Тайна гибели генерала Лизюкова

Заключение

23 июля 1942 года начальник штаба опергруппы войск Брянского фронта (будущей 38-й армии) полковник Пилипенко послал генералу Лизюкову следующее распоряжение: «Командарм приказал подготовить для 148 тбр горючее, боеприпасы, продовольствие с тем, чтобы с наступлением темноты 23 июля перебросить на танках в район их действия. Подготовить 26 и 27 тбр для действий в юго-восточном направлении в ночь на 24 июля. Приказ о времени наступления 26 и 27 тбр дополнительно»[385].

Судя по этому распоряжению, ни командарм Чибисов, ни его начальник штаба ещё даже не знали, что везти затребованное ими для 148 тбр горючее, боеприпасы и продовольствие по большому счёту уже некому, что ушедшие в ночной рейд батальоны погибли и что в живых из их личного состава осталось чуть больше десяти человек. Конечно, вода и еда им были очень нужны, но найти их, прячущихся в немецком тылу на обширных просторах придонья, и реально помочь им было вряд ли возможно. К тому же командира корпуса в штабе 2 ТК не было, и штабные даже не знали точно, где он находится. В отсутствие командира корпуса никто из штабных не взялся принимать за него важные оперативные решения…

В тот же день вечером полковник Пилипенко отправил Лизюкову ещё одно приказание: «После моего доклада начштафронта получил приказ командующего фронтом всему 2 ТК к исходных суток выйти в район Медвежье, Свиридов, о чём донести в штарм и штафронт в 24:00. Информирую вас для того, что 24 июля с утра из-за реки Дон будут наступать на запад на соединение с вами соседние части. Управление корпусом комфронта приказал осуществлять вам лично из танка в боевых порядках. Получение подтвердить. О выступлении донести»[386].

Лизюков, которому Рокоссовский приказывал управлять корпусом «лично из танка в боевых порядках», был уже мёртв и не мог ни управлять корпусом, ни донести о чём либо, но ни командующий Брянским фронтом, ни начальник штаба 38-й армии, ни вообще кто-либо другой, кроме чудом оставшегося в живых сержанта Мамаева, ещё не знали об этом.

Бездыханное тело Лизюкова обыскали немцы, документы командира и комиссара корпуса уже попали в руки противника, а щепетильный Пилипенко отправлял ему новую депешу с настойчивым требованием:

«Доложите, получен ли вами приказ и что сделано вами для его выполнения»[387].

Удивительная чехарда начальственных распоряжений следовала в адрес уже погибшего командира 2 ТК! Но, учитывая общую обстановку тех отчаянных дней, недостаток достоверной информации и плачевное положение со связью, удивительным это можно назвать только на первый взгляд. Скорее, это было ещё одним проявлением явного разлада в управлении войсками и несогласованности в работе командования и штабов, увы, характерными для всей операции опергруппы Брянского фронта.

Прорвавшиеся днём раньше к Медвежьему экипажи 148 тбр по большей части уже сложили там свои головы. Все их танки были уничтожены. 2 КВ и 10 Т-60 — это всё, что осталось от боеспособных машин бригады[388]. 26 и 27 тбр весь день стояли в роще, пережидали бомбёжки и не шли вперёд[389].

2 МСБР никуда выступать без танков тем более не отваживалась. Кто должен был возглавить наступление? Командир корпуса. Где он был? Штабные по-прежнему не знали. В его отсутствие на прямой вопрос Пилипенко они не могли ответить ничего конкретного.

Не получив из корпуса ничего вразумительного в ответ на свои предыдущие распоряжения, и сам по этой причине не в состоянии предоставить требуемых штабом фронта данных, Пилипенко сухо поставил в известность почему-то замолчавшего с 23 июля Лизюкова о возрастающем нетерпении и недовольстве начальства:

«Начштафронта приказал предупредить, что если корпус не будет в 24:00 в районе Свиридов, Медвежье, то дело будет рассматриваться как невыполнение боевого приказа»[390].

Прошёл день. Распоряжение Пилипенко (и, соответственно, приказ Чибисова) так и осталось невыполненным. В штабе 2 ТК начали поиски Лизюкова, но, очевидно, надеясь на то, что худшее всё же не случилось, пока не спешили сообщать вышестоящему начальству о произошедшем ЧП, поэтому начальство ничего не ведало и на вторые сутки после гибели Лизюкова всё подгоняло его вперёд и даже грозило привлечь к ответственности!

25 июля у Чибисова кончилось терпение, и, уже минуя своего начальника штаба, он лично отправил Лизюкову короткое и жёсткое приказание в духе своих прежних разгромных заявлений:

«По донесению 193 сд до 40 танков противника к 15:00 25 июля в движении с Ломово и Лебяжье. 2 ТК ускорить уничтожение противника в районе Ломово и решительным ударом на выс. 181, 8 окончательно разгромить противника, наступающего на Большая Верейка. Ваши действия преступно медлительны. Требую энергичных действий и выполнения задачи. Командарм ЧИБИСОВ»[391].

