Тайна парагвайского золота (Парагвайский маугли)

К. и Т. ЕНКО

ТАЙНА ПАРАГВАЙСКОГО ЗОЛОТА

(ПАРАГВАЙСКИЙ МАУГЛИ)

Оригинальная художественная повесть. Ансельмо, живущий с родителями в сельской местности южноамериканской республики Парагвай, по воле случая, попадает в девственный парагвайский лес - сельву к индейцам племени аче-гуайяки, обитающим ещё в каменном веке. Индейцы ходят без одежды, используют каменные топоры, лук и стрелы. Ансельмо и индейцы участвуют в удивительных приключениях, охотятся на тапира и самую крупную змею в парагвайских джунглях - анаконду, находят клад золота, спрятанный три века назад в чаще леса испанскими завоевателями.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПИСЬМО

НЕМНОГО О СТРАШНОМ

Сан-Франциско,

Калифорния,

США, ранчо "Фокс"

Эсбери Фоксу

Дорогой Эсбери!

После долгого молчания я наконец-то выбрал время написать тебе. Было много хлопот. Отец поручил мне управление несколькими плантациями йерба-мате. Как я тебе рассказывал, когда мы учились с тобой в лучшем колледже Сан-Франциско, у нас в Парагвае одно из доходных занятий - это выращивание зеленого парагвайского чая - мате или йерба-мате. Конечно, это занятие выгодно тому, у кого много земли, а мой отец один из крупнейших в Парагвае плантаторов.

Управление плантациями хлопотное и в то же время занятное дело. Помнишь, в колледже ты меня ещё учил разным способам добывать деньги и в какое дело их лучше вкладывать. Так вот что я хочу тебе сказать: у нас в Парагвае доходнее всего эксплуатировать человека. Здесь на плантациях работают пеоны - батраки. Каждый из них, завербовываясь на работу, подписывает контракт, получает аванс. А потом этот аванс он будет отрабатывать столько лет, сколько нужно хозяину. Долг его растет, денег он и в глаза не видит: берет продукты в лавке хозяина. Пеона можно убить за "попытку к бегству" и просто застрелить, если он чем-то тебе не угодит: повод для этого найти можно всегда.

Представляешь себе: я езжу по плантациям на прекрасном коне, у меня пистолет на ремне, легкий карабин в руках. В кожаных ножнах на поясе мачете - длинный широкий нож. Без него никто не ходит в сельву (так у нас называют джунгли), им прорубают дорогу в густых зарослях, а пеоны очищают им плантации от кустарника.

Меня всегда сопровождает "свора цепных собак" - человек 5 - отчаянных и отпетых бандитов, нанятых надсмотрщиками на плантации. Они хорошо вооружены. Их обязанность - пресекать любые попытки неповиновения пеонов, держать их в страхе, наказывать непокорных.

Так, на днях один из пеонов попытался бежать с плантации обратно в свою деревню. Мои "гвардаэспалдас", телохранители, его поймали, к утру привели назад и на глазах у других пеонов расстреляли, чтобы остальным было неповадно бегать. Мне даже не пришлось приказывать - эти ребята свое дело знают крепко.

Конечно, в сельве, а плантации окружены её стеной, много всякой опасной и ядовитой твари, особенно змей. Зато какая здесь охота! И знаешь, самая интересная охота - это охота на людей! Я вижу, ты улыбаешься, но погоди, наберись терпения. У нас в Парагвае все ещё проживают в сельве полудикие и совсем дикие индейские племена. Одно из них называют "лесными людьми", или "людьми каменного века". Живут они в самых непроходимых лесах, чащобах, ходят нагишом. Все их оружие - лук и стрелы. Хотя их убивать официально и запрещено, но наши соседи - помещики не упускают случая поохотиться на них, в то время как они, гонимые голодом, выходят на кукурузные поля за спелыми початками. Когда группу "людей каменного века", на языке гуарани (это второй язык в Парагвае после испанского) их зовут "аче-гуайяки", или просто "гуайяки", окружают, то взрослых убивают, а детей и молодых девушек продают в рабство. Говорят, что из них получается неплохая прислуга.

Так представляешь себе, что и мне в ближайшее время может представиться случай поохотиться на этих "людей каменного века". Дело в том, что к нам на кухню, где готовят еду для пеонов, прибился мальчишка лет 12. Как его зовут, не знаю, на языке гуарани мальчишка - "митай", его так и стали звать все на плантации. Прислуживал на кухне он исправно, только часто в свободное время уходил в сельву: он её не боялся, умел избегать ядовитых змей и пауков. Была у него одна примета - ступня правой ноги после перелома срослась неправильно и была как бы повернута назад. Он хромал, но это не мешало ему бегать и лазать по деревьям.

На митая никто не обращал внимания. До тех пор, пока с пеонами не начали происходить несчастья, обычные в этих местах. Один наколол ногу ядовитым шипом, она опухла и долго болела, другого укусила змея, правда, не смертельно, третий потерял мачете.

Среди пеонов начался ропот и поползли слухи, что это коварные проделки Курупи - нашего местного лесного лешего. Пеоны свято верят в Курупи и страшно его боятся.

Курупи внешне, согласно легендам, похож на человека, только ступни обеих ног у него повернуты назад.

Теперь ты догадываешься, как могли разворачиваться события дальше?

Дальше дело обернулось так, что пеоны приняли мальчишку за... Курупи! Ведь у него ступня одной ноги немного повернута назад и он любит уходить гулять в сельву. "Курупи принял вид митая, - говорили они, - но совсем не смог себя преобразить: одна нога его выдает! Теперь он нас всех сожрет, ведь Курупи питается и человеческим мясом!"

Дальше - больше. Митай, почувствовав всеобщую враждебность, убежал в сельву. Несколько дней было спокойно. Но однажды с полдня пеоны все прибежали с плантации орущие и испуганные: "Не пойдем туда работать, пока Курупи там!"

Как оказалось, митай проголодался в сельве и в обеденное время вышел к плантации, чтобы попросить у пеонов кусок хлеба. Те, когда увидели его, с криками побросали работу и бросились в лагерь к "хозяину", то есть ко мне.

Заметь, страх перед Курупи так велик, что никто из них не воспользовался мачете для защиты - ведь по легендам Курупи нельзя убить, даже если ты всадишь в него пулю или резанешь его мачете.

Чтобы тебе было ясно, кто такой "Курупи", приведу небольшую справку из одного официального издания о парагвайском фольклоре:

"Сельва (джунгли) богата чудовищами и чудесами, и не только реально существующими, но и порожденными Страхом и Надеждой: отцом и матерью человеческой фантазии. Курупи - это одно из таких мифических чудовищ. Вместе с Каа-Пора, Куарахи-Йара или Пы-Рагуэ, Йаси-Йатере, Мбон-Тата и многими другими детьми Анья - высшего божества сельвы - он составляет фантастическое племя обитателей таинственной сельвы, о котором в индейском фольклоре хранится много преданий, полных подвигов и приключений.

Курупи имеет облик человека. Он маленького роста, крепкого телосложения, смуглолицый. Отличает его от человека то, что ступни ног у него повернуты назад, а все тело составляет единое целое и не имеет суставов. Хищный и прожорливый, он особенно любит питаться человеческим мясом, а из человеческого мяса предпочитает мясо молодых девушек и детей. Курупи ведет ночной образ жизни, но, как и его сородичи - Йаси-Йатере и Помберо, он часто бродит во время послеобеденного отдыха и крадет детей. В мифологии гуарани этот маленький человечек выступает как дух покровитель деревьев. Курупи - это сокращенное "курупире" и означает "таинственный шум", "незнакомый шорох"...

Всякий шум, что слышится в сельве, индеец приписывает Курупи, который осматривает деревья, защищая их от ненасытных гусениц. Курупи упорно преследует тех, кто портит его подзащитных. Он заводит их на глухие лесные дороги, запутывает среди деревьев, затем нападает на обессилевшего и засыпающего человека и пожирает его. Делает он так потому, что, подобно некоторым зверям, опасается человека и предпочитает не бороться с ним в открытую, а старается застигнуть врасплох.

Характер у Курупи сложный, и бывает даже, что он не всегда ведет себя как злой дух. Вся его жестокость проявляется лишь в прожорливости. Есть много рассказов, в которых он предстает существом, испытывающим сострадание к несчастью, верным другом и благодетелем бедных. Несмотря на это, он пользуется дурной славой, и одно лишь его имя наводит ужас".

Как видишь, есть от чего пеонам бояться Курупи.

Вчера пеоны передали, что митай встретил в сельве "людей каменного века", откуда-то он немного знает их язык. Их группа находится где-то здесь неподалеку. Представляешь, какая это будет охота!

На этих днях отец пришлет мне смену, и я со своими головорезами вволю поохочусь на миная-Курупи и "людей каменного века"!

С дружеским приветом, твой однокашник по колледжу

Эрнесто Мюнцель.

В РОДНОЙ ДЕРЕВНЕ

Митая, о котором писал своему приятелю в США молодой парагвайский помещик, звали Ансельмо Ньяндуа.

Первые десять лет он прожил в своей родной деревне Аравера, что на языке местных индейцев означает "молния". Когда-то очень давно, как вспоминают старики, когда деревня ещё только начинала строиться, в сильную грозу в новые постройки ударила молния.

Вспыхнувшее пламя не только сожгло построенные дома, но и выжгло часть леса вокруг. Кочевавшее неподалеку племя индейцев мокоби назвало это место "аравера" - "молния". С тех пор название и закрепилось за деревней, жители которой снова отстроили свои дома.

Несмотря на пожар, они не захотели покидать эти места: совсем недалеко от деревни, расположенной в зеленой долине, проходила железная дорога из столицы - города Асунсьона к западной границе страны и на ней находилась железнодорожная станция, где жители могли продавать пассажирам поездов, останавливающихся на станции, различные товары: бананы, вареные тыквы, шкуры различных животных, змеиную кожу и свежую родниковую воду. В этих местах жарко и влажно, и пассажиры, выходившие на остановке, в первую очередь выпивали по кувшину холодной воды.

* * *

Ансельмо разбудили звуки, раздававшиеся на кухне. Подняв голову от подушки, он прислушался и понял, что завтрак скоро будет готов и пора вставать.

Вставать - это значит соскочить с топчана и натянуть штаны. Ходил он босым, рубахи у него не было.

В голове быстро промелькнули первые мысли: скорее поесть, потом собраться и бежать вместе с другими ребятами на станцию, чтобы успеть к приходу первого пассажирского поезда.

Покончив с немудреной одеждой, Ансельмо выглянул в окно. Оно представляло собой прямоугольное отверстие в стене глинобитного дома, завешенное темной тряпкой. Ни рамы, ни стекол не было. Пол в хижине был земляной, крыша из жестких, плотно уложенных друг к другу пальмовых листьев, связанных тонкой бечевкой.

Ансельмо увидел, что яркий свет зари уже кое-где стер темные пятна, которые ночь ещё оставила между ветвей деревьев, и что под навесом сарая, где находилась кухня, его взрослый брат Рамирес пил чай-мате. Рамирес поковырял заостренной палкой в очаге, и угольки, затрещав, вспыхнули множеством огненных точек.

Отца Ансельмо не было дома. Два месяца назад он ушел работать на плантацию йерба-мате и с тех пор не подавал вестей. Брат работал на вывозке бревен, но сегодня, в воскресенье, его отпустили на местный праздник.

В жестяном чайнике кипятилась вода для "мате косидо" - "горячий чай". Под горячей золой жарилась маниока - любимое блюдо Ансельмо. А его мать нья1 Франсиска готовила мвейу и думала о муже, который уехал в поисках счастья на сборы йерба-мате в район Альто Парана. Он был трудолюбив и ушел, устав от нищеты и жизни без надежд.

- Идите сюда! - позвала нья(1) Франсиска всех на завтрак.

(1) - сокращенное от донья, госпожа.

В кухне находился стол, на котором стояли высокие жестяные кружки с мате косидо; на середине стола возвышалась гора горячих мвейу - лепешек в видавшей виды фарфоровой тарелке.

Когда Ансельмо окончил еду, солнце ещё не показалось из-за пальм, окружавших деревню. Он прошел в широкий и темный коридор и на ощупь начал собирать нужные ему вещи. Он знал, где они лежат, и поэтому сборы были недолги.

Выйдя из дома, Ансельмо встретил ватагу таких же ребят, как и он. Кто-то из них нес на станцию на продажу связки бананов, кто-то холодную воду в жестяной банке, когда-то служившей канистрой для бензина, или в банке, на которой ещё сохранилась надпись "Компания Боканегра. Оливковое масло".

К станции шла дорога, избитая колесами телег, на которых перевозили бревна, заготовляемые в лесу. Кругом лежала красного цвета пыль. Красная земля - краснозем, разбитая колесами телег, высушенная палящим солнцем, при малейшем ветерке поднималась в воздух и тонким слоем покрывала траву и листья кустов, росших на обочине дороги.

Ребячьи ноги, шлепавшие по мягкой красной пыли, взбивали её почти до колен. Идти по такой дороге было мягко и приятно, и ребята, сбившись в тесную группу, все ускоряли и ускоряли шаг, стремясь не опоздать к поезду. А услышав ещё далекий свисток паровоза, перешли на бег, но бежать было трудно: мешали тяжелые банки с водой и крупные связки бананов. Они царапали кожу, набивали бока.

И все же Антонио, друг Ансельмо, преодолевая тяжелое дыхание на бегу, крикнул, обращаясь сразу ко всем:

- После поезда сыграем в болиту!

Говоря это, мальчик споткнулся, на него налетели бежавшие сзади, но в это время ребята увидели поезд, выползавший из-за поворота.

Антонио получил хорошего пинка за задержку и хотел было ответить, но все помчались вперед ещё быстрее, чем раньше, увлекая его за собой.

У самого станционного здания, одноэтажного, у которого обрывалась проселочная дорога и начинался железнодорожный перрон - широкий дощатый настил, росло огромное дерево ябанобо с густой раскидистой кроной, тени которой хватало на все здание и часть дощатых столов, сбитых кое-как для торговли. На них располагались женщины, предлагавшие еду пассажирам. В глиняных мисках была вареная тыква, вареная фасоль с перцем, разрезанные дыни, помидоры.

Ребята прибежали в самый раз. Поезд только что подошел, пассажиры высыпали из вагона и разбрелись по перрону.

Первое, что хочет пассажир, - это выпить воды. Палящая жара, духота в вагонах, солнце, нещадно посылающее свои испепеляющие лучи на землю, многих пассажиров доводили до полного изнеможения, и они хотели только одного: "воды... воды".

