Таш любит Толстого

25

— Серьёзно тебе говорю, стою я в очереди третий час подряд, и вдруг из ниоткуда выбегает парень в костюме Чубакки и сбивает меня. Мой попкорн разлетается, вокруг полный дурдом, а Мэтт нависает надо мной и причитает: «О боже, у него сотрясение! Вызовите скорую!» И знаешь, что забавнее всего? Чубакка даже не притормозил. Он выбежал из лобби на парковку и затерялся где-то в городе.

Я смеюсь так громко, что даже в боку колет. Люди за соседними столиками странно на нас смотрят, но мне плевать. На дворе вечер пятницы, я сижу рядом с живым и настоящим Фомом Козером и ем самое вкусное феттучини «Альфредо» на свете.

— У тебя правда было сотрясение? — спрашиваю я, отсмеявшись и пытаясь придать лицу озабоченное выражение. Это сложно, потому что у меня из глаз все еще текут слёзы от смеха.

— Не, отделался парой ушибов. Ну и весь перемазался жиром от попкорна.

— И ты все равно попал на тот фильм?

— Тэш, ты вообще меня слушала? Я стоял в очереди больше двух часов. Это была полуночная премьера. Естественно, я до неё дошёл!

В этот раз, когда он перевирает моё имя, я только морщусь. Возможности его поправить так и не представилось, и я уже почти привыкла. Я так рада, что мы встретились, что могу хохотать до упаду, потому что мы говорим, перебивая друг друга, без единой заминки. Я боялась, что вживую все будет иначе, что будут постоянные неловкие паузы, мы будем отводить глаза, и все закончится печально. Но ничего подобного. Вечер проходит куда лучше, чем я надеялась. У меня в тарелке лучший в мире соус «Альфредо» — папа, прости — и Фом смешит меня одной забавной историей за другой. Я не знала, что у него такое шикарное чувство юмора; похоже, сообщения не очень совместимы с кучей баек, которые он мне сейчас рассказывает. Наконец-то мы встретились. Наконец-то мы сидим так близко, что он может взять меня за руку — если, конечно, захочет.

Пока мы ждём десерта, он именно это и делает. Его ладонь теплее моей и самую чуточку влажная. Я закусываю губы, чтобы не улыбаться слишком широко.

Мы съедаем пополам тирамису, а потом приносят счёт, и я настаиваю, чтобы мы оплатили его пополам. У Фома расстроенный вид, но он соглашается. Он отпускает мою руку, чтобы достать бумажник, и спрашивает:

— Я что-то сделал не так, да?

— Что? — поднимаю я голову от сумки. — Нет, с чего ты взял?

— Говорят, если девушка платит за себя, значит, свидание не задалось.

Я не выдерживаю и глупо улыбаюсь:

— То есть это было свидание?

— Еще какое! — кивает Фом.

— Но что такого в том, чтобы заплатить за себя? Это просто прогрессивно.

Я говорю с таким видом, будто знаю о свиданиях все на свете. И вечера пятниц у меня плотно забиты романтическими встречами в итальянских ресторанах. Сейчас я чувствую себя так, как будто это правда.

Я оставляю королевские чаевые официантке, не раз и не два, а целых три раза досыпавшей нам хлебных палочек в корзинку. Встав из-за стола, я чувствую, что иду вразвалку, а все моё тело, кажется, состоит только из воды и углеводов.

— Фом, — подаю я голос, пристегивая ремень, — меня, кажется, раздувает. Боюсь, я могу взорвать твою машину…

— Ты превратишься в Вайолет Борегард?

Я смеюсь:

— Обожаю этот фильм! И книгу тоже! Боже, моя подруга Джек ей просто одержима. И вообще всеми книгами Роальда Даля. Особенно «Ведьмами». Она говорит, что самое большое разочарование в её жизни — родиться после смерти Даля.

— А я знаю, как она воспользовалась бы машиной времени!

Я смеюсь, наверно, уже в сотый раз за вечер.

