Танки вел Алексеев

10-й танковый

В начале июля 1943 года генерал-майор Алексеев был вызван в Управление бронетанковых войск Красной Армии.

Вызов в Москву не удивил Василия Михайловича. 45-я армия, в которой он занимал должность командующего бронетанковыми и механизированными войсками, военных действий не вела. Ее соединения находились в Закавказье, вблизи советско-турецкой границы, и в Иране. Турция по-прежнему продолжала держать войска около границы. Угроза удара в спину — вторжение в Советское Закавказье, как дамоклов меч, висела над нашей страной. Воинские части в Иране, введенные туда еще в 1941 году, выполняли миссию обеспечения безопасности. Но как бы важны и ответственны ни были эти задачи, судьба страны решалась не здесь. И ему, боевому командиру, командовавшему танковым соединением в самое трудное время, сейчас, когда Советская Армия нанесла ряд поражений фашистской Германии, когда впереди надвигались, решающие сражения, не сиделось в Закавказье. Он не один раз обращался к командующему бронетанковыми и механизированными войсками Закавказского фронта генерал-майору Дементьеву с просьбой отправить на фронт.

И вот Москва. В столице он не был с мая 1941 года, с того, времени, когда учился на курсах усовершенствования командного состава.

Москва выглядела суровой. В небе аэростаты. В целях маскировки пестро раскрашены стены зданий. Стекла окон перекрещены полосками бумаги. Кое-где заметны следы бомбежек.

11 июля 1943 года нарком обороны СССР И. В. Сталин подписал приказ о назначении генерал-майора танковых войск В. М. Алексеева командиром 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса. Однако в штабе Воронежского фронта Алексеев получил новое назначение — командовать 10-м танковым корпусом.

Вечером 15 июля Алексеев прибыл на КП корпуса, находившийся на северной опушке лесного урочища Горновое неподалеку от села Новенькое, в четырнадцати километрах западнее шоссе Обоянь — Белгород.

В просторном блиндаже с накатом из осиновых и березовых бревен при свете электрической лампы, подключенной к аккумуляторной батарее, начальник штаба корпуса полковник Матвей Илларионович Лавриненко — подвижный, энергичный, небольшого роста человек — докладывал Алексееву о сложившейся обстановке, о составе и силах корпуса:

— К моменту сражения, (помимо трех танковых и одной мотострелковой бригад, в состав корпуса вошли вновь сформированные самоходно-артиллерийский, истребительно-противотанковый артиллерийский, зенитно-артиллерийский и минометный полки. В боях под Прохоровкой танковый корпус понес большие потери. Сейчас корпус имеет семьдесят танков, сто двадцать орудий и крупнокалиберных минометов, личного состава — десять с половиной тысяч бойцов. В противостоящем нам 48-м танковом корпусе генерала Кнобельсдорфа насчитывается свыше ста танков и штурмовых орудий, более десяти тысяч солдат и офицеров. Задача, которую выполняет наш корпус, — жесткая оборона.

Доклад начальника штаба прервал телефонный звонок.

— Товарищ генерал-майор, вас вызывает штаб фронта, — бойко доложил связист.

— Здравствуйте, говорит Федоров…

«Федоров» — условная фамилия командующего фронтом Ватутина.

— Как ведут себя немцы? — задал он вопрос. Выслушав ответ, объявил: — С сего часа вверенное вам хозяйство поступает в подчинение командующего 1-й гвардейской танковой армией.

На следующий день Алексеев знакомился с командирами танковых бригад, артполков, офицерами штаба корпуса. А затем собрал совещание, чтобы познакомиться с боеготовностью частей и соединений перед наступлением.

Первым вошел в блиндаж и представился новому командиру корпуса высокий, молодцевато подтянутый офицер лет тридцати пяти:

— Шапошников Матвей Кузьмич — командир 178-й танковой бригады.

На чистой хлопчатобумажной слегка выцветшей гимнастерке подшит белый подворотничок. «Очевидно, любит порядок, если не франт», — подумал Алексеев.

— Полковник Божко Митрофан Дмитриевич — командующий артиллерией корпуса.

Среднего роста, широкое простое лицо, светлые волосы, голос с чуть заметной хрипотцой. «Этот прост, скромен», — промелькнула мысль.

— Подполковник Акопов Матвей Киракосович.

«Вот совладение: Матвей да Матвей. Лавриненко — Матвей, Шапошников — Матвей, Акопов — Матвей», — мысленно улыбнулся Алексеев. При первой встрече хотелось предугадать характеры, интересы, способности людей. Знал Василий Михайлович, что и к новому командиру подчиненные присматриваются с особым вниманием, сравнивают его с тем, кто был раньше. Наверняка и сейчас у многих вопрос: «А каков-то он будет?» И, вероятно, это закономерно: большие обязанности и высокая ответственность возлагаются на командира такого соединения, как корпус. Судьбы тысяч людей зависят от него.

Генерал внимательно слушал сообщения командиров бригад, старался уловить характерное для каждого из них: «Этот слишком оптимистичен, правдив ли? А этот, наверное, часто будет жаловаться на других: «Артиллерия виновата», «Инженерная служба подвела»… Хотя, конечно, всякое может быть: иногда первое впечатление обманчиво. Побываю в бригадах, полках, будет виднее». И Алексеев объявил боевое распоряжение:

— Материальную часть машин, вооружение привести в полную боевую готовность. Все машины дозаправить горючесмазочными материалами, пополнить боеприпасами. Вести тщательную разведку.

Все приготовились выслушать приказ о наступлении, но генерал заговорил о том, что следует понимать под словами «привести в боевую готовность машины и вооружение»:

— Проверить танковые двигатели, провести технический уход, проверить сцепление, тормоза, — перечислял Алексеев.

За долгие годы военной службы у него выработалась привычка не ограничиваться лаконичностью приказа, даже если исполнители были людьми опытными, знающими. На марше, а тем более в наступлении малейшее упущение, недоработка срывают или осложняют выполнение боевой задачи.

Для командиров, присутствовавших на совещании, такая детализация показалась излишней. Но пройдет время, и они будут воспринимать это как нечто само собой разумеющееся и необходимое.

20 июля 10-й танковый корпус перешел в наступление с целью овладеть узловой железнодорожной станцией Томаровка. Командир корпуса решил атаковать противника в двухэшелонном построении боевых порядков. 183-я и 186-я танковые бригады с самоходно-артиллерийским и истребительно-противотанковым полками составили первый эшелон наступающих. 11-я мотострелковая бригада с минометным полком получила задачу развить успех первого эшелона. 178-я танковая бригада и истребительно-противотанковый полк вошли в резерв командира корпуса.

«В начале третьей декады июля 1943 года я прибыл в 10-й танковый корпус, — вспоминал бывший начальник политотдела полковник Николай Прокофьевич Стороженко, — вскоре после тяжелых боев под Прохоровкой. В 10-м танковом корпусе в начале июля погибли начальник штаба, начальники политического и особого отделов. Произошла замена и командира корпуса.

Генерал-майора Алексеева я нашел в машине у рации. Было это километрах в тридцати пяти севернее Томаровки. Алексеев вел переговоры по радио с командирами бригад и полков. Приняв меня за представителя штаба фронта, он кивком головы ответил на мое приветствие и продолжал работу. Мне ничего не оставалось, как присесть на сиденье машины и ждать. Наблюдаю и думаю: «Каков же мой новый командир?» Обветренное, со следами оспы лицо. Неторопливый разговор. Скажет кратко два-три слова, глядя на карту «двухверстку», остановится, чуть помедлит, произнесет опять несколько слов и… «перехожу на прием, перехожу на прием». Отмечаю окающий на уральский лад говор. Генерал упоминает несколько раз название села Триречное, дает команды и указания. Понимаю, что речь идет об опорном пункте врага. Закончив переговоры, генерал повернулся ко мне.

Поскольку мне необходимо было представиться, а я находился в машине, пришлось это сделать совершенно необычно, сидя на сиденье: «Подполковник Стороженко, прибыл на должность начальника политотдела корпуса», — сказал я. Генерал помолчал, внимательно рассматривая меня, потом улыбнулся мягкой, располагающей улыбкой и проговорил: «Хорошо. Будем вместе воевать».

Нигде так быстро не познаешь человека, как на фронте. Во время боев Василия Михайловича в штабе лучше не искать. Он на своеобразном подвижном командном пункте. Два «виллиса», небольшие, с хорошей проходимостью и скоростью. На первом командир корпуса, командующий артиллерией, автоматчик и водитель. Все вооружены пистолетами и автоматами. Генерал автомат не носил, но в машине его всегда имел. На другом автомобиле полевая рация. Тут, кроме водителя, начальник связи корпуса, радист, автоматчик. Для управления войсками при маневренном характере боевых действий такой подвижный командный пункт наиболее удобен. С него осуществлялась связь с частями, корректировка их действий. Этот КП находился, как правило, там, где решался исход боя.

Характер генерала был ровный, спокойный, выдержанный. Думаю, что никто из подчиненных не слыхал от него ни окрика, ни грубости. С каждым днем я все ближе узнавал своего командира и все глубже проникался уважением к нему. Прост, скромен, никогда не пасует перед опасностью. Полюбил его краткую, четко построенную речь, его чуть окающую манеру разговаривать, его неторопливую, но беспокойную натуру».

Ставка Верховного Главнокомандования готовила войска к широкому контрнаступлению на левобережную Украину. Главный удар предусматривалось нанести войсками Воронежского и Степного фронтов в юго-западном направлении на Богодухов с тем, чтобы расколоть немецкие армии. После прорыва войска Воронежского фронта должны были действовать против 4-й немецкой танковой армии генерала Гота, наступая на запад в сторону Ахтырки.

29 июля 10-й танковый корпус получил приказ передислоцироваться из-под Томаровки в леса юго-восточнее города Сумы. Командование Воронежского фронта, чтобы скрыть сосредоточение войск на главном направлении, имитировало подготовку наступления на Сумы. Для этого в район города Суджи (в пятидесяти километрах северо-восточнее Сум) открыто стягивалась техника. На станцию Локинская, севернее Суджи, ежедневно прибывали железнодорожные эшелоны, из которых выгружались макеты танков, пустые ящики из-под снарядов. Днем шли в район Суджи танки, грузовики, пехота. Ночью все это уходило обратно. Враг не подозревал обмана. Его самолеты интенсивно бомбили район «сосредоточения» — станцию Локинская. 10-й танковый корпус должен был пройти днем более двухсот километров и еще раз показать противнику, что в район Суджи идут танки, что отсюда предстоит главный удар.

Выполнив задачу дезориентации противника, части 10-го танкового корпуса сосредоточились в небольших рощицах и балках в районе крупного населенного пункта Завертячий. Впереди решающие бои.

Встреча друзей

После знойных июльских дней небо с раннего утра заволокло тучами, пошел мелкий моросящий дождь. Засохшая земля жадно впитывала влагу. На дорогах вместо толстого слоя пыли появилась липкая грязь. Побывав за день во всех танковых бригадах и убедившись, что подготовительная работа к предстоящему наступлению идет полным ходом — сотни автомашин, несмотря на дождь и грязь, везут снаряды, патроны, мины, горючее, танкисты осматривают и приводят в порядок боевые машины, — генерал Алексеев вернулся в хутор Завертячий. Вместе с начальником штаба полковником Лавриненко Алексеев ушел на свою временную квартиру, намереваясь попить чайку и отдохнуть. Но не успели они допить первый стакан, как в дверях появился офицер комендантской роты.

