Танцовщица из Хивы, или История простодушной

Расскажу вам о себе, чтобы немножко душу облегчить. Думаю, что вы обязательно прочтете мою проклятую историю. Надеюсь на это.

Я сама с Востока, да. Родилась в Узбекистане, недалеко от Хивы, в одном очень религиозном местечке со своими беспощадными, суровыми законами, обычаями, дурными и чудными взглядами на жизнь.

Есть легенда, откуда произошло название Хива. Один старый человек долго бродил по пустыне в поисках воды, очень хотел пить. И нашел наконец колодец. Напившись воды, он воскликнул: «Хей вах!» От удовольствия. Потом вокруг колодца вырос город, который называли Хивак, а потом стали говорить просто Хива. А раньше, почти две тысячи лет назад, здесь было древнее государство Хорезм.

Когда-то, до Октябрьской революции, у нас было ханство, а в России были цари и императоры. Вы, конечно, об этом знаете. Так вот, у хивинского хана было много рабов из разных стран. Они все тяжело трудились у него. Одним из таких рабов был отец моей мамы, которого привезли еще ребенком из Ирана.

Что хотелось бы добавить про Хиву: у нашего вождя бывшего, Ленина, был один-единственный орден, который ему дали мои земляки, хивинцы. Больше у Ленина никаких орденов и медалей не было.

Да, родилась я в маленьком кишлаке, из которого даже минареты Хивы можно было увидеть. Но ужас в том, что люди там, как я уже сказала, страшно религиозные были, сурово соблюдали законы, кругом наговор и сплетня!

У маминого отца была кличка Курбан-кул, что в переводе означает «раб Курбан». Он служил хану до самой революции. Ухаживал за верблюдами, кормил их. Пастухом был. Когда в 1917 году Октябрьская революция случилась, Красная армия освободила рабов. Но дед не смог уехать к себе на родину, в Иран, а остался в кишлаке и женился на узбечке, на моей бабушке. У них родилась девочка — моя мама и ее семь братьев и сестер. Мама выросла и, когда ей исполнилось восемнадцать лет, вышла замуж за моего папу. Но об этом позже будет рассказ.

Вам, наверно, интересно узнать, почему меня так зовут — Бибиш. Полное мое имя Хаджарбиби. Хаджар от слова «хадж» — паломничество. Каждый благочестивый мусульманин, если он в состоянии, должен хотя бы раз совершить в Мекку или Медину паломничество.

Дедушку моего отца звали Исхак Охун, он учился в медресе, был в кишлаке имамом. А отец Охуна был секретарем у хивинского хана.

Охун пешком ходил в Мекку, чтобы совершить хадж. А когда вернулся, самым праведным человеком считался в кишлаке. И сказал он моему отцу, который тогда был совсем маленьким мальчиком:

— Внук мой, когда ты женишься и родится у тебя девочка, назови ее в честь моего паломничества, и пусть она будет такая же святая, как хадж.

Вот так и родилась — Хаджар! А Биби — госпожа, женщина. Так что полностью получилось Хаджарбиби. Но чаще меня в детстве Хаджар звали. А когда меня в первый раз моя будущая свекровь увидела, то сказала: «Какое длинное имя — Хаджарбиби, пока скажешь — сто лет пройдет. Давай, ты будешь просто Бибиш!» Так осталась я Бибиш для всех.

Моя мама родила девять детей. В 1978 году в течение одного года двое моих братьев и сестра умерли от разных болезней. И мы в семье шестеро остались. А тем, которые умерли, — одному было двенадцать лет, девочке два года, и младшему братишке всего лишь семь дней. Мне так жалко их.

Жили мы очень бедно. Отец был учителем в местной сельской школе. Мама нигде не работала. Только в сезон собирала хлопок в колхозе.

Мама была очень красивая, косы были длинные, до пяток, густые и черные. Я помню ее лицо, гладкое, с блестящей кожей. Все соседи и знакомые спрашивали у нее, в чем секрет. Еще помню, отец нас в город забирал на велосипеде (у отца только и был что велосипед, из частей разных велосипедов собранный). Отец нам всегда на базаре покупал яблоки подгнившие и дыни. Сейчас я его понимаю, почему он так делал, — денег вечно не хватало, чтобы нас прокормить.

Мы жили в таком местечке, где ветку в землю воткнешь, она и расцветает, и плоды дает. Но вот в чем дело — мой отец, кроме школы, где учил детей русскому и арабскому языкам, занят был только книгами. Кроме книг, его ничего не интересовало. И до сих пор так. Сейчас он не только в очках, но еще и с лупой читает. Все свободное время он читает. Поэтому в нашем саду, кроме камышей и травы, ничего не росло и не растет.

Сейчас я переехала в Россию. Здесь себя чувствую свободной и вольной, хотя и в России свои трудности. Ну, что делать… Можно терпеть и можно жить. У меня уже есть много хороших друзей и знакомых. Все они ко мне по-доброму относятся. Морально поддерживаем друг друга. Врагов нет: я ни с кем не ругаюсь — не умею ругаться. А зачем ругаться? Себе и другим портить настроение. Жизнь и без ссор короткая.

Так что живу хорошо, хотя без своего жилья. Ну, ничего страшного. Постепенно все образуется. Надеюсь на это!

Сейчас буду рассказывать о самом тяжелом, что в моей жизни случилось. (Хотя оказалось, что еще страшнее вещь в моей жизни потом произошла!)

Уже почти тридцать лет минуло с того дня, и все годы я это воспоминание при себе держала. Никогда ни с кем не поделилась, боялась кому-нибудь рассказать об этом.

Вот моя проклятая история, история, которую никому, даже своему врагу, не пожелаю. Пусть все будут счастливыми!

Как-то летом (мне было тогда восемь лет) я спросила у мамы, можно ли мне пойти к бабушке (маминой маме) и побыть у нее несколько дней. Мама разрешила. И я пошла. Бабушка жила от нас километра за три. Мы всегда ходили к ней пешком: или я одна, или с братом, иногда ходили вместе с родителями.

Вот вышла я на дорогу. И иду. Лето, жарко. Если вы в наших краях бывали, то знаете, что такое наша жара. Иногда температура поднимается до 40–45 градусов.

У меня, как у мамы, густые и длинные косы до пят росли. Сама была пухленькая.

В кишлаке все завидовали, что у меня длинные косы! Мама всегда ухаживала за моими волосами: мыла кефирной сывороткой, расчесывала.

И вот иду. На дороге люди редко встречались. Пройдет один-другой с ишаком, и все. Оглянулась я назад, вижу — издалека едет огромная машина, наверное «газик». Машина остановилась. Выскочил мужчина и — хоп! — меня схватил и сразу в кабину бросил. А там, в кабине, еще двое мужчин сидели. Я начала плакать. Тогда один из них закричал:

— Заткнись, а то сейчас получишь!

Я испугалась и рыдала тихо, без звука. Сердце у меня так сильно билось! Машина ехала с большой скоростью. Один из мужчин обнимал меня все время, к себе прижимал и говорил:

— Надо же, она еще молоком пахнет. Нам повезло — свежая, дар небес!

Долго ехали и заехали далеко в пустыню. Кругом я видела только пустыню. Уже была вторая половина дня. Шофер остановил машину очень далеко от трассы. И там, где машина остановилась, рос редкий колючий кустарник.

Они оставили меня возле машины и отошли в сторону. Долго спорили друг с другом о чем-то. Кричали, ругались. Я ничего не понимала из того, что они говорили. Потом они сидели и что-то курили. Потом начали смеяться, как сумасшедшие.

Я от испуга не знала, что делать. И решила бежать куда глаза глядят. Сама не знала, куда я бегу, ничего не соображала. Они бросились за мной, поймали и начали избивать. Один начал душить меня моими косами и кричать:

— Куда ты бежишь! Трясешься! От холода, что ли? Иди ко мне! Можешь кричать, здесь тебя никто не услышит!

Они избили меня, а потом один держал своей рукой мои руки, а волосы мои обмотал на свободную руку и тянул к себе, чтобы я не могла вырваться. Другой начал срывать с меня платье и штаны наши национальные, балаклы-иштан которые называются. Я стала громко плакать — очень больно было, когда он за мои волосы, обмотанные на руку, к себе тянул. Ужасно было больно!

Один говорит:

— Смотрите, у нее даже сисек нету!

Другой:

— Ну давай, не тяни, время уходит.

— А если не выдержит?

— Тогда дай я сам. Не бойся, если не выдержит — в пустыне места много, подожжем и закопаем. Давай, если не хочешь, отойди в сторону!

Тогда один из них со всей силы навалился на меня, и я потеряла сознание. Что со мной сделали — это только одному Богу известно. Так издевались надо мной, что слов нет описать все это. Беспощадно изнасиловали меня.

Оттого что я не двигалась к не реагировала, они, наверное, думали, что я уже мертвая. Испугались, видно, и закопали меня в песок. Потом уехали.

Не знаю, почему не сожгли меня, как собирались. Может, у них спички кончились. Может, растерялись и решили, что закопают — и достаточно. Трудно сказать, о чем они думали после моей «смерти». Они поспешили и не слишком глубоко закопали меня в песок. Слава Богу! А сколько времени прошло, пока лежала, похороненная в песке, не помню.

Песок был очень горячий. Наверно, поэтому пришла в себя. Двинуться сначала не могла. Глаза чесались от песка, и во рту был сплошной песок. Еле-еле выползла. Очень пить хотелось. Больше ничего. Во всем теле была адская боль от издевательств и побоев.

Мои изорванные штанишки так там в песке и остались. Потом я шла под палящим солнцем. Мухи и слепни искусали меня всю. А ночью было очень страшно. Все змеи и ящерицы ночью выползают. Ничего нет в пустынях ночью страшнее ядовитых змей и ящериц! Мне без них хватало своих болячек: все тело в нарывах было от укусов насекомых.

То в себя прихожу, то теряю сознание. Почти глаз не открывала от страха. Только без конца плакала и звала на помощь, но никто не услышал меня.

Весь день, пока мучила жара, воды хотелось. Но где ее взять, воду! А к ночи устала, легла, на небо смотрела, звездочки считала и уснула. И во сне думала только о воде. Правда, и есть тоже очень хотелось.

Наутро встать попыталась, но ничего у меня не получилось, потому что сил не было. Встану и упаду, равновесия не могла держать. Так и осталась лежать. А куда мне двигаться? Тени нигде не видно. Укрыться негде. Пустыня кругом голая…

Днем стадо прошло рядом с тем местом, где я лежала. Вдруг я чувствую, кто-то своими пальцами глаза мне открывает. Смотрю, старик пастух надо мной стоит и проверяет — жива я или нет. Он меня пытался поднять, а я без конца падала. Я очень стыдилась того, что была без штанишек, на ноги платье натягивала и горько плакала. Наконец, он меня поднял, потом отдал мне свою палку, одной рукой меня поддерживал и так потащил меня. И шли мы долго, потому что я без конца падала. Сил не было идти.

Он меня отвел в свой шалаш, дал мне из кувшина водички, а то я уже думала — вот-вот умру без воды. Пусть и теплая, но все же вода была.

Потом он с моей головы этой водой смыл песок. Страшно было на меня смотреть. У меня на руках и на ногах болячки от укусов насекомых нагноились и сильно болели. Ночью я без конца вставала и пила теплую воду. Потом забывалась сном и бредила. Температура была высокая, наверно, потому что все мое тело сводило судорогами. И я все плакала, ничего не говорила, только слезы текли.

Сколько дней я у пастуха была, не знала и до сих пор не знаю. Все-таки почти тридцать лет прошло. Да и как в пустыне время определить? Есть, помню, очень хотелось. А что может быть из еды у старого пастуха посреди пустыни? Только лепешки и помню из еды. Но после стольких потрясений и голода даже лепешка жесткая казалась мне вкусной.

Каждый день я болячки свои давила, чтобы оттуда гной вышел. До сих пор у меня на руках большие шрамы. Напоминают мне об этой истории.

Осталась я со стариком пастухом в его пастушеском шалаше. Помню, у него еще старый радиоприемник был и оттуда какая-то музыка иногда раздавалась. Это казалось невозможным. Я думала, уже ничего на свете нет, кроме пустыни этой, пастуха и меня!

От одной беды еще не оправилась, вот уже и вторая пришла. Скоро этот пастух начал ко мне приставать.

— Не бойся, — говорит, — тебя не буду трогать, только ты сама руками пощупай.

Вы сами понимаете, о чем он просил. — Я начала плакать, а он закричал:

— Мужиков терпела, теперь какая тебе разница, ты уже не девственница! Если бы я случайно не проходил со стадом мимо тебя, уже сдохла бы и давно тебя звери сожрали бы! Я от тебя многого не прошу, только пощупай, и все, я доволен. И хватит плакать, надоела. Надо не надо, плачет! Все, что было, то прошло. Спасибо скажи, что я спас тебя!

Но постепенно я набиралась сил. Когда об этом сейчас вспоминаю, не верю, что смогла выжить. Наверно, со мной свершилось чудо, ведь могла бы и умереть. А иногда на меня словно что-то накатывает, хожу подавленная и все себя проклинаю, мучаюсь, думаю — почему я жива осталась, умерла бы посреди пустыни, не было бы больше никаких проблем!

А порой радуюсь, что жива осталась. Эти счастливые моменты у меня в жизни очень редко бывают.

Но продолжу свою историю.

Однажды пастух ушел со своим стадом далеко, а я уже давно решила убежать — и вот убежала. Отправилась искать дорогу на трассу. С трудом нашла эту дорогу среди пустыни. Если бы вы знали, как я страдала, что у меня штанишек нету! Без штанов этих, представляете, как было мне плохо. А платье-то очень грязное и рваное. Пришлось мне идти как есть.

Наконец нашла трассу, но боялась и стыдилась выйти на нее. Поэтому днем лежала возле колючего кустарника, а когда наступил вечер, пошла вдоль трассы по песку. Босиком иду, а песок жаркий, прямо кипит под ногами. Пройду немного, потом немного отдохну. Так и шла. Хорошо еще, с собой взяла воду в бутылке. По глоточку пила эту теплую воду, очень экономила. И все же она быстро кончилась.

На своем пути кого только не видела — и змей, и ящериц. Из-за них спать совсем не могла. А ночью такая тишина стояла и звезды были такими ясными и красивыми! Только очень легкий ветерок дул. Правда, опять хотелось и пить, и есть. И ноги мои очень пострадали от колючек и от жары — пятки все в трещинах были.