И первым на весь перрон закричал Ансельмо:

- Вода! Вода!.. Свежая вода!

Буквально через десять шагов отозвался Антонио:

- Вода! Че карай! Господин! Один гуарани кувшин!

К Ансельмо подошел пассажир, который выпил сразу два кувшина воды.

Ансельмо быстро распродал свою воду. Двигаться сразу стало легче, но оставались ещё бананы.

- Бананы! Десять гуарани дюжина! Возьмите бананы, они совсем спелые!

Ансельмо, как и другие ребята, не ждал, пока пассажиры подойдут к нему. Он приближался к пассажиру и, не стесняясь, втискивал ему в руки свои бананы, приговаривая:

- Спелые, берите... Очень вкусные!

Послышались удары станционного колокола. Пассажиры заторопились к вагонам, и Ансельмо, распихивая по рукам отъезжающих оставшийся товар, уже не торговался, а брал ту цену, какую давали: не нести же бананы назад!

Все-таки он распродал весь свой товар. И когда поезд отошел от перрона, с дальнего его конца послышался крик Антонио:

- Теперь сыграем в болиту!

Ребята спрыгнули с перрона и отыскали площадку с ровной и мягкой землей.

Быстро вырыли несколько неглубоких ямочек, расположенных одна за другой. Смысл игры заключался в том, чтобы мячик - тугой комочек натурального каучука - прокатился по большему числу ямочек, не застревая в них.

Игра называется болито, от слова боло - мяч, а сам мячик - кокито. У каждого мальчика свой мячик. Все мячики должны быть примерно одного веса и размера.

Играли азартно, на деньги, полученные от продажи своих товаров.

Антонио, страстному игроку в болито, на этот раз не везло - его все время обыгрывал Хулиан, мальчик из соседней деревни, расположенной по другую сторону железнодорожного полотна. Мальчишка был ниже ростом, но шире его в плечах.

Антонио злился по поводу проигрыша и искал случая, чтобы затеять драку.

Когда Хулиан, опустившись на колени, покатил в очередной раз свой болито, Антонио, не дав ему подняться, ударил его кулаком в подбородок.

- Обман! Обман! - закричали ребята.

Желая оправдать себя, Антонио отрывисто бросил, весь ощетинившись и приготовившись к драке:

- В свое кокито он положил груз и потому выигрывает!

Хулиан оказался не из робкого десятка. Вскочив на ноги, он молча набросился на Антонио, выставив вперед кулаки.

- Соки! Соки! - Драка! Драка! - закричали остальные ребята.

И драка началась.

Взмахнув несколько раз руками попусту у носа Антонио, Хулиан изловчился и, сколько было сил, ударил Антонио по глазу. Тот на мгновение присел от боли, взвыл, но ребята продолжали кричать:

- Соки! Соки!

Отступать было невозможно, и Антонио снова подступил к Хулиану.

Сцепившись руками, противники били друг друга ногами, пытаясь свалить на землю - тогда выявился бы победитель и драку можно было бы прекратить.

Одна из женщин, торговавшая чем-то съестным за столом на перроне, встревожилась дракой ребят. Может быть, она вспомнила своих детей и по опыту знала, что драки, даже у малых детей, могут кончиться поножовщиной.

Женщина взяла со стола большую деревянную ложку с длинной ручкой, с которой на землю капало что-то скользкое и тягучее. Она была худа, с бесцветным выражением глаз, высохшей грудью. Босые её ноги со шрамами и рубцами на коже, полученными во время тяжелой работы в поле, не знали обуви. Лицо с крупными морщинами, прокаленными солнцем, имело цвет обожженной глины.

Шла женщина не спеша, в такт шагам помахивая ложкой. А подойдя к ребятам, молча начала раздавать удары направо и налево, стремясь попасть своей ложкой обязательно по голове. От удара шел звук: шпок! шпок!

Тот, кто получал такой удар, на какое-то мгновенье обалдевал, зато потом пускался наутек со всех ног, потому что удары продолжали сыпаться с неимоверной быстротой.

Антонио отскочил в одну сторону - у него под одним глазом красовался синяк; Хулиан - в другую, у него из разбитой губы текла кровь.

Домой ребята шли налегке, но тоже торопились - всем хотелось успеть к началу праздника, который приходился как раз на сегодня.

И все же они чуть не опоздали.

Шагах в десяти от поворота дороги Ансельмо заметил в кустах большого мохнатого паука. Размером он был в его две ладони.

Паук, подняв передние черные мохнатые лапы, чего-то ждал.

- Аранья! Аранья! - закричал Ансельмо, показывая пальцем на паука.

От звонкого голоса мальчика паук шевельнулся, опустил лапы и, наклонившись вниз с ветки, вдруг мгновенно исчез.

Ребята бросились к кусту, окружили его, но паук как в землю провалился.

- А жаль! - сказал Ансельмо. - Его можно было продать какому-нибудь пассажиру на станции!

Аранья - самый крупный паук в парагвайской сельве - паук-птицеед. На опушке леса он растягивает свою паутину из прочных клейких нитей. Чаще всего в эту паучью сеть попадают небольшие птички - колибри.

Паук убивает их своим ядом, затем обволакивает паутиной и подвешивает за прочную нить к низу паутины. Это не только запас пищи, но в то же время убитые колибри служат грузом, который не дает раскачиваться и рваться паутине при сильном ветре.

* * *

В деревню ребята прибежали к самому началу праздника.

В каждой деревне в Парагвае есть свой святой (или святая) покровитель деревни. Раз в году по случаю этого святого устраивается большой церковный праздник.

Ребята прибежали на деревенскую площадь, когда вот-вот должны были открыться двери маленькой каменной церкви. ...Наконец фейерверк взорвал прозрачное небо над церковью.

Программа праздника была весьма обширной: пение мессы и карусель, скачки на лошадях, намыленный шест для лазания, ярмарка с разными аттракционами - от набрасывания колец на бутылки до азартной игры в кости и долгожданная процессия в честь девы Росарио, покровительницы деревни.

К празднику начали готовиться ещё накануне. На небольшой площади у церкви установили импровизированные палатки и киоски, в которых женщины готовили местные традиционные блюда, такие, как штуфат и лапша.

Дети носили дрова и воду для котлов, где кипел сос-иосопи - суп из мясного фарша. На жаровнях готовили тушеное мясо с овощами, пирожки из маниоки. Посетителям предлагали сок из кукурузы, сыр, чипа-сос - кукурузную лепешку с мясной начинкой.

Было только девять часов утра, а казалось, будто уже жаркий полдень. Женщины вытирали пот, стоя у огня и кастрюль в своих крошечных киосках.

- Ансельмо! Куда ты запропастился? - позвала нья Франсиска своего сына, осторожно переворачивая лопаточкой большую лепешку.

- Он, должно быть, на карусели, - ответила ей из другого киоска с прохладительными напитками нья Канталисиа.

- Этот мальчишка просто без ума от карусели, - согласилась мать Ансельмо. - Я ведь ему сказал, что, если он сходит утром на станцию, то я ему разрешу кататься весь вечер, а так я его накажу, останется он у меня без карусели!

- Да нет, нья Франсиска, вместе с моим Антонио они уже были на станции.

- Пошлите тогда Марию, пусть позовет его.

- Иди, дочка, позови Ансельмо.

Вскоре Ансельмо был около матери. "Как он вырос", - подумала она. Ансельмо был высоким смуглым мальчиком с черной растрепанной шевелюрой, блестящими карими глазами и толстыми губами, нос его был немного широковат.

Мать покормила Ансельмо и отпустила снова на площадь.

Ровно в двенадцать часов, когда площадь перед церковью заполнилась народом, а солнце жгло немилосердно и тело, казалось, купалось в поту, раздались удары церковного колокола. Распахнулась церковная дверь, и из неё вынесли статую девы Росарио - покровительницы деревни.

Ансельмо вместе с толпой попятился от двери, чтобы освободить проход. Из церкви шла процессия: четверо мужчин несли на носилках деревянную, ярко разукрашенную фигуру святой Росарии. За носилками шли священник, молодые служки, одетые в белое, молящиеся верующие.

Ансельмо подождал, пока процессия не удалилась с площади и направилась в обход всей деревни. Каждый год он видел одно и то же, и ему показалось скучным идти вместе со всеми, поэтому он остался на площади. Здесь играл небольшой оркестр местных музыкантов, крутилась карусель, между столами с едой и дощатыми киосками с напитками бродили взрослые и ребята. Одни ели и пили, другие пытались танцевать, но было ещё жарко.

Настоящее веселье началось во второй половине дня, когда процессия вернулась к церкви, а покровительницу Росарио вместе с её носилками водворили на прежнее место - в темный угол и закрыли занавеской до следующего года.

После процессии селяне разбрелись по домам, помылись от пыли, отдохнули и снова вышли на улицы.

Большинство направились к таверне. Вместе со взрослыми мужчинами туда пошли и ребята и с ними Ансельмо.

Большой утрамбованный двор таверны, окруженный скамейками без спинок, заполнялся людьми. Густой высокий кустарник в глубине двора и бамбуковая рощица слева отбрасывали тени на площадку, освещенную лучами заходящего солнца. Индейская арфа и три гитары громко звучали в ночи. Легкий ветер ритмично качал стройные стволы бамбука.

Разноцветные прямоугольные флажки, приклеенные на веревочках, тянулись во все стороны, украшая в какой-то мере праздник.

Арфа и гитары приглашали к танцам. Стоявшие группами мужчины беседовали и громко смеялись. Многие носили повязанные на шее большие красные платки, другие - белые или синие.

- Пийййпууу!.. пи... пи... цуууу! - вырвался крик изо рта низкого и худого мужчины. По его смуглому лицу обильно катился пот. Изрядно пьяный, он пошатывался при ходьбе.

- Я храбрее всех! - кричал он и, вытащив нож, начал чертить в воздухе сверкающие круги и линии.

Ему никто не ответил.

- Посмотрим, кому это мешает... - добавил он, рассекая воздух ножом, как будто сражался с невидимым врагом.

С ножом в одной руке, в другой - с небольшим пончо1, он бегал, прыгал, нагибался и разгибался; удар вверх - удар вниз; воображаемая драка продолжалась: прыжки влево и вправо; глаза вращались и наливались кровью. Потея, он наступал, пыхтел от усталости и уклонялся от ударов, в свою очередь нанося их. Он дрался, словно затравленный бык, и стальным острием ножа царапал пол.

- Кто здесь мужчина... пусть выйдет... Я - настоящий мужчина!

Битва в одиночестве продолжалась. Нож угрожающе танцевал в руке пьяного, который начал сдавать. Никто не обращал на него внимания, его все знали. Он был добряком и работягой, неспособным на зло, но, хватив лишку, начинал буянить. Никто не принимал все это всерьез.

- Кажется, здесь нет мужчин! - просипел он осевшим голосом, уже не в силах говорить. Сняв свой платок, поднял его в воздух на кончике ножа, потом спрятал нож, повязал платок вокруг шеи и не спеша направился к выходу с площадки.

Веселый танец щекотал сердца; превращаясь в электричество, опускался к ногам. Пары танцевали, кружась вправо и влево, - круги, ещё круги; наступали - отступали; ещё круги; при поворотах головы поднимались и опускались. Словно лихорадка, музыка вошла в каждого из танцующих, и каждый отдавался ей. Цветастые платья женщин, красные, черные, белые, синие платки мужчин слились в удивительную комбинацию и были похожи на цветущий сад.

Ансельмо и Антонио тоже танцевали.

Танцы продолжались. Таверна дала первый урожай пьяных мужчин.

- А-а-а!.. я мужчина, черт побери!

Около музыкантов стоял высокий мужчина в большом сомбреро2 из волокон пальмы каранданы, в похожем на пижаму пиджаке. В вытянутой руке он держал небольшое пончо, конец которого волочился по земле. Держа в левой руке пончо, он правой сжимал рукоятку ножа и искал противника; налитые кровью глаза придавали ему зловещий вид. Весь его облик кричал: "Кто наступит на мое пончо?!"

- Я - мужчина! - закричал другой пьяный, стоявший недалеко от музыкантов. водка придала ему смелость и отняла рассудок.

- Сыграй мне польку! Сейчас же!..

Арфист и гитаристы отказались. Озлобленный мужчина выхватил нож и одним его ударом порвал все струны арфы, которые лопнули, словно срезанные мачете стебли сахарного тростника. Рядом прогремели выстрелы. Матери отчаянно стали звать дочерей. Люди скопились у выхода. Женщины бежали в глубь двора под прикрытие кустов и бамбука. В одном углу площадки дрались двое мужчин. Откуда-то снова раздались выстрелы.

Ансельмо и Антонио, перепрыгнув проволочное заграждение, побежали в сторону площади. Там вот-вот должна была начать работать карусель.

По дороге к площади Ансельмо вспомнил такой же день, такой же праздник, когда подрядчик с плантаций уговаривал у таверны сильно захмелевших мужчин, в том числе и его отца, наняться на работу. Ансельмо был тогда рядом с отцом: все видел и слышал.

- Хоакин! - говорил подрядчик его отцу. - слушай, у меня есть распоряжение выделить по две тысячи гуарани пеонам, которые согласятся работать на плантации. Ты должен решиться, сейчас, немедленно! Мы сейчас пополняем списки. Это много денег, не будь дураком, приятель...

- Но... смогу ли я быстро вернуть эти деньги? - спросил отец Ансельмо. Он был заинтересован в работе, которую ему предлагали, и в большом задатке.

- Два-три месяца, приятель! Потом ты будешь работать, пока не накопишь много денег, и, когда вернешься, купишь все, что захочешь.

Предложение было весьма соблазнительным.

С этим предложением подрядчика для его семьи открывался новый мир возможностей, надежд, связанных с лучшей жизнью.

Решившись, Хоакин спросил:

- Когда я должен ехать?

- Завтра вечером.

У подрядчиков была привычка отвозить пеонов на плантации как можно быстрее, раньше, чем кто-либо из них одумается, потратив задаток.

- Хорошо, распишись здесь, - заторопил Хоакина подрядчик и протянул ему какую-то растрепанную, засаленную книжку.

Тот не ответил, молчал в смущении и как-то странно смотрел туда, где ему велел подписаться подрядчик.

- Не умеешь писать - тем лучше! Нам больше нравятся те, кто не умеет ни читать, ни писать. Те, кто может читать, начинают спорить о счетах и о другом. Можешь вместо подписи оставить отпечаток большого пальца и все!