— Товарищ генерал-майор, вас спрашивает полковник Нестеров, — доложил он.

— Нестеров? Полковник Нестеров?!

Лицо Алексеева озарила счастливая улыбка: «Неужели Степан Кузьмич?» — Василий Михайлович тут же представил своего жизнерадостного друга, с которым довелось пройти самые трудные пути-дороги первого года войны.

— Так где же он, зови! — взволнованно проговорил Алексеев, вставая и одергивая гимнастерку.

— Сейчас. Я просил его подождать в штабе.

Минут через десять к дому подкатил «виллис». Из машины, сплошь заляпанной грязью, на ходу выпрыгнул Степан Нестеров, все такой же подвижный, полный энергии.

— Товарищ генерал, здравствуйте!

— Здравствуй, Степан, откуда? Как я рад! — Василий Михайлович крепко обнял рослого, чуть располневшего за последний год друга. Они троекратно расцеловались.

— Ну, проходи же в хату, что мы тут стоим. Знакомьтесь, Матвей Илларионович Лавриненко, начальник штаба корпуса. А это мой несравненный Степан Кузьмич Нестеров, друг боевой, — говорил Василий Михайлович, радостно улыбаясь. И столько теплоты и искренности было в улыбке этого, в общем-то редко улыбавшегося человека, что Лавриненко сразу же почувствовал расположение к Нестерову, о котором уже немало слышал от Алексеева.

— Узнал я, Василий Михайлович, что мы соседи, не выдержал, получил разрешение у полковника Бурдейного да и махнул к вам. Бригада моя отведена на пополнение. Только вот погода нелетная, трудно до вас добираться.

— Спасибо, что не забываешь. Ну, что ж ты стоишь, раздевайся, промок весь, — говорил Алексеев, помогая другу выбраться из промокшей плащ-палатки.

— Дай посмотрю на тебя хорошенько! Растешь, брат, и ввысь, и вширь, и в звании. А ведь судьба чуть было опять нас с тобой не свела. Ты ведь во 2-м гвардейском? Меня к вам командиром назначали, приказ товарищем Сталиным подписан был. Приехал я в штаб фронта, зашел доложить командующему, а он говорит: «Придется изменить. Во 2-м гвардейском обстановка нормальная, все кадры на месте. А вот в 10-м танковом трагедия. Погибли начальник штаба, начальник политотдела, начальник особого отдела. Выбыл по болезни командир корпуса генерал Бурков. Сейчас за командира только что прибывший начальник штаба полковник Лавриненко. Туда срочно нужен командир. В 10-й и поедете». И вот я здесь. Да ты что все стоишь, садись! — Василий Михайлович усадил Нестерова на табурет, сам пристроился напротив.

Он внимательно рассматривал старого боевого товарища, с которым так сроднился за время боев под Ростовом и Харьковом. За последний год генерал десятки раз вспоминал его добрым словом.

— Степан Кузьмич, а ты основательно изменился: солидность добавилась, в плечах раздался, полковником стал, да и меня, видно, скоро обгонишь, коли так пойдешь. Месяца через два-три генералом станешь, — говорил Алексеев, добродушно улыбаясь. — Да у тебя орден Ленина! Поздравляю! И вообще рад, что ты здоров. А мне не повезло. После той Барвенковской трагедии месяц в госпитале провалялся. Потом всего с месяц пробыл на фронте, и фашистский летчик так «угостил», что до сих пор хромаю. В Сочи лечился, в Тбилиси. После госпиталя все старые места в Закавказье объездил, служил там заместителем командующего армией по бронетанковым войскам. Пока на костылях ходил, мирился, что в тылу. Потом не выдержал… Да что это я все говорю, — встрепенулся Алексеев, — ты-то как? Где Шанин, Чепков, Филиппов?

Пока шел разговор двух боевых друзей, разговор непринужденный и доверительный, полковник Лавриненко с интересом присматривался к Нестерову, который ему все больше нравился. Открытое, чуть простодушное лицо, живые глаза, широкий лоб с блестящими, словно отполированными залысинами, мягко очерченная линия губ делали его совсем штатским. Но широкие плечи, высокий рост, молодцевато сидящая форма и боевые награды говорили об оставшихся позади трудных дорогах войны. За разговором никто не заметил, как в хату вошел старший лейтенант — адъютант Нестерова. Он держал в руках маленький чемодан и нерешительно переминался, поглядывая на своего командира.

— Правильно, Митя, раскрывай чемодан, доставай содержимое, — сказал Нестеров, в свою очередь косясь на Алексеева:

— Не знаю, Василий Михайлович, так ли я сделал, захватив все это, но коньяк-то армянский, довоенный. Думал с вами вместе Кавказ вспомнить. Интендантов попросил, уважили. Для здоровья полезен и душу согревает.

— Ну, ничего, ради встречи можно, — снисходительно согласился Алексеев.

Сразу же нашлось дело и Лавриненко. Он взял в свои руки «сервировку» стола. Появились стаканы, вилки, неприхотливая фронтовая закуска. Критически осмотрев дело своих рук, он ловко раскрыл бутылку, разлил ее содержимое по стаканам и взглянул на командира корпуса: все готово, мол. Генерал поднял стакан:

— Ну, друзья, за встречу. За тебя, Степан. За знакомство и дружбу, Матвей Илларионович.

— Ну, а теперь рассказывай, Степан, о своей службе.

— Долго рассказывать, Василий Михайлович. Сами знаете, на войне что ни час, то новость. Из всего нашего 23-го танкового корпуса после выхода из окружения под Барвенково еле-еле одну танковую бригаду сформировали. Меня назначили командиром этой бригады. Шанин стал начальником штаба. Сейчас он мотострелковой бригадой в нашем корпусе командует. Майора Филиппова перебросили командовать бригадой, связь с ним потерял. Чепков тоже переведен, начальник штаба танковой бригады на другом фронте.

Нестеров замолчал. Встреча с Алексеевым остро напомнила ему трагедию под Барвенково: кромешный ад беспрерывных бомбежек, многократные попытки вырваться из вражеского кольца, гибель десятков боевых друзей.

— Василий Михайлович, — волнуясь, заговорил он, — считаю, что за Барвенково наполовину я с фрицами рассчитался, а остальное еще впереди.

— Вижу, что рассчитался. За что же ты орден Ленина получил?

— За уничтожение вражеского аэродрома в тылу у немцев. Триста самолетов тогда ухлопали.

— Что?! — Алексеев и Лавриненко переглянулись.

— Так это ты был, Степан, ты? — возбужденно говорил Алексеев, придвигаясь к другу и внимательно глядя ему в глаза. — Знаю этот случай, хоть и не было меня тогда на передовой, отлеживался в Тбилиси. Узнал из «Красной звезды». Статья была. Я еще тогда подумал: «Уж не мой ли это Нестеров?»

— Да, здорово вы тогда немца «нажарили», — вставил Лавриненко, — как говорится, бой не местного значения. Жаль, Степан Кузьмич, что раньше не встречались. Я ведь тогда командовал бригадой в 4-м танковом корпусе генерала Кравченко. Принимал участие в окружении немцев под Сталинградом. 23 ноября наш танковый корпус соединился в районе станции Кривомузгинской, юго-восточней города Калача, с войсками Сталинградского фронта. Совсем соседями были. А котелок-то фрицу вы тогда хороший сделали, с наваром. — Лавриненко говорил с нескрываемым удовольствием. — Мертвый фашист лучше живого. А о вашем рейде и фронтовая газета подробно писала.

— Вот что, Степан Кузьмич, расскажи, наконец, все подробно, а то все вокруг да около. Заскромничал, понимаешь, — с легким оттенком досады проговорил Алексеев, набивая трубку и приготовившись слушать. Нестеров тоже достал пачку «Казбека». Три тонкие струйки сизого дыма потянулись к потолку. Степан Кузьмич глубоко затянулся и неторопливо начал рассказ.

— Вы знаете, что окружение армии Паулюса под Сталинградом на первых порах не встревожило немецкое командование. Даже приказа вырваться из окружения не было. Замысел у немцев был прост: прорвать кольцо окружения извне. Для этого в районе Котельниково концентрировались необходимые силы. Чтобы сорвать планы противника, нашему корпусу была поставлена задача наступать на тылы 8-й итальянской и 3-й румынской армий в направлений Тацинской — Котельниково. Предстояло пройти по тылам врага двести пятьдесят — триста километров. В ту пору стояли сильные холода. Снежный покров местами был до метра. В общем, хоть и трудной была та «прогулка», но успешной. Дали немцам прикурить на всем пути до Тацинской. Вышли мы к ней ранним утром. Помню, в тот день, 24 декабря, был густой туман. Один мой батальон ворвался на станцию, а я с другим — на аэродром. Тот самый, с которого транспортная авиация питала окруженную группировку Паулюса, а боевая — бомбила наши войска. Из-за тумана самолеты были едва различимы. Личный состав аэродрома мирно спал в землянках. Добрались мы до них, ну и началось… Огонь, грохот, дымище, как в преисподней.

И среди всего этого мечутся грузовики, а между ними — полураздетые немцы. Некоторым удалось забраться в самолеты. Одна машина даже на стартовую площадку выползла, но врезалась в наш танк, и оба взорвались. Грохот был страшный! По рации даю команду: «Давить батареи!» Да танкисты уже и без команды утюжат фрицев, знают что к чему. В итоге захватили и уничтожили более трехсот самолетов, запасы продовольствия, артсклады, эшелоны с оружием.

Нестеров говорил возбужденно. Его черные, открытые глаза горели, лицо раскраснелось, и Алексеев живо представил, как мчался его друг на «тридцатьчетверке» по немецкому аэродрому, одержимый ненавистью к фашистам, захваченный боем.

— Но потом нам туго пришлось, — продолжал тем временем Степан Кузьмич. — Немцы очухались, окружили Тацинскую. Ведь потеря ее серьезно угрожала левому флангу армейской группы «ГОТ». Немцы бросили против корпуса значительные силы: танки, самолеты, мотопехоту. А у нас уже боеприпасы кончались. Наша авиация на парашютах сбрасывала нам снаряды и патроны. Да разве этого достаточно? Так, капля в море. Правда, летчики наши немцев крепко долбили, хорошо помогали. Ну, а улетят, снова немец прет. Досталось нам тогда. Из окружения вышли, протаранив вражеский фронт.

Нестеров встал, достал новую папиросу:

— Да, танки теперь сила, боится их немец, ох как боится. Научились и мы воевать, знаем цену танкам, — закончил он.

— Давайте, друзья, за нашу «тридцатьчетверку». Матвей Илларионович, что сидишь, наливай! — обратился Алексеев к Лавриненко.

От воспоминаний и обсуждения прошлых боевых событий разговор переключился на самое злободневное: как бить врага сегодня, завтра. Нестеров, который участвовал со своей 26-й гвардейской танковой бригадой в Прохоровском сражении, где немцы применили новые танки Т-VI, с тревогой рассказывал о том, что многие солдаты стали теряться перед немецкими танками.

— Понимаете, Василий Михайлович, об этих «тиграх» немец столько шумел, что страх не страх, а растерянность, что ли, появляется у солдат перед этой металлической громадиной. А порой в каждой «кошке» «тигра» видят. Атакуют средние танки, да штурмовые орудия «пантера» идут. А наши кричат: «Тигры!» В результате растерянность, потеря инициативы. Сами понимаете, чем это может обернуться, — взволнованно говорил Нестеров. — А ведь мы их бьем, да еще как бьем!

