Тайна убийства Столыпина

Начало полицейской карьеры

Новый министр пожелал встретиться со своими главными подчиненными – директором Департамента полиции и начальником Петербургского охранного отделения. От обоих он ждал подробного доклада – как идет борьба против революции.

С первым он говорил недолго, скорее ради приличия. П.И. Рачковского, возглавлявшего «политическую часть» департамента, он не уважал. Наверное, был против него заранее настроен в первую очередь Дурново, который к Рачковскому относился двойственно: признавал как профессионала, но не любил как человека, способного на авантюры и сомнительную игру. Начальники обычно любят послушных подчиненных, а этот таковым не являлся – всегда был готов вести свои игры за спиной старшего.

А вот от беседы с начальником охраны Столыпин получил удовольствие.

– Мы будем с вами сношаться, минуя департамент, – предупредