Там, где сердце

Твой первый поцелуй вернул мне жизнь...

Я один в гостиничном номере. Юта спит на полу, сопит и фыркает, дергая во сне лапами. Шторы задернуты, и я прямо в джинсах лежу на кровати, лениво переключая каналы.

Скучно.

Стараюсь не думать о Найл.

Стараюсь не переживать каждый момент снова и снова. Пытаюсь удержать себя от прыжка в машину, чтобы умчаться к ней и, прижав ее к кровати, трахать до тех пор, пока никто из нас не сможет ни видеть, ни дышать, ни думать.

Но, черт возьми, это трудно.

Очень трудно.

Мне трудно.

Стоило прийти в голову одной шальной мысли, и у меня снова сильнейший стояк. Я имею в виду… Господи! Я, как идиот, опять вломился в ее дом и застал мастурбирующей. Застал в тот момент, когда она сама себе дарила чудовищной силы оргазм… выкрикивая мое имя. Она представляла меня, когда мастурбировала. Боже, это было так горячо. Адски горячо. Видите? Я снова тверд, как камень, представив ее в своем воображении: ее рука быстро движется под штанами, бедра ходуном ходят вверх-вниз, голова откинута, глаза закрыты, на лице это прекрасное, почти страдальческое выражение в момент оргазма. И она выкрикивает мое имя.

А прошлой ночью? Я с трудом вовремя из нее вышел, и она обернула эту маленькую, нежную, идеальную руку вокруг моего члена, помогая мне кончить. Помогая мне кончить по всему ее животу. В порыве непонятно чего, по пути домой я остановился у аптеки и купил немного презервативов, и — просто, чтобы почувствовать себя лучше — воду и баночку кешью. Я покупал презервативы, чертовски надеясь на еще одну попытку с Найл Джеймс.

Чертовски сильно пытаюсь держать свои мысли подальше от нее, но это невозможно. Эти пружинящие каштановые кудри. Эти восхитительные изгибы ее бедер. Эта задница — такая сочная, такая округлая и готовая для множества всего развратного. Эти проклятые идеальные сиськи. Четвертого размера — я случайно увидел маркировку на ее бюстгальтере. Бледная нежная кожа. А ее глаза? Сверкающие. Светло-карие. Самые выразительные глаза, в которые я когда-либо имел удовольствие заглядывать. В них появляются прожилки зеленого, когда взгляд выражает злость или насмешку. А когда она просила меня о большем, и в них сквозила дикая, голодная мольба, они становились карими. Миндально-карими — именно такой оттенок я бы назвал. Она была просто… всем. Вся она. Я хочу всю ее.

Я боролся с этим несколько часов. Даже делал какие-то упражнения. Отжимания, подтягивание на турнике, болгарские сплит-приседания с дивана, пока мышцы не начали трястись, и я не вспотел настолько, что стал адски вонять. Отправляюсь в ванную, и все то время, пока принимаю душ, вынужден сражаться с собой — бороться, чтобы держать свою руку подальше от члена, а мысли — подальше от Найл. Не следует дрочить, представляя ее. Я достаточно сделал ей, чтобы использовать еще и таким образом.

Но… охренеть. Просто охренеть.

Выхожу из душа, вытираюсь полотенцем и заворачиваюсь в один из тех толстых махровых халатов, которые часто предоставляют отели для гостей. Хожу по кругу и борюсь со своими мыслями, пытаясь игнорировать боль в яйцах. Пытаюсь унять стремление поехать к ней, использовать ее рот и всю ее до тех пор, пока оба не выдохнемся. Проклятье, ничего не могу поделать со своими мыслями, которые направляются в ее сторону с самыми грязными намерениями. Как бы я повернулся и силой подмял ее под себя. Ее руки на мне. Она рывком расстегивает мои джинсы, и делает это с таким остервенением, словно нуждается во мне прямо сейчас и не может ждать. Она точно знает, чего хочет, и не стесняется идти на это. Я представляю все то, что хочу сделать с ней и для нее. Поставить ее раком на этой самой кровати.

Я распластался на спине на своей постели, халат распахнут и держится только на слабо завязанном поясе. Телевизор включен, но я не обращаю на него никакого внимания. Смотрю в потолок, кулаки сжаты, челюсть напряжена. Изо всех сил стараюсь направить свои мысли подальше от Найл. И проигрываю.