— Несомненно, что у «тигра» лобовая броня толста, дистанция и сила прямого выстрела большие, — заговорил Алексеев. — Но если взять все отрицательные стороны этого танка, то он уступает нашему среднему танку. «Тигр» неуклюж, как говорится, слаб на ноги, движется и разворачивается медленно, имеет тяжелый поворот башни. За одну минуту его башня делает один оборот. Пока он изготовится к выстрелу, наша «тридцатьчетверка» два-три снаряда выпустит. Вес брони и вооружения «тигра» солидные, а мотор — всего шестьсот лошадиных сил. Кроме того, его огромный корпус — отличная мишень! Наш Т-34, напротив, исключительно подвижен, маневрен, поворотлив. И в движении, и в ведении огня. Так, Степан Кузьмич? А знают ли обо всем этом твои солдаты? Конечно, кое-кто из них в бою убедился в уязвимости «тигра». Но ведь не все же. Вот Матвей Илларионович готовит сейчас в танковых батальонах конференции, на которых танкисты сами расскажут, как бить фашистский зверинец — все эти «тигры» и «пантеры».

Полковник Нестеров внимательно слушал Алексеева. Да, генерал тысячу раз прав. Технику врага надо знать, как свою собственную, чтобы умело, с меньшими потерями ее уничтожать.

…Далеко за полночь начали расставаться. Заспешил в свою танковую бригаду Нестеров, вспомнил о делах Алексеев.

Генерал вышел проводить старого друга до машины. Прощаясь, обнялись… «Увидимся ли еще? — почему-то подумал каждый из них. — Впрочем, год судьба не сводила, но вот ведь свела, значит, может еще раз помочь».

Фыркнув выхлопной трубой, «виллис» тронулся с места и, прорезая колеи в липком черноземе, пошел, набирая скорость. Степан Кузьмич Нестеров прощально взмахнул рукой[4].

Даешь Днепр!

5 августа 1943 года генерал-майор Алексеев получил боевой приказ. Во взаимодействии с 47-м стрелковым корпусом начать наступление на укрепленные узлы противника Славгород и Тростянец. Учитывая семикилометровую ширину полосы наступления, определенную разграничительными линиями, командир корпуса решил построить боевой порядок в один эшелон, оставив в резерве 178-ю танковую бригаду.

После двухчасовой артподготовки, прорвав оборону врага у деревни Касилово, 183-я и 186-я танковые бригады устремились к населенным пунктам Дроновка, Пушкарский.

…Избитая, черная, пыльная дорога. Вокруг редкие овраги, небольшие рощи лиственного леса. Обезображенные войной поля, обгоревшие посевы, незасеянные массивы, заросшие сорняком. Вдоль дороги валяются разбитые грузовики, вздувшиеся трупы лошадей с торчащими вверх ногами.

Длинной растянувшейся колонной в тучах черно-серой пыли движутся танки, облепленные солдатами. Это резерв командира корпуса, готовый в любой момент прийти на помощь соединениям первого эшелона. В этой же колонне машины оперативной группы штаба корпуса.

С утра все шло хорошо: командиры танковых бригад регулярно докладывали по радио о своем продвижении. Но вот радирует командир головной 183-й бригады подполковник Акопов: «Подошел к оврагу в пяти километрах юго-западнее деревни Погорелая. Пройти не могу: овраг заболочен, мостов, нет».

Генерал-майор развернул карту, внимательно ее рассмотрел.

— Майор Лобко, передайте Акопову: разрешаю обойти овраг в направлении Староселье, — обратился Алексеев к начальнику связи корпуса.

Через час новое сообщение: «Атаковал противника на рубеже деревни Дроновка. Враг, имея артиллерию, оказывает сильное сопротивление. В обороне танки противника численностью до полутора десятка».

Выслушав донесение, командир корпуса задумался: «Если даже головную бригаду усилить своим резервом, все равно Дроновку с ходу не взять. Корпус может «застрять» у этого опорного пункта на несколько часов, и оперативная задача будет сорвана».

Через несколько минут Акопов получил приказ: «Дроновку взять силами одной вашей бригады с приданным истребительно-противотанковым артполком. Сам меняю направление и Дроновку обхожу».

Бой 183-й танковой бригады за Дроновку продолжался более двух часов. Семь горящих танков, десятки убитых оставили гитлеровцы на поле боя. Тем временем части корпуса вышли к окраинам Славгорода и деревни Верх-Пожня. Овладеть сразу этими опорными пунктами не удалось. Гитлеровцы создали здесь минные поля, а заболоченные берега реки Пожни мешали их обойти.

Алексеев решил применить отвлекающий маневр. Ночью 183-я и 186-я танковые бригады были отведены в лощину восточнее Славгорода, а 11-я мотострелковая бригада с десятью танками резерва заняла перед деревней Верх-Пожня исходное для атаки положение. В свою очередь противник, перебросив сюда основные силы и средства, контратаковал подразделения мотострелковой бригады. В это время танковые бригады вырвались из лощины и на максимальной скорости устремились на Славгород. На подступах к нему танкисты смяли минометную батарею, три противотанковые пушки врага. В Славгороде разгромили штаб немецкого пехотного полка, захватили важные документы, подбили семь танков и уничтожили до двухсот гитлеровцев. Противник, взорвав мосты через Пожню, поспешно отступил. Вечером 8 августа корпус ворвался в Тростянец.

Командир танковой роты старший лейтенант Сергей Васильевич Гришин получил задание выйти к железнодорожной станции и взять ее. По узкой улочке он провел танки к станции. На путях стояли три состава с паровозами под паром, готовые к отправке. Немцы суетливо бегали около вагонов, офицер что-то громко кричал машинисту. Гришин моментально оценил обстановку:

— Радист, передать командирам танков: бить по паровозам, не допустить, чтоб эшелоны ушли.

Грянули выстрелы. Немцы сразу же разбежались. Танки подошли к составам. Старший лейтенант открыл люк, приподнялся. Сквозь шум работающего двигателя он отчетливо услышал крики и стук, доносившиеся из эшелона. Каково же было удивление, а затем радость танкистов, когда в оконцах с металлическими решетками они увидели людей, наших людей, попавших в плен.

Мгновенно полетели замки с дверей. Из вагонов спрыгивали грязные, в рваном обмундировании солдаты, ошеломленные неожиданным освобождением.

— Братцы, свои! Танкисты, родные, спасибо! — раздавались крики. Кто-то обнимал освободителей, кто-то плакал от радости.

Гришин по рации доложил командиру батальона об освобождении из фашистского плена наших военнослужащих. «Оставаться на месте, обеспечить охрану эшелонов», — последовал ответ.

Через полчаса к станции подошли три танка. Командир корпуса Алексеев, командир бригады Акопов и офицер штаба корпуса направились к эшелонам. Все трое были в комбинезонах, только Алексеев выделялся своей генеральской фуражкой. Он подошел к освобожденным из плена красноармейцам, поздоровался. Спросил, где попали в плен, из каких частей. Выслушал ответы, немного подумал и неожиданно задал вопрос:

— А в танковом корпусе служить хотите?

— Конечно, хотим, товарищ генерал, — дружно раздались радостные возгласы.

Алексеев обернулся к офицеру, прибывшему вместе с ним.

— Обойдите вагоны, перепишите всех, кто хочет служить у нас. Танкистов обязательно надо взять в корпус. Пополним и мотострелковую бригаду. Тем, кто желает вернуться в свои части, препятствовать не следует, направим в распоряжение штаба фронта. Задание интендантам о питании и приведении в порядок освобожденных дам сам. В помощь к вам пришлю офицеров отдела кадров. А вам, старший лейтенант, — обратился он к Гришину, — спасибо за службу. Молодцы, вовремя успели.

Пожав руку офицеру, генерал пошел к танку. Он торопился, в городе еще гремел бой…

Взяв Тростянец, корпус перерезал стратегически важную железную дорогу. Смириться с утратой необходимых коммуникаций противник не мог, поэтому предпринял яростные попытки любой ценой вернуть город. За два дня одиннадцать контратак по пятьдесят — шестьдесят танков одновременно. Около сорока самолетов заход за заходом штурмовали позиции корпуса.

На рассвете 11 августа генерал Алексеев прибыл в 178-ю танковую бригаду, которая удерживала северо-западные подступы к Тростянцу. На небольшой поросшей бурьяном высотке — наблюдательный пункт командира бригады полковника Шапошникова. С НП далеко впереди видна роща. Вдоль ее опушки протянулись вражеские позиции. Неровный, местами заболоченный луг разделял противников. На нем бесформенными грудами чернели разбитые и сгоревшие танки. Некоторые из них еще дымились.

Командир корпуса слушал доклад Шапошникова. Сегодня полковник был совсем не похож на того молодцеватого офицера, который предстал перед Алексеевым при первой встрече. Воспаленные глаза, черная щетина на лице, глухой, хрипловатый голос.

— Немцы продолжают наседать. Вчера они атаковали шестнадцатью танками. Атаку мы отбили. Сожгли семь танков, подбили три, остальные ушли. Ночью немцы подбитые танки отбуксировали. Сильно бомбит авиация. Убит заместитель командира 1-го батальона майор Чернышев. Разведкой установлено, что за ночь немцы подтянули дополнительно пехоту и танки. Ждем очередную атаку.

Алексеев взял бинокль и несколько секунд внимательно рассматривал опушку леса.

— Да, вы правы. Идут.

— Пора, товарищ генерал-майор. Утренний кофе выпит, берутся за работу, — усмехнулся Шапошников.

Впереди шли «тигры». Приплюснутые, широкие, угловатые, окрашенные в грязно-желтый цвет с черными полосами. Двигались они тяжело, раскачивая хоботы длинноствольных пушек. «Один, два… шесть, семь, — сосчитал Алексеев. — И красят-то специально под тигра, все устрашить хотят».

Метрах в пятидесяти за «тиграми» двигались средние танки. Издалека они казались малютками. Их много, не меньше двадцати. За танками бежали автоматчики. По команде Шапошникова ударила артиллерия, повели огонь и наши танки, вкопанные в землю. Луг покрылся сплошными разрывами. Тяжелые фашистские танки, раскачиваясь, стреляли с ходу. Рядом с НП оглушительно рвались снаряды, сотрясая бревна наката.

— Слабоват ваш блиндаж, — проронил генерал, осматривая наблюдательный пункт, — пустяковым снарядом разобьет.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — отшутился Шапошников. — Некогда было сооружать, да потом, думаю, недолго мы здесь задержимся.

«Тигры» время от времени приостанавливались, делали короткий залп по нашим батареям и продолжали двигаться вперед. Беспрерывно били наши противотанковые орудия. Один за другим загорались средние танки, но «тигры», словно заколдованные, ползли вперед. Пора и нашим танкам в дело! Из лощины навстречу фашистам устремились «тридцатьчетверки»…

В одной из них лейтенант Михаил Фролов. Его танк ведет огонь с ходу, но снаряды идут мимо. «Подойти поближе, подойти поближе», — мысленно твердит лейтенант. Вспыхнула впереди идущая «тридцатьчетверка».

— Ставь танк за горящим! — крикнул Фролов механику-водителю. Забыв обо всем на свете, видя только врага, он яростно и методично повел огонь по «тигру». Попадание первое, второе. Видны взрывы снарядов, но «тигр» идет. «Броня крепка-таки у него», — промелькнула мысль. Наконец танк запылал. «Это тебе за наш», — подумал Фролов и стремительно сменил позицию, выбрав ее за дымящим немецким танком. Еще три выстрела — и подбит второй «тигр». Фролов в азарте. Теперь на виду у него оказались два немецких средних танка. Один за другим летят бронебойные снаряды. Горят и эти танки.

