Тайна личности Борна

Глава 10

Они оба не знали, когда это случилось, да и случилось ли. А если случилось, то как далеко готов пойти каждый, чтобы сохранить или углубить это. Не было ни изначальной драмы, ни конфликтов, которые приходилось бы улаживать, ни препятствий, чтоб их преодолевать. Единственное, в чем они нуждались, — это общение с помощью слов и взглядов и, быть может не меньше, тихий смех, которым часто сопровождались слова и взгляды.

Они устроили свой быт в номере деревенской гостиницы, как если бы Борн лежал в больничной палате. Днем Мари занималась разными житейскими делами — покупкой одежды, провизии, карт и газет. Она сама отогнала украденный автомобиль за десять миль к югу, в городок Рейнах и оставила его там, вернувшись в Ленцбург на такси. Когда ее не было, Борн сосредоточивался на отдыхе и движении. Откуда-то из своего забытого прошлого он извлек убеждение, что поправка зависит от того и другого, и занимался тем и другим со строгим усердием. У него уже было что-то такое до… до Пор-Нуара.

Оставаясь вдвоем, они разговаривали, поначалу неловко, прощупывая друг друга, как незнакомцы, сведенные вместе обстоятельствами и переживающие последствия катастрофы. Они пытались установить норму там, где ее заведомо быть не могло, но становилось легче, когда оба признавали изначальную ненормальность: помимо того, что с ними случилось, говорить было не о чем. А если и было что-то другое, то оно появлялось лишь в те минуты, когда сюжет «что произошло» временно исчерпывался, паузы подталкивали к другим словам и мыслям.

Именно в такие минуты Джейсон узнавал самое важное о женщине, спасшей ему жизнь. Она знает о нем ровно столько же, сколько и он сам, заявил Борн, а о ней он не знает ничего. Откуда она взялась? Почему привлекательная женщина с темно-рыжими волосами и кожей, явно свидетельствующей о том, что выросла она на ферме, выдает себя за доктора экономики?

— Потому что ферма ей опротивела, — отвечала Мари.

— Серьезно? В самом деле ферма?

— Ну, вернее, небольшое ранчо. Небольшое в сравнении с колоссальными имениями в Альберте. Во времена юности моего отца, когда франко-канадцы начали скупать земли на западе, существовали неписаные ограничения. Не пытайтесь перещеголять старших. Он часто говорил, что будь его имя Сент-Джеймс, а не Сен-Жак,[34] он был бы сегодня намного богаче.

— Он был владельцем ранчо?

Мари засмеялась:

— Нет, он был бухгалтером, который стал владельцем ранчо благодаря бомбардировщику «викерс». Во время войны он служил пилотом в королевских военно-воздушных силах Канады. Думаю, раз побывав в небесных просторах, он счел бухгалтерию несколько пресноватым занятием.

— Для этого нужен крепкий характер.

— Даже крепче, чем вы думаете. Прежде чем купить ранчо, он продавал чужой скот, пасшийся на чужой земле. Француз до мозга костей — так про него говорили.

— Я думаю, он бы мне понравился.

— Непременно.

Она жила с родителями и двумя братьями в Калгари, пока ей не исполнилось восемнадцать. Тогда она поступила в университет Макгилл в Монреале, и началась жизнь, о какой прежде она ничего не ведала. Нерадивая ученица, предпочитавшая упорядоченной скуке монастырской школы в Альберте скачку верхом, открыла для себя увлекательную работу ума.

— Все было очень просто: прежде я смотрела на книги как на своих естественных врагов, и вдруг оказалась среди людей, которые ими увлекались и наслаждались. Мы говорили без конца. Говорили днем и ночью, в классах и аудиториях, в шумных забегаловках за кружкой пива. Я думаю, именно эти разговоры так меня изменили. Вам это знакомо?

— Я не помню, но понимаю. У меня не осталось памяти о колледже или таких друзьях-студентах, но я уверен, что они у меня были. — Джейсон улыбнулся. — Разговоры за кружкой пива — это довольно сильное впечатление.

Она улыбнулась в ответ.

— И я производила не меньшее. Здоровая девица из Калгари, привыкшая тягаться с двумя старшими братьями, могла выпить пива больше, чем половина ребят в университете Монреаля.

— На вас, должно быть, обижались.

— Нет, просто завидовали.

Новый мир открылся Мари Сен-Жак, в старый она больше не вернулась. Если не считать запрещенных отлучек посреди семестра, продолжительные поездки в Калгари становились все реже. Ее окружение в Монреале расширялось, летние месяцы были заполнены работой в университете и вне его. Вначале она тяготела к истории, потом рассудила, что история формируется в основном экономическими силами — власть и влияние оплачиваются, — и занялась экономическими теориями. И ушла в них с головой.

В университете Макгилл она проучилась пять лет, получила там степень магистра и правительственную стипендию для занятий в Оксфорде.

— Это был денек, скажу я вам. Я думала, отца удар хватит. Он бросил свой драгоценный скот на моих братьев и полетел на восток, чтобы отговорить меня.

— Отговорить вас? Почему? Он когда-то был бухгалтером, вы собирались стать доктором экономики.

— Не путайте. Бухгалтеры и доктора экономики — естественные враги: одни видит деревья, другие — лес, и их точки зрения обычно не сходятся. К тому же отец у меня не просто канадец, а франко-канадец. Я думаю, он счел, что я предала Версаль. Но он смягчился, когда я сказала ему, что одно из условий этой стипендии — контракт на работу для правительства сроком минимум на три года… Он сказал, что я могу «изнутри лучше послужить делу». «Vive Quebec libre — vive la France!»[35]

Они оба рассмеялись.

Трехлетний срок службы в Оттаве продлевался естественным образом: только она собиралась уехать, как ее повышали в должности, давали больший кабинет и расширяли штат подчиненных.

— Конечно, власть развращает, — улыбнулась она, — и никто не знает это лучше, чем высокопоставленный бюрократ, к которому обращаются за рекомендациями банки и корпорации. Но, кажется, Наполеон сказал об этом лучше: «Дайте мне достаточное количество медалей, и я вам выиграю любую войну». В общем, я осталась. Мне страшно нравится моя работа. И потом, я с ней хорошо справляюсь, а это помогает.

Джейсон смотрел на нее, пока она говорила. За внешней сдержанностью в ней угадывалась какая-то ребяческая удаль. Она была человеком увлеченным, но обуздывала свою увлеченность всякий раз, когда чувствовала, что она становится слишком заметной. Конечно, Мари превосходно справляется со своей работой, Джейсон подумал, что она, вероятно, любое дело выполняет с полнейшей отдачей.

— Не сомневаюсь — я имею в виду, что вы хорошо справляетесь, — но у вас, наверное, не остается времени на другие вещи?

— Какие?

— Ну, обычные. Муж, семья, домик с садиком.

— Когда-нибудь они будут, я их не исключаю.

— Но еще нет.

— Нет. Пару раз дело шло к тому, но обошлось без обручальных колец.

— Кто такой Питер?

Улыбка исчезла.

— Я забыла: вы прочли телеграмму.

— Простите.

— Ничего, дело прошлое… Питер? Я его обожаю. Мы прожили вместе около двух лет, но из этого ничего не получилось.

— Похоже, он не таит на вас зла.

— Попробовал бы только! — Она снова засмеялась. — Он заведующий отделом и ожидает назначения в кабинет. Если он будет плохо себя вести, я скажу в казначействе, чего он не знает, и он окажется там, откуда начал.

— Он собирается встречать вас в аэропорту двадцать шестого. Вам надо бы послать ему телеграмму.

— Да, я знаю.

О ее отъезде они раньше не говорили, обходя эту тему, словно отъезд был просто некой отдаленной перспективой. Он не имел отношения к «тому, что произошло», он был неизбежен, и все. Мари сказала, что хочет ему помочь, он согласился, полагая, что ложная благодарность вынуждает ее остаться с ним на день-два, — и был ей признателен. Это все, что ему было нужно.

Поэтому они и не говорили на эту тему. Они обменивались словами и взглядами, смеялись; неловкость прошла. Иногда на них накатывали первые волны приязни, оба угадывали ее и отступали. О большем они не помышляли.

И потому они снова и снова возвращались к изначальной ненормальности «того, что произошло». И прежде всего — произошло с ним, поскольку он был неумышленной причиной того, что они оказались вместе… вместе в номере маленькой провинциальной гостиницы. Ненормальность. Она не вписывалась в разумный, упорядоченный мир Мари Сен-Жак и дразнила ее строгий, аналитический ум. Иррациональные вещи должны быть проверены, разгаданы, объяснены. Мари была неутомима в захвативших ее поисках, настойчива, как Джеффри Уошберн на острове Пор-Нуар, но без его терпения. У нее не было времени, она знала это и иногда бывала настойчива до жестокости.

— Когда вы читаете газеты, что вам бросается в глаза?

— Бардак. Похоже, повсеместный.

— Серьезно. Что вам кажется знакомым?

— Почти все, но не могу сказать почему.

— Например.

— Сегодня в утренних газетах была заметка про американские военные поставки в Грецию и последующие дебаты в Объединенных Нациях. Советы выразили протест. Я понимаю, что это вещи важные: соперничество держав в Средиземноморье, вспышка на Среднем Востоке.

— Еще пример.

— Была статья про восточногерманское вмешательство в деятельность Центра связи боннского правительства в Варшаве. Восточный блок, западный блок — это я тоже понял.

— Вы видите связь, не так ли? Вы политически, геополитически восприимчивы.

— Или же у меня совершенно обычная профессиональная осведомленность о текущих событиях. Я не думаю, что когда-нибудь был дипломатом. Деньги в «Гемайншафтбанке» исключают любую государственную службу.

— Согласна. И все же вы осведомлены в политике. А как насчет карт? Вы просили меня купить карты. Что вам приходит в голову, когда вы в них смотрите?

— В некоторых случаях названия вызывают определенные образы, как это было в Цюрихе. Здания, гостиницы, улицы… иногда лица. Но имена — никогда. Лица без имен.

— И все же вы много путешествовали.

— Думаю, да.

— Вы это знаете.

— Хорошо, я путешествовал.

— Как вы это делали?

— Что вы имеете в виду?

— Самолетом или на автомобиле — не в такси, а за рулем?

— И так и так. А что?

— Если самолетом, то скорее всего — на большие расстояния. Вас кто-нибудь встречал? Вспоминаете какие-нибудь лица в аэропортах, в гостиницах?

— На улицах, — ответил он непроизвольно.

— На улицах? Почему на улицах?

— Не знаю. Лица вспоминаются на улицах… и в тихих местах. Темных.

— Рестораны, кафе?

— Да. И комнаты.

— Гостиничные номера?

— Да.

— А кабинеты? Служебные кабинеты?

— Иногда. Изредка.

— Отлично. Вас встречали. Вы вспоминаете лица. Женщины? Мужчины? Те и другие?

— Чаще мужчины. Иногда женщины, но чаще мужчины.

— О чем они говорили?

— Не знаю.

— Постарайтесь вспомнить.

— Не могу. Не помню голосов, не помню слов.

— Встречи назначались? Вы встречались с людьми, стало быть, договаривались. Они ждали вас, а вы их. Кто назначал эти встречи? Кто-то должен был это делать.

— Телеграммы. Телефонные звонки.

— От кого? Откуда?

— Не знаю. Они как-то ко мне попадали.

— В гостиницы?

— Кажется, да. По большей части.

— Вы говорили, помощник управляющего в «Карийон» сказал, что вы получали извещения. Значит, они доставлялись в гостиницы.

— «Что-то-там-такое-семьдесят один»?

— «Тредстоун». Это, должно быть, ваша компания?

— Не знаю, что это значит. Не могу вспомнить.

— Сосредоточьтесь.

— Стараюсь. В телефонной книге этой корпорации нет. Я звонил в Нью-Йорк.

— Вы думаете, это такой уж необычный случай. Ошибаетесь.

— Почему?

— Это может быть самостоятельное подразделение внутри какой-нибудь компании или же «слепая» дочерняя компания, то есть корпорация, делающая закупки для родственной компании, имя которой могло бы повлиять на обсуждаемые цены в сторону повышения. Так делают сплошь и рядом.

— Кого вы стараетесь убедить?

— Вас. Вполне возможно, что вы разъездной агент американских финансовых интересов. Все указывает на это: фонды, специально созданные для распоряжения наличным капиталом, тайный вклад для корпоративного использования, который так и не был востребован. Эти факты, плюс ваш собственный интерес к политическим событиям, указывают на доверенного агента-покупателя и, вполне вероятно, крупного пайщика или совладельца родственной компании.

— Вы страшно торопитесь с заключениями.

— Я не сказала ничего такого, что противоречило бы логике.

— Есть одно-два слабых места.

— Где?

— Этот счет не показывает никаких убавлений. Только вложения. Я не покупал, я продавал.

— Этого вы не знаете, не помните. Выплаты могли производиться по краткосрочным депозитам.

— Я даже не знаю, что это такое.

— Казначей, осведомленный об известных приемах налоговой политики, должен бы знать. Где другое слабое место?

— Не принято убивать человека, который пытается подешевле купить. Агента можно вывести на чистую воду, но убивать незачем.

— Такое возможно, если произошла колоссальная ошибка. Или если кого-то приняли за другого. Я стараюсь убедить вас в одном: вы не можете быть тем, кем не являетесь. Кто бы там что ни говорил.

— Вы так в этом убеждены?

— Так убеждена. Я провела с вами три дня. Мы разговаривали, я вас внимательно слушала. Чудовищная ошибка действительно произошла. Или же тут что-то вроде заговора.

— С какой целью? Против кого?

— Это вам и предстоит выяснить.

— Благодарю.

— Скажите мне одну вещь. Что вам приходит на ум, когда вы думаете о деньгах?

Стойте! Не надо! Неужели непонятно? Вы не правы. Когда я думаю о деньгах, то думаю об убийстве.

— Не знаю, — ответил он, — я устал. Хочу спать. Посылайте утром вашу телеграмму. Передайте Питеру, что вы возвращаетесь.

Было далеко за полночь, начинался четвертый день, а сон все не приходил. Борн смотрел на потолок, на темное дерево, отражавшее свет настольной лампы. По ночам свет продолжал гореть. Мари просто не выключала его, Джейсон не спрашивал, а она не объясняла — почему.

Утром она уедет, ему предстояло решить, что делать дальше. Он пробудет в гостинице еще несколько дней, позвонит в Волен врачу, чтобы снять швы. После этого — Париж. Деньги были в Париже, и было что-то еще — он это знал, чувствовал. Какой-то окончательный ответ. Он был в Париже.

Вы не беспомощны. Вы найдете дорогу.

Что ему предстояло найти? Человека по имени Карлос? Кто такой Карлос и какое он имеет отношение к Джейсону Борну?

На кушетке у стены послышался шелест простынь. Он взглянул туда и с удивлением увидел, что Мари не спит. Она смотрела на него, смотрела не отрываясь.

— Знаете, вы не правы, — сказала она.

— Насчет чего?

— Насчет того, о чем вы думаете.

— Вы не знаете, о чем я думаю.

— Нет, знаю. Я замечала это выражение ваших глаз, когда вы видите то, чего, возможно, и нет на самом деле, и боитесь, что это может быть.

— Но это было. Объясните мне, откуда взялась Штепдекштрассе. Откуда толстяк в «Трех альпийских хижинах?»

— Я не могу, но и вы не можете.

— Они были. Я видел их, и они были.

— Выясните почему. Вы не можете быть тем, кем не являетесь, Джейсон. Ищите.

— Париж, — сказал он.

— Да, Париж. — Мари встала с кушетки. Она была в легкой ночной рубашке светло-желтого, почти белого цвета с жемчужными пуговицами у шеи. Ткань струилась на ней, когда она босиком шла к нему. Она остановилась около него, глядя на него сверху, потом подняла руки и стала расстегивать пуговки на рубашке. Дав ей соскользнуть, она села на постель и склонилась над ним. Потянулась к нему и осторожно коснулась лица. Ее глаза, как это часто бывало за прошедшие несколько дней, смотрели в его глаза пристально и твердо.

— Спасибо за мою жизнь, — прошептала она.

— А вам — за мою, — ответил он, чувствуя желание и зная, что она испытывает то же. Ему хотелось знать, чувствует ли она при этом какую-то боль, как это было с ним. Он ничего не помнил о женщинах, и, возможно, поэтому в ней заключалось теперь все, что он только мог себе представить. Все и даже больше, гораздо больше. Она рассеяла для него темноту, остановила боль.

Он не решился сказать ей об этом. А она говорила ему теперь, что все будет в порядке, хотя бы на какое-то время, на какой-нибудь час, на остаток этой ночи. Она дарила ему память, потому что сама хотела высвободиться из тисков насилия. Напряжение отступило, теперь, хотя бы на час, их ждала безмятежность. Большего он не просил, но Бог свидетель, как же она была ему нужна!

Он коснулся ее груди и нашел губами ее губы. Влага ее поцелуя возбудила его, прогнав все сомнения.

Она приподняла одеяло и прильнула к нему.

Она лежала в его объятиях, положив голову ему на грудь, стараясь не задевать раненое плечо. Потом осторожно приподнялась, опершись на локти. Он посмотрел на нее, взгляды их встретились, и они улыбнулись друг другу. Она прижала палец к его губам и тихо заговорила:

— Я хочу кое-что тебе сказать, только ты меня не перебивай. Я не буду посылать телеграмму Питеру. Пока.

— Постой, минутку. — Он снял ее руку со своего лица.

— Пожалуйста, не прерывай меня. Я сказала «пока». Это не значит, что я ее не пошлю совсем. Но только не теперь. Я остаюсь с тобой. Поеду с тобой в Париж.

Он заставил себя произнести:

— А если я не захочу этого?

Она склонилась к нему, коснувшись губами щеки.

— Чепуха. Компьютер этого просто не принял.

— На твоем месте я не был бы так в этом уверен.

— Но ты не на моем месте. Я сама на своем месте и знаю, как ты обнимал меня и пытался столько сказать и не мог. Такого, что, я думаю, мы оба хотели сказать друг другу в последние несколько дней. Я не могу объяснить, что произошло. О, наверняка на этот счет есть какая-нибудь туманная психологическая теория: два более или менее умных человека вместе попадают в страшную передрягу и выбираются из нее… вместе. И, может быть, то, что произошло, лишь тем и объясняется. Но это произошло, и я не могу от этого убежать. И не могу убежать от тебя. Потому что я тебе нужна и я обязана тебе жизнью.

— Почему ты думаешь, что нужна мне?

— Я могу то, чего сам ты не можешь. Последние два часа я только об этом и думала. Ты каким-то образом замешан в большую денежную операцию, но сомневаюсь, что ты отличишь дебет от активов. Может быть, раньше и отличил бы, но теперь нет. И еще одно: у меня заметное положение в канадских правительственных службах. Есть доступ ко всякого рода информации. И есть покровительство. Мировые финансы — дело грязное. Канаду ограбили. Мы приняли предохранительные меры, и я в этом участвую. Для этого я и приехала в Цюрих. Чтобы наблюдать за происходящим и сообщать, а не обсуждать абстрактные теории.

— И твой доступ к информации может мне помочь?

— Полагаю, может. И покровительство посольства тоже, оно может оказаться важнее всего. Но даю тебе слово, что при первом же признаке угрозы насилия я пошлю телеграмму и отчалю. Помимо моих собственных страхов, я не хочу в таких условиях быть тебе обузой.

— При первых же признаках, — повторил Борн, глядя на нее изучающе. — Где и когда такие признаки появятся, определять буду я.

— Хорошо. Мой опыт в этом невелик. Спорить я не стану.

Он все смотрел ей в глаза, молчание делало его взгляд еще более долгим. Наконец он спросил:

— Зачем ты это делаешь? Ты только что сказала: мы — два более или менее умных человека, которые выбрались из страшной передряги. И все. Стоит ли тогда?

Она спокойно ответила:

— Я сказала еще кое-что, ты, кажется, забыл. Четыре дня тому назад человек, который мог бы спастись бегством, вернулся, готовый умереть вместо меня. Я верю в этого человека. Думаю, больше, чем он сам. Вот единственное объяснение, которое я могу предложить.

— Я согласен, — ответил он, обнимая ее, — я не должен бы этого делать, но делаю. Мне страшно нужна такая вера.

— Теперь можешь меня прервать, — прошептала она, прижимаясь в нему. — Люби меня, мне тоже кое-что нужно.

Прошло еще три дня и три ночи, заполненные теплом безмятежности и трепетом совершенного открытия. Они жили наполненно, как люди, знающие, что все изменится. И изменится скоро. И потому нужно было говорить о том, разговора о чем уже нельзя было избежать.

Поднимавшийся над столом сигаретный дым смешивался с паром от горячего горького кофе. Консьерж, кипучий швейцарец, чьи глаза говорили больше, чем он выражал словами, ушел несколько минут тому назад, доставив le petit déjeuner[36] и цюрихские газеты на английском и французском языках. Джейсон и Мари, сидя за столом друг против друга, просматривали новости.

— У тебя есть что-нибудь? — спросил Борн.

— Этого старика, сторожа с набережной Гизан, позавчера похоронили. У полиции пока нет ничего конкретного. Они говорят «следствие продолжается».

— Здесь немного подробнее, — сказал Джейсон, неловко отложив газету забинтованной рукой.

— Как рука? — спросила Мари.

— Лучше. Пальцами владею уже свободнее.

— Это я заметила.

— Каждый понимает в меру своей испорченности. — Он свернул газету. — Вот здесь. Они повторяют то, что говорили тогда. Чешуйки, следы крови были подвергнуты анализу. Но появилось нечто новое. Остатки одежды — раньше о них не упоминалось.

— Могут возникнуть сложности?

— Для меня нет. Моя одежда была куплена в каком-то универмаге. А как насчет твоего платья? Какой-нибудь особый покрой или ткань?

— Ты вогнал меня в краску: нет. Вся моя одежда была сшита одной оттавской портнихой.

— Стало быть, происхождение ее установить нельзя?

— Не вижу, как это можно сделать. Шелк отрезан от одного рулона в нашем отделении. Он поступил из Гонконга.

— Ты ничего не покупала в магазине гостиницы? Что-нибудь такое, что могло быть на тебе. Платок, булавка, в этом роде?

— Нет, такие покупки я делаю редко.

— Хорошо. А твоей подруге не задавали вопросов, когда она уезжала из гостиницы?

— У стойки — нет, я же тебе говорила. Только двое мужчин, с которыми ты видел меня в лифте.

— Из французской и бельгийской делегаций.

— Да. Все было отлично.

— Давай еще раз проверим.

— Да нечего проверять. Поль — тот, что из Брюсселя, — ничего не видел. Его свалили с кресла на пол, там он и лежал. Клоду — помнишь, он пытался нас остановить, — показалось, что это я была на сцене. Но он не успел поговорить с полицией, был ранен в толпе, и его забрали в лазарет.

— Но за это время он мог что-нибудь сказать, — перебил ее Джейсон, вспомнив ее слова о том, что «он не был уверен».

— Да. Но я думаю, он знал о главной цели моего присутствия на конференции, и то, как я представилась, его не обмануло. Если так, это должно было подкрепить его решение остаться в стороне от событий.

Борн взял кофе и сказал:

— Объясни-ка мне еще раз. Вы искали… союзников?

— Ну, скажем, прощупывали почву, так вернее. Никто не выйдет и не скажет прямо, что у его страны есть финансовые интересы, совпадающие с интересами вашей страны, и они готовы заплатить за доступ сырья на канадский рынок или какой-нибудь другой. Но можно приметить, кто с кем встречается за выпивкой или обедает. А иногда какой-нибудь тупица, вроде делегата из Рима, о котором известно, что ему платит Аньели,[37] подходит и спрашивает тебя, насколько серьезно смотрят в Оттаве на законодательство о декларациях.

— Я опять не уверен, что понимаю.

— А надо бы. Как раз твою страну этот предмет очень заботит. Кто чем владеет? Сколько американских банков контролируется деньгами ОПЭК?[38] Сколько предприятий принадлежит европейским или японским корпорациям? Сколько сот тысяч акров земли куплено капиталом, переведенным из Англии, Италии, Франции? Мы все этим озабочены.

— Правда?

Мари рассмеялась:

— Ну как же! Ни от чего человек так не впадает в национализм, как от мысли, что его страной владеют иностранцы. Со временем он может привыкнуть к тому, что проиграл войну — это означает только, что враг был сильнее. Но если он проиграл экономику своей страны, это значит, что враг оказался ловчее. В этом случае оккупация длится дольше, рубцы заживают медленнее.

— Ты, должно быть, много думала об этих вещах?

На какой-то миг взгляд Мари утратил всякий налет юмора, и она ответил серьезно:

— Да. Я думаю, это очень важные вещи.

— В Цюрихе ты что-нибудь разузнала?

— Ничего особенного. Деньги летают из страны в страну. Профсоюзы стараются изыскать внутренние источники инвестиций, а бюрократический аппарат ищет другие пути.

— В телеграмме от Питера сказано, что твои ежедневные отчеты превосходны. Что он имел в виду?

— Я нашла нескольких экономических прилипал, которые, полагаю, могли использовать важных лиц в Канаде для покупки канадской собственности. Я не называю тебе их имена просто потому, что они тебе ничего не скажут.

— А я и не собирался их выпытывать, — возразил Джейсон, — но думаю, что ты и меня причисляешь к таким прилипалам. Не в отношении Канады, а вообще.

— Я тебя не исключаю. Схема тут такая: ты можешь быть участником финансового картеля, созданного для всевозможных незаконных закупок. Это я могу легко проверить, но не хочу делать это по телефону. Или по телеграфу.

— А вот теперь я хотел бы знать поподробнее. Что ты имеешь в виду?

— Если за дверью какой-нибудь транснациональной корпорации есть некая «Тредстоун-71», то можно узнать, какая это компания и за какой дверью. Я хочу позвонить Питеру из Парижа по телефону-автомату. Скажу ему, что в Цюрихе мне попалось название «Тредстоун-71» и что оно меня беспокоит. Попрошу его провести ТР — тайное расследование — и скажу, что перезвоню.

— И если он найдет?

— Если она существует, он ее найдет.

— Тогда я войду в контакт с кем-нибудь, кто у них числится в «уполномоченных директорах», и всплыву на поверхность.

— Но очень осторожно, — добавила Мари, — через посредников. Через меня, если угодно.

— Почему?

— Принимая во внимание то, как они действовали. Или, вернее, бездействовали.

— То есть?

— Они не пытались связаться с тобой почти полгода.

— Ты этого не знаешь. Я не знаю.

— Это знает банк. Миллионы долларов лежат нетронутыми, неучтенными, и никто не потрудился узнать — почему. Этого я не могу понять. Словно тебя бросили. Именно здесь могла произойти ошибка.

Борн откинулся в кресле, взглянул на левую руку, вспомнив, как рукоять пистолета снова и снова обрушивалась на его пальцы в темной машине, несущейся по Штепдекштрассе. Он поднял глаза на Мари:

— Ты имеешь в виду, что если меня оставили в покое, то потому, что управляющие в «Тредстоун» приняли ошибку за настоящую операцию?

— Возможно. Они могли подумать, что ты втянул их в незаконные трансакции — с криминальными элементами, — которые могут им обойтись еще во много миллионов, к тому же не исключено, что эти миллионы может экспроприировать разгневанное правительство. Или же — что ты действуешь заодно с каким-нибудь преступным международным синдикатом, вероятно, сам того не зная. Да что угодно. Может, поэтому они не объявляются в банке. Чтобы не оказаться соучастниками.

— Стало быть, независимо от того, что узнает твой друг Питер, я все равно остаюсь на первой ступеньке.

— Мы остаемся, и не на первой, а на четвертой или пятой, и их всего десять.

— Пусть даже на девятой, это ничего не меняет. Меня хотят убить, а я не знаю — почему. Другие могли бы остановить убийц, но не остановят. Этот человек из «Трех альпийских хижин» сказал, что на меня расставил сети Интерпол, и если я попаду в одну из них, то уже никакого ответа не получу. Я виновен в тех преступлениях, в которых меня обвиняют, потому что не знаю, в чем виновен. Когда ничего не помнишь, защищаться трудно, и, возможно, мне нечем защищаться. Точка.

— Я отказываюсь в это верить, и ты не должен.

— Благодарю.

— Я действительно так думаю, Джейсон. Перестань.

Перестань. Сколько раз я себе это говорил. Ты — моя любовь, единственная женщина, которую я знал, и ты не веришь. Почему я сам себе не верю?

Борн встал, как всегда пробуя свои ноги. Подвижность возвращалась, раны были менее серьезны, чем допускало его воображение. На этот вечер он договорился встретиться с врачом в Болене, чтобы снять швы. Завтра все изменится.

— Париж, — сказал Джейсон, — ответ в Париже. Для меня это так же ясно, как ясно я видел те треугольники в Цюрихе. Просто я не знаю, с чего начать. Это какое-то помешательство. Я жду какого-нибудь образа, слова, фразы — или упаковки спичек, — которые бы мне что-то подсказали. Куда-нибудь меня бы направили.

— Почему не подождать, пока я не узнаю что-нибудь от Питера? Я могу позвонить ему завтра. Завтра мы можем быть в Париже.

— Потому что это ничего не изменит, разве ты не, понимаешь? Что бы он ни сообщил, того, что мне нужно, он не скажет. По той же самой причине «Тредстоун» не обращалась в банк. Эта причина — я. Я должен узнать, почему меня хотели убить, почему некто по имени Карлос готов заплатить… как он там сказал… целое состояние за мой труп.

Больше Борн сказать не успел, его прервал звон разбившейся чашки. Мари уронила на пол свой кофе и смотрела на Джейсона, побелев, словно от головы отхлынула вся кровь.

— Что ты сказал только что? — спросила она.

— Что сказал? Сказал, что мне надо узнать…

— Имя. Ты только что назвал имя Карлос.

— Верно.

— Все эти дни в наших разговорах ты его ни разу не упоминал.

Борн смотрел на нее, стараясь припомнить. Она была права: он рассказывал ей обо всем, но как-то упустил Карлоса… почти намеренно, словно отступая перед этим.

— Наверное. Ты, похоже, что-то про него знаешь. Кто такой этот Карлос?

— Ты что, шутишь? Если да, то шутка не из самых удачных.

— Я и не думал шутить. Я не вижу здесь повода для шуток. Кто такой Карлос?

— Бог ты мой, ты не знаешь! — воскликнула она, всматриваясь в его глаза. — Это часть того, чего тебя лишили.

— Кто такой Карлос?

— Убийца. Его прозвали убийцей Европы. На него уже двадцать лет идет охота. Считается, что он убил от пятидесяти до шестидесяти политических и военных деятелей. Никто не знает, как он выглядит… но говорят, что действует он из Парижа.

Борн почувствовал, как его окатила волна холода.

Такси на Волен оказалось английским «фордом», принадлежавшим зятю консьержа. Джейсон и Мари сидели на заднем сиденье. За окном быстро проносился темный сельский ландшафт. Швы были сняты, заменены мягкими повязками, закрепленными с помощью клейкой ленты.

— Возвращайся в Канаду, — тихо сказал Джейсон, прерывая молчание.

— Вернусь, я тебе говорила. Но у меня есть еще несколько свободных дней. Хочу посмотреть Париж.

— В Париже ты мне не нужна. Я позвоню тебе в Оттаву. Ты можешь заняться поисками «Тредстоун» сама и передать мне информацию по телефону.

— Кажется, ты сказал, что это ничего не изменит. Тебе надо узнать — почему. А кто — не будет иметь значения, пока не узнаешь причины.

— Я найду какой-нибудь способ. Просто мне нужен один человек. Я его найду.

— Но ты не знаешь, с чего начать. Ты ждешь какого-нибудь образа, фразы, упаковки спичек. Можешь не дождаться.

— Чего-нибудь дождусь.

— Уже дождался, но не видишь. А я вижу. Поэтому я тебе нужна. Я знаю слова, подходы. Ты не знаешь.

Борн взглянул на нее.

— Не говори загадками.

— Банки, Джейсон. «Тредстоун» связана с банками. Но не так, как ты можешь предположить.

Сутулый старик в потертом пальто и с черным беретом в руках шел по крайнему левому проходу между скамьями в сельской церкви городка Арпажон, в десяти милях к югу от Парижа. Колокольный звон утреннего «Ангелюса»[39] отдавался эхом под сводами из камня и дерева. Человек занял место в пятом ряду и ждал, когда перестанут звонить. Это был условный сигнал. Он знал, что, пока колокола звонят, другой человек, помоложе, — самый безжалостный из живущих, — обходит небольшую церковь кругом, изучая каждого входящего и выходящего. Стоило этому человеку заметить что-нибудь, чего он не ожидал увидеть, кого-нибудь, кого он счел бы угрозой, никаких вопросов не последовало бы — сразу расправа.

Так поступал Карлос, и только те, кто понимал, что их жизнь будет всегда висеть на волоске, потому что с них не спускали глаз, становились платными посланниками убийцы. Они все были похожи на него: старые люди из старых времен, жизнь которых была на исходе, считанные месяцы оставляли им возраст, или болезнь, или то и другое.

Карлос не допускал никакого риска, и единственным утешением было то, что, если кто-то погибал, выполняя его задание — или от его руки, — деньги доставались старухам, или детям старух, или их детям. Надо признать, что в службе у Карлоса можно было найти известное достоинство. И его нельзя было упрекнуть в недостатке щедрости. Немногочисленная армия немощных стариков понимала: он придавал смысл концу их жизни.

Посланник смял берет и пошел дальше к ряду кабинок для исповеди, расположенных вдоль левой стены. Он подошел к пятой кабинке, раздвинул занавески и, зайдя внутрь, увидел свет одинокой свечи, сочившийся через прозрачную портьеру, которая отделяла священника от исповедующегося. Он сел на небольшую деревянную скамейку и взглянул на силуэт святого отца. Как обычно, то была фигура в монашеском одеянии с капюшоном. Посланник старался не думать о том, как выглядит этот человек без церковного облачения. На его месте о подобных вещах не рассуждают.

— Ангелюс Домини, — произнес он.

— Ангелюс Домини, сын Божий, — прошептал человек в капюшоне, — благостны ли дни твои?

— Они близятся к концу, — ответил старик как положено, — но они стали благостны.

— Хорошо. В твоем возрасте важно иметь чувство уверенности, — сказал Карлос. — Но к делу. Есть что-нибудь из Цюриха?

— Филин мертв, двое других тоже, возможно, и третий. Еще у одного серьезно ранена рука, он не может работать. Каин пропал. Они думают, что женщина с ним.

— Страшный поворот событий, — сказал Карлос.

— Есть еще кое-что. О том, кто приказал ее убить, ничего не слышно. Он должен был доставить ее на набережную Гизан. Никто не знает, что там произошло.

— Если не считать того, что вместо нее убили сторожа. Возможно, она была вовсе не заложником, а просто приманкой в капкане. В капкане, который захлопнул Каина. Я над этим подумаю. А пока — вот мои инструкции. Ты готов?

Старик вынул из кармана огрызок карандаша и клочок бумаги:

— Слушаю.

— Позвони в Цюрих. Мне к завтрашнему дню нужен в Париже человек, видевший Каина, способный его опознать. Кроме того, пусть в Цюрихе найдут Кёнига из «Гемайншафтбанка» и скажут ему, чтоб он послал свою пленку в Нью-Йорк. Он должен использовать почтовый ящик на Виллидж-Стейшн.

— Пожалуйста, — прервал его пожилой посланник, — эти старые пальцы уже не могут писать, как когда-то.

— Прости, — прошептал Карлос, — я поглощен своими мыслями и невнимателен. Сожалею.

— Ничего, ничего. Продолжайте.

— И последнее. Я хочу, чтобы наши люди сняли помещение рядом с банком на улице Мадлен. На сей раз банк погубит Каина. Комедианта возьмут прямо у источника его неуместной гордыни. По сходной цене, такой же жалкой, как и он сам… если только он тот, за кого мы его принимаем.

Глава 11

Борн наблюдал издали, как Мари прошла таможенный и иммиграционный контроль в бернском аэропорту, стараясь заметить признаки интереса или узнавания у кого-нибудь из толпы, стоявшей вокруг зоны отправления компании «Эр Франс». Было четыре часа дня, самый напряженный час для рейсов на Париж — время, когда преуспевающие бизнесмены спешат вернуться в Город Света после скучной обыденной работы в банках Берна. Мари оглянулась, проходя через ворота. Он кивнул ей, подождал, пока она скроется из вида, потом повернулся и пошел к отделению «Суисэйр». На имя Джорджа Б. Уошберна был заказан билет на рейс 16.30 в Орли.

Они должны встретиться в кафе, которое Мари запомнила со времен своих посещений Парижа в оксфордские годы. Называлось оно «На углу Клюни» и было расположено на бульваре Сен-Мишель, недалеко от Сорбонны. Если же окажется, что его там уже нет, Джейсон сможет найти ее около девяти часов на ступеньках музея Клюни.

Борн опоздает, будет рядом, но опоздает. Сорбонна располагает одной из самых крупных библиотек Европы, и где-то в этой библиотеке есть подшивки старых газет. Университетские библиотеки не относятся к местам, посещаемым государственными служащими в рабочее время, студенты пользуются ими по вечерам. Так же поступит и он. Ему предстоит там кое-что узнать.

Каждый день я читаю газеты. На трех языках. Полгода назад был убит человек. О его смерти сообщалось на первых страницах всех этих газет. Так сказал толстяк в Цюрихе.

Он оставил свой чемодан в камере хранения библиотеки и поднялся на третий этаж. Повернув налево, прошел через арку в большой читальный зал, расположенный в этом крыле здания. На стеллажах лежали прикрепленные к держателям выпуски газет ровно за год до сего дня.

Он прошел вдоль стеллажей, отсчитав шесть месяцев назад, и взял номера за первые десять недель до этой даты. Перенес их на ближайший незанятый стол и, не садясь, пробежал глазами номер за номером первые страницы.

Большие люди умирали в своих постелях, другие в это время делали разные заявления. Доллар падал в цене, золото повышалось, забастовки приносили урон, правительства колебались между деятельностью и параличом. Но не был убит ни один человек, который заслужил бы заголовка новостей. Не было такого происшествия, такого убийства.

Джейсон вернулся к стеллажам и стал проглядывать более ранние номера. Две недели, двенадцать недель, двадцать недель, около восьми месяцев. Ничего.

Потом он спохватился, что идет только назад, а не вперед от этой даты полугодовой давности. Ошибиться на несколько дней, неделю, даже на две можно было в обоих направлениях. Он вернул подшивки на стеллажи и отобрал газеты четырех и пятимесячной давности.

Происходили авиакатастрофы и кровавые революции. Святые люди высказывались только ради того, чтобы заслужить порицание от других святых людей. Нищета и болезни обнаруживались там, где каждый ожидал их обнаружить. Но ни одна заметная личность не была убита.

Он начал последнюю подшивку, и с каждым поворотом страницы рассеивалась дымка сомнения и вины. Может, потный толстяк из Цюриха солгал? Может, все было ложью? И он переживает какой-то кошмар, который уйдет с…

Огромные буквы заголовка на газетной странице ударили по глазам. То была не воображаемая, придуманная, а настоящая острая боль, пронзившая голову. У него прервалось дыхание, взгляд застыл на имени Леланд. Борн знал его. Мог представить его лицо, описать. Густые брови, широкий лоб, грубоватый нос между высокими скулами, под ним — удивительно тонкие губы, прикрытые ухоженными седыми усами. Он знал это лицо и этого человека. И человек этот был убит одним выстрелом из мощного ружья, произведенным из окна какого-то строения вдоль набережной. Посол Говард Леланд прогуливался по марсельскому пирсу в пять часов пополудни. Ему разнесло голову.

Борну не надо было читать второй столбец сообщения, чтобы узнать, что Говард Леланд служил адмиралом во флоте Соединенных Штатов вплоть до временного назначения на должность начальника морской разведки, предшествовавшего его посольскому посту на набережной Орсэ в Париже. Не надо было читать и того раздела статьи, где рассматривались мотивы убийства, ибо он их знал. Основная миссия Леланда в Париже состояла в том, чтобы отговорить французское правительство от выдачи разрешения на продажу крупных партий оружия, в частности истребителей «Мираж», в Африку и на Ближний Восток. Он на удивление удачно сумел рассорить заинтересованные стороны в Средиземноморье по всем пунктам. Предполагалось, что его убили именно за это вмешательство, и такое наказание должно было послужить предупреждением и для других. Покупателям и продавцам смерти мешать опасно.

И продавец смерти, убивший его, вероятно, получил большие деньги, оставшись в тени и упрятав все концы в воду.

Цюрих. Посланец к безногому. Еще один — к толстяку в многолюдном ресторане на Фалькенштрассе.

Цюрих.

Марсель.

Джейсон зажмурился, боль стала нестерпимой. Его подобрали в море пять месяцев тому назад, предполагалось, что он плыл из Марселя. И если так, то набережная была местом, откуда он собирался бежать в просторы Средиземноморья на специально нанятом для этого судне. Все сходилось, одна часть головоломки складывалась с другой. Как он мог бы знать все эти вещи, если бы не был тем самым продавцом смерти в окне дома на марсельской набережной?

Он открыл глаза. Боль мешала думать, но одна мысль, одно решение было совершенно ясным, как ясным было то, что хранила его куцая память. Он не встретится с Мари Сен-Жак в Париже.

Возможно, когда-нибудь он напишет ей письмо, где скажет то, о чем теперь сказать не может. Не может быть никаких письменных изъявлений благодарности или любви, никаких объяснений. Она будет его ждать, а он не придет. Он не смеет приближаться — нельзя, чтобы она была связана с продавцом смерти. Она ошиблась, а его худшие опасения подтвердились.

О Боже! Он явственно представлял лицо Говарда Леланда, а на газетной полосе не было фотографии! Первая полоса с жутким заголовком, так много ему сказавшим, так многое подтвердившим.

Четверг, 26 августа. Марсель. Этот день он запомнит до конца своей исковерканной жизни.

Четверг, 26 августа…

Что-то здесь не так. Что? Что именно? Четверг?.. Четверг ничего ему не говорил. Двадцать шестое августа? Двадцать шестое? Невозможно! Это не могло быть двадцать шестого! Сколько раз он это слышал! Дневник Уошберна — его история болезни. Как часто возвращался Уошберн к каждому факту, каждой фразе, каждому дню, к каждому признаку улучшения! Не счесть. И не припомнить.

Вас принесли к моей двери утром во вторник двадцать четвертого августа, ровно ell часов 20 минут. Ваше состояние было…

Вторник, 24 августа.

24 августа.

Его не было в Марселе двадцать шестого! Он не мог стрелять из окна на набережной. Он не был продавцом смерти в Марселе. Он не убивал Говарда Леланда!

Полгода назад был убит один человек… Но это было не полгода назад, почти, но не полгода. И он не убивал этого человека. Он, полумертвый, находился в доме врача-пьяницы на острове Пор-Нуар.

Дымка рассеивалась, боль отступала. Он почувствовал прилив сил: ему удалось разоблачить одну вполне определенную ложь! Если есть одна, могут быть и другие.

Борн посмотрел на часы, было четверть десятого. Мари уже ушла из кафе и ждала его на ступеньках музея Клюни. Он вернул подшивки на стеллажи и спешно направился к выходу через большие, как в соборе, двери читального зала.

Он шел по бульвару Сен-Мишель, прибавляя и прибавляя шаг. У него было отчетливое ощущение: теперь он знает, что такое получить отсрочку от казни через повешение, и ему хотелось поделиться этим ощущением. На какое-то время он вырвался из гнетущей тьмы, рокочущих волн, увидел свет, как в те мгновения, когда солнце заполняло комнату в деревенской гостинице, и ему захотелось коснуться той, что дала ему эти мгновения. Коснуться, обнять и сказать ей, что есть надежда.

Он увидел ее на ступеньках. Скрестив на груди руки, она стояла против ветра, дувшего с бульвара. Сперва она его не заметила, всматриваясь в обсаженную деревьями улицу. Встревоженная и нетерпеливая женщина, которая боится не увидеть того, что хотела бы увидеть, страшится, что оно не появится.

Десять минут назад он не появился бы.

Она увидела его. Лицо ее просияло, она улыбнулась ему. Он побежал по ступеням, она бросилась навстречу. Встретившись, они какое-то время стояли молча, словно были одни посреди бульвара Сен-Мишель.

— Я ждала, ждала, — наконец выдохнула она. — Я так боялась, так беспокоилась. Что-нибудь случилось? Как ты себя чувствуешь?

— Отлично. Лучше, чем все последнее время.

— Что?

Он взял ее за плечи:

— Полгода назад был убит один человек? Помнишь?

Радость потухла в ее глазах.

— Да, помню.

— Я его не убивал, — сказал Борн, — я не мог этого сделать.

Они нашли небольшую гостиницу в стороне от многолюдного бульвара Монпарнас. Холл и номера знавали лучшие дни, но претензия на некоторую забытую элегантность создавала впечатление чего-то вневременного. Это было тихое пристанище посреди шумного карнавала, не потерявшее лица, потому что принимало время, не устремляясь вслед за ним.

Джейсон закрыл дверь, кивнув седовласому коридорному, чье безразличие превратилось в благожелательность при виде двадцатифранковой бумажки.

— Он думает, что ты провинциальный священник, предвкушающий приятную ночь, — сказала Мари. — Надеюсь, ты заметил, что я прошла прямо к кровати.

— Его зовут Эрве, и он будет очень внимателен к нашим нуждам.

Он подошел к ней и обнял:

— Спасибо за мою жизнь.

— Всегда к вашим услугам. — Она взяла в ладони его лицо. — Только больше не заставляй меня так ждать. Я чуть с ума не сошла. Думала только об одном: не узнал ли тебя кто-нибудь… не случилось ли что-нибудь ужасное.

— Ты забыла: никто не знает, как я выгляжу.

— На это не рассчитывай, это неправда. На Штепдекштрассе было четверо, включая этого ублюдка на набережной Гизан. Они живы, Джейсон, они тебя видели.

— Не совсем так. Они запомнили хромающего темноволосого человека с забинтованной шеей и головой. Вблизи меня видели только двое: человек на третьем этаже и эта свинья на набережной. Первый задержится в Цюрихе, он не может ходить, и от руки у него мало что осталось. Второму глаза слепил свет, мне — нет.

Она нахмурилась, ее пытливый ум не успокаивался:

— Невозможно ручаться. Они были там и видели тебя.

Измените цвет волос, изменится и лицо. Джеффри Уошберн, остров Пор-Нуар.

— Я повторяю: они видели темноволосого человека в сумерках. Ты со слабым раствором перекиси обращаться умеешь?

— Никогда не пользовалась.

— Тогда утром я найду, где это можно сделать. Монпарнас — место самое подходящее. Блондины всегда в моде — так, кажется, говорят?

Она поглядела на него изучающе:

— Я стараюсь представить себе, как ты будешь выглядеть.

— Изменюсь. Не слишком, но достаточно.

— Может быть, ты прав. Дай Бог, чтобы это было так.

Она поцеловала его в щеку, это была у нее прелюдия к серьезному разговору.

— А теперь расскажи, что случилось. Куда ты ходил? Что узнал об этом… происшествии шестимесячной давности.

— Оно произошло не шесть месяцев назад, а раз так, то я не мог быть убийцей.

Он рассказал ей обо всем, кроме тех недолгих минут, когда думал, что больше не увидит ее. Но в этом не было необходимости, она сама спросила:

— Если бы эта дата так твердо тебе не запомнилась, ты бы ко мне не пришел, ведь так?

Он кивнул:

— Вероятно.

— Я это знала, почувствовала. Когда я шла от кафе к музею, то вдруг задохнулась, словно меня что-то душило. Можешь поверить?

— Я не хочу в это верить.

— Я тоже, но так было.

Она сидела на кровати, он рядом в кресле. Он взял ее за руку.

— Я до сих пор не уверен, что мне надо быть здесь. Я знал этого человека, видел его лицо. Я был в Марселе за двое суток до того, как его убили!

— Но ты его не убивал.

— Тогда зачем я там был? Почему думают, будто это моя работа? Господи, это же помешательство! — Он вскочил, вновь чувствуя боль в глазах. — А потом я все забыл. Я, наверное, ненормальный. Потому что забыл… Годы, целую жизнь.

