Танцы на снегу

Глава шестнадцатая

Большую часть ночи Кувырок и Джитти кормились, каждый по-своему, а к утру крепко заснули. Только около полудня Кувырок вылез из норы, потянулся, встряхнулся и огляделся. На сегодня он назначил знакомство с местными зайцами. Джитти сказала, что зайчиха Борзолапка обещала познакомить его с колонией.

Кувырок решил не будить ежиху и поскакал через поле в направлении, которое она указала ему ночью. Надо было найти белый скелет дерева в центре пшеничного поля — там место сбора русаков.

Оказалось, что до дерева дальше, чем он думал. На ходу он то и дело поглядывал по привычке в небо — нет ли орлов. Наконец показался высокий ободранный ствол, а подойдя поближе, Кувырок заметил несколько распластавшихся на земле фигурок, в которых узнал русаков. Большая зайчиха поднялась и пошла ему навстречу. Кувырку стало слегка не по себе — она была такая крупная и сильная, с длинными крепкими лапами. Шкурка у нее была желтовато-бурая, а хвостик наполовину черный.

— Привет! — сказал он, когда она подошла поближе. — Я Кувырок.

— А я Лунная зайчиха, Догоника. Нам сейчас не до тебя, горный заяц, — хватает и своих забот. Я знаю, что тебе пришлось спасаться от собак, и сочувствую твоим испытаниям, но нам и самим достается от Убоища. Мы не можем поручиться за твою безопасность. Время тяжелое, тебе будет плохо с нами, так что иди-ка лучше своей дорогой.

Кувырок чуял запах заячьего страха. Похоже, что их до смерти напугало то самое крылатое существо, о котором рассказывали кролики.

— Послушай, — сказал он, — раз я вам не нужен, навязываться не собираюсь. Но я соскучился по заячьему обществу. Вам не надо меня опекать, я и сам о себе позабочусь. Мне нужен только дом. Неужели у вас нет свободного места? Я обещаю никому не докучать.

Другая зайчиха крикнула издали:

— Позволь ему остаться, Догоника! Пожалуйста! Я так боюсь лишиться лап!

Лунная зайчиха в некотором замешательстве оглянулась на говорившую, но потом решительно затрясла головой:

— Нет, твой приход не ко времени. Тебе будет лучше без нас.

Еще один заяц подскакал к ним — парень, почти такой же рослый, как Лунная зайчиха. Он сел рядом с ней на задние лапы и внимательно вгляделся в пришельца. Потом заговорил:

— Мелковат он, верно?

— Я как раз объясняла нашему гостю, — сказала Догоника, — что, как бы нам ни хотелось его приютить, мы, к сожалению, лишены такой возможности. Наша колония в данный момент переживает некоторые трудности.

— Вот именно! — подтвердил парень.

— А ты что, тоже лунный заяц? — спросил Кувырок.

Тот даже не сразу понял вопрос.

— Меня зовут Стремглав, я Солнечный заяц. Лунной может быть только зайчиха, и такая зайчиха в колонии только одна.

— Ясно! Лунная, значит, солнечный… А звездного зайца у вас нет?

— Это что, шутка? — надменно осведомилась Догоника.

Кувырок поспешно заверил ее, что и не думал шутить:

— Нет, нет, просто мне очень интересны ваши обычаи. А почему вы себя называете колонией? Почему бы не говорить «семья» или «клан», как мы?

— Потому, — ответил Стремглав, — что мы не семья в обычном смысле этого слова. В отличие от вас, горцев, мы собираемся вместе только в брачный сезон, то есть с середины зимы до лета, а потом расходимся. Потому мы и колония.

— Вот оно что! Мне бы очень хотелось остаться и присоединиться к вашей колонии. Мне больше некуда идти.

— Это невозможно! — твердо заявила Догоника. Но Стремглав явно сменил гнев на милость.

— Слушай, Лунная, а почему бы ему и в самом деле не остаться? Деваться ему некуда, а мы потеряли столько народу — лучше уж пусть он займет свободное место, чем эти нахалы из Северной колонии. Они все время норовят расширить территорию. Смотри, если не принять мер, они скоро весь остров захватят.

Кувырку эти доводы показались вполне разумными и убедительными, да и на зайчиху, как он заметил, произвели впечатление. Она задумчиво пошмыгивала носом, глядя на супруга.

— Какой-то смысл в твоих словах есть, но ведь у нас народятся зайчата. На следующую весну им может не хватить места.

Стремглав кивнул:

— Верно! Только до весны еще дожить надо.

— Может, и доживем, — вздохнула зайчиха. — Ну ладно, уговорили! Можешь оставаться. Пойдем, я познакомлю тебя с остальными. Надеюсь, ты быстро усвоишь наши обычаи, потому что, запомни, я большим терпением не отличаюсь. Нрав у меня крутой, усвой это с самого начала.

Кувырок был вне себя от счастья. Наконец-то он нашел себе дом. Не к такому он привык и не того бы хотел, но очень уж он истомился в одиночестве. А его новые товарищи — какие ни есть, а все-таки зайцы!

Вокруг расстилалось волнующееся море нежной зелени. Поле ограничивали аккуратно подстриженные изгороди с деревьями по углам. В самой длинной имелись ворота из пяти горизонтальных бревен, за ними пыхтел трактор. Дальше лежали другие поля, другие изгороди — обычный для этих мест скучный и однообразный пейзаж. Но Кувырок заметил, что если закрыть один глаз и прищурить другой, то вид получается не такой уж безобразный.

— А как тут у вас насчет орлов? — спросил он, прыгая рядом с Лунной зайчихой.

— Каких орлов?

Кувырок поднял глаза к хмурому небу. Порывистый ветер швырял друг на друга растрепанные серые облака, сбивал с пути кружащихся ворон. Орлов не было.

— Ну как каких? Обыкновенных орлов.

Догоника затрясла головой, словно вытряхивая из уха заблудившуюся осу.

— Говорила я тебе, что нечего с ним связываться, — ворчливо сказала она Стремглаву. — Слышишь, он уже бредит!

— А что я такого сказал? — не понял Кувырок.

Стремглав объяснил:

— Мы тебя не понимаем. Кто такие орлы?

Настал черед удивляться Кувырку.

— Как кто? Орлы — это… Ну, орлы! Вроде соколов, только гораздо больше. На канюков похожи, только еще крупнее и летают быстрей. Они падают, как молния, хватают с земли зайца — быстро, как… как орел! Он так покружится, покружится, а потом вниз — бац! — и зайца нет!

— Только один хищник может схватить взрослого зайца, — сказал Стремглав, — и это лиса. Ну, конечно, не считая Убоища. Только у лисы хватит силы с нами справиться, да и догнать, кроме нее, никто не может.

— А барсук?

— Не догонит.

— А дикая кошка?

— Что еще за дикая кошка? — осведомился русак.

— Такой зверь. Загадочный. Как домашняя, только больше. Они свирепые-свирепые! Значит, их у вас тут нет, иначе вы бы знали. Они когтями с деревьев кору обдирают.

Лунная зайчиха остановилась и резко сказала:

— Слушай, давай покончим с этим раз и навсегда! О каких зверях ты еще желаешь поговорить?

— Еще есть куницы…

— Про них я слышал, но никогда не видел, — вставил Стремглав.

— Ласки и горностаи.

— А вот эти есть! — Стремглав даже обрадовался.

— Итак, — наставительно произнесла Догоника, — мы выяснили, что орлы и дикие кошки у нас не водятся, куницы встречаются редко, горностаи и ласки имеются и их надо остерегаться, а главным образом беречь от них зайчат, основной же враг — лиса. Но сейчас нас истребляет крылатый хищник, против которого мы беззащитны, и именно он страшнее всех лис, горностаев, диких кошек, куниц, ласок и даже… — Она помолчала. — Слушай, эти твои орлы… Они могут хватать зайцев с земли, как ястребы мышей?

— Запросто! — ответил Кувырок.

— А в какое время они охотятся?

— В любое, при ясной погоде. Он же должен нас сначала увидеть, а потом уже хватать.

— А в сумерки?

Кувырок покачал головой.

— Сомневаюсь. Может, конечно, напасть ближе к вечеру, когда еще светло, или утром, когда солнце уже поднялось. Им нужно хорошее освещение.

— А не может один какой-нибудь орел охотиться только в сумерках?

— Мы в горах про такое никогда не слыхали.

Догоника вздохнула:

— Ну ладно! А то у меня мелькнула мысль… Если б знать, кто он такой, может, что и придумали бы. Но нет, видно, так Убоище для нас тайной и останется.

— Про него кролики всякие глупости болтают. Будто это волшебный зверь — летающий барсук, а вместо хвоста у него горностай.

— Да, — подтвердил Стремглав, — я тоже слышал. Но я его не рассмотрел хорошенько. Как его рассмотришь? Он появляется внезапно в полутьме и хватает зайцев, как мышей. Нас становится все меньше. Может, он и волшебный. От него нет защиты.

Кувырок, которому здоровый скептицизм мешал поверить в волшебную природу неизвестного хищника, рассудил, что спорить с хозяевами не время, и благоразумно промолчал.

Когда они добрались до ствола, Стремглав объяснил:

— Это, Кувырок, наш тотем. Он защищает нас от хищников.

— А как? — спросил Кувырок.

Несколько голов повернулись к ним, но никто не спешил ответить. Наконец годовалая зайчиха по имени Быстроножка сказала:

— Ну, он действует как оберег. Хранит нас от злых чар. Ты что, про тотемы никогда не слышал? А чем же вы у себя в колонии отводили зло?

Она говорила с вызовом, сердито и в то же время как бы защищаясь. Кувырок слегка смутился.

— Ну, в общем, там у нас тотемов как таковых нет. Бывают хорошие приметы — например, увидеть жука в хвое, — но нельзя сказать, что мы в них так уж верим. Этим в основном зайчата развлекаются. У молодых, — тут Кувырок заметил, что на него кидают какие-то странные взгляды, — пылкое воображение, ну мы им и подкидываем разные сказочки вроде счастливых жуков. Понимаете?

— Нет, не понимаем! — отрезала Быстроножка. — Ты что же, хочешь сказать, что обереги — это сказки для дурачков, а на самом деле от них никакой пользы?

Кувырок, к счастью, не успел ответить. К нему подошел Солнечный заяц.

— Наша гадальщица, Камнепятка, сейчас проверила предзнаменования — кажется, все хорошо.

— Предзнаменования? — повторил Кувырок.

— Ну да! Она гадает по веточкам вяза — какой они формы, куда упадут с дерева, как лягут. Вроде бы твое появление бедой нам не грозит.

— Рад это слышать, — ответил Кувырок. — Значит, деревья меня одобрили? Очень интересно! Слушай, а тебе не кажется, что это все… Как бы тебе сказать… чушь собачья?

Вообще-то Кувырок хотел произвести на своих хозяев самое лучшее впечатление. Он понимал, что видовые предрассудки сильны и за доверие русаков придется побороться. Но беда была в том, что он к русачьему обществу не привык, а сдерживать свой язык не научился. В горах зайцы говорили что думают — хотя, конечно, думали, что говорят. Им не было нужды учиться дипломатии. Там в ходу были прямота и искренность, а ухищрения вежливости и цветистые фразы не ценились.

— То есть, я не то хотел сказать… Не чушь собачья, конечно, нет, не думай… Просто мы, горные зайцы, — прагматики и не особенно доверяем всякой мистике: например, я, как и все, видел во сне призрачного зайца, но наяву — ни разу. Мы там, в горах, ближе к земле, вот и все.

— Мы там, в горах, — передразнила Быстроножка противным голосом. — Ах, как это интересно!

Кувырок растерялся, но тут очень кстати появилась Лунная зайчиха.

— Познакомьтесь, зайцы, это Кувырок. Мы с Солнечным решили, что можно его пустить, с испытательным сроком… — Насчет испытательного срока разговора не было, но Кувырок решил промолчать. — И хотим, чтобы вы приняли его радушно. Конечно, он горный заяц, так что придется преодолевать культурные различия, но я уверена, что нам удастся подтянуть его до нашего уровня. Он вроде бы достаточно понятлив и, я думаю, обучится.

Вот оно как! А у него, значит, учиться нечему. Его, видите ли, надо подтягивать до какого-то там уровня, а у него даже не спрашивают, хочет ли он подтягиваться. Но Кувырок снова промолчал. Он тут новичок, и ему лучше держаться тихо, пока не освоится.

— Благодарю вас всех, — сказал он, — что вы допускаете меня в свою… э-э… м-м… колонию с испытательным сроком. Я постараюсь с вами ужиться. Вы, наверное, слышали, откуда я родом и как сюда попал, ведь новости быстро распространяются на плоской земле, но, может, мне лучше самому уточнить детали. Я жил в горах, среди утесов и вереска…

Но никто его не слушал, никто на него не смотрел. Зайцы болтали друг с другом. Вот уж невоспитанность так невоспитанность, подумал Кувырок. Он начал лучше понимать, в какое общество попал.