Поле боя заволокло черным дымом. Иногда лейтенант видит рядом танки своей роты, которые, маневрируя, сражаются с врагом. Вдруг прямо на Фролова вылетел «тигр».

— Вася! — закричал лейтенант водителю. — Уводи скорей машину! Сзади нас горящий танк, давай под его прикрытие, задним ходом, быстро! Молодец!

«Тигр» остановился, начал медленно разворачиваться. «Вот это нам и нужно!» — подумал Фролов, с наслаждением выпуская снаряды по борту «тигра». Из танка повалил дым, вырвалось пламя…

С наблюдательного пункта Алексеев заметил «тридцатьчетверку», вступившую в единоборство с немецкими «тиграми».

— Что это у тебя за ас на сорок седьмом, Матвей Кузьмич? Ты смотри, как он маневрирует! И уйти умеет вовремя, чтоб в подходящий момент влепить. Да он же мастер своего дела! — восторгался генерал.

— Это командир взвода лейтенант Михаил Фролов, бывший учитель, сибиряк, — с невольной гордостью ответил Шапошников.

После боя командир корпуса вызвал лейтенанта Фролова. Перед ним предстал небольшого роста танкист в мазутном комбинезоне, с черным от пыли и копоти лицом. Офицер еле держался на ногах от усталости, но глаза его светились счастливой удачей. Генерал крепко пожал руку лейтенанту.

— Видел я, как ты бьешь немецких танкистов, лейтенант. Поздравляю с успехом. Сколько же все-таки уничтожил танков сегодня, товарищ Фролов? — спросил Алексеев.

— Пять танков, товарищ генерал-майор, из них три «тигра», — отрапортовал лейтенант.

— Молодец! — восхищенно проговорил Алексеев, достал из кармана небольшую коробочку с орденом Красной Звезды и тут же вручил его лейтенанту.

…Ни танковые атаки, ни массированные налеты авиации не помогли немцам. Корпус удержал Тростянец и получил приказ продолжать наступление. Предстояло прорвать оборону противника в районе деревень Хвощовая — Буимер, взять сильно укрепленный опорный пункт врага село Олешню, которое находилось в двенадцати километрах северо-западнее Ахтырки. Корпус должен был обойти Ахтырскую группировку врага.

Утром 17 августа началась артиллерийская подготовка. Грянули сотни батарей. Несколькими валами прошли над вражескими позициями штурмовики, «сыграли» гвардейские минометы. Огонь был настолько сильным, что сплошное черное пороховое облако стояло на два-три километра. После прорыва оборонительного рубежа началось стремительное наступление. Танки, пехота, артиллерия — все это двинулось многими колоннами по дорогам к Олешне. Однако на подступах к селу враг остановил танковые бригады, успев закрепиться на заранее подготовленных позициях.

Двое суток идут бои за Олешню. Утром 20 августа Алексееву позвонил командующий фронтом Ватутин. Генерал армии говорил спокойно, но в его вопросах явственно чувствовался упрек:

— Почему не берете Олешню?.. Мало танков?.. Контратакуют?.. Сильно бомбят?.. Ну что же. Немцы бомбили и будут бомбить и контратаковать будут. Они же думают на этих рубежах остановить наступление. Больше того, противник своей Ахтырской группировкой нанес контрудар по вашему левому соседу под Каплуновкой, прорвал фронт и ввел в направлении на Богодухов до двухсот танков.

Не мог сказать Ватутин, да и в этом не было нужды, что сам он только что получил телеграмму Верховного Главнокомандующего по поводу Ахтырки и Богодухова с жестким требованием остановить врага.

— От вас многое зависит, — продолжал Ватутин. — Возьмете Олешню, обойдете с северо-запада Ахтырку, оберегая свой левый фланг, тогда немцам придется оставить ее, если они не захотят попасть в «мешок»…

Не прошло и четверти часа, как позвонил командующий 40-й армией генерал-лейтенант Москаленко. Очевидно, Ватутин переговорил и с ним. Командующий не стеснялся в выражениях, предъявлял претензии танкистам. Уж так повелось, когда дела не шли, перепадало танкистам. «За промедление Родина нам не простит», — закончил он разговор.

Едва Алексеев положил трубку, позвонил командир 183-й танковой бригады подполковник Акопов и доложил о неудачной атаке на Олешню. После этого генерал сразу же выехал в 178-ю бригаду, чтобы на месте решить, как лучше наступать на Олешню.

Командный пункт Шапошникова обосновался в небольшой деревушке Хмелевец. Правильнее сказать, в бывшей деревушке. Целых домов не осталось, кругом все разворочено большими и маленькими воронками. В воздухе едкий дым от опаленных, медленно тлеющих тополей.

Шапошников доложил обстановку:

— Ведем огневой бой с противником, находящимся на рубеже деревни Перегоновка. Утром поддерживали огнем атаку танковой бригады Акопова. Сейчас помогаем продвижению пехоты 337-й стрелковой дивизии. Отбили атаку девяти «тигров». Выдержали три налета. Полчаса назад в наше расположение с большой высоты сбросили бомбы «хейнкели» и «юнкерсы». Попадание в склад боеприпасов, много убитых и раненых. Дважды менял расположение командного пункта. Снарядов для танков осталось в половину боекомплекта.

— Да, жарко тебе тут, Матвей Кузьмич, приходится. Но есть еще задача. Соседей выручать надо: в 27-й армии сложилась очень трудная обстановка. Командующий фронтом торопит. Думаю сделать так: поскольку танков у тебя мало, да и у Акопова их не густо, соединим их в сводный отряд и ночью неожиданно ударим по Олешне.

Глубокой ночью, совершив обходной маневр, танки с западной стороны прорвались в Олешню. Противник, не ввязываясь в бой, отступил, оставив вооружение и технику.

В тот же день Алексеев собрал командный состав корпуса.

— Наступаем и воюем плохо, — начал он разговор с командирами. — Используя нашу медлительность, враг успевает взрывать мосты, минировать дороги. Пока мы строим переправы на реках, он создает новые рубежи обороны. Потом мы вынуждены атаковать противника несколько раз, теряя танки и людей. Поднять темп наступления — вот что необходимо. Не давать врагу закрепляться — вот что главное. Не повторять танковых атак в одном и том же направлении. Встретил препятствие — обойди его. Разведывательному и мотоциклетному батальонам лучше вести разведку, а штабу быть более осведомленным о противнике.

После Олешни корпус быстро преодолел сорокакилометровый путь и подошел к Зенькову. Но и здесь немцы успели организовать оборону. И хотя наступавшие уже взяли кирпичный завод на окраине и прорвались в город, на улицах встретили сильный отпор. Не имея достаточной поддержки пехотных частей, танки отошли.

Пересеченная местность и заболоченные долины на подступах к городу вынудили генерала Алексеева к лобовым атакам. Тысячи снарядов по обороне врага, массированные танковые атаки с пехотой при поддержке артиллерии и авиации оказались безрезультатными: город взять не удавалось.

8 сентября 1943 года командир корпуса получил радиограмму со следующим текстом: «Генерал-майору танковых войск Алексееву В. М. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 августа с. г. Вы награждены орденом Красного Знамени. Поздравляю Вас с высокой правительственной наградой и желаю успехов в разгроме немецких оккупантов. Ватутин».

Весть о награждении третьим орденом Красного Знамени вызвала у Алексеева какое-то необычное чувство. Он даже расстроился, испытывая в душе горькую неудовлетворенность собой: «Меня отмечают, награждают, а танковый корпус, который я возглавляю, уперся во вражескую оборону и не может прорваться в город, несет потери. Нет, бесполезные атаки надо прекратить. Нужно найти пути обхода, пусть дальние, но найти, воспользоваться ими и ударить по врагу с тыла».

В ночь на 9 сентября корпус совершил рискованный маневр. Прорвавшись в пятнадцати километрах северо-западнее Зенькова, взял село Тарасовка и вышел в тыл немецкой обороны. Силы корпуса невелики: двадцать танков и пятнадцать самоходных артиллерийских установок. Помогла внезапность. Несмотря на двойное превосходство противника в танках, прорыв корпуса вызвал панику в городе. 9 сентября Зеньков был освобожден.

После трехмесячных непрерывных боев 10-й танковый корпус вывели на переформирование. Несколько суток танкисты отдыхали в тихом украинском городке Лебедин. Вспоминали жаркие бои, ремонтировали танки и машины, готовились к битве за Днепр. Приятным событием для личного состава корпуса и его командира стал приказ военного совета 40-й армии. В нем говорилось: «Части и соединения 10-го танкового корпуса, взаимодействуя с частями 40-й армии, успешно выполняли боевые задачи, поставленные военным советом армии. Весь личный состав под умелым руководством генерал-майора Алексеева героически сражался с немецко-фашистскими захватчиками, очищая от них нашу родную землю…

За умелое руководство частями и соединениями корпуса, за беспредельную преданность нашей социалистической Родине и проявленный героизм в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками командиру корпуса, всему офицерскому, сержантскому и рядовому составу объявить благодарность».

Получив танки и подкрепление, 16 сентября корпус вновь вышел на передовые позиции… Лохвица, впереди Пирятин.

— Памятные места, Василий Михайлович, — взволнованно говорил полковник Божко. Вместе с Алексеевым в колонне оперативной группы штаба он ехал за ушедшими вперед танками. — Здесь, у Лохвицы, в сентябре сорок первого немецкие танки разгромили управление Юго-Западного фронта, погиб командующий фронтом генерал армии Кирпонос… Через эти места с остатками 75-й стрелковой дивизии я выходил из окружения. — Божко вздохнул, помолчал. С болью проронил: — Ох и тяжел был тот путь.

— Понимаю, Митроша, сам испытал под Барвенково.

Алексеев вскоре же после знакомства с полковником Божко стал называть его по-дружески Митрошей. Генералу понравился этот добросовестный, старательный, правдивый офицер. Часто, то на командном, то на наблюдательном пункте, то в машине, они были вместе. Командир корпуса предпочитал всегда иметь под рукой командующего артиллерией. И как только требовалось развернуть артиллерийские полки, Божко был всегда готов.

Начавший службу в дивизии Якира, получивший боевой опыт в войне с белофиннами, познавший горечь поражений первых месяцев войны с фашистской Германией, Митрофан Дмитриевич был отличным помощником. Прост, скромен, отзывчив. Совместная работа с командиром корпуса, общие интересы сблизили их. И, как часто бывает, зародилась между ними та солдатская дружба, дружба без скидок и поблажек, даже если дело касалось повседневной черновой работы. Божко дорожил этой дружбой, стремился помочь генералу во всем, что было в его силах. Он часто выполнял такие поручения командира корпуса, которые не входили в круг обязанностей командующего артиллерией. «Митроша, побывай-ка в этой бригаде, посмотри, что там сейчас, помоги командиру, если надо», — говорил Алексеев. И Божко не задумывался о том, его ли это дело или кого-то другого. Раз командир корпуса поручил, значит, так надо.

Корпус подошел к реке Удай, форсировал ее и вместе со стрелковыми дивизиями 40-й армии 19 сентября освободил города Пирятин и Гребенка.

