Тайна Тихого океана

Глава 10. Праздник урожая

Нелепый и чужеродный, будто запеченный в пшеничный батон напильник, форт стоял прямо посреди джунглей там, где кончалась задрапированная ломким тростником трясина. На вышках кемарили часовые в хаки без знаков отличия. А от форта к зелено-желтой, как сопли, реке через болота вели шаткие деревянные мостки. И кончались ненадежным, тоже деревянным, причалом.

Отсюда, из индейской деревеньки, было трудно отгадать, для защиты от какого врага возводился форт: от местных индейцев, или от пришлых. Зато отсюда легко замечались просчеты архитектора, который в военном деле ни в зуб ногой.

Сторожевые вышки, будто специально, маячили на линии огня из окон главного корпуса. Высота заграждений из колючей проволоки могла вызвать смех у блохи. Да и джунгли подбирались к укреплению слишком близко. Ой, поленились хозяева форта организовать солидную прополку. И теперь по цвету напоминающая скорее минерал, чем растение, листва шелестела буквально в двух шагах от колючки. А выделяющиеся на фоне листвы почти белые ветки раскачивались слабым ветерком, словно приглашали скучающего шутника подкрасться и выстричь в колючей проволоке лаз. Только некогда было скучать шутнику.

— Тампон! — сурово сказал Валера Зыкин, роясь в кишках рискующего преждевременно отбыть в уютный край предков меднокожего, но очень грязного и воняющего каймановым жиром патриарха племени бороро.

— Жетон? Серый Угорь не брал твой жетон. Серый Угорь не подарил твой жетон самой красивой девушке деревни. Хау. — отвел глаза ассистирующий индеец с проколотыми палочками носом и нижней губой. Не потому не расслышал, что туговат на опухшее от клипсы из речной раковины ухо. А потому, что вокруг трухлявого бревна, служащего хирургическим столом, под грохот наполненных камушками бамбуковых калебас топтали фарандолу (летку-енку), пыхтя в затылок друг дружке, пара сотен отборных особей мужского рода.

Каждый индеец был уникален, будто по парадке следующий в родное село дембель. Не из-за дребезжащих подвесок из когтей крупного броненосца и украшений из зубов обезьяны. Не из-за тростниковых юбочек, раскрашенных желчью тапира. И даже не из-за тюрбанов из плетеных шнурков, на которые пошли выщипанные из висков любимых женщин волосы, хотя в эти шиньоны включались клювы туканов, султаны из перьев белых цапель и перья попугаев араурана, вставленные в ажурные бамбуковые веретена. Нет, кожу каждого бронзовокожего воина украшала хитроумная татуировка.

А что еще ожидал встретить Валера в этом забытом Богом углу? Ведь из всего затерявшегося в амазонских дебрях племени лишь трое мужчин видели воочию большую деревню бледнолицых Рио-де-Жанейро. Эти трое и привели Зыкина сюда.

— Тампон ему подай, жеваный банан. Хау!!! — подсказал нерадивому ассистенту живо заинтересованный в успехе медицины распластанный на хирургическом бревне патриарх Итубаре.

Тело его изузорили татуировки особенные. На бедрах в манере Пикассо была запечатлена охота на колобуса. На груди скалился местный дух — чином приблизительно майор — с продырявленной головой, откуда выходил табачный дым. Вокруг рта оперируемого пациента вился синюшный рисунок вроде макроме. А рисунок на животе было не разглядеть, потому что там хозяйствовал рядовой Зыкин. Мясник мясником — руки по локоть в крови.

Валера уже доказал свое умение гравировать и дятлить просто таки невероятные тату, чем приобрел большой авторитет. Еще больший почет рядовой Зыкин завоевал на охоте, где на спор в пять минут выследил и связал в узел питона боа, и гадину потом бросили доклевывать страусам. Теперь же настал черед третьему, самому сложному испытанию, после которого уж никто из старейших не посмеет усомниться, что Валера — самый великий курандейро[76] всех времен и народов.

— А скажите-ка мне, уважаемый, почему ваши соплеменники так настырно трясут погремушками? Помоему, и одних воплей достаточно, чтоб отогнать злых духов на другой берег Вила-Вилья-ди-Мату-Гросу. — балагурил, склонившись над животом вождя, Зыкин, хотя на душе было пакостно. Хиленький из Валеры получался разведчик, до сих пор не собрал горячие факты и не сочинил мало-мальски толковой версии. А вот Кучин наверняка уже бы с победой возвращался домой.

Пациент вместо анестезии плел из вороха пальмовых веток веер для раздувания огня. Рядом на бревне остывала на две трети опорожненная плошка с гнусным пойлом, которое Зыкин ласково называл «целебный рыбный суп». Желтые глазки пациента отрешенно упирались в лазурное небо, словно сейчас должен нагрянуть какой-нибудь из местных шайтанов и умыкнуть старикашку в мир горний. Но все земное не прекращало беспокоить патриарха, и он ответил с заискивающей прямотой:

— Наш народ танцует не только ради услады духов, а и чтобы отпугнуть термитов. Хау.

— Что-то печень мне ваша, дружок, не симпатична. Злоупотребляем мате?[77] — Валера подумал, вдруг ему беззастенчиво врут? А танцульками передают куда-то закодированные сигналы. Ведь сейсмическая волна движется даже быстрей, чем радио. Но куда и о чем? Голова пухнет от загадок.

— Я предпочитаю пингу. Это достойный настоящих мужчин напиток из сахарного тростника. Но и мате тоже очень уважаю. Настоящий мате должна готовить маленькая девочка. Берется калебас с дыркой или полый рог зебу, на две трети наполняется порошком и, не спеша, пропитывается кипятком…

— Лучше объясните-ка мне, дедушка, почему у вас по деревне лысые куры бегают?

— Это не куры. Это попугаи аруана. Их ощипали на головные уборы. Когда птички обрастут, их снова ощиплют. Хау.

В искусстве шаманить Зыкин продвинулся, разок посмотрев телепередачу про филиппинских хиллеров. Фокус не хитрее оторванного большого пальца. На самом деле никто вскрывать кишечную полость вождя и не собирался. Но наивные аборигены верили, как родные, что рука проникла в самое нутро уважаемого человека. Ведь Зыкин раздавил припрятанный в рукаве рыбий пузырь с куриными потрошками и кровью. И внешне все выглядело очень правдоподобно.