Наконец-то ночью (змеи меня не тронули!) добралась я до какого-то кишлака. Увидела колодец возле крайнего дома и бросилась к нему. Опустила ведро, а оно переполнилось, и я не могу его поднять! Очень тяжелое для меня оказалось. Так я его в колодец и уронила. И не смогла попить водички. А пить так хотелось! Немножко походила кругом кишлака, нашла маленький арык с мутной, грязной водой. Вот и выпила воды из этого арыка. А что мне оставалось делать? Зато свою жажду утолила. Но в животе у меня после этого стало бурлить. Потому что ничего в нем, кроме грязной воды, не было.

До утра проспала возле чьего-то дома, рядом с садом. Утром рано встала и пошла по домам. Стучала в ворота и попрошайничала. Просила, чтобы мне дали какой-нибудь еды.

Некоторые сахар-рафинад по штучке давали, а некоторые лепешки. Другие даже не пропускали к себе, говорили:

— Иди отсюда, своих кормить нечем!

Многие фрукты давали. У нас же фруктов навалом. Вот так я наелась и сыта была целый день. Местные думали, наверно, что я таджикская цыганка, они ведь ходят целыми семьями и попрошайничают. Они везде есть, и в России, и в Узбекистане, и теперь всюду в СНГ. У них такая традиция — жить только попрошайничеством.

И вдруг я увидела ребят, которые играли возле своего дома. Увидела и начала плакать. Время уже позднее стало, но лето, и поэтому еще светло. Я на асфальте стою и плачу, а дети меня дразнят Бабой-Ягой, потому что я грязная очень была. Потом ко мне подошли люди и начали спрашивать, откуда я, кто мои родители, где я живу. А я им сказала, что заблудилась.

Помню, кто-то даже пожалел меня:

— Если отмыть, одеть, нормальная девчонка будет.

Решили отвезти меня домой. Нашли одного с мотоциклом и попросили, чтобы он отвез меня. Конечно, сначала допрашивали. Но я не знала, как называется колхоз, в который мой кишлак входил. Я только знала, что у нас рядом есть озера, и всё, больше ничего. Тогда спросили, какая кличка у отца? Я сказала — «учитель».

И наконец-то он повез меня домой. Всю дорогу я спала в мотоцикле, в коляске, потому что устала как собака.

Родители еще не успели выйти из дому на улицу, а человек, который привез меня, уже уехал. Родители удивились моему странному виду. Ногти у меня выросли, как у Кащея Бессмертного, а сама похожа была на Бабу-Ягу, страшная и грязная. Волосы у меня стояли колом, потому что я их не расчесывала. И правда — откуда у пастуха расческа, если на его голове ни одной волосины не было и ходил он сутулый, еле-еле ноги передвигал, как полудохлый баран.

Родителей я обманула, сказала, что у бабушки за коровьим стадом смотрела и за собой ухаживать времени не было, ленилась. Да честно говоря, у нас дети в основном босиком бегают и довольно грязные. И это еще мягко сказано. У кого баня есть или душ, те купаются. А у кого нет, берут ведро с водой и выливают на себя. И все дела. У некоторых есть примитивный умывальник. Но для умывания можно использовать и кувшин. Средств много. А если на канале или на озерах купаешься, все равно не станешь чистенькой, потому что вода в них глинистая, вот так. И откуда здесь взяться чистоте? В общем, мой внешний вид не очень всех поразил. Родители так и не узнали и не догадались, что со мной произошло, а я молчала.

А потом пришлось мне с моими косами проститься, потому что еще там, в пустыне, в пастушеском шалаше голова моя начала чесаться. Теперь же вши выползали прямо наружу. Целыми днями и ночами чесала я свою голову, всю кожу содрала до крови. В конце концов папа меня постриг наголо. Жалко было расставаться с моей длинной косой. Но с другой стороны, хорошо, что ее у меня не стало, потому что я помнила, как в пустыне один жестокий гад обмотал мои волосы на руку себе и тянул и душил меня ими и как ужасно, и страшно, и больно мне было. Вот об этом вспоминала — и уже не хотелось носить косы. Слава Богу, что они меня не подожгли, что я жива осталась. А если бы подожгли, я бы уже мертвая была. Когда об этом думаю, меня как судорогой сводит, места себе не нахожу.

Вам, наверное, интересно узнать побольше о моей семье.

Начну с моего деда, необычного человека, а потом и об отце расскажу. У него тоже тяжело жизнь складывалась.

Эта часть моей истории так и называется:

Папиного отца звали Сиддик-махсум, или «мулла Сиддик». К нему приезжали из разных кишлаков за помощью. Он молился за людей, писал им разные заговоры от сглаза, порчи, примирял мужей с женами, привороты делал и даже написал книгу по магии (из-за этой книги спустя десятки лет вся семья рассорилась). И еще он женщин лечил от бесплодия. Мужья сами приводили к нему своих жен и оставляли на несколько дней. У деда в дверном проеме висели женские наши национальные штаны. Когда женщина входила, он говорил ей: «Быстро сними штаны!» Если женщина возмущалась, он ее отправлял назад со словами: «Я же тебя просил с дверей штаны снять!» А другие оставались, и почти все потом беременели. Уж как он их лечил? Бесплодной оставаться большим горем было. И много потом похожих на деда детишек бегало в соседних кишлаках.

В то время религия запрещалась, церкви и мечети закрывали. Но люди все равно хотели верить и находили в своих селах тех, кто, несмотря ни на что, продолжал исповедовать и совершать обряды.

Однажды ночью моего деда забрали прямо из дому. Репрессировали. Он был сослан в Сибирь на десять лет. Моему отцу Низомиддину было тогда три годика. Моя бабушка Ниязджан осталась одна с пятью детьми. А время было страшное и голодное — тридцатые годы.

Женщине одной невозможно. Ниязджан перешла жить к Садулле, брату своего репрессированного мужа. У Садуллы было своих восемь детей. Теперь им стало еще тяжелее. Всю семью кормил один Садулла. Он был цирюльником и еще совершал обрезание мальчикам, для этого у него были специальные инструменты: отточенный и расщепленный на конце тростник и складной нож-бритва (мне о них муж рассказывал, ведь женщин на обрезание не допускают!).

Обрезание у нас делают мальчикам трех и пяти лет. Раньше обрезание делали дома. Мальчиков укладывали на пол, под ноги клали специально сшитые из атласа красивые подушки, держали за руки и отвлекали, показывая деньги, игрушки, подарки. А колени закрывали полотенцем, чтоб они не видели, что происходит. Кусочек кожи зажимали в прорези тростника, и — чик! — бритвой. Они ничего понять не успевали. Потом мальчиков поздравляли с тем, что они теперь настоящие мужчины, дарили деньги, подарки, и на другой день они уже бегали по двору.

Дядя Садулла не был бедным, но был очень жадным. Продукты запирал в кладовке, а ключ всегда цеплял булавкой к поясу своих штанов. Даже ночью не расставался с ключом. Свою семью он кормил хорошо, а бабушке Ниязджан давал для детей совсем мало еды. От голода двое детей умерли. Низом, как сокращенно звали моего папу, все время плакал.

И однажды Ниязджан своровала лепешки из черной муки, распорола матрас, спрятала там лепешки и потом ночью кормила детей.

Но Садулла это заметил, отнял лепешки и избил ее на глазах у всех.

При этом Садулла громко кричал:

— Ты думаешь, мне легко кормить моих и твоих детей! Я тебя принял ради брата моего Сиддика, а ты воруешь!

На Востоке женщина не имеет права перечить мужчине. Ниязджан стояла с спущенной головой, терпела и молча плакала.

Садулла хотел выдать ее замуж, поскольку ей было всего двадцать три года. Сначала Ниязджан думать об этом не могла, а потом поняла, что надо детей спасать, и согласилась. Хотела она сообщить мужу о своей беде, но как? Она ни читать, ни писать не умела.

Вскоре нашли ей жениха, посадили ее в тележку, запряженную ишаком, и повезли вместе с детьми в другую семью. Солнце пекло страшно, и Ниязджан задыхалась под паранджой. Кстати, женщины на Востоке часто заболевали оттого, что не видели солнечного света!

Садулла был рад, что освободился от обузы. За Ниязджан он получил калым — пятнадцать килограммов зерна. И все! По его понятиям, моя бабушка больше не стоила, всего пятнадцать килограммов зерна.

Новый муж хотел иметь своего ребенка, а бабушка долго не соглашалась. Боялась за судьбу остальных детей. Но выхода у нее не было: восточные мужчины, если женщина в течение года не рожает, берут другую жену.

А дети, которые были от предыдущего брака, не считаются.

Вскоре Ниязджан родила сына. Муж был очень рад. Это был его первый ребенок, и мальчик к тому же!

Теперь справляться с детьми Ниязджан стало очень трудно, и муж поехал к ее родителям, чтобы взять для помощи ее девятилетнюю сестру Ойдин.

А дальше вот что случилось.

Как-то Ниязджан, занятая хозяйством, попросила сестру пойти в соседнюю комнату и снять подвешенное на крюке под потолком мясо. Раньше так мясо хранили. На полу, под этим мясом, лежала подстилка и какой-то тюк. Ойдин встала на него, чтоб дотянуться до крюка. Почувствовав, что под ногами мягко, девочка подпрыгнула и тогда услышала слабый писк. Она испугалась и кинулась за старшей сестрой. На подстилке лежал завернутый в халат новорожденный! Когда Ниязджан распеленала его, ребенок был уже мертвый…

Муж выгнал Ниязджан вместе с детьми на улицу, и пришлось ей возвратиться к Садулле. Увидев измученных детей, тот нехотя принял их.

А через несколько лет вернулся из ссылки Сиддик. Узнав, что его жена была замужем за другим, он трижды отрекся от нее, сказав: «Ты не моя жена!» Но ради детей разрешил ей остаться у своего брата.

Постепенно дедушка снова стал уважаемым человеком. Помню, когда мне было лет шесть, праздновали в нашем кишлаке свадьбу. Собралось много народу. Я играла с другими детьми во дворе. Вдруг все замолчали. Я оглянулась и увидела своего деда в сопровождении четырех мужчин. Двое шли впереди, двое сзади. Люди при виде Сиддик-махсума встали, положили руку на сердце и опустили головы. Женщины, находившиеся на свадьбе, закрыли лица платками и ушли в комнаты, хотя паранджи уже давно отменили.

Но вернемся назад. В нашем кишлаке жила хитрая женщина без мужа со своей хромой четырнадцатилетней племянницей. Эта женщина предложила Сиддику, когда он вернулся из ссылки, жить в ее доме и так вскоре женила его на своей племяннице.

Дед опять стал богатым человеком. Он венчал, хоронил, читал на празднике Рамадана молитвы, за это ему давали баранов, фрукты. Вскоре один за другим родились от хромой жены дети.

Ниязджан с Низомом ходили помогать новой жене. Ниязджан растирала ее больные ноги. Друг к другу не ревновали. Ниязджан сочиняла четверостишия в честь своего бывшего мужа и пела их сама. Она учила моего отца любить своих сводных братьев. А Сиддик помогал продуктами ей и сыну, которые так и жили у Садуллы.

Папа мой вырос, окончил среднюю школу и с радостью ушел из дома Садуллы в армию. Служил в Саратове, потом в Новосибирске.

Однажды во время увольнения познакомился он с русской девушкой Аней. Они стали встречаться, полюбили друг друга. Как-то Аня не пришла на свидание. Стояла очень холодная зима. Низом ждал, ждал и наконец пошел к Ане домой. Он первый раз шел к ней в дом, очень волновался!

Поднялся на четвертый этаж, позвонил. Дверь открыла женщина и недружелюбно спросила:

— Тебе чего?

Низом растерялся и сказал первое, что пришло в голову:

— Можно водички попить?

— В частях воды нету, что ли? — сказала женщина, но все же вынесла огромную кружку ледяной воды. А он и так промерз до костей! Но пил медленно, надеялся, а вдруг Аня выйдет. Но она так и не появилась. После этой ледяной воды он заболел. Аня его навещала.

Вспоминая эту ледяную воду, они смеялись.

Когда Низом демобилизовался, он пошел к Ане на работу, на телефонную станцию, и уговаривал ее выйти за него замуж и уехать вместе. Но девушка отказалась: родители были против, не хотели, чтобы дочка замуж выходила за нерусского.

Настал день отъезда. Аня пришла к поезду, бросилась в объятья к Низому и сказала, что беременна. Низом чуть рассудок не потерял. Но что он мог сделать? Как остаться в Новосибирске, если дома одинокая мать в нищете живет, а замуж за него Аню родители не отдают?

Расставание было очень тяжелым. Они стояли на перроне и плакали, обнявшись. Потом уже папа узнал, что у Ани вскоре случился выкидыш.

Вернувшись из армии, папа закончил в Ургенче педагогический институт и стал учителем узбекского языка и литературы. И вот Ниязджан решила сына женить. Но очень трудно найти невесту, когда ты беден. Ниязджан отказывали еще и потому, что муж бросил ее и женился на другой.

Соседи и родственники осуждали Сиддика за то, что он не беспокоится о судьбе сына. И тогда Сиддик начал искать моему отцу невесту. Объезжая кишлак, он встретил на дороге Курбан-кула. Тот почтительно поклонился Сиддик-махсуму, и они разговорились. Так Сиддик узнал, что у Курбана есть дочь, и они договорились о сватовстве.

Вернувшись домой, Сиддик сообщил всем радостное известие.

Мой отец страшно заволновался: «Какая она? Как выглядит? Не уродина?» Ведь у нас до свадьбы жених и невеста не могут видеть друг друга.

Низом не смирился с этим обычаем и, разузнав, где живет его невеста, тайком отправился взглянуть на нее.

Недалеко от дома он залез на старое тутовое дерево и стал ждать. Просидел целый день, так ничего и не дождался. Наконец видит — идет девушка и гонит с выпаса коров. И направляется прямо к дому, где живет его невеста. Папа видел только спину этой девушки. Тогда он тихонько свистнул, надеясь, что она обернется. И она обернулась! Папа спрыгнул с дерева и оказался прямо перед симпатичной круглолицей девушкой с большими черными глазами. А брови у нее были — как крыло ласточки. Девушка испугалась и мигом убежала в дом.

Низом вернулся как ни в чем не бывало и, ложась спать, только и думал теперь что о своей невесте.

