Таран

Радушный прием

Странно, но, входя в подъезд, он воспринимал его именно как первый попавшийся, хотя в общем-то знал, что здесь живет Надька Веретенникова, у которой он в школьные годы несколько раз бывал на днях рождения. У него и в мыслях не было к ней заходить, тем более что, по идее, ее могло еще и дома не быть.

Однако в тот момент, когда Таран уже топал по лестнице на площадку между первым и вторым этажами, позади него хлопнула дверь подъезда, и бойкий голосок окликнул:

— Эй, вы не меня ищете, гражданин Таран?!

После чего послышалось звонкое «шлеп-шлеп-шлеп» кроссовочных подметок по ступенькам и госпожа Веретенникова настигла гражданина Тарана.

Лучезарная улыбка — рот до ушей, хоть завязочки пришей! — сразу испарилась и заменилась испугом, когда Надька увидела, каков внешний вид ее бывшего одноклассника.

— Ой… — вырвалось у нее. — Юрик! Идем скорее!

И так резко ухватила Тарана за руку, что он волей-неволей потащился за ней, успев только пробормотать:

— У тебя мать с отцом в обморок грохнутся, если меня увидят…

— Не грохнутся. Они в деревню уехали. Я одна в городе сижу.

Надька затащила Тарана на третий этаж и отперла квартиру.

Когда Юрка вошел, она включила свет в прихожей и всплеснула руками:

— Ужас! У тебя же вся одежда в крови! Как же ты по улице шел?!

— Меня на машине подвезли… — пробормотал Таран, держа в руках свой «багаж» и не решаясь никуда поставить ни пакет с автоматом, ни кейс с компроматом.

— Снимай все скорее и лезь в ванну! — решительно приказала Надька. — Да поставь ты это!

И ухватилась как раз за пакет…

— Ой! — испуганно охнула она. — Это что? Оружие?!

— Тихо ты! — прошипел Таран, которому показалось, что их на лестнице могут услышать. И поспешно положил кейс на тумбочку, а поверх него пакет, в котором отчетливо брякнула антабка автоматного ремня.

— Ты что, с бандой связался? — растерянно пролепетала Надька.

— Нет, это она со мной связалась, — буркнул Таран. — Зря ты меня к себе привела… Неприятности могут быть.

— Я понимаю… — кивнула Надька. — Но тебе ж, наверное, деваться некуда, раз ты ко мне пришел…

— Вообще-то ты права насчет «некуда деваться», — согласился Юрка. — Только, если по правде, я не к тебе шел. На чердаке у вас хотел спрятаться…

— Ну и дурак! Что бы там делал? Лег и с голоду помирал?! Иди мойся, на фиг!

— А переодеваться во что? — Юрка некстати вспомнил, что вот так же было, когда они с Дашей прибежали с Симеоновской…

— Ну, найду тебе что-нибудь.

В ванной Юрка снял себя как раз ту одежду, которой оделила его Даша. Когда раздевался, из-под майки выпала аптечка с Шуркиными «дозами». Таран положил ее на умывальник. Когда остался голышом, то впервые после мордобоя на ферме осмотрел себя как следует при ярком свете. Если на роже был только один синяк под глазом, то на теле их оказалось еще штук пять. На ребрах, на плече, на бедре… И царапины были, и ссадины. Кулаки были ободраны здорово. Большую часть всех этих увечий он, конечно, получил на ферме, но мог и поцарапаться и в лесу, и в том подъезде, где Шурку ножом ткнули, и на стройплощадке… Кроме того, на него много Шуркиной крови налипло. Когда Таран стал смывать ее, у него на глаза вдруг слезы навернулись, чего с ним давненько не бывало.

Вот уж действительно ни черта не поймешь. Ну, кто она ему была? Никто. Чужая, психованная, старая (Тарану все бабы старше двадцати пяти казались пожилыми), проститутка, которая взялась невесть откуда. Он не ее выручал там, на скошенном лугу, себя спасал. И потом сам не рад был, когда она после укола беситься начала. Но вот поди ж ты — грудью его от ножа закрыла… А он ничем ей не помог, ничем! Надо было туда в огонь броситься, самому изжариться или ее вытащить! А он сбежал, испугался за себя, поступил, как… Дашка продажная. Да, именно так!

Ненависть к самому себе так и забушевала в Тарановом сознании, заодно перемешиваясь с не менее сильной, хотя и притупившейся за последние часы ненавистью к Даше. Все беды, вся боль, вся мерзость от нее, заразы! Она, стерва поганая, тварь вонючая, его во все это втравила! Обманула, продала, вынудила стать убийцей, потом опять продала! Ладно, хрен с ними, с бандитами, которых из-за нее уже почти десяток на тот свет отправился, хотя они тоже люди и помирать не хотели! Но ведь она и таких людей, как Крылов и Душин, погубила. С Крыловым, правда, Таран мало общался, но если он был другом Душина, то, несомненно, был человеком прекрасным. Таран свято верил в поговорку: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты». Таран впервые в жизни не в кино увидел и не в книжке прочитал, как ведет, себя перед смертью настоящий человек, настоящий мужчина, настоящий боец. Хотя он только сутки знал этого отставного офицера и до боя на ферме двумя словами с ним не обмолвился, но то, как он умирал, Юрка видел своими глазами. И теперь все надежды Тарана были связаны с тем телефоном, который ему дал перед смертью Алексей Иванович.

И вот такого человека, который во сто тысяч крат лучше, чем она или сам Таран, проклятая Дашка погубила! Подло, мерзко, в «благодарность» за проявленную доброту, за ужин и кров, который им предоставили в трудную минуту. Хотя Душин мог бы их и на порог не пустить! Не пустил бы — и был бы жив сам, и Крылов тоже. И он, Таран, сейчас бы не чувствовал своей вины перед ними…

— Юрка! — постучала Веретенникова в дверь ванной. — Я тебе тут бельишко нашла, около двери на стиральную машину положила. Приоткроешь дверь, руку протянешь — и возьмешь. Ты меня слышишь, а?

— Слышу… — глухо отозвался Таран, перешагивая через борт ванны. Вытерся осторожно, стараясь болячки не повредить. Потом достал со стиральной машины майку и трусы. Еще и шлепанцы обнаружились, видать, Надькиного папаши.

— Ну, ты уже оделся? — поинтересовалась хозяйка.

— Вроде да… — отозвался Таран. — Ежели б еще треники нашлись, тогда б совсем хорошо было.

— Нету, к сожалению, — вздохнула Надька, выходя из кухни, где, судя по запаху, яичница жарилась. — Ой, да ты ж весь избит!

— Ерунда… — поморщился Юрка.

— Слушай, давай я тебе хоть йодом ссадины помажу! Загноиться ведь могут.

— Нечего мазать, я уже сутки так хожу, ничего не гноилось… — проворчал Таран. — Э, а где мои вещи?!

— Я их к себе в комнату унесла, в шкаф спрятала. Не лежать же им в прихожей?

— А к тебе кто-то зайти собирался? — спросил Таран настороженно.

— Вообще-то нет. Может, конечно, Майка зайти, но ближе к вечеру. Она же знает, что я с ночи пришла.

— Так ты небось спать хочешь, — заметил Таран, — а я тебе хлопот наделал…

— Ничего ты не наделал! — заторопилась Веретенникова. — Во-первых, меня сегодня раньше времени с работы отпустили, а во-вторых, у меня вообще два дня отгула. Так что отосплюсь.

— Телефон у тебя есть? — спросил Юрка.

— Есть, а что?

— Мне, может быть, позвонить придется… — Таран не знал, стоит ли говорить об этом Надьке и стоит ли звонить с се телефона.

— Ну и звони, если надо.

— Спасибо. Это мне не сейчас, попозже понадобится… Слышь, а ты вообще-то не боишься меня пускать? Тем более ничего не спрашивая…

— Не-а, — ответила Надька. — Я знаю, что ты ничего плохого сделать не можешь. А спрашивать я не люблю. Захочешь — сам расскажешь, не захочешь — твое дело… И вообще, иди есть. Яичница на сковороде, с колбасой жареной. Чайник тоже закипает. А я пойду душем окачусь.

На кухне Таран быстро разобрался. Он был не очень голоден и съел ровно половину яичницы, оставив вторую половину радушной хозяйке. Как раз в то время, когда он допивал чай, вернулась Надежда, розовенькая и свеженькая, в халатике и с распущенными по плечам темно-каштановыми волосами, подсушенными феном.

А тебе так лучше, — расщедрился на комплимент Юрка.

— Спасибо, — неожиданно строгим голосом ответила Веретенникова. — Можно спросить, что это за дрянь?

И она показала Тарану оранжевую аптечку, которую тот забыл на умывальнике.

— Открывала? — поинтересовался Юрка.

— Да. Ты что, колоться стал?

— Нет. Автомату ты меньше удивилась…

— Я и про чемодан ничего не спрашивала. Даже не пробовала взглянуть, сколько в нем денег лежит.

— Денег там нет.

— Могу поверить. Но вот эти тюбики…

— Надь, ты ж только что говорила, что веришь, будто я ничего плохого сделать не могу.

— Говорила, потому что этой аптечки не видела. Автомат ты мог у бандитов отобрать, это я уже сама за тебя придумала. Так, для самообороны. А зачем наркоту взял? Сам не колешься, значит, торговать собрался?

— Нет. Понимаешь, это совсем новый наркотик. К нему с одного раза привыкают… — произнес Таран немного сбивчиво.

— Ты сам, что ли, укололся?

— Сдурела?! — возмутился Юрка. — Нет, конечно! Просто я видел, как он действует… В общем, это все надо с самого начала рассказывать, а мне не хочется тебя грузить. Понимаешь? Если ты хоть где-то случайно сболтнешь, то можешь в нехорошую историю влипнуть. Как я влип…

— Юр, — не очень обидчиво произнесла смягчившаяся Веретенникова. — Я знаю, что ты меня считаешь болтушкой. Не хочешь говорить — твое дело. Но если ты действительно влип, то тебе, может быть, какая-то помощь потребуется. Я уже догадалась, что ты не от хорошей жизни на чердаке прятаться собрался. И даже не от того, что у тебя родители опять нажрались. Я даже не спрашиваю, почему ты ко мне пришел, а не к Даше своей любимой…

— Даша оказалась дрянью, — хмуро произнес Таран. — Такой, что и представить себе не можешь!

— Почему? — пожала плечами Веретенникова. — Запросто могу… Ты ж сам мне не поверил, когда я сказала, что на рынке ее видела за день до того, как ты у меня сотню ей на цветы одалживал… Только я тогда одну вещь постеснялась сказать. Она не одна приходила. С ней был мордастый такой, крутой. А Зыня, охранник наш, ну тот, которого ты дубасил, сказал: «Это сам Коля Моргун, весь „дырочный бизнес“ в городе держит, говорят!» На «мерсе» подъехали. Зашли в дирекцию рынка ненадолго, а потом укатили. Должно быть, Седого искали… Того самого, который тобой восхищался, когда ты Зыню и остальных отметелил.

— И почему ты мне это не сказала? — мрачно спросил Таран.

— Пожалела… — потупилась Надя. — Не хотела настроение портить. Уж больно ты счастливым выглядел! Прямо светился весь!

— От этой твоей жалости, между прочим, я и влип! — в сердцах произнес Таран. — Если б ты мне все толково объяснила, я бы, может, сейчас не ходил с разбитой мордой!

— Ага, — нахмурилась Веретенникова, — нашел, значит, главную виновницу!

— Ну, насчет главной я не говорил… — поправился Юрка. — Главный виноватый я сам. Мне надо было соображать немного, а я только пялился на нее, как дурак, бегал вокруг нее, как собачка на поводке… А она…

Он замолчал, потому что у него слов не было всю злость высказать. Засопел только сердито, барабаня пальцами по столу.

— Дура она, — скорее с сожалением, чем с осуждением произнесла Надя. — Хотя и воображала об себе выше крыши. Эгоистка и дура. Мне ее даже жалко, знаешь ли. Разменялась на пятаки, а твою любовь прозевала… Извини, может, я лишнее говорю?

— Понимаешь, — сказал Таран, — то, что она шлюхой оказалась, — это не главное…

И начал рассказывать Веретенниковой все подряд, без утайки. Все, начиная со встречи на вокзале и кончая тем, когда выпрыгнул из «Газели» рядом с Надькиным домом. Не умолчал ни о Дашке, ни о Шурке, хотя и заметил, что Надежда эти места в его рассказе восприняла отнюдь не спокойно.

— Да-а… — вздохнула Веретенникова. — Я и не думала, что все так серьезно. Так ты, значит, теперь только на этого Генриха надеешься?

— И еще на тебя немного, — нехотя произнес Юрка. — Я, конечно, не думаю, что ты тут же побежишь всему рынку про мои дела рассказывать, но… В общем, поосторожней надо. Я уже как-то привык к тому, что пристукнуть могут, а тебя за собой тащить неохота. Короче, если боишься, я как пришел, так и уйду…

— Куда ты пойдешь? — грустно усмехнулась Надька. — Я еще не знаю, отстираются твои одежки или нет. А если по делу, то тебе весь прикид надо менять. Давай, я к родичам твоим сбегаю?

— Ну, блин, ты и сообразила! — укоризненно произнес Таран. — Если они трезвые, то начнут тебя спрашивать, с чего это я у тебя устроился и не пора ли им деньги на свадьбу копить. А если лыка не вяжут, то, даже если ты им объяснишь, что никому про меня говорить нельзя, обязательно сболтнут. Считай, что к вечеру нас какие-нибудь братки навестят.

— Правда, — виновато покачала головой Надя, — не подумала про это… Ну ничего, на новые тренировочные и майку у меня, наверное, хватит. Тут магазин недалеко, сбегаю…

— Шла бы лучше спать, чем суетиться, — сказал Таран. — Не было у бабы заботы — купила порося! Я, между прочим, тебе еще ту сотню не отдал… За розочки.

— Отдашь как-нибудь все сразу. Если жив будешь… Я тебе на диване в столовой постелю. Подремлешь, может быть?

— Ничего против не имею… Третьи сутки днем сплю, а ночью бегаю. А в магазин не торопись, еще только-только семь часов натикало. Закрыто все.

— Ладно… — сказала Надежда, отчего-то нахмурившись. — Пошла стелить…

Бог любит троицу

Таран примостился на диване, где Надька положила пухлую подушку со свежей наволочкой и две очень свежие простыни. А Веретенникова пошла к себе в маленькую комнату. Такую же примерно, как у самого Юрки.

Заснул Таран быстро, но и проспал недолго. Просто снял нервную усталость, которая у него появилась после всех этих «цирковых номеров» на недостроенной АТС и на складе. Пары часов с семи до девяти вполне хватило. Как-никак вчера в брошенной деревне капитально подрыхал, с утра до вечера.

Открыл глаза, но из-под простыни вылезать не стал. Все же приятно понежиться чистому на чистом белье. Хотя, конечно, дамоклов меч от его головы никто не убирал, но здесь, у Надьки на хате, все-таки была какая-то иллюзия безопасности. Вроде бы никто не мог заметить, как он вошел в этот подъезд, и уж тем более никто не видел, как он зашел к Веретенниковой в квартиру. Молодец, конечно, Надька, добрая, хорошая девчонка! Другая бы, увидев его таким, как он в подъезд зашел, перепугалась бы. Ну а уж домой не потащила бы ни за что. А эта встретила как брата родного. Готова даже на одежду потратиться, хотя знает ведь, что Тарану на возврат долгов денег долго не найти…

Ох, лишь бы только не сглупила нигде по наивности и добросердечию! Да и ему, Юрке, надо с умом себя вести, чтоб ее не подставить. Интересно, у нее постоянный парень есть? А то, блин, еще явится, а тут Таран в одних трусах отсыпается. Неприятно будет насвинячить ей по жизни…

Надька мирно посапывала у себя в комнате. Уютно так, по-домашнему. И как-то невзначай у Юрки промелькнула нескромная такая и очень несвоевременная, может быть, мыслишка о том, что он не прочь послушать это сопение рядом с собой. До сих пор он об этом как-то не думал.

Когда эта мыслишка возникла, Таран стал всеми силами гнать ее в шею. Очень уж это по-хамски получается: напросился на постой, пожрал на халяву, вымылся, выспался, а теперь еще насчет потрахаться заинтересовался. Хотя, в отличие от всего остального, ему это не предлагали. И вообще, Дашка с Шуркой — при всех своих нравственных различиях — шлюхи. Просто Дашка подлая и хитрая, а Шурка несчастная и простодушная. А Надька — не такая. Рынок, конечно, не институт благородных девиц, но и не бордель. Витька Полянин, который неподалеку от нее в ларьке работал, помнится, говорил, что Надька — дура, мол, была б кое с кем попроще, так и зарплату бы повыше получила, и ларек повыгоднее. Наверное, могла бы Тарану и про Зынины приставания ничего не говорить. Тем более если б Зыне уже отломилось чего-то. Хотя с парнями ее Юрка видел не один раз, но то все были прогулочки в детское время. Впрочем, хрен ее знает… Дашу он и вовсе ни разу с другими пацанами не видел, а что в итоге оказалось?!

Опять эта чертова Даша гадит! Мало того, что она Тарана надувала безбожно, мало того, что в авантюру втравила, мало того, что Крылова с Душиным предала, так она еще и в душе у Юрки напакостила. Сперла все то чистое, доброе, что там было, и подложила, извините, завафленное какое-то… Ведь Таран, пока ее любил, конкретно ни о постели, ни о том, как и куда ей вставить, можно сказать, и не думал вовсе! То есть мечтал, конечно, но как-то расплывчато, и полагал, что все это будет когда-нибудь потом. А когда сидел с ней рядышком и разговаривал, то старался ни на ноги не смотреть, ни даже на руки, если они были обнажены хотя бы по локоть. Смущался, блин! Боялся, что она, которая уже тогда была стерва траханая, его уличит в низменных помыслах, биомать!

А теперь что? Лежит Таран, которого Надька по доброте душевной приютила и на диванчик ему простынки постелила, и размышляет про себя, что у Веретенниковой сиськи покрупнее, чем у Даши, и, должно быть, посвежее, чем у Шурки. Сравнивает задницы, бедра, ляжки, животики. Само собой, прикидывает, а какова она, Надька, будет, ежели ее раком поставить… Тьфу! И это при том, что она ему никаких знаков внимания до сего дня не выказывала, окромя ни к чему не обязывающих и ни шиша не обещающих предложений прогуляться на дискотеку, чтоб послушать лопотню диджея Фини, про которого все говорят, что он пидор, а потом несколько часов стадом потрястись под какие-нибудь мелодии, в которых ни хрена путевого нет — одни децибелы.

Вот гадина Дашка, а? Сама ему в душу, извините, насрала, но при этом даже в свое отсутствие — чтоб ей Жорины братки матку вывернули! — заставляет его, Тарана, соизмерять свои чувства с теми, которые он к ней в лучшие времена испытывал.

Таран аж зубами скрипнул. Да, он и стихи писал, и портреты Дашкины рисовал, и даже книжки читал, чтоб хоть чуточку поумнее выглядеть по сравнению с интеллигентной Дашей. А Шурке, благодаря которой он здесь лежит живой и относительно невредимый, ничего не писал. Просто трахал, чтоб усмирить этот чертов наркотик. И Надькин портрет не рисовал, хотя, может быть, она уже тем, что Тарана в квартиру пустила, это заслужила.

Вот так, оказывается, Дашка, которую, возможно, бандюки уже удавили — туда ей, суке, и дорога! — настолько прочно у него в башке прописалась, что ее оттуда хрен выгонишь. Ее ехидный голосок, типа того, каким она говорила после побега со свалки, так и звучал у Тарана в ушах, прямо будто вживую слышался: «Ну что, птенчик, на Наденьку облизываешься? Ай-яй-яй! Конечно, она девочка аппетитная, гладенькая, кругленькая, помоложе меня на два года. Может, даже целочка, а? Поди проверь, это же близко совсем… Вдруг не прогонит? Или ты думаешь, что ей надо сперва поэму написать? Напиши, лапуля, пошкрябай бумажку. Хочешь, первую строчку подскажу? Как ты мне писал, помнится: „Нету краше милой Даши!“? Клево, до сих пор балдею. А ей напиши так: „Нету бляди, лучше Нади!“ Современно, страстно и со вкусом. Или портретик нарисуй — с членом во рту. Как это выглядит, ты знаешь, я показывала…»

Таран аж выматерился шепотом и повернулся на другой бок, чтоб всякая дурь не лезла в голову. Но и на этом боку всякие грешные мысли проскальзывали, и уже отчетливо рисовались картиночки из недавно пережитого, где вместо Дашки и Шурки фигурировала Надя. Очень соблазнительные и манящие… И что особенно противно — неистребимые. Потому что чем больше Юрка старался их отогнать от себя, тем настырнее они снова показывались. Ну и, конечно, всякие там безусловные рефлексы проявлялись — короче, шишка вскочила и торчала самым бронебойным образом, не поддаваясь никаким словесным уговорам и рациональным аргументам. Не призывать же на помощь небезызвестную Дуню Кулакову! Тем более что тут Веретенникова Надя имеется, и очень близко…

Мирное посапывание за стеной неожиданно прекратилось, и Надька заворочалась на своей кровати. Будто ей крошек в постель натрясли. Поворочалась-поворочалась, похоже, подушку переложила, тяжко вздохнула и на какое-то время притихла, но дышала уже как-то не так. Не ровно, а с какими-то перебивками. Не то носом шмыгала, не то вообще всхлипывала. Потом опять поворочалась, снова подушку перевернула и аж с какой-то злостью хлопнула ею по простыне. А потом до ушей Тарана прямо-таки на пороге слуховой чувствительности долетело тихое-претихое и грустное-прегрустное, берущее за душу, как крокодил за ногу:

Тарана словно током ударило. Конечно, он уже далеко ушел в стихосложении со времен сочинения «Нету краше милой Даши!» и вообще-то не каждому гражданину мог простить, если тот его «хануриком» обзывал, хотя и не знал точно, что сие слово обозначает. Но интонации, с какими Надежда прошептала в подушку свое самопальное двустишие, явно не рассчитывая, что Юрка его услышит, сказали Тарану гораздо больше, чем тридцать строф, написанных на уровне Ахматовой или Цветаевой.