Обитающие на острове животные были отрезаны от большой земли несколько столетий. Конечно, это не относилось к птицам небесным, они летали повсюду, но птицы редко разговаривали со зверями полевыми. Местные животные очень отстали в культурном отношении, а к чужакам относились с крайней подозрительностью. Суеверие же их переходило всякие границы. Конечно, в мире немало загадочного, кто спорит, — посмертная участь души, например, или явления призрачных зайцев, хотя бы и во сне, — но нельзя же во всем видеть действие потусторонних сил!

А эти русаки совершенно не способны мыслить рационально. Пылкое воображение — полезное качество, когда надо рассказывать истории, но для практической жизни оно неудобно.

Кувырок решил не обижаться на грубость.

На поле спускались сумерки. Тени начали сливаться с полумраком. Кувырок заметил перемену в поведении зайцев. Они занервничали, стали устраиваться в своих ямках, заговорили шепотом. Испуганные глаза то и дело обращались к небу. Зайчата расхныкались. В воздухе повисло напряжение.

Кувырок быстро вырыл себе небольшую норку и залез в нее. Он устал за день и мгновенно задремал, не замечая, что по колонии распространяется какое-то непонятное возбуждение. Зайцы с ужасом смотрели на его нору и переглядывались, как бы говоря: да что же это такое творится?

Наконец Лунная зайчиха разбудила Кувырка.

Было уже совсем темно. Он вылез из норы и потянулся.

— Да, в чем дело?

— Убирайся отсюда немедленно! — потребовала Догоника.

Кувырок оторопел.

— Почему? Что я такого сделал?

Догоника показала на его нору.

Кувырок повернулся поглядеть, и его осенило:

— Я занял чужое место? Но я же не знал! Могу и в другом месте норку выкопать. Где скажете! Я очень хочу с вами остаться.

— Ты что, не понимаешь? — вмешался Стремглав. — Мы не потерпим здесь кроличьих штучек! Камнепятка снова погадала на тебя по вязовым веточкам. Получилось, что от тебя исходит зло. Может, ты засланный. Может, ты для Убоища шпионишь. Почему оно сегодня не прилетело? Наверно, из-за тебя! Чтобы ты тут успел освоиться и начал за нами шпионить!

— Да зачем мне шпионить, что за чушь такая?

— Затем! Зайцы таких нор не копают. Они не кролики! Почем мы знаем, может, ты и не заяц вовсе? Похож-то ты похож, да все-таки разница большая.

— Потому что я горный, балда! — воскликнул обиженный Кувырок.

— Это ты так говоришь. Почему мы тебе обязаны верить? А я вот не верю, что горные зайцы роют такие туннели. Зайцы, какие ни на есть, постыдились бы кроликам подражать, их же люди сделали, выскочки они, больше никто! У зайца небо — крыша, а чистое поле — постель.

— Но горные-то зайцы в поле не живут. В горах же орлы водятся! У них крылья — во! Клювы — во! Они могут у оленя сердце вырвать!

— Это ты так говоришь, — ответил Стремглав.

Возразить было нечего.

— Да! — возмутился Кувырок. — Это я так говорю! Дали бы мне договорить, когда я хотел рассказать, откуда я родом и как мы там живем, вы бы всё знали до того, как я выкопал норку. Но вы слушать не захотели, вам, видите ли, это скучно! Потому что вы — сборище невежественных дураков. Вы от жизни отстали и уже ничему научиться не можете. Что удивляться, что вы о наших норках не слышали, — вы вообще не способны что-то услышать. Все, с меня хватит!

Русаки с ужасом отшатнулись от него, а Стремглав рявкнул:

— А ну, уходи скорей подобру-поздорову! А то мы сделаем что-нибудь, о чем потом пожалеем. Да за все, что ты тут наговорил, стоило бы тебя залягать задними лапами. Убирайся!

— С радостью! — ответил Кувырок. — Вернусь к Джитти. По крайней мере, она не застряла в Темных веках, как вы. Так вам и надо, что на вас Убоище нападает! А может, вы его выдумали, суеверные трусы… Ладно, ладно, иду, нечего мне угрожать, я и так понял, что вы на все способны.

Он повернулся и поскакал от них через поле. Глаза его гневно пылали, и сердце билось так сердито, что для отчаяния места не осталось. Что за чушь! Нет, что за полная идиотская чушь! Обвинить его, что он кролик! Да уж лучше быть кроликом, чем русаком, раз русаки такие. Даже стыдно, что он в родстве с такими болванами.

Он чуть не заблудился в темноте. Над полем летали совы, а из густого мрака, окружающего изгороди, глядели горностаи. Кувырок даже напоролся на людей, мужчину и женщину, и вздрогнул от испуга. Они стояли очень тихо. Мужчина прислонился спиной к дубу, а женщина прижалась к нему. Проходя мимо, Кувырок расслышал, что они переговариваются нараспев, очень тихо, словно боятся, что кто-то их подслушает.

Кувырок был рад, что миновал их, — от запаха женщины ему стало не по себе, и вообще это было странно. Что людям делать ночью в поле? Все необычное пугало зайца, а в этой ночной вылазке людей Кувырок чувствовал что-то зловещее, от чего у него сжалось сердце.

Но люди остались позади, а Кувырку пришлось вспомнить о своих сиюминутных трудностях. Сзади послышался какой-то шум и, резко повернувшись, он увидел, что за ним кто-то гонится. Он уже собрался броситься прочь, но тут разобрал запах преследователя. Пахло зайчихой из только что оставленной им колонии.

И действительно, из темноты на него выскочила зайчиха.

— Нет уж, я к вам не вернусь, можешь не уговаривать, — твердо сказал Кувырок. — Так меня обидели…

— Я и не уговариваю, — ответила запыхавшаяся зайчиха. — Я только хочу, чтобы ты сказал ежихе, что сначала-то мы тебя пустили и только потом выгнали. Чтобы она знала, что я тебе помогала. Я уговорила Лунную тебя принять, а уж выгнали тебя из-за твоей собственной глупости. Скажешь ежихе, ладно?

— И как тебя зовут? — сердито спросил Кувырок.

— Борзолапка. Так не забудешь?

И она ускакала обратно, в темноту.

Глава семнадцатая

— Русаки не роют нор, как кролики, и не ищут укрытия, как лесные звери, — говорила Джитти, — потому что привыкли полагаться на скорость. Быстрее их бегает только олень, а среди остальных зверей им нет равных. А раз их сила в скорости, они не хотят, чтобы их кто-нибудь застал врасплох. Если, например, к ним подкрадывается лиса, они хотят заметить ее как можно раньше, чтобы иметь фору. Потому-то они и живут в небольших углублениях посреди поля — чтобы видеть далеко во все стороны и замечать, не крадется ли хищник.

Кувырок все никак не мог успокоиться — очень жалел себя.

— Это все хорошо, — сказал он, — но я-то ведь не русак, верно?

— Нет, но ты же хочешь жить с ними. Им не довелось побывать на большой земле, как мне. Они типичные островитяне — с подозрением относятся к необычному поведению и вообще ко всем новшествам. Я их, конечно, не оправдываю, они отсталые и темные тупицы, я просто объясняю тебе, почему так вышло.

— А мне все равно! Так еще лучше — с тобой останусь.

Джитти немного помолчала.

Потом заговорила снова:

— Гм, гм, как бы тебе сказать… Знаешь, милый заяц, я не так уж общительна. Не хочу быть такой, как эти русаки с Букерова поля, но вообще-то я по большей части не нуждаюсь в обществе, понимаешь? Это я сейчас еще в хорошем настроении, а вот подожди до осени — стану злой и раздражительной. Ты меня и знать не захочешь. А зимой я вообще впаду в спячку.

Кувырок удивился:

— Как это?

— А так! Засну и просплю всю зиму до весны.

— Ты что, смеешься надо мной? Как это можно проспать всю зиму? Есть-то тебе надо! Конечно, зимой спишь больше…

— Да нет же, — с раздражением перебила Джитти, — говорят тебе, я сплю всю зиму. Зарываюсь в сухие листья и сплю. И ни в какой еде не нуждаюсь. Это и есть спячка, она же гибернация. Все тело замирает.

— А это не опасно? Сердце тоже замирает?

Джитти кивнула:

— Опасно, конечно. Но мы, ежи, привыкли. Умру так умру, подумаешь! Усну и не проснусь, только и всего. А что бояться смерти? Или там что-то есть, и тогда все хорошо, или ничего нет — но тогда я об этом не узнаю. В любом случае не о чем беспокоиться. Лучше уж умереть во сне, чем задохнуться в петле или погибнуть в мучениях, когда человек прострелит тебе живот из ружья. Или если лиса съест. А тебе грозит именно это. Бояться надо жизни, а не смерти. Может быть, смерть — как раз лучше всего.

— Понимаю. Но все равно боюсь умереть.

— Это проделки жизни. Жизнь хочет держать тебя в своей власти как можно дольше — она не любит никого выпускать из своей хватки. Поэтому она, пока сильна в тебе, пугает тебя смертью. Она внушает, что смерть ужасна. Ее девиз — как бы ни жить, лишь бы жить. А это неправда. Каждый день мы боремся за жизнь и прилагаем все силы, чтобы избежать того, о чем ничего не знаем. Жизнь — большая тиранка, мой друг, и не исключено, что она-то и есть наш главный враг. Может быть, смерть — это поле со сладкой морковкой, по которому ты идешь и идешь до бесконечности, и лисы там беззубые, а у коршунов вырваны когти и клювы.

— Значит, ты не хочешь, чтобы я с тобой оставался, — подытожил Кувырок. — Что же, мне уйти? Поискать другую заячью колонию?

— Да нет, оставайся пока. Просто имей в виду, что я часто бываю в дурном настроении и не всегда буду под рукой. Смотри правде в глаза, Кувырок, заяц и еж — необычная парочка. Другие звери будут смеяться и дразнить нас. Меня-то не волнует, а ты у нас впечатлительный, хочешь, чтобы тебя любили. Мне все равно, мне хватает компании моих блох, а вот ты…

Кувырок задумался. Уходить сразу или остаться, несмотря на предупреждение? Ни одна из этих возможностей ему особенно не улыбалась. Он решил пока что поспать. Бывает, что, хорошенько вздремнув, смотришь на вещи совершенно иначе. Утро вечера мудренее. Иногда новый день приносит неожиданные возможности.

Так оно и случилось — следующее утро началось с большой неожиданности.

Солнце уже поднялось довольно высоко, когда Кувырка разбудила Джитти.

— Вставай, тут к тебе пришли.

Кувырок выскочил из норы и увидел Стремглава.

— Слушаю тебя, — произнес он с холодком.

Стремглав опустил глаза, глубоко вздохнул и сказал:

— Я пришел просить тебя вернуться на Букерово поле.

— Да? Чтобы вы меня снова пинками выгнали?

— Мы просим извинить нас. Мы были неправы. Мы хотим, чтобы ты к нам вернулся.

— А я, может быть, теперь не желаю.

Стремглав, казалось, очень огорчился.

— Мы тебя очень просим.

Джитти, которая с интересом слушала разговор, решила вмешаться.

— Погоди-ка, Стремглав! Ты ведь не всю правду говоришь, верно?

— А ты что, ведьма? Можешь мысли читать? — рявкнул на нее Солнечный заяц.

Джитти сердито фыркнула и оскалила зубы.

— Ты со мной таким тоном не разговаривай! Я тебе не русак! Вот откушу тебе нос и на задние ноги порчу напущу! Ясное дело, ты не просто так зовешь Кувырка назад. Что-то за этим скрывается, иначе ты не явился бы так быстро и не стал бы его умолять. Это так же бросается в глаза, как эта бело-черная нашлепка, которую ты называешь хвостом. Ну-ка, выкладывай, в чем дело!

Стремглав, казалось, растерялся. Он стоял, переминаясь с лапы на лапу. Кувырок понял, что Джитти права и зайцы не просто раскаялись в нарушении законов гостеприимства. Что-то за этим скрывается.

— Ну-с, — строго сказал он, — я тебя слушаю.

Стремглаву деваться было некуда. Он снова вздохнул.

— Понимаешь, дело в том, гм-гм… — Каждое слово давалось ему с трудом. — Мы хотим, чтобы ты вернулся и… э-э… научил нас рыть эти ваши норки. Ну, такие, как вы, горные зайцы… В общем, так. Если не возражаешь.

— Как! — воскликнула Джитти. — Вы выгнали его за то, что он вырыл норку, а теперь хотите, чтобы он вернулся и вас научил? Где здесь смысл?

— Какой может быть смысл, когда Убоище над головой летает! — ответил Стремглав. — Тут уж не до смысла и не до приличий. Все, что может помочь нам уцелеть, годится, даже кроличьи штучки.

В глазах Джитти зажегся огонек.

— Ах, вот оно значит как! — протянула она.

— Что? Что такое? — Кувырок ничего не понял.

Джитти выкатилась вперед и стала нос к носу со Стремглавом.

— Ну-ка, расскажи, что случилось нынче перед рассветом? Убоище прилетело, верно? И кто-то из вас уцелел, потому что спрятался в нору Кувырка, так?

Стремглав, пряча глаза, кивнул.

