотрела, и… — он хватает меня и прижимает к себе, сжимает пальцами мои кудри и чертовски крепко целует. — Потому что ты вынуждаешь меня сделать это, когда выглядишь вот так.

— Это просто я. Такая, какой обычно и выгляжу.

— Именно так.

Мое желание такое сильное, но внутри я совершенно запуталась. И ему, очевидно, еще хуже. Я отступаю.

— Где ты остановился?

— «Ла Квинта», — он достает из кармана маленький конверт, в котором лежат две ключ-карты. Одну он протягивает мне. — Двести девятнадцать.

— Не уезжай из города, Лок. Пожалуйста.

Он вздыхает.

— Если ты этого хочешь.

— Я не знаю, чего хочу. Просто знаю, что мне нужно время, чтобы разобраться во всем. И не хочется, чтобы ты уезжал, пока я этого не сделаю.

— Хорошо, — говорит он, как будто это согласие ему тяжело дается. — Я не уеду, пока ты не попросишь меня. Он берет свою футболку и натягивает ее на меня через голову. — Это моя любимая футболка, так что она будет своего рода страховкой.

Он отходит от меня с таким видом, словно это причиняет ему физическую боль — быть вне зоны моей досягаемости. Отступает еще на несколько шагов, а затем, тяжело вздохнув, поворачивается и бежит по дорожке. Легкими движениями он быстро приближается к шоссе. Я наблюдаю за ним, пока он не исчезает из виду.


***

Он не врал тогда, да? Когда говорил, что ему есть чем поделиться, и это может изменить все? Я первой должна была позволить сказать ему. Но, в то же время, рада, что не сделала этого, потому что, черт возьми, это было круто. Лучший секс в моей жизни. И, Боже, на фоне этого так тяжело думать обо всем. Потому что всего так много, что я запуталась. Слишком много, чтобы понять. Слишком много, чтобы почувствовать. Слишком много, чтобы бороться с этим.

Я любила Олли. Этого мужчину я любила до чертиков. Обожала его. Уважала его. Почти поклонялась ему. Нуждалась в нем. И он любил меня. Хотел меня. Секс с Олли был… ну, он всегда был любовью. Сладкий, чувственный, обволакивающий, спокойный, знакомый, красивый. Я любила секс с Олли так же сильно, как и его самого. Но то, что я испытала с Локом… это совсем другое. Не из этого мира. Сокрушительно. Безрассудно. И, на самом деле, это даже не ход ва-банк, как могло бы быть. Он кончил не в меня, а на меня. И, черт возьми, это было горячо. Мне понравилось. Боже, я чувствовала себя, как шлюха, но мне это нравилось. Сжимать его в кулаке, ощущая наши смешанные соки на гладкой поверхности его плоти, скользить по ней все быстрее и сильнее, чувствовать, как он теряет контроль, слышать его хрипы и стоны, ощущать толчки в моей руке, когда он кончал, выстрелив струю горячего семени на мой живот.

Черт, я опять возбудилась, просто подумав об этом.

Сразу несколько мыслей вертятся в моей голове. Ему хватило хладнокровия не кончить в меня, потому что он не надел презерватив. Он совершенно точно знал, что делать и как заставить меня кончить быстро и сильно. И он впечатляюще вынослив. Я снова хочу его. Хочу раскатать презерватив по всей его длине и почувствовать его внутри себя. Почувствовать, как он снова теряет контроль. Только в следующий раз я хочу почувствовать внутри себя, как он кончает. И в глубине души — в той самой глубине, где хранятся мысли, в которых даже себе признаться стыдно, — я хочу, чтобы он был без защиты. Как прошлой ночью. Но я хочу, чтобы он взял меня всеми способами. Хочу чувствовать его освобождение внутри меня, когда нас ничего не разделяет. Хочу чувствовать этот жар, эту теплую влажность внутри меня… Боже, я хочу этого.