— Твою мать, — рычу я.

Сдаюсь. Боже, я ненавижу себя за это, но бой проигран. Все тело болит. У меня стоит уже несколько часов, и я готов взорваться. Хватаю член в кулак, закрываю глаза и представляю Найл. Такую, какой я увидел, впервые появившись в ее доме. На ней ничего, кроме тонкой футболки. Большие прекрасные груди натягивают тонкий хлопок. Соски напряжены — большие, жесткие. Из-под подола виднеется ее тугая киска, коротко подстриженная. Не полностью выбритая, не глупо выстриженная, а просто хорошо подстриженный и ухоженный пушок. Идеально. Абсолютно женственно. Эти бедра, касающиеся друг друга, но все же с небольшой, словно замочная скважина, щелочкой между ними. Если она сделает глубокий вдох, ее груди приподнимутся, а вместе с ними и футболка, и я смогу увидеть ее киску полностью. Тесная, тугая, блестящая влагой от желания. Черт, даже лучше — мокрая от моей слюны.

Я поглаживаю себя, думая о ее теле, о ее киске — как сладок был ее вкус на моих губах, как быстро она реагировала, как подпрыгивали ее сиськи, когда она извивалась в моих руках, рассыпаясь на части и кончая. Боже, мой член болит и пульсирует!

Я слышу посапывание Юты в соседней комнате и ее легкое рычание, пока она кружится на подстилке, пытаясь найти удобное положение, чтобы улечься. Есть и другие звуки, но я не обращаю на них внимания. Я сосредоточиваюсь на образе Найл и погружаюсь в него. Случайно моргнув, открываю глаза и на мгновение понимаю, что, должно быть, в своей агонии довел себя до галлюцинаций или исключительно яркой фантазии. Потому что, могу поклясться, что Найл здесь, в моем гостиничном номере, наблюдает, как я дрочу. Рука прижата ко рту, глаза широко открыты. Стоит, прислонившись к дверному косяку.

Я резко отпускаю себя. Сажусь и моргаю. Но видение Найл не исчезает. Ее волосы свободно рассыпаны по плечам, только сверху заколоты, открывая лицо. И она одета… Боже, святой ад, на ней сарафан длиной до колена, облегающий, с узором из красно-белых зигзагов. Обтягивающий ее задницу и бедра настолько сильно, что сразу ясно — под ним ни черта нет нижнего белья. Без рукавов — только тоненькие лямочки на плечах. Верхняя часть, тоже облегающая, поддерживает ее великолепную грудь. Это повседневное летнее платье. Цыпочки носят такие платья все лето. Но на Найл? Это абсолютный грех.

Чистое искушение.

С ее руки свисает небольшой клатч. Она его роняет. Брови приподняты, глаза широко открыты, и в них все — терзание, желание, сомнение.

— Не останавливайся, — шепчет она.

Боже, она реальна.

Она здесь.

Я не могу вникнуть, не знаю, что мне делать. Я дрожу. В голове грохочет, как в барабане, от стресса и возбуждения, а еще оттого, что, будучи готов кончить, вынужден остановиться.

— Лок, не останавливайся. Продолжай, — нежно шепчет она.

— Чего ты хочешь от меня, сладкая? — мой голос, как пьяный хрип — грубый, резкий, низкий.

— Продолжай трогать себя, — она делает шаг ближе, чувственно покачивая бедрами. — Ты ведь думал обо мне, не так ли?

— Да, — хриплю я, — я думал о тебе.

Хватаю себя дрожащей рукой, крепко сжимая. В восхищении смотрю, как плавно, словно призрак, словно мечта, словно демон, приближается ко мне Найл. Видно, что внутри нее идет борьба, как и во мне. Но она так же, как и я, не в состоянии противиться этому.

— Трогай себя, — медленно произносит она чувственным шепотом, — и думай обо мне. Как до этого.

— Я бы лучше потрогал тебя.

— Знаю. Я тоже.

Она забирается на кровать, и член в моем кулаке напрягается до боли.