Поразительно, но даже 25 июля командующий опергруппы Брянского фронта ещё не знал ни о пропаже, ни о гибели командира 2 ТК, по-прежнему требовал от него, мёртвого, «окончательно разгромить противника» и по уже сложившейся недоброй «традиции» обвинял его в преступной медлительности!

Наконец, к исходу дня, явно раздражённый «вызывающим молчанием» Лизюкова в ответ на все свои приказания и предупреждения, Чибисов через своего начальника штаба потребовал от командира 2 ТК немедленно, «с получением сего», прибыть на военный совет в Большую Поляну![392] Учитывая грозовую атмосферу тех дней, ещё более накалившуюся в связи с обозначившимся провалом операции, а также печальный опыт неприязненных личных взаимоотношений Лизюкова и Чибисова, думаю, что, скорее всего, это был самый настоящий «вызов на ковёр». Но готовый учинить очередной разнос Лизюкову, Чибисов не знал, что тот уже никогда не приедет на военный совет ни к нему, ни к кому-либо ещё, какими бы грозными ни были посланные ему приказы; что требовать с него энергичных действий и выполнения задачи — уже поздно, а начальственные угрозы в его адрес бессмысленны…

Несколько дней вышестоящее командование ничего не ведало о судьбе командира 2 ТК. Это ещё раз говорит о том, что никаких похорон Лизюкова в Лебяжьем 24–25 июля 1942 года в присутствии многочисленных свидетелей, среди которых были старшие офицеры, НЕ БЫЛО. Только 28 июля, на пятый день после исчезновения генерала, был сделан вывод о его гибели. В своей директиве заместитель командующего Брянским фронтом по автобронетанковым войскам, говоря о недостатках в действиях войск, писал: «В управлении боем командиры частей и даже соединений увлекаются отдельными эпизодами боя, входят сами в динамику боя и в лучшем случае на время не управляют боем, а в худшем, что и произошло с командиром 2 ТК, сами гибнут»[393].

Ну как тут не вспомнить приказ командующего Брянским фронтом Рокоссовского, который пятью днями раньше требовал от того самого командира 2 ТК управлять боем «вашим личным руководством из танка в боевых порядках…»?[394] Кстати, это требование относилось не только к Лизюкову. Схожее распоряжение получил 23 июля и командир 1 ТК Катуков. Цитирую: «После доклада штафронта командующий фронтом выразил недовольство вашими медленными действиями и приказал немедленно вашим личным руководством из танка в боевых порядках завершить уничтожение противника в районе Большая Трещевка, Малая Трещёвка, Сомово, Гремячье. Исполнение донести к утру 24 июля в штарм и штафронт. Получение подтвердить. Принятых мерах донести. Начальник штаба армии полковник Пилипенко»[395]. Причём, в отличие от Чибисова, Рокоссовский выражал недовольство именно медленными действиями Катукова, а не Лизюкова.

Отмечая манеру некоторых командиров управлять своими частями не из боевых порядков, а из удалённых подальше от передовой штабов и КП, командующий Брянским фронтом Рокоссовский впоследствии писал: «Оперативные группы штабов корпусов и бригад отрываются от своих частей на значительное расстояние, ходом боевых действий фактически не руководят, обстановки на поле боя не знают. Так, например, штаб 1 ТК в полном составе в период 23–27 июля находился на расстоянии 20 километров от действующих частей бригад.

Всё это говорит о том, что должной оперативности в руководстве боевыми действиями танковых частей и соединений до сих пор нет, а отсюда и основные недочёты в их боевой деятельности»[396].

Казалось бы, именно командир 1 ТК в первую очередь и должен был озаботиться выполнением полученного приказа об управлении корпусом из боевых порядков. Тем не менее два схожих приказания были восприняты командирами соседних корпусов по-разному. Лизюков приказ выполнил и лично сел в танк. Больше живым его никто не видел. Катуков этот пункт приказа выполнять не стал и наступление своих бригад из танка не возглавил. Он остался жив и написал свои мемуары.

Кстати, о несогласии Катукова с полученными приказами и распоряжениями относительно действий танковых войск в тех боях говорит лично написанное им позже донесение, где он откровенно высказал вышестоящему начальству то, что он думал: «Посылка в лобовые удары танков на артиллерию противника неправильна, сколько бы нас ни ругали»[397].

