Танцы в песках

Глава 1

Джеймс Ловелл не привык ждать. Кто знал его, никогда не сказал бы, что терпение — его характерная черта, а опоздание самолета уже на сорок минут и вовсе свело на нет его запас хладнокровия. Полтора часа кряду он уже мерил шагами пространство терминала аэропорта, каждые две минуты раздраженно поглядывая на большие круглые часы на левом запястье и ругательски ругая свирепый ветер с Атлантики, который вечно был причиной всех опозданий рейсов в Шенноне.

В здании аэропорта было ужасающе душно (кто-то, вероятно, что-то напутал с системой центрального отопления), и длинные, артистичные пальцы Джеймса расстегнули пуговицы блейзера синего цвета, в то время как темные, почти черные глаза его просматривали свинцовые облака в надежде заметить самолет.

— Сколько можно ждать, черт побери! — пробормотал он, вновь в отчаянии взглянув на часы. Он увидел, что сверял время не более двух минут назад.

Ему не хотелось ехать за ней в аэропорт. Это была работа Майка, но Майк слег с простудой, а Энид, как всегда, куда-то пропала под благовидным предлогом, не предупредив. Больше ехать было некому, кроме, разве что, тети Хэрриет; но вряд ли разумно было ожидать, что тетя благополучно совершит шестичасовой переезд туда и обратно из Шеннона, в особенности учитывая ужасную дорогу через горную цепь Каха. Кроме того, у него было предчувствие, что тете эта перспектива не понравится. Она не оставила сомнений в том, что не приветствует идею пребывания у них Лизл Эдриан в течение четырех недель.

Он вспомнил ядовитые замечания тетушки по прочтении письма Лизл: "Пресса будет тут сплошь и рядом, попомни мои слова. Не останется и следа нашего былого спокойствия и независимости. Эта девчонка принесет с собой одни неприятности, и это весьма похоже на почерк Павлы — подослать ее сюда".

И вот теперь Джеймс начинал соглашаться с ней, наблюдая за сворой репортеров, соперничающих за выгодные места у входа в терминал. Фотографы надеялись сделать свой лучший снимок, который станет хитом декады, а телеоператоры — отснять лучший ролик. И все это, не говоря уже о недавнем грандиозном скандале между Лизл Эдриан и Тони Шератоном, режиссером сериала, который муссировался на первых страницах всех бульварных газет — охотниц до "жареного", которые могли о подобном только мечтать. Факт опоздания самолета давал им шанс на уверенность, на углубление своей позиции присваивать право покопаться в чужом "грязном белье".

Актеры вечно опаздывают, необоснованно решил Джеймс, однако это был общеизвестный факт. А это опоздание было, по всей видимости, заранее спланировано в целях рекламы. А то, что ее "зависание в воздухе", где-то между Лондоном и аэропортом Шеннон, не было ее виной, как-то не приходило в голову Джеймсу.

Он уселся и снова посмотрел на часы, вытянув вперед длинные ноги. Он был высок ростом, более метра девяноста; а его мощная фигура заслоняла все, что оказывалось вблизи него. В его тридцать четыре года — большую часть которых он провел в Англии — его образование по английскому образцу и его английский образ жизни мало приручили дикую ирландскую кровь, что текла в его жилах; а его бунтарская натура постоянно боролась с любого толка принуждением. Мощные ладони постоянно взлохмачивали темную курчавую шевелюру, в результате чего волосы были прочесаны насквозь в энный раз.

Он поднял со стола журнал, чтобы еще раз взглянуть в красивое лицо актрисы, улыбавшееся с атласной бумаги. Она была сфотографирована сидящей со скрещенными ногами на резной деревянной кровати, окруженная атласными розовыми подушками: фотография явно была рассчитана на то, чтобы вызвать возбуждение у любого здорового мужчины. Но, по мере того, как Джеймс рассматривал ее белье цвета кофе с молоком и бархатистую поверхность ее кожи, от него все более ускользало определение ее красоты. Ее тонкое лицо с высокими скулами, густые рыжевато-каштановые волосы, огромные умные глаза и пергаментно-бледная кожа легко могли бы воспламенить его. Но за этой поверхностной, чисто внешней красотой было еще что-то, то было соединение гордости и веры в себя, а ее чувственность казалась какой-то нетронутой, девственной.

