Тайна предтеч

Глава 1 Ловчий

Размеры свалки поражали. Если идти прямо, с пригорка на пригорок, топтаться не меньше получаса. Вот только напрямую не пройдешь. Логова тварей, тлеющие проплешины, едва прикрытые мусором провалы — все это заставляло передвигаться по полигону с опаской, по заранее разведанным маршрутам.

Ни с кем кроме крыс Босой, которого теперь знали под прозвищем Ловчий, на свалках не связывался.

Восьмилапые ящерки передвигались слишком быстро, плевались жгучим и зарывались в мусор с такой скоростью, что и рассмотреть их толком не всегда удавалось. Ширк! — и нет ее, только лунка и облачко пыли.

Крупные, с детскую ладошку тараканы выглядели безобидно, но стоило тронуть одного — мусор под ногами вспучивался живым одеялом. Каждая тварь по отдельности могла одолеть разве что новорожденного котенка, вместе же они могли облепить и сожрать живьем хоть целого слона.

Приходилось вдвое внимательнее смотреть под ноги, чтобы не наступить на такую букашку. И хотя тараканы, как и все измененные гррахами животные, никогда не выходили за пределы своей территории, опасность не успеть выскользнуть из-под проснувшегося живого «одеяла» была вполне осязаемой. Еще тут жили летающие облачками мухи, но больше всего крыс. Они устроили три огромных логова и контролировали почти всю свалку.

За ними Босой и приходил. Крысиные хвосты хорошо продавались в ближайших поселках: брали их в основном на ритуальные ожерелья юношам, чьи родители жаждали показать сына удачливым охотником, а вот отпускать на настоящую охоту не желали. Покупки эти, конечно же, совершались в глубокой тайне.

Еще Босой брал уши. Они, по мнению многих, в сушеном виде улучшали зрение. Босой был уверен, что это сказки. А вот лапки срезал для себя. Отвар из них и вправду на время дарил бодрость и повышал силу.

Подобравшись к логову, ловчий собрал оставленные во время прежних заходов булыжники. Раньше их приходилось таскать с собой, теперь же можно было просто собрать на месте, очистив от крысиного помета. Вместе с камнями он взобрался на выставленный в небо ковш наполовину утонувшего в мусоре экскаватора. Удобно устроился и бросил первый булыжник в одну из нор, которыми было испещрено все вокруг.

На шум выскочили две крысы. По форме морд и длине хвостов — защитники верхних уровней подземелий. Босой свесил ногу, подставляя кожаный сапог. Ближний грызун бросился на движение. Зубы его впились в толстый черпак, тело выгнулось, и задние лапы заскользили по подошве короткими острыми коготками. Не было бы сапога — кожу срезало бы пластами.

Босой прижал обезумевшую от ярости крысу к ковшу коленом. Зубы грызуна прокусили сапог и впились в ногу. Ловчий прикрыл глаза, активируя табличку интерфейса.

Шкала стойкости почти подошла к последней, третьей по счету отметке. Если терпеть укус, для прогресса придется сидеть в ковше дня три. Это в планы ловчего не входило. И все же подождать стоило, хотя бы несколько минут. Сегодня немного потерпеть, завтра еще чуть-чуть, потом еще — и, глядишь, шкала заполнится, делая носителя навыка еще немного сильнее и крепче.

Стараясь отключиться от ползущей вверх по ноге боли, Босой мыслями вернулся в тот день, когда в первый раз ощутил действие интерфейса.

— Надо бы и нам за кирпичами сходить, — мама не находила себе покоя, — Окно заложить в спальне, наконец-то. Крыльцо поправить.

Окно и правда требовало внимания. Стекла с каждым годом становились все дороже. Мешочки же с песком, которыми мама заложила его еще когда вселилась в дом, зимой насквозь промерзали.

— Уже? — Босой только вернулся с поля и еще не слышал поселковые новости. В свои пятнадцать он выполнял любые работы наравне со взрослыми, но продолжал держаться особняком, всегда выбирая дело, которые можно было выполнить одному. — Кирпичи уже готовы?