История, как говорят, случайностей полна. Как знать, чем могло обернуться для Катукова буквальное выполнение приказа Рокоссовского, особенно если вспомнить, что тем же вечером 23 июля танки 9-й немецкой тд нанесли контрудар и прошли как раз через район действий 1 ТК под Сомово, Уж пришлось бы ему тогда как минимум лично вести бой в составе своего экипажа. Немудрено было и погибнуть в такой обстановке. Но Катуков приказа не выполнил. Может потому, что в те дни болел. Может потому, что вдобавок хорошо представлял, к каким последствиям и для него самого, и для вверенных ему войск может привести подобное управление. В любом случае для такого неподчинения приказу у него была не только веская причина, но и подходящий повод… Катуков болел, находясь на КП в Лебяжьем, был там все дни операции (согласно отчёту штаба 1 ТК) и явно не управлял своими бригадами «личным руководством из боевых порядков». Может, потому и жив остался. Случись ему пойти в тот день в бой в танке да оказаться на пути немецкого контрудара вечером, кто знает, не лишилась бы опергруппа Брянского фронта в один день сразу двух командиров танковых корпусов. Но больной Катуков благоразумно остался на КП.

Была ли гибель Лизюкова случайностью? Думаю, что здесь лучшим ответом было бы сказать, что и да, и нет. К гибели командира 2 ТК привела цепь случайностей, и тем не менее изначально она была вызвана принятым им самим решением на проведение ночного рейда корпуса в ночь на 22 июля 1942 года. Именно это решение в конечном итоге привело его одинокий КВ к позициям немецких противотанковых орудий утром 23 июля.

Кстати, роковые случайности преследовали тогда и противника. В день гибели Лизюкова контрудар 9 тд из района Сомово возглавил командир 33-го танкового полка дивизии полковник Рёдлих. В силу описанных выше причин Катуков лично не участвовал в бою и избежал прямого столкновения с атакующими его бригады вражескими танками. Контрудар немецкого танкового полка достиг намеченной цели, и возглавивший его командир имел все основания для того, чтобы быть довольным и действиями своих танкистов, и достигнутыми результатами. Полк подавил встретившееся на пути сопротивление наших частей, занял намеченный район и был готов к новому боевому применению. Сам же полковник после завершения контрудара вылез из танка победителем и поехал на машине в штаб, чтобы спланировать намечавшееся на следующий день наступление. Но судьба уготовила ему совсем другую участь.

На раскисшей после дождя дороге водитель полковника не справился с управлением, машина заскользила по русской грязи, пошла юзом по склону, да и завалилась в овраг вместе со всем своим содержимым. В результате Рёдлих получил несовместимые с жизнью травмы и умер прямо накануне запланированного на следующий день контрудара дивизии! Это была нелепая и бесславная смерть бравого вояки и опытного офицера, заслужившего рыцарский крест, побывавшего во многих боях и переделках, а погибшего так глупо.

В тот же день, как свидетельствуют трофейные документы, полковник Рёдлих был похоронен со всеми воинскими почестями на «кладбище павших героев» в Землянске[398]. И хоть его судьба нас не интересует, тем не менее отметим попутно, что и о несчастном случае, и о похоронах полковника осталось упоминание в документах.

На следующий день тяжёлое ранение получил уже сам командир 9 тд генерал Байслер. Осколок разорвавшегося поблизости снаряда угодил ему в ногу, когда организованное сопротивление на пути немецких танков по высотам, казалось, было уже подавлено, и генерал продвигался по просёлку на машине. Байслера на самолёте отправили в госпиталь, а дивизию принял командир мотопехотной бригады[399]. В тот же день были убиты два командира артиллерийских дивизионов и полностью разгромлена прикрывавшая фланг дивизии мотопехотная рота, из которой назад выбралось лишь 8 человек — неслыханные до того в дивизии потери![400] (Немцы не знали тогда, что 55 человек из этой роты попали в плен — также не виданный до того разовый успех наших частей в летних боях 1942 года на Брянском фронте![401]) 28 июля погиб командир 541-го пехотного полка 387 пд полковник Лангсдорф[402], прославившийся в дивизии своей личной храбростью.

Так, постепенно, но неуклонно слабела сила ударных немецких дивизий, из строя выходило всё больше опытных солдат и офицеров, найти достойную замену которым становилось всё труднее. Слабели и немецкие пехотные дивизии, потери которых в боях становились всё больше, а пополнение всё скуднее. Общие потери немецких частей в боях против опергруппы Брянского фронта за период с 21 по 28 июля 1942 года составили приблизительно 3250 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести[403]. По немецким меркам — очень тяжёлые потери.