Вчера вечером он видел ее в телепередаче. Обычно он не стал бы и смотреть подобную передачу. Эти малосерийные фильмы вызывали в нем смертельную скуку: его вкусы больше тяготели к реалиям жизни, к документальному кино из жизни природы либо к политическим дебатам. Но он намеренно заставил себя просмотреть две серии "Сестры Иудеи" скорее из любопытства: ему хотелось понять, что это за человек и отчего вокруг этой девицы столько шума. И он вынужден был признать, что его впечатлила искренность Лизл Эдриан и тот драматизм, с которым она играла главную роль, несмотря на то, что то была роль монашенки. Еще более его сразила потрясающая сексуальность Лизл, которая сквозила в любом ее движении.

— Удивляюсь я, — процедил он сквозь зубы, — настоящая ли ты, Лизл Эдриан, — или ты миф, созданный прессой и кино. Или ты — женщина, способная любить мужчину всей душой своей? Одно могу сказать наверняка: будет интересно выяснить это.

Его вывел из задумчивости голос диктора, объявивший, что рейс 503 из Лондона произвел посадку у шестого терминала. Он небрежно бросил журнал на сиденье возле себя и двинулся к группе репортеров.

…Лизл Эдриан, выждав пару минут, встала со своего места в самолете, выглянула в иллюминатор и, увидев надвигающийся дождь, подняла воротник. Она была совершенно опустошена и раздражена путешествием и не могла дождаться, пока, наконец, выйдет из удушающей атмосферы самолета па воздух.

Полет был ужасен. Воздушные ямы временами пугали ее до смерти, хотя, как правило, она любила воздушные перелеты; и се сосед, толстый мужчина в золотых перстнях, едва не схлопотал пощечину. Начиная с посадки в самолет, она чувствовала взгляд его свиных глазок, мысленно раздевающий ее, раз сто; а когда они сели, она знала, что он ждет, чтобы она встала со своего места первая: тогда бы ее ножки скользнули по его ногам, когда она выбиралась с места у окна. Все это было для нее старо, как мир. Она привыкла к такому поведению мужчин и с некоторых пор научилась смирять самых ретивых из них.

В конце концов он встал и достал свой багаж с верхней полки. Лизл облегченно вздохнула. Она мечтала об этом отдыхе неделями. Если бы ей сказали пять лет тому назад, что настанет время, когда ей не захочется более видеть камеру, она подумала бы, что говоривший сошел с ума. "Сестры Иудеи" стали последней каплей в чаше терпения: все напряжение съемок и бесконечные склоки между всеми, от режиссера до операторов и осветителей, без исключения; да плюс нарастающая враждебность в отношениях между нею и Тони. Как режиссер он был превосходен: он умел показать ее в этой роли как никто другой, и то, что сериал стал хитом — была его заслуга. Но как любовник!.. И окончательно подорвало ее доверие то, что когда-то она ошиблась, посчитав его своим другом. Она поежилась: ей не хотелось даже думать больше об этом. Все происшедшее было ужасно, но теперь, если только газеты оставят ее частную жизнь в покое, — теперь все миновало. Впереди были четыре недели покоя и умиротворения. Никакого уныния, никаких эмоциональных срывов, никакой крысиной гонки — так, по крайней мере, обещала Бабушка.

— Поезжай к моей старой подруге — я напишу ей. Она поможет тебе обрести покой.

Лизл вновь обернулась к окну — и сердце ее упало: она увидела толпу репортеров, ожидавших у входа в терминал. Они были похожи на свору гончих. Тони же пообещал, что никто не узнает о месте ее пребывания: он дал торжественную клятву, что она отдохнет инкогнито. Он даже сказал, что заказал ей билет на вымышленное имя, чтобы она смогла путешествовать одна. Видно, клятвы Тони — как хрупкое стекло: разбиваются в мгновение ока, как только он получает шанс заработать на ней популярность или деньги.

Пассажиры, склонив головы перед порывами ветра, спускались по трапу, и глаза Джеймса отслеживали каждого, пока он не наткнулся взглядом на Лизл. Его наметанный взгляд мгновенно узнал ее, и он не смог сдержать улыбки при виде огромных очков с затененными стеклами, прикрывавших ее глаза, и платочка из яркого шелка на ее темно-рыжих волосах. Если это была маскировка, то она не удалась, да и была обречена на провал с самого начала. Даже если бы она надела на голову мусорное ведро, ее нельзя было бы не узнать по потрясающим ногам.