— Но сначала я хочу этого. Хочу смотреть, как ты это делаешь, — она становится на колени на краю кровати у меня в ногах. Вне зоны досягаемости. — Чтобы ты видел меня.

Я стону.

— Боже, Найл. Ты сводишь меня с ума.

— Все это действительно безумие, но, кажется, я не могу остановиться, — она чуть-чуть придвигается. — Погладь себя.

Моя рука скользит вниз от головки до основания, один раз, медленно.

— Вот так?

Она издает тихий горловой стон.

— Боже, да. Вот так.

Найл кладет ладонь поверх моей, удерживая меня, чтобы я мог чувствовать только свою руку на стояке и ее нежную ручку сверху — это дразняще и мучительно. С легким нажимом она показывает, как ей хочется, чтобы двигалась моя рука. Медленно. Плавно.

— Вот так.

Я сдерживаюсь, чтобы не улететь за край, борюсь за контроль. И проигрываю.

— Господи, Найл. Боже…Мои бедра дергаются, живот напрягается, но я с трудом сдерживаюсь, держа глаза открытыми.

Одной рукой она стягивает платье и приподнимает обнажившуюся грудь.

— Это поможет?

— Боже, Найл. Ты такая…

— Какая, Лок?

Я вспоминаю ее слова о том, как сильно ей хотелось услышать от меня, что она восхитительна.

— Прекрасная, Найл. Ты совершенство. До боли красивая.

Со стоном я приподнимаю задницу над кроватью, чувствуя приближение оргазма, заставляющего меня дрожать и вызывающего звон в ушах и гул в голове. Но все еще пытаюсь бороться с этим — на этот раз при помощи мышечного контроля.

— Боже, я хочу прикоснуться к тебе. Хочу, чтобы ты прикоснулась ко мне.

Ее рука соскальзывает с моей, пальцы обхватывают член выше моих. Тоненькие и бледные, над моими большими и загорелыми. Мы ласкаем меня вместе. Наши движения синхронны.

— Я хочу смотреть, Лок, — она приближается еще немного. Закусив губу, пытается бороться с запретным, неуемным желанием, отражающемся на ее прекрасном лице. — Ты смотрел на меня, когда пришел в мой дом; слышал, как я, кончая, выкрикивала твое имя. Теперь моя очередь.

Она находит мою вторую руку, сжатую в кулак, поднимает ее и кладет ладонь себе на грудь. Я беру тяжелую округлость в руку, сжимаю, сминаю, легко потираю большим пальцем сосок. Она восторженно наблюдает, пока наши руки в едином ритме движутся на моем члене, и не сводит с меня глаз, когда я все больше приближаюсь к потере контроля. Но я не хочу, чтобы это закончилось. Хочу ощущать это вечно: ее присутствие здесь со мной, ее прикосновения, мягкую грудь в моей руке. Видеть жажду в ее глазах и знать: как только я кончу, то хорошенько постараюсь заставить и ее почувствовать нечто подобное. И даже лучше.

Она склоняется надо мной, касаясь грудью моей груди, и целует. Это нежный, медленный поцелуй. И очень короткий. Она отстраняется, целует уголок моего рта, обещая продолжение, а затем смещается и целует мою грудь. Живот. Ее рука все еще движется над моей. Она целует низ живота. Нерешительно взглядывает на меня, а потом убирает руку.

— Не смей останавливаться, Лок, — говорит она. — Ты уже близко. Я это вижу. Не останавливайся.

Я двигаю рукой вверх-вниз и смотрю, как она прокладывает дорожку из поцелуев на моем теле. Поглядывает на мою реакцию. Достигает кончика моей эрекции. Снова смотрит на меня взглядом полным желания, тревоги и еще стольких эмоций, которые я не в состоянии перечесть. Кладет ладони на мои бедра. Скользит ими вверх по телу, потом снова вниз. Обводит ладонями мой член и мошонку, поглаживает, обхватывает, а потом снова перемещает их вверх, на живот.

Целует одно бедро. Потом другое.

Боже мой. О, Господи.

И сейчас я уже не могу сдержаться.

— Боже, Найл. Я так близко. Я кончаю.