— Примерно так. Близилось утро, начинало светать, и тут прилетело Убоище. Мы его, конечно, не слышали, но Камнепятка поймала краем глаза его тень, завизжала и прыгнула куда глаза глядят. Случайно она приземлилась рядом с твоей норой, Кувырок, и со страху заскочила туда. Еще полсекунды — и Убоище схватило бы ее.

— Значит, у вас сегодня все уцелели? — спросила Джитти.

— Нет, потом-то оно вернулось и унесло зайчонка, но дело не в этом. Разве ты не понимаешь, что произошло? Впервые за все время спасся тот, на кого Убоище уже нацелилось! Это надо бы отпраздновать! И мало того, Камнепятка говорит: чуть высунь голову из твоего туннеля, и все поле видно. Замечательно придумано — такая короткая перевернутая арка в земле — и спину зайцу прикрывает, и не страшно, потому что открыто с обоих концов. Прости нас, Кувырок, зря мы на тебя напустились. Меня Лунная сама за тобой послала. Просит тебя прийти и помочь каждому вырыть себе такую же норку. Глядишь, и выживем! Ну, что скажешь? Я-то тебя пойму, если откажешься. Мы, конечно, позорно с тобой обошлись. Но ты нам нужен, Кувырок, в тебе наше спасение.

Джитти снова нашла нужным вмешаться.

— Не знаю, не знаю, Стремглав. Мы с этим зайцем очень хорошо поладили. Мы сейчас как раз говорили о том, как чудесно будет жить вдвоем и заботиться друг о друге, правда, Кувырок?

— Чего-чего? — Кувырок растерялся. Ведь только что Джитти говорила ему совсем другое. Потом он разглядел, что ежиха моргает ему из-за спины Стремглава, и до него дошло. — Ах, ну да, вот именно, хорошо поладили. Не уверен, что смогу ее покинуть после наших взаимных обещаний.

Стремглав поразился:

— Как? Ты предпочтешь остаться здесь с ежихой, а не присоединиться к своим собратьям?

— Чем это тебе ежи не нравятся? — возмутилась Джитти.

— Ничем! Но он-то ведь заяц!

— Я предпочту остаться там, где меня любят и ценят, а не идти туда, где я в тягость и всех раздражаю, — заявил Кувырок.

— Слушай, — сказал Стремглав, — я тебя уверяю, что все тебе будут рады. Слово тебе даю. И я лично пригляжу, чтобы ты ни в чем не нуждался и к тебе относились с должным уважением. Ты нам нужен, Кувырок, и я весь свой авторитет употреблю, чтобы ты жил с нами. А если тебя опять попросят уйти, я уйду с тобой. Ну, как?

Джитти незаметно кивнула Кувырку. Их маленькая хитрость возымела успех. Кувырок получил все возможные гарантии. Он сказал, обращаясь к Джитти:

— Что ж, похоже, они меня искренне приглашают. Может, мне все-таки пойти со Стремглавом, а?

— Ну, смотри. Может, и правда лучше пойти.

— Спасибо тебе за все, Джитти. Я очень-очень тебе благодарен.

— Знаю, — ответила она, — еще бы!

Кувырок кивнул.

— Ну, пошли! — бросил он русаку. — Спасибо за компанию, Джитти! Я тебя буду навещать иногда.

— Береги себя, заяц!

Кувырок и Стремглав быстро поскакали через поля, изгороди, канавы, пока не добрались до Букерова поля с торчащим тотемом. Кое-кто из зайцев спал, но Догоника быстренько всех разбудила.

Быстроножка закричала:

— Ой, ты его привел!

— Никто никого не приводил. Кувырок сам решил прийти, — строго поправил Стремглав. — Он знает, что нам нужна его помощь. И прежде всего нам всем следует перед Кувырком извиниться.

Быстроножка смотрела растерянно, словно ее лягнули в нос.

— А что я такого сказала? — прошептала она Камнепятке.

Лунная зайчиха переглянулась со Стремглавом и села столбиком на задних лапах.

— Мы жалеем о том, как обошлись с тобой, — сказала она Кувырку. — Мы нарушили законы гостеприимства. Тяжелые времена сделали нас слишком недоверчивыми. Пожалуйста, прости нас.

Это было хорошо сказано. Кувырок понимал, чего стоило гордой зайчихе заставить себя извиниться. Он поспешил ответить:

— Не стоит извиняться, я все понимаю. Действительно, времена трудные. Давайте теперь займемся норами. Подчеркиваю, что речь идет о норах, которые роют горные зайцы и которые ничего общего не имеют с кроличьими длинными и разветвленными подземными ходами. Наши норы целиком и полностью принадлежат заячьей культуре, кроличьего в них ничего нет и не было. Скорее уж это кролики позаимствовали идею у нас. Ведь мы появились раньше. Посмотрите на мою нору — она недлинная, с одной стороны наружу торчит нос, а с другой — хвостик. Там, в горах, нам часто даже и рыть не надо — просто находим два камня, прислоненные друг к другу, и селимся между ними. Назначение нор — служить защитой от орлов… или, в вашем случае, от Убоища…

Так Кувырок стал членом русачьей колонии, где приобрел высокий авторитет как бывалый и бесстрашный путешественник. Зайцы советовались с ним по многим вопросам, и уважение, которое они к нему питали, все возрастало.

Шли дни, и Кувырок начал привыкать к жизни среди русаков. Он с интересом изучал их обычаи. Все русаки отличались суеверием и были помешаны на оберегах и приметах.

Они никогда не ели колокольчиков — считалось, что в колокольчиках обитают заячьи души, и поэтому увидеть колокольчик — к счастью. И потом, говорила Камнепятка, кому нужны две заячьи души в одном теле?

По раздвоенным веточкам вяза они гадали о будущем. Как далеко от дерева упала веточка, в какую сторону смотрит — все это что-то означало.

Опята, которые могут светиться в темноте — когда-то люди даже пользовались ими вместо фонарей, пробираясь темным лесом, — считались священным растением и вызывали трепет и благоговение. Зайцы собирались вокруг усыпанного опятами ствола и бормотали молитвы, прося себе удачи.

Русачья религия, если можно употребить это слово, чрезвычайно эгоистична. Русаки считают возможным молиться о ниспослании удачи, хотя прекрасно знают, что в природе существует равновесие и за их удачу кому-то, возможно, придется расплатиться очень крупной неудачей.

— Но кому-то же должно повезти! Так почему бы не мне?

Главной заячьей ценностью была «хорошая жизнь». Существовало четыре признака и условия хорошей жизни: многодетность, долголетие, здоровье и счастье. Кувырок узнал, что раньше условий было три, но «три такое некрасивое число, верно? Поэтому мы и добавили четвертое. Четыре — хорошее, четное, устойчивое число». Но вот какое из условий добавили для ровного счета, никто не помнил.

Каждый из четырех аспектов хорошей жизни имел свой символ. В давние времена, когда человек еще не научился обрабатывать землю и все вокруг имело дикий, первозданный вид, символами здоровья и счастья были солнце и луна. Теперь все изменилось.

Символом здоровья стал большой сарай на Главной ферме. Он был крепко сколочен, и крыша у него не протекала. У жилого дома крыша тоже была крепкая, но в остальном он не шел с сараем ни в какое сравнение. Из трубы на доме часто валил грязный дым, а его близорукие окна тупо и невыразительно пялились на распаханные поля. А у сарая никаких окон, от которых здоровью только вред, не было. Сарай был выше дома и шире в плечах, настоящий великан. Он не курил, не имел на своем стройном теле никаких безобразных выступов или углублений, и весь его могучий облик излучал здоровье. Зимой у него было сердце из сена, а летом он стоял пустой, но в любое время года прочно держался на земле всеми четырьмя углами.

Трактор, довольно урчащий почти целый день, олицетворял счастье. У трактора, как и у его помощника человека, всегда было хорошее настроение. Он занимался своими ежедневными делами из сезона в сезон, не капризничая и не унывая, бодро пыхтел, урчал и мурлыкал. Работа у него была интересная — проводить по полю прямые линии, — и он выполнял ее точно и аккуратно, так что любо-дорого было смотреть. Трактор был самым счастливым и довольным созданием на земле.

И сарай и трактор цвет имели красный, а форму прямоугольную. Русаки любили прямые линии и углы. Они ведь и жили на прямоугольных полях с ровными бороздами и изгородями.

Многодетность, как и в старые времена, символизировал колос — подходящей замены для него среди вещей, созданных людьми, не нашлось. А вот символом долгой жизни стал теперь не раскидистый дуб, а самая чудесная и почитаемая вещь из тех, что сотворил человек: ворота в изгороди. Эти ворота, сколоченные из пяти горизонтальных бревен, русаки считали самым замечательным и великолепным предметом в мире. Конечно же, люди не сами додумались до этой восхитительной красоты — идею ворот они получили в откровении, посланном из заячьего рая самим Громоногом. Великий заяц знал, что его потомки сами не могут делать вещей, поэтому он заставил людей делать вещи для них. Изысканная, безупречная красота ворот внушала благоговение и самим людям. Время от времени они служили обряд Обновления — являлись к воротам с гвоздями, молотком, краской и смазочным маслом и совершали ритуальный стук и другие обрядовые действия. Воротам не грозила смерть, они не могли сгнить или высохнуть. Где же было взять лучший символ долгой жизни?

Глава восемнадцатая

В углу Поггринова луга стоял столб с перекладиной, на котором висели тела животных и птиц, застреленных работниками фермы. Кроты, вороны, иногда горностаи, ласки и лисы болтались, прикрученные проволокой, гнили и разлагались, пока от них не оставалась только высохшая и задубевшая мумия, ничуть не похожая на их живой облик. Зайцев там, понятно, не было, как не было куропаток, кроликов и фазанов — их уносили домой, чтобы изжарить или запечь в пирог.

Этот столб таинственным образом притягивал к себе животных. Зрелище висящих мертвых тел одновременно и ужасало их, и манило. Многие даже специально приходили в лунные ночи к столбу, долго стояли перед ним, завороженные, глядели, как тела покачиваются на ветру, и пытались узнать в них тех, кого знали при жизни.

Висящие же на перекладине звери и птицы ни о чем не думали и не беспокоились, превратившись в игрушку ветра и обиталище червей, кишащих в их шкурах и потускневших перьях. Глаз они давно лишились и равнодушно обращали пустые глазницы к тем, кто приходил сюда и высматривал на шесте старых знакомых.

Соорудил эту виселицу егерь, но и тракторист время от времени вешал кого-нибудь, хотя сравниться с егерем в кровожадности не мог. Правда, ворон и грачей, он, кажется, ненавидел всерьез. Особенно часто он вешал казненных птиц зимой и осенью. Весной и летом ему было не до того. Поэтому то, что произошло, и удивило зайцев.

В разное время года на столбе висели разные звери. Летом преобладали кроты, зимой частыми гостями становились горностаи в белых зимних шубках. Один раз попался даже барсук. Это поразило и напугало всех, ведь барсук считался самым сильным и стойким зверем в окрестных лесах.

Но в любое время года, кто бы ни висел на столбе, вокруг него, повинуясь странному импульсу, собирались животные и подолгу рассматривали висящих.

Этот столб-виселица был хорошо виден с Букерова поля. У столба все и случилось.

Всю весну на Поггриновом лугу творились странные вещи. Неподалеку от столба стоял старый дуб, и зайцы не раз наблюдали, как в лунные ночи к нему приходили мужчина и женщина. Они тесно прижимались друг к другу и тихо-тихо при этом жужжали, как насекомые. Запах женщины, смешиваясь с запахом полевых цветов, плыл над лугом и доходил до собравшихся на пшеничном поле зайцев. Мужчина, высокий, с низким голосом, гладил темные волосы женщины и часто трогал ее губы своими. Проходило какое-то время, женщина начинала плакать, мужчина вздыхал, и они расходились в разные стороны.

Зайцы не вникали в причины человеческого поведения, они только отмечали для себя присутствие людей и мимолетно удивлялись, зачем им встречаться в темноте. Обычно люди не ходили на луг по ночам. Но, конечно, у зайцев было слишком много своих забот — ведь каждое утро и каждый вечер над ними нависала смерть, — чтобы серьезно задумываться о бессмысленных поступках неизвестных людей.

Однажды ночью, вскоре после того, как Кувырок присоединился к колонии, кто-то пришел и спрятался у пятибревенных ворот. У него было ружье, запах которого зайцы немедленно учуяли, но не особенно испугались. Во-первых, они узнали спрятавшегося — это был человек, связанный с символом счастья, тот, кто сидел внутри трактора, когда он ходил по полю. А во-вторых, трактористы всегда имели при себе ружье, но зайцев убивали редко, обычно им удавалось подстрелить фазана, куропатку или, чаще всего, кролика.

В кроликов стрелять удобно — они сидят неподвижно и ждут неизвестно чего, а попасть в зайца труднее — заяц бежит, и притом очень быстро. Если тракторист и замечал зайца, то ему надо было оторваться от того, чем он был в этот момент занят, взять в руки ружье, прицелиться — заяц успевал за это время уйти далеко. Ружье двенадцатого калибра не отличается дальнобойностью, а если при этом цель бежит зигзагами, задача безмерно усложняется.