Когда Фом заводит мотор, я наконец задумываюсь, куда мы едем и сколько времени, и проверяю телефон. Уже десять вечера, а кажется, что гораздо больше. Готова поклясться, что в этом ресторане я стала на год старше.

— Куда мы едем? — спрашиваю я.

— В отель, наверно, — поворачивается ко мне Фом.

— Ясно. — Почему мне кажется, что из меня выпустили весь воздух? — Хочешь, еще немного посидим в лобби?

— Да, конечно. Или можно пойти в твой номер, если хочешь.

Я тут же настораживаюсь.

В мой номер?

Неужели это то, о чем я думаю? Неужели все так, как всегда бывает в фильмах про подростков? Или Фом просто предлагает посидеть у меня, вдали от шума и гомона других номинантов? Вдруг в моей голове раздается голос Джек: «Да не будь же такой наивной!»

Боже.

Значит, вот оно.

Я надеялась, что этот момент никогда не настанет.

Мне надо все объяснить ему прямо сейчас.

Стоило сказать что-то до того, как Фом припарковал машину, как мы прошли через лобби, сели в лифт, и я нажала кнопку седьмого этажа. Надо было сразу все объяснить, но до сих пор все шло так гладко! Сплошные благие предзнаменования и смех — мне не хотелось так скоро это разрушать.

Когда я уже достаю из кармана ключ, голос Джек раздается снова, громче прежнего: «Это нечестно с твоей стороны! Он должен знать».

Сначала я задаюсь вопросом, с каких это пор моё подсознание разговаривает голосом моей лучшей подруги и читает мне нотации о мальчиках.

Потом облизываю губы и готовлюсь говорить.

Но что я ему скажу? Я не репетировала речь и вообще об этом не думала. Как можно начать? «Кстати, Фом…»?

— Кстати, Фом…

Все, отступать поздно. Я уже заговорила, и теперь у меня нет выбора. Так что я продолжаю, стоя посреди коридора и глядя на Фома, которому, похоже, становится все более и более неловко:

— Просто… чтобы не было вопросов, я не хочу…

Думаю, необязательно признаваться во всем прямо сейчас. Достаточно просто сказать, что я не хочу делать этого сегодня. Совершенно нормальное уточнение для семнадцатилетней девочки на первом свидании.

Но это ведь не вся правда, а только неловкая полуправда. И если то, что между нами происходит, будет продолжаться, в скором времени мне придётся рассказать и самую неприятную её часть.

Я слишком долго собиралась с мыслями. Лицо Фома как-то странно скривилось. Он отвечает:

— Мы не… если тебе неловко приглашать меня в свой номер, пойдем куда-нибудь еще.

Я киваю. Потом мотаю головой:

— Да нет, заходи. Но мне нужно кое-что тебе объяснить.

Мне не слишком-то хочется впускать его к себе, но не можем же мы обсуждать это в коридоре, где кто угодно может выглянуть из номера или пройти мимо. Так что я обгоняю его и иду к двери своего номера. Вставляю ключ-карточку в щель, толкаю дверь и включаю весь свет, какой только можно. Мой взгляд тут же падает на кровать: мы не можем сидеть на ней! Но в номере есть только кровать и стул, так что я поспешно сажусь на стул. Отлично, я уже испортила чудесный вечер, а я ведь еще даже ничего не сказала.

Я готовлюсь к речи, подбираю фразы, неловкие и неудачные, но, видимо, придётся довольствоваться ими. Фом подает голос первым:

— Тэш, — начинает он (Тэш — как «брешь»). — Если ты боишься, что я захочу чего-то такого… это совершенно необязательно. Мы хорошо провели время, и я решил, что можно немного посидеть вдвоем.

— Ясно, — отвечаю я. — Нет, это хорошо, но сначала мне надо кое-что тебе сказать. Думаю, сейчас тебе уже нужно это знать.

— Хорошо, — медленно произносит Фом. — Ты меня немножко пугаешь.

— Прости! — Меня бросает в жар. — Я дура и даже не подумала заранее, как буду тебе все объяснять. Так вот… Так вот, дело в том, что… мне не хочется секса. Совсем. Мне просто не хочется делать этого ни с парнями, ни с девушками. Я вообще ни о ком с этой стороны не думаю. Я понимаю, что ты сейчас, наверно, разочаруешься, потому что… потому что для большинства это важная часть жизни. Да, надо было сказать тебе об этом, когда мы переписывались, но я не знала, куда заведет наше общение. А теперь… В общем, теперь ты знаешь.

Этого не может происходить на самом деле. Я веду себя как героиня тупой заказной мыльной оперы, читающая по бумажке реплики из кривого сценария. Я жалкая пародия на саму себя.

У Фома такой вид, как будто я дала ему оплеуху. Я не могу его винить: он явно ожидал чего угодно, но только не этого. Я чувствую себя фальшивкой, какой-то подделкой под Таш Зеленку. Но как еще мне было сказать ему? Я до сих пор не понимаю, как.

— Что, прости? — Фом замер около кровати. — Ты хочешь сказать, что я тебе не нравлюсь, да?

— Нет! Нет, я вообще не это имею в виду! Ты мне очень нравишься. Просто… ничего личного, но меня никто не привлекает с этой стороны. В смысле, физически. Я где-то на девяносто девять процентов уверена, что асексуальна.

Я произношу последнюю фразу легко и почти небрежно, пытаясь как-то сгладить невероятную неловкость ситуации.

— Тебя никто не привлекает? — повторяет Фом. — Но ты же только и делаешь, что рассказываешь всему интернету про мужчин, которые тебе нравятся! Мистер Тилни, мистер Дарси…

Я трясу головой:

— Это другое. Да, они мне нравятся. Их характеры и их внешность. Ну, с эстетической точки зрения.

— То есть… с расстояния, как произведения искусства? — Фому с трудом даются слова. Похоже, он не может мне поверить.

— Наверно, не совсем. Просто… я ничего такого себе не представляю. Мне не хочется, чтобы кто-то из них страстно сорвал с меня корсет или что-то в этом духе.

Я пытаюсь шутить, чтобы вернуть этому вечеру хоть чуточку былого уюта. Но при взгляде на лицо Фома понимаю, что уже проиграла. Он не может понять.

— Ты говоришь, что асексуальна? — произносит он. — Слушай, тебе семнадцать. Никто не может назвать себя асексуалом в семнадцать! Ничего личного, Тэш, но, может быть, секс просто тебя пугает? Или ты просто пока не хочешь в это лезть? Потому что это нормально, но, согласись, сложно поверить, что…

— П-при чем тут вообще возраст? — запинаюсь я. — Я в состоянии понять, чего я хочу, а чего — нет. Секса мне никогда не хотелось. Ни-ко-гда. Я никогда не понимала, почему он всплывает в любой книге, фильме или телешоу. Я так и не поняла, в чем фишка порно. Я не буду жалеть, если ни один парень в мире ни разу не снимет передо мной футболку. Я просто этого не хочу!

Фом только головой качает:

— И почему же ты называешь себя асексуалом? Потому что так написано в интернете? Никто на целом свете не вешал на себя таких ярлыков, пока не появился интернет!

Меня бросает в жар. К черту попытки поднять настроение. К черту деликатность и хождение вокруг да около!

— Что ты хочешь сказать? — спрашиваю я. — Что такого не бывает? Что я тебя обманываю?

— Не знаю. Может, тебя пугает развитие событий. Или ты запуталась. Но, если тебе нравятся парни, ты не можешь называть себя асексуалом. Такого не бывает. И ни один парень на свете тебе не поверит. Либо одно, либо уж другое, третьего не дано.

Теперь мой черед изумляться:

— Мне не нужно, чтобы какой-то парень объяснял мне, что я чувствую и почему! Я рассказала тебе это только потому, что стараюсь быть честной. Твоего мнения, имею я право это чувствовать или нет, никто не спрашивал!