Наконец заслали сватов и назначили день свадьбы. Только на свадьбе Асила, моя мама, и узнала, что тот парень, свалившийся с дерева, был ее будущий муж.

После свадьбы молодые жили у дяди Садуллы, а потом Сиддик построил им дом, помогать строить пришли мужчины со всего кишлака.

Раньше дома строились без фундамента, поэтому были недолговечные. Зато в этих глиняных домах летом прохладно, а зимой — тепло. В новый дом мои родители переехали вместе с бабушкой Ниязджан.

Только через четыре года мама родила первенца — сына. А еще через два года родилась я.

Бабушка продолжала сочинять свои четверостишия и пела их, играя на домбре. Она у гостя спрашивала сначала, как его зовут, и сразу сочиняла в его честь стихи и пела их. Всегда на свадьбах, праздниках она в кругу женщин пела, танцевала и на домбре играла.

И опять ходила к дедушке Сиддику, чтобы помогать его хромой и больной жене, у которой родилось восемь детей.

У дедушки Сиддика возле дома был большой пруд, и там у него было специальное место для отдыха. Он лежал на боку, облокотившись на подушку, пил из пиалы зеленый чай и курил кальян. Когда он затягивался, было слышно, как бурлит вода в кальяне, и везде разносился запах душистого табака. А бабушка Ниязджан сидела в комнате с женой деда, лечила ее ноги разными травами. Потом дети от хромой жены выросли, все они были грамотными людьми, знали арабский язык.

Вторая жена дедушки Сиддика умерла от горя вскоре после смерти от аппендицита своей младшей дочери — когда «скорая помощь» приехала, было уже поздно, девочку не спасли.

Как я уже говорила, жили мы бедно. Работал только папа. Лишь в одной комнате был пол и настоящий диван. Мама эту комнату запирала. Она была для гостей. Потолки были из камыша. Когда крыша протекала, папа брал солому, смешивал ее с глиной и замазывал крышу. Колодец был на улице, и туалет тоже. А готовила мама на тандыре, специальной печке из обожженной глины, которую топила сухим кустарником, оставшимся после сбора хлопка. Но этого кустарника не хватало, и папа каждый свой отпуск уезжал в пески на несколько дней, чтобы заготовить дрова на зиму. Нанимал тракториста с тележкой и привозил сухой саксаул из пустыни.

Все мы спали в одной комнате. На пол мама стелила кошму из бараньей шерсти, на кошму матрасы. И так мы ложились спать. В этой кошме водилось много блох. Ночью мы чесались и плакали. Мама включала свет и гоняла блох. Потом кошму заменили на палас.

Мама отдала нас в колхозный детский сад, а дома держала коконы. Личинки она кормила свежими листьями тутовника. Вскоре личинки превращались в коконы, которые быстро собирали и отдавали на специальные пункты. Это был тутовый шелкопряд.

Однажды, когда мне пять лет было, тоже летом, в жару, вот что случилось. У нас на улице в кумгане (так у нас специальный кувшин называется) всегда вода была, чтобы умывать руки. Я вышла поиграть с девочками в куклы. Кукол я делала из палок. К палке привязывала веревки, надевала на палку тряпочку, а все остальное мы сами делали из глины. Сижу и играю, пить захотелось. Смотрю, кумган стоит. Пошла, взяла кумган, подняла и стала глотать воду — и чуть не проглотила шмеля! Он успел укусить меня за язык. Я так кричала от боли! Выплюнула шмеля, он упал на землю и медленно пополз, наверно, промок внутри кумгана. Через несколько минут у меня язык так опух, что я чуть не задохлась. Родители испугались, позвали старушку знахарку. Она глиной смазала мне язык. Дышать стало полегче.

Иногда я думала, может, лучше было бы мне умереть тогда, в пять лет, чтобы больше не мучиться…

Когда исполнилось мне семь лет, летом пришел к нам директор школы и говорит моему отцу:

— Низом, хочешь, твою дочку в пионерский лагерь отвезу, пусть перед школой отдохнет, ведь мои дети тоже в лагере.

У него, между прочим, восемнадцать детей было, осталось двенадцать или тринадцать живых. С ума можно сойти!

— Ладно, сейчас позову ее, — говорит отец и спрашивает у меня: — Ну как, дочка, в лагерь поедешь?

Мне очень интересно было посмотреть, что такое лагерь, — я об этом понятия не имела, потому что еще в школе не училась. Отец говорит:

— Иди одевайся! Сейчас он тебя заберет.

Мамы дома не было. Я пошла к шкафу, нашла все теплые вещи и все на себя надела: несколько штанов, две-три пары носков, джемпер, пуловер. Боялась, что в лагере будет холодно, думала, это находится далеко от нас и я замерзну! А ведь на улице сорок градусов жары было. Вышла на улицу, там на дороге директор школы с мотоциклом стоял. Ни отец, ни директор не посмотрели, как я одета. И директор повез меня.

Лагерь находился в нашем колхозе, неподалеку от нас. Например, мы жили в бригаде номер пять, а лагерь находился в бригаде номер один. Я-то думала — очень далеко поедем, туда, где будет холодно, вот я и надела все, что у меня было зимнего. Хорошо, что пальто не надела, а надо было (шутка). Пока до лагеря доехали, я так вспотела от жары, будто меня выкупали в горячей воде. Пот так и тек с меня.

Вышел из комнаты старый человек, завхоз, и говорит мне:

— Пошли, я тебе форму дам.

Зашли на склад. Он дал мне форму и сказал:

— Вот, оденься, а свои вещи отдельно положи, потом я их возьму и напишу твое имя и фамилию. Когда в конце смены придешь, наденешь свои вещи. Давай поторопись, сейчас ребята из похода придут, кушать будете.

Осталась я на складе одна. И никак не могу снять свою одежду, потому что она вся, которая на мне, мокрая стала от пота. Очень долго возилась, старик, наверно, волновался, почему я задерживаюсь. Не вытерпел, зашел посмотреть, что я делаю.

— А чего ты не надела форму?

Я говорю:

— Не снимается одежда.

И он посадил меня на пол, начал снимать с меня одежду и злиться:

— Что, в Сибирь хотела уехать, а? Я у тебя спрашиваю, в Сибирь собралась? Зачем столько надела? — и ругал меня, потому что он же старый, еле снял все, что на мне есть.

Я-то думала, действительно в Сибирь надо ехать, а оказалось, всего один шаг до этого лагеря.

Вот такие смешные истории сейчас вспоминаю часто.

Во втором или третьем классе учительница меня класскомом поставила. Я всегда хотела первой быть, было у меня такое желание. В нашем классе учились мои соседки, подружки, с которыми мы жили на одной улице. И еще из другого класса с девочками мы дружили и играли вместе после школы.

Как-то со мной поссорилась одна девочка за то, что я не дала ей переписать домашнее задание. Когда мы возвращались из школы, она уже подговорила остальных девочек против меня. В то время как раз начались каникулы. Выхожу на улицу играть с девочками, а они от меня убегают, не разговаривают. Это длилось долго, я очень страдала оттого, что совсем одна, никто не хочет со мной играть и никто не хочет со мной дружить. Сидела все время дома. А та девочка рада была, что со мной никто не дружит.

В конце концов я не вытерпела — ребенок еще, хочется играть, прыгать, танцевать, петь. А у моей мамы два очень красивых платья было из крепдешина. Она всегда берегла эти платья, надевала только на свадьбы, на дни рождения или когда ездила в город, только тогда и надевала. Они висели в шкафу. Пока мамы не было, я взяла эти платья, разыскала ножницы и начала резать их на куски. Из двух платьев получилось достаточно много кусков, а ненужные места — рукава, воротники — я выбросила. И взяла я эти лентами нарезанные куски и пошла к девочкам! Раздала всем, лишь бы только они со мной помирились. Конечно, получив красивые ленточки, они опять подружились со мной.

Потом эта дружба мне очень дорого обошлась. Мама обнаружила, что из шкафа исчезли ее платья, сказала папе, что из такого же материала, как ее платья, девочки носят бантики. Папа сразу понял, что это мои дела, и так отлупил меня, что я об этом до сих пор помню.

И еще одно воспоминание. Мне было двенадцать лет. Я дома сидела, смотрела телевизор. А у соседей свадьба была, и родители мои и братья ушли все на свадьбу. Я хотела позже пойти. Вдруг чувствую — по моим ногам что-то течет тепленькое. Снимаю штаны и вижу кровь. Так испугалась, думала, сейчас, наверно, умру. Понятия не имела, откуда у меня кровь. Побежала за мамой, которая была на свадьбе у соседей, и быстро ей говорю:

— Мама, мама, сейчас я умру!

Мама испугалась:

— Не говори такие вещи, а то в самом деле так получится! Что случилось? — и вышла со мной на улицу.

— Мама, у меня кровь течет, теперь я умру, да? — спрашивала я.

Мама тоже растерялась:

— Где кровь, где течет?!

Домой пришли, и она, увидев мои штаны в крови, сразу догадалась, что со мной. Поругала меня за то, что я шум такой подняла, сняла с меня штаны и холодной водой с хозяйственным мылом их постирала. Потом мне самодельные «прокладки» сделала из тряпки. Оказывается, это были первые месячные, которые у каждой девочки случаются. А я-то думала, кровь никогда не остановится и я умру!

В школе я училась хорошо. Сначала сидела на первой парте, а потом, узнав, что на последних партах можно есть лепешки во время урока, пересела. Но у меня лепешки были невкусные — пока у нас не было коровы, мама пекла лепешки на воде. Тогда я давала двоечникам списывать, а они за это угощали меня вкусными лепешками.

Так прошли годы, я повзрослела. О том, что со мной произошло в пустыне, никто-никто так и не узнал. Эта проклятая история осталась только в моих воспоминаниях.

После восьмого класса мы с отцом поехали в город Хиву. Я собиралась подать документы в женское педагогическое училище и пройти собеседование. Так я поступила на факультет, где готовят учительниц начальных классов. Почему без экзаменов? Потому что я училась в школе хорошо, поэтому без экзаменов меня и приняли в училище.

А волосы мои опять отросли до колен. Роковая моя коса, проклятая! Опять все восхищались моей длинной косой. Ни у кого в училище не было такой длинной косы.

У меня, как у других девушек, появилась грудь. В общем, я совсем выросла.

С хорошими оценками я окончила первый курс. Радовалась, что хоть стипендию буду получать. Конечно, для каждого студента это было большое счастье. Кто бы мог подумать, что трагедия, случившаяся со мной в детстве, может повториться.

Теперь расскажу об этом тоже.

Однажды летом — да, опять летом — после экзаменов я шла домой. На дороге остановилась машина. Не большая, как в тот раз, а легковой автомобиль, белые «жигули». Там тоже сидели трое мужчин. Позвали меня из машины:

— Девушка, можно вас подвезти? Вам куда ехать? Садитесь, мы вас подвезем.

Один из них вышел и начал уговаривать меня, чтобы я села в машину. Даже не поворачиваясь, я отказалась и пошла по тропинке: ведь машина не смогла бы проехать по ней. Там тутовник рос, поэтому я туда и пошла. А он за мной побежал, схватил меня в охапку, легко дотащил до машины и толкнул с силой на заднее сиденье. Это тоже произошло среди бела дня, совсем недалеко от города. Этим троим было 21, 29, 33 года примерно, так мне кажется. Тех, первых, я не знала. А этих знаю. Они и сейчас, наверно, живы.

Машина тронулась. Меня привезли на какой-то склад. Они вывели меня из машины и, толкая в спину, загнали в какую-то комнату, где стояла только кровать. Наверно, это сторожа комната была, не знаю.

Сначала зашел молодой, которому был 20–21 год, а остальные двое во дворе ждали. И вот он начал меня раздевать. Я пробовала себя защищать, сопротивлялась, плакала, отталкивала его от себя, говорила ему, что я девственница. А он ответил:

— Хорошо, так и быть, если ты на самом деле девственница, я на тебе женюсь, а если обманешь меня, тогда уж пощады не жди. Давай проверим, — и набросился.

Он насиловал меня зверски, а у меня, естественно, кровь не вышла. Не могу же я ему рассказать, что, когда мне восемь лет было, меня изнасиловали в пустыне. И вот он начал меня бить куда попало, топтал меня ногами и лупил кулаками. А уходя, сказал:

— Это тебе за то, что ты меня обманула, тварь, сучка, получай, на, на тебе! — и несколько раз пнул ногой в живот.

Тогда, восьмилетнего маленького ребенка, дитя, меня не пожалели, заживо закопали, а тут что, жалеть будут, что ли? Не пожалели. Так же обошлись. Тоже в очередь встали.

Зашел другой, ударил кулаком по голове. Искусал своими погаными зубами все мое тело, сделал свое дело и ушел.

Потом явился третий. У меня уже сил не осталось. Почти сознание теряла. Глаза открыла, его, этого третьего, увидела, бросилась с кровати на пол и поползла к нему на коленях, рыдала и умоляла, чтобы он меня не трогал. Он не стал ко мне подходить близко. Зашел и стоял. А я к нему ползла. Те двое, оказывается, уже удрали. И вот этот, последний, мне сказал:

— Ты не сможешь пожаловаться на нас, потому что ты уже до нас была не девственница и все тогда это узнают. Так что смотри сама. Если хочешь жить, молчи. Ты поняла?

Я кивнула.

Он меня отвез домой, а сам болтал в кишлаке, что я, мол, уже не девственница. Я, конечно, была убита. Опять, как тогда, ходила и молчала, никому словом не обмолвилась, все внутри себя держала. Второй раз не спасло меня имя Хаджар!

С того дня мне в голову мысль пришла — убить их! Ведь я же их знаю! А тех, которые меня искалечили в пустыне, тех я не знала. А если бы и знала, что бы тогда, ребенок, смогла сделать? А в этот раз всех троих знала. Помню, один из них, самый молодой, не был женат, а другой работал в милиции.

Сначала я хотела поджечь дом одного из них. План разработала. Но у меня ничего не получилось, вернее, смелости не хватило. Потом подумала — хорошо бы поступить в юридический институт и стать прокурором и судить их самой. День и ночь думала, как мне быть, что делать. Мучилась этим все время. Иногда очень хотела умереть. Просто умереть, и все.

Когда я была совсем маленькая, моя бабушка Ниязджан рассказала мне легенду.

Вот она.