Он понял, что, сам того не зная, оказался предметом возвышенных чувств, которые заставили девицу из ларька, днями и ночами сидящую за решеткой в окружении бутылок, пивных банок и сигаретных коробок, выслушивающую по сотне тонн мата в день, оторваться от грешной земли и воспарить куда-то к сияющим вершинам. Точно так же, как он когда-то, попав под воздействие Дашкиных чар…

Прямо соловушка какой-то запел в сердце. Все самое грязное, безлюбо-физическое, натоптанное Дашкиными копытцами, будто брандспойтом смыло. Но заодно и тревога появилась, волнение. Не раздавил ли он сегодня Надькины чувства своими откровениями? Ведь сам помнил, как тогда, в самую первую ночь с Дашей, размышлял про «муху в молоке». И как Храм Любви в прах рассыпался, тоже помнил. А ведь казалось — на века строился…

Тот Храм Таран три года сооружал по камешку, по кирпичику. А сдуло его — за шесть секунд. Ну, может быть, чуть побольше. И к настоящему моменту от него камня на камне не осталось, даже фундамент песком занесло. Может, и у Надежды сейчас ее Храм рассыпался? Или потрескался хотя бы. А потому достаточно какого-нибудь неосторожного дуновения со стороны Юрки — и сыпанется он на мелкие кусочки. Тем более что ежели откровенно, то нет у него к Надежде ничего хоть сколько-нибудь похожего на то, что было к Даше. Дружба, благодарность, сочувствие, наверное, нежность, страсть, конечно, но не любовь. Воспользоваться Надюхиной слабостью — это значит обмануть. А Таран сам обманулся, испил горькую чашу разочарования — теперь только плеваться осталось. Очень не хотелось такую же пакость Надьке подкладывать.

В общем, во внутреннем мире Тарана все заходило ходуном. Не то штормяга в двенадцать баллов, не то землетрясение какое-то. То его возносило аж до небес, когда он от всего телесного отрекался, то плюхало в какие-то мутные, пахучие, но теплые и бесшабашные пучины, где не было ничего, окромя сисек, писек и попок.

Само по себе это могло бы еще сто лет устаканиваться. В конце концов Таран понял, что если он сейчас не встанет с дивана и не зайдет к Наде, то у него крыша поедет.

Нет, он шел вовсе не затем, чтоб сразу руками хватать. Надька крепенькая, недаром каждый день ящики с бутылками ворочала. Если плюху отпустит — может надолго все желания отбить. Он поговорить шел, в чувствах разобраться и ее, и своих, и вообще…

Когда поставил ноги на пол, то всякие звуки, долетавшие из Надькиной комнаты, то есть ворочание, шуршание и бормотание, стихли. Даже дыхания ее Таран не слышал. Не напугалась ли? Тем не менее Юрка хоть и не очень уверенными шагами, но подошел к двери. Странно, но почему-то в самый последний момент он отчего-то вдруг захотел, чтоб дверь оказалась запертой на ключ или на задвижку. Тогда бы он вернулся на диван и запросто успокоился. Может, даже сумел бы заснуть.

Но дверь была незаперта. И когда Таран потянул за ручку, то открылась очень легко и даже без скрипа.

Окно было плотно зашторено, но утренний солнечный свет все равно пробивался сквозь щели, и не скажешь, что в комнате царил сумрак или даже полумрак. Все было видно хорошо, и то, что узрел Таран, еще не войдя в комнату, а только приоткрыв дверь, его, прямо скажем, поразило.

Надькин ситцевый халатик был небрежно брошен на спинку стула, а на сиденье лежали алые узкие трусики. Сама Веретенникова, обняв своими полными руками большущую пухлую подушку и отвернув лицо от двери, лежала на животе, вытянув в стрелку сомкнутые ноги. Совершенно нагая и ничем не прикрытая.

Навряд ли ей было жарко под той тонкой простыней, которую она спихнула куда-то к стене. Через открытую форточку из-за штор в комнату струилась утренняя прохлада, до полуденной жары и духоты было еще далеко. И уж конечно, она давно могла бы укрыться, заслышав шаги Тарана. В том, что Надя не спит, он был уверен на сто процентов. Нет, Надька хотела, чтоб он ее такой увидел. Хотя наверняка очень стеснялась, раз лицо отвернула.

Юрку это тоже очень устраивало. Потому что ему не хотелось, чтоб Надежда с ходу увидела, что у него трусы выпятились конусом. А на случай если она все же повернется, Таран присел на корточки у ее изголовья, и подсунул свою левую ладонь под Надину правую, и осторожно притянул к губам…

Поцеловал сперва в запястье, потом в костяшки кулачка, затем мизинчик с остриженным и скругленным ноготком, покрытым багровым лаком, и все остальные пальчики тоже. А левой рукой при этом Таран дотронулся до гладких, еще чуточку влажных волос, осторожно провел по ним ладонью от макушки к шее, погладил крепкие округлые плечики, дошел до лопаток. Ой, какая ж у нее приятная, нежная, прохладная кожа! И какие у нее, оказывается, нежные и душистые ладошки! Земляникой пахнут… Почему Юрке это раньше не было известно, а? Где были его глаза три года назад?!

Известно где — смотрели только на Дашу и больше ничего видеть не хотели. А тут рядом было настоящее чудо, которое накинуло на себя грубоватую масочку с буратинской улыбкой — «рот до ушей, хоть завязочки пришей» — и прятало под этой маской свою грусть, страдания и неразделенную любовь… Может, и гуляло это чудо с кем-то от тоски да одиночества, но втайне все-таки надеялось на то, что наступит счастливый день… То есть сегодня.

Конечно, в чем-то Таран перебарщивал, когда оценивал Надькины чувства. Очень может быть, что из свойственного мужикам, особливо таким молодым, как он, завышенного самомнения. А может быть — оттого, что проводил полную аналогию между Надиной влюбленностью в себя и собственной любовью к Даше.

Но уж очень ему было сейчас хорошо, хотя он еще и на кровать-то к Надьке не взобрался. Наверное, не было того волнения и остроты восприятия, которые были с Дашей в первую ночь, когда вообще все было в первый раз, но зато было какое-то тихое, нежное блаженство, набегавшее плавными теплыми волнами, когда Юрка осторожно прикасался губами к смуглой Надиной руке, постепенно перемещаясь от запястья к локтю, а потом от локтя — к плечу. И при каждом прикосновении чуял легкую дрожь нарастающего возбуждения в ее теле. А ведь он еще ни до чего такого не дотронулся.

— Ущипни меня, а? — тихо попросила Надька не оборачиваясь. — Ты правда здесь или во сне снишься?

— Нет, не во сне… — Юрка нагнулся и, бережно отведя полосы от ее уха, кончиком языка прикоснулся к мочке, украшенной маленькой золотой сережкой с красным камушком.

— А с Дашей ты тоже такой ласковый был? — все тем же голосом спросила несносная Надюха.

— Нет, — сказал Таран твердым голосом, — и ее вообще больше нет, понимаешь? Она больше не существует.

— Ну а с той, второй?

— Там вообще было как в бреду, — нехотя буркнул Таран. — Не ломай кайф, а?

— Ну, понимаешь, — Надька переложила голову на другую щеку, и теперь ее круглое личико с прикрытыми глазами было обращено к Тарану, — мне показалось, будто ты о ней очень нежно говорил…

— Шуру мне жалко, и я ей жизнью обязан, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнула Надя, — значит, я у тебя третья?

— Слушай, — уже совсем проворчал Таран, — зачем эти вопросы не по делу? Я ж не спрашиваю, который я у тебя?!

— А зря. Могу сразу сказать — первый, — ответила она. — Устраивает?

Таран не поверил — слишком уж лихо разделась и даже не делала вид, что стесняется. А вот остудить его дурацкими вопросами смогла очень быстро. Та благодать, которая обволакивала его душу, пока он руку целовал, куда-то ушла.

— Нет, — сказал Юрка. — Все это не то…

И, встав на ноги, вышел в столовую. Но до дивана дойти не успел. Бух! Увесистая Надежда обеими ногами спрыгнула с постели и — шлеп-шлеп-шлеп! — звучно топая босыми пятками, побежала за ним. Цап! — и крепко обхватила его сзади. Да, лапки здоровые, сила есть…

— Юричек, — прошептала Надька, прижимаясь к Тарановой майке грудью, — я дура! Мне к языку надо гирю привязывать… Сама все испортила!

— Не все, наверное, — ответил Таран, поворачиваясь к ней лицом. — Но вообще-то язык — вещь серьезная…

Впрочем, продолжать нравоучительную фразу он не стал. Уж больно хорошо Надюшка спереди смотрелась. И глаза глядели так нежно, и блеск слезинок их только украсил. И носик-картошечка задышал как-то очень восхищенно, и губки, трепетно выпятившись, так и потянулись к Юрке. Таран мягко припал к этому пухлому ротику, потом сразу же отпустил его и поскорее снял майку, чтобы кожей, а не тканью почувствовать прикосновение ее грудок. А Надька, просунув пальцы под резинку его трусов и жадно скользнув ладошками по Тарановым бедрам, попросту спихнула их вниз. Потом губы вновь встретились, руки жарко обвились вокруг тел, кожа прижалась к коже… Пухлый Надин животик легонько потерся о Юркину шишку, игриво пощекотал густыми курчавочками.

— Я его бою-усь… — покривлялась Надька, когда Юрка стал настойчиво пятить ее в комнату, к кровати. — Серьезно, страшно же, такой здоровый!

— Не бойся, поместится! — весело прошептал Таран.

— Значит, я третья буду? — произнесла Надька, уже лежа на своей постели. — Это хорошо. Бог любит Троицу…

Странные новости

Когда «мерс» господина Летунова припарковался у ресторана «Маргарита» и его хозяин с сопровождающими лицами направил свои стопы в это солидное заведение, швейцар в белом мундире с золотыми аксельбантами — ни дать ни взять генерал-адъютант его императорского величества, только без эполет! — почтительно пропустил его в фойе. Владельца «Супермарина» здесь хорошо знали. Правда, швейцар — он, конечно, царским генерал-адъютантом не служил, но зато был отставным подполковником погранвойск КГБ СССР — своим профессиональным взглядом приметил, что выглядит Василий Петрович как-то очень пасмурно и мрачно. Словно не пообедать приехал, как обычно, а на собственные поминки. Швейцар, конечно, уже мысленно занес это обстоятельство в будущее оперативное донесение. И время прибытия Васи Самолета тоже зафиксировал четко: как всегда, 12.30, без опозданий и опережений графика.

У Васи Самолета действительно было нехорошее чувство, будто он едет если и не на поминки, то уж точно на собственные похороны. Пожалуй, он даже не предчувствовал, а был прямо-таки убежден в этом. Правда, под словом «похороны» вовсе необязательно подразумевалась физическая кончина. Зато финиш Васиного бизнеса просматривался совершенно определенно.

Вчерашний день, если рассматривать его как единое целое, виделся Васе одним сплошным кошмаром. Самолет, после того, как явился Седой и, забрав себе в подкрепление Гогу, отправился на ферму, конечно, не лег спать и стал дожидаться их возвращения. Само собой, когда истекло откупленное время, всерьез заволновался, даже валидол пришлось сосать. А когда «сваток» из райотдела вышел на контакт и доложил, что ферма горит, а в саду обнаружен труп Панкрата, Вася понял, что хана наступает с неотвратимостью смены дня и ночи. Правда, была какая-то надежда насчет того, что Седой и остальные каким-то образом смылись. Однако ближе к вечеру «сваток» еще раз вышел на связь, сообщив, что после того, как пожарные потушили огонь, под головешками нашлось еще несколько трупов, большинство из которых без длительной экспертизы опознанию не поддаются, но точно известно, что Гога, Микита и Пятак среди трупов присутствуют. «Сваток» также скромно выставил счет на шестизначную сумму в баксах, которая может удержать развитие уголовного дела на точке замерзания и превратить пожар на ферме в последствие взрыва газа от неисправности в электропроводке. У Васи такие деньги водились, но они ему были вовсе не лишние. Конечно, какое-то время он еще мечтал, что Седой найдется и на него можно будет произвести денежный начет, но Седой не находился, и создавалось нехорошее впечатление, что в конце концов его опознают среди обугленных. Еще хуже, ежели он попал в лапы Жоры Калмыка.

В общем, Вася заплатил сам, но это лишь отмазало его от правоохранителей. Куда более серьезные разговоры предстояли с коллегами. К тому же вчера вечером ему позвонил «дядя Вова», заявив, что приглашает его в субботу на дружескую вечеринку в «Маргариту», скромно намекнув, что господин Калмыков жаждет побеседовать с господином Летуновым о делах, представляющих взаимный интерес.

Как ни странно, после этого звонка у Васи немного полегчало на сердце, ибо он понял, что по крайней мере до субботы он еще поживет. Да и сам факт приглашения означал, что смотрящий еще не принял окончательного решения, а желает выслушать обе стороны и лишь после этого вынести приговор.

Впрочем, серьезной надежды, что этот приговор будет оправдательным, Самолет не питал. Если Седой и тот самый роковой чемоданчик угодили к Жоре, то при надлежащей подготовке вопроса обвинения Самолета в подставе и крысятничестве могли бы резко усилиться. Потому что Седой — если он жив, конечно! — может запросто маму родную продать, а не то что Васю Самолета. Несколько дней назад Самолет думал совсем иначе, но после истории с «обознатушками» и убийством лже-Крылова заподозрил Седого в том, что он действовал по сговору с Калмыком. С этой точки зрения, итоги операции на ферме Душина были тому еще одним подтверждением. В общем, Вася ощущал себя наглухо обложенным волком, которому назначили место, куда выходить под выстрел.

До субботы оставалось еще два дня, и Вася мог, в принципе, сменить местожительство. Например, махнуть за ближний кордон, а оттуда — за дальний. Но у него были серьезные опасения, что именно этого от него и ждут «друзья-соперники». Уйти на рывок с воли, если тебя не полюбили братки, намного сложнее, чем спрыгнуть с кичи. К тому же валютно-финансовые резервы были у Васи, мягко говоря, не в лучшем состоянии. С такими надо по миру ходить, а не за кордон мотаться. Тем не менее Вася еще не решил до конца, идти ли в субботу на почти заведомую Голгофу или все же рискнуть уйти в отрыв.

Все поломало нынешнее утро, когда в контору позвонили от смотрящего и добрым женским голосом пригласили сегодня в 12.30 пообедать в «Маргарите». Вася там всегда обедал, но сегодняшний звонок означал, что предстоит незапланированная встреча с «дядей Вовой». То ли смотрящий решил лично побеседовать, дабы разобраться в сути вчерашних событий без третьих лиц, то ли, наоборот, ему стало все ясно как Божий день, и тогда Самолет мог либо вообще не вернуться с этого обеда, или вернуться, но уже совсем другим человеком, которому надо брать кепку и садиться с ней у ворот «Тайваньского» рынка, чтоб просить подаяние.

И еще хорошо, если заставят сидеть с руками и ногами, допустим, как «жертву Чернобыля». Самолет прекрасно помнил судьбу некоего Толи Грека, которому за крысятничество ампутировали две ноги, одели в рваную камуфляжку и отправили в столицу, кататься по метро на инвалидной коляске с табличкой «Подайте инвалиду Чечни!». А Грек ворочал отнюдь не хилыми делами, контора была не меньше Самолетова «Супермарина». Такой приговор был похуже смерти, и Самолет лично для себя решил, что если речь пойдет о том, что выбирать, то предпочтет «Курносую».

В фойе «Маргариты» Васю встретил милый и улыбчивый мэтр, который сопроводил всю «делегацию» на второй этаж, в отдельный кабинет, состоявший из двух комнат, где в одной, побольше, остались сопровождавшие Васю «лица», то есть морды из охраны, а в другую, поменьше, проследовал сам Вася. Там его дожидался смотрящий.

То, что «дядя Вова» сидел за неплохо сервированным столом и предложил выпить за встречу, ровным счетом ничего приятного не говорило. Дружеский совместный обед мог закончиться тем, что Васе тихо вкололи бы шприц-тюбик с какой-нибудь дрянью, и он через полчаса загнулся бы от острой сердечной недостаточности. Или от инфаркта миокарда. Скромно и не привлекает внимания. Смертность от сердечно-сосудистых заболеваний среди, бизнесменов весьма высока.

Рюмку Вася поднимал без опаски — смотрящий наливал ее лично и себе, и гостю из одного графинчика. Водка была приятная, явно законная и не из синтетики.

— Закусывай, Васенька! — озаботился «дядя Вова». — А то захмелеешь раньше времени, а мне нужно, чтоб ты головой хорошо соображал… Разговор серьезный.

— Догадываюсь, хрестный. Я вообще-то к субботе готовился…

— Понимаешь, Васек, как оказалось, в субботу разговаривать не с кем. Несчастье произошло. Жорик наш дорогой сегодня ночью скончался.

— Какой Жорик? — Самолет чуть не поперхнулся нежной исландской селедкой.

— Господин Калмыков Георгий Михайлович, если это его родной паспорт. Тебя это удивляет, я вижу?

Сказать, что это Васю удивило, — значит, ничего не сказать. Самолет попросту выпучил, насколько мог, свои малогабаритные поросячьи глазки. И одновременно испытал нешуточный страх. Ясно ведь, если Жору замочили, то у смотрящего все основания повесить этот труп на Васю. Очень уж четко все укладывается. Хотел подставить — не вышло, прижали — решил замочить…

— Как же это вышло-то? — Вася был чист перед своей совестью и очень не хотел выглядеть в глазах «дяди Вовы» осведомленным человеком.

— А ты, конечно, ничего не знаешь?

— Хрестный, мне никто ничего не сообщал, мамой клянусь.

— Ну что ж, попытаюсь объяснить. Уж очень у тебя лицо озадаченное. Даже хочется верить, что до тебя еще ничего не доходило… Так вот. Вчера вечером наш незабвенный Жора в сопровождении группы товарищей куда-то поехал. «Куда-то» означает, что никто из тех, кто ныне здравствует, в том числе известный тебе гражданин Костыль, ни хрена не знает или не хочет знать, куда именно. В шестом часу утра, по уверению того же гражданина Костыля и по подтверждению правоохранительных органов, Жорина тачка была обнаружена в одной из близлежащих от нашего города рек, естественно, под мостом и в подводном положении. Поскольку Жора еще не настолько богат, чтоб иметь в своем хозяйстве аппарат, способный ездить, летать с моста и погружаться под воду без риска для жизни и здоровья, все члены экипажа были найдены без признаков жизни. Сейчас они мирно лежат на экспертизе и дожидаются итогов вскрытия. Пока достоверно известно, что их не шмаляли, не писали перышком и даже ногами не топтали. Интересно, правда?

— Может, поддали слегка? — осторожно предположил Вася.

— Товарищи разберутся. Хотя, насколько я знаю, Жора не держал водил, которые пьют или тем более ширяются в рабочее время. Ты ведь тоже таких не держишь, верно?

— Естественно…

— Конечно, — смотрящий сделал некое подобие улыбки, — ты сейчас сидишь и трясешься. Потому что думаешь, будто я хочу повесить Жорину кончину на твою кристально чистую совесть. Так вот, дорогой Вася, у меня, как ни странно, нет для этого, выражаясь прокурорским языком, «законных оснований». Если б эта прискорбная история случилась не вчера, а, к примеру, позавчера, я бы почти не сомневался, что это твоя работа, хотя мочить так чисто и аккуратно ты еще не научился.

— Я вообще никого не трогаю, как можно, хрестный! — сказал Вася с искренним убеждением.

— Очень правильная позиция. Не умеешь — не мочи, таков закон космоса. Именно поэтому у меня есть серьезные предположения, что этим делом занимались куда более тонкие и интеллигентные люди, которых в нашей области попросту не водится. А теперь поведай мне, Васенька, за каким таким «ядерным чемоданчиком» ты посылал Седого на ферму к ныне покойному господину Душину?

— Хрестный, — проникновенным голосом произнес Самолет, — говорю как на духу: Седой себе эту командировку сам придумал. Позавчера, под утро, я уже домой приехал и спать собирался, вдруг приезжает Седой, как с кола сорвавшись, и начинает бормотать, что девка и пацан, которых мы были обязаны предоставить Жоре для разбора полетов, оказывается, сховались у Душина на ферме. Причем девка то ли от большого ума, то ли от сексуальной неудовлетворенности, сама прибежала прямо к Седому и сообщила, что там же, на этой ферме, временно проживает господин Крылов с чемоданом разных неприятных документов. Ну, я и решил эту инициативу поддержать… Дал Седому в помощь Гогу и еще трех ребят. Наверное, вы лучше моего знаете, что дальше было.

— Знаю, — кивнул «дядя Вова». — Хотя многое следует уточнить. Например, объясни мне, Василий Петрович, хотя бы кратко, что бы ты лично стал делать, если б этот кейс попал в твои мужественные руки?

— Сказать по правде, хрестный, я тогда об этом не думал. Я ж и сейчас не знаю, что там лежало. Наверное, поглядел бы, а потом передал вам на рассмотрение.

— Вась, — заговорщицки подмигнул смотрящий, — а не было у тебя такого нескромного желания зажать этот кейс и потом пугать кого-то этими бумажками?

— Как можно?! — с оскорбленной миной на морде произнес Вася. — Вы меня за фуфло держите, хрестный? Огорчительно…

— Ладно, оставим этот вопрос. О Седом ты, конечно, не в курсе дела?

— Нет… С тех пор не видел. А вы в курсе?

— Не могу сказать точно. По Жориному выходит, что его надо опознавать среди тех горелых костей, которые там, на ферме, остались. Но есть и такое мнение, что он где-то бегает, притом с тем самым чемоданом. Потому что два моих паренька, которые этой ночкой катались по лесу с одной девушкой средних лет, нашлись этим утром на лесной полянке опять же без признаков жизни. Грибник один напоролся и в милицию настучал, а оттуда и мне весточка пришла. Но с этими парнями все проще — их простучали из автомата, причем, как ни странно, из того, который уже стрелял и в пулегильзотеке отметился. Похищен был у какого-то старшины ППС три года назад, а засветился по убийству предпринимателя Ларионова в позапрошлом году. Пульки в теле остались. Конечно, менты еще не докопались, кто этого Ларионова мочил. Но я-то знаю…

— Хрестный, я ни при чем! — У Васи от этой жуткой несправедливости глаза на лоб полезли.

— Верю, Вася, верю! Только не говори, пожалуйста, что этот автомат давно выбросили, продали и ты его в своей конторе не числил. На ферме он стрелял, это точно. Из яблонь уже такие же маслинки поковыряли. Так где Седой, а?

— Ей-богу, не знаю, хрестный!

— Удивительно, но я так и думал! — с издевочкой хмыкнул «дядя Вова». — Конечно, судя по россказням Костыля, сбежал не Седой, а пацан, которого Седой при помощи одной хорошей девочки наводил на Крылова, но пострадал совсем другой кореш. И самое смешное, Костыль хочет мне впарить мысль, что кейс тоже унес этот шпаненок. Дескать, они с Душиным лежали в одном подвале, товарищ майор ему рассказал про тайник и так далее… Ты в это можешь поверить, Самолетик?