Фом тяжело вздыхает:

— О боже, только не феминистский бред… Мы так здорово провели вечер! Если я чем-то тебя напугал или разочаровал, могла бы так и сказать.

— Почему ты так поздно приехал?

Меня саму поражают мои слова. Их внезапность и резкость. Мой вопрос прорезает воздух между мной и Фомом, вынуждая ответить.

— В смысле?

Я повторяю вопрос холодно и уверенно:

— Почему ты так сильно опоздал? Мы договорились встретиться в полдень. Ты мне так ничего и не объяснил. Вылет, что ли, задержали?

Фом медленно мотает головой:

— Нет, просто… подвернулись кое-какие дела. Ладно, я встретил ребят, с которыми познакомился в прошлом году, и они предложили мне пообедать вместе. Я пытался отделаться от них как можно скорее, честно. Но, полагаю, это не совсем твое дело.

— Ясно, ты просто налаживал связи, — неживым голосом произношу я. — И это, конечно, куда важнее, чем сдержать слово!

— Ого, Тэш, ты знаешь толк в мелодрамах! Это было не обещание, а просто ничего не значащая предварительная договоренность.

— Отлично, — отвечаю я. — Значит, я для тебя — просто ничего не значащая договоренность?

— Знаешь что? Да, так, видимо, и есть.

Он направляется к двери, и я не могу пойти за ним. Я как будто окаменела, и стул подо мной окаменел тоже. Мы стали единой каменной статуей.

Фом берется за дверную ручку:

— Пойду отсюда. Ты ведь этого хочешь, да?

Можно броситься за ним. Можно даже поцеловать его. Я могу цепляться за Фома, как цеплялась за Джастина Рана, но я буду делать это не ради себя, а ради него. К черту. Нельзя до такой степени думать только о других.

К тому же, я приросла к стулу.

Я не отклеиваюсь от него очень, очень долгое время. Фом уже давно закрыл за собой дверь. Я уже давно отсидела ноги. И, кажется, успела разложиться и истлеть. Я не шевелюсь до тех пор, пока у меня не пересыхает в горле. Я открываю стоящий у кофе-машины пластиковый стаканчик с крышкой и наполняю его водой из-под крана. Я выпиваю три стакана, но жажда не уходит. Поэтому достаю кошелек и выхожу из комнаты. Где-то рядом с генератором льда стоял автомат с напитками, и я направляюсь к нему. Может быть, мое тело просто хочет сахара и газа.

Я изучаю выбор напитков, скармливаю машине две долларовых купюры и забираю бутылку «колы зеро» и пятьдесят центов сдачи. Когда я уже стою у своей двери и достаю ключ, меня окликают из-за спины. Я оборачиваюсь: в коридоре, в паре дверей от меня, стоит Джордж Коннор собственной персоной. У него тоже ключ в руках.

— Какое совпадение! — произносит он, поводя рукой в сторону наших дверей.

Я механически киваю:

— Ага.

Почему Джордж решил завести светскую беседу именно сейчас?

Он хмурится и подходит чуть ближе:

— Все в порядке?

Я громко шмыгаю носом и тру между пальцами два четвертака.

— Да, конечно.

— У тебя такой вид, как будто ты плакала.

С чего вдруг Джордж решил проявить заботу?

— Видимо, потому, что я плакала.

— Ты точно в порядке?

Раз уж сегодня я такая честная, я отвечаю:

— Нет.

Джордж убирает ключ в карман, подходит к моей двери и пристально всматривается в мое лицо, как будто я на его глазах превращаюсь в мутанта.

— Что случилось? — спрашивает он.

Я пытаюсь придумать такой ответ, после которого он тут же свернет разговор, и останавливаюсь на «меня обидел парень».

Но Джордж даже не морщится. Он любезно подтверждает:

— Да, парни идиоты.

Я смеюсь и плачу одновременно — выглядит, должно быть, отвратительно. Джордж предлагает:

— Давай ты присядешь? Тебе надо успокоиться.

Я опускаюсь на пол прямо у двери, Джордж садится рядом.