К тому же кролики, фазаны и куропатки не в пример вкуснее, чем жесткие, жилистые зайцы, которых надо несколько дней выдерживать, чтобы мясо стало мягче. На них и заряда тратить не стоило. Другое дело, конечно, специальная, организованная заячья травля.

Итак, трактористы с ружьями не слишком пугали зайцев, особенно по ночам.

Человек притаился за изгородью, посматривая в красивые пятибревенные ворота, заячий символ долголетия. Наконец в углу поля появилась парочка. Они жужжали дольше чем обычно, были взволнованы и долго-долго не касались друг друга губами. Женщина раньше обычного заплакала, но на этот раз они не расстались сразу после этого, а очень крепко обнялись.

Тут из-за изгороди выступил тот, кто спрятался, и распахнул ворота. Он пробежал через луг и предстал перед этими двоими, которые мгновенно отскочили друг от друга. Затем человек с ружьем и женщина обменялись серией громких лающих криков. Другой мужчина стоял тихо и неподвижно, а ружье смотрело ему в живот. Зайцы ничего не могли понять.

Женщина закричала изо всех сил и ударила человека с ружьем кулаком по лицу.

Зайцы увидели вспышку на конце дула и услышали гром. Сила удара отбросила того, другого, в ежевичные кусты. Он упал, и зайцы потеряли его из виду. Они выскочили из нор и забегали кругами, но потом снова улеглись. Их сердца испуганно бились.

Страшный, едкий запах выстрела разнесся по полю. Женский крик внезапно оборвался. Женщина издала странный стон и побежала по Поггринову лугу к воротам. Человек не погнался за ней, он стоял и возился с ружьем.

Она пробежала мимо заячьей колонии, никого из них не заметив, но попала ногой в одну из нор, выкопанных с помощью Кувырка. Ее башмак с высоким каблуком пролетел по воздуху, ударился в тотем и приземлился где-то рядом. Женщина вскочила на ноги и поспешила, прихрамывая, дальше. Она отчаянно всхлипывала. Человек с ружьем подбежал к воротам и прицелился. Еще одна вспышка огня, еще один удар грома.

И на этот раз несколько зайцев сорвались с мест и кинулись во мрак, но большинство сидело не шевелясь, испуганно выкатив глаза.

Женщина упала, распростершись у подножия тотема. Ее юбка накрыла голову, обнаженные ноги белели в темноте. Сладковатый запах человеческой крови ударил в ноздри. Зайцы сжались изо всех сил, им хотелось бы забраться под землю, глубоко-глубоко, и оставаться там, пока не кончится это странное человеческое действо.

Они слышали тяжелое дыхание человека с ружьем. Пахло потом и страхом. Раньше, когда человек стоял, затаившись, у ворот, от него пахло только гневом, но сейчас он был в ужасе и тоже не мог пошевелиться. Это продолжалось долго. Потом он стал всхлипывать, упал рядом с телом женщины, прижал к лицу край ее одежды. Он обнял ее голову руками, но снова выпустил, когда кровь попала ему на лицо.

Он отошел от тела, поднял с земли ружье и быстро скрылся в темноте.

Когда его не стало, зайцы вышли из нор, а те, кто убежал, вернулись. Они принюхались к женщине, морща носы от странного сочетания запахов — цветов и крови. Потом к трупу подошла ласка и распугала зайцев — они предпочитали держаться подальше от изящной маленькой хищницы. Когда она ушла, зайцы вернулись в норы и принялись обсуждать происшествие.

— Что, собственно, произошло? — начала Борзолапка.

— Никогда не видел, чтобы люди стреляли друг в друга, — отозвался Солнечный заяц, — но слышал, что такое изредка случается. Как вы думаете, он повесит их тела на перекладину?

Кувырок молчал. Он не знал, что сказать, и у него еще звенело в ушах от выстрелов. Он не так привык к этим звукам, как русаки. В этих местах то и дело кто-то стрелял — не в грачей, так в ворон, не в ворон, так в голубей или еще в кого-нибудь из вольных жителей равнины.

Это было в порядке вещей. А в горах выстрелы раздавались гораздо реже.

Лунная зайчиха, лежа поверх своей норки, произнесла:

— Брачные игры!

— Что? — удивился Стремглав. Он решил, что супруга отдает ему распоряжение.

Догоника подняла голову с лап.

— То, что мы видели, — это брачные игры. У людей парни не дерутся лапами и не танцуют, они дерутся ружьями. Человек с трактора и этот, другой, оба хотели выбрать эту женщину, вот и все.

— Нет, Лунная, — возразил Сильноног, — это только твои догадки. Как это может быть? Я хочу сказать, если бы они убивали друг друга из ружья в свой брачный сезон, человеческие трупы валялись бы повсюду. Но я их вижу в первый раз.

— Я только говорю, что это объяснение кажется мне правдоподобным. — На Догонику доводы Сильнонога явно подействовали.

Медуница сказала:

— А по-моему, это был какой-то ритуал — они действовали как-то… неестественно. Но если бы они делали это каждый брачный сезон… А кстати, когда у них брачный сезон?

— Весной, конечно, как у всех, — уверенно ответила Догоника.

— Не обязательно, — возразила Медуница, — лисы этим и в другое время занимаются.

— Лисы, — проворчала Лунная зайчиха, — звери нетипичные, чтоб им всем промочить лапы и схватить ревматизм.

— Люди тоже нетипичные! — ответила Медуница. С этим согласились все, и Лунной зайчихе пришлось прекратить спор.

— Во всяком случае, — заметил Стремглав, — эти двое — не браконьеры. У них ни ружей не было, ни силков, ни капканов.

— Может, они хотели захватить территорию? — предположила Борзолапка.

— Когда чужие люди являются на нашу территорию, в них не стреляют, — ответил Стремглав, — просто показывают ружье, и они сами уходят.

— Верно, — подтвердила Камнепятка.

И снова с этим согласилось большинство зайцев.

Так у них и не нашлось объяснения тому, что случилось. У Кувырка даже и предположений не было. Он знал одно: ничего хорошего в этом нет. Когда у людей случается что-то необычное, надо ждать последствий — и неизвестно, чем все обернется.

Полевые животные вообще-то уважали тракториста, хотя он время от времени и убивал кого-нибудь из них. Они считали его своим, потому что он выходил в поле в любую погоду. У него было грубое, словно высеченное из камня лицо с обветренной кожей, а глаза его заставляли вспомнить ветер, море и хмурое небо. Он был крепкий, сильный, привычный, и только последний его поступок — убийство двух человек — всех озадачил.

Звери и птицы привыкли видеть его с короткой трубкой, из которой он вдыхал дым от подожженной травы. У других людей не было таких трубок. К запаху дыма зайцы привыкли, и идущий от рыбокоптильни дымок тлеющих сучьев орешника действовал на них умиротворяюще.

В человеке с трактора не было большого зла. Конечно, он стрелял по птицам и зверям, которых ловил за кормежкой в поле, но не из кровожадности — просто считал справедливым убивать тех, кто поедает растения, посеянные им для себя. Он думал, что то, что он посеял, ему и принадлежит. Звери и птицы понимали его точку зрения, хотя и не были с ней согласны.

Иногда он кормил птиц. Когда, сев под дубом, он ел бутерброды, то иной раз бросал крошки даже своим ненавистным врагам — чайкам и воронам.

Почти все дни он проводил там, где его Бог велел ему находиться, — в кабине трактора, за рулем. Он сидел в заячьем символе счастья часами, разъезжая взад-вперед по полям, волоча плуг или борону, проводя по земле красивые прямые линии, которыми так восхищались. Кожа под летним солнцем покрывалась загаром, складки и морщины на ней делались все глубже, а волосы, торчащие из-под кепки, все больше напоминали солому — что тоже нравилось зайцам. Зимой он вбивал в землю столбы своими грубыми руками, а ножищи в сапогах отбрасывали камни, которые пробрались на поле и грозили сломать острые плужные лемехи.

В ту ночь человек с трактора еще вернулся.

Он принес лопату и начал копать яму в незасеянном углу поля. Копал он долго. До зайцев доносился запах пота и хриплое ворчание, когда лопата задевала о камень. Еще пахло свежевскопанной землей — скоро рядом образовалась целая горка. Выкопав глубокую яму, он сходил на Поггринов луг за убитым мужчиной, приволок его за ноги и спустил в яму. По дороге тело ударялось головой обо все неровности почвы.

Потом он подошел к трупу женщины и долго-долго смотрел в ее мертвое лицо. Он заплакал. Зайцы были потрясены. Раньше они никогда не видели его слез, а этой ночью он плакал уже второй раз. Наконец он нежно взял ее на руки — ее длинные волосы свисали почти до земли, а лицо было белым-белым — и понес к яме.

Зайцы думали, что сейчас он положит ее поверх тела мужчины, но внезапно он остановился, опустил ее на землю, засыпал труп мужчины слоем земли и только потом положил в яму женщину и стал забрасывать ее землей — медленно, так медленно, что зайцы решили, что человек устал.

Вдруг, поглядев на ее ноги, он замер. Огляделся вокруг. В лунном свете хорошо были видны его широко открытые, лихорадочно блестящие глаза. Он сбегал на Поггринов луг и пошарил в траве вокруг столба с убитыми животными. Потом он вернулся на Букерово поле и стал осматривать землю вокруг тотема. Заметив, что небо уже начинает светлеть, человек посмотрел себе на запястье и вернулся к яме. Он быстро забросал ее, утоптал мягкую землю, накидал сверху камней и веток. Стало совсем незаметно, что тут копали. Тем временем пошел мелкий дождик.

Оставшуюся землю человек раскидал лопатой, часть сбросил в канаву. Дождь становился все сильнее.

Когда человек закончил свою работу, дождь лил вовсю, и вода стекала у него по волосам и лилась за воротник. Лицо его осунулось и побледнело, глаза больше не блестели. Он огляделся по сторонам. Бесшумно подлетело Убоище. Человек был в каком-то оцепенении. Увидев его, чудовище круто повернуло и умчалось в другом направлении, быстро, но уверенно, без замешательства.

Наконец человек ушел. Он медленно брел под дождем по направлению к постройкам фермы.

Зайцы были рады, что он уходит. Ночные события взволновали их, а то, что он так долго находился рядом, было тяжелым испытанием их мужества. Они надеялись, что в следующий раз увидят его на тракторе, где и было его настоящее место. Он должен ездить в тракторе, а не расхаживать по ночам, убивая людей и зарывая их в углу Букерова поля.

Когда рассвело, зайцы вылезли из нор и принялись кормиться. Маленький зайчонок нашел в высокой траве у подножия тотема башмак той женщины и хотел было поиграть с ним, но взрослые ему запретили.

Башмак остался лежать где лежал, скрытый в траве.

Камнепятка погадала по вязовым веточкам и объявила, что предзнаменования хорошие, даже несмотря на то что один торопыга-зайчонок прошлой ночью по неосторожности съел головку колокольчика. Теперь он весь дрожал, уверенный, что чужая душа вот-вот начнет сражаться с его собственной за обладание телом. Целый день у него побаливал живот, и он так и не узнал отчего — то ли его душе плохо приходилось в драке, то ли он объелся желудями из беличьей кладовой, на которую случайно наткнулся и разграбил. Но уж на будущее он твердо решил сначала хорошенько разнюхать цветок, который подворачивается в темноте, и только потом есть.

Глава девятнадцатая

После этой памятной ночи по всей округе несколько дней рыскали люди, перекрикиваясь громко и пронзительно, как выпи. Человек с трактора был среди них, и его голос звучал резче и печальнее, чем у остальных. Постепенно, однако, людям это надоело, и настал день, когда зайцы смогли отоспаться. Тракторист вернулся к своей работе, и символ счастья с веселым ворчанием забегал по полю.

Быстроножка решила сделать человеку приятное. Она взяла в зубы башмак на высоком каблуке, вытащила его из травы, снесла к виселице и повесила там, куда дотянулась, — на торчащий кусок обмотанной вокруг столба проволоки. Башмак был сделан из шкуры животного и, значит, сродни тому, что там висело. Он был частью убитой женщины, так же как серый клок задубевшей шкуры, висящий повыше, был частью водяной крысы. Башмак принадлежал женщине, он сохранял ее запах, и по справедливости его место было рядом с останками прочих тварей, убитых человеком. Башмак повис, зацепившись каблуком, носком вниз. В носок натекла вода, и порхающие над виселицей птицы пили ее.

Так башмак и висел, красуясь между трупом крота и длинной полоской светло-рыжей шкурки, что когда-то была горностаем. Здесь ему предстояло мокнуть и сохнуть рядом с останками других убитых существ.

Но когда человек с ружьем пришел к столбу, держа только что подстреленного грача, он с криком выронил мертвую птицу и в страхе оглянулся. Схватив башмак, он швырнул его в костер, горящий на соседнем поле. Прошла не одна неделя, пока он перестал со страхом вглядываться в заросли кустарника, словно думая, что кто-то спрятался там и наблюдает за ним.