— Сложно, — сглотнул Вася, догадавшись, что «дядя Вова» шьет ему сговор с Костылем и Седым. — Я бы лично такому пацану не стал доверять кейс.

— Правильно. Прежде всего потому, что он пацан. А во-вторых, куда он с этим кейсом денется? Шантажировать нас будет? Или в милицию отнесет?

— Вообще-то, Душин мог ему подсказать, куда отнести… — осторожно произнес Вася, опасаясь сказать что-нибудь, могущее усилить подозрения смотрящего.

— Вась, — презрительно произнес «дядя Вова», — не смеши мою задницу! Душин — никто. Да, служил в спецназе, воевал в Чечне, Афгане и еще где-то. Но он не мент и не комитетчик. Если б он на внештатке был — мы бы знали. Если б он хоть с одной конторой типа твоей или Жориной был повязан — мы бы знали. И если б мальчик принес чемоданчик хоть ментам, хоть эфэсбэшникам, хоть облпрокурору лично в руки — мы бы тоже знали.

— Может, он вслед ему в Москву его отвезти?

— Хорошая мысль, — иронически-одобрительно кивнул «дядя Вова». — Сам придумал, поди-ка? Жалко, что с Костылем не согласовал. Костыль утверждает, что некий браток, именуемый Чалдоном, который уже однажды упускал этого паренька с девушкой, прошлой ночкой видел этого пацана на машине с бабой. Той самой, что каталась в «Тойоте» с двумя моими разгильдяями. Там какая-то супер-детективная история: как этот самый Чалдон на «уазике» «Тойоту» догнал, потом перевернулся с другом, друг погиб, Чалдон живым остался. И, что уж совсем странно, пацан и баба якобы посадили Чалдона в машину, довезли до города и даже в травмпункт сдали. Но еще интереснее, что после вполне обычного для нашего города пожара в старом деревянном доме на улице Некрасова обнаружен обгорелый, но уже опознанный труп гражданки Терещенко Александры Михайловны, прописанной в этом самом доме. А эта самая гражданка, как ни странно, погибла не от огня, а от ножевого удара в грудь и пулевого ранения в голову — должно быть, контрольного! Но еще более странно, что пистолет из которого милую даму отправили к праотцам, друг мой Вася, является не абы каким, а табельным «Иж-71» все того же Чалдона. А «Тойота» тоже сгорела, и в ней нашлись хоть и изуродованные, но вполне узнаваемые стволы тех самых несчастных ребят, что были убиты, на полянке. Так где Седой, Васенька?!

— Не знаю я! Век воли не видать! — буквально взвыл Вася. — Видел кто-нибудь Седого? Нет! Я лично Чалдона не знаю, с Костыля за него спрашивайте. Или самого Чалдона колите, если он врет насчет пацана и Седого покрывает. Я-то при чем?

— Милый Вася, — жестко глядя на подмандатного хлопца, осклабился смотрящий. — Пока я позволяю себе считать, что ты ни при чем. Потому что, если я считаю, что «при чем», люди перестают жить. Готов поверить, что этот самый Таран Юра совершил все вышеупомянутые преступные деяния по молодости и глупости или от отсутствия в современной школе комсомольской организации. Если, конечно, он жив-здоров и бегает по городу со своим «ядерным чемоданчиком». Вот тебе его домашний адресочек и адреса его друзей. Бесплатно! Думаю, что этого списочка хватит, и во субботу, день ненастный, ты мне лично привезешь кейс. Где ты его возьмешь — мне начхать. Куда денутся Седой или этот самый Таран — тоже. Важно, чтоб я их больше не видел, а кейс был у меня со всем содержимым. Учти, я могу проверить, все ли в нем лежит и не использовал ли ты что-нибудь на подтирку. Я четко знаю, что в нем содержалось, понимаешь?

— Понимаю, хрестный.

— Ну, вот и хорошо. Теперь прими на посошок — и катись отсюда. Время пошло!

Звонок Генриху

— Хи-хи-хи-хи! Ой, не могу! Юрка, не хулигань! Ну, псих! — Надежда заливалась звонкими и счастливыми хохотунчиками. Прямо колокольчик серебряный, а не девушка.

Впрочем, девушкой она уже не являлась. Третий час тому пошел, оказывается. Всего-навсего!

Не соврала она, подарила Юрке безо всяких долгих платонических воздыханий, ухаживаний и каких-либо серьезных обязательств то, что хоть и здорово утратило первоначальную ценность со «времен очаковских и покоренья Крыма», но все же очень интересует мужиков, ибо им всегда приятно быть первыми. А тем более — таким парням со спортивным характером, как Юрка.

Правда, многие молодцы, заполучив в лапы девственницу, ничего, окромя кобелиной гордости, по этому случаю не испытывают. Таран, конечно, такую гордость тоже испытывал, но не только ее.

Вся любовь, преданность, нежность, которые, строго говоря, копились в Юркиной душе для Даши, выплеснулись на Веретенникову. Хотя утром, переступая порог ее квартиры, Юрка считал эту девчонку самой обычной одноклассницей. Он мог бы сегодня забежать совсем в другой подъезд или разминуться с ней по времени. И даже после того, как встреча произошла, Таран запросто мог отказаться к ней зайти. А потом, когда, подремав два часа, проснулся, мог бы не обратить внимания на Надькины вздохи за стеной или постесняться заглянуть в комнату. Наконец, после того, как Надежда своим дурацким вопросом его остудила, он мог бы надуться и послать ее к черту. Тогда ничего не было бы. Они бы так и остались просто знакомыми, Надькины чувства к Тарану со временем охладели бы или даже переросли в неприязнь, а он небось так и остался бы убежден в том, что никто его никогда не любил по-настоящему.

По счастью, Его Величество Случай все решил по-иному. И хотя Надежда если не умом, то подсознанием догадывалась, что все ласки, поцелуи, нежные слова составляли, так сказать, «приданое для Даши», она все эти догадки не высказывала, а, наоборот, запрятала так глубоко, как только могла. И о том, что она — третья, тоже постаралась забыть. Ей было гораздо важнее то, что Таран, о котором она мечтала гораздо дольше, чем Юрка о Даше, — чуть ли не с пятого класса, как ей самой казалось! — все-таки с ней. Хотя ей временами казалось, будто шансов у нее никаких и этот обормот бесчувственный будет по-прежнему обожать эту «прости Господи» Дашку, ни черта не видя и не слыша.

Даже все извечные для дам первоначальные неудобства «пуска в эксплуатацию» проскочили для Надежды почти незаметно и ничуточки не омрачили ее восторга. Тем более что Таран не сразу приступил к долбежке, а несколько томительно-прекрасных минут посвятил самым нежным и осторожным ласкам, от которых Надька запросто могла бы кончить еще до потери невинности…

А потом оказалось, что в ней цистерна страсти была спрятана. Или даже целый танкер. Такой горючей и взрывучей — обалдеть! И между прочим, вполне искренней, естественно-натуральной, а не липовой, профессионально-отрежиссированной, как у Дашки с ее актерско-порнографическим талантом. Таран, хоть и не имел особо большого опыта, сразу расчухал, чем одно от другого отличается. Он что-то похожее у Шурки видел, но там все от ширка шло, от иглы, тоже, в общем, не настоящее. Надька же безо всякой дури горела, как нефтяной факел, и Таран в этом бешеном, но сладком огне купался, плавал, летал, сгорал дотла и снова воспламенялся.

Самое удивительное, откуда силы брались! Удивительно, но Веретенникова, топая домой с «Тайваня», мечтала только об одном — позавтракать и отоспаться всласть. Как обычно, ей пришлось всю ночь зевать, слушая унылые рассказы Зыни насчет рок-групп и просмотренных по видаку боевиков, а в промежутках между этим — отпускать алкашам-полуночникам бутылки, выбивать за них чеки и думать лишь о том, как бы не обсчитаться. В мирное время Надька могла бы и десять часов подушку давить. Таран, после всех своих приключений, тоже, по идее, должен был быстро сдохнуть — все-таки мужская работа в этом деле поинтенсивнее! — но ничего такого не произошло. У него полностью срабатывала известная застольная приговорка: «Между первой и второй — перерывчик небольшой!» Только тут, вестимо, не о рюмках шла речь, а о палках…

Дорвались, одним словом. Было даже такое впечатление, что им вообще остановиться не удастся. Потому что чем дольше бесились, тем больше хотелось беситься. И если в «перерывчик» между «первой и второй» они только нежно поглаживали друг друга, сохраняя серьезность и скромно улыбаясь друг другу, то между «второй и третьей» уже куда более нескромно и откровенно щупали и лапали друг друга за все самые интересные места, катались по кровати и приглушенно хихикали. А между «третьей и четвертой» стали громко ржать, щекотаться, щипаться, кусаться и шлепаться.

Сейчас дело шло к пятому разу. Надькины хохотунчики сыпались по поводу того, что проделывал Таран. Дело в том, что Юрку вдруг жутко заинтересовало, как устроено самое главное Надюхино место. Веретенникова вальяжно развалилась на простыне, разведя круглые коленки в стороны, а Таран, пристроив стриженую башку между ее ляжками, распутал и расправил каштановые курчавинки пальцами, затем мягко растянул нежные краешки щелочки и стал внимательно изучать алые, липкие складочки и вдыхая — как ни удивительно, с наслаждением! — весьма неоднозначные по восприятию здешние ароматы. Насмотревшись вдоволь, он еще и нос туда всунул, а потом — совсем уж неожиданно для себя! — отважно лизнул гладкие, солоноватые краешки.

— Ой, псих! Юрик, перестань! — счастливо заливалась Надька, поглаживая его по голове. — Ха-ха-ха! Ну, пусти же… А потом в губы целовать будешь! Фу-у! Может, ты и попку полижешь? Ой, не надо! Прикажи дураку Богу молиться — он и лоб расшибет! Ну какой же ты баловастик, в самом деле!

Но Тарзан уже перевернул ее на живот и стал целовать гладкую, крепкую попу, бормоча:

— Надюшечка… Я тебя всю люблю! Каждую клеточку, каждый миллиметрик! Какая ты нежненькая, сладенькая, хорошенькая!

— Сумасшедший… — тяжко простонала Надежда. — Я умру с тобой! От счастья…

И она, резко обернувшись, крепко сцапала Юрку, обхватив ногами и руками, жадно впилась ему в губы, заскребла ноготками по лопаткам.

— Я съесть тебя хочу! — прорычала она, как тигрица, едва оторвавшись от Юркиного рта. — Растерзать, на фиг!

Опять пошло-поехало…

После этого, пятого раза они наконец-то умаялись и задремали. А Юрка вообще заснул и часа три проспал. Потому что когда открыл глаза и глянул на часы, то увидел цифры 16.12.

Лежал он по-прежнему голышом, но под простынкой — Надежда позаботилась. Сама Надежда ворочалась где-то на кухне, готовила чего-то. Юрка в трусах и майке пошел осведомиться, чего именно.

— А я в магазин сбегала! — доложила хозяюшка. — Джинсовый костюм тебе купила. И футболочку новую. Померяй!

— Как будто на меня шили! — восхитился Таран. — Нормально смотрится, да?

— Зря, что ли, я тебя во всех местах измеряла? — хихикнула Веретенникова. — Глаз — алмаз!

Юрка благодарно поцеловал ее и пробормотал виновато:

— Надечка, ты не сомневайся… Я отдам обязательно.

— Не нуди ты с этими деньгами! — нахмурилась она. — А то обижусь.

— У тебя ж они не лишние, наверное? — произнес Юрка.

— Оставь, говорю, этот разговор. Потом как-нибудь сочтемся…

Первое Надька, конечно, готовить поленилась, зато нажарила картошки с мясом, и они за обе щеки умяли все это прямо со сковородки. Потом еще чайку попили. Уютно так, по-домашнему… Юрка впервые подумал о том, что если ему и суждено когда-нибудь жениться, то только на Надьке. Правда, перспектива эта показалась ему ужас какой далекой, когда вспомнилось совсем некстати, в каком подвешенном состоянии он сейчас находится.

— Ты что загрустил? — спросила Надежда, обеспокоенная, должно быть, тем, что на роже Тарана отразились его проблемы.

— Звонить надо, — мрачно произнес Юрка, — позабыл я с тобой про все на свете…

— А может, не нужно звонить, а? Фиг его знает, что из этого выйдет. Может, отсидишься здесь, у меня? Может, позабудут про тебя, а?

— Надь, — очень серьезно сказал Таран, — это братва. Они ничего не забывают. Пока этот кейс здесь — хорошего не жди. Вычислят — сюда придут. И милиция, между прочим, тоже меня ищет, может быть. А Душин говорил, что ментам тоже этот чемодан отдавать нельзя. Потому что они с блатными повязаны, и как раз тут, в кейсе, лежит кассета, на которой что-то про эти связи записано.

— Ох, и сука же эта Дашка! — от души произнесла Веретенникова. — Во что втравила! Ух, попадись она мне! Так бы морду и расшибла!

— Не поминай ее, а? — поморщился Таран. — Ей, между прочим, небось уж давно шею свернули. Братки таких паскуд не любят. И вообще — теперь только мы есть. Ты и я. Верно?!

— Ага… — Надька прильнула к Юрке. — Поэтому и отпускать тебя не хочется. Страшно одной будет…

— Ты только носом не хлюпай, ладно?

— А я и не хлюпаю… Тем более что ты еще не ушел. Тебе же сперва позвонить надо.

— Вот я и буду сейчас звонить… — с некоторым волнением в голосе произнес Юрка.

У него даже рука немного дрожала, когда набирал этот впечатавшийся в память телефон — 45-67-23. Главное — не перепутать ответы и вопросы… Не зря Душин так напирал: «Только так и не иначе!» Наверняка ведь не ответят или просто повесят трубку, если он что-нибудь не так скажет. Но и хуже может быть: ответят как-нибудь не так, а Таран пропустит мимо ушей. И придет, возможно, на встречу с собственной погибелью…

— Алло! — отозвался женский голос.

— Будьте, добры, позовите Генриха! — волнуясь, произнес Юрка.

— Его сейчас нет. Что передать? — точно, как обещал Душин, ответила неизвестная абонентка.

— Когда вы его ожидаете? — уже пободрее спросил Таран. Хотя и очень боялся, что баба спросит: «А вы, собственно, кто такой?»

Но ему ответили точно по программе:

— По-моему, он уже подошел! Говорите!

А затем в трубке пророкотал густой бас:

— Ну, кому нужен Генрих?

— Вам привет от Вольдемара! — выпалил Юрка. И опять же жутко боялся, что этот самый Генрих скажет: «Знать не знаю я никакого Вольдемара».

— Извините, — сказал Генрих. — Мне сейчас нужно срочно поговорить с одним человеком. Будьте любезны перезвонить через двадцать минут!

И повесил трубку.

— Блин! — проворчал Юрка. — Похоже, тут облом намечается!

— Послали? — участливо спросила Надя, не уточнив куда.

— Предложили перезвонить через двадцать минут. Занят, видишь ли, товарищ Генрих!

— Ну и перезвони…

— А будет толк? Запросто может спросить: «А кто это, Вольдемар? Не припомню…» А можно ли по телефону говорить, что меня Душин прислал, не знаю. Короче, кое-что подкралось незаметно.

— Не волнуйся! — утешила Веретенникова. — Перезвонишь — это недолго. Пошлют на хрен — будем думать сами, верно? А пока еще чайку попьем!

Юрка погладил ее по спинке, грустновато улыбнулся и вздохнул. Выбора не было. Времени было 16.47, и до 17.07 Таран с Надькой выпили еще по кружке чаю. Сразу после этого он повторно набрал 45-67-23.

— Алло! — ответила та же женщина.

— Будьте добры, Генриха! — произнес Юрка, соображая, надо ли снова следить за тем, правильно или нет произносятся фразы. Но на сей раз Генрих сразу взял трубку сам.

— Слушаю!

— Это от Вольдемара… — не очень толково произнес Юрка. — С приветом…

— Приятно слышать, — прогудел бас. — Хотелось бы встретиться и побеседовать поподробнее. Через десять минут выйдите из подъезда во двор и садитесь на лавочку. Прямо у подъезда. До встречи!

И в трубке запищали гудки.

Юрка только глазами похлопал. Он же не сказал этому Генриху, где находится! Откуда тот узнал, что во дворе около Надькиного подъезда имеется лавочка? И как этот дядька узнает его, если ни разу не видел?

— Ну что? — спросила Надька.

— Не знаю, — пробурчал Юрка, — ерунда какая-то. Говорит, выходи во двор через десять минут и садись на лавочку.

— На чей двор? — вылупилась Веретенникова.

— На ваш…

— Так они, выходит, знают, что ты у меня?

— Получается так, если все это вообще не розыгрыш. Или, может быть, они меня с кем-то из знакомых перепутали?

— Ой, Юрка-а! — забоялась Надежда. — Может, не ходить, а? Может, это бандиты тебя выследили?

— Ну, они бы тогда не стали звонка дожидаться, а на квартиру кого-то подослали. Тем более что телефон этот мне дал Душин перед самой смертью. Он его больше никому не мог сказать после меня. Нет, тут что-то не то…

Но додуматься до разгадок за десять минут Юрка просто-напросто не успел. Они как-то очень быстро протекли. Таран подумал, что, чем маяться и гадать на кофейной гуще, уж лучше сразу решить все вопросы… В 17.15 он сказал:

— Надюха! Доставай мое барахло!

— И автомат тоже? — испугалась Веретенникова.

— А что делать? Тебе оставить? — нервно произнес Юрка. — Сдаваться так сдаваться…

Надька полезла в гардероб и вытащила из-под тряпок «дипломат» и пакет. Таран в это время положил в карман джинсов оранжевую аптечку со шприц-тюбиками. Взял у Надежды вещи и решительно пошел к выходу.

— Ну, до свидания, Надюша… Увидимся, точно говорю!

— Юрчик! — припала она к нему. — Боюсь я…

— Не трави душу! — буркнул Таран и торопливо выскользнул за дверь. Пока он спускался по лестнице, Надежда осторожно поглядела в окно. У них во дворе машин парковалось немного, и она даже знала, кому принадлежит большинство из них. Поэтому серую «Волгу», которая явно была нездешней, она сразу приметила.

Прячась за занавеской, Надежда стала наблюдать и за «Волгой», и за лавочкой у подъезда, которая хорошо просматривалась из окна кухни. Вот из подъезда вышел Таран и сел на лавочку, положив на колени пакет с автоматом, а поверх него — кейс. Почти сразу же после этого из «Волги», стоявшей метрах в пяти от подъезда, вышел молодой мужик. Коротко стриженный, в светло-голубых джинсах, черной рубахе с короткими рукавами и в темных очках. Он неторопливо подошел к лавочке и спросил Юрку:

— Вы от Вольдемара?

— Да, — ответил Таран, хотя голос у этого мужика был совсем не похож на тот, каким разговаривал Генрих.

— Садитесь в машину! — пригласил незнакомец. И Юрка пошел за ним к «Волге». Когда открылась задняя дверца, Надежда успела заметить чью-то ногу в кроссовке, торопливо убравшуюся внутрь салона. То есть в «Волге» сидели не только водитель и парень в черной рубашке, но и еще кто-то. «Чернорубашечник» пропустил Тарана на заднее сиденье, в середину диванчика, а сам сел справа и захлопнул дверцу.

«Волга» тут же покатила к выезду на улицу.

Веретенникова тяжко вздохнула. Ей стало ужасно одиноко и тревожно. Она прошла, шмыгая носом, в свою комнату, плюхнулась животом на неубранную и смятую постель, где они баловались с Тараном и где еще вовсю пахло Юркой, а затем уткнулась в подушку и разрыдалась, как по покойнику…

Генрих-птицелов

Юрка, оказавшись на заднем сиденье серой «Волги» между двумя молодцами, почти не уступающими по габаритам Пятаку и Миките (спереди еще двое таких же детинушек сидело!), почувствовал себя не очень уютно. Тем более что тот, кто его привел к машине, сразу сказал, едва «Волга» тронулась с места:

— Извините, молодой человек, у вас в пакете оружие?

— Да, — сознался Таран.

— Разрешения на него, конечно, не имеете?

— Нет.

— Отдайте его мне, пожалуйста.

Таран отдал — не дожидаться же, пока силой отберут!

— Что в чемодане? — спросил «чернорубашечник», спрятав пакет с автоматом в раскладную дорожную сумку.

— Я могу сказать об этом только Генриху, — произнес Юрка.

— Этот кейс вас просил передать Вольдемар?

— Меня просили передать привет от Вольдемара, — сказал Таран, решив, что называть фамилию Душина пока не стоит. — А был ли тот, кто передал кейс, Вольдемаром или нет — я не знаю.

— Вы в лицо Генриха знаете?

— Нет, — Таран сказал правду, хотя этот вопрос ему не понравился.

После этого носитель черной рубашки вопросов больше не задавал. Серая «Волга» между тем, попетляв по всяким улицам и переулкам, въехала через низкую подворотню во двор небольшого трехэтажного жилого дома и остановилась у входа в подвал, прикрытого сверху жестяной крышей.

— Прошу! — «Чернорубашечник» вылез с сумкой, в которую уложил Таранов автомат, выпустил Юрку с кейсом и указал на лестницу, ведущую в подвал. Остальные тоже повылезали, но остались наверху.

Таран с сопровождающим спустились к ничем не обитой, выкрашенной суриком стальной двери с «глазком», через «глазок» поглядели и открыли дверь, не дожидаясь стука. Сопровождающий пропустил Тарана вперед, зашел сам. Охранник в серо-голубой камуфляжке милицейского образца с нашивкой «ЧОП „Антарес“» на рукаве, с кобурой, дубинкой и наручниками на ремне, запер за ними дверь.

— Сюда, пожалуйста! — «Чернорубашечник» указал Тарану на коридор, уводящий куда-то в глубь помещения. Пройдя по коридору мимо нескольких плотно закрытых дверей учрежденческого вида, но без каких-либо табличек — имелись только бирки с номерами, — Таран и его спутник дошли до конца коридора, где обнаружилась еще одна лестница, уводящая еще ниже под землю. Эта лестница уперлась опять-таки в стальную дверь. Ее тоже открыли без звонка, без стука, и охранник, точно так же экипированный, как тот, что дежурил на входе с улицы, пропустил Юрку в небольшую приемную, где за столом около компьютера и телефакса сидела светловолосая секретарша.

— Здравствуйте! — сказала она, и Таран сразу понял, что это она подходила к телефону.

— Здрассте… — отозвался Юрка.