Однажды Бог велел всем людям принести по одному куриному яйцу. Люди удивились — зачем это надо! Но сделали, как велел Бог. Из принесенных яиц выросла целая гора.

Тогда Бог сказал:

— А теперь возьмите каждый по яйцу.

Люди послушались Бога, но спросили:

— Не понимаем, что это значит?

Бог ответил:

— Кому попалось то яйцо, которое он положил, тот обретет дар: любой, кто обидит этого человека, причинит ему горе, — будет проклят. И дар этот будет передаваться из поколения в поколение.

— Но откуда мы знаем, кто взял свое яйцо, а кто чужое, ведь все яйца одинаковые!

— Зато я знаю! — ответил Бог людям.

Тогда я спросила бабушку:

— А человек, от которого наш род пошел, какое взял яйцо?

Она сказала:

— Придет время, сама это поймешь.

Эту легенду я вспомнила, когда у одного из моих обидчиков внезапно умерла мать, а другой разбился вместе с семьей на машине.

Хотя, может, это просто совпадение? Не знаю…

В педучилище я училась хорошо. Сидела в библиотеке, участвовала в драмкружках, в спортивных соревнованиях и в районных олимпиадах… А еще в педучилище танцевала в народном ансамбле. Между прочим, у нас в кишлаках таких, как я, не любят. Это стыдно считается — танцевать. Позор.

И вот однажды меня показали по областному телевидению. Танцевала с ансамблем. Ведь я танцевала с детства, всегда!

А рано утром уже слухи пошли. Весь кишлак увидел меня по телевизору. После этого концерта не только я, но и мои родственники и родители не могли ходить с поднятой головой. Некоторые люди кричали мне на улице:

— Вот идет артистка! Какое бесстыдство, ты опозорила всех нас! В нашем селе еще не было клоунов, ты первая!

Слух про меня пустили, будто я учебу бросила и стала танцовщицей. А я, несмотря ни на что, продолжала жить так, как считала нужным. Хотя знала, что ни к чему хорошему это не приведет. Однажды даже умудрилась сняться в массовке на «Казахфильме». Фильм назывался «Легенда о Чокане». Помню, после съемки нам дали деньги — по пять рублей «ленинскими».

Я в кадр очень четко попала со своими косичками. Правда, кадр длился всего секунды, но это все равно большая удача была.

И началось с тех пор: домой прихожу, а там из-за меня очередной скандал. Брат начал меня бить за мои проступки. И еще говорил:

— Опозорила нас — то танцуешь, то в телевизоре появляешься! Ты нам надоела своими выходками!

Хотела я убежать из дому далеко-далеко, а куда — и не знала! Все время измученная, подавленная ходила, сердце начало болеть. Думала, вот какая я сплошь невезучая! По ночам не могла уснуть, мучила бессонница. Танцевала — и что из этого вышло? Ничего. Одно мучение.

Изнасилование, сплетни — все это на меня давило. Все чаще я хотела умереть. И тут вспомнила, как мне бабушка Ниязджан однажды говорила:

— Никогда вечером не стриги ногти. Это плохая примета. Если будешь подстригать ногти, стриги подальше от скатерти, на которой кушаем хлеб. Потому что если ноготь случайно попадет в желудок, то жутко больно будет оттого, что там, внутри желудка, ноготь начнет расти.

Она, наверно, и вправду так считала.

Вот однажды я решила умереть. Подстригла все свои ногти и проглотила их с водичкой и потом, как дурочка, ждала своей смерти. Но все было напрасно. Не умерла.

В другой раз бросилась я в большой канал, по которому течет вода из Амударьи. Но опять ничего не вышло. Я специально ушла на дно и не выплывала, наглоталась воды. Но меня увидел какой-то мужчина и бросился спасать. Однако не справился со мной, потому что течение было сильное. И тогда он схватил меня за волосы и так вытащил из воды. Проклятая коса, не дала спокойно умереть!

А спустя время я выпила целую горсть каких-то лекарств и отравилась. И все равно жива осталась!

После этого напряжения, после всех страданий два раза в больнице на неврологическом отделении лежала. И там тоже больным свои танцы показывала!

Потом кто-то пустил по кишлаку слух, что я беременна. И я опять впала в депрессию, не было у меня сил бороться. Слишком еще молодая была — шестнадцать лет!

И тогда повезли меня на одно кладбище, которое находится в Шаватском районе. Туда специально привозили душевнобольных людей, и детей, и взрослых, чтобы поклониться могиле Юсуфа Хамадан-пира. Из разных районов и областей ехали, привозили с собой мясо, рис, лепешки и оставляли тем, кто ночевал на кладбище, в специальных домах из глины: для женщин отдельно, для мужчин отдельно.

Посреди этого кладбища, помню, была горка, и с нее женщины, которые не могли родить, лежа скатывались вниз и просили детей у Бога.

По вечерам все сидели и молились о выздоровлении. А утром спрашивали, что во сне приснилось. И мне тоже сказали: жди, должен присниться сон.

И вот наконец приснился мне сон. Увидела я старика с седой бородой. На нем был вельветовый длинный халат. В одной руке он держал палку, в другой — белый сверток. Он положил возле меня сверток и сказал: «Проснись, дочка, я тебе открою твое призвание. Ты должна танцевать. Вот, возьми твою одежду!» С этими словами он развернул сверток. В нем оказался танцевальный костюм. И все. Я проснулась с ощущением, что это был не сон и я видела старика наяву. Этого мусульманского святого зовут Хазрати Хизр, и все, что он говорит, надо выполнять. Это судьба. Вот такие дела.

Примерно в это время между семьями двух братьев — Сиддика и Садуллы — произошел разрыв. Вот как это случилось.

Братья еще давно решили поженить своих детей. В мусульманских странах женятся близкие родственники — двоюродный брат на двоюродной сестре. Это у нас в порядке вещей считается. Когда хотят сватать дочь, ее отец прежде всего собирает близких родственников и говорит: «Вот, нашу дочь хотят сватать. Как думаете, отдать мне дочку замуж за чужого или кто-нибудь из вас возьмет ее для своего сына?» Если брат или сестра не хотят брать ее для своего сына, то говорят: «Нет, мой сын пока не собирается жениться». Или скажут: «Не отдавай чужим. Я хочу сына женить на твоей дочери». В любом случае надо обязательно спросить у родственников и у близких людей. Если сыновей хотят женить, то также спрашивают сначала у близких.

И вот два брата решили укрепить семейные узы, так как сами они уже постарели. У Сиддика не женат взрослый сын и дочь на выданье, у Садуллы — тоже дочь и сын. Сначала Садулла женил сына на дочери Сиддика. Потом вскоре Сиддик женил своего сына на дочери Садуллы.

Помните, я рассказывала, что дед Сиддик написал на арабском языке книгу по магии. Он ее никому не давал читать. Прятал. Дети Сиддика знали об этом. Каждый думал, как завладеть этой книгой, как завладеть опытом и знаниями, которые были в этой книге. Дочка Садуллы, теперь невестка Сиддика, тоже знала по-арабски, потому что еще девочкой ходила к дяде Сиддику и его детям и учила арабский язык. Она тоже хотела получить эту книгу. Только мой отец не имел претензий. Он знал, что сводные братья и сестры ему книгу не отдадут. И он утешал себя: «Мне от отца ничего не надо. Спасибо, что он женил меня, и спасибо, что построил для нас дом».

Вскоре дед Сиддик-махсум умер. После похорон у него дома начался скандал из-за книги. Дело в том, что дочь Садуллы умудрилась выкрасть книгу и спрятать, но пока никто не знал, что это она украла. Дети Сиддика чуть с ума не сошли.

Один кричит:

— Папа мне хотел отдать эту книгу!

Другой:

— Нет, он меня больше любил! Если книгу найду, она моя!

Начали искать по всему дому. Не нашли.

А дочь Садуллы чем-то себя выдала. Ее начали подозревать, следили за ней. Она поняла, что книгу держать дома опасно. Решила перепрятать ее в доме своего отца Садуллы. Ночью встала и потихоньку пошла в коровник, где книгу спрятала. А муж ее не спал, следил за своей молодой женой. Когда она выходила из коровника, он ее схватил за руку и вырвал книгу. Закричал:

— Воровка, ты не имеешь права на книгу нашего отца!

На крик все сбежались, начали драться по-настоящему. Все хотели получить книгу. Дочь Садуллы не сдавалась. Ей было завидно, что у Сиддика всех дочерей называли «халифа». Это очень почетно. Чтобы стать халифой, девушки и женщины специально обучались у наставников. Их учили читать и писать по-арабски, учили обычаям. И еще они должны были иметь безупречный голос. Халифы всегда были востребованы, особенно на похоронах. Им платили большие деньги, когда они читали священную книгу во время ритуалов.

Сыновей Сиддика звали «махсумами». Все сводные братья и сестры моего отца хорошо зарабатывали и были уважаемыми людьми.

Дочь Садуллы хотела быть такой же, как они. Мечта стать халифой не давала ей покоя.

Когда книга опять попала ей в руки, она сказала со злостью:

— Пусть ни вам, ни мне не достанется эта книга! — и быстро успела ее сжечь. После этого ее выгнали из дому с ребенком на руках.

Увидев дочь, Садулла разозлился и сказал своему сыну:

— Отправь свою жену обратно к родителям!

— Почему, папа?

— А потому, что дети моего брата выгнали твою сестру. Пусть теперь и их сестра уходит!

— Но у нас все хорошо, ребенок маленький…

— Все равно. Если ты мой сын, должен меня слушаться!

И вот ни с того ни с сего отправили бедную женщину с ребенком домой. Так семейные узы двоих братьев разрушились. Навсегда. И бесценная книга пропала.

А наша семья жила своей жизнью. Старший брат работал. Младшие учились. Я тоже в училище ходила. Влюблялась, как все девушки. Но, увы, все было напрасно. У меня никакого шанса не было выйти замуж. У нас, если ты не девственница, значит, о замужестве не может быть речи. Все дороги для меня были перекрыты. Если бы вы знали, как я страдала. Ну почему у меня в жизни только одни черные полосы, а где же белые?

Эти годы я терпела дома все нападки, лишь бы окончить учебу. С ансамблем ездила на гастроли по району, принимала участие в сборе хлопка.

Это особая история.

Хочу рассказать об этом подробнее. Своим хлопком Узбекистан славится.

Все узбекские женщины летом выходят на сбор хлопка, из поколения в поколение.

Учеников школ, училищ и вузов тоже всегда посылали на сбор хлопка. Учились мало, только зимой. Большую часть года занимались хлопком.

Начиная с февраля хлопковые поля поливают. В марте сеют семена, а когда хлопок вырастает, вручную делают прополку. Потом окучивают тяпкой — тоже вручную. Это очень кропотливая, тяжелая работа. Начинается сильная жара. В поле уходят с раннего утра и до позднего вечера. После окучивания хлопок опять поливают. Поэтому, когда урожай собирают, ноги постоянно в воде, а голова на горячем солнце.

В июне-июле хлопок очень красиво цветет бледно-желтыми цветами. В середине августа начинается чеканка: вручную обрывают на хлопке такую колючку, которую если не оборвать — коробочка не завяжется, хлопок уйдет в рост. Колючка очень острая, все пальцы бывают исколоты.

Вскоре коробочки одна за другой раскрываются, и поля становятся белоснежными. Тогда начинают сбор урожая.

Еще моя мама на хлопок уходила с утра до ночи. Брала с собой большой мешок и фартук, куда складывала хлопок. Нагибалась, двумя руками собирала раскрытые коробочки. Наполнит фартук и высыпает в мешок. Эти мешки относила на пункт специальному табельщику для взвешивания. За этот рабский труд гроши платили. А другой работы в кишлаке не было.

Когда я училась в педучилище, нас тоже на хлопок посылали. Куратор очень сердилась, если мы ежедневную норму не выполняли. Как было выполнить, если хлопок совсем легкий, почти невесомый, а собрать требовалось в день каждому человеку восемьдесят — сто килограммов! У кураторши был тонкий длинный прут. По вечерам она собирала нас всех в комнате и кричала:

— Протяните руки перед собой!

Когда мы протягивали руки, она начинала бить прутом по пальцам тех, кто не выполнял ежедневную норму. А мне неинтересно было этот план выполнять и перевыполнять. Вот и попадало мне часто по пальцам. Боль, между прочим, сильная была.

Может, и были эти «передовики соцсоревнования» на самом деле. Но я думаю, что много было и приписок. В брежневские времена в Узбекистане был свой план — пять миллионов тонн! Попробуй выполни!

За сбор хлопка платили копейки или вообще ничего не платили. Наш труд совсем не ценился. Но план всегда требовали. Если бригада, колхоз или район отставали, тогда их заставляли и ночью работать. На деревянные палки наматывали тряпки, мочили их в керосине и ходили по полю, чтобы люди в темноте могли работать. И никто не смел возразить. Все молча работали. Как при крепостном праве!

Если кто-нибудь не появлялся на поле без очень серьезной причины, то приходил милиционер и заставлял идти.

Иногда до начала декабря задерживали нас на хлопке. Поля уже пустые, а уйти нам не разрешали, пока «сверху» приказ не поступит.

А потом я узнала, что уже в России на больших складах этот хлопок гнил. Наш адский труд пропадал. Тогда кому это было нужно? Чтобы начальники Узбекистана могли отрапортовать начальникам в Москве, так, что ли?

Вот какие порядки были.

Правда, после сбора хлопка делали для народа большие праздники, назывались они пахта-байрам. В Хиве был стадион. Там устраивали сцену, приглашали разных артистов, даже бывали бои баранов и петушиные бои, лошадиные бега. Вся республика праздновала.

Вот начались у меня последние госэкзамены, последние дни учебы в училище.

Однажды шла я в училище, по тротуару навстречу, смотрю, идет группа молодых людей. (Не волнуйтесь, больше изнасилований не будет! Все эти кошмары остались в моих воспоминаниях.) Ну ладно, дальше буду рассказывать.

Вот эти люди остановили меня и спрашивают:

— Девушка, не скажете ли нам, где находится базар?

Я им показала указательным пальцем, ответить не смогла. Потому что русский язык только теоретически знала, совсем элементарные слова по школе. Никогда в жизни не приходилось русским пользоваться. Потому что там, где я жила, кругом была большая деревня! Да и с кем говорить по-русски, если у нас не было русских?

И вот меня дальше спрашивают:

— Где находится горисполком?