Однако она спустилась с трапа с достоинством и уверенностью, и он увидел, как она, сунув очки в карман плаща, быстро прошла через двери.

И вот она менее чем в трех метрах от него: прекрасная, длинноногая женщина двадцати лет. Он двинулся было к ней, но, прежде чем смог достичь ее, на нее налетели репортеры, и над толпой, окружившей ее, защелкали камеры. Все в момент превратилось в настоящий бедлам. Со всех сторон к ней бежали люди, некоторые протягивали журналы или блокноты, даже клочки бумаги — все, что было под рукой, только чтобы она смогла написать автограф. Некоторое время Джеймс смотрел на все это сумасшествие в оцепенении. Затем, ввинтившись в толпу, растолкал бесцеремонно широкими плечами газетчиков и любителей автографов. В доли секунды он уже был возле нее и, уверенно обняв ее за плечи, медленно, но верно потянул ее за собой.

— Мисс Эдриан?

Пораженная и крайне настороженная, Лизл взглянула в его лицо.

— Да?

Голос ее был низким, хорошо поставленным.

Джеймс сразу увидел, что ее красота даже более потрясает, чем могут передать камеры. Ее волосы под шелковым шарфом были густы и завиты большими локонами, цвета меди, с искрами янтаря в глубине прядей; широко расставленные карие глаза и нежная кремовая кожа придавали ей волнующий, грациозный — и все-таки недоступный облик, перед которым Джеймс не смог устоять. Ему захотелось, чтобы эти невыносимые глаза "выключили".

— Я Джеймс Ловелл — племянник Хэрриет Ловелл. Я отвезу вас в Ханахин. Машина здесь неподалеку. Вы готовы ехать? Нам стоило бы поспешить.

— Скажите, мисс Эдриан, ваш роман с Тони Шератоном закончен?

— Шератон присоединится к вам на отдыхе?

— Будете ли вы сниматься в следующих сериях, мисс Эдриан?

— Мисс Эдриан! Пожалуйста, еще один снимок!

— Кто это с вами?

— Мисс Эдриан… улыбочку, пожалуйста!

Репортеры были неустанны в своих домогательствах, и разъяренный Джеймс буквально выхватил два чемодана из рук ошарашенного носильщика, затем схватил за руку Лизл и, расталкивая локтями толпу, проложил путь через нее, пока они не вырвались из гущи шумящих, толкающихся людей на яркий дневной свет. Они бегом преодолели стоянку автомашин, отталкивая наиболее шустрых и настырных репортеров и операторов, и достигли своей машины.

Очутившись в машине и усевшись, Лизл сняла с головы сбившийся шарф и встряхнула копной спутанных волос; затем со вздохом откинулась на сиденье и на минуту закрыла глаза — будто хотела выкинуть из головы весь этот ад, который оскорблял ее чувства. Джеймс поспешно кинул в багажник чемоданы и сел в машину рядом с ней, кинув на нее язвительный взгляд, прежде чем включить зажигание. Они со скрежетом тормозов развернулись и на большой скорости скрылись из виду. Лизл поймала этот взгляд, а также то, как скользнули его глаза по изгибу ее бедер. Она подальше подтянула под сиденье ноги, рефлективно защищаясь от привычных взглядов мужчин; однако ее удивило, что на этот раз это не оскорбило ее — и она не почувствовала в сидевшем рядом мужчине знакомой ей похоти. Его взгляд показался ей совершенно нормальной реакцией здорового мужчины на здоровую красивую женщину; ей даже польстило его невольное восхищение.

— Вокруг вас всегда творится такое? — спросил он, пока они проезжали ворота автостоянки.

Лизл обернулась к нему, рассматривая его профиль, пока он выводил машину из переполненной стоянки на дорогу. Его темные волосы были спутаны; глаза выдавали явную усталость — и в то же время необъяснимую настороженность. Она почувствовала недоумение: что он за человек? И отчего ей кажется, что он задел какую-то невидимую струну в ее душе?

— Боюсь, что всегда. Простите, что это вас коснулось, но предполагалось, что никто, кроме вашей тетушки, не будет знать о моем прибытии, — ответила она с легкой улыбкой.