— Да, Лок. Кончи для меня. Покажи мне. Я хочу это видеть, — шепчет она над натянутой кожей моего члена. Я выгибаю бедра навстречу движениям своей руки, которая сейчас скользит вверх-вниз сильно и быстро. Найл касается моего запястья. — Помедленнее. Не торопись. Делай это подольше.

Я замедляюсь, но невозможно сделать это подольше, когда я так близко. Но она кладет свою руку на мою, как раньше, чтобы почувствовать, как я ласкаю себя. Настолько медленно, насколько могу. Не спеша. Для нее. А потом. Черт, черт, о, чеееерт! Она берет меня в рот. Просто слегка пробует на вкус. Я почти отключаюсь, но у меня получается собраться. Ведь тогда я не смог бы сдержать оргазм. Не сейчас, когда она делает это снова. Берет меня в рот — такой влажный, теплый, нежный, такой офигенно потрясающий. С протяжным стоном я произношу ее имя. Невольно сгребаю в кулак ее волосы. Веду битву за собственный контроль. Она по-прежнему держит свою руку на моей, регулируя ритм моих движений. Языком слегка щелкает и облизывает кругами головку. Я выгибаюсь на кровати, собирая все самообладание, чтобы не кончить ей в рот без предупреждения; чтобы не трахать ее в рот, как дикое животное, каковым я себя сейчас ощущаю.

—— НАЙЛ… черт, черт, Найл, ты должна остановиться. Я… Боже, Боже, о, Господи, ты должна остановиться, или я… твою мааать, я кончаю. Прямо сейчас. Я кончаю, Найл…

Я чувствую это и не могу остановить. Больше никакого контроля. Она отстраняется в последнюю секунду, выпуская мой член изо рта с громким чмоком, а потом я хватаю свой ствол рукой поверх ее ручек. Корчусь в судорогах и кончаю на себя, заливая спермой свои руки, живот и всю ее.

Когда первая волна спазмов проходит, она отбрасывает мою руку и хоронит член между своими губами, собирая языком остатки спермы, высасывая все из меня, постанывая, мягко скользя и сжимая по всей длине — вверх-вниз, вверх-вниз — пока я, клянусь, не приготовился кончить еще раз, и даже больше. Как это назвать, кроме как очередным мощным, разрывающим на части, судорожным взрывом опустошающего блаженства. Я ловлю ртом воздух и с трудом шевелюсь.

— Боже, Найл. Святое дерьмо.

Она вытирает меня халатом, а потом тянет махровый узел пояса и выдергивает его из-под меня. Вытирает свои и мои руки, свой рот, и отбрасывает халат в сторону. Я слежу за ее действиями, практически задыхаясь. Мотаю головой, потрясенный и потерявший дар речи от ее облика. Она на коленях. Обнаженная грудь над спущенным сарафаном. Волосы растрепались и локонами обрамляют ее лицо. Юбка задрана и закручена вокруг бедер.

Рванувшись вперед, я обхватываю руками ее бедра и сжимаю их, ощущая упругие мышцы под нежной светлой кожей, а потом перемещаю ладони на ягодицы. Тяну ее ближе и ближе. Она перемещается на коленях, чтобы оседлать меня. Платье скользит по ее ногам и задирается на бедрах. Я поднимаю подол, обнажая ее киску. И да, на ней нет трусиков. Я оказываюсь между ее ногами, и она продолжает двигаться по мне: по моим ногам, по моим бедрам. Позволяет скользнуть моему расслабленному члену между ее бедер, потираясь об него. Ее кожа сейчас горячая и нежнее шелка. Я ложусь на спину, притягивая ее ближе. Смущенная, она подчиняется моим прикосновениям и перемещается вверх по моему животу и груди. Практически падает вперед, хватается за спинку кровати и изумленно смотрит на меня сверху.

— Лок? — ее голос дрожит.

Сейчас у меня нет для нее ни слова. Только мои губы и язык, скользящие по всей поверхности ее бедер к самой сердцевине. Она покачивается и стонет. Вкус такой сладкий и пряный, что я могу слизывать его вечно, и все равно будет мало. Одной рукой обхватываю ее попку, поощряя к движениям. Предлагая объездить меня. Вхожу в нее двумя пальцами, слегка поворачивая их. И, Боже, она такая тугая, даже для двух пальцев. Она стонет и дрожит, раскачивается надо мной.