Мари отвечала сдержанно, буднично:

— Ответы придут. Из того ли, из другого ли источника, наконец, от тебя самого.

— А если ничего не получится? Уошберн говорил, это будто дом разобрали и собрали заново, иначе: другие комнаты… другие окна. — Джейсон подошел к окну, облокотился о подоконник и стал вглядываться в огни Монпарнаса. — И вид из этих окон другой и никогда не будет прежним. Где-то есть люди, которых я знаю и которые меня знают. Тысячи за две миль отсюда есть другие, которых я люблю, и такие, которые мне безразличны. Или, о Господи, может быть, жена и дети — я не знаю. Меня оторвало ветром от земли и все крутит и крутит, и я никак не могу опять встать на ноги. Как только я пытаюсь это сделать, меня снова уносит.

— В небо? — спросила Мари.

— Да.

— Ты выпал из самолета, — заключила она.

Борн обернулся.

— Я тебе никогда такого не говорил.

— Говорил, во сне прошлой ночью. Ты весь вспотел, лицо пылало, мне пришлось обтереть тебя полотенцем.

— Почему ты раньше не сказала?

— Сказала. Я у тебя спросила, не был ли ты летчиком, не беспокоят ли тебя полеты. Особенно по ночам.

— Я не понял, о чем ты. Почему ты не объяснила?

— Побоялась. Ты был близок к истерике, а у меня в таких делах опыта нет. Я могу помочь тебе что-нибудь вспомнить, но не решаюсь заниматься твоим подсознанием. Думаю, кроме врача, этого никто не должен делать.

— Врач? Да врач от меня не отходил почти полгода.

— После всего, что ты о нем рассказывал, хорошо бы тебе посоветоваться еще с кем-нибудь.

— Не нужно! — ответил он, смущенный собственным раздражением.

— Почему не попробовать? — Мари встала с кровати. — Тебе нужна помощь, мой дорогой. Психиатр мог бы…

— Нет! — Он невольно закричал и рассердился на самого себя. — Я не буду этого делать, не хочу.

— Пожалуйста, скажи — почему? — спокойно спросила она, стоя перед ним.

— Я… я… не могу этого сделать.

— Просто скажи почему, и все.

Борн посмотрел на нее, потом снова повернулся к окну.

— Потому что я боюсь. Кто-то солгал, и я был ему за это неописуемо благодарен. Но допустим, больше в этом деле никакого вранья нет, допустим, все остальное — правда. Тогда что мне делать?

— Значит ли это, что ты не хочешь ничего знать?

— Не в этом дело. — Он прислонился к окну, снова устремив взгляд на огни внизу. — Постарайся понять. Мне надо узнать кое-что… чтобы принять решение, но, может быть, узнать не все. Какая-то часть меня должна иметь возможность отдалиться, исчезнуть. Я должен быть способен сказать себе: что было, того больше нет… и не исключено, что этого вовсе не было, раз я ничего не помню. Того, чего человек не помнит, не существовало… для него. — Он вновь обернулся к ней. — Я стараюсь тебе объяснить, что так, может быть, лучше.

— Тебе нужны свидетельства, но не доказательства — это ты хочешь сказать?

— Мне нужны стрелки, указывающие направление, чтобы понять — бежать или не бежать.

— Бежать — тебе. А как насчет нас?

— Найдем стрелки, будет и это. Ты сама знаешь.

— Тогда давай их искать, — ответила она.

— Будь осторожна. Может быть, ты не сумеешь жить с тем, что там откроется. Я не шучу.

— Я сумею жить с тобой. И я тоже не шучу. — Она встала и дотронулась до его лица. — Послушай. В Онтарио теперь еще нет пяти часов, и я могу застать Питера на работе. Он начнет поиск «Тредстоун» и назовет кого-нибудь здесь в посольстве, кто сумеет нам помочь, если понадобится.

— Ты собираешься сказать Питеру, что ты в Париже?

— Он в любом случае узнает это от оператора на линии, но установить, что звонят именно из этой гостиницы, невозможно. И не беспокойся. Я обставлю все как «домашнее» дело, даже как случайность. Приехала в Париж на несколько дней, потому что мои родственники в Лионе слишком мне наскучили. Он поверит.

— Он знаком с кем-нибудь в здешнем посольстве?

— Питер ставит себе целью заводить знакомства повсюду. Это одна из его полезных, хоть и не слишком привлекательных черт.

— Значит, скорее всего знаком. Пообедаем после того, как ты позвонишь ему. Думаю, мы оба могли бы чего-нибудь выпить.

— Пойдем мимо банка по улице Мадлен. Я хочу там кое-что посмотреть.

— Что ты увидишь ночью?

— Телефонную будку. Надеюсь, она окажется где-нибудь поблизости.

Будка оказалась поблизости. Наискосок через улицу против входа.

На улице Мадлен высокий блондин в черепаховых очках взглянул на свои часы. Тротуары были забиты до отказа, машины запрудили мостовые, как почти везде в Париже. Блондин вошел в телефонную будку и взял трубку, которая висела не на рычаге, а на проводе, завязанном узлом. Деликатный знак возможному следующему клиенту, что телефон не работает, так было больше надежды, что будку не займут. Сработало.

Он еще раз взглянул на часы: отсчет времени начался. Мари была в банке. Она позвонит с минуты на минуту. Он вынул из кармана несколько монеток, положил их на полочку и, прислонившись к стеклянной панели, посмотрел на банк через улицу. Облако пригасило солнечный свет, и блондин увидел свое отражение в стекле. Он остался им доволен, вспомнив удивление парикмахера на Монпарнасе, который поместил его в зашторенную кабинку, чтобы превратить в блондина. Облако ушло, солнце вернулось, и зазвонил телефон.

— Это ты? — спросила Мари Сен-Жак.

— Я, — ответил Борн.

— Узнай имя и местоположение кабинета. Усиль акцент. Искази несколько слов, чтобы он понял, что ты американец. Скажи, что не привык к парижским телефонам. Дальше делай все по порядку. Перезвоню ровно через пять минут.

— Часы пущены.

— Что?

— Ничего, я хотел сказать — поехали.

— Отлично. Часы пущены. Желаю удачи.

— Спасибо.

Джейсон нажал на рычаг, отпустил и набрал номер, который знал наизусть.

— La Banque de Valois. Bonjour.[40]

— Мне нужна помощь, — сказал Борн и продолжал примерно так, как научила его Мари. — Я недавно перевел значительные фонды из Швейцарии через курьера-инкассатора. Я хотел бы знать, получены ли они.

— Это в нашем отделе иностранных служб, сэр. Я вас соединю.

Щелчок, затем другой женский голос:

— Иностранные службы.

Джейсон повторил свою просьбу.

— Могу ли я узнать ваше имя?

— Прежде чем назвать его, я хотел бы переговорить со служащим банка.

На том конце помолчали.

— Хорошо, сэр, я соединю вас с кабинетом вице-президента д’Амакура.

Секретарша д’Амакура оказалась менее сговорчивой. Как и предсказывала Мари, банковский процесс проверок набирал силу. И Борн еще раз воспользовался ее наставлениями:

— Речь идет о переводе из Цюриха, из «Гемайншафтбанка» на Банхофштрассе, о сумме, выраженной семизначной цифрой. Будьте любезны, мсье д’Амакура, у меня очень мало времени.

Тут уже секретарша не могла дальше оттягивать разговор. Послышался голос озадаченного первого вице-президента:

— Чем могу быть полезен?

— Вы д’Амакур? — спросил Джейсон.

— Да, я Антуан д’Амакур. Позвольте узнать, с кем я говорю?

— Понятно. Мне должны были бы назвать ваше имя в Цюрихе. В следующий раз я непременно не премину это выяснить, — сказал Борн, нарочно повторяясь и утрируя американский акцент.

— Прошу прощения, мсье, быть может, вам будет удобнее говорить по-английски?

— Да, — ответил Джейсон, переходя на английский, — я замучился с этим проклятым телефоном. — Он взглянул на часы: оставалось меньше двух минут. — Меня зовут Борн, Джейсон Борн. Восемь дней назад я перевел четыре с половиной миллиона франков из «Гемайншафтбанка» в Цюрихе. Меня заверили, что трансакция будет конфиденциальной.

— Все трансакции конфиденциальны, сэр.

— Превосходно. Я хотел бы знать, все ли получено.

— Должен вам сказать, — продолжал банковский чиновник, — что конфиденциальность исключает полное подтверждение подобных трансакций по телефону неизвестным лицам.

Мари была права, Джейсон начинал понимать, что она задумала.

— Я на это надеюсь, но, как я уже сказал вашему секретарю, я тороплюсь. Я отбываю из Парижа через пару часов, и мне надо привести в порядок все дела.

— Тогда я бы предложил вам прийти в банк.

— Это я знаю, — сказал Борн, довольный тем, что разговор шел точно в том направлении, какое предвидела Мари. — Просто я хотел бы, чтобы все было готово, когда я приду. Где ваш кабинет?

— На первом этаже, сэр, в глубине напротив входа, средняя дверь. Там приемная.

— И я буду иметь дело только с вами, не так ли?

— Если вам угодно, хотя любой служащий…

— Послушайте, мистер, — воскликнул вздорный американец, — мы говорим о четырех с лишним миллионах франков!

— Только со мной, мсье Борн.

— Отлично. — Джейсон положил палец на рычаг. У него в запасе было пятнадцать секунд. — Итак, сейчас два тридцать пять. — Он дважды нажал на рычаг, прервав разговор, но не отключаясь от линии. — Алло, алло!

— Я вас слушаю, мсье.

— Чертов телефон! Слушайте, я буду… — Он снова нажал на рычаг, потом еще трижды подряд. — Алло, алло!

— Мсье, пожалуйста, не могли бы вы назвать номер вашего телефона? ^!

— Оператор! Оператор!

— Мсье Борн, пожалуйста…

— Я вас не слышу! — Четыре секунды, три секунды, две секунды. — Подождите минутку. Я вам перезвоню.

Он нажал рычаг, прервав разговор. Прошло еще три секунды, и телефон зазвонил. Он поднял трубку.

— Его зовут д’Амакур. Кабинет на первом этаже, в глубине, средняя дверь.

— Поняла, — сказала Мари и повесила трубку.

Борн вновь набрал номер банка:

— Je parlais avec monsieur d’Amacour quand on m’a coupé…[41]

— Je regrette, monsier.[42]

— Мсье Борн?

— Д’Амакур?

— Да. Весьма сожалею, что у вас столько хлопот. Что вы говорили? Насчет времени.

— Да. Сейчас два тридцать с небольшим. Я буду у вас в три часа.

— С нетерпением вас ожидаю, мсье.

Джейсон снова завязал провод узлом и, выйдя из будки, протиснулся сквозь толпу в тень навеса над магазинной витриной. Обернулся к банку на противоположной стороне улицы, вспоминая другой банк, в Цюрихе, и звуки сирен на Банхофштрассе. Следующие двадцать минут покажут, права была Мари или нет. Если права, то на улице Мадлен сирен не будет.

Стройная женщина в широкополой шляпе, прикрывавшей пол-лица, повесила трубку телефона-автомата на стене справа от входа в банк. Открыла сумочку, вынула пудреницу и стала демонстративно проверять макияж, повернув зеркальце вначале налево, потом направо. Удовлетворившись увиденным, положила пудреницу на место, закрыла сумочку и прошла мимо кассовых кабин в глубь зала. Остановилась у стойки в центре, взяла шариковую ручку на цепочке и стала писать ничего не значащие цифры на бланке, лежавшем на мраморе стойки. Менее чем в десяти футах от нее была небольшая, обрамленная медью дверь, по обе стороны от которой шла невысокая деревянная ограда во всю ширину холла. За дверью и оградой были расположены столы младших служащих, за ними — столы старших секретарей (всего их было пять) перед пятью дверями. На средней двери Мари прочла надпись золотыми буквами:

Теперь это могло произойти в любой момент — если вообще произойдет, если она оказалась права. И если так, то ей надо было узнать, как выглядит господин А.Р. д’Амакур, человек, с которым Джейсон мог бы встретиться. Встретиться, но только не в банке.

Все произошло так, как она ожидала. Началась сдержанная суматоха. Секретарша из-за стола перед дверью д’Амакура вбежала в кабинет с блокнотом, через полминуты вернулась и сняла телефонную трубку. Набрала трехзначный номер — по внутренней линии — и стала что-то диктовать с блокнота.

Прошло две минуты. Дверь кабинета д’Амакура открылась, и в проеме показался вице-президент, чиновник, озабоченный непозволительной задержкой. Это был мужчина среднего возраста, выглядевший старше своих лет, но пытавшийся выглядеть моложе. Его темные редеющие волосы были зачесаны так, чтобы прикрыть лысину. Маленькие мешковатые веки свидетельствовали о пристрастии к хорошему вину. Глаза холодные и колючие, как у человека придирчивого и подозрительного к окружающим. Он рявкнул что-то своей секретарше, та повернулась в кресле, стараясь сохранить при этом самообладание.

Д’Амакур вернулся к себе в кабинет, не закрыв двери: клетка с разъяренным котом осталась открытой. Прошла еще минута. Секретарша посматривала вправо, явно чего-то ожидая. Увидев это что-то, вздохнула, с облегчением закрыв глаза.

От крайней левой стены над двумя панелями темного дерева вдруг побежал зеленый огонек: заработал лифт. Через несколько секунд его дверь открылась и вышел пожилой элегантный мужчина с маленьким черным чемоданчиком. Мари всматривалась в чемоданчик, испытывая одновременно и удовлетворение и страх: она угадала.

Черный чемоданчик вынесли из отделений тайных вкладов, находящихся в охраняемом помещении, и доверили человеку вне подозрений или соблазнов — пожилому господину, проходившему вдоль столов к кабинету д’Амакура.

Секретарша встала, поздоровалась с высокопоставленным служащим и проводила его в кабинет д’Амакура. Затем вышла и закрыла за собой дверь.

Мари посмотрела на свои часы. Ей нужно было еще одно небольшое подтверждение, и она его вскоре получит, если сможет войти и рассмотреть стол секретарши. Если это получится, то все произойдет очень быстро, в несколько мгновений.

Она направилась к дверям, открыв сумочку и простодушно улыбнувшись служащей в приемной, которая разговаривала по телефону. Одними губами прошептала опешившей служащей имя д’Амакура и распахнула дверь. Быстро вошла — решительный, хоть и не слишком сообразительный клиент банка Валуа.

— Pardon, madame,[43] — служащая держала руку на телефоне, — чем могу служить?

Мари вновь прошептала то же имя — теперь как вежливый клиент, опоздавший на деловую встречу и не желающий обременять занятого человека:

— К мсье д’Амакуру, пожалуйста. Боюсь, я опоздала. Я только переговорю с его секретаршей.

Не замедляя шага, она приблизилась к столу секретарши.

— Мадам, будьте добры, — попыталась остановить ее служащая, — я должна предупредить…

Ее слова заглушил стук электрических пишущих машинок и гул голосов. Мари подошла к сердитой с виду секретарше, которая посмотрела на нее с таким же недоумением, что и служащая в приемной:

— Слушаю. Чем могу служить?

— Пожалуйста, к мсье д’Амакуру.

— Боюсь, он на совещании, мадам. У вас назначена встреча?

— О да, разумеется, — ответила Мари, снова открывая сумочку.

Секретарша заглянула в отпечатанное расписание на столе.

— Боюсь, у меня на это время никто не записан.

— О Господи, — воскликнула смутившаяся клиентка банка Валуа, — я вижу. Это завтра, а не сегодня. О, простите!

Она повернулась и заторопилась к выходу. Она увидела то, что хотела увидеть, — последнее подтверждение. Единственная кнопка горела на телефоне д’Амакура.

Он звонил в город, минуя секретаршу. Счет, принадлежащий Джейсону Борну, сопровождался особыми конфиденциальными инструкциями, которые хранились в тайне от держателя счета.

В тени навеса Борн посмотрел на часы, было два часа сорок девять минут. Мари, должно быть, вернулась к телефону-автомату в банке, ведя наблюдение изнутри. Через несколько минут они будут знать ответ. Возможно, она его уже знает.

Он прошел к левому краю витрины, продолжая наблюдать за входом в банк. Какой-то продавец улыбнулся ему через стекло и тем напомнил, что не следует привлекать к себе внимание. Борн вынул пачку сигарет, закурил и снова взглянул на часы. Без восьми три.

И тут он увидел их. Его. Трое хорошо одетых мужчин быстро шли по улице Мадлен, о чем-то разговаривая, хотя глаза у всех были устремлены вперед. Обходя медлительных пешеходов, они извинялись с вежливостью, не вполне парижской. Джейсон вгляделся в того, что шел посередине. Это был он. Человек по имени Йоханн.

Посигналь Йоханну, чтобы шел в дом. Мы за ними вернемся.

Эти слова сказал на Штепдекштрассе высокий сухопарый мужчина в очках с золоченой оправой. Йоханн. Они прислали его сюда из Цюриха, он видел Джейсона Борна. И это кое о чем говорило: у них не было фотографии.

Троица подошла к входу. Йоханн и человек, что был справа от него, вошли в здание, третий остался у дверей… Борн поспешил к телефонной будке. Выждав четыре минуты, он в последний раз позвонит Антуану д’Амакуру.

Он бросил сигарету около будки, придавил ее ногой и открыл дверь.

— Monsieur, — послышалось снаружи.

Джейсон быстро обернулся затаив дыхание. Невзрачный человек со щетинистой бородкой указывал ему на будку:

— Le téléphone — il ne marche pas. Regardez la corde.[44]

— Merci bien. Je vais essayer quand même.[45]

Человек пожал плечами и отошел. Борн вошел внутрь. Четыре минуты прошли. Он вынул из кармана монеты — на два звонка хватит — и набрал первый номер.

— Банк Валуа слушает. Добрый день.

Спустя десять секунд д’Амакур был у аппарата, в его голосе звучало напряжение.

— Это вы, мсье Борн? Кажется, вы сказали, что идете к нам.

— Планы изменились, к сожалению. Я позвоню вам завтра.

Вдруг Джейсон увидел через стекло будки, как через улицу на площадку перед банком завернул автомобиль. Третий мужчина, тот, что стоял у входа, кивнул водителю.

— …могу быть полезен? — спрашивал д’Амакур.

— Прошу прощения?

— Я хотел узнать, могу ли я быть чем-то полезен. Ваш счет у меня, для вас все приготовлено.

Еще бы, подумал Борн, игра стоила свеч.

— Послушайте. Сегодня после обеда мне надо лететь в Лондон. Я сяду на один из этих челночных рейсов, но завтра вернусь. Держите все при себе наготове, хорошо?

— В Лондон, мсье?

— Я позвоню вам завтра. Мне еще надо найти такси до Орли.

Он повесил трубку и посмотрел на вход в банк. Не прошло и полминуты, как Йоханн со своим коллегой выбежали оттуда, сказали что-то третьему, потом все трое сели в поджидавший их автомобиль.

Машина убийц продолжала охоту, направляясь теперь в аэропорт Орли. Джейсон запомнил ее номер, потом позвонил еще раз. Если платный телефон в банке теперь не занят, Мари поднимет трубку, как только он начнет звонить.

Она ответила:

— Да?

— Что-нибудь видела?

— И немало. Тебе придется заняться д’Амакуром.

Глава 12

Они ходили по магазину от прилавка к прилавку. Мари держалась, однако, вблизи большого окна с фасада, ни на минуту не спуская глаз с ворот банка на той стороне улицы Мадлен.

— Я выбрал для тебя два шарфа, — сказал Борн.

— Не стоило. Тут все слишком дорого.

— Теперь около четырех. Если он еще не ушел, то не уйдет до конца рабочего дня.

— Вероятно. Если ему надо было с кем-нибудь встретиться, он бы к этому времени уже это сделал. Но мы должны были в этом убедиться.

— Ручаюсь, что его друзья теперь в Орли, мечутся от секции к секции. Они не могут определить, каким рейсом я лечу, потому что не знают, каким именем я назвался.

— Они рассчитывают, что тебя опознает человек из Цюриха.

— Он высматривает темноволосого прихрамывающего мужчину, а не меня. Послушай, идем в банк, и ты мне покажешь д’Амакура.

— Нам туда нельзя, — сказала Мари, покачав головой. — У камер на потолках широкоугольные объективы. Если они посматривали пленки, то узнают тебя.

— Блондина в очках?

— Или меня. Я там была. Служащая в приемной или секретарша смогут меня опознать.

— Это если у них регулярно проверяют пленки, в чем я сомневаюсь.

— У них для этого может в любой момент появиться повод…

Мари вдруг замолчала и схватила Джейсона за руку, она смотрела в сторону банка.

— Вон он! Тот, что в пальто с черным бархатным воротником, — д’Амакур.

— Тот, что рукава поддергивает?

— Да.

— Я его засек. Увидимся в гостинице.

— Только осторожно. Очень осторожно.

— Заплати за шарфы, они там на прилавке.

Джейсон вышел из магазина, щурясь от яркого солнца, высматривая в потоке машин щель, чтобы перейти улицу. Щели не было. Д’Амакур повернул направо. Он шел неторопливо, так не ходит человек, спешащий на встречу. Он чем-то напоминал слегка помятого павлина.

Борн дошел до угла и, перейдя улицу на зеленый свет, догнал банкира. Д’Амакур остановился у газетного киоска, чтобы купить вечернюю газету. Джейсон встал напротив магазина спортивных товаров, а потом вновь последовал за банкиром.

Впереди было кафе: темные витрины, двери массивного дерева с тяжелыми ручками. Не требовалось большого воображения, чтобы представить себе, что там внутри. Это было питейное заведение для мужчин и для приходящих с мужчинами женщин, которых другие мужчины не станут обсуждать. Самое подходящее место для спокойного разговора с Антуаном д’Амакуром. Ускорив шаг, Джейсон поравнялся с банкиром. Он заговорил на неуклюжем, англизированном французском, на каком изъяснялся по телефону.

— Здравствуйте, мсье… Я думаю… что вы… мсье д’Амакур… Кажется, я не ошибаюсь?

Банкир остановился. В его холодных глазах появился испуг, он узнал этот голос. Павлин поежился в своем пальто и прошептал:

— Борн?

— Ваши друзья теперь, должно быть, очень озадачены. Я полагаю, они носятся по всему Орли, гадая, почему вы дали им ложную информацию. Быть может, преднамеренно?

— Что? — От испуга он вытаращил глаза.

— Давайте зайдем сюда, — сказал Джейсон, крепко взяв д’Амакура за руку. — Я думаю, нам надо поговорить.

— Я абсолютно ничего не знаю. Я только выполнял инструкции. Я тут ни при чем.

— Сожалею. Когда я разговаривал с вами в первый раз, вы сказали, что не можете подтвердить по телефону совершение трансакции. Что вы не хотели бы говорить о делах с незнакомым лицом. А уже через двадцать минут сообщили, что все для меня приготовлено. Разве это не подтверждение? Давайте войдем.

Кафе было в каком-то смысле миниатюрным подобием цюрихского ресторана «Три альпийские хижины». Глубокие кабины, высокие перегородки между ними, неяркий свет. На этом, однако, сходство кончалось: кафе на улице Мадлен было вполне французским, вместо пивных кружек тут стояли графины с вином. Борн попросил кабину в углу. Официант провел их.

— Выпейте чего-нибудь, — предложил Джейсон, — вам это понадобится.

— Вы полагаете? — холодно ответил банкир. — Я выпью виски.

Напитки не заставили себя ждать, тем временем д’Амакур нервно вытащил пачку сигарет из кармана своего ладного пальто. Борн зажег спичку и поднес ее к лицу банкира. К самому лицу.

— Merci. — Д’Амакур затянулся, отложил сигарету и проглотил половину стаканчика виски. — Я не тот, с кем вам надо говорить.

— А кто тот?

— Возможно, владелец банка. Не знаю, но наверняка не я.

— Объясните.

— Были даны распоряжения. У частного банка более гибкие правила, чем у акционерного учреждения.

— В чем?

— Более широкий, скажем так, маневр в отношении запросов некоторых клиентов и родственных банков. Менее строгий контроль, чем тот, что применяется в отношении банков, зарегистрированных на бирже. «Гемайншафтбанк» в Цюрихе — тоже частное учреждение.

— Требования исходили от «Гемайншафтбанка»?

— Запросы… требования… да.

— Кто владеет банком Валуа?

— Кто? Многие — консорциум. Десять — двенадцать человек и их семьи.

— Тогда мне надо поговорить с вами. Согласитесь, глупо было бы бегать по всему Парижу, разыскивая владельцев.

— Я только служащий. Чиновник. — Д’Амакур проглотил оставшееся виски, смял сигарету, достал другую и спички.

— Какие были распоряжения?

— Мсье, я могу лишиться места!

— Вы можете лишиться жизни, — сказал Джейсон и тут же испугался того, что эти слова так легко пришли ему на ум.

— Я не так информирован, как вы думаете.

— Но и не так несведущи, как хотели бы представиться, — сказал Борн, внимательно разглядывая банкира через стол. — Я вижу вас насквозь, д’Амакур. По вашей одежде, по прическе, даже по походке. Вы слишком пыжитесь. Человек вроде вас не становится вице-президентом банка Валуа, не задавая вопросов. Вы себя прикрываете. Вы не сделаете ни одного сомнительного шага, если не придется спасать свою шкуру. А теперь говорите, какие были распоряжения. Вы сами меня не интересуете, я ясно выразился?

Д’Амакур зажег спичку и поднес ее к сигарете, не сводя глаз с Джейсона.

— Не стоит запугивать меня, мсье. Вы очень богатый человек. Почему бы не заплатить мне? — Банкир нервно улыбнулся. — Случайно вы оказались правы. Я задал один-два вопроса. Париж не Цюрих. Человек моего положения должен услышать если не ответы, то хоть намеки.

Борн откинулся на спинку кресла, вертя в руках стакан. Постукивание кубиков льда явно раздражало д’Амакура. Наконец он сказал:

— Назовите разумную цену, и мы ее обсудим.

— Я человек разумный. Пусть решение будет основано на ценности информации, и примете его вы. Банкиры по всему миру получают от благодарных клиентов вознаграждение за свои советы. Мне бы хотелось думать о вас как о клиенте.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Борн, — так мы переходим от подкупа к благодарности. Вознаграждение за совет и услуги.

— Я принимаю ваше определение, — сказал д’Амакур, пожав плечами, — итак, повторите, что бы вы хотели знать.

— Распоряжения.

— Перевод фондов из Цюриха сопровождался une fiche confidentielle.[46]

— Une fiche? — перебил его Джейсон, вспомнив разговор Апфеля и Кёнига в «Гемайншафтбанке». — Где-то слышал это прежде. Что это такое?

— Вообще говоря, отмеченный срок. Практикуется с середины прошлого века. Тогда это использовали все крупные банкирские дома, прежде всего Ротшильды, чтобы можно было следить за движением денег между странами.

— Благодарю. А что это значит в данном случае?

— Отдельно запечатанные инструкции, которые надлежит вскрыть и выполнить, когда данный счет будет востребован.

— Востребован?

— Фонды сняты или переведены.

— А если я просто подойду к кассиру, предъявлю свою банковскую книжку и запрошу деньги?

— На банковском компьютере появятся две звездочки. Вас направят ко мне.

— Меня и так к вам направили. Оператор соединил меня с вашим кабинетом.

— Чистая случайность. В отделе иностранных служб еще двое служащих. Если бы вас соединили с одним из них, согласно карточке, вас все равно направили бы ко мне. Я старший служащий.

— Ясно. — Но Борн не был уверен, что ему ясно. Тут оставался какой-то пробел, его надлежало заполнить. — Минутку. Вы ничего не знали об этой карточке, когда счет принесли к вам в кабинет.

— Почему я его запросил? — перебил его д’Амакур, предупреждая вопрос. — Мсье, рассудите сами. Поставьте себя на мое место. Человек звонит и называется, потом говорит, что дело касается четырех с лишним миллионов франков. Четыре миллиона. Как тут не озаботиться, чтобы оказать услугу? Слегка обойти правила?

Глядя на элегантного банкира, Джейсон понял, что тот сказал ему нечто вполне само собой разумеющееся.

— Инструкции. В чем они состоят?

— Начнем с номера телефона, в справочнике, разумеется, не записанного. Надо было позвонить и передать всю информацию.

— Вы помните этот номер?

— Я поставил себе за правило запоминать такие вещи.

— Не сомневаюсь. Так что это за номер?

— Я должен подстраховаться, мсье. Где еще могли бы вы его узнать? Я ставлю такой вопрос… как бы это сказать… риторически.

— Из чего следует, что у вас есть ответ. Так где я его узнал? Если до этого когда-нибудь дойдет дело.

— В Цюрихе. Вы заплатили очень высокую цену кому-то, чтобы он нарушил не только строжайшие правила, действующие на Банхофштрассе, но и законы Швейцарии.

— У меня есть подходящий человек, — сказал Борн, вспомнив лицо Кёнига, — он уже совершил это преступление.

— В «Гемайншафтбанке»? Вы шутите?

— Нисколько. Его зовут Кёниг, он сидит на третьем этаже.

— Я это запомню.

— Не сомневаюсь. Номер.

Д’Амакур назвал номер, и Джейсон записал его на салфетке.

— Как я могу быть уверенным, что тут нет ошибки?

— У вас есть неплохая гарантия. Мне пока что не заплачено.

— Этого достаточно.

— А поскольку существо нашего разговора имеет свою цену, я должен сказать вам, что это второй телефонный номер. Первый был отменен.

— Объясните.

Д’Амакур наклонился вперед:

— Фотостат оригинала карточки прибыл вместе с курьерским переводом. Он был запечатан в черный кейс, зарегистрирован и подписан старшим регистратором. Карта была завизирована одним из партнеров «Гемайншафтбанка» и заверена у обычного швейцарского нотариуса. Инструкция проста и совершенно ясна. По любому вопросу, касающемуся счета Джейсона Борна, следовало немедленно позвонить в Соединенные Штаты и сообщить все подробности… Здесь карта была изменена, номер в Нью-Йорке устранен, а вместо него вписан парижский.

— Нью-Йорк? — перебил его Борн. — Откуда вы знаете, что это Нью-Йорк?

— Телефонный код был помещен в скобках перед номером, он остался нетронутым. Код 212. Как вице-президент, ведающий иностранными службами, я набираю его каждый день.

— Довольно небрежно поработали.

— Возможно. Замену могли сделать в спешке или недостаточно внимательно. С другой стороны, невозможно изъять что-либо из инструкций без повторного обращения к нотариусу. Принимая во внимание число телефонов в Нью-Йорке, рисковали не сильно. Во всяком случае, я получил возможность задать один-два вопроса. Всякое изменение для банкира — проклятье. — Д’Амакур допил свой стакан.

— Хотите повторить? — спросил Джейсон.

— Нет, спасибо. Это затянуло бы наш разговор.

— Но вы замолчали.

— Я думаю, мсье. Быть может, прежде чем я продолжу, вам следует вообразить некую приблизительную цифру.

Борн посмотрел на него изучающе.

— Допустим, пять, — сказал он.

— Пять чего?

— Пятизначное число.

— Продолжаю. Я разговаривал с женщиной…

— С женщиной? С чего вы начали?

— С правды. Я вице-президент банка Валуа и следую инструкциям, полученным из банка «Гемайншафт» в Цюрихе. Что еще тут было говорить?

— Продолжайте.

— Я сказал, что у меня был разговор с человеком, назвавшимся Джейсоном Борном. Она спросила меня, как давно это было, и я ответил, что несколько минут тому назад. Тогда ей очень захотелось узнать о сути нашего разговора. Именно по этому поводу я высказал свои сомнения. Карта прямо указывала, что звонить надо было в Нью-Йорк, а не в Париж. Естественно, она сказала, что это не моя забота и что замена подтверждена подписью и не хочу ли я, чтобы в Цюрихе узнали, что служащий банка Валуа отказывается следовать инструкциям банка «Гемайншафт».

— Ладно, — перебил его Джейсон, — кто она такая?

— Не имею понятия.

— Вы хотите сказать, что вы с ней разговаривали и она вам этого не сказала? И вы не спросили?

— Такова особенность карты. Если имя называется — отлично. Если нет, его не спрашивают.

— Но про номер телефона вы спросили.

— Это просто уловка: мне нужна была информация. Вы перевели четыре с половиной миллиона, сумма значительная, и, стало быть, вы влиятельный клиент, за которым, возможно, стоят еще более мощные силы… Тут артачишься, потом соглашаешься, потом опять артачишься, чтобы опять согласиться. Так кое-что и узнаешь. Особенно если в разговоре с тобой проявляют беспокойство. А она проявляла, я вас уверяю.

— Что вы узнали?

— Что вас считают человеком опасным.

— В каком смысле?

— Никаких уточнений не последовало. Но то, что был использован такой термин, побудило меня спросить, отчего этим не занялась Сюрте.[47] Ответ был чрезвычайно интересным: «Он вне пределов компетенции Сюрте и Интерпола».

— Что вы из этого заключили?

— Что это крайне сложное дело, где открывается масса возможностей. Однако после начала нашего с вами разговора я пришел к другому заключению.

— К какому же?

— Что вам следует хорошо заплатить мне, поскольку я должен быть крайне осторожен. Те, что вас ищут, тоже могут оказаться вне пределов компетенции Сюрте и Интерпола.

— Об этом мы еще поговорим. Вы сказали той женщине, что я собираюсь к вам?

— Сказал, что вы будете через четверть часа. Она попросила меня немного подождать у аппарата, сказав, что скоро вернется к телефону. Она явно звонила куда-то еще. Вернулась она с окончательными инструкциями. Вас следовало задержать в моем кабинете, пока к моему секретарю не подойдет человек, который спросит о цюрихском деле. А когда вы выйдете, на вас надо будет указать кивком или жестом. Ошибки быть не должно. Конечно, тот человек явился, а вы, конечно, не пришли, и он вместе с помощником ждал вас около кассовых кабин. Когда вы позвонили и сказали, что летите в Лондон, я вышел из кабинета, чтобы найти этого человека. Моя секретарша указала мне на него, и я ему все про вас сказал. Остальное вы знаете.

— Вам не показалось странным, что меня нужно было опознать?

— Не столько странным, сколько чрезмерным. Карта — это одно дело, телефонные звонки, заочные разговоры, но чтобы так прямо и открыто ввязываться — это уже совсем другое. Я так и сказал той женщине.

— Что она вам на это ответила?

Д’ Амакур прокашлялся:

— Она дала понять, что сторона, которую она представляет, — а ее возможности по сути подтверждались самой картой, — не забудет моей помощи. Видите, я ничего не утаиваю от вас… Похоже, что они не знают, как вы выглядите.

— В банке был человек, который меня видел в Цюрихе.

— Тогда его компаньоны не доверяют тому, что он видел. Или, возможно, тому, что он думает, что видел.

— Почему вы это говорите?

— Одно простое наблюдение, мсье. Женщина настаивала. Поймите, я усиленно возражал против открытого участия. Это не предусматривается картой. Она сказала, что у них нет вашей фотографии. Конечно, очевидная ложь.

— Вы полагаете?

— Разумеется. На всех паспортах есть фотографии. Где это вы видели такого иммиграционного служащего, которого нельзя было бы подкупить или одурачить? Десять секунд в помещении паспортного контроля, снимок с фотографии — все это можно устроить. Нет, они допустили серьезный промах.

— Думаю, да.

— А вы, — продолжал д’Амакур, — только что сказали мне еще кое-что. Да, вы действительно должны мне очень хорошо заплатить.

— Что я вам сказал только что?

— Что у вас паспорт не на имя Джейсона Борна. Кто вы, мсье?

Сначала Джейсон ничего не ответил, вновь повертев стакан, он сказал:

— Тот, кто может вам немало заплатить.

— Вполне достаточно. Вы просто клиент по имени Борн. А мне надо быть осторожным.

— Мне нужен номер телефона в Нью-Йорке. Вы можете его для меня раздобыть? Тут можно рассчитывать на крупную премию.

— Я бы с радостью. Но не представляю, как это сделать.

— Это можно выудить из карты. С помощью мощной лупы.

— Когда я сказал, что номер был устранен, я не имел в виду — зачеркнут. Он был вырезан.

— Тогда кто-то в Цюрихе им владеет.

— Или он был уничтожен.

— Последний вопрос, — сказал Джейсон, теперь он хотел поскорее закончить разговор, — он, кстати, касается вас. Только так вам может быть заплачено.

— Вопрос, разумеется, будет принят во внимание. В чем дело?

— Если я покажусь в банке Валуа, не позвонив вам, не предупредив вас, должны ли вы снова позвонить по тому телефону?

— Да. С картой не считаться нельзя, она исходит из мощных учреждений. Может последовать увольнение.

— Тогда как же мы получим наши деньги?

Д’Амакур поджал губы.

— Есть один способ. Снятие со счета in absentia.[48] Заполненные бланки, инструкции в письме, личность удостоверяется и заверяется официально зарегистрированной юридической фирмой. Я буду не в силах вмешаться.

— Но все равно должны будете позвонить.

— Тут все зависит от времени. Скажем, юрист, с которым банк Валуа имел многочисленные сделки, звонит мне с просьбой приготовить, например, какое-то количество чеков, выписанных на основании иностранных переводов, которые были им заверены. Я это для него сделаю. Он может сообщить, что высылает заполненные бланки, чеки, выписанные «на предъявителя», — практика, нередкая в наше время чрезмерных налогов. Курьер от него может прибыть с письмом в часы самой лихорадочной работы, и моя секретарша — уважаемый, пользующийся многолетним доверием сотрудник — может просто принести бланки мне на подпись и письмо для пометки.

— Без сомнения, — перебил его Борн, — вместе со многими другими бумагами, которые вы должны подписать.

— Совершенно верно. Потом я позвоню, вероятно, проследив, как курьер ушел со своим портфелем.

— Не придет ли вам, случайно, на память название какой-нибудь юридической фирмы в Париже? Или же имя какого-нибудь известного вам юриста?

— Признаюсь, одного я как раз припоминаю.

— Сколько он будет стоить?

— Десять тысяч франков.

— Это дорого.

— Отнюдь нет. Он был судьей, уважаемый человек.

— А как насчет вас? Давайте уточним.

— Как я сказал, я человек разумный, и решать вам. Поскольку вы упомянули пятизначное число, давайте основываться на ваших словах. Пятизначная цифра, начинающаяся с пятерки. Пятьдесят тысяч франков.

— Это неслыханно!

— Равно как и то, что вы сделали, мсье Борн.

— Une fiche confidentielle, — произнесла Мари, сидя в кресле у окна, за которым предвечернее солнце отражалось от вычурных домов бульвара Монпарнас. — Значит, вот какой прием они использовали.

— Я могу произвести на тебя впечатление: я знаю, с каких времен им пользуются. — Джейсон налил воды и подошел со стаканом к постели. Он сел напротив нее. — Хочешь послушать?

— Да нет, — ответила она, озабоченно глядя за окно. — Я прекрасно знаю, с каких времен и что это значит. Это настоящий удар.

— Почему? Я думал, ты ожидала чего-то в этом роде.

— В результатах — да, но не в механике. Карта — это архаическое нарушение закона, к которому прибегают лишь частные банки на континенте. Американские, канадские и английские законы ее запрещают.

Борн вспомнил слова д’Амакура и повторил их:

— Это исходит из мощных учреждений — так он сказал.

— Он был прав. — Мари посмотрела на него. — Разве ты не видишь? Я знала, что твой счет как-то отмечен. Я полагала, что кого-то подкупили, чтобы он поставлял информацию. Тут нет ничего необычного: банкиры не числятся в первых рядах кандидатов в святые. Но здесь другое. Этот счет в Цюрихе был заведен — с самого начала — с картой как частью всей операции. Предположительно, с твоего ведома.

— «Тредстоун-71», — сказал Джейсон.

— Да. Владельцы банка должны были действовать заодно с «Тредстоун». А принимая во внимание широту твоих полномочий, возможно, что ты был осведомлен об их действиях.

— Но кто-то был подкуплен. Кёниг. Он заменил один телефонный номер на другой.

— Ему хорошо заплатили, можешь мне поверить. Он мог бы получить десять лет отсидки в швейцарской тюрьме.

— Десять лет? Не слабо.

— Таковы швейцарские законы. Ему, должно быть, заплатили небольшое состояние.

— Карлос, — произнес Борн, — Карлос… Почему? Какое я имею к нему отношение? Вот что я хотел бы знать. Я все время повторяю это имя! И ничего не понимаю, ничего. Просто… не знаю. Ничего.

— Но ты что-то хотел сказать. Что, Джейсон? О чем ты думаешь?

— Я не думаю… Я не знаю.

— Значит, что-то чувствуешь. Что?

— Не знаю. Может быть, страх… Злость, раздражение. Не знаю.

— Сосредоточься.

— Проклятье, думаешь, я не делаю этого? Не делал раньше? Ты хоть представляешь себе, что это такое? — Борн остановился, досадуя на себя за вспышку. — Прости.

— Не за что. Тут есть какие-то намеки, улики, которые ты должен отыскать — мы должны. Твой друг доктор на Пор-Нуаре был прав: у тебя в памяти одни образы вызываются другими. Ты сам говорил: упаковка спичек, какое-нибудь лицо, фасад ресторана. Так было. А теперь это имя, имя, которого ты избегал, пока рассказывал мне все, что с тобой приключилось за последние пять месяцев, все до мельчайших деталей. Но Карлоса ты ни разу не упомянул. Должен был бы, но не упомянул. Это имя что-то для тебя значит, понимаешь? Оно что-то будит в тебе, и это что-то рвется наружу.

— Я знаю. — Джейсон отхлебнул из стакана.

— Дорогой, на бульваре Сен-Жермен есть знаменитый книжный магазин, его владелец помешан на журналах. У него целый этаж завален старыми изданиями, их там груды. Он даже завел каталог, систематизирует статьи по темам, как в библиотеке. Я хочу выяснить, значится ли Карлос в его картотеке. А ты?

У Борна закололо в груди. Боль не имела никакого отношения к ранам. Это был страх. Она это увидела и поняла, он же чувствовал и не мог понять.

— Есть подшивки старых газет в Сорбонне, — сказал он, — одна из них на какое-то время вознесла меня на седьмое небо. Пока я не подумал как следует.

— Была обнаружена ложь. Это очень важно.

— Но теперь-то мы не ложь ищем?

— Нет, мы ищем правду. И ты ее не бойся, родной. Я не боюсь.

Джейсон поднялся.

— Ладно. На очереди — бульвар Сен-Жермен. А пока позвони этому приятелю в посольство. — Борн вынул из кармана клочок бумаги с номером телефона, там же был записан номер машины, отъехавшей от банка на улице Мадлен. — Поглядим, что с этим можно сделать.

— Отлично. — Мари взяла клочок и подошла к телефону, рядом с которым лежал небольшой блокнот. Она перелистала его. — Вот. Его зовут Денни Корбелье. Питер сказал, что позвонит ему сегодня в середине дня по парижскому времени. На него я могу положиться, он один из атташе посольства и очень хорошо осведомлен.

— Питер с ним знаком? Знает его не по списку служащих?

— Они вместе учились в университете Торонто. Я позвоню ему отсюда, можно?

— Конечно. Только не говори, где ты.

— Я скажу ему то же, что сказала Питеру. Что переезжаю из одной гостиницы в другую и пока не знаю, где остановлюсь. — Она набрала код города, потом номер канадского посольства на авеню Монтеня. Через пятнадцать секунд она разговаривала с атташе Денни Корбелье.

Мари почти сразу же перешла к делу:

— Я полагаю, Питер сказал вам, что мне может понадобиться помощь.

— Больше того, — ответил Корбелье, — он объяснил, что вы в Цюрихе. Не скажу, что понял все из того, что он говорил, но общую идею ухватил. Похоже, в наше время в мире больших финансов много манипулируют.

— Больше обычного. Беда в том, что никто не хочет сказать, кто кем манипулирует. Вот что я хотела бы узнать.

— Как я могу помочь?

— У меня есть номер автомобиля и один телефон, оба здешние, парижские. Телефон в справочнике не значится. Мне было бы неловко по нему позвонить.

— Продиктуйте мне его.

Мари продиктовала.

— «А mari usque ad mari»,[49] — сказал Корбелье, процитировав национальный девиз их страны. — У нас есть несколько друзей в нужных местах. Мы часто торгуем благосклонностью, обычно в том, что касается наркотиков, зато мы гибкие политики. А что, если нам завтра вдвоем пообедать? Я принесу что смогу.

— Я бы с удовольствием, но завтра не получится. Провожу день со старым приятелем. Может быть, в другой раз.

— Питер сказал, что я буду идиотом, если не стану настаивать. Он говорит, что вы потрясающая женщина.

— Он очень мил, и вы тоже. Позвоню вам завтра днем.

— Хорошо. Пойду поработаю над этим.

— До завтра и еще раз спасибо. — Мари положила трубку и посмотрела на часы. — Мне надо позвонить Питеру через три часа. Напомни мне.

— Ты и в самом деле думаешь, что у него так скоро уже что-нибудь будет?

— Уже есть. Прошлой ночью он начал с того, что позвонил в Вашингтон. Как сказал Корбелье: мы все чем-нибудь торгуем. Какая-нибудь информация здесь, информация там. Какое-нибудь имя с нашей стороны против имени с вашей.

— Отдаленно напоминает измену.

— Как раз наоборот. Мы имеем дело с деньгами, а не ракетами. Деньгами, которые нелегально обращаются, обходя законы, оберегающие наши интересы. Ты же не захочешь, чтобы арабские шейхи завладели корпорацией «Грумман эйркрафт». Вот тогда пришлось бы говорить о ракетах… Но уже после того, как они вылетят из пусковых шахт.

— Снимаю свое возражение.

— Утром первым делом надо встретиться с человеком д’Амакура. Прикинь, сколько ты хочешь снять.

— Все.

— Все?

— Именно. На месте управляющих «Тредстоун» что бы ты сделала, узнав, что на счету корпорации не хватает шести миллионов франков?

— Понятно.

— Д’Амакур предложил серию банковских чеков на предъявителя.

— Он так сказал? Чеков?

— Да. Что-нибудь не так?

— Разумеется. Номера этих чеков могут быть зарегистрированы и разосланы во все банки. Чтобы получить по ним, надо обращаться в банк, а выплата может быть приостановлена.

— Ловкач. Собирает и с тех и с других. Что будем делать?

— Примем половину из того, что он предлагает: «на предъявителя». Но не чеки. Боны на предъявителя разного достоинства. Они гораздо труднее учитываются.

— Ты только что заслужила свой обед, — сказал Джейсон, коснувшись ее лица.

— Я стараюсь зарабатывать себе на хлеб, сэр, — ответила она, удержав его ладонь на щеке, — сначала обед, потом Питер… потом книжный магазин на бульваре Сен-Жермен.

— Книжный магазин на бульваре Сен-Жермен, — повторил Борн, снова почувствовав боль в груди.

Что это? Почему он так боится?

Они вышли из ресторана на бульваре Распай и направились к переговорному пункту на улице Вожирар. Вдоль стен стояли телефонные будки, а в центре зала располагалась большая круглая стойка, за которой служащие направляли клиентов в будки.

— Нагрузка сейчас совсем небольшая, мадам, — сказал Мари один из клерков, — вы сможете позвонить через несколько минут. Номер двенадцатый, пожалуйста.

— Спасибо. Двенадцатая кабина?

— Да, мадам. Вон туда, прямо.

Когда они шли через толпу в зале, Джейсон держал Мари под руку.

— Я знаю, почему люди пользуются такими станциями, — сказал он, — это в сто раз быстрее, чем из гостиничного номера.

— Это только одна из причин.

Едва они подошли к будке и зажгли по сигарете, как услышали два коротких звонка внутри. Мари открыла дверь и вошла со своим блокнотом. Сняла трубку.

Несколько мгновений спустя Борн с изумлением увидел, как кровь отлила у нее от лица, и оно стало белым как мел.

Она закричала и выронила сумочку, ее содержимое рассыпалось по полу будки. Блокнот упал на полочку, карандаш переломился, с такой силой она его стиснула. Борн кинулся в кабинку; Мари почти теряла сознание.

— Лиза, это говорит Мари Сен-Жак из Парижа. Питер ждет моего звонка.

— Мари? О Господи… — Голос секретарши пропал, сменившись другими голосами в помещении. Возбужденные голоса, приглушенные ладонью, которая прикрыла микрофон. Послышался какой-то шелест, трубка перешла в другие руки.