— Вся Ирландия знает, что вы здесь: кто кого обманывает?

Она быстро взглянула на его смущенное лицо.

— Я понимаю вас, но уверяю, что я этого не планировала.

— Наверное, это буйные сумасшедшие.

Она протянула руку, чтобы остановить его.

— Не надо. — Голос ее снизился до шепота: — Пожалуйста… Я ждала этого отдыха долго, и теперь хотела бы забыть обо всех этих неприятностях… Мне нужно уйти от этого сумасшествия и насладиться покоем и тишиной, хотя бы на время.

Джеймс покачал головой и сконцентрировался на дороге. Они давно минули аэропорт и город и теперь ехали на юг, к горам и заливу Бэнтри Бэй. Ханахин, родной город Джеймса, лежал в долине, отделенный от населенных мест, неподалеку от крайней юго-западной точки Ирландии. Пейзаж постепенно менялся, все более открывая взору скалистые горы и дикую болотистую равнину между ними, пока в отдалении Лизл не увидела туманную длинную горную цепь. Это была нетронутая, девственная равнина, напомнившая ей о диких просторах Йоркшира, где она однажды в детстве побывала.

Выглянув в окно, она теперь любовалась береговой линией, неумолчным шумом океана, неустанно бьющим в берег волной; но они ехали все дальше и дальше на юг — и постепенно небо стало светлеть, а дождь, прекратившись ненадолго, позволил солнцу проглянуть через тяжелую влажную массу облаков. Однако вряд ли это продлится долго. Серые облака все еще низко нависали над землей и грозили новым дождем. Она повернулась к Джеймсу.

— Я не знала, что у Хэрриет Ловелл есть племянник — Бабушка не сказала мне об этом.

— Ба-буш-ка?

— Это моя бабушка так называла себя по-русски.

Он рассмеялся, а когда заговорил вновь, Лизл услышала легкий ирландский акцент:

— "Бабушка"! Никогда не слышал, чтобы кто-то так называл свою бабку. Почему это вы так ее зовете? Почему не называть, как все?

Лизл улыбнулась.

— Это ласковое обращение — русские так называют.

— И ваше имя также? Откуда произошло такое имя — оно тоже русского происхождения? Мне-то оно кажется больше немецким… или это ваш сценический псевдоним, а вас зовут нормальным именем вроде Мэри или Кэтлин?

— Нет, Лизл — мое настоящее имя, и оно либо русское, либо немецкое, вы правы. — Она бросила на него язвительный быстрый взгляд. — Мое полное имя — Лизл Павла Леонтина Адрианович.

— Бог мой! Да этого на несколько человек хватит, и все такие заковыристые. — Джеймс усмехнулся, а затем искоса взглянул на нее. — Простите, наверное, я невежлив.

— Нет, все в порядке, я привыкла к такой реакции, и я согласна: имя несколько заковыристое.

Лизл вновь взглянула на него. Удивление изменило выражение его лица, и она поспешно выглянула в окно, чтобы скрыть участившееся сердцебиение.

— Лизл… — тихо повторил он.

— Да?

— О, ничего — просто я раздумывал про себя. Лизл — неплохо звучит. Может, вас назвали в честь матери? Она тоже была — и есть — актриса?

— Нет, она была балериной.

— Была? Она ушла со сцены?

— Она умерла очень давно, когда я еще была маленькой.

— Простите, я не хотел…

— Ничего. Я плохо помню ее. Меня вырастила бабушка, и она же дала мне свое имя.

— "Ба-буш-ка?" Это имя?

— Нет, конечно, — улыбнулась она. — Адрианович. Вы понимаете, служение искусству — у нас в крови. Думаю, имя Лизл пришло от кого-то из бабушкиной семьи — может быть, от ее сестры. Сама бабушка была когда-то актрисой, и даже знаменитой — может быть, вы слышали? Павла Эдриан?

Джеймс отрицательно покачал головой:

— Когда-то слышал, кажется, но не знал, что она была знаменитой.

— Бабушка говорит, что именно в те годы, когда была на сцене, встретилась с вашей тетей. Ваша тетя — тоже актриса?

— Боже милостивый, нет! Она хорошо помнит вашу бабушку — Хэрри говорила как-то, что была знакома с Павлой Эдриан в молодости.

— Хэрри?

— Так я называю тетушку. Между прочим, должен предупредить вас: у нее предубеждение против актрис. Она считает, что все они — хищные, коварные существа.

— Что ж, спасибо за предупреждение. Я постараюсь не отхватить от вас ни кусочка.

Он расхохотался.

— Я бы не возражал, если бы вы меня чуть покусали.

Они ехали по пустынной дороге, и на пути не повстречали ни единого живого существа: ни человека, ни животного, пока, наконец, Джеймс не прижался к обочине дороги.

— Не желаете выйти подышать? — мягко спросил он, скользнув красивыми глазами по ее лицу. — Что-то вы немного бледны.

Она улыбнулась в ответ и кивнула, и Джеймс, свернув с дороги, медленно проехал вдоль кромки берега, остановившись у береговых скал. Береговая линия впереди спиралевидно переходила в узкий белый пляж, и, глядя вниз, Лизл почувствовала, как у нее закружилась голова. Но глаза ее следили за уходящей вдаль полоской суши, пока не уперлись взглядом в морской простор. Они остановились между двумя огромными утесами, всего в нескольких десятках метров от дороги — но совершенно невидимые от нее. Это было такое уединенное и пустынное место, что она запросто могла бы поверить, будто в мире не осталось больше никого, кроме них двоих.

Лизл посмотрела вниз, на бушующее под ними море, восхищенная дикостью и драматизмом ландшафта. Джеймс, одной рукой опираясь на руль, протянул другую на спинку ее сиденья и слегка прикоснулся к ее волосам и плечу. Лизл вновь поразилась его красоте, а также гипнотической силе взгляда: он улыбался, и будто пламя прорывалось из черной глубины его глаз.

— Этот пейзаж — местная достопримечательность, — сказал он, снимая руку с руля и делая ею кругообразное движение. — Летом здесь полно туристов. — Он указал на небольшой остров, который был едва виден через залив, и на две доминирующие над местностью скалы. — Видите эти две скалы? — Лизл кивнула, а он продолжал объяснять: — Их называют "Танцующие в песках", и легко видеть, отчего. Не так ли?

Лизл подняла глаза на вершины скал.

— Вроде бы да… выглядит так, будто они исполняют какой-то сумасшедший танец.

— Разве не восхитительно? Меня они поразили, еще когда я был ребенком. Между прочим, вчера вечером я видел вас по телевидению.

Лизл оглянулась на него в изумлении: ей показалось, он совсем не из тех мужчин, которые сидят перед телевизором, тем более не был он похож на любителя сентиментальных сериалов типа "Сестер Иудеи".

— В самом деле? — слегка улыбнувшись, спросила она. — И какого вы мнения?

— Все хорошо, и вы были там замечательны, но лично я предпочитаю смотреть на нечто вроде этих "Танцующих". Они-то — реальные.

Лизл усмехнулась над его бесхитростностью.

— А вам кажется, я — не реальная?

Он улыбнулся, но ничего не ответил, поэтому она вновь взглянула на две скалы. Ей было совершенно ясно, отчего их так назвали. Их очертания, резко выделявшиеся на фоне неба, создавались веками работой ветров и воды Атлантики — и вот теперь они походили на две возвышающиеся фигуры, мужскую и женскую; на двух неистовых танцоров, отплясывающих прямо на краю света: одна фигура — с поднятыми к небу руками, а другая — застывшая в пируэте, и гигантский гранитный стан ее плотно обвивала гранитная же юбка. Танцующие были так фантастичны и так экспрессивны, что у Лизл и сомнения не возникло, что это место любимо туристами. И все же, глядя на двух гигантских каменных Танцующих, она почувствовала в груди поднимающийся холодок. Они не нравились ей: они казались пугающими, даже угрожающими.

Она отвела от них взгляд. Джеймс вышел из машины и подошел к ее дверце, чтобы открыть ее.

— Выходите, давайте отдохнем: у нас впереди еще час езды, прежде чем мы достигнем Ханахина.

Лизл последовала за ним, медленно спустившись по круто уходящей вниз тропе среди скал, и почувствовала, как ее ног коснулся мягкий песок пляжа. Дождь прекратился, но ветер все еще метался и ревел, как живое существо; он набрасывался на все, что лежало на пути, и грозные валы разбивались о скалы внизу. Казалось, они играют в вечные "кошки мышки" с берегом.

