Тайга

Глава 21

Я хотел спросить, кто? Кто же нас все-таки убил? Но не успел. Мертвец утратил четкость контуров, сдвинулся с места, вонзился в меня, пробил головой живот. Сердце подскочило до самого горла. Забилось с безумной скоростью. Мне стало жутко — вдруг оно не выдержит ритма? Вдруг взорвется? Разлетится на куски? Тогда я точно стану трупом. Буду бродить вместе с Генкой здесь, искать целую вечность того, кто лишил нас жизни.

Генка прошел насквозь, положил на мое плечо руку. А я наконец-то смог разглядеть ее. Пальцы были разбухшими. Кожа сходила пластами. Под ней виднелось мясо. Несвежее мясо. Подумалось, счастье, что нет червей.

— Смотри, — сказал мой собеседник. Внимательно смотри!

И я обернулся.

Ребята играли в дурачка. Они ничего не видели. Ни о чем не подозревали. Продувший Санжай как раз раздал карты. Зиночка глянула в свои и от радости аж захлопала в ладоши.

— У меня снова шестерка червей! — Объявила она. — Значит я хожу?

Шестерку Зиночка держала в руке. Мне прекрасно были видны красные сердечки. Мертвый Генка двинулся прямо к сестре, мимоходом щелкнул пальцем по карте. Все сердечки тут же осыпались вниз, закопошились на карточном поле багровым мотылем. Только Зиночка этого не видела. Она держала в руках чистую картонку, смотрела на Наташу. Остальные тоже не заметили ничего странного.

— Размечталась! — Воскликнул Тоха. — Сейчас дурака учат! Ната, ходи!

Странно, но Наташа даже не попыталась возмутиться. Лишь рассмеялась:

— Ну, Санжай, держись!

И зашла. Я уже не видел чем. Все карточное поле заволокло туманом. Поднимался он стремительно. Сочился меж ребятами. Облизывал им ноги. Кусал за пальцы.

Мертвый Генка плыл в тумане совсем, как давешняя бригантина. Он обошел все компанию по кругу, встал у Юрки за спиной. Велел мне:

— Смотри.

И положил парню ладонь на плечо.

Мне захотелось закричать: «Бегите! Спасайтесь!» Но я только беззвучно открывал рот. Из горла вырывались новые клочья тумана. Вкус у него был гадким — туман омерзительно смердел мертвечиной.

— Смотри, — повторил Генка.

У меня накатила тошнота. Встала в горле комом, разлилась кислотой на языке. Тело сковало параличом. Я понял, что не могу даже моргнуть. Веки словно окаменели.

Юрка даже не заметил касания. Он просто подернулся синевой, пошел волдырями. Пузыри эти надувались, лопались, извергали из себя зеленую жижу, кишащую желтоватыми опарышами. Все это капало, падало вниз, текло по его лицу, попадало на губы.

Парень мимоходом приоткрыл рот, между губ мелькнул фиолетовый язык, слизнул зловонное месиво, быстро скользнул обратно. На Юркином лице появилась довольная улыбка.

— А мы вот так! — он бросил на поле новую карту.

— Так не честно! — взвилась Наташа.

— Все честно, Ната, — Юрка захохотал.

От смеха все лицо пришло в сотрясение. Одна щека его треснула пополам, разлезлась, развалилась. Синюшный шмат повис тряпицей, обнажив белые крупные зубы. Он казались чем-то инородным на черных деснах.

— Смотри! — вновь приказал Генка и положил руку на плечо Наташе.

Почему я не мог закрыть глаз? Почему меня лишили этой возможности? Чем я провинился перед хозяином? Кто даст ответ?

Я смотрел. Внимательно. Захлебываясь от ужаса. Каждый раз надеялся, что сердце мое не выдержит, и мука прекратится. Сердце выдержало. Мне пришлось прожить этот кошмар до конца.

Генка обошел всю компанию по кругу. В конце его пути у костра оказалось шесть трупов. Шесть азартно играющих в карты мертвяков. Не пожалел он и Зиночку. Даже наоборот. Ее поцеловал в щеку, прошептал любовно:

— Сестренка, я скучаю.