Ассистент наконец подал ватный тампон. Зыкин тампоном сгреб с патриаршего живота куриные ошметки и насухо протер оказавшееся без единой царапины пузо. Набрал в рот из фляги крепкой пинги и спрыснул тело, и снова насухо протер. На ставшем самым стерильным в племени животе сразу проступил рисунок татуировки. Пациент прекратил плести веер.

— Готово, жить будешь. Только больше никогда не раскрывай губ для огненной воды. Пусть Великие Духи дадут тебе мудрость.

Перво-наперво пациент Итубаре зашвырнул подальше недоделанный веер.

— Минуточку, — удивленно сказал Зыкин недоверчиво ощупывающему себя старцу Итубаре, — Тут написано, что в пещере близ деревни хранится разящий лук бога Тупи-кавахиб, стрелы от которого бог Гребаха Чучин спрятал за двадцать одно море отсюда!

Старейшина не суетясь слез с колоды, прислушался к движению соков внутри организма… Почувствовав благодаря подмешанному в рыбный суп хинину облегчение, запоздало прикрыл вытатуированную секретную карту на животе:

— И откуда ты такой умный? — и попытался увильнуть от скользкой темы. Для этого вождь покинул круг прыгающих молодцов и уселся под навес среди бряцающих отвисшими грудями жен.

Дряхлые старухи с интересом следили за пляской, потягивали мате из глинянных чашек и степенно закусывали. На просторном блюде лежали несколько оранжевых плодов пальмы бурити, несколько придушенных ящериц и их крошечные яйца, сбитая летучая мышь, маленькие плоды пальмы бакаюва и горсть сушеных кузнечиков.

— Меня прислали к вам боги сеять разумное, доброе, вечное. — неотступно поплелся Валера за старцем.

— Нет богов, кроме Великих Духов, и только Кортес послан к нам говорить от их имени. Хау.

— О, мудрейший из мудрейших, разве я сказал, что прислан вместо Кортеса? Я прислан богами только на то время, пока Кортес отсутствует по своим делам. И как только он вернется, я развеюсь с дымом костра. Кстати, он не говорил, когда собирается вернуться? — Валеру будто кольнуло. Кроме пяти дряхлых супруг вождя в деревне не осталось женщин. Местные красавицы улетучились, словно эфир из не закупоренной мензурки. Очень подозрительно, но что за этим скрывается?

— Пути Кортеса неисповедимы. Ты прошел три великие испытания и можешь жить среди народа бороро, словно равный среди равных. Ты даже можешь исполнять танец леопарда, словно равный среди равных. Ты даже можешь ночевать на женской половине. Но когда Кортес вернется, он рассудит, правильно ли я поступил, разрешив тебе многое из заветного. Потому что Кортес учил никогда не верить бледнолицым до конца. Хау.

— Но ведь ты признал меня равным среди бороро, пусть красный оттенок моей кожи происходит лишь от ветров и солнца. Разве теперь я не имею права знать легенду о Гребахе Чучине и Тупи-кавахиб?

Индеец стал на корточки, приложил ухо к земле, прислушался и, поднявшись, многозначительно ответил:

— Ты имеешь право знать все, что увидишь и услышишь. А я имею право поведать тебе только то, что захочу. Хау.

— Хау?

— Хау.

Не зря Зыкин так настойчиво выспрашивал о загадочном Кортесе. И вообще, не зря внедрился в племя бороро. Мало того, что дворец Герды оброс средствами закрытой связи и огневой поддержки, будто пень поганками. Кто-то искусственно будоражил недовольство коренного населения. Чего стоит только одна фраза: «…Много веков наш народ изнывает, исполняя прихоти белых…».[78] Кто-то скрывающийся под именем Кортес разыгрывал индейскую карту.

Валера прикинул, не спросить ли вождя напрямую о… Нет, пожалуй, следует соблюдать осторожность:

— Кортес наградит тебя за труды твои по делам твоим. Хау. — прогнулся Зыкин перед старейшиной и, оставив тень, двинул к бережку посидеть в одиночестве с видом на гнилую воду и все обмозговать.

Сырую землю обильно пятнали разномастные следы. Вдруг зрачки Зыкина сузились, он глядел на четкий след с таким восхищением, с каким посмотрел бы любой естествоиспытатель на клык мамонта или ребро мастодонта. Это был след не индейца! Нога слишком упирается на пятку, и отпечаток носка слишком широк. Зыкин скосил взгляд на свои ноги, и энтузиазм потух. Это был его след, оставленный утром.

За углом первого же шалаша путь Валере преградил подчеркнуто угрюмый подросток:

— Сегодня все взрослые бороро должны танцевать фарандолу. Хау. — отчеканил сопляк с таким видом, словно действительно имеет право указывать.

Ладно. Чтобы не привлекать лишнего внимания Валера вернулся на площадку. А ведь и выйдя за центр деревни он не обнаружил ни одной женщины. Кстати, индейцы женщин обычно прячут в джунглях, если предстоит военная операция.

Ладно, чтоб не будить лишних подозрений, Зыкин нашел место в строю танцоров. Танец был не сложен. Требовалось попеременно дрыгать ногами, делать два шага вперед, дрыгать руками, делать шаг назад. И так до полного катарсиса.

Пляска происходила на единственном сухом месте в деревне. И Валере по очереди открывались виды: на дома на сваях, на стену джунглей, на сторожевые вышки огороженного колючкой форта бледнолицых, на реку, на дома на сваях, на стену джунглей…

— Ну что тебе сказал старый марабу? — выдал интерес к судьбе Валеры выбрасывающий коленца перед ним воин Лисий Нос. Этому туземцу Зыкин пообещал вытатуировать под лопаткой профиль духа воды, у которого из глаз льется тропический ливень.

— Сказал, что я могу спокойно жить среди вас. Когда же Кортес появится, он рассудит, как со мной поступить дальше.

А вокруг танцоров кружили дома на сваях, стена джунглей с выделяющимися едко оранжевыми фламбойянами,[79] сторожевые вышки и кирпичная стена жилого корпуса, река… И крадущийся по реке, там, где солнце превращает водную рябь в золото, кашляющий дымком пароходик. Зыкин сначала даже глазам своим не поверил. Причем, колесный пароходик. Но у индейцев от появления пароходика ни один мускул на лицах не дрогнул.

— Не продолжай, Лисий Нос понял тебя. Тогда сделай Лисьему Носу татуировку до послезавтра.

— Без вопросов, — обрадовался Валера, что абориген не надеется встретить таинственного Кортеса среди пассажиров пароходика.

— Сегодня после танцев Лисий Нос будет немножко занят. Освободится к вечеру.