В пределах обозрения не было никаких признаков человеческого жилья, а единственным признаком пребывания человека был след шин автомобиля Джеймса на верхней дороге.

Они пошли по пляжу. Ветер заставлял Лизл задыхаться, но тут же наполнял неизъяснимым восторгом. Во всем присутствовало чувство свободы и дикости, и пока Лизл шла возле Джеймса, чья высокая фигура заслоняла ее от морского ветра, она мало-помалу чувствовала, как напряжение внутри спадает. Они шли минут пять, пока Джеймс не остановился у подножия крутых нависших скал и не указал ей рукой на выступ, укрытый от ветра. Он и сам сел и сказал:

— Это, должно быть, совсем не похоже на Святую Землю.

Она весело рассеялась.

— Понятия не имею: я никогда не бывала там.

Он быстро взглянул на нее.

— Но я думал, действие "Сестер Иудеи" происходит в Святой Земле?

— По сценарию — да, — снова рассмеялась Лизл, но пейзажи мы снимали в основном на Брекон Беконз. Они там очень красивы, поверьте мне. Самое близкое напоминание о Иерусалиме для нашей съемочной группы — это были традиционные артишоки в ресторане в Эбергэвенни.

— Так вот где этот фильм снимался — в Уэльсе? — Джеймс удивленно присвистнул. Лизл кивнула головой. — Кто бы мог подумать? Век живи — век учись. — Он пристально рассматривал каждую черточку ее лица. — Как вы можете выносить такую жизнь?

Лизл пожала плечами.

— Я сама выбрала эту жизнь, и у нее тоже есть свои прелести.

Ветер выл и метался у их ног, но Лизл чувствовала себя тепло и уютно в укрытии скалы.

— Вам не холодно? — спросил Джеймс.

Она подвинулась вглубь выступа.

— Совершенно тепло.

— Ведь вы ведете сумасшедшую жизнь, правда?

— Некоторые думают так; но я уже сказала: у этой жизни есть свои преимущества.

— Какие преимущества?

Ее голос с трудом пробивался сквозь вой ветра.

— Я люблю свою жизнь. Другой я не знаю.

— А если вы однажды встретите человека, за которого захотите выйти замуж? Вы оставите свою профессию?

Лизл засмеялась и сделала небрежный жест рукой.

— Не думаете же вы, что можно все в одночасье бросить и послать к чертям? Будет только хуже.

— Но вы сделали бы это?

— Я не собираюсь замуж, — беспечно сказала она. — Не думаю, что я способна ужиться с эгоизмом еще одной актерской натуры. — Джеймс заметил, как морщина пересекла ее лоб и моментально исчезла, выдав, тем не менее, болезненные воспоминания о недавнем прошлом. — Или выйти замуж за такого же актера, как я.

— Но почему это должен быть непременно актер?

— Все мужчины, с которыми я знакома, крутятся в этом бизнесе.

— Но возможно, вы встретите человека другой профессии. Что тогда? — Тон голоса Джеймса был неподдельно любопытен.

— До сих пор я не была знакома ни с одним мужчиной другой профессии, так что этот вопрос не возникал.

— Но вы же встретили меня.

Взгляд Лизл стал холодным.

— Это совсем иное дело.

Джеймс улыбнулся, и Лизл снова заметила обезоруживающую, чарующую улыбку — и пристальный, притягивающий взгляд темных глаз.

— Не вижу, что тут "совсем иное". Всегда может встретиться кто-то где-то, кто заставит вас изменить взгляды и образ жизни.

Она понимала, что он говорит все это в шутку, однако по какой-то непонятной причине эти слова приятно задели ее — и она почувствовала внутри какой-то звоночек. Однако тут же решила переменить тему.

— Ну, а что насчет вас?

— Насчет меня? Что именно?

— Чем вы занимаетесь?

— Я ухаживаю за лошадьми.

Лизл ждала, что он побольше расскажет о себе, но он не проронил больше ни слова, хотя она ждала несколько минут. Она решила продолжить сама.

— Да, я припоминаю теперь. Ханахин знаменит своими скакунами, не так ли? Припоминаю, что Бабушка что-то мне говорила. И это занимает все ваше время?