Хоакин машинально обмакнул свой большой палец в чернила и прижал его к книжке. Он не знал, что было написано на этой грязной странице. Ни на одну минуту он не заподозрил, что обязуется своей работой погасить долг в четыре тысячи гуарани. В два раза больше, чем задаток в две тысячи.

Подрядчик отсчитал деньги и вручил их Хоакину.

Хоакин взял деньги и прижал их к себе так, что помял. Никогда в жизни у него не было столько денег сразу. Теперь эти цветные бумажки были его! Он хотел потратить их, как это делали все батраки, когда им давали задаток.

Когда прошло первое волнение, он пересчитал банкноты.

- Дон1... Здесь не хватает половины гуарани.

- Да не будь ты дураком: конечно же, не хватает! Эти деньги - мои комиссионные, плата за то, что я тебя нанял.

- Не сердитесь, дон... Я ведь только спросил.

Вечером того же дня подрядчик организовал праздник для Хоакина и других нанятых им пеонов, чтобы напоить их и пьяных отвезти на плантацию.

Хоакин оставил часть денег жене, чтобы она купила продуктов впрок, и с той ночи Ансельмо больше отца не видел.

Подходя к карусели, Ансельмо тряхнул головой, отгоняя от себя грустные воспоминания.

Работать карусель начинала ещё до захода солнца, но тогда, когда становилось не так жарко, как днем.

Карусель крутил старик Сепи. Силы ещё у него были, и хозяин карусели нанимал его за небольшую плату.

Когда ребята подбежали к карусели, старик Сепи сидел в её тени на старой ивовой табуретке, свесив руки почти до земли и прикрыв глаза.

- Сепи, давай заводи карусель! - воскликнул Ансельмо, первым подбежавший к старику и тронувший его за колено, так как понял, что старик задремал.

Сепи вздрогнул и приоткрыл один глаз.

- Не могу, хозяина нет, - тихо произнес он, не желая пробуждаться окончательно от дремы.

- Дедушка... Ну, может быть, можно, а хозяин ничего не узнает?

- Что ты, Ансельмо! Хозяин рассердится и ничего не заплатит мне, а я с утра ничего не ел...

Ансельмо посмотрел на пересохшие губы старика, на медленные движения его руки, молча повернулся и побежал к своему дому.

- Куда ты, Ансельмо? - крикнул ему вдогонку Антонио.

Но Ансельмо, на бегу махнув рукой, ничего не ответил.

Не прошло и двух минут, как запыхавшийся от быстрого бега Ансельмо вернулся.

В одной руке он держал миску с кусочками мяса, густой подливой и вареным рисом, в другой - большую кукурузную лепешку.

- На, дедушка, - Ансельмо протянул старику еду. - Только мама велела не забыть вернуть миску.

- Добрый ты, Ансельмо, - тихо сказал Сепи, с благодарностью в глазах принимая миску. Он хотел ещё добавить, что Ансельмо весь в отца, которого он хорошо помнил, но промолчал, не желая волновать душу мальчика напоминанием о пропавшем отце.

Когда старик поел, ребята окружили его плотным кольцом и стали просить рассказать сказку.

Старику не очень хотелось: ему бы соснуть немного после еды перед работой.

Ансельмо стоял в стороне и в просьбах не участвовал. Он считал неудобным это делать, так как не хотел, чтобы старик подумал, что нужно рассказывать сказку за еду, которую он ему принес.

Сепи все-таки сдался на уговоры ребят. В конце-концов ему было приятно, что его просят и будут слушать внимательно.

- Расскажи сказку про Курупи! - попросил Антонио.

- Про Курупи! Про Курупи! - поддержали Антонио другие ребята.

Увидев, что Сепи готов рассказывать, подошел поближе и Ансельмо. Может быть, потому, что старик наконец-то поел в первый раз за день, он сказал ребятам:

- Сегодня я вам расскажу про обед Курупи.

Ансельмо, услышав эти слова, почему-то взглянул на свою миску, которую он положил под дедушкину табуретку, чтобы на неё никто не наступил и чтобы потом, после карусели, он сам не забыл её забрать.

- Как-то Курупи, - начал рассказывать Сепи, - поймал рыбу. Пока она жарилась на костре, он собирал фрукты. Проходивший мимо костра мальчик увидел рыбу и съел её.

Вернувшись к костру, Курупи не нашел рыбы и стал кричать:

- Рыба моя, где ты?

Рыба ответила из желудка мальчика, который не успел далеко уйти:

- Я здесь, хозяин!

Курупи засвистел и побежал вдогонку.

Мальчик, видя, что его настигают, спрятался в пещере, где жила жаба Куруру.

Курупи подошел ко входу в пещеру и закричал:

- Куруру, отдай мой обед!

- Не отдам. Рыба была моим лучшим другом.

- Я обещаю тебе с сегодняшнего дня есть только Тату обезьяну. Тату твой враг. Отдай мне мальчишку, и я съем его!

Жаба отказалась отдать мальчика. Курупи пригрозил, что сам войдет в пещеру и вытащит его.

- Хорошо, - сказала Куруру. - Принеси мне одну черепашку, и я обменяю её на мальчика.

Курупи пошел за черепашкой, но, когда вернулся, не нашел в пещере ни жабы, ни мальчика.

Поняв, что его обманули, Курупи стал визжать от злости так сильно, что сельва зашумела, закачались деревья.

Жабы решили, что приближается ураган, и начали выползать из своих пещер.

Курупи беспощадно давил их, но не смог расправиться с Куруру. Это потому, что Куруру очень хитрая и Курупи не может её обмануть, она на этот раз так спряталась вместе с мальчиком, что никто не мог её найти.

Как только старик кончил, ребята закричали как один:

- Короткая! Короткая! Еще одну... пока не пришел хозяин!

- Хорошо, расскажу вам ещё одну, слушайте:

- Один старый многодетный охотник возвращался домой грустный, потому что не смог поймать никакой дичи. Ему уже слышались издевательские слова его жены:

- Беспомощный старик! Ноги тебя не держат! Вот вся дичь и уходит у тебя из-под носа!

Вдруг охотник услышал ласковый голос:

- Отчего ты такой невеселый?

Это был Курупи. Охотник не испугался, но все же рассказал о своем несчастье.

- Я дам тебе дичь, - сказал Курупи. - о прежде ты должен меня научить вырастить такие красивые волосы, как у тебя на голове.

Охотник подумал и сказал:

- Сначала нужно постричься наголо, а потом растереть на голове перец.

- Сделай мне это ты!

- С удовольствием!

Охотник обрил Курупи и растер на его голове перец.

Курупи взвыл от боли и бросился бежать прочь.

Прошло немного времени. Однажды к вечеру охотник снова возвращался домой и снова встретил Курупи, который угрожающе загородил ему дорогу:

- Не ты ли обрил мне голову?

- Я? Нет! Это был мой брат. Он рассказал мне все, и в наказание я убил его.

- Покажи мне его скелет.

- Пойдем. - И охотник повел Курупи в одно место, где лежал человеческий скелет.

Курупи остался доволен.

- Хорошо, - сказал он. - Я благодарю тебя за то, что отомстил за меня. Идем ко мне домой.

Охотник пошел за ним.

Дойдя до двери дома, где жил Курупи, охотник отказался войти: он увидел за дверью, когда открыл её, множество ползавших и шипевших змей.

Курупи крикнул:

- Уай-уай-уай!

Змеи притихли, и охотник вошел.

Курупи дал ему веревку.

- Пойдем на охоту!

Когда они пришли на большую поляну, Курупи засвистел.

Прибежало стадо кабанов.

- Свяжи их веревкой, - сказал Курупи.

Охотник было побоялся это сделать, но потом осмелел и приблизился к кабанам. Как только он касался их веревкой, которую ему дал Курупи, они становились послушными и совсем ручными.

Дома охотник сделал загон и поместил туда своих кабанов.

КАРУСЕЛЬ

Старик кончил рассказывать вовремя - пришел хозяин.

Подбежала ещё ватага ребят, среди них были и девочки, а с ними и Хуанита - соседка Ансельмо.

Хозяин распорядился пустить карусель, и старик Сепи подлез под круг, на котором были укреплены деревянные кони, коляски, фигуры различных животных, и встал на свое привычное место - за длинный деревянный брусок, нажимая на который, толкал его перед собой. Так он вертел карусель.

При этом он должен был не упускать из вида хозяина, который мог сделать ему знак остановиться, и следить также за ребятами, чтобы они не катались бесплатно.

Ансельмо заплатил свой гуарани и вскочил на незанятую лошадку.

Он сидел верхом и широко улыбался от радости, держась за железную перекладину, приделанную к спине серого в яблоках деревянного коня, словно бегущего в галопе. Откинув голову назад и кружась на карусели, Ансельмо воображал, что он скачет по зеленой долине в бешеной погоне за отбившимся от стада бычком.

Хуанита стояла в первом ряду среди публики и смотрела на Ансельмо с бескорыстной завистью. Ей тоже хотелось сесть в одну из розовых карет на карусели и проехаться мимо публики.

Ей было столько же лет, сколько и Ансельмо.

Дворы их домов соприкасались в глубине огородов. После полудня, когда их матери отдыхали, обессилившие от стирки чужого белья, Ансельмо подходил к забору из тростника, связанного лианами, и свистом, напоминающим пение птицы, звал её.

С пяти лет они играли вместе. Они сидели в просторном дворе у Хуаниты под большим деревом манго, его густая крона не пропускала солнечных лучей. Они играли, рыли маленькие канавы, заполняли их водой, под ними строили мост из веток и щепок. Фантазии Ансельмо не было конца. Каждый день он придумывал какую-нибудь новую игру.

Однажды Ансельмо не посвистел ей как обычно, а пришел к ней только вечером. Он сказал, что теперь работает в доме сеньора судьи. Он выполнял его поручения, получая вместо платы старую рубашку судьи и еду. Он должен был находиться в доме с раннего утра до заката, выполняя приказания сеньора и сеньоры. Долгие часы он подметал полы в доме у судьи, таскал дрова, готовил терере - напиток из мате с холодной водой. С тех пор они редко играли вместе.

Но время катания Ансельмо кончилось, и он, как и другие ребята, заплатившие по одному гуарани, слезли с лошадок. Наступила очередь других. Денег у Ансельмо больше не было, и он попытался кататься задаром, если этого не увидит хозяин.

Сначала Ансельмо подталкивал карусель, потом хватался за поручень и садился у ног детей, которые могли заплатить за катание.

Хозяин карусели знал все уловки ребят, помогающих крутить карусель: если за ними не следить, то они одним прыжком забирались на свободных лошадок. На этот раз, взглянув на карусель, он заметил там Ансельмо и погрозил ему тонкой гибкой тросточкой.

Обнаруженный хозяином, Ансельмо спрыгнул на землю, чтобы продолжать толкать карусель, но не рассчитал скорости и упал под деревянные лошадки и розовые и голубые кареты, пробегавшие над ним с головокружительной быстротой. Он хотел подняться на ноги, но когда он вставал, одна из лошадок зацепила его за ногу. Послышался резкий звук - "крак!". Кто-то закричал, но старик Сепи уже останавливал карусель: не сделай он этого вовремя, карусель переломала бы все кости Ансельмо.

Когда его поднесли к киоску, где продавала фритангу1 нья Франсиска, оттуда послышался голос:

- Нья Канталисия, Ансельмо, наверное, вместе с твоим Антонио на карусели.

- Дети совсем с ума сошли с этой каруселью, - ответила нья Канталисия.

Разговор был прерван причитаниями приближающейся толпы детей и взрослых. Испуганные женщины, предчувствуя беду, побежали вперед, локтями прокладывая себе дорогу: они столкнулись с группой, которая несла Ансельмо. Он был без сознания от боли и страха.

- Боже мой, что с тобой случилось, сыночек? Ансельмо, мой дорогой.

ПЕРЕМЕНЫ СУДЬБЫ

Ансельмо долго болел. Сломанная ступня ноги заживала плохо. Когда его принесли домой, позвали местного доктора. В деревне его звали карай доктор, что на языке гуарани означало "господин доктор"На самом деле это был местный аптекарь, который почти ничего не понимал ни в медицине, ни в лекарствах. Когда-то в молодости карай доктор служил в городской аптеке уборщиком: подметал пол, разносил лекарства больным, выполнял и другие подобные поручения аптекаря. Потом он перебрался в деревню и сам открыл аптеку. Крестьянам он продавал лекарства, которые не причиняли им вреда, а чаще всего временно снимал боль. Так как в деревне в глаза не видели ни одного настоящего врача, то с годами мнимый аптекарь разбогател на продаже бесполезных лекарств и стал уважаемым карай-доктором.

Доктор осмотрел ногу Ансельмо, покачал головой, но не стал её выправлять - ставить кость на место. Он просто не умел этого делать. К тому же, когда он дотрагивался до ноги, Ансельмо кричал, что было сил от боли и от страха.

Карай доктор помазал перелом ступни какой-то пахучей мазью и забинтовал её, потом дал матери Ансельмо таблетки и велел их принимать, когда будет очень больно.

Ансельмо тут же попросил маму дать ему одну. Ему казалось, что, проглотив таблетку, он сразу же избавится от боли. Однако боль не утихала, а ночью стала ещё сильнее.

Всю ночь в доме Ансельмо никто не спал. Только к утру, после того как Ансельмо немного задремал, отправились спать и остальные.

Последующие дни были такими же трудными для Ансельмо. Перелом плохо срастался, мучила боль. Первые дни после перелома он почти ничего не ел, только пил холодную воду. За несколько дней он так похудел, что Антонио, навестивший его, испугался, так сильно изменился его друг.

Около полугода болел Ансельмо. Когда он, наконец, появился на улице, ребята увидели, что он хромает. Ступня срослась неправильно. Теперь она была сильно свернута набок, и Ансельмо ходил с трудом, сильно налегая на пятку, мог даже бегать, но не долго.

С самого начала своего появления на улице Ансельмо почувствовал, что отношение ребят к нему изменилось. Они не очень хотели с ним играть мешала сломанная ступня, а некоторые прямо дразнили его "хромушка, хромушка". Даже его лучший друг Антонио как-то сторонился его.

К тому же судья, у которого он был мальчиком на побегушках, отказал ему в работе. Он сказал матери:

- Еще не хватало в моем доме калеки!

Все это было горько и обидно для Ансельмо. Он часами просиживал у своего дома, не бегал на станцию вместе с другими ребятами, мало играл.

