Танки оживали вновь

ГЛАВА I. БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Поезд наконец-то тронулся. Медленно поплыл за окном переполненный перрон Варшавского вокзала. Все быстрее уходили назад лица провожающих, глаза, полные тревоги, ручонки детей, тянущиеся к вагонам, увозящим их пап неизвестно куда и надолго ли…

Меня и моих спутников-танкистов никто не провожал. Несколько часов назад в штабе 49-го отдельного тяжелого танкового полка мне приказали подобрать три экипажа, выехать с ними в Псков, получить там танки и погрузить их на железнодорожные платформы. Экипажи выбирал в сводной роте. Спросил, кто умеет водить танки — поднялся лес рук. Я записал первых трех, кто стоял ближе: сержант В. А. Васечкин, красноармейцы Н. М. Чиканов и Д. М. Павлов. Затем отобрал еще шесть человек — трех командиров танков и трех башенных стрелков. Через десятки минут мы уже были на контрольно-пропускном пункте полка. Вскоре подошла машина, и нас вместе с другими командами повезли в Ленинград.

И вот — поезд. Со мной лишь Павлов и Васечкин. Остальные в соседних, таких же набитых до отказа купе.

Не знаю, как другим, а мне этот день, 22 июня 1941 года, до сих пор кажется самым долгим днем в моей жизни, каким-то бесконечным. Тогда в поезде я вдруг почувствовал, что сегодняшний рассвет, боевая тревога будто разрубили время, разделили события. И все, что было вчера, отодвинулось куда-то далеко-далеко, «до войны».

…В 49-й тяжелый танковый полк я прибыл из Киевского танкотехнического училища всего неделю назад. Полк только формировался, новая материальная часть — тяжелые танки КВ — еще не поступала. А несколько танков Т-28 использовались для подготовки экипажей, прибывших в полк раньше меня. Нас — «бестанковых» лейтенантов и воентехников — включали то в одну, то в другую комиссию. Мы страшно огорчались и завидовали тем счастливцам, которые были при технике.

Всплыл в памяти вчерашний разговор с воентехником 2 ранга И. К. Лаптевым.

— Ну как противохимическая защита? — с усмешкой спросил он, зная, что я в комиссии по проверке противогазов.

— Так же, как и с твоим ремонтом лагерной бани, — парировал я. Думал, что задену его, но Лаптев рассмеялся:

— Через недельку приглашаю в парную. По собственному проекту сооружаю.

— Ты, кажется, доволен? — взорвался я. — Хочу танк водить! Понимаешь это?! Хочу стрелять, заниматься тем, чему учили меня!

— Да ты не петушись, — спокойно ответил Лаптев. — Все это будет, дай срок. А сейчас учись тому, чему тебя не учили. Пригодится в жизни. — Он помолчал и уже совсем другим тоном сказал: — Мне тоже хочется поскорее сесть в танк. Но ведь их пока нет в полку. А сидеть сложа руки — не в характере военных. Вот и приходится выполнять другую работу. Так надо…

«Так надо…» Эти же слова вчера вечером повторил и командир батальона капитан Н. М. Бочкарев в ответ на мои сетования, но тут же обрадовал:

— Соберитесь. Сейчас поедете в лагерь. Прикинем, как полевой парк оборудовать. Скоро техника подойдет.

Вот это уже дело! Пока ехали в лагерь, капитан подробно расспрашивал о жизни, учебе в училище, о настроении молодых командиров, которые оказались, как и я, «без танкового дела». С ним было легко. Комбат умел вести непринужденную беседу с молодыми. Он был опытный человек, всеми уважаемый. Бочкарев участвовал в финской кампании, был награжден орденом Красного Знамени.

В лагере встретил нас начальник штаба батальона. Он доложил комбату, что рекогносцировка проведена и план вычерчен.

— Хорошо. Вот привез вам начальника команды по оборудованию танкового парка, — сказал капитан.

Я представился. Начальник штаба тут же развернул лист ватмана с планом парка, начал «привязывать» его к местности. Закончив пояснения, он добавил, что личный состав начнет прибывать завтра с утра…

А завтра, то есть уже сегодня на рассвете, мы из лагеря по тревоге мчались в штаб полка. Война!