— Да, Пыльник в обед объявил, что можно забирать, кому надо.

— Вручную, что ли таскать? А телеги?

Мама вздохнула. Да Босой и сам прекрасно понимал, давно уже не маленький.

Общая телега осталась одна, и та дышала на ладан. Поселковый глава в жизни не разрешит ее использовать, тем более под кирпичи. Были еще две телеги, но они принадлежали самому Пыльнику. Просить у него — значит навсегда остаться должным: ходить, опустив глаза и плечи, и вечно поддакивать, даже если не согласен.

Раньше все было общим, принадлежащим всем сразу, но времена, когда люди все делали вместе, давно прошли. Что уж там, Босой даже маленьким застал их только краем, хотя и помнил, как поднимались на любое дело всем поселком, как не давали друг другу голодать, и общее было важнее личного.

Теперь все по-другому. Семьи, где мужиков было побольше, постепенно богатели, обособлялись, начинали копить какое-никакое добро. А накопив, совершенно не желали им делиться, особенно бесплатно.

Одинокие женщины, пожилые люди или те, кому не повезло со здоровьем, наоборот, жили все хуже. Взять на общественной кухне бесплатную похлебку, как раньше, просто потому, что ты голоден, стало невозможным. Был введен строгий учет: кто сколько отработал, кто сколько забрал и съел. Если же заболел или пропустил рабочий день по другой причине — виноват сам. Делиться никто не будет.

Мама говорила, что все это еще цветочки. Что придет время, и Пыльник, а может быть его сыновья, вдруг однажды посчитают, что все общественное — это их личное, лишь по недосмотру и бесхозяйственности раньше считавшееся общим. И ведь не будут особенно неправы.

Кто чинит телегу, когда сломается ось или треснет колесо? Крынка — сын поселкового главы. И пусть он за это получает оплату — но он же ведь чинит, и никто другой этого делать не умеет. Кто лучше всех понимает в болезнях коров и свиней? Жена Крынки, Олеська, однажды заплатившая за мудрость мимохожему старцу и несколько месяцев ходившая за ним попятам, записывая. А кто распускает бревна на доски и латает крыши? Его брат, Хром, даром что с детства хромой. Так уж сложилось, или заранее было подстроено, что все самое важное делают они, и богатеют с каждым днем, и однажды совсем расхотят делиться.

А еще мама говорила, что внуки Пыльника обязательно начнут считать, что и земля, и все дома и землянки в поселке тоже принадлежат им. И если кто-то хочет и дальше в них жить — нужно будет с семьей Пыльника поделиться урожаем, добычей и заработком. Был, правда, такой вариант, что появится в поселке семья посильнее пыльниковской, или придет кто-то со стороны. Но людям от этого вряд ли станет жить лучше.

Босого будущее поселка волновало мало. Если прижмут, не будут давать жить — он маму хоть на руках унесет и хоть на край света, и никогда она не будет голодать или в чем-то нуждаться. Одиночество дарило ему уверенность и силы.

— Я сам схожу, — Босой постарался, чтобы его голос звучал убедительно.

— Вместе пойдем, — вздохнула мама, — Куда ж ты один?

Мысли ее уже витали вокруг предстоящей тяжелой ночи, а руки машинально собирали нехитрый ужин: пара лепешек, тушеная с морковью фасоль и чай из листов смородины, обильно росшей в перелеске у холма. Босой с удовольствием вдохнул густой аромат тушеных овощей, приправленных только что сорванными в огороде укропом и луком.

В детстве, когда было время для праздных мыслей, он любил представлять, как пахли блюда прошлого. Могли себе позволить люди и сколько угодно мяса, и заморские приправы, и любые фрукты. Был, рассказывали, у них такой белый порошок, что куда ни добавь — все становится сладким. Сейчас в пищу добавляли только соль. И представить было сложно, как это: соль и вдруг сладкая?

Мечты о множестве вкусностей были для Босого в детстве самым интересным, важнее и сказок, и учебы, и рассказов торговцев, повидавших много удивительного. Повзрослев, он гнал от себя эти мысли. Мечты — для мальчишек, бездумных и беспечных. Босой же все чаще ловил себя на мысли, что уже не мама отвечает за него, а как раз наоборот — он в ответе за единственного во всем мире родного человека. Вот не будет Босого — кто принесет домой с охоты кабаненка, а если повезет, то и оленью ногу? Кто отработает на общественном поле новую одежду? Кто сходит за кирпичами, пока все не разобрали, и поправит крыльцо?

Маму на столь тяжелую работу и брать не стоило. Сколько они выиграют, если она пойдет?

Кирпичи делали редко, вдали от поселка, тщательно пряча место от гррахов. Складывать печь было нельзя, но и солнце неплохо сушило глину, если выдержать состав и делать все правильно.

Первое время готовые кирпичи перевозили все вместе, общественными телегами. Теперь придется таскать на руках.

Сколько унесет мама за раз? Самое большее пять, да и то оттянет руки и снова начнет стонать по ночам. Сходит два раза — десять. А нужно шестьдесят. Сам Босой без труда принесет восемь, а потом сходит еще два раза, да и то если себя пожалеть. За две ночи вполне управится, если все не растащат до него.

— Я пойду один, мам. Ну чего ты там принесешь? Да и с утра тебе на работу.

Не сразу, но убедить ее удалось. Наспех поужинав, Босой отправился в путь. Вышел на дорогу, свернул за ближайшие дома, стараясь идти прямо и уверенно, и только потом побежал.

План был прост. Чтобы не пугать маму, он решил делать по две быстрые ходки и прятать кирпичи в огороде, изображая, что сходил только один раз. Если хватит сил — обернётся за ночь семь или даже восемь раз и только потом сознается, что смухлевал. Зря что ли ему вчера стукнуло пятнадцать? По нынешним меркам — полноценный мужчина. Старики рассказывали, что прежде и до восемнадцати лет люди считались детьми, а работать начинали в двадцать один, а то и в двадцать четыре. От этого хотелось смеяться.

Кровь бурлила в теле, даря ощущение всесилия. И все же на пятой ходке он бежал уже не так споро, а во время шестой еле плелся, всерьез сомневаясь, что с утра сможет встать с кровати и отправиться работать.

Он не прошел и полпути, как перед глазами его что-то вспыхнуло, отняв на время способность видеть и соображать. Босой, и без того утомленный беготней с кирпичами, сел, где стоял, с трудом удерживая равновесие.

Проморгавшись, он понял, что это была не просто вспышка, а самая настоящая галлюцинация, устойчивая и странная, состоящая из повисших в воздухе ярких незнакомых символов. Болезнь? Сумасшествие? Отравление? Хотелось сослаться на усталость, мало ли что бывает после целой ночи упорного труда? Вот только перед глазами бегали не просто мушки — это были настоящие вполне осмысленные рисунки.

Сверху — ряды отчетливо различимых тонко прорисованных значков. Ниже — широкая горизонтальная полоска. А еще тоненькое «дзинь», которое Босой точно услышал, но при этом руку мог отдать на отсечение, что звук этот родился не снаружи, в прямо внутри его головы.

Сколько он ни тер глаза, рисунки не исчезали. Пришлось всматриваться в них, стараясь разобраться в деталях. Не могло же быть такое, чтобы видение совершенно не имело никакого смысла?

Видел ли он что-то похожее раньше?

Память услужливо подкинула нужное воспоминание: бетонные опоры разрушенного моста, раненый гррах и тысячи висящих в воздухе строк, бегущих одна за другой. Они всплывают снизу и исчезают наверху, почти под самым сводом. На той показанной ему картинке были точно такие же значки, что и сейчас стояли перед глазами.

Босой зажмурился, пытаясь разобраться в ощущениях. Он не знал, как сходят с ума, но видел людей, про которых говорили, что они безумны. Желания говорить бессвязные речи, вращать глазами или бегать по полю голым, желания у него не возникало. Мысли текли ровно, позволяя обдумывать каждую деталь. И все же стоит открыть глаза — и вот они, картинки. И даже если очень захотеть, чтобы они убрались к чертовой бабушке…

Значки исчезли. Пропали, словно их и не было.