— Лок, о, черт, Лок! Боже, это ощущается невероятно.

Она отрывает одну руку от спинки кровати и запускает пальцы в мои волосы, сгребая их в горсть и притягивая мое лицо ближе к себе, заявляя права на все, что она хочет от меня. Она вращает бедрами, и я чувствую, как ее киска сжимается вокруг двух моих пальцев. Она стонет и хнычет, глядя на меня сверху вниз широко открытыми глазами с выражением дикого, неконтролируемого желания, соперничающего с удивлением и блаженством, и находясь в совершенном замешательстве относительно того, что, черт возьми, между нами происходит. Но это не останавливает ее — она продолжает объезжать мой язык до тех пор, пока не сбивается с ритма и не начинает дрожать, до боли сжимая в кулаках мои волосы.

— Лок, Лок… ЛОК! — и тут она сдается, выкрикивая мое имя, содрогаясь, раскачиваясь, беззвучно плача, с силой прижимаясь ко мне, пока я вылизываю ее, а мои пальцы продолжают скольжение вперед-назад. Она безвольно склоняется вниз и, сползая по моему телу, ложится сверху, непроизвольно вздрагивая от проходящих сквозь нее толчков удовольствия.

— Черт, Лок. Я ничего, подобного этому, не испытывала, — Найл качает головой у меня на груди и пожимает плечами. — Наверное, никогда, — она приподнимается, брови приподняты, глаза широко распахнуты, губы дрожат. — И это пугает меня до чертиков.

Я рисую ладонью круги у нее на спине.

— Понимаю, о чем ты.

— Да?

Я киваю.

— Да. Что я ощущаю рядом с тобой, какие чувства ты во мне вызываешь? — я пожимаю плечами, не в состоянии подобрать слов. — Я никогда ничего подобного не чувствовал. Не знаю, что это значит или что с этим делать, но ощущения рядом с тобой настолько сильные.

— Я не об этом, хотя… — она выводит пальцем узоры на моей груди. — Я говорила не об этом.

— Тогда о чем?

Следует долгая пауза, а затем она шмыгает носом и прижимает открытую левую ладонь к моей груди — она сняла кольца. На их месте бледные, незагорелые полоски кожи.

— У меня было что-то удивительное с… с… с Оливером. Это было действительно удивительно. По-настоящему. Когда-то, в той прекрасной жизни. Но… это? — она снова всхлипывает, прижимая кончики пальцев к моей груди. — То, что происходит между нами — это какое-то сумасшествие. Это так… сильно. Я что-то чувствую, Лок… я что-то чувствую рядом с тобой. То, чего никогда раньше не чувствовала. Я даже не подозревала о существовании таких сильных, диких ощущений. Мне от этого больно. Это сбивает с толку. И сильно затягивает.

— Найл, я…

Она не дает мне закончить.

— Я хотела тебе сказать, чтобы ты уезжал. Не знаю, как… как примириться с тем фактом, что у тебя… у тебя…— она, видимо, даже не может произнести этого, поэтому кладет свою левую руку мне над сердцем, ощущая его удары, словно стук барабанов в моей груди, и продолжает прерывистым шепотом, — у тебя его сердце. Ты не такой, как он. Я не имею в виду, что это плохо. Просто вы совершенно разные. Но в тебе его… сердце. У тебя мое… у тебя сердце моего Олли, — на этом слове ее голос срывается.

Я делаю еще одну попытку, хотя не знаю, к чему это приведет.

— Черт, Найл. Мне жаль. Я хотел бы …

— Нет! — огрызается она. —— Оставь эти свои гребаные попытки. Это не вернет его, и я не собираюсь больше думать, что лучше бы ты не жил. Потому что… потому что я, наконец, начала чувствовать, Лок. С самого момента его смерти я находилась словно в оцепенении. Все, что я чувствовала — это боль, гнев и смятение. Я была совершенно потеряна. И не могла продолжать испытывать эти чувства, не могла прогнать их или взять под контроль, поэтому я просто… заставила себя оцепенеть. Вино, виски, работа, дом. Каким-то образом заставить себя уснуть, а утром снова отправляться на работу. Я просто… существовала, пока не оцепенела. А потом появился ты… и я… Я, наконец, снова ожила, Лок. И дело в том, что снова стать живой чертовски больно. Это так сильно больно, Лок.