Я их отвела туда. Оказывается, это были студенты из Ленинграда. Они приехали в Хиву, чтобы написать дипломную работу об узбекских обычаях и обрядах.

У них была преподавательница, их куратор, грузинка Генрико Сергеевна Хараташвили. Прекрасная, образованная, культурная и очень простая женщина. Она сказала, что им ночевать негде: из-за того, что у нас город-музей, почти всегда в гостиницах мест нету.

Хотела я их к себе домой забрать. Но я жила в таком ужасном старом доме, там даже пола и потолка нормального не было. Да я уже об этом рассказывала. Я стеснялась, что в таком ужасном доме живу. Конечно, папа не успевал. Пока мы были маленькими, он на всех один работал. Когда повзрослели, брат и я поступили на учебу. Так отец и не смог построить новый дом.

Тогда я решила забрать их в наше общежитие. Генрико Сергеевну отвела к директору. Директор сразу уделила им внимание, комнаты дала, чтобы они могли отдохнуть и переночевать. Я с ними поближе познакомилась. Мы договорились утром встретиться, чтобы я им могла показать все достопримечательные места Хивы. Утром рано пришла, и мы с ними отправились пешком по музеям, везде побывали.

В то время у нас проводились курсовые вечера. Каждую субботу и воскресенье студенты ездили по районам друг к другу в гости. И вот одна студентка пригласила нас — моих гостей и своих однокурсников — вместе на вечер. Она жила в сорока километрах от Хивы.

Я их, то есть русских студентов, возила на свою тридцатирублевую стипендию. Мне на них деньги тратить не жалко было. Мы на вечеринке время провели очень весело, никто не спал. Только под утро от усталости уснули. Обратно все вернулись довольные и радостные.

Генрико Сергеевна тоже была довольна нашим гостеприимством. Ей очень понравилось, что ее студенты повеселились, отдохнули от души!

Через неделю они уехали в другой город. Конечно, я их проводила на железнодорожный вокзал. До прибытия поезда мы пели песни, они мне адреса свои оставили. Эти ребята учились в Ленинградском государственном университете, изучали афганский и арабский языки — будущие востоковеды. Из них двое были из Германии — Лутц (это уменьшительное от Людвига) и Тибор. Из Ленинграда Гия (а это уменьшительное от Георгия!), из Гатчины Виктор, из Казахстана Зарина, из Горького Светлана. Из Калининграда был Олег. Они пригласили меня в гости в Ленинград. Вот это приглашение прибавило мне сил и дало веру в то, что я обязательно уеду отсюда.

Когда они уехали, я себя в руки взяла: отсюда надо выбираться, только поскорее. Я ведь все время об этом раньше мечтала. Вот только не знала куда. А теперь я поняла, куда надо ехать!

Помню, когда они со мной разговаривали, я была совсем как глухонемая. Понимала их кое-как, но отвечать почти не могла. По-русски почти не говорила. Только кивала головой, и все. Но мы и так друг друга хорошо понимали.

После окончания педучилища, получив диплом, я сразу помчалась домой. Пришла и говорю маме:

— Я уеду в Ленинград, в этой дыре больше не останусь, здесь, кроме сплетен, ничего нету! С меня хватит!

Мама испугалась:

— Не делай глупости, и так с тобой досталось нам. Доченька, не уезжай, вот уже диплом получила, работай с отцом в школе, хорошо?

Все было бесполезно. Она говорила, пыталась убедить меня, а я больше не хотела ее слушать. У меня в голове была только одна мысль — как убежать? Нужно было выбрать время, чтобы дома отца и брата не было. Только об этом я и думала.

И вот как-то встала рано утром, смотрю, отец ушел в школу, а старший брат на работу (он после училища устроился на работу в городской дом культуры методистом. И еще он в свободное время на свадьбах на аккордеоне играл. На этот аккордеон отец накопил деньги).

Дома, кроме мамы и меня, никого не было. Вот теперь самое лучшее время, чтобы убежать! Позавтракала и начала собирать летние вещи. Достала «столетний» отцовский старый чемодан. А деньги? Без денег далеко не убежишь. Одно место было в доме, где хранились деньги, — отцовский сундук.

Сундук я открыла и оттуда ровно пятьсот рублей «ленинских» денег взяла. Помню, как от страха сердце дрожало. Все-таки пятьсот рублей немалая сумма была для бедного человека. Это четыре отцовских ежемесячных зарплаты.

На дорогу шесть штук лепешек взяла, которые в пути до Москвы уже как камень стали, и кушать их было невозможно. Если папа оказался бы дома, я так и не смогла бы открыть сундук и не забрала бы пятьсот рублей. Наверно, тогда осталась бы дома.

Помню, мама плакала и говорила:

— Что я скажу отцу? А людям?

Я ничего не ответила на это, торопилась уйти, пока дома отца и брата не было.

Приехала автобусом в город Ургенч — в двадцати пяти километрах от нашего города, — к железнодорожному вокзалу. Вот-вот прибудет поезд, а на Москву никаких билетов нет. Да, билеты на Москву в летнее время всегда в дефиците были. Дыни, арбузы, помидоры, огурцы, зелень — сами понимаете, все едут в Москву продавать фрукты и овощи.

Когда поезд прибыл на станцию, договорилась с проводником за семьдесят рублей, а билет-то до Москвы в кассе двадцать два рубля стоил! Но их уже не было в билетных кассах.

Через три дня оказалась в Москве. Стою в очереди в кассу на Ленинградском вокзале. Ужасно устала от поездки. Все-таки первый раз еду далеко одна. Чтобы сказать кассиру два слова: «Мне Ленинград», — готовилась полчаса. Вот подошла моя очередь, а я растерялась. Кассир говорит:

— Вам куда? Говорите.

Молчу. Она торопит:

— Давайте быстрее говорите, вам куда, какое направление?

— Мне Ленинград, — говорю.

Она:

— Билеты до Финляндского вокзала есть, возьмете?

— Мне Финляндию не надо! — испугалась я.

— До Финляндского вокзала, говорю же вам!

— Мне Финляндию не надо! Мне Ленинград! — повторяла, как попугай. — Мне Ленинград, мне Ленинград! — уже почти плакала.

А кассир:

— Отойдите от кассы, не мешайте!

Я психанула и отошла и все думаю, думаю и сама себя спрашиваю: «Почему „Финляндия“ говорит?»

Никак не пойму, понятия не имела, о чем идет речь.

И второй раз подошла моя очередь. Кассир говорит:

— Опять вы, да?!

Киваю головой и молчу.

Короче, дала она мне билет. Получила я билет, иду на перрон и на билет смотрю, что там написано. Прочитала, и у меня волосы дыбом встали. На билете указано: «Москва — Хельсинки». Боже мой! Никакого Ленинграда нет! Решила, кассир или глухая, или слепая. Начала плакать, но все равно иду. На перроне, помню, кому-то показала билет, и мне сказали, какой мой поезд и на каком пути он находится. Правда, уже время отправления было. Бегом подбежала к вагону и у входа проводнику билет отдала, вошла в вагон и сразу в свое купе!

Проводник говорит:

— Когда в Ленинград приедем, я вас разбужу!

Я очень устала и от дальней дороги, и от московского шумного зала ожидания, от бесконечной очереди. Устала как собака, поэтому сразу уснула.

Рано утром проводник меня разбудил. Вышла из поезда. Этот день был 13 июня 1983 года. Вот я и в Ленинграде, где правили великие цари — Петр I, Екатерина II. Вот он передо мной, легендарный, могучий Ленинград. Что касается кассира, она права оказалась: в Ленинграде есть Финляндский вокзал. А я, дура, из-за этой Финляндии по два часа в очереди стояла на Ленинградском вокзале в Москве. Смешно, правда?

Иду по улице. Смотрю, маленький вагон идет. Думала, такой маленький поезд бывает, что ли? Дай-ка я сяду в него. А это, оказывается, был трамвай! Я же еще в больших городах не была, ни в Ташкенте, ни в каком другом. Конечно, здесь для меня все это было интересно.

Трамвай едет. Через три остановки ко мне подошла худенькая, как скелет, девушка и говорит:

— Ваш билетик?

Я молчу.

Она:

— С вас штраф три рубля.

Я начала плакать. В трамвае пассажиров мало было. Один говорит:

— Контролер, чего вы прицепились к ней, не видите, что ли, она плачет.

Другая пассажирка говорит:

— Смотрите на нее, сколько косичек! Наверно, штук сорок.

Контролер:

— Что, вы первый раз здесь, что ли?

Киваю головой.

Она:

— А в вашем городе что есть?

Я плачу и говорю:

— У нас ишаки есть, дизель есть (это мы так называли автобус).

Слушая мои объяснения, все пассажиры в трамвае хохотали. Контролер говорит:

— К кому вы приехали? Учиться, что ли?

— Гм.

— В какой вуз?

— Университет.

— Ха-ха, с таким русским языком в университет захотела!

Молчу. Она опять:

— Теперь вам придется заплатить три рубля. И еще туда, в ящик, три копейки бросайте. Надо было вам объяснить мне, что вы первый раз в городе. Вот видите, я уже порвала вам штрафную квитанцию.

Заплатила. Интересно, откуда я могла знать, что в ящик, то есть в кассу, надо бросать три копейки? У нас в кишлаке водителю автобуса деньги в руки отдавали.

Девушка-контролер на меня с жалостью смотрит и говорит:

— И куда же теперь пойдете?

— Университет.

— А вы знаете, как проехать туда?

— Нет.

— Давайте тогда я вас провожу.

Мы с ней вышли из вагона и пешком пошли до автобусной остановки. На остановке она мне объяснила, как добраться до университета. Мы попрощались, и она посадила меня на автобус.

Добралась я до университета, нашла здание, где учатся мои приятели, студенты-востоковеды, та группа, которая была у нас в Хиве. Обратилась в деканат: ищу, мол, студентов — того, того… того… того-то. Там мне ответили, что те студенты, которых я ищу, все уехали на Восток на практику. После этого ответа я, честно говоря, не знала, что мне делать. Вышла на улицу с чемоданом и себе говорю: «И куда теперь?!»

По тротуарам ходила туда-сюда, как Ленин. Думаю, что же дальше? Немножко походила, проголодалась, зашла в продуктовый магазин. Внутри магазина чего только нету! Подошла к продавцу и пальцем показала на пряник, потому что слова «пряник» не знала.

Она говорит:

— Что вы хотите?

Я молчу и только пальцем показываю. Она говорит:

— Даже не знаете, что хотите купить! Идите отсюда, не задерживайте очередь, время, время, люди ждут.

В магазине была чековая система. Покупатели с чеками туда-сюда в разные отделы ходили. А я просто понятия не имела, что это за система, и думала: почему все с какой-то бумажкой ходят и стоят в очередях?

Пробыла в магазине довольно долго, все без толку, а кушать-то хочется! Но, увы, все было напрасно. Из этого магазина я вышла голодная. Уже несколько дней горячего не кушала.

Ходила по тротуарам и вдруг увидела женщину в белом халате, которая кричала:

— Горячие пирожки с картошкой, с капустой! Горячие пирожки!

Она прямо на улице продавала пирожки. Я подошла к ней и молча дала деньги. Она тоже молча дала мне свои горячие пирожки. Вот так закончилась моя смешная история про еду.

После пирожков очень захотелось пить. А где эта вода? Нету нигде, хотя весь Ленинград на воде стоит. Но пришлось терпеть. Иду дальше. Смотрю, люди заходят в туннель, где написана большая буква «М». Думала, что там — туалет, что ли? А почему тогда написано «М» — только мужской? А туда идут даже и женщины. Понятия не имела, что там такое.

Я, любопытная Варвара, тоже спустилась вниз. Надо же, это, оказывается, метро! Конечно, как все, стала разменивать деньги. Остановилась возле автомата и начала играть. В ящик бросаешь двадцать копеек или десять, а оттуда возвращается мелочь по пять копеек! Долго играла, интересно же для такого первобытного человека, как я!

Потом подошла к проходу и хотела вниз спуститься, но меня этот аппарат (потом я узнала, что он турникет называется) так зажал, что я закричала, как потерпевшая. Но виновата была я сама, потому что пять копеек бросила в один проходной аппарат, а сама проходила через другой. Конечно зажмет! Хорошо, контролер или, не знаю, диспетчер, что ли, подошла и пропустила меня через неработающий аппарат возле своей кабинки.

После этого случая я долго боялась ездить в метро. Вот такая история была.

Спустилась по лестнице к вагонам. А мне все равно было, в какую сторону ехать. И вот села в вагон и поехала. Сколько часов находилась в метро, не знаю. На одной станции выйду, перейду на другую сторону и опять сяду, и так — туда-сюда. Не знала, как и где выйти из метро и куда пойти.

И наконец решила: «Какая разница, где выходить, все равно некуда пойти! Была не была, выйду». Из метро вышла и оказалась в Ленинском районе, где станция метро «Балтийская».

Все время хотелось воды, просто обыкновенной воды. Почему обыкновенной? Потому что я никогда в жизни не пила ни лимонада, ни кока-колы, ни шампанского, ни вина, ни коньяка, ни водки. Никогда в жизни не пробовала и не собираюсь. До сих пор, кроме обыкновенной воды и чая зеленого, ничего не пью. Что бы там ни было: день рождения, Новый год, свадьба, вечеринка, — никогда не пью.

Теперь продолжаю рассказывать.

В чемодане у меня из продуктов, кроме жесткого хлеба, ничего не было. Пришла на Варшавский вокзал, села в зале ожидания и грызла свой хлеб. Думаю, что же мне делать? Тех моих знакомых студентов нету, а обратно домой никак не хочется, стыдно. Можно себе представить, как меня встретят. Да и о детстве у меня не очень-то хорошие воспоминания…

Думаю — нет, обратно дороги нету!

Вдруг вспомнила одну вещь: ведь они же мне адреса давали! Открыла чемодан и оттуда достала свою записную книжку. И один адрес был ленинградский. Это был адрес грузина Гии, жил он на Варшавской улице.

Пришлось мне искать эту улицу, чтобы не остаться на улице. У людей спрашивала там, тут, везде — и нашла эту улицу. Поднялась на второй или третий этаж, уже не помню. Стою у двери квартиры. Постучала, хотя там был специальный звонок, но звонить я не привыкла. Из-за двери ответил женский голос:

— Кто там?

Я опять стучу. Тот же голос спрашивает:

— Кто там? — И наконец-то открылась дверь чуть-чуть, и там какая-то женщина. — Вам кого?