— Мари, это Элан, — сказал первый помощник заведующего отделом, — мы тут все в кабинете Питера.

— В чем дело, Элан? У меня мало времени. Пожалуйста, могу я с ним поговорить?

Тот некоторое время помолчал.

— Я хотел бы это как-то тебе облегчить, но не знаю как. Мари, Питер умер.

— Он… что?

— Несколько минут назад позвонили из полиции. Они теперь этим занимаются.

— Полиция? Что случилось? О Господи, умер? Что случилось?

— Мы пытаемся разобраться, но, по-видимому, нам нельзя ничего трогать у него на столе.

— У него на столе?..

— Записи, пометки и тому подобное.

— Элан! Расскажи мне, что случилось.

— Да мы сами ничего не знаем. Он никому из нас не сказал, какие у него дела. Знаем только, что сегодня утром ему дважды звонили из Штатов — один раз из Вашингтона, второй из Нью-Йорка. Около полудня он сказал Лизе, что едет в аэропорт кого-то встречать. Кого — не сказал. Час назад полиция нашла его в одном из погрузочных туннелей. Ужасно, его застрелили. Попали в горло… Мари? Мари?

Старик с пустыми глазами и седой щетиной взгромоздился в темную будку для исповеди и, щурясь и моргая, стал вглядываться в фигуру в капюшоне за темной занавеской.

Зрение у восьмидесятилетнего посланца было слабое. Но ум сохранялся ясным, только это и имело значение.

— Ангелюс Домини, — произнес он.

— Ангелюс Домини, сын Божий, — прошептал человек в капюшоне, — благостны ли дни твои?

— Они близятся к концу, но они стали благостны.

— Хорошо… Что из Цюриха?

— Нашли человека с набережной Гизан. Он был ранен. Его проследили через доктора, известного Фербрехервельту. На крепком допросе он признался в нападении на женщину. Каин вернулся за ней. Это Каин его ранил.

— Значит, у них был уговор, у женщины и Каина.

— Человек с набережной Гизан так не думает. Он один из тех двоих, что подобрали ее на Лёвенштрассе.

— Он еще и дурак. Он убил сторожа?

— Он признает это и оправдывается. Чтобы спастись, у него не было выбора.

— Может не оправдываться. Это самое умное, что он сделал. Пистолет у него?

— У ваших людей.

— Хорошо. В цюрихской полиции есть один префект. Пистолет надо передать ему. Каин трудноуловим, с женщиной намного легче. У нее есть сообщники в Оттаве, она с ними будет поддерживать связь. Мы ее выследим и заманим в ловушку. Готов записывать?

— Да, Карлос.

Глава 13

Борн подхватил ее в тесном пространстве стеклянной будки, осторожно опустив на сиденье. Ее трясло, дыхание прерывалось спазмами, остекленевший взгляд стал осмысленным, когда она посмотрела на него.

— Они убили его! Они его убили! Господи, что я наделала. Питер!

— Ты здесь ни при чем! Если кто и виноват, то я. Ты ни при чем. Запомни.

— Джейсон, я боюсь. Он был на другом полушарии… а они его убили!

— «Тредстоун»?

— Кто же еще? Ему два раза звонили, из Вашингтона… Нью-Йорка. Он поехал в аэропорт кого-то встречать и был убит.

— Как?

— О Господи… — Глаза ее наполнились слезами. — Застрелили, в горло, — прошептала она.

Борн ощутил тупую боль. Он не мог определить, где именно, но она душила его.

— Карлос, — сказал он, сам не зная почему.

— Что? — Мари впилась в него глазами. — Что ты сказал?

— Карлос, — тихо ответил он. — Пуля в горло. Карлос.

— Что ты хочешь сказать?

— Я не знаю. — Он взял ее за руку. — Пойдем отсюда. Как ты? Идти можешь?

— Да, — ответила она, закрыв на мгновенье глаза и глубоко вздохнув.

— Зайдем выпить чего-нибудь. Нам это сейчас обоим необходимо. Потом пойдем туда.

— Куда?

— В книжный магазин на бульваре Сен-Жермен.

Там было три старых журнала под индексом «Карлос». Трехлетней давности номер международного издания «Потомак Куотерли» и два парижских выпуска «Ле Глоб». Они не стали читать статьи в магазине, а купили все три выпуска и на такси вернулись в гостиницу на Монпарнасе. Мари устроилась на кровати, Джейсон в кресле у окна. Прошло несколько минут, и вдруг Мари вскочила.

— Вот здесь. — В ее глазах и в голосе был страх.

— Читай.

— «Сообщается, что Карлосом и (или) его небольшой армией солдат практикуются чрезвычайно жестокие формы наказания. Это умерщвление выстрелом в горло, причем часто жертву оставляют умирать мучительной смертью. Это наказание применяется к тем, кто нарушил обет молчания или послушания убийце, а также к тем, кто отказался передать ему информацию…» — Мари остановилась, не в силах читать дальше. Она снова легла и закрыла глаза. — Он не захотел им ничего говорить, и они его убили. О Боже!..

— Он не мог выдать им того, чего сам не знал.

— Но ты знал! — Мари вновь села. — Ты знал про выстрелы в горло! Ты сам сказал!

— Сказал. Я знал про это. Это все, что я могу тебе ответить.

— Как?

— Я бы хотел объяснить, но не могу.

— Можно мне выпить?

— Конечно. — Джейсон встал и подошел к столу. Он налил виски в два стакана и посмотрел на нее. — Хочешь, я пошлю за льдом? Эрве на месте, это недолго.

— Не надо. — Она бросила журнал на постель и повернулась к нему: — Я схожу с ума.

— Составишь мне компанию.

— Я хочу тебе верить. Я верю тебе. Но я… я…

— Ты не уверена, — закончил Борн. — Как и я. — Он принес ей стакан. — Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я могу сказать? Не солдат ли я Карлоса? Не нарушил ли я обет молчания или послушания? Не поэтому ли я знаю способ казни?

— Прекрати!

— Я сам себе это твержу. Прекрати. Не думай. Старайся вспомнить, но где-то по пути нажимай на тормоза. Не забирайся слишком далеко, слишком глубоко. Можно обнаружить одну ложь, но она поднимет десять вопросов, в этой лжи запрятанных. Словно очнулся после долгого запоя, когда не помнишь, с кем дрался, с кем спал или… проклятье!.. кого убил.

— Нет, — с трудом выговорила Мари, — ты есть ты, не отбирай у меня этого.

— Я и не хочу. Я не хочу отбирать это у самого себя. — Джейсон снова сел в кресло лицом к окну. — Ты нашла… способ казни. Я нашел кое-что еще. Я знал это, так же как знал про Говарда Леланда. Даже не было необходимости читать.

Борн наклонился и взял трехлетней давности выпуск «Потомак Куотерли». Журнал был открыл на странице с портретом бородатого мужчины. Неотделанный рисунок-черновик, как бы набросанный по невразумительному описанию. Он передал ей журнал.

— Читай. Начинается наверху слева, под заголовком «Миф или чудовище». А потом я хочу сыграть в одну игру.

— Игру?

— Да. Я прочитал первые два абзаца, даю слово.

— Хорошо. — Мари озадаченно смотрела на него. Она поднесла журнал ближе к свету и прочитала:

Более десяти лет имя «Карлос» произносится шепотом в закоулках таких разных городов, как Париж, Тегеран, Бейрут, Лондон, Каир и Амстердам. Его считают террористом высшей категории, в том смысле, что он совершает убийства ради убийств без видимой политико-идеологической мотивации. Впрочем, имеются конкретные свидетельства того, что он убивал по заказу таких радикально экстремистских групп, как ООП[50] и группировка Баадера—Майнхофф. Именно благодаря изредка выказываемому им тяготению к подобным террористическим организациям, а также их внутренним конфликтам начинает вырисовываться более ясный портрет Карлоса. Информаторы, покончившие с кровавым кошмаром, сообщают подробности.

Хотя рассказы о его подвигах рисуют мир, полный насилия, заговоров, мощных взрывов и хитроумных интриг, стремительных автомобилей и еще более стремительных женщин, факты, похоже, указывают на то, что там Адам Смит присутствует, во всяком случае, не меньше, чем Ян Флеминг. Карлос сжимается до обычных человеческих размеров, и нашему взору предстает человек поистине устрашающий. Герой садо-романтического мифа превращается в поразительного монстра-кровопийцу, который оценивает убийство с профессионализмом рыночного эксперта, широко осведомленного о ставках, издержках и разделении труда на социальном дне. Это сложный бизнес, и Карлос контролирует его оценку в долларах.

Портрет начинается с имени, широко известного и столь же необычного, как и профессия его носителя. Ильич Рамирес Санчес. Говорят, что он венесуэлец, сын фанатичного, но ничем не примечательного адвоката-марксиста (Ильич — дань отца Владимиру Ильичу Ленину и отчасти объясняет пристрастие Карлоса к крайним формам терроризма), который послал его еще юношей в Россию, где он в основном и получил образование, включавшее шпионскую подготовку в особой школе в Новгороде.

Здесь портрет несколько бледнеет, и усиливаются слухи и домыслы. Согласно последним, какой-то комитет в Советах, занимающийся регулярной подготовкой иностранных студентов с целью будущей инфильтрации, установил, что именно представляет собой Ильич Санчес, и не пожелал иметь с ним дела. Параноидальный тип, который решение любой проблемы видел в пуле или бомбе. Было рекомендовано выслать молодого человека обратно в Каракас и прекратить какие бы то ни было контакты советских представителей с этой семьей. Отвергнутый таким образом Москвой и глубоко враждебный западному обществу, Санчес решил построить свой собственный мир, где он был бы верховным лидером. Что могло быть лучше, чем стать аполитичным убийцей, чьими услугами мог бы пользоваться широкий круг клиентов разных политических и философских убеждений?

Портрет вновь проясняется. Свободно владеющий многими языками включая, наряду с его родным испанским, русский, французский и английский, Санчес использует свою советскую подготовку как трамплин для достижения более совершенной техники. После его высылки из Москвы он в течение нескольких месяцев напряженно занимался повышением квалификации, по некоторым сведениям, под руководством кубинца Че Гевары. Он усвоил науку обращения со всеми видами оружия и взрывчатых материалов. Не было такого пистолета, которого он не сумел бы разобрать и вновь собрать с закрытыми глазами. Не было такого взрывчатого вещества, которое он не определил бы по запаху и на ощупь и не знал бы, как его взорвать дюжиной разных способов. Он был готов к делу и выбрал Париж в качестве базы своих операций. Стало известно, что есть человек, которого можно нанять для убийства там, где другие отказались.

Вновь портрет тускнеет из-за отсутствия документов, фиксирующих дату рождения, равно как других данных… Сколько же Карлосу лет? Сколько пораженных мишеней можно приписать ему и сколько следует считать мифом? Корреспонденты, аккредитованные в Каракасе, не сумели раскопать где бы то ни было в стране какой бы то ни было документ о рождении некоего Ильича Рамиреса Санчеса. С другой стороны, в Венесуэле десятки тысяч Санчесов, сотни из них носят имя Рамирес, но нет ни одного, который при этом был бы еще Ильичом. Появилось ли это имя позднее или намеренно опущено Карлосом, что еще раз доказывает его осторожность? Все сходятся на том, что убийце от тридцати пяти до сорока лет. В точности никто не знает.

Неоспоримым, однако, остается тот факт, что прибыль, полученная убийцей от нескольких первых дел, позволила ему создать организацию, которой могли бы позавидовать аналитики по оперативным вопросам из «Дженерал моторс». Это капитализм в его самом эффективном варианте, когда преданность и службу в равной мере стимулируют страх и вознаграждение. Последствия непослушания наступают незамедлительно — смерть, — но так же скоро приходит и награда за службу — щедрая премия и крупные суммы на расходы. Похоже, что организация выискивает исполнителей повсюду. И этот весьма обоснованный слух порождает очевидный вопрос. Откуда поступила первоначальная прибыль? Кто были первые жертвы?

Одна из тех, что стала предметом самых многочисленных толков, имела место тринадцать лет тому назад в Далласе. Сколько бы версий убийства Джона Ф. Кеннеди ни обсуждалось, ни одна из них не дала удовлетворительного объяснения облачку дыма, поднявшемуся над травянистым холмом в трехстах ярдах от президентского кортежа. Дым попал на пленку, два полицейских радиопередатчика зафиксировали звук (или звуки). Но ни стреляных гильз, ни следов найдено не было. Фактически единственная информация относительно пресловутого травянистого холма была признана к делу не относящейся, похоронена в недрах проводимого ФБР в Далласе расследования и не включена в отчет комиссии Уоррена. Информация эта исходила от свидетеля К. М. Райта из Северной Каролины, который на поставленный вопрос ответил следующее:

— Черт, там поблизости был только один сукин сын, старый тряпичник Билли, он стоял оттуда в двух сотнях ярдов.

Билли, о котором идет речь, был пожилым далласским бродягой; который часто попрошайничал в местах, посещаемых туристами. Тряпичником его прозвали за обыкновение обматывать свои башмаки лохмотьями, чтобы вызвать сочувствие простаков. Согласно сообщению наших корреспондентов, свидетельство Райта так и не было обнародовано.

Но вот полтора месяца назад один арестованный ливанский террорист раскололся на допросе в Тель-Авиве. Стремясь избежать казни, он заявил, что располагает информацией об убийце Карлосе. Израильская разведка направила отчет об этом в Вашингтон. Наши корреспонденты в Капитолии располагают фрагментами из него.

«Ответ: Карлос был в Далласе в ноябре 1963 года. Он выдавал себя за кубинца и готовил Освальда. Он стоял за этим. Это была его операция.

Вопрос: Какие у вас доказательства?

Ответ: Я слышал, как он говорил об этом. Он был на небольшом возвышении за бордюром. К ружью у него была прикреплена ловушка для стреляных гильз.

Вопрос: Об этом ничего не сообщалось. Почему его не заметили?

Ответ: Его могли видеть, но никто его не узнал. Он был одет как старик, в потертое пальто, а ботинки у него были обернуты холстиной, чтобы не оставлять следов».

Конечно, информация этого террориста не является доказательством, но и пренебрегать ею не следует. Особенно когда дело касается мастера убийств, знатока искусных трюков, который сделал признание, столь удивительно подтверждающее одно неизвестное и неопубликованное свидетельство об эпизоде национального кризиса, который не был расследован. К этому следует отнестись серьезно. Как и многие другие лица, причастные — даже весьма отдаленно — к трагическим событиям в Далласе, тряпичник Билли несколько дней спустя был найден мертвым. Причина смерти — чрезмерная доза наркотиков. Он был известен как старый пьяница, потреблявший дешевое вино, но никогда не пользовался наркотиками. Он не мог себе этого позволить.

Был ли Карлос человеком с травянистого холма? Какое необыкновенное начало необыкновенной карьеры! Если Даллас был его операцией, то сколько же миллионов долларов он мог за нее получить? Наверняка более чем достаточно для того, чтобы создать сеть информаторов и солдат, составляющую целый мир.

Миф чересчур материален. Карлос вполне может быть чудовищем из плоти и огромного количества крови.

Мари положила журнал:

— Так что за игра?

— Ты закончила? — Джейсон обернулся от окна.

— Да.

— Похоже, было много всяких свидетельств. Теорий, предположений, уравнений.

— Уравнений?

— Если что-нибудь произошло здесь, а результат проявился в другом месте, значит, одно с другим связано.

— Ты имеешь в виду соотношение, — сказала Мари.

— Хорошо, пусть будет соотношение. Там ведь все это есть?

— В известной мере да. Вряд ли это официальная сводка. Тут много гипотез, слухов, информации из вторых рук.

— Но все же есть факты.

— Данные.

— Ладно, данные. Это вернее.

— Что за игра? — повторила Мари.

— Название простое: ловушка.

— Ловушка на кого?

— На меня. Я хочу, чтоб ты задавала мне вопросы. Про то, что здесь сказано. Какая-нибудь фраза, название города, слух, фрагмент… данные. Что угодно. Послушаем мои ответы. Ответы вслепую.

— Дорогой, это не доказывает…

— Начинай! — скомандовал Джейсон.

— Хорошо. — Мари подняла номер «Потомак Куотерли». — Бейрут.

— Посольство, — ответил он, — глава отделения ЦРУ выдает себя за атташе. Застрелен на улице. Триста тысяч долларов.

Мари посмотрела на него.

— Я припоминаю, — начала было она.

— Я — нет, — перебил ее Джейсон, — продолжай.

Она опять заглянула в журнал.

— Баадер — Майнхофф.

— Штутгарт, Регенсбург, Мюнхен. Два убийства и одно похищение, ответственность взял на себя Баадер. Гонорар от… — Борн остановился, потом с удивлением прошептал: — Источник в Соединенных Штатах. Детройт… Уилмингтон, Делавэр.

— Джейсон, что такое…

— Дальше. Пожалуйста.

— Имя. Санчес.

— Имя Ильич Рамирес Санчес, — повторил он, — это Карлос.

— Почему Ильич?

Борн задумался.

— Не знаю.

— Это русское имя, не испанское. Мать его была русской?

— Нет… да. Его мать. Это должна быть его мать… я думаю. Не уверен.

— Новгород.

— Шпионская школа. Связи, шифры, радиоволны. Санчес ее закончил.

— Джейсон, ты это прочитал!

— Я этого не читал! Пожалуйста, пойдем дальше.

Мари вернулась к началу статьи:

— Тегеран.

— Восемь убийств. Ответственность поделена — Хомейни и ООП. Гонорар два миллиона. Источник: советский юго-западный сектор.

— Париж, — быстро сказала Мари.

— Все контракты проходят через Париж. Контракты… Убийства.

— Чьи убийства? Чьи контракты?

— Санчес… Карлос.

— Карлос. Значит, это его контракты, его убийства. К тебе они никакого отношения не имеют.

— Контракты Карлоса, — сказал Борн как бы в изумлении, — ко мне… никакого отношения… — едва слышно повторил он.

— Ты же сказал это, Джейсон. Все это не имеет к тебе никакого отношения!

— Нет! Неправда! — вскричал Борн, резко приподнявшись в кресле и глядя на нее в упор. — Наши контракты, — добавил он спокойно.

— Ты сам не знаешь, что говоришь!

— Я просто отвечаю! Наугад! Вот зачем мне надо было в Париж! — Он повернулся, подошел к окну. — В этом и состоит вся игра. Мы же договорились, что нам не нужна ложь, мы ищем правду, так ведь? Может быть, мы ее нашли, может быть, игра ее раскрыла.

— Это не чистый опыт! Просто болезненное упражнение на воспоминания по ассоциации. Если это было напечатано в каком-нибудь журнале вроде «Потомак Куотерли», то перепечатать могла половина газет всего мира. Ты мог прочитать это где угодно.

— Главное, что я это помню.

— Не все. Ты не знаешь, откуда взялся «Ильич», не знаешь, что отец Карлоса был адвокатом-коммунистом в Венесуэле. А это все яркие детали. Ты ни слова не сказал про кубинцев. Если бы сказал, это бы привело к самой поразительной гипотезе из тех, что здесь рассмотрены. А ты об этом ни слова не сказал.

— О чем ты?

— Даллас, — бросила она, — ноябрь 1963 года.

— Кеннеди, — ответил Борн.

— Что Кеннеди?

— Это случилось тогда. — Джейсон застыл.

— Да, верно, но я спрашиваю о другом.

— Я знаю. — Борн вновь заговорил ровным, бесцветным голосом. — Травянистый холм… Тряпичник Билли.

— Ты это прочел!

— Нет.

— Значит, слышал где-то раньше или читал раньше.

— Возможно, но неубедительно, не так ли?

— Прекрати, Джейсон!

— Опять это слово. Если бы я мог.

— Что ты пытаешься сказать? Что ты Карлос?

— Господи, нет. Карлос хочет меня убить, да и по-русски я не говорю, это-то я знаю.

— Тогда что?

— То, что я сказал вначале. Игра. Игра называется «ловушка для солдата».

— Солдата?

— Да. Того, что дезертировал от Карлоса. Вот единственное объяснение, единственная причина, почему я знаю то, что знаю. И знаю именно это.

— Почему ты сказал «дезертировал»?

— Потому что он хочет меня убить. Должен: он думает, что я знаю о нем больше, чем кто-либо.

Мари лежала на кровати свернувшись, теперь она села, спустив ноги на пол.

— Это последствия дезертирства. А каковы его причины? Если это правда и ты это сделал… — Она остановилась.

— Судя по всему, теперь поздно искать нравственное оправдание, — сказал Борн, видя, с какой болью признает это женщина, которую он любит. — Я могу предположить несколько причин, стандартных. Как тебе разборки среди воров… убийц?

— Ерунда! — вскричала Мари. — Нет и намека на улики.

— Их уйма, и ты это знаешь. Я мог продаться какому-нибудь более крупному покупателю или утаить большие суммы из гонораров. Иначе как объяснить счет в Цюрихе? — Он на мгновение запнулся, глядя на стену над кроватью. — Как объяснить Говарда Леланда, Марсель, Бейрут, Штутгарт… Мюнхен? Да все. Все непомнящееся, что рвется наружу. И особенно одно. Почему я избегал этого имени, никогда его не упоминал? Я был напуган. Боялся его.

Какое-то время они молчали. Мари кивнула.

— Я не сомневаюсь, что ты сам в это веришь. И в некотором смысле хотела бы, чтоб так оно и было. Но не думаю, что это правда. Ты хочешь верить, потому что подтверждаются твои слова. Находится хоть какой-то ответ… объяснение, кто ты. Быть может, не то, что ты хотел бы услышать, но Бог знает, все лучше, чем изо дня в день вслепую бродить по жуткому лабиринту. Да что угодно было бы лучше, наверное. — Она помолчала. — И я бы хотела, чтобы так оно и было на самом деле, потому что тогда мы бы сюда не приехали.

— Что?

— В этом и заключается противоречие, мой дорогой. Твое уравнение не сходится. Если ты был тем, кто ты есть, как тебе кажется, и боялся Карлоса, — а Бог свидетель, его стоит бояться, — меньше всего тебе захотелось бы в Париж. Ты бежал бы от него подальше. Взял бы в Цюрихе деньги и пропал. Но ты этого не делаешь, наоборот, идешь прямо к Карлосу в логово. Человек напуганный или виновный так не поступает.

— Тут одна-единственная цель: я приехал в Париж, чтобы узнать — и все.

— Тогда беги. Утром у нас будут деньги, ничто тебя — нас — не остановит. — Мари не сводила с него глаз.

Джейсон взглянул на нее и отвернулся. Подошел к столу, налил себе в стакан.

— Остается еще «Тредстоун», — сказал он.

— Почему она значит больше, чем Карлос? Вот тут у тебя настоящее уравнение. Карлос и «Тредстоун». Человек, которого я когда-то очень любила, убит «Тредстоун». Еще одна причина, чтоб нам бежать, спасаться.

— Я думал, ты хочешь, чтобы его убийц нашли. Чтобы они заплатили за то, что сделали.

— Хочу. Очень. Но их могут найти другие. Для меня есть вещи более или менее важные, и месть — среди них не главное. Главное — мы. Ты и я. Или — это только мое мнение? Мое чувство?

— Ты же знаешь, — он крепче сжал в руке стакан и посмотрел на нее, — я люблю тебя.

— Тогда бежим! — сказала она, повысив голос почти непроизвольно, и шагнула к нему. — Забудем все, забудем по-настоящему и бежим как можно скорее, как можно дальше! Давай!

— Я… я. — Джейсон запинался, наплывала какая-то пелена, мешала говорить, бесила. — Есть… вещи.

— Какие вещи? Мы любим друг друга, мы нашли друг друга! Мы можем уехать куда угодно, быть кем угодно. Ведь нас ничто не останавливает?

— Только ты и я, — повторил он тихо, пелена окутывала его, душила. — Я знаю. Я знаю. Но мне надо подумать. Так много надо узнать, так много выяснить.

— Почему это для тебя так важно?

— Просто… важно.

— И ты не знаешь почему?

— Да… Нет, я не уверен. Не спрашивай меня теперь.

— Если не теперь, то когда? Когда я могу тебя спросить? Когда это у тебя пройдет? И пройдет ли когда-нибудь?!

— Прекрати! — вдруг взревел он, швырнув стакан на деревянный поднос. — Я не могу бежать! Не хочу! Мне надо быть здесь! Надо узнать!

Мари кинулась к нему, положила руки на плечи, погладила по лицу, утерла пот.

— Вот ты и сказал это. Ты себя слышал, дорогой? Ты не можешь бежать, потому что чем ближе ты к разгадке, тем больше она сводит тебя с ума. И если бы ты убежал, стало бы только хуже. Ты бы не жил, а боролся с кошмаром. Я это знаю.

Он коснулся ее лица и посмотрел в глаза:

— Знаешь?

— Конечно. Но ты должен был сам это сказать, не я. — Она обнимала его, прижавшись щекой к груди. — Мне надо было вырвать у тебя эти слова. Как ни странно, я бы могла убежать. Сегодня же вечером села бы с тобой в самолет и полетела бы, куда скажешь, все бросила бы, ни разу не оглянувшись, и была бы счастлива как никогда в жизни. Но ты так не можешь. То, что таится — или не таится — в Париже, глодало бы тебя изнутри, и ты бы этого не вынес. Вот в чем дикая ирония, дорогой. Я бы смогла с этим жить, а ты нет.

— И ты бы просто все бросила? — спросил Джейсон. — А как же твоя семья, работа, все твои знакомые?

— Я не ребенок и не дурочка, — быстро ответила она, — как-нибудь устроилась бы, но не думаю, что это было бы совсем всерьез. Попросила бы длительный отпуск по состоянию здоровья и по личным причинам. Эмоциональный стресс, срыв. Всегда могла бы вернуться, в департаменте бы поняли.

— Питер?

— Да. — Она помолчала. — Мы перешли от одних отношений к другим, я думаю, более важным для нас обоих. Он был мне вроде непутевого брата, которому желаешь успеха, несмотря на его недостатки, потому что за ними скрывалась настоящая порядочность.

— Мне жаль. Мне в самом деле жаль.

Она посмотрела на него:

— Ты обладаешь такой же порядочностью. Когда занимаешься такой работой, как моя, порядочность очень много значит. Не кроткие наследуют землю, Джейсон, а продажные. И я полагаю, что расстояние между продажностью и убийством составляет один очень небольшой шаг.

— «Тредстоун-71»?

— Да. Мы были оба правы. Я хочу, чтоб их нашли. Хочу, чтоб они заплатили за то, что сделали. И ты не можешь бежать.

Он коснулся губами ее щек, волос и обнял ее.

— Мне надо бы прогнать тебя. Выставить вон из моей жизни. А я не могу этого сделать, хотя и знаю, что должен.

— Даже если бы ты это сделал, ничего бы не изменилось. Я бы не ушла, родной мой.

Юридические конторы располагались на бульваре Шапель. Зал для заседаний с рядами книжных полок напоминал скорее театральную декорацию, чем учреждение. Все было тщательно подобрано, каждая вещь на своем месте. Здесь заключались сделки, а не договоры. Что касается самого юриста, то седая эспаньолка и серебряное пенсне на орлином носу не могли скрыть натуры хапуги. Он даже настаивал на том, чтобы беседа велась на английском, которым он владел скверно, чтобы потом иметь возможность заявить, что его неверно поняли.

Разговор вела большей частью Мари, Борн доверил это ей как клиент своему финансовому советнику. Она кратко изложила суть поручения: перевести банковские чеки в боны на предъявителя с выплатой в долларах, деноминацией в пределах от двадцати до пяти тысяч долларов. Юрист должен был затребовать в банке, чтобы каждую серию разбили На тройки со сменой международных поручителей в каждом пятом лоте сертификатов. Юрист понял: Мари так усложняла набор выпусков этих бонов, что проследить их становилось невозможно для большинства банков или брокеров. С другой стороны, эти банки или брокеры не имели бы никаких дополнительных трудностей или издержек: выплаты гарантировались.

Когда раздраженный бородач готов был завершить телефонный разговор со столь же раздосадованным Антуаном д’Амакуром, Мари остановила его жестом:

— Простите, но мсье Борн настаивает на том, чтобы мсье д’Амакур включил сюда также двести тысяч франков наличными, из них сто тысяч должны быть приобщены к бонам и сто тысяч получит мсье д’Амакур. Он полагает, что эта вторая сотня тысяч будет разделена следующим образом: семьдесят пять тысяч — мсье д’Амакуру и двадцать пять тысяч — вам. Он понимает, что остается в большом долгу перед вами обоими за ваши советы и дополнительные неудобства, которые он вам причинил. Нет необходимости говорить, что особой записи о разделе суммы не требуется.

Раздражение и беспокойство юриста при этих словах сменились подобострастием, какого свет не видывал со времен существования версальского двора. Все было исполнено в соответствии с необычными — хотя и вполне понятными — требования мсье Борна и его уважаемого консультанта.

Для бонов и денег мсье Борн передал кожаный чемоданчик. Его доставит вооруженный курьер, который покинет банк в 2.30 пополудни и встретит мсье Борна в три часа ровно на мосту. Высокочтимый клиент удостоверит свою личность небольшим кусочком кожи, вырезанным из обшивки чемоданчика; будучи приложен к этому месту, он должен совпасть с недостающим фрагментом. В дополнение к этому будет произнесен пароль: «Господин Кёниг шлет привет из Цюриха».

Так были оговорены детали операции. Впрочем, одна из них была разъяснена консультантом мсье Борна.

— Мы признаем, что требования карты должны быть соблюдены буквально, и предполагаем, что мсье д’Амакур так и поступит, — заявила Мари Сен-Жак. — Однако мы признаем также, что расчет времени может быть благоприятным для господина Борна, и склонны ожидать, что по меньшей мере это преимущество будет ему обеспечено. Если же он его не получит, то боюсь, что я как полномочный — хотя в данный момент и анонимный — член Международной банковской комиссии буду принуждена доложить о некоторых нарушениях банковских и юридических процедур, лично мною засвидетельствованных. Я убеждена, что этого не потребуется, всем нам хорошо платят, — n’estce pas, monsieur?[51]

— C’est vrai, madame!² В банковском деле… действительно, как в самой жизни… время решает все. Вам нечего опасаться.

— Я знаю, — сказала Мари.

Борн почистил канал глушителя. Потом осмотрел магазин и обойму. Оставалось шесть патронов. Он был готов. Запихнув оружие за пояс, он застегнул пиджак.

Мари не видела, что он взял пистолет. Она сидела спиной к нему на кровати и разговаривала по телефону с атташе канадского посольства Денни Корбелье. Над пепельницей поднимался сигаретный дым. Мари дописывала в блокнот полученную от Корбелье информацию. Закончив, она поблагодарила его и повесила трубку. Две-три секунды она сидела неподвижно, все еще держа в руке карандаш.

— Он не знает про Питера, — сказала она, повернувшись к Джейсону, — это странно.

— Очень, — согласился Борн. — Я думал, ему станет известно одним из первых. Ты сказала, что они там проверяли, с кем Питер говорил по телефону. Он заказал разговор с Парижем, с Корбелье. Казалось бы, это должны были проследить.

— Это я даже не принимаю во внимание. Я думаю про газеты, про телеграф. Питера… его нашли восемнадцать часов назад, и что ни говори, а он был заметным человеком в канадском правительстве. Его смерть уже сама по себе была бы событием, насильственная — тем более… Но о ней не сообщили.

— Позвони сегодня вечером в Оттаву. Узнай почему.

— Позвоню.

— Что тебе сказал Корбелье?

— Ах да. — Мари заглянула в свой блокнот. — Номер машины, что была на улице Мадлен, ничего нам не дает — ее взял напрокат в аэропорту де Голля некий Жан-Пьер Лярусс.

— Джон Смит, — перебил ее Джейсон.

— Вот именно. Больше повезло с телефонным номером, что дал тебе д’Амакур, но он не видит, какое это может иметь отношение к чему бы то ни было. Да и я, по правде сказать, не вижу.

— Настолько странно?

— Думаю, да. Это частная линия, принадлежит дому моделей на Сент-Оноре, «Ле Классик», «Классики».

— Дом моделей? Ты имеешь в виду студию?

— Наверняка там есть и студия. Но в основном это магазин элегантной одежды. Вроде дома Диора или Живанши. В торговле, по словам Корбелье, он известен как дом Рене. Это Бержерон.

— Кто?.

— Рене Бержерон, модельер. Этим бизнесом он занимается уже многие годы, все время на пороге решительного успеха. Я про него знаю потому, что моя портниха копирует его модели.

— Ты записала адрес?

Мари кивнула.

— Почему Корбелье не знает про Питера? Почему никто не знает?

— Может быть, выяснишь, когда позвонишь. Вероятно, все объясняется просто разницей во времени. Не успели поместить в здешние парижские утренние выпуски. Я посмотрю в вечерних газетах.

Вспомнив про тяжелый предмет у себя за поясом, Борн решил надеть пальто.

— Я иду к банку. Послежу за курьером до Нового моста.

Надевая пальто, он понял, что Мари его не слушала.

— Хотел тебя спросить: эти парни носят униформу?

— Кто?

— Банковские курьеры.

— Это относится к газетам, но не к телеграфным агентствам.

— Прошу прощения?

— Разница во времени. Газеты могли не успеть, но телеграфные службы должны бы уже все знать. А в посольствах есть телетайпы, там тоже должны знать. Джейсон, об этом не сообщили.

— Вечером позвонишь. Я пошел.

— Ты спрашивал про курьеров. Носят ли они униформу?

— Хотелось бы знать.

— Обычно носят. И еще они водят бронированные грузовички, но это я оговорила особо. Если будет использован грузовичок, то его должны поставить за квартал от моста, куда курьер пойдет пешком.

— Я слышал, но не вполне понял, зачем все это.

— Курьер при бонах — для нас не самое лучшее, но без него нельзя — банковские правила безопасности. А фургон просто слишком заметен, его легко проследить. Ты не передумал, может быть, возьмешь меня с собой?

— Нет.

— Поверь мне, все будет как надо. Эти двое ворюг не могут допустить сюрпризов.

— Значит, тебе незачем быть там.

— С тобой с ума можно сойти.

— Я спешу.

— Знаю. Без меня ты управишься быстрее. — Мари встала и подошла к нему. — Я понимаю. — Она потянулась к нему, поцеловала в губы и вдруг поняла, что у него за поясом оружие. — Ты чего-то опасаешься?

— Простая предосторожность. — Он взял ее за подбородок и улыбнулся. — Это ведь куча денег. Нам может хватить их надолго.

— Это хорошо звучит.

— Куча денег?

— Нет. Нам. — Мари нахмурилась. — Депозитный ящик с гарантией.

— Ты разговариваешь в non sequiturs.[52]

— Нельзя держать ценные бумаги на сумму больше миллиона долларов в номере парижской гостиницы. Нужен депозитный ящик.

— Мы можем сделать это завтра. — Он направился к двери. — Пока меня нет, поищи этот салон в телефонном справочнике и позвони туда по обычному номеру. Узнай, до которого часа он открыт.

С заднего сиденья такси Борн через ветровое стекло наблюдал за входом в банк. Водитель мурлыкал себе под нос и читал газету, довольный авансом в пятьдесят франков.

Мотор такси работал, на этом настоял пассажир. В правом заднем окне появился бронированный фургон. Его радиоантенна поднималась над центром крыши, как заостренный бушприт. Фургон остановился на площадке для служебных машин, прямо напротив такси, в котором сидел Джейсон. Над пуленепробиваемым стеклом двери правого крыла зажглись два красных огонька. Включили сигнальную систему.

Борн подался вперед, не сводя глаз с человека в униформе, который, выйдя из боковой двери, пробирался через толпу на тротуаре ко входу в банк. Он перевел дух: человек в униформе был не из тех троих хорошо одетых мужчин, что приходили вчера в банк Валуа.

Через пятнадцать минут курьер вышел из банка с кожаным чемоданчиком в левой руке, правая лежала на незастегнутой кобуре. На боковой обшивке чемоданчика была ясно видна вырезанная прореха. Джейсон нащупал кусочек кожи в кармане сорочки. Эта примитивная комбинация могла бы сделать возможной жизнь вдали от Парижа, вдали от Карлоса. Если бы такая жизнь существовала и он мог бы принять ее, забыв о жутком лабиринте, из которого не находил выхода.

По рукотворному лабиринту можно бежать, ощупывать стены, само прикосновение означает какое-то движение, пусть и вслепую. А в его лабиринте нет ни стен, ни проходов. Только воздух и клубящийся во тьме туман, который он видел по ночам, открывая глаза и чувствуя, как пот струится по лицу. Почему это всегда воздух, и тьма, и небесные потоки? Почему он куда-то падает по ночам? Парашют. Почему? Потом явились и другие слова. Он не знал, откуда они, но они были, он их слышал:

Что остается, когда теряешь память? Лицо или личина, мистер Смит?

Прекрати!

Бронированный фургон вошел в поток машин на улице Мадлен. Борн тронул водителя за плечо:

— Едем за этим грузовичком, но чтобы между нами было две машины, — сказал он по-французски.

Водитель встревоженно обернулся:

— Мне кажется, вы сели не в то такси, мсье. Берите назад ваши деньги.

— Болван, я из компании бронированных автомобилей. Это спецзадание.

— Простите, мсье. Мы его не упустим. — И водитель устремился вперед, в единоборство за место в потоке.

Фургон выбрал ближайшую дорогу к Сене по переулкам. На набережной Рапе он повернул влево к Новому мосту. Потом, примерно, как определил Джейсон, в трех или четырех кварталах от моста, снизил скорость, словно курьер увидел, что прибудет навстречу раньше назначенного времени. Но, подумал Борн, он и так опаздывает. Было без шести минут три, и времени едва хватало на то, чтобы припарковать машину и пройти пешком оговоренный квартал до моста. Почему же тогда фургон замедлил ход? Замедлил? Нет, он остановился! Почему?

Пробка? Бог ты мой, конечно, пробка!

— Остановитесь здесь, — сказал Борн водителю. — Скорее тормозите!

— В чем дело, мсье?

— Вы везучий человек, — сказал Джейсон, — моя компания заплатит вам дополнительно сотню франков, если вы просто подойдете к кабине этого фургона и скажете несколько слов водителю.

— Что, мсье?

— Скажу откровенно, мы его испытываем. Он новичок.

Хотите сотню?

— Просто подойти к кабине и сказать несколько слов?

— И все. От силы пять секунд, потом возвращаетесь и едете по своим делам.

— А тут ничего такого нет? Мне лишние неприятности ни к чему.

— Моя фирма одна из самых уважаемых во Франции. Вы видели наши фургоны повсюду.

— Я не знаю…

— Все, забудьте. — Борн взял за ручку дверцы.

— Какие слова?

Джейсон вынул купюру.

— «Господин Кёниг. Привет из Цюриха». Сможете запомнить?

— Кёниг. Привет из Цюриха. Что тут такого? А вы? За мной?

— Верно.

Они быстро пошли к фургону по правой стороне узкого прохода в потоке, а слева от них машины то трогались с места, но останавливались. Фургон — это ловушка Карлоса, подумал Борн. Убийца купил себе людей среди курьеров — водителей бронированных фургонов. Одно-единственное имя и место встречи, переданные по рации, могли принести недовольному своим жалованьем водителю большие деньги. Борн. Новый мост. Только и всего. Этот курьер заботился не столько о том, чтобы скорее прибыть на место, сколько о том, чтобы дать солдатам Карлоса время добраться до Нового моста. Движение в Париже известно какое, опоздать может каждый. Джейсон остановил таксиста, держа в руках еще четыре двухсотфранковые банкноты, шофер так и прилип к ним взглядом.

— Мсье?

— Моя компания готова проявить щедрость. Этого человека, допустившего грубые нарушения, следует призвать к порядку.

— Что, мсье?

— После того как скажете «Господин Кёниг. Привет из Цюриха», просто добавьте: «План изменился, у меня в такси человек, который должен с вами увидеться». Поняли?

Взгляд водителя вновь обратился к банкнотам.

— Какие проблемы? — И он взял деньги.

Они дошли до фургона. Спиной Джейсон прижался к стальному борту машины, правая рука под пальто сжала пистолет. Таксист подошел к кабине и постучал по стеклу.

— Эй, кто там! Господин Кёниг. Привет из Цюриха! — прокричал он.

Стекло опустилось на один-два дюйма, не больше.

— В чем дело? — проорали в ответ. — Вас надо было встретить у Нового моста.

Таксист был не дурак, к тому же ему не терпелось смыться.

— Не меня, осел! — рявкнул он, перекрывая гул окружающего, опасно близкого потока машин. — Я тебе сказал то, что мне велели сказать! План изменился. Тут один человек говорит, что ему надо тебя видеть!

— Скажи ему, чтоб поторопился, — сказал Джейсон, показав последнюю пятидесятифранковую бумажку водителю.

Таксист взглянул на купюру и обернулся к курьеру:

— И, поторопись! Если не вылезешь немедленно, потеряешь работу.

— Теперь ступай отсюда! — велел Борн.

Таксист повернулся и, ухватив банкноту, побежал к своей машине.

Борн остался на месте, внезапно встревоженный тем, что расслышал сквозь какофонию гудков и стреляющих моторов на перегруженной мостовой. Из фургона доносились голоса, но не одного человека, кричащего по рации, а двоих, орущих друг на друга. Курьер в фургоне оказался не один, с ним был еще кто-то.

— Он так сказал. Вы же слышали.

— Он должен был подойти к вам сам. Должен был показать себя.

— Что он и сделает. И предъявит клочок кожи, который должен точно совпасть с дыркой! Вы что, думаете, он станет все это проделывать посреди мостовой, забитой машинами?

— Мне это не нравится!

— Вы заплатили мне за то, чтоб я помог вашим людям найти кого-то, а не для того, чтоб я потерял работу. Я пошел!

— Вы должны встретиться на Новом мосту!

— Пошел на фиг!

Послышались тяжелые шаги по металлическому полу фургона.

— Я тоже иду!

Дверь открылась, Джейсон встал за ней, по-прежнему держа руку под пальто. Напротив него детское лицо прижалось к стеклу машины: глаза сощурены в щелочки. Юные черты перекошены в безобразную маску в явном намерении подразнить и напугать. Все усиливающийся звук сердитых сигналов, сопровождаемый ревом моторов, заполнил улицу. Движение окончательно остановилось.

Курьер вышел из-за металлического борта, держа чемоданчик в левой руке. Борн был готов: едва курьер ступил на мостовую, он с размаху захлопнул дверь, обрушив тяжелую сталь на колено и вытянутую руку второго. Человек взвыл и рухнул обратно. Джейсон заорал курьеру, протянув ему свободной рукой кожаный клочок:

— Я — Борн! Вот все, что тебе требуется! И держи свою пушку в кобуре, иначе потеряешь не только работу, но и жизнь, сукин сын!

— Мсье, я никакого зла вам не желал! Они хотели вас найти. Их не интересовали ваши деньги, даю вам слово!

Дверь резко распахнулась. Джейсон опять захлопнул ее плечом, потом открыл, чтобы увидеть лицо солдата, посланного Карлосом. Рука его все время оставалась на пистолете за поясом.

Он увидел дуло пистолета, черное отверстие смотрело ему прямо в глаза. Он отпрянул, осознав, что выстрел запоздал на долю секунды, потому что из бронированного фургона внезапно вырвался пронзительный звон. Включился сигнал тревоги, оглушая и перекрывая все звуки улицы. В сравнении с ним выстрел показался тихим хлопком, а треск лопнувшего асфальта и вовсе пропал.

Джейсон еще раз захлопнул дверь. Послышался звук столкновения металла с металлом — панели с пистолетом солдата Карлоса. Борн выхватил из-за пояса свой, упал на колени и дернул дверь.

Он увидел человека из Цюриха, убийцу, которого они называли Йоханном и которого привезли в Париж, чтобы опознать его. Борн выстрелил дважды, тот попятился, кровь потекла у него по лбу.

Курьер! Чемоданчик!

Джейсон увидел его. Тот нырнул под машину сзади и, держа оружие в руках, звал на помощь. Борн вскочил на ноги, метнулся вперед, вцепился в ствол пистолета и вывернул его из руки курьера. Выхватывая чемоданчик, он крикнул:

— Не желал зла, верно? А ну давай сюда, ублюдок!

Швырнул пистолет курьера под фургон и бросился сквозь охваченную паникой толпу.

Бежал он исступленно, слепо, тела прохожих представали перед ним движущейся стеной лабиринта. Но между принятым теперь вызовом и тем, что ежедневно его преследовало, было одно существенное различие. Здесь не было тьмы, было яркое послеполуденное солнце, слепящее, как его гонка по лабиринту.

Глава 14

— Все на месте, — сказала Мари, проверив сумму, обозначенную на ценных бумагах, и пачки франков, разложенные на столе, — я же тебе говорила, что все будет как надо.

— Почти.

— Что?

— Тот, кого они звали Йоханном, из Цюриха. Он мертв. Я его убил.

— Джейсон, что произошло?

Он рассказал ей.

— Они рассчитывали на Новый мост. Я думаю, что еще одна машина застряла в пробке, и из нее курьеру сообщили по рации, чтоб он задержался. Наверняка так оно и было.

— О Боже, они повсюду!

— Но они не знают, где я, — сказал Борн, глядя в зеркало на свои светлые волосы и надевая очки в черепаховой оправе. — И меньше всего они рассчитывают найти меня в доме моделей на Сент-Оноре, если даже им и пришло бы в голову, что я о нем знаю.

— «Классики»? — изумилась Мари.

— Вот именно. Ты туда звонила?

— Да. Но это же невероятно!

— Почему? — Джейсон отвернулся от зеркала. — Ну подумай. Двадцать минут назад их ловушка не сработала. Теперь они должны быть в замешательстве: взаимные упреки, обвинения в некомпетентности, а то и хуже. Теперь, в это самое время, они друг другом заняты больше, чем мной. Кому охота получить пулю в горло? Но это продлится недолго, они быстро очухаются — Карлос об этом позаботится. Однако еще примерно час, пока они будут разбираться, что же произошло, в своем связном пункте они искать меня никак не будут, ведь у них нет ни малейшего подозрения о том, что я про него знаю.

— Кто-нибудь может тебя опознать!

— Кто? Для этого они привезли из Цюриха человека, а теперь его нет в живых. Они не знают, как я выгляжу.

— Курьер. Они за него возьмутся. Он тебя видел.

— Ближайшие несколько часов им будет заниматься полиция.

— Д’Амакур. Юрист.

— Подозреваю, что они теперь на полпути в Нормандию или в Марсель или, если повезло, уже где-нибудь за границей.

— А если их остановили и взяли?

— Если взяли? Думаешь, Карлос станет раскрывать точку, откуда он получает сообщения? Да ни за что.

— Джейсон, мне страшно.

— Мне тоже. Но не из-за того, что меня могут опознать. — Борн повернулся к зеркалу. — Я мог бы прочитать тебе целую диссертацию о типах лица, об изменении черт, но не буду.

— Ты подразумеваешь следы операции. Пор-Нуар. Ты мне говорил.

— Говорил, но не все. Какого цвета у меня глаза?

— Что?

— Нет, не смотри на меня. Скажи, какого цвета у меня глаза? У тебя карие в зеленую крапинку. А у меня?

— Голубые… голубоватые. Или серые… — Мари остановилась. — В общем, точно сказать не могу. Наверное, с моей стороны это свинство.

— Это совершенно естественно. Обычно они светло-карие, но не всегда. Я даже сам это заметил. Когда я надеваю голубую сорочку или синий галстук, они делаются голубоватыми. Если на мне коричневый пиджак или куртка, они серые. А когда на мне ничего нет, то просто нельзя сказать, какого они цвета.

— Ничего особенного. У миллионов людей то же самое.

— Конечно. Но многие ли из них носят контактные линзы при нормальном зрении?

— Контактные…

— Вот именно, — перебил ее Джейсон, — некоторые типы контактных линз предназначены для изменения цвета глаз. Они наиболее эффективны, если глаза светло-карие. Когда Уошберн в первый раз осмотрел меня, он обнаружил признаки продолжительного использования линз. Это ведь о чем-то говорит?

— Это может говорить о чем угодно, — сказала Мари. — Если это правда.

— А почему нет?