…Мерно постукивали колеса вагона, словно повторяя это непривычное слово — «война… война… война…». Какая она будет вообще? Каким будет для меня лично первый бой? Что я умею и чему надо еще учиться?.. Такие мысли беспокоили, видно, не только меня: в купе никто не спал, но и разговор как-то не клеился. Разумеется, мы много об этом думали до войны, спорили, читали о ней в книгах, смотрели патриотические фильмы. Словом, морально были готовы к ней. Но наверное, каждый из нас не так представлял себе начало войны…

В Пскове мы быстро разыскали нужный нам танковый городок. Кроме старшины, представившегося начальником танкового парка, здесь никого уже не было. 1-я танковая дивизия, оказывается, уже с 19 июня начала передислокацию на Кандалакшское направление. Оставшиеся танки — 20 единиц БТ-5 и БТ-7 — считались на консервации. Осмотрел их и только ахнул: одни без коробок передач, другие без аккумуляторов, у некоторых сняты пулеметы!..

На вопрос, что все это значит, старшина ответил, что полк, поднятый по тревоге, забрал все, что можно было поставить на ход. К тому же аккумуляторы с большинства танков сняли и вывезли в другой военный городок для подзарядки, а обратно не привезли.

Мы попали в трудное положение. Ведь нам выделили трое суток, чтобы расконсервировать все эти танки, перегнать их своим ходом на железнодорожную станцию и погрузить в эшелоны. Приказ надо выполнять, а как? Нельзя было даже привезти из другого военного городка аккумуляторы и запчасти, потому что не было никакого автотранспорта. А время шло, следовало что-то предпринимать. Попытались завести относительно укомплектованные танки. Три БТ-5 завелись, но тут же загорелись из-за неправильной, несинхронной регулировки карбюраторов. Мы пилотками закрывали всасывающие коллекторы, чтобы пе воспламенился двигатель, и танки спасли. К утру отрегулировали их и повели на станцию. В пути они еще дважды загорались. Теперь в ход шли рукавицы и куски брезента.

На нашу беду на станции не оказалось платформ для танков и никто из станционных работников не мог ответить, когда они будут. Решили оставить одного из нас охранять танки, а остальным возвращаться в военный городок. С двух танков сняли аккумуляторы, погрузили их на третий и тронулись в обратный путь.

Работали всю ночь, и почти без света. Лампочки танковых переносок включали лишь в исключительных случаях, когда нельзя было на ощупь разобраться что к чему. Жалели аккумуляторы, да и светомаскировку требовалось соблюдать: хотя и далеко, но слышался гул самолетов.

Команду разделил на две группы. Первая во главе с сержантом Васечкиным отводила отремонтированные танки на станцию. Сразу уходили два танка: один оставался на станции, а на другом Васечкин возвращался в парк. Идти обратно пешком около 8 км время не позволяло. Мы же искали и устраняли неисправности в неподвижно стоявших танках, заводили их, делали небольшую обкатку в парке и готовили к отправке на станцию.

Через час-полтора Васечкин возвращался, брал новый, подготовленный танк и вел его на станцию. Трудились не покладая рук. Вконец вымотались, но об отдыхе никто даже не помышлял. И все-таки, несмотря на все наши старания, к утру перевезли на станцию всего восемь танков. Могли и больше, но кончился бензин.

К счастью, утром в парк прибыл капитан Бочкарев и с ним десять экипажей. Работа пошла веселей. Где-то нашлась автомашина. К утру вторых суток все танки были погружены на платформы.

…Куда ехали — никто не знал. Видимо, не знал этого и сам Бочкарев, потому что на всех промежуточных станциях он пытался с кем-то связаться по телефону, что-то выяснить. Сначала эшелон следовал на запад, но через сутки повернул обратно, в сторону Ленинграда, ночью проехали его и оказались на Карельском перешейке, перед Выборгом. Капитана Бочкарева по дороге куда-то вызвали, а всех нас передали в состав батальона капитана К. Д. Шалимова, который вошел затем в танковую группу полковника А. Г. Родина.

После выгрузки капитан Шалимов приказал привести танки в боеспособное состояние. Заместитель командира батальона по технической части воентехник 1 ранга Я. Н. Резник выделил 20 новых аккумуляторов, которые требовалось только зарядить. Это позволило сразу же поставить все танки, как говорится, на ход. Однако при дополнительной и более внимательной проверке боевой техники обнаружили неисправность двух двигателей. Доложили об этом комбату, а он просто приказал их отремонтировать.

Легко сказать — отремонтировать, а как это сделать в полевых условиях, когда нет подъемных кранов, запасных частей и двигателей? Кроме того, ни я, ни экипажи технологии ремонта двигателей не знали… Но приказ есть приказ: двое суток без отдыха мы перебирали двигатели. Думали, все нормально, но когда завели первый двигатель… он застучал еще сильнее, а второй сразу же заклинило.