— Гия.

— Что «Гия»?

— Гия хочу!

— Что-что хотите? Гии нету, он на Восток уехал.

От волнения закричала:

— Я видел, я видел, я видел!

— Что видели, кого видели? Уф, ничего не понимаю! Кого видели?

— Гия видел. (Я еще в то время женский род «она» и мужской род «он» путала. О женщине говорила «он», а о мужчине «она».)

— Девушка, я вам объясняю, его нет и долго еще не будет!

— Гия хочу, Гия видел!

— Девушка, идите, идите, его нет здесь!

Я чуть не плакала, еле себя сдерживала. Она это почувствовала и говорит:

— Вы кто? Откуда? К кому приехали?

— Я Узбекистан. Я Бибиш. Гия видел. Гия хочу.

— Может, вы учиться приехали?

— Гм, — киваю головой.

— Куда будете поступать?

— Университет.

— Какой факультет?

— История. — Откуда мне в голову пришла эта мысль, сама не знаю, но так я ответила.

— Девушка, я ничем не могу помочь. Гии нет, а я не могу вас домой пустить. Ой, возьмите наш номер телефона, когда устроитесь, позвоните нам, ладно? Может, когда Гия вернется, потом приедете к нам.

Она пошла написать мне номер телефона и через несколько минут вышла:

— Вот вам номер телефона… Позвоните, хорошо? Теперь извините меня, до свидания, — и заперла дверь. А я осталась в подъезде. Когда она хлопнула дверью, меня как будто ударили. Вышла на улицу и зарыдала, говоря себе: «Дура, дура, зачем ты приехала!»

Еле-еле сама себя успокоила. Время уже позднее было. Где-то около одиннадцати часов вечера, наверно. Точно не помню. На трамвае ездила долго-долго. Вышла из трамвая, рядом оказалось общежитие Механического института на берегу Обводного канала. Во дворе общежития увидела фонтан. Бегом к нему бросилась и стала пить грязную воду. А у меня больше выхода не было: во рту все пересохло.

Потом сидела на скамейке и грызла свой жесткий хлеб.

Вдруг увидела, что две пожилые (так мне тогда показалось) женщины идут к скамейке и садятся рядом со мной. Через несколько минут обернулись ко мне и спрашивают:

— Девушка, ты учишься здесь?

— Нет.

— А почему сидишь здесь в такой поздний час? Сейчас уже темно, на улице опасно!

Молчу.

— Ой, у тебя косички такие длинные, а ты откуда?

— Узбекистан.

— У тебя что-нибудь случилось?

Молчу.

— А где ты собираешься ночевать?

Слова «ночевать» не знала, поэтому мотнула головой, мол, не поняла вопрос.

— Где будешь спать? — объяснили они руками.

— Здесь.

— Да ты что, — говорит одна из женщин, — разве так можно, пойдем ко мне, доченька моя. У меня все объяснишь, расскажешь, ладно? Пойдем, а то уже совсем поздно.

— Нет, — отказалась я. Думала, они обманут, и очень боялась, что отберут у меня деньги. Только об этом беспокоилась.

Другая женщина говорит:

— Здесь оставаться опасно, идем с нами, а то тебя украдут, или изнасилуют, или убьют, чего доброго.

Я как эти слова услышала, так сразу согласилась. Взяла чемодан и пошла с ними. Одну из них звали Свобода Васильевна, а другую — тетя Таня. И вот Свобода Васильевна забрала меня к себе. А тетя Таня с нами немножко посидела и пошла домой. «Как хорошо, — думаю, — на эту ночь меня уже приютили».

От усталости я спала как мертвая. Измучилась ужасно. Утром рано Свобода Васильевна меня накормила бутербродом и напоила черным чаем. Она очень ласково со мной разговаривала:

— Что же ты как глухонемая! Как мы с тобой общий язык найдем, доченька? Уж и не знаю, что делать.

Свобода Васильевна оказалась очень образованной женщиной. Она рассказала мне, что окончила Институт культуры, работала в домах культуры, а сейчас находится на пенсии, но еще работает заведующей детским клубом. А ее подружка тетя Таня работала в кинотеатре контролером. Потом, помню, целый год я бесплатно в кино ходила.

Обе женщины были очень деятельные. Обсуждали вдвоем, что со мной делать, как мне помочь. Свобода Васильевна и говорит:

— Тебе надо на работу устроиться. А учеба не убежит, да у тебя и знания языка нету. Я тебе «А» говорю, а ты мне «Б» отвечаешь, это же не дело!

Как-то она пришла с работы с известием:

— Бибиш, я искала тебе подходящую работу. Дворником с дипломом не берут. — (У меня диплом есть, и этот диплом надо отрабатывать. А если бы я дворником устроилась, мне бы сразу в коммунальной квартире комнату дали.) — Можно устроить тебя нянечкой в детский сад. Собирайся, поедем с тобой на дачу в Комарове! Там у меня знакомая заведующей работает. И дети все там на три месяца, на лето. Я у заведующей попрошу, чтобы она тебя на работу приняла. Ты хоть меня поняла?

Я, как всегда, покивала головой.

На следующий день мы со Свободой Васильевной поехали в Комарове на дачу! Там она с заведующей разговаривала насчет меня. Короче, та согласилась меня нянечкой принять на работу. Свобода Васильевна меня ободрила и поехала обратно в город. А я осталась на даче.

Заведующая резкая и очень строгая женщина была. Надо не надо, все время кричала на всех, поэтому работники без конца увольнялись. И всегда в садике то воспитательницы, то нянечки не хватало. По этим причинам она меня без прописки на работу сразу приняла, ведь я, когда собралась бежать в Ленинград, до такой степени торопилась, что даже не выписалась из дому.

Заведующая мне показала младшую группу, в которой я буду нянечкой.

Вот и начала я в садике работать. Конечно, заведующая объяснила все мои обязанности. Вообще-то нянечкой работать не трудно было. Успевала, и все было хорошо. Познакомилась с девушками: Анна Петровна — с ней до сих пор связь не потеряла, хотя прошло почти двадцать лет, Оля, Лена, Тамара, Галя…

Поварихи садика, узнав, что я по-русски плохо знаю, решили подшутить надо мной. А я-то об этом не знала, целыми днями как глухонемая ходила, молча скучала по Свободе Васильевне, которая самой доброй была. Так вот, поварихи эти однажды зовут меня:

— Бибиш, иди сюда! Ты знаешь, что такое месячные?

— Не знаю.

— Тогда возьми это ведро, зайди к заведующей и скажи ей, чтобы она тебе ведро месячных дала, хорошо?

— Хорошо, сейчас иду.

Взяла ведро и пошла в кабинет заведующей. Стучу в дверь. Она:

— Войдите!

Зашла, тяну к ней ведро и говорю спокойно:

— Зинаида Александровна, дайте мне, пожалуйста, один ведро месячный.

— Что-что? — Она даже с места привстала.

— Дайте мне ведро месячный.

— Каких месячных! Ты что это говоришь! Какая гадость, кто тебя послал?

— Поварихи.

— А ну-ка позови их ко мне, я им сейчас покажу! У меня месячные давно кончились, пусть своих ведро несут!

Ну и дела были!

После этого какое-то время прошло, поварихи опять:

— Бибиш, иди заведующей скажи, что она трепло кукурузное! Иди!

И я опять, как дура, пошла, представляете. Стучу в дверь кабинета, а в это время поварихи прибежали и еле успели меня остановить: «Не говори ничего. Мы просто пошутить хотели».

Однажды воспитательница группы ко мне подошла и говорит:

— Бибиш, Максим обкакался, сними с него штаны и убери все!

— Что?

— Максим обкакался!

Я слово «обкакался» первый раз услышала и говорю ей:

— Не понимаю, что такое «обкакался»?

Бедная, она говорит:

— Как? Как ты не понимаешь, это же элементарно, люди же какают. Например, Максим, ты или еще кто-то.

— Не знаю, что такое «обкакать»?!

Она начала нервничать:

— Боже мой, как ты не понимаешь: когда человек кушает, после этого он обязательно какает, теперь поняла?!

— Нет.

Она правда запсиховала, и пришлось ей по-другому объясняться:

— Человек «пук-пук» делает!

Только после этого я поняла, что такое «обкакался».

Подошла к малышу. Он так обкакался, так наложил в штанишки! Вот тебе и какашки! Смешно, правда?

Короче, три месяца я работала и отдыхала на даче, и вот мы вернулись в город. Начала работать в городе в том же садике. Жила у Свободы Васильевны, но все равно была как глухонемая. Она, конечно, со мной немножко занималась, и в садике воспитательница Анна Петровна тоже со мной занималась. Она мне задания давала: я писала диктанты, а она проверяла ошибки. Иногда поощряла, иногда ругала. Вот так потихоньку я изучала русский язык.

Здесь, в городе, поварихи опять начали надо мной подшучивать.

Однажды, помню, две поварихи прибежали ко мне и говорят:

— Бибиш, ты знаешь, кто такой «лектор»?

— Нет, не знаю. «Лектор» кто такой?

— Знаешь, Бибиш, лектор — это такая профессия, как тебе объяснить… Короче, лектор — это человек, который проверяет, кто девушка, а кто нет. Он уже нас давно проверил, теперь пришла твоя очередь. Он сейчас придет и проверит тебя, ты поняла? Вон стол, сними трусики, ложись, ноги шире открой, лежи и жди лектора, поняла?

— Поняла.

Они убежали, а я, хоть и не по себе мне было, сделала, как они сказали: сняла трусики, легла на стол и открыла ноги шире. Лежу на столе без штанов и жду этого самого лектора. И жутко волнуюсь, что я не девушка и теперь все будут знать об этом. Сердце мое начало так биться, что, думала, сейчас выскочит.

Лежу, несколько минут прошло. Пока никого нет, тишина. Лежу и лежу себе.

И вдруг открылась дверь, а за ней с какой-то папкой мужчина в галстуке. Я немножко подняла голову и, лежа, смотрю на него. Сердцебиение усилилось. А он все стоит на месте, и глаза у него стали как фонари. Стоит, бедный, не двигается, не шевелится. Смотрит на меня, и похоже, что удивляется, а я на него смотрю, тоже удивляюсь и думаю, почему он не подходит ко мне и не проверяет, девушка я или не девушка? Странно!

А он точно скульптура стоит.

Наконец сзади подошла заведующая и как закричит:

— Что за безобразие?! А ну-ка вставай!

Я, конечно, растерялась, быстренько надела трусы и смотрю на мужчину. Бедный тот человек так и стоял с открытым ртом. А заведующая говорит:

— Иди, быстро позови всех воспитателей и нянечек, пусть сюда приходят!

Конечно, я всех позвала в группу. Вот все явились и сели на стульчики. А этот мужчина в галстуке подошел к столу, где я до этого лежала, открыл свою папку, достал оттуда какие-то бумаги и начал говорить о чем-то, сейчас уже не помню о чем. И на меня поглядывал.

Я думала, почему он ко мне не подошел? Странно, зачем он читает какие-то бумаги? Почему меня не проверил?

После мне сказали, что лектор, оказывается, лекции читает, а не проверяет девушек! А я-то, дура, лежала без штанов и еще с широко открытыми ногами на столе!! И все это от незнания языка! Смешно, правда?

В садике я работала до трех часов дня. А жила по-прежнему у Свободы Васильевны. У нее был друг, или сожитель, — дядя Жора, балетмейстер. У него квартира была в другом районе, но часто он навещал Свободу Васильевну и оставался ночевать, а то и неделями подряд жил. Иногда, даже довольно часто, выпивший приходил и скандалы устраивал, а заодно и меня на улицу выгонял.

И вот наступила осень. Уже ноябрь был. Однажды дядя Жора пришел пьяный и, как обычно, в своем репертуаре, устроил большой скандал. Они сильно ругались. И тут он на меня бросился и погнал на улицу. Я обиделась и выбежала на улицу прямо в домашнем тоненьком халатике и в тапочках. Иду и плачу. Была как раз суббота. Садик два дня не работал.

Ходила по вокзалам, бродила по улицам, а в кармане ни гроша. Уже вечер, уже ночь! Потом на вокзале сидела в зале ожидания, но недолго, потому что милиционеры проверяли документы и билеты. До утра бродила на холоде, но не вернулась к Свободе Васильевне. Потом вдруг вспомнила адрес воспитательницы из садика Анны Петровны.

В воскресенье рано утром, на второй день, пошла к ней. Она расстроилась и сказала:

— С удовольствием разрешила бы остаться у меня, но у меня живут, кроме меня, моя сестра с женихом, и у нас очень тесно. — Правда, она жила в коммуналке.

И мне пришлось опять уйти на улицу.

В домашнем тоненьком халатике и в тапочках очень было холодно. Уже вторые сутки не спала. До утра, наверно, весь Ленинград обошла пешком. И голодная, и холодная. В понедельник рано утром пришла к садику и бегала кругом него, чтобы не замерзнуть. Где-то часов в шесть пришли поварихи и открыли дверь. Тут же я к ним бросилась. Они меня увидели и спрашивают:

— Бибиш, почему ты так рано, почему посинела, почему легко оделась?

А у меня сил не было им отвечать. Они открыли дверь, я зашла и в проходе упала. Когда в себя пришла, то смотрю, я в кладовке, то есть в комнатушке, где хранятся матрасы и раскладушки. Наверно, меня притащили туда, чтобы я выспалась. Целые сутки спала. Никто меня не будил. Когда в себя пришла, воспитательницы посоветовали:

— Иди к заведующей. Требуй у нее жилье. Разве так можно, нельзя же себя губить.

Пошла я к заведующей:

— Зинаида Александровна, я хотела бы у вас попросить, можно ли мне получить от работы комнатушку в коммуналке, помогите мне, пожалуйста.

А она как закричит:

— Знаю я вас! Сначала работаете, а потом, как получите жилье, сразу увольняетесь, и кто будет тогда работать у меня? Никто! Никакого жилья не будет. Слыхала, что ты бродила два дня по улице, но что я могу поделать? — Помолчала и потом говорит: — Ладно, я тоже не железная, разрешаю жить тебе здесь, в садике, оставайся после работы и живи тут. По вечерам приходит сторож, Боря, и вы вдвоем караульте садик. Теперь иди работай.

Я очень обрадовалась, что теперь не придется шататься по ночам, до утра бродить по улице.