Особенно был опечалена его мать. Отца нет, а из сына должен вырасти мужчина и он должен сам научиться себе зарабатывать на жизнь. Ведь не сможет же она всю жизнь содержать Ансельмо. Годы идут, она стареет, а со временем кому он, Ансельмо, будет нужен?

Все это нья Франсиска думала про себя, ничего не говоря сыну, но ходила она печальная, а иногда и плакала украдкой.

И когда в их деревне появился отряд всадников, которые везли с собой какие-то ящики, мешки и говорили, что это экспедиция ученых и студентов из столичного университета направляется в сельву восточного Парагвая, то и это событие не расшевелило семью Ансельмо.

И все же случилось непредвиденное. К концу дня, когда экспедиция прибыла в деревню, чтобы пополнить запасы воды и нанять проводников, в дом Ансельмо пришла новость, взволновавшая нью Франсиску. Соседка, поспешно прибежавшая с площади, где обычно узнавались самые свежие новости, что-то оживленно начала шептать на ухо матери Ансельмо, а та в течение разговора несколько раз бросала озабоченный взгляд на сына.

Потом обе они ушли, а Ансельмо остался сидеть у дома и рассеянно бросать камешки в кусочек стекла от бутылки, который лежал неподалеку от него и блестел на солнце. Когда камушек попадал в стеклышко, оно вздрагивало от удара, солнечный зайчик от него, светивший в сторону Ансельмо, как бы разлетался на один миг в разные стороны.

Обе женщины вернулись нескоро, но с ними пришел высокий мужчина в сапогах, в армейской гимнастерке и широкополой шляпе.

Мама подвела его к Ансельмо и сказала:

- Вот мой сын, дон Эмилио, его зовут Ансельмо.

Мальчик встал, поздоровался и вопросительно взглянул на мать.

Та посмотрела на дона Эмилио.

- Вижу, вижу, - сказал он. - Мальчик нам подойдет...

- Только, дон Эмилио, у него нога...

- Да, нога... Давайте посмотрим, - мужчина наклонился и осмотрел ногу Ансельмо, ту, которая была сломана. - Надо было вовремя вправить как следует, и он бы не был таким... Но ничего не поделаешь... Другого мальчика мы не найдем, а нам для работы очень нужен такой парнишка. - Мужчина повернулся к матери Ансельмо: - Как, мы договорились или нет?

- Договорились, договорились! - поспешно отвечала нья Франсиска. - Вы можете забрать с собой Ансельмо. - Потом, обращаясь к сыну, быстро добавила:

- Ты будешь работать у дона Эмилио, поедешь с ним. Он обещал кормить и одевать тебя, а мне дать немного денег.

- Ну, вот и хорошо, нья Франсиска! Вы все объясните мальчику, а я пойду. Завтра утром мы выезжаем, и вы приведете его на площадь, а то у него плохо с ногой, но это неважно. У нас есть лошади, и он поедет верхом.

Ансельмо не проронил ни слова, пока дон Эмилио не ушел, потом он вопросительно посмотрел на мать.

- Сынок! - сказала она. - Чем так тебе пропадать - ведь и ребята с тобой не играют, и дела тебе никакого нет, может, тебе поработать у дона Эмилио? В случае чего вернешься снова домой, если тебе не понравится работа. Будешь помогать дону Эмилио, может, чему-нибудь и научишься.

Нья Франсиска пересказала сыну все, что говорил ей дон Эмилио.

Хотя вначале Ансельмо и растерялся от такого резкого поворота судьбы, но не стал возражать. Лучше что-то делать, чем вот так часами, день за днем маяться у порога своего дома, не зная что делать, куда пойти.

На следующее утро Ансельмо рано вышел из дома. Был он босой, в заплатанных брюках и видавшей виды рубахе, которые за ночь были выстираны и зашиты его мамой. На старом отцовском ремне у него висел мачете. Он вместе с рукояткой был немного меньше половины его роста. Ни один парагваец, уходя в сельву, не идет туда без мачете. Без него он не может сделать и шагу в тропическом лесу, где все переплетено густой сетью лиан и тонкими воздушными корнями, спускающимися с ветвей деревьев. С помощью мачете в таком лесу прорубают узкие проходы для людей и лошадей.

На площади, когда Ансельмо с мамой туда пришли, было много народа, пришел даже старик Сепи.

Дон Эмилио подозвал к себе Ансельмо, показал ему лошадь, на которой тот должен был ехать, и сказал, чтобы он в поездке не отставал от него.

Пока Ансельмо прощался с мамой, с друзьями, со стариком Сепи, участники группы начали садиться на коней.

Сепи осмотрел седло на лошади Ансельмо, подогнал стремена по длине его ног и помог мальчику взобраться в седло. Потом похлопал лошадь по крупу и, когда отряд начал трогаться, крикнул:

- Доброго пути тебе, Ансельмо!

К седлу мама привязала для Ансельмо узелок с едой и показала на него Ансельмо, потом встала на цыпочки, притянула к себе сына и, крепко поцеловав, тихо сказала:

- Может быть, от кого-нибудь услышишь что-то о нашем отце. Будь внимательным и слушайся дона Эмилио. Удачи тебе, сынок!

В ПУТИ

Сначала отряд ехал вдоль банановых плантаций, в стороне от которых шумит река. Вырываясь в предгорную долину, река разбивается на много рукавов, разделенных зеленью тропических зарослей, откуда то и дело вылетают стаи ярких птиц и с громкими криками проносятся около отряда.

Дорога постепенно превращается в тропу, которая полого идет на подъем, что не мешает ей становиться все мокрее и мокрее. Вскоре Ансельмо вместе со всеми попадает в густой тропический лес. В нем ещё нет больших деревьев, но густота чащи такая, что съехать с тропы в сторону практически невозможно. А тропа - это узкая просека в зеленой чаще сельвы. На каждом шагу из вязкой болотистой почвы выдаются угловатые каменные глыбы. Лошади идут осторожно, чтобы не спотыкаться об эти выступы, местами скрытые жидкой грязью. Впереди стало светлеть, и тропа постепенно потерялась между больших камней, перемежающихся с буро-черной жижей. Караван вступил в предгорное болото.

Никакой дороги дальше видно не было, и пришлось несколько минут подождать проводников. Они шли пешком, опекая навьюченных лошадей без седоков.

Следуя за проводниками, отряд снова тронулся в путь. Дорога стала ещё труднее. Сверху неимоверно жгло солнце. Его палящие лучи проникали через широкие сомбреро, и пот катился градом, попадая в глаза, уши, стекая ручьями по шее и мокрой спине. От болотной жижи поднимались тяжелые испарения. Лошадям тоже приходилось несладко. То одна, то другая из них проваливалась по брюхо в грязь, попав в скрытые трясиной расщелины между каменными глыбами. Ансельмо делал все, чтобы не свалиться с седла в болото. Над головой безмятежно парили огромные бриллиантово-голубые и ярко-желтые бабочки. Плюх, плюх. Камень, за ним опять глубокая вымоина... И вновь лошадь выбирается на камень - и так без конца.

Кромка зеленого леса, далеко отодвинувшаяся, когда караван вступил в болото, теперь подступает все ближе и ближе, и вот наступает долгожданный момент, и конь Ансельмо выбирается на твердую почву, сразу попадая под сень пышного тропического леса.

Все слезают, точнее сваливаются со своих лошадей на мягкую траву, на мгновение забывая о маленьких муравьях, укус которых заставляет подпрыгивать от боли даже смертельно усталого человека. Всем пока не до них. Отдыхают затекшие колени, прохладный ветерок приятно обдувает лицо.

Хочется пить, но Ансельмо стесняется попросить воды. Разминая ноги, он удаляется от привала в чащу кустов с огромными сердцевидными листьями, надеясь увидеть какую-нибудь живность или красивые цветы, багряно-красные огоньки которых то тут, то там мелькают в изумрудной зелени лесной чащи. Пройдя метров пятьдесят, останавливается около орхидеи, спускающейся на гибком стебле с обросшего мохом наклоненного ствола полуупавшего дерева.

Трудно себе представить более замысловатую по форме и цвету выдумку природы. На белом фоне причудливого цветка светло и темно-коричневые извилистые полосы вперемешку с багряными и лиловыми пятнами создают удивительно гармоничный рисунок, от которого невозможно отвести глаз.

Вдруг позади него затрещали ветки, зашуршала трава, и, думая, что это идет дон Эмилио, он обернулся, чтобы похвалиться перед ним своей замечательной находкой. И... остолбенел. Метрах в пяти от полуупавшего дерева, с которого спускались чудесные орхидеи, между тонкими стволами медленно двигалось допотопное чудовище, похожее на крокодила или скорее гигантскую ящерицу из породы каких-то вымерших рептилий. Более метра в длину, с высоким зазубренным гребнем вдоль спины и хвоста и выпуклыми безразличными глазами оно производило устрашающее впечатление.

Сильно испугавшись в первое мгновение, Ансельмо затем сообразил, что это игуана - гигантская лесная ящерица. Игуана безвредна и не опасна для человека.

Увидев Ансельмо и потревоженная его неосторожным движением, ящерица устремилась прочь, с треском ломая толстые зеленые стебли. Ансельмо, выхватив мачете, бросился в сторону, где скрылось животное. Мясо игуаны очень вкусное и нежное, похоже на куриное и считается лакомством. Она умеет прятаться и, по-видимому, где-то затаилась. И все же Ансельмо её находит, идя по её следу, по примятой траве и сломанным ею стеблям. Рукояткой мачете он бьет её по голове, опутывает лапы веревкой и, взвалив игуану себе на спину, доставляет в лагерь. Все его благодарят, потому что ужин из игуаны будет отличным.

Между тем снова пришло время садиться в седла. Теперь отряд двигался по полого поднимающейся широкой горной долине, покрытой тропическими зарослями, с изумрудно-зелеными лужайками.

Лошади мерно шагают по узкой тропе, ловко лавируя между лианами и свисающими воздушными корнями деревьев. Постепенно лес редеет. Тропа начинает круто взбираться вверх по покрытому густым кустарником склону.

По мере подъема древесная растительность нижней части склона сменяется кущами кустарника, между которыми разбросаны гигантские агавы. Чувствуется, что влаги стало гораздо меньше. Это уже настоящее высокогорье. Наконец отряд после утомительного карабканья по крутым каменистым тропам взбирается на перевалочную часть хребта, за которым открывается зеленая долина.

ПРИВАЛ

На ночлег отряд остановился у заброшенного ранчо. Это было небольшое строение с глинобитными стенами, покрытое пальмовыми листьями.

Пока на костре готовился ужин и жарилась пойманная игуана, дон Эмилио вместе с Ансельмо уселся недалеко от костра и начал расспрашивать о его жизни. Выслушав короткий рассказ мальчика, дон Эмилио сказал:

- Я расскажу тебе сейчас о том, что мы делаем в лесу и зачем нам нужен мальчик для нашей работы. Ты же в свою очередь ничему не удивляйся и скорее привыкай. Работа у тебя будет нетрудная, но необычная. Делай все спокойно и слушайся меня... Если что непонятно, спрашивай... Хорошо?

- Да.

- Для начала я дам тебе послушать одну песню.

Дон Эмилио подошел к вещам, сложенным большой кучей рядом с ранчо, нашел свой рюкзак и вытащил из него магнитофон.

- Ты знаешь, что это такое?

- Конечно, у судьи, у которого я работал, тоже был магнитофон.

- Тогда слушай! - дон Эмилио включил магнитофон.

Ансельмо думал услышать какую-нибудь песню из тех, которые пели в их деревне пастухи гаучо на языке гуарани или же, по крайней мере, модную песенку на испанском языке из тех, которые он слышал, когда прислуживал в доме у судьи, если там дети судьи проигрывали пластинки... Но нет, что-то незнакомое, какие-то отрывистые звуки с сильным ударением на последнем слоге. И мелодия совсем незнакомая...

- Не узнаешь? - спросил дон Эмилио.

- Нет... нет... А-а-а... это ведь гуайяки! - воскликнул, наконец, Ансельмо.

- Ты видел их когда-нибудь?

- Да. Наш помещик дон Рамиро пытался поймать со своими пеонами несколько гуайяки. В первый раз ему это не удалось, а во второй раз они поймали семь человек. Двоих мужчин застрелили, а двух женщин и трех детей дон Рамиро оставил себе в прислуги. Я видел их и слышал их речь и поэтому догадался, что это они поют.

- Я тебе расскажу, о чем говорится в этой песне, хочешь? Ансельмо кивнул.

- Называется эта песня так: "Я, индеец гуайяки, обвиняю людей, которые носят одежду". А поется в ней вот о чем, - дон Эмилио остановил магнитофон, перемотал ленту и пустил его помедленнее, чтобы успевать переводить.

- Итак:

"Я, индеец гуайяки, обвиняю людей, которые носят одежду,

- потому что они меня принимают за дикого лесного зверя;

- потому что они убивают наших женщин и отнимают наших детей;

- потому что они отнимают у нас наши земли;

- потому что они своими ружьями почти уничтожили животных в лесу, которыми мы питались;

- потому что они поселили на наших землях животных, которых называют коровами, и говорят, что это их животные, в то время как дикие тапиры, коати и чанчос1, говорят они, принадлежат не только нам, но и им;

- потому что нас травят собаками и убивают из ружей, когда мы в зимнее время забираем и съедаем одно из этих животных, новых на нашей земле корову или лошадь..."

- Дальше, - сказал дон Эмилио, - все в том же духе. Давай послушаем с тобой конец этой песни. - Дон Эмилио отмотал ролик с пленкой почти до конца и снова включил магнитофон. - В конце гуайяки поют вот о чем, слушай:

"Гуайяки раньше стрелами убивали много животных в сельве,

- Гуайяки теперь не убивают стрелами животных в сельве,

- Гуайяки раньше побеждали медведя-муравьеда в сельве,

- Гуайяки теперь не побеждают медведя-муравьеда в сельве,

- Гуайяки, да гуайяки, уже перестали быть гуайяками, ай, ай, как плохо мне!"

- Вот и вся песня! Теперь я тебе немного расскажу, кто такие гуайяки. Их зовут ещё аче-гуайяки, что на их языке означает: аче - личность, а гуайяки - "лесные крысы". Мы их зовем "людьми каменного века". Они не знают одежды, используют лук, стрелы и копья да каменные топоры. Иногда они находят или крадут на плантациях железные топоры, а иногда и мачете. Женщины ещё плетут такие мягкие большие кошелки, в которых носят детей или запасы пищи.