Пришло лето. Зайцы уже разошлись по своим участкам. У них не существовало строго определенных и охраняемых границ, и кое-где территории находили одна на другую. Зайцы нередко посещали чужие участки, и мало кто возражал, если соседу случалось у него покормиться. Так велось с давних времен.

Когда колония начала разбредаться, Кувырка охватил испуг. Что ему было делать? Без сомнения, Лунная зайчиха наделила бы его участком, попроси он об этом, но ведь ему никогда раньше не доводилось жить совсем одному. Одна мысль об этом приводила его в ужас.

Наконец он поделился своим страхом с Догоникой.

— Ну а я-то что могу тут поделать? — сурово сказала она. — Силой удерживать колонию на месте из-за того, что ты боишься собственной тени?

— Неужели нельзя что-нибудь придумать? Ну хоть что-нибудь! Я же помог вам защититься от Убоища.

Зайчиха села столбиком, поставила торчком свои длинные уши и свысока посмотрела на Кувырка.

— Подумаешь! То, что ты нам показал, мы могли узнать у кого угодно. Что же, мы теперь, по-твоему, до конца жизни должны рассыпаться перед тобой в благодарностях и нарушать ради тебя свои законы?

— Да нет, я просто… Я думал…

Догоника не отличалась большим мягкосердечием, а благодарность считала лишним для правительницы чувством. А Стремглав был слишком ленив и слабоволен, чтобы спорить с ее решениями, особенно если они не имели прямого отношения к нему лично. Его девизом было: что супруга решила, то и хорошо.

Но тут выступила вперед годовалая зайчиха по имени Большеглазка и сказала, что с удовольствием разделит свой участок с Кувырком, если он не возражает.

— Луг у меня большой, места много, и мы друг другу не помешаем, — сказала она. — Думаю, Кувырку у меня понравится — там земля идет под уклон до самой речки. И почва хорошая. Конечно, не горный подзол, елки не растут и папоротники тоже, нет и торфяников, к которым привыкли горные зайцы, но все же не то, что здесь на поле — дерново-карбонатная почва с меловой примесью, а хороший суглинок.

Кувырку не так уж важно было, какая там почва, но эрудиция Большеглазки внушила ему глубокое уважение. Эта зайчиха явно была из тех, что выбирают себе территорию с большим разбором и не довольствуются первым попавшимся участком. Он спросил, откуда у нее такие познания, и она объяснила, что ее научил разбираться в почвах один общительный крот — а для кротов эти сведения жизненно необходимы.

Большеглазка была довольно замкнутой и застенчивой, но милой молодой зайчихой. Ей принадлежали два поля, с севера граничившие с речкой. На одном росла белая горчица, а другое, непаханое — оно называлось Винследов луг, — поросло цветами и травами. Эти два поля разделялись канавой и живой изгородью. Вдоль канавы росло семь больших деревьев: могучий дуб, конский каштан, у которого ранней осенью вечно околачивалась орава человеческих детенышей, четыре вяза и ольха.

Вокруг дуба не росла трава и земля была очень плотно утоптана. Виновниками этого были все те же юные человечки, что осенью крутились у каштана, — все лето они кишели вокруг дуба, устраивали себе качели из веревочной петли, карабкались по веткам и устраивали там наблюдательные посты. Они стрекотали, как сороки, зайцев не замечали и не докучали им, а наблюдать за ними было забавно, особенно когда работники фермы замечали детей и гнали с поля, а те удирали вдоль берега.

Река изгибалась как раз у этих двух полей, обнимая их, словно ласковая рука. Она была широка — в этом месте зайцу не переплыть, — и в ясные дни по ее сверкающей поверхности сновали лодки, весельные и парусные.

Главным врагом, помимо Убоища, были лисы. Они подкрадывались по речному берегу, шныряли по лугу. На лугу, правда, они ходили только по своим тропам, проложенным много лет назад, а вот на поле, где росла горчица, все лето пышно цветущая желтыми, как маленькие солнца, цветами, лисы могли ходить как угодно. Поэтому Большеглазка предложила, чтобы они с Кувырком вырыли себе норки на лугу, где-нибудь в углу, чтобы лисы не могли к ним незаметно подкрасться.

На лугу жили две кроличьи семьи, а на горчичном поле кроликов не было. Кролики не беспокоили Большеглазку, и она с ними не общалась. Уровень воды в реке поднимался и опускался вместе с морскими приливами и отливами. В отлив по мелководью бродили серые цапли, а по берегам жили разные болотные птицы, кроншнепы, птицы-перевозчики и великое множество других. Барсуков поблизости не водилось, зато на берегу впадающего в реку ручья, как раз напротив небольшого одинокого дома, жила в норе выдра. Ястреб-перепелятник отсутствовал большую часть лета, но в остальное время часто можно было видеть, как он парит над полем, высматривая добычу. Конечно, Большеглазка или Кувырок были для него слишком велики.

Предложение зайчихи Кувырок принял немедленно и без раздумий, хотя ничего о ней не знал, кроме того что она родилась и выросла в этой колонии. Большеглазка была такой тихой и серьезной, что раньше он ее не замечал, и очень удивился, когда она вдруг пригласила его с собой. Она объяснила, что тоже не любит одиночества. Это звучало разумно и правдоподобно.

Прежде чем Кувырок дал окончательный ответ, Большеглазка заставила его пройтись по участку. Кувырок и не думал, что какое-то место в плоской стране может так ему понравиться. Особенно восхитили его ярко-синие васильки, которых ему раньше видеть не доводилось. Он спросил у Лунной зайчихи разрешения поселиться с Большеглазкой, и та, высокомерно шмыгнув носом, ответила, что возражений не имеет. Таким образом, дело было решено, и в один прекрасный жаркий день, когда насекомые вовсю жужжали и стрекотали, а трава в канаве пожухла от недостатка влаги, заячья парочка явилась на луг и выбрала места для нор. Кувырок, более привычный к этой работе, вырыл обе норы, а Большеглазка смотрела, как он роет, и восхищалась его сноровкой, так что он был горд и доволен.

Кувырку очень нравился этот луг — почти так же, как родной и далекий горный склон, поросший вереском. Тут росло великое множество всяческих растений.

Поначалу они с Большеглазкой слегка стеснялись друг друга, но постепенно отношения делались более непринужденными. Кувырок попросил ее рассказать побольше об обычаях русаков, чтобы он не попадал в неловкое положение. Нельзя было придумать ничего лучше, чтобы преодолеть ее застенчивость.

Большеглазка стала рассказывать о сигналах, которыми пользуются зайцы для передачи сообщений:

— Если оставить в борозде прямую веточку, значит, в той стороне, куда показывает более толстый конец, есть пища. А кривая веточка на гребне борозды значит, что здесь недавно был человек. Если поскрести по земле лапой, то здесь прошел маленький хищник, например ласка, а если царапина длинная — хищник был большой, лиса или барсук. А если царапина дугой, то это не сообщение — так заставляют безумных духов повернуть и уйти откуда пришли.

— Что еще за безумные духи?

— Такие духи странные. Их ветер носит. Они называются иддбиты. Они не могут уйти ни в Другой мир, ни в Ифурин, потому что никогда на самом деле не жили. Их судьба — блуждать по земле, летать на крыльях ветра. Они стараются пробраться живому зайцу в голову. Тогда он тоже сойдет с ума.

Кувырок сделал вид, что верит.

— Никогда про такое не слышал, — сказал он. — Мы, горные зайцы, знаем о злых духах — они живут в расщелинах скал и на торфяниках; но про безумных духов не знаем ничего.

— А здесь, на равнинах, их полно. Здесь все время над полями и болотами летает ветер. Если сделать лапой дугообразную царапину на земле, безумному духу придется повернуть по ходу этой царапины и, значит, уйти откуда пришел.

— А еще как от них можно избавиться? Я, например, заметил, что ты подобрала птичий череп и положила на край луга.

Большеглазка выпрямилась и сложила передние лапки.

— Я рада, Кувырок, что ты это заметил. Ты такой наблюдательный! Знаешь, почему я это сделала? В птичьих черепах почти всегда живут другие безумные духи, неподвижные, но зато очень болтливые. Они называются иддабы. Попробуй приложить ухо к птичьему черепу — услышишь шепот иддаба. Череп надо положить на границу своей территории. Тогда иддаб затеет разговор с любым иддбитом, который захочет войти, и в конце концов так его заговорит, что тот забудет, куда шел, и повернет обратно.

У Кувырка голова пошла кругом.

— Как интересно! Ладно, я буду подбирать все птичьи черепа, какие замечу, и отдавать тебе, а ты их положишь на границы нашей территории.

— Кроме той, что идет по берегу, потому что иддбиты все равно не могут перейти реку, так что с той стороны их можно не опасаться.

— Конечно, как это я не подумал!

Потом Большеглазка поведала о белых камешках. Если посчастливится найти такой камешек, надо держать его в норе — тогда не страшны собаки и лисы.

— Только их очень трудно найти, — добавила она.

Кувырок видел сотни таких камешков на морском берегу, где по ним бегали крабы, но промолчал.

— А если наполовину зарыть в землю листик плюща рядом с норой, где есть зайчата, это убережет их от хищников. А если веточку боярышника или терна закопать рядом с тропинкой, то люди не будут по ней ходить… Ну что, хватит для начала?

Кувырок согласился, что полученной информации ему на некоторое время хватит. Он вежливо благодарил свою новую соседку, а про себя думал: да сможет ли он когда-нибудь привыкнуть к этим суеверным созданиям? Снова, в сотый раз, ему захотелось домой.

Ближе к вечеру, еще засветло, на них накатил припадок неудержимого детского веселья. Они разбегались, разыгрались: скакали, катались по земле, съезжали с кротовых кучек, прыгали вокруг ромашек. После общинной жизни под присмотром строгой Догоники они радовались свободе. Кувырок подумал, что, пожалуй, сможет ужиться с Большеглазкой, несмотря на ее ученость.

Когда начало смеркаться, они забрались в норки и с привычной дрожью стали ждать наступления темноты. Не далее как сегодня утром Убоище унесло крольчиху с Винследова луга. Кроличья семья настолько увлеклась кормежкой, что замешкалась на лугу до рассвета. Когда они наконец заметили, что небо посветлело, и кинулись к норе, было поздно. Налетело Убоище — как всегда, неожиданно, серое из серых сумерек, — и схватило толстую крольчиху в двух прыжках от входа в нору. Ее отчаянный визг быстро утих…

При расставании Лунная зайчиха посоветовала Кувырку не терять бдительности и не забывать об опасности ни на мгновение.

— Новости расходятся быстро. Убоище, без сомнения, уже знает, почему так мало зайцев попалось ему за последние дни. Ему известно, что появился чужак, который научил местных зайцев копать норки. Он будет преследовать этого чужака.

Кувырку слабо в это верилось. Кто станет разговаривать с Убоищем? Разве что другое такое же убоище, а других вроде бы не было. Но если Убоище — сверхъестественное существо, если оно явилось из какого-то сумеречного мира — из Ифурина? — у него могут быть свои таинственные способы узнавать новости. Может быть, оно умеет читать мысли или понимает шуршание травы, шорох листьев. Кувырок представил себе, как Убоище сидит в громадном гнезде, а стая насекомых вьется рядом, и все жужжат и стрекочут: «Заяц Кувырок, заяц Кувырок…» — и Убоище наконец приходит в ярость, крушит камни могучими когтями и дает клятву посчитаться с этим горным зайцем.

Кувырок задрожал в своей норке.

— Ты что там? — спросила Большеглазка.

— Ничего, — ответил он, — а что?

— Ты, по-моему, всхлипнул.

— Это во сне.

Глава двадцатая

Неторопливо тянулось лето, длинное и спокойное. Время от времени Лунная зайчиха с супругом навещали Кувырка с Большеглазкой. Делать было особенно нечего — кормиться да смотреть, как зреют поля в ожидании жатвы. В воздухе вились и порхали бабочки, комары-долгоножки, мелкая мошкара, стрекозы и мухи-однодневки, а за ними гонялись стрижи и ласточки. Сновали по полю мыши, сотни и тысячи мышей всех видов: и амбарные, и лесные, и полевые. Шныряли землеройки. В траве у канавы все время шуршали, пробираясь по своим делам, небольшие существа. Сороки планировали с дерева на землю, как летучие змеи без бечевки. Держались они нагло, при желании могли даже напугать белку.

К дубу приходили поиграть дети. Кувырок привык к их болтовне и крикам. Он смотрел, как они оборудуют себе гнезда, качаются на веревочных качелях, играют в свои игры у изгороди. Если кто-то из них замечал зайца, они показывали на него друг другу, но тут же забывали о нем, переносясь в мир своих фантазий.

Были, конечно, и опасности. Лисы, например, — они погубили этим летом двоих зайцев из колонии. К счастью для Кувырка и Большеглазки, лисы предпочитали охотиться на птиц на берегу реки. Птицу добыть легче, чем зайца.

Убоище прилетало по-прежнему каждое утро и каждый вечер, но ему приходилось довольствоваться другой добычей — зайцев защищали норы.