Секс с Локом не обязательно лучше, чем секс с Олли. Он просто… другой. Не сладкий и знакомый. Не проникающий глубоко в душу ощущением единения двух любящих сердец. Это страсть между Локом и мной. Первобытная, чувственная, животная. Очень-очень бурная. Я не могу перестать думать о сексе с Локом, правда. Я хочу этого слишком сильно. Мое либидо разбужено после долгой спячки. А оно у меня более, чем здоровое — сексуальное желание, пытаясь насытить которое, Олли доходил до изнеможения. Если не перестану думать о Локе, то сделаю одно из двух: либо кончу от собственных пальцев, либо прыгну в машину и поеду искать его в гостинице.

Я фантазирую о том, что может произойти, если найду его. Я стучу в дверь, и он открывает ее — возможно, только что из душа, с полотенцем, обернутым вокруг бедер. Влажные волосы зачесаны назад, борода мокрая, бисеринки воды стекают вниз по этим широким, крепким, бугристым плечам вниз, между его мощными грудными мышцами, ниже, ниже, ниже. А может, он в халате. Я распахиваю его на нем и следую за этой капелькой воды вниз, к самой эрекции, где и слизываю ее языком. Облизываю его всего, и буду продолжать облизывать, пока он не кончит, возможно, мне в горло.

У меня нет большого опыта в том, как доставить парню удовольствие. Когда я только начала активную сексуальную жизнь, то прошла через множество экспериментов — то, чем ты занимаешься в семнадцать, восемнадцать лет. В действительности, ты не знаешь, что делать и пробуешь что-то — неумело, но с энтузиазмом. Занятия оральным сексом в реальности никогда не возникали на моем радаре: мне хотелось чего-то настоящего, и я проходила это позже, закончив среднюю школу и колледж. А потом я встретила Олли. И мы, чаще всего, были слишком заняты или слишком утомлены для чего-то большего, чем неторопливое занятие любовью в темноте, прижимаясь друг к другу и целуясь — обычное супружеское занятие любовью. Не было ни времени, ни сил на долгие прелюдии… у каждого из нас. Я никогда не скучала по этому, и, уверена, Олли тоже.

Но с Локом дела обстоят иначе. Он доставлял мне удовольствие, как профи. Заставил меня кончить так сильно, что я увидела звезды. Трахал так, словно я — единственная во всем мире, и мое удовольствие — его единственная цель. Каждый толчок был для меня, и только для меня. И… он просто великолепен. С головы до ног. Он очень красивый мужчина — в диком и порочном смысле. И я хочу чего-то.

Я хочу чего-то с ним.

Чего-то неприличного.

Чего-то, чего я никогда не делала. Или не делала в течение долгого-долгого времени. До Олли я была немного дикой. Студентка. Одинокая, не склонная сомневаться в себе и не уверенная в том, чего хочу. Я много пила и трахалась с горячими парнями из колледжа. И вы никогда не услышите, что я жалею об этом. Это были хорошие времена в моей жизни. У меня были друзья, я хорошо выглядела, получала удовольствие от учебы — какой бы сложной она ни была — и у меня никогда не возникало проблем подцепить какого-нибудь милашку после вечеринки для порции неплохого и ни к чему не обязывающего секса. Я не жалею об этом и не стану извиняться. Потом был Олли, и с ним был немного другой вид секса. Похожий на тот, что я знала, но во всех отношениях лучше, потому что так много для нас значил.

И вот теперь Лок. И это что-то совершенно новое, чего я никогда не испытывала.

Опытный. Раскованный. Дикий. Сексуальный.

Чистая неутолимая похоть.

Думая о Локе, я оказываюсь на своем диване. Вспоминаю, как он прижал меня к двери и поцеловал так, что перехватило дыхание. Как он предупреждал меня, что мы не должны этого делать. Я подумываю отправиться к нему в отель и проделать все это с ним. Отсекая, забывая всю мою подавленность и запреты, чтобы получить от него все, что смогу. Заставить его показать мне дикую сторону секса. Толкнуть его на диван, содрать с него эту глупую одежду и сосать до тех пор, пока он не потеряет возможность говорить. Высосать прямо из него все его логические доводы.

