Тайна Святой Руси

Гряди же на царственную тризну, на самое поле сражения и узри начальный город Российского царствия, не столь сияющий золотом, сколь обагряющийся неповинной кровью славных страдальцев. Узри суровое и кровавое принуждение к Никоновым новшествам. Узри и крепких оруженосцев Христа моего, храбро страдавших за слово свидетельства Его.

ГЛАВА I О ЕПИСКОПЕ ПАВЛЕ КОЛОМЕНСКОМ

Начальник оного доброго воинства был не от простого народа, не от крестьянского сословия, но пастырь Христова стада, бодрый страж церковной доброты, златокованая труба благочестия, ревностью и именем согласный избранному сосуду <апостолу Павлу>, чудный архиерей коломенского города. Богатство ревности, изобилие разума, постоянство твердости в оное время вознесли его на светильник явления и светло всем показали.

Ибо когда Никон собрал Собор, коварством уверил всех, что подобает исправить старопечатные книги, якобы не согласные с древними харатейными и письменными. Все архиереи и священники простой верой поверили тому, думая, что Никон — истинный пастырь.

Но не Павел, тезоименный верховному <апостолу>, внутренние очи которого были отверсты! Он познал волка, прикрытого овечьим одеянием. Так противостал дивным дерзновением о древнем церковном благочестии, что Никон писал на него жалобы к вселенским патриархам.

Говорят же некие, что тогда по Никонову принуждению российские архиереи подписывались под свитком <соборных постановлений>, под написанным или ненаписанным, не могу о том точно сказать. Дивный же Павел, коломенский архиерей, дивное подписание дивно начертал. Показал не некое соединение, не какое соглашение, бывающее от младенческого страха, но мужественный церковный глас чудно объявил: «Если кто от обычных преданий Святой Кафолической Церкви отымет, или приложит к ним, или по-иному развратит, анафема да будет!»

Этим мужественным начертанием Никоново сердце словно острым оружием так крепко пронзил, что Никон не смог удержать злобную ярость, но, призвав дивного Павла, своими руками (о, злобная ярость!) бил того священного по священному лицу.

Не усрамился великого чина священства, не устыдился святости честных седин мужа, не убоялся апостольских правил, грозящих извержением дерзающим на такое. Этим заявил о себе, очевидно показав, что не пастырской ревностью, но мучительской лютостью вводит новые догматы.

Что же славный Павел? Разве убоялся досады, разве смалодушествовал о бесчестии? Никак! Но стоял в древнем церковном благочестии непреклонен, как столп. И патриарх Никон предлагал ему многие увещания и лестные слова и прежде, и тогда, и потом, дабы преклонить его к своему намерению. И обрел не малодушного, но крепкого и великодушного воина.

Указывал Никон на просторечие старопечатных книг, неукрашенных словесной красотой. А Павел указывал на простоту евангельской истины и рыбацкий язык апостольской проповеди. Никон утверждал, что исправление новопечатных книг необходимо и должно совершаться по правилам грамматического художества, А Павел указывал, что новшества полагаются не по грамматическим правилам: «Какие правила отметают трисоставный крест с просфор? Какая грамматика возбраняет двумя перстами знаменоваться? Какой синтаксис постановляет пятью перстами благословлять? Какая пиитика узаконивает «аллилуйю» троить? Не по правилам грамматики отметаете седмицу просфор в службе, символ <веры> приложениями и отложениями изменяете, поклоны в посты отъемлете. Всему тому грамматика не учит, не наставляет. Но по писанию святых отцов до конца неизменно должно содержаться древнее предание Святой Кафолической Церкви, учительства и гласы святых церковных учителей, греческих и российских, прекрасный древний церковный обычай, неизменно от греков принятый, неизменно сохраненный до нас. Мы же последуем древнему церковному законоположению. Мы соблюдаем заповеди святых отцов. Еще же должно бояться отеческих клятв и запрещений, говорящих: проклят разоряющий отеческие уставы и неизменные церковные уставы, которые положили отцы твои».