Ансельмо внимательно слушал, не перебивая дона Эмилио. Все это казалось ему интересным, но он очень устал и хотел спать.

Заметив состояние мальчика, дон Эмилио сказал:

- На сегодня, пожалуй, хватит, тебе нужно выспаться, тем более что завтра мы должны встретить группы индейцев аче-гуайяки. Утром тебе все доскажу, и ты поймешь, для чего ты нам нужен и какая у тебя будет работа.

На следующее утро, когда после завтрака снова сели на лошадей, дон Эмилио продолжил разговор с Ансельмо.

- Вот там, - сказал он, протягивая руку вперед, - когда мы спустимся в долину, у нас предстоит встреча с гуайяками. Индейцы при первой встрече очень осторожны, но они больше доверяют людям, когда с ними ребенок. Они тогда уверены, что люди пришли к ним с добрыми намерениями. Поэтому мы с тобой первыми выйдем навстречу к индейцам. Не боишься?

- С вами - нет! - ответил, немного подумав, Ансельмо. - Вы же их не собираетесь убивать?

- Кончено, нет! Мы собираем оставшихся в живых индейцев гуайяки, а они бродят ордами в лесу по двадцать, а то и по шестьдесят человек и отправляем их в Национальную колонию гуайяки. Там их учат другому образу жизни... Если их оставить в лесу, на воле, то в конце концов их полностью истребят местные плантаторы, хотя это и запрещено законами.

Дон Эмилио немного помолчал, раскачиваясь в седле в такт шагам своей лошади, и потом добавил:

- Ты тоже будешь жить с нами. Будешь помогать нам. Гуайяки лучше всего воспринимают новую жизнь через детей... Да и тебе будет интересно чему-нибудь научиться и узнать что-то новое.

Дон Эмилио на этих словах остановил лошадь, вытащил из футляра бинокль и посмотрел в сторону леса, спускавшегося зеленым ковром с другого склона в долину.

- По-моему, там что-то движется, а?

Ансельмо невооруженным взглядом увидел несколько человеческих фигурок, передвигавшихся у кромки леса.

- Там люди! - сказал он и показал рукой в ту сторону, где он их заметил.

- Да, да! Это, наверное, наши "сеньюэлос", - сказал дон Эмилио. - Они ждут нас. Там протекает ручей Мбути, и мы там условились встретиться.

- А кто такие "сеньюэлос", дон Эмилио?

- Так называют сами себя гуайяки, которые живут с нами, наши помощники. Они привыкли к другой, нашей жизни и помогают нам "извлекать" из сельвы диких аче! Поспешим, нас ждут!

ВСТРЕЧА

Дон Эмилио и Ансельмо пришпорили лошадей и поскакали к лесу.

Через час они были на месте. Здесь их встретила женщина, очень полная, но быстрая в движениях, лет 25.

- Это наша Паскуала, - сказал дон Эмилио, показывая на неё Ансельмо.

- Ее взяли из леса уже 8 лет назад. Она лучшая переводчица с языка аче на гуарани. Считает себя мберу, то есть "цивилизованной", и руководит всей группой сеньюэлос.

Паскуала сказала дону Эмилио, что двое сеньюэлос - Рафаэль и Кайе ушли с раннего утра в сельву и должны скоро привести диких аче.

- Нужно подождать! - решил дон Эмилио. Он распорядился всем спешиться, отвести лошадей в сторону и разбить лагерь в ожидании гостей из леса.

Не прошло и получаса, как Ансельмо увидел выходящего из леса молодого мужчину, одетого в рубаху, доходившую ему до колен, и с сомбреро на голове.

- Это Кайе, - сказал дон Эмилио и поспешил ему навстречу.

Ансельмо, приблизившись, увидел круглое лицо молодого светлокожего мужчины, который, осторожно ступая босыми ногами по земле, приблизился и сказал ему, как человеку для него новому, по-гуарани:

- Я не гуайяки. Мое имя Каэтано Перейра!

- Не стесняйся его, Ансельмо! - дон Эмилио приблизился к ним и положил дружески руку на плечо Кайе. - Учти только, что все выведенные из сельвы аче стремятся как можно быстрее превратиться в мберу и скорее одеться: в этом случае, думают они, они сразу превратятся в "нас" и их никто не убьет. Так велик их страх перед одетым человеком! Может случиться, что в знак дружбы они попросят у тебя шляпу или рубашку. Можешь отдать им, а мы дадим тебе другие. - Дон Эмилио вгляделся попристальнее в тень между деревьями и сказал:

- А вот и первые аче из сельвы!

Из леса вышел Рафаэль. Он был совсем голым.

Паскуала поясняет, что им пришлось раздеться, чтобы дикие аче их не испугались.

Дон Эмилио говорит Ансельмо, что группы аче остались только в восточном Парагвае и в тех лесах, где нет ценной древесины, и поэтому эти леса мало используются для разработки.

За Рафаэлем, выстроившись в цепочку, идут аче. Среди них мужчины, женщины и дети. Но как только дон Эмилио делает несколько шагов навстречу им, цепочка ломается, и аче начинают убегать в лес. Дон Эмилио останавливается, а Рафаэль хватает за руки двоих и начинает их успокаивать. Потом он что-то кричит, и его слова успокаивают других.

Дикие аче-гуайяки окружают Рафаэля кольцом, как бы становясь под его защиту.

Среди аче есть и мальчик лет десяти.

Дон Эмилио толкает легонько вперед Ансельмо и говорит ему:

- Подойди к мальчику, Ансельмо! Возьми его за руки и посмотри ему в глаза. Аче считают, что глаза лучше, чем слова, выражают чувства и желания!

Ансельмо идет навстречу группе и, когда подходит слышит робкие слова и звуки аче, которые, ему кажется, выражают мольбу не обижать их.

Не дойдя двух шагов до аче, Ансельмо останавливается.

Индейцы с интересом осматривают его, немного успокоившись.

Ансельмо не идет дальше, а поворачивает назад и возвращается к дону Эмилио.

- В чем дело, Ансельмо?

Мальчик вынимает свой мачете из ножен и отдает его дону Эмилио.

- Возьмите, может быть, они боятся его... Дон Эмилио, а почему у них с собой нет ни стрел, ни луков, ни копий? Почему мужчины-охотники не вооружены?

- Не первый раз я вижу это, - отвечает дон Эмилио. - Как нам объяснили сеньюэлос, это признак того, что они сдаются... Иди, иди, а я тебе позже расскажу ещё многое другое!

Ансельмо возвращается к группе индейцев. Он подходит совсем близко к мальчику аче и смотрит тому в глаза. Мальчик отвечает ему испуганным взглядом, но, встретив спокойный и ясный взгляд Ансельмо, перестает дрожать.

Ансельмо берет его за руку и идет с ним вперед. Потом оборачивается и одевает на его голову свое сомбреро. Это вызывает одобрительные возгласы у остальных членов группы.

Взрослые аче осторожно приближаются к дону Эмилио. Они смотрят ему в глаза и успокаиваются. Дон Эмилио похлопывает их по плечам, обнимает и просит своих спутников развязать один из тюков и раздать одежду вновь прибывшим аче.

Ансельмо с интересом наблюдает за всем происходящим. Аче спешат одеться. В одежде они будут считать себя настоящими людьми, а это должно обезопасить их от возможных бед и плохого отношения к ним.

Конечно, при одевании ни о каких размерах, ни о вкусах в одежде не может быть и речи. Мужчины одевают рубахи и так остаются в них, не думая и не понимая, что ещё нужно одеть штаны, а женщины поначалу просто заворачиваются в платье. Все, в том числе Ансельмо, помогают им одеваться, показывая, как и что нужно делать.

Одновременно Ансельмо слушал, что диктовал дон Эмилио своему помощнику - долговязому студенту из университета в Асунсьоне, столице страны.

Диктовал он вот что:

- Из сельвы вышли в первой группе 9 аче полностью голых: пять мужчин, две женщины и двое детей, один из них грудной, другому лет десять. Одной женщине около 40 лет, другой - с грудным ребенком - почти 20; трое мужчин каждому из них примерно по двадцать лет; двум другим - от 16 до 18 лет.

Ансельмо отвлекся на некоторое время от слушания того, что диктовал дон Эмилио, потому что к нему подошел мальчик аче и знаками показал ему, что он просит у него рубашку, Ансельмо, помня наказ дона Эмилио, снял с себя много раз заплатанную рубаху и отдал её.

Мальчик аче, которого, как понял из его объяснений Ансельмо, звали Айрачи, долго вертел его рубаху, не зная, как её надеть. Ансельмо не выдержал и решил ему помочь. Он взял рубаху, встряхнул её, чтобы она расправилась, и показал Айрачи, как её одевать: одел снова на себя, потом снял.

Айрачи очень обрадовался, заулыбался и стал что-то говорить, но Ансельмо его не понял. Он повернул его к себе спиной, опустил его руки вниз и, приподняв их немного до кисти, одним движением одел на него свою рубаху. Потом повернул к себе и застегнул рубаху на две пуговицы, которые на ней были.

Ансельмо снова приблизился к дону Эмилио и стал слушать то, что он диктовал для записи:

- Все члены этой группы из самой северной части страны, - диктовал дон Эмилио, - имеют светлый цвет кожи, начиная от светло-молочного до цвета старой серы. Только одна девочка трех лет смуглая. Один взрослый мужчина и ребенок, его сын, имеют цвет кожи слегка бронзовый... следует отметить, что у женщин короткие волосы и они не достигают плеч. Мужчины и все мальчики носят особым образом подстриженные волосы. С помощью тонких, но твердых бамбуковых щепок, используемых аче в качестве ножа и называемых ими такуарембо, они бреют теменную часть головы у мужчин, виски и затылок, оставляя широкий кружок волос вокруг головы. По темени черепа от лба к затылку у них идет грива густых волос, заканчивающаяся небольшим хвостиком, спускающимся с плеч... У трех мужчин аче имеются бороды, что является редкостью для американских индейцев. У одного из этих трех мужчин светло-коричневые глаза, белая кожа и густая черная борода, но верхняя губа бритая. У всех мужчин верхняя губа проколота, что называется тембе-куа, но в проколах у них нет никакого предмета - тембеты... Гуайяки этой зоны не пользуются каменными топорами... У данной группы было три железных топора и несколько мачете, которые они, вероятно, подобрали на лесосеках или украли у лесорубов... Все индейцы группы разукрашены: на лице, на груди, на спине и на руках перья самой разнообразной расцветки. Перья прикреплены к телу пчелиным воском. Подобные украшения, как верят сами индейцы-гуайяки, должны предохранять и излечивать их от болезней...

На этом слове дон Эмилио прекращает диктовать, так как из леса появляются новые аче в сопровождении Рафаэля.

Впереди идут два охотника, на этот раз вооруженные луками. Стрелы положены на тетивы и находятся в позиции, готовой к стрельбе. Издали кажется, что на одном из охотников многоцветная рубашка. Вблизи же, когда они подходят, видно, что это перья различных птиц, прикрепленные воском к телу... На этих индейцах и на тех, кого встретили раньше, одеты ожерелья из зубов диких животных. У мужчин-охотников в верхние губы продеты тембета. Самая старая из женщин с весьма белой кожей одела на шею вместо ожерелья цепь, оставленную лесорубами в лесу.

Рафаэль приводит группу к деревьям, у которых расположились ранее прибывшие индейцы.

Дон Эмилио подходит к охотнику, чье тело покрыто перьями, отдает ему рубаху и забирает лук со стрелами. Охотник не сопротивляется. То же самое Ансельмо проделывает с другим охотником.

Рафаэль и другие сеньюэлосы разводят костер и предлагают аче-гуайяки воду в ведре, корни маниоки. Индейцы жарят маниоку на костре и едят её. В это время один из спутников дона Эмилио приносит им убитого в лесу амадрила1, которого он поймал с помощью собак.

Индейцы заметно оживляются. Мясо они предпочитают любой другой пище.

Зажарив на углях костра амадрила, они снимают с себя всю одежду и засыпают, расположившись вокруг костра.

За ужином Ансельмо просит дона Эмилио рассказать о том, чем питаются дикие гуайяки в лесу.

- В лесу, - отвечает дон Эмилио, - они питаются очень хорошо, даже лучше, чем парагвайские крестьяне... Конечно, если в лесу есть пища... Ну, скажем, когда идут дожди, а не тогда, когда наступает засуха. Не нужно верить тому, что сельва это "зеленый ад"... Да, да! Для нас, конечно, сельва, может, и "зеленый ад", "зеленая пустыня", где цивилизованный человек умирает с голоду. Мне пришлось несколько лет провести в сельве, расположенной в Альта Парана - верховьях реки Параны, и я понял, что в сельве еды больше чем достаточно для индейцев, которые хорошо знают эти места. Например, наши аче-гуайяки питаются мясом всех животных, даже пресмыкающихся - змей. Они знают, где можно найти съедобные корни многих растений, плоды различных видов пальм и многие виды дикорастущих фруктов, в том числе и сладкие сорта апельсинов. Попугаи, которые едят апельсины, проглатывают вместе с мякотью и зернышки. Вместе со своим пометом они оставляют эти зернышки в земле. Из зернышек вырастают апельсиновые деревья, и потому мы встречаем апельсины в самых невероятных и малодоступных местах сельвы.

Дон Эмилио немного помолчал, как бы собираясь с мыслями, а затем продолжил:

- Они употребляют большое количество жира, получаемого в течение всего года от гусениц тамбу, которые живут в корнях дерева пиндо, гусениц якаратиа и бамбуковых гусениц... Очень много энергии дает им такой важный источник питания, как мед. Можно сказать, что в привычных им условиях, в сельве, когда не случается какого-либо стихийного бедствия - пожара, наводнения, засухи, - гуайяки хорошо питаются.

Было уже поздно, у аче почти догорели костры, и Ансельмо вместе с доном Эмилио направились спать к своим гамакам.

На следующее утро, очень рано, Рафаэль вместе со старухой Бейчепе, тоже сеньюэлой, ушли в сельву, чтобы собрать там остатки группы аче-гуайяки. До самой кромки леса их провожает Ансельмо. Он хочет, чтобы и его взяли в лес, но Рафаэль отказывается и отсылает его к дону Эмилио.

Только к часу дня Бейчепе возвращается из леса с девочкой лет одиннадцати и женщиной 18 лет, которая несет в своей кошелке обезьянку, кричащую, как ребенок.

Ансельмо, который встречает девочку и отводит её к остальным индейцам, спрашивает дона Эмилио, почему так кричит обезьяна?