На опушке леса, неподалеку от Пирятина, генерал Алексеев собрал командиров бригад и частей. Расселись прямо на траве в тени старых разлапистых дубов. Рассматривая топографическую карту, Алексеев начал разговор:

— До Днепра осталось сто двадцать километров. Противник ослаблен. Наша задача — поджимать его еще сильнее, не давать возможности закрепляться. Немецким соединениям при отступлении предстоит переправиться через Днепр. Поэтому значительную часть войск немецкое командование будет уводить на Киев. Там наиболее удобная переправа — мост. Мы должны выйти к Днепру на сорок-пятьдесят километров южнее Киева. Считаю, что корпус может достичь реки намного раньше, чем немцы переправятся и займут оборону за Днепром. Суворовская быстрота и стремительность — вот что сейчас нам нужно.

— Матвей Кузьмич, — обратился Алексеев к полковнику Шапошникову, — 178-я танковая бригада пойдет головной, другие — вторым эшелоном. Смотри за флангами, а за тылами твоими я сам присмотрю. Иди вперед и не оглядывайся.

На следующий день командир корпуса на «виллисе» догнал головную бригаду. Шапошникова он нашел в командирском танке. Выслушав доклад о ходе наступления, Алексеев спросил: «Матвей Кузьмич, а «виллис» у тебя есть?» — «Есть, товарищ генерал». — «Так вот, пересаживайся-ка на «виллис», пусть танкисты видят тебя и, не мешкая, идут вперед».

В тот день танковый корпус прошел более пятидесяти километров и с ходу ворвался в город Яготин. Генерал Алексеев был доволен: немцы не успевали удирать от наседавших танков. Танковые бригады настигали и громили пробки из автомашин, артиллерии, пехоты на мостах и дорогах, давили и расстреливали в панике разбегавшихся фашистов.

В ночь на 21 сентября корпус взял Переяславль, исторический город, в котором в XVII веке находилась ставка гетмана Богдана Хмельницкого. Здесь определилась судьба украинского народа, здесь родился братский союз России и Украины.

Поступь танков неудержима. Около тысячи километров прошел корпус за два месяца, уничтожил более трехсот танков, свыше двадцати тысяч немецких солдат и офицеров. Все ближе и ближе Днепр…

Сгущались сумерки, приближалась темная сентябрьская ночь. Генерал-майор Алексеев вызвал по рации Шапошникова. «Вышли к высоте, преграждающей путь к Днепру, — доложил командир бригады. — Попытка преодолеть ее с ходу не удалась. Путей обхода нет, мешают овраги. Силы немцев незначительны. Как только стемнеет, будем у Днепра».

И танкисты Шапошникова не подвели своего командира. После короткой, ожесточенной схватки с врагом 178-я танковая бригада, первая в полосе наступления войск Воронежского фронта, 21 сентября 1943 года вышла на левый берег Днепра около села Яшники, что в двадцати километрах от Переяславля.

На Букринском плацдарме

На рассвете командир корпуса Алексеев вместе с Лавриненко, Божко, Шапошниковым и начальником политотдела Стороженко был на берегу Днепра.

Река в тумане. Правый берег едва проглядывается. Длительное время немцы возводили там укрепления. Фашистская пропаганда назвала их «Восточным валом», о который должно было разбиться наступление советских войск.

«Здесь предстоит форсировать реку. Это будет очень трудно, — размышлял генерал. — Нет переправочных средств. Армейский понтонный батальон, приданный ранее корпусу, командующий фронтом передал танковой армии Рыбалко».

Решение складывалось само собой: изучив укрепления и систему огневых точек врага, форсировать реку на подручных средствах. Срочно изыскать их. Самое важное — правильно выбрать место плацдарма.

Части корпуса подходили к Днепру. Готовили позиции артиллеристы, зарывали свои боевые машины танкисты, окапывалась пехота. Началась подготовка к битве за Днепр.

Штаб корпуса разместился в чудом уцелевшем большом украинском селе Ковалин, в восьми километрах от Днепра. На возвышенности неподалеку от села саперы оборудовали наблюдательный пункт командира корпуса. Отсюда хорошо просматривались река, деревни Монастырей и Балыка за Днепром и ближе к левому берегу большой остров, покрытый ивняком.

Генерал Алексеев внимательно изучал донесения разведчиков, побывавших на вражеском берегу. Вот что рассказывает командир одной из разведывательных групп Герой Советского Союза сержант М. Д. Кравец:

«С выходом к Днепру в первую же ночь я получил задание с группой разведчиков 183-й танковой бригады переправиться на правый берег, разведать систему обороны и места расположения огневых точек противника. В деревне Яшники нам удалось найти две полуразбитые рыбачьи лодки. Саперы помогли исправить их, и с наступлением темноты мы отплыли от берега. Противник изредка простреливал реку из пулеметов и минометов, освещал ее ракетами. Каждый из нас, наверное, думал одно и то же: «Скорей бы, пока нет ракеты, пройти реку!» Бойцы, сидевшие на веслах, работали дружно и споро. Лодки быстро, рывками скользили по воде. Наконец они, не замеченные врагом, бесшумно причалили к обрывистому берегу.

Оставив двух разведчиков для охраны лодок, вчетвером мы поползли в расположение противника. Достигли траншеи. Ночь, темно, ничего не видно. Где и какие огневые точки, не разобрать. Решаю бросить несколько гранат в немецкие окопы. Шепотом говорю об этом своим ребятам. Гранаты кидаем одновременно, прижимаемся к земле. У немцев переполох. Они открывают стрельбу. Это нам и нужно. Стараемся запомнить, где и какие огневые точки. Постепенно стрельба затихает. Надо действовать дальше. Решил группу разделить. Двоих оставил на месте, а сам с красноармейцем Гарфункиным пополз в глубь обороны немцев. Всю ночь мы изучали позиции врага.

Перед рассветом, соединившись со второй подгруппой, начали пробираться к берегу. Но неудача: напоролись на немецкий пост… Длинная автоматная очередь. Шум, крики. Застрочили пулеметы. Надо было немедленно уходить. Шепотом говорю Гарфункину: «Мы уходим, минуты на три прикрой отход». В это — время ударила наша артиллерия. Снаряды рвались совсем близко. Думаю: «Спасибо, братцы. Немцам теперь не до нас». Ушли мы без преследования. Благополучно добрались до реки. Ни лодок, ни охранявших их разведчиков на месте не оказалось. Осмотрев внимательно берег, мы обнаружили наших товарищей, погибших в неравной схватке. Не могу словами выразить боль и гнев, охватившие меня. Но надо было перебираться через реку. Придется вплавь. Я дал сигнал об отходе Гарфункину и первым бросился в реку, другие за мной. Осенняя вода холодна, судорогой сводило ноги. В голове неотступная мысль: «Во что бы то ни стало добраться до своих, доложить о противнике». Когда мы были где-то на середине реки, немцы вдруг открыли ураганный огонь. Гарфункин плыл далеко позади нас. Я понял, что стреляют по нему. Он не доплыл до берега, погиб.

Из воды мы выбрались мокрыми, продрогшими, обессиленными. Нас быстро переодели, напоили чаем и доставили прямо к командиру корпуса».

Из донесений разведчиков складывалась картина оборонительных сооружений на правом берегу Днепра. В два ряда траншеи, соединенные ходами сообщения, блиндажи. Командир корпуса вспомнил самонадеянные выступления Гебельса о неприступном «Восточном вале». Врал Гебельс, не так страшен черт, как его малюют. Но правый берег высок — вот в чем самая главная трудность. «Не напрасно я подгонял танкистов к Днепру, противник не успел занять по-настоящему оборону, сил у него пока там немного, — думал генерал. — Были б сейчас понтоны, в ночь навели бы наплавной мост, и дело пошло». Но понтонов нет. Не помог разговор и со штабом фронта.

В корпусе развернулась напряженная работа по подготовке к форсированию реки. Мотострелковые и саперные подразделения искали лодки, готовили плоты. Прошли еще сутки.

Днем 23 сентября генерал-майор Алексеев собрал командиров танковых бригад, артиллерийских и минометных полков, командиров других частей.

— Штаб фронта приказал сегодня ночью приступить к переправе через Днепр и захватить плацдарм неподалеку от села Букрин, — объявил Алексеев. — Свежие сведения о противнике, полученные разведгруппами всех танковых бригад, говорят об одном: численность немецких войск на правом берегу непрерывно возрастает. Противник по рокадной дороге спешно перебрасывает свои части и усиливает оборону. Плацдарм во что бы то ни стало должен быть захвачен именно в эту ночь. Через сутки будет поздно. Враг сумеет подготовиться, чтобы опрокинуть десантников, — подвел итог командир корпуса и отдал боевой приказ. — Мотострелковым батальонам танковых бригад с минометами и ружьями ПТР в час ночи 24 сентября на плотах и лодках форсировать Днепр.

— 178-й танковой бригаде, переправившись, захватить населенный пункт Монастырей, затем выйти на юго-западную окраину Оноцки.

— 183-й танковой бригаде к исходу дня занять юго-западную окраину Янивка…

Черная сентябрьская ночь. В темноте чуть плещет река. Десантная группа мотострелковой бригады готовится к переправе. Из камышей у большого острова к берегу выведены сосредоточенные за два дня плавучие средства — лодки, плоты. Спокойно, без суеты идет погрузка. Вполголоса подаются команды. Обмотаны тряпками уключины, закреплено оружие.

Последние томительные минуты. Время от времени темноту ярко чертит ракета. Обессилев, она рассыпается на сотни звездочек, холодным светом озаряющих ночь.

На берегу рядом с капитаном Александром Карповичем Болбасом, заместителем командира мотострелкового батальона, генерал Алексеев. Командир корпуса ясно понимал, на какое серьезное дело идут бойцы. Знал из своего большого опыта, что, как бы удачно ни сложилась обстановка, все равно бой предстоит жаркий, не на жизнь, а на смерть, и не все вернутся. Он будет бороться за их жизнь, он сделает все, чтобы помочь им с этого берега. Только бы закрепились, только бы выдержали денек. В следующую ночь там будет и бойцов больше, и оружия, будут и танки. Еще через день-другой он и сам переберется на правый берег. Понтоны, как нужны понтоны!.. А сейчас несколько напутственных слов капитану. Бойцам он уже все сказал. Длинных речей не надо. Задачу понимают все — закрепиться или умереть.

Вот первая лодка, первая десятка бойцов во главе с Болбасом, отчалила от берега. Начеку сотни людей, танкисты, артиллеристы, готовые в любую минуту смертоносным огнем прийти на помощь форсирующим реку.

Плоты и лодки, с трудом продвигаясь из-за острова против течения, вышли на основное русло реки и взяли курс к деревне Монастырек. Течение быстрое, грести трудно. Но опасность придает силы, и люди работают напряженно. Капитан Болбас всматривается в темные контуры правого берега. «Как-то он нас встретит? Молчанием ли, огнем ли? Где-то там разведчики Кривцов и Фадеев. Живы ли они, выполнили ли задание?»

…Еще вечером сорокалетний сержант Сергей Васильевич Кривцов, рассудительный и осторожный, и совсем юный Иван Фадеев, отчаянный и бесшабашный, получили задание разведать оборону противника в районе деревни Монастырек, а ночью встретить условным световым сигналом десантников, дать им правильное направление.