Увы, потери наших войск были гораздо больше. Только по стрелковым частям потери за этот же период составили около 19 500 человек[404]. (Шкала оценок тяжести потерь советского командования, судя по всему, заметно отличалась от немецкой. К тому же в штабе опергруппы оптимистично считали, что противник понёс потери большие, чем части опергруппы…[405]) Из данных по санитарным потерям следует, что только за период с 21 по 26 июля в госпитали из частей опергруппы Чибисова поступило 12 471 раненых[406]. Но боевые действия продолжались и 27, и 28 июля. По имеющимся официальным неполным данным, стрелковые части потеряли 1565 человек убитыми[407]. Примерно 6 тысяч наших военнослужащих пропали без вести. Значительная часть из них попала в плен, остальные погибли, но при этом не были учтены в документах как погибшие. По немецким данным, в боях с 21 по 26 июля в плен попало 2643 советских бойцов, командиров и политработников (по другим данным — 2785[408]), а на поле сражения «было насчитано около 5500 убитых солдат противника»[409].

После боёв 21–28 июля 193 и 284 сд оказались настолько обескровленными, что командование Брянского фронта было вынужденно снять их с фронта, после чего они были отправлены в глубокий тыл на пополнение и восстановление. Справедливости ради надо сказать, что к началу наступления обе эти дивизии уже вели боевые действия (284 сд три дня обороняла Касторное, а затем выходила из окружения, 193 сд два дня воевала в составе 5 ТА), но именно операция опергруппы Чибисова подорвала их боеспособность окончательно.

Из 8 танковых и 2 мотострелковых бригад, участвовавших в боях (без учёта танковых бригад 7 ТК, принявших участие лишь в контрударе 25 июля), данные о безвозвратных потерях есть только по 7 бригадам (нет данных по 27 тбр, 1 и 2 мсбр). Суммарные цифры только безвозвратных потерь личного состава по этим бригадам составляют 635 человек[410]. Можно предположить, что с учётом трёх оставшихся бригад, из которых две были мотострелковыми, безвозвратные потери танковых и мотострелковых частей опергруппы составили около 800–850 человек. (Только по неполным данным штаба 1 ТК, общие потери корпуса в той операции составили 820 человек[411].) Если же принять во внимание среднестатистическое соотношение раненых к убитым и умершим как 3 к 1 (оно зачастую было и выше), то общие потери 1 и 2 ТК, 118 и 201 тбр убитыми, ранеными и пропавшими без вести могли составить не менее 2500 человек.

С учётом же 59 тбр, танковых и мотострелковой бригады 7 ТК, артполков, а также различных спецчастей опергруппы Брянского фронта её общие потери в операции превысили 21 000 человек, что оказалось почти в 7 раз больше, чем у противника. Такова была цена «перемалывания» врага — термин, к которому зачастую прибегали (и до сих пор прибегают!) некоторые историки, пытаясь найти какой-то положительный смысл даже в провальных операциях. На самом деле говорить здесь о каком-либо положительном значении той операции, с моей точки зрения, нельзя вообще, ибо чтобы вывести из строя одного вражеского солдата, наши войска теряли чуть ли не по семь своих. Надо прямо сказать, что в таких операциях советское командование безжалостно перемалывало не столько противника, сколько свой собственный народ.

Как можно сейчас оценить решение Лизюкова совершить рейд 2 ТК в ночь на 22 июля? Основываясь на документах и анализе произошедших событий, можно прийти к выводу, что это решение всё-таки было ошибочным. В обстановке, когда у командиров бригад не было времени, чтобы как следует проработать задачу, довести её до подчинённых и, самое главное, спланировать наступление, организовать связь, взаимодействие и чёткое управление своими частями в условиях темноты на совершенно незнакомой местности, ночной рейд корпуса вместо мощного удара по врагу вылился в спонтанные, плохо организованные и разрозненные действия, а для 148 тбр обернулся трагедией.

Ввод в прорыв и наступление танкового корпуса в глубине обороны противника сами по себе являлись сложными элементами самостоятельной боевой операции даже в светлое время суток. Ночью же, когда у командиров не было возможности как следует сориентироваться на огромных похожих друг на друга полях, эти сложности ещё более усугубили и без того трудное положение, в котором оказались прорвавшиеся вперёд подразделения, поставив выполнение полученного ими приказа на грань провала.

Совершенно ясно, что принятое Лизюковым решение на ночной рейд не было как следует обдумано и проработано, а стало импровизацией, вызванной желанием во что бы то ни стало и любыми средствами выполнить приказ. Однако давно замечено, что хорошая импровизация всегда подготовлена. В случае со 2 ТК ни о какой тщательной подготовке вечером 21 июля не было и речи. Не только рядовые танкисты, но даже командиры подразделений не смогли правильно сориентироваться на незнакомой местности и вместо массированного и дерзкого рейда, наводившего панику на врага, слепо блуждали по полям в поисках нужного направления.

