Ташкент - город хлебный

11

Ночью выпал дождь.

Завозился пустырь с мужиками да бабами, зашипели угли в жарниках, расплескалась сердитая ругань. Кто-то кричал в темноте:

- Бери чапан![5]

- Где чапан?

Целым стадом потащились на станцию, побежали под вагоны. Только баба, оставленная на пустыре, сердито ругалась:

- Миколай, да куда тебя черти утащили!

Долго шлепали Мишка с Сережкой по лужам, спотыкались в ямках. Опоздали на вокзал, сесть было негде. Прижались к стене в коридоре, опустились на корточки. У Сережки живот разболелся.

- Миша, я на двор хочу.

- Опять на двор! Беги скорее за стенку!

- Айда с тобой.

Плюнул Мишка от досады, - рассердился.

- Какой ты чудной, Сережка! Сам хочешь и меня зовешь. Чай, не волки здесь - за ноги не откусят.

Раз десять бегал Сережка, жилился, плакал и снова говорил упавшим встревоженным голосом:

- Миша, тянет из меня…

- А ты не жилься!

- Не жилюсь я - течет…

- Глотай слюну в себя!

- Кишки выворачивает.

Мишке надоело возиться, лениво сказал:

- Пройдет, только не думай об этом. Это понос у тебя от плохой воды.

Сережка не думал.

Вздрагивал прижимался к товарищу, чтобы согреться маленько, закрывал глаза.

- Холодно мне!

В тусклом свете фонарей летели крупные дождевые капли, дымились в лужах, барабанили по вокзальной крыше. Пробежал человек в кожаном картузе, стукнул каблуками в коридоре, наступил Сережке на ногу.

Сережка заплакал.

Мишка, нахлобучив до ушей старый отцовский картуз, смотрел утомленно.

- Зачем ты стонешь, Сережка?

- Холодно мне… Голова горит…

Вот не было горя! Протискался Мишка в народ, закричал:

- Товарищи, дайте погреться мальчишке хворому!

Никто не ответил.

Тогда Мишка пустился на хитрость, взял Сережку за руку, еще громче крикнул:

- Пустите!

- Кто тут?

- К маме мы идем.

Протискались в угол на бабий мешок, баба закричала:

- Куда забрались? Ждала я вас?

Хитрить, так хитрить, без хитрости не обойдешься. Никогда не было у Мишки такого голоса - очень уж ласковый.

- Ты, тетенька, Бузулуцкая?

- Слезь с мешка!

- Мы не тронем.

Мужик рядом сказал, не поднимая головы:

- Дерни за волосы, и будет знать.

- Мать мы потеряли, а отец от голоду помер.

Опять мужик рядом сказал, не поднимая головы:

- Я тоже сирота - без отца еду.

Согрелся Мишка около мешков, чуть-чуть задремал. Только хотел совсем забыться, Сережка как закричит без памяти:

- Киргиз!

Заплакал ребенок у бабы. Баба сердито сказала:

- Не кричи: ребенка у меня напугаешь…

А Сережка опять закричал:

- Горит!

Опамятовался, «на двор» запросился. Потом тихонько заскулил, падая головой на колени.

Мишка в отчаянии закрыл глаза.

Думал он о Ташкенте невиданном, в голове неотвязно кружилась пшеница фунтов пятнадцать и кусков два мешка. Мысленно висел на буферах, забирался на вагонную крышу, прятался на паровозах, и ни один солдат, ни один начальник не могли поймать его. Они - на крышу, он - с крыши. Они - на паровоз, он - с паровоза. Так везде и говорили про него:

- Вот разбойник появился!

- Кто?

- Да мальчишка бузулуцкий из Лопатинской волости. Без билета едет и без пропуска. Никак не поймаешь в орта-чеку…

А рядом Сережка вздрагивал, скулил по-щенячьи в бреду.

Смотрел Мишка на него хмурыми, недобрыми глазами, думал:

- Зачем я связался с таким? Лучше, если бы не связываться, а теперь нельзя: уговор. Одного бросить - пропадет. Возиться с ним - в Ташкент долго не попадешь. Эх, дурак! Тошно было одному ехать. Набрал бы шесть кусков, и ешь все шесть один.

Душно стало от тяжелых навалившихся дум, голову колесом распирало. Протискался из вокзала Мишка, вышел на платформу.

Под вагонами увидел Ваньку с кривыми ногами у которого корочки отнимал, и другого мальчишку - Петькой звать. Сидели они около колеса на сухом местечке - не то спали, не то думали.

Узнал и Ванька недавнего соперника, миролюбиво сказал:

- Лезь к нам!

- А чего у вас?

- Погреешься маленько.

Присел Мишка около колеса, рассказал про Сережку, про Сережкин понос, и как они уговаривались не бросать друг друга. Сам Сережка плохой, хлопотать не умеет, и Мишке приходится одному добывать на двоих. Давеча он пять кусков нахватал, а если бы захотел, все отнял.

Ванька взглянул исподлобья.

- На силу надеешься?

- А чего мне надеяться! Накорми меня досыта, я сразу на двоих пойду.

- Эка, чем хвалится! Накорми меня, я тоже пойду.

Петька спросил, разглядывая Мишку вспыхнувшими глазами.

- На Яшку нашего пойдешь?

- Который ему год?

- Тринадцатый.

- Какой человек. Можно и на большого пойти.

Досадно стало Петьке: один двоих не боится. Сунул он локтем невзначай - прямо Мишке в щеку.

Мишка поправил мешок.

- Ты чего дерешься?

- А ты?

- Смотри, дюдюкну раз - опрокинешься.

Ванька ногой отшвырнул его.

- Не лезь!

Петька кулаки приготовил.

- Дай ему, Ванька, за давешние кусочки.

Вцепились три репья под вагоном, долго мяли друг друга в тяжелой загоревшейся злобе. Ногти больно у Ваньки нехорошие, весь нос исцарапал Мишке! Ну, и Мишка тоже здорово голову прищемил ему, как мышь запищал…