- Наверное, аче на её глазах съели её мать и малышке страшно. Ты же знаешь, что все индейцы ловят обезьян и едят их жареными...

Еще через час появляется мужчина лет тридцати, который ведет с собой мальчика лет семи. Они идут след в след ранее вышедших из лесу индейцев: такое хождение называется на их языке пирапе. Все это поясняет Ансельмо дон Эмилио, прося его запомнить слова на языке аче, которые он ему говорит.

К мужчине с мальчиком пытается подойти Ансельмо, но тот, дрожа всем телом, начинает пятиться к лесу. Из него поспешно выбегает Бейчепе, которая успокаивает его и с помощью Ансельмо направляет на стоянку других индейцев.

К вечеру в лагере уже насчитывается 25 индейцев. Некоторые из них, выходя из леса, становились на колени перед доном Эмилио и прикасались лбом к земле, как бы прося пощады. Другие приходили в ужас, видя наведенный на них фотоаппарат и думая, что это какое-то необыкновенно страшное оружие. Но с помощью сеньюэлос все недоразумения были улажены.

На ужин все двадцать пять гуайяки расположились по пять человек вокруг пяти костров.

На следующее утро дон Эмилио, взяв с собой Рафаэля и Ансельмо, беседует с гуайяками, выясняя их имена и возраст. Все сведения он заносит в свою записную книжку и, кроме того, просит Ансельмо привыкать к их именам и запоминать их.

Ансельмо, особенно на первых порах, с трудом повторяет имена аче: Куаре, Иеву, Варараке. Варараке ему запоминается легче, его и произносить проще. А вот такие имена, как Вуачу, Кайа, Бейчепе, сложнее. Но дон Эмилио говорит, что нужно особенно четко произносить имена и не путать их и тогда индейцы будут более доверительно относиться к ним.

Ансельмо старается, повторяет имена и про себя, и вслух. Индейцы спускаются к ручью купаться. Они сбрасывают одежду и все лезут в воду.

Дон Эмилио подходит к одной из матерей и берет из её рук грудного младенца, чтобы сфотографировать. Женщина, её зовут Бейтапе, не двигается с места, не сопротивляется и не кричит. И остается стоять неподвижно, как столб. Другие аче не выражают ничего. И все же Ансельмо замечает, какую огромную молчаливую благодарность выражают глаза Бейтапе, когда ей возвращают ребенка.

После купания весь отряд отправляется в путь. Нужно пройти несколько десятков километров лесом, чтобы выйти на дорогу к местечку Курагуати, где их должны ждать грузовики, чтобы отвезти в Национальную колонию гуайяки.

Гуайяки, которые привыкли к кочевому образу жизни, с удовольствием отправляются в путь. Впереди них идет Рафаэль, индейцы следуют за ним.

Дон Эмилио, едущий вместе с Ансельмо на лошадях, поясняет мальчику, что индейцы идут строго след в след, так что может показаться, что прошел один человек. Когда они убегают от преследования, то долгие часы идут по руслам ручьев, чтобы вода смывала следы. Иногда они идут обратно по своему следу, чтобы сбить своих преследователей.

- Посмотри, - говорит дон Эмилио Ансельмо, - старуха Бейчепе несет с собой тлеющую головешку...

- Да, - подтверждает Ансельмо. - Я вижу. А зачем?

- Дело в том, что в среде индейцев-гуайяки зажигать костер поручено старухам и старикам. Вот они и носят с собой такие головешки или факелы.

- А если огонь погаснет?

- Большой беды не будет. Гуайяки умеют добывать огонь трением. В этих целях они используют кусок твердого дерева и кусок мягкого. Твердое дерево трут о мягкое или вращают одно в другом и так добывают огонь.

В середине дня, когда до дороги осталось немного, дон Эмилио командует сделать привал.

Рафаэль показывает индейцам высокое дерево, у которого они и останавливаются. Дон Эмилио и Ансельмо вместе с другими участниками их группы слезают с лошадей.

Пока готовится еда, дон Эмилио подзывает к себе Ансельмо и углубляется с ним в лес. Они идут в ту сторону, где индейцы разбивают свой лагерь.

- Ансельмо, - говорит дон Эмилио, - мы не пойдем к ним, а остановимся за деревьями и посмотрим, как они себя ведут. И не шуми. Смотри, чтобы у тебя под ногами не треснула ветка!

Подойдя ближе, оба остановились и смотрят. Дон Эмилио поясняет:

- Смотри, индейцы сбросили одежду, которую мы им дали. И знаешь, почему?

- Нет.

- Они сейчас одни, без нас, чужаков. Одежду они одевают не потому, что чувствуют в этом нужду, а потому, чтобы принять вид мберу, то есть быть похожими на нас. Ты ведь знаешь теперь, что значит мберу... Смотри, вон Бейчепе зажигает костер, а другие аче расчищают от кустарника площадку вокруг огня. Заметь, что при этом они не разговаривают. Они спрашивают друг друга и отвечают с помощью определенной системы знаков, которыми пользуются и при охоте. Ансельмо видит, что самый стройный и сильный юноша аче, он вспоминает его имя - Йеву, забирается на вершину высокого дерева.

- Это сторож, - поясняет дон Эмилио. - Он оповещает о приближении лесорубов, охотников с ружьями и собаками.

После привала отряд быстро добирается до дороги. Индейцы аче-гуайяки, руководимые Рафаэлем и другими сеньюэлос, забираются в два открытых грузовика. Они садятся на корточки и крепко обнимаются друг с другом, как бы придавая таким образом себе храбрости. Только один Йеву стоит на ногах и улыбается Ансельмо.

Когда грузовики трогаются, Ансельмо машет рукой Йеву, тот отвечает ему. "До скорой встречи в колонии", - говорит про себя Ансельмо.

Их отряд обследует другой участок леса, но безрезультатно. Индейцев аче-гуайяки больше нет в этом районе. Через несколько дней отряд на лошадях прибывает в колонию.

НОВЫЕ ДРУЗЬЯ АНСЕЛЬМО

Во время пути в колонию дон Эмилио кратко пересказал Ансельмо историю созданию Национальной колонии гуайяки.

Все началось с крестьянина Мануэля Д.Перейра. Он жил в местечке Арройо Мороти близ городка Сан-Хуан Непомусено. Этот городок долгое время был центром работорговли аче-гуайяки. Окрестные помещики, плантаторы, управляющие плантациями охотились на гуайяки, затем продавали пойманных индейцев для работы на плантациях, в богатые дома, на лесозаготовки.

К Перейре как-то попал один гуайяки, которого звали Пики. Перейра хорошо с ним обращался, кормил его, учил работать, а Пики с удовольствием помогал своему хозяину.

Через некоторое время Пики захотел уйти в лес. Перейра ему не препятствовал. И Пики покинул хозяина, снова соединился со своей группой, которая жила в соседнем лесу.

Прошло некоторое время, и сам Пики начал убеждать членов группы вернуться к Перейра. Дело в том, что этих гуайяки жестоко преследовали, они часто голодали, так как, передвигаясь по обширным лесным массивам в поисках пищи, везде натыкались на преследователей. Многие члены группы получили ранения от огнестрельного оружия.

Пики не удалось убедить всех, но часть гуайякой пришла к Перейра. Пики заявил своему хозяину, что отдельные индейцы их группы придут сами, когда убедятся, что с теми, кто ушел из леса, обращаются хорошо. Скоро так и произошло: все собрались в хозяйстве Перейра. Всего набралось 20 индейцев: 10 мужчин, 6 женщин и 4 ребенка.

Однако вскоре стало трудно с питанием. У Перейра не хватало средств, чтобы прокормить всех индейцев. Местные помещики предлагали купить у него несколько взрослых индейцев, что существенно бы улучшило экономическое положение самого Перейра, но он отказался.

В это время о положении дел у Перейра узнали ученые из университета в Асунсьоне. Они стали настаивать на предоставлении помощи от правительства на содержание индейцев.

Пока шли эти переговоры, Пики со своей группой снова ушел в лес. Но там было ещё тяжелее, и Пики на этот раз с 32 людьми вернулся к Перейра.

К этому времени власти решили создать резервации для индейцев на той земле, которую занимал сам Перейра. Ему положили жалованье сержанта, и он стал руководить резервацией, получившей название "Пост помощи индейцам гуайяки № 1".

Но все равно положение индейцев в этой резервации было тяжелым: не хватало пищи, не было никакой медицинской помощи. Индейцы часто болели гриппом и другими болезнями и умирали.

Благодаря настойчивым усилиям общественности резервация была переведена в другое место к востоку от местечка Сан-Хоакин, было выделено 2000 гектаров земли. Для себя же индейцы начали обрабатывать поля и засевать их кукурузой, маниокой и другими культурами. И резервация стала называться "Национальной колонией гуайяки".

В колонии есть небольшой медицинский персонал, там работают ученые-этнографы, изучающие быт и нравы индейцев.

- Все это хорошо, - закончил свой рассказ дон Эмилио, - но колонии все же не хватает средств. Прибытие новых индейцев каждый раз вызывает большие трудности с питанием. А новые группы индейцев будут приходить и впредь... Их положение в лесах становится очень тяжелым... К тому же, - добавил задумчиво дон Эмилио, - правительство не очень довольно нашей деятельностью, деятельностью ученых... Своими работами мы показываем, насколько бесправно положение индейцев, как бесчеловечно с ними обращаются, истребляют их... Сейчас в колонии более ста индейцев аче...

Колония расположилась в широкой долине. Здесь поля перемежались с лесами. Когда отряд подъехал к арке, на которой было написано официальное название колонии, дон Эмилио сказал Ансельмо:

- Раньше гуайяки считали, что они принадлежат природе и их предки, когда умирают, переселяются внутрь деревьев или на деревья. Такие деревья аче называют "колонами". Однако теперь они считают, что принадлежат Перейра и называют его "отец". "Мы теперь, - говорят они, - когда умираем, то становимся колонами дона Перейра".

Вступая на территорию колонии, Ансельмо увидел деревянные бараки, крытые пальмовыми листьями. Здесь находились обслуживающий персонал, медпункт, кухня, продуктовые склады.

Чуть дальше располагались жилища аче. Это были или навесы, или большие шалаши без стен на четырех или шести столбах с крышами также из пальмовых листьев. Спали аче на широких топчанах или на земле, подстелив себе шкуру убитого ими животного или кусок какой-либо материи.

Ансельмо представили главе колонии Перейре. Это был среднего роста, худощавый, уже в летах человек. У него было узкое длинное лицо, все в крупных морщинах, глубоко запавшие глаза, на высоком лбу с зачесанными назад седыми волосами виднелись две большие залысины.

Дон Эмилио рассказал историю мальчика Мануэлю Перейре и то, как он очень помог отряду при первых контактах с "дикими" аче.

Мануэль Перейра одобрительно кивал головой. Он увидел, что Ансельмо одет только в одни брюки, да и те рваные. Дон Эмилио пояснил, куда делась остальная одежда мальчика, и Перейра распорядился выдать Ансельмо со склада новую одежду.

Ансельмо получил курточку из тонкой, но прочной хлопчатобумажной ткани, которая застегивалась на железные пуговицы, брюки из такой же ткани, резиновые тапочки и круглую с длинным козырьком шапочку зеленого цвета, похожую на те, которые носят военные на полевых учениях. Ему ещё выдали белье - трусы и майку, полотенце, мыло, зубную щетку и зубную пасту. Что делать с трусами и майкой, Ансельмо не знал, так как никогда не имел белья. Он решил, что трусы и майку будет носить без костюма, когда будет жарко. Спать его определили недалеко от кухни, там под навесом ему повесили гамак. Перейра сказал, что мальчик будет помогать на кухне, когда не будет занят с доном Эмилио.

Ансельмо быстро втянулся в жизнь колонии. Вначале дон Эмилио привлек его к записыванию на магнитофоне рассказов и песен аче. Для того чтобы, как он сказал, Ансельмо ближе ознакомился с языком аче и как можно больше запомнил их слов.

В один из дней дон Эмилио ознакомил Ансельмо с рассказами и песнями аче.

- Песни и рассказы аче, - сказал он, - очень индивидуальны и, как правило, не имеют одного законченного текста. В песнях мужчин повествуется об охоте, в песнях женщин, которые сильно отличаются от мужских по музыке, речь идет главным образом о смерти, болезнях и насилии со стороны белых людей. Следует заметить, что исполнители песен, прослушав свою песню, бывают очень удивлены записью и не могут вспомнить, что некоторое время назад они пели эти же слова... Может быть, это объясняется тем, что песни свои они исполняют, находясь в определенном экстазе и трансе...

Интересно и то, что в песне они употребляют такие выражения и слова, которые в обычной жизни ими совсем не используются... Следует тебе сказать и о том, что поют свои песни они, как правило, перед сном, а после исполнения впадают в глубокий сон...

- Очень интересен также, Ансельмо, и тот факт, что в песнях мужчин говорится об охоте весьма и весьма специфической. Оказывается, мужчина аче охотится не ради самой охоты и не ради добывания пищи. Цель его охоты, как поется в песнях, - добыть животное, которое нужно вручить будущей матери. Съеденное животное превращается в чреве матери в бикву ребенка... Слово биква, Ансельмо, можно перевести, хотя и условно, как душа. Самые лучшие и достойные аче - это те, которые являются умелыми охотниками и у которых много детей. Они получают имя ранейа, а плохие охотники и бездетные - имя ране, это тот, кто не может убивать животных и возрождать жизнь...

В этом, Ансельмо, смысл жизни аче: они считают себя, таким образом, частью постоянного изменения в природе. Чтобы тебе лучше понять, поясню ещё на одном примере... Из песни и рассказов индейцев видно, что животные, убитые охотником, превращаются или помогают созданию в чреве матери биквы ребенка. Часть животного может возвратиться в лес, где снова превратится в то же животное. А когда аче умирает, его зарывают в землю, и в земле он превращается в медведя-муравьеда. Он остается под землей до тех пор, пока на могиле не вырастают деревья. Тогда медведь-муравьед вылезает из земли и часть его взбирается на дерево и остается там, как душа умершего, а другая часть снова превращается в животное, от которого образовалась биква человека. Затем это животное снова может быть убито охотником аче и снова вручено им будущей матери... Таким образом, как ты видишь, Ансельмо, охотник аче имеет задачу не только добывать пищу, но он - необходимое звено, по представлению индейцев, в той цепи событий, которые обеспечивают или, скажем лучше, гарантируют то, чтобы аче имел бикву, чтобы часть покойника ушла в небытие и чтобы животные вечно превращались в самих себя и никогда полностью не уничтожались.