(Как тут не вспомнить, что двумя неделями раньше Лизюков, тогда ещё командующий 5 ТА, в порыве гнева приказал расстрелять без суда и следствия начальника оперотдела 11 ТК подполковника Хлебалова, вина которого заключалась в том, что вместо продолжения наступления ночью он принял решение до утра закрепиться на достигнутом рубеже. Разгневанный Лизюков обвинил тогда Хлебалова в дезорганизации наступления, в результате чего якобы корпус и не выполнил поставленную перед ним задачу[412].

Через две недели после того бессудного расстрела, словно в назидание о совершённом им беззаконии, судьба предоставила Лизюкову возможность самому убедиться в том, насколько безрезультатным и провальным было спонтанное ночное наступление неподготовленных к нему бригад.

По странному стечению обстоятельств гибель самого Лизюкова была во многом связана именно с его решением на проведение ночного наступления корпуса, решением, за неприятие которого он совсем недавно без колебаний лишил жизни своего подчинённого. Нельзя не заметить и другого совпадения в судьбах бывших начальника и подчинённого. Могила отдавшего расстрельный приказ Лизюкова затерялась в безвестности, также как и могила его жертвы — расстрелянного 9 июля 1942 года перед строем штабных работников подполковника Хлебалова.

В заключение этого небольшого отступления надо сказать, что подполковник Хлебалов Василий Сафронович был реабилитирован посмертно через четверть века после своей гибели — в 1967 году, а приказ командующего 5 ТА генерала Лизюкова о его расстреле отменён, как «противоречащий закону»[413]. Такой вот малоизвестный штрих грубой правды к известному образу «легендарного командарма».)

Расчёт на успех рейда, скорее всего, строился у Лизюкова на предположении, что после шумного, с беспорядочной стрельбой, прорыва танков корпуса в немецкий тыл враг дрогнет, запаникует и, испугавшись окружения, бросит занимаемые им позиции, в результате чего рухнет весь фронт его обороны. Но это предположение оказалось, увы, ошибочным. Части 387-й немецкой пд на едва занятом ими к ночи рубеже не дрогнули, а, пропустив советские танки в тыл, остались на занимаемых позициях и удержали их от прорыва нашей пехоты.

Все последующие попытки прорваться на помощь ушедшей вперёд 148 тбр потерпели неудачу, что в значительной степени являлось виной командования 26 и 27 тбр да и самого командира 2 ТК. 167 сд также не смогла прорвать оборону противника, а донесение штаба дивизии о продвижении вперёд к утру 23 июля и якобы занятых её передовыми частями рубежах явно дезориентировало командира 2 ТК о сложившейся обстановке.

На самом деле, как на южных скатах высоты 188,5, так и в роще западнее неё, по-прежнему оборонялись немецкие части с противотанковыми средствами, а сам район южной опушки рощи, который, как это следовало из донесения штаба 167 сд (равно как и из излюбленной нашими оппонентами схемы 1 гв. тбр!), был уже в тылу наших войск, оказался для командира и комиссара 2 ТК роковым. Неожиданный кинжальный огонь немцев по продвигавшемуся «по маршруту» КВ Лизюкова не оставил ему и его экипажу (кроме чудом спасшегося Мамаева) никаких шансов. Но ни разобраться в обстановке, ни сообщить о засаде ни Лизюков, ни Ассоров уже не могли. Тем более не могли они поведать о случившемся позже в своих ненаписанных никогда мемуарах, где им о многом можно было бы рассказать…

Мемуары написали выжившие Катуков и Ивановский, которые задним числом, через десятилетия после войны по тем или иным причинам сильно исказили произошедшее и подменили историческую правду вымыслом. Зачем это мог сделать Ивановский, я уже писал. Но зачем это сделал Катуков? Здесь вопрос, как мне кажется, сложнее. Катуков не был подчинённым Лизюкова и, в отличие от Ивановского, ему не надо было как-то оправдывать свои действия или бездействие. Он мог вообще ничего не написать о том, чего НЕ ВИДЕЛ, в чём НЕ УЧАСТВОВАЛ и чего НЕ ЗНАЛ. Но в своих мемуарах он написал красочную картину гибели Лизюкова, которая не имеет к правде НИКАКОГО ОТНОШЕНИЯ. Зачем?

Ответ, как мне представляется, очевиден. Это была ложь во спасение, попытка представить дело так, что никакой неясности в судьбе пропавшего Лизюкова нет, что прославленный генерал погиб геройской смертью в бою, а не пропал без вести и, тем более, не попал в плен к врагу. Причём я услышал это объяснение ещё много лет назад, и не от «сторонних наблюдателей», а от самых что ни на есть непосредственных участников тех событий — ветеранов 1-й гвардейской танковой бригады. Зимой 1989 года я присутствовал на встрече с ними в одной из липецких школ, где был (и сейчас есть) музей боевой славы бригады. Я лично беседовал со многими ветеранами и впоследствии переписывался с некоторыми из них. Среди заданных мной тогда вопросов одним из главных был вопрос о Лизюкове.