— Потому что доктор был чаще пьян, чем трезв. Ты мне сам говорил. Он нагромождал одно предположение на другое, Бог знает в какой мере рожденное алкоголем. Он ни разу не сказал ничего определенного. Да и не мог.

— Об одном сказал. Я хамелеон, способный принимать разные обличья. Я хочу узнать, на какое меня запрограммировали. Может быть, я смогу узнать это теперь. Благодаря тебе у меня есть адрес. Кто-то должен знать правду. Кто-то один — вот все, что мне нужно. Человек, с которым я смогу поговорить, расколоть его, если понадобится…

— Я не могу тебя остановить, но Бога ради, будь осторожнее. Если они тебя опознают, то убьют.

— Там они этого делать не станут: нехорошо для бизнеса. Это же Париж.

— Не вижу тут ничего смешного.

— И я не вижу. Я рассчитываю на это вполне серьезно.

— Что ты собираешься делать? Я имею в виду — как?

— На месте будет видно. Посмотрю, нет ли кого, кто суетится, нервничает, беспокоится или ждет телефонного звонка так, словно от этого зависит его жизнь.

— А потом?

— Сделаю так же, как с д’Амакуром. Подожду снаружи и прослежу. Не упущу. И все время буду начеку.

— Ты мне позвонишь?

— Постараюсь.

— Я тут с ума сойду в ожидании. В неизвестности.

— А ты не жди. Можешь куда-нибудь пристроить наши боны?

— Банки закрыты.

— Попробуй в большом отеле. В отелях есть камеры хранения.

— Для этого придется снять номер.

— Сними. В «Мерисе» или в «Георге Пятом». Оставь чемоданчик у портье и возвращайся сюда.

Мари кивнула:

— Это меня займет на время.

— Потом позвони в Оттаву. Узнай, что произошло.

— Ладно.

Борн подошел к ночному столику и взял несколько купюр по пять тысяч франков.

— Подкупить легче. Не думаю, что до этого дойдет, но все возможно.

— Возможно, — согласилась Мари и не переводя дух спросила: — Ты слышал, что ты только что сказал? Ты выпалил названия двух отелей.

— Слышал. Я бывал здесь раньше. Много раз. Жил здесь, но не в таких отелях. Думаю, на каких-нибудь укромных улочках. Которые трудно найти.

Они немного помолчали.

— Я люблю тебя, Джейсон.

— Я тебя тоже.

— Возвращайся. Что бы ни случилось, возвращайся.

Освещение было мягким и выразительным. С темно-коричневого потолка на манекены и дорого одетых клиентов лились потоки льстивого желтого света. Витрины с драгоценностями и аксессуарами были выстланы черным бархатом. Мягкими волнами струились яркие красные и зеленые шелка. Золото и серебро вспыхивали в направленном свете спрятанных в рамах ламп. Проходы замыкались в элегантные полукружия, создавая иллюзию простора, тогда как салон «Классики» был невелик. Но этот прекрасно оборудованный магазин размещался в одном из самых дорогих кварталов Парижа. Примерочные с дверями из цветного стекла располагались под антресолями, где были кабинеты администрации. Справа наверх вела покрытая ковром лестница, рядом с которой стоял пульт управления. За пультом сидел странно неуместный здесь мужчина средних лет, одетый в строгий деловой костюм. Он нажимал кнопки и говорил в микрофон, соединенный с его единственным наушником.

Продавщицы были по большей части женщины, высокие, подтянутые, сухие и лицом и телом, ходячая память о манекенщицах прошлых лет, чей вкус и ум возвысили их над сестрами по ремеслу, когда прежние обязанности выполнять уже стало невозможно. Немногие мужчины были тоже стройны как на подбор. Тонкие, как тростинка, фигуры, подчеркнутые хорошо подогнанными туалетами, быстрые жесты, по-балетному дерзкие позы.

Легкая романтическая музыка выплывала из-под темного потолка. Спокойные крещендо отмечались миганьем крошечных огоньков. Джейсон бродил по проходам, изучая манекены, щупая ткани, оценивая увиденное. И в этой оценке преобладало удивление. Где тут замешательство, беспокойство, которые он ожидал найти в самом сердце информационного центра Карлоса? Он взглянул на раскрытые двери кабинетов, на единственный коридор, деливший небольшой комплекс надвое. Мужчины и женщины ходили так же непринужденно, как и в главном зале, останавливая то здесь, то там один другого, обмениваясь шутками или обрывками уместной своей неуместностью информации. Сплетни. Нигде не чувствовалось ни малейшего намека на какую-нибудь безотлагательность, никакого признака того, что роковая западня взорвалась прямо у них под носом, импортированный убийца, единственный человек в Париже из тех, кто работал на Карлоса и мог опознать мишень, — застрелен, и труп его лежит в бронированном фургоне на набережной Рапе.

Это было непостижимо, хотя бы даже оттого, что вся атмосфера противоречила его ожиданиям. Не то чтобы он предполагал застать сумятицу, нет, для этого солдаты Карлоса были слишком вышколены. И все же он ожидал чего-то. А тут ни напряженных лиц, ни быстрых взглядов, ни резких движений, выдающих тревогу. Ничего из ряда вон выходящего. Элегантный мир высокой моды продолжал вращаться по своей элегантной орбите, не заметив событий, которые должны были нарушить его равновесие.

И все же где-то здесь был частный телефон и некто, кто не только собирал сведения для Карлоса, но и был полномочен пустить в погоню трех убийц. Женщина…

Он увидел ее; это наверняка она. Посредине покрытой ковром лестницы стояла высокая, царственного вида дама с лицом, которое годы и косметические средства превратили в маску, безжизненный слепок с него самого. Ее задержал гибкий как тростинка продавец, протянувший блокнот, чтобы она одобрила какую-то продажу. Она заглянула туда, потом бросила взгляд в зал на средних лет мужчину с нервным лицом возле прилавка с драгоценностями. Взгляд был кратким, но выразительным, в нем ясно читалось: «Хорошо, mon ami,[53] забирайте вашу безделушку, но не слишком задерживайтесь с оплатой счета. Иначе в другой раз у вас могут возникнуть затруднения. Или того хуже, я могу позвонить вашей жене». Нагоняй продолжался какие-то доли секунды. Маску разломила улыбка, столь же фальшивая, сколь и широкая.

Кивнув и взяв у клерка карандаш, дама росчерком завизировала квитанцию. Она пошла дальше вниз по лестнице, сопровождаемая клерком, который продолжал что-то говорить ей вслед. Было очевидно, что он ей льстит. На нижней ступени лестницы она обернулась, тронула корону своих темных с проседью волос и похлопала его по запястью в знак благодарности.

В глазах этой женщины недоставало спокойствия. То были самые осведомленные глаза, какие только доводилось видеть Борну, не считая, быть может, глаз за очками в золотой оправе в Цюрихе.

Инстинкт. Она была целью его поисков, оставалось только решить, как ее приманить. Первые фигуры паваны должны быть деликатными, без дерзости, но привлекающими внимание. Она должна к нему подойти.

Следующие несколько минут удивили Джейсона, вернее сказать, он удивился сам себе. Он понимал суть выражения «играть роль», но его поразила легкость, с какой он перевоплотился в персонаж, вовсе на него — насколько он себя знал — не похожий. Если несколько минут тому назад он просто оценивал то, что видел, то теперь производил настоящую инспекцию, снимая одежду с вешалок, разглядывая ткань на свет. Он внимательно осматривал швы, проверял пуговицы и петли для пуговиц, оглаживал ладонью меховые воротники, встряхивал их, а потом давал им осесть. Он был экспертом по классной одежде, опытным покупателем, который знает, что ему надо, и сразу оставляет без внимания то, что не отвечает его вкусам. Единственное, на что он не обращал внимания, так это на бирки с ценами. Они его явно не интересовали.

Это обстоятельство привлекло внимание царственной женщины, которая все чаще на него поглядывала. Вогнутое женское тело проплыло над ковром, к нему приблизилась одна из продавщиц. Он учтиво улыбнулся, но сказал, что предпочитает сам изучить товар. Не прошло и тридцати секунд, как он уже стоял позади трех манекенов, каждый из которых был одет в самые дорогие модели из всех, что были в «Классиках». Он поднял брови, губы его выражали беззвучное одобрение, когда он, прищурившись, перевел взгляд от трех пластиковых фигур к женщине за прилавком. Она шепнула что-то продавщице, что подходила к нему. Бывшая манекенщица в ответ покачала головой и пожала плечами.

Борн стоял подбоченившись и, отдуваясь, переводил взгляд с одного манекена на другой. То был человек, который никак не мог решиться. Потенциальный клиент в подобной ситуации, да еще такой, что не смотрит на цены, нуждается в содействии самого компетентного лица из всех, что находятся поблизости. Он был неотразим. Царственная дама поправила прическу и грациозно проследовала к нему. Первая часть паваны подошла к концу, танцоры раскланялись в преддверии гавота.

— Я вижу, мсье, вы тяготеете к нашим лучшим образцам, — произнесла женщина по-английски, выказав тем самым опыт и наметанный глаз.

— Надеюсь, что да, — ответил Джейсон, — у вас тут интересная коллекция, но ведь надо и осмотреться, не так ли?

— Вездесущая и неизбежная шкала ценностей, мсье. Как бы то ни было, все наши модели первоклассны.

— Cela va sans dire, madame.[54]

— Ah, vous parlez français?[55]

— Un peu.[56] Сносно.

— Вы из Америки?

— Я там редко бываю. Вы говорите, эти сделаны только для вас?

— О да. Наш модельер работает по специальному контракту. Я уверена, что вы о нем слышали. Рене Бержерон.

Джейсон нахмурился:

— Да, я слышал. Имя уважаемое. Но у него пока что не было настоящих прорывов, не так ли?

— Они у него будут, мсье. Его репутация растет с каждым сезоном. Несколько лет тому назад он работал у Сен-Лорана, потом у Живанши. Говорят, он занимался там далеко не изготовлением выкроек, если вы догадываетесь, что я хочу этим сказать.

— Догадаться нетрудно.

— И как эти коты стараются отодвинуть его в тень! Безобразие! Из-за того, что он обожает женщин. Он льстит им и не делает из них мальчишек, vous comprenez?[57]

— Je vous comprends parfaitement.[58]

— Скоро он получит мировую известность, и тогда они не посмеют коснуться подола его творений. Относитесь к этим вещам, мсье, как к произведениям перспективного мастера.

— Ваши слова очень убедительны. Я возьму эти три. Полагаю, они близки к двенадцатому размеру.

— Четырнадцатый, мсье. Они, конечно, будут подогнаны под нужный размер.

— Боюсь, что не здесь, но я уверен, что в Кап-Феррате есть приличные портные.

— Naturellement,[59] — быстро согласилась женщина.

— Итак… — Борн, колеблясь, вновь нахмурился. — Пока я здесь, чтобы сэкономить время, подберите мне еще кое-что подобного фасона. Разных расцветок и покроя, но родственных, если сочтете это разумным.

— Весьма разумным, мсье.

— Благодарю вас. Я после долгого перелета с Багам, он меня вымотал.

— Не соблаговолит ли мсье присесть?

— Откровенно говоря, мсье соблаговолил бы чего-нибудь выпить.

— Разумеется, это можно устроить. Что касается оплаты, то мсье…

— Я думаю, je paierai cash,[60] — сказал Джейсон, знавший, что обмен товара на твердую валюту понравится надзирательнице «Классиков», — чеки и счета — все равно что следы зверя в лесу, не так ли?

— Вы столь же мудры, сколь разборчивы. — Жесткая улыбка вновь сломала маску, совершенно не затронув глаз. — А насчет того, чтобы выпить, — почему бы не в моем кабинете? Обстановка там совершенно неофициальная. Вы сможете расслабиться, а я бы принесла подборку моделей на ваше одобрение.

— Великолепно.

— Относительно цен, мсье в каких пределах?

— Les meilleurs, madame.[61]

— Naturellement. — Протянута тонкая белая рука. — Я Жаклин Лавье, совладелец и администратор «Классиков».

— Благодарю. — Борн взял руку, не назвав в ответ никакого имени. Представиться можно, как он выражался, в более интимной обстановке, но не теперь. Теперь его рекомендацией были деньги. — В вашем кабинете? А мой в нескольких тысячах миль отсюда.

— Прошу сюда, мсье. — Вновь появилась жесткая улыбка, сломавшая маску — так раскалывается на части льдина. Мадам Лавье жестом пригласила на лестницу. Мир высокой моды продолжал вращаться по своей орбите, невзирая на провал операции и смерть на набережной Рапе.

Эта безмятежность одновременно и беспокоила, и сбивала с толку. Джейсон был убежден, что женщина, которая шла рядом с ним, передала распоряжения, несущие смерть, распоряжения, исполнение которых час тому назад было сорвано пистолетными выстрелами. Исходили же эти приказы от человека без лица, который требовал повиновения или смерти. И все же не было ни малейшего указания на то, чтобы хоть одна прядь ее безупречно уложенных волос была потревожена нервным движением, ни малейшего основания приписать бледность этой словно выточенной маски испугу. А между тем в «Классиках» не было никого старше ее по положению, никого, кто располагал бы частным телефоном в частном кабинете. Какого-то элемента уравнения недоставало… зато другой пугающе подтвердился.

Он сам. Хамелеон. Находясь в лагере врага, он нисколько не сомневался в том, что его не опознали. Во всей этой сцене было нечто в духе дежавю. Он проделывал такие вещи раньше, испытывал подобные ощущения. Он продирался сквозь незнакомые джунгли, но каким-то образом инстинктивно знал дорогу, знал, где его подстерегают капканы и как их избежать. Хамелеон был специалистом своего дела.

Они вступили на лестницу и пошли наверх. Внизу оператор, средних лет человек в строгом костюме, спокойно говорил что-то в микрофон, почти устало покачивая седеющей головой, как бы уверяя собеседника в том, что в их мире все идет как положено.

Борн невольно остановился. Затылок этого человека, очертания его скул, вид редеющих седых волос, то, как они прикрывали уши, — все это показалось ему знакомым. Он видел раньше этого человека! Где-то видел. В прошлом, в забытом прошлом, вспоминающемся сейчас: темнота… и вспышка света. Взрывы, туманы, шквалы ветра, сменяемые тишиной, полной напряжения. Что это было? Где это было? Почему у него опять заболели глаза? Седовласый стал поворачиваться в своем вертящемся кресле в его сторону. Джейсон отвел глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом.

— Я вижу, мсье обратил внимание на наш единственный в своем роде пульт управления, — заметила мадам Лавье. — Это наша особенность, отличающая «Классиков» от других магазинов на Сент-Оноре.

— Чем именно? — спросил Борн, следуя выше по лестнице. От боли в глазах он зажмурился.

— Когда нам кто-нибудь звонит по телефону, то отвечает не легкомысленная девица, а воспитанный джентльмен, у которого вся наша информация на кончиках пальцев.

— Отличный прием.

— Так считают и другие джентльмены, — добавила она, — особенно когда, заказывая покупки по телефону, предпочитают сохранить их конфиденциальность. В нашем лесу, мсье, следов зверя не остается.

Они вошли в просторный кабинет Жаклин Лавье. То было логово делового служащего. На столе стопки бумаг, у стены мольберт с акварельными эскизами, одни смело подписаны, другие нет — очевидно, не были приняты. Стены сплошь увешаны фотографиями Красивых Людей, чью красоту слишком часто увечили безбрежные улыбки, такие же фальшивые, как та, что разламывала маску обитательницы кабинета. В воздухе, пропитанном духами, чувствовалось что-то стервозное. То было обиталище стареющей тигрицы, готовой напасть на всякого, кто станет угрожать ее владениям или удовлетворению ее аппетитов. При этом она была крайне дисциплинированна, словом, неоценимая союзница для Карлоса.

Кто был этот человек за пультом? Где он видел его раньше?

Борну было предложено выбрать из батареи бутылок. Он остановился на коньяке.

— Садитесь, мсье. Я могла бы привлечь на помощь самого Рене, если найду его.

— Это очень любезно, но я уверен, что все, что вы выберете, меня устроит. Я инстинктивно чувствую в человеке вкус. Ваш заметен по этому кабинету. Я его вполне принимаю.

— Вы слишком великодушны.

— Тогда только, когда это оправданно, — сказал Джейсон, вставая. — Мне бы хотелось взглянуть на эти фотографии. Я вижу здесь немало знакомых, почти друзей. Многие из этих лиц довольно часто можно встретить в багамских банках.

— Я в этом не сомневалась, — поддержала его Лавье с выражением почтения к столь торным финансовым дорогам. — Я скоро вернусь, мсье.

Надо полагать, подумал Борн, когда администратор «Классиков» выскользнула из кабинета. Лавье не была расположена оставлять усталой и богатой добыче слишком много времени на размышление. Она вернется с самыми дорогими моделями, какие только сможет набрать в самое короткое время. Следовательно, если в кабинете есть хоть что-нибудь, способное пролить свет на роль посредницы Карлоса или на детали его смертоносной операции, то найти это надо быстро. И если это что-нибудь есть, то скорее всего на столе или где-нибудь поблизости.

Джейсон кружил около царственного кресла у стены, изображая живой интерес к фотографиям, но сосредоточившись на столе. Там лежали квитанции, накладные, просроченные счета вместе с письмами, содержащими настойчивые напоминания об уплате долгов и представленные на подпись Лавье. На раскрытой странице адресной книги значилось четыре имени. Он подошел поближе, чтобы разглядеть их яснее. Все четыре были именами компаний с упоминанием личных контактов и обозначением положения каждого лица. Он подумал, не следует ли запомнить каждую компанию и каждое имя. Он уже собирался это сделать, когда взгляд его упал на край списка телефонных номеров. Почти весь лист со списком был закрыт телефонным аппаратом. И было еще кое-что, одна еле различимая деталь. По краю листа шла прозрачная полоса клейкой ленты, удерживающей его на месте. Сама лента была относительно новой, недавно наложенной на плотную бумагу и поблескивающее дерево. Она была чистой, без пятен, или загнувшихся краев, или других признаков долгого использования.

Инстинкт.

Борн поднял аппарат, чтобы отставить его в сторону. И тут он зазвонил. Вибрация звонка ощущалась рукой, пронзительный звук действовал на нервы. Он поставил телефон на место и отошел, и тут из коридора через распахнутую дверь в кабинет вбежал мужчина в рубашке без пиджака. Он остановился, уставившись на Борна, встревоженно, но не настойчиво. Телефон зазвонил снова. Мужчина быстро подошел к столу и снял трубку.

— Алло?

Затем стал молча и внимательно слушать. То был загорелый мускулистый человек неопределенного возраста: прокаленная солнцем кожа скрадывала годы. Лицо было сухое, губы тонкие; густые, темные, коротко подстриженные волосы аккуратно причесаны. Мышцы на его оголенных по локоть руках заиграли, когда он перекладывал телефонную трубку из одной руки в другую. Он резко сказал:

— Pas ici. Sais pas. Téléphonez plus tard…[62]

Повесил трубку и посмотрел на Джейсона:

— Où est Jaqueline?[63]

— Пожалуйста, помедленнее, — сказал Борн по-английски, — я не силен во французском.

— Прошу прощения, — ответил загорелый, — я искал мадам Лавье.

— Хозяйку?

— Можно сказать и так. Где она?

— Истощает мои средства, — улыбнулся Джейсон, поднося стакан ко рту.

— О? А кто вы, мсье?

— А кто вы?

Тот внимательно посмотрел на Борна.

— Рене Бержерон.

— Господи! — воскликнул Джейсон. — Она ищет вас. Очень хорошая работа, мсье Бержерон. Она сказала, чтобы я смотрел на ваши модели как на произведения перспективного мастера. — Борн снова улыбнулся. — Из-за вас мне, быть может, придется телеграфировать на Багамы, чтобы выслали изрядную сумму денег.

— Вы очень любезны, мсье. Прошу простить меня за вторжение.

— Хорошо, что вы ответили на этот звонок, а не я.

— Покупатели, поставщики, все крикливые идиоты. С кем, мсье, имею честь разговаривать?

— Бригс, — назвался Джейсон, не представляя, откуда взялось это имя, ошеломленный тем, как быстро и естественно это произошло. — Чарльз Бригс.

— Приятно познакомиться. — Бержерон протянул руку, пожатие было крепким. — Вы говорите, Жаклин ищет меня?

— Боюсь, что по моему поручению.

— Я сам ее найду. — И модельер быстро удалился.

Борн шагнул к столу и, не спуская глаз с двери, отодвинул телефон, открыв лист с номерами. Их было два: в первом он узнал номер цюрихского коммутатора, второй был, очевидно, парижским.

Инстинкт. Он был прав. Кусок прозрачной клейкой ленты — единственная примета, которая была ему нужна. Он вгляделся в номера, чтоб запомнить их, потом передвинул аппарат на прежнее место и отошел от стола.

Едва он успел это сделать, как вернулась мадам Лавье с полудюжиной платьев, переброшенных через руку.

— Я встретила Рене на лестнице. Он горячо одобряет мой выбор. Он также сказал, мсье, что вас зовут Бригс.

— Я и сам бы вам это сказал, — улыбнулся в ответ Борн, заметив в голосе Лавье обиду, — но, по-моему, вы не спрашивали.

— Следы зверя в лесу. Мсье, я принесла вам праздник! — Она бережно развесила платья по креслам. — Я убеждена, что это несколько из самых прекрасных творений, которые нам принес Рене.

— Принес? Значит, он работает не здесь?

— Фигура речи. Его студия в конце коридора, но это как священная ризница. Даже я при входе в нее трепещу.

— Они великолепны, — одобрил увиденное Борн, переходя от одного платья к другому. — Но я не хочу ее поразить, всего лишь умиротворить, — добавил он, указав на три модели. — Я возьму эти.

— Прекрасный выбор, мсье Бригс.

— Упакуйте их вместе с теми.

— Разумеется. Воистину, она счастливая леди.

— Хорошая подруга, но ребенок. Балованный ребенок, увы. Однако я долго отсутствовал и не уделял ей достаточно внимания, поэтому думаю, что надо мириться. Это одна из причин, почему я послал ее в Кап-Феррат. — Он улыбнулся, вынув свой бумажник от Луи Виттона: — La facture, s’il vous plaot.[64]

— Сейчас одна из девушек все доставит. — Мадам Лавье нажала кнопку стоящего рядом с телефоном селектора.

Джейсон внимательно наблюдал, готовый сказать про звонок, на который ответил Бержерон, — в том случае, если бы хозяйка заметила, что аппарат слегка сдвинут с прежнего места.

— Пришли Жанин — с платьями. И со счетом. — Она встала. — Еще коньяку, мсье Бригс?

— Спасибо. — Борн протянул стакан, она взяла его и подошла к бару. Джейсон знал, что еще не наступило время для того, что он задумал. Но скоро наступит — как только он расстанется с деньгами. Пока же можно продолжать закладывать фундамент отношений с управляющей «Классиками».

— Этот парень, Бержерон, вы говорите, у него с вами особый контракт?

Мадам Лавье повернулась, протягивая ему стакан.

— О да, мы здесь как одна семья.

Борн принял коньяк, поблагодарил кивком и сел в кресло напротив стола.

— Порядок конструктивный, — заметил он как бы между прочим.

В кабинет вошла высокая подтянутая продавщица, та, что заговорила с ним в зале. В руках она держала книжку квитанций. Тотчас же были даны указания, подсчитаны цифры, платья собраны. Расчетная книжка передана хозяйке. Лавье протянула ее Джейсону.

— Вот счет, мсье.

Борн кивнул, отказываясь от проверки:

— Сколько?

— Двадцать тысяч шестьдесят франков, мсье, — ответила совладелица «Классиков», наблюдая за реакцией, как огромная настороженная птица.

Реакции не последовало. Джейсон просто вынул пять купюр по пять тысяч франков и протянул ей. Лавье кивнула и передала их стройной продавщице, которая вышла с платьями из кабинета чуть живая.

— Все будет упаковано и доставлено сюда вместе со сдачей. — Лавье села за свой стол. — Итак, вы направляетесь в Феррат. Там должно быть теперь прелестно.

Он заплатил, время пришло.

— Последняя ночь в Париже перед возвращением в детский сад, — сказал Джейсон, поднимая стакан в шутливом тосте.

— Да, вы упомянули, что ваша подруга совсем юна.

— Я сказал, что она ребенок, и она действительно ребенок. С ней хорошо, но, кажется, я предпочитаю более зрелых женщин.

— Вы, должно быть, к ней очень привязаны, — возразила Лавье, коснувшись своей безупречной прически в знак того, что лестный намек понят, — вы покупаете ей такие прелестные и, прямо скажем, дорогие вещи.

— Если бы она выбирала сама, это обошлось бы еще дороже.

— В самом деле?

— Это моя жена, моя третья жена, если быть точным, а на Багамах требуется соблюдать известные приличия. Но тут нет проблемы, у меня пока все в порядке.

— Я в этом не сомневаюсь, мсье.

— Когда мы упомянули о Багамах, у меня мелькнула одна мысль. Поэтому я и спросил у вас про Бержерона.

— А в чем дело?

— Вам может показаться, что я слишком импульсивен. Уверяю вас, это не так. Но когда что-нибудь останавливает мое внимание, я стараюсь выяснить, какие тут возможности. Исходя из того, что Бержерон работает исключительно на вас, не было ли у вас мысли открыть отделение на островах?

— На Багамах?

— И южнее. Скажем, в Карибском районе.

— Мсье, мы не всегда управляемся с тем, что у нас здесь, на Сент-Оноре. Как говорится, невозделанная земля зарастает сорняком.

— Ничего возделывать и не придется, это не то, что вы думаете. Концессия здесь, другая там, авторские права на модели, совладение на паях с правом голоса. Просто один-два магазинчика, расширение, разумеется, осторожное.

— Это требует значительного капитала, мсье Бригс.

— Поначалу это можно назвать вступительными взносами. Они высоки, но не запредельны. В лучших отелях и клубах их размер обычно зависит от того, насколько хорошо вы знакомы с администрацией.

— А вы знакомы?

— И превосходно. Как я уже сказал, это только предположение, но мысль, кажется, неплоха. Ваши ярлыки приобретут дополнительную известность: «Классики». Париж, Большие Багамы, Канил-Бей, что-нибудь в этом роде. — Борн проглотил остатки коньяка. — Но вы, вероятно, думаете, что я несу вздор. Считайте, что мы просто так поговорили… Хотя мне доводилось выигрывать доллар-другой, рискуя просто под настроением момента.

— Рискуя? — Жаклин Лавье вновь коснулась своей прически.

— Мадам, я не разбрасываюсь идеями, я обычно их субсидирую.

— Да, понимаю. Как вы выразились, идея неплоха.

— Я думаю. Конечно, мне бы хотелось посмотреть, какого рода контракт у вас с Бержероном.

— Это можно сделать.

— Вот что я вам скажу. Если вы сегодня не заняты, давайте потолкуем об этом за ужином с напитками. У меня осталась всего одна ночь в Париже.

— И вы предпочитаете компанию более зрелых женщин, — заключила Жаклин Лавье, маска вновь прорезалась улыбкой, которой на сей раз больше соответствовал треснувший под глазами белый лед.

— Верно, мадам.

— Это можно устроить, — сказала она, потянувшись к телефону.

Телефон. Карлос.

Он расколет ее, подумал Борн. Убьет ее, если потребуется. Он узнает правду.

Мари шла сквозь толпу к будке на телефонной станции на улице Вожирар. Она сняла номер в «Мерисе», оставила чемоданчик у администратора и просидела одна в номере ровно двадцать две минуты. Больше не смогла выдержать. Она сидела в кресле и смотрела на пустую стену, думая о Джейсоне, о сумасшествии последней недели, которая втянула ее в какой-то не поддающийся осмыслению бред. Джейсон. Уравновешенный, пугающий, сбитый с толку Джейсон Борн. Человек, в котором так много жестокости и, странным образом, так много сострадания. И слишком явное умение существовать в мире, о котором обычные мужчины ничего не знают. Откуда он взялся, ее возлюбленный? Кто научил его так ориентироваться в темных закоулках Парижа, Марселя, Цюриха… возможно, и Востока? Какое отношение имеет он к Дальнему Востоку? Как он выучил языки? Какие это языки? Или язык?

Тао.

Че-сай.

Там-куан.

Другой мир, о котором она ничего не знает. Но она знает Джейсона Борна, или человека, которого зовут Джейсоном Борном, и верит в его порядочность. О Боже, как она его любит!

Ильич Рамирес Санчес. Карлос. Как он связан с Джейсоном Борном?

Прекрати! — крикнула она себе, сидя в пустой комнате. А потом сделала то, что так часто делал Джейсон: резко поднялась, как если бы это физическое движение могло разогнать туман или позволить ей вырваться из него.

Канада. Ей надо связаться с Оттавой и узнать, почему смерть Питера, его убийство так возмутительно замалчивается. Она не понимала, она противилась этому всем сердцем. Ведь Питер тоже был порядочным человеком, и убили его люди бесчестные. Пусть ей скажут почему, — или она сама обнародует факт этой смерти, этого убийства. Она громко крикнет миру, что знает о нем, и скажет: «Сделайте же что-нибудь!»

И вот она вышла из «Мериса», взяла такси до улицы Вожирар и заказала разговор с Оттавой. Теперь она ждала его рядом с будкой. Гнев ее усиливался, незажженная сигарета разломилась между пальцами. Когда раздался звонок, она не стала терять время на то, чтобы ее выбросить.

Распахнула стеклянную дверь, сняла трубку.

— Это ты, Элан?

— Да, — последовал краткий ответ.

— Элан, что происходит? Питера убили, и ни единого слова об этом ни в одной газете или радиопередаче! Я даже не уверена, что в посольстве об этом знают! Как будто всем все равно. Что вы там делаете?

— То, что нам велели. Это относится и к тебе.

— Что? Это же Питер! Он был твоим другом! Послушай меня, Элан…

— Нет! — резко оборвал он. — Это ты послушай. Уезжай из Парижа. Сейчас же! Лети первым рейсом. Если у тебя какие-нибудь проблемы, их уладит посольство, но говорить тебе надо только с послом. Понятно?

— Нет! — закричала Мари. — Я не понимаю! Питера убили и всем наплевать! А ты несешь какую-то бюрократическую чушь! Не ввязывайся, ради Бога, только не ввязывайся в это!

— Мари, держись от этого подальше!

— Подальше от чего? Этого ты мне и не говоришь! Тебе бы лучше…

— Я не могу! — Элан понизил голос. — Я не знаю. Я говорю тебе только то, что мне велели сказать.

— Кто велел?

— Об этом ты не должна спрашивать.

— А я спрашиваю.

— Послушай, Мари. Я уже двадцать четыре часа как не был дома. Последние двенадцать я ждал твоего звонка. Постарайся меня понять — это не я советую тебе вернуться. Это распоряжение правительства.

— Распоряжение? Без всяких объяснений?

— Так обстоят дела. Я тебе могу сказать только одно. Они хотят, чтобы ты оттуда уехала. Они хотят его изолировать… Вот как обстоят дела.

— Прости, Элан, дела обстоят не так. Прощай.

Она резко повесила трубку и стиснула руки, стараясь унять дрожь… О Боже, она так его любит, а они хотят его убить. Джейсон, мой Джейсон. Они все хотят тебя убить. Почему?

Сидящий за пультом человек в строгом костюме нажал на красную кнопку, блокирующую линии, и перевел все поступающие звонки на сигнал «занято». Он это делал один-два раза в час хотя бы только для того, чтобы проветрить голову от того вздора, что приходилось произносить. Потребность прервать все разговоры появлялась обычно после какого-нибудь особенно утомительного, как это было теперь. Жена одного депутата старалась скрыть от мужа скандальную цену какой-то покупки, разбив ее на несколько. Хватит! Надо передохнуть.

Он вдруг подумал об иронии судьбы. Не так много лет тому назад другие сидели за пультом, работая на него. В его компаниях в Сайгоне и в пункте связи его обширной плантации в дельте Меконга. А теперь он жмет на кнопки чужого пульта среди надушенной публики бульвара Сент-Оноре. Об этом хорошо сказал один английский поэт: «В жизни больше нелепых превратностей, чем может придумать любая философия».

Он услышал смех на лестнице и посмотрел туда. Жаклин уходила рано, наверняка с одним из своих знаменитых и денежных знакомых. Спору нет, у нее талант уносить золото с хорошо охраняемых приисков, даже алмазы у «Де Бирса».[65] Мужчину, который был с ней, он видеть не мог, тот шел с другой стороны от Жаклин, странно отвернувшись.

Потом на какое-то мгновение он его увидел, их глаза встретились. Седеющий оператор почувствовал, как у него, словно от удара, перехватило дыхание. Он не мог поверить своим глазам, всматриваясь в лицо, в голову, которую видел в последний раз много лет тому назад. Да и тогда только в темноте, потому что они работали ночью… погибли ночью.

О Боже, это был он! Из претворившихся в жизнь — смерть — кошмаров за тысячи миль отсюда. Это был он!

Оператор поднялся из-за пульта словно в трансе. Снял свой наушник-микрофон и уронил. Едва наушник стукнулся об пол, пульт зажегся сигналами вызовов, ответом на которые был лишь неразборчивый гул. Оператор сошел с площадки пульта и заторопился по проходу, чтобы получше рассмотреть Жаклин Лавье и сопровождавшего ее человека-призрака. Призрак этот был убийцей — страшнейшим из всех, кого ему довелось знать, — и вот он появился. Ему говорили, что это может произойти, но он не верил. Теперь пришлось поверить. Это был тот самый человек.

Он отчетливо видел обоих. Видел его. Они дошли до середины прохода, направляясь к выходу. Он должен остановить их. Остановить ее! Но выскочить и закричать означало бы смерть. Мгновенную, с пулей в голове.

Они подошли к дверям. Тот раскрыл их и вывел ее на мостовую. Седовласый выбежал из своего укрытия и через поперечный проход добежал до витрины. На улице тот остановил такси, открыл дверцу и пригласил Жаклин в машину. О Боже, она уехала!

Оператор повернулся и со всех ног бросился к лестнице. Он столкнулся с двумя удивленными клиентами и продавцом, взбежал по лестнице, кинулся через антресоли в коридор к открытой двери студии.

— Рене, Рене! — закричал он, врываясь туда.

Бержерон с удивлением выглянул из-за мольберта:

— Что такое?

— Этот человек с Жаклин! Кто он? Сколько он здесь пробыл?

— А? Вероятно, американец. Его зовут Бригс. Жирный телок, сегодня он неплохо поработал на ваш валовой доход.

— Куда они направились?

— Я не знал, что они куда-то пошли.

— Она ушла с ним.

— Наша Жаклин сохранила хватку, не так ли? И здравый смысл.

— Найди их! Уведи ее!

— Зачем?

— Он знает! Он убьет ее!

— Что?

— Это он! Могу поклясться! Этот человек — Каин!

Глава 15

— Этот человек — Каин, — решительно заявил полковник Джек Маннинг, словно ожидая, что по меньшей мере трое из четырех сидящих за столом заседаний в Пентагоне штатских будут ему возражать.

Каждый из них был старше его по возрасту, и каждый считал себя более опытным. Ни один не был готов признать, что армия раздобыла информацию там, где их собственная организация потерпела неудачу. Был и четвертый штатский, но его мнение в расчет не бралось. Он был членом Комитета конгресса по надзору, его привечали, но всерьёз не принимали.

— Если мы теперь не начнем действовать, — продолжал Маннинг, — даже с риском раскрыть все, что узнали, он снова выскользнет из сети. Одиннадцать дней тому назад он был в Цюрихе. Мы убеждены, что он и теперь там. И это Каин, джентльмены.

— Сильно сказано, — заметил лысеющий, похожий на птицу специалист из Совета национальной безопасности, прочитав справку об операциях в Цюрихе, которая была роздана всем сидящим за столом. Его звали Альфред Джиллет, это был эксперт по проверке и оценке кадров. Он считался в Пентагоне человеком способным, мстительным и со связями.

— Я нахожу это странным, — добавил Питер Ноултон, один из заместителей директора Центрального разведывательного управления, мужчина на середине шестого десятка, сохранивший стиль, внешность и манеры члена «Лиги плюща»[66] тридцатилетней давности. — По нашим источникам, в это самое время — одиннадцать дней тому назад — Каин находился в Брюсселе, а не в Цюрихе. Наши источники ошибаются редко.

— Вот что сильно сказано, — вмешался третий штатский, единственный из сидящих за столом, кого Маннинг действительно уважал. Он был старше всех, бывший олимпийский чемпион по плаванию Дэвид Эббот, чей интеллект равнялся его физическим достоинствам. Он приближался к семидесяти, но по-прежнему сохранял прямую осанку, остроту ума, хотя лицо, изборожденное жизненными превратностями, которых он никогда бы не открыл другим, это лицо выдавало его возраст. Он знает, о чем говорит, подумал полковник. Хотя теперь он был членом всесильного Комитета сорока, в ЦРУ он работал со времени его возникновения. Его коллеги по разведывательной работе дали ему кличку «Молчаливый Монах тайных операций».

— В мое время в Управлении, — продолжал Эббот, усмехнувшись, — источники чаще подтверждали друг друга, нежели вступали в противоречие.

— У нас разные методы проверки, — настаивал заместитель директора. — Простите, мистер Эббот, но наша система передачи информации действует практически мгновенно.

— Это передача, а не проверка. Но я не буду спорить, похоже, что у нас расхождения налицо. Брюссель или Цюрих.

— Данные насчет Брюсселя бесспорны, — настаивал Ноултон.

— Давайте послушаем, — сказал Джиллет, поправляя очки. — Мы можем вернуться к цюрихскому заключению, оно перед нами. Наши источники также имеют что предложить, хотя их сведения не опровергают сообщения о Брюсселе и Цюрихе. Это случилось около полугода тому назад.

Седовласый Эббот посмотрел на Джиллета:

— Полгода тому назад? Я не помню, чтобы СНБ сообщал что-либо о Каине полгода тому назад.

— Это не получило полного подтверждения, — отвечал Джиллет. — Мы стараемся не обременять Комитет непроверенными данными.

— Снова сильно сказано, — вставил Эббот.

— Конгрессмен Уолтерс, — обратился полковник к человеку из Надзора, — есть у вас какие-нибудь вопросы, прежде чем мы пойдем дальше?

— Да, черт возьми, — протянул сторожевой пес конгресса от штата Теннесси, переводя умный взгляд с одного присутствующего на другого, — но поскольку я тут новичок, продолжайте беседу, а я решу, когда мне вступить.

— Отлично, сэр, — сказал Маннинг, кивнув представителю ЦРУ Ноултону. — Так что там насчет Брюсселя одиннадцать дней тому назад?

— На площади Фонтанов был убит человек, тайный посредник в торговле бриллиантами между Москвой и Западом. Он действовал через одно из отделений «Русалмаза», советской фирмы в Женеве, осуществляющей все подобные сделки. Мы знаем, что это один из способов, каким Каин переводил свои фонды.

— Что связывает это убийство с Каином? — с сомнением спросил Джиллет.

— Первое: способ. Орудием послужила длинная игла, с хирургической точностью всаженная в жертву на многолюдной площади. Каин применял это орудие раньше.

— Это верно, — согласился Эббот. — Примерно год тому назад один румын в Лондоне и еще один всего за неделю до него. В обоих случаях подозрения сходились на Каине.

— Подозрения, но не доказательства, — возразил полковник Маннинг. — То были высокопоставленные политики-невозвращенцы. Ими мог заняться КГБ.

— Или Каин с гораздо меньшим для Советов риском, — возразил человек из ЦРУ.

— Или Карлос, — повысил голос Джиллет, — ни Карлос, ни Каин политикой не занимаются. Оба работают по найму. Почему всякий раз, когда совершается убийство с заметными последствиями, мы приписываем его Каину?

— Потому что всякий раз, — отвечал Ноултон, не скрывая снисходительности, — информированные источники независимо друг от друга сообщали одну и ту же информацию. Поскольку информаторы между собой не знакомы, вряд ли тут может быть совпадение.

— Все это слишком ладно сходится, — упорствовал Джиллет.

— Вернемся к Брюсселю, — вмешался полковник. — Если это был Каин, то зачем ему убивать брокера из «Русалмаза»? Он же его использовал?

— Тайного брокера, — поправил начальник из ЦРУ. — По разным причинам, согласно нашим информаторам. Он был вор, а почему бы и нет? Большинство его клиентов воры, они не очень исправно платят налоги. Он мог в чем-то обмануть Каина, и если так, то это стало последней его операцией. Или он мог оказаться настолько глупым, чтобы спекулировать тем, что знает, кто такой Каин. Одного подобного намека было бы достаточно, чтобы схлопотать иглу. Или же, возможно, Каин просто хотел замести следы. Как бы там ни было, но обстоятельства плюс источники оставляют мало сомнений в том, что это был Каин.

— Их будет куда больше, когда я поясню насчет Цюриха, — сказал Маннинг. — Можно приступать к отчету?

— Минутку, пожалуйста, — бросил Дэвид Эббот, разжигая трубку. — Кажется, наш коллега из Совета безопасности упомянул о происшествии, связанном с Каином, которое имело место шесть месяцев тому назад. Может быть, нам стоит послушать про это?

— Зачем? — спросил Джиллет, поводя совиными глазами в очках без оправы. — Фактор времени исключает всякую связь этого случая с Брюсселем или Цюрихом. Об этом я тоже упоминал.

— Да, упоминали, — согласился некогда великолепный Монах тайных операций. — Я полагал, что любые дополнительные сведения могли быть полезны. Как вы сказали, мы всегда можем вернуться к отчету, он здесь, перед нами. Однако если вы считаете это неуместным, продолжим с Цюрихом.

— Благодарю, мистер Эббот, — сказал полковник. — Как видите, одиннадцать дней тому назад в Цюрихе были убиты четыре человека. Один из них — сторож при автостоянке у реки Лиммат. Можно предположить, что он не замешан в делах Каина, а оказался там случайно. Двое других были найдены на одной из аллей на левом берегу. На первый взгляд, ничем не связанные между собой убийства, если не считать четвертой жертвы. Она имеет отношение к двум убитым в аллее — все трое были из городских низов Цюриха и Мюнхена — и, без всякого сомнения, к Каину.

— Это Черняк, — сказал Джиллет, глядя в отчет. — По крайней мере, я полагаю, что это Черняк. Мне это имя знакомо и ассоциируется с одним из досье на Каина.

— И не случайно, — ответил Маннинг, — впервые оно появилось в докладе Джи-два восемнадцать месяцев тому назад и вновь всплыло год спустя.

— Иначе говоря, шесть месяцев тому назад, — мягко вставил Эббот.

— Да, сэр, — продолжал полковник, — если кого и можно назвать настоящим отребьем, так это Черняка. Во время войны он был завербован в Чехословакии, работал в Дахау как специалист по допросам со знанием трех языков и проявил там крайнюю жестокость. Он посылал поляков, словаков и евреев на расстрел, вырвав у них путем пыток и подлогов признания во всевозможных преступлениях, как требовало командование лагеря. Он шел на все, чтобы снискать расположение своих хозяев, и самым страшным садистам не снились его подвиги. Но о чем они не догадывались, так это о том, что он собирал и систематизировал сведения об их подвигах. После войны он бежал, лишился обеих ног, подорвавшись на мине, после чего весьма благополучно существовал за счет вымогательств у коллег по Дахау. Каин нашел его и использовал как посредника для получения платы за убийства.

— Позвольте! — энергично возразил Ноултон. — Мы раньше занимались делом этого Черняка. Если помните, первым его раскрыло наше Управление. Мы бы давно это сделали, если бы не вмешался государственный департамент, действуя в интересах некоторых влиятельных антисоветски настроенных лиц в Бонне. Вы полагаете, что Каин использовал Черняка, но вы в этом не можете быть уверены, так же как и мы.

— Мы знаем это наверняка, — отрезал Маннинг. — Семь с половиной месяцев назад поступило сообщение о человеке, который держит ресторан под названием «Три альпийские хижины». Стало известно, что он служит связным между Каином и Черняком. Несколько недель мы держали его под наблюдением, но ничего не нашли. Мелкая пешка в уголовном мире Цюриха — и все. Мы не долго с ним возились. — Полковник сделал паузу, довольный тем, что все глаза были обращены на него. — Узнав про убийство Черняка, мы предприняли рискованный ход. Пять дней тому назад двое наших людей спрятались в «Трех хижинах», когда ресторан закрылся. Они прижали владельца и обвинили его в сделках с Черняком и работе на Каина. Они разыграли целое представление. И представьте себе, как они поразились, когда тот раскололся, буквально рухнул перед ними на колени и стал просить защиты. Он признал, что Каин был в Цюрихе в ту ночь, когда убили Черняка, что, собственно, он в ту ночь видел Каина и речь шла о Черняке. В крайне негативном смысле.

Военный вновь сделал паузу, тишину нарушил лишь Дэвид Эббот, который присвистнул, не выпуская изо рта свою трубку.

— А вот это действительно сильно сказано, — заметил Монах.

— Почему Управление не получило сведений о донесении, полученном вами семь месяцев назад? — жестко спросил Ноултон из ЦРУ.

— Они не подтвердились.

— В ваших руках. В наших могло быть иначе.

— Возможно. Я признал, что мы недостаточно долго им занимались. Не хватает персонала. Кто из нас может себе позволить бесконечно вести непродуктивную слежку?

— Мы бы разделили с вами эту заботу, если бы знали.

— А мы бы избавили вас от хлопот о брюссельском досье, если бы нам про него сказали.

— Откуда была наводка? — нетерпеливо спросил Маннинга Джиллет.

— Она поступила анонимно.

— И вы этим удовлетворились? — Птичье выражение лица Джиллета передавало его удивление.

— Это одна из причин, почему первоначальное наблюдение было ограниченным.

— Да, разумеется, но вы хотите сказать, что потом к этому не возвращались?

— Естественно, мы это сделали, — раздраженно ответил полковник.

— Как видно, без особого рвения, — сердито продолжал Джиллет. — Вам не пришло в голову, что кто-нибудь в Лэнгли[67] или в СНБ мог бы помочь? Мог бы заполнить тот или иной пробел? Я согласен с Питером. Нас следовало информировать.

— Есть причина, по которой это не было сделано. — Маннинг перевел дух. В окружении менее военизированном это могло бы быть истолковано как вздох.

— Информатор дал нам понять, что, если в дело вмешаются другие ведомства, он больше не выйдет на контакт. Мы решили, что это условие придется выполнить. Так мы делали и прежде.

— Что вы говорите? — Ноултон отложил листок с отчетом и уставился на пентагоновского офицера.

— Тут нет ничего нового, Питер. У каждого из нас свои источники, и мы их бережем.

— Это мне известно. Именно потому вам не было сказано про Брюссель.

Установившееся на некоторое время молчание было прервано жестким голосом Альфреда Джиллета из Совета безопасности:

— Как часто «мы делали это прежде», полковник?

— Что? — Маннинг посмотрел на Джиллета, зная, что Дэвид Эббот следит за ними обоими.

— Я хотел бы знать, сколько раз вас просили держать ваши секреты при себе. Я имею в виду то, что относится к Каину, разумеется.

— Полагаю, немало.

— Вы полагаете?

— По большей части.

— А вы, Питер? Как насчет ЦРУ?

— Мы жестко ограничены условиями глубинного рассеивания.

— Ради Бога, что это значит? — Вопрос последовал от того из участников совещания, от которого его меньше всего ожидали: его задал конгрессмен из Надзора. — Поймите меня правильно, я еще не вступил в обсуждение. Просто я хочу понять, о чем идет речь. — Он обратился к человеку из ЦРУ: — Что это такое вы только что сказали? Глубинное что?

— Рассеивание, конгрессмен Уолтерс. По досье Каина. Мы бы рисковали потерей информаторов, если бы привлекли к ним внимание других разведывательных органов. Уверяю вас, это обычная практика.

— Звучит так, словно речь идет об искусственном осеменении телки.

— И результаты примерно те же. Гарантия от перекрестного оплодотворения, которое способно испортить породу. И соответственно — отсутствие перекрестной проверки для выявления неточности в данных.

— Красиво сказано, — заметил Эббот, одобрительно сморщив свое шишковатое лицо, — но я не уверен, что понял вас.

— Я бы сказал, что все яснее ясного, — ответил человек из СНБ, глядя на полковника Маннинга и Питера Ноултона. — Два наиболее активных разведывательных органа страны получали информацию о Каине последние три года и не взаимодействовали на предмет выявления ложных данных. Мы просто принимали всю информацию за достоверные сведения, накапливали ее и хранили.