— Только чем ты расплатишься за работу? — заставил себя быть крохобором Валера, потому что иначе потерял бы уважение меднокожего народа. А нехорошие мысли продолжали витать. Ум мегатонника никак не мог отгадать, какая все таки связь существует между ощерившимся крупнокалиберными стволами за ночь палаццо Герды Хоффер и племенем бороро. Может, он найдет отгадку, когда разведает подробней легенду о разящем луке бога Тупи-кавахиб?

— Намек понял. Лисий Нос может уступить прекрасную набедренную повязку.

— У меня уже есть прекрасные штаны.

— Ясно, куда ты клонишь. Не зря говорят, что бледнолицые умеют мучить даже призраков своих врагов. Лисий Нос отдаст тебе почти новую шкуру леопарда.

— Ты видел, как я сделал питона? Стоит мне захотеть, и я сам добуду десять шкур леопардов. — жаль, недостаточно опыта у Валеры Зыкина, чтоб нащупать и вскрыть связь между палаццо и племенем. Облажался Зыкин в Рио, есть большая вероятность, что облажается и здесь. Сюда в напарники бы кого поопытней, пусть даже и тирана Кучина.

Не к месту вспомнилось, как однажды Илья натянул над вымотавшимся и спящим без задних ног Валерой простынь и стал ласково будить со словами: «Валера-а-а, потолок падает!». Очень злая и глупая шутка.

— Ты не слишком-то задавайся. Все бороро — тоже потомки великих шаманов. В каждом из нас, учил Кортес, спит знание напускать ураганы и смерчи. Кортес появится и вернет нам древнюю науку управления погодой. Сделай Лисьему Носу добрую татуировку, и я когда-нибудь поделюсь с тобой тайной погоды, как шаман с шаманом.

— Обещанного три сезона дождей ждут, — в цепочку «палаццо-племя» Зыкин после колебаний мысленно добавил третий элемент «погода». Но светлее от этого в голове не стало. Все у Валеры не как у настоящих опытных мегатонников.

— Не продолжай, Лисий Нос понял тебя. Могу провести этой ночью на женскую половину деревни.

— Мне Итубару разрешил туда ходить без провожатых.

— Вот старый марабу! Тогда Лисий Нос подарит тебе белую женщину, — и воин не слишком дружелюбно посмотрел в сторону окученного колючкой форта.

— Когда?

— Ага, тебе неймется заполучить белую женщину?! Сегодня после танцев Лисий Нос будет немножко занят. Его томагавк станет очень красным. Потом нас ждет сытный обед. Ух, как Лисий Нос голоден. А потом подарит тебе белую женщину. Хау.

Боец Зыкин подумал, не спросить ли еще индейца… Нет, не стоит, как бы тот чего не заподозрил.

Толпа детей, выскочив из-за хижины, ордой пронеслась под носом у жен Итубаре и вмиг расхватала деликатесы. Еще одна загадка — индейцы спрятали женщин, но не спрятали детей? Тем временем голые, только выкрашенные черным соком ягод детки побежали к реке любоваться на прибывающий пароход. Шум лопатящих воду колес нарастал. Сюда же плюсовались крики согнанных с полузатопленных деревьев птиц: извилистой шеей напоминающих крылатых змей ныряльщиков-бакланов, попугаев и попугайчиков — синих, красных и золотых.

Боец Зыкин чуть не сломал танцевальный строй. Оказывается, у него с гулькин нос времени, чтоб окончательно все разведать. Очевидно, «Сегодня после танцев» бороро нападут на форт. Иначе, откуда взяться белокожей пленнице? И послезавтра вернется пресловутый Кортес, который «учил никогда не верить бледнолицым». А непутевый Валера до сих пор даже не уяснил, ради чего индейцы ринутся на штурм, и что за штучка — этот лук Тупи-кавахибл, стрелы которого зарыты за двадцать одним морем.

Валера решительно покинул круг фарандолы и присел на корточки рядом с одним из пленивших его приятелей. Зуб Бобра даже на праздник не стал красить тело вываренной из плодов бикса-кустарника урукой, дабы не заслонять свежую татуировку. На запястьях кельтский браслет-узор. Во всю спину японский карп — символ упорства и стойкости. На сердце иероглиф Идо-джи, что с манжурского значит «Успех в начинаниях». Но бравый Зыкин знал, чем еще можно развязать язык старого знакомого:

— Ну, как, отважный Зуб Бобра, ты все еще желаешь, чтоб я научил тебя сворачивать змей в морские узлы?

— А ядовитых можно? — рука приятеля сжимала заточенный камень, а лиловые глаза цепко ощупывали благоухающую под носом груду костей. Это было все, что осталось от усопшего три дня назад родственника после того, как труп прополоскали в реке.

— Воин, глаза которого открыты, может видеть врага первым. Воину, видящему врага первым, не нужно чистить томагавк и точить нож. Он уже победил, даже если враг ядовит.

— В шуме водопада звучит мелодия, и журчание вод сладко. А что ты за это попросишь, Ловкая Рука?

— Часть того, что тебе обещал Кортес.

— У Кортеса в бунгало есть шар, раскрашенный разными цветами. Он говорил, что кроме синего цвета все остальное, это страны. И я могу выбрать себе любую, Выспрашивающий Тайны Белый Человек.

— Выбери Россию, это такая красивая страна на далеком Севере. А мне отдай город Калининград.

— Я — умный. Я знаю, где находится эта сказочная страна. Но Россию нельзя. Она точно напротив нашей деревни на шаре, если его проткнуть иглой дикобраза. Кортес оставит Россию себе, Лезущий В Душу Белый Брат. — Зуб Бобра заприметил непорядок в костях. Вытащил из груды одну и стал каменным ножом счесывать уцелевший хрящ. В это время года пираньи не всегда отличались хорошим аппетитом.

— Тогда приведи меня в пещеру, где спрятан лук бога Тупи-кавахиб. Это моя последняя цена. Хау.

За короткую беседу Валера приметил еще два симптома надвигающейся беды. Во-первых, кости родственника Зуба Бобра оставались единственными не припрятанными костями. Еще вчера обильно украшавшие коньки крыш человеческие черепа испарились. Бороро спрятали трофеи чтобы лишний раз не напоминать о каннибальском мировозрении. А во-вторых, по пути в деревню Зуб Бобра выменял в фактории на панцирь броненосца прекрасный и удобный стальной швейцарский нож. Однако, сейчас мучился с каменным. И вообще, куда-то запропастилось все оружие индейцев, даже ритуальное. Они даже плясали с голыми руками.