Босой выдохнул облегченно, но теперь он чувствовал даже некоторую обиду. Чем бы видение не являлось, теперь, когда оно исчезло, изнутри грызло любопытство.

«Посмотреть бы снова, понять».

Послушные мысленному приказу, значки и полоски вновь всплыли перед глазами, только теперь собранные в совсем ином, новом рисунке.

«Нет, не эти, прежние!» — возмутился про себя Босой, уже не особенно беспокоясь, безумие это или сон.

Картинки сменились, как будто он перевернул страницу книги. Перед глазами снова всплыл ряд строчек и одна единственная полоска, отчетливо разделенная на три части вертикальными отсечками. Если считать, что все происходящее — не бред, Босой взялся бы утверждать, что первая треть была заполнена белым, а другие две трети оставались пустыми.

«И что это, черт побери, значит?».

В голове щелкнуло. Босой дернулся от неожиданности, насильно выдернутый из воспоминаний обратно на свалку, к крысиному логову. За годы он привык не замечать мелких извещений, но сейчас расслабился и услышал.

И хорошо. Зубы крысы слишком глубоко проникли в тело, расширяя и без того болезненную рану. В сапог потекла кровь, и шкала жизни начала опускаться, преодолев отметку в девяносто процентов. Слишком низко для начала охоты, но пока не критично. Вот если бы он пропустил уведомление, пришлось бы переносить охоту на несколько дней. Торговцу, с которым все уже было оговорено, это не понравится.

Босой одним ударом добил крысу. Хватит на сегодня прокачки стойкости — и так кровь до конца охоты будет хлюпать в сапоге. Впереди немало работы. Не уходить же с единственным хвостом?

Нога снова скользнула вниз, и второй защитник вцепился в нее точно также, как и первый. Перетягай их хоть с десяток — все будут действовать одинаково, и не попытаются сообразить — куда исчезают товарки? И может быть не стоит повторять их судьбу?

Короткий удар, пока зубы грызуна не пробились сквозь черпак, и новый камень полетел в очередную нору. Оттуда выскочило сразу пять защитников, и на этот раз среди них был один из тех здоровяков, которых Босой называл прапорщиками. Теперь крысиный отряд имел командира, и тактику пришлось пересмотреть.

Мир менялся. Понемногу, исподволь, но Босой видел изменения едва ли не каждый день. С год назад крысиные прапора появлялись только на третьем уровне подземных логовищ. Месяца четыре назад стали заходить на второй, и вот уже грызун-здоровяк на поверхности, крутит носом, отыскивая врага, попискивает, организовывая вокруг себя круговую оборону.

Босой примерился и метнул ему в морду булыжник. Не повезло. Именно в этот момент прапор развернулся, почуяв какой-то запах. Острые края камня располосовали ему нос, но не убили. Хлынула кровь, но на боевом духе защитников логова это никак не отразилось. Пронзительно взвизгнув, здоровяк повел звено в атаку. Ловчий перебрался на стрелу и привычно, даже с некоторой скукой занял оборону.

Сколько он уже погубил крыс, прямо здесь, на этом экскаваторе? Уж точно не меньше четырех десятков. Если считать по всем свалкам, которые он встретил на своем пути — под тысячу. Жители мусорных завалов были не такими уж простыми, но самыми предсказуемыми противниками.

Пока не замечали ловчего — крутились возле норы, перебегали туда-сюда, принюхивались и надолго застывали на месте. Хватались за подставленный сапог, отпрыгивали от сброшенных мертвых товарищей, но никогда не пугались, не отступали, до последнего повторяя один и тот же охранный ритуал.

Первым на стрелу экскаватора вскочил, как и всегда, самый слабый боец крысиного звена. Животным благородство не свойственно. Если противник силен, то первый погибнет точно, а значит посылать надо того, кого меньше всех жалко. Если же противник слаб — так пусть и справляется с ним самый хилый, а потом делится добычей.