- Но что касается женщин, - продолжан дон Эмилио, немного подумав, здесь ученые пришли к выводу, что имеется определенная связь между их пением и дождем...

- Дождем? Но почему? - удивился Ансельмо.

- Прямого ответа пока на это у нас нет, - ответил дон Эмилио. Женщины аче нам объясняли, что только что прошедший дождь был вызван их пением... Да... Существует ещё связь пения женщин со слезами. Иногда можно услышать у аче название песни женщин "ксенда", что на их языке также обозначает "плач"... И в этом случае звучание слов заменяется всхлипыванием... Расскажу тебе такой случай... Однажды, когда мы собирались записать пение одной женщины, здесь в колонии, то она подождала приближение дождя, который по всем признакам должен был вскоре начаться...

- Ну и когда же она начала петь?

- Когда вдали сверкнула молния и прогремел гром, она спела свою песню. Мы её потом повторили на магнитофоне, и женщина, прослушав её, сказала: "А сейчас должен пойти дождь", и действительно, сразу после её пения пошел дождь... Но вопрос с дождем гораздо сложнее. Более "образованные" аче, то есть пожившие уже несколько лет в колонии, нам объяснили, почему ксенда женщин в большинстве случаев приурочена к дождю... Дело в том, что дождь выпадает на могилах аче и способствует росту деревьев, по которым вверх должен влезть из могилы медведь-муравьед... Таким образом, пение женщин, так же как и мужчин, выполняет функции связующего звена между человеческим существом и природой...

- А как же в колонии? Ведь здесь аче не охотятся? Они обрабатывают поля. Как же быть в том случае с биквой?

- Да, ты прав... Аче в колонии приспосабливают свое мировоззрение к новым условиям. Они почти не охотятся, и на их могилах не растут деревья, на которые можно было бы влезать... И ты знаешь, местные аче нашли выход из создавшегося положения. Часть медведя уже не взбирается на дерево, чтобы превратиться в часть дерева, а затем животное, за которым можно охотиться, а эта часть вымывается из земли дождем и затем впадает в ручей. Одна часть этой воды превращается в белых людей, другая часть направляется на небо, но заметь при этом, Ансельмо, эта часть уже не направляется в лес в виде животного...

Однажды вечером дон Эмилио подвел Ансельмо к одному из костров аче и показал ему пожилого сухощавого индейцы с обтянутой кожей на лице, с небольшим ртом и коротко подбритыми волосами на голове. Увидев дона Эмилио с Ансельмо, он закивал головой, несколько раз приветливо улыбнулся и помахал им рукой, приглашая к костру.

Ансельмо с ним был знаком и знал его имя - Квибирачи, что означало "личность, чья душа немного сродни птице". В колонии ему дали имя Ангел Перейра. Ангел, сказали Квибирачи, существо летающее, и индеец остался доволен тем, что и новое его имя имеет отношение к полетам.

- Сегодня вечером, - сказал дон Эмилио, - мы запишем рассказ Квибирачи о его жизни, о том, как он попал в колонию...

Дон Эмилио сказал несколько слов аче на его языке.

В ответ тот закивал головой и что-то крикнул.

Оказалось, он согласен, а крикнул потому, как объяснил дон Эмилио, что позвал к своему костру других аче послушать его рассказ.

Когда аче начал говорить, дон Эмилио включил магнитофон и потихоньку начал пересказывать своими словами то, что медленно, с остановками говорил Квибирачи.

Вот что услышал Ансельмо в пересказе дона Эмилио:

"Много времени назад нас захватили врасплох в нашем лагере белые люди. Их привели прежние аче, которые уже жили с белыми людьми. Нас захватили всех, потому что мы спали. Нас отвели в дом белых. Мы снова убежали в лес. Тогда нас поймал белый по имени Пачин, что значит "захватчик". Потом мы, пленные, долгое время работали на полях. Белый человек Пачин убил моего брата, и тогда я снова убежал в лес очень далеко! А затем папа Перейра забрал нас всех из леса, а я убежал. Ко мне пришел Такаги, пришел в лагерь и сказал: "Папа Перейра не Пачин, он другой папа Перейра, папа Перейра не хочет убивать"... Это был он, - рассказчик в это время показывает на сидящего рядом с ним Такаги, - и он сказал: "Там живет папа Перейра, он не убивает: пойдем к тому, кто не убивает нас". Мы решили и пошли, когда появилась новая луна, при свете луны мы пришли тогда в дом. Мы там хорошо поспали. Мы решили, будем спать и не бояться, мы сами пришли, нас не захватили в плен..."

В тот же вечер дон Эмилио записал и песню Квибирачи, которую он позже перевел на испанский язык и пересказал отрывки из неё Ансельмо.

Из песни Квибирачи:

- Я, когда был аче, Я умел охотиться на больших животных с помощью своей стрелы.

- Я, когда был аче, был настоящим охотником, там в своей стране я охотился на крупных пекари1.

- Я, когда был аче, я умел убивать крупных животных, я умел убивать медведей-муравьедов.

- Тапира в ловушке я поймал со стрелой, но не убивал его, а в хорошей новой ловушке я всегда ловил тапира...

Дон Эмилио познакомил Ансельмо с молодой девушкой аче лет 14, которую звали Бейпурадареги, и рассказал её историю. Она недавно в колонии и ещё не знает, как себя вести, всего боится, и поэтому дон Эмилио поручил Ансельмо присматривать за ней, помогать ей и по возможности приучать её для начала помогать ему, Ансельмо, на кухне.

Чтобы Ансельмо было более понятно состояние девушки, дон Эмилио пояснил ему, что девушка переживает глубокую душевную травму: она все ещё своими мыслями находится в лесу, там, где резко была оборвана её молодость и вторглось в её жизнь что-то очень чужое и очень различное: пленение, связанное с картиной смерти её близких, конец той жизни и отрыв от тех мест, где прошло её детство. Согласно представлениям аче, девушка Бейпурадареги переживала период юности, после которого начинается взрослая жизнь. В этот период девушка или юноша более всего подвергаются опасности быть похищенными или съеденными ягуаром. Этот период аче называют состоянием бейкое. В отдельных случаях, как думают аче, ягуар не пожирает девушку, а уносит её во владение ягуаров, где она сама превращается в ягуара.

У аче существует обряд, называемый темембу, который совершают индейцы, чтобы обезопасить себя от ягуара; обычно к нему прибегают, когда кто-нибудь из них действительно становится жертвой ягуара. Иногда аче называют опасных ягуаров словом "хамо", и это слово обозначает также и белых людей, которые охотятся на индейцев аче. Когда белые люди ловят кого-либо из группы аче, то оставшиеся в лесу совершают обряд темембу для того, чтобы пленный аче не смог превратиться в "белого"или ягуара, возвратиться в лес и напасть на аче, оставшихся в лесу. А девушка Бейпурадареги считает, что она была схвачена и вывезена из леса ягуарами "хамо", превратившимися в белых людей.

- К тому же, - добавил дон Эмилио, - так как девушка была вывезена из леса в состоянии бейкое, а в колонии уже никто не совершает обряда темембу, то она думает, что навсегда останется в таком состоянии. Заметь также, что те аче, которые находятся в колонии, готовы охотиться на тех, кто ещё пребывает в лесу, и они уже считают, что сами превратились в "хамо", то есть в ягуаров. Аче верят также в то, что затмение солнца, когда оно бывает, происходит оттого, что ягуары нападают на солнце и пожирают его. Аче считали раньше солнце своим союзником, но после того как они стали жить в колонии, думают, что дома белых переселились на солнце и время жизни аче прошло...

Дон Эмилио, после того как Ансельмо приучил девушку помогать ему на кухне, записал её песню.

Из песни Бейпурадареги:

Наши родители. Вы остались очень далеко от нас с головой, опущенной на скрещенные руки.

Наши родители, вы были медведями-муравьедами, теперь вы от нас далеко с головой, опущенной на скрещенные руки.

Это белые ягуары, они захватили нас в плен, делают с нами, что хотят, а те, кто убежал от белых ягуаров, убежал далеко с головой, опущенной на скрещенные руки.

Наши старые родители, нас увезли очень далеко, и мы вас оставили с головой, опущенной на скрещенные руки.

Когда Ансельмо сравнительно много узнал слов на языке аче, дон Эмилио стал отправлять его в сельву вместе с сеньюэлос за дикими аче.

Ансельмо больше всего нравилось ходить в лес с Рафаэлем. Вместе с ним Ансельмо прятал в условном месте одежду, оставляя себе только на ногах резиновые тапочки, а на голове кепку.

В лесу Рафаэль учил его, как различать следы, как предохраняться от нападений ядовитых змей и пауков. Особенно Ансельмо нравилась охота. Охотились они с помощью лука и стрел. Стрелять нужно было метко, и аче почти никогда не знали промаха. Нужно было также уметь подбираться на близкое расстояние к добыче. Ведь в сельве,

где много деревьев, различного кустарника, лиан, видимый полет стрелы равнялся самое большее двадцати метрам, а в чаще и того меньше и поэтому к добыче следовало подобраться именно на это расстояние, чтобы её увидеть и пустить стрелу. Для этого нужно было знать повадки дичи, места её кормежки и отдыха. Все это аче прекрасно знали, и поэтому редко-редко какая дичь уходила от них, если они охотились не в одиночку. Как правило, во время преследования дичи один охотник шел по следу, а несколько других - двое, трое или больше, в зависимости от размера дичи, отрезали пути отхода.

Аче очень искусно умели делать в сельве различные ловушки, силки, маскировать ямы, куда попадали крупные звери, такие, как тапир и пекари.

Сначала Ансельмо было очень трудно с Рафаэлем в лесу. Тот с ним говорил, перемежая слова языка аче с гуарани, но Ансельмо, не понимая всех слов, не сразу мог разобраться в лесных приметах, в лесной грамоте.

Обучая лесным приметам, Рафаэль говорил Ансельмо:

- Когда ты идешь по лесу, твои глаза должны все видеть и запоминать. Даже если вернешься не скоро на это место, ты должен помнить, как оно выглядело раньше, тогда ты сможешь понять, что произошло на этом месте с тех пор, пока ты там не был... Вот смотри, там, - Рафаэль показал на группу низкорослых деревьев, к которым они приближались, - есть поваленный ствол дерева. Когда я там проходил - давно это было, лежала обломанная ветка... Лежит ли она сейчас там, давай посмотрим!

Они дошли до этого места.

- Ага, - сказал Рафаэль, - смотри, вот эта ветка, но она находится не на том месте, где была раньше. - Рафаэль показал ветку Ансельмо. - Она сдвинута со своего места и прижата к земле... Что бы это могло быть? Дождь?.. Ветер?.. Нет... нет, она находится в закрытом месте, и ветер сюда не достигает... Так как ты думаешь?

Ансельмо посмотрел на ветку и даже потрогал её. Она была гладкая, толщиной в два пальца, с неровными сучками и искривлена на одном конце.

- Может быть, - сказал он неуверенно, - на неё заползла змея и качнула её тяжестью своего тела, вот ветка и поддалась в сторону?

- Нет! Нет! Ни одна змея на заползет на такой неустойчивый сук! ответил Рафаэль. - Это не змея. Надо как следует осмотреться вокруг.

Ансельмо начал озираться по сторонам, но ничего примечательного не заметил.

Рафаэль более внимательно осмотрел место, зачем-то поднялся на цыпочки и потрогал ветви, свисавшие вниз, потоптался на месте, даже к чему-то принюхался, потом, подумав немного, сказал:

- Это тапир!

- Что тапир?

- Здесь проходил тапир. Ногой, видимо, он задел ветку, и она сдвинулась с места... А вот здесь он объедал ветки... Но тапир прошел давно-давно, и мы не можем на него поохотиться,

- Рафаэль с сожалением покачал головой. - Это было давно!

С каждым походом в лес, а они были не часты и не всегда заканчивались встречей с дикими аче, Ансельмо все больше познавал лесные обычаи. Только одного он не мог понять и научиться этому: верно отыскивать дорогу. Рафаэль мог днями идти по лесу, делать бесчисленные повороты, возвращаться назад и снова идти вперед и все же, когда Ансельмо его спрашивал, куда, в какую сторону нужно идти "домой", Рафаэль, подумав немного, показывал рукой, говорил "туда"и ни разу не ошибся.

Вот эту "науку"Ансельмо никак не мог постигнуть.

Однажды, когда они остановились на привал после еды у костра, Ансельмо стал в который раз просить Рафаэля ещё раз объяснить ему, как он находит дорогу "домой".

- Все надо помнить, - говорил Рафаэль. - Все! Даже если ты будешь очень спешить, все надо помнить, и тогда лес не будет тебе казаться незнакомым... И ещё следы. Следы всегда остаются, их нужно знать: свои и чужие...

- Да, но вот смотри, Рафаэлито... Все это хорошо - видеть следы, помнить лес, но я хочу знать главное: как найти нужное направление... Когда знаешь, куда идти, т.е. знаешь направление, вот тогда и идешь правильно и запоминаешь все в лесу... Но само направление! Как же его распознать?

Вопрос этот несколько озадачил Рафаэля. Он не стал сразу отвечать, а походил вокруг, потом остановился перед Ансельмо и ударил себя кулаком в грудь:

- Вот тут!

- Что здесь?

- Направление! - сказал серьезно Рафаэль.

Но Ансельмо искренне рассмеялся:

- Как здесь? Здесь направление? Как это можно?

Однако Рафаэль и не думал шутить, он решил постараться объяснить, как он выбирает дорогу "домой".

- Направление здесь, - продолжал твердить Рафаэль, по-прежнему показывая себе на грудь.

Но Ансельмо упорно твердил:

- Но это не понятно.

- Хорошо, - сказал Рафаэль, - смотри: я закрою глаза, а ты меня поверни несколько раз в одну сторону, потом в другую, и я, не открывая глаз, покажу в ту сторону, откуда мы пришли.

- Закрывай глаза!

Ансельмо начал кружить индейца. Сначала повернул его несколько раз в одну сторону, потом много раз в другую.

- Ну, теперь давай!

Рафаэль остановился, немного подумал и, не разжимал век, показал в сторону большого дерева:

- Мы пришли оттуда!

Ансельмо искренне удивился: да, они проходили там и, действительно, шли с той стороны.

И все-таки и на этот раз Рафаэль не смог объяснить, как он угадывает направление. Но в дальнейшем он все-таки научил Ансельмо этому на практике. Делал он это так: когда они с Ансельмо проходили по лесу и делали два-три поворота по пути, Рафаэль неожиданно спрашивал мальчика:

- С какой стороны мы пришли?