Мои пальцы живут своей жизнью. Черт, мой разум живет своей жизнью — по своему усмотрению, если быть точной.

Я представляю Лока в темноте на диване. Шторы опущены, только пробивающаяся узкая полоска дневного света освещает его. Он садится на край, распахивает и сбрасывает халат, обнажаясь для меня. Я бы встала на колени между его ног. Он погрузил бы руки в мои волосы, наматывая кудри на свои кулаки, и сражался бы за контроль, когда я поместила бы его толстый длинный член между своими губами. По мере того, как фантазия разыгрывается, мои пальцы начинают двигаться жестко и быстро, надавливая в нужной точке. Я тяжело дышу, рот приоткрыт, голова откинута на спинку дивана, глаза закрыты.

Я представляю Лока. Его потрясающую эрекцию в моих руках, во рту. Возможно, я бы показала ему лучшее порно-представление, сделав минет, который он никогда в жизни не сможет забыть. Я не смотрю порно и никогда не хотела, но это не имеет отношения к моей фантазии. Я представляю, как он сопротивлялся бы, готовый кончить, показывая свою заботу обо мне и говоря, что хочет большего и не должен кончать раньше меня. Как это делают мужчины в любовных романах. Он бы попытался меня поднять, но я бы упорствовала. Я сосала бы сильнее, дразнила и мучила, пока у него не осталось бы другого выбора, кроме как уступить. Я бы заставила его кончить так, как никогда прежде.

О, Боже. Я представляю, как Лок со стоном кончает мне в рот. Возможно, несколько капель остались бы на моем подбородке, когда я выпускала его изо рта, и стекали бы на мою грудь, оставляя влажные линии.

О… Ох, черт…

Он такой крепкий, влажный от моей слюны, и я взяла бы его снова, чтобы высосать все до последней капли, а потом, выпустив изо рта с громким ЧМОКОМ, вобрала бы опять, сев на колени. С сексуально-самодовольным выражением на лице. И тогда он схватил бы меня, не спрашивая, не настаивая, но оторвал бы мое тело от пола, меняя нас местами. Он встал бы передо мной на колени, и его неистовый язык погрузился бы в меня, как это было прошлой ночью.

О, Боже. Твою мать. Я кончаю так сильно, что соскальзываю с дивана, охая и постанывая, ничего не соображая и находясь в полнейшем беспорядке.

Прихожу в себя на полу перед диваном, футболка Лока скомкана между моих бедер. Я почти ждала, что он здесь и снова смотрит на меня. Но нет. Он в «Ла Квинта».

«Ла Квинта»? Серьезно?

Я сама отослала его.

Смотрю на бутылку виски на стойке и… Который час? Я даже не знаю. Но для виски слишком рано, это точно. Знаю, почему мне хочется выпить. Почему я мастурбировала, думая о Локе. Потому что это проще, чем думать о том, почему я заставила его уйти. На меня накатывают рыдания. Без предупреждения. Просто внезапный всплеск неприятного плача, вызванный мыслями об Олли. О его смерти. Воспоминаниями об ощущениях от его потери. Снова. Мыслями о том, что кто-то резал истерзанное тело Олли, извлекал его органы, складывал их в те специальные холодильники и отправлял, чтобы пересадить кому-то другому. Я задумываюсь: у кого еще есть какая-то частица моего Олли?

Черт, черт, черт.

У него сердце Олли. Я слышала, как реальное, физическое сердце Олли бьется в груди Лока. Я чувствовала его удары под своим ухом, под своей рукой. Это сердце вернуло Локу жизнь. Это сердце — сердце моего Олли — качает кровь, текущую в теле Лока. Я не могу остановить слезы, потому что все это чертовски запутано. Я хочу Лока. Я не хочу больше быть одинокой. Я хочу чувствовать. Хочу быть желанной. Но как позволить этому случиться? Как можно предать память Олли, особенно с Локом? С человеком, в груди которого сердце моего погибшего мужа. Как я могу это сделать?

Ответов нет. Черт, четких вопросов тоже.

Загрузка...