Теперь она плачет, говоря все это сквозь слезы.

— Это больно. Я чувствую боль. Не знаю, как можно жить без Олли. Не знаю, как… как позволить себе чувствовать что-то хорошее, не ощущая себя виноватой, потому что его здесь нет, чтобы разделить это со мной. Потому что кто-то другой вызывает эти хорошие чувства во мне. Как я могу это допустить? Он был любовью всей моей жизни. Но он ушел, и я не должна больше чувствовать себя хорошо, так ведь? Но я… я хочу получить все эти радости. И я ни хрена… Боже, я не могу насытиться теми ощущениями, которые вызываешь во мне ты. Я ненавижу себя за это, но… хочу большего и не могу остановиться. Я тоже мастурбировала, представляя тебя, перед тем, как сюда приехать. Ничего не могла с собой поделать. И, приходя сюда, я тоже не могла справиться с собой, хотя знала, что мы сделаем это, знала, какие чувства это вызовет во мне — мне будет так хорошо и так плохо одновременно. Не просто хорошо или плохо, а будет противоречивое состояние. Вина. Боль в животе и головокружение от предвкушения, и сильное желание получить больше, которое я не в силах сдерживать. Мне это нужно, Лок. Нужны эти ощущения, которые ты пробуждаешь во мне. Ведь это означает, что я живу. Я не могу чувствовать себя живой без Олли. Но знаю, что должна. Должна жить. Должна… двигаться дальше. Должна отпустить его. Но как? Как, Лок? Как мне это сделать?

— Я не знаю, — шепчу я. — Не знаю.

Внутри у меня сейчас столько всего. Вина. Желание. Смущение. Страх. Все это ложится друг на друга слоями вокруг другого чувства — нового, которому у меня нет названия. Оно даже не укладывается у меня в голове. Это огромной силы эмоция, сконцентрированная вокруг Найл, и, на самом деле, секс здесь ни при чем. Как и ее тело. И даже не мое сердце — то сердце, что у меня в груди. Это… нечто большее. Нечто более глубокое. Ощущается острее, масштабнее. Это режет. Разрывает. Нарастает и вызывает ощущение, будто в груди открылась рана. Чувство головокружения, как перед падением с обрыва. Мне довелось ощутить это однажды, случайно сорвавшись в горах. Я поднимался по отвесной скале в одной из отдаленных рыбацких деревень в Китае, где вершины гор торчат прямо из моря. Всего я не помню. Помню только, что был на тридцати метров без страховки: только руки, ноги и камни. Схватился за выступ и почувствовал, как меня сорвало со скалы порывом ветра и швырнуло, словно куклу, в космос. Свободно падая, я руками пытался изменить траекторию и, едва не разбившись о скалы, рухнул в воду, как тонна кирпичей, ударившись так сильно, что остановилось дыхание. Только инстинкт самосохранения спас меня. Я сражался за то, чтобы удержаться на поверхности и дышать, несмотря на то, что это было мучительно больно. Казалось, что в результате падения все мои кости раскрошились. И именно так я чувствую себя сейчас. Я тону. Свободное падение в неизвестность, желудок в горле, нет ни верха, ни низа, нет поверхности, на которой надо удержаться. И только что-то острое и тяжелое тянет меня вниз, чтобы разбить на куски.

И здесь она. Изливает мне свою душу. Выливает все. Она храбрее, чем я сам когда-либо надеялся стать. Я не могу говорить. Меня словно лишили способности разговаривать, вырвав язык. Страх в моей груди, словно змея, заполняющая вены ядом. Мне хочется бежать. Но я не могу. Не могу. К тому же, я и не хочу убегать, потому что она в моих объятиях, и ничто больше не ощущается так хорошо, никто не дарит мне таких чувств, как она. Боже, в моей жизни никогда не было никого, подобного ей, и раз я заполучил ее в свои руки, то не имею права выпустить. Никакого долбаного права.