— Мы тут уже долго ходим вокруг да около — я бы сказал, слишком долго, — но ничего нового для себя я здесь не услышал, — сказал Монах. — Доносчики народ хитрый и осторожный, они ревниво оберегают свои контакты. Из благородных побуждений этим делом никто не занимается, только ради выгоды.

— Боюсь, вы не придали значения тому, что я имел в виду. — Джиллет снял очки. — Я уже сказал, что меня встревожило то обстоятельство, что так много убийств приписываются Каину — приписываются ему здесь, — тогда как мне представляется, что самый изощренный убийца нашего времени, а может быть и вообще в истории, отходит на задний план. Я думаю, это неправильно. Я думаю, что именно Карлос — тот человек, на котором нам следует сосредоточиться. Что произошло с Карлосом?

— Я не согласен с вашим мнением, Альфред, — сказал Монах. — Время Карлоса прошло, наступило время Каина. Старые порядки меняются, приходят новые, и я подозреваю, в море плавают куда более кровожадные акулы.

— Не могу с вами согласиться. — Представитель Совета национальной безопасности сверлил своим совиным взглядом пожилого деятеля разведывательной службы. — Простите меня, Дэвид, но мне вдруг пришло в голову, что сам Карлос манипулирует этим Комитетом. Уводит от себя внимание, заставляя нас сосредоточиться на предмете гораздо меньшей важности. Мы тратим всю нашу энергию, гоняясь за беззубой песочной акулой, в то время как молот-рыба разгуливает на свободе.

— Никто не забывает про Карлоса, — возразил Маннинг, — просто он теперь не так активен, как Каин.

— Возможно, — холодно сказал Джиллет, — именно в это Карлос и хочет заставить нас поверить. И, видит Бог, мы в это поверили.

— А вы сомневаетесь? — спросил Эббот. — Список Каиновых деяний просто ошеломляет.

— Сомневаюсь ли я? — переспросил Джиллет. — Вот в чем вопрос, не так ли? Но кто из нас может знать наверняка? Это тоже уместный вопрос. Сейчас мы установили, что Пентагон и Центральное разведывательное управление действовали в буквальном смысле независимо друг от друга, даже не совещаясь относительно достоверности своих источников.

— Традиция, редко нарушаемая в этом городе, — усмехнулся Эббот.

Вновь вмешался конгрессмен из Надзора:

— К чему вы клоните, мистер Джиллет?

— Я бы хотел иметь больше информации о некоем Ильиче Рамиресе Санчесе. Это…

— Карлос, — сказал конгрессмен. — Помню, читал где-то. Ясно. Благодарю. Продолжим, джентльмены.

Маннинг быстро заговорил:

— Давайте вернемся к Цюриху. Мы рекомендуем заняться Каином. Мы можем дать знать людям из Verbrecherwelt,[68] мобилизовать всех наших информаторов, запросить содействия у цюрихской полиции. Нельзя больше терять ни одного дня. Человек в Цюрихе — это Каин.

— Тогда как же Брюссель? — Ноултон из ЦРУ спрашивал и каждого сидящего за столом, и самого себя. — Метод Каинов, информаторы твердили в один голос. С какой целью?

— Очевидно, с целью скормить вам фальшивую информацию, — сказал Джиллет. — Прежде чем предпринять какие-либо решительные меры в Цюрихе, я полагаю, каждому из вас стоит еще раз просмотреть досье Каина и перепроверить все поступившие данные. Пусть все ваши европейские отделения займутся каждым информатором, который столь чудесным образом явился, чтобы предложить вам сведения. Подозреваю, что вы можете найти здесь нечто для вас неожиданное: искусную руку Рамиреса Санчеса.

— Раз уж вы так настаиваете на разъяснениях, Альфред, — перебил его Эббот, — почему бы не рассказать нам о неподтвержденном происшествии, имевшем место полгода тому назад? Похоже, мы завязли. Это могло бы нам помочь.

Впервые за время совещания решительный посланец Совета национальной безопасности, казалось, заколебался.

— В середине августа из надежного источника в Эксан-Провансе нам дали знать, что Каин направляется в Марсель.

— В августе? — воскликнул полковник. — В Марсель? Леланд! Посол Леланд был убит в Марселе. В августе!

— Но из этого ружья стрелял не Каин. Это была работа Карлоса, как установлено. Калибр оружия тот же, что и в предыдущих случаях. Есть три описания неизвестного темноволосого мужчины, замеченного на четвертом и пятом этажах дома на набережной с сумкой в руках. Никаких сомнений, что Леланд был убит Карлосом.

— Бога ради, — взревел офицер. — И это — после всего, после убийства! На Леланде был один важный контракт — это вам не приходило в голову? Он был военным достоянием! Проклятье, он мог бы сегодня быть в живых! Если бы мы знали про Каина, мы могли бы прикрыть Леланда.

— Маловероятно, — спокойно ответил Джиллет, — Леланд был не из тех, кто согласен жить в бункере. И принимая во внимание его стиль жизни, туманное предупреждение вряд ли достигло бы цели. Кроме того, если бы наш замысел удался, предупреждение Леланда было бы контрпродуктивным.

— Каким образом? — резко спросил Монах.

— Объясню. Наш источник должен был выйти на контакт с Каином от полуночи до трех часов ночи на улице Сарразен 23 августа. Леланд не ожидался раньше 25-го. Как я уже сказал, если бы наш замысел удался, то мы бы взяли Каина. Но не получилось, Каин не появился.

— И ваш источник настоял на сотрудничестве исключительно с вами, — добавил Эббот, — исключая всех остальных.

— Да, — кивнул Джиллет, безуспешно пытаясь скрыть смущение. — По нашим расчетам, Леланд ничем не рисковал, — что и подтвердилось в отношении Каина, — а шансы для захвата были выше, чем когда-либо. Мы наконец нашли человека, готового опознать Каина. Кто-нибудь из вас действовал бы иначе?

Молчание. На сей раз его прервал проницательный конгрессмен из Теннесси, протянув:

— Господь Всемогущий… Что за пустозвоны!

Тишину нарушил задумчивый голос Дэвида Эббота:

— Поздравляю вас, сэр, вы первый честный человек, присланный с холма.[69] То, что вы не поддались воздействию разреженной атмосферы этого невероятно секретного собрания, не ускользнуло ни от одного из нас. Это отрезвляет.

— Боюсь, что конгрессмен не уловил всей деликатности…

— Помолчали бы лучше, Питер, — оборвал Монах. — Полагаю, конгрессмен хочет что-то сказать.

— Совсем немного, — подтвердил Уолтерс. — Я думаю, всем вам больше двадцати одного года, то есть на вид больше, и можно ожидать, что вы кое-что понимаете. Можно ожидать, что вы способны вести осмысленный разговор, обмениваться информацией, соблюдая при этом доверительность, и искать общих решений. Вместо этого вы собачитесь, как кучка подростков из-за дешевого латунного колечка. Это очень скверный способ расходовать деньги налогоплательщиков.

— Вы излишне упрощаете, конгрессмен, — перебил его Джиллет. — Вы говорите о каком-то утопическом механизме выявления фактов. Такого не бывает.

— Я говорю о разумных людях, сэр. Я юрист и, прежде чем пришел в этот Богом забытый балаган, постоянно имел дело с конфиденциальной информацией. Что нового я могу тут узнать?

— И какова же ваша точка зрения? — спросил Монах.

— Мне требуются объяснения. Больше полутора лет я заседал в подкомитете палаты представителей по убийствам. Перепахал там тысячи страниц с сотнями имен и вдвое большим числом версий. Думаю, нет такого предполагаемого заговора или подозреваемого в убийстве, о котором я бы не знал. Я жил с этими именами и версиями почти два года, пока не решил, что больше там учиться нечему.

— Я бы сказал, ваша компетентность впечатляет, — вставил Эббот.

— Я тоже так полагал и потому принял кресло в Надзоре. Я думал, что смогу внести реальный вклад в дело, но теперь в этом не уверен. Я вдруг стал думать: а что я действительно знаю?

— Почему? — с тревогой спросил Маннинг.

— Потому что я сижу тут и слушаю, как вы, четверо специалистов, описываете операцию, продолжающуюся уже три года, в которой задействованы сети сотрудников и информаторов, основные разведывательные центры по всей Европе — и все сосредоточено на человеке, чей «список деяний» ошеломляет. Я правильно выражаю суть?

— Продолжайте, — тихо сказал Эббот. — Что вы хотите спросить?

— Кто он такой? Кто, черт побери, этот Каин?

Глава 16

Молчание длилось ровно пять секунд, в продолжение которых каждый из присутствующих обводил взглядом остальных, кто-то откашлялся и ни один не шевельнулся в кресле. Словно одно решение было принято без всякого обсуждения: увертки исключались. От конгрессмена Уолтерса нельзя было отделаться уклончивыми рассуждениями о секретности тайных операций. Пустозвонство кончилось.

Дэвид Эббот положил свою трубку на стол, дав сигнал к началу:

— Чем меньше человек, подобный Каину, будет известен публике, тем лучше для всех.

— Это не ответ, — заявил Уолтерс, — но полагаю, это начало ответа.

— Верно. Он профессиональный убийца, то есть опытный специалист, владеющий большим количеством приемов умерщвления. Это умение он продает без каких бы то ни было политических или личных мотивов. Это бизнес, приносящий ему доход, а доход повышается в прямой пропорции к росту его репутации.

Конгрессмен кивнул:

— Стало быть, держа как можно крепче колпак над этой репутацией, вы не даете хода бесплатной рекламе.

— Точно. В этом мире немало маньяков, имеющих слишком много настоящих или воображаемых врагов, которых бы легко потянуло к Каину, знай они о нем. К сожалению, многие, больше чем нам бы хотелось допустить, уже о нем знают. На сегодня ему смело можно приписать тридцать восемь убийств и от двенадцати до пятнадцати — с известной долей вероятности.

— Этот самый его «список деяний»?

— Да. И мы проигрываем сражение. С каждым новым убийством репутация его растет.

— Какое-то время о нем не было слышно, — сказал Ноултон из ЦРУ. — Еще недавно в течение нескольких месяцев мы думали, что его самого убрали. Было несколько случаев, в которых сами убийцы были ликвидированы. Мы полагали, что он мог быть одним из них.

— Например? — спросил Уолтерс.

— Один мадридский банкир, который финансировал взятки для корпорации «Европолитен» по правительственным закупкам в Африке. Он был застрелен из машины на Пасео-де-ла-Кастелана. Шофер-телохранитель пристрелил и водителя и убийцу. Одно время мы думали, что убийцей был Каин.

— Я вспоминаю этот случай. Кто мог за это заплатить?

— Сколько угодно компаний, желавших поставлять недолговечным диктаторам автомобили с позолотой и роскошные клозеты, — ответил Джиллет.

— Кто еще?

— Шейх Мустафа Халик в Омане, — сказал полковник Маннинг.

— Сообщалось, что он был убит в неудавшейся попытке переворота.

— Там было по-другому, — пояснил офицер. — Попытки переворота не было, это подтвердили информаторы Джи-два. Халик был непопулярен, но другие шейхи не дураки. История с переворотом была придумана как прикрытие для убийства, которое могло соблазнить профессиональных убийц. Казнили трех беспокойных пешек из офицерского корпуса, чтобы придать достоверность выдумке. Какое-то время мы думали, что одним из них мог быть Каин. По времени это совпадало с приостановкой его активности.

— Кто мог заплатить Каину за убийство Халика?

— Мы сами постоянно задавали себе этот вопрос, — сказал Маннинг. — Единственное объяснение поступило от информатора, которого невозможно было проверить. Он утверждал: Каин сделал это, чтобы доказать, что ему подобная задача по плечу. Нефтяные шейхи путешествуют с самой надежной в мире охраной.

— Есть еще несколько десятков случаев, — добавил Ноултон, — когда по той же схеме были убиты весьма строго охраняемые лица, и поступили сведения, уличавшие Каина.

— Понятно. — Конгрессмен взял в руки листок с отчетом о цюрихском случае. — Но, как я догадываюсь, вы не знаете, кто он такой.

— Нет и двух одинаковых его описаний, — вмешался Эббот. — Каин, по-видимому, виртуоз перевоплощения.

— Между тем его видели, с ним разговаривали. Ваши источники, информаторы, этот человек в Цюрихе. Никто из них не может открыто выступить свидетелем, но вы наверняка их допросили. У вас должен быть словесный портрет, должно быть хоть что-нибудь.

— У нас немало «чего-нибудь», — ответил Эббот, — но только не надежное описание. Каин никогда не показывается при дневном свете. Встречи он назначает по ночам, в темных помещениях или аллеях. Если когда-нибудь он и встречался одновременно больше чем с одним человеком, то мы об этом не знаем. Нам говорили, что его никогда не видели стоящим, он всегда сидит — в тускло освещенном ресторане, или в угловом кресле, или в машине. Иногда он носит крупные очки, иногда нет. На одной встрече волосы у него могут быть темными, на другой светлыми или рыжими, или он может надеть шляпу.

— Язык?

— Здесь мы ближе, — сказал представитель ЦРУ, торопясь похвастать результатами работы своего ведомства, — беглый английский и французский и некоторые восточные диалекты.

— Диалекты? Какие диалекты? Какого языка?

— Вьетнамского.

— Вьет… — Уолтерс подался вперед. — Почему у меня такое ощущение, что мы подходим к чему-то, о чем вы не хотели бы мне сообщать?

— Потому что вы, вероятно, сильны в перекрестных допросах, советник. — Эббот чиркнул спичкой и разжег свою трубку.

— Более или менее, — согласился конгрессмен. — Так в чем дело?

— Каин, — сказал Джиллет, быстро и с непонятным выражением взглянув на Дэвида Эббота, — мы знаем, откуда он.

— Откуда?

— Из Юго-Восточной Азии, — ответил Маннинг с таким видом, словно сдерживал боль от ножевого ранения. — Как мы полагаем, он овладел диалектами, благодаря которым может общаться с населением горных районов вдоль камбоджийско-лаосской границы, а также в сельской местности Северного Вьетнама. В этих данных мы уверены, все совпадает.

— Совпадает с чем?

— Операция «Медуза». — Полковник взял большой плотный конверт слева от него. Открыл, вынул одну брошюрку из нескольких других и положил перед собой. — Это досье Каина, — указал он кивком на конверт. — А здесь материалы о «Медузе», некоторые из них во всяком случае могут иметь отношение к Каину.

Конгрессмен откинулся в кресле, чуть язвительная усмешка покривила его губы:

— Знаете, джентльмены, вы меня поражаете своими впечатляющими названиями. Вот это — просто находка: нечто страшное и отвратительное. Вы, наверное, таким вещам обучаетесь. Продолжайте, полковник. Что это за «Медуза»?

Маннинг взглянул на Дэвида Эббота и заговорил:

— Это тайное формирование на основе принципа «найти и уничтожить», предназначавшееся для операций в тылу врага во время вьетнамской войны. В конце шестидесятых — начале семидесятых были сформированы команды из американских, французских, британских, австралийских и туземных добровольцев для действий на территории, занятой северными вьетнамцами. Их основными задачами были нарушение вражеских линий коммуникаций и снабжения, выявление местоположения лагерей для пленных и не в последнюю очередь убийство сельских руководителей, известных своим сотрудничеством с коммунистами, равно как и командного состава противника, когда это возможно.

— Это была война на войне, — перебил Ноултон. — К сожалению, расовые различия во внешнем облике и языках делали участие в ней несравнимо более опасным, чем, скажем, в германском или датском подполье или во французском Сопротивлении во время Второй мировой войны. Поэтому вербовка на Восток не всегда сопровождалась таким тщательным отбором, как это могло бы быть.

— Таких команд было несколько десятков, — продолжал полковник, — а состояли они из кого угодно, начиная с бывших морских офицеров, хорошо знавших береговые линии, до французских плантаторов, для которых единственной надеждой на возможность компенсации потерь была победа американцев. Там были британские и австралийские бродяги, жившие в Индокитае по многу лет, а рядом американские армейские офицеры и штатские кадровые разведчики. Кроме того, там неизбежно присутствовала значительная доля уголовников. В основном контрабандисты — те, что занимались переброской оружия, наркотиков, золота и бриллиантов по всему району Южно-Китайского моря. Когда дело касалось ночных посадок и троп в джунглях, они были ходячими справочниками. Многие из тех, кого мы нанимали, были дезертирами и беглыми из Соединенных Штатов, встречались и образованные, но все как один весьма расторопные. Мы нуждались в их опыте.

— Да это полный срез добровольчества, — перебил его конгрессмен. — Закоснелые вояки, британские и австралийские бродяги, французские колонисты, полицейские и воры. Как вам удавалось с ними работать?

— С каждым — в меру его аппетитов, — ответил Джиллет.

— Посулы, — уточнил полковник, — обещания чинов, продвижения по службе, прощения, прямые наличные выплаты, а во многих случаях возможность что-то украсть в ходе самой операции. Знаете, все они были слегка не в себе, мы это понимали. Обучали их секретно, применяя шифры, методам перемещения, организации ловушек, умерщвления. Даже армейское командование в Сайгоне об этом не знало. Как упомянул Питер, рисковали они невероятно: пленение означало пытки и казнь. Цена была высокой, и они ее платили. Обычные люди сказали бы о них, что это сборище сумасшедших, но, когда дело касалось подрывных операций и убийств, то были настоящие гении. Особенно в убийствах.

— Какова же была цена?

— С операции «Медуза» не вернулись около девяноста процентов участников. Но тут один подвох: среди невернувшихся были и такие, что и не собирались возвращаться.

— Из категории воров и беглых?

— Да. Некоторые украли у «Медузы» кругленькие суммы. Мы полагаем, что Каин был одним из таких.

— Почему?

— Судя по его modus operandi.[70] Он использует шифры, ловушки, методы убийства и передвижения, разработанные и усовершенствованные при подготовке «Медузы».

— Тогда, Бога ради, — воскликнул Уолтерс, — у вас же есть прямой способ его идентифицировать. Меня не интересует, где они у вас зарыты — и я вполне уверен, что вы не хотите предавать их гласности, — но я догадываюсь, что записи велись.

— Да, велись, и мы их извлекли из секретных архивов, включая вот эти материалы. — Офицер положил руку на лежащую перед ним папку. — Мы изучили все, просмотрели списки чуть ли не под микроскопом, заложили данные в компьютеры, словом, все, что только могло прийти в голову. Но остались там же, где начали.

— Невероятно, — сказал конгрессмен, — или невероятная некомпетентность.

— Ни в коем случае, — возразил Маннинг, — посмотрите, что это за человек, посмотрите, с кем мы имеем дело. После войны Каин приобрел известность почти по всей Восточной Азии, от Токио на севере через Филиппины, Малайзию и Сингапур с заходами в Гонконг, Камбоджу и Калькутту. Примерно два с половиной года тому назад в наши азиатские отделения и посольства стали поступать сообщения о том, что действует наемный убийца. Что зовут его Каин. Что он — высокопрофессионален, безжалостен. Эти сообщения стали повторяться с тревожной частотой. Казалось, что Каин замешан в каждом заметном убийстве. Информаторы могли позвонить в посольство среди ночи или остановить атташе на улице — и всегда с одним сообщением. Всюду был Каин, только он. Убийства в Токио, взрыв автомобиля в Гонконге, караван наркотиков, попавший в засаду в Золотом треугольнике, банкир, застреленный в Калькутте, посол, убитый в Моулмейне, русский инженер или американский бизнесмен, нашедшие смерть прямо на улицах Шанхая. Каин был повсюду, его имя шепотом произносили десятки проверенных информаторов в каждом жизненно важном секторе разведки. Но ни один из них, никто во всем Восточнотихоокеанском районе не мог помочь нам установить его личность. С чего нам было начинать?

— Но ведь теперь вы убедились, что он причастен к «Медузе»? — спросил конгрессмен из Теннесси.

— Да. Твердо.

— Так с персональных досье «Медузы», черт возьми!

Полковник раскрыл брошюрку, вынутую им из дела Каина:

— Вот список потерь. Среди пропавших без вести белых участников операции «Медуза» — когда я говорю «пропавших без вести», то имею в виду исчезнувших бесследно, — так вот, среди них семьдесят три американца, сорок шесть французов, тридцать девять австралийцев, двадцать четыре британца и около пятидесяти белых мужчин, завербованных в Ханое из нейтралов и подготовленных в полевых условиях. Из этих большинство так и остались нам неизвестны. Больше двухсот тридцати вариантов. Сколько здесь тупиков? Кто остался в живых? Кто убит? Если бы мы даже установили имена всех, кто действительно выжил, то кто они теперь? Мы даже не знаем наверняка, какой Каин национальности. Мы думаем, что он американец, но доказательств нет.

— Каин — один из побочных мотивов нашего постоянного давления на Ханой с целью проследить судьбу пропавших без вести, — объяснил Ноултон. — Мы сверяем эти имена со списками личного состава подразделений.

— Но здесь опять подвох, — добавил армейский офицер, — среди личного состава участников «Медузы» были агенты ханойской контрразведки. Они знали об операции, и мы никогда не исключали возможность такого проникновения. Форму они не носили. Отчетность не требовалась.

Уолтерс протянул руку.

— Можно взглянуть? — спросил он, указывая на сшитые страницы.

— Разумеется. — Офицер передал досье конгрессмену. — Вы, конечно, понимаете, что эти имена продолжают оставаться засекреченными, как и сама операция «Медуза».

— Кто принял такое решение?

— Это распоряжение череды президентов, основанное на рекомендации Объединенного комитета начальников штабов. Оно было поддержано Комитетом по вооруженным силам сената.

— Значительная огневая мощь, не так ли?

— Было сочтено, что это в национальных интересах, — сказал представитель ЦРУ.

— В таком случае не буду спорить, — согласился Уолтерс, — отголосок подобной операции вряд ли послужил бы к славе отечества. Мы не готовим убийц и тем более не используем их на поле боя. — Он пробежал глазами страницы. — А где-то здесь затесался убийца, которого мы обучили, использовали в бою и теперь не можем найти.

— Полагаем, что так, — согласился полковник.

— Вы говорите, он сделал себе репутацию в Азии, но перебрался в Европу. Когда?

— Около года тому назад.

— Почему? Есть какие-нибудь предположения?

— Есть одно, я считаю, очевидное, — сказал Питер Ноултон. — Он стал слишком разбрасываться. Что-то у него пошло не так, как надо, и он почувствовал опасность. Он был белым убийцей среди азиатов — положение не слишком надежное, пришла пора уносить ноги. О репутации беспокоиться не приходилось, работы на европейском континенте хватит с избытком.

Дэвид Эббот откашлялся.

— Я бы предложил иную версию, основанную на том, что Альфред сказал несколько минут назад. — Монах сделал паузу и почтительно кивнул в сторону Джиллета. — Он заметил, что мы вынуждены сосредоточиться на «беззубой песочной акуле, когда молот-рыба разгуливает на свободе». Кажется, так, хотя я, возможно, повторяю не дословно.

— Да, — согласился Джиллет. — Я, конечно, имел в виду Карлоса. Не Каином нам следует заниматься, а Карлосом.

— Безусловно, Карлосом. Это самый неуловимый убийца в современной истории, человек, которого многие из нас считают ответственным — в той или иной мере — за самые трагические убийства нашего времени. Вы, Альфред, были совершенно правы, а я в известном смысле заблуждался. Мы не можем себе позволить забыть о Карлосе.

— Благодарю, — сказал Джиллет. — Я рад, что сумел в этом убедить.

— Сумели. Во всяком случае, меня. Но тем самым навели на следующее соображение. Представьте себе искушение для такого человека, как Каин, вынужденного действовать в краях с климатом парной, кишащих бродягами и беглыми преступниками, где правящие режимы погрязли в коррупции. Как он должен завидовать Карлосу, как должен ревновать к более стремительному, яркому и роскошному миру Европы! Как часто говорил он себе: «Я лучше Карлоса». При всем хладнокровии эти молодцы чудовищно самолюбивы. Я полагаю, что он перебрался в Европу, чтобы обрести этот лучший мир и… сместить Карлоса с престола. Претендент, сэр, желает завладеть титулом. Он хочет быть первым.

Джиллет внимательно смотрел на Монаха.

— Интересная теория.

— И если я верно вас понял, — вставил конгрессмен из Надзора, — взяв Каина, мы можем выйти на Карлоса.

— Точно.

— Я не уверен, что понял, — недовольно сказал разведчик. — Почему?

— Два жеребца в одном загоне, — ответил Уолтерс, — не поладят.

— Первый своего титула по доброй воле не уступит. — Эббот потянулся к трубке. — Он сражается с остервенением, только чтобы его удержать. Как сказал конгрессмен, мы продолжаем выслеживать Каина, но при этом не должны упускать из вида и другие звериные следы в лесу. А когда и если мы найдем Каина, возможно, нам надо будет повременить. Подождать, пока Карлос сам им не займется.

— Тогда и брать обоих, — добавил полковник.

— Чрезвычайно ясный план действий, — подвел итог Джиллет.

Встреча закончилась, ее участники стали расходиться. Дэвид Эббот стоял рядом с пентагоновским полковником, который собирал страницы досье «Медузы». Он взял листы со списками потерь, собираясь приобщить их к делу.

— Можно взглянуть? — спросил Эббот. — У нас в Сороковом нет копии.

— Таковы были инструкции, — ответил офицер, протягивая скрепленные листы собеседнику. — Я думал, они поступили от вас. Всего три копии. Здесь, в Управлении и в СНБ.

— Они поступили от меня. — Молчаливый Монах добродушно улыбнулся. — Слишком много штатских в моем районе города.

Полковник отвернулся, чтобы ответить на вопрос конгрессмена из Теннесси. Дэвид Эббот не слышал разговора, быстро пробегая глазами колонки имен. Он был встревожен. Некоторые вычеркнутые имена сопровождались объяснениями. Этого допускать нельзя. Никогда. Где оно? Он был единственным человеком в комнате, который знал имя, и почувствовал, как застучало в груди, когда осталась последняя страница. Имя было в списке.

Борн, Джейсон Ч. Последнее известное местопребывание: Тамкуан. Что же произошло?

Рене Бержерон швырнул телефонную трубку. Голос он контролировал не намного лучше, чем жесты:

— Мы проверили все кафе, все рестораны и бистро, в которых она когда-либо бывала.

— Ни в одном парижском отеле он не зарегистрирован, — откликнулся оператор пульта, сидевший у второго телефона. — Прошло уже два часа, ее, возможно, нет в живых. А если еще жива, то может позавидовать мертвым.

— Что она может ему рассказать? — задумчиво проговорил Бержерон. — Меньше нас; она ничего не знает про старика.

— Достаточно. Она звонила на Парк Монсо.

— Она передавала сообщения, но кому — точно не знает.

— Зато знает зачем.

— Это знает и Каин, можешь быть уверен. И с Парк Монсо он может крепко просчитаться. — Модельер подался вперед, его мощные мускулы напряглись, когда он, глядя на седовласого оператора, сплел пальцы. — Расскажи еще раз все, что запомнил. Почему ты так уверен, что он — Борн?

— Этого я не утверждаю. Я сказал, что он — Каин. Если ты верно описал его почерк, это он.

— Борн и есть Каин. Мы нашли его по материалам «Медузы». Поэтому и наняли тебя.

— Тогда это Борн, но он использовал другое имя. Конечно, в «Медузе» было немало таких, кто не мог позволить себе назваться настоящим именем. Псевдонимы им гарантировались, у них было уголовное прошлое. Он явно из таких.

— Почему? И другие исчезали. Ты исчез.

— Я бы мог сказать — потому, что он был здесь, на Сент-Оноре, и этого было бы достаточно. Но тут больше, гораздо больше. Я видел, как он работает. Я был назначен в одну операцию, которой он командовал, такое не забудешь, как и его самого. Этот человек может — должен — быть вашим Каином.

— Расскажи.

— Мы спустились ночью на парашютах в секторе под названием Тамкуан. Нам предстояло вызволить одного американца по имени Уэбб из рук Вьетконга. Мы этого не знали, но шансы выжить были мизерными. Даже полет из Сайгона был жуткий: штормовой ветер на высоте тысячи футов и такая вибрация, что казалось, самолет на части развалится. И все-таки он велел нам прыгать.

— И вы прыгнули?

— Под дулом пистолета. Каждый под прицелом подходил к люку. Можно было как-то спастись от стихии, но не от пули в черепе.

— Сколько вас было?

— Десятеро.

— Вы могли бы с ним справиться.

— Ты его не знаешь.

— Продолжай, — сказал Бержерон, сосредоточиваясь; он не шелохнулся за столом.

— Восемь человек собрались после приземления. Двое, как мы подумали, прыжка не пережили. Удивительно, что выжил я. Я был старше всех и не так чтобы богатырь, но я знал местность, поэтому меня и послали. — Седовласый помолчал, качая головой при воспоминании. — Не прошло и часа, как мы поняли, что это была ловушка. Мы удирали сквозь джунгли, как ящерицы. А по ночам он уходил через разрывы мин и гранат. Убивать. Возвращался всегда перед рассветом, подгонять нас все ближе и ближе к базовому лагерю. Тогда я думал, что это настоящее самоубийство.

— Почему вы соглашались? Он как-то вас убедил, вы же были из «Медузы», не солдаты.

— Он сказал, что это единственный способ выбраться живыми, и тут он был прав. Мы оказались далеко за линией фронта. Требовались припасы, которые можно было найти только в базовом лагере, если нам удастся его взять. Он сказал, что мы должны его взять, что выбора у нас нет. Если бы кто-нибудь вздумал возразить, он бы пустил ему пулю в лоб — мы это знали. На третью ночь мы взяли лагерь и нашли там человека по имени Уэбб. Он был еле жив, но еще дышал. Еще мы нашли двух пропавших из нашей команды. Эти были вполне живы и ошалели от того, что произошло. Один белый и один вьетнамец. Вьетконг заплатил им, чтобы они заманили нас в ловушку — его, как я понимаю.

— Каина?

— Да. Вьетнамец увидел нас первым и удрал. Белого Каин тут же пристрелил. Просто подошел к нему и разнес ему башку.

— Он привел вас обратно? Через линию фронта?

— Да, четверых и того, Уэбба. Пятеро погибли. Я тогда подумал, что, должно быть, разговоры о том, что он самый высокооплачиваемый наемник в «Медузе», не выдумка.

— В каком смысле?

— Он самый хладнокровный человек из всех, кого я видел, самый опасный и крайне непредсказуемый. Тогда я подумал, что для него это странная война. Он был Савонарола, но без религиозных убеждений, лишь со своей причудливой моралью, полностью сосредоточенный на себе. Все люди были его враги, особенно лидеры — и он ни в грош не ставил ни одну из воюющих сторон.

Рассказчик опять помолчал. Глаза его смотрели на пульт, а память явно была обращена куда-то за тысячи миль, в прошлое.

— Не забывай, что в «Медузе» собрались люди разные и отчаявшиеся. У некоторых ненависть к коммунистам была близка к паранойе. Убей коммуниста, и Христос тебе улыбнется — странный образчик христианского вероучения. Другие, вроде меня, лишились всего при Вьетмине. Единственной надеждой вернуть свое была победа американцев в этой войне. Франция покинула нас после Дьенбьенфу. Но существовали десятки таких, которые думали, что в «Медузе» можно нажить состояние. В сумках часто лежало по пятьдесят — семьдесят пять тысяч американских долларов. Курьер, прикарманивший половину, после десяти — пятнадцати переходов мог удалиться на покой в Сингапур или Куала-Лумпур или наладить собственную сеть по сбыту наркотиков в Золотом треугольнике. Но и помимо непомерной оплаты, — а часто и отпущения прежних грехов — возможности представлялись неограниченные. Именно к такой категории людей я относил этого диковинного человека. Он был современным пиратом в полном смысле слова.

Бержерон разнял руки:

— Подожди. Ты употребил выражение «операция, которой он командовал». В «Медузе» были люди военные. Ты уверен, что он не был американским офицером?

— Наверняка американец, но не военный.

— Почему?

— Он ненавидел все военное. Его презрение к сайгонскому командованию сквозило в каждом его решении. Он считал армию сборищем дураков и невежд. Как-то в Тамкуане мы получили по рации приказ. Он оборвал прием и, не стесняясь в выражениях, сказал генералу, командовавшему полком, что подчиняться ему не станет. Армейский офицер навряд ли на такое решился бы.

— Если только он не собирался поставить крест на профессии, — сказал модельер. — Как, например, Париж: поставил крест на тебе, и ты ударился во все тяжкие в «Медузе», обделывая свои собственные, не слишком патриотические делишки.

— Моя страна предала меня раньше, чем я продал ее, Рене.

— Вернемся к Каину. Ты говоришь, он не называл себя Борном? Как его тогда звали?

— Не помню. Я уже говорил, что у многих имена были ненастоящие. Для меня он был просто Дельтой.

— Дельтой Меконга?

— Нет, я думаю, это буква алфавита.

— Альфа, Браво, Чарли… Дельта, — задумчиво произнес Бержерон. — Но во многих операциях кодовое слово «Чарли» заменялось на «Каин», потому что «Чарли» стало синонимом слова «Конг». «Чарли» стало «Каином».[71]

— Совершенно верно. Так Борн передвинулся назад на одну букву и сделался Каином. Он мог бы выбрать себе «Эхо», или «Фокстрот», или «Зулус». Двадцать с чем-то других имен. Какая разница? Что ты имеешь в виду?

— Он выбрал «Каин» намеренно. Тут символика. Он хотел, чтобы сразу все было ясно.

— Ясно что?

— Что Каин заменит Карлоса. Подумай. Карлос по-испански то же, что по-английски Чарли. Кодовое слово «Каин» было заменой «Чарли» — Карлоса. Таково было его намерение с самого начала. Каин должен заменить Карлоса. И он хотел, чтобы Карлос знал это.

— И Карлос знает?

— Разумеется. Про него говорят в Амстердаме и Берлине, Женеве и Лиссабоне, Лондоне и здесь, в Париже. Каин доступен: можно заключить сделку, цены у него ниже, чем у Карлоса. Он подрывает, он постоянно подрывает положение Карлоса.

— Два матадора на одной арене. А может быть только один.

— Это будет Карлос. Кичливый воробей попался в наши силки. Он где-нибудь в двух часах езды от Сент-Оноре.

— Но где?

— Неважно. Мы его найдем. Он же нас нашел. Он вернется к нам, этого потребует его самолюбие. И тогда камнем упадет орел и схватит воробья. Карлос убьет его.

Старик поправил костыль под левой рукой, раздвинул черную портьеру и зашел в кабину для исповеди. Выглядел он плохо: на лице лежала смертная бледность, и он был доволен, что человек в облачении священника, сидящий за прозрачной занавеской, не может его разглядеть. Убийца мог не дать ему новой работы, если бы решил, что он слишком слаб, чтобы с нею справиться. Счет его жизни шел уже на недели, и надо было позаботиться о близких. Он заговорил:

— Ангелюс Домини.

— Ангелюс Домини, сын Божий, — донесся шепот, — благополучны ли дни твои?

— Они на исходе, но они стали благополучными.

— Да. Я думаю, это задание станет последним. Однако оно настолько важное, что твой гонорар будет впятеро больше обычного. Я думаю, он тебе пригодится.

— Спасибо, Карлос. Стало быть, ты знаешь.

— Знаю. Вот что ты должен сделать, и то, что ты услышишь, покинет этот мир вместе с тобой. Ошибке места быть не должно.

— Я всегда был точен и останусь таким до конца.

— Опочиешь с миром, старый друг. Это легче… Ты пойдешь во вьетнамское посольство и спросишь атташе по имени Фан Лок. Когда окажешься с ним один на один, скажи ему следующие слова: «Конец марта 1968 года. „Медуза“, сектор Тамкуан. Там был Каин. Другой тоже». Запомнил?

— Конец марта 1968 года, «Медуза», сектор Тамкуан. Там был Каин. Другой тоже.

— Он скажет тебе, когда прийти снова. Дело решится за несколько часов.

Глава 17

— Я думаю, теперь настала пора поговорить об одной fiche confidentielle из Цюриха.

— О Боже!

— Я не тот человек, которого вы ищете.

Борн схватил женщину за руку, удержал на месте, не позволил выбежать в многолюдный зал элегантного ресторана в Аржантей, неподалеку от Парижа. Павана завершилась, гавот закончился. Они были вдвоем в обитой бархатом кабинке — как в клетке.

— Кто вы? — Мадам Лавье с гримасой боли пыталась высвободить руку. На ее загримированной шее обозначились вены.

— Богатый американец, который живет на Багамах. Вы не верите?

— Мне следовало догадаться: ни расписок, ни чеков — одни наличные. Вы даже не посмотрели в счет.

— Равно как и на цены перед этим. Потому вы ко мне и подошли.

— Какая же я дура. Богачи всегда смотрят на цены, хотя бы ради удовольствия ими пренебречь.

Говоря это, Лавье оглядывалась по сторонам, высматривая свободный проход или официанта, которого можно было бы подозвать. И спастись бегством.

— Не надо, — сказал Джейсон, следивший за ее глазами, — это было бы глупо. Для нас обоих лучше поговорить.

Лавье смотрела на него. Посреди гула большого, тускло освещенного канделябрами помещения и доносившихся от соседних столов взрывов беззаботного смеха между ними повисло враждебное молчание.

— Я еще раз спрашиваю: кто вы такой?

— Мое имя значения не имеет. Пусть будет то, что я вам назвал.

— Бригс? Оно фальшивое.

— Как и Лярусс — имя того, кто взял напрокат машину и посадил в нее трех убийц у банка Валуа. Там у них ничего не вышло. Не вышло у них и сегодня на Новом мосту. Он от них ушел.

— О Боже, — воскликнула она, пытаясь вырваться.

— Я же сказал, не надо! — Борн крепче сжал ее руку и заставил опуститься на место.

— А если я закричу, мсье? — На этот раз напудренная маска исказилась злобой. Ярко-красная помада очертила оскал стареющего, загнанного в угол грызуна.

— Я закричу громче, — ответил Джейсон, — нас обоих выставят, и я не думаю, что на улице вы станете проявлять непокорность. Почему бы не поговорить? Мы можем кое-что узнать друг от друга. В конце концов, мы служащие, а не наниматели.

— Мне нечего вам сказать.

— Тогда начну я. Может быть, вы перемените свое решение. — Он осторожно ослабил хватку. Напряжение сохранялось на ее белом напудренном лице, но оно тоже несколько смягчилось. Она была готова слушать. — В Цюрихе вы заплатили свою цену. Мы тоже заплатили. По-видимому, больше вашего. Мы на хвосте у одного и того же человека. Мы знаем, зачем он нам нужен. — Он отпустил ее. — А вам зачем?

Она молчала примерно полминуты, испытующе рассматривая его сердитыми и все еще испуганными глазами. Борн знал, что поставил вопрос верно. Для Жаклин Лавье отказаться от разговора с ним было бы опасной ошибкой. Если впоследствии возникнут вопросы, это может стоить ей жизни.

— Кто это «мы»? — спросила она.

— Компания, которая желает получить свои деньги. Немалые деньги. Они у него.

— Значит, он овладел ими незаконно?

Джейсон знал, что надо быть начеку. Предполагалось, что он знает гораздо больше того, что знал на самом деле.

— Допустим, что дело спорное.

— Какой тут может быть спор? Деньги или его, или не его, вряд ли может быть какая-то середина.

— Теперь моя очередь, — сказал Борн. — Вы ответили вопросом на вопрос, а я от ответов не уклонялся. Итак, вернемся назад. Зачем он вам нужен? Почему частный телефон в одном из лучших магазинов на Сент-Оноре обслуживает какую-то карту из Цюриха?

— Это было сделано по заказу, мсье.

— Для кого?

— Вы в своем уме?

— Хорошо, пока оставлю это в стороне. Мы полагаем, что это нам и так известно.

— Невозможно!

— Может, да, а может, и нет. Стало быть, это был заказ… на убийство человека?

— Мне нечего вам сказать.

— А между тем минуту назад, когда я упомянул про машину, вы пытались сбежать. Это о чем-то говорит.

— Совершенно естественная реакция. — Жаклин Лавье дотронулась до ножки своего бокала. — Я устроила аренду машины. Я готова вам это сказать, потому что нет доказательств того, что я это сделала. Кроме этого, мне ничего не известно о случившемся. — Она вдруг схватила бокал, и на ее лице, похожем на маску, отразились едва сдерживаемые ярость и страх. — Что вы за люди?

— Я вам уже сказал. Компания, которая хочет вернуть свои деньги.

— Вы вмешиваетесь не в свое дело! Убирайтесь из Парижа! Не ввязывайтесь!

— С какой стати? Мы пострадавшая сторона и хотим выправить баланс. Мы имеем на это право.

— Никакого права вы не имеете! — фыркнула мадам Лавье. — Ошибка была ваша, и вы за нее заплатите!

— Ошибка? — Нужно быть очень осторожным. Вот оно, прямо под этой твердой оболочкой — сквозь лед проглядывали глаза правды. — Бросьте вы это. Кража — не ошибка, допущенная пострадавшим.

— Ошибка была в вашем выборе, мсье. Вы выбрали не того человека.

— Он украл миллионы в Цюрихе. Но это вы знаете. Он украл миллионы, и если вы думаете, что отберете их у него, — а это все равно что отобрать их у нас, — то вы очень сильно ошибаетесь.

— Деньги нам не нужны!

— Приятно узнать. Кто это «мы»?

— Кажется, вы сказали, что знаете.

— Я сказал, что у меня есть соображения на сей счет. Этого достаточно, чтобы засветить некоего Кёнига из Цюриха, д’Амакура здесь, в Париже. Если мы решим это сделать, то могут возникнуть большие затруднения, не правда ли?

— Деньги? Затруднения? О чем разговор? Все вы законченные идиоты, все! Я повторяю. Убирайтесь из Парижа! Не ввязывайтесь. Это уже не ваша забота.

— А мы не думаем, что ваша. Откровенно говоря, мы не считаем, что вы компетентны.

— Компетентны? — повторила Лавье, словно не веря своим ушам.

— Именно.

— Да имеете ли вы понятие о том, что говорите? О ком вы говорите?

— Это не важно. Если вы не отступитесь, то я порекомендую начать игру в открытую. Мы фальсифицируем улики, которыми, конечно, располагаем. Расскажем все про Цюрих, про банк Валуа. Обратимся в Сюрте, в Интерпол… ко всем и каждому, чтобы организовать на него охоту — большую охоту.

— Вы сумасшедший. И болван.

— Как бы не так. У нас есть друзья в очень важных инстанциях. Для начала мы раздобудем информацию. Мы будем ждать его в нужном месте и в нужное время. Мы его возьмем.

— Вы его не возьмете. Он опять исчезнет. Можете вы это понять? Он в Париже, и его ищет целый отряд людей, которых он не может знать. Ему удалось ускользнуть один раз, два раза, но на третий не выйдет! Теперь он в ловушке. Мы его туда заманили!

— Мы не хотим, чтобы вы заманивали его в ловушку. Это не в наших интересах. — Момент почти наступил, подумал Борн. Почти, но не совсем: надо, чтобы ее страх сравнялся с ее гневом. Чтобы она взорвалась и выдала правду. — Вот наш ультиматум, и вы будете отвечать за его передачу, в противном случае вас постигнет та же участь, что Кёнига и д’Амакура. Отмените этой же ночью вашу охоту. Если вы этого не сделаете, утром вступим в игру мы — поднимем шум. «Классики» станут самым популярным магазином на Сент-Оноре, но я не думаю, что такая популярность пойдет ему на пользу.

Напудренное лицо исказилось от возмущения:

— Вы не посмеете! Как вы смеете это говорить? Кто вы такие?

Чуть помолчав, он нанес удар:

— Группа лиц, которым не по душе ваш Карлос.

Мадам Лавье застыла, глаза ее расширились, растянув жесткую кожу на лице. Она прошептала:

— Вы знаете. И вы думаете, что сможете ему противостоять, что вы ему ровня?

— В каком-то смысле — да.

— Вы с ума сошли. Не вам ставить ультиматумы Карлосу.

— Я только что это сделал.

— Тогда вы труп. Если скажете кому-нибудь хоть слово, то и суток не проживете. У него повсюду свои люди. Они прикончат вас на улице.

— Они могли бы это сделать, если бы знали, кого им надо прикончить. Вы забываете: никто не знает. Зато они знают вас. И Кёниг знает, и д’Амакур. Как только мы вас засветим, они вас устранят. Карлос вас больше не потерпит. А меня никто не знает.

— Вы забываете, мсье. Я знаю.

— Это меня беспокоит меньше всего. Найдите меня… после того, что произойдет, и прежде, чем решится ваша собственная участь. У вас будет не много времени.

— Это безумие. Вы появились ниоткуда и ведете себя как безумец. Вы не должны этого делать!

— Вы предлагаете компромисс?

— Это допустимо. Вполне возможно.

— Вы вправе обсудить это?

— Я вправе передать… вместо того, чтобы передавать ультиматум. Другие передадут тому, кто решает.

— Вы говорите теперь то, что я говорил вам несколько минут тому назад: мы можем побеседовать.

— Мы можем побеседовать, мсье, — согласилась мадам Лавье, при этом взгляд ее выражал решимость сражаться за свою жизнь.

— Тогда начнем с очевидного.

— С чего именно?

Вот теперь. Правда.

— Какое дело Карлосу до Борна? Зачем он ему?

— Какое дело… — Она запнулась, злобу и страх сменило потрясение. — И вы еще спрашиваете?

— И спрошу снова, — сказал Борн, слушая удары у себя в груди. — Какое дело Карлосу до Борна?

— Но ведь он же Каин! Вам это известно так же, как и нам. В этом была ваша ошибка! Вы выбрали не того!

Каин. Он услышал это имя, и стук в его груди перешел в оглушительные раскаты грома, каждый удар сотрясал его, пронизывая сознание, тело, словно содрогнувшееся от звука этого имени. Каин. Каин. Снова сгустился туман. Тьма, ветер, взрывы.

Альфа, Браво, Каин, Дельта, Эхо, Фокстрот… Каин, Дельта, Каин, Дельта… Каин.

Каин вместо Чарли.

Дельта вместо Каина!

— Что такое? Что с вами?

— Ничего. — Борн схватил себя правой рукой за левое запястье и надавил с такой силой, что едва не ободрал кожу. Надо было что-то сделать, прекратить дрожь, унять шум в голове, отогнать боль. Чтобы прояснилось сознание. На него смотрели глаза правды, он не должен отводить взгляд. Он здесь, и он дрожит. — Давайте дальше, — сказал он, стараясь справиться с голосом и оттого невольно перейдя на шепот.

— Вы плохо себя чувствуете? Вы очень бледны и…

— Я в порядке, — отрезал он, — я сказал, давайте дальше.

— Что вам рассказывать?

— Говорите все. Хочу услышать это от вас.

— Зачем? Нет ничего такого, чего бы вы не знали. Вы выбрали Каина. Вы пренебрегли Карлосом и думаете, что сможете пренебречь им снова. Вы и тогда ошибались, и сейчас ошибаетесь.

Я тебя убью. Схвачу за горло и задушу. Рассказывай! Бога ради, рассказывай. До конца. Пока это только начало. Я должен все знать.

— Не важно, — сказал он, — если вам нужен компромисс — хотя бы только для спасения своей жизни, — расскажите мне, почему мы должны вас послушаться. Почему Карлос так непреклонен… маниакально непреклонен… насчет Борна? Объясните мне так, словно я об этом никогда раньше не слышал. Если не захотите, то имена, которые не следует упоминать, разойдутся по Парижу, и после обеда вас не будет в живых.

Алебастровая маска мадам Лавье застыла.

— Карлос будет преследовать Каина до скончания века и убьет его.

— Нам это известно. Мы хотим знать — почему.

— Он вынужден. Посмотрите на себя. На людей вроде вас.

— Ерунда. Вы не знаете, кто мы такие.

— Мне и не надо знать. Я знаю, что вы сделали.

— Так скажите!

— Я уже говорила. Вы взяли Каина вместо Карлоса. Не того выбрали. Заплатили не тому убийце…

— Не тому убийце…

— Не вы первые, но вы будете последними. Заносчивый самозванец будет убит здесь в Париже независимо от того, договоримся мы о компромиссе или нет.