За плохой ремонт капитан Шалимов объявил мне выговор и дал двое суток на исправление неполадок. Не представляю, как могли бы мы «исправить неполадки», если бы не зампотех Резник. Он привез из Ленинграда ремонтную бригаду во главе с мастером цеха И. Д. Мурником. Рабочие захватили с собой съемники, поршни и поршневые кольца. Совместными усилиями двигатели были отремонтированы.

Комбат все поторапливал. События складывались тревожно, хотя полной обстановки никто из нас не представлял. Сведения были отрывочные. Знали, что на Кандалакшском направлении и в районе Лоухи белофинны рвались к Кировской железной дороге. Им противостояли лишь небольшие группы пограничников, части 54-й и 104-й стрелковых дивизий. Используя более чем тройное превосходство в силах и средствах, противнику удалось километров на 40 продвинуться в глубь территории Карелии. Слышали, что ожесточенные бои развернулись на ребольском направлении, где оборону держали 337-й полк 54-й стрелковой дивизии и 73-й отряд пограничных войск. Уже позже мне стало известно, что финские войска в ночь па 1 июля ударили в стык 7-й и 23-й армий в районе Лахденпохья с задачей прорваться к западному побережью Ладожского озера, изолировать армии друг от друга и в дальнейшем уничтожить их по частям. Замысел противника срывался героическими действиями 168-й стрелковой дивизии 7-й армии и 142-й Краснознаменной стрелковой дивизии 23-й армии.

В ночь на 2 июля и нам, танкистам, было приказано выступить на этот участок фронта. Совершив марш в район станции Хейниоки, мы расположились севернее железнодорожного полотна, примерно в двух километрах от станции. Здесь некоторые наши боевые машины вошли в состав сводного танкового батальона, другие — распределены по стрелковым подразделениям. Я с лейтенантом В. И. Русаковым попал в одно из них. Нам приказали окопаться и с утра быть готовыми к атаке.

Не так рисовался мне первый бой, не так представлялись танки в атаке… Настроение было хотя и боевое, но смущало многое — и лес кругом, и неопределенные сведения о противнике, и оторванность от своих танковых начальников. А тут еще слухи о том, что противник где-то уже просочился через наши боевые порядки. Вечером мы и сами увидели зарево горящего леса позади нас…

Вернулся из разведки лейтенант Русаков и сообщил, что впереди, метрах в пятистах отсюда, противник накапливает силы. Дорога, по которой предполагалось атаковать противника утром, заминирована. Обхода ни слева, ни справа нет. Кругом могучие сосны и валуны. Рядом с нами лишь до роты пехоты. Решили наблюдать за дорогой и готовиться к атаке.

Приблизительно через час обстановка изменилась. Мы услышали стрельбу в тылу, затем мимо нас пошли пехотинцы к железнодорожному полотну.

Прибежал связной от командира стрелковой роты и передал приказание: прикрыть отход роты за железнодорожное полотно.

Пришлось менять позиции. Танк лейтенанта Русакова укрылся справа у дороги, а я со своим — слева. Теперь мы ждали атаку уже противника и, зная, что впереди своих нет, до рези в глазах всматривались в темноту. Но вот стало светать, впереди показались перебегавшие от дерева к дереву какие-то силуэты. Через несколько минут на дороге из-за завала показалась не то пушка, не то миномет. И в ту же минуту прогремел выстрел из танка Русакова. Наведя орудие в сторону завала, я тоже нажал на спуск. Снаряды разорвались рядом с завалом. Русаков повторил выстрел и попал прямо в цель.

Но тут же я увидел факел над танком Русакова — противник тоже открыл огонь. Следующий удар пришелся по броне моего танка. Ясно было, что противник бьет из-за укрытия, но откуда именно, никак не мог установить. Хотел наугад еще раз выстрелить, но не успел — новый снаряд ударил по броне, и на мои плечи свалилось безжизненное тело башенного стрелка сержанта К. Н. Кравченко.

Я крикнул механику.

— Вперед, сменить позицию!

Но завести танк не удалось. Оставалось одно — продолжать наблюдать и вести огонь. Танк Русакова горел. Что там? Радиостанций в наших танках не было, и оставалось только гадать. Но вот кто-то выскочил из башни. Через минуту я услышал стук по броне и голос Русакова. Я открыл люк и впустил его в башню.

— Почему стоишь? Надо же… — увидев тело Кравченко, Русаков осекся.

— Не заводится двигатель. У тебя все живы?