Как только стемнело, разведчики в рыбачьей лодке бесшумно подошли к правому берегу, спрятали лодку и скрылись в кустах. Леском пробрались к окраине деревни. Решили понаблюдать. Все было спокойно. Кривцов обратил внимание на двухэтажный домик, стоявший на бугре. «Очень удобное место для огневой точки, — сказал он. — Пойди, Иван, проверь, а я прикрою». Фадеев бесшумно, как кошка, прокрался, прильнул к стене, обогнул домик. Подошел и Кривцов. Иван осторожно приоткрыл дверь: в доме пусто. На второй этаж поднялись вместе, впереди Кривцов. Опытный солдат остерегался мин. Осмотрели чердак. И здесь никого не оказалось.

«Дом-то жилой, где-то должна быть его хозяйка!» — подумал Кривцов. Действительно, в подвале оказалась немолодая женщина. «Свои, ридные!» — обрадовалась она. Успокоившись, рассказала, где у немцев пушки, где траншеи, где находится дозор. Укрываясь за плетнями, разведчики огородами пробрались по всей деревне, проверив сведения, которые сообщила женщина. Позиции немецкой обороны шли вдоль огородов. Кривцов и Фадеев в темноте заметили вкопанные в землю танки, обнаружили артиллерийскую батарею. После этого возвратились на берег.

Отыскав наиболее подходящее для причала лодок и плотов место, разведчики затаились в ожидании десантников. Наконец в темноте проступили очертания десятков лодок и легких плотов. Сержант достал карманный фонарик, замигал зеленым светом в сторону приближавшегося десанта.

— В лоб идти не следует, немцы укрепились. Лучше обойти лесом, ударить с фланга. Предварительно надо подавить пулеметную точку, — полушепотом доложил Кривцов капитану Болбасу.

Отряд, пользуясь предутренней темнотой, незаметно подошел к окраине деревни, залег. Бойцы начали окапываться.

Для уничтожения вражеской пулеметной точки капитан выбрал двух автоматчиков. Проводив взглядом отправившихся ползком и перебежками солдат, Болбас двинулся за ними. Вдруг автоматные очереди прорезали тишину. По звуку выстрелов капитан понял, что стреляли немцы. Совсем близко, метрах в семидесяти, захлопали ракетницы, десятки ракет осветили местность. «Если не сумеют подавить пулемет, погибнут», — подумал Болбас и, забыв обо всем, сам быстро, насколько хватало сил и умения, пополз в обход немецкого фланга, чтобы с тыла накрыть пулеметчиков.

Треск автоматных очередей нарастал, застрочил пулемет. Болбас понял, что десантники обнаружены. «Скорей, скорей к пулемету!.. Нет, не надо горячиться. Увидят — убьют, сорвется дело».

Все ближе и ближе стучащий пулемет. Капитан чуть приподнял голову и… увидел спины немецких пулеметчиков! «Спокойно! — мысленно сказал он себе. — Теперь осталось поточнее дать очередь». Болбас снял с предохранителя затвор автомата, тщательно прицелился и нажал на спусковой крючок. Пулемет замолк. Теперь капитан вспомнил о гранатах-лимонках, прикрепленных к ремню. Быстро вставил запалы и бросил гранату на пулеметную точку. «Для уверенности не помешает», — подумал он. Вторая граната полетела в немецкую траншею. Десантники поняли его сигнал, бросились на немецкие позиции и захватили их.

Вслед за группой капитана Болбаса на правый берег высадилась рота лейтенанта Кинешева. Не ожидавшие нападения гитлеровцы не выдержали, отступили. Но через несколько минут опомнились и контратаковали советских десантников. В ходе схватки погиб расчет единственного пулемета, переправленного на правый берег. Кинешев сам лег за пулемет и стал в упор расстреливать наседавших немцев. Бой длился четыре часа. Рота перебила около двухсот немецких солдат и офицеров, лейтенант Кинешев расстрелял до семидесяти гитлеровцев. Враг бросал все новые и новые силы, хотел сбросить в Днепр группу смельчаков, но ему не удавалось это. В неравной схватке Кинешев погиб. «Понесли потери до пятидесяти процентов личного состава», — говорится в первом донесении с заднепровского плацдарма.

Командир корпуса Алексеев был занят одной заботой — переправить танки и орудия за Днепр. Именно от этого зависело, закрепится десант на плацдарме или нет. В это время по категорическому требованию Алексеева стали прибывать первые автомашины с понтонами. «Делать паромы, — приказал генерал начальнику инженерной службы майору Товоловичу. — Для моста у нас слишком мало понтонов».

С наблюдательного пункта командира корпуса хорошо просматриваются деревушки Монастырек и Балыка. Видны разрывы мин и снарядов неподалеку от них. Это немцы обстреливают наших десантников. Совсем близко, у левого берега, где саперы сооружали паромы, высоко поднялись фонтаны воды и прибрежного песка, прогремели разрывы крупнокалиберных снарядов. «Разобьют понтоны», — с тревогой подумал генерал и обратился к командующему артиллерией корпуса:

— Товарищ Божко, почему ваши артиллеристы до сих пор не засекли немецкие батареи и не подавили их? Вы же видите, как тяжело приходится десантникам. Уж коли мы не можем переправить на плацдарм артиллерию, не жалеть снарядов отсюда. Подавить вражеские батареи! — приказал генерал.

В первые сутки на правый берег вышло четыреста солдат и офицеров корпуса с четырьмя станковыми, двенадцатью ручными пулеметами, с шестнадцатью ПТР и двумя минометами. Именно они захватили и держали плацдарм за рекой. Следующей ночью новые группы переправились на Букринский плацдарм. Но и противник не сидел сложа руки. Из района Кагарлыка он подтягивал к Букрину и Монастырьку танки, артиллерию, минометы, свежие эсэсовские части. Начались налеты авиации. Группами в пятнадцать-двадцать самолетов десятки раз в день вражеская авиация бомбила наши стрелковые ячейки, сбрасывая сотни бомб на плацдарм. А плацдарм-то всего лишь четыре километра в длину да один в глубину!

У десантников не хватало боеприпасов, случались перебои с едой. «Помимо ночной переправы патронов и мин через реку на лодках, использовать самолеты У-2 для доставки оружия прямо на плацдарм», — дал указание командир корпуса.

В ночь на 26 сентября пошли паромы. Началась переправа танков, пушек, тяжелых минометов. Форсировав реку, танкисты при взаимодействии со стрелковыми частями выбили немцев из села Трактомиров, а вскоре у села Зарубенцы они создали второй заднепровский плацдарм.

Генерал Алексеев всецело озабочен переправкой частей корпуса за Днепр. То количество танков и орудий, которое удалось перевезти на нескольких десятках понтонов, никак не обеспечивало потребности для развертывания решительного наступления на плацдарме. Фашистские самолеты ежедневно разбивали понтонные паромы. Их восстанавливали и снова пускали в дело. Генерал, как всегда в период наступления, мало спал, укладываясь часа на два-три на складную металлическую кровать в блиндаже наблюдательного пункта. Ночью был на переправе, торопил саперов, восстанавливавших паромы, заботился о подвозе боеприпасов, продовольствия. Его не удовлетворяли короткие телефонные донесения, поступавшие с плацдармов, он чувствовал, что оторван от непосредственного руководства боевыми действиями. Порой ему казалось, что командиры танковых бригад недостаточно решительно ведут наступательные бои. «Теперь, когда значительная часть сил корпуса переправлена на ту сторону, мое место там, на правом берегу», — решил Алексеев.

Он вызвал к телефону начальника штаба полковника Лавриненко и предложил ему прибыть к Днепру, чтобы отсюда давать необходимые указания по переправе боевой техники:

— Свои обязанности по штабу передайте заместителю, скажите ему, что несколько суток вас не будет в Ковалине.

За два месяца совместной работы с Лавриненко Алексеев убедился, что тот хорошо знает специфику танковых частей, имеет достаточный опыт штабной работы. В то же время полковник умел с завидной настойчивостью и твердостью проводить в жизнь замыслы командира корпуса, его решения по тактическому использованию танковых бригад, артиллерийских и минометных полков.

— Матвей Илларионович, оставшаяся боевая техника, личный состав во что бы то ни стало должны быть переправлены за Днепр, — сказал в заключение командир корпуса. — Ежедневно доносите мне, как идут дела. Держите связь со штабом фронта. Обо всех его указаниях сообщайте на мой КП.

Алексеев за Днепром. Его командный пункт на высоте южнее Трактомирова. Впереди, на окраине села Малый Букрин, боевые порядки 178-й танковой бригады. До них не больше километра. Берег выше по течению реки занимает враг. Лишь через шестнадцать километров наш второй плацдарм у деревни Балыка, который удерживает 183-я танковая бригада.

Противник решил во что бы то ни стало захватить переправы и окружить советские войска на плацдармах. С утра 29 сентября он двумя пехотными полками при поддержке тридцати танков, мощных артиллерийского и авиационного налетов атаковал наши части около Букрина и основательно их потеснил. Обстановка становилась угрожающей. Вскоре немецкие танки прорвались к Трактомирову.

…Находившиеся на командном пункте вдруг увидели четырех «тигров» и несколько десятков автоматчиков. Ведущий танк проскочил вторую линию окопов и на полной скорости направился к командному пункту. За ним — другие. Расстояние катастрофически сокращалось. Алексеев отчетливо различил черно-белые кресты на танках. Мысль напряженно работала: «Что делать?» Он знал, что единственным прикрытием командного пункта могут стать лишь два самоходных орудия, одно из которых повреждено и может стрелять только с места. «Еще четыре-пять минут, и все!» — промелькнула мысль.

Один за другим раздались выстрелы — самоходки открыли огонь. «Да, выхода нет, надежда только на самоходки. Если даже придется умереть, то сделать это достойно и нанести большой урон врагу», — решил генерал. В тот же миг твердо, с металлом в голосе, приказал:.

— Всем занять оборону в траншее около командного пункта, подготовить гранаты.

Адъютант Трубников, начальник связи Лобко и несколько связистов бросились выполнять приказание.

— Божко, ты останься здесь, — задержал Алексеев командующего артиллерией.

Самоходки вели огонь, но «тигры» продолжали идти, пытаясь огнем подавить блиндаж. Было видно, как разорвалось несколько снарядов, попавших в поврежденную самоходку. Орудие замолкло. «Раздавят нас, если уничтожат оставшуюся самоходку», — подумал Алексеев, не сводя глаз с орудия. А оно в тот момент медленно выползало из лощины навстречу танкам.

— Что они, дураки, делают? — вырвалось у него. — Божко, быстро к самоходке! Если проскочишь, скажи, чтоб не высовывались из балки, — приказал Алексеев. И уже спокойнее добавил: — Чтоб самоходка меняла позицию прямо в балке.

Полковник выбежал из легкого блиндажика командного пункта, пригибаясь спустился в балку. Между тем неравная дуэль продолжалась. Одним снарядом самоходка угодила в башню «тигра» и сбила ее.

— Вот это уже лучше! — произнес Алексеев, напряженно следя за поединком. — Ну, стукните еще одного, хотя бы одного! -

Действительно, запылал второй «тигр». Из горящих танков выскочили немецкие танкисты. И вдруг… два оставшихся танка одновременно встали. Через несколько секунд они медленно попятились назад, не решившись на разворот, чтоб не подставить своих бортов. Победа! «Тигры» отступали от самоходки. Рассыпались и залегли немецкие автоматчики, не понимая маневра своих танкистов. А разобравшись, бросились наутек, обгоняя танки, пытаясь укрыться за ними от автоматных очередей с командного пункта.