— После танцев я буду немного занят. Потом нас ждет сытный обед. Давненько бороро не имели такого обеда. А потом приведу тебя к луку бога, Нетерпеливый Белый Человек.

— Интересно, а бледнолицые хозяева форта подозревают, что вы собираетесь на них напасть?

— Кортес их убедил, что мы — лучшие друзья бледнолицых… А ты откуда знаешь наши потаенные планы? — Зуб чуть не поранил каменным ножом палец и решил больше не мучить останки родича. Теперь оставалось косточки просушить, покрыть толченым перламутром речных раковин и забросить на крышу хижины, пусть родич приносит удачу.

— Я — всемогущий шаман-курандейро, ученик великого и ужасного Гудини. Разве я не доказал это?

— Вообще-то, настоящие колдуны всегда носят с собой скопившиеся за жизнь обрезки ногтей и волос. А у тебя я ничего подобного не видел. Ладно, ладно, успокойся. На нас и так косятся жены Итубаре. Только запомни, сколько бы даров белые люди не приносили Кортесу, он никогда не откроет им свое сердце. А ты научишь меня вязать змей в узел до послезавтра, Ловкая Рука?

Колесный пароход, гоня изумрудную волну с серой накипью барашков, причалил к хлипкой пристани. Пришвартовался. Выползшие из-под парусиновых тентов разморенные жарой матросы лениво спустили трап. Выступление индейского фольклорного ансамбля на них не произвело впечатления.

Страшнее палящего солнца и липнущей мошкары путешественников донимал запах тухлой воды. Этим бодрящим до желудочных судорог ароматом пропитались оба берега, огороженный колючкой форт и даже сам доставивший странников в Богом забытый уголок амазонских джунглей пароходик.

— Интересно, где мой альбом? Никто не видел моего альбома? — трясла членов команды Герда. Ее нордическая бодрость вызывала мистический страх у самых бывалых моряков.

Кэп пароходика стоически зажмурил глаза, отгоняя кошмарное воспоминание. Он вчера увидел альбом, забытый Гердой в шезлонге, и от скуки пролистнул. А там сплошь газетные вырезки о без вести пропавших молодых людях и иногда найденных на мусорных свалках обезображенных трупах. Радуясь, что беспокойные пассажиры отчаливают, кэп торжественно открыл коробку гаванских сигар…

Труднее всего приходилось плесневеющему в раскаленном на солнце моторизованном кресле Мартину. Далеко не мальчик. С какой бы нечеловеческой радостью он укололся барбитуратом и забылся. Но не время.

— Я? — рявкнул инвалид в трубку спутниковой связи «Глобалстар», не дав ей допиликать первый же гудок вызова.

Сигнал пропутешествовал половину земного шара и достиг ушей Кортеса.

— Когда Гребаха Чучин взлетает, в тени его крыльев успевают вырасти сатанинские грибы, — иносказательно доложил о ходе выполнения задания ближайший помощник.

— Принято, — Мартин отключился. И посмотрел на экранчик, загораживаясь ладошкой от солнца. Кортес не знал, что в телефон Мартина Бормана вмонтирован детектор лжи. И теперь экран высвечивал короткое слово «Врет».

Герда нашла альбом в шезлонге, спрятала в рюкзачок к неразлучной Барби в подвенечном наряде и мячиком слетела по трапу на пристань.

— Герда! — заорал в ларингофон инвалид, заприметив с палубы, как эта шустрая фройляйн сует на пирсе бутылку кокосового пива вахтенному матросу, — Ну-ка немедленно прекратить свои штучки!

Провожающий пассажиров у трапа босоногий матрос-кафузос[80] остался недоволен. Скривила губы и втиснутая в веселенький сарафанчик нордическая арийка, но спрятала пиво за спину.

Кресло с Мартином спустили на лебедке. Мартин, проверяя, включил и выключил мотор. Раздвигая скрипящих грозной амуницией телохранителей, к креслу придвинулся осоловевший Евахнов. Но Борман, старательно не пересекаясь взглядом с русским, врубил двигатель и подкатил к трапу. Достал этот генерал.

— Деда, я только хотела, как лучше. Посмотри, ведь этот бедняжка с непокрытой головой мучится на солнцепеке, — объяснилась Герда на непонятном для большинства немецком.

— Мне и так пришлось внушить капитану легенду, будто стюард и боцман сбежали в Колумбию. Отдай сюда яд, дрянная маньячка!

Доктор шлепнул на лбу москита, и на звонкий хлопок одиннадцать наряженных в гетры, кожаные шорты и тирольские шляпы телохранителей дружно похватались за длинноствольные револьверы. А когда просекли ошибку, их хмурые рожи не перекосились улыбками ни на грамм.

— Деда, я хотела тебе рассказать. Помнишь, ты меня попросил прошвырнуться по богеме, и если наткнусь на молодых музыкантов, нагло нарывающихся на контракт в Сибирь, немедленно тебе сообщить? Так вот, я безумно втюрилась в одного славного парня…

Мартин продолжал требовательно жечь родственницу взглядом.

— Ну, и пожалуйста, — дрянная девчонка нехотя отдала бутылку пива. При этом в молодежном рюкзачке у нее за спиной подозрительно звякнуло стекло.

Мартин швырнул компрометирующую бутылку подальше, и она, красиво заискрив на солнце, гикнула об борт парохода рядом с гордой надписью «Хосе Санчес Лабрадор».[81]

— У нас тоже есть традиция разбивать бутылки об борт. Только корабль должен быть с нуля, а в бутылке должно быть шампанское, — одобрил подкравшийся Евахнов поступок инвалида на непонятном для остальных русском, — Так это и есть ваша фазенда? Впечатляет. Особенно красивы свисающие прямо в реку ветки деревьев. У нас в России есть похожие деревья, ивы называются. — Евахнову нестерпимо хотелось делиться впечатлениями. Прямо какой-то словесный понос. И еще Евахнова малость колбасило. Может, это тропическая лихорадка? Но откуда, ведь генерал за службу сделал в сто раз больше прививок, чем получил медалей?

Мартин по инерции покосился на экран мобильника. «Правда» — свидетельствовал детектор лжи.

А вот пятый спустившийся по трапу пассажир в баскетбольных трусах и футболке, квадратноплечий детина с горильей челюстью, промолчал. Может потому, что тяжелую челюсть поленился опускать и поднимать. И за молчание Мартин был ему очень благодарен. Детина чуть ли не единственный пялился не на деревню индейцев, а на противоположную деревне влажную стену джунглей. Издали это походило на груду застывших зеленых пузырей. Этакое вертикальное нагромождение зеленых лохматых наростов, перечеркнутых вкривь и вкось бледными стволами деревьев и лиан.