— Все. Надо бы подогнать твой танк, взять экипаж. Долго так не продержаться…

Попробовали снова завести двигатель — не получилось. Поняли, что перебит провод к аккумулятору. Кое-как его соединили, и двигатель ожил, танк тронулся.

Не знаю, почему, но, пока мы возились, противник скрылся. На дороге никого не было. Только слышалась стрельба где-то у железнодорожной станции. Видимо, противник нас просто обошел, чтобы, не теряя времени, выполнить свою главную задачу — захватить станцию.

И мы решили двигаться к станции. Когда выехали на железнодорожное полотно, противник открыл по танку огонь. От попадания в башню заклинило пушку, была повреждена ходовая часть. Русакова ранило. Сняв пулемет, мы покинули танк и до вечера держали круговую оборону. Когда стемнело, занялись ремонтом — исправили подвеску, натянули гусеницу. Двигатель завелся сразу. Решили прорываться к своим, идти на полном ходу по дороге, по которой днем отходили наши пехотинцы. В темноте проскочили станцию. Беспорядочный огонь противника не причинил нам вреда.

Ехали долго, никого не встретив на пути. Потом танк попал в какой-то ров, застрял, и в наступившей тишине мы услышали русскую речь. Вылезли из танка, расспросили солдат что к чему. Ответ был короткий:

— Сами толком ничего не понимаем, видимо, отходим.

Более трех часов потребовалось нам, чтобы вытащить застрявший танк и снова двинуться вперед по дороге. Вскоре мы наткнулись на медицинский пункт. Я видел, что лейтенанту Русакову было все хуже и хуже, и поэтому обрадовался такой встрече. Женщина-врач поругала нас за то, что не привели раненого раньше, сделала укол Русакову и распорядилась оставить его здесь.

— Будем отправлять в госпиталь, — сказала она на прощание.

С Русаковым мы уже подружились, и жаль было с ним расставаться. Ио ничего не поделаешь — ему нужна была медицинская помощь.

Километра через четыре мы встретили пехотинцев, остановились, чтобы разузнать обстановку. Да и бензина оставалось минут на 20 ходу. Что делать, когда кончится горючее, не представлял. Здесь познакомился с командиром стрелкового подразделения — молодым лейтенантом, фамилию которого, к сожалению, запамятовал.

После того как представились друг другу, лейтенант раскрыл планшет, вынул карту и карандашом ткнул в перекресток дорог.

— Приказано оборонять, — сказал он. — Вечером был штабист. Говорит, что наши части на подходе. Нам надо продержаться сутки-двое. Приезжали саперы и заминировали дороги.

— А танкистов видели? — спросил я.

— Нет, их здесь не было.

— А кто справа, там, откуда доносится стрельба? — продолжал спрашивать я.

— Такая же группа, как наша. Удерживает мост через реку. Но связи с ней нет. А что вы решили?

— Бензин израсходован. Деваться некуда. Будем с вами обороняться, — ответил я. — Позиция танка, думаю, удачная. Весь перекресток как на ладони.

— Хорошо, — заключил лейтенант. — Выделю вам трех красноармейцев для охраны.

— Договорились, — согласился я и пошел к танку вместе с тремя солдатами.

Неподалеку от места, где стоял наш танк, я заметил малинник и тут же почувствовал острый голод. Я и вспомнить не мог, когда мы последний раз ели. Начал срывать сочные ягоды. Моему примеру последовали и пехотинцы.

— Малинка малинкой, а насчет поесть надо бы подумать, — со вздохом сказал один из красноармейцев.

— Неплохо бы, — послышалось в ответ.

Я обернулся и увидел улыбающегося сержанта И. П. Кулиничева. Механик-водитель прижимал к груди две пилотки: одну с грибами, другую — с малиной.

— Почему не в танке? — спросил я.

— Так там же остались двое. А я решил, пока вас нет, не терять времени. И вот, — показал он на грибы и ягоды, — собрал на завтрак.

— Запомните, товарищ сержант, — строго сказал я. — Впредь без разрешения танк не оставлять. Ведь война идет, а не учения…

Не успел я закончить фразу, как со стороны дороги послышался лязг гусениц. Сердце замерло. «Чей? Наш или противника?» — пронеслось в голове.

— В танк! — скомандовал я.

Прижавшись к прицелу, я немного развернул башню и увидел перекресток дорог, к которому на малой скорости, как бы крадучись, подходил танк с крестом на борту. И вдруг под ним всплеснулся фонтан земли.

— Мина! Наша мина! — обрадованно вскрикнул я, продолжая держать под прицелом вражескую боевую машину.