С этого дня после работы я теперь оставалась в садике. Жила на втором этаже в своей группе. Сторож дядя Боря сказал:

— Это хорошо, что заведующая тебе разрешила остаться здесь. Я теперь смогу домой уйти. Только ты заведующей не говори.

И вот он всегда уходил, а я оставалась одна. И еще он предупредил:

— Сиди без света, а то пьяные могут бросить бутылку в окно.

Вот и сидела без света до утра. Кушала всегда холодную пищу, ту, что оставалась после детей или от тех, кто не пришел в садик. В субботу и воскресенье почти всегда голодная была, потому что того, что запасала, на два дня не хватало.

В этом детском садике я свой детский сад в кишлаке вспоминала, что у нас там творилось. Этот детский сад иногда, как и другие, проверяли комиссии. Как слышали, что приедут проверять, сразу воспитательницы вместе со своим заведующим выходили на «охоту», везде искали детей: дома, на улице. Поймают — родителей уговаривают, чтобы те детей своих на время пустили в детский сад. Как уедет комиссия, тут же нас домой отправляют. Все равно мы успевали покушать что-то вкусненькое, пока проверка там шла, а потом сразу переставали нормально кормить. Иногда приходилось в садик ходить и без комиссии. Тут они что делали: сначала сами в кабинете кушали со своими детьми второе блюдо, а нам давали только суп, «без ничего» называется, поэтому мы и не хотели в детский сад идти. Старались ходить, только когда у них комиссия, чтобы чего-нибудь вкусненького покушать. А они умоляли родителей привести детей, чтобы садик не закрыли. И все им с рук сходило.

И вот так я жила по вечерам восемь месяцев в детском садике одна, без никого.

Иногда ненадолго выходила в город, на переговорный пункт, домой позвонить. Говорила, чтобы их успокоить, что я поступила в университет и уже учусь.

Очень трудно было. Зарплаты маленькой всегда не хватало. Деньги быстро кончались. Я в трамвае всегда старалась сесть или встать рядом с кассой, и, когда через меня деньги на билетик передавали, я незаметно и себе отрывала. Стыдно, а что было делать!

Еще помню, когда я в садике жила, одна воспитательница приходила каждую субботу и воскресенье под окно и звала меня: «Ты еще жива?» Она приносила в термосе горячий чай. Я так радовалась ее приходу! Было с кем хоть пару слов сказать.

Наступила зима. Холодно. Вся земля покрыта была снегом. Из-за гололеда невозможно ходить. Как-то раз я вышла в город, чтобы купить конверт. Иду по узким расчищенным тропинкам осторожно, чтобы не упасть.

Вдруг слышу голос, старая бабуля зовет:

— Доченька, помоги мне, дай мне ручку!

А я отвечаю:

— У меня ручка нету, — и дальше иду. Иду и думаю, напрасно с собой карандаш не взяла.

Оглянулась, а бабуля уже на снегу сидит и хочет встать.

Я вернулась к ней и подняла ее, а она говорит:

— Хорошо, спасибо, наконец-то ты сообразила!

Оказывается, это она меня звала на помощь. А я думала, она спрашивает пишущую ручку! Откуда же мне знать, что вместо «рука» используется слово «ручка». Правда, очень смешно?

Частенько я свои «познания» в русском языке не к месту использовала. Вот как дело было однажды.

Я уже знала, что ленинградцы культурный народ и друг с другом обращаются очень любезно. И я тоже хотела быть похожей на них. Как-то села в автобус, чтобы ехать куда-то. А в автобусе народу очень много было. И среди пассажиров одна женщина чихнула. Я повернулась и говорю ей вежливо:

— Будьте здоровы!

А она грубо отвечает:

— Не твое дело!

После этого ответа я никогда больше не любезничала в транспорте.

Так вот жила я в городе Ленинграде.

Однажды решила позвонить Гие, студенту, который жил на Варшавской улице и которого я тогда, в первые дни в Ленинграде, пошла искать, а мама его не пустила меня в дом. Вот и звоню. Трубку взяла мама:

— Да-да, алло.

— Гия есть?

— А кто спрашивает?

— Я Бибиш.

— Какая Бибиш?

— Которая с Востока, из Хивы.

— Постой-постой, та, которая с косичками? Да?

— Да, я.

— Ты где находишься, ради Бога, не бросай трубку!

— Хорошо. Я звоню с работы, из детского садика.

— Почему ты раньше не звонила, разве так можно? Я тебе номер телефона давала же!

— Не хотела вас беспокоить, тем более Гия нету.

— Бибиш, когда он приехал с Востока, я, конечно, рассказала о твоем приезде. А он спрашивает: ну и где она? Я говорю, не знаю, то ли на исторический факультет, то ли на другой факультет хочет поступать. И он разозлился и сказал: «Эх ты, мама, что ты натворила! У Бибиш мамы девять детей, и то она с нами возилась столько дней в Хиве! И тратила свои деньги, нас возила на вечеринку, проводила до железнодорожного вокзала, подарила сувениры, а ты одного меня еле воспитываешь и, со своими принципами, отправила ее на улицу! Мама, как же так, она город не знает, если пришла сюда, значит, это я адрес ей дал. Мама, как ты поступила? Теперь где искать ее?!» Тогда я пошла в университет и тебя искала везде в списках, среди тех абитуриентов, которые поступили и не поступили, и все было безрезультатно. Он каждый день ругал меня из-за тебя. Я все-таки надеялась, что ты позвонишь. Ты меня слышишь, Бибиш, ты можешь к нам в гости прийти? Вот Гие сюрприз будет!

— Я вас слышу, спасибо, приду обязательно, только сегодня не могу.

— А когда придешь?

— Давайте послезавтра, в пять часов.

— Хорошо, мы тебя ждать будем. Только прежде чем прийти, заранее позвони, ладно?

— Хорошо, обязательно приду.

Вот так закончилась наша длинная беседа. Через день я позвонила, трубку взял Гия. Обрадовался и сказал, что встретит меня на улице. И я поехала в гости.

Он на самом деле ждал меня с цветами и при встрече поцеловал. Дома мама, папа, бабушка ждали меня. Угощали грузинскими блюдами. У нас разговор никак не получался из-за меня. Она, мама Гии, все повторяла, как ее мучил Гия, как она искала меня повсюду. А я сидела молча, слушала и только кивала головой.

Тогда Гия говорит:

— Так дело не пойдет, сейчас я вернусь.

И ушел. Пришел через полчаса со смугленькой девушкой и говорит:

— Ну вот, я привел вам переводчика, надеюсь, теперь друг друга поймете. Познакомьтесь, это Рано, студентка ЛГУ из Таджикистана.

У этой девушки очень длинные и красивые косички были. Ну конечно, с переводчиком нам всем стало легче. Бедная Рано переводила. Как могла, переводила, потому что она таджичка, а я узбечка, языки-то друг на друга не похожи. Таджикский язык относится к персидской группе, а узбекский язык относится к тюркской группе. Хорошо, Рано по-узбекски немножко разговаривала. Спустя несколько лет они с Гией поженились.

После ужина меня не отпустили, я осталась ночевать у них в доме. Утром мама Гии пригласила меня погулять по городу.

— Мне так стыдно, из-за меня ты, наверно, на улице осталась, Бибиш, — и заплакала.

Мне кажется, она работала научным сотрудником в каком-то институте, сейчас уже не помню.

Я ей о себе рассказала, тогда она говорит:

— Так если ты живешь в этом садике без света, без еды, это очень плохо. Я у Гии спрошу, может, он тебе у однокурсников в общежитии место найдет.

Мы с ней погуляли по городу, потом пришли домой и ждали Гию. Он вернулся с занятий, мама ему все объяснила, и мы с Гией отправились в общежитие. Там я увидела старых знакомых Зарину, Свету. Мы вспоминали, как познакомились, и смеялись от души. Девчонки согласились с предложением Гии и оставили меня у себя в общежитии. С вахтершей договорились, и она меня всегда пропускала. Так и пошло.

Я работала в детском садике до трех часов, а после работы сразу бежала в общежитие. Познакомилась и с другими студентами: из Германии Бернд, из Вьетнама Тхо, Лок, из Монголии Аркаша, Батор, из Бурятии Ира. Помню, я еще им — девчонкам — таскала еду из садика, которая оставалась от детей: котлеты, яблоки, омлеты… Ведь студенты всегда голодные.

И все было хорошо, пока не поменяли в общежитии вахтершу. Теперь новая вахтерша у каждого спрашивала пропуск. В один прекрасный день она меня не пропустила и сказала:

— Покажи свой студенческий билет. — А его у меня и не было, вот я и осталась опять на улице.

Честно говоря, никого не хотела опять тревожить, поэтому потихоньку отошла от общежития и снова бродила до утра, как бродяжка. Замерзла, измучилась и думала: ну почему у меня все так получается? Что у меня за жизнь такая проклятая и зачем тогда вообще жить?

И вот шла, шла по улицам, потом остановилась и легла на асфальт, чтобы хоть какая-нибудь машина меня задавила. Лежала и ждала. Мне уже все безразлично было, лишь бы поскорее умереть, и все.

Вдруг затормозила машина. Человек из нее выскочил, подбежал и кричит:

— Меньше надо пить! Вот молодежь, а!

Я лежу, плачу и не отвечаю.

Он приподнял меня с асфальта:

— Так ты трезвая?

Я молчу.

— Ну-ка, вставай!

— Не встану, я умереть хочу.

— Вот еще! Успеешь умереть, все впереди, вставай. Куда тебя отвезти? — Он помог мне подняться.

— На набережную Обводного канала, туда мне надо.

— Еще чего выдумала! Теперь топиться собралась?

— Нет, я уже топилась. Ничего не вышло. У меня знакомая живет возле Обводного канала.

— Это другое дело. Тогда поехали.

Вот таким образом опять я осталась живой.

Приехала к Анне Петровне. Она меня познакомила со своей подружкой, у которой я и жила некоторое время.

Но сколько можно было по чужим людям скитаться? Пришла как-то на работу и сказала Анне Петровне, что мне очень плохо, что делать?

Она вздохнула и говорит:

— Слушай, сходи-ка ты к депутату нашего района, к Кириллу Лаврову, народному артисту СССР. Может, он тебе поможет.

Вот и пошла я на прием к депутату, к Кириллу Лаврову, и, когда я его увидела в коридоре, красивого, в костюме, с галстуком, я растерялась и обратно в садик вернулась.

Короче, мучилась так примерно месяцев десять. Потом пришлось мне уволиться с работы и все-таки вернуться на свою родную родину, в Узбекистан, в свой родной кишлак. Что теперь делать, ничего у меня не получилось ни с квартирой, ни с работой и ни с учебой. Денег не было, знания русского языка не было, поддержки не было. Моим новым друзьям я не хотела быть обузой, у всех своя жизнь. Так тошно мне было ехать обратно! А что мне оставалось делать? Смириться, и все.

Помню, у меня даже на обратную дорогу денег не было. Гия со студентами и с Генрико Сергеевной собирали на билет. Попрощалась я со всеми и на поезд села. Три с половиной дня голодная ехала, потому что денег совсем не осталось у меня.

Еле добралась до дома.

И опять кишлак, все те же люди, те же взгляды, те же сплетни! В то время у нас дома очень трудные дни начались. Денег не было, на хлеб еле-еле хватало.

Как-то я узнала, что одна соседка поехала в город Самарканд и что там она танцевала на свадьбах и привезла много денег. Я сразу подумала, почему бы мне не поехать и не зарабатывать на свадьбах. У нас на Востоке танцовщицам огромные деньги дают. Поскольку там, где меня знали, танцевать нельзя было, я уехала в другую область, ведь если кто-нибудь узнает, что я на свадьбах танцевала, потом никто замуж не возьмет.

Мне было восемнадцать лет. Глупая, наивная. Очень трудно молодой девушке без опыта пойти танцевать на свадьбе. Я потихоньку узнала, как лучше доехать до Самарканда, как найти нужный адрес и где остановиться. Вот и поехала на заработки.

Нашла этот адрес, этот дом. Хозяйка со мной не церемонилась — оглядела с головы до ног и сразу сказала, что подхожу. Попросила показать танцевальный костюм. Я ей говорю:

— У меня нету танцевального костюма.

Она успокоила меня:

— Не переживай, у меня есть подходящая ткань, возьмешь и отнесешь к портнихе.

— А у меня нет денег.

— Ничего страшного. Заработаешь — и рассчитаемся.

Кроме меня, в той комнате, где хозяйка меня поселила, жили еще четыре девушки, молодые, и тоже из других областей.

На другой день я пошла к портнихе, и скоро платье для выступлений было готово. Очень красивое платье получилось.

И вот в первый раз хозяйка меня отправила с инструменталистом на свадьбу. Про этих музыкантов, которые на свадьбах играют на разных народных инструментах, тоже надо сказать. Они еще зорко наблюдают за танцовщицами, чтобы те полученные деньги не прятали, а все отдавали хозяйке. Если заметят, что девушка прячет часть денег, ее сразу прогоняют. А денег давали столько, что руками двинуть было невозможно! Таких денег я никогда в жизни не видела. Настоящая танцовщица на свадьбах и должна уметь танцевать так красиво и кокетливо, чтобы много денег давали.

И еще: музыкант, чтобы другие мужчины к танцовщице не приставали, часто говорит, что это, мол, его девушка. Иногда на самом деле у них по нескольку жен бывало.

Так вот, моя хозяйка с инструменталиста содрала деньги за то, что я еще новенькая. И мне сказала: «Веди дневник, записывай, сколько ты заработала за один вечер. И я тоже веду дневник. Когда соберешься уходить, я все деньги тебе отдам».

«Какое счастье, — думала я, — у меня будут свои деньги, и я смогу отцу помогать!»

И вот я на свадьбе. Перед выходом во двор, где люди сидят, нас хорошо кормили очень вкусными блюдами. Баранина была, фрукты разные: гранаты, яблоки, груши, абрикосы, персики, арбуз, дыни, — что угодно, все можно было кушать.

Когда вышла танцевать первый раз, вся дрожала, какая-то боязнь была. А потом, когда мне стали по очереди деньги давать, у меня силы появились. И я сама себе сказала: «Держись, ты же деньги зарабатывать приехала, вот они, деньги, о которых всю жизнь мечтала!»

Эти огромные деньги я положила в футляр от инструмента и опять пошла танцевать. Так продолжалось до двенадцати часов ночи. Потом танцовщиц снова накормили и пригласили в одну комнату, где сидело какое-то начальство. И я танцевала для начальства, они тоже бешеные деньги давали. Мне такие деньги и во сне не снились. Правда, поначалу, пока не привыкла, страшно уставала от этих танцев.