Казалось бы, о таких значимых событиях, как геройская гибель и последовавшее затем захоронение известного генерала, командира танкового корпуса, Героя Советского Союза обязательно должны были знать и помнить бойцы 1 гв. тбр, на участке действий которой якобы и произошло всё описанное Катуковым. Но показательно, что никто из опрошенных мной ветеранов (кроме «очевидца», старательно пересказавшего мне эпизод из мемуаров Катукова) не мог вспомнить ничего подобного.

При упоминании о похоронах Лизюкова «в Сухой Верейке со всеми воинскими почестями» кто-то пожимал плечами, кто-то качал головой, говоря, что такого не припомнит, а кто-то откровенно сомневался в этом, замечая, что «уж генерала не стали б хоронить на передке, в тыл увезли бы…» Мнения высказывались разные, но характерно, что ни о каком письме Нечаева или каких-либо его устных пересказах я тогда не услышал ни слова. Как и в случае с архивными документами, в личных воспоминаниях ветеранов наблюдалась схожая картина: в их памяти мифические похороны «Лизюкова» у церкви не оставили никакого следа! Почему?

Невозможно представить себе, чтобы все остальные ветераны 1-й гвардейской танковой бригады, кроме Нечаева, начисто забыли бы о таком значимом тогда событии, свидетелями которого стали, согласно пересказам «находчиков», как минимум 15 человек! От них о произошедшем обязательно узнали бы и многие, многие другие! Но ничего более конкретного, чем совет почитать мемуары Катукова, я о гибели и захоронении Лизюкова тогда не услышал. И… ещё была произнесена многозначительная фраза про ложь во спасение (изменившиеся времена позволяли тогда уже смелее говорить о многом…)

Итак, один крупный советский военачальник решил солгать, чтобы доказать, что его сослуживец «был чист, незапятнан и погиб, как герой» (по выражению А. Кривицкого). Наверное, в нашем общем советском прошлом такой подход был понятен и даже оправдан. Более того, по идеологическим причинам честно сказать тогда о том, что Герой Советского Союза и «легендарный командарм» погиб отнюдь не геройской смертью и был похоронен неопознанным на поле боя как простой танкист, было и вовсе нецелесообразно…

Но нуждаемся ли мы в спасительных мифах сейчас? Нужно ли нам по-прежнему «доказывать» уже не вызывающую сомнений незапятнанность Лизюкова такими сомнительными средствами? Или пришла пора честно взглянуть правде в глаза и перестать лгать и о выдуманном Катуковым бое командира 2 ТК, и о его похоронах «со всеми воинскими почестями» в несуществующем ни на одной карте селе, и о современных придумках с захоронением, в которых просто не сходятся концы с концами?!

Нет, я прекрасно понимаю, что были, есть и будут люди, которым правда не нужна. Вместо честного исследования исторических источников они предпочитают верить мифам и не хотят серьёзного обсуждения поднятой темы. Более того, не имея никаких реальных доказательств своей правоты, иные из них начинают кричать и топать ногами, явно скрывая за этим очевидное бессилие своих «аргументов».

И я их по-человечески хорошо понимаю! Столько лет жить с красивой легендой, мечтать когда-нибудь найти заветное захоронение и вдруг расстаться с этой мечтой — это, согласитесь, весьма затруднительно, а для многих и вообще невозможно! Отказаться от желанных иллюзий перед лицом неоспоримых фактов не каждому дано, на это надо мужество и готовность посмотреть правде в глаза. Крушение этих иллюзий, конечно, очень болезненно, оно явно нарушает способность иных поисковиков трезво оценивать документальные материалы, опровергающие излюбленные ими мифы.

Нельзя не затронуть здесь и вопрос о весьма щекотливом переплетении родственных чувств и исторической правды, которые, к сожалению, далеко не всегда «дружат» друг с другом, а зачастую вступают между собой в непримиримое противоречие. Особенно если эти родственные чувства, а тем более амбиции и фамильное самолюбие не подкрепляются необходимыми историческими знаниями. В этом случае объективный анализ проблемы становится вообще вряд ли возможным и подменяется спасительными выдумками и бранью по адресу тех, кто эти втолкованные выдумки развенчивает, что, к сожалению, и произошло в случае с поисками захоронения Лизюкова. Гневная реакция внучатого племянника генерала на мою статью наглядно подтверждает это.

Однако не следует забывать, что в силу понятных причин мы не услышали близких родственников Лизюкова. В связи с этим стоит задуматься о том, какой была бы их реакция на публичные заявления о якобы обнаруженном захоронении генерала в Лебяжьем? Казалось бы, ответить на этот вопрос невозможно, ведь ни жены, ни сына Лизюкова нет в живых. Но не будем спешить!