— Проходите, Генрих Михайлович вас ждет! — приятно улыбнулась секретарша, чем немного подняла настроение Тарану, и указала на дверь с табличкой «Директор ЧОП Птицын Г. М.».

Юрка вошел, следом за ним — «чернорубашечник». Кабинет оказался совсем маленький, у Седого в «Атлете» раза в два просторнее было. А вот дядя лет сорока в сером костюме и синей рубашке, восседавший за столом, был заметно покрупнее не только Седого, но и покойных Пятака с Микитой. Он прогудел знакомым басом:

— Здравствуйте! Присаживайтесь, молодой человек. Я — Птицын Генрих Михайлович, директор частного охранного предприятия «Антарес». Может, тоже представитесь для начала?

— Меня зовут Юра… Таран Юрий.

— Знакомая что-то фамилия… — Птицын наморщил лоб и сдвинул густые, как у Брежнева, брови. — Первенство города среди школьников?

— Да… — кивнул Юрка. — Было дело.

— Понятно. Вы мне, значит, хотели передать привет от Вольдемара? А я, между прочим, не знаю такого человека. Может, назовете точно, кто вас послал?

— Душин Алексей Иванович.

— Душин… — опять наморщил лоб господин директор. — Толстый такой, ниже среднего роста, темноволосый? Лицо такое бледное, с усами?

— Нет, вы что-то путаете, по-моему… — удивился Таран. — Он, конечно, плотный, но не толстый совсем. И рост выше среднего, голова седая, лицо красноватое. И усов у него не было…

— Наверное, спутал! — согласился Генрих Михайлович. — А он что, по-прежнему в милиции работает?

— Вообще-то он фермер… — Таран уже начал беспокоиться.

— Это он вам сам сказал? — прищурился Птицын.

— Просто я у него был на ферме.

— Батрачили?

— Нет, я там прятался… — И Таран, ощущая явное недоверие Генриха Михайловича, взялся рассказывать всю свою историю, начиная с нападения на «лже-Крылова» и кончая своим появлением у Веретенниковой. При этом он старался рассказывать только то, что сам знал наверняка и видел собственными глазами. Все догадки и домыслы оставлял при себе. В них недолго было и самому запутаться, и других запутать. Хотя, честно говоря, особых надежд на помощь этого самого Генриха Юрка не питал. Что эти самые частные охранники могут? Во-первых, они сами немало смахивают на бандитов, а во-вторых, видно по внешности — контора небогатая. Жора и Седой смотрелись куда респектабельней.

Удивительно, но, несмотря на всю серьезность ситуации, Тарану не было страшно. То ли подсознание подсказывало, что, несмотря на суровый внешний вид и подозрительность, Генрих Птицын (Юрку так и подмывало назвать его «Генрихом-Птицеловом») вполне добрый и хороший человек, то ли просто Таран столько всего натерпелся за эти дни, что уже разучился бояться.

Про Генриха-Птицелова Юрка на уроке в школе когда-то слышал, а может, в книжке где-то читал. Помнил только, что был такой король и что правил он в средние века, а вот где — в Англии, Франции или Германии — уже позабыл. Но к Птицыну здорово подходила такая кликуха, во-первых, из-за фамилии, а во-вторых, Таран все время чувствовал в нем охотника, который на Юрку — маленькую, но очень гордую птичку — силки расставляет. Чувствовал, но все равно не боялся. Потому что говорил правду.

Птицын Тарана слушал внимательно и почти не перебивал. Лишь пару раз, может быть, кое-что уточнял. Например, попросил поподробнее описать, как выглядел Валентин Крылов. Потом почему-то поинтересовался аптечкой, которую Юрка сразу же достал из кармана и положил ему на стол. Генрих-Птицелов открыл коробочку, вынул один тюбик, рассмотрел и положил обратно.

Когда наконец долгое повествование Тарана было закончено, он спросил:

— Ничего больше не хотите добавить?

— Вроде больше нечего… — пожал плечами Юрка.

— Вы девушке, от которой сегодня звонили, ничего не рассказывали?

Вот оно что… Но Таран врать не стал:

— Рассказал. Как ей объяснить было, что я пришел с автоматом и с дозами? Сказал…

— Плохо! — произнес Генрих Михайлович. — Не пожалели вы ее! Конечно, может быть, она и получше, чем ваша первая любовь, но от опасности проболтаться женский пол никем не застрахован. Это раз. А во-вторых, те, кто вас сейчас ищет, наверняка до нее доберутся. Допрашивают они жестоко. То, что вы рассказывали насчет беседы на складе, — семечки.

— Я ее предупредил… — произнес Юрка. Вот теперь ему стало страшно. Потому что он чуял, что этот Генрих вовсе не о Надькином здоровье заботится, а прикидывает, может ли от нее потянуться ниточка, которая приведет сюда, в «Антарес». И соответственно, ежели что… Даже думать об этом не хотелось. Получалось, что Таран Надьку подставил. И, пожалуй, похуже, чем Даша — его самого.

— Это детский лепет, молодой человек! — нахмурился Генрих-Птицелов. — В серьезные дела ввязались, а соображаете на уровне пятиклассника. Хотя знаете, что вам лично сейчас грозит. И наверное, догадываетесь, что, принеся сюда все эти вещи, вы мне тоже немалые хлопоты доставите. Между прочим, этот кейс может быть вовсе не тем, который оставил Душину Крылов. Такая идея вам в голову не приходила?

— Не-ет… А каким?

— А таким, в котором мина заложена. Если, допустим, ваш разговор в подполе подслушали и узнали о том, где лежит кейс, а заодно о том, что Душин вас с этим кейсом направил ко мне, то могли быстренько вынуть содержимое и вместо него подложить десяток тротиловых шашек с каким-нибудь простеньким взрывателем. А потом дать вам уйти специально для того, чтоб вы этот кейс принесли сюда, мне на стол.

— Нас никто не мог подслушать! — убежденно сказал Юрка. — Им не до того было. Жорина братва наехала. И потом, тот, кто оставался в кухне, — погиб. Ну и насчет тротила — сомневаюсь я, что они загодя могли его запасти.

— Допустим, — кивнул Птицелов, и глаза его потеплели. — И все же у меня остается насчет вас и вашей последней девушки очень много сомнений. Прежде всего: что с вами делать? Понимаете, наверное, что домой пока дороги нет?

— Конечно. Я еще тогда, когда мы со склада удрали, сообразил. Там найдут, точно. Я только на вас и надеялся…

— Я не Бог. Единственное, что могу предложить вам сейчас, — это уехать из города в одно малоизвестное публике место. Условия жизни — как в армии, может быть, лучше по части кормежки и без «дедовства». Но зато — ни увольнений, ни самоволок. И дисциплина просто железная. Рассчитанная не на детей, а на взрослых людей, которые знают, что делают, и понимают, насколько все это серьезно. И если совсем откровенно — я сильно рискую, предлагая вам этот выход.

— Вы мне не верите? — напрямую спросил Таран.

— Я бы так не сказал. Все, что я от вас услышал, в общем, располагает к доверию. То, что вы мне принесли, — требует обстоятельного изучения. Поскольку вы чемодан не открывали, то даже не знаете, что конкретно там лежит. Насчет бомбы, конечно, я скорее пошутил, чем говорил всерьез, но те документы, которые там находятся, могут быть и туфтой. А туфта может иметь разное происхождение и разное предназначение. Одно дело — если ее подсунули самому Крылову, другое — если пытаются через вас подсунуть мне. Так что все это, как и вашу личность, мы будем обстоятельно проверять. Так что думайте получше. Если согласитесь на мои условия — ходу назад не будет.

— А если не соглашусь?

— Пойдете домой и останетесь один на один с бандитами. Будете ждать, когда придут разбираться. А мне придется здешнее заведение прикрывать. Конечно, есть и более простой выход… Но к нему прибегать я не хочу. Жалко…

Юрка легко догадался. И как-то сразу понял, что вообще-то ни хрена его Генрих не пожалеет. Потому что, убежав от двух банд, он угодил в третью. Это однозначно, как говорит господин Жириновский. Не стоит Юркина жизнь расходов на смену офиса.

— Мне деваться некуда, — ответил Юрка. — Ну а с Надей как?

— Надя… — поморщился Птицелов. — У вас вообще с ней как, очень серьезно?

— Да, — сказал Таран твердо.

— Ты с одной дамой уже прокололся, — напомнил Генрих Михайлович, переходя на «ты». — Уверен в ней? Хорошо подумал?

— Уверен, — упрямо набычился Юрка.

— А в себе? — нахмурился Птицын. — Ну, допустим, дам я тебе сейчас машину, пару сопровождающих, и ты поедешь к ней. Скажешь: «Наденька, собирайся со мной, повезу тебя туда, не знаю куда, где мы с тобой будем делать то, не знаю что!» Думаешь, ты такой неотразимый, что девка за тобой как собачонка побежит? От мамы с папой, от отдельной квартиры, от работы, от друзей и подружек? Вполне может статься, что у нее лучше выбор есть…

— Пуля, что ли? — произнес Таран без обиняков. — Вы ж ее убьете, верно? Потому что не захотите, чтоб она к ментам или к Жоре Калмыку попала.

— Хм… — произнес Генрих Михайлович. — Насчет пули ты, конечно, упрощаешь, но в общем, конечно, не хотелось бы мне, чтоб она об этом чемодане рассказывала. Да и о твоем звонке. Ты два раза набирал номер, она могла хотя бы первые цифры запомнить, а это уже неприятно… Но не будем сразу о грустном. Погляди с другой стороны. Если допустить, что ты ее уговоришь ехать туда, куда я хочу тебя отправить, то будешь отвечать за нее головой. Как за самого себя. И серьезно отвечать, понимаешь? А уговорить ты ее сможешь в двух случаях: либо если она любит тебя до безумия, либо если она легкомысленная дура, которая через два дня захочет оттуда сбежать. Ты меня понимаешь, юноша? Ежели она сбежит и наделает нам хлопот, виноват будешь ты. А то, что она оттуда сбежит, — это почти сто процентов. У нас там нет дискотек, кафе-мороженых и баров, там все сурово и строго, как в воинской части. К тому же номера с ванной и двуспальной кроватью у вас не будет. Видеться тоже придется нечасто. Она будет жить в комнатке с четырьмя другими бабами, которые уже притерлись друг к другу. Как ее встретят — неизвестно. Понимаешь? А у нее жизненного опыта еще немного. Не так скажут, не туда пошлют — и пойдут обиды. Еще один фактор: у нас там семь женщин и не один десяток мужчин. Не в обиду тебе будь сказано — есть намного поздоровее, поумнее и повзрослее тебя. Увести ведь могут! Готов к такому повороту? Я уж не говорю, что она, возможно, не очень подойдет для того, чем ее там заставят заниматься. А нахлебников у нас там не держат. Кем она работала?

— Продавщицей на рынке… — произнес Таран сумрачно.

— Ну вот, а у меня там никакого ларька-чипка нет. Мне повариха нужна, причем толковая. Готовить она умеет?

— Умеет, — сказал Юрка. — Знаете, Генрих Михайлович, если человеку объяснить, что у него нет другого выхода, всему научиться можно.

— Наивный ты парень все-таки, — усмехнулся Птицелов. — Если б все так просто было, мы бы сейчас при коммунизме жили…

Юрке сразу показалось, что Генрих Михайлович произнес слово «коммунизм» не как символ проклятого тоталитарного прошлого, а как символ светлого грядущего.

— Пять минут тебе на раздумье и выбор. То есть либо ты вообще покидаешь мое учреждение и забываешь все, о чем тут разговаривали, либо прямо отсюда отправляешься туда, куда я тебя направлю, либо заезжаешь к Наде и пытаешься ее уговорить. На это отвожу сорок минут, из них двадцать — на дорогу. Включая время на уговоры и сборы, ты должен сесть с ней в машину ровно через двадцать минут. Ну, через двадцать пять — крайний срок. Родителям может оставить записку, что уехала с тобой в Сочи. Если не уложитесь — ребята уедут без вас. Крутитесь дальше самостоятельно и забудьте этот телефон.

— А если ее, когда мы приедем, дома не окажется? — взволновался Таран.

— Это можно загодя проверить, — сказал Генрих. — Вот телефон, звони. Знаешь ее номер?

— Не помню… — с некоторым стыдом произнес Юрка. Вообще-то он когда-то записывал телефоны одноклассников, и дома, в какой-нибудь записной книжке, Надькин телефон мог найтись.

— Ничего себе! — покачал головой Птицелов. — Надо думать, хорошо ты ее знаешь, если телефона не помнишь! А вот я ее телефон знаю, потому что у меня определитель стоит.

— А адрес откуда узнали? — заодно полюбопытствовал Юрка. — И про лавочку у подъезда?

— Потому что у меня в компьютере есть справочник, по которому можно определить, где какой телефон установлен. Элементарно, Ватсон. Послал машину во двор, они осмотрелись и сообщили мне обстановку. В том числе и о том, что около подъезда лавочка стоит. Ну а потом ты позвонил, и я велел тебе к лавочке выходить — никакой мистики. Ну, будешь звонить? Набирай: 34-89-12.

— А если уже ушла? — нажимая на кнопки, пробормотал Юрка.

— Тогда, значит, не судьба! — осклабился Птицын.

Но в трубке после нескольких гудков отозвался грустный голосок:

— Але!

— Надя, это я, Юрка!

— Юрчик! Ты откуда!

— Надь! Никуда не уходи, ладно?! Я скоро приеду. За тобой! Поняла?

— Поняла… — пролепетала Веретенникова.

— Ну все, жди! — Таран поскорее повесил трубку, чтоб Надьке не пришло в голову задавать лишние вопросы.

Птицын одобрительно посмотрел на Юрку:

— Молодец, все коротко, ясно и без деталей. Но все-таки еще разок подумай, ладно?!

— А чего думать? — проворчал Юрка… — Я уже все понял. У нее и у меня один шанс выжить. Она это тоже поймет, не дура…

— Ну, раз ты так уверен — езжай. Но четко помни — за ее поведение спрошу с тебя. Не пожалей потом, когда поздно будет.

— Не пожалею.

«Мамонты»

Через двадцать минут Таран на той же самой серой «Волге», но только с двумя спутниками — «чернорубашечником» и шофером — уже подкатывал к тому самому месту, где садился в машину.

— Время пошло! — объявил «чернорубашечник», открывая дверцу машины. — У тебя полчаса. Пять минут от себя добавляю.

— Спасибо, — иронически поблагодарил Таран и бегом помчался в подъезд. До Надеждиной квартиры он, что называется, лётом долетел. Позвонил, услышал шаги, потом осторожный голос:

— Кто там?

— Я, Юрка! Открой!

Надя появилась на пороге в джинсах и майке.

— Откуда ты?

— Собирайся! — заскочив в квартиру и захлопнув дверь, выпалил Таран. — Бери самые необходимые вещи, клади в сумку. Надо мотать отсюда побыстрее.

— Куда? — оторопело произнесла Надежда.

— Далеко, отсюда не видно. Матери записку напиши, что уехала со мной в Сочи. Заодно пусть моим позвонит.

— Да я ж на работе не рассчиталась… Какие Сочи на мою зарплату?

— Надюха, насчет Сочей — это треп! Тебе нельзя здесь оставаться, понимаешь? Банда сюда может прийти. За тобой!

— Ни фига себе! Они ж квартиру ограбят…

— Нужно им ваше барахло! Им ты нужна будешь, чтоб потом до меня добраться. Копошись быстрее, а то нас оставят тут! Поняла?

— Вроде поняла… Чего брать-то?

— Белье бери, полотенце, мыло, щетку зубную… — замялся Юрка, потому что не знал, что бабам еще может быть потребно.

— Ладно, уловила. Туфли брать?

— Кроссовки лучше возьми. Может, еще бегать придется.

Надька взялась поспешно собираться, а Юрка все на часы поглядывал: успеет или нет. Успела, погрузила какие-то шмотки в небольшую спортивную сумку, а с кухни похватала хлеб, колбасу и еще какую-то жратву из холодильника, чтоб не пропадала и уложила ее в крепкий пластиковый пакет. После этого начеркала на бумажонке несколько слов, придавила кухонным ножом и оставила на столе. Все это уложилось даже не в двадцать минут, а в пятнадцать, и на запирание двери не больше двух минут потребовалось. Ну, и еще три минуты потребовалось, чтобы спуститься вниз и добежать до «Волги».

— Здравствуйте! — тепло поприветствовал Надежду парень в черной рубашке. — Приятно в нашей тачке такую милую гостью видеть. Меня зовут Сергей. Познакомимся?

— Надя…

— Едем? — спросил сидевший за рулем. — Поторапливаться надо. Я вообще-то терпеть не могу дважды в день на одно и то же место приезжать. Дурная примета!

— Давай, жми! — сказал Сергей.

Сразу же со двора машина покатила совсем в другую сторону. Юрка был готов сейчас ехать куда угодно — хоть на Северный полюс, лишь бы подальше от родного района, где его каждая собака знает. И когда «Волга» выворачивала на ту самую улицу, по которой он утром ехал в кузове «Газели», ему очень не понравилось, что следом на эту же улицу свернула темно-красная «девятка». Очень похожая на ту, которая обогнала его на Симеоновской в тот самый несчастный вечер, когда Даша втянула его в весь этот адский водоворот событий. Номера машины, конечно, Таран не помнил, но какое-то внутреннее чутье подсказывало, что к «девятке» надо приглядеться.

— Сергей, — сказал он «чернорубашечнику». — По-моему, вон ту машину я уже видел.

— Ну? — иронически-недоверчиво произнес тот. — А может, у страха глаза велики?

— Может быть, — поморщился Юрка, которого этот наплевательский тон покоробил. — Но, по-моему, это машина от бригады Седого.

— Не слышал о таком, — хмыкнул Сергей. — Но учту в дальнейшем.

— Через какое-то время водитель произнес:

— А вообще-то «девятка» за нами держится. Он прав, Серега. Может, повертим ее по городу?

— Не надо, — посерьезнев, произнес тот. — Догадаются, что мы их вертим, — могут сменить тачку. Пойдет за нами какой-нибудь белый «жигуль» или еще что-то неизвестное. А так пусть держатся до выезда за город. Там посмотрим, что делать.

— Как скажешь, — степенно согласился водитель..

Юрка уже немного волновался. Ему-то, пожалуй, и впрямь могло только показаться, что эта «девятка» им на «хвост» села. Но тут уже люди поопытнее его то же самое заметили. И хотя поначалу все приняли с иронией, очень быстро изменили мнение.

— За нами что, гонится кто-то? — шепотом спросила Надька у Тарана.

— Может быть, — тоже шепотом ответил Юрка. — А ты, пока я отсутствовал, ничего такого не приметила случайно?

— Нет, пожалуй, ничего, — помотала головой Веретенникова.

— Никто не звонил? — спросил Таран. — Типа: «Извините, я ошибся номером!?»

— Витька Полянин звонил, — вспомнила Надежда. — Спрашивал, пойду я сегодня на дискотеку или нет. А после этого только ты сам звонил, больше звонков не было.

— А когда Полянин звонил? — насторожился Юрка.

— Да почти сразу после того, как ты уехал. Я про тебя, конечно, ничего не говорила. Сказала, что не пойду, отсыпаться буду.

— И часто вы с ним на дискотеку ходили? — спросил Таран.

— Да так, от случая к случаю… Не вдвоем к тому же, — подчеркнула Веретенникова, чтобы Юрка не приревновал, но у Тарана на уме была не ревность. Он знал, что Полянин живет в том же дворе, что и Надька. Только вот не помнил, виден из его окон Надькин подъезд? Дашка знала, где живет Полянин. А что, если Жорины братки его навестили? Витек тоже один в городе остался, отец с матерью в деревне, как и у Надьки. Могли просто припугнуть, а могли и наврать чего-нибудь. Скажем, представиться милицией или еще кем-то, военкоматом, например. Дескать, Таран исчез из дома, не знаешь ли, где он может быть, не заходил ли к тебе? И могли, например, случайно увидеть в окно, как Юрка в машину садился. А потом заставили или просто попросили позвонить Надьке. Зачем? Да просто узнать, дома ли она. И какие у нее планы на вечер. Но почему они к ней сразу не пошли? Потому что не знали, с кем Юрка уехал и куда. Это для них было сюрпризом. Тем более что Надька им особо не требовалась. Им Юрка был нужен. И даже не сам Юрка, а кейс. И если они заметили, как Юрка садился в «Волгу», то и кейс видели… Наверное, потом они просчитали, что Надьку должны тоже забрать, и оставили где-то поблизости наблюдателей. Может быть, для того, чтоб отследить, куда Надежду с Юркой увезут…

Пока Таран размышлял, «Волга» вынеслась из города на объездное шоссе. То самое, куда Шура не стала поворачивать, решив проявить гуманизм и доставить в травмпункт Чалдона. И поехали они примерно в том же направлении, в каком должны были бы ехать, если б собирались добраться до того самого дачного поселка, где проживала Шурина подруга. То есть в противоположную той, куда надо было направиться, чтоб доехать в Рыжовку, Кузнецовку или, допустим, туда, где проживал Вася Самолет.

Конечно, поворот, ведущий к месту проживания Шуриной подруги, «Волга» миновала, даже не сбавив скорости. Тем более что никто туда поворачивать не собирался. У всех четверых на уме была темно-красная «девятка», которая то отставала немного, то приближалась, но тем не менее явно шла следом за «Волгой».

— Во, чурбаны! — отреагировал шофер. — Прямо-таки глаза мозолят. Дураки, что ли?

— Нет, — с сомнением покачал головой Сергей, — они не дураки. Тут что-то не то. Похоже, что они не просто следят, а могут и на захват пойти… Ну-ка, сверни на проселок!

— Может, на скорости оторвемся? — предложил водитель, но Сергей отрицательно мотнул головой, и «Волга» повернула на извилистую дорогу, тянувшуюся куда-то через поле к маячившему впереди, на горке, селу, над которым возвышалась колоколенка со свежепозолоченной маковкой.

— Неужели и сейчас повернет? — нервно поглядел в зеркальце шофер.

«Девятка» повернула. Ее было неплохо видно, несмотря на длинный хвост пыли, поднявшийся из-под колес «Волги». От нее до «Волги» было метров двести, но, похоже, преследователи прибавили скорость.

— Жми через село! — приказал Сергей. — Газуй, Андрюха!

— За селом лес начинается, — заметил тот с опаской. — Как бы они нас там не причесали под гребенку…

— Посмотрим, кто кого причешет… — И Сергей достал из-под приборной панели «Волги» большой пистолет.

Надька охнула:

— Стрелять будете?

— А вы, девушка, никак боитесь? — прищурился Сергей. — Вообще-то раньше надо было думать. «Йес, Сан-Франциско» кричал?