Босой даже не взглянул на авангард, выцелил прапора и снова метнул булыжник. Камень проломил грызуну череп, оставив звено без командного центра. Теперь уничтожение живой силы противника оставалось делом времени.

Стараясь не потерять равновесие, ловчий пинками раскидал с трудом карабкающихся по ржавому металлу крыс. Две из них отошли в мир иной прямо в воздухе, потому что Босой прекрасно знал это слабое место — внизу, сразу за ребрами — попадание в которое могло отправить грызуна к праотцам с одного удара. Оставшихся добил бросками камней.

Пока все шло по плану. Трижды защитники выскакивали по двое или трое, дважды с прапорами, но никто их них не успел даже прыгнуть в сторону человека, не то что укусить. Собрав трофеи, Босой, насколько смог, расширил вход одной из нор и полез в нее вперед ногами.

По идее, раз защитники перестали выскакивать, первый уровень свободен, и все же стоило проявить осторожность. Если кто-то в темноте тебя хватает за ноги, а голова и руки еще снаружи — это одно. Гораздо хуже, если вцепятся в лицо или голову, и попробуй тогда выберись.

Узкий ход закончился меньше, чем через метр. Сколько Босой не лазил в крысиные логовища, так и не понял, зачем они строят внутри мусорных куч такие огромные пещеры, что человек может идти в полный рост. Правда, доходить до самого низа не удавалось, но на пройденных уровнях он ни разу не видел, чтобы столь большое пространство хоть как-то использовалось.

Босой достал из рюкзака небольшой светильник и поджег фитиль. Это была его гордость — настоящая стеклянная лампа, способная работать почти на любом жидком горючем. Экономная и удобная, она не потухала даже если уронить ее на землю. При охоте в завалах, пещерах или норах — вещь незаменимая. Без нее в некоторые места и соваться не стоит.

Люди и не совались, предпочитая заплатить за услуги профессиональному ловчему.

— Эй, родимые! Выползай! — без труда отыскав спуск на второй уровень, Босой крикнул и, едва услышал шелест когтей, метнул булыжник в проход, столь же узкий, как и входная нора. Он нисколько не сомневался, что камень попадет в цель и унесет с собой одну, а то и две крысиных души. В таких вот условиях, когда цель не ожидает атаки, его бросок всегда был безошибочно точен.

Слишком часто за последние годы он бросал камни, а если долго и упорно стараться, не жалея себя, то интерфейс обязательно вознаградит новой силой. Такой, что не подвластна ни одному человеку, у которого интерфейса нет. То есть любому другому человеку в мире, кроме Босого.

Крысы на втором уровне подземелий по интеллекту мало отличались от первого, то есть были точно такими же тупыми. Часть из них удалось закидать камнями, часть передавить сапогами прямо перед лазом, и все же до зачистки уровня было еще не близко. Там, в дальних залах, скопилось не меньше трех ведомых прапорами отрядов, и с ними точно придется вступать в рукопашную схватку.

На такой случай у Босого был предусмотрен особый аргумент.

Он отвязал от рюкзака палку, которую обычно таскал в руках на манер посоха. Почти бесполезное в голом виде оружие после присоединения металлического наконечника превращалось в копье, легкое, острое и прочное. И вот им-то ловчий умел творить настоящие чудеса.

Во вторую руку лег большой охотничий складень. Увидел бы сейчас Босого любой, даже очень спешащий по собственным делам гррах — вмиг бы аннигилировал зарвавшегося человечка. Деревянное копье они еще с горем пополам терпели. «Разрешались» и тонкие заточенные полоски металла в качестве хозяйственных ножей. Но стоит соединить древко и металл, или, не дай бог, собрать несколько полосок металла в складень — пиши пропало. Гррахи, конечно, людей и поселки не обыскивали, да и вообще относились к людям не внимательнее, чем к полевым мышам, и все же бдели. Попадешься на глаза с небольшим хозяйственным ножиком, но с деревянной ручкой — пиши пропало.

С крысами проще. Они ненавидят человека хоть голого, хоть вооруженного. А может просто хотят сожрать, без ненависти и даже с некоторой благодарностью.