Когда пыль немного улеглась, я увидел, что у танка противника перебита гусеница, которая ковровой дорожкой раскинулась позади машины, а из кормы валит дым. Открылся люк башни. Один за другим выскочили из него два гитлеровца, но тут же были сражены пулями. Больше никто не показывался, а в экипаже, как я знал, должно быть три-четыре человека. Ведь ясно, что танк скоро начнет гореть. Но вот из люка высунулись две руки. «Сдаются», — отметил я про себя и решил подойти к вражескому танку.

Там уже находились пехотный лейтенант и несколько бойцов. Они обступили пленного, который лежал в кювете с вытянутыми вверх руками, с расширенными глазами, в которых отражались и страх, и мольба о пощаде.

Все мы впервые видели так близко настоящего и живого вражеского солдата. Побежденного, беспомощного. И ненависти особой к нему не испытывали. Видимо, не осознали еще всей серьезности войны, не предполагали, какие страдания и лишения, жертвы и разрушения принесут на нашу землю фашисты. Жгучее, неукротимое чувство ненависти придет чуть позже и не угаснет в груди до тех пор, пока враг не будет окончательно повержен.

…Дым на корме вражеского танка усиливался. И у меня вдруг мелькнула мысль — надо спасти этот танк и использовать его горючее. Вспрыгнул на корму, крикнул:

— Песок подавай, ребята! Песок!

Однако тут же убедился, что эта мера не поможет — жалюзи узкие, в них песок не засыпешь. Открыть их надо, но как? Конструкция танка незнакома, пока разберешься, и машина сгорит.

Подошел к пленному, говорю ему, подкрепляя жестами:

— Офнен, офнен, зольдат. Открывай жалюзи.

Понял он меня, вскочил — ив танк. Через минуту-другую жалюзи поднялись, и мы быстро потушили загоревшееся масло, которое разлилось по днищу.

Вместе с лейтенантом решили отремонтировать танк, сдвинуть его с дороги и использовать как огневую точку. Справились быстро, потому что надо было только натянуть гусеницу. Посадил пленного на место механика-водителя, а сам устроился позади него, на тот случай, если вдруг вздумает какой-либо номер отколоть. Пленный, к слову сказать, вел себя очень послушно. Он завел двигатель и тихонько (по моей указке) отвел машину от перекрестка в лесочек, правее позиции нашего танка. После этого я пленного передал пехотинцам. Он больше нам был не нужен. В трофейную машину сел сам, а Кулиничева назначил старшим своего танка.

В это время на дороге показалось два вражеских танка: один остановился у воронки, образованной взрывом мины, другой — метрах в тридцати от первого. Экипажам было ясно, что путь заминирован. Однако их, видимо, озадачило отсутствие подорванного танка. Башня начала медленно поворачиваться — командир осматривал местность.

«Надо упредить», — подумал я, и в этот момент раздался выстрел. Стрелял Кулиничев, но промахнулся. Танк противника сразу дал задний ход и выбросил дымовые шашки.

Было ясно, что это разведка противника. Нас обнаружили, и теперь следует ждать главных сил. Так, во всяком случае, меня обучали в училище. Мы приготовились. Час ждали, второй — нет противника…

Когда стемнело, я зашел к лейтенанту-пехотинцу, чтобы узнать, есть ли какие приказания из штаба полка. Оказалось, что связь с ним потеряна.

— Поэтому, — сказал лейтенант, — задача остается прежняя: держать перекресток.

— А зачем его держать, ведь сюда противник не идет, — возразил я.

Лейтенант пожал плечами и ничего не ответил.

Что мне делать? Пехота имеет приказание, а у меня его нет. По собственной инициативе действую на свой, как говорится, страх и риск. Вот уже двое суток я не знал, где находится наше подразделение, в какую двигаться сторону. Решил до утра подождать. Поужинали консервами и галетами, которые нашли в фашистском танке, выставили посты и легли отдыхать. Было тихо. Не верилось, что такой покой может быть на войне.

Чуть за полночь меня разбудил посыльный от лейтенанта и передал, что получено приказание сменить район. Я пошел к лейтенанту уточнить обстановку. Он объяснил, что прибыл связной из штаба полка и передал приказ отходить на юг, так как противник обошел нас и наступает в другом направлении.

— А что же с перекрестком? — спросил я.

— Кому он теперь нужен, — махнул рукой лейтенант. — Предлагаю идти вместе.

— То есть как, с вами идти? — не понял я. — А танки?

— Вместе с танками, конечно. И если сможем, то вам поможем, — заключил лейтенант.