— Почему «Сан-Франциско»? — не поняла Надька.

— Неужели «Начальник Чукотки» не смотрела? Ну, там этот, таможенник царский и красноармеец-салага, который себя сам начальником назначил, переплыли с Чукотки на Аляску…

— А-а, вспомнила… — пробормотала Надька, которой, однако, было вовсе не до воспоминаний о кинокомедиях.

— Ну, так вот там, когда этот Лешка хотел на Аляске остаться, ему таможенник напомнил, что у него, мол, тут «друзья» есть. Мистер Стенсен, Пит Брюханов… Вот он и заорал: «Йес, Сан-Франциско!»

— Короче, Серега объясняет, — прокомментировал Андрей, — что тебе надо было лучше выбирать, чего больше боишься… Поняла?

— Вообще-то еще не поздно, — заметил Серега. — Можем в селе притормозить и высадить. Они за нами погонятся, а ты — на автобус и в город. Или попутку поймаешь. И тебя, пацан, тоже вообще-то можем высадить… У нас такие дела по три раза на дню, учти!

— Нет, — помотал головой Таран. — Меня высаживать не надо…

Он хотел было сказать, что Надежде он не может приказывать, рисковать ей или нет, но не мог подобрать правильных слов, чтоб Веретенниковой не показалось, будто она ему совсем не нужна. Выручила его сама Надька, которая, собрав решительность, твердо произнесла:

— Я остаюсь, куда я без него!

— Смотри-ка! — с уважением и даже легкой завистью в голосе произнес Серега. — Ну, тогда держитесь, малыши! Андрюха, поддай еще пару!

— Ни фига уже не поддашь, — проворчал водитель. — Подъем к деревне начинается!

На подъеме «девятка» приблизилась к «Волге» на расстояние менее чем в сотню метров и следом за ней неторопливо поползла в горку. Еще через пару минут добрались до крайних домов и покатили через село.

На улице народу было немного, но почти все, кто попадался навстречу, обязательно оборачивались на проезжающие машины, как видно, сразу углядев, что они нездешние.

Проехали мимо церкви и магазина, а также какой-то сельской администрации — бывшего сельсовета, очевидно — то есть довольно крупной избы под абсолютно вылинявшим трехцветным флагом. Розовый и голубой оттенки на соответствующих полосах почти не просматривались, и флаг казался белым, будто намечалась капитуляция на милость победителя.

Миновав эту площадь, Андрей повернул налево, на разъезженную неровную улицу, которая, хоть уже и успела просохнуть после недавних дождей, все еще сохранила немало глубоких луж. Какой-то очень пьяный мужик, опершись на забор спиной, произнес несколько матерных фраз по адресу «Волги» и погрозил ей немытым кулаком. Потом он осел в крапиву, росшую у забора, но, когда мимо него проезжала «девятка», специально привстал, чтоб обматерить и ее.

Улица закончилась и вновь превратилась в дорогу, только теперь по сторонам росли не злаки, а какие-то корнеплоды — не то турнепс, не то свекла — Таран в этом не понимал. А до леса оставалось около километра. Его проскочили очень быстро, потом еще пару проехали, и тут Сергей приказал Андрюхе:

— Тормози! Самое оно, чтоб разобраться с ними. А вы, молодежь, — на пол!

— Ой-й! — пискнула Надька, когда Таран сдернул ее с заднего сиденья и уложил на коврик.

«Волга» резко тормознула, лязгнули замки передних дверей, и Андрей с Сергеем молниеносно выпрыгнули в разные стороны с пистолетами в руках. Но тут со стороны «девятки» послышались легкие хлопки, и Таран, который хоть и лежал на полу, но следил за обстановкой через стекла, увидел, как Сергей схватился за голову и завалился в кювет. Что случилось с Андреем, Юрка не углядел, но, когда повернул голову — его уже не было видно через стекло. К тому же в этот момент скрипнули тормоза «девятки», пыль окутала обе машины, а затем хлопнули дверцы «девятки», послышался топот, и, прежде чем Таран успел что-то сообразить, к «Волге» подскочили какие-то мощные молодцы в черных масках с прорезями для глаз, рванули за ручки и распахнули задние дверцы. В следующее мгновение чьи-то лапы ухватили Юрку за локти и рывком выволокли из машины, а через другую дверцу тем же макаром вытащили истошно визжавшую Надежду. Краем глаза Таран успел увидеть Сергея, лежавшего у обочины, запрокинув голову, и красное пятно у него на лбу…

Юрка понял — хана! Но ничего из пережитого на складе вторсырья проходить не хотел. Пусть лучше убьют!

В тот самый момент, когда нападающие собирались загнуть ему руки за спину, он с отчаянной силой боднул лбом в висок того, кто схватил его за правый локоть. Тот от неожиданности отпустил локоть, и Таран, не раздумывая ни секунды, долбанул в морду того, что держал его за левую руку. Бац! Верзила полетел навзничь, а Юрка успел развернуться и врезал кроссовкой в пах первому, тот согнулся, охнул, и следующим ударом — кулаком в челюсть! — Таран свалил и этого.

Он уже метнулся к пистолету, лежавшему около Сергея, но тут произошло нечто совершенно неожиданное.

Сергей внезапно «ожил», выхватил пистолет буквально из-под носа у Юрки и торопливо заорал:

— Хорош! Отставить! Отбой! Это свои!

— Какие свои? — оторопело произнес Таран и тут же услышал хохот с той стороны, куда «нападавшие» утащили Надю. Там же и Андрюха находился, которого, оказывается, никто не убивал.

— Ржете, падлы? — проворчал, стаскивая с головы маску, тот, кого Таран сшиб первым. — Вы хоть говорите, что за мальчик, блин… Аж искры из глаз!

— Меня вообще чуть без наследства не оставил! — простонал второй, держась за челюсть. — Ну, братва, молодняк пошел!

— Скажите спасибо, что он еще пистолет не ухватил… — произнес Сергей назидательно. — А то пришпилил бы вас — и все проблемы!

— Ты что, с заряженным оружием игрался? — нахмурился еще один, пятый детина, который непосредственно в «налете» участия не принимал.

— Нет, — усмехнулся Сергей, показывая пустую рукоять «стечкина», — что ж я дурак, что ли? Магазин вынут был…

— Так это что же, проверка была? — наконец-то обрел дар речи Таран.

— Извини, но мы тебя не в бирюльки играть приглашаем, — произнес тот, что подошел последним. — То, как ты себя повел, — сто очков в твою пользу. Я слышал то, что ты про себя рассказывал Генриху, хотя меня в комнате вроде бы не было. Честно скажу, что не очень поверил. Теперь верю намного больше.

— Но все-таки не совсем? — с легким озлоблением произнес Таран.

— А «совсем» у нас никому не верят, — назидательно произнес этот мужик, явно старший по чину во всей здешней компании. — Ладно! По машинам, «мамонты»!

— Извините, девушка! — прижал руку к сердцу один из тех, кто вытаскивал из «Волги» Надьку. — Мы не по злобе…

— Я понимаю… — пробормотала Надежда, хотя понимала еще далеко не все.

Когда они с Юркой оказались на заднем сиденье «Волги», а Андрей и Сергей заняли свои места, у нее все-таки язык от вопроса не удержался:

— А почему тот мужик вас «мамонтами» назвал?

— Потому что мы вымираем, но не сдаемся! — хмыкнул водитель.

— Он шутит, — произнес Серега. — Видела, какие у нас крупные мальчики? А мамонты — они как слоны, даже крупнее. Мы мамонты — но мы не вымрем!

Обе машины покатили дальше, в том же направлении, через десять минут выехали на узкое бетонное шоссе и свернули направо. Еще через пять минут «Волга» остановилась перед КПП войсковой части, на котором красовался двуглавый орел с коронами и трехцветная полоса поперек створок. Кроме того, была еще табличка: «Стой! Предъяви пропуск!» Из КПП вышел прапорщик в камуфляжке, подошел к машинам, глянул на одну и другую, ничего не спросил и махнул рукой дневальному. Заурчал моторчик, ворота раздвинулись, и автомобили въехали на заасфальтированную территорию части.

Часть, как видно, была большая, может быть, это даже была не часть, а целое соединение. То там, то тут сквозь зелень просвечивали какие-то двух- и трехэтажные казарменного типа постройки, плацы, спортгородки, хранилища, обнесенные бетонными заборами, гаражи. Нередко попадались навстречу солдаты и офицеры. На гражданские автомобили, катившиеся по части, они, в отличие от вспомнившихся Тарану деревенских жителей, не обращали внимания.

Попетляв по аллеям между побеленными бордюрами и деревьями, «Волга» и «девятка» выехали куда-то на самый дальний от ворот КПП край городка. Здесь, посреди высоких сосен, оказался еще один забор с воротами, которые были открыты настежь и, как показалось Тарану, вообще никем не охранялись.

Однако выяснилось, что это вовсе не так. Сразу от этих открытых ворот, через которые ничего, кроме забора и сосен, не просматривалось, асфальтовая дорожка круто поворачивала вправо и пересекала по мостику почти незаметную издали бетонированную канаву, залитую мутной водой, вдоль которой были густо насажены кусты. А сквозь кусты неизвестные фортификаторы протянули несколько ниток колючей проволоки, намотав на ветки так, что ее сквозь листву было почти не видно. Таран ее приметил совершенно случайно. Точно такой же ряд кустов находился и по другую сторону канавы. Вообще-то канава была не очень широкая — метра полтора, но с учетом кустов и проволоки преодолеть ее было очень непросто. Мостик, через который машины пересекли канаву, тоже был не простой. Юрка заметил какие-то телескопические штанги. Похоже, что этот мост при нужде можно было сдвигать и раздвигать.

Машины остановились за мостом, на небольшой асфальтированной площадке перед приземистым деревянным бараком с невысоким крылечком и большими трехстворчатыми окнами, которые были защищены прочными стальными решетками.

— Приехали! — сообщил Сергей Тарану и Наде.

«Театр неюного зрителя»

Даша прошедшие сутки прожила относительно спокойно, находясь под патронажем Милки, похожей на «королеву воинов», которая знакомила ее с распорядком дня и обитателями заведения, которые называли его «Театром неюного зрителя».

Знакомство это началось еще со вчерашнего дня, когда Милка привела Дашу на ужин в общую столовую, где собрались все обитатели «театра». Там, кстати, она в первый и последний раз увидела Шуру, понятия не имея, что не пройдет и нескольких часов, как эта дама встретится с Тараном. Впрочем, она мало кого запомнила, кроме Милки. В здешней «труппе» было десять человек. Семь женщин и трое, условно говоря, мужчин, которых отличить от девок было очень трудно. Милка была тут явно за старшую, цыкала на тех, кто, по ее мнению, слишком много болтал, и никто — «голубые» тоже — не осмеливался ей возражать. Дашу вся эта публика встретила довольно радушно, здесь, как видно, новые лица появлялись нечасто. Но никто не задал ей ни одного вопроса насчет того, как она сюда попала. Сама она тоже лишние вопросы задавать не решилась.

В общем, уже к концу трапезы Даша знала, что «дядя Вова» спровадил ее в некий особый бордель для высоких гостей, то есть нужных и полезных людей, охочих до всякого рода «клубничных» развлечений. Сначала гости слегка подогреваются выпивкой, а потом идут смотреть шоу, которое начинается с номеров обычного стриптиза, после которого следует эротическое па-де-де и трюки из арсенала таиландских девок, типа курения причинным местом или стрельбы из того же оружия бритвенными лезвиями по надутым презервативам. Ну а заканчивается эта программа демонстрационным траханьем. После этого разогретые гости — их редко бывает больше пяти-шести человек — выбирают себе партнерш и отправляются в номера. Это, так сказать, обязательная программа. Но бывали и такие случаи, когда для особо ценных гостей разыгрывали целые порноспектакли с элементами садомазохизма и всяких прочих извращений или устраивали всеобщую групповуху в сауне. При этом, кстати, здешние старожилы рассказывали обо всех этих делах не без удовольствия, что Дашу сильно удивило. Ей-то уже поднадоело за два года, а тут вроде бы коллеги с большим профессиональным стажем — и такой любительский энтузиазм!

Но потом, когда выяснилось, что отсюда практически никого и никогда не выпускают и что вся публика здесь попросту живет как в тюрьме, хотя и с комфортом, но зато без надежды когда-нибудь выйти на волю, Даше стало ясно, отчего все эти шлюхи обоего пола воспринимают свою «работу» как праздник. К тому же Даша узнала, что приезды гостей стали более редкими, чем водилось прежде. И вообще у «дяди Вовы» по жизни что-то не клеится.

Уже после того, как окончился ужин, Милка, зайдя в Дашину комнату, начала ее просвещать насчет того, что поскольку заведение это бесплатное, работающее «за интерес», то для «дяди Вовы» не будет резона его содержать. И он его либо продаст каким-нибудь богатым фраерам, либо вообще закроет. В первом случае условия жизни станут на порядок хуже, а работы прибавится. Поскольку принимать придется не избранных гостей, а всех подряд на сдельной основе. Но ежели заведение будет закрыто, то это не значит, что всех отпустят на волю. Кое-кому, как подозревала Милка, перед увольнением организуют смерть от передоза.

Как оказалось, большая часть обитателей «Театра неюного зрителя» уже прочно посажена на иглу, причем не на «морфушку» или героин, а на некие совершенно новые препараты, типа того, каким напичкали Шуру. Хотя Милка напрямую и не говорила, что над ними ставят эксперименты, Даша это и так поняла.

Напрямую и без обиняков Милка предложила Даше две вещи: первое — стучать ей на всех, с кем доведется общаться в течение дня, а второе — стать ее, Милкиной, любовницей. Эти две вещи, по словам Милки, могли бы Даше здорово помочь и в здешней жизни, и после предположительного закрытия заведения.

Даша была девочкой без комплексов. Ее, правда, немного беспокоило, не станет ли Милка ее пороть хлыстом, но позже выяснилось, что Милка только на сцене садистка, а на самом деле обычная лесбиянка, которая к тому же и мужикам не отказывает. Опять же Милка сказала, что на эту ночь она не претендует, потому что Дашу еще не проверили в медицинском смысле, а кроме того, в ближайшие после «проверки» дни ее наверняка пригласят к «дяде Вове».

Поэтому ночью Даша хорошо выспалась, даже несмотря на то, что Милка разбудила ее довольно рано и отвела сдавать анализы на ВИЧ и РВ. Оказалось, что тут же, в здешнем заведении, есть медицинский кабинет, куда пришла какая-то пожилая и неразговорчивая баба в белом халате, которая взяла у Даши кровь из вены и удалилась наверх.

Потом Милка с Дашей пошла завтракать и обнаружила, что за столом кого-то не хватает. Не хватало Шуры, а Даша по наивности решила, будто она проспала, и предложила сбегать за ней. Однако Милка, сильно посуровев, сказала: «Она уволилась!», и Даше стало жутковато.

Уже позже, один на один, Милка пояснила новенькой, что здесь нельзя интересоваться не только тем, кто откуда сюда приходит, но и тем, кто, куда и как отсюда уходит.

Напугавшись, Даша засела в свою комнату и безвылазно просидела там до обеда. Потом опять вернулась и пролежала в размышлениях до самого ужина. Страха, правда, уже не было, но неопределенность какая-то мучила. Милка к ней не наведывалась, остальные тоже не беспокоили, но сознание, что она тут может провести немало времени, а то и вовсе отсюда живой не выйти, заставляло Дашу беспокойно ворочаться на своей просторной постели.

Она даже к ужину выходить не хотела, но тут появилась Милка и строго сказала:

— Так! Одевайся скромненько и быстро. Хозяин зовет.

— «Дядя Вова»? — Даша почти обрадовалась этому вызову.

— У нас другого нет. Поторапливайся!

— Что значит «скромненько»? — спросила Даша.

— Джинсы, майку, кроссовки — то, в чем приехала, короче. Мазаться не нужно, лучше рожу умой. Быстрее копайся, пять минут у тебя!

Через пять минут Даша, выглядевшая вполне приличной девушкой, уже поднималась по лестнице в сопровождении одного из головорезов «дяди Вовы». На сей раз ей просто завязали глаза, мешка на голову не надевали. Провели по дому, вывели на свежий воздух, посадили в машину и повезли куда-то. Потом, после того, как машина сделала несколько поворотов и выехала на шоссе, повязку сняли.

Вообще-то, если б повязку сняли, когда машина остановилась, Даша, наверное, сильно испугалась бы. Потому что подумала бы, будто ее привезли куда-то убивать. Однако глаза ей развязали на ходу, из чего она сделала вывод, что ей просто не хотели показывать дорогу от того места, где располагался «театр», до шоссе. А это означало, что она еще поживет какое-то время.

Она находилась в той же самой «Волге» «дяди Вовы», на которой ее вчера привезли с химкомбината. Самого смотрящего в машине не было, но Дашу сопровождали те же охранники, что и вчера. Правда, был и один новый, который, как ей сразу удалось определить, являлся старшим. И по возрасту, и по чину, так сказать. Именно он первым обратился к ней, когда Даше развязали глаза.

— Напугалась? — ухмыльнулся он, показывая золотые зубы. — Зря боишься. Резать тебя не будем. Просто съездишь сейчас к одному хорошему человеку и забесплатно обслужишь. Что попросит, то и сделаешь, ясно? Будет спрашивать насчет того, что произошло на Симеоновской и на ферме, — расскажешь то же, что говорила хозяину. От и до, ни больше, ни меньше. Если меньше расскажешь — не страшно. А вот если добавишь то, чего «дяде Вове» не сказала, разживешься неприятностями. Усекла, мочалочка?!

— Да-а… — ответила Даша.

— Что касается основной работы — выкладывайся как лошадь! Чтоб не номер отбывала, а страстью пылала!

— Сколько лет мужику? — спросила Даша по-деловому.

— За сорок. Но не думай, что одним разом отделаешься. Он мужик крепкий, жена у него отдыхать уехала, и по этому делу он очень скучает.

— Короче, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил, — хмыкнула Даша. — Буду стараться!

— Это хорошо. Теперь дальше: внимательно запоминай все, о чем он будет особо настырно спрашивать. И вообще постарайся все, что там увидишь, услышишь или носом почуешь, как следует запомнить. Потом расскажешь. Конечно, навряд ли он тебе много показывать будет, но кое-что разглядеть ты наверняка сумеешь.

— А что вас больше всего интересует? — спросила Даша. — Деньги, ценности, картины?

— Нет, девочка, — усмехнулся золотозубый, — мы не грабители, нам это неинтересно. Запоминай прежде всего расположение помещений, морды лица, детали обстановки, двери, окна… Поняла?

— Вроде бы да.

— «Вроде бы» — не ответ. Очень четко все запоминай, но при этом смотри, чтоб дяденька, с которым ты будешь работать, ни об чем таком не догадался и даже случайно не подумал. Пусть считает, что ты обыкновенная шлюха с куриными мозгами. Ты же, говорят, хорошая актриса, только театра до сих пор себе не подобрала.

— Почему же? — хмыкнула Даша. — Я из «Театра неюного зрителя»!

Фиксатый тоже ухмыльнулся:

— Посещал! Правда, еще до вашего прибытия, синьора! Надеюсь, что и на ваших спектаклях побываю… Но тут не спектакль, — он снова посерьезнел. — Так что постарайся играть на совесть!

— Постараюсь.

— Уж постарайся, а то можешь оттуда живой не вернуться. И «дяде Вове» тебя будет очень жалко… — нехорошо осклабился золотозубый.

Как раз в это время впереди, у обочины шоссе, показался микроавтобус «КАР».

— Приехали, — доложил шофер. — Ждут-с…

Через несколько секунд «Волга» притормозила рядом с «рафиком». Обладатель золотых зубов вышел из машины первым и, придерживая за локоть, высадил Дашу. Из-за микроавтобуса вышел некий плотный детина в добротном пиджаке и при галстуке, поручкался с золотозубым, улыбнулся Даше и сказал:

— Прошу!

После чего взял Дашу за локоть и повел к дверце микроавтобуса. А золотозубый быстренько сел в «Волгу», и она, круто развернувшись поперек шоссе, помчалась в обратном направлении.

А Дашу усадили в «рафик». Там сидело еще трое таких же прилично одетых детин. Особого интеллекта на их физиономиях не просматривалось, но смотрелись они поприятней, чем охранники «дяди Вовы». Дашу разместили на заднем сиденье, по бокам от нее сели двое, а тот, который ее принимал от золотозубого, уселся спереди рядом с водителем. Окна в пассажирском салоне «рафика» были тонированы и задернуты плотными шторками, а сам салон от водительской кабины отделяла непрозрачная перегородка. Так что, хотя здесь Даше глаза завязывать не стали, запомнить дорогу, по которой ее везли, она не могла, даже если б очень того хотела.

Детины, сидевшие рядом с ней, сохраняли на лицах полную непроницаемость и заговаривать не пытались. Даша тоже ничего спрашивать не собиралась, потому что понимала — все равно не ответят. Ей и так все было ясно: должно быть, «дядя Вова» решил ее презентовать какому-то нужному человеку. Возможно, потому, что это могло помочь ему решить какие-то свои проблемы или просто хотел узнать о нем побольше. Так или иначе, Даша чувствовала некоторое волнение. И прежде всего потому, что ей, как предупреждал золотозубый, предстояло отвечать на вопросы об истории на Симеоновской и о событиях на ферме. Кого все это может интересовать, кроме Жоры Калмыка или Васи Самолета? «Дядя Вова» уже знал практически все. «Добавить» в предстоящем разговоре чего-нибудь «лишнее» Даша не боялась, ее можно было не пугать «неприятностями» — не дура, слава Богу, понимала, с кем дело имеет.

Ехали долго и много раз поворачивали — Даше так показалось. Она даже догадалась, что ее скорее всего нарочно везли кружным путем, чтоб она не могла даже приблизительно прикинуть, далеко ли ее завезли. За час с небольшим «рафик» мог уехать и на сто километров от города, и на пятьдесят, и всего на десять. Дашу это не волновало — золотозубый, как видно, догадывался, что ей не станут показывать дорогу, и не ставил задачи ее узнать. Тем более что за время пути сильно стемнело, и, даже если б окна не были зашторены, Даша все равно ни черта не сумела бы разглядеть. А вот за исполнение своей миссии там, на месте, она сильно переживала. Знала бы, что от нее требуется в конечном итоге, так, наверное, легче бы было прикинуть, что примечать. А то — «расположение помещений, морды, детали обстановки, окна и двери»! Морды — это одно, а двери — совсем другое. Не углядишь за тем и за другим сразу. Вот этих, например, которые ее сейчас сопровождают, нужно запоминать или нет? Тем более что шофера она и вовсе в лицо может не увидеть…

Так или иначе, но разобраться со всеми своими сомнениями за это часовое путешествие Даша не успела. «Рафик» остановился возле какой-то большой рубленой дачи, окруженной со всех сторон высокими деревьями, через которые просвечивало несколько близких и далеких огоньков. В самой даче свет горел, но окна были плотно зашторены, а потому во дворе было трудно разглядеть что-нибудь по-настоящему. Зато лай нескольких собак, которые тут, как и у Душина на ферме, находились на беспривязном содержании, Даша сразу же услышала. И то, что это немецкие овчарки, догадалась правильно.