Оставшиеся три отряда грызунов прыгнули вместе, скопом. Обычный человек в жизни не выдержал бы такой атаки, пошатнулся, упал и был бы погребен под волосатыми терпко пахнущими мускусом телами. Ловчий умел то, что не умели другие.

Резко сместившись вправо, спасибо подаренным интерфейсом рефлексам, Босой поймал на острие копья выше всех прыгнувшую крысу, другую резанул поперек тела складнем, еще в полете. Маневр позволил избежать зубов большинства нападавших тварей, но три все же повисли на одежде: две на сапогах и одна на штанине. Три быстрых взмаха ножом, пока разбираются между собой промахнувшиеся грызуны, и ловчий снова был готов отражать нападение. Тем более, что ряды атакующих поредели на треть.

Крысы сгруппировались и снова напали, только теперь в их ряды встали и прапора. Тяжелые, клыкастые, они медленнее солдат, но намного умнее и точнее. Когда ловчий отбился, шкала его здоровья осела еще на двадцать процентов.

Босой чертыхнулся от его разобравшей досады. Путь на четвертый уровень теперь был заказан. Если на первом уровне он встретил трех прапоров, а на втором уже семерых, значит на третьем его ждет стычка с крысиным лейтенантом, а про четвертый и думать не хотелось. Одного лейтенанта еще можно было одолеть — не слишком-то они умны и грозны, а вот тварей, что жили глубже, ловчий и видел только раз, и от блеска клыков ему тогда здорово поплохело.

Это было самое обидное в «работе» интерфейса. Сколько Босой не упирался, сколько не тренировался, рискуя подчас жизнью, направлений развития было слишком мало, прогресс по ним был медленным, и даже если удавалось заполнить все три деления шкалы — это не давало какой-то особенной сверхсилы.

Да, по сравнению с обычным человеком Босой был невероятно силен, ловок, быстр и точен. Никто не смог бы также точно кидать камни, бить копьем и ножом, легко попадая не просто по противнику, но и в любую намеченную точку в его теле. И все же крысиные лейтенанты оставались для ловчего слишком серьезными противниками.

И все. Потолок. Босой пролистал все «странички» интерфейса, нашел способ развивать все доступные шкалы — и все же оставался низшим звеном пищевой цепочки новой земной фауны.

Может быть, больших результатов удалось бы достигнуть в команде. Не так уж сложно найти отчаянных ребят, готовых пойти в отряд к «сверхчеловеку». Босой слишком боялся, что однажды кто-то из команды погибнет, а может быть и весь отряд, во время неудачной вылазки. А еще он очень твердо решил, что никогда и никому не расскажет о подаренном ему гррахом интерфейсе.

А значит путешествовать и охотиться ему придется одному. Ведь стоит завести постоянных спутников, секрет не спрячешь, не убережешь. И хорошо если тайна достанется только им. Можно же и ошибиться в человеке, довериться болтуну, обманщику или еще хуже — шантажисту. И тогда прощай прежняя самостоятельная свободная жизнь.

Особенно ловчий чурался женщин, ведь в них можно ненароком и влюбиться. Что бывает с сильными свободолюбивыми мужиками, стоит им втюриться в какую-нибудь красотку — он видел не раз. Видел, и временами испытывал перед женщинами настоящий мистический страх.

Прохождение третьего уровня крысиного подземелья походило на долгую рутинную работу, с той лишь разницей, что любая ошибка могла стоит ловчему жизни.

Забрасывая булыжниками очередное звено и затаптывая ногами тушку прапора, Босой в очередной раз задумался — почему измененные гррахами животные ведут себя именно так: словно болванчики с одной только заложенной им в мозг программой? С одной стороны — беззаветная самоубийственная преданность логову и стае. С другой — нежелание и лапой двинуть на защиту, например, первого уровня, если сама крыса живет на втором и, тем более, на третьем.

Крысы, ценой собственных жизней, словно проверяли охотника на прочность: как далеко он сможет пройти? Насколько хватит сил, отваги и ума?