Забегали на луг в поисках развлечений и собаки — иногда с владельцами на поводке, чаще сами по себе. Они были не так опасны, как лисы. Собаки были сыты и охотились только ради забавы, а зайцы знали, что сытый хищник ленив и не так настойчив, как голодный.

Недалеко от луга, за ручьем, стоял небольшой дом. В нем жил человек с волосами на лице. Была у него и собака, большой сенбернар, и они часто гуляли вдвоем по берегу и в полях. Эти двое оказались безобидной парочкой. Человек любил наблюдать животных, но никого не убивал. У него на шее всегда висел бинокль. Носил он с собой и другие приспособления, интересные и не причиняющие зла ни птицам, ни зверям. Видя убегающего зайца или кролика, он всегда придерживал собаку и не разрешал ей пускаться в погоню. Собака привыкла к этому и, даже когда гуляла одна, ни за кем не гонялась. Кувырку встречались в горах овчарки, которые не гонялись за зайцами, потому что должны были пасти овец, но чтобы собака, не обремененная ответственным делом, отказывала себе в удовольствии погонять зайца, Кувырок видел впервые.

Однажды тихим утром, в разгар лета, Кувырок и Большеглазка кормились на лугу. Они сидели почти рядом. Внезапно раздался громкий, резкий свист. Кувырок мгновенно напрягся и насторожил уши — они стали торчком и высунулись из травы. В следующий момент где-то очень близко оглушительно грохнуло, и по траве, по цветочным головкам, ударил заряд дроби.

Кувырка дробь не задела. Он бросился бежать к канаве, описывая свою широкую дугу — местные зайцы так не бегали. Раздался другой выстрел — на этот раз охотник взял слишком высоко, и Кувырок на бегу поблагодарил своего призрачного зайца, что ему попался плохой стрелок. Добежав до канавы, он спрятался в высокой траве. Сердце его отчаянно стучало. Он беспокоился о Большеглазке — не ранена ли она? Успела ли убежать? Осторожно выглянув, он увидел двоих людей, смуглых, в ярких шейных платках. Они пробирались, топая ножищами, по лугу и явно искали его. Один из них даже лег на землю, глядя в траву, а другой приложил два пальца к губам и снова свистнул. На этот раз Кувырок был умнее: его уши остались плотно прижатыми к затылку.

Это был старый прием — так охотники поддавливают русаков со времен изобретения ружья. Один ложится на землю, чтобы верхушки травы были у него на уровне глаз, а другой свистит. Любой наивный заяц, оказавшийся поблизости, поднимет уши и тем обнаружит себя.

В первый раз Кувырок попался на эту хитрость, потому что в горах охотники ее не применяли и он о ней не знал. В минуту рассеянности он мог бы попасться и во второй раз. Но, конечно, со стороны этих охотников было наглостью воображать, что он сразу же попадется снова. Допустим, в полях он новичок и опыта у него мало, но ведь не зайчонок же он трехдневный!

Охотники, низко надвинув плоские шапки на черные глаза, медленно подходили к тому месту, где лежал Кувырок. Один из них ворошил траву палкой. Другой твердо держал руку на спусковом крючке. Ружье было гладкоствольное, мелкокалиберное, с восьмигранными стволами. Приклад стерся от долгого ношения, вытертая ложа блестела.

У одного из охотников через правое плечо висели на веревке два убитых кролика. По жесткому выражению худых лиц этих людей, по блеску в темных глазах Кувырок понял, что они настоящие охотники — не праздные любители, взявшиеся за ружье от скуки, но хищники, которые ищут пропитания. Им знаком тот же голод, от которого страдает лиса, голод, от которого сжимается желудок и обостряются рассудок и воля. И лица их целенаправленностью выражения напоминали морды голодных хищников. Словом, они были опасны. Они не развлекались, они боролись за свою жизнь.

Кувырок увидел, что поодаль, примерно в двадцати прыжках от людей, сорвалась с места Большеглазка. Ружье взметнулось кверху, но снова опустилось. Выстрела не последовало. Очевидно, охотник решил не тратить заряд — до цели было слишком далеко. Люди пошли дальше, зная, что где-то поблизости залег еще один заяц. Кувырок лежал совершенно неподвижно, прижавшись к земле рядом с коровьей лепешкой.

Шаги приближались. Кувырок уже различал запахи недавно стрелявшего ружья и прокуренного человеческого дыхания. Ближе, ближе — Кувырку показалось, что еще мгновение, и тяжелый сапог опустится прямо на него. На самом деле нога прошла в волоске от его головы и погрузилась прямо в коровью лепешку. Человек с грубым ворчанием отдернул ногу, наклонился, сорвал пучок травы и стал обтирать сапог. А Кувырок лежал совсем рядом.

Охотники сошлись вплотную, шевеля сапогами траву и оглядываясь. Наконец они убрались в другую часть поля, так и не заметив зайца у себя под ногами.

В нескольких шагах от Кувырка сидел на гнезде козодой, которого они тоже не заметили. Птица смотрела на Кувырка расширенными от страха глазами, а человеческие ножищи топтались рядом, каждую минуту грозя наступить на гнездо. Когда люди ушли, заяц хотел заговорить с козодоем — все-таки они вместе пережили такое испытание. Но, к сожалению, их разделял языковой барьер, и Кувырок ничего не сказал.

Они встретились с Большеглазкой недалеко от норок.

— Еще бы немного… — сказал он. — Ты как, в порядке?

— Все хорошо. Я только боюсь, что они вернутся, раз теперь знают, что мы тут живем.

— Сомневаюсь. Может, они подумали, что мы кролики, а кроликов и так везде полно.

— Нет! Это цыгане, они знают, что делают. Если вернутся, то приведут ищейку, чтобы нас выследить. Тогда нам будет плохо. Но, может, им хватит двух кроликов, которых они убили. Ненавижу ищеек!

— Что за ищейки?

— Это у них собаки такие. Помесь колли с борзой — кожа да кости, но быстрые как молния. Если сядут тебе на хвост, обогнать их очень трудно. А зубищи острые-острые!

— Да, борзых-то я помню! — Он вздрогнул. — Ищейки, видно, не лучше. Что же делать?

— Остерегаться, — сказала Большеглазка. — Если они вернутся, придется бежать к реке. В крайнем случае бросимся в воду и поплывем.

— Здесь не переплыть, слишком широко.

— Не обязательно переплывать. Можно какое-то время плыть по течению, река сама понесет, а потом выкарабкаться на берег подальше. Трудно, конечно, но на худой конец годится.

— Конечно, — согласился Кувырок.

Позже Кувырок спустился к реке в том месте, где в нее впадал ручей. Он пил воду и вспоминал горные ручьи своей родины, как вдруг кто-то вылез из воды перед самым его носом. Это была выдра. Она вышла на берег рядом с зайцем и с интересом посмотрела на него маленькими блестящими глазами.

— Салют, ушастый! — сказала она. — Сдается мне, что ты больно мелкий для локальной разновидности рода «лепус». Я так понимаю, что ты нездешний, нихт вар?

Все, что смог произнести в ответ на эти слова оторопевший Кувырок, было:

— Чего?

Выдра отряхнулась.

— О, приношу свои извинения за то, что помешала твоим одиноким размышлениям в это дивное утро, когда солнце золотит своими лучами пышную траву. Позвольте представиться: Стиганда из древнего семейства куньих, знакомая с наречиями многих родов и видов.

Кувырок немного оправился от изумления.

— А, понятно, — сказал он. — Ты, значит, много языков знаешь. Совсем как моя подруга Джитти.

Выдра сощурила глаза.

— Эта превосходная ежиха мне знакома. В высшей степени достойное и уважаемое существо. Но тем не менее поставленный мною вопрос так и не находит ответа, и я вынуждена просить тебя вывести меня из недоумения. Ты не из местных племен?

— Племен? Ах, ну да. Нет, я не из них. Там, откуда я родом, мы говорим «кланы». Я горный заяц.

— О! Да, теперь я вижу и сама: хвостик белый, ростик малый, ушки ниже, глазки ближе — сомнений нет, ты горный заяц, дитя вересковых склонов, во всей своей красе. Счастлива с тобой познакомиться, сроду таких не видала.

— Откуда ты тогда столько знаешь о горных зайцах? — спросил Кувырок.

— Из рассказов бывалых, из бесед с мудрыми. Мой любимый супруг, Гастинд, с которым я провожу столько счастливых часов, упрекает меня за бессмысленную трату времени, но я ничего не могу с собой поделать, жажда познания сжигает меня. Я должна знать все тайны вселенной, иначе я просто заболею. Ты понимаешь меня или скорее склонен согласиться с Гастиндом?

— По-моему, просто замечательно, когда кто-то хочет все знать.

Выдра раскрыла пасть, и Кувырок, увидев острые, как иголки, зубы, вспомнил, что беседует со свирепым хищником — правда, все-таки в основном рыбоедом.

— Я рада, что ты так смотришь на вещи, — сказала Стиганда со вдохом, — слишком многие из окружающих думают только о том, чтобы набить себе брюхо. А я вот считаю, что знания неизмеримо выше пищи.

Кувырку пришлось признаться, что ему никогда не приходило в голову сравнивать одно с другим.

— А мне вот пришло. И я не единственное существо на свете, снедаемое любознательностью. Человек, живущий в этом доме, поглощен той же страстью. Много дней он проводит в наблюдениях за дикой природой и даже обходится без еды, чтобы не отвлекаться. Его собака, великолепная Бетси, не причинит тебе никакого зла. Я говорю это, чтобы твое сердечко не забилось, если она подойдет.

— Да, у меня тоже впечатление, что эта собака не злая. Хотя я, конечно, никогда не стал бы доверять собаке; хоть бы сто лет прожил.

— Я понимаю, что слишком многим из вас, зайцев, пришлось пострадать в зубах ее сородичей, но Бетси, поверь словам Стиганды, и мухи не способна обидеть. В собачьем теле у нее душа кролика. Ну а теперь ты должен рассказать мне про горы всё-всё! Про оленей, про диких кошек. А золотые орлы? Так ли они царственны, как про них говорят?

Так Кувырок познакомился с выдрой. Впоследствии это знакомство переросло в настоящую дружбу. Выдра славилась в округе своей любознательностью, которая выражалась в привычке подлавливать проходящих через ее территорию путешественников и донимать их настойчивыми расспросами обо всем на свете. Кувырок спросил Стиганду, знает ли она что-нибудь про Убоище. Выдра печально покачала головой и ответила, что иногда видела, как летит это существо в вечернем или предутреннем полумраке, но рассмотреть и опознать его на фоне серого неба не смогла. Она добавила, что никогда не видела никого, кто летал бы так бесшумно и быстро.

— Не стыжусь признаться, что прячусь, когда это существо пролетает, ибо до тех пор, пока не будет доказано, что вкус выдры ему противен, следует предполагать, что мое мясо он найдет столь же восхитительным, как и плоть любого кролика или зайца.

Расставшись с выдрой, Кувырок отправился к себе в норку вздремнуть, пока солнце высоко.

Когда день стал клониться к вечеру, пришла в гости Лунная зайчиха.

Большеглазка в таких случаях рассыпалась в восторженных приветствиях, Кувырок же, который ничьего превосходства над собой не признавал, здоровался с Догоникой вежливо, но без малейшего угодничества. Восторг Большеглазки явно льстил Догонике, но сама она держала себя с младшей зайчихой столь же бесцеремонно, как и с остальными членами колонии. Кувырок даже подумал, не было ли у них когда-то, еще до его прихода, какого-нибудь столкновения.

Для начала Догоника поговорила о надвигающейся жатве. Уборка хлеба была большим испытанием для всех полевых зверей. Причем, хотя жатва наступала каждый год примерно в одно и то же время — когда созревала пшеница, — для зверей ее наступление всегда оказывалось неожиданностью. Мыши и птицы устраивали гнезда среди густых хлебов, у кроликов здесь были запасные выходы из нор. Многие животные прокладывали через поля тропы.

Затем по полю проезжал комбайн с жаткой, и в течение одного дня все менялось: земля обнажалась, кроличьи выходы и гнезда куропаток оказывались на виду, напоказ всему свету, мышиные гнезда разрушались.

Естественно, для полевых животных это было ужасное время. Еды, правда, было сколько угодно — созревали все фрукты, овощи, злаки. И все же эта пора — конец лета, начало осени — означала для них не столько изобилие, сколько беспокойство, опасность и бессонные дни.

— Когда жатва кончится, — сказала Лунная зайчиха Кувырку, — устроим сходку. С тех пор как ты обучил нас копать такие же норки, как у горных зайцев, Убоище меньше нас тревожит, хотя, конечно, об осторожности ни в коем случае нельзя забывать. Но к следующему брачному сезону, когда зайцы снова соберутся вместе, мы должны знать, с кем имеем дело. Необходимо выяснить об Убоище главное — реальное оно существо или волшебное.

— Как же ты предполагаешь это узнать? — спросил Кувырок.

Догоника твердо посмотрела ему в глаза.

— Камнепятка гадала по вязовым веточкам. Вышло, что кто-то должен отправиться на колокольню.

Кувырок покачал головой.

— Что ты! Кто же осмелится туда пойти? И что, собственно, там делать?