Сопровождающие вывели Дашу из машины. Тут же подбежали две собаки и убедились, что незнакомо пахнет только Даша. Дашины спутники, должно быть, были им хорошо знакомы и пользовались у псов авторитетом. Едва цыкнули — собаки перестали гавкать и даже рычать, а затем побежали прочь — нести службу дальше.

Те двое парней, что ехали в салоне, остались у «рафика», а тот, что сидел рядом с водителем, некрепко взял ее за локоть и указал на крыльцо:

— Прошу! — Даше даже смешно стало, показалось, будто этот дядька умеет говорить только это слово.

Дверь открыли изнутри. Сделал это молодец, очень похожий на тех, что были в «рафике», только одет он был не в костюм с галстуком, а в пятнистую зеленую футболку и джинсы. На широком офицерском ремне, продернутом через петли джинсов, открыто висела пистолетная кобура, а из заднего кармана торчала штыревая антенна маленькой рации. Все это Даша успела разглядеть, когда сопровождающий провел ее с крыльца в сени и парень с пистолетом закрывал за ними входную дверь.

Сразу из сеней, которые были устроены почти как в обычной сельской избе, только попросторнее, сопровождающий повел Дашу по деревянной и очень скрипучей лестнице на второй этаж. Обитая войлоком и дерматином дверь, которая вела в комнаты первого этажа, осталась слева, Дашина память это зафиксировала. Кроме того, она определила, что парень, открывший им эту дверь, судя по всему, постоянно дежурит в сенях. Дело в том, что лестница поднималась вверх по левой от входа стене, а дальше, на уровне пола второго этажа, был устроен горизонтальный настил с резными перилами. Под этим настилом в сенях размещались стул и стол. На столе стоял телевизор, а также имелся пульт с какими-то кнопочками и тумблерами. Это Даша тоже постаралась запомнить.

Сопровождающий открыл дверь и пропустил Дашу на второй этаж.

Собственно, помещение, куда она вошла с лестницы, было не совсем комнатой, а представляло собой нечто вроде небольшого узкого тамбура, из которого двери расходились на три стороны, считая ту, которую миновала Даша. Можно было считать это помещение и большой собачьей конурой, потому что у дальней от двери стены, под батареей центрального отопления, имелся довольно удобный матрасик, стояла кастрюлька с водой и миска с чем-то вроде «Педигрипала». А на матрасе возлежал огромный, песчаного цвета бесхвостый пес — мастино неаполитано. На нем был шикарный ошейник с металлической отделкой, но не было намордника. Должно быть, этому зверю — новорожденного бычка он намного превосходил и в росте и в весе — полагалось, в отличие от немецких овчарок, нести службу именно в доме Во-первых, потому, что у него была короткая гладкая шерстка, рассчитанная небось на итальянскую жару, а не на русскую зиму и даже не на прохладные летние ночи, а во-вторых, потому что хозяин дома чувствовал себя спокойнее, когда его на ближних подступах сторожит эдакая псина.

— Очень умная собака! — сообщил Даше сопровождающий. — Зря не рычит. Но если попробуешь войти в правую или левую дверь без хозяина — сразу бросится. И на меня тоже, между прочим!

— Так как же мы войдем? — удивилась Даша.

— Постучим! — улыбнулся провожатый. И постучал в правую дверь.

Старый конь борозды не портит…

На стук открыли быстро. В проеме двери, раздвинув багровые бархатные гардины старинного образца, очень похожие на те, что Даша видела в фойе «Театра неюного зрителя», возник габаритный, но не толстый дядя, с угловатым, будто топором отесанным лицом, немного приплюснутым носом, прижатыми ушами и расчесанными на пробор темно-русыми с проседью волосами. Одет он был в халат на голое тело, и около шеи из-под халата проглядывала густая шерсть. Смотреть на него Даше пришлось снизу вверх — ростом дядя был не менее чем метр девяносто.

На вид здешнему хозяину, по Дашиному взгляду, было не только за сорок, но и за пятьдесят. Красавцем его она тоже не назвала бы, а то, что рожа имела заметный красный оттенок, свидетельствовало о том, что этот мужик по жизни крепко выпивал и, надо думать, сейчас от этого тоже не воздерживается. Глубоко посаженные глаза из-под массивных, как у питекантропа, надбровных дуг глядели очень уж откровенно: «Красная Шапочка, я тебя съем!» Но морда у него была гладко выбрита, попрыскана одеколоном, изо рта с фарфоровыми зубами пахло только «Тик-таком», к тому же, видать, он недавно в ванне помылся или душ принял, так что козлом от него не воняло. В общем, по сравнению с теми чудищами, которых Даша в Москве на «субботниках» обслуживала, он гляделся вполне прилично. Перед теми она при всем желании и даже под страхом смерти не смогла бы бурную страсть разыграть, а перед этим — запросто. Даша вообще уважала тех клиентов, которые, пригласив «девочку по вызову», принимали ее по-культурному и мылись не «после того», а «до того». Ну и, конечно, если перед тем, как трахать, наливали рюмочку чего-нибудь сладенького, а не водки или самогона, угощали чем-нибудь вкусненьким, поили после дела кофейком с пирожными и ликером… Хотя такие нечасто попадались. И, как правило, не среди русских. Народ у нас жутко прижимистый пошел.

— Знакомьтесь, Михаил Иваныч! — произнес Дашин провожатый, подводя ее к хозяину. — Это Даша…

— Очень приятно! — улыбнулся тот. — Ну, проходи, малышка, проходи! Не стесняйся, будь как дома… А ты, Женя, свободен!

Провожатый понимающе кивнул и удалился, затворив за собой дверь на лестницу. Михаил Иваныч запер ее на ключ, а затем запер и вторую дверь, ведущую из комнаты в тамбур.

— Не хочу, чтоб нам мешали… — Голос у хозяина был низкий, хрипловатый, но не сиплый.

Даша осмотрелась. Комната ей показалась очень даже уютной, обстановка была в стиле «ретро». Под потолком люстра с шелковым оранжево-красным абажуром в форме полушария, натянутого на проволочный каркас и отделанного понизу витой бахромой, на полу огромный красных тонов ковер поверх паркетного пола в «елочку», на нешироком окне — шторы из того же бархата, что и гардины на двери, разумеется плотно закрытые. Стены были оклеены темно-алыми обоями с замысловатыми узорами в виде ваз с какими-то фантастических форм и размеров золотистыми розами и лилиями. На стенах висели несколько картин, очень похожих по сюжетам на те, что Даша видела в «театре», но меньшего формата и в менее массивных багетах. Конечно, сейчас интеллигентной проститутке было не до тонкостей живописи, но она про себя отметила, что, похоже, копии, украшавшие эту комнату на даче Михаила Иваныча, и те, что висели в фойе «Театра неюного зрителя», малевал один и тот же гражданин. Сходство прослеживалось и в бронзовых статуэтках, которые размещались на подставках по углам, — они тоже были поменьше размером. Наконец, справа от входа имелась ниша-альков, отделенная от комнаты все таким же бархатным занавесом.

Посреди комнаты, под низко висящей люстрой, стоял на витых ножках невысокий стол, накрытый на две персоны. Даша, которую в связи с поездкой оставили без ужина, поглядела и прибалдела. Во, это клиент! Да уже за это угощение можно ему любой спектакль показать! Икорка красная и черная, осетринка, лососинка, семга! Колбаса трех сортов, сыр родного швейцарского производства, телятина холодная, ветчина аж, в натуре, вестфальская! Конечно, в Москве всего этого до фига было, но в основном — на витринах. Несмотря на то, что Даше оставляли после всяких отчислений долларов пятьсот в месяц, разгуляться ей удавалось не часто. Триста сразу вылетало за комнату, а на оставшиеся надо было регулярно прикид покупать, косметику-парфюмерию, ходить в парикмахерскую, проверяться у частных врачей-гинекологов на всякий пожарный, ну и питаться хотя бы так, чтоб не отощать. Так что деликатесы она пробовала редко. На тряпках не экономила — товар должен быть в хорошей упаковке! — а вот на пожрать жадничала. И на выпивку — тоже. Поэтому и не пристрастилась к этому делу, хотя иногда очень и очень хотелось налакаться всласть. Когда подносили, не отказывалась, подружек угощала по разным случаям, но сама себе покупала редко. А тут рядом с накрытым столом стоял эдакий бар на колесиках: и шампанское французское, и водочка русская, и виски шотландское, и настоящий португальский портвейн — хоть залейся!

Ну а на резном, то ли сделанном под старину, то ли действительно антикварном буфете, занимавшем чуть ли не полстены напротив двери, Дашины зоркие глазки приметили блюда с тортом и пирожными; хрустальные конфетницы, наполненные лучшими творениями «России», «Красного Октября» и «Бабаевской»… Да если ее «дядя Вова» будет таким клиентам сдавать — никакой зарплаты не надо!

Михаил Иванович, конечно, углядел, какое впечатление произвело на Дашу все это изобилие и как щекочут ей ноздри аппетитные запахи от стола, и снисходительно улыбнулся:

— Чем богаты — тем и рады… Но это потом! А сперва — пойдем в ванную. У меня всегда была фантазия помыть молоденькую девушку…

Черт побери! Дашке этот старый козел все больше нравился. Конечно, бывали у нее такие, которые, сами не помывшись, гнали ее в ванную. Дескать, ты хрен знает сколько мужиков сегодня обошла, а я чистую жажду! Конечно, ежели б ей за ублажение этих козлов деньги не платили, Даша вполне могла бы сказать что-нибудь типа: «Если тебе чистую надо, то не звони по нашему телефону — у нас одни бляди!» Но, само собой, приходилось язык придерживать. Даже терпеть таких «чистюль», которые не стеснялись спрашивать: «А ты за собой хорошо ванну помыла?»

Вроде бы этот топорно вырубленный дядя тоже посчитал ее недостаточно отмытой для своих «чистых» желаний. Но как подал, гад! Всегда мечтал, оказывается, фантазировал, а осуществляет это дело только с ней, с Дашей! Хотя он, конечно, наверняка врет и каждой девке, которую сюда привозят, говорит что-нибудь похожее, но ведь придумал же, что сказать, чтобы не обижать…

Конечно, в Даше этот пожилой кандидат в банщики особых вожделений не пробуждал. Она бы предпочла кого помоложе, не старше Жоры Калмыка или даже Вани Седого. Но решила из уважения к такту клиента подыграть. Состроила глазки и трепетным голоском пролепетала:

— Вы знаете, а я ведь тоже тайно мечтала… Чтоб меня помыл именно такой мужчина, как вы…

О-ля-ля! Как ловко Дашка сказала, черт побери! Даже самой понравилось. Могла бы невзначай употребить слово «немолодой» или «зрелый», не говоря уже о «старом» или «пожилом». Этот папаша, поди-ка, обиделся бы! А она сказала «такой». Понимай как хошь. Тот, кто с чувством юмора, поймет, что речь шла о возрасте, но порадуется, что ему о нем постарались не напоминать, а дурак, поди-ка, подумает, будто он и впрямь на шестом десятке — орел неотразимый.

Ванная у Михаила Иваныча оказалась самая обычная, без всяких вывертов и наворотов, примерно такая же, как у Душина на ферме, с газовой колонкой, которую, правда, на случай замерзания газовых труб зимой дублировал дровяной титан. Но сейчас с газом было все в порядке, хозяин пустил воду, зажег газ каминной спичкой, и пламя весело загудело. Даше сразу вспомнился тот последний раз, когда они были вместе с Тараном. Да, там было хорошо, на ферме…

Конечно, если б знать, что следом за Седым, которого она туда привела, пожалует Калмык, то, наверное, она бы не побежала закладывать Душина и Крылова. Но совесть ее и сейчас не особо мучила. Ей сейчас хорошо? Относительно неплохо. Хотя, конечно, все это дерьмо порядочное — и «дядя Вова», и его «театр» (Карабас-Барабас, блин, нашелся!), и этот Михал Иваныч, у которого, наверное, родные дочки, если имеются, лет на десять постарше Даши. Ну и пусть! Она, Даша, хитрая и ловкая, из всего выкрутится. Пусть продажная, но живая и здоровая, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить… А Тарану все равно ничего не светит. Даже если он сейчас еще жив — это ненадолго.

С этими мыслями Даша стала раздеваться. Она постаралась делать это неторопливо, плавными движениями, а заодно поглядывая на Михаила Ивановича этакими игриво-возбуждающими глазками: дескать, полюбуйся на меня, дедушка! И правда, ведь небось у него уже внуки есть, которые немногим моложе Даши.

Само собой, «дедушка» любовался. Когда Даша, кокетливо повиливая бедрами, спустила трусики и, изображая некое томное смущение, опустила одну ладошку на кучерявинки, а другой прикрыла свои титечки-яблочки, его приплюснутый нос возбужденно засопел. И само собой, ему захотелось распахнуть халат, под которым у него ничего не было…

Тут Даша в очередной раз была приятно удивлена.

Да, морда у этого мужика была старовата и красновата, а шевелюра седовата. Но остальное — будто от молодого досталось. Даша вспомнила прочитанный в детстве роман «Голова профессора Доуэля», где по ходу дела одной певичке, убитой в перестрелке между парижскими бандитами, отрезали голову, оживили ее, а потом пришили к телу какой-то суперзвезды, погибшей в железнодорожной катастрофе. Она даже глянула на шею Михаила Ивановича: нет ли там какого шрама?

Нет, его голова явно никогда не сидела на других плечах. И это крепкое, смугловатое, украшенное рельефной мускулатурой тело тоже никогда не имело другой головы. Шрамы были, но не на шее. Один, должно быть, от неглубокой резаной раны, белой полоской отметился на правом плече, совершенно сгладившись с окружающей кожей, а второй, гораздо более заметный, выпуклый и длинный вертикальный рубец протяженностью сантиметров пятнадцать, «украшал» живот правее пупка. Татуировки Даша как следует не рассмотрела, но их тоже было много: и на руках, и на плечах, и на груди.

Впрочем, впечатления это не портило, как и седоватая шерсть, которая произрастала на этом Аполлоне предпенсионного возраста от ключиц до лодыжек. В густо обросшем паху Даша пока ничего особенного не увидела. Висело что-то гофрированное с лысинкой при мешочке с морщинками — и не разглядишь толком. Что-то не верилось в россказни золотозубого насчет того, что клиент мощный в смысле секса. «Да тут домкрат нужен, чтоб поднять!» — подумала Даша. Уж чего-чего, а цинизма в ее златовласой головушке было с избытком.

Михаил Иваныч между тем прямо-таки облизывал Дашу вожделенными взглядами. Сказать, что «пожирал», будет неправильно. Именно «облизывал», как ребенок в жару облизывает сладкое мороженое в глазированном шоколаде, холодное, ледяное, которое сразу не укусишь, пока оно твердое и зубы ломит.

— Куколка! — произнес он, покачав головой. — Какая прелесть!

И нежно положил огромные горячие лапы на Дашину тонкую талию — если б сжал покрепче, запросто мог бы сомкнуть большие и средние пальцы в кольцо! Но делать этого он не стал, а мягко приподнял Дашу на вытянутых руках больше чем на полметра в воздух, перенес через край ванны и бережно поставил в воду… Ну здоров, однако! Прямо подъемный кран какой-то, а не «дедушка»! В Даше-то, при всей ее изящности, было метр семьдесят роста и пятьдесят пять кило веса.

Следом за Дашей Михаил Иваныч и сам забрался в ванну, уселся на дно, усадил партнершу между колен и сказал:

— Закрой глазки, детка, я тебе голову помою…

Вообще-то Даша с детства не любила, когда ей мама или бабушка голову мыли. Когда выросла, то никому эту процедуру не доверяла, потому что считала, будто никто не умеет обращаться с ее волосами достаточно бережно. Но сейчас, конечно, протестовать не стала. Желание клиента — закон. Тем более такого здоровенного и явного бандита по национальности. Сдавит свои пальцы вокруг Дашиной шейки — и все, не будет Даши. Даша решила потерпеть и не выступать, выбирая из двух зол меньшее, справедливо полагая, что все волосы он ей не выдерет…

Однако и тут ее ждало приятное удивление. Этот тезка «всесоюзного старосты» так нежно обращался с ее волосами, что ни разу не побеспокоил. Чуть ли не каждую волосинку перебрал. И личико умывал аккуратно — шампунь в глаза не лез, и ушки не оторвал, и шею не раздавил.

Правда, при этом все теснее и теснее прижимался к ней и ногами, и грудью, и тем самым главным местом, для которого, как полагала Даша, домкрат требовался. И мнения этого она покамест не изменила.

Потом «дядя Миша» — Даша еще не называла его так вслух, но на языке это уже вертелось — подтянул ее к себе поближе и, взяв мочалочку, принялся мылить. Вот тут-то Даша и вовсе растаяла. Никто из клиентов — Таран не в счет, он влюбленный был! — с ней так не обращался. Ей попросту захотелось этого дядьку! Получалось, что вроде бы это он ей удовольствие доставляет, а не она ему… И ежели по совести, то, наверное, Михаил Иваныч ей мог счет предъявить за такое культурное обслуживание. Впрочем, совести у Даши уже давно не было.

Полулежа поверх «дяди Миши» и откинувшись спинкой ему на грудь, она склонила мокрую голову на мощное татуированное плечо, закрыла глаза и погрузилась в эдакую приятную полудрему, милостиво позволив этому старому зверюге поглаживать и пощупывать все, что его интересовало. И млела в этой теплой пенистой воде, одновременно купаясь в нежности и ласке. Видел бы ее сейчас Таран! Впрочем, он для Даши уже давно не существовал.

Затем «дядя Миша» взялся спинку тереть, установив Дашу на четвереньки, опять же очень ласково, но постоянно прижимаясь животом к попе. Тем не менее его гофрированное хозяйство так и не распрямилось. Обычно Дашины клиенты в подобных случаях либо начинали смущаться, либо ее ругать — мол, не так повернулась и тому подобное. Но Михаил Иваныч никаких претензий предъявлять не стал. Создавалось впечатление, будто у него, окромя желания помыться вместе с молоденькой девушкой, никаких иных намерений не было. Ополоснул ее и себя душем, после чего стал бережно вытирать Дашу полотенцем. Потом накинул на Дашу свежий, прямо из распечатанного полиэтиленового пакета, розовый махровый халат и принес ей шлепанцы. Наконец, выдал Даше фен и велел сушить волосы. Сам при этом сидел на табурете и любовался.

Надо заметить, что, обхаживая гостью, радушный хозяин в течение всего пребывания в ванной говорил очень мало. В основном только благодушно урчал, блаженно вздыхал и бормотал что-то нечленораздельное. Комплименты, конечно, отпускал, но, по всему видать, словарный запас на эту тему у него был небогатый.

Когда Даша нашла свои волосы вполне приличными, «дядя Миша» взял ее под ручку и повел к столу. Усадил в кожаное кресло, налил в хрустальный фужер шампанское с этикеткой чуть ли не «Мадам Клико», наложил в тарелку какого-то мудреного салата со специями, а потом предложил тост очень оригинальный — за любовь и дружбу.

Шампанское Дашу слегка боднуло в голову, но зато погасило последние остатки страха, который она, несмотря на все здешнее гостеприимство, еще испытывала перед этим типом. Она с удовольствием накинулась на еду, Михаил Иваныч налил ей рюмашку водочки под рыбку — Даша слопала по нескольку ломтиков всякой. Потом еще чего-то налил, марочного кажется, и после этого она уже приятно «поплыла». Запросто перешла на «ты», хлопала «дядю Мишу» по плечу, без удержу хохотала невесть над чем. Словом, вела себя как обычная пьяная дура. При этом ей почему-то казалось, что и Мишенька — она теперь так хозяина называла, позабыв о разнице в возрасте, — тоже здорово пьян. Тут она сильно ошибалась — Михаил Иванович был ни в одном глазу. Более того, он как-то исподволь начал разговаривать с Дашей про те самые дела, которые произошли на Симеоновской и на ферме Душина. И Даша, весело хихикая, стала рассказывать о том, как ей удалось подбить Тарана «на месть», как Седой передал их Жоре, как им устроили допрос на складе…

Вообще-то, она до определенной степени себя контролировала. Ведь помнила, что ей надо рассказать все именно так, как она это «дяде Вове» рассказывала, и желательно не прибавить ничего существенно лишнего. Но Даша была убеждена, что ничего лишнего она уже не сможет прибавить, так как «дяде Вове» изложила все без остатка.

Увы, в этом она тоже ошибалась. Было ей что прибавить. Она под это свое веселое и раскрепощенное настроение начала рассказывать и о том, как с «дядей Вовой» знакомилась на химзаводе, и о том, как в «Театр неюного зрителя» попала, и о том, как ее золотозубый сопровождающий инструктировал насчет запоминания помещений и всего прочего. Хотя еще совсем недавно, переступая порог этой комнаты, прекрасно соображала, что этого рассказывать нельзя. Но этот самый седоватый Миша так нежно ухаживал, так невинно, казалось бы, с самой доброй и приятельской улыбочкой задавал вопросики, что Дашины табу и тормоза показались ей совершенно ненужными. Она даже не замечала, как в глубоко посаженных глазах клиента то и дело вспыхивал злорадный огонек. И это притом, что вообще-то в нормальном состоянии Даша неплохо угадывала по лицу истинное настроение собеседника. Но сейчас она полностью поддалась расслабухе и радовалась жизни, ни о чем серьезно не беспокоясь.