Вдова Лизюкова получила после войны письмо от полковника Давиденко с его рассказом о предполагаемом захоронении её мужа у рощи южнее Лебяжьего. А вот от Катукова, якобы захоронившего Лизюкова с почестями в «Сухой Верейке», она НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИЛА. А ведь Катуков просто обязан был написать ей о том, что он знал о гибели своего боевого товарища! Гм-м… Не правда ли — мягко говоря, странное молчание одного из самых главных «очевидцев» гибели «легендарного командарма»… Кто, как не Катуков, летом 1943 года мог бы помочь вдове своего сослуживца найти заветное захоронение, когда она выезжала на места боёв. Не помог. Не рассказал.

Промолчал потому, что тогда ему нечего было рассказывать, и ничем помочь в поисках он не мог. И как бы после такого поистине гробового молчания в войну и послевоенные годы восприняла А. К. Лизюкова «чудесным образом» появившиеся откуда-то «свидетельства» перед тем ничего не знавшего, не помнившего и не рассказавшего правду Катукова? Ответ, я думаю, очевиден. Только ответить вдова Лизюкова не может.

А. К. Лизюкова умерла в 1953 году и не дожила до публикации мемуаров Катукова. Но эти мемуары прочитал сын Лизюкова Юрий! Какой же была его реакция на неожиданно открывшееся через 30 с лишним лет «свидетельство» Катукова, которое и легло в основу объяснений нынешних «находчиков»?!

В отличие от ситуации с вдовой Лизюкова нам даже не надо гадать об этом! Отношение сына Лизюкова к сенсационным «свидетельствам» до того молчавшего и вдруг разом всё «вспомнившего» Катукова было резко отрицательным! Юрий Александрович Лизюков категорически отверг новоявленные выдумки! Об этом ещё много лет назад написали директору музея Саратовского танкового училища имени Лизюкова авторы изданной в 1976 году книги о братьях Лизюковых. Цитирую текст записи директора музея полковника Степанова: «Журналисты Царьков и Родинский в письме ко мне говорят, что „мы не могли следовать версии М. Е. Катукова ещё и потому, что её решительно отверг сын А. И. Лизюкова Юрий Александрович, который хорошо знает, был ли с почестями похоронен его отец или нет“»[414]. При этом не следует забывать, что полковник Степанов хорошо знал об отрицательной реакции сына Лизюкова на версию Катукова и от самого Юрия Лизюкова, ибо неоднократно встречался и беседовал с ним лично.

А легендарное письмо Нечаева, якобы написанное им в самые разные инстанции? Неужели сын Лизюкова ничего не знал об этом письме с важнейшими сведениями о захоронении своего отца, первое из которых, если верить «находчикам», было написано ещё в середине 50-х годов? Не узнал ни об одном из этих направленных по стольким адресам писем? Не узнал ни сам, ни через многих других людей, неравнодушных к судьбе его прославленного отца? А если узнал, то никак не отреагировал на него за 30 с лишним лет оставшейся ему жизни? Возможно ли такое?!

Ответа, как мне представляется, здесь может быть два.

1. Юрий Лизюков ничего не знал о «письме Нечаева», потому что никакого реального письма в 8 (и более) адресов на самом деле не было.

2. Он знал об этом письме, но даже не воспринимал его всерьёз, поскольку оно, в сущности, банально повторяло уже отвергнутую им выдумку Катукова.

Почему реакция сына Лизюкова могла быть такой? Да потому что в отличие от дальних (и ещё более далёких в вопросе поиска) родственников он хорошо знал, что Лизюкова в «Сухой Верейке» (Лебяжьем, по версии нынешних «находчиков») никогда НЕ ХОРОНИЛИ! Так что родственники бывают разные…

Так всегда в нашей жизни: одни ищут, не успокаиваются и отвергают ложь, в то время как другие, не разбираясь в проблеме сами, предпочитают верить чужим выдумкам и легковерно соглашаются с уже сделанными за них выводами. Именно они, согласные (а не вдова и не сын генерала!), принимали решение о принадлежности найденных спустя десятилетия останков.

А к ним с готовностью присоединились и те, кому очень выгодно было оправдать громкими делами и почётный статус города, и выделенные деньги, и собственную значимость! И те, кто проводил скороспелое «расследование», пиарил в СМИ лжесенсацию и отрабатывал полученный заказ. И некоторые другие, кто по тем или иным причинам исходили не из интересов правды, а из разного рода «целесообразности»…

Все они, вместе взятые, и составляют своеобразную «сборную» моих оппонентов, больше всего объединённую не глубокими знаниями и полным единством взглядов по обсуждаемой нами проблеме, а именно тем обстоятельством, что после всех уже сделанных публичных заявлений им хода назад нет!

А потому они ни за что не признают своей неправоты, даже если настоящее захоронение генерала Лизюкова будет когда-нибудь найдено!