Зиночка сразу потеряла половину лица. Кожа, мышцы, все что есть у живых сошло чулком. Девушка сидела в самом кошмарном обличье — пол-лица живые, нормальные, с румянцем на полной щеке. Вторая половина — голый череп.

Зиночке это не мешало ни шутить, ни огрызаться, ни смеяться, ни играть в карты.

Генка погладил сестру по волосам. Сказал:

— Красавица выросла.

И отступил в туман. Провалился в него наполовину. Строго наказал:

— Ищи. Иначе уйдешь ко мне. Хозяин заберет.

А после исчез полностью.

Я уже надеялся вздохнуть с облегчением, но нет. Туман потек со всех сторон. Меня он обходил стороной, стремился к костру, крутил водовороты, выстреливал в небо подобно гейзеру. Вокруг стало тихо. Так тихо, что я мог расслышать лишь собственное дыхание. Казалось, кроме меня самого в этом месте не осталось ничего живого.

Хотя, как там сказал Генка Белов? Ты уже неделю, как умер? Ты такой же труп, как и я? Меня эти слова насмешили. Хохот буквально прорвался наружу. Я прихлопнул рот ладонью. Смех лез через нос. Я все смеялся и смеялся, никак не мог остановиться. Умер! Ха-ха-ха! Живой труп! Ха-ха-ха! Ай, да Генка! Ай, да шутник! Даром что труп. Трупешник. Трупак. Мертвечина…

Веселье схлынуло совершенно неожиданно. Мне стало страшно. А остальные? Что с ними? Неужели тоже умерли? Неужели я здесь остался один? Без карты. Без помощи. Без поддержки.

Хорошо говорить, ищи убийцу. А как его искать? Я понятия не имею, что тут было на самом деле. Я же не Мишка! Точнее, не так. Я Мишка, но не тот. Не тот, что был здесь в тот вечер, когда обмывали находку онгона. Не тот, что знал, кто убил Генку.

Тут на меня напал ступор. Мысль побежала по кругу. В голову пришло что-то важное, только я никак не мог уловить, что. Пришлось замереть, сдавить виски пальцами. Начать повторять все то, что стало известно за эту неделю.

Итак, по порядку. У мишки был дед. У деда была карта. Карта с кладом. В голове появилась навязчивая мелодия. Наташин голос запел:

Стоп! Это я заорал вслух. Мне нужно было заставить навязчивый голос замолчать. Стоп! Вот оно. Убил!!!

«А с чего я взял, что Генку кто-то убил?» — вопрос был фантастически отрезвляющий. Голос в голове мне ответил: «Он сам тебе сказал!» На этот раз голос был Тохин.

«Как он мог сказать, если он покойник? Разве покойники говорят?» — резонно удивился я.

Этот вопрос остался без ответа. Я еще какое-то время простоял неподвижно, пытаясь услышать голос, но ничего не дождался. За это время появилась новая мысль: «Не пора ли глянуть, что там с ребятами? Живы они или нет? Может, Генка меня просто пугал? Может он никого вовсе и не убил?»

Я попытался обернуться резко, но едва не упал. Ноги держали плохо. Кружилась голова. В теле ощущалась потрясающая слабость. Поворачиваться пришлось потихоньку, делая крошечные шажки. Один, второй, третий…

Вашу ж мать!

Ладонь сама скользнула за пазуху в поисках крестика. Только искать было нечего. Не носил я никогда крест. И здешний Миха не носил его тоже.

У костра продолжалась игра. Веселая, бесшабашная. Карты сами собой взлетали в воздух. Сами ходили, сами отбивали. Все сами. Не было там ни одного игрока. Ни живого, ни мертвого. Не было вообще никого.

Полешки сами прыгали в костер. Чайник сам разливал по чашкам отвар. Чашки чокались с металлическим лязгом и опрокидывали содержимое в невидимые глотки. Веселье было в самом разгаре. Только люди на этом празднике жизни оказались лишними.