Сборы были недолгими. Приспособили тросы к немецкому танку, свой взяли на буксир и двинулись вслед за пехотой. Километров через пять двигатель так нагрелся, что пришлось остановиться. Провозились минут двадцать, пока не выяснили, что воды в системе охлаждения вовсе пет.

Пехотинцы нас ждали. Лейтенант поинтересовался состоянием машин. Я ответил, что дело, видимо, безнадежное, спросил, далеко ли до населенного пункта. Он спич кой осветил планшет с картой и сказал, что до деревни километров десять.

— Придется делать два больших привала, чтобы остывал двигатель, — сказал я. — Ав деревне попробуем перелить горючее в наш танк.

Лейтенант не возражал.

Нам повезло. Вскоре на пути попалась разбитая телега, в которой оказалось ведро. Бензосистему трофейного танка мы не знали, поэтому с трудом отвернули плоскогубцами одип из штуцеров бензопровода, начали спускать бензин. Нацедили почти два ведра.

Теперь танки поменяли местами: наш — впереди, а тро фейпый — на буксире. Замечу сразу, что в пути мы ещр раз переливали бензин из немецкого танка. Обнаружили дополнительный бачок, в котором было около 50 литров бензина.

Пехотинцы десантом расположились на двух танках. Двигались на второй скорости и в полном одиночестве. Лишь однажды встретили трех саперов, которые устраи вали на дороге завал, минировали его. Мы помогли им справиться с делом и взяли с собой.

Ехали в направлении Кексгольма, хотя понимали, что бензина нам не хватит, чтобы добраться до города.

Около полудня подъехали к развилке дорог и здесь встретили советский танк без гусениц, на колесном ходу. Глянул на номер и глазам не поверил — танк из нашего батальона!

Встреча с одпополчанами была радостной. Я знал воентехника 2 ранга Д. Н. Семкина, зампотеха 2-й роты нашего 4-го танкового батальона. Хороший товарищ, высококлассный специалист и, главное, никогда не унывающий весельчак и отзывчивый человек, Семкин располагал к себе людей. С ним делились радостями и неудачами, могли всегда рассчитывать на его помощь. Вот и сейчас, не успели мы еще разомкнуть объятия, как он уже спросил:

— Чем могу быть полезен?

— Расскажи, что знаешь о батальоне? — прежде всего попросил я.

— Батальон? — переспросил он. — Батальон — это ты да я. Разве мало? Сейчас, дорогой мой, каждый должен воевать за батальон.

— Вижу, как ты воюешь. Даже гусеницы снял, чтобы на колесах быстрее драпать, — засмеялся я.

— Смотри, еду без ленивца, — сказал Семкин и уточнил: — Отбит снарядом. Это последний танк, — продолжал он, — который эвакуирую из района Элисенвары. Четыре уже находятся в пятнадцати километрах отсюда, по дороге к Ладоге. Туда же ночью направился и наш комбат.

— Бери меня с собой, — сказал я. — Вместе с пехотой. Не оставлять же их.

Наша маленькая смешанная колонна двинулась в сторону Ладоги. Солнце уже садилось, когда нас остановили.

Это было прикрытие пехотной части, занявшей здесь оборону. Здесь мы распрощались с лейтенантом-пехотинцем и поехали дальше. А через три километра прямо на дороге нас встретил командир батальона. Он очень обрадовался нашему прибытию, тут же указал позиции для танков, в том числе и трофейному. Затем каждому в отдельности поставил задачу по наблюдению и взаимодействию с пехотинцами. Мне приказал следить за дорогой и держать ее под прицелом. Однако часа через два командир батальона приказал мне сдать танк новому экипажу и заняться ремонтом поврежденных танков, которые находились в глубине обороны. Там я встретил знакомых: Семкина, старшину Назарова, товарищей из других подразделений, всего семь человек. Подбитых танков было три. Даже беглый осмотр показал, что отремонтировать их будет нелегко, а может быть, и вообще невозможно — ведь никаких запасных частей не было. Выход нашли за счет танка, у которого было прямое попадание в кормовую часть, то есть в коробку передач. Сняли с него электропроводку, гусеницы, словом, все, что нужно было для ремонта двух остальных машин. К утру закончили работу, но завести двигатель удалось только на одном танке. Командир батальона был недоволен результатами такого ремонта, хотя, как танкист, должен был понимать, что это не наша вина.