На шатких мостках телохранители выстроились вокруг инвалидного кресла по бразильской футбольной системе, и процессия двинулась к маячащему метрах в двухстах форту.

Генерал откровенно залюбовался индейским селением. Побеленными известью хижинами, скорее даже не хижинами, а навесами, в тени которых меж столбами болтались гамаки. И вывешенными на колья загонов для скота тыквенными сосудами. И опять среди бразильцев померещился призрак беззаветного Валеры Зыкина. Но Евахнов уже привык, даже настроение почти не испортилось.

— Похоже на военный городок где-нибудь в российской глубинке, — поделился путевыми наблюдениями Евахнов, повязывая от солнца на голове носовой платок. Впечатления так и распирали русского генерала. Молчать не было сил. И еще генерала помаленьку колбасило, помочь мог только глоток текилы. Этой текилой Мартин потчевал генерала все путешествие.

— Я думал — на концентрационный лагерь в Сибири, — из последних сил стараясь быть вежливым, буркнул Мартин и самой малой скоростью двинул вперед по прогибающимся доскам. Еще не пришел час выдавать русскому генералу свои истинные намерения.

А намерения были таковы: принять ванну; еще раз связаться с Кортесом, нашел ли тот наконец ключ номер два; если нашел, забрать ключ номер один из тайника; потерять здесь русского генерала навсегда; и отчалить. Только не нравилась партайгеноссе Мартину обстановочка. А нюху своему фриц привык доверять, больше чем любимой мутер, иначе не дожил бы до столь преклонного возраста. Вот он — форт. Вон — часовые на вышках, даже солнце плещется на стволах шмайсеров. Но хоть бы кто дернулся встретить дорогого гостя. Совсем в этой глуши распустились.

А жара стояла вокруг звенящая. Будто торговцы мелочевкой в экзотическом порту, москиты тучами роились над и в ус не дующими часовыми на вышках форта, и над туристами. И сероводородная вонь в трахеях царапалась.

Но индейцам все нипочем. Как отплясывали в расфуфыренных нарядах, так прямо через трясину двинули на поклон к мосткам.

Подозрительный Мартин прикинул, вся ли деревня поголовно вывалила его уважить. Так и есть — около двухсот копий. Индейцы брели по пояс в тине, разрезая островки тростника, гоня перед собой перепуганных лягушек и держась за руки, чтоб кто-нибудь оступившийся не сгинул в болоте. На их головах в такт движению раскачивались фантастические султаны из перьев.

— У нас в России народ тоже если загуляет, так про несжатые хлеба и некормленую скотинку забудет, — попытался сказать Мартину приятное Евахнов.

Партайгеноссе Борман чуть не прокусил себе губу от досады. Он второй день накачивал русского подмешанными в текилу скополамином и пентоталом натрия,[82] и ноль секретов. Нет, генерал не молчал. Точнее, не умолкал ни на минуту.

Мартин узнал, что, как боевые породы (не путать с бойцовыми), используются овчарки, ротвейлеры, лабрадоры и некоторые помеси… Стерилизация собак не практикуется для сохранения высокой агрессивности… Курс дрессировки по обнаружению взрывчатых веществ занимает семь месяцев, и псу приходится запоминать два-три новых запаха в неделю… Натренированная собака должна уверенно брать след десятичасовой давности, а хорошо подготовленные собаки способны унюхать и двухсуточный след. Если же убегающий рассыпает перец, то это даже на пользу собаке. После чиха слизистая оболочка прочистится, и обоняние станет острее… Мнение, будто для уклонения от преследования розыскными собаками следует маскировать свою картинку запахов другой, намазавшись дурно пахнущими веществами, ошибочно. В собачьем мозгу человек, вымазанный коровьим навозом, выглядит не коровой, а человеком, вымазанным коровьим навозом. Единственное, что помогает сбить собаку со следа, это антипотогенные кремы…

Подсадив русского на сыворотку правды, будто на героин, Мартин узнал, что Евахнову постоянно мерещится призрак погибшего подчиненного, и что генерал с некоторых пор не переносит танго. Что в сегодняшней Германии ошибочно учат полицейских собак хватать преступников только за руки. И если злыдень спрячет руки за спиной, собака будет без толку стараться забежать за спину. А вот истинная причина, заставившая генерала Евахнова явиться в Рио-де-Жанейро, осталась непроницаемой тайной. Не принимать же всерьез легенду о утере личного оружия. Видимо, ударно поработали в России над генералом гипнотизеры, ставя блокаду.

Герда достала из ранца Барби и принялась сюсюкать:

— Смотри, бэби, сколько здесь хорошеньких живых индейцев. Безумно интересно. — Подвенечное платье куклы украшали бурые пятна (стюард и боцман), но фройляйн Хоффер это не беспокоило.

Кукла равнодушно таращилась на разгоняющих торсами тину бороро. Все ближе и ближе армия черных глаз под смоляными бровями.

— Я категорически против близкого контакта с местным населением, — заволновался доктор, — Это сплошная антисанитария.

— Прекратите скулеж, — просипел ларингофон Бормана, — Я не меньше вашего боюсь тропических бацилл. Лучше прибавьте шагу.

Впервые индейцы именно так приветствовали прибывшего на свой засекреченный объект Мартина. И впервые рядом с Мартином в джунглях не было Кортеса. Поэтому, глядя на все ближе и ближе сквозь трясину надвигающиеся татуированные рожи, партайгеноссе все больше и больше чувствовал себя неуютно. Очень не хотелось принимать знаки поклонения прямо посреди мостков. Вдруг доски не выдержат нагрузку и уйдут под бурую гнилую воду? Вдруг с местного вождя на Бормана перепрыгнет болотная вошь?

— Вальтер, — улыбнулся доктор генералу.

— Спасибо, но мне нужен Стечкин.

— Их хайсе — доктор Вальтер.

— А ведь это не обычные люди, — с хитрецой сказал Мартин Евахнову, — Это и есть мое метеорологическое оружие. — Мартин покосился на дисплей мобильника, где высвечивалось короткое «Врет».

Может, они пива хотят? — запрыгала на одной ножке, вроде как играя в классики, Герда.

— Заворачивай! — крикнул индейцам доктор Вальтер, — Приходите после обеда. Мы устроим вам добрую попойку.