Никон предлагал новопечатные книги греков, нынешние обычаи, сегодняшние чины, которым увещевал последовать. А Павел указывал, что греческие новопечатные книги древнегреческим рукописям весьма не согласны, ибо печатаются в латинских странах и растленно печатаются. В них же указано и исхождение Святого Духа от Отца и Сына, и обливание в крещении, и иные латинские заблуждения насеяны. Оттого и недостоверны.

И говорил о греках, что нынешние обычаи греческие с древним греческим обычаем и преданием несходны. Троеперстное их знамение и пятиперстное благословение несогласны древнегреческим учителям Феодориту, Мелетию, Петру Дамаскину, Никифору Панагиоту и Максиму Греку. Они своими вдохновенными словами научили двумя перстами креститься и благословлять. Несогласны и всей Древневосточной Кафолической Церкви, иконным изображениям, всегда являющим двуперстное сложение. Несогласны и святым апостолам, чрез дивного евангелиста и живописца Луку показывающим иконным изображением самого Христа Бога, благословляющего двумя перстами Своих учеников.

Говорил о греках, что живут они неволей под страхом агарянской державы и нуждами стеснены, с оными <агарянами> сообщаются и отступают от многих чинов церковных и преданий, о чем свидетельствует старец Арсений Суханов, посланный от патриарха Иосифа.

Показывал Никону древний харатейный славянский «Устав», в нем же <земные> поклоны в святой Великий пост и в прочие. Там же повелевается с коленами головы преклонять на прежде-освященной <литургии> и в вечер Пятидесятницы, и прочие уставы и обычаи согласно старопечатным книгам. Такими и иными показаниями Павловы вдохновенные уста явили Никона всего безгласна, всего посрамлена.

Не сумев увещаниями одолеть духоносного мужа, <Никон> снова обратился на ярость и гнев. Повелел оную книгу «Устав» отобрать, самого богоносного Павла темнице предать. Написал на него константинопольскому <патриарху> Паисию, поведав об упорстве и крепости мужа. И оттуда ответ о нем получил, который обретается в <книге> «Скрижаль», в послании Паисия.

Также патриарх Никон, когда не смог ни страхом, ни биением, ни темницами и оковами преклонить того <Павла>, в ссылку и заточение посылает, в один из убогих монастырей, именуемый Палеостровский, в северных странах, в Олонецком уезде, лежащий близ студеного моря. Там дивный Павел долготерпеливо препроводил немалое время, ясным гласом и светлой душой свободно проповедуя древнего церковного благочестия светлость.

Не смогли новолюбцы стерпеть ревность богоносного мужа, отвезли оттуда в новгородские страны (о, немилостивая суровость!). По многом томлении непосвященные священного епископа в сделанном срубе огненной смерти немилостиво предали. Так священный Павел, приносивший Господу священные жертвы, себя принес Владыке в жертву преосвященную. Добре скончался в огне, быв добрым пастырем. За догматы отеческие свою душу предал радостно.

ГЛАВА II О ПРОТОПОПЕ ДАНИИЛЕ КОСТРОМСКОМ

Еще же явились и добрые советники, и ревностные свойственники, и дивные сострадальцы предоброму Павлу, как в совете стояния за благочестие, так и в терпении за христианские догматы. В самом начале нововведений дивный и твердый духом муж Даниил, протопоп костромской, вместе с протопопом Аввакумом познал Никоново коварство.

И от святых древних церковных книг они тщательно собрали <выписки> как о двуперстном сложении крестного знамения, так и о поклонах в Великий пост. Подали прошение царю, жалобу на Никона принесли. В ней же написали, что православно двумя перстами креститься и благословлять, что церковными законами повелено творить земные поклоны, то есть коленопреклонения. А те, кто не крестятся двумя перстами, клятвой осуждаются. Так же и не творящие коленопреклонения в святые посты от Церкви низлагаются и с еретиками анафематствуются.

Царь же принял их прошение, но ничего не сделал, ибо имел веру лестным ухищрениям Никона. Когда Никон услышал о ревности Даниила и о жалобе к царю на себя, разжегся природной яростью, послал взять Даниила. Когда же его привели <к Никону>, то сколь ругательно обесчестил, сколь немилостиво томил, сколь гневно и яростно умучил! При царе бесчестно голову его остриг, бесчестно одеяние содрал, издеваясь над священным мужем, повелел в хлебницу Чудова монастыря отвести.