— Вовсе нет. Еще я рисую.

— Рисуете? Что именно? — Он пожал плечами, будто не желая отвечать, и она шутливо продолжала: — Лошадей? Копыта и подковы?

Он усмехнулся, и в углах его глаз собрались морщинки.

— Картины. Пейзажи, морские виды, иногда портреты — но в них я не очень силен. Вот отчего мне нравится этот край: мне нравится бродить где-нибудь в таких вот диких местах и переносить на холст то, что я чувствую. Я рисую с тех самых пор, как помню себя. Это позволяет мне отдохнуть от работы. — Он повернулся к ней, и ей показалось, будто он смущен, признаваясь в своей любви к искусству. — Вам действительно не холодно?

— Нет, все в порядке.

Он пристально глядел на нее, и, встретив этот взгляд, она прочла в нем смешение чувств. Что это было: любопытство? восхищение? а может быть, некоторое презрение?

— Вы были раньше в Ирландии? — спросил он.

Она покачала головой:

— Никогда.

— Март — наверное, не самый лучший месяц для приезда сюда. Мне думается, вы могли бы выбрать более экзотическое место для своего долгожданного отдыха.

Лизл иронически засмеялась.

— Ирландия — это ведь так чудесно. Она далеко от цивилизации. А это именно то, в чем я нуждаюсь сейчас: в полном покое и тишине. Мне нужно побыть хоть немного подальше от людей, которые утеряли общечеловеческие ценности.

Наступила пауза. Лизл чувствовала на себе его взгляд.

— Что же у вас за жизнь, если вы не можете в ней никому доверять.

— Ну, не совсем так, — быстро возразила она.

Она развязала шарф и сняла его с головы, и теперь ее волосы свободно падали ей на лицо, как яркая пелена. Это напомнило Джеймсу, даже в полумраке их укрытия, мягкий свет свечей.

— А почему вы делаете это?

Лизл изумленно взглянула на него.

— Делаю — что?

— Играете. Почему вы играете? Это искусственная жизнь; это развлечение для людей, которым больше нечем заняться.

Она издала удивленный смешок:

— Я так не думаю.

— Но ведь это так — это все неправда. В вашем мире нет ничего реального.

— Я могла бы сказать тоже самое о вашей жизни. Почему вы рисуете?

— Это совсем иное.

— Вовсе нет. Вы же сами признались, что рисуете потому, что вам это доставляет удовольствие. Так отчего вы рисуете?

Он пожал плечами, и взгляд его блуждал по серой дали океана. А Лизл, желая знать больше об этом человеке, спросила:

— Вы продаете свои картины?

На этот раз рассмеялся Джеймс: его повеселила сама мысль, что из своих картин он мог бы извлекать доход.

— Я бы хотел зарабатывать этим на жизнь, но не зарабатываю. — Наступила еще одна пауза, после которой он сказал: — Я зарабатываю деньги на своем конном заводе, еще немного — в своей лондонской галерее… ну и кое чем другим…

— Чем же?

Повисла долгая пауза. А когда он заговорил, голос его был спокоен и небрежен:

— Я унаследовал кое-какое дело.

У Лизл сложилось впечатление, что эти слова были полуправдой, но она не стала упорствовать.

Они сидела вместе в молчании, наблюдая, как море набрасывается в злобе на берег, слушая пронзительные крики чаек над головой.

Наконец Джеймс пошевелился и сказал:

— Поедем. Нам не худо бы поторопиться: через час станет темно.

Он нежно взял ее под локоть, и они пошли по песку обратно к машине. Она быстро взглянула на Джеймса, пока он открывал ей дверцу. Исчезающий дневной свет заострил его профиль, но даже в полумраке Лизл рассмотрела нежную тень его длинных ресниц и резко выступавшие скулы. Он стоял, наклонившись, открывая ключом машину, и выглядел напряженным и задумчивым.

Она обернулась к морю, сконцентрировавшись на бурлящей воде и наблюдая за величаво вздымавшимися валами. Они молча ехали в последних лучах заходящего солнца, пока оно окончательно не исчезло за горизонтом. На мили вокруг свет исходил лишь от фар их автомобиля. Когда они подъехали к Ханахину, было почти половина восьмого.