— Кто ж так разговаривает с индейцами? — зашипел Мартин и прибавил звук ларингофону, — Расходитесь по домам. Только солнце утонет в реке, я приведу струю огненной воды. Эта вода потечет перед вигвамами и не остановится, пока сердца индейцев не станут легче, а дыхание не станет слаще аромата дикой медуницы!..

Индейцы не поняли по-португальски. Они надвигались. Уже можно было разглядеть головной убор ближайшего. Он состоял из диадемы в форме веера, козырька из перьев, закрывающих верхнюю часть лица, и высокой цилиндрической короны-куста из палочек, увенчанных перьями орла-гарпии. У следующих головы покрывали меховые повязки, украшенные перьями; плетеные венчики, также с перьями; или что-то вроде чалмы из когтей ягуара, вставленных в деревянный круг. В руках у делегации не было ничего, даже ритуального оружия.

— Не думаю, что вы мне поверите, генерал, но большинство этого племени выращено в пробирках, как овечка Долли.

— Я вам не верю, — выдал правду-матку в глаза немцу искренний Евахнов.

И когда почетные гости оказались буквально у самых ворот форта, а барахтающиеся по пояс в грязи бороро метрах в десяти от мостков и метрах в сорока за спиной, Мартин наконец все понял. Потому что на любую подлость и на всякую хитрость способны индейцы, лишь одно им не по силам. Если предстоит бандейра,[83] индейцы не могут не выкрасить уши красной урукой.

— Господин Евахнов, вот, к примеру, был бы в вашем распоряжении этот форт и бойцов приблизительно столько, сколько нас. Как бы вы организовали оборону?

— От кого в этой глуши обороняться? Глядите, вон утки плывут, ну точно в России! Для охоты на уток годится не каждая собака…

— Отставить про собак. Ну, к примеру, на складе форта большие запасы спиртного, а местное население, как это будет по-русски?.. «Не догналось». И пошло на приступ.

— А отступить обратно на палубу нельзя?

Квадратноголовый детина обжег Евахнова презрительным взглядом. Может, потому что натер ногу, а до парохода уже было гораздо дальше, чем до форта?

— Так не интересно. Сразу отступить, как это будет по-русски?.. «Волчья сыть, травяной мешок…» «Не скрестив копий…», — не стал объяснять Мартин, что ему кровь из носу надо забрать из пещеры ключ номер один.

— Такими скудными силами я бы не стал пытаться удержать вероятного противника на периметре, а занял круговую оборону в главном корпусе, предварительно забаррикадировавшись.

— Разумно, разумно…

— Но ведь никакой опасности нет? Местное население справляет мирный праздник урожая. Вон, даже к нам делегация направляется с хлебом-солью.

Индейцы уже, будто тюлени на бережок, выбирались из болотных хлябей на зыбкую твердь мостков. С точки зрения Мартина у русского в мышлении наблюдался кошмарный провал. Россиянин патологически считал коренное население дружественным и дружелюбным. А ведь имел отношение к полевой разведке, собачился… Как профессионал агентурной разведки, инвалид не мог такое простить.

— Действуйте, генерал! — Мартин понял все.

Ближайший помощник, правая рука, щенок Кортес, которого Мартин подобрал и учил жить, предал. Причем, швайн, коварно нанес удар в спину. Сам отправился за ключом номер два, а здесь наказал своим краснокожим куябу[84] захватить и ключ номер один, и гения-синоптика, и главное — нейтрализовать его — Мартина Бормана. О, каким слепцом был Мартин! Ведь не остается сомнений, что и за появление русского генерала в Рио Мартину следует благодарить Кортеса. Хорошо, хоть ставший пешкой в чужой игре сам русский этого не допетрил.

— Не понял!

— Если вы хотите получить свой «Стечкин» обратно, если вы вообще хотите выбраться отсюда целым и невредимым — действуйте генерал!!!

И так заразителен был порыв Мартина, что русский генерал чуть не прищелкнул каблуками и не выпалил: «Яволь, мой фюрер!».

С капитанского мостика «Хосе Санчеса Лабрадора» маневры сторон были видны, как на ладони, но от этого не более вразумительны. Рука кэпа по инерции сжимала почти пустую бутылку рома «Гавана клуб». В уголке капитанского рта слюнявилась сигара «Гавана чиф» — в душе капитан балдел от Фиделя Кастро. А вот не прикурить, зажигалка куда-то делась, и за это Джим успел схлопотать в ухо.

Хлопчатобумажная рубашка насквозь промокла от пота. Капитан развалился в гамаке, растянутом прямо на мостике, и негр Джим опахалом из белоснежных страусиных перьев отгонял от капитана настырно лезущих в глаза, уши и ноздри москитов. Только не дремал капитан, а лениво наблюдал за происходящим в индейской деревне и на ведущих через трясину к форту мостках.

Вот свора индейцев (кстати, в прошлом людоедов) почти вплавь прямо через болото ринулась поприветствовать важных гостей, которые уже успели достать капитана. (За стюарда и боцмана фрахтователь Мартин заплатит отдельно, если не может урезонить свою маньячку.) Вот процессия дорогих гостей почему-то не стала ждать знаков внимания индейцев, а прибавила шагу. Вот индейцы стали выбираться на мостки. Вот гости побежали от индейцев (будто те разносят черную оспу). Тяжелые кобуры с длинноствольными револьверами «Магнум 44» захлопали по бедрам телохранителей. Вот молчаливый атлет из команды Мартина оступился и плюхнулся в трясину.

Вот на пристани под ребра поднимающему трап босоногому матросику впилась стрела. Трап краем рухнул на пристань и хрустнул у четвертой ступени (надо будет вычесть из жалования за ущерб). Матросик недоверчиво пощупал оперение торчащего из печени инородного тела, перекрестился и кувыркнулся в мутную воду к великой радости пираний. Смерть от индейской стрелы хуже, чем от пива.

Капитан забарахтался, пытаясь ловко выпрыгнуть из гамака. (Получилось — выпасть.) Капитан на карачках побежал к рулю, меряя ладошками шершавые и теплые доски палубы, загоняя в ладоши занозы и не чувствуя боли. На него рухнул негр Джим, шея которого была насквозь прошита стрелой. Оттолкнув хрипящего молитвы слугу, забрызганный обжигающей кровью капитан вскочил на ноги, чтоб заорать команду в ведущий к спрятанной в трюмах машине голосоотвод («Полундра! Полный ход!!!»).