И так великими томлениями того помучив, не смог его крепость расслабить, не смог низложить его твердость духа. Наконец, что умышляет: ищущего небесных селений посылает в заточение, но каким неслыханным бесчестием (о, нрав бесчеловечный!). Возложили терновый венец на дивного Даниила, как иудеи на Христа моего. И так в ссылку привезли в астраханский город, посадили в земляную темницу.

Но мужественный страдалец, радуясь, претерпел бесчестие, веселясь, язвы Христовы на теле своем носил. Благодатью Владычней осиянный, благодушно в мрачной темнице сидел. В ней же голодом и нуждами довольно томим, благодарственно терпел. И от мрачной темницы, радуясь, взошел к незаходящему солнцу Христу, за Его же законы пострадал.

ГЛАВА Х О БОЯРЫНЕ ФЕОДОСИИ МОРОЗОВОЙ, КНЯГИНЕ ЕВДОКИИ УРУСОВОЙ И ПРОЧИХ

Тогда и некие из благородных жен, если можно назвать их женами, дивно и мужественно прошли путь страдания. Великая в страдательном терпении, великая в царедворцах Феодосия из великих бояр Морозовых премногим богатством так изобиловала, что имела крестьян до восьми тысяч, а дворовых слуг — до четырехсот.

Столь премного сияла славой, что повседневно при царском величестве и в царских дворах бывала. И сестра ее, ревностная княгиня Евдокия из князей Урусовых, и благородная в женах Мария. С ними же их предобрая начальница и учительница спасения инокиня Иустина. Славные жены славно и храбро прошли поприще страдальчества и увенчались победным венцом. Их же страдание таким было.

Великая и дивная боярыня Феодосия, кравчая царского величества. всегда пребывала в монаршем доме. И когда новины Никоновы начали смущать и колебать Россию, она, будучи благодатной ревнительницей древнего благочестия, стала помалу уклоняться царских дворов и прибывала в домах любителей древнего церковного благочестия. Посему в царском доме царь и царица присно вопрошали, чего ради не обретается присно при царском дворе?

И когда узнал монарх, что она древнего церковного благочестия держится, того ради и не приходит, тогда призывал ее к себе, увещевая покориться царской воле и архиерейским Соборам. Каких увещаний не явил! Каких обещаний не давал! Каких ласкательных слов не говорил ей, дабы приняла Никоновы новины!

Но что оная дивная в ревности, дивная в рассуждении боярыня? Дивно монарху отвечала: «Вашему царскому величеству всегда покорны были и будем, ибо от прародителей сему научились. И от апостола учимся Бога бояться и царя почитать (1 Пет. 2, 17). К новинам же патриарха Никона пристать никогда не дерзнем! Ибо от благочестивых родителей рождены и в благочестии воспитаны, с детства научились священным писаниям, от пелен научились Божьему закону. Не откажемся того, чему добре обучились! Не преступим отеческих святых пределов, не загладим писаний, которыми в Священной Церкви были священно воспитаны. Наученные в древнем православии, никогда и никак не посмеем переучиться наново и руководиться новыми законами. Отеческих запрещений и страшных клятв ужасаемся, весьма боимся и трепещем!»

Увидел самодержец, что славная боярыня не покоряется и к новинам пристать не хочет. Рассказал о том, как отцам, архиереям. Они же, привыкнув свои догматы дивным учением кровопролития утверждать, советуют и увещевают монарха оную славную боярыню и бывших с ней отдать гражданскому суду.

Когда отдали их на немилосердное истязание, что страшное, что ужасное с ними сделали! Как благородных узами оскорбили! Как славных темницами обесчестили! Как честных мучениями немилостиво растерзали! Слушайте.

В ночи собрались честные и великие бояре Долгоруков, Воротынский, Сергиев и прочие. Привозится на пыточной двор и дивная в терпении Феодосия. Мучительные приспособления уготовляются, реброломательные орудия предлагаются, великий огонь разводится.

Как их приготовили, сказал князь Иван Воротынский: «Благородная боярыня Феодосия! Видишь ли огонь? Видишь ли мучительные орудия, уготованные тебя ради и на тебя? Послушай нас, прими новоизданные книги и догматы, тогда первую честь и славу от монарха и от нас примешь».