Со вторым танком провозились до обеда и все без толку. Оживить его не удавалось. Комбат приказал отбуксировать его на позицию и использовать как огневую точку. Мы спросили у него об обстановке. Он ответил, что обстановка такова, какой мы ее видим. Батальон пока еще полностью не собрался, и комбат надеется через день-два выяснить, где остальной личный состав.

Мы понимали, что это трудная задача. Прошло больше недели с тех пор, как наш батальон по три-четыре танка раздали пехотным подразделениям. Теперь вряд ли можно собрать всех. Да разве узнаешь, где сейчас те самые стрелковые подразделения. Все переплелось, перемешалось.

Вечером помощник начальника штаба передал приказ закопать танк.

— Как закопать? — переспросил я с недоумением.

— До башни, — невозмутимо ответил он.

— Значит, оборона?

— Значит, так.

К утру танк закопали и тщательно замаскировали. То же сделали и другие экипажи. Подгонять никого не надо было, каждый понимал, что от его старания будет зависеть не только крепость обороны, но и возможность выжить, выйти победителем.

После завтрака вызвали к командиру батальона. По дороге в штаб меня обстреляли. Пуля пролетела совсем рядом. Я укрылся за валуном, недоумевая, кто это стреляет и откуда. До передовой неблизко, значит, кто-то действует в нашем тылу. Поднял на ветке свою пилотку — тут же последовал выстрел. «Дело, — думаю, — плохо». Чтобы не испытывать судьбу, по-пластунски, прикрываясь валуном, отполз в сторону, огляделся. Никого не видно. Снова пополз, а потом вскочил, перепрыгнул через сваленное дерево и лег за него. Пуля щелкнула о ствол. Пришлось снова ползти. И лишь когда меня отделяло порядочное расстояние от того места, где стреляли, я вскочил и побежал к землянке командира батальона. Собственно, это была не землянка, а окоп, прикрытый сверху жердями, хворостом и землей.

Перед командиром батальона лежала схема-карта, предназначавшаяся, наверно, для туристов либо автолюбителей, Она не давала полного представления о районе, который мы занимали. Однако ничего иного не было в распоряжении комбата. Подразделение давно ушло из района, для которого имелась военная топографическая карта. Разговор с комбатом был недолгим.

— Найдите бумагу, — сказал он, — может быть, в формулярах танков или у кого-либо из солдат и составьте схему района, привязав ее к местности, чтобы можно было отработать план охраны и обороны штаба батальона. Задача ясна?

Я ответил, что все понял, и доложил о том, что был обстрелян по дороге в штаб.

— Прочешите этот участок, — сказал комбат. — Возьмите четыре человека: двоих из экипажа неисправного танка, шофера и санинструктора.

Санинструктора ефрейтора Шакова и двух членов экипажа я быстро нашел, а вот шофера рядового Панченко на месте не оказалось, и никто не мог сказать, где он. Пошли без него.

Метров через сто прогремел выстрел, санинструктор вскрикнул и упал.

— Ложись! — скомандовал я.

Все бросились на землю. Я подполз к санинструктору. Гимнастерка на его плече побурела от крови. С трудом повернул его на спину и подтащил к толстой сосне, служившей хорошим прикрытием.

Наблюдая из-за ствола, я вдруг заметил, что на сосне, совсем недалеко от нас, зашевелились ветви, хотя ветра не было. Это меня насторожило. Неужели там кто-то сидит? Выстрелил из пистолета, и в тот же момент с дерева свалился человек, быстро вскочил на ноги и бросился наутек, кидаясь из стороны в сторону.

Мы бросились за ним не сразу. Сначала обыскали участок — ведь могли быть и другие диверсанты. Но их мы не обнаружили, а на небольшой поляне нашли убитого шофера рядового Панченко и возле него пилотку с рассыпанными на траве ягодами.

Продолжая прочесывать участок, мы вышли к озеру. Вокруг — ни души. Хотели уже возвращаться, как вдруг один из членов экипажа сказал с удивлением:

— Смотрите, палка ходит по воде.

Действительно, палка двигалась в сторону противоположного берега. От нас она была уже далековато. По моей команде одновременно выстрелили в палку. Она продолжала двигаться. Выстрелили еще раз, палка скрылась. Мы присели за камыши и начали ждать. Вдруг у берега показался человек, за которым мы гнались. Он выскочил из воды, сиганул за груду камней и — был таков. Для движения под водой у него, видимо, была трубка с наконечником, похожим на сломанную палку.