Тем более что Михаил Иванович, должно быть узнав достаточно много полезных для себя фактов, предложил Даше потанцевать что-нибудь медленное. Переключил свет с люстры на красноватые бра, поставил компакт с «битлами», которых небось обожал, будучи еще в Дашином возрасте, обнял юную партнершу за талию и под плавные звуки «Love story» стал водить ее по комнате — в аккурат, как в старой одесской песне: «Две шаги налево, две шаги направо, шаг вперед и две назад!» Потом он как-то неназойливо — Даше так показалось — по ходу танца распахнул на Даше халат, сделал то же самое со своим, и неожиданно обнаружилось, что у него ничего такого «гофрированного» под ним не висит, а имеется мощный крупнокалиберный аппарат, которому многие молодые люди позавидовали бы… Потом халаты как-то сами собой попадали на пол, и Михаил Иванович с Дашей уже в одних шлепанцах пританцевали в альков, за бархатный занавес. С хохотом Даша повалилась на просторную кровать, увлекая за собой партнера… Уже через секунду после этого старый конь крепко воткнул «плуг» в известную борозду, которую он, как известно не портит, и пошел пахать. Отнюдь не мелко, как утверждается в дополнении к цитированной пословице…

Следствие ведет Самолет

Вася провел истекший день так интенсивно, как будто доживал последний день своей многогрешной жизни. В какой-то мере это соответствовало действительности. Самолет понимал, что если послезавтра, то есть в субботу, он не привезет в «Маргариту» кейс с бумагами, то начнется отсчет последних часов его земного существования. В загробное Вася верил не очень и даже очень надеялся, что такового не существует. Потому что уж очень ему не хотелось представать перед Божьим судом, который, конечно, более объективный, чем районный народный, хотя и неизвестно, кто там прокурор, а кто адвокат. Однако срока раздает грешным душам еще те! И апелляцию подавать некуда. Опять же там отбывание уж очень крутое — всякие там котлы, сковородки, геенна огненная… Конечно, Васе один поп толково разъяснил, что в принципе, ежели регулярно исповедоваться, молить Господа о прощении, но самое главное — не жадничать и отстегивать на церковь в добровольном порядке, то можно надеяться на милость Божью, даже ведя не шибко праведный образ жизни. Вася вел тот образ жизни, который надо было называть скорее «шибко неправедным», но на церковь давал неохотно. Он все время находил нечто общее между попами и шпаной, которые блефуют на рынке перед несведущими торгашами, изображая крутых рэкетменов. Мол, отстегивай, а то дождёшься! Хотя на самом деле никакой конторы за ними не имелось, и сами они были доходяги тощие. Седой, к примеру, у себя на «Тайване» с такими умниками разбирался не раз. Как правило, поступали довольно милосердно, то есть ласково чистили морды, а потом ставили на бабки в тройном размере. Но с попами, понятно, так не обойдешься. Фиг его знает, может, и вправду что-то есть. Поэтому Вася изредка все-таки жертвовал свои, воистину «кровно» заработанные на построение храмов и тому подобные жутко насущные нужды.

Наверное, если б у Самолета не было никаких шансов сохранить свое драгоценное здоровье, он провел бы последний день значительно приятнее, то есть погулял бы последний нонешний денечек так, что небу жарко стало. Но в том-то и заключалась пакость ситуации, что шансы сохранить жизнь и здоровье казались ему весьма серьезными, а потому он как проклятый потратил весь день на розыски кейса и прилагавшегося к нему Тарана. Впрочем, Седого он тоже искал. Хотя прекрасно понимал, что если шансы найти пацана достаточно высоки, то такого пройдоху, как Седой, у которого даже в этом городе полно адресов, неизвестных Самолету, отыскать будет очень непросто. Хотя, конечно, не сомневался, что Седого ищет сейчас очень много народа, в том числе и менты.

Вася задействовал практически все кадры своей конторы. В «Атлете» пошуровали, на «Тайване» опросили «от и до» всю бригаду. Моргуна потрясли насчет всех возможных баб, у которых мог в принципе перекантоваться Седой. Времени угробили на это уйму. Но тут пришло известие от «дяди Вовы», который передал, что насчет Седого у него теперь нет сомнений. В развалинах сгоревшей фермы отыскался обугленный скелет с расплавленным перстнем и закопченными часами «Ролекс» на левой руке. Среди всех участников побоища, остававшихся гореть на ферме, «Ролекс» и перстень на левой руке были только у Седого.

Самолет высказал все, что он об этом думает, матом, но, разумеется, про себя. Хотя, конечно, испытал некое облегчение от того, что теперь можно целиком и полностью сосредоточиться на поисках Тарана.

Господин Летунов был поначалу убежден, что отловить Юрку будет достаточно просто. Список адресов Тарановых приятелей, который он получил от «дяди Вовы», был не очень большой. Правда, могли выплыть какие-то неучтенные, но Вася полагал, что, пройдясь по этим, уже известным, его ребята так или иначе доберутся и до всех остальных. Для начала, правда, решили проверить, нет ли Тарана дома. В конце концов, пацан мог и не догадаться о том, насколько серьезно за него возьмутся.

Дома Тарана, конечно, не оказалось. Васины братки скромно позвонили в дверь, и им открыла очень пьяная мамаша, которой они представились Юриными друзьями по спорту. Был еще и папаша, но тот вообще лыка не вязал. Из того, что сообщила заплетающимся языком мамаша, братки поняли только одно — Юры дома нет уже несколько дней. Правда, родительница толком не помнила, сколько именно — три дня или четыре.

Другие посланцы навестили во дворах Лаптя, Чубика, Пыню, Хныча и прочую мелкоту. Детишки жутко перессали от такого внимания, но клялись и божились, что Тарана несколько дней не видали. Наконец, уже под вечер добрались до Витьки Полянина. Того самого, что жил напротив Надькиного подъезда. Таран почти угадал: Витька действительно видел, как он садился в «Волгу», но не в первый раз, а во второй. То есть тогда, когда они уезжали вместе с Веретенниковой. Тогда, как известно, кейса при нем уже не было.

Витьку братва отловила после дискотеки. С ним говорили культурно, и даже дожидавшиеся Полянина дружки — они, хоть и было их человек пятнадцать, чувствовали большую неуверенность перед шестью крутыми — были обрадованы этим вежливым обхождением. Полянину «конфиденциально» сообщили, что Тарана менты ищут за убийство, а потому им, верным корешам Юрика, надо четко знать, где можно его отыскать, чтоб оказать посильную помощь. Хотя, наверное, Витек немного сомневался, что Таран завел такие серьезные знакомства, но решил, что особой беды не будет, если он им скажет правду. То есть о том, что Юрка с Веретенниковой куда-то уехали на серой «Волге». Тогда братки осведомились, не видел ли он у Юрки кейса в руках. Полянин охотно сказал, что никакого кейса не видел, а Надька несла в руках спортивную сумку, в которую кейс явно не влезет. На всякий случай братки записали у него адрес Веретенниковой и расспросили, кем она доводится Юрке. Полянин сказал, что вообще-то Таран всю жизнь ходил с Дашей, и какие у него дела с Веретенниковой — он не в курсе. Хотя по причине отпуска Надькиных родителей и свободной хаты дела могут зайти далеко.

Когда Самолету об этом доложили, он, недолго думая, повелел аккуратно заскочить в эту самую пустую хату, ибо он подумал, будто кейс там лежит и его, Васю, дожидается. Братки тихо и без взлома проникли в помещение, очень осторожно его обшмонали, но нашли только записку, наскоро сочиненную Надькой по совету Тарана: «Мамочка! Мы с Юрой Тараном уехали в Сочи. Целую, Надя».

После того как мальчики, выполнившие сию тонкую работу, привезли Самолету это неутешительное сообщение, Вася был готов сразу застрелиться. Он мыслил логически: если у этого парнишки появились деньги на поездку в Сочи, да еще не в одиночку, а с девкой, то они могли появиться только после продажи чемодана с компроматом. То есть «утром деньги — вечером стулья».

Вася хотел тут же позвонить «дяде Вове», но вовремя сообразил, куда его с этим звонком пошлют — было два часа ночи. Однако в ночь с четверга на пятницу ему все равно поспать не удалось.

Именно в два часа ночи Самолету, который совсем упал духом, позвонил Костыль, переживавший свою собственную личную драму в связи с безвременной и непонятной кончиной Жоры Калмыка, нырнувшего с моста вместе с тачкой.

Поскольку Костыль оказался после Жоры за верхнего, на него, долгое время жившего и работавшего по принципу «бей-беги», навалилась куча разнообразной информации о делах, в которых он, мягко говоря, не петрил ни хрена. Паника, охватившая его по этому случаю, была очень понятна Самолету, хотя Костя ее отнюдь не демонстрировал.

Поначалу Костыль попытался взять Васю на понт. Типа того: приезжай по-быстрому, есть разговор. Но Самолет трезво заметил, что он не бобик, чтоб по первому свисту куда-то бегать, а по ночам вообще-то привык либо спать, либо трахать кого-нибудь. Сегодня у него настроение поспать, поэтому Костыль обратился не по адресу. От этой тонкой дипломатии Костыль, как ни странно, не пришел в ярость и даже не высказал ответной угрозы. Он сбавил тон на два порядка и сказал, что готов приехать лично к Васе в «Супермарину». Более того, пояснил, что речь идет не о разборке, а всего лишь о дружеской консультации.

Нельзя сказать, чтоб Костыль воспринимался Васей как друг-портянка, ибо с командой Калмыка его отношения были, как известно, далеки от идеальных, а за последние дни буквально балансировали на грани войны. Костыль был в прямом ответе за Седого и Гогу, не говоря уже о всяких там панкратах, пятаках, микитах и т. д. Однако жизнь штука сложная. Вася, чуя, что Калмыкова система после полета Жоры с моста явно дала трещину и заколебалась, решил, что большого худа в переговорах с Костылем не будет. В конце концов, сейчас как раз тот момент, когда Костя будет выбирать, стоит ли брать лидерство над конторой, в финансовом положении которой есть много непонятных нюансов, или, может быть, лучше передать это руководство сведущему человеку — Вася имел в виду себя, — а самому заняться тем, что ближе, то есть операциями типа «бей-беги».

В общем, Вася согласился принять Костыля в «Супермарине», оговорив, правда, чтоб тот не вез с собой много народу — угощать нечем.

Костыль прибыл примерно в половине третьего и практически один. Только шофера с собой взял. Рома, как положено, встретил его во дворе и сопроводил к Васе. Самолет велел кофейку сварганить, чтоб в сон не клонило. Само собой, не в маленьких чашечках, а в фарфоровых пивных кружках. Заварили так, что аж ложка стояла.

— Ну, так что за разговор? — спросил Вася после того, как Костыль отхлебнул первый глоток.

— Разговор сложный. Насчет Жоры ты, конечно, в курсе?

— Да, информировали. Говорят, в субботу хороните?

— Именно так. И народ просит, чтоб ты на эти похороны пришел.

— Народ — это, надо понимать, рабочий класс, колхозное крестьянство и трудовая интеллигенция? — произнес Самолет без улыбки.

— Народ — это я, Проня и основная масса конторы.

— Что-то странно это, корефан. Если вы меня там мочить собрались, то это не лучшее место, право слово. А ежели вам надо, чтоб я соболезнования выразил, то я их могу по факсу прислать, не разорюсь от этого. Наконец, ежели вам треба, чтоб я перед гробом покаялся: мол, Жорик, прости засранца, я тебя по глупости замочил! — это вообще не ко мне. Кто его мочил, если его вообще мочили, а не он сам по пьянке искупался, мне лично неизвестно. Улавливаешь?

— Вась, это не по теме базар. Никто тебя в этом деле не винит. Хотя поначалу именно так думали. Даже не только мы, а и Вова в том числе.

— Мне Вова нынче утром сам лично сказал, что по этой линии претензий не имеет. С другой стороны, он мне сообщил, что вы даже не знали, куда он в тот вечер ездил…

— Сказать по правде — знали. Но Вове, понимаешь ли, говорить не стали. Потому что дело весьма и весьма скользкое…

— Ты, Костя, конечно, человек по жизни простой, но у меня самого много скользкого под ногами. Может, не стоит вашу скользятину к моей добавлять?

— Не скажу, что ты не прав, Самолет, но есть случаи, в которых надо искать общие точки опоры. Чтоб не поскользнуться, естественно. Могу тебе сразу сказать, что такая точка опоры есть. Кейс с документами, которые собрал Крылов, царствие ему небесное.

— И ты, друг мой Костя, решил, будто я этот кейс по-черному заныкал? — На сей раз Самолет позволил себе укоризненную улыбочку. — А может, это «дядя Вова» предложил тебе почву позондировать?

Костыль, как это ни странно, только усмехнулся.

— Братан, самый смех, что Вова убежден, будто кейс у меня. Не знаю, когда ты с ним вчера утром общался, но боюсь, что незадолго до или после меня. И ручаюсь, что он насчет этого кейса давил на нас обоих. Но в том-то и дело, что кейса у меня нет. Боюсь, что и у тебя тоже.

— Спорить не буду. Есть подозрения на Седого, точнее, были. Но сейчас даже Вова не верит в то, что он жив. Нашелся скелетик-то.

— И то слава Богу. Я лично, прости за цинизм, конечно, в таких вопросах не ошибаюсь. Седой должен был в это самое превратиться, судьба у него такая.

— Ладно, допустим, в этом вопросе особых претензий мне предъявлять не захочется. Могу Пятака с Микитой и Панкрата позабыть. Но Гога, Кум, Кила… Это хорошие ребята были.

— Конечно, иногда трудно через такое дело переступить. Вообще-то, я насчет этого думал. Сам, наверное, соображаешь, что я когда сюда направлялся, то хорошо подумал. Например, над тем, что отсюда могу и не вернуться.

— Вот это ты зря, — заметил Самолет. — Здесь у меня место чистое и непорочное. В других местах с людьми иногда что-то случается, а здесь, в натуре, — никогда.

— Прости великодушно, не знал. Но мне, если на то пошло, наплевать было, сегодня заканчивать или в субботу. Даже если смотрящий еще неделю выделит. Потому я, если ты меня не выручишь, все равно — пропащая душа. Как и ты, конечно, если не достанешь кейс до субботы.

— Интересно ты, братуха, углы загибаешь! — покачал головой Самолет. — Значит, постановляем, что кейс наша общая точка опоры. Но ни у тебя, ни у меня его нет. На что ж нам с тобой совместно опираться, на воздух?

— Вообще-то, это тебе, как Самолету, сподручнее, — хмыкнул Костыль. — Но я могу тебе кое-какие карты открыть. Если ты мне поможешь разобраться в финансах, а если уж совсем откровенно сказать — пристегнешь нас к своей фирме.

Вася хоть и ждал чего-то подобного, но не сразу поверил ушам.

— Ты это сам придумал или с братками обсудил?

— Обсудил. Жорик слишком хитрый был, замкнул на себя почти все, что касается бабок, вложений, перемещений и так далее. Конечно, он от нас, своих братанов, должно быть, страховался, но результат вышел хуже некуда. Он нырнул с моста, а нам надо три месяца в его бухгалтериях разбираться, чтоб не влипнуть по-крупному. Конечно, у нас есть спецы, но он их четко держал на узких вопросах.

— Что ж он, сам за главбуха работал? — недоверчиво произнес Вася.

— Нет, главбух у него писал то, что фининспекторам показывали. А были еще нормальные бумаги, в которых без поллитры не разобраться.

— Ну и что, ты думаешь, я помогу тебе в Жориных делах распутаться? Или приму на себя долги, которые он наделал? Что-то несерьезно, братан, на тебя не похоже.

— Долгов там быть не должно, — нахмурился Костя. — Наоборот, там нам много должны, по идее. В том числе и по дивидендам, так сказать.

— Если Жора ваши денежки в «МММ» вкладывал, сомневаюсь я, что вы оттуда чего-то достанете.

— Не было там «МММ». Но фонд инвестиционный имелся. И Жора нам давно обещал, что мы оттуда очень сильно кормиться будем.

— Короче, у вас теперь есть нехорошая мысль, что этот фонд уплыл далеко и надолго. Это ж «пирамида» была, даже в газетах писали.

— Никуда он не уплыл, ты это лучше моего знаешь. Просто рассосался по разным большим и маленьким банкам. Кончая трех- и пятилитровыми. Где и что лежит — мы в общем и целом знаем, но распорядиться теперь не всем можем. Подписи Жориной нет в некоторых нужных бумажках.

— Ну и что? — Самолет заметно взволновался. — Моя подпись ее не заменит.

— Вот тут ты не прав. Фонд этот начинали вы с Жорой вместе, в те давние времена, когда все полагали, будто вы — не разлей вода корефаны. И до последнего времени, скажем так, контролировали вы его вдвоем. Но и подсиживали друг друга тоже. Кто первый стал другому не доверять — не мне судить. Факт тот, что один уже в могиле — так судьба решила.

— Ладно, допустим, я поверю, что ты, Костя, по силе обстоятельств, блин, решил прислониться к такому могучему дубу, как я. Но можешь ты привести что-нибудь совсем убедительное в пользу того, что я должен срочно все позабыть и резко с тобой скорешиться? Не пропадет ли при этом как-нибудь случайно «моя буйна голова»? Улавливаешь, надеюсь, что я не себе под нос гляжу, а чуть-чуть подальше?

— Вась, это «подальше» именно «чуть-чуть». Но вообще-то надо и ближе посматривать. Особенно, учитывая, что суббота будет уже фактически завтра. Как-никак уже три часа утра, пятница наступила.

— Костик, с этим кружением вокруг одного места мы далеко не уедем. Давай конкретно! Ты предлагаешь мне стволы в поддержку или жаждешь подставить меня перед смотрящим? Кстати, если ты скажешь, что стволы предлагаешь, это надо доказать чем-то.

— Хорошо, кладу козырного туза. Жора хотел завалить Вову. И ехал он на встречу с людьми, которые могли бы это обеспечить.

— Братан, ты мне-здесь, с глазу на глаз, можешь что угодно наговорить. Я ж не побегу на тот свет проверять твое заявление.

— Боюсь, что если ты будешь и дальше осторожничать, то встреча с Жорой тебе и мне обеспечена. Вова уже в курсе, что ваш «фонд», мягко говоря, в стороне от общака находится. А это крысятничеством могут посчитать.

— Любопытно только, кто его в курс дела ввел? — прищурился Самолет. — Может быть, ты?

— Нет, Васек, я это не возьму. Сделал это тот человечек, через которого «дядя Вова» организовал вам с Жорой общий прокол на Симеоновской. Теперь я это знаю точно.

— Интересно… — безо всякой иронии в голосе произнес Самолет. — Значит, это все-таки не было «роковой случайностью»?

— Да, Вася. Ты, конечно, немного сглупил, когда дал все это дело на откуп Седому, а сам ушел в сторону. Седой привлек Моргуна, который очень кстати привез из Москвы девочку Дашу. А Моргун у тебя — «поставщик двора» «дяди Вовы». И Вова был капитально в курсе того, что ты собираешься припугнуть Крылова. Даже точно знал день и час мероприятия. Но он не предупредил ни тебя, ни Седого, что наш с Жорой хороший знакомый, Андрей Михалыч Рыжиков, уже зазвал Крылова к себе на день рождения. То есть на то самое время, когда на квартиру Крылова должен был пойти наш парень. Жора этот вопрос обговаривал с Вовой, и Вова должен был, по идее, тебя предупредить. Или хотя бы через Моргуна об этом сообщить.

— Я могу ведь и поспрошать Моргуна… — заметил Вася не без недоверия.

— Спрашивай, только не в лоб. Моргуну, между прочим, Вова посватал твое место.

— Этому дырочнику?! — вскипел Самолет.

— Ему, ему! Моргун же удобный человек. Ему лишнего не надо, он в высокие сферы не лезет, к большим кормушкам не тянется. А вы с Жорой — деляги. Вот Вова и захотел вас с Жорой лбами столкнуть. Сперва тебя в дерьме обвалять собирался, подставу пришить на Симеоновской, а потом — Жору утопить. Он же себе эту самую Дашку у нас забрал. Послушай запись, сразу все поймешь…

И Костыль вынул диктофон, в котором стояла кассета с записью беседы «дяди Вовы» с Дашей на химзаводе. Зазвучал взволнованный девичий голосок:

— …Когда они высадили меня из машины и я полезла прятаться в домик, Седой сказал Миките: «Теперь Жора Калмык почешется…»

— Ты это точно помнишь, девочка?

— Конечно.

— А больше Седой ничего не говорил?

— Нет, они сразу же уехали в другой двор. А я стала ждать, когда Таран подойдет…

— Скажи, а тебе эту фразу случайно не Жора подсказал?

— Нет-нет, что вы!

— Ну, хорошо, продолжай…

Костыль остановил запись:

— Тебе уже ясно, наверное? После того как тебя уделали бы, он бы обвинил Жору в том, что тот тебя подставил. Не сразу, наверное, сперва вытянул бы из него все, что можно, по части вашего скрытого фонда. Сделал бы жест — вот, братва, я в натуре смотрящий! Эти крысы от общака десять миллионов баксов заныкали — цифру от балды говорю, в точности не знаю!

— Улавливаю… — произнес Вася, еще более сузив глазки. — Значит, после того, как Жорик просек эту фишку, ему захотелось решительные меры применить, вместо того, чтоб просто смотаться?

— Да, — кивнул Костыль. — Как сейчас помню, он сказал: «Сделать ноги — это последний вариант. Хочу опробовать тот, который еще неизвестен. В конце концов, будет ясно — есть облом или нет».

— И что же это был за вариант?

— Толком не знаю. Запомнил только одно: перед тем как поехать и не вернуться, он звонил по телефону, который тебе тоже может быть интересен. Запиши: 45-67-23…

Ночное купание

Даша с «дядей Мишей» покуривали у открытого окошка, наслаждаясь легкой прохладой после весьма интенсивных физических упражнений. На слова хозяин по-прежнему был не щедр, но все остальное даже сейчас, когда Даша припоминала то, что творилось в постели, и то наслаждение, которое там испытала, было потрясающе. Обвив гибкими ручками своего пожилого Аполлона, она сидела у него на коленях, положив щечку ему на плечо. Время от времени Миша давал ей затянуться общей сигаретой.

— Смотри ж ты, — заметил он, — вроде бы несколько дней дожди шли, а сегодня даже ночью не холодно. Послушай, а не поехать ли нам сейчас искупаться?

И посмотрел на часы.

— Купаться? — Даша этого предложения не ожидала. — На речку? Там же вода, наверное, грязная… А может, лучше опять в ванну пойдем?

— Нет, надо менять ощущения. Ванна — это зимнее удовольствие. А сейчас лето. Отвезу тебя на чистое лесное озерцо. Буду там как Нептун, а ты — как русалочка…

— Ты не простудишься? — заботливо спросила Даша, поглаживая клиента по взмокшей шее.

— Думаешь, старый? — хмыкнул тот. — Нет, не простужусь. Я, девушка, еще в проруби зимой купаюсь. Одеваться не будем, поедем как есть, в халатах…

И опять посмотрел на часы.

Даша от этой идеи в особом восторге не была, но упираться, конечно, не собиралась. Тем более что Миша так нежно и легко поднял ее на руки и понес, что в ее забалдевшей головенке разом исчезли все возражения.