— Мы взяли не того убийцу… — Слова плыли в элегантной, надушенной атмосфере ресторана. Оглушительный гром откатился, он еще ярился, но уже где-то далеко в грозовых тучах… Пелена рассеивалась, вокруг курилась дымка. Он прозревал, и его глазам представлялось чудовище. Не миф, а чудовище. Еще одно. Их было два.

— Вы что, сомневаетесь? — спросила Лавье. — Не связывайтесь с Карлосом. Дайте ему взять Каина, отомстить. — Она помолчала, приподняв руки над столом. — Я ничего не обещаю, но я за вас замолвлю словечко, скажу об убытках ваших людей. Возможно… только возможно, вы же понимаете… ваш контракт будет признан тем, кого вы должны были бы выбрать в первую очередь.

— Тот, кого мы должны были выбрать… Потому что мы выбрали не того.

— Вы же понимаете, мсье, не так ли? Карлосу надо сказать, что вы все понимаете. Возможно… только возможно… он посочувствует вашим убыткам, если будет уверен, что вы поняли свою ошибку.

— Это и есть ваш компромисс? — спросил Борн, стараясь собраться с мыслями.

— Все возможно. А из ваших угроз ничего хорошего не выйдет, могу вас уверить. Для каждого из нас, включая, буду откровенна, и меня. Последуют бессмысленные убийства, а Каин останется стоять в сторонке и посмеиваться. Так вы потеряете вдвойне.

— Если это правда… — Джейсон сделал глоток, чтобы смочить пересохшее горло, — то мне надо будет объяснить своим людям, почему мы… выбрали… не того.

Прекрати! Спокойно договори! Возьми себя в руки!

— Расскажите мне все, что вы знаете про Каина.

— С какой целью? — Лавье опустила руки на стол, десять ярко-красных ногтей, как десять лезвий.

— Если мы выбрали не того, значит, получили не ту информацию.

— Вы слышали где-то, что он не хуже Карлоса, так ведь? Что его гонорары более разумны, его аппарат более сдержан, а из-за меньшего количества посредников нет никакой возможности проследить за контрактом. Так было?

— Возможно.

— Конечно, так. Так всем говорили, и все это ложь. Сила Карлоса в его широкой информированности, абсолютной достоверности его информации. В отработанной системе, когда нужное лицо настигается в нужное время, точно перед убийством.

— Похоже, она требует слишком много народа. Слишком много было в Цюрихе, слишком много здесь, в Париже.

— Все слепые, мсье. Все до одного.

— Слепые?

— Объясню. В течение нескольких лет я участвовала в операциях, встречаясь так или иначе со многими десятками людей, игравших второстепенные роли, — главных не играет никто. И, однако, ни один из них не только не разговаривал с Карлосом, но не имел никакого понятия, кто он такой.

— Это Карлос. Я хочу знать про Каина. Что вы знаете про Каина?

Держись. Отступать нельзя. Смотри на нее, смотри на нее!

— С чего начать?

— С первого, что придет в голову. Откуда он появился?

Не отводи глаз!

— Ясно. Из Юго-Восточной Азии.

— Ясно… О Боже.

— Из американской «Медузы», это нам известно…

«Медуза»! Шквалы ветра, тьма, вспышки света, боль… Боль разорвала ему череп. Он находился сейчас не там, где был, а там, где был когда-то. Другой мир во времени и пространстве. Боль. О Господи. Боль…

Тао!

Че-сай!

Тамкуан!

Альфа, Браво, Каин… Дельта.

Дельта… Каин.

Каин вместо Чарли.

Дельта вместо Каина.

— Что такое? — Женщина была напугана. Она вглядывалась в его лицо, сверлила глазами. — Вы вспотели. У вас дрожат руки. Вам плохо?

— Это быстро проходит. — Джейсон отнял руку от запястья и достал платок, чтобы вытереть лоб.

— Это давление?

— Да, давление. Давайте дальше. Времени не много, надо успеть найти людей, принять решение. Оно, вероятно, будет касаться и вашей жизни. Вернемся к Каину. Вы говорите, что он был из американской… «Медузы».

— Les mercenaires du diable,[72] — сказала Лавье. — Так прозвали «Медузу» колонисты в Индокитае — те, кто там еще остался. Подходящее название, вам не кажется?

— Мое мнение здесь ни при чем. И не имеет значения, что я знаю. Я хочу услышать, что вы думаете и знаете про Каина.

— Этот приступ ожесточил вас.

— Просто я теряю терпение. Вы говорите, мы выбрали не того, если так, значит, у нас была неверная информация. Вы предполагаете, что Каин француз?

— Отнюдь нет. Вы проверяете меня неумело. Я упомянула это только для того, чтобы показать, что про «Медузу» мы знаем немало.

— «Мы» означает людей, работающих на Карлоса.

— Можно сказать и так.

— Я так и скажу. Если Каин не француз, то кто он?

— Несомненно американец.

О Боже.

— Почему?

— Во всем, что он делает, есть налет американской дерзости. Он много суетится, иногда без всякого разумения, приписывает себе чужие заслуги, убийства, к которым не имел отношения. Он как никто изучил методы и связи Карлоса. Нам говорили, что он пересказывает их во всех подробностях потенциальным клиентам, выдает себя за Карлоса, а еще чаще уверяет дураков, что это он, а не Карлос, принял и выполнил заказ. — Лавье помолчала. — Я попала в точку, верно? Это он и с вами проделал, с вашими людьми — да?

— Возможно. — Как только ее показания вернулись к нему, Джейсон опять взял себя за запястье. Показания, которые должны дать ключ к решению этой странной загадки.

Штутгарт, Регенсбург, Мюнхен. Два убийства и одно похищение приписываются группировке Баадера. Оплата из американских источников…

Тегеран? Восемь убийств. Ответственность поделена: Хомейни и ООП. Оплата — два миллиона. Советский юго-западный сектор.

Париж… Все контракты будут проводиться через Париж.

Чьи контракты?

Санчес… Карлос.

— …всегда такими примитивными приемами.

Лавье что-то говорила, он не слышал.

— Что вы сказали?

— Вы что-то вспомнили, да? Он использовал тот же прием с вами, с вашими людьми. Так он добывает себе заказы.

— Заказы? — Борн напряг мускулы живота, и боль вернула его за стол в зале с канделябрами аржантейского ресторана. — Значит, он получает заказы, — повторил он.

— И выполняет их вполне квалифицированно. Этого у него не отнимешь. Список его убийств впечатляет. Во многих отношениях он второй после Карлоса, не ровня ему, но намного выше по классу, чем guerilleros.[73] Он человек весьма квалифицированный, очень изобретательный, это разящее оружие, проверенное в «Медузе». Но его заносчивость, его обманы ему выйдут боком.

— Поэтому вы и считаете его американцем? Или у вас такое предубеждение? Я думаю, вы любите американские деньги, но из того, что они экспортируют, лишь это вам и нравится.

Огромная сноровка, изобретательность, разящее оружие… Пор-Нуар, Ла-Сьота, Марсель, Цюрих, Париж.

— Никакого предубеждения, мсье. Это установлено достоверно;

— Каким образом?

Лавье коснулась ножки своего бокала.

— Купили одного недовольного в Вашингтоне.

— В Вашингтоне?

— Американцы тоже ищут Каина, упорно подбираясь к Карлосу. Я так думаю. Существование «Медузы» никогда публично не признавалось, и Каин может причинить им большие неприятности. Этот недовольный имел возможность передать нам существенную информацию, включая и материалы на «Медузу». Оставалось просто сравнить имена с цюрихскими. Просто для Карлоса, но не для других.

Слишком просто, подумал Джейсон, не зная, почему это пришло ему в голову.

— Понятно, — сказал он.

— А вы? Как вы его нашли? Не Каина, конечно, Борна?

Сквозь дымку беспокойства Джейсон вспомнил другое соображение. Не свое, а то, что высказала Мари.

— Еще проще. Мы ему платили по краткосрочным депозитам на счет, разница вслепую переводилась на другой счет. Номера можно было проследить. К этому приему прибегает налоговая инспекция.

— Каин это позволил?

— Он не знал. За номера было заплачено… как вы платите за другие номера — телефонные — из карты.

— Поздравляю.

— Мне нужно не это, а все, что вы знаете о Каине. То, что вы сказали, относится к установлению его личности. Теперь дальше. Все, что вы знаете об этом Борне, все, что вам про него доводилось слышать.

Будь осторожнее. Не напрягай голоса. Ты просто… оцениваешь сведения. Мари тебе говорила. Дорогая, милая Мари. Слава Богу, что тебя здесь нет.

— Полных данных о нем у нас нет. Ему удалось ликвидировать большую часть важнейших документов — урок, несомненно, усвоенный у Карлоса. Но не все. По фрагментам мы восстановили следующее. Прежде чем завербоваться в «Медузу», он жил в Сингапуре как франкоговорящий бизнесмен, представлявший группу американских импортеров от Нью-Йорка до Калифорнии. Известно, что он был отстранен от должности этой группой, которая намеревалась выслать его в Штаты для возбуждения против него уголовного дела: он украл у них сотни тысяч долларов. В Сингапуре он был известен как человек замкнутый, очень активный в контрабандных операциях и совершенно безжалостный.

— А до этого, — перебил ее Джейсон, чувствуя, что вновь начинает покрываться потом. — До Сингапура? Откуда он приехал?

Будь осторожен! Образы! Он мог видеть улицы Сингапура — Принц-Эдвард-роуд, Ким Чуан, Бун-Тат-стрит, Максвелл, Каскаден.

— Этих документов никто не нашел. Есть только слухи, совершенно нелепые. Например, говорили, что он бывший иезуит, сошедший с ума. Еще говорили, что он был молодым напористым финансистом, который растратил фонды в сговоре с несколькими сингапурскими банками. Ничего определенного, ни одной зацепки. До Сингапура — ничего.

Ошибаешься, было многое. Но все это не имеет никакого отношения к тому, о чем ты говоришь. Тут пробел, его надо заполнить, и ты мне в этом не сумеешь помочь. Быть может, никто не сумеет, быть может, никому и не следует.

— Пока что вы не сообщили мне ничего особенного, — сказал Борн. — Ни слова из того, что меня интересует.

— Тогда я не знаю, чего вы хотите! Вы задаете вопросы, настаиваете на подробностях, а когда я вам отвечаю, вы отбрасываете все как несущественное. Чего вы хотите?

— Что вам известно о… работе Каина? Раз вы искали компромисса, то дайте мне для него повод. Если наша информация различается, то скорее всего в том, что относится к его делам. Когда вы впервые обратили внимание на него? Карлос обратил внимание? Быстро!

— Два года тому назад, — ответила мадам Лавье, которую привело в замешательство, напугало нетерпение Джейсона. — Из Азии поступили сведения, что какой-то белый предлагает услуги, удивительно схожие с теми, что оказывал Карлос. Это быстро вырастало в целое предприятие. В Моулмейне был убит какой-то посол, через два дня влиятельный японский политик погиб в Токио накануне дебатов в парламенте. Спустя еще неделю в Гонконге взорвался в своей машине редактор одной газеты, а меньше чем через двое суток на улице в Калькутте застрелили какого-то банкира. За каждым убийством стоял Каин. — Она остановилась, чтобы оценить реакцию Борна, но реакции не последовало. — Вы что, не понимаете? Он успевал всюду. Он кидался от одного убийства к другому, заключая сделки с такой скоростью, что поневоле был неразборчивым. Он страшно спешил, делал себе репутацию так быстро, что поражались даже видавшие виды профессионалы. Никто не сомневался, что он профессионал, и меньше всех Карлос. Было послано указание разузнать про него все, что можно. Видите ли, Карлос понял то, чего никто из нас тогда не понимал, и меньше чем через год его подозрения подтвердились. Поступили донесения из Манилы, Осаки, Гонконга и Токио. В них говорилось, что Каин направляется в Европу, собирается сделать базой своих операций Париж. Вызов был понятен, перчатка брошена. Каин вознамерился уничтожить Карлоса. Стать новым Карлосом и предложить свои услуги тем, кто в них нуждается. Вроде вас, мсье.

— Моулмейн, Токио, Калькутта… — Джейсон услышал эти слова, слетающие с его губ, выговоренные шепотом. Опять они плавали в надушенном воздухе, эти тени забытого прошлого. — Манила, Гонконг… — Он остановился, стараясь разогнать туман, вглядываясь в страшные фигуры, проносившиеся перед его мысленным взором.

— Эти и многие другие места, — продолжала Лавье. — Это была ошибка Каина. Карлос для разных людей разный, но те, кто пользуется его доверием и щедростью, ему преданы. Его информаторов и наемников не так-то легко подкупить, хотя Каин время от времени и пытался это сделать. Говорят, что Карлос скор на расправу, но говорят и другое: лучше сатана, которого знаешь, чем его неизвестный преемник. Вот чего Каин не мог понять и сейчас не понимает, — у Карлоса обширная агентурная сеть. Переместившись в Европу, Каин не знает, что его деятельность раскрыта и в Берлине, и в Лиссабоне, и в Амстердаме… вплоть до Омана.

— Оман, — невольно повторил Борн, — шейх Мустафа Халик, — прошептал он.

— Не доказано, — пренебрежительно оборвала Лавье. — Отвлекающий маневр, дымовая завеса, сам контракт — выдумка. Он приписал себе убийство, которое было внутренним делом: их охрану преодолеть невозможно. Это вранье!

— Вранье, — повторил Джейсон.

— Масса вранья, — презрительно добавила мадам Лавье. — И все же он не дурак, он лжет аккуратно, бросит намек здесь, бросит там, зная, что, когда будут рассказывать, все преувеличат. Он на каждом шагу провоцирует Карлоса, продвигаясь за счет человека, которого намерен заменить. Но Карлосу он не ровня. Он берется за такие заказы, которых не может выполнить. Вы — только один из примеров. Мы слышали про несколько других. Поэтому, говорят, он и скрывается, месяцами избегая встреч с людьми вроде вас.

— Избегая встреч… — Джейсон взялся за запястье, дрожь возобновилась, в голове снова раздался звук какого-то отдаленного грома. — Вы… в этом уверены?

— Вполне. Его не убили, он скрывается. Он провалил не один заказ, это было неизбежно. Он набрал чересчур много на чересчур короткий срок. Но всякий раз, провалившись, он устраивал никому не нужное театральное убийство, чтобы поддержать свой престиж. Он мог выбрать какую-нибудь известную фигуру и ликвидировать ее. Убийство вызывало всеобщий шок и непременно приписывалось Каину. Посол, путешествовавший в Моулмейне, — один из примеров. Его убийство никто не заказывал. Есть еще два-три известных нам случая. Русский комиссар в Шанхае и не так давно банкир в Мадриде…

Ярко-красные губы лихорадочно шевелились на застывшей напудренной маске. Он слышал эти слова, слышал их прежде. Он когда-то существовал с ними. То были уже не тени, а воспоминания из забытого прошлого. Образы и действительность перемешались. Каждую фразу, которую она начинала, он мог бы закончить, каждое имя, или город, или случай, которые она упоминала, были ему подсознательно знакомы.

Она говорила… про него.

Альфа, Браво, Каин, Дельта…

Каин вместо Чарли, Дельта вместо Каина.

Борн был убийцей по имени Каин.

Оставался последний вопрос: мгновения, когда рассеялась тьма, двое суток тому назад в Сорбонне. Марсель, 23 августа.

— Что произошло в Марселе? — спросил он.

— В Марселе? — Мадам Лавье отшатнулась. — Как вы могли? Что вам налгали? Что еще?

— Просто расскажите, что там было.

— Вы, конечно, имеете в виду Леланда. Вездесущего посла, чья смерть была заказана и оплачена. И заказ принят Карлосом.

— А если я вам скажу, что некоторые думают, будто бы это дело рук Каина?

— Он хотел бы, чтобы все так думали! Хотел нанести Карлосу тяжелейшее оскорбление — украсть у него убийство. Оплата была Каину не важна, он хотел только показать миру — нашему миру, — что он может успеть раньше и выполнить работу, за которую заплатили Карлосу. Но он не выполнил ее. Он не имел никакого отношения к убийству Леланда.

— Он там был.

— Он попал в ловушку. По крайней мере после того он не показывался. Некоторые говорят, что его убили, но поскольку трупа не нашли, Карлос в это не верит.

— Как он был убит?

— Два человека с набережной пытались приписать это себе и получить деньги. Одного с тех пор больше не видели, можно предположить, что его убил Каин, если это был Каин. Какое-то отребье из доков.

— А что за ловушка?

— Якобы ловушка, мсье. Говорят, что слышали, будто у Каина примерно за сутки до убийства будет с кем-то встреча на улице Сарразен. Говорят, что оставили на улице соответствующие послания и заманили в рыболовный катер на пирсе человека, которого считали Каином. Ни траулера, ни его шкипера после никто не видел, так что, возможно, они правы, но, как я уже сказала, доказательств нет. Нет даже достоверного описания Каина, чтобы сравнить его с тем человеком, которого увели с улицы Сарразен. Как бы там ни было, на этом дело и кончилось.

Ошибаешься. Оно только началось. Для меня.

— Понятно, — сказал Борн, вновь пытаясь придать голосу естественность. — Наша информация, естественно, отличается от этой. Мы сделали выбор на основании тех данных, что имели.

— Ошибочный выбор, мсье. Все, что я вам рассказала, — правда.

— Да, знаю.

— Так мы достигнем компромисса?

— Почему бы и нет?

— Bien.[74] — Она с облегчением поднесла ко рту бокал. — Увидите, так будет лучше для всех.

— Это… теперь уже не имеет значения.

Он произнес эти слова еле слышно, он знал. Что он сказал? Только что?.. Туман снова сгущался над ним, гром усиливался, боль снова застучала в висках.

— Я хочу сказать… Как вы говорите, так лучше для всех. — Он чувствовал, видел, как изучают его глаза Лавье. — Это разумное решение.

— Конечно, разумное. Вы себя нехорошо чувствуете?

— Я сказал, чепуха, пройдет.

— Вы меня успокоили, А теперь вы мне позволите на минутку отлучиться?

— Нет. — Джейсон схватил ее за руку.

— Je vous prie, monsieur.[75] Только попудриться. Если хотите, подождите за дверью.

— Мы уходим. Можете остановиться по пути. — Борн сделал знак официанту.

— Как скажете, — ответила она, наблюдая за ним.

Он стоял в затемненной части коридора между потоками света, изливаемого утопленными в потолке лампами. Сбоку была дамская комната, отмеченная небольшими золочеными буками: femmes.[76]

Красивая публика — великолепные женщины, видные мужчины — проходила мимо. Окружение почти то же, что на Сент-Оноре, в «Классиках». Жаклин Лавье была у себя дома.

Она пробыла в дамской комнате минут десять — это насторожило бы Джейсона, если бы он отдавал себе отчет во времени. Но он горел как в лихорадке. Шум и боль полностью овладели им, нервы словно обнажились, ткани набухли, трепеща перед уколом. Он смотрел прямо перед собой, а позади оставалась история мертвецов. Они нашли его, и он видел их. Каин… Каин… Каин.

Он встряхнул головой и взглянул на черный потолок. Надо было действовать, он не мог позволить себе падать дальше, погружаться в бездну, заполненную тьмой и шквалами ветра. Нужно было принять какое-то решение… Нет, оно уже было принято, теперь предстояло его выполнить.

Мари. Мари? О Боже, любовь моя, мы так ошибались!

Он глубоко вздохнул и посмотрел на свои часы — хронометр, который он сторговал за изящную золотую вещицу, принадлежавшую одному маркизу на юге Франции. Он человек весьма квалифицированный, очень изобретательный… Радости такая похвала не вызывала. Он посмотрел на дверь женской комнаты.

Где Жаклин Лавье? Почему она не выходит? Чего она добивается? У него хватило присутствия духа спросить у метрдотеля, есть ли там телефон. Тот ответил отрицательно и указал на будку у выхода. Лавье была рядом, слышала ответ, поняла смысл вопроса.

Слепящая вспышка света. Он отшатнулся к стене, прикрыв глаза руками. Боль! Господи! Ему словно опалило глаза!

Потом сквозь вежливый смех хорошо одетых мужчин и женщин, беззаботно прогуливающихся по коридору, он услышал слова:

— В память о вашем ужине у «Роже», мсье, — сказала оживленная старшая официантка с фотокамерой. — Фотография будет готова через несколько минут. Поздравление от «Роже».

Борн застыл, понимая, что не может разбить камеру, и потрясенный еще одной догадкой.

— Почему меня? — спросил он.

— Ваша невеста попросила, мсье, — ответил девица, указав на дверь женской комнаты. — Мы там с ней говорили. Вам очень повезло, она замечательная женщина. Она попросила меня вручить вам это. — Официантка протянула ему свернутую бумажку и прогарцевала к выходу.

Он прочел:

«Ваше недомогание меня беспокоит, как, надо полагать, и вас, мой новый друг. Быть может, вы тот, за кого себя выдаете, а быть может, и нет. Одна благожелательная посетительница сделала телефонный звонок, а эта фотография теперь на пути в Париж. Остановить ее вы не сможете, как не сможете остановить тех, кто направляется теперь в Аржантей. Если мы действительно достигли компромисса, ни то, ни другое не должно вас беспокоить — как меня беспокоит ваше недомогание, — и мы сможем еще поговорить, когда прибудут мои сотрудники.

Говорят, что Каин — хамелеон, выступающий под разными личинами и очень убедительно разыгрывающий роли. Говорят также, что он склонен к насилию и приступам гнева. Это ведь тоже род недомогания?»

Он выбежал на темную улицу, увидев огонек такси. Оно повернуло за угол и скрылось из вида. Борн остановился, тяжело дыша и глядя по сторонам: машин не было. Швейцар «Роже» сказал ему, что такси придется ждать минут десять — пятнадцать и что мсье мог бы заказать его заранее. Ловушка была расставлена, и он в нее шагнул.

Вперед! Еще одно такси. Он побежал. Надо остановить, надо в Париж, к Мари.

Он опять в лабиринте, мечется вслепую, теперь уже зная, что выхода нет. Но гонка будет продолжаться в одиночестве — это решение неотменимо. Не будет ни обсуждений, ни споров, ни криков — аргументов любви и неуверенности. Поскольку теперь есть уверенность. Он знает, кто он… кем он был. Обвинение доказано.

Час или два ничего не рассказывать. Просто смотреть и разговаривать о чем угодно, кроме этого. Любить. А потом он уйдет. Она не будет знать — когда, а он не сможет сказать ей — почему. Она заслужила. Какое-то время будет очень больно, но эта боль не сравнится с той, что причинило ему Каиново клеймо.

Каин.

Мари, Мари. Что я наделал?

— Такси!

Глава 18

Уезжай из Парижа! Сейчас же! Чем бы ты ни была занята, бросай все и уезжай!.. Это распоряжение правительства. Они хотят, чтобы ты уехала. Они хотят его изолировать.

Мари раздавила сигарету в пепельнице на столике у изголовья кровати. Взгляд ее упал на трехлетней давности выпуск «Потомак Куотерли», и она задумалась о той страшной игре, участвовать в которой заставил ее Джейсон.

— Не буду их слушать! — вслух сказала Мари и вздрогнула от звука собственного голоса в пустой комнате. Она подошла к окну, к тому самому, в которое смотрел он, испуганный, пытающийся объяснить ей, что с ним происходит.

Мне нужно многое узнать… довольно, чтобы принять решение… но, быть может, не все. Какая-то часть меня должна иметь возможность… уйти, исчезнуть. Я должен суметь сказать себе: того, что было, уже нет, и вполне вероятно, никогда не было, потому что я этого не помню. То, чего человек не помнит, не существует… для него.

— Дорогой, дорогой мой. Не поддавайся им!

Теперь она уже не вздрогнула, потому что ей казалось, будто он здесь, в комнате, слушает ее, задумывается над собственными словами, хочет бежать, исчезнуть… вместе с ней. Но в глубине души она понимала, что он не сможет этого сделать, не сможет смириться с полуправдой или на три четверти ложью.

Они хотят его изолировать.

Кто это они? Ответ был в Канаде, а Канада была отрезана — опять ловушка.

Джейсон был прав насчет Парижа, она тоже это чувствовала. Что бы их ни ожидало, это было здесь. Найди они человека, который сорвал бы пелену, позволил бы Джейсону увидеть, что им манипулируют, разрешились бы и другие загадки, а ответы уже не толкали бы к самоуничтожению. Осознав, что, какие бы преступления ни остались в забытом прошлом, сейчас он был пешкой в другом, гораздо более страшном преступлении, он бы смог уйти, исчезнуть вместе с нею. Все относительно. Человек, которого она любит, должен понять не то, что прошлого не существует, а то, что с ним можно жить и таким образом похоронить. Поверить, что прежде он был совсем не таким, каким пытаются изобразить его враги, иначе они не выбрали бы его. Его сделали козлом отпущения, назначили умереть вместо кого-то другого. Если бы только он мог это понять, если бы только ей удалось его убедить. Иначе она его потеряет. Они его отнимут, они его убьют.

Они.

— Кто вы? — крикнула она в окно парижским огням. — Где вы?

Она ощутила, как в лицо ей дунул холодный ветер, ощутила так, словно оконные стекла растаяли, и ночной воздух ворвался в комнату. У нее стеснилось в груди, и какое-то время она не могла перевести дыхание. Потом это прошло. Она испугалась — так уже было раньше, в первый их вечер в Париже, когда она ушла из кафе встречать его на ступенях Клюни. Она спешила по бульвару Сен-Мишель: холодный ветер и комок в горле… тогда у нее тоже перехватило дыхание. Позднее она догадалась почему: в нескольких кварталах от нее, в библиотеке Сорбонны Джейсон принял решение, от которого потом отказался, — но он успел его принять. Он собирался не возвращаться к ней.

— Прекрати! — закричала Мари. — Это безумие! — Она встряхнула головой и посмотрела на часы. Его не было уже больше пяти часов. Где он? Где он?

Борн вышел из такси у входа в элегантный отель на Монпарнасе. Следующий час должен был стать самым трудным в его укороченной забвением жизни — той, что до Пор-Нуара потонула во тьме, а после превратилась в кошмар. Кошмар будет продолжаться, но дальше он останется с ним один на один. Он слишком сильно любит Мари, чтобы обрекать ее на то же. Он найдет способ исчезнуть, унеся с собой все, что связывало ее с Каином. Это будет просто: он уйдет на какую-нибудь вымышленную встречу и не вернется. А в течение следующего часа он напишет ей такую записку: «Дело сделано. Я нашел свои стрелки. Возвращайся в Канаду и ради нас обоих никому не говори ни слова. Я знаю, где тебя найти». Последнее было неправдой — они никогда больше не увидятся, — но должна оставаться маленькая летучая надежда, хотя бы для того, чтобы она села в самолет до Оттавы. Со временем проведенные вместе недели померкнут в памяти, обратятся в реликвию, тайник с сокровищами, который открывают в редкие спокойные минуты. А потом исчезнет и это, поскольку жизнь для живых воспоминаний, дремлющие утрачивают смысл. Никто не знал этого лучше, чем он.

Он прошел через холл, кивнул консьержу, читавшему газету за мраморной стойкой. Тот едва взглянул на вошедшего, лишь убедившись, что это не посторонний.

Лифт с грохотом и скрипом доехал до шестого этажа. Джейсон глубоко вздохнул и подошел к двери. Главное — избежать театральных сцен, не насторожить ее словом или взглядом. Хамелеон должен раствориться в той части леса, где не найти следов зверя. Он знал, что скажет, но все обдумал и составил записку, которую ей напишет.

— Почти весь вечер там проторчал, — говорил он, обняв ее, гладя темно-каштановые волосы, баюкая у себя на плече ее голову и… терзаясь болью, — любовался на доходяг продавщиц, слушал всякое идиотское щебетание и пил кислую жижу, которая у них сходит за кофе. Напрасно время потратил. Зоопарк какой-то! Обезьяны и павлины разыграли целый спектакль, но не думаю, чтобы кто-то действительно что-нибудь знал. Есть один подозрительный тип, но он может оказаться просто охотником на американцев.

— Он? — спросила Мари, понемногу успокаиваясь.

— Человек, который сидит у них за пультом, — сказал Борн, силясь избавиться от слепящих взрывов, тьмы и бушующего ветра, возникших в его воображении вместе с лицом, которого он не знал, но хорошо себе представлял… Теперь этот человек был только средством; Борн отогнал воображаемые картины. — Я договорился встретиться с ним около полуночи в кафе на улице Отфёй.

— Что он сказал?

— Очень мало, но достаточно, чтобы меня заинтересовать. Я видел, как он за мной наблюдал, когда я там задавал вопросы. Народу было много, поэтому я мог крутиться довольно свободно, разговаривать с продавцами.

— Задавал вопросы? О чем?

— Да обо всем, что в голову приходило. В основном об управляющей, или как там она называется. Принимая во внимание то, что произошло сегодня днем, будь она прямым связным Карлоса, ей бы полагалось биться в истерике. Я ее видел: ничего подобного, она вела себя так, словно за весь день только и было событий, что хорошая выручка.

— Но она, как ты выразился, прямой связной. Д’Амакур же объяснил. Карта.

— Непрямой. Ей звонят и указывают, что надо сказать.

Собственно, подумал Джейсон, изобретенная им версия основана на действительности. Жаклин Лавье и в самом деле не была прямым связным.

— Нельзя же просто так задавать вопросы, не вызывая подозрений, — возразила Мари.

— Можно, — ответил Борн, — если ты американский писатель, готовящий журнальную статью про магазины на Сент-Оноре.

— Отлично, Джейсон.

— Сработало. Всем хочется прославиться.

— Что ты узнал?

— Подобно большинству таких заведений, «Классики» имеют свою клиентуру, состоятельную, почти все знакомы друг с другом, и, конечно, дело не обходится без супружеских интриг и адюльтеров. Карлос знал, что делает, это регулярная служба ответов на звонки, но не из тех номеров, которые можно найти в телефонных справочниках.

— Тебе это там рассказали? — Мари взяла его за руку и посмотрела в глаза.

— Не так подробно, — сказал он, уловив недоверие. — Разговоры вертелись в основном вокруг таланта этого Бержерона, но слово за слово… Можно составить общую картину. Похоже, все сходится к управляющей. Насколько я понял, она кладезь светской информации, хотя сама она, вероятно, смогла бы мне сказать лишь, что оказала кому-то услугу — выполнила заказ и — что этот кто-то оказался кем-то другим, который оказал еще одну услугу кому-то третьему. Возможно, источник проследить не удастся, но ничего другого я узнать не сумел.

— Зачем тогда эта встреча сегодня ночью?

— Он подошел ко мне, когда я прощался, и сказал одну очень странную вещь. — Джейсону не пришлось выдумывать эту часть своей басни. Он прочитал фразу в записке, полученной в элегантном ресторане в Аржантей меньше двух часов тому назад. — Он сказал: «Быть может, вы тот, за кого себя выдаете, а быть может, и нет». И предложил попозже выпить вдвоем где-нибудь подальше от Сент-Оноре.

Борн видел, как сомнения Мари отступают. Он добился своего, она поверила тому, что он наплел. А почему бы и нет? Он же был весьма квалифицирован, очень изобретателен. Похвала не вызвала омерзения: он же Каин.

— А вдруг он тот, кого ты ищешь, Джейсон. Ты сказал, тебе нужен кто-то один. Возможно, это он и есть.

— Увидим. — Борн посмотрел на часы. Отсчет времени до его ухода начался, путь назад отрезан. — У нас почти два часа. Где ты оставила чемоданчик?

— В «Мерисе». Я там зарегистрировалась.

— Давай его заберем и поужинаем. Ты ведь еще не ела?

— Нет… — Мари недоуменно взглянула на него. — А зачем забирать? Там он будет в полной сохранности, нам не придется беспокоиться.

— Придется, если понадобится в спешке уносить ноги, — сказал он почти грубо, подходя к столу.

Теперь главное не переборщить. Следы трений постепенно проникнут в разговор, во взгляды, в прикосновения. Ничего тревожащего, никакого ложного героизма; она раскусит эту тактику. Пусть будет сказано ровно столько, чтобы она угадала правду, когда прочтет эти слова: «Дело сделано. Я нашел свои стрелки…»

— Что случилось, дорогой?

— Ничего. — Улыбка хамелеона. — Просто я устал и немного обескуражен.

— Почему? Вечером ты встретишься с оператором из салона. Может, это тебя куда-нибудь выведет. И ты уверен, что эта женщина — связная Карлоса. Хочет она того или нет, ей придется тебе что-нибудь сказать. Это бы должно доставить тебе некое мрачное удовлетворение.

— Не уверен, что смогу объяснить, — сказал Джейсон, глядя на ее отражение в зеркале. — Надо, чтобы ты поняла, что я там нашел.

— Что ты нашел? — Вопрос.

— Что я нашел. — Ответ. — Это другой мир, — продолжал Борн, взяв бутылку виски и стакан. — Другие люди. Все так мягко, красиво, легкомысленно. Уйма крохотных светильничков и черный бархат. Всерьез принимаются только сплетни и собственные прихоти. Любой из этих вертопрахов, включая и управляющую, может оказаться связным Карлоса и не знать об этом, даже не догадываться. Карлос должен, использовать подобных людей. На его месте любой бы использовал, включая меня… Вот что я обнаружил, и это обескураживает.

— Напрасно. Что бы ты ни считал, эти люди принимают очень обдуманные решения. Потворство собственным прихотям, о котором ты говоришь, как раз того требует: они думают. А знаешь, что думаю я? Я думаю, что ты устал, проголодался и что тебе надо немного выпить. Лучше бы этой ночью ты никуда не ходил, для одного дня и так хватает.

— Я не могу не пойти, — сказал он резко.

— Хорошо, не можешь, — защищаясь, согласилась она.

— Прости, я уже на пределе.

— Да, я знаю. — Она направилась в ванную. — Я освежусь, и мы пойдем. Налей себе чего-нибудь покрепче, дорогой. А то ты уже показываешь когти.

— Мари?

— Да?

— Постарайся меня понять. Меня беспокоит то, что я там нашел. Я думал, будет иначе. Легче.

— Пока ты искал, я тебя тут ждала, Джейсон. Ничего не зная. Это было тоже нелегко.

— Я думал, ты хотела позвонить в Канаду. Ты не звонила?

Она на мгновение задержалась.

— Нет, — сказала она, — было уже поздно.

Дверь ванной закрылась. Борн подошел к столу, открыл ящик, взял бумагу и шариковую ручку и написал:

«Дело сделано. Я нашел свои стрелки. Возвращайся в Канаду и ради нас обоих никому не говори ни слова. Я знаю, где тебя найти».

Он сложил лист и сунул в конверт, потом достал бумажник, вынул французские и швейцарские банкноты, опустил в конверт и заклеил его. Сверху написал: «Мари».

Ему отчаянно хотелось добавить: любимая, моя безмерно любимая.

Но он этого не сделал. Не имел права.

Дверь ванной открылась. Он положил конверт в карман пиджака.

— Ты быстро.

— Разве? А мне показалось, что нет. Что ты делаешь?

— Мне нужна была ручка, — сказал он, взяв ее со стола, — если у этого парня будет что мне рассказать, надо будет записать.

Мари увидела пустой и сухой стакан:

— Ты так и не выпил?

— Я обошелся без стакана.

— Понятно. Идем?

Они ожидали в коридоре, когда появится грохочущий лифт, молчание было неловким, в прямом смысле непереносимым. Он взял ее за руку. Она сжала его ладонь и посмотрела в глаза. Ее взгляд говорил, что ее самообладание подвергается проверке, а она не знает почему. Сигналы были посланы и получены, сигналы не настолько громкие и резкие, чтобы прозвучать сиреной тревоги, но она расслышала их. То был отсчет времени, жесткий и необратимый, предвестие его ухода.

О Господи! Я так тебя люблю. Ты рядом со мной, мы касаемся друг друга, а я умираю. Но ты не можешь умереть со мной. Не должна. Я Каин.

— Все будет хорошо, — сказал он.

С шумом подошла металлическая клеть. Джейсон открыл решетчатую латунную дверь и вдруг чертыхнулся вполголоса:

— Забыл!

— Что?

— Бумажник. Я оставил его в ящике письменного стола на случай, если на Сент-Оноре будет что-нибудь не так. Подожди меня в холле.

Он мягко втолкнул ее в лифт, нажав свободной рукой на кнопку.

— Я сразу вниз. — Он закрыл решетку, которая отрезала от него ее удивленный взгляд. Повернулся и быстро пошел обратно в номер.

Вынул конверт из кармана и положил на тумбочку рядом с лампой. Он смотрел на него, ощущая нестерпимую боль.

— Прощай, любовь моя, — прошептал он.

Борн ждал под моросящим дождем у отеля «Мерис» на улице Риволи, наблюдая за Мари через стеклянные входные двери. Она расписалась у стойки за свой чемоданчик и получила его. Теперь она явно спрашивала у слегка удивленного клерка свой счет, чтобы оплатить номер, который занимала меньше шести часов. Прошло минуты две, прежде чем счет был предъявлен. С очевидной неохотой. Гости «Мериса» так себя не ведут. Весь Париж остерегается таких нежелательных визитеров.

Мари вышла на улицу, в темноту и дымку моросящего дождя. Отдала ему чемоданчик с вымученной улыбкой и сказала, чуть задыхаясь:

— Этот человек мной не доволен. Уверена, что он думает, будто я использовала номер для каких-нибудь фокусов.

— Что ты ему сказала? — спросил Борн.

— Что у меня изменились планы, и все.

— Правильно, чем меньше слов, тем лучше. Твое имя значится в регистрационной карточке. Придумай, зачем ты снимала там номер.

— Придумать? Я должна придумывать причину? — Она заглянула ему в глаза, уже не улыбаясь.

— Я хотел сказать: мы придумаем. Естественно.

— Естественно.

— Пойдем.

Они пошли в сторону перекрестка. Громыхали машины, дождь усиливался, туман сгущался, обещая неминуемый сильный ливень. Он взял ее за руку — не для того, чтобы поддержать, даже не из вежливости, а только для того, чтобы до нее дотронуться, почувствовать ее. Осталось так мало времени.

Я Каин. Я смерть.

— Можно помедленнее? — резко спросила Мари.

— Что? — Джейсон сообразил, что они почти бегут. На несколько мгновений он опять оказался в лабиринте, заметался по нему, осознавая это и не осознавая. Он посмотрел вперед и увидел ответ. У перекрестка рядом с ярким газетным киоском остановилось пустое такси, и водитель что-то кричал продавцу через открытое окно.

— Я хочу взять такси, — сказал Борн на ходу, — сейчас хлынет.

Когда они, запыхавшись, добежали до перекрестка, пустое такси отъехало, свернув налево на улицу Риволи. Джейсон взглянул в ночное небо, чувствуя, как по лицу ударяют тяжелые капли. Начался ливень. Он посмотрел на Мари в манящем свете газетного киоска: она ежилась под внезапно хлынувшим потоком. Нет, она на что-то неотрывно смотрела… не веря глазам, потрясенно, с ужасом. Вдруг она закричала, лицо ее исказилось, она зажала рот рукой. Борн схватил ее, притиснул головой к своему мокрому плащу. Она никак не могла замолчать.

Он обернулся, чтобы понять причину ее истерики. И увидел, и в эту невероятно малую долю секунды понял, что отсчет времени пресекся. Он совершил последнее злодеяние, и теперь не может ее оставить. Пока не может. На прилавке в ближнем ряду лежала утренняя газета с броскими черными заголовками:

Под этими кричащими словами была фотография Мари Сен-Жак.

— Прекрати! — шепнул Джейсон, корпусом прикрывая ее лицо от заинтересовавшегося продавца газет и доставая из кармана монеты. Он бросил их на прилавок, взял две газеты и увлек ее на темную и мокрую от дождя улицу.

Теперь они оба были в лабиринте.

Борн открыл дверь и пропустил Мари. Она стояла неподвижно и смотрела на него, бледная и испуганная, в неровном дыхании явственно слышались страх и гнев.

— Я дам тебе выпить, — сказал Джейсон, подойдя к столу. Наливая, он попал взглядом в зеркало и почувствовал неодолимое желание швырнуть в него стаканом — столь омерзителен был он себе. Что он наделал! О Господи!

Я Каин. Я смерть.

Он услышал, как она охнула, и обернулся, но было уже слишком поздно для того, чтобы кинуться и вырвать у нее из рук страшную вещь. Боже, он забыл! Она увидела на ночном столике конверт и теперь читала его записку. Ее крик был воплем страшной, жестокой боли:

— Джейсо-о-о-о-н!..

— Пожалуйста! Не надо! — Он подбежал к ней. — Это не имеет значения! Теперь это не в счет! — беспомощно взывал он, видя, как слезы наполняют ее глаза и стекают по щекам. — Послушай! Это было раньше, не теперь.

— Ты хотел меня оставить! Господи, ты хотел меня оставить! Ее глаза превратились в два пустых, слепых знака паники. — Я это знала! Чувствовала.

— Это я тебя заставил почувствовать! — сказал он, вынуждая ее посмотреть на него. — Но теперь все. Я тебя не оставлю. Послушай меня! Я тебя не оставлю!

Она снова закричала:

— Я задыхалась!.. Было так холодно!

Он привлек ее к себе, обхватил.

— Нам надо начать все заново. Постарайся меня понять. Теперь все по-другому. Я не могу изменить того, что было, но я не оставлю тебя. Так не оставлю.

Она уперлась руками ему в грудь и умоляюще спросила:

— Почему, Джейсон? Почему?

— Не теперь. После. Пока ничего не говори. Только обними меня, дай мне тебя обнять.

Потом истерика кончилась, и очертания реальности вновь обрели четкость. Борн усадил ее в кресло. Они оба улыбнулись, когда он опустился рядом на колени и молча взял ее руку.

— Так мы выпьем? — спросил он наконец.

— Думаю, да, — ответила она, сильнее сжав его руку, когда он поднимался с пола, — ты уже давно налил.

— Выдохнуться еще не успело. — Он подошел к столу и вернулся с двумя стаканами виски. Она взяла свой.

— Теперь лучше? — спросил он.

— Спокойнее. Но все еще не в себе… страх, конечно. Наверное, злость тоже, не знаю. Мне об этом думать страшно. — Она выпила, прикрыла глаза, откинула голову на спинку кресла. — Зачем ты это сделал, Джейсон?

— Потому что думал: так надо. Очень простой ответ.

— И не ответ вовсе. Я заслуживаю большего.

— Да, и я все скажу. Теперь мне придется, потому что тебе нужно послушать, нужно понять. Нужно себя защитить.

— Защитить?..

Он остановил ее жестом.

— Это потом. Все, что пожелаешь. Но первым делом мы должны узнать, что случилось, — не со мной, а с тобой. С этого надо начать. Ты в состоянии?

— Газеты?

— Да.

— Бог свидетель, мне самой интересно. — Она слабо улыбнулась.

— Вот. — Борн подошел к кровати, куда бросил газеты. — Будем читать оба.

— Игры не будет?

— Не будет.

Они молча прочитали большую статью, в которой говорилось о загадочных смертях в Цюрихе. Мари то и дело ахала, потрясенная прочитанным, иногда недоверчиво качала головой. Борн не произнес ни слова. Он увидел руку Ильича Рамиреса Санчеса.

Карлос будет преследовать Каина до скончания века. Он убьет его. Мари Сен-Жак была приманкой, наживкой, которой суждено погибнуть в западне, захлопнувшей Каина.

Я Каин. Я смерть.

Статья по сути состояла из двух статей — странной смеси фактов и догадок, домыслов, которые преобладали там, где кончались улики. В первой части говорилось о служащей правительства Канады, женщине-экономисте по имени Мари Сен-Жак. Она оказалась на месте совершения трех убийств, ее отпечатки пальцев были подтверждены канадским правительством. К тому же полиция нашла ключ от номера гостиницы «Карийон дю Лак», по-видимому, потерянный во время стычки на набережной Гизан. Это был ключ от номера Мари Сен-Жак, переданный ей служащим гостиницы, который хорошо ее запомнил — запомнил женщину в состоянии крайнего беспокойства. И, наконец, неподалеку от Штепдекштрассе, в аллее, был обнаружен пистолет. Баллистики признали в нем орудие убийства. На пистолете также сохранились отпечатки пальцев, опять-таки подтвержденные канадским правительством. Они принадлежали Мари Сен-Жак.

В этом месте статья уходила в сторону от фактов. Излагались слухи, имевшие хождение на Банхофштрассе, — о многомиллионной краже при помощи компьютерных манипуляций с номерным секретным счетом, принадлежавшим американской корпорации под названием «Тредстоун-71». Назывался и банк. Это был, конечно, «Гемайншафт». Дальше следовали туманные догадки, домыслы и предположения.

Согласно «неназванному источнику», некий американец, владевший правильными кодами, перевел несколько миллионов в один парижский банк, открыв новый счет на определенных лиц, получавших право владения. Эти лица ожидали в Париже и, едва поступил перевод, сняли миллионы и исчезли. Успех операции объяснялся тем, что американец заполучил правильные коды счета в банке «Гемайншафт». Последнее стало возможным благодаря тому, что была разгадана банковская последовательность чисел, обозначающих год, месяц и день поступления — обычная для тайных вкладов процедура. Подобный анализ мог быть проведен только с применением сложных компьютерных операций и при доскональном знании швейцарской банковской практики. Один из сотрудников банка, господин Вальтер Апфель, отвечая на поставленный ему вопрос, признал, что проводится расследование по делу, имеющему отношение к американской компании, но, согласно швейцарскому законодательству, «банк воздерживается от каких бы то ни было комментариев».

Далее разъяснялась связь этой операции с Мари Сен-Жак. Она описывалась как правительственный эксперт-экономист, глубоко знающий международные банковские процедуры, а также как опытный программист. Она подозревалась в соучастии, поскольку кража была бы невозможна без ее профессиональных познаний. Среди подозреваемых был некий мужчина, в компании которого ее видели в «Карийон дю Лак».

Мари первая прочитала статью и уронила газету на пол. Борн взглянул на нее. Она смотрела в стену, на нее нашло какое-то странное задумчивое спокойствие. Такой реакции он ожидал меньше всего. Он быстро дочитал, горе и отчаяние сковали ему язык. Наконец он произнес:

— Вранье. И все из-за меня, из-за того, кто я такой и что я такое. Выйдя на тебя, они находят меня. Я сожалею, так сожалею, что не могу выразить словами.

Мари оторвала взгляд от стены и посмотрела на него.

— Тут больше, чем просто вранье, Джейсон. Тут слишком много правды, чтобы назвать это просто враньем.

— Правды? Единственное, что здесь правда, так это то, что ты была в Цюрихе. Ты не дотрагивалась до пистолета, ты никогда не была в аллее около Штепдекштрассе, ты не теряла ключа от номера в гостинице и никогда не приближалась к «Гемайншафту».

— Согласна, но я имела в виду не это.

— А что же?

— «Гемайншафт», «Тредстоун-71», Апфель. Тут все настоящее, и то, что это упомянуто, особенно признание Апфеля, — вещь невероятная. Швейцарские банкиры люди осторожные. Они над законами не насмехаются, особенно таким образом. Это грозит тюремным заключением. Правила, касающиеся банковской конфиденциальности, в Швейцарии — святая святых. Апфеля могли отправить в тюрьму на годы за то, что он сказал, пусть просто намекнул на существование такого счета, не то что подтвердил имя его владельца. Если только ему не приказала это сказать какая-то власть, достаточно могущественная, чтобы нарушать законы. — Она помолчала, глаза ее вновь обратились к стене, — Почему? Почему «Гемайншафт», или «Тредстоун», или Апфель вообще фигурируют в этой истории?

— Я же тебе сказал. Им нужен я, и они знают, что я с тобой. Карлос знает это. Найдя тебя, он находит меня.

— Нет, Джейсон, тут замешан кто-то посильнее Карлоса. Ты просто не знаешь законов Швейцарии. Даже Карлос не смог бы вынудить их так подставиться. — Она смотрела на Борна, но ее глаза его не замечали, вглядываясь в ей одной видимую мглу. — Тут не один сюжет, а два. Оба построены на лжи, первый связывает со вторым сомнительная гипотеза о банковской махинации, которая могла бы стать достоянием гласности, лишь когда и если в результате тщательного частного расследования подтвердились бы все факты. Второй же сюжет — откровенно лживое сообщение о краже миллионов из «Гемайншафта» — пристегнули к равно лживому сюжету о том, что меня разыскивают по делу об убийстве трех человек в Цюрихе. Их соединили. Нарочно.