Догоника упорно смотрела на него.

— Надо вскарабкаться по каменным ступеням, идущим внутри башни до самой вершины, и незаметно понаблюдать за Убоищем. Камнепятка обсудила этот вопрос с духами колокольчиков, и они посоветовали избрать для этой миссии того, кто привык к высоте.

Теперь Кувырок понял, к чему клонит Лунная зайчиха. Они хотят, чтобы он отправился на колокольню шпионить за Убоищем. Он почувствовал в груди дрожь ужаса, но не такую сильную, как можно было ожидать, — слишком многое пришлось ему в последнее время пережить.

— Ты хочешь, чтобы это сделал я? Я правильно тебя понял, Лунная?

Догоника кивнула.

— Никто из нас с этим не справится. Мы, жители равнины, боимся высоты. Мы и на поваленный ствол залезаем с дрожью. Ты же, живя в горах, привык к высоте. Ты, наверное, спокойно можешь подняться по ступенькам на вершину башни?

— Да это-то запросто! Что такое несколько ступенек? Я жил на склоне, идущем вверх на тысячу футов. Высоты я ничуть не боюсь. Но ведь ты просишь не просто забраться на вершину башни. Тебе нужно, чтобы я шпионил за чудовищем. За убийцей, который мне голову оторвет, если заметит. И чего ради? Я и так могу тебе сказать, что это обычное существо, а никакое не волшебное. Волшебных существ не бывает!

— Многие из нас в них верят, — ответила Лунная зайчиха. — Конечно, заставить тебя идти мы не можем. Решай сам. Из нас никто с этим не справится, а доверить это кому-то другому, не зайцу, я, естественно, не могу, даже если бы удалось кого-нибудь уговорить, в чем я сильно сомневаюсь. И имей в виду, что Камнепятка, наевшись опят, впала в транс, и ей было видение, что ты, Кувырок, будущей весной уйдешь из колонии, причем, как ей показалось, навсегда. Очень странно. Не понимаю, как можно выгнать зайца, который оказал колонии важную услугу и просит только одного: чтобы ему дали приют. Ну, мне пора! Надо вернуться домой засветло.

И Лунная зайчиха ушла.

Кувырок задумчиво смотрел ей вслед. Он хорошо понял ее намеки: если он откажется от поручения, его прогонят. Уж Догоника найдет какой-нибудь предлог, чтобы вышвырнуть его из колонии. Он глубоко вздохнул. Конечно, выбор оставался за ним, но, если он откажется, придется уйти. А значит, прощай, Большеглазка! А он к ней привязался. Трудный выбор!

Он решил ничего не говорить ни Большеглазке, ни кому-нибудь другому о замаскированных угрозах Лунной зайчихи. Обвинять ее бессмысленно — она будет все отрицать. Лучше сказать Большеглазке, что он, возможно, пойдет на колокольню, чтобы доказать, что сверхъестественных чудовищ не бывает.

Услышав новости, Большеглазка в изумлении посмотрела на Кувырка и недоверчиво покачала головой:

— Неужели пойдешь?

— Надо подумать. Насчет волшебных существ — это все чепуха. Убоище, видимо, какой-то чужеземный хищник, а сюда попал случайно. А может, люди завезли. Не верю я ни в каких летающих барсуков!

Большеглазка тревожно оглянулась, словно боялась, что их подслушивают:

— Тише ты! Не говори так, Убоище может услышать! Может, ему ветер все рассказывает. Вдруг он захочет доказать, что он волшебный, и явится сюда вечером!

Кувырок печально покачал головой:

— Ну, ты, я вижу, наслушалась сказок. Слушай, я понимаю, что Убоище — страшный и опасный хищник, но зачем же доводить до крайности…

Выражение обиды в ее глазах заставило его замолчать.

— Пожалуйста, — взмолилась она, — не надо так говорить!

Суеверие русаков переходило все границы! Пожалуй, и в самом деле стоит быстренько сбегать на колокольню и разузнать об этом страшилище что можно. В одном отношении Лунная, бесспорно, права — русаки действительно его приютили, когда он в этом нуждался. Самое малое, чем он может им отплатить, — это хоть чуть-чуть рассеять их страхи. Если доказать, что угроза исходит от обычного хищника, а не от сверхъестественного, они, быть может, станут более терпимо относиться к новым способам защиты, а не отметать их как еретические выдумки.

— Пожалуй, я все-таки сделаю то, о чем просит Лунная, — сказал он мрачно.

Большеглазка вздрогнула.

— Не надо! К чему это? Если бы ты, например, в силок попал, она и лапой бы не пошевелила, чтобы помочь. Ужасная эгоистка!

Кувырок и сам так думал.

— Верно, она бы мне, скорее всего, не помогла. Но ведь я должен не только о ней думать, а обо всей колонии! Я это сделаю — если сделаю — не ради нее, а ради всех зайцев, что погибли в сумерках, ради всех нерожденных зайчат. Если узнать, кто он такой, легче будет защищаться.

— Ты, наверное, просто хочешь умереть!

— Нет, — ответил Кувырок с полной искренностью, — умирать я не хочу. Просто мне до сих пор необыкновенно везло, и я надеюсь, что повезет еще немножко. Благодаря своей удаче я и стал полезным членом колонии. Мне хотелось бы отплатить вам за то, что вы меня приютили.

— Ты погибнешь! — твердила, плача, Большеглазка. — Погибнешь, я знаю!

Кувырок не понимал, почему она так расстраивается. В конце концов, это ему грозит опасность, а ей-то что волноваться? Характер совсем как у Торопыжки: найдет вдруг дурное настроение без всякой причины, и все доводы бесполезны. Чудные все-таки создания эти зайчихи — простому парню их нипочем не понять!

Глава двадцать первая

Вот и пришло время жатвы. Соломенная труха и чешуйки желтой мякины носились в воздухе, набивались в ноздри, в глотку, мешали дышать. По полю сновали жатки, косилки, сноповязалки — казалось, они укладывают в снопы золотые солнечные лучи и перевязывают серебряными лунными нитями. Люди работали засучив рукава, их мускулы перекатывались под кожей, сначала бледной, а в конце страды покрывшейся красно-коричневым загаром. Солнце палило вовсю, а дождю велено было держаться подальше и не тянуть к земле свои мокрые пальцы, пока не закончится уборочная.

В поле стояли шум и суета, как всегда в эту пору. Женщины вязали из соломы фигурки на продажу: людей, коней, зайцев. Своим мужьям они подкладывали в коробки для завтрака пряничных человечков с глазами-изюминами, а те, обнаружив сюрприз, бурно удивлялись. В этих краях еще придерживались старинных обычаев, и молодым парням и девушкам случалось совершать в поле древние обряды, тайну которых хранила мать-земля. Были и пляски на лужайке в деревне — танцоры подвязывали к ногам колокольчики и цветные ленты. Весенние молитвы о плодородии были услышаны, беременная земля приносила плоды: янтарное зерно, наливные яблоки, изумрудную зелень.

С наступлением темноты на машинах зажигали фары, и работа продолжалась до поздней ночи. Люди шумно перекликались через все поле. Комары мучили их, налетая на свет целыми стаями, а вслед за комарами летели стрижи, ласточки и летучие мыши.

Звери и птицы понимали, что люди затеяли эту суматоху не ради их погибели, а только чтобы собрать свой урожай, но от этого было не легче. Обнаженные поля годились для быстроногих зайцев, но означали смерть для тысяч других созданий. Среда их обитания была грубо разрушена. Они спасались в канавах, у изгородей, по краям леса, бежали в те поля, куда машины еще не добрались. Они натыкались друг на друга, ссорились и дрались.

Но худшее было впереди.

Кое-кто из фермеров поджег стерню. Тут уж для мелких животных настал сущий ад. Густым дымом обволокло все звериные ходы и тропы, все изгороди и деревья. Дым устремился и под землю, в норы. Огненные змеи поползли по полям, губя все живое, что попадалось на пути, — ужей и мышей, ежей и крыс, жаб и ящериц, лягушек и тритонов, землероек и многих, многих других полевых тварей. Бесчисленные насекомые, падая в огонь, ярко вспыхивали перед смертью, как бесценные самоцветы. Невзрачные мотыльки и красавицы бабочки, изящные стрекозы, золотые пчелы и осы, мохноногие пауки и тяжелые, как пули, жуки — все, все они погибли. Кузнечики нескольких видов, божьи коровки… Полевые цветы, грибы, травы погибли тоже, а с ними и те крохотные существа, что жили и кормились на них, — тли, клещи, личинки, мелкие жучки…

И вот наконец все кончилось. Прерванный ритм существования возобновился.

Винследов луг, где жили Кувырок и Большеглазка, в этом году не косили. Время от времени туда пускали попастись лошадей и коров. Зайцы ничего не имели против этого. Большие животные их нимало не беспокоили, а охотники при них на луг не лезли — ни те, кто охотился по праву, ни браконьеры. Зайцы настолько не боялись коров, что спокойно кормились под самым их носом.

Кувырок еще не решил, идти ли ему на колокольню, как хотела Лунная зайчиха, но с Большеглазкой больше не советовался — слишком уж она каждый раз волновалась. Догоника не торопила его с ответом. Она, видно, полностью полагалась на действие своих угроз и не сомневалась, что в конце концов он сделает то, что требуется. Приходила к нему Камнепятка. Достойная гадальщица поведала, что неусыпное изучение вязовых веточек после недавней грозы открыло ей: именно Кувырку предназначено судьбой разгадать тайну Убоища. Когда же он спросил, точно ли его ждет успех, а, например, не погибель, она отвечала уклончиво, и все, чего он добился, было: «Опята светились с северной стороны». Это лишний раз убедило его в том, что он давно подозревал, а именно: Камнепятка — такая же пророчица, как любой зайчонок, и только напускает на себя важность ради положения в колонии. Она посоветовала взять с собой птичий череп — дескать, иддаб его защитит, — и Кувырок вежливо поблагодарил за совет, хотя на самом деле вовсе не собирался таскаться по острову с птичьим черепом во рту.

Однажды в гости пришел Стремглав.

— Ну что, было продолжение у той истории со стрельбой? — спросил Кувырок. — Помнишь, когда человек с трактора убил двоих и закопал в землю.

— Было, а как же! В этом углу, где он их зарыл, трава выросла необыкновенно густая и сочная. Конечно, все звери стали там кормиться. Траву объели, и теперь это место выделяется на лугу четким прямоугольником. А человек это видит и волнуется. Все подкапывает края у прямоугольника — хочет изменить его форму и как-то сравнять с остальным.

— Странно! — сказала Большеглазка.

Солнечный заяц пожал плечами:

— Кто их поймет, людей? Возле церкви, например, они, наоборот, стараются, чтобы на таких прямоугольниках ничего не росло и они хорошо выделялись среди травы. Но, правда, он тоже иногда кладет туда цветы. Небольшие снопики цветов. А потом убирает. Очень странно он себя ведет, даже для человека.

Странное поведение человека с трактора, который был для животных самым близким из людей, волновало и занимало Кувырка. Там, в горах, зайцы иногда довольно близко подходили к невооруженным людям, но Кувырку не случалось свести с человеком более или менее близкое знакомство. Он редко кого из людей видел больше одного раза.

Он знал в лицо кое-кого из пастухов, но держался от них подальше из-за собак. Пастухи были серьезные, молчаливые и интересовались только своими овцами да собаками. Они жили на отшибе от прочих людей и, собственно, представляли собой особый вид. Раньше их было больше, но и сейчас они оставались такими же, как в старые времена. Лица у них были обветренные, словно высеченные из камня, и руки под стать. Они могли целый день неподвижно просидеть на камне, глядя на узкую, окаймленную холмами долину. Если бы не собаки, зайцы могли бы, пожалуй, подружиться с пастухами. Овчарки, правда, никогда не нападали ни на зайцев, ни на других зверей, они были обязаны работать не отвлекаясь, но все же это были хищники, псовые, и доверять им было бы безрассудством.

Человек с трактора напоминал Кувырку пастухов. Иногда он проводил в поле каждый день, а в остальное время раз или два в неделю. Своими повадками он не слишком отличался от животных, пахло от него землей и травой, и даже по его лицу — обветренному, заросшему седоватым мехом, обрамленному нечесаными волосами с застрявшими в них травинками — было видно, что он намного ближе к природе, чем большинство людей, неестественно белых и гладких. Одежда его всегда была перепачкана землей, и под ногтями лежала та же земля. Кувырок не сомневался, что, если бы этот человек поменьше двигался, его одежда поросла бы травой.

Он был молчалив, несуетен, хотя зайцы не чувствовали в нем философской складки, присущей некоторым людям, пристрастившимся к одиноким прогулкам в полях. Он был плотью от плоти местной плодородной земли, и зайцы так и считали, что кости его из камней, тело из суглинка и только кожа человеческая. Им случалось видеть, как он срывал колокольчик и с радостным удивлением его рассматривал. Они видели, как он после рабочего дня удовлетворенно отряхивал руки от земли. Они знали, с каким восхищением глядит он на алые закаты, и чувствовали его внутренний лад и спокойную уверенность, когда он шел по полю морозным утром, чтобы делать свое дело на земле.