Я не собираюсь убеждать их в чём-либо. Они, в силу вышеуказанных причин, своего мнения не изменят. Им важнее делать заявления и верить в них, даже если это вера в ложь! Поэтому оставим им их веру (это их личное дело!) — моя книга не для них написана. Я писал её для тех, кто не хочет жить с зашоренными глазами, кого не устраивают навязанные «сверху» истины, кто не приемлет лжи и стремится к правде. И если я нашёл таких читателей, то я рад этому!

С сенсационного заявления о находке в Лебяжьем и начала дискуссии прошло больше трёх лет. За это время различные средства массовой информации создали миф, который вольно или невольно внедряется в сознание миллионов людей. Не имея реальной возможности услышать другую точку зрения, многие поверили в растиражированные выдумки. Против моих исследований выступили многочисленные противники, возможности которых «утверждать» официальную точку зрения через подконтрольные СМИ поистине безграничны! Но у меня появились и верные единомышленники, чья помощь в создании этой книги была тоже безгранична. И этих единомышленников становится всё больше! Я выражаю им свою искреннюю признательность, поскольку без их поддержки написать это исследование в полном объёме было бы невозможно!

Уважаемые читатели! Моя книга подошла к концу. И перед её завершением я хотел бы обратиться к вам за помощью. Дело в том, что, несмотря на множество изученных документов и тщательные поиски, я всё-таки не могу сказать, что нашёл и узнал всё, что только можно найти. Какие-то документы, в которых, возможно, есть нужная информация, по-прежнему недоступны для исследования, о каких-то материалах и свидетельствах я, вероятно, ещё не знаю. Нет никаких сведений о дальнейшей судьбе очень важных в нашем поиске людей, и здесь помощь читателей мне нужна больше всего.

В первую очередь необходима хоть какая-то информация о единственном выжившем члене экипажа генерала Лизюкова старшем сержанте Мамаеве Сергее Николаевиче. Упоминаний о его дальнейшей судьбе я в документах не нашёл. Письменный запрос в военно-медицинский архив в Петербурге, а также личная поездка туда моего давнего воронежского единомышленника с целью найти хоть какие-то сведения о Мамаеве в документах госпиталей, ничего не дали, так как выяснилось, что документы санитарных частей 2 ТК за тот период в архив вообще не поступили. Поэтому документальная ниточка поиска, увы, оборвалась. Остаётся рассчитывать на помощь людскую.

Откуда Мамаев был родом, где жил до войны, как воевал и, самое главное, куда был направлен после госпиталя, мне неизвестно. Из данных ОБД «Мемориал» следует, что Мамаев С. Н. не числится в списках безвозвратных потерь, значит, он, скорее всего, не умер в госпитале, не погиб позже на фронте, а остался в живых. Но где он жил после войны? Как найти его родственников? Может, они до сих пор хранят его рассказ о том памятном бое, который вряд ли можно было забыть? Увы, я не знаю этого, не знаю, как найти хоть какие-то сведения о единственном свидетеле гибели генерала Лизюкова и потому прошу вас о помощи!

Ничего не известно и о неназванных в расследовании 1942 года разведчиках 1 ТК, воспоминания которых тоже могли бы многое прояснить. Кто были эти разведчики? Из какой части 1 ТК? Слышал ли когда-нибудь кто-то об их рассказе про подбитый КВ и свисавшее из башни тело убитого полкового комиссара?

Очень важна хоть какая-то информация о тех наших бойцах, которые обнаружили вблизи подбитого КВ неопознанного танкиста с вещевой книжкой Лизюкова, а затем похоронили его у рощи. Их воспоминания тоже могли бы помочь в поиске.

Наконец, хотелось бы найти хоть какие-нибудь сведения о послевоенной судьбе полковника Сухоручкина и гвардии полковника Давиденко, чьи свидетельства были бы крайне важны и представляли бы для нас большой интерес.

Вот и всё, о чём я хотел рассказать. Я надеюсь, что честное исследование и объективный анализ имеющихся данных помогут вам, уважаемые читатели, критически отнестись к растиражированным в СМИ мифам и самим сделать собственные выводы.

Давно известно, что попытки достичь благородной цели сомнительными средствами неизбежно дискредитируют саму цель. Совершенно ясно, что истину нельзя найти с помощью лжи, а события прошлого не меняются по чьему-то хотению, как бы сильно этого ни хотелось. Всё это в полной мере относится и к теме нашего разговора. И сколько бы громких заявлений ни следовало, какие бы официальные решения не были приняты, какими бы лукавыми не были попытки выдать желаемое за действительное, они обречены на провал, поскольку факты упрямо говорят о другом.

Исходя из этих фактов мы можем ответственно заявить:

Останки генерала Лизюкова до сих пор не найдены. Точка не поставлена. Поиск не закончен!