— Объясни, пожалуйста.

— Это здесь, Джейсон. Поверь моему слову, это где-то рядом.

— Что?

— Кто-то хочет подать нам сигнал.

Глава 19

Армейский седан на большой скорости выкатил на манхэттенскую Ист-Ривер-Драйв, осветив фарами вьющиеся в воздухе остатки запоздалого зимнего снегопада. На заднем сиденье, втиснув в угол свое долговязое тело и вытянув ноги через всю кабину, дремал майор. На коленях у него лежал портфель, к ручке которого металлической скобой крепилась тонкая нейлоновая веревка, тянувшаяся через правый рукав к поясу. За последние девять часов это приспособление снималось всего дважды. Первый раз — когда майор вылетал из Цюриха, а потом — по прибытии в аэропорт Кеннеди. Однако и там и здесь люди, выполнявшие поручение правительства США, наблюдали за таможенными чиновниками. Им не объяснили, в чем дело, а просто приказали следить за ходом таможенного контроля и при малейшем отклонении от обычной процедуры — это означало чрезмерный интерес к портфелю — вмешаться. В случае необходимости с оружием.

Вдруг раздался негромкий звонок. Майор мгновенно открыл глаза и поднес к ним левую руку. Звонили наручные часы-будильник. Он нажал кнопку и взглянул на второй циферблат своего хронометра. Первый показывал цюрихское время, второй — нью-йоркское, звонок был заведен сутки тому назад, когда офицер получил по телеграфу инструкции. Выход на связь должен произойти в течение последующих трех минут. То есть, подумал майор, в том случае, если Чугунный Зад обладает пунктуальностью, которой требует от своих подчиненных. Офицер потянулся, придерживая портфель, наклонился вперед, обращаясь к шоферу:

— Сержант, будьте любезны, настройте приемник на 1430 мегагерц.

— Есть, сэр. — Сержант щелкнул двумя кнопками на радиопанели над приборным щитком, потом установил на шкале частоту 1430. — Готово.

— Спасибо. До меня микрофон дотянуть можно?

— Не знаю, никогда не пробовал, сэр. — Водитель вытащил из гнезда небольшой пластиковый микрофон и протянул витой шнур над сиденьем. — Думаю, дойдет, — заключил он.

Из динамика послышались радиошумы, передатчик прорывался на нужную частоту. Сообщение должно последовать через несколько секунд.

— «Тредстоун»? «Тредстоун», пожалуйста, отзовитесь.

— «Тредстоун» слушает, — сказал майор Гордон Уэбб. — Слышу хорошо. Говорите.

— Где вы находитесь?

— Около мили к югу от Трайборо, Ист-Ривер-Драйв, — сказал майор.

— Ваш расчет времени удовлетворителен, — послышалось из динамика.

— Рад это слышать. Вы меня осчастливили, сэр…

Последовала короткая пауза, замечание майора не было оценено.

— Двигайтесь к номеру 139, Восточная Семьдесят первая. Повторите.

— Один три девять, Восточная Семьдесят первая.

— Машину оставьте за пределами зоны. Подходите пешком.

— Понятно.

— Отбой.

— Отбой. — Уэбб вернул кнопку передачи в прежнее положение и передал микрофон водителю. — Забудьте этот адрес, сержант.

— Слушаюсь, майор. Я ничего, кроме радиопомех, не слышал. Но поскольку я не знаю, куда ехать, и этой колымаге туда путь заказан, то где вы хотите, чтоб я вас высадил?

Уэбб улыбнулся.

— Не дальше, чем за три квартала. Я засну в сточной канаве, если мне придется идти больше.

— Что, если на углу Лексингтон и Семьдесят второй?

— Это два квартала?

— Не более трех.

— Если три, считайте, что вы рядовой.

— Тогда я не смогу вас после подобрать, майор. Рядовым такие задания не поручают.

— Как скажете, капитан.

Уэбб закрыл глаза. Теперь, через два года, ему предстояло самому увидеть «Тредстоун-71». Он должен был испытывать чувство нетерпеливого ожидания, но его не было. Было только чувство усталости и пустоты. Что случилось?

Непрерывный шорох покрышек о мостовую действовал усыпляюще, но когда асфальт и колеса совмещались неудачно, мерный ритм нарушался резкими взвизгами. Эти звуки вызывали воспоминания о пронзительных шумах джунглей, сплетавшихся в один тон. И еще вспоминалась ночь — та самая ночь, — его слепящие вспышки и стаккато взрывов бесновались вокруг него и под ним, говоря ему, что сейчас он умрет. Но он не умер, рукотворное чудо вернуло ему жизнь… и сколько бы ни прошло лет, эта ночь, эти дни не забудутся. Что же, черт возьми, случилось?

— Приехали, майор.

Уэбб открыл глаза, отер пот со лба. Посмотрел на часы, взял портфель и потянулся к ручке двери.

— Буду здесь между 23.00 и 23.30, сержант. Если не сможете припарковаться, кружите поблизости, я вас найду.

— Есть, сэр. — Водитель обернулся к нему. — Может ли майор сказать, придется ли нам потом еще куда-нибудь ехать?

— А что? Вы куда-нибудь собирались?

— Будет вам, сэр. Меня прикомандировали к вам до тех пор, пока я буду нужен, вы же знаете. Но эти тяжелые тачки глотают бензин, как старые шерманы, Если придется ехать далеко, то лучше я ее заправлю.

— Извините. — Майор помедлил. — Хорошо. Вам так или иначе придется узнать, где это. Мы поедем на частный аэродром в Мэдисоне, штат Нью-Джерси. Мне там надо быть в час ноль-ноль.

— Кажется, я представляю, — сказал водитель. — В 23.30 будет совсем впритык, сэр.

— Хорошо, пусть будет 23.00. И спасибо.

Уэбб вышел из машины, захлопнул дверцу и подождал, пока коричневый седан не вошел в поток машин на Семьдесят второй улице. Он шагнул с тротуара и повернул к югу, на Семьдесят первую.

Через четыре минуты он стоял напротив ухоженного дома из песчаника, чья благородная и богатая архитектура гармонировала с другими домами на этой обсаженной деревьями улице. Это была спокойная улица, денежная, — со старыми деньгами. Во всем Манхэттене не было места, столь мало наводящего на подозрения, что здесь скрывается штаб-квартира одной из самых сложных в стране разведывательных операций, и двадцать минут тому назад майор Гордон Уэбб стал одним из восьми или десяти посвященных в стране.

«Тредстоун-71».

Он поднимался по ступеням, зная, что давление его веса на металлические решетки, врезанные в камень, включает электронные устройства, которые, в свою очередь, запускают телекамеры внутри здания, транслирующие его изображение на экране. Помимо этого он мало что знал, исключая то, что «Тредстоун-71» никогда не закрывается. Она управляется и контролируется двадцать четыре часа в сутки несколькими неведомыми личностями.

Он дошел до верхней ступени и позвонил. Обычный звонок, зато необычная дверь, в чем майор мог убедиться. Массивные доски прикрывали стальную пластину. Декоративные железные украшения на самом деле были заклепками. Большой латунный набалдашник маскировал ручку, поворотом которой батарея стальных прутьев загонялась в стальные же гнезда прикосновением человеческой руки, когда включалась команда тревоги. Уэбб взглянул на окна. Он догадался, что каждое стекло толщиной в дюйм могло выдержать выстрел из оружия тридцатого калибра. «Тредстоун-71» была крепостью.

Дверь открылась, и майор непроизвольно улыбнулся стоявшей перед ним особе, до того она показалась ему здесь неуместной. То была хрупкая, элегантная седовласая дама с тонкими аристократическими чертами, свидетельствовавшими о принадлежности к явно денежной знати. Это же подтвердило и ее произношение, отшлифованное в лучших школах.

— Как любезно с вашей стороны заглянуть к нам, майор. Джереми писал, что вас можно ожидать. Заходите. Очень рады снова вас видеть.

— Я тоже рад вас видеть, — ответил Уэбб, входя в со вкусом отделанную прихожую и договаривая уже после того, как за ним закрылась дверь: — Но я не уверен, что помню, где мы с вами прежде виделись.

Дама засмеялась:

— О, мы столько раз вместе обедали.

— С Джереми?

— Конечно.

— Кто такой Джереми?

— Преданный племянник и ваш преданный друг. Чудесный молодой человек, такая жалость, что его не существует на свете.

Она взяла его под руку и повела по длинному коридору.

— Идемте, вас ждут.

Они шли по сводчатому проходу, к которому примыкала большая гостиная. Майор заглянул в нее. У окна стоял рояль, рядом с ним арфа и повсюду — на рояле и на полированных столах, сверкающих в приглушенном свете ламп, — фотографии в серебряных рамках, напоминания о прошлом, заполненном богатством и благодатью. Яхты, мужчины и женщины на палубах океанских лайнеров, несколько портретов военных. И, конечно, два простосердечных снимка какого-то всадника, снарядившегося для игры в поло. Это была комната, приличествующая особняку на такой улице.

Они прошли коридор и остановились перед большой дверью красного дерева, украшенной барельефами и металлическим орнаментом, которые одновременно служили и декором, и средством безопасности: если там и была вмонтирована камера с инфракрасным излучением, то Уэбб не смог обнаружить расположение объективов. Седовласая дама нажала невидимую кнопку звонка. Майор расслышал слабое жужжание.

— Ваш друг прибыл, джентльмены. Хватит играть в покер, пора приниматься за дело. Открывайте, Иезуит.

— Иезуит? — удивился Уэбб.

— Старая шутка, — ответила дама, — из тех времен, когда вы, вероятно, еще играли в кубики и дергали девочек за косички.

Дверь открылась, и в проеме появилась фигура пожилого, но все еще стройного Дэвида Эббота.

— Рад вас видеть, майор, — сказал, протягивая руку, бывший Молчаливый Монах тайных операций.

— Рад встрече, сэр. — Уэбб пожал руку. Рядом с Эбботом появился другой пожилой господин импозантной внешности.

— Несомненно, друг Джереми, — сказал он глубоким голосом, в котором слышалась усмешка. — Дурацкие церемонии перед настоящим знакомством, молодой человек. Пойдем, Маргарет, там, наверху, отлично растопили камин. — Он повернулся к Эбботу. — Вы дадите мне знать, когда надумаете уходить, Дэвид?

— Вероятно, как обычно, — ответил Монах. — Я покажу этим двоим, как вам позвонить.

Только тогда Уэбб понял, что в комнате находится третий: он стоял поодаль в тени, и майор сразу же его узнал. То был Эллиот Стивенс, старший помощник президента Соединенных Штатов, как говорили некоторые, его alter ego.[77] Чуть старше сорока, он был строен, носил очки и производил впечатление человека влиятельного, но скромного.

— …отлично. — Импозантный пожилой человек, который не нашел времени представиться, что-то говорил. Уэбб его не слушал, занятый помощником президента. — Буду ждать.

— До скорой встречи, — продолжал Эббот, любезно обратившись к седовласой даме. — Благодарю, сестра Мег, держите свое облачение отутюженным. Исподнее тоже.

— Вы все такой же негодник, Иезуит.

Пара удалилась, закрыв за собой дверь. Уэбб какое-то время стоял, качая головой и улыбаясь. Мужчина и женщина из дома 139, Восточная Семьдесят первая улица, были уместны в комнате в конце коридора точно так же, как уместна была сама комната в кирпичном особняке, — все было частью спокойной, денежной, обсаженной деревьями улицы.

— Вы, должно быть, давно их знаете?

— Можно сказать, всю жизнь, — ответил Эббот. — Он был яхтсменом, которого мы удачно использовали в адриатических гонках для операций Донована в Югославии. Михайлович как-то сказал, что он плыл на одних нервах, подчиняя своей воле самый неблагоприятный ветер. И любезность сестры Мег пусть не вводит вас в заблуждение. Она одна из «бесстрашных девиц», пиранья с очень острыми зубами.

— Прямо персонажи романа.

— Который никогда не будет написан, — сказал Эббот, закрывая тему. — Хочу познакомить вас с Эллиотом Стивенсом. Не думаю, что нужно объяснять, кто он такой. Уэбб, Стивенс. Стивенс, Уэбб.

— Звучит как название адвокатской фирмы, — приветливо сказал Стивенс, подходя с протянутой рукой. — Рад познакомиться, Уэбб. Как доехали?

— Я бы предпочел военный транспорт. Терпеть не могу эти коммерческие линии. Я думал, таможенник в аэропорту Кеннеди начнет отпарывать подкладку в моем чемодане.

— Вы выглядите слишком респектабельно в этой форме, — засмеялся Монах. — Явно контрабандист.

— Я до сих пор не уверен, что понял, зачем нужна эта форма, — сказал майор, поднеся свой портфель к длинному столу, стоящему вдоль стены, и отстегивая от пояса нейлоновую веревку.

— Нет необходимости объяснять вам, — ответил Эббот, — что самой надежной безопасности часто достигаешь там, где действуешь совершенно в открытую. Переодетый офицер армейской разведки, рыскающий в Цюрихе именно в это время, мог бы вызвать тревогу.

— Тогда я тоже не понимаю, — сказал помощник президента, остановившись у стола рядом с Уэббом и наблюдая за манипуляциями с нейлоновым шнуром и замком. — Разве открытое появление не должно бы вызвать еще большую тревогу? Я полагал, идея прикрытия в том, чтобы затруднить раскрытие.

— Поездка Уэбба в Цюрих была рутинной консульской проверкой, предусмотренной расписанием Джи-два. Все знают, что это за поездки, они именно то, что есть, и ничего больше. Выявление новых источников, оплата информаторов. Советы делают это постоянно, даже не давая себе труда скрывать. Честно говоря, мы тоже.

— Но у данной поездки была совсем другая цель, — сказал Стивенс, начиная понимать. — Значит, очевидное скрывает неочевидное.

— Совершенно верно.

— Могу я вам помочь? — Президентский советник был явно заинтересован портфелем.

— Спасибо, — сказал Уэбб, — проденьте шнур сюда.

Стивенс выполнил просьбу.

— Я всегда думал, что их прикрепляют наручниками.

— Было слишком много отрезанных рук, — объяснил майор и, улыбнувшись реакции человека из Белого дома, объяснил: — Внутри шнура — стальной провод.

Он высвободил портфель и, открыв его на столе, оглядел элегантно обставленный кабинет-библиотеку. В глубине комнаты — пара застекленных дверей, которые вели, по-видимому, в сад. Через толстые стекла смутно различались очертания высокой каменной стены.

— Стало быть, это и есть «Тредстоун-71». Я представлял ее иначе.

— Эллиот, будьте добры, задерните шторы, — попросил Эббот.

Президентский помощник подошел к дверям и выполнил просьбу. Эббот направился к книжному шкафу, открыл расположенное в его нижней части бюро и просунул руку внутрь. Послышалось легкое жужжание, шкаф выдвинулся из стены и медленно повернулся налево. В его тыльную сторону было вмонтировано электронное радио, одно из самых совершенных, какие только видел Гордон Уэбб.

— Это лучше, чем вы ожидали? — спросил Монах.

— Бог ты мой… — Майор присвистнул и стал разглядывать циферблаты, шкалы, выходы кабелей и сканирующие устройства, вмонтированные в панель. Командные пункты в Пентагоне оснащены более сложным оборудованием, но это было уменьшенной копией самых современных разведывательных станций.

— Я бы тоже присвистнул вместе с вами, — сказал Стивенс, стоявший у тяжелой портьеры, — но мистер Эббот уже устроил мне персональный просмотр. Это еще не все. Стоит нажать несколько кнопок, и вы — на базе стратегического авиационного командования в Омахе.

— И те же кнопки превращают эту команду в изящную библиотеку в Ист-Сайде.

Старик сунул руку в глубь шкафа, и в считанные секунды массивный корпус станции сменился книжными полками. Потом он подошел к соседнему шкафу, открыл его нижнее отделение и снова сунул руку в глубину. Раздалось жужжание, шкаф отошел от стены, и вскоре на его месте оказались три высоких бюро-картотеки. Монах вставил ключ и вытянул один из выдвижных ящиков с карточками.

— Я не рисуюсь перед вами, Гордон. Когда мы закончим, я хочу, чтобы вы это просмотрели. Я вам покажу, как вернуть все в прежнее положение. Если у вас будут какие-нибудь проблемы, хозяин дома обо всем позаботится.

— Что мне нужно найти?

— Мы к этому еще подойдем. Теперь я хочу послушать о Цюрихе. Что вы узнали?

— Извините, мистер Эббот, — прервал его Стивенс. — Если я не очень быстро схватываю, то лишь потому, что дело для меня новое. Но вот о чем я подумал, когда вы минуту назад говорили о поездке майора Уэбба.

— О чем?

— Вы сказали, что поездка была предусмотрена программой Джи-два.

— Верно.

— Почему? Открытое появление майора должно было смутить Цюрих, но не Вашингтон. Или его тоже?

Монах улыбнулся:

— Я понимаю, почему президент держит вас при себе. Мы никогда не сомневались в том, что Карлос купил одного-двух — или десяток — человек в известных кругах Вашингтона. Он находит недовольных и предлагает им то, чего у них нет. Без таких людей Карлос не мог бы существовать. Не забывайте, Карлос продает не только смерть, но и государственные секреты. И слишком часто Советам, хотя бы только для того, чтобы доказать им, сколь опрометчиво они поступили, выслав его.

— Президент захотел бы это знать, — сказал помощник. — Это бы кое-что объяснило.

— Именно для того вы и находитесь здесь, не правда ли?

— По всей вероятности.

— Самое время поговорить о Цюрихе, — сказал Уэбб, взяв портфель и усевшись в кресло напротив шкафов с картотеками. Он разложил листы из портфеля у себя на коленях и выбрал некоторые из них. — Вы можете не сомневаться, что Карлос в Вашингтоне, но я могу это доказать.

— Где? В «Тредстоун»?

— Твердых доказательств нет, но исключить этого нельзя. Он нашел эту карточку. И подменил ее.

— Господи милосердный, как?

— По поводу «как» могу только догадываться, а кто — знаю.

— Кто?

— Человек по имени Кёниг. Еще три дня назад он отвечал за первичные подтверждения в банке «Гемайншафт».

— Три дня назад? А где он теперь?

— Мертв. Загадочное столкновение на дороге, по которой он ездил каждый Божий день. Вот полицейский рапорт. Я перевел его. — Эббот взял бумаги и сел в соседнее кресло. Эллиот Стивенс остался стоять. Уэбб продолжал: — Тут ничего интересного. Ничего такого, чего бы мы не знали, но есть одна ниточка, которую я бы не упускал.

— Какая? — спросил Монах, продолжая читать. — Тут описывается происшествие: кривизна поворота, скорость машины, очевидное отклонение в попытке избежать столкновения.

— В конце. Там упоминается убийство в «Гемайншафте», гром, который поднял нас на ноги.

— Упоминается? — Эббот перевернул страницу.

— В последних фразах. Понимаете, что я имею в виду?

— Не вполне, — ответил Эббот, нахмурившись. — Здесь просто сообщается, что Кёниг был служащим «Гемайншафта». Где недавно произошло убийство… и что он был свидетелем начавшейся стрельбы. И все.

— Не думаю, что все, — сказал Уэбб. — Думаю, предполагалось сказать больше, но потом все замялось. Хотел бы я знать, кто прошелся красным карандашом по отчетам цюрихской полиции. Возможно, человек Карлоса, мы знаем, что у него там кто-то есть.

Монах продолжал озабоченно хмуриться.

— Предположим, что вы правы, тогда почему этот пункт не вычеркнут целиком?

— Бросилось бы в глаза. Убийство имело место. Кёниг был его свидетелем. Офицер, ведущий расследование и написавший отчет, мог бы законно поинтересоваться — почему.

— Но если он высказал какие-то предположения о возможной связи, то точно так же мог бы спросить, почему их исключили из текста?

— Не обязательно. Речь идет о швейцарском банке. Некоторые сферы там официально неприкосновенны, пока нет доказательств.

— Не всегда. Как я понял, вы очень успешно поработали с газетчиками.

— Неофициально. Я апеллировал к журналистскому зуду, и Вальтер Апфель — хотя он чуть не отдал концы — наполовину признал случившееся.

— Перебью, — сказал Эллиот Стивенс. — Я думаю, тут должен вмешаться Овальный кабинет. Полагаю, через газеты вы обратились к этой канадке?

— Не совсем так. Басне уже был дан ход, остановить ее мы не могли. Карлос связан с цюрихской полицией, и они опубликовали этот отчет. Мы просто его расширили и привязали к нему такую же фальшивую историю про миллионы, украденные из «Гемайншафта». — Уэбб замолчал и взглянул на Эббота. — Вот что нужно обсудить, в итоге это может оказаться и не фальшивкой.

— Я не могу поверить, — сказал Монах.

— Я не хочу верить, — ответил майор, — ни за что.

— Нельзя ли об этом подробнее? — попросил чиновник из Белого дома. — Мне надо как следует разобраться.

— Позвольте, я объясню, в чем дело, — вмешался Эббот, заметив, как удивился Уэбб. — Эллиот находится здесь по распоряжению президента. Речь идет об убийстве в аэропорту Оттавы.

— Скверная история, — признал Стивенс. — Премьер-министр чуть не потребовал от президента убрать наши станции из Новой Шотландии. Разгневанный канадец.

— Как это случилось? — спросил Уэбб.

— Они знают лишь, что видный экономист из Управления национального дохода министерства финансов негласно наводил справки относительно одной незарегистрированной американской корпорации и из-за этого был убит. Хуже того, канадской разведке велели, чтобы она в это дело не совалась, поскольку это очень серьезная американская операция.

— Кто же это сделал?

— Кажется, я слышал, все время поминали некий Чугунный Зад, — сказал Монах.

— Генерал Кроуфорд? Тупой сукин сын — тупой чугуннозадый сукин сын.

— Можете себе представить? — вставил Стивенс. — Их человека убили, а мы имеем наглость говорить им, чтобы они не лезли.

— Он, конечно, был прав, — возразил Эббот. — Надо было действовать быстро, тут двух мнений быть не может. Мгновенно задраить щель, вызвать шок достаточно сильный, чтоб все остановить. У меня было время связаться с Маккензи Хаукинзом: Мак и я вместе работали в Бирме. Он в отставке, но к нему прислушиваются. Теперь они работают сообща, а это главное, не так ли?

— Но есть и другие соображения, — заметил Стивенс.

— Они существуют на других уровнях, Эллиот, к которым мы, рабочие лошадки, не относимся. Мы не можем тратить время на дипломатические позы. Я допускаю, что такие позы необходимы, но нас они не касаются.

— Они касаются президента, сэр. Это часть его повседневной работы. Поэтому я должен вернуться, имея на руках полную картину. — Помолчав, Стивенс повернулся к Уэббу. — Пожалуйста, давайте сначала. Что именно вы сделали и почему. Какую роль мы играли по отношению к этой канадке?

— Поначалу вовсе никакой, это была затея Карлоса. Кто-то в самых верхах цюрихской полиции у Карлоса на содержании. Это цюрихская полиция состряпала так называемые улики, указывающие на ее причастность к трем убийствам. Курам на смех, какая она убийца.

— Хорошо, хорошо, — согласился помощник президента. — Дело рук Карлоса. Зачем он это сделал?

— Чтобы вспугнуть Борна. Эта Сен-Жак — она с Борном.

— Борн — это убийца, называющий себя Каином, верно?

— Да, — подтвердил Уэбб. — Карлос поклялся его убить. Каин стал действовать против Карлоса по всей Европе и на Среднем Востоке, но фотографии Каина нет, никто толком не знает, как он выглядит. Но пустив в ход фотографию этой женщины, — а я вам скажу, ее напечатали во всех тамошних газетах, — можно надеяться, что кто-нибудь ее да обнаружит. Если ее найдут, то, весьма вероятно, найдут и Каина — Борна. Карлос убьет их обоих.

— Хорошо. Опять этот Карлос. А теперь — что вы сделали?

— То, что я вам сказал. Вышел на «Гемайншафт» и убедил людей в банке подтвердить, что женщина могла — только могла — быть причастной к крупной краже. Это было непросто, но подкуплен был их человек Кёниг, а не кто-нибудь из наших. Это дело домашнее, им хотелось его закрыть. Потом я позвонил газетчикам и направил их к Вальтеру Апфелю. Таинственная женщина, убийство, похищенные миллионы — редакторы на это клюнули.

— Бога ради, зачем? — воскликнул Стивенс. — Вы использовали иностранного гражданина для целей разведки Соединенных Штатов! Служащего правительственного аппарата нашего ближайшего союзника. Вы в своем уме? Вы только обострили ситуацию, вы пожертвовали этой женщиной?

— Ошибаетесь, — сказал Уэбб, — мы стараемся спасти ей жизнь. Мы обернули оружие Карлоса против него.

— Как?

Монах поднял руку:

— Прежде чем мы ответим, нам надо вернуться к другому вопросу. Поскольку ответ может показать вам, до какой степени следует ограничить выход информации. Только что я спрашивал майора, как человек Карлоса сумел найти Борна — найти карту, которая помогла установить, что Борн и есть Каин. Я думаю, что знаю, но хочу, чтобы вам это сказал он.

— Материалы «Медузы», — тихо и неохотно проговорил Уэбб.

— «Медузы»?.. — Выражение лица Стивенса говорило о том, что «Медуза» была предметом конфиденциальных брифингов в Белом доме. — Они похоронены.

— Вношу поправку, — вмешался Эббот. — Есть один оригинал и две копии, и они — в подвалах Пентагона, ЦРУ и Совета национальной безопасности. Доступ к ним ограничен группой избранных лиц, каждое из которых относится к самым высокопоставленным сотрудникам своего ведомства. Борн вышел из «Медузы». Сличение имен в списках «Медузы» с банковскими документами позволило установить его имя. Кто-то сообщил их Карлосу.

Стивенс воззрился на Монаха:

— Вы хотите сказать, что Карлос… связан… с подобными людьми? Это невероятное обвинение.

— Это единственно возможное объяснение, — сказал Уэбб.

— Но для чего Борн использовал свое собственное имя?

— Иначе нельзя, — пояснил Эббот, — это важнейшая часть его портрета. Имя должно было быть подлинным, все должно было быть подлинным. Все.

— Подлинным?

— Возможно, теперь вы понимаете, — продолжил майор, — что, связав эту Сен-Жак с якобы украденными из «Гемайншафта» миллионами, мы тем самым сказали Борну, чтобы он выходил на поверхность. Он знает, что это ложь.

— Борну — выходить на поверхность?

— Человек, именуемый Джейсоном Борном, — сказал Эббот, вставая и медленно направляясь к окну с портьерами, — это офицер американской разведки. Каина не существует — того, в которого верит Карлос. Это просто приманка, ловушка для Карлоса — вот кто он. Или кем был.

Недолгое молчание было прервано человеком из Белого дома:

— Я думаю, вам следует все объяснить. Президент должен знать.

— Вероятно, — задумчиво проговорил Эббот, который, раздвинув портьеры, рассеянно смотрел в окно. — Это, в сущности, неразрешимая дилемма. Президенты меняются, в Овальном кабинете заседают разные люди с разными темпераментами и аппетитами. А долгосрочная разведывательная стратегия остается неизменной. Между тем одно необдуманное замечание, оброненное за стаканом виски уже после срока президентства или самодовольная фраза в мемуарах могут взорвать к черту всю эту стратегию. Не проходит дня, чтобы у нас голова не болела об этих людях, которым довелось прожить свой срок в Белом доме.

— Пожалуйста, — перебил его Стивенс, — прошу вас не забывать, что я здесь по распоряжению теперешнего президента. Одобряете вы это, нет ли — неважно. По закону он имеет право знать, и от его имени я настаиваю на этом праве.

— Отлично, — сказал Эббот, продолжая смотреть в окно. — Три года тому назад мы позаимствовали кое-что у англичан. Если вы помните, накануне вторжения в Нормандию британская разведка сбросила в море у побережья Португалии труп, рассчитывая на то, что все найденные при нем документы непременно дойдут до германского посольства в Лиссабоне. Для этого мертвого тела была придумана биография: имя, чин морского офицера, учебные заведения, командировочные предписания, водительские права, членские билеты привилегированных лондонских клубов и полдюжины личных писем. По всем документам были разбросаны намеки, туманные наводки и несколько прямых хронологических и географических указаний. Все они подталкивали к заключению о том, что предполагаемое вторжение произойдет в ста милях от побережья Нормандии и на шесть недель позже намеченной июньской даты. После лихорадочных проверок, проведенных германскими агентами по всей Англии — и по случайному совпадению контролировавшихся и наблюдавшихся отделом МИ-5, — верховное командование в Берлине поверило в легенду и передвинуло значительную часть своих оборонительных систем. При всех потерях тысячи и тысячи жизней были спасены этим человеком, которого никогда не существовало.

Эббот опустил портьеры и устало вернулся к своему креслу.

— Я слышал эту историю, — сказал помощник президента. — И что?

— Наша несколько отличается, — ответил Монах, устало опускаясь в кресло. — Мы создали живого человека, быстро ставшего легендой, как бы присутствующего всюду одновременно, кочующего по всей Юго-Восточной Азии, способного обойти Карлоса на каждом повороте, особенно по числу жертв. Где бы ни случалось убийство, необъяснимая смерть, где бы ни происходило несчастье с заметной личностью — везде оказывался Каин. Надежные источники — известные своей точностью платные осведомители — повторяли это имя. Посольства, посты подслушивания, целые разведывательные сети были засыпаны сообщениями о ширящейся активности Каина. Число его «убийств» росло ежемесячно, иногда казалось, что еженедельно. Он был вездесущ и… он был. Во всех отношениях.

— Вы имеете в виду, был Борн?

— Да. Он месяцами изучал все, что имело отношение к Карлосу, все досье на него, каждое убийство с доказанным или предполагаемым участием Карлоса. Он исследовал его приемы, тактику проведения операций… Многие из этих материалов так и не были обнародованы и, вероятно, никогда не будут. Это данные большой взрывной силы: правительства и международные синдикаты вцепились бы друг другу в глотки. Не осталось ничего из имеющего отношение к Карлосу, чего Борн не узнал. А затем стал объявляться и он сам, выступая всякий раз под разными личинами, говоря на нескольких языках, толкуя в избранных кругах закоренелых преступников о таких вещах, которые мог знать только профессиональный убийца. Потом исчезал, оставляя после себя ошеломленных, а часто и напуганных мужчин и женщин. Они видели Каина, он существовал, и он не знал жалости. Вот какой образ создавал Борн.

— И он вел такую подпольную жизнь три года? — спросил Стивенс.

— Да. Он направился в Европу. Самый изощренный из белых убийц в Азии, выкормыш пресловутой «Медузы» на каждом шагу бросал Карлосу вызов. А по ходу дела он спас четырех человек, намеченных Карлосом в жертвы, приписал себе ответственность за многие убийства, совершенные Карлосом, глумился над ним, используя любой подходящий случай, все время стараясь принудить его выйти из укрытия. Три года он прожил в опаснейшей для человека лжи, существуя в условиях, какие мало кому выпадали. Большинство этого бы не выдержало, такой возможности нельзя исключать и в данном случае.

— Что он за человек?

— Профессионал, — ответил Гордон Уэбб, — хорошо подготовленный, умелый и понимающий, что Карлоса надо найти и остановить.

— Но три года?..

— Если это кажется невероятным, — сказал Эббот, — то могу вам сообщить, что он подвергался пластической операции. Словно окончательно порвал с прошлым, с человеком, которым он был прежде, чем превратиться в человека, которым он не был. Я не думаю, что страна в состоянии сполна заплатить такому человеку, как Борн, за все, что он совершил. Быть может, единственное, что можно сделать, — это обеспечить ему удачу. И я с Божьей помощью намерен это сделать.

Монах помолчал ровно две секунды и добавил:

— Если это Борн.

Эллиота Стивенса словно ударило невидимым молотком:

— Что вы сказали?

— Да, я придержал это до самого конца. Я хотел, чтобы вы увидели всю картину прежде, чем я опишу вам возникшую в ней брешь. Может быть, это и не брешь — неизвестно. Произошло слишком много такого, чего мы никак не можем понять, и мы не знаем, в чем дело. Потому-то и не должно быть абсолютно никакого вмешательства со стороны других инстанций, никаких дипломатических подсахаренных пилюль, которые могли бы взорвать всю стратегию. Этим можно приговорить человека к смерти — человека, который пожертвовал большим, чем кто-либо из нас. Если он добьется успеха, то сможет вернуться в собственную жизнь, но только анонимно, чтобы никто никогда не узнал, кто он такой.

— Боюсь, вам следует это объяснить, — сказал ошеломленный президентский помощник.

— Преданность, Эллиот. Она свойственна не только тем, кого обычно называют «хорошими парнями». Карлос создал целую армию мужчин и женщин, ему преданных. Они могут его и не знать, но они его почитают. Тем не менее, если Борн сможет взять Карлоса и заманить в ловушку, где возьмем его мы, а потом исчезнуть, — он снова будет свободен.

— Но вы сказали, что это, может быть, и не Борн!

— Я сказал, что мы не знаем. В банке был Борн. Подписи его. Но Борн ли это теперь? Ближайшие дни покажут.

— Если он объявится, — добавил Уэбб.

— Дело очень тонкое, — продолжал старик. — Тут возможны варианты. Если это не Борн и если он переметнулся на другую сторону, тогда становятся понятными звонок в Оттаву, убийство в аэропорту. Можно предположить, что профессиональные знания этой женщины были использованы при снятии денег со счета в Париже. Все, что оставалось Карлосу, — навести некоторые справки в канадском министерстве финансов. Остальное для него — детская забава. Убить ее коллегу, довести ее до паники, блокировать и использовать для выхода на Борна.

— Вы можете как-нибудь с ней связаться? — спросил майор.

— Я пробовал, но не вышло. Мак Хаукинз позвонил человеку, который тоже работал вместе с этой Сен-Жак. Его зовут Элан, фамилию не помню. Он передал ей распоряжение немедленно вернуться в Канаду. Она бросила трубку.

— Проклятье! — взорвался Уэбб.

— Именно. Если бы мы сумели ее вернуть, можно было бы многое узнать. Она — ключ к этому делу. Почему она с ним? Почему он с ней? Ничего невозможно понять.

— А мне понятно и того меньше, — сказал Стивенс, удивление которого стало переходить в гнев. — Если вы хотите поддержки со стороны президента — а я обещать ничего не могу, — то вам лучше внести в этот вопрос большую ясность.

Эббот повернулся к нему:

— Примерно полгода тому назад Борн исчез. Что-то случилось. Мы не знаем наверняка, что именно, но можем сделать одно предположение. Он дал знать в Цюрих, что намерен отправиться в Марсель. Позднее. И слишком поздно, как мы поняли. Он узнал, что Карлос принял заказ на убийство Леланда, и пытался его предотвратить. И после этого — молчание, он исчез. Был ли он убит? Пережил ли психологический шок? Предал ли нас?

— Этого я не могу допустить, — сердито перебил его Уэбб. — Не допускаю!

— Я знаю, что не допускаете, — сказал Монах. — Поэтому и прошу, чтобы вы занялись досье. Вы знаете шифры, они все здесь. Посмотрите, не было ли в Цюрихе каких-нибудь отклонений.

— Пожалуйста! — вмешался Стивенс. — Что вы предполагаете? Вы ведь нашли что-то конкретное, на чем можно выстроить некое заключение. Мне это нужно знать, мистер Эббот. Это нужно знать президенту.

— Хотел бы я, — ответил Монах. — Что мы нашли? И все и ничего. В наших документах отражена почти трехлетняя, тщательно разработанная система обмана. Каждая фальшивая акция документирована, каждый шаг обоснован и оправдан, каждый человек, и мужчины и женщины — осведомители, информаторы, источники, — получил обличье, голос, легенду. И с каждым месяцем, с каждой неделей мы понемногу приближались к Карлосу. А потом — ничего. Молчание. Полгода полной пустоты.

— Но сейчас, — возразил президентский помощник, — это молчание прервано. Кем?

— Это и есть главный вопрос, не так ли? — устало сказал старик. — Несколько месяцев молчания, и вдруг — взрыв непредусмотренной и непонятной активности. Счет раскрыт, карта подменена, миллионы переведены — по всей видимости, украдены. А главное — убиты люди и расставлены капканы на других. На кого, кем? — Монах устало покачал головой. — Что за человек там действует?

Глава 20

Лимузин остановился между двумя уличными фонарями наискось от массивных дверей особняка из песчаника. Впереди красовался шофер в униформе. Такой водитель за рулем такой машины — зрелище вполне привычное для этой улицы. Необычным, однако, было то, что двое пассажиров оставались в тени глубоких задних сидений и ни один из них не выказал никакого намерения выйти. Вместо этого они наблюдали за входом в особняк, уверенные, что до них не дотягивается инфракрасный луч сканирующей камеры.

Один из них поправил очки, совиные глазки за толстыми стеклами откровенно подозрительно смотрели на все, что попадало в поле их зрения. Альфред Джиллет, заведующий отделом проверки и оценки персонала в Совете национальной безопасности, произнес:

— Как приятно наблюдать за крахом гордыни! И насколько приятнее быть причиной этого краха.

— Вы действительно терпеть его не можете, да? — спросил спутник Джиллета, широкоплечий мужчина в черном плаще, говоривший с каким-то славянским акцентом.

— Я его ненавижу. Он олицетворяет в Вашингтоне все то, что мне отвратительно. Частные школы, дома в Джорджтауне, фермы в Вирджинии, тихие клубные собрания. У них свой тесный мирок, и чужак туда не суйся — они всем заправляют. Ублюдки. Самодовольная вашингтонская знать. Они используют интеллект других людей, их труд и упрятывают в оболочку собственных решений. И если ты не из их круга, то лишь часть того аморфного образования, которое они называют «превосходный персонал».

— Вы преувеличиваете, — сказал европеец, не сводя глаз с особняка, — вы у них неплохо устроились. Иначе мы бы никогда не вышли на контакт с вами.

Джиллет нахмурился:

— Если я и устроился неплохо, то только потому, что сделался незаменимым для таких, как Дэвид Эббот. Я храню в голове тысячи фактов, которые они не в состоянии запомнить. Им просто легче держать меня там, где возникают вопросы, проблемы и требуются решения. Заведующий отделом проверки и оценки! Они придумали эту должность для меня. Знаете зачем?

— Нет, Альфред, — ответил европеец, глядя на часы, — не знаю.

— Потому что у них не хватает терпения часами сидеть за тысячами отчетов и досье. Им больше нравится обедать в «Сансуси» или красоваться перед сенатскими комитетами, зачитывая тексты, составленные другими — этим самым незаметным «превосходным персоналом».

— Вы ожесточились, — сказал европеец.

— Даже больше, чем вы думаете. Всю жизнь работать на этих ублюдков вместо того, чтобы делать дело для себя. И чего ради? Должность да время от времени присутствие на обедах, где мои мозги идут в меню между креветками и жарким. Для людей вроде этого надутого Дэвида Эббота. Без таких, как я, они ничто.

— Не стоит недооценивать Монаха. Карлос не делает такой ошибки.

— Как он ее может сделать? Он же не знает того, что подлежит оценке. Все, чем Эббот занимается, окутано секретностью, и никто не знает, сколько он там наделал ошибок. А если какие-нибудь из них и выплывают наружу, ругают за это таких, как я.

Европеец перевел взгляд с окна на Джиллета.

— Вы слишком эмоциональны, Альфред, — сказал он холодно. — Вам надо быть осторожнее.

Чиновник улыбнулся:

— Это никогда не мешает делу: я полагаю, об этом свидетельствует то, что я делаю для Карлоса. Я могу сказать, что готовлю себя к некоему столкновению, избегать которого не стану ни за что на свете.

— Откровенное заявление, — признал широкоплечий.

— Как насчет вас? Вы нашли меня?

— Я знал, чего ищу. — Европеец вернулся взглядом к окну.

— Я имею в виду вас. Вашу работу. На Карлоса.

— У меня нет таких сложных мотивировок. Я приехал из страны, где карьера образованного человека зависит от прихоти недоумков, которые как попугаи талдычат марксистские заповеди. Карлос тоже знал, чего ищет.

Джиллет рассмеялся, его пустые глаза почти заблестели.

— Мы не так уж отличаемся друг от друга. Стоит заменить апостолов нашего западного истэблишмента на Маркса, и проявится отчетливая параллель.

— Возможно, — согласился европеец, вновь глядя на часы. — Теперь ждать недолго. Эббот всегда садится на полуночный рейс, в Вашингтоне у него рассчитан каждый час.

— Вы уверены, что он выйдет один?

— Он всегда так поступает и наверняка не захочет показываться вместе с Эллиотом Стивенсом. Уэбб и Стивенс тоже выйдут поодиночке. Для всех посетителей предусмотрен стандартный двадцатиминутный интервал.

— Как вы нашли «Тредстоун»?

— Это было не так уж трудно. Помогли и вы, Альфред: вы были частью «превосходного персонала». — Он засмеялся, не сводя при этом глаз с особняка. — Вы сообщили нам, что Каин из «Медузы», и если подозрения Карлоса верны, то за ним стоит Монах, это мы знали. Карлос велел нам держать Эббота под круглосуточным наблюдением. Что-то пошло не так, как надо. Когда цюрихские выстрелы услышали в Вашингтоне, Эббот проявил неосторожность. И мы проследили его. Требовалось только упорство.

— Это привело вас в Канаду? К человеку из Оттавы?

— Человек из Оттавы раскрыл себя, заинтересовавшись «Тредстоун». Когда мы узнали, кто эта девица, мы взяли под наблюдение министерство финансов, ее отдел. Туда позвонили из Парижа: она просила его навести справки. Мы не знаем зачем, но подозреваем, что Борн может попытаться уничтожить «Тредстоун». Если он переметнулся, это способ выйти из положения и оставить себе деньги. Неважно. Ни с того ни с сего начальник отдела, про которого, кроме канадского правительства, никто ничего не слышал, превратился в проблему первостепенной важности. Провода накалились от разведдонесений. Значит, Карлос был прав, вы были правы, Альфред. Никакого Каина нет. Это выдумка, ловушка.

— С самого начала, — добавил Джиллет, — я вам говорил. Три года фальшивых отчетов, непроверенных источников. Вот что это было.

— С самого начала, — проговорил европеец задумчиво. — Несомненно, это лучшее детище Монаха… но вдруг что-то не случилось, и его детище оказалось перевертышем. Да все перевернулось, все по швам расползается.

— Это подтверждает присутствие здесь Стивенса. Президент потребовал разъяснений.

— Еще бы. В Оттаве подозревают, что начальник отдела в министерстве финансов был убит американской разведкой. — Европеец перевел взгляд с окна на соседа. — Не забывайте, Альфред, мы просто хотим знать, что произошло. Я изложил вам факты, известные нам. Они неоспоримы, и Эббот не сможет их опровергнуть. Но надо представить дело так, будто вы все узнали через свои собственные источники. Вы возмущены. Вы требуете разъяснений: всю разведку водили за нос.

— Так и было! — воскликнул Джиллет. — Водили за нос и использовали. Никто в Вашингтоне ничего не знает про Борна и «Тредстоун». Они всех обошли, это в самом деле возмутительно. Мне не придется притворяться. Заносчивые ублюдки!

— Альфред, — предупредил европеец, — не забывайте, на кого вы работаете. Угроза не может быть основана на эмоциях, только на констатации преднамеренного, грубого профессионального нарушения. Он вас немедленно заподозрит, и вы должны так же быстро рассеять эти подозрения. Обвиняете вы, а не он.

— Буду помнить.

— Хорошо.

В окно ударил свет фар.

— Это такси для Эббота. Я займусь водителем. — Европеец подался вправо и нажал переключатель за подлокотником. — Буду в своей машине через улицу, — сказал он шоферу. — Эббот может появиться в любой момент. Ты знаешь, что делать.

Шофер кивнул. Оба вышли из лимузина одновременно. Водитель обошел капот как бы для того, чтобы проводить богатого хозяина через улицу. Джиллет смотрел через заднее стекло. Мужчины постояли несколько секунд рядом, потом разошлись. Европеец направился к приближающемуся такси, подняв руку с денежной купюрой. Такси надо было отослать: планы заказчика изменились. Шофер кинулся на северную сторону улицы и укрылся под крыльцом через две двери от «Тредстоун-71».

Через полминуты Джиллет перевел взгляд на особняк. Из открывшейся двери вырвался свет. Дэвид Эббот с нетерпеливым видом вышел на крыльцо, осмотрел улицу, взглянул на часы. Он был явно раздосадован. Такси запаздывало, а ему надо было поспеть на самолет, надлежало соблюдать строгий график. Эббот спустился на мостовую и пошел налево, высматривая такси. Через несколько секунд он должен был поравняться с шофером. Вот они уже рядом, недосягаемые для луча камеры.

Захват был быстрым, разговор коротким. В считанные секунды опешивший Дэвид Эббот оказался в лимузине, а шофер отошел в тень.

— Вы! — сказал Монах с гневом и отвращением. — Подумать только.

— Едва ли в вашем положении уместно демонстрировать презрение… не говоря уже о высокомерии.

— Что вы наделали! Как вы посмели? Цюрих. Документы «Медузы». Это ваша работа?

— Документы «Медузы» — да, Цюрих — да. Но вопрос теперь не в том, что я сделал, а в том, что сделали вы. Мы послали своих людей в Цюрих, объяснив им, что надо искать. И нашли. Его зовут Борн, не правда ли? Это человек, которого вы называете Каином. Человек, которого вы придумали.

Эббот не потерял хладнокровия:

— Как вы нашли этот дом?

— Упорство. За вами следили.

— Вы за мной следили? Вы хотя бы подумали, что делаете?

— Я старался восстановить истинное положение вещей, которые вы исказили и извратили, скрывая правду от всех нас. Подумали ли вы, что делаете?

— О Господи, идиот несчастный! — Эббот глубоко вздохнул. — Зачем вы это сделали? Почему сами не пришли ко мне?

— Потому что от этого не было бы проку. Вы манипулировали всем разведывательным персоналом. Миллионы долларов, тысячи человеко-часов, посольства и станции распространяли байки про убийцу, которого никогда не существовало на свете. О, я вспоминаю ваши слова: какой вызов Карлосу! Какая это была для него неминуемая ловушка! Только все мы тоже были для вас пешками, и как ответственный член Совета национальной безопасности я глубоко возмущен. Вы все такие. Кто выбирал вас небожителем, который может нарушать правила — нет, не просто правила, законы — и выставлять нас дураками?

— Другого способа не было, — устало сказал старик. — Сколько человек знает? Скажите мне правду.

— Я не дал этому хода. Мой вам подарок.

— Этого может быть недостаточно. О Господи!

— Это может быть не навсегда, — многозначительно сказал бюрократ. — Я хочу знать, что произошло.

— А что произошло?

— Эта ваша грандиозная операция, похоже, по швам трещит.

— Почему вы так решили?

— Это совершенно очевидно. Вы потеряли Борна, вы не можете его отыскать. Ваш Каин пропал вместе с состоянием, переведенным для него в цюрихский банк.

Чуть помолчав, Эббот спросил:

— Погодите. Что вас натолкнуло на эту догадку?

— Вы, — быстро ответил Джиллет, при всей своей осторожности клюнувший на вопрос. — Должен признать, я был восхищен вашим самообладанием, когда этот осел из Пентагона с таким знанием дела разглагольствовал об операции «Медуза»… сидя напротив человека, который ее осуществил.

— Сказки. — Голос старика окреп. — Из этого вы бы не смогли ничего почерпнуть.

— Скажем так: было довольно странно, что вы не проронили ни слова. Кто из сидевших за столом знал про «Медузу» больше вашего? Но вы не произнесли ни звука, и это заставило меня задуматься. Я стал настойчиво возражать против чрезмерного внимания к этому убийце, Каину. И вы, Дэвид, не выдержали. Вам надо было привести убедительный довод, чтобы иметь возможность продолжать поиски Каина. Вы подсунули Карлоса.

— Я не хитрил, — перебил его Эббот.

— Конечно. Вы знали, когда это использовать, я знал, когда обнаружить. Хитроумная выдумка. Змея с головы «Медузы», которой надлежит выполнить свою мифическую функцию. Претендент выскакивает на чемпионский ринг, чтобы выманить чемпиона из его угла.