Волнение проходило медленно. Все понимали, что своим спасением они обязаны экипажу самоходки лейтенанта Адама Ленинского…

Понимая, что Букринский плацдарм нацелен на Киев, немецкое командование прилагало все усилия, чтобы не допустить его расширения. «Из допросов пленных выяснено, что перед фронтом 10-го танкового корпуса занял оборону пополненный и доукомплектованный 48-й танковый корпус врага», — говорится в донесении генерал-майора Алексеева штабу фронта. «Старый знакомый прибыл», — говорил по поводу появления немецкого танкового корпуса генерал, вспоминая сражение на Курской дуге.

Атаки врага становились чаще и упорней. Артиллерийский и минометный обстрел, массированные удары авиации. Украинское село Ходоров, расположенное на живописных холмах неподалеку от Днепра, несколько раз переходило из рук в руки…

«Командиру корпуса. В течение дня отбил две контратаки противника с направления высот 197,1 и 172,6, — сообщал начальник штаба Лавриненко, — переправил в ночь три бронемашины, шесть пушек и батарею минометов. Если будет туман, успею переправить утром подошедшее пополнение — двести пятьдесят человек».

Танковый корпус разобщен на части: за селом Ходоров бригада полковника Шапошникова, северо-западнее деревни Щучинка — 183-я бригада Ковалева. Добраться до нее можно лишь кружным путем: через Днепр по переправе в Зарубенцах, затем по левому берегу к Яшникам, снова переправа у Монастырька и только потом к Щучинке. Километров тридцать будет. Связь плохая. Порой невозможно было связаться ни с Ковалевым, ни с Лавриненко, ни со штабом корпуса. Выручило звено самолетов У-2, имевшееся в распоряжении штаба корпуса. Как они пригодились! Алексеев получал от летчиков боевые приказы командующих фронтом и армией, донесения танковых бригад и частей, сам летал на плацдарм у Ржищева и Щучинки, а также в Ковалин — штаб корпуса. Авиация, то есть три немудрящих, но надежных У-2, настолько прочно вошла в жизнь командования корпуса, что появилось даже расписание рейсов. И когда самолет не прилетал в установленное время, на КП командира корпуса, у села Ходоров, начинали волноваться: уж не случилось ли что?

Советские войска на Украинском плацдарме готовились перейти в решительное наступление. Генерал-майор Алексеев созвал командиров танковых бригад, артиллерийских частей корпуса, пригласил командиров стрелковых полков из дивизий, взаимодействующих с танковым корпусом. Выслушав сообщения о состоянии боевых частей, генерал заговорил о подготовке к наступлению.

— К прорыву сильной обороны врага надо хорошо подготовиться. Для этого, прежде всего, провести тщательную разведку огневой системы противника. Особенно тщательно изучить расположение противотанковых средств. За каждым квадратом местности закрепить начальника, который бы отвечал за разведку и наблюдение. Разведав огневую систему врага, все выявленные цели распределить за артиллерийскими расчетами, чтобы каждый расчет знал, что ему предстоит уничтожить. Во-вторых, инженерной разведке заблаговременно определить проходимость дорог, троп, возможные места преодоления противотанковых препятствий и минных полей. В-третьих, подробно спланировать взаимодействие танков со стрелковыми частями и артиллерией. В-четвертых, срочно восстановить все неисправные танки. Пересмотреть состав тыловых частей, всех, кого возможно, поставить в строй. В-пятых, в целях обеспечения боеприпасами и горючим весь автотранспорт заставить работать днем и ночью…

Вряд ли может быть более убедительным рассказ об этом наступлении, чем воспоминания бывшего начальника штаба 48-го танкового корпуса немецкой армии генерал-майора Меллентина. В книге «Танковые сражения 1939–1945 гг.», вышедшей в Москве в 1957 году, он писал: «16 октября 1943 года русские атаковали позиции 48-го танкового корпуса. В это время я находился на одном из передовых наблюдательных пунктов 19-й танковой дивизии и был вынужден оставаться там в течение целых двух часов. Артиллерийская подготовка была действительно очень сильной. Передвигаться было совершенно невозможно, так как по участку в один километр вели огонь до 290 орудий, причем за два часа русские израсходовали полуторадневную норму снарядов. В глубину артиллерия подавляла оборону до командных пунктов дивизий включительно. Боевые порядки двух дивизий, оборонявшихся в первом эшелоне, обстреливались с такой интенсивностью, что было совершенно невозможно определить направление главного удара русских. Некоторые орудия вели огонь прямой наводкой с открытых позиций. После двухчасовой артиллерийской обработки местность, на которой оборонялись наши войска, напоминала собой перепаханное поле. Многие огневые средства оказались выведенными из строя, несмотря на то что были хорошо укрыты в окопах.

Внезапно русская пехота с танками, двигаясь плотными цепями за огневым валом, атаковала на узком фронте наши позиции. Многочисленные самолеты русских на бреющем полете атаковали уцелевшие опорные пункты. Атака русской пехоты представляет собой страшное зрелище: на вас надвигаются длинные серые цепи дико кричащих солдат, и чтобы выдержать это испытание, обороняющимся нужны стальные нервы… Вначале русским удалось вклиниться в нашу оборону, но во второй половине дня танки, которые держались нами в резерве, сумели до некоторой степени восстановить положение. В результате мы отошли всего километра на полтора.

…Сражение длилось больше недели, и 48-й танковый корпус начал ослабевать. Тогда армия подтянула на угрожаемый участок свой последний резерв — 3-ю танковую дивизию».

Пятьдесят суток воины 10-го танкового корпуса вели бои на Букринском плацдарме. В жестоких схватках с остервенелым противником они уничтожили около четырех тысяч немецких солдат и офицеров, сожгли двадцать танков, сбили тринадцать самолетов, раздавили и расстреляли сорок шесть противотанковых орудий.

По первоначальному замыслу Ставки Верховного Главнокомандования плацдарм на Букрине должен был сыграть главную роль в освобождении столицы Советской Украины — Киева. Но крупная группировка немецких войск в составе двух танковых корпусов и пяти пехотных дивизий, брошенная против наших войск, сковала их силы и вынудила провести перегруппировку. Чтобы помочь войскам, наносившим главный удар на Киев с Лютежского плацдарма, 1 ноября 1943 года 28-я, 40-я армии и 10-й танковый корпус в третий раз перешли в наступление на Букрине. 6 ноября древний Киев был освобожден от оккупантов.

Указом Президиума Верховного Совета СССР тридцати семи героям битвы за Днепр было присвоено звание Героя Советского Союза. Более семидесяти процентов бойцов и командиров корпуса, участвовавших в, боях, отмечены орденами и медалями Советского Союза. Командир корпуса генерал-майор Василий Михайлович Алексеев получил высшую награду Родины — орден Ленина.

Корпусу за отличие в боях при форсировании Днепра было присвоено почетное наименование «Днепровский».

И снова в бой

Прошло два месяца с той поры, когда после ожесточенных, изнурительных боев на Букриноком плацдарме 10-й танковый корпус был выведен на переформирование и отдых. Обширные смешанные леса в районе дачного поселка Бровары, в пригородной зоне Киева, надежно укрыли танки, артиллерию, автомобильный парк и другую материальную часть большого хозяйства корпуса. После переобмундирования и непродолжительного отдыха личный состав приступил к выполнению широкой программы боевой подготовки. Чтобы помочь Алексееву провести командно-штабные учения, в корпус прибыл заместитель начальника штаба бронетанковых и механизированных войск генерал-майор Д. И. Заев. И в это время неожиданно пришла радиограмма от Ватутина:

«Генерал-лейтенанту Алексееву. Передайте командование корпусом заместителю. Вместе с генерал-майором Заевым срочно прибыть в штаб фронта».

«Почему передать командование, разве допустил какие-то ошибки? — размышлял Алексеев. — Разве корпус плохо вел наступательные бои? Разве виноват командир корпуса в том, что не был обеспечен понтонами и долго не мог переправить технику за Днепр, потеряв драгоценное время? Именно в те дни немецкое командование успело создать оборону, сломить которую оказалось не простым делом». Мысли перебил зашедший в штаб Заев. Он прочитал радиограмму и сказал:

— Быть вам в новой 6-й танковой армии, Василий Михайлович. А вот зачем меня вызывают, не могу предположить.

На войне сборы недолги. Василий Михайлович передал оперативные документы полковнику Шапошникову, ставшему теперь Героем Советского Союза и назначенному заместителем командира корпуса[5]. Краткий разговор с ним и начальником штаба Лавриненко[6]. Прощальный ужин и расставание с боевыми друзьями. Пора в дорогу.

Штаб фронта находился в районном городке Макарове, в ста километрах западнее Киева.

Ясная морозная ночь, мерцают звезды. Маленькая юркая машина, изрядно потряхивая пассажиров на ухабах искалеченного шоссе, бойко мчала на запад. По льду проскочили Днепр. Долго петляли на улицах затемненного разрушенного Киева. Наконец вырвались на прямое Житомирское шоссе, которое встретило их сплошным потоком грузовиков и цистерн. Везли горючее, продовольствие, обмундирование, боеприпасы.

После продолжительного молчания, когда Алексеев и Заев ехали погруженные в собственные мысли, заговорил Василий Михайлович:

— И прожорлива же утроба войны! Знаете, Дмитрий Иванович, — обратился он к Заеву, — только один наш корпус за четыре месяца наступления израсходовал тридцать тысяч снарядов, чуть больше мин. Недавно я просматривал отчет, цифры запомнились. Общий расход боеприпасов составил более шестисот тонн. Да горючего нам потребовалось две с половиной тысячи тонн. И это только по одному соединению. Какая же нужна гигантская работа тыла, чтобы обеспечить фронт!

Начался разговор о работе и жизни в тылу, о семьях, о трудностях и лишениях, которые испытывали оставшиеся в тылу.

Лишь ранним утром разыскали штаб фронта. Командующий был на месте. Ватутин, увидев входивших Алексеева и Заева, встал, приветливо пожал руки генералам, предложил сесть. Без всякого вступления начал:

— Создается 6-я танковая армия. Командующим ее назначен генерал-лейтенант Кравченко. Начальником штаба решено поставить вас, Дмитрий Иванович. Вчера об этом договорился с генерал-лейтенантом Федоренко. А командиром 5-го гвардейского танкового корпуса, которым командовал генерал Кравченко, назначаетесь вы, Василий Михайлович. Новой танковой армии предстоят в ближайшие дни серьезные дела. Время не ждет. Прошу вас, товарищ Алексеев, немедленно выехать в корпус. Штаб его в селе Беседка, в двухстах километрах южнее Киева. Там же штаб формируемой армии.

Танковый корпус, которым предстояло командовать Алексееву, прошел большой и славный путь. Он был сформирован в апреле 1942 года из отдельных танковых бригад, успешно участвовал в операции по окружению армии Паулюса под Сталинградом, за что получил звание «гвардейский» и почетное наименование «Сталинградский». Героически дрался на Курской дуге и Днепре. Вел ожесточенные бои на Лютежском плацдарме, участвовал в освобождении Киева, преследовал врага в направлении Васильков, Белая Церковь. За отличные действия в боях за Киев удостоен почетного наименования «Киевский».

В большом украинском селе, засыпанном снегом, Алексеев легко нашел штабы корпуса и новой танковой армии. Около просторного помещения с черепичной крышей, очевидно школы, стояло несколько танков, броневиков и автобусов. Из окон тянулись провода. Предъявив начальнику караула документы, Алексеев вошел в штаб и предстал перед командующим армией.