На третьем уровне нужны были точность, осторожность и педантичность. Подземелье здесь разделялось на три части — от маленькой к большей. Каждая часть колоннами условно делилась на залы. Освещения никакого не было, и в первый раз попав сюда, Босой действовал наугад. Благо, лейтенантами тогда здесь и не пахло.

Установив на стенном выступе лампу, ловчий долго присматривался к поведению крыс. Движение их казалось хаотичным, но только на первый взгляд. В определенный момент, происходило это не чаще, чем раз в час, отвечавший за залу прапор начинал обход ее границ. Если вовремя шумнуть, тихонько, он отходил от своих солдат, проверить, в чем дело.

Шумнешь громче — и придется убегать на второй уровень, пережидать или убираться совсем. Шумнешь тише — надо будет сидеть и ждать следующий шанс, и так до бесконечности.

Прапорщик откликнулся на шорох, и спрятавшийся за изгибом стены ловчий успел схватить его поперек спины раньше, чем он вцепился в руку. Взмах, и жирное крысиное тело отправилось в далекий полет, прямо в не менее мерзкого сородича, находящегося в таком же «звании». Два командира сцепились, полосуя друг друга зубами и когтями.

На помощь бросились их звенья. С трудом понимая, кто побеждает, Босой иногда подбивал камнями самых резвых, что привело в итоге к взаимному уничтожению обоих отрядов.

Увидев впервые драку прапоров, Босой долго думал, почему они дерутся, да еще и так ожесточенно? Чтобы ответить на вопрос в точности, пришлось бы надолго поселиться в крысином царстве. И все же версия была: победивший прапор имел право бросить вызов лейтенанту или заменить его в случае смерти. Как и люди, крысы без раздумий убивали и рисковали собственными жизнями ради статуса, власти и более вкусной пищи.

И снова ожидание, иногда по нескольку часов. Перед каждым залом Босой спрашивал себя — почему он продолжает здесь находиться? Хвостов и ушей в рюкзаке хватит на месяц безбедной жизни, а то и на покупку какой-нибудь полезной редкости из прошлого. И все же он не уходит. Вдыхает запахи крысиных экскрементов, до рези в глазах всматривается в тьму, стараясь распознать движение, бросает камни, топчет гадкие шерстяные тушки и стоит, выставив перед с собой копье, когда нападают оставшиеся с небольшим отрядом лейтенанты.

Линия жизни неуклонно ползла вниз, руки отказывались подниматься, но он снова и снова садился на землю, и смотрел, и ждал. Босой точно знал, почему это делал, и все же не уставал задавать себе один и тот же вопрос и давать один и тот же ответ.

Он должен стать сильнее. Он должен заработать как можно больше денег, чтобы идти дальше, расспрашивать людей, платить им за кров, еду и, главное, за информацию.

Жизнь дала крутой поворот шесть лет назад, когда Босому было шестнадцать. Пыльник тогда отрядил самых сильных мужчин на трехдневную охоту, не удосужившись провести должную разведку. Отряд ушел, и Босой вместе с ними.

И почти сразу, то ли случайно, то ли по чьей-то наводке, к поселку подошла банда работорговцев. Они и в селение входить не стали, чтобы не нести случайные потери, только выставили условие — пять женщин в обмен на их мирный уход.

Времени дали до обеда, чтобы не успели организовать оборону или, не дай бог, послать за подмогой. Благо хоть не требовали только молодых, иначе бы поселок после такого хоть распускай, ведь без невест не будут здесь жить и женихи, да и у каждой молодухи был и отец, и ухажёр, и брат. Понимали это, наверное, и работорговцы, и чтобы избежать безжалостной погони, согласились хоть на вдов, лишь бы не были слишком старыми и на торгу потом хоть что-то стоили.

Пыльник, не зря все-таки носивший звание главного, в итоге сторговался на трех одиноких женщин, три мешка зерна, пять ящиков копченого мяса и семьдесят металлических пластин. И все бы кончилось ладно, одним огорчением от бессовестного грабежа, да только одна из женщин не стала дожидаться ужасов рабства и полоснула себе ножом по венам.