В тот первый день я сразу записала в дневник, сколько заработала денег. Так и пошли дела. Когда денег, по моим подсчетам, уже много заработала, хотела быстрее домой поехать, но сезон еще не кончился.

Здесь вот что надо еще сказать. Сейчас в России и на Западе в моде танец живота. Специально обученные молодые девушки танцуют сексуально под музыку арабские, турецкие танцы, даже не понимая, о чем в них идет речь.

Они уже адаптировались, хорошие деньги зарабатывают. Шоу — называется. Что поделаешь, жить-то надо. Но обидно, что они этим весь Восток позорят. Ведь кроме этого сексуального танца живота, наши восточные танцы через движения рук, головы, через мимику про всю бытовую культуру рассказывают: про сбор хлопка, вязание ковров, про сады наши, про виноград… В этих танцах есть все состояния души — и радость, и печаль. А по телевизору в основном показывают, как девочки с голыми животами дергают попочками, и все! Но вернусь к своему рассказу.

Где-то месяца через полтора я решила, что денег у меня уже достаточно. По моим записям выходило, что я могу купить одни новые «жигули», то есть целый автомобиль. Но деньги у хозяйки находились. И мой паспорт тоже. И вот решила я поехать домой и пошла к хозяйке и говорю ей:

— Тетя, дайте, пожалуйста, мне мои деньги, я собираюсь ехать домой.

Она отвечает:

— Не торопись, поработай еще. Куда тебе торопиться, опять в нищету, что ли?

— Нет, хватит. Я уже устала, пусть теперь другие девушки зарабатывают.

— Так они тоже уезжают. Ладно, погоди, я сейчас.

Она пошла к себе в комнату и через несколько минут вернулась:

— Вот твои деньги и паспорт.

Я взяла паспорт, а деньги начала при ней пересчитывать. Боже мой, ужас! Там всего 1300 рублей было, а остальные где? Я ведь где-то 6000 рублей «ленинскими» заработала. Все мои заработки в дневнике записаны! Почему же так мало? Я и говорю:

— Тетя, а где остальные деньги?

Она очень резко и нагло ответила:

— Какие деньги? Все, никаких денег больше нету. Во-первых, ты сюда приехала нелегально! Во-вторых, все я организовала, если бы не я, ты бы от голода сдохла! Я милиции тоже отстегиваю деньги. Вы думаете, легко мне держать вас здесь? Бери что дают и мотай отсюда!

Под конец она уже кричала. Что я могла ей сказать?

Пришлось забрать эти деньги. Но даже они — это годовая зарплата моего отца была. А если бы все деньги получила, все свои 6000 рублей, это пятилетняя зарплата отца была бы.

Вы себе не представляете, в каком я была состоянии: это был мой пот, мой труд! Я пахала, как папа Карло. В результате мизер — получила 1300 рублей.

Чтобы хозяйка не придумала какие-нибудь гадости, пришлось скорее уезжать. Оказывается, хозяйка не только меня дурила, а всех, кто у нее жил: у всех таким же образом воровала деньги и клала их в свой карман.

После этого случая слово «танцы» слышать не могла и долго не танцевала, потому что всегда эту женщину вспоминала. И потом, даже захоти я танцевать где-нибудь в других областях, то куда пойти, к кому обратиться? Не идти же опять к той аферистке!

Если бы все это со мной сейчас происходило и мне снова было бы восемнадцать лет, не знаю, как поступила бы!

Зато знаю: человек должен делать то, что у него хорошо получается. А я раньше подчинялась братьям, родственникам, которые запрещали мне танцевать, петь, встречаться с парнями, ходить в кино… У меня раньше своей жизни не было. Братья все время указывали, что надо делать, а что не надо. Они страшно боялись сплетен. А я была просто девочкой, которая очень хотела танцевать. И никто меня не понимал. Я вот что скажу: когда чувствуешь себя не в своей тарелке, это неудобно. Но когда тебя не пускают в свою тарелку, это еще неудобнее!

В нашем селе не только танцевать, даже петь не разрешали. Я, конечно, петь не умею, голоса нет. Но плясать могу — под любую музыку. В молодости я бы могла зарабатывать своим талантом огромные деньги, но родня позора боялась. По ним, лучше было жить в нищете, чем разрешить мне танцевать на свадьбах и вечеринках. А я даже во сне придумывала разные движения, мимику, постановку танцев делала. Утром вставала — и что? Кто бы мне позволил мои идеи осуществить?

Может, я не в том месте и не в то время родилась, не знаю. Так и жила мимо жизни. Плохо это.

Однажды Бог решил проверить силу горя. Сначала на море послал горе, хотел испытать море. Море высохло. Потом на горы обрушил горе. Разрушились горы, рассыпались на маленькие камешки. Послал он горе пустыне. В пустыне началась песчаная буря и весь песок развеяла, ничего не осталось от пустыни. Бог не знал, что делать дальше. «Дай-ка, — думает, — испытаю горе на человеке. Посмотрим, что с ним станет». И послал человеку горе. Но человек не высох, как море. Не разрушился, как горы. Не исчез, как пустыня. Человек мучился от горя, но продолжал жить. Потому что умел не только страдать, но и радоваться. Понял Бог, что только человек может вынести горе, и навсегда оставил его у людей.

Без радости жить нельзя. Без радости сразу постареешь. Чем дольше живу, тем больше хочется людям радость раздавать, отвлекать их от суетной жизни, чтобы хоть немного могли забыться, отдохнуть. Ведь все равно в один прекрасный день умрем. Лучше радовать людей, чем причинять им страшную боль!

Вот с такими мыслями живу сейчас. Но не всегда удается людей радовать. Иногда хочешь кому-то приятное сделать, а тебя почему-то не принимают или унижают. Бывает. Раньше очень обижалась, а сейчас бодрее стала немного. Терплю, что поделаешь, жизнь такая штука!

Теперь настало время рассказать о моем замужестве. Вы уже знаете, у нас на Востоке, если ты уже не девушка, за это наказывают. Это как порченый товар. А за тебя ведь калым платят, свадьбу играют, то есть со стороны семьи жениха большие расходы. Если узнают, что ты не девушкой замуж вышла, могут отобрать назад калым, а тебя саму посадят задом наперед на ишака и будут возить так по всей округе. Я всегда переживала, что меня, такую, никто замуж не возьмет.

Итак, после ленинградских приключений вернулась я в Узбекистан, в родной кишлак. Устроилась работать туда, где мой отец работал, в школу, учительницей начального класса. На летние каникулы я решила поехать к маминому дяде, он жил со своей семьей в Туркмении, в городе Ташауз (теперь он называется Дашогуз). И еще моя подружка жила в этом городе.

И вот я приехала к ним в гости. И у дяди, и у подружки меня встретили радостно, ведь мы редко виделись: далековато и все-таки другая республика.

Однажды я с подружкой гуляла по городу. Возле кинотеатра познакомились с тремя парнями. Один из них на мою подружку глаз положил, а я как раз на него. Этот парень и был мой будущий муж. Подружка моя всегда одевалась прилично, красиво. У меня что было, кроме длинных кос? А так — незаметная, бедно одетая… Одним словом, душевная уродина.

Парни нас пригласили в кино, а мы отказались, нам уже пора было домой. Но мы с ними договорились встретиться через три дня. По дороге подружка сказала, что эти парни совсем рядом живут, и она их часто видела. Оказывается, одного из них зовут Марсель, второго Икрам, а третьего она не знает. Они из богатых семей. В общем, мальчики, которые ни в чем не нуждаются. Я говорю:

— Как им хорошо, родители богатые, что хотят кушают, что хотят надевают.

А подружка отвечает:

— Это только так кажется. У каждого своя жизнь. У маленьких людей маленькие проблемы, у больших людей большие проблемы, так что лучше никому не завидовать.

В течение трех дней я думала только о предстоящей встрече. У подружки платья «напрокат» брала. Но, увы, свидание не состоялось! У подружки мама была капризная, она нас никуда не отпустила. Я так переживала, думала, теперь Икрама никогда не увижу.

Однако я ошибалась. Через неделю случайно его встретила, но ничего не получилось.

Ему, видно, приглянулась моя подружка, а ее не было со мной. Так и распрощались.

Потом я у подружки разузнала точнее, где он живет, и каждый день неподалеку от его дома караулила, когда он выйдет. А когда он выходил из дому и шел или прямо, или налево, или направо, я тут же обходила дома, дорогу, тротуары и шла ему навстречу как ни в чем не бывало и как будто это случайная встреча. А на самом деле я уже по уши в него влюблена была. И однажды все-таки он пригласил меня прогуляться, и я от радости сразу согласилась. После прогулки он проводил меня до дома моей подруги.

Вот так всю неделю мы встречались. Однажды Икрам пригласил меня за город. Мы гуляли по тутовой роще, сидели на траве, смотрели на небо, любовались звездами. Это было очень красиво и романтично. Мы обнялись и поцеловались. В общем, в тот вечер все и произошло…

Потом Икрам спросил:

— Как это так, ты из сельской местности, там такие строгие порядки, а ты уже не девушка? — и все время спрашивал, как это произошло.

Я не стала рассказывать, как это было на самом деле, а просто ответила:

— Изнасиловал один негодяй и не женился, бросил и ушел!

Не хотелось мне рассказывать ему мою истинную историю, ужасно не хотелось вспоминать об этом.

Икрам сказал:

— Ничего страшного, поедешь в Баку или в Ташкент, там тебя зашьют, и станешь целочка, как прежде. Сейчас так многие делают. Потом еще удачно замуж выйдешь.

Я в ответ кивала головой, а на душе у меня так плохо было. Он продолжал утешать, потом спросил:

— Хочешь поступить в университет? Мой дядя в Ташкентском университете декан исторического факультета. Давай я дам тебе его адрес.

— Нет, спасибо, я сама.

Уже совсем поздно было, и он меня проводил к моей подружке. По дороге оба молчали. Уже возле дома он меня остановил и сказал устно свой номер телефона, чтобы я запомнила, и повторил несколько раз. Так и расстались.

На что я могла надеяться? Он красивый, веселый, серые глаза, лицо белое, не как у меня. По-узбекски плохо говорит, потому что русскую школу окончил и мама у него наполовину русская. Братишка учится в Москве, сестра замужем за русским. Отец его, оказывается, разговаривает тоже по-русски, одним словом, интеллигентная семья. А я что — по-русски ни бум-бум. До него далеко.

Но никто, никто меня еще не целовал так нежно, и вообще никто так не обращался со мной, как он. Пришла я к подружке, ей все рассказала (не до конца, конечно). Она меня внимательно выслушала и заявила:

— Он никогда на тебе не женится. Он, наверное, с тобой развлекался. Видит, что ты деревенская, колхоз, вот и хотел воспользоваться случаем. Ты ему не верь, у него в городе таких, как ты, навалом.

После этих слов я в отчаянии уехала домой. Переживала очень за свою любовь, а что толку? Решила из школы увольняться, чтобы поступить в институт. Забрала все документы и уехала в Ташкент. Отец в то время начал строить новый дом и ругал меня, что я ему не помогаю. Но запретить не смог, потому что это бесполезно. Да он и сам чувствовал, что я все равно убегу и поступлю по-своему. Я же Козерог — упрямая, как коза.

Через день оказалась в Ташкенте. Сразу начала искать, где находится Педагогический институт. Нашла, посмотрела список объявлений, на какой факультет какие экзамены. Боже мой, почти на всех факультетах надо было сдавать математику, а у меня именно с математикой было слабовато.

Вышла из института, нашла неподалеку квартиру. Потом отправилась в Театральный институт — бесполезно, на одно место много абитуриентов, шансов у меня почти не было, и тогда зачем рисковать?

Пошла бродить по городу. Нашла Институт культуры, тоже посмотрела объявления — какие экзамены. На режиссерский надо было читать монолог. На методиста-организатора надо было составлять сценарий, а на хореографический факультет надо было танцевать. Думаю, как хорошо: один раз станцую и пройду, — и сдала свои документы на хореографический факультет. Когда начались консультативные занятия перед экзаменами, я как передовик, то есть как отличница себя показала: я ведь после педучилища, а остальные абитуриенты после десятилетки были. Вот так и поступила в Институт культуры.

После вступительных экзаменов уехала домой до начала учебы, до сентября. Хотела порадовать родителей, что я уже студентка вуза. А они вовсе не радовались, наоборот, ругали, почему именно хореографический факультет, а не Педагогический институт. Брат хотел побить меня.

— Убью, никуда не поедешь, мало того, что ты нас опозорила со своими танцами, а теперь хочешь быть балетмейстером, да?! — кричал.

Пришлось мне их успокоить, что через год переведусь на заочное и на другой факультет — методиста-организатора.

До первого сентября осталось три дня, и я вернулась в Ташкент. Впереди были занятия, трудности, зачеты, экзамены.

Однажды решила позвонить Икраму, с которым познакомились в Туркмении: не соединили, потому что никто не отвечал. В то время мне дали общежитие. Жила с одной таджичкой, звали ее Матлуба. Она была очень хорошая и добрая. Потом поехали со студентами на хлопок. Отвезли нас в Джизакскую степь, где мы хлопок собирали. Там рядом были арбузные поля. Студенты целыми днями арбузы кушали. Было очень весело.

Вернулись через три месяца в Ташкент. Начались занятия. Однажды пошла на переговорный пункт и опять позвонила Икраму. Коммутатор соединил, трубку взяла какая-то женщина. Это была будущая моя свекровь, тетя Рая. Я спросила:

— Здравствуйте, Икрама можно к телефону?

Она его позвала.

— Алло, — говорит он.

— Алло, здравствуй, ты меня не помнишь? Это я, Бибиш из Хивы.

— А как же, помню, здравствуй, как дела, ты откуда?

— Я звоню из Ташкента.

— Да? Как ты оказалась там?

— Поступила в институт, теперь я студентка.

— Поздравляю. Если сейчас успеешь, скажи адрес, я тебе напишу.

Я ему все данные сказала, и он обещал приехать. После этого звонка я очень радовалась почему-то. Сама не знала почему. И потом, думаю, зачем он приедет, просто так или с каким-нибудь серьезным намерением, которого у него раньше не было? Даже не знала, что все это может значить. А может быть, он просто к своему дяде приедет?