Коренастый, плотный человек с несколько суровым лицом, на котором выступал крупный подбородок, со звездой Героя Советского Союза на груди приветливо протянул руку и произнес:

— Кравченко Андрей Григорьевич. Рад, жду вас.

Оптимизм и природный юмор, которыми с избытком обладал Кравченко, позволяли ему легко сходиться с людьми. У Кравченко всегда было много друзей, товарищей и доброжелателей. Прошло всего четверть часа, а Василию Михайловичу казалось, что знакомы они с Андреем Григорьевичем давным-давно и во всем понимают друг друга.

То, что предстояло командовать корпусом, входившим в состав танковой армии, радовало Алексеева. Он ясно представлял, какие широкие возможности открываются перед танковыми корпусами, которые, взаимно выручая и поддерживая друг друга, могли наносить более крепкие, более весомые удары по врагу.

Познакомился Василий Михайлович и со своими ближайшими помощниками. Начальник штаба полковник Александр Иванович Лукшин оказался всесторонне подготовленным, имеющим большой практический опыт и отличную теоретическую подготовку штабным работником. Он окончил Ленинградские бронетанковые курсы усовершенствования командного состава на год позже, чем Алексеев, служил командиром танкового взвода, роты, начальником штаба танкового батальона. Перед войной окончил Военную академию механизации и моторизации Красной Армии. Войну начал начальником штаба танковой бригады, при формировании танкового корпуса был назначен начальником оперативного управления штаба, полгода назад вступил в обязанности начальника штаба.

Понравился и начальник политотдела полковник Александр Михайлович Белов. При первом знакомстве, рассказывая о боевых делах корпуса, Белов проявил такое знание людей, что Алексеев удивился. Полковник помнил состав танковых экипажей, знал сильные и слабые стороны командного звена не только танковых бригад, но и батальонов, и даже танковых рот.

Едва прибыв в корпус, генерал-лейтенант Алексеев вынужден был засесть за изучение обстановки и документов.

Общая обстановка на южном театре военных действий к началу 1944 года сложилась следующим образом. В результате успешного наступления войск 1-го и 2-го Украинских фронтов были освобождены Житомир, Бердичев, Кировоград. В то же время в руках противника оставался обширный выступ, вклинившийся в нашу оборону. Вершина выступа лежала на правом берегу Днепра, неподалеку от Канева. «Этот огромный выступ дает немцам возможность ударить с юга на Киев, а также по правому крылу 2-го Украинского фронта, — думал Алексеев, рассматривая карту. — Понятно, что приказ Кравченко войти в прорыв за стрелковыми частями нацелен на то, чтобы срезать Корсунь-Шевченковский выступ и окружить вражескую группировку».

После сорокаминутной артиллерийской подготовки утром 26 января 1944 года началось наступление. На участке действий корпуса оборона врага оказалась настолько прочной, а сопротивление упорным, что стрелковые части прорвать ее не смогли. Не, удалось это сделать 5-му механизированному и 5-му гвардейскому танковым корпусам. К тому же наиболее полнокровный, укомплектованный танками и личным составом 5-й механизированный корпус генерал-лейтенанта М. В. Волкова на другой день наступления получил приказ совершить стокилометровый марш на юго-запад, под Винницу, для отражения танкового удара противника. 6-я танковая армия оказалась ослабленной.

Как раз в это время Василий Михайлович ощутил «почерк» командующего. Радиограммы сыпались одна за другой. Командующий требовал продвижения, не считаясь ни с трудностями, ни со сложившимися обстоятельствами. Приходилось нажимать на командиров танковых бригад и Алексееву.

Бригады несли потери, но продвигались медленно. Наконец командующий сообщил другое решение.

На одном из участков наступления стрелковых частей была прорвана оборона противника. Кравченко незамедлительно ввел в прорыв 233-ю танковую бригаду, бывшую в резерве. Отряд из пятидесяти пяти танков и самоходно-артиллерийских орудий с автоматчиками, посаженными на танки, под командованием заместителя командира 5-го механизированного корпуса генерал-майора М. И. Савельева устремился на встречу с передовыми отрядами 5-й танковой армии 2-го Украинского фронта, наступавшей на Звенигородку из-под Кировограда. Командующий армией вызвал Алексеева к телефону и приказал 5-му танковому корпусу совершить маневр и развить успех отряда. «Сам прорваться не смог, догоняй Савельева», — закончил телефонный разговор Кравченко.

Танковые и мотострелковые части 5-го гвардейского танкового корпуса ринулись в прорыв, чтобы надежно отсечь Корсунь-Шевченковский выступ. В те дни наступила оттепель. То ярко светило солнце, обнажая поля и дороги, то шел мокрый снег с дождем. В сплошной грязи двигались за танками с полным снаряжением в валенках и полушубках пехотинцы…

«Первая наша встреча с генерал-лейтенантом Алексеевым, — рассказывает бывший командир 21-й гвардейской танковой бригады подполковник запаса И. Д. Михайличенко, — произошла на Корсунь-Шевченковском выступе неподалеку от деревни Бужанки глубокой ночью. Бригада была на марше. Я сидел в штабном автобусе. Помню, кто-то из офицеров остановил автобус и сообщил: «Вас ищет какой-то генерал». Довольно быстро нашел автомашину, около которой стояли генерал и два офицера. Догадался, что это новый командир корпуса. В лицо его я не знал, он прибыл в корпус дня за три до этого.

Я по всей форме доложил о себе. Генерал подал руку, представился: «Алексеев» — и сразу же засыпал меня вопросами: «Как проходит марш?», «Какие донесения шлет головная походная застава?», «Где и как обнаруживал себя противник?». Времени для беседы было мало — колонна двигалась. Поэтому, выслушав мои ответы, он сказал, что днём приедет еще раз, чтобы подробно познакомиться со всеми делами.

После ночного марша бригада разместилась в лесу. Действительно, к нам вновь приехал командир корпуса. Вместе со мной он обошел каждую роту. Знакомился с танкистами, запросто разговаривал с ними. Заглянул и в некоторые танки, за грязь и непорядки основательно устыдил танкистов. Мне сказал, что на техническое состояние машин надо обратить большее внимание. Но в целом командир корпуса остался доволен, похвалил меня за то, что кухни вскоре после остановки приготовили обед и танкисты получили горячую пищу. И впредь, помню, первым делом он спрашивал: «Накормлены ли солдаты?»

Вскоре после соединения подвижного отряда генерала Савельева с передовыми частями 2-го Украинского фронта в Звенигородке и окружения Корсунь-Шевченковской группировки врага Алексеев созвал на своем командном пункте близ деревни Кобеляки совещание. «Здесь сейчас решается судьба десяти окруженных немецких дивизий, — заявил он. — Наша конкретная задача — не допустить прорыва немецких соединений, брошенных на выручку окруженной группировке. И от того, будут ли уничтожены вражеские дивизии, попавшие в «котел», или они сумеют вырваться из него, зависит в значительной мере срок открытия союзниками второго фронта. Бесспорно, разгром еще одной крупной немецкой группировки поторопит англичан и американцев».

Правда, не сразу, месяцев через пять после этих слов, союзники открыли второй фронт, но, думаю, генерал был прав, предугадав зависимость наших военных успехов и сроков открытия второго фронта. Действительно, союзники очень внимательно следили за обстановкой на наших фронтах. Помню, под Корсунь-Шевченковским в нашем танковом корпусе был английский корреспондент Александер Верт. А за разгром немецкой группировки союзники наградили многих наших офицеров своими орденами».

О событиях на Корсунь-Шевченковском выступе рассказывает и письмо Алексеева, отправленное им в начале февраля полковнику Стороженко.

«Дорогой Николай Прокофьевич! Друг ты мой упрямый и несговорчивый!

Имея несколько минут, решил написать тебе. Вспоминаю лето, нашу совместную деятельность. Хороших дел было много, они незабываемы. О себе. «С места в карьер» включился в боевую работу, на другой же день после приезда в корпус — наступление. Первый ход неудачен. Затем перебросили километров на пятьдесят по фронту, и дело пошло. Противник танков не имел, да и у меня их было немного. Перед тем как выйти на вражескую оборону, предстояло форсировать небольшую речушку. Ночью делали переправы. Работали все: саперы, стрелковые части, мирные жители. На рассвете без всякой артподготовки двинулись. Враг не выдержал, побежал. Я имел задачу прежде всего освободить две наши дивизии, попавшие в окружение[7]. Две недели эти дивизии держали оборону небольшого участка леса и населенного пункта, примыкавшего к нему. Ежедневный обстрел артиллерии, бомбежки, атаки танков и пехоты. Жители — мужчины — вступили в дивизии, женщины ухаживали за ранеными.

Когда наши танки вынудили немцев оставить позиции, мощное «ура!» грянуло в лесу и не смолкало несколько минут. Встреча была трогательной: освобожденные из окружения и их освободители целовали друг друга. Расцеловался и я с командиром дивизии.

Деревня была разрушена, жители жили в погребах. Освобожденным оказали медицинскую помощь, выделили продовольствие и боеприпасы. Из двух слитых воедино дивизий одна встала в строй.

Следующая задача — соединение со 2-м Украинским фронтом. Направление на Звенигородку — Шполу. Врага преследовали километров сорок. Спрятавшихся в оврагах, погребах и сараях вылавливали несколько дней. От 198-й немецкой пехотной дивизии, которая противостояла нам, почти ничего не осталось. Великой радостью для танкистов была и встреча со своими коллегами со 2-го Украинского фронта.

Теперь девять пехотных и одна танковая дивизии врага оказались в кольце. Бои шли ожесточенные. Враг подтянул четыре-пять танковых дивизий, стремился прорваться. В летную погоду по сорок — пятьдесят немецких бомбардировщиков пикировали на наши боевые порядки…

Вот так я включился в боевую работу. Познакомился и с работниками. Народ хороший. Замполит полковник Белов. Парень деловой. Встречался с ним в сорок первом под Ростовом. Трудностей много, но не жалуюсь. Жаль было уходить от вас, но я солдат, а для солдата приказ — закон. Тебя вспоминает мой командир, конечно, вспоминаю я. Привет моим боевым друзьям Шапошникову и Божко[8].

Крепко жму руку хорошему боевому другу.

6 февраля 1944 г.».

Рано утром 11 февраля после сильной артиллерийской и авиационной подготовки в полосе обороны 47-го стрелкового корпуса немцы бросили в атаку множество танков. Именно в этот день командующий немецкой танковой армией генерал-полковник Хубе дал радиограмму генералу Штемерману, возглавлявшему окруженную группировку: «Еще сутки, и путь вам будет открыт. Готовьте встречное движение».

Сто пятьдесят вражеских танков прорвались через деревню Босовка в населенные пункты Бужанка и Франковка, где позиции держали танковые бригады 5-го гвардейского корпуса. Положение становилось угрожающим, враг действительно мог выйти в тылы советских войск, которые сдерживали натиск немцев на внутреннем фронте окруженной группировки.

Бой 11 февраля был жарким. Воины 5-го танкового корпуса сожгли и уничтожили шестьдесят пять немецких танков и не допустили прорыва. Наши танкисты потеряли двадцать шесть танков и самоходных установок.

Бешеные атаки немецких танковых дивизий, пытавшихся клиньями разбить кольцо окружения, и лихорадочные конвульсии окруженной группировки не увенчались успехом В числе тысяч гитлеровских вояк, нашедших смерть под Корсунь-Шевченковским, обрел бесславный конец и командующий немецкой группировкой генерал Штемерман…