Но, Боже, это настолько парализует, что даже больно. Я не дышу. А потом она приподнимается, упираясь руками мне в грудь. Ее дикие волосы свободными локонами рассыпаны по моей коже, пальцы бессознательно постукивают в ритм с моим сердцебиением, глаза цвета и формы миндаля с прожилками зеленого смотрят на меня. Проникновенно, видя так много. Слишком много.

— Лок? — она ищет взглядом мои глаза. Видя все или ничего — я не знаю. — Скажи что-нибудь.

— Я… — я качаю головой, словно встряхиваю рассыпанные в ней слова. — Найл…

Что мне сказать? Как выразить словами то, чему я даже в мыслях не могу дать названия? Все, что я могу — это поцеловать ее.

Я перекатываюсь вместе с ней, беру ее лицо в ладони и целую, пытаясь передать через поцелуй то невысказанное, необъяснимое чувство, которое не могу выразить словами. Надеюсь, что поцелуй объяснит ей то, в чем я так чертовски не уверен. Рискую прозвучать, как конченый мудак… но я целовал множество девушек. У меня было бесчисленное количество офигенно горячих поцелуй-сессий, так что целоваться я умею и знаю, как при помощи всего лишь поцелуя охмурить женщину.

Но ничто в моей жизни — ни женщины, ни свидания, ни поцелуи — не могли подготовить меня к тому, что произойдет в ближайшие шестьдесят секунд. Я точно знаю, что это длилось ровно шестьдесят секунд, потому что перед тем, как поцеловать ее, часы на тумбочке переключились с 11:31 на 11:32. Я вижу, как красные линии перестраиваются, изменяя цифру, и в этот момент наклоняюсь, наши губы сливаются и моя жизнь изменяется навсегда.

Мы целуемся.

Это не первый наш поцелуй, но эта минута, знаю, неизгладимо запечатлеется в моей голове как самый важный поцелуй, самая важная минута в моей жизни. А потом я открываю глаза — как раз вовремя, чтобы увидеть, как цифры на часах сменяются с 11:32 на 11:33.

Этот поцелуй не описать словами. Это гораздо больше, чем просто встреча губ. Гораздо больше, чем сплетение языков. Это… Видите? Я даже не знаю. Это чувство, словно мое сердце разорвали, и по давно пустующему полю моей души проложили свежую борозду. Это чувство принадлежности — совершенно чуждое ощущение для кого-то, вроде меня. Это желание принадлежать. Нуждаться в чем-то, чего я раньше никогда не хотел. Что-то, как сказала Найл, о существовании которого я даже не подозревал. Исключая то, что она говорит о физических ощущениях, а для меня это… глубже. Нечто… большее… И, да, то, какие чувства она во мне вызывает, и все, что связано с ней, ощущается чем-то намного бо́льшим. Мы не делаем ничего, чего бы я не делал раньше, и не думаю, что все это ново для нее. Но между нами это происходит… по-другому. Что-то бо́льшее — другого слова я не могу подобрать. Настолько бо́льшее, насколько температура солнца больше температуры пламени костра. Один этот поцелуй, и я понимаю, что чувствую. Я просто не был готов принять это чувство. Не мог допустить. Не способен понять. Я не могу даже думать об этом. Это не отрицание. Это явная неспособность уложить в голове само это понятие: такое невообразимое, непостижимое, огромное и удивительное.

Я просто не могу.

Не могу.

Все это за шестьдесят секунд.

Одна минута поцелуя с женщиной, и я — мужчина, вывернутый наизнанку и бродящий по кругу, не в состоянии найти выход, не в состоянии твердо стоять на двух ногах. Я сокрушен. Поцелуем.

Я отрываюсь от нее, перекатываюсь и сползаю с кровати, отшатываюсь назад и вытираю запястьем рот, как бы стирая знак перемен. Словно мог бы стереть эффект от этого поцелуя. Словно мог бы обратно превратиться в того человека, каким был до этого мгновения.

Слово пробивается в мой разум и грохочет, посылая в душу огненно-белую молнию из букв: ЛЮБОВЬ.

Слово возникает в моем мозгу незвано, без контекста, без сопутствующих мыслей. Словно неоновая вывеска, такая блестяще понятная, как озарение.

И как мне с этим справиться?

Я — гребаный урод.