— Смотри! Смотри! Смотри! — раздалось на все голоса из тумана. — Не найдешь убийцу, так будет всегда. И ты здесь останешься. Хозяину нужны мертвяки…

Голоса все были незнакомые. И все они звали меня.

— Не дождетесь! — заорал я во всю глотку и ринулся прочь.

Ринулся… Три раза ха-ха. Сложно бежать, когда туман вцепляется тебе в ноги. Держит. Волочится следом трехпудовой гирей. Я едва передвигал ногами. Я пытался убежать и не мог.

Туман обступал со всех сторон. Туман смотрел на меня мертвыми лицами. Чужими лицами, незнакомыми. Туман не отставал. Я плюнул, сжал зубы, до боли, до скрежета, и пошел напролом. Прямо сквозь упругую белую стену.

Утро застало меня в палатке. Не в чьей-то чужой, а в моей собственной палатке. Рядом, прижавшись всем телом и крепко вцепившись в мою руку, спала Наташа. Живая Наташа. Совершенно живая. Теплая.

Я провел рукой по ее щеке — нормальная кожа. Ни язв, ни трупных пятен. Ничего, что напоминало о вчерашнем Генкином визите. Черт, а был ли он, это визит? Может, мне все приснилось? Я ощупал себя. Странно. Очень странно.

Мы были одеты — и Наташа, и я. Да что там, одеты. Мы были даже обуты. И спали вповалку поверх моего мешка. Я чуть приподнялся и тут же поморщился. Зверски болела голова. В горле стоял дикий сушняк. Зрение слушалось плохо — предметы вокруг двоились, расплывались. Я никак не мог сфокусироваться хоть на чем-то. И вообще было невероятно хреново.

Я хотел было сесть, привести в порядок мысли, чувства. Но Наташа вцепилась в мою ладонь и, не открывая глаз забормотала:

— Нету! Слышишь? У меня больше ничего нету! Забирай ожерелье. Забирай бусины. Больше ничего нет! Не трогай меня. Не трогай. Я жить хочу! Страшно! Страшно!

По щекам ее потекли слезы. Мне стало ее жаль. Я стер ладонью влажную дорожку и прошептал девушке на ухо:

— Не бойся. Тебя никто не тронет. Я не позволю.

Язык во рту ворочался с трудом. Слова получались невнятные, но Наташа поняла. Проснулась. Распахнула глаза. Увидела меня, попыталась улыбнуться, но тут же сморщилась, пожаловалась:

— Пить хочется. И щека болит.

Я вновь провел по ее коже. Теплая, бархатистая, с россыпью огненных веснушек. Сказал:

— Странно, что болит. Тут ничего нет. Ни синяка, ни раны. Может, прикусила?

— Не эта щека.

Наташе слова тоже давались с трудом. Она перевернулась на спину, показала пальцем на вторую щеку.

— Эта.

Я аж охнул. Лицо ее было разодрано. От виска и до самого подбородка шли три глубокие борозды. Раны за ночь подсохли, не сочились, не кровили, но выглядели все равно ужасно. Кожа вокруг покраснела и припухла.

— Горит, — сказала девушка плачущим голосом. — Больно. Что там?

Я попытался ее успокоить:

— Ничего страшного. Ты где-то оцарапалась.

— Правда? — ей очень хотелось верить.

Я кивнул.

— Правда, не трогай. Сейчас найдем Эдика, и он тебя полечит.

Из палатки выбирались на четвереньках. Ни у нее, ни у меня не было сил. Снаружи Наташа уселась на землю, вздохнула, спросила, надеясь на объяснения:

— Что с нами было ночью?

— Не знаю, — честно ответил я, — наверное, это все Санжаев хозяин. Пугал.

На этот раз она не стала спорить. Только прошептала едва слышно:

— Миш, он страшный. Я его видела.

Я не сразу понял, переспросил:

— Генку?

Она махнула рукой.

— Причем здесь Генка? Хозяина. Он приходил ко мне.

И Наташа горько заплакала.