Через некоторое время я спрашиваю:

— Как ты думаешь, что важнее, честность или счастье?

— Честность, — немедленно отвечает Джордж, как будто всю жизнь готовился к этой экзистенциальной беседе.

— А почему?

— У меня такое актерское кредо: честность превыше всего. Даже если все ненавидят тебя за это, надо быть честным. Надо относиться к делу серьезно, вживаться в роль и делать что-то настоящее. О счастье никто даже не говорит.

Мне хочется рассмеяться ему в лицо.

— Надутый индюк! — отзываюсь я, хотя сейчас он ведет себя лучше, чем когда-либо на моей памяти.

— Знаю, — отвечает он. — Но такова уж цена хорошей актерской игры. Если ты честный и серьезно относишься к своему занятию, с тобой становится сложно иметь дело. Многим ты перестаешь нравиться.

— Кто сказал? — подначиваю его я.

— Да взгляни на любого великого человека! Марлон Брандо, Дастин Хоффман, Джеймс Дин…

— Кубрик, — задумчиво добавляю я. — Коппола…

— Думаю, большинство великих были теми еще гадами.

— Никогда не встречайся с кумирами, — тихо вспоминаю я.

— То есть ты меня понимаешь.

Я стараюсь не обращать внимания на то, что Джордж только что сравнил себя с Джеймсом Дином, и отвечаю:

— Кажется, понимаю.

— Это видно, — замечает он. — На съемках.

— Погоди, ты хочешь сказать, что я веду себя как сволочь?

— Нет, тебя просто очень заботит результат. Но ты слишком отвлекаешься на чужие чувства. «Несчастливые семьи» великолепны, но они были бы еще лучше, будь ты более безжалостной. Ну там знаешь, можно начинать вовремя, а не ждать, пока все придут. Или переснимать до упора, даже если все едва стоят на ногах. Ты слишком мягкая, Зеленка.

Я кидаю на него долгий изумленный взгляд.

— Не знаю, оскорбление это было или комплимент.

— Это честность.

— Слушай, я все это время думала, что ты просто самовлюбленный засранец, а у тебя, оказывается, есть целая философия самовлюбленного засранства.

— Просто подумай об этом, — отвечает Джордж. — Ты держала меня в команде, хотя я засранец и меня никто особо не жаловал.

— Ага.

— Потому что я хороший актер.

— Ага.

— Так что правильная у меня философия.

С этим не поспоришь. Я открываю бутылку колы и делаю большой глоток.

— Так что, возвращаясь к твоему вопросу, — продолжает Джордж, — честность важнее счастья. Потому что, даже если ты счастлив сейчас, потом все равно придется быть честным с самим собой.

— Значит, честные люди рано или поздно найдут свое счастье?

— Не уверен, что это так работает.

— Тьфу на тебя.

После небольшой паузы Джордж спрашивает:

— Кстати, где ты была сегодня вечером? Я думал, ты собиралась пойти на ужин. Я занял тебе место за своим столом.

Я удивленно вскидываю голову:

— Я думала, ты будешь изо всех сил клеиться к знаменитостям.

— Это тоже, но я хотел сидеть рядом с женщиной, без которой моя карьера не состоялась бы.

— Ничего себе. А кто говорил, что у меня проблемы с самооценкой?

— Не знаю, я сейчас добрый. Мне дали свои номера четыре фанатки Кевина!

Я поднимаю взгляд на Джорджа и даже не пытаюсь скрыть ошеломленного уважения.

— Неплохо устроился, Джордж.

— Да вот ни хрена, — отвечает он, забирая мою бутылку колы и вставая на ноги.

Я в недоумении наблюдаю, как он осушает колу одним глотком и кидает мне пустую бутылку со словами:

— Это плата за мудрый совет.

— И тебе спокойной ночи, Джордж.

— Ага. До завтра. Пойдешь на встречу с Тейлор Мирс?

Я смотрю ему прямо в глаза и произношу:

— Никогда не встречайся с кумирами.