Ансельмо вначале нерешительно говорил:

- Оттуда... Нет, оттуда?..

В его ответе были и утверждение, и нерешительность, но в дальнейшем он, ожидая вопроса Рафаэля, следил за изменениями маршрута и старался быть готовым к ответу. Он запоминал ориентиры и в своей памяти, несмотря на повороты в пути, стремился закрепить основное направление движения. А Рафаэль, видя его старания, усложнял проверку. Бывало, он часами не спрашивал Ансельмо о направлении и лишь после привала, с учетом того, что от места привала они прошли более часа и спустились ещё в одну долину, спрашивал:

- Откуда мы идем?

Наступил день, когда Рафаэль спросил улыбаясь Ансельмо:

- Так где у тебя направление сохраняется?

Мальчик, улыбаясь и помня ответ на этот вопрос самого Рафаэля, показал себе на грудь:

- Вот здесь!

Рафаэль засмеялся и сказал:

- Конечно, в угадывании направления участвуют и глаза, и ноги, но держать его всегда надо внутри себя, чтобы никогда не сбиться с пути.

Однажды, когда в колонию прибыл отряд военных и полиции на джипах и хорошо вооруженных, Ансельмо этому не удивился. Военные и раньше приезжали к ним. Колония была приписана к одному из управлений министерства обороны, и это министерство выплачивало Перейра сержантское жалованье и, кроме того, с самого начала существования колонии выделяло 20 солдатских пайков. И хотя с тех пор индейское население колонии сильно увеличилось, количество пайков осталось прежним. Медицинское обслуживание и помощь колонии также оказывал военный персонал, состоящий на службе министерства обороны. Вот только прибытие полицейских его смутило.

Уже к обеду Ансельмо случайно увидел идущего по колонии дона Эмилио. У того был озабоченный и встревоженный вид.

Заметив Ансельмо, дон Эмилио поздоровался с ним и прошел было мимо, ничего не сказав. Однако шагов через двадцать он остановился, обернулся, потом махнул рукой, подзывая его к себе.

Ансельмо подбежал.

Дон Эмилио положил ему руку на плечо и наклонился к самому уху, затем, передумав, резко выпрямился.

- Вот что, Ансельмо, ты лучше подойди ко мне после вечернего костра. Мне нужно с тобой поговорить. Не забудешь?

Ансельмо покрутил головой, ничего не говоря. Сделал он это так выразительно, что у дона Эмилио не осталось и тени сомнения, что мальчик не забудет.

Ансельмо, общаясь с аче, учился не только их разговорному языку, но и языку жестов. Во многих случаях: на охоте, в пути, во время погони они предпочитали общаться друг с другом жестами, и Ансельмо усвоил много из их привычек. Вот и теперь, хотя ему ничего не стоило сказать: "Да, не забуду ни в коем случае", он ответил жестом, который у аче так же красноречив и убедителен, как и слова.

Вечером, когда совсем стемнело, Ансельмо разыскал дона Эмилио. Тот отвел его к своему гамаку и, видя, что никого рядом с ними нет, усадил мальчика рядом с собой.

- Послушай, Ансельмо, то, что я тебе скажу, очень и очень важно... Ты не должен ни с кем об этом говорить, иначе мне будет очень плохо. Ты же не хочешь мне зла?

- Нет, ни в коем случае! - поспешно ответил Ансельмо.

- Во-первых, я тебе доверяю большую тайну и, во-вторых, попрошу тебя мне кое в чем помочь... Могу я рассчитывать на тебя?

- Конечно, дон Эмилио! Вы так много сделали для меня...

Вы хороший человек и любите индейцев...

- Ладно, ладно... Я вижу, ты меня правильно понимаешь. Дело в том, Ансельмо, что завтра рано, как всегда, группа аче вместе с Рафаэлем отправится в лес. Здесь неподалеку объявилась группа бандитов. Ты знаешь, кто они такие?.. Я тебе сейчас все объясню, ты только слушай меня внимательно. Не знаю, насколько ты знаешь историю нашей страны, но думаю, что ты любишь свою родину, свой народ... Ты ведь стал другом индейцев аче?

- Да, как и вы, дон Эмилио!

- Так вот, Ансельмо, - сказал дон Эмилио, - завтра группа аче, ты знаешь, что эти индейцы - самые лучшие следопыты в нашем крае, - пойдет в лес и выследит группу бандитов, ограбивших банк. Они бежали из тюрьмы и в столице Асунсьоне совершили вооруженный налет на банк, захватив много денег. Теперь они хотят переправиться через границу в другую страну. А если бандитов выследят аче, то их захватит полиция и расстреляет. Полиция может часть денег присвоить себе, поэтому и перестреляет всех бандитов. Свидетели ей не нужны. Поэтому полицейские могут заодно и ликвидировать всех аче. Мне бы этого не хотелось!

- Конечно, дон Эмилио, - тихо ответил Ансельмо. - А почему аче станут делать это?

- Тебе не трудно это понять и самому, но я все же объясню. Сами аче ведь не знают, кто они такие. Они не знают и не понимают, что они парагвайцы и живут на земле страны Парагвай. Индейцы аче совсем не знают, как устроен мир вокруг них. А выслеживание кого-либо - это для них как бы забава. Это, конечно, подло так использовать невинных индейцев, - дон Эмилио немного помолчал, потом, глубоко вздохнув, продолжал.

- Вот почему мы с тобой имеем полное право спасти их.

- А как?

Ансельмо начал и сам понемногу, пока ещё смутно, догадываться о своей роли в этом деле.

- Конечно, Ансельмо, не я, а ты и только ты сможешь это сделать, сказал дон Эмилио, подтверждая догадку, мелькнувшую в голове у мальчика. Ты пойдешь завтра в лес с аче... На тебя никто не обратит внимания, к твоим походам привыкли и в этом не будет ничего необычного... Держись рядом с Рафаэлем... Тебе следует, когда бандиты будут выслежены, оторвать индейцев от группы и незаметно для полицейских и военных раствориться в лесу. Боюсь подсказать тебе что-либо конкретное, на месте ты сам должен сообразить что и как... Если не сумеешь этого сделать, погибнут и наши индейцы, Ансельмо...

Дон Эмилио проводил мальчика к костру, где спал Рафаэль, уверенный, что Ансельмо выполнит все, что он ему говорил.

...Выслеживание бандитов проводилось весь день, и только к позднему вечеру аче напали на верный след.

Рафаэль сказал командиру полицейских - хефе, который, как и его подчиненные, на небольшом расстоянии следовал за аче на лошадях:

- Скоро люди, за которыми мы идем, должны остановиться на ночлег, их следы говорят, что они очень устали, правда, идут они не торопясь и не подозревают, что мы идем за ними.

- Это хорошо, - ответил хефе. - Мы тоже сделаем привал, а когда все бандиты уснут, ты, Рафаэль, покажешь нам дорогу.

Ансельмо находился рядом с Рафаэлем и все слышал. Он был голым, как и все сеньюэлосы, и мало чем отличался от них, поэтому полицейские не обращали на него внимания, тем более что он при них совсем не разговаривал.

Во время разведения костра, приготовления ужина Ансельмо осторожно выпытал у Рафаэля все, что тот знал о том, где должны, по его мнению, сделать привал "люди, за которыми они шли".

Рафаэль охотно все объяснил, ничего не подозревая, впрочем, он объяснил бы это любому, кто бы его ни спросил, потому что он сам не знал, что это за "люди"и для чего они их выслеживают.

Ансельмо понял, что за два часа до рассвета Рафаэль поведет полицейских к лагерю бандитов, он решил совсем не спать.

Как только аче уснули у костров, мальчик очень тихо поднялся со своего ложа и скользнул колеблющейся тенью от костра в лес. Если даже кто-либо из аче и не спал, то он никогда не спросит, почему кто-то пошел в лес и что он там делал. Лес - это родной дом аче и его право там быть в любое время.

Не без труда Ансельмо отыскал стоянку бандитов, которая была разбита на самом верху невысокого холма. Было очень трудно идти по темному лесу, но Ансельмо шел, ещё не зная, что он должен сделать.

Часовой у костра дремал, и Ансельмо видел освещенный круг, образовавшийся от огня, а за ним темные фигуры спавших людей. Часовой поднял голову и посмотрел в сторону леса, откуда, как ему, видимо, показалось, раздался какой-то шорох. Но вот он зевнул, переложил пистолет в другую руку и снова задремал.

- Рафаэль, - тихо сказал Ансельмо, вернувшись к своему привалу. Он осторожно рабудил спядящего аче.

В ответ Рафаэль мотнул головой и приподнялся со своего ложа.

- Рафаэль! - так же тихо продолжал Ансельмо. - Люди, за которыми мы идем, там на холме! - Он показал рукой в сторону холма. - Ты веди туда людей в форме, а я останусь здесь, и мы уйдем в колонию. А ты сам до неё доберешься?

- Когда мне уйти?

- Как только раздадутся первые выстрелы, уходи в лес, а дальше иди в колонию, если сможешь, догони нас!

Рафаэль молча кивнул головой, он целиком доверял Ансельмо.

Когда Ансельмо закончил говорить, Рафаэль стал будить полицейских. Аче продолжали мирно спать у своих костров.

Поначалу мальчик надумал идти за Рафаэлем, но потом остался у костра, но заснуть не мог. Так он коротал время до тех пор, пока вдали не послышались выстрелы. Разбуженные выстрелами, аче начали подниматься на ноги у костра и испуганно переговариваться друг с другом.

В это время вернулся Рафаэль. Он сказал, что все могут отправляться в колонию - здесь им делать больше нечего.

Утром, когда аче вернулись, дон Эмилио отвел мальчика в сторону и подробно расспросил его. Он остался доволен Ансельмо и горячо поблагодарил его.

- И в то же время, - сказал дон Эмилио, - должен тебя огорчить: я покидаю колонию...

- Что вы, дон Эмилио! Что случилось? - Ансельмо ожидал чего угодно, только не этого. Ему казалось, что он навсегда теперь устроен, что дон Эмилио научит его ещё многому и многому.

- Да, это большое несчастье, Ансельмо, для тебя, меня и аче...

- Но как же так?

- Правительство очень недовольно работой ученых в колонии. Не тем, что мы делаем здесь, - оно этим не интересуется, а тем, что мы своими трудами, публикациями статей, выступлениями по радио и телевидению разоблачаем политику истребления индейцев в Парагвае, показываем их тяжелое положение. И общественность других стран выражает тревогу, шлет запросы властям... В общем, мы не даем спокойно жить властям... И я уезжаю из колонии. Я просил дона Перейра оставить тебя в колонии и не обижать.

- Спасибо, дон Эмилио! - на глазах у Ансельмо показались слезы.

- Ты хороший, отличный парень, Ансельмо!

В тот же день дон Эмилио уехал из колонии.

Еще два месяца после этих событий Ансельмо провел в колонии. Днем он работал на кухне, вечера проводил с аче и у их костров, но в лес его не пускали.

Ансельмо решил уйти из колонии. Он поговорил с доном Перейра, который к нему хорошо относился, и сообщил ему, что хочет пойти работать на плантации иерба-мате, тем более что там он надеялся узнать хоть что-то о своем пропавшем отце.

Дон Перейра, видя, что мальчику очень тяжело оставаться в лагере после отъезда дона Эмилио, одобрил его планы и разрешил взять с собой немного продуктов и новые резиновые тапочки в дорогу. Кроме того он посоветовал, куда идти, где искать ближайшие плантации.

Ансельмо не стал откладывать выполнения своего решения.

Он выстирал свой костюм, поточил мачете, собрал котомку.

Вечером того же дня Ансельмо последний раз посидел со своими аче у вечернего костра. Он дал себе клятву, что, когда вырастет большой, обязательно вернется к аче и поможет им, как помогал дон Эмилио.

НА ПЛАНТАЦИИ

Ансельмо недолго добирался до плантации. Он не стал дожидаться попутной машины и покинул колонию пешком. Ему хотелось побыть одному, погрустить, расставаясь с аче и колонией, поэтому он долго шел вдоль дороги, которая связывала колонию с внешним миром. Это была колея, пробитая в красной земле колесами от машин, которые иногда приезжали в колонию: они привозили из дальних мест новые группы аче, приезжала новая смена медицинского персонала, военные привозили свои пайки. По этой же дороге перевозили лес крестьяне, подряжавшиеся возить бревна с лесосек.

Вот и сейчас, пройдя около часа по дороге, Ансельмо нагнал повозку, перевозившую бревно. Это был огромный ствол железного дерева. Ансельмо увидел, что, может быть, только трое взрослых мужчин могли бы обхватить руками этот ствол. Ансельмо также знал, что железное дерево очень тяжелое и поэтому повозка была запряжена двумя парами волов. Колеса у повозки были в два раз больше роста Ансельмо. Большие колеса применялись здесь для того, чтобы повозка не застревала в грязи в случае дождя, который размывал дороги, а такие колеса оставляли на ней глубокие ямки, наполненные грязной водой.

Ансельмо подошел к крестьянину - хозяину повозки.

- Буэн диа! Добрый день!

- Буэн диа! - крестьянин улыбнулся случайному попутчику. Он был рад даже мальчику - одному ему шагать рядом с медленно катящейся повозкой добрый десяток километров до перекрестка, где начиналось настоящее шоссе и где бревна перегружали на грузовики, было скучно. И крестьянин очень обрадовался, что шагать ему придется теперь не одному. И, конечно, он сразу же поинтересовался, откуда и куда держит путь Ансельмо. Тот подробно рассказал о себе. Крестьянин, пощелкав языком, удивился истории Ансельмо, а узнав, что тот направляется на плантацию йерба-мате, посоветовал, как туда добраться.

Из разговора с крестьянином Ансельмо понял, что плантации находятся довольно далеко. Ему придется на развилке дорог попроситься на попутную машину, потом ещё долго идти проселочной дорогой.

После этого разговора они прошагали молча довольно долго. Затем крестьянин, чтобы скоротать время, которое, как всегда, кажется, идет быстрее, когда дорога незаметна за беседой, спросил Ансельмо:

- А ты знаешь, как на нашей земле появилось такое растение, как йерба-мате?

- Нет! - ответил Ансельмо. Он тоже обрадовался продолжению разговора и был готов поддержать в этом своего спутника.

- А как?

- Хочешь, я расскажу тебе легенду, которую ещё слышал от своего деда о йерба-мате?