Так состоялось наше первое знакомство с «кукушкой». Это были, как правило, снайперы финской армии. Они пробирались в наш тыл и с деревьев стреляли в солдат. Приходилось быть очень осторожным. К сожалению, в то время немало диверсантов просочилось на полуостров, где мы строили оборону. И на борьбу с ними командованию приходилось выделять солдат, которые так были нужны на переднем крае.

Выполнив задание комбата и поговорив с ним, мне удалось уяснить обстановку. Нашему 4-му танковому батальону было приказано прикрыть отход других частей. В батальон свели всего десять танков, причем почти все они были без горючего, а многие и неисправные. Поэтому их и закопали, превратив таким образом в мощные огневые точки. Те экипажи, которые остались без танков, составили группу под командованием воентехника 2 ранга Семкина.

Мне же было приказано направиться в штаб 168-й дивизии в качестве офицера связи. Этой дивизией командовал полковник А. Л. Бондарев.

В штаб дивизии я прибыл 14 августа. У входа в одну из первых попавшихся мне землянок, наскоро оборудованных и еще не замаскированных, столкнулся со старшим офицером. Меня он никогда не видел, и поэтому его реакция была вполне объяснима.

— Почему здесь? Откуда? Проверить! — приказал он сопровождающему его офицеру и ушел в другую землянку.

Я представился.

— Все в порядке. Находиться вон там и ждать распоряжений.

На указанном месте уже сидело двое. Присел и я.

— Тоже связной? — спросил один из них.

— Вроде так.

— Тогда закуривай.

— Некурящий.

Помолчали. Сосед несколько раз глубоко затянулся самокруткой, спросил:

— Знаешь, с кем встречался?

— Откуда мне знать.

— Начальник штаба, подполковник Борщев.

— Ну и пусть себе.

— Подожди. Он тебя еще вызовет. Мы уже по нескольку раз выполняли его приказания. В общем, узнаешь, что такое офицер связи.

— С вами же ничего не случилось, — сказал я, — авось не случится и со мной.

В тот момент и представить себе не мог, что с С. Н. Борщевым мне придется столкнуться еще раз, в самом пекле боев на переправе у Невской Дубровки, а потом, через двадцать лет, нас сведет совместная служба.

Лишь на третьи сутки вспомнили обо мне и передали приказание начальника штаба дивизии командиру нашего батальона: уничтожить танки и с личным составом выйти в назначенную бухту для погрузки на баржу. Офицер штаба по карте показал мне, где находится эта бухта.

Только к рассвету добрался до штаба своего батальона. Но там никого не оказалось. Пошел на передний край, где были закопаны танки, но вместо них увидел только развороченные взрывами изнутри башни. И — ни одного человека. Потом выяснилось, что приказание о подрыве танков и отходе было продублировано и комбат получил его через командира соседней стрелковой части.

Я пошел обратно, не совсем представляя куда. Хорошо, что вскоре повстречал колонну артиллеристов. С ними и пошел. К полудню добрались до какой-то бухты, начали грузиться.

Противник, видимо, был где-то недалеко. Бухта подверглась артиллерийскому обстрелу. Снаряды рвались сначала в стороне, а затем прямо на месте погрузки. Возник пожар на одном из транспортов, но погрузка продолжалась. Я тоже зашел на палубу баржи, которую вскоре потащил за собой катер по лазурной глади Ладожского озера.

Плыли весь день. Вечером намеревались причалить в Приозерске (бывший Кексгольм), но город горел, и поэтому пришлось идти дальше. Лишь к утру вошли в не оборудованную гавань Саунаниеми и начали разгружаться.

Первым делом мне нужно было найти какой-нибудь штаб и стать на учет. К счастью, недалеко от берега стояли саперы. Там меня накормили и посоветовали идти в направлении Агалатово. Там, как мне сказали, стоят танкисты.

Действительно, добравшись к вечеру до Агалатово, я попал в расположение 48-го танкового батальона, которым командовал майор И. Ф. Тимофеев. Рассказал, кто я и как сюда попал. Оказалось, что здесь есть еще кое-кто из нашего 4-го танкового батальона: встретил старшину Назарова. Он меня и проводил к старшему лейтенанту Е. К. Коваленко, командиру танковой роты Т-34. Я был искренне рад, что попал заместителем командира по технической части в роту, танки которой хорошо знал. Ведь я изучал их в училище. В моей полевой сумке находился училищный конспект по регулировкам двигателя В-2 и некоторым другим темам. Этот конспект особенно пригодился, когда приступили к обучению экипажей. После нескольких занятий по устройству и эксплуатации танков я прослыл знатоком. А когда отрегулировал как следует два топливных насоса, то почувствовал и уважение со стороны танкистов.