Он был простой и сильный.

— Сколь благороден заячий облик! — сказала однажды Стиганда. Волнения жатвы остались позади, и жизнь вернулась в обычное русло. — Такой безупречно классический профиль! Мы, выдры, никак не можем похвастаться столь изысканной фигурой и гордой осанкой.

— Ой, ну не знаю… — в смущении пробормотал Кувырок.

Стоял тихий полдень. Заяц и выдра лениво болтали на речном берегу.

— А вы зато чудесно плаваете. С моей фигурой у тебя, наверное, так бы не получалось.

— Что верно, то верно, — ответила Стиганда со вздохом. — Но ах, что за дивные задние ноги! Ты гордишься ими?

Кувырок бросил взгляд на свои дивные ноги.

— Ну, ноги, правда, ничего, зато у тебя хвост, как руль, красивый и сильный.

Из воды выглянула голова. Это был Гастинд, супруг Стиганды.

— Рыб! — крикнул он.

Стиганда посмотрела на Кувырка.

— Боюсь, что мне придется идти ловить рыбу, — сказала она.

— Рыб! — повторил Гастинд.

— Да ладно, ладно тебе! — Стиганда спустилась к воде. — Шуме те, шеду!

Гастинд исчез под водой, и Стиганда снова поднялась на солнышко.

— Он давно зовет меня копать новую нору, у меня же в такую жару совершенно нет сил думать о работе. Да и годы мои уже не те, чтобы трудиться. Так ты говоришь, что задумал великий поход? Исполнясь отваги, с героическим сердцем хочешь узнать природу летающего чудовища? Так ли я поняла? Великий подвиг ты затеваешь!

— Ну, по правде, я еще не знаю, пойду или нет.

— Конечно, конечно! Я понимаю. У меня бы сердце трепетало перед таким начинанием, но ты столь же бесстрашен, сколь и благороден. Достойна восхищения твоя храбрость, о житель гор, малый ростом! Трусливые колебания неведомы твоему отважному сердечку.

— Неведомы, это верно, — сказал Кувырок, который, однако, вовсе не был так уж уверен в своей неустрашимости. Было трудно разговаривать со Стигандой о задуманном походе — если бы он все-таки не пошел, у него появилось бы чувство, что он обманул выдру.

Стиганда осталась лежать на берегу, вытянувшись во всю длину на спине и подставив солнцу брюшко, а Кувырок вернулся к себе в нору. Большеглазка кормилась где-то на чужом поле. Она сказала утром, что горчица ей надоела. На соседних полях был и салат, и редиска, и лук — большой выбор, и хватало для всех.

Кувырок решил посоветоваться с Джитти. Он не виделся с ежихой с тех пор, как они в начале лета расстались. Давно пора было встретиться и поговорить. Можно там и заночевать, если его старая нора еще цела.

Он отправился в путь, без спешки, останавливаясь время от времени, чтобы обменяться парой слов с зайцами, через поля которых проходил.

От Сильнонога он услышал:

— Говорят, ты будешь драться с Убоищем ради нас?

— Драться? Да что ты! Могу узнать, кто он такой, это верно, но драться — я же не дикая кошка!

Сильноног был, кажется, разочарован.

— Опять ложный слух!

— Слухи всегда преувеличивают. И потом, я не говорил, что пойду. Я только сказал, что могу пойти.

Сильноног совсем потерял к нему интерес.

— Ну ладно, удачи тебе! Ты сейчас куда? На башню, в разведку?

— Нет, иду навестить приятельницу.

— А-а!

Примерно такой же разговор состоялся у него с Камнепяткой и Быстроножкой. Они сидели вдвоем на стерне — на этом поле ее не сожгли — и ссорились из-за белого камешка, который нашли там, где проехала машина. Увидев Кувырка, они забыли о камешке и бросились жадно расспрашивать его о задуманном походе и предстоящем сражении с Убоищем.

Вырвавшись от них, Кувырок понял, что больше не желает встречаться с зайцами. Их чрезмерные ожидания действовали ему на нервы. Он с раздражением понял, что Догоника и Стремглав сильно преувеличили то, что он обещал — да, собственно, и не обещал! — сделать. Интересно, как реагировал бы клан Косогорцев, если бы он объявил им, что хочет сходить на разведку в гнездо золотого орла? Они бы точно решили, что он спятил.

«А может, я и вправду спятил? — спросил он себя, прыгая вдоль канавы по направлению к пятибревенным воротам. — Мне-то кажется, что после всех приключений я стал храбрее, а на самом деле, может, просто малость умом тронулся?»

Поле, где в кроличьей норе жила Джитти, было уже недалеко. Кувырок взглянул вверх. С дальних краев неба на поля спускался вечер, волоча за собой пурпурное покрывало заката. И вдруг на фоне слабеющего свечения мелькнула тень, и Кувырок понял, что это Убоище. Оно летело далеко, но было гораздо крупнее птиц, возвращающихся в свои гнезда на ближних деревьях. Оно похоже было на большую перевернутую лодку с крыльями.

Кувырок задрожал мелкой дрожью.

Да как он мог хоть на минуту помыслить, что решится отправиться в логово этого чудовища, когда он даже издали не в силах смотреть на него без ужаса? Нет, об этом не может быть и речи, это совершенно невозможно! И Джитти, без сомнения, скажет то же самое.

Он нашел ежихино гнездо, но оно было пусто. Она, видно, где-то бродила. Разочарованный Кувырок просидел там часа два, не решаясь пускаться в обратный путь, пока не стемнело.

Глава двадцать вторая

Бубба нервно ворошил усыпающие пол кости своих жертв: черепа, челюсти, ребра, берцовые кости. Они шуршали и постукивали под его когтями — старые, высохшие, и совсем свежие. Здесь, на полу верхнего помещения колокольни, костей было, наверное, больше, чем внизу, на кладбище. Бубба был мрачен. Он всегда перебирал кости, когда его одолевало дурное настроение.

В его комнате побывали люди! И совсем недавно. (Они приходили, чтобы осмотреть перегнившую веревку от колокола.) Услышав их шаги на винтовой лестнице, Бубба вылетел в окно. Сейчас он чувствовал запах их рук на всем, чего они касались. Этот запах беспокоил его.

Что понадобилось людям в его гнезде? Знают ли они, что он живет здесь, или их привело какое-то дело, не имеющее к нему отношения? Бубба решил на всякий случай остерегаться человеческой хитрости. Люди мстительны, и если они заподозрили его в краже любимых собак — заподозрили, надо признаться, совершенно справедливо, — то могут попытаться и убить его.

Ну и пусть! Он, Бубба, может за себя постоять. Но он не начнет первый. Посмотрим, на что они решатся.

Он снова переворошил кости. Ведь люди их видели! Интересно, что они подумали. На колокольню давным-давно никто не поднимался, и те люди, что побывали здесь сегодня, скорее всего, оказались тут впервые. Не исключено, что они решили, что этим костям много лет, что это останки многих поколений животных, облюбовавших башню для приюта.

Бубба вскочил на подоконник и вылетел из окна в вечерний сумрак, озаренный пурпурной каймой заката. Он облетел остров, держась высоко, гораздо выше телефонных столбов с натянутой между ними предательски невидимой проволокой.

Внизу лежали поля. В темно-багровом свете они зияли, как раны земли. Быстро смеркалось. Из канав, из густых зарослей выползала ночь. С каждым вечером Бубба вылетал все позже и теперь охотился почти в полной темноте. Он делал это поневоле — дичь привыкла в сумерках от него прятаться.

Больше всего Буббе не повезло с зайцами: они научились копать убежища, из которых он не мог их достать. Теперь ему приходилось дожидаться полной темноты и хватать первого зайца, который выскочит из норы. А такое случалось нечасто — Буббе нужен был хотя бы лунный свет, а в безлунные ночи приходилось улетать ни с чем.

Зайцев следовало проучить. Ясно, что у них завелся какой-то наставник, обучающий их новым приемам защиты. Напрашивалось предположение, что это кролик, но Бубба в этом сомневался. Со своего наблюдательного поста на вершине колокольни он немало узнал о жизни полевых тварей. Зайцы и кролики почти не общались между собой. Они не враждовали, но и не дружили.

Нет, в заячью среду проник какой-то чужак, пришелец. Буббе никак не удавалось его распознать, но он держал свои желто-огненные глаза открытыми и чутко прислушивался ко всем необычным звукам. Он найдет эту новую, непокорную тварь! Он вырвет ей сердце и выпьет кровь.

Бубба подметил в себе некую странность. Раньше, когда зайцы попадались ему почти каждый день, он не находил их особенно вкусными. А теперь, когда пришлось перейти на другую пищу, ему стало казаться, что он жить не может без зайчатины. До того как зайцы стали рыть норы, Бубба всегда предпочел бы им кролика, утку или даже ягненка. А теперь он мечтал о зайчатине, и ему казалось, что ничто с ней не может сравниться. Ему снилось, что он пожирает зайца, и он просыпался в тоске, ощущая на языке полузабытый вкус. С каждым днем становилось все яснее, что зайчатина ему просто необходима. Он обойдется без всех остальных, лишь бы поймать зайца!

И вот, пролетая над полями, в последних лучах догорающего заката он заметил у канавы заячью фигурку. Он не вздрогнул, не изменил направления полета — любое резкое движение могло бы привлечь внимание жертвы. Бубба давно заметил, что зайцы редко глядят на небо. Они обшаривали глазами канавы и изгороди, остерегаясь подкрадывающихся лис, обращали внимание на отверстия в земле, боясь напороться на барсучью нору, но не считали необходимым каждую минуту помнить о возможной опасности с воздуха.

Конечно, с тех пор, как появился Бубба, зайцы знали, что такая опасность им грозит, но они не были обучены с детства не забывать о ней ни на мгновение. Их внимание постоянно отвлекалось, поэтому им всегда и казалось, что Бубба налетает совершенно внезапно, ниоткуда.

Но этот заяц, у изгороди, к удивлению и возмущению Буббы, заметил и узнал его сразу же — заметил в тот же момент, как Бубба заметил его! Взглянув на небо, он моментально юркнул в укрытие. Можно подумать, что эта тварь привыкла постоянно глядеть в небо, сохранять бдительность, что ее глаз приспособился ловить малейшее движение над головой!

Больше того, этот заяц, заметив опасность, в ту же секунду скрылся в кроличьей норе, вместо того чтобы пуститься бежать по полю, как ему полагалось. В кроличьей! Обычный заяц никак не мог так поступить. В то же время Бубба не заметил никакой разницы между этим животным и местными зайцами. Правда, он видел его так недолго… Вроде бы он чуть поменьше взрослого зайца. Зайчонок? Что-то в нем было не совсем обычное, что-то подметили зоркие глаза Буббы, хотя мозг и не успел этого осознать. Бубба знал, что его инстинкты часто опережают работу разума и что если он спокойно подождет, не пытаясь торопить и насиловать свой мозг, то мелькнувшая деталь постепенно выплывет в сознании.

Бубба улетел, понимая, что странный заяц, спрятавшийся в кроличьей норе — очень неестественное, очень незаячье поведение! — на сегодня потерян. Но теперь он будет специально высматривать его.

Пришлось удовлетвориться кроликом, который выскочил из норы раньше времени, торопясь, видно, добраться до сочной травки раньше сородичей. Жадность его и сгубила.

Бубба полетел к башне, держа в клюве презренную замену желанному зайцу. Бесшумно скользнув по невидимым воздушным сходням, он уселся на свой подоконник и начал рвать еще теплое тело жертвы. Голод утих, но желание осталось.

Когда Бубба, раздирая кроличью шкурку, дошел до дурацкого хвоста, похожего на головку одуванчика, мелькнувшее во время полета ощущение прорвалось в сознание. Он вспомнил.

Ну конечно! Когда этот странный заяц прыгал в нору, он на мгновение повернулся к Буббе спиной, и его хвост оказался на виду.

Хвост был целиком белый, без черного пятна!

Значит, на острове появился заяц нового вида, такой, какого Бубба никогда раньше не видел. Этот заяц привык смотреть в небо и умел спасаться от крылатых хищников.

Доедая кролика, Бубба погрузился в мрачные размышления.

Теперь ему все стало ясно. Именно этот заяц-недоросток и убедил русаков изменить старым привычкам. Бубба чуял в нем отвагу и уверенность, которых у местных зайцев не было.

Что ж, с наглецом придется разобраться. Нужно беспощадно выследить его и разорвать на куски. Повелитель равнины никому не позволит противиться своей власти. Только он — по праву, даруемому крепостью клюва и остротой когтей, — будет устанавливать здесь законы.

— Башня, я убью наглеца.

— Так надо, Бубба. Он вмешался в порядок природы и научил зайцев тому, что им знать не положено.

— Мой гнев справедлив, Башня?

— Ты — Бубба и имеешь право гневаться когда хочешь.

— Но я не могу стать человеком.

— По духу своему ты человек, Бубба.

В башне стоял полный мрак, и засыпающий Бубба растворился в темноте, слился воедино с черными камнями.