Что же храбрая душа? Что мужественная страстотерпица отвечала? «О, бедный князь Иван! Что грозишь мне угасающим и сотворенным огнем, который я всегда разводила для домашних потреб — для печения, для варения, для согревания дома. Так всегда поступала, потому нисколько не боюсь сего огня, обычного и угасающего. Но трепещу вечного и неугасающего пламени, хотящего бесконечно палить всех законопреступников».

После этих речений судьи повелели прежде взять ее сестру, благородную княгиню Евдокию, повесить нагой на дыбе и мучить немилостиво. Также и саму благородную боярыню, терпеливую Феодосию, повесили нагой.

О, свирепое немилосердие судящих! Не устыдились такого благородия, не усрамились честности оных, не помиловали слабости женского пола! Но яростно пролили неповинную кровь, растерзали праведные плоти, ранили тела преподобных, без всякого стыда расцветили их спины кровавыми глубочайшими ранами. И не дивно — архиереи на свои головы взяли пролитие праведной крови!

Потом, сняв с дыбы, нагих на землю бросили. А была великая зима, и много снега лежало на земле. О, конечное бесчеловечие каменных сердец, называющихся христианами! Христиан православных и честных в благородии, соблюдающих святые законы, ненавистно и ругательно мучат более злодеев, более разбойников, не являя ни малейшей капли человеколюбия!

Что же Всеблагой Господь? Разве презрел, разве оставил Своих страстотерпиц беспомощными в таких лютых <муках>? Никак! Не призрело на них человеческое око, но Божье милосердие призрело. Не согрела их в зимний мороз людская одежда, но Божья благодать и без одежды так одела, так тепло согрела, что и снег окрест них растаял, и благодатную теплоту милостиво подала страждущим. Однако не согрелись милосердием архиерейские души, не растаяли жестокие сердца судящих!

После тех лютейших пыток, после кровопролитного мучения <судьи> немилостиво осуждают заточить неповинных в городе Боровске, в земляной темнице, как живых в гробу. Ни сего света, ни видимого солнца не дают узреть достойным небесного сияния.

В оной темнице дивные и многострадальные жены, столь мужественно, столь храбро, столь ревностно претерпели, что даже до самой смерти, до самого исхода душевного великодушно понесли скорби и беды. Вчетвером просидели пять лет, живя в оной темнице, всегда болезненно томимы и мучимы голодом, холодом и нуждами. Преставились от мрачной и прегорькой темницы в вечный и немеркнущий свет будущего блаженного наследия.

ГЛАВА XVI ОБ ИЕРЕЕ НИКИТЕ СУЗДАЛЬСКОМ

Хотя и иные многие ревностно и терпеливо пострадали в царском городе <Москве>, но не могу точно сказать о них, как пострадали, как скончались, откуда были. Посему оставлю их. Только вспомяну терпеливого и усердного священника Никиту, который был иереем из города Суздаля, искусным в чтении книг и в науках.

Он возревновал о благочестии. И написав челобитные и обличения на новые правленые книги, пришел в город царский. И ревностно их отдал монарху, за что был схвачен новолюбцами. И стал носителем железных <оков> и жителем темницы. И был стеснен долговременными бедами, ранами и мучениями. Какие ему были бесчеловечно нанесены раны! Как ему люто дробили плоть! По-человечески ослабел в оных страданиях и смалодушествовал.

Почувствовав его малодушие, новолюбцы ласками, увещаньями и различными обещаньями уговаривают его так, что и к своей воле мужа склоняют. Скоро пообещал им покориться (ах, моя немощь!), не смог устоять. Но и со всем их новым исправлением книг согласился, сам себя осудил письмами и анафемами. О, человеческая слабость!

Дальше что? Со временем на свободу был отпущен. О, как себя укорял! О, сколь многими рыданьями обливался, называя себя преступником и жизнелюбцем! Так покаянием и слезами исправился, снова стал держаться древнего церковного благочестия и ревновать об отеческих законах. Хотел свое преступление вторым страданием загладить, но боялся, как бы ему не впасть в такое же малодушие. Потому присно молил Всеблагого Бога, да сотворит с ним спасительную милость на страдальческой тризне.