— Это была здравая идея, с самого начала.

— Очень может быть. Я уже сказал, что придумано хитро, вплоть до каждого шага, предпринятого вашими собственными людьми против Каина. Кто лучше передаст эти ходы Каину, как не человек из Комитета сорока, к которому приходят отчеты о каждом совещании по тайным операциям? Вы всех нас использовали!

Монах кивнул:

— Хорошо. Вы до некоторой степени правы, тут было известное злоупотребление, по моему мнению, вполне оправданное, но это совсем не то, что вы думаете. Существует система контроля, постоянно существует, иначе я не работаю. В «Тредстоун» входит несколько самых приближенных к правительству людей. От армейской Джи-два до сената, от ЦРУ до морской разведки, а теперь, откровенно говоря, и Белого дома. Будь там какое-нибудь настоящее злоупотребление, любой из них без колебаний остановил бы операцию. Ни один из них не счел нужным это сделать, и я прошу вас не делать этого.

— Стану ли я участником «Тредстоун»?

— Теперь вы уже его участник.

— Понятно. Что произошло? Где Борн?

— Дай Бог нам это узнать. Мы даже не уверены, что это Борн.

— Не уверены в чем?

— Понятно. Что произошло? Где Борн?

— Дай Бог нам это узнать. Мы даже не уверены, что это Борн.

— Не уверены в чем?

Европеец щелкнул выключателем на приборной доске:

— Вот. Это нам и надо было узнать. — Он повернулся к сидящему рядом шоферу. — Теперь живо. Ступай к крыльцу. Помни, если кто-нибудь из них будет выходить, то в твоем распоряжении ровно три секунды, прежде чем дверь закроется. Действуй быстро.

Человек в униформе вышел из машины первым. В одном из соседних особняков пожилая пара из окна прощалась со своими гостями. Шофер замедлил шаг, достал из кармана сигарету и остановился, чтобы зажечь ее. Теперь он был скучающим водителем, который коротает время утомительного дежурства. Европеец осмотрелся, расстегнул плащ и вынул длинный, узкий револьвер, ствол которого был наращен глушителем. Снял оружие с предохранителя, вернул в кобуру, вышел из машины и направился через улицу к лимузину. Зеркала были завернуты так, что, оставаясь вне поля зрения, можно было приблизиться незаметно для сидящих в машине. Европеец чуть помешкал у багажника, метнулся к правой передней двери и распахнул ее, держа оружие над спинкой сиденья.

Альфред Джиллет задохнулся от неожиданности, его левая рука потянулась к ручке двери. Европеец щелкнул кнопкой, запирающей все четыре замка, Дэвид Эббот не шевельнулся, глядя на пришельца.

— Добрый вечер, Монах, — сказал европеец. — Один человек, который, как мне рассказывали, нередко облачается в монашескую рясу, поздравляет вас. Не только с Каином, но и с вашим домашним персоналом в «Тредстоун». С Яхтсменом, например. Некогда великолепным агентом.

Джиллет наконец обрел дар речи, не то зашипев, не то завопив:

— Что такое? Кто вы?

— Бросьте, дружище. Нет надобности, — сказал человек с револьвером. — По выражению лица мистера Эббота я могу понять, что его первоначальные сомнения на ваш счет оказались верными. Надо всегда верить своим первым побуждениям, не так ли, Монах? Конечно, вы были правы. Мы нашли еще одного недовольного: ваша система производит их с угрожающей быстротой. Он действительно выдал нам досье на «Медузу», и они действительно вывели нас на Борна.

— Что вы делаете? — вскричал Джиллет. — Что вы говорите!

— Вы зануда, Альфред. Но вы всегда были частью «превосходного персонала». Жаль только, что вы не знали, какого персонала держаться. Такие, как вы, никогда этого не знают.

— Вы!.. — Джиллет приподнялся над креслом с искаженным лицом.

Европеец выстрелил, вырвавшийся из ствола кашель отозвался коротким эхом в мягком салоне лимузина. Чиновник осел, тело его свалилось на пол у самой двери, совиные глаза остались широко раскрытыми.

— Не думаю, что вы о нем скорбите, — сказал европеец.

— Нет, — ответил Монах.

— Вы знаете, ведь это Борн. Каин оказался перевертышем. Он опять всплыл. Долгое молчание окончилось. Змея с головы «Медузы» решила нанести свой удар. А возможно, его купили. Такое ведь тоже вероятно, вы согласны? Карлос покупает многих. Например, один из них теперь у вас под ногами.

— От меня вы ничего не узнаете. И не пытайтесь.

— А нечего и узнавать. Мы и так все знаем. Дельта, Чарли… Каин. Но имена теперь не имеют значения, собственно, никогда не имели. Остается сделать одно, замкнуть блокаду — убрать Монаха, который принимает решения. Вас. Борн в ловушке. С ним покончено.

— Не я один принимаю решения. Он до них доберется.

— Если ему это удастся, они убьют его, едва увидят. Нет существа презреннее, чем человек-перевертыш, но чтобы признать его таковым, сначала нужны неопровержимые доказательства того, что он был вашим. У Карлоса они есть, он был вашим, его происхождение — самое примечательное из всего, что есть в досье «Медузы».

Старик нахмурился. Он боялся, но не за свою жизнь, а за что-то бесконечно более важное.

— Вы не в своем уме. Доказательств не существует.

— Там было одно упущение, ваше упущение. Карлос скрупулезен, его щупальца дотягиваются до самых укромных местечек. Вам был нужен человек из «Медузы», человек, который существовал и пропал. Вы выбрали человека по имени Борн потому, что обстоятельства его исчезновения были изъяты, вымараны из всех существующих документов — так вы полагали. Но вы не приняли во внимание просочившихся в «Медузу» агентов Ханоя: такие сведения существуют. 25 марта 1968 года Джейсон Борн был казнен офицером американской разведки в джунглях Тамкуана.

Монах подался вперед, ему осталось только одно — последний жест, последний вызов. Европеец выстрелил.

Дверь особняка открылась. Шофер, стоявший в тени крыльца, улыбнулся. Помощника из Белого дома провожал старик, живший в «Тредстоун», тот, которого называли Яхтсменом. Убийца понял, что можно не беспокоиться. Трехсекундное ограничение снято.

— Спасибо, что к нам заглянули, — сказал Яхтсмен, пожимая гостю руку.

— Благодарю вас, сэр.

Это были их последние слова. Шофер прицелился из-за кирпичной ограды и дважды нажал на спуск, приглушенный звук был почти неразличим на фоне миллиардов отдаленных городских шумов. Яхтсмен упал навзничь. Помощник из Белого дома оседал, схватившись рукой за грудь. Шофер обежал кирпичное ограждение, взбежал по ступеням и подхватил грузно свалившееся тело Стивенса. Поднял и закинул в прихожую рядом с Яхтсменом. Потом оглядел изнутри тяжелую стальную панель двери. Он знал, что искать, и нашел. Вдоль верхней перекладины проходил, исчезая в стене, толстый кабель, выкрашенный под цвет дверной коробки. Придержав дверь, шофер поднял револьвер и выстрелил в кабель. За звуком выстрела последовала вспышка короткого замыкания. Камеры безопасности вырубились, все экраны погасли.

Он открыл дверь, чтобы подать сигнал. В этом не было необходимости: европеец быстро пересекал тихую улицу. В считанные секунды он преодолел ступени и, вбежав в дом, оглядел прихожую и коридор — дверь в конце коридора. Вдвоем они сняли с пола прихожей ковер. Европеец просунул его между дверью и косяком, оставив небольшой зазор. Страховочные засовы не сдвинулись. Дублирующие сигналы тревоги включиться не могли.

Они стояли молча, готовые к немедленному действию. Оба знали, что если их ждали неожиданности, то в ближайшее время. О них возвестил звук открывшейся наверху двери, вслед за которым с лестничной площадки послышался голос, явно принадлежащий образованной женщине:

— Дорогой! Я только что заметила, что эта чертова камера погасла. Пожалуйста, проверь, в чем дело. — Последовала пауза, потом вновь тот же голос: — Впрочем, почему бы не сказать Дэвиду? — Вновь пауза и снова голос: — Не беспокой Иезуита, дорогой. Скажи Дэвиду!

Шаги. Тишина. Шорох одежды. Европеец следил за лестницей. Свет потух. Дэвид. Иезуит… Монах!

— Займись этой! — крикнул он шоферу, резко повернувшись и махнув пистолетом в сторону двери в конце коридора.

Человек в униформе кинулся вверх по лестнице. Раздался выстрел. Из мощного оружия без глушителя. Европеец посмотрел наверх: шофер держался за плечо, пиджак намок от крови. Вытянув руку с пистолетом, он несколько раз выстрелил в сторону лестничной клетки.

Дверь в конце коридора распахнулась. Держа в руке папку с досье, в проеме замер ошеломленный майор. Европеец выстрелил дважды. Гордон Уэбб изогнулся назад, посреди шеи у него зияла дыра, бумаги из папки опадали на пол. Человек в плаще взбежал наверх к шоферу. На перилах повисла седовласая женщина, кровь сочилась у нее из головы и шеи.

— Ты как, в порядке? Идти можешь? — спросил европеец.

Шофер кивнул.

— Эта сука разнесла мне полплеча, но я управлюсь.

— Должен управиться, — приказал старший, сдирая с себя плащ. — Надевай. Тащи сюда Монаха! Быстро!

— Господи!..

— Карлос хочет, чтобы Монах был здесь!

Раненый неловко натянул плащ и спустился по лестнице мимо тел Яхтсмена и человека из Белого дома. Осторожно, корчась от боли, он отворил дверь и вышел на крыльцо.

Европеец, придерживая дверь, наблюдал за шофером, чтобы убедиться, что он в состоянии выполнить задание. Он был в состоянии. Бык, все потребности которого утолял Карлос. Шофер перенесет тело Дэвида Эббота обратно в особняк, по пути, конечно, придерживая его так, словно помогает пожилому пьянице, на случай, если по улице кто-нибудь пройдет. А потом как-нибудь остановит кровотечение, чтобы перевезти тело Альфреда Джиллета через реку и утопить в болоте. Люди Карлоса на такое способны, они все быки. Недовольные быки, которые нашли то, что им нужно, в одном человеке.

Европеец повернулся и пошел по коридору: предстояло еще одно дело. Надо было захлопнуть клетку за человеком по имени Джейсон Борн.

Он нашел больше того, на что можно было надеяться, невероятный подарок — готовое досье. Там были папки со всеми шифрами и способами связи, когда-либо применявшимися мифическим Каином. Теперь уже не таким мифическим, подумал европеец, собрав все бумаги. Мизансцена была готова, четыре трупа расположены в мирной, элегантной библиотеке. Дэвид Эббот запрокинулся в кресле, в глазах застыл ужас. У его ног лежал Эллиот Стивенс. Яхтсмен свалился на стол с перевернутой бутылкой виски в руке. Гордон Уэбб растянулся на полу, вцепившись в свой портфель. Что бы здесь ни произошло, все указывало на то, что это произошло неожиданно: разговор был прерван внезапной стрельбой.

Европеец кружил по комнате в замшевых перчатках, любуясь своим произведением. Он отослал шофера, вытер каждую дверную ручку, каждую щеколду, каждую глянцевую деревянную поверхность. Пора нанести последний штрих. Он подошел к столику, на котором стояло серебряное блюдо с коньячными бокалами, взял один и поднес его к свету. Как он и ожидал, стекло было чистым. Европеец поставил бокал и вынул из кармана небольшую плоскую пластиковую коробочку. Открыв ее, вынул полоску прозрачной ленты, которую тоже рассмотрел на свет. Вот они, отчетливые, как портреты, — ибо они и были портретами, такими же достоверными, как фотография.

Они были сняты с бокала из-под минеральной воды из кабинета в банке «Гемайншафт» в Цюрихе. Отпечатки пальцев правой руки Джейсона Борна.

Европеец взял коньячный бокал и с кропотливостью истинного художника приклеил к нему ленту, а потом аккуратно снял ее. Затем опять поднял стакан: в свете настольной лампы были видны мутноватые, безупречно запечатлевшиеся отпечатки.

Он отнес стакан в угол и уронил на паркетный пол. Потом наклонился, изучил осколки, подобрал несколько, а остальные замел под портьеру.

Их было достаточно.

Глава 21

— Потом, — сказал Борн, швыряя чемоданы на кровать, — нам надо отсюда убираться.

Мари села в кресло. Еще раз перечитала статью в газете, повторяя вслух некоторые фразы. Она сосредоточенно думала, все больше убеждаясь в верности своих выводов.

— Я права, Джейсон. Кто-то посылает нам сигнал.

— Поговорим об этом потом, мы и так тут слишком задержались. Через час эта газета будет в гостинице, а утренние газеты могут быть еще хуже. Что скромничать: ты стояла в холле и тебя видело слишком много народа. Давай свои вещи.

Мари встала, но с места не сдвинулась. Напротив, опять села и заставила его посмотреть на себя.

— Потом, — твердо сказала она, — мы поговорили о разном. Ты собирался оставить меня, Джейсон, и я хочу знать — почему.

— Я тебе обещал, что расскажу, — ответил он, — потому что тебе надо знать, и мне это важно. Но теперь нам надо отсюда уходить. Собирай, черт возьми, свои вещи!

Она заморгала, его внезапный гнев сделал свое дело.

— Да, конечно, — прошептала она.

Они спустились в вестибюль. Когда показался потертый мраморный пол, Борну почудилось, что они в клетке, у всех на виду, беззащитны и, едва лифт остановится, их схватят. Потом он понял, почему это ощущение было таким сильным. Внизу на конторке, за которой сидел консьерж, лежала стопка газет. Таких же, как те, что Джейсон сунул в чемоданчик, теперь находившийся в руках Мари. Консьерж держал газету в руках и увлеченно читал, ковыряя зубочисткой во рту и позабыв обо всем на свете, кроме последнего скандала.

— Иди прямо, — сказал Джейсон, — не останавливайся, иди прямо к выходу. Встретимся на улице.

— О Боже, — прошептала она, увидев консьержа.

— Я расплачусь с ним как можно быстрее.

Каблуки Мари застучали по мраморному полу. Консьерж поднял глаза от газеты, Борн шел прямо к нему, загораживая обзор.

— У вас было прекрасно, — сказал он по-французски, — но я очень спешу. Сегодня же ночью мне надо выехать в Лион. Округлите сумму счета до ближайших пятисот франков. У меня не было случая оставить вам чаевые.

Уловка достигла цели. Консьерж быстро подсчитал искомую сумму и представил счет. Джейсон заплатил и, нагибаясь за чемоданом, услышал возглас удивления. Консьерж, разинув рот, смотрел на стопку газет, не отрывая глаз от фотографии Мари Сен-Жак. Потом перевел взгляд на стеклянные входные двери. Мари стояла на мостовой. Он оторопело посмотрел на Борна и, связав концы с концами, застыл от внезапного страха.

Джейсон быстро пошел к дверям и, толкнув их плечом, оглянулся на конторку. Консьерж тянулся к телефону.

— Скорей, — крикнул Борн. — Ищи такси!

Они остановили машину на улице Лекурб, в пяти кварталах от гостиницы. Борн изобразил неопытного американского туриста, изъясняясь на том же ущербном французском, который сослужил ему хорошую службу в банке Валуа. Он объяснил водителю, что он и его petite amie[78] хотят на день-другой отлучиться из центра Парижа, чтобы где-нибудь уединиться. Быть может, водитель будет любезен предложить несколько подходящих мест на выбор.

Водитель был любезен и предложил:

— Есть маленькая гостиница за Исси-ле-Мулине, называется «Квадратный дом», еще в Иври-сюр-Сен, вам там должно понравиться, очень уютно, мсье. Или, может быть, «Постоялый двор на углу» в Монруже, весьма интимно.

— Едем в первую, — решил Джейсон, — раз она первая пришла вам в голову. Сколько времени это займет?

— Не больше пятнадцати — двадцати минут, мсье.

— Хорошо. — Борн повернулся к Мари и тихо сказал: — Поменяй прическу.

— Что?

— Поменяй прическу. Подними волосы кверху или зачеши назад. Неважно как, поменяй. Отодвинься, чтоб он не видел тебя в зеркало. Быстро!

Несколько секунд спустя длинные каштановые волосы Мари были крепко стянуты на затылке в тугой пучок при помощи шпилек и зеркальца из сумочки. Джейсон оглядел ее в тусклом свете кабины.

— Сотри помаду с губ. Совсем.

Она вынула салфетку и сделала, как он велел.

— Так?

— Да. У тебя есть карандаш для бровей?

— Конечно.

— Подрисуй брови пошире, чуть-чуть. Удлини их примерно на четверть дюйма и самую малость загни концы книзу.

Она выполнила и эти указания.

— Теперь?

— Лучше, — ответил он, разглядывая ее.

Изменения незначительные, эффект — поразительный. Из мягкой, элегантной, яркой женщины получилась простушка. Во всяком случае, с первого взгляда ее трудно было принять за женщину с фотографии, а это главное.

— Когда приедем в Мулине, — шепнул он ей, — выйди и остановись. Так, чтобы водитель тебя не видел.

— Теперь это, кажется, поздновато.

— Делай, как я говорю.

Послушай меня. Я хамелеон, прозванный Каином, и я могу научить тебя многому, чему учить не хочу, но теперь вынужден. Я переливаюсь разными цветами, приноравливаясь к любому фону в лесу. Я могу меняться вместе с ветром, потому что чую его. Я найду дорогу в природных и рукотворных джунглях. Альфа, Браво, Чарли, Дельта… Дельта вместо Чарли, а Чарли вместо Каина. Я Каин. Я смерть. И я должен сказать тебе, кто я, и потерять тебя.

— Дорогой, что с тобой?

— Что?

— Ты смотришь на меня и не дышишь. Тебе нехорошо?

— Прости, — сказал он, отводя глаза. — Я обдумываю возможные шаги. На месте будет яснее, что делать.

Они подъехали к гостинице. Справа была огороженная автостоянка. Несколько поздних посетителей ресторана вышли из решетчатых дверей. Борн наклонился к шоферу.

— Высадите нас на стоянке, если не возражаете.

— Как будет угодно, мсье, — сказал водитель, кивнув, а потом пожав плечами, как бы говоря тем самым, что пассажиры его — пара на редкость осторожная.

Дождь вновь сменился пеленой мороси. Такси отъехало. Пока оно не исчезло из вида, Борн и Мари стояли в тени листвы рядом с гостиницей. Джейсон поставил чемоданы на мокрую землю и сказал ей:

— Подожди здесь.

— Куда ты идешь?

— Вызвать по телефону такси.

На втором такси они доехали до района Монруж. Этот водитель не нашел ничего примечательного в паре со строгим выражением лиц, которая явно приехала из провинции и, вероятно, ищет себе кров подешевле. Когда он подберет где-нибудь газету, в которой увидит фотографию франко-канадки, замешанной в убийстве и краже в Цюрихе, то мысль о женщине, сидящей теперь на заднем сиденье его машины, не придет ему в голову.

«Постоялый двор на углу» своему названию не соответствовал. Это не был затейливый деревенский трактир, расположившийся в уединенном сельском уголке. Напротив, большая плоская трехэтажная постройка в двух шагах от автострады. Если она что и напоминала, то мотели, которые захламили пригороды по всему свету, где коммерческий интерес — гарантия анонимности. Нетрудно представить себе, сколько свиданий устраивалось здесь под вымышленными именами.

Борн и Мари тоже зарегистрировались под вымышленными именами и получили пластиковую комнату, в которой любой предмет дороже двадцати франков был привинчен к пластиковому полу или намертво прибит к глянцевым пластиковым поверхностям. Было, правда, одно достоинство: холодильная установка в конце коридора. Они поняли, что она есть, потому что слышали, как она работает. Даже при закрытой двери.

— Ну ладно. Так кто же посылает нам сигнал? — спросил Борн, вертя в руках стакан с виски.

— Если бы я знала, то искала бы с ними встречи, — сказала она, сидя за небольшим столиком, положив ногу на ногу и внимательно за ним наблюдая. — Это может быть связано с тем, почему ты собирался от меня убежать.

— Если так, то это ловушка.

— Это не ловушка. Такой человек, как Вальтер Апфель, не сделает того, что сделал, чтобы помочь устроить кому-то ловушку.

— Я бы не стал утверждать это с такой уверенностью. — Борн подошел к единственному в комнате креслу из пластика и сел. — Кёниг же сделал, указал на меня прямо в приемной.

— Он был купленный солдат, а тот — офицер. Кёниг действовал в одиночку. Апфель так не мог.

— Что ты имеешь в виду?

— Заявление Апфеля должно было получить одобрение его начальства. Оно было сделано от имени банка.

— Если ты так в этом уверена, позвони в Цюрих.

— Этого они не хотят. Либо у них нет ответа, либо они не могут его передать. Последние слова Апфеля: они воздерживаются от комментариев. Это тоже не просто так. Нам надо искать связи с кем-то другим.

Борн выпил. Ему нужно было выпить, потому что подходил миг, когда придется начать рассказ об убийце по имени Каин.

— Тогда к чему же мы возвращаемся? Мы возвращаемся к ловушке.

— Ты думаешь, тебе известно, кто это, так ведь? — Мари взяла со стола сигареты. — Ты поэтому собирался бежать?

— На оба вопроса отвечу: да. — Миг настал. Сигнал был послан Карлосом. Я Каин, и ты должна меня оставить. Я должен тебя потерять. Но сначала — Цюрих, и тебе нужно понять. — Статью подстроили, чтобы найти меня.

— С этим не буду спорить, — перебила она, удивив его. — У меня было время подумать. Они знают, что улики фальшивые, до нелепости, откровенно фальшивые. Цюрихская полиция просто ожидает, что теперь я свяжусь с канадским посольством. — Мари замолчала, так и не закурив сигарету. — Господи, Джейсон, вот чего они от нас хотят.

— Кто от нас этого хочет?

— Тот, кто посылает нам сигнал. Они знают, что у меня нет иного выбора, как позвонить в посольство и получить защиту канадского правительства. Я об этом не подумала потому, что уже звонила в посольство и разговаривала там с этим, как его, — с Денни Корбелье, и он совершенно ничего не мог мне сказать. Он только сделал то, о чем я его попросила, и все. Но это было вчера, не сегодня.

Мари посмотрела на телефон, стоявший на ночном столике. Борн вскочил и перехватил ее руку.

— Не надо, — сказал он твердо.

— Почему?

— Потому, что ты ошибаешься.

— Я права, Джейсон! Позволь мне это доказать.

— Думаю, тебе лучше послушать, что я скажу.

— Нет! — закричала она так, что он вздрогнул. — Не хочу. Не теперь.

— Час тому назад в Париже ты только этого и хотела. Так слушай!

— Нет! Час тому назад я умирала. Ты решил бежать. Без меня. И я знаю теперь, что так будет постоянно, пока ты не покончишь с этим раз и навсегда. Ты слышишь какие-то слова, видишь какие-то картины, в памяти всплывают какие-то эпизоды, которых ты не понимаешь, но из-за них себя казнишь. И всегда будешь казнить, пока кто-нибудь тебе не докажет: кем бы ты ни был прежде… есть другие, кто тебя использует, кто тобой пожертвует. Но есть и еще кто-то, кто хочет помочь тебе, помочь нам. Это сигнал! Я знаю, что я права. Я хочу тебе это доказать. Позволь мне сделать это!

Борн молча держал ее руку, смотрел ей в лицо, в это милое лицо, исполненное боли и тщетной надежды, в умоляющие глаза. Его терзала чудовищная боль. Может, так будет лучше, она узнает сама, и страх заставит ее выслушать его и понять. Впереди у них ничего не осталось. Я Каин…

— Хорошо, можешь позвонить, но сделай это по-моему. — Он отпустил ее руку, подошел к телефону и набрал номер гостиничной регистратуры. — Это из номера 341. Я только что разговаривал с друзьями из Парижа, они выезжают сюда, чтобы побыть с нами некоторое время. У вас найдется для них комната поблизости от нашей? Отлично. Их зовут Бригс, американская пара. Я спущусь вниз и заплачу авансом, а вы можете отдать мне ключ. Великолепно. Спасибо.

— Что ты делаешь?

— Хочу кое-что тебе доказать. Дай мне платье, самое длинное, какое у тебя есть.

— Что?

— Если хочешь позвонить, делай то, что я говорю.

— Ты рехнулся.

— Я с этим уже согласился, — сказал он, вынимая из чемодана брюки и рубашку. — Платье, пожалуйста.

Через пятнадцать минут комната мистера и миссис Бригс чуть дальше по коридору от комнаты 341 была готова. Одежда пристроена, зажжено несколько светильников, из остальных вывернуты лампы.

Джейсон вернулся к себе, Мари стояла у телефона.

— Мы готовы.

— Что ты сделал?

— То, что собирался, что должен был сделать. Теперь можешь звонить.

— Уже поздно. Если его нет?

— Думаю, что есть. Нет, так они дадут тебе его домашний телефон. Его имя значилось среди тех, кто звонил в Оттаву Питеру, во всяком случае, должно было значиться.

— Наверное.

— Тогда его найдут. Ты запомнила, что надо сказать?

— Да, но это неважно. Я знаю, что я права.

— Посмотрим. Только скажи все так, как я тебе велел. Я буду сидеть рядом и слушать. Давай.

Она сняла трубку и набрала номер. В считанные секунды ее соединили с коммутатором посольства, у аппарата был Денни Корбелье. Часы показывали четверть второго ночи.

— Господь всемогущий, где вы?

— Значит, вы ждали, что я позвоню?

— Я чертовски на это надеялся! Тут все на ушах стоят. Я жду с пяти часов вечера.

— И Элан тоже ждал. В Оттаве.

— Какой Элан? О чем вы говорите? Где вы находитесь?

— Сначала я хотела бы узнать, что вы хотите мне сказать.

— Вам сказать?

— Вам надо что-то мне передать, Денни. Что именно?

— Что именно? Что передать?

Мари побледнела:

— Я никого не убивала в Цюрихе. Я не…

— Тогда, — перебил ее атташе, — ради Бога, направляйтесь сюда к нам. Мы обеспечим вам защиту. Никто здесь вас не тронет!

— Денни, послушайте! Вы ждали моего звонка, так ведь?

— Да, конечно.

— Кто-то вам велел ждать, верно?

Пауза. Когда Корбелье заговорил, голос его звучал приглушенно:

— Да, велел. Велели.

— Что они вам сказали?

— Что вам требуется наша помощь. Срочно.

Мари вновь обрела дыхание:

— И они готовы нам помочь?

— «Нам», — повторил Денни, — вы хотите сказать, что он с вами?

Борн сидел рядом, склонившись к трубке, так, чтобы слышать, что говорит Корбелье. Он кивнул.

— Да, — ответила она, — мы вдвоем, но он теперь вышел. Это все ложь, они вам это сказали?

— Они сказали одно: вас надо найти и защитить. Они хотят вам помочь, хотят послать за вами машину. Одну из наших. Дипломатическую.

— Кто они?

— Я не знаю их по именам, мне не положено. Я знаю их уровень.

— Уровень?

— Специалисты, Эф-Эс-5. Выше почти не бывает.

— Вы им доверяете?

— Господи, конечно! Они вышли на меня через Оттаву. Их распоряжения исходят из Оттавы.

— Теперь они в посольстве?

— Нет, они в другом месте. — Корбелье помолчал, он явно терял терпение. — Ради Бога, Мари, где вы?

Борн вновь кивнул, и она сказала:

— Мы в «Постоялом дворе на углу» в Монруже. Под именем Бригсов.

— Я немедленно посылаю за вами машину.

— Нет, Денни! — сказала Мари, глядя на Джейсона, который взглядом напоминал ей, что надо говорить. — Пошлите лучше утром. Как можно раньше — часа через четыре, пожалуйста.

— Я не могу этого сделать! Ради вас самой.

— Вы должны. Вы не понимаете. Его заманили в ловушку, и он напуган, хочет бежать. Если бы он знал, что я вам звоню, он бы теперь убежал. Дайте мне время. Я могу убедить его сдаться. Всего несколько часов. Он в смятении, но в глубине души знает, что я права. — Мари произнесла это, глядя на Борна.

— Что это за сукин сын?

— Человек, которым манипулировали. Мне нужно время. Дайте мне время.

— Мари?.. — Корбелье запнулся. — Хорошо, рано утром. Скажем… в шесть часов. Мари, они хотят вам помочь. Они могут помочь.

— Я знаю. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Мари повесила трубку.

— Теперь подождем, — сказал Борн.

— Я не понимаю, что ты хочешь доказать. Конечно, он позвонит этим из Эф-Эс-5, и, конечно, они сюда заявятся. Чего ты ожидал? Он почти признался, что собирается делать, что считает своим долгом сделать.

— Эти дипломаты из Эф-Эс-5 и посылают нам сигнал?

— Я полагаю, они доставят нас к тому, кто посылает. Или, если те слишком далеко отсюда, они нас с ним свяжут. Я никогда ни в чем не была уверена больше.

— Надеюсь, что ты права, потому что мне небезразлична твоя жизнь. Если улики против тебя в Цюрихе придуманы не для того, чтобы послать какой-то сигнал, если их приплели эксперты, чтобы найти меня, и цюрихская полиция верит им, тогда я тот самый перепуганный человек, о котором ты говорила Корбелье. Никто больше меня не хотел бы, чтобы ты оказалась права. Но боюсь, что не окажешься.

В три минуты третьего свет в коридоре мотеля моргнул и погас, оставив длинный проход в почти кромешной темноте: лампы горели только на лестничных площадках. Борн встал у двери с пистолетом в руке, выключив свет в комнате и через щель наблюдая за коридором. Мари выглядывала из-за его плеча. Оба молчали.

Шаги были приглушены, но различимы. Две пары ботинок уверенно, хотя и осторожно поднимались по лестнице. Через несколько секунд в тусклом освещении появились две мужские фигуры. Мари непроизвольно ахнула, Джейсон резко зажал ей рот рукой. Он понял: она узнала одного из двоих, хотя видела прежде всего раз. На цюрихской Штепдекштрассе, за несколько минут до того, как другой приказал ее застрелить. Это был блондин, которого посылали тогда в комнату Борна, теперь он прибыл в Париж, чтобы настичь жертву, которую однажды не сумел поразить. В левой руке он держал маленький фонарик-карандаш, в правой — длинноствольный пистолет, наращенный глушителем.

Его напарник был поменьше ростом и поплотнее. Походкой он напоминал животное, его корпус плавно колебался в такт движению. Воротник пальто был поднят, на неразличимое в темноте лицо надвинута шляпа с узкими полями. Борн не мог оторвать глаз от этого человека. Что-то в нем было ему знакомо, что-то в фигуре, в походке, в манере держать голову. Что же? Что? Он знал его.

Но думать об этом времени не было: пара приближалась к двери комнаты, заказанной на имя мистера и миссис Бригс. Блондин осветил фонариком номер на двери, потом опустил луч вниз к ручке и замку.

То, что последовало, было проделано с завораживающей виртуозностью. Коренастый держал в правой руке кольцо с ключами, которые освещал фонариком, выбирая нужный. В левой руке у него было оружие, форма которого напоминала мощный «штернлихт-люгер», излюбленный гестаповцами времен Второй мировой войны. Он пробивал железобетонную плиту, а выстрел звучал не громче ревматического кашля — идеальное оружие, когда нужно убрать врага ночью в тихом квартале, так, чтобы соседи ничего не заподозрили, узнав об исчезновении человека лишь наутро.

Коренастый вставил ключ в скважину, бесшумно повернул его, потом опустил ствол к замку. Пистолет три раза кашлянул вслед за тремя вспышками. Дерево, на котором держались задвижки, треснуло. Дверь распахнулась, и двое убийц ворвались в номер.

Недолгая тишина взорвалась приглушенными выстрелами, в темноте замелькали белые вспышки. Дверь захлопнули, но она вновь распахнулась, из комнаты донеслись более громкие звуки — там что-то упало. Наконец был найдет выключатель, свет ненадолго вспыхнул, но выстрел тут же разнес лампу, осколки ее посыпались на пол. Бешеный крик вырвался из глотки обезумевшего от ярости ночного гостя.

Убийцы выскочили из комнаты с пистолетами наготове, ожидая засады и пораженные тем, что ее нет. Они кинулись к лестнице и побежали вниз. Тут открылась дверь справа от разоренной комнаты. Моргающий постоялец выглянул, пожал плечами и скрылся. В коридор вернулась тишина.

Борн стоял на месте, обхватив за плечи Мари Сен-Жак. Она дрожала, прижавшись головой к его груди, и тихо взахлеб рыдала. Он подождал, пока дрожь не унялась, рыдания не сменились прерывистыми всхлипами. Больше он ждать не мог, она должна во всем разобраться сама. Разобраться до конца.

Я Каин. Я смерть.

— Пошли, — прошептал он.

Он вывел ее в коридор и решительно направил к комнате, которая была теперь его главным доказательством. Толкнул взломанную дверь, и они вошли.

Она застыла, потрясенная и зачарованная. Справа в открытом дверном проеме виднелся смутный силуэт. Свет за ним был таким слабым, что различался только общий контур, да и то когда глаз привыкал к странному соединению темноты и слабого мерцания. Это была фигура женщины в длинном платье, ткань которого слегка колебалась от легкого ветра из открытого окна.

Окно. Прямо напротив входа стояла вторая фигура, едва видимая, чуть белевшая в отсветах с дороги. Она тоже, казалось, движется — коротко, неровно колебались рукава.

— Господи, — произнесла в ужасе Мари, — включи свет, Джейсон.

— Люстра не горит, — ответил он, — только две настольные лампы. Одну из них они нашли. — Он осторожно прошел по комнате к лампе, которая стояла на полу у стены, наклонился и включил ее. Мари вздрогнула. На двери ванной комнаты висело, прикрепленное нитью, выдернутой из шторы, ее длинное платье, колеблемое невидимым дуновением. Оно было изрешечено пулевыми пробоинами.

Рубашка и брюки Борна были приколоты к оконной раме, и ветер, проникавший сквозь разбитое стекло, то поднимал, то опускал рукава. Белую ткань рубашки прошило выстрелами в полудюжине мест, пунктир от пуль наискосок пересекал грудь.

— Вот он, твой сигнал, — сказал Джейсон. — Теперь ты знаешь, что это такое. И теперь, я думаю, тебе лучше послушать, что я скажу.

Мари не ответила, медленно подошла к платью и стала его рассматривать, словно не веря тому, что видит. Потом вдруг резко обернулась и, еле сдерживая слезы, крикнула:

— Нет! Неправда! Что-то здесь не так! Позвони в посольство!

— Что?

— Слушай меня, сейчас же!

— Перестань, Мари. Тебе надо понять.

— Нет, черт возьми. Это тебе надо понять. Не должно было так случиться. Не могло.

— Но случилось.

— Позвони в посольство! Возьми телефон и позвони! Спроси Корбелье. Скорее, ради Бога! Если я для тебя хоть что-то значу, сделай, как я прошу!

Борн не смог ей отказать. Ее настойчивость губила их обоих.

— Что ему сказать? — спросил он, направляясь к аппарату.

— Сначала дозвонись ему! Вот чего я боюсь… о Господи, мне страшно!

— Какой номер?

Она назвала номер, он набрал и долго ждал ответа коммутатора. Наконец телефонистка сняла трубку, она явно была в панике, то сбивалась на крик, то переходила на шепот, едва различимый. Из глубины помещения доносились крики, отрывистые команды на английском и французском. Через несколько секунд он узнал, в чем дело.

Денни Корбелье, канадский атташе, спускался по ступеням посольства на авеню Монтеня в час сорок ночи и был убит выстрелом в горло. Он умер.

— Вот и вторая часть сигнала, Джейсон, — прошептала Мари. — А теперь я выслушаю все, что ты хочешь мне сказать. Потому что там есть кто-то, кто пытается тебе помочь. Сигнал был послан, но не нам, не мне. Только тебе, и только ты должен был его понять.

Глава 22

Четверо человек один за другим прибыли в многолюдный отель «Хилтон» на Шестнадцатой улице в Вашингтоне, округ Колумбия. Каждый из них сел в отдельный лифт, поднялся на два-три этажа выше или ниже места назначения, пройдя остаток пути пешком. Времени, чтобы встретиться за пределами округа Колумбия, не оставалось: чрезвычайное происшествие не имело себе равных. Это были участники операции «Тредстоун-71» — те, что уцелели. Остальные погибли в бойне, учиненной на тихой, обсаженной деревьями улице Нью-Йорка.

Двое были знакомы публике, один больше другого. Первым был пожилой сенатор от Колорадо, вторым бригадный генерал Ч. З. Кроуфорд — Чарльз Закери, что в свободном переводе звучало как Чугунный Зад, признанный ходатай по делам армейской разведки и защитник банков данных Джи-2. Двое других были практически неизвестны за пределами коридоров их собственных резиденций. Средних лет морской офицер, прикомандированный к информационному контролю Пятого морского округа. И четвертый, последний, — сорокашестилетний ветеран Центрального разведывательного управления — сжатая пружина гнева. Ходил он с тростью, ему оторвало гранатой ступню в Юго-Восточной Азии, где он был глубоко законспирированным агентом при операции «Медуза». Звали его Александр Конклин.

В комнате не было стола для совещаний. Это был обычный двухместный номер со стандартной парой кроватей, диваном, двумя креслами и кофейным столиком. Неподходящее место для встречи такой важности. Не было ни жужжащих компьютеров со вспыхивающими на темных экранах зелеными буквами, ни оборудования для электронной связи, позволяющего связаться с Лондоном, Парижем или Стамбулом. Лишь четыре головы, которые хранили секреты операции «Тредстоун-71».

Сенатор сел на один край дивана, морской офицер на другой. Конклин опустился в кресло и вытянул перед собой неподвижную ногу, поставив трость между колен. Бригадный генерал Кроуфорд продолжал стоять, лицо его налилось кровью, на скулах играли желваки.

— Я доложил президенту, — сказал сенатор, потирая лоб. По нему видно было, что он недоспал. — Я должен был это сделать. Мы встречаемся сегодня вечером. Расскажите все, что знаете, каждый из вас. Начнем с вас, генерал. Ради Бога, что там произошло?

— Майор Уэбб должен был сесть в свою машину в 23.00 на углу Лексингтон и Семьдесят второй улицы. Время было назначено точно, но он не появился. В 23.30 водитель забеспокоился, учитывая расстояние до аэропорта в Нью-Джерси. Сержант запомнил адрес — главным образом потому, что ему было велено его забыть, — развернулся и поехал туда. Подойдя к дому, он увидел, что страховочные задвижки утоплены, а дверь стоит нараспашку. Все сигналы тревоги были вырублены коротким замыканием. На полу прихожей была кровь, на лестнице труп женщины. Он прошел по коридору в комнату и увидел там тела.

— Этот человек заслуживает продвижения по службе, — сказал морской офицер.

— Почему вы так считаете? — спросил сенатор.

Ответил Кроуфорд:

— У него хватило присутствия духа позвонить в Пентагон и настоять на том, чтобы разговор велся по закрытой, внутренней линии. Он сообщил частоту, время и место приема и сказал, что ему надо поговорить с тем, кто выходил на связь. Пока он не услышал меня, он никому не сказал ни слова.

— Примите его в Военный колледж, Чарльз, — мрачно сказал Конклин. — Он смышленее большинства ваших шутов.

— Это не только излишне, Конклин, — укоризненно заметил сенатор, — но и вызывающе оскорбительно. Пожалуйста, генерал.

Кроуфорд обменялся взглядами с человеком из ЦРУ.

— Я связался с полковником Полом Маклареном в Нью-Йорке, приказал ему прибыть на место и велел ничего не предпринимать до моего появления. Потом позвонил сюда Конклину и Джорджу, и мы вместе вылетели.

— Я, — добавил Конклин, — позвонил в бюро отпечатков в Манхэттене. Мы к ним обращались прежде и вполне доверяем. Я не сказал им, что именно мы ищем, но попросил облазить место и передать, что найдут, только мне одному. — Разведчик, помолчав, указал тростью в сторону морского офицера. — Потом Джордж назвал им тридцать семь имен — тех, чьи отпечатки, по нашим данным, были в картотеках ФБР. Они выдали нам результат, которого мы не ожидали, не хотели… которому не можем поверить.

— Дельта, — сказал сенатор.

— Да, — подтвердил морской офицер. — Я предложил имена тех, кто мог — не важно, каким — образом — узнать адрес «Тредстоун», включая в данном случае и всех нас. В комнате все было начисто вытерто — каждая поверхность, каждая ручка, все стеклянное — за одним исключением. Разбитый коньячный бокал, всего несколько осколков, забившихся в угол под шторой. Но их достаточно. Там были отпечатки среднего и указательного пальцев правой руки.

Вы совершенно уверены? — медленно спросил сенатор.

— Отпечатки не могут лгать, сэр, — сказал офицер. — На осколках еще остались следы коньяка. За пределами этой комнаты Дельта был единственным, кто знал про Семьдесят первую улицу.

— Можем ли мы быть в этом уверены? Другие могли проговориться.

— Исключено, — прервал его бригадный генерал. — Эббот никогда бы этого не открыл, а Эллиоту Стивенсу адрес дали всего за пятнадцать минут до встречи, когда он позвонил из телефонной будки. К тому же, если и допустить худшее, он вряд ли заказывал собственное убийство.

— А как насчет майора Уэбба? — настаивал сенатор.

— Майору, — ответил Кроуфорд, — сообщил адрес по рации я сам после того, как он приземлился в аэропорту Кеннеди. Как вы знаете, это была частота Джи-два. Напомню, что он тоже погиб.

— Да, конечно. — Пожилой сенатор покачал головой. — Это невероятно. Почему?

— Я бы хотел коснуться болезненного вопроса, — сказал бригадный генерал Кроуфорд. — С самого начала я был не в восторге от кандидатуры. Я понимал соображения Дэвида и согласился, что это человек квалифицированный, но, если вы помните, я выбрал другого.

— Я не знал, что у нас такой широкий выбор, — сказал сенатор. — Был человек — квалифицированный, как вы признали, который готов был уйти в глубокую конспирацию на неопределенный срок, ежедневно рисковать жизнью и отказаться от прошлого. Много ли таких?

— Мы могли бы найти кого-нибудь более уравновешенного, — возразил генерал. — Я на это в свое время указывал.

— Вы указывали, — поправил его Конклин, — на ваше собственное определение уравновешенного человека, которое, как в свое время указывал я, никуда не годилось.

— Мы оба были в «Медузе», — сказал Кроуфорд сердито, но рассудительно. — Не вы один оказались непосредственным свидетелем. Поведение Дельты на поле боя было постоянно открыто враждебным командованию. Я имел возможность наблюдать эту его особенность ближе, чем вы.

— В большинстве случаев у него были на то все основания. Если бы вы проводили больше времени на поле боя и меньше в Сайгоне, вы бы это поняли. Я понял.

— Вы удивитесь, — сказал бригадный генерал, сделав рукой примирительный жест, — но я не защищаю тех явных глупостей, какие часто творились в Сайгоне, да и никто не смог бы этого сделать. Я стараюсь описать определенную линию поведения, из-за которой оказалось возможным то, что произошло позапрошлой ночью на Семьдесят первой улице.

Разведчик продолжал смотреть на Кроуфорда, но уже без враждебности, он кивнул:

— Я знаю. Извините. В этом вся беда, не так ли? Мне нелегко это признать: я работал с Дельтой в полудюжине разных секторов и находился с ним в Пномпене еще до того, как идея «Медузы» пришла Монаху в голову. После Пномпеня он стал совсем другим, поэтому и вступил в «Медузу», а потом согласился стать Каином.

Сенатор подался вперед:

— Я об этом много слышал, но расскажите еще раз. Президент должен знать все.

— Его жена и двое детей были убиты на одной из дамб реки Меконг бомбой, сброшенной на бреющем полете каким-то сбившимся с курса самолетом. Причем так и не удалось установить — чей это был самолет. С тех пор он возненавидел войну, возненавидел все с ней связанное. Сломался. — Конклин помолчал и взглянул на генерала. — И я думаю, вы правы, генерал. Он опять сломался. В нем это было.

— Что было? — резко спросил сенатор.

— Готовность взорваться, что ли, — сказал Конклин. — Плотину снесло. Он исчерпал свои возможности, ненависть взяла верх. Он убил этих людей, эту женщину намеренно, в полном исступлении. Никто из них этого не ожидал, за исключением, возможно, женщины, которая была наверху и, вероятно, услышала крики. Отныне он уже не Дельта. Мы создали миф по имени Каин, но теперь это уже не миф. Это действительно Каин.

— Через столько месяцев… — Сенатор откинулся на спинку дивана, его голос осекся. — Почему он вернулся? Откуда?

— Из Цюриха, — ответил Кроуфорд. — Уэбб был в Цюрихе, и я думаю, он единственный, кто мог бы его вернуть. А почему — этого мы, возможно, никогда не узнаем, разве что он хотел накрыть там нас всех.

— Он не знает, кто мы, — возразил сенатор, — он выходил на связь только с Яхтсменом, его женой и Дэвидом Эбботом.

— И, конечно, с Уэббом, — добавил генерал.

— Конечно, — согласился сенатор, — но не в «Тредстоун».

— Это не важно, — сказал Конклин, стукнув тростью по ковру. — Он знает, что существует какой-то совет. Уэбб мог ему сказать, что мы все будем там, не без оснований полагая, что будем. У нас накопилось много вопросов за шесть месяцев, да теперь еще эти несколько миллионов долларов. Дельта, должно быть, увидел в этом отличный выход из положения. Он мог убрать нас всех и исчезнуть. Бесследно.

— Почему вы так уверены?

— Потому что, во-первых, он там был. — Человек из разведки повысил голос. — У нас есть его отпечатки на бокале с коньяком, который даже не был допит. И во-вторых, это классическая западня с двумя сотнями вариаций.

— Вы не могли бы пояснить?

— Вы сидите тихо, — вмешался генерал, наблюдавший за Конклином, — до тех нор, пока ваш противник, не выдержав, не раскроется.

— А мы стали противником? Его противником?

— Теперь вопрос об этом уже не стоит, — сказал морской офицер. — По какой-то причине Дельта переметнулся. Такое случалось и раньше, слава Богу, не часто. Мы знаем, что делать.

Сенатор снова подался вперед:

— Что вы хотите делать?

— Его фотография никогда не рассылалась. Теперь мы ее разошлем. Во все наши резидентуры, на каждый пост подслушивания, каждому источнику и информатору. Ему придется куда-то ехать, и он начнет с какого-нибудь знакомого места, хотя бы для того, чтобы купить себе другое имя и биографию. Он будет тратить деньги, и его найдут. А когда найдут, приказ будет простой.

— Вы его сразу же отдадите под суд?

— Мы его убьем, — просто сказал Конклин. — Таких, как Дельта, под суд не отдают и не рискуют тем, что его может отдать под суд какое-нибудь другое правительство. Со всем тем, что ему известно.

— Такое я не могу сказать президенту. Существуют законы.

— Не для Дельты, — отрезал агент, — он вне законов. Он вне спасения.

— Вне…

— Совершенно верно, сенатор, — вмешался генерал, — вне спасения. Я думаю, вам понятно это выражение. Вам придется решать, разъяснять ли его президенту или нет. Лучше было бы…

— Вам надо уточнить все обстоятельства, — сказал сенатор, прерывая офицера. — На прошлой неделе я разговаривал с Эбботом. Он сказал мне, что приняты меры, чтобы связаться с Дельтой. Цюрих, банк, упоминание «Тредстоун» — все это часть плана, так ведь?

— Да, но с этим покончено, — сказал Кроуфорд. — Если случившегося на Семьдесят первой улице вам мало, то простите. Дельте был дан ясный сигнал появиться. Он этого не сделал. Чего вы еще хотите?

— Я хочу быть совершенно уверен.

— А я хочу, чтобы его не было в живых. — Эти слова Конклина, хотя и произнесенные тихо, были словно внезапный порыв холодного ветра.

— Он не только нарушил все правила, какие мы установили для себя, он погряз в преисподней. Он смердит. Это Каин. Мы тут все время говорим Дельта — даже не Борн, а Дельта, об этом мы, похоже, забыли. Гордон Уэбб был его братом. Его надо найти. И убить.