Да, здоровый этот Миша! Ни разу не проявив признаков усталости, донес пятидесятикилограммовую Дашу со второго этажа до «рафика», по-прежнему стоявшего во дворе, и потряс за плечо дремавшего в кабине водителя:

— Просыпайся, Валера! Едем!

— Туда? — спросил тот, слегка зевнув.

— Туда, туда! — с легким раздражением проворчал хозяин. — На озеро.

— Понял! — кивнул тот.

«Рафик» неторопливо выкатил за ворота и вновь поехал каким-то извилистым маршрутом. Окна в нем по-прежнему были зашторены, перегородка между кабиной и салоном тоже никуда не делась, к тому же за окнами была ночная тьма. Но Дашу на этот раз маршрут не интересовал.

Ей было очень уютно и приятно на заднем диванчике микроавтобуса, на коленях у «дяди Миши». Он мягко ласкал ее, забираясь под халатик, бормотал что-то невнятное, но нежное и одним своим тембром расслабляющее. Даша впала в состояние легкого, но быстро прогрессирующего балдежа. Пьяный кайф, который она словила во время ужина, конечно, понемногу выветрился, но благодушие Дашу не отпускало. Более того, поскольку головка у нее стала помаленьку соображать, она начала строить какие-то далеко идущие, хотя и расплывчатые планы.

Все эти планы базировались на одной исходной посылке, которая, по Дашиному разумению, была неоспорима. А именно на той, что «дядя Миша» очаровался на всю катушку ее молодостью и красотой, скромностью и нежностью, в нужные моменты сменяющимися бесстыдством и жаркой страстью. Соответственно надо развивать этот успех, доводить пожилого, но все еще могучего кобеля до исступления, и он, глядишь, позабудет насчет того, кто Даша по профессии. А поскольку жена у этого «крепкого старика Розенбома» какая-нибудь неподъемно-толстая и раздряблая корова лет пятидесяти, у которой на ногах висят жирные «галифе», то, глядишь, если Даша будет умненькая и благоразумненькая, то, возможно, даже станет когда-нибудь его законной женой. И ежели этот старый Буратино богатенький, то, возможно, Даше удастся съездить куда-нибудь в Париж, Лас-Вегас, на Канары, на Багамы. А в том, что «дядя Миша» богатенький, она почти не сомневалась. Хотя дачка у него и скромная, но охранников будь здоров сколько, а таким дядькам меньше чем по полторы-две тысячи долларов в месяц платить нельзя. Значит, есть ему что терять, раз денег на сторожей не жалеет.

Самое странное — Даша даже не вспомнила насчет того, что ей мужик с золотыми зубами говорил. То есть про свою разведывательную миссию. И о том, что, будучи под приятным хмельком, о ней проболталась — тоже. Все-таки удивительная это вещь, женская природа! А ведь не скажешь, что Даша была совсем безмозглой дурой. Нет, хитрости и осторожности ей никогда занимать не приходилось. И хорошо умела всякие роли по жизни играть, и жизнь свою очень ценила, и здоровье берегла…

Между тем «дядя Миша», который ее всю дорогу ласкал, видать, опять возбудился. Даша это через два халата почувствовала. А он ей уже зашептал на ушко жарким таким нетерпеливым шепотком:

— Ну-ка, порадуй меня еще разочек, солнышко!

— Прямо здесь? — удивилась Даша. — Может, сперва доедем?

— Там — само собой, а здесь — романтика… Мы ж с тобой еще одно место не попробовали…

Даша особо не ликовала, когда у нее «это место» просили. Но и упираться не упиралась, ежели все было в «контракте» оговорено. Обычно за это дополнительные бабки платили, но тут разговора об оплате вообще не было. А клиент, как известно, всегда прав. Тем более такой шикарный и добрый, как этот.

Миша и тут галантность проявил — снял с себя халат и расстелил на полу салона между кресел, чтоб Дашенька-голубушка свои нежные коленочки не запачкала. Даша ухватилась для прочности за ножки кресел, любитель романтики и экзотики закинул ей на голову подол халата, крепко сцапал за бедра и задвинул куда хотел… Даша стала, конечно, подвывать и охать, потому что знала, что это мужиков при таком варианте очень заводит, хотя, по правде сказать, у нее и «это место» девственным не было.

Закончил Миша свое мероприятие довольно быстро. Еще бы чуть-чуть — и Даша могла бы кончить. Но он, должно быть, сильно спешил, чтоб успеть все до того, как поездка закончится. И действительно, рассчитал точно: через пару секунд после того, как он испустил вздох облегчения, машина остановилась. Дашины ноздри сквозь обычную бензиново-пыльную вонь салона ощутили еще какой-то не очень приятный запах.

— Чем это пахнет? — успела произнести она, собираясь вернуться на задний диванчик, и в ту же секунду получила тяжелый, хорошо рассчитанный удар по голове, разом погасивший сознание…

Впрочем, это был еще не конец.

Даша пришла в себя через несколько минут и успела ощутить, что лежит совершенно голая, связанная по рукам и ногам крепкой капроновой веревкой. И рот ей тоже завязали — только мычать могла. А в нос лез этот мерзкий, тяжелый запах — последнее, что она запомнила перед тем, как потерять сознание. Слышались какие-то промышленные шумы, гул моторов, шипение не то пара, не то газа, и Даша успела вспомнить, что тот же набор шумов она слышала тогда, когда Костыль привез ее на химзавод.

Над ней стоял «дядя Миша» в халате, а рядом с ним две какие-то жуткие фигуры: не то инопланетяне какие-то, не то вообще черти. Так она их восприняла в первый момент, потому что никогда близко не видела людей, одетых в кислотоупорные костюмы и противогазы.

Удивительно, но даже в этот момент, испугавшись внешнего облика этих чудищ, Даша подумала о том, что это всего лишь розыгрыш, затеянный раздухарившимся «дядей Мишей», которому, возможно, пришла в голову какая-нибудь очередная фантазия на эротическую тему. Например, поиметь ее, связанную, на промышленном предприятии во время работы ночной смены. А вот о том, что пришли последние минуты ее жизни, как ни странно, ей не подумалось…

В лицо ей посветили фонариком, она зажмурила глаза и услышала голос «дяди Миши», совсем не такой, как там, на даче. Жесткий, безжалостный, убийственно-издевательский, хотя и негромкий:

— Ну что, дешевка, очухалась? Жаль! Я уж думал, пришиб тебя сгоряча, облегчение тебе сделал. И вообще жаль с тобой прощаться — я б тебя еще неделю потрахал от души. Но нельзя — дело прежде всего. Не могу твою молодость и красоту жалеть, не могу от мук избавить — ни пристрелить, ни зарезать. В общем, прощай, Дашенька, глядишь, в аду встретимся! Берите ее!

Один из «инопланетян» схватил Дашу за ноги, другой под мышки. Она отчаянно, инстинктивно заизвивалась, задергалась, попыталась крикнуть, но лишь застонала и замычала завязанным ртом. Люди в кислотоупорных комбинезонах и противогазах потащили ее куда-то в темноту, где слышалось бурливое журчание какого-то потока по бетонной канаве.

Затем Дашу окутал какой-то невыносимо едкий туман. У нее защипало в глазах, в носу, запершило в горле, зачесалось все тело. Она еще раз попыталась завизжать, но раздалось лишь глухое мычание.

— Хорош! — сдавленно прохрипел один из палачей. — Кидаем! Три-пятнадцать!

И, наскоро раскачав бьющуюся у них в руках Дашу, они швырнули ее в гущу тумана, туда, где клокотал промышленный сток.

Даша упала в какую-то маслянистую жидкость, и в ту же секунду адская боль будто огнем охватила все ее тело. Ей почти мгновенно выжгло глаза, в считанные секунды исчезли волосы, а все тело за полминуты превратилось в одну сплошную язву. Кляп успел раствориться за несколько ее секунд до того, как сознание покинуло Дашу навсегда, и изо рта у нее вырвался короткий, разом оборвавшийся визг, похожий на крик ночной птицы. В ту же секунду едкая жидкость ворвалась ей в глотку и напрочь остановила дыхание. Поток серной кислоты потащил уже мертвое тело по канаве к жерлу бетонной трубы, последовательно сжигая кожу, мышцы, внутренности. Зашипели, растворяясь, кости скелета… Даша исчезла, будто ее и не было никогда на свете.

Немного погодя один из обладателей противокислотных костюмов вернулся к канаве и бросил в нее Дашину одежду — не только халат, но все то, что она вроде бы оставила на даче. Оказывается, следом за «рафиком» на химзавод приехала еще одна машина, где и сидели уже готовые к работе палачи-«кислотники».

— Сваливаем! — коротко распорядился Михаил Иванович и сел в микроавтобус. Когда «рафик» тронулся с места, он нервно закурил, и водитель увидел, что у хозяина руки дрожат.

— На дорогу смотри! — проворчал босс. — И упаси тебя Господь…

Шоферу можно было не напоминать о таких простых вещах. Он только поежился, примерив на себя кончину, подобную Дашиной, и помолился про себя, чтоб его, если уж будет необходимо, пристрелили или, в самом крайнем случае, удавкой придушили.

— Нельзя было ей жить, понимаешь?! — произнес Михаил Иванович, полемизируя, как бы сам с собой.

— Понимаю… — ответил водитель из вежливости.

— Гадина она! — нервно втягивая дым в легкие, пробормотал хозяин, словно бы оправдываясь за свою жестокость перед неким высшим судьей. — Мерзейшая гадина в красивой шкурке!

Помотал головой, отгоняя от себя как наваждение образ той, которую только что уничтожил, вдруг вставший перед глазами, и замурлыкал фальшиво:

«Дельфин и русалка, они, как известно, не пара, не пара, не пара!»

Потом раздраженно вышвырнул недокуренный бычок в окно и сказал с явной угрозой в голосе:

— Ну, Вова, похоже, жизнь твоя дала трещину…

Утро на базе «мамонтов»

Таран проснулся от того, что на его лицо упал косой луч утреннего солнца. Открыл глаза и первым делом увидел на стене линзовидные электромеханические часы, показывающие 5.50.

Осмотрелся. Лежал он на солдатской кровати, под простыней и синим байковым одеялом с двумя белыми полосками. Кровать стояла в ряду из десятка точно таких же. Слева впритык к Тарановой была койка, на которой похрапывал какой-то коротко стриженный и лопоухий парень. Справа, через проход и коричневую крашеную тумбочку, дрых еще один, очень похожий. Да и на остальных, которые разглядеть было потруднее, длинноволосых не было. Юрка и сам такой должен был быть, если ему вчера не приснилось, что его подстригли ручной машинкой под «ноль».

Нет, ни черта ему не приснилось. Вчера он действительно добрался до Генриха, отдал ему кейс Крылова и вместе с Надькой Веретенниковой прибыл сюда, на базу «мамонтов», пережив по пути весьма отчаянную проверочку на вшивость.

До подъема — Таран уже знал, что он будет в 6.00, — оставалось десять минут, и Юрка воспользовался этими минутами для того, чтобы наскоро перелистать память.

Остаток вчерашнего дня, после того, как «Волга» привезла их к бараку с зарешеченными трехстворчатыми окнами, был посвящен всяким организационным делам.

С Юркой и Надей остался только Сергей, остальные куда-то быстро рассосались, а «Волга» и «девятка» скоренько укатили с глаз долой, Таран так и не усек, то ли они обратно в город поехали, то ли припарковались где-то в здешних гаражах.

Оказалось, что в бараке находится штаб. Сергей провел их мимо застекленной будочки с надписью «Дежурный», где сидел около телефона и какого-то пульта с тумблерами парень в зеленом камуфляже с малозаметными лейтенантскими звездочками на погонах. Сергей ему только сказал: «Привез. Вызови Киру, надо девчонку устроить!» И хотя Сергей был в штатском, лейтенант как-то весь подобрался и сказал: «Есть!» На левом рукаве у него была обычная эмблемка с трехцветным флагом, но что-то подсказывало Тарану, что это не простой армейский летеха. Потому что на обычных, только-только вылупившихся из училищ, Юрка уже вдоволь насмотрелся в родном городе. Как раз в эти июльские дни лопоухие, по большей части отнюдь не атлетически сложенные пареньки в орленых фуражках и с новенькими погонами еще разгуливали по областному центру, отмечая выпуск.

Впрочем, особо долго Таран дежурного не рассматривал. Сергей повел их куда-то по коридору, остановившись у комнаты с номером «12» без какой-либо таблички, объясняющей, какая служба тут находится. Сперва Сергей зашел туда один, а Юрка и Надька его минуты три дожидались в коридоре. Потом Сергей пригласил их в комнату, где сидел некий плотный лысоватый дядька в камуфляжке, с погонами майора. Он не стал делать вид, что очень рад прибытию таких гостей. Напротив, с ходу постарался показать, что с удовольствием без них обошелся бы, поскольку у него своих проблем по горло, а тут начальство еще добавило.

Мрачно поглядев на Сергея, который ему явно не доводился начальником, этот майор сказал:

— Не было у бабы хлопот — купила порося. Я — начальник штаба данного подразделения, майор Авдеев Анатолий Сергеевич. Генрих Михайлович мне сообщил, что временно направляет вас сюда в связи с особыми обстоятельствами. Соответственно эти самые обстоятельства диктуют вам два варианта поведения. Первый. Если сейчас, после того, как я вам доложу в общих чертах ваш правовой статус, охарактеризую условия быта и внутреннего распорядка, у вас появится желание прекратить с нами отношения, — скатертью дорога. Отвезем до автобусной остановки, если нет денег, дадим на проезд — и отправляйтесь по домам. Второй вариант. Если вы после ознакомления сочтете, что все-таки остаться лучше, то будьте готовы потерять всякие стремления к свободе и счастью вне рамок нашего подразделения. Еще раз подчеркиваю: выбор у вас есть только сейчас. Дальше все по уставу, все по приказу, все по режиму.

Авдеев выдержал паузу, хмуро поглядев на ребят, и продолжил:

— Начну с ключевого вопроса. Мне в принципе начхать, какие у вас между собой отношения, но знаю точно, что свидетельства о браке у вас нет. Встречаться вам я запретить не могу, но ночевать будете каждый в своем общежитии. Отбой в 22.00, подъем в 6.00. Весь этот период времени вам выделяется на сон, а не на занятия, извините за грубость, сексом. Как вы будете выкраивать время на общение в дневное время — меня не касается. Есть полтора часа личного времени — можете его использовать. Где, как — не моя проблема. Доходчиво объясняю? По-моему, да. Больше по этой проблеме ни ко мне, ни к другим командирам не обращайтесь.

— Извините, Анатолий Сергеевич, — спросила тогда Надежда. — А вы нас что, в армию забираете?

— «Забирают», девушка, хулиганов в милицию и алкашей в вытрезвитель. В армию призывают для исполнения почетной обязанности и священного долга. Но это не ваш случай. Вы, если согласитесь, будете зачислены на контракт. Об условиях контракта поговорим позже, когда прояснится ваше решение.

— А как с военкоматом будет? — припомнил Таран. — Меня же осенью по-нормальному должны были призвать.

— Этот вопрос мы уладим. В уклонисты по 328-й статье вы не попадете, могу обещать однозначно. Но это только в том случае, если вы сейчас согласитесь. А до этого, чтоб у вас была информация к размышлению, я вам доведу распорядок дня. 6.00 — подъем, далее, до 6.30 1 — физзарядка. С 6.30 до 7.00 — утренний туалет, уборка помещения, заправка коек. В 7.00 — завтрак, с 7.30 до 8.00 — утренний тренаж. Потом в 8.30 — утренний осмотр, в 9.00 — развод на занятия…

В общем, когда он закончил «доводить», и у Надьки, и у Тарана настроение заметно упало. Таран вообще-то слыхал от парней, которые отслужили, что в армии рабочий день длится до обеда. Дальше начинается всякая ерунда: самоподготовка, на которой никто ни хрена не делает, спортивно-массовая работа, которой никто не занимается, и так далее. Однако Авдеев ничего похожего не объявил. Согласно тому распорядку, который он изложил, после обеда и до ужина продолжались учебные занятия.

— Теперь о правилах поведения. Они определяются вашим здешним статусом и режимностью нашего подразделения. Первоначально вы получаете статус курсанта сроком на два месяца ориентировочно. Почему ориентировочно? Потому что в этот период уже мы будем определяться, пригодны вы для службы в этом подразделении или нет. Если вопрос решится положительно — распорядок будет изменен в сторону смягчения с учетом вашей собственной сознательности. Если нет — то юноша будет отправлен в распоряжение своего военкомата, а девушка — в распоряжение мамы и папы. Вот так… А пока порядок такой: самостоятельные перемещения разрешаются в пространстве от забора и до канавы. Выход на мостик — самовольная отлучка. За канаву и далее за забор у нас ходят только организованно и только в двух случаях: на учебно-материальную базу здешней дивизии, где проходят занятия, и в местный военторг. В военторге разрешается приобретать туалетные принадлежности, средства для чистки обуви, сигареты и продукты питания, за исключением алкоголя. Для курсантов учебных трупп у нас сухой закон. Нарушение влечет за собой строгое наказание…

— Разрешите присутствовать? — послышался женский голос от двери.

Появилась высокая, стриженная под мальчика чернявая баба в камуфляжной форме. У нее на погонах были звездочки прапорщика.

— Пожалуйста, Кира Андреевна, — майор впервые за все время улыбнулся. — Вот эта девушка будет вам подчинена в порядке внутренней службы. Если, конечно, еще не испугалась наших строгостей.

— Понятно, — посмотрев на Веретенникову довольно строгим взглядом, произнесла прапорщица. — У нас вообще-то есть чего испугаться. Например, придется волосы подстричь. Так, как у меня, не длиннее.

— А заколоть нельзя? — испуганно спросила Веретенникова. — Я вообще-то видела женщин-военных с длинными волосами…

— Я тоже видела, — ледяным тоном произнесла Кира. — Но здесь у нас свои правила, понятно? Если не хотите им подчиняться — можете сказать «нет» и пойдете домой. А если решили здесь остаться — подстрижетесь как положено. Косметика у нас исключается. Духи — тоже. На утренней зарядке и на занятиях по физо — никаких охов и вздохов. Нагрузки очень приличные, в критические дни — полегче, но полное освобождение только при госпитализации. Нескромный вопрос: мальчик ваш?

— Мой, — с некоторым вызовом ответила Надька.

— Я уже инструктировал… — вмешался майор, поморщившись.

— Очень хорошо, но я все-таки добавлю. Здесь таких же мальчиков — еще три десятка плюс еще тридцать мужиков постарше. Нас с вашим учетом будет восемь. Понятно, к чему говорю, или дальше продолжать?

— Понятно, — проворчала Надежда. — У меня глаза не разбегутся. Я сюда поехала только потому, что деваться было некуда. Но если Юрка скажет: «Не хочу здесь оставаться», я с ним уйду.

— Ладно, — произнесла Кира Андреевна, — буду верить в вашу искренность.

— У вас все, товарищ прапорщик? — спросил Авдеев. — Тогда у меня остается только одно. Задать решающий и определяющий вопрос: остаетесь вы тут или нет? Как я понял, дама передоверила решение мужчине. Значит, спрос с вас, товарищ Таран.

— Остаемся! — ответил Юрка.

— Хорошо подумали? — прищурился Авдеев. — Не придете завтра и не попроситесь домой?

— Нет, — сказала Надя. — Мы так решили…

— Ну, тогда скажите своему мальчику «до свидания», — с плохо скрытым ехидством произнесла прапорщица. — Будем устраиваться…

— В столовой увидитесь, — подбодрил Сергей. — Пошли!

Оказалось, однако, что до столовой надо еще дойти. Для начала Сергей отвел Тарана к врачу. Вообще-то Юрка думал, что раз его на военную службу пристроили, то с этого надо было бы начинать, а не вести к Авдееву. Но Сергей ему объяснил, что их с Надькой взяли бы сюда, даже если б они на костылях ходили или ездили на инвалидных колясках. Пристроили бы в санчасти на правах больных, и они бы там жили — не тужили.

— Понимаешь, Юра, покамест мы вас просто спрятали. Майор сказал, на два месяца, но, если понадобится, вы тут два года просидите. Но очень может быть, что уже через неделю все утрясется, и вы сможете нормально домой вернуться.

— Значит, насчет службы — это все треп?

— Почему? Если окажется, что ты подходишь, — оставим здесь. А ты можешь подойти. Очень лихо себя вел, когда мы вам проверку устроили.

— А вообще, что это за часть? Я еще и эмблем-то ваших не видел…

— Если разглядишь — удивишься. Эмблемы у нас войск связи. На самом деле задачи другие. Какие конкретно — будем говорить после того, когда станет ясно, будешь ты у нас постоянным или нет. А пока могу сказать, что подготовка у нас интересная. Никаких хозработ, кроме уборки помещений, строевой — минимум, в парадах мы не участвуем. Огневая, тактика, ЗОМП, автодело, связь, очень много физподготовки. Ну и еще кое-какие дисциплины есть. Там узнаешь…

В санчасти Юрку посмотрели так себе, шаляй-валяй. Зрение проверили, немного послушали, поглядели синяки, которые уже начали желтеть, спросили, не было ли сотрясений мозга и нет ли жалоб вообще.

Потом Сергей сопроводил Юрку на вещевой склад, где ему выдали камуфляжку, кепи, ботинки, тельняшку, майку, трусы, носки, ремни, рюкзак типа ранца, котелок, флягу, кружку, ложку… Ужас сколько барахла, одним словом!

Затем настала очередь стрижки, хотя Таран и без того был не патлатым. Но «обалдали» все равно под ноль, и, поглядев на себя в зеркало, Юрка решил, что если на солдата он еще не похож, то на бандита — уже вполне. Потом Юрке повелели окатиться душем и переодеться в форму. А времени-то было ого-го-го сколько! Когда Сергей привел его в столовую ужинать, бойцы уже ходили по территории строем с песнями — шла так называемая вечерняя прогулка. Но с Надеждой вопреки обещаниям Сергея встретиться не удалось. То ли она раньше прошла свои «процедуры», то ли, наоборот, задержалась. Юрка, которому выдали жареную рыбу с толченой картошкой и чай с сахаром из «расхода», то есть чуть-чуть теплые, надеялся, что она все-таки придет, а потому старался есть медленно. Сергей тоже ужинал и все глядел на часы.

В общем, в казарму Юрка попал только после отбоя. Сергей представил его дежурному, а тот указал на пустую койку. Таран разделся, стараясь не шуметь, и очутился там, где нынче проснулся…

Динамик хрюкнул, пошипел и начал играть Гимн Российской Федерации. Вместе с его первыми звуками в уши Тарана ворвался резкий, мигом стряхивающий сон голос:

— Группа, подъем!

Начиналась новая жизнь…