Пришло то время, когда российские воины всех стрелецких приказов стали ревновать о благочестии и усердствовать о древнем церковном православии. Они совещаются, обращаются к своим полковым начальникам и обретают их единодушными. Приходят к начальному воинскому воеводе, князю Ивану Хованскому, и говорят о своем ревностном усердии к отеческим законам. И все совещаются усердно просить царствующих монархов о древнем благочестии.

По совету и рассудительному указанию того <князя Хованского> призывают дивного ревностного иерея Никиту, бывшего тогда там <в Москве>. И зовут его с собой на подвиг о благочестии. Он же благодатной ревностью возжегся, уразумев Божье призвание. Снова вышел благочестивый подвижник на подвиг о благочестии. Берет с собор! славного отца Савватия, соловецкого постриженика, дивного житием, чудного святостью, премногого в добродетелях, и иных неких иноков и мирян.

И так, стараясь вместе со всеми воинами, написали умоляющее прошение и покорно подали его самодержцам. В нем же благоговейно молят и умильно просят царей: пусть <они> повелят всюду быть древнему благочестию по древним церковным старопечатным и письменным книгам, по оным и знаменоваться <крестным знамением>, и священникам благословлять, и молитвы творить, и всем отправлять все службы, действия и моления.

Смиренно просят об этом самодержцев. И самодержцы милостивыми очами на это посмотрели и, человеколюбиво рассудив, посылают к патриарху Иоакиму, чтобы того умолить. Патриарх Иоаким, хотя и неохотно, но прислушался к всенародному молению. Отчего все люди, как воины, так и прочие, веселились дивным весельем и несказанной радостью. Но кто может исследовать неведомые судьбы Божьи?

Доброе и радостное начало завершилось злым и плачевным концом. Ибо эти воины, как ревностно согласились на доброе усердие о благочестии, так обратились к злым кровопролитным поступкам. Собравшись, начали бесчинным скопом дерзновенно обходить дворы высоких господ и царедворцев. Стали ужасно совершать злодейские убийства. Отчего сердца самодержцев праведно ожесточились таковым кровавым и буйным начинанием. Отчего праведно гневались и члены царской фамилии, видевшие злодеяния. И что далее произошло?

Благородная царевна Софья Алексеевна, одна из славнейшей царской семьи, тогда царствовавшая со своими братьями-монархами, замышляет нечто хитрое и коварное. Возлагает это на архиереев и прочих священнослужителей, дабы на них это взыскалось от Бога. Говорит <своим братьям>, что они будут от этого свободны и в этом неповинны.

Так уговорив, призывает начальников воинов — пятисотников, сотников, пятидесятников и прочих. И мягкими увещаньями и ласковыми обещаньями склоняет их к покорности, одарив их хорошим жалованием. Прочих же <одаривает> царскими погребами. И так склоняет всех оставить начинание и более не просить монархов о древней церковной вере. И послушных различно и милостиво обогащает. И все воины на это согласились, стали весьма покорны и покладисты.

Только воины одного полка, называемого Титовым, усердно стояли за древнее церковное благочестие. Тотчас их лишили воинского звания и разослали в дальние ссылки. Тогда был схвачен дивный священник Никита вместе с ревностным отцом Савватием. Их жестоко предали немилостивым мучениям. Страстотерпцы себя предали на жесточайшие пытки, спины свои — на раны, плечи — на битье, суставы — на раздробление, кровь — на пролитие. И были так жестоко и немилостиво мучимы, что и мучители сострадали их терпению.

Но славные крепко терпели эти страсти. Радостно крест страдания несли за Владычний крест. Любезно муки претерпевали за дивное благочестие. И были крепкими воинами Христовыми, страдальцами, подобными адаманту и ничего не боящимися. Храбро и мужественно приступали к огню, мучениям и пыткам. Наконец, прекрасной страдальческой смертью — казнью отсечения головы — были прекрасно переселены от настоящей жизни к будущему вечному пребыванию. Радуясь, быстро поспешили славно предстоять Христу — Царю всех.

Публикуется впервые.