Пришлось заново рядиться, выбирать, кого отдать. И не держись Босой так отстраненно от поселковых, покажи он людям свою новую силу, может все и сложилось бы по-другому. Односельчане же здраво рассудили, что лучше потерять вслед за женщиной одного молодого диковатого парня, чем целую семью. Да и Босой никогда не скрывал, что собирался, чуть что, уйти из поселка сам и мать увести. Так что как ни крути, всем выгодно было отдать бандитам именно ее.

Вернувшись с охоты, Босой долго стоял посреди того места, которое в поселке называли центральной площадью, хотя ни площадью, ни тем более центральной оно называться право не имело. Стоял и думал, опустив дрожащие руки, что он, как мужчина, должен сделать.

Был бы он в нужный момент дома, а не на охоте — один бы вышел против всей банды работорговцев, и бабка надвое сказала, кто бы еще отступил. Махать же кулаками после драки не было никакого смысла.

Бросится на Пыльника? Вытрясти из него душу, а потом из его сынков и невесток, до того, как навалятся толпой? Вполне выполнимый план. Вот только что с того? Разве это поможет вернуть маму?

Не слишком робкие мужчины окружали потихоньку Босого, примериваясь к палкам и топорам, а он стоял и молчал. Глаза наливались кровью, душа требовала мести. Вот только мести за что? За то, что смалодушничали, не дали банде бой? За то, что перед тем, как отдать женщин, Пыльник не умер сам?

Босой искал повод броситься в драку и не мог найти. Хватило бы малейшей мысли, одного аргумента, чтобы убить за мать всех, до кого он сможет дотянуться. Ни мыслей таких, ни аргументов не находилось, и он стоял, все больше белея и врастая ногами в землю.

А потом просто ушел. Откуда пришла банда и в каком направлении ушла ему рассказал соседская баба, плаксивая и сердобольная. Она бежала рядом, с трудом поспевая за его широким отчаянным шагом, и нашептывала, поминутно утирая слезы: и как выглядели бандиты, и как вооружены, и что говорили, и куда пошли.

Главенствовал среди них мужик по прозвищу Стрыга. В подчинении у него было всего восемь человек, но все как на подбор — высокие, сильные, с пустыми глазами и хорошим оружием. Для небольшого поселка — серьезная сила, да и любой отряд постесняется с такими вступать в бой без серьезного повода.

Банда вела рабов и тащила телеги с добром, но быстро догнать их не получилось, хотя Босой бежал весь день и половину ночи напролет. В конце концов он понял, что или работорговцы свернули в сторону, или он сам пошел не туда, но в третьем по счету встреченным им поселке о банде Стрыги вообще не слышали, да и в округе в последние дни никого из чужих не видели.

Пробегав с неделю, Босой был вынужден признать, что перестал понимать, в каком направлении вести погоню. Да и деньги, и прихваченная с собой еда подходили в концу. Еще немного в таком темпе — и он превратится в грязного оборванца, без цели блуждающего по степи.

Босой заночевал в ближайшем селении в подсобке у торговца, а с утра пошел к местному главе.

В этих краях Босого не знали, и можно было представляться любым именем, а еще перестать делать вид, что он обычный огородник, каких в любом поселке — по девять на десяток.

— Чего тебе? — здешний главный, по имени Керн, был не такой высокий, как Пыльник, и в плечах поуже, но взгляд такой же наглый и надменный.

— Я ловчий. Проходил мимо. Решил узнать, нет ли у вас для меня работы.

— Ловчий? — Керн подозрительно прищурился, — Такой молодой? Один?

Наверняка он хотел добавить еще что-нибудь оскорбительное, но поостерегся. Ловчие были товаром штучным, редким, и с ними старались не шутить.

— Так есть работа, или нет? Я тороплюсь.

— Да погоди ты, — Керн сдался, спустился с крыльца и подал руку, — Торопится он. Есть одно дело, а то и два. Тебя звать-то хоть как?

— Так и зовите, Ловчим.