— Полный!.. — гаркнул капитан и свалился рядом с верным Джимом. Из почтения к чину в груди капитана торчала не одна, а три стрелы с бордовыми стабилизаторами из перьев амазонской цапли.

А на борт «Хосе Санчеса Лабрадора» из бурой воды карабкались вислогрудые красотки бороро, намазанные отпугивающей пираний каймановой слюной.

— Спасите! — визжал застрявший в трясине атлет. Индейцы еще прибавили, будто спеша на помощь.

Борман тормознул, оставив на шатких досках мостков черную колею протекторов. Тогда тормознула и вся компания. Под носом набегающих индейцев атлета поймали за шиворот, атлет спасающимся от моржей пингвином выпрыгнул из жижи. Атлету дали сочного пинка под зад, чтоб проворней двигал ногами. Был последним среди туристов, стал первым.

Тяжелое хеканье облепленных болотной жижей индейцев настигало, спереди вырастали приотворенные деревянные ворота форта. Охрана на сторожевых вышках не шевелила даже пальцем. Зато из-за забора в небо испуганно шарахнулась стая грифов. Птичек тянуло к земле, словно перегруженные бомбардировщики близкого радиуса действия.

Евахнов почесал затылок, будто специально позволяя индейцам подойти поближе, чтобы поточней кинжально вжарить из пулемета:

— Слушай мою команду. Внутрь форта бегом марш!

В рядах преследуемых царил такой сумбур, как в генеральном штабе СССР, когда в 54-ом один за другим перекинулись на сторону врага резиденты в Токио, Вене и семейная пара агентов в Австралии. Татуированные рожи индейцев уже окончательно не обещали ничего хорошего. И маленький отряд подчинился с таким энтузиазмом, что генерала сначала чуть не сшибли, а потом чуть не оставили снаружи за запирающимися воротами. Но все же забарабанившего в створку русского впустили под самым носом настигающих аборигенов.

Индейцы подняли столь душераздирающий вой, что зашатался и брыкнулся вниз с вышки один из часовых, синий и раздутый, будто утопленник или пародия на самого Мартина Бормана. В местных климатических условиях мертвецы разлагаются быстро, но все же не мгновенно. А это значило, что часового порешили пару деньков тому. А потом для декорации привязали на посту пучками маниоковой соломы.

— Партизанен! — замандражировал кто-то из телохранителей.

Ворота задрожали под дружными ударами коренного населения. В щелях засверкали подпиленные ощерившиеся зубы бороро,[85] затрепыхались перья роскошных султанов. Обиженно закурлыкали над головой и стали ронять помет грифы.

— Открыть огонь одиночными! — скомандовал генерал телохранителям, жмущимся к воющему газонокосилкой креслу шефа.

Генерала не поняли.

— Фойя! — рявкнул Мартин. А память услужливо тасовала картинки из прошлого. Который уж раз на Бормана объявлялась охота?

О том, как он выбрался из штурмуемого Красной Армией Берлина в сорок пятом, не смог бы спеть даже Пабло Неруда. Но гораздо жарче пришлось Мартину в шестидесятом. Он договорился о встрече со скрывающимся под чужим именем Адольфом Эйхманом.[86] Он шел к Эйхману, он уже видел идущего на встречу Эйхмана, который тогда работал в Буэнос-Айресском представительстве «Мерседес-Бенс». И тут вдруг Эйхмана хватает под руки несколько неприметных типов и заталкивает в машину! И главное, эти евреи засекают его, мигом сориентировавшегося и сворачивающего за угол Мартина. Отрываться пришлось по крышам и канализациям. И через все три границы за Мартином Борманом гнались, дыша в затылок, агенты «Моссад»…

Длинные хоботы револьверов выскользнули из скрипучих кобур, закашляли хлопки пистолетов. В ответ над оградой взвились стрелы. Наверное, бороро припрятали луки в окружающих форт кустах. По усыпанному разлагающимися трупами двору, перепрыгивая через картинно развалившихся мертвецов и разгоняя полчища золотисто-зеленых и синих мух, отступающие добежали до дверей кирпичного корпуса. Герда визжала от счастья как пьяная.

Прямо в дверях лежал и таращился в косяк выклеванными глазами рослый блондин в камуфляже с распахнутым от уха до уха горлом. В луже запекшейся крови ковырялись черви и трепыхали крылышками влипшие москиты. Генерал переступил труп, не побрезговал прихватить чужой шмайсер и проверил затвор. Телохранители привычно подхватили кресло с Мартином на плечи и поволокли вверх по ступенькам.

— А двери кто будет баррикадировать, Пушкин?! — гаркнул генерал замыкающему доктору. Чуть не поскользнулся на свалившейся с атлета лепешке болотной тины. Внутри дома трупный запах оказался крепче. Евахнов закашлялся.

— Ес, ес, Мартин — капут! — закивал доктор Вальтер и опрокинулся не руки Евахнову с торчащим в затылке каменным топором.

Генерал оттолкнул льнущего мертвеца и полоснул в дверной проем из автомата, туда, где краснокожие курочили ворота. Потом, тяжело сопя, стал оттаскивать блокирующий труп блондина с расклеванными глазницами. Над макушкой вжикнула стрела. Генерал захлопнул дверь и оглянулся в поисках чего-нибудь продолговатого и прочного. Не придумав лучшего, приподнял ватного доктора и воткнул его безвольную руку сквозь две дверные ручки вместо засова. И перемазанный чужой кровью поспешил наверх за остальными.

Телаши рассеялись по второму этажу и открыли огонь из окон. Один остался в главном зале. Здесь явно успели покуражиться бороро. Спороли обивку с дивана на юбки своим благоверным, расколошматили стекла на всех трех окнах и разобрали осколки на украшения. Вымели из бара запасы шнапса и изгадили ритуальными знаками портрет партайгеноссе в боевой юности. Почему индейцы не устроили засаду здесь, Мартин смекнул с полувздоха.

Он бы не досчитался членов племени снаружи и тут же заподозрил неладное раньше времени. Достойного ученичка воспитал в Кортесе Мартин. И ведь сам собственными руками научил ненавидеть белую расу по настоящему. Ну, попадись еще Мартину этот оксфордский недочеловек…

— Тебя долго ждать?! — въехав в кабину лифта и чуть не расплющив подгоняемого перед собой атлета, рыкнул Мартин замешкавшейся Герде.

Придавленный креслом детина ерзал и пытался выскрести из баскетбольных трусов пиявок.

— Деда, я хочу пострелять! — Герда, ломая ногти, открывала один за другим лакированные шкафы и шкафчики в поисках какого-нибудь оружия. Под руку попадались вспоротые консервные банки и надкушенные заплесневелые сухари.

— Никаких «пострелять»! Киндер, кухня, кирха! — прикрикнул Мартин и с огорчением осознал, что ребенок совсем его не слушается.

В одном из шкафов девица нашарила базуку и прежде, чем соплячку успели остановить, выпалила в окно. (Очевидно, бороро не поняли, что эта штуковина тоже стреляет (да еще как!) и не позарились.) Шальной заряд полетел в сизую даль и разнес пароходику корму вместе с празднующими на ней победу индейскими русалками. Герда безумно захохотала, отбросила дымящуюся трубу и снова принялась шарить по сусекам.

— Этот рубильник не смей трогать ни в коем случае. Не трогай, я кому сказал?! — завопил, будто ужаленный, Мартин Борман, видя, что родственница добралась до неприметного шкафчика над помпезным камином.

Камин в местном климате выглядел не более нелепо, чем обои в орлов и свастику, и портрет маслом относительно юного партайгеноссе в зимней военной форме. Оставив в покое запретный рубильник, Герда в следующем шкафчике нашла патефон и завела машинку. Из громкоговорителей вокруг здания полилась «Лили Марлейн».[87]

В зале появился тяжело отсапывающийся генерал. В носовом платке на темени он напоминал опоздавшего к абордажу пирата.

— Умоляю, никаких танго! — просипел россиянин.

И хотя звучало никак не танго, по просьбе дорогого гостя из далекой России шальная стрела пресекла песню на полуноте.

— Генерал, где вас черти носят? Кажется, вы отвечаете за безопасность объекта? Пока не вернусь, остаетесь за старшего! — распорядился Мартин, — Как вам воины из пробирки? Жаль, такой прекрасный человеческий материал пропадает. Мои ученые выяснили, что некий шаман бороро умеет управлять погодой. Из его генов и вылупилось это племя. Я собирался рассредоточить индейцев по всему миру и вызвать смерчи, правда, для этого им нужно пожевать человеческой селезенки. Не знаю, зачем вам это рассказываю. Может быть, по тому, что теперь моим планам капут?

За спинкой кресла заворочался придавленный атлет, но не пикнул. И прежде, чем Евахнов вдохнул достаточно воздуха, дабы послать немца подальше, ганс нажал нижнюю кнопку.

Дверцы лифта сошлись в прощальном поцелуе. И коробка вместе с инвалидом и амбалом ухнула куда-то вниз. Генерал осторожно выглянул в ближайшее окно. Оказывается, напротив троица непотребно размалеванных индейцев забралась на сторожевую вышку. Краснокожие развернули пулемет в сторону дома и теперь дралась за право жать на гашетку. На головы драчунов сыпалась солома, высоковольтной линией электропередачи жужжали согнанные мухи. Евахнов скосил претендентов короткой очередью. И на этом патроны в шмайсере кончились. Можно было рискнуть выскочить во двор за следующим автоматом. Если совсем рехнулся.

— Ах, май либер Августин… — под нос азартно напевал, ловя мишени на мушку, телохранитель у другого окна.

Герда таки нашла себе завалившуюся за ощетинившийся пружинами диван охотничью двустволку и, пристроившись рядом с Евахновым, из двух стволов метко раскромсала картечью грудь перебегающему двор папуасу. Индеец раскинул руки и попытался взлететь, будто кондор, но руки — не крылья. Шикарный головной убор из перьев попугая зарылся в пыль. Герда чуть не описалась от кайфа.

Стоящий у другого окна телохранитель прозевал стрелу под левый сосок. Невозмутимо перезарядил барабан Магнума 44 и, только до конца выстреляв его по врагам, рухнул бездыханный. Тирольская шляпа успокоилась между горячих гильз.

И тут генерал опомнился. Какого лешего он палит по не сделавшим лично ему ничего худого аборигенам? Какого лешего он не последовал за Мартином? Ведь наверняка здесь есть ведущий в укромное безопасное место подземный ход, и Мартин сбежал. На похоронах генерала КГБ по регламенту полагается троекратный залп, Евахнову отсалютовали уже сторицей, но старик не торопился в могилу. И если Мартин бросил на растерзание каннибалам родственницу, то уж на русского генерала и на свои обещания Мартину тем более наплевать.

Но если немец бросил девчушку на произвол судьбы, русский солдат этого не мог себе позволить. Евахнов не ведал, что сейчас вместо него говорит сыворотка правды:

— Эй, фройляйн, давайте-ка выбираться отсюда. Я не могу вас бросить на произвол судьбы. Русский солдат не может себе этого…

Герда сообразила, что ее хотят лишить очень большого удовольствия. Не заморачиваясь, она из-за спины выхватила бутылку пива и протянула россиянину. Конечно, Евахнова колбасило, а вместо текилы сойдет и пиво, но…

— Ты что, сдурела? Тут не пивом баловаться, тут драпать надо! — генерал решил, что у девушки особая форма истерики, бразильская, — У тебя истерика! Особая бразильская форма! Мне твой дедушка обещал найти Стечкин!

«Какой такой Стечкин?» — не поняла Герда, ведь фамилия русского не Стечкин, а Лопушанский. Впрочем, кто бы он ни был, русский, кажется, не оставил глупых фантазий помешать ей настреляться вволю, а пивом брезгует. Безумно интересно. И тогда Герда коцнула бутылку об стену, и у нее получилась вполне пригодная для самозащиты розочка.

Три стрелы шмелями ввинтились в окно и лишними знаками препинания украсили лозунг над лифтом «Каждому — свое».[88] Кашель пистолетов из соседних комнат внушал надежду. Но что будет, когда кончатся патроны?

Генерал понял, что предательски брошенная родственником на произвол судьбы малышка теперь вообще никому не доверяет. И словами тут горю не помочь. По этому, простым приемом самбо Евахнов выбил у соплячки оскалившееся остриями горлышко бутылки. Беззлобно и профилактически отхлестал по щекам и поволок под грудки к лифту. В прямоугольнике окна взвилось копье, но, не преодолев силы тяжести, грохнулось обратно во двор.

Герда извивалась, царапалась и сыпала гамбургскими портовыми ругательствами. Наконец, цапнув генерала за руку, исхитрилась вывернуться и ухватилась за рубильник. Генерал снова взялся за сиротку поперек туловища, крякнул и дернул. Рубильник провернулся в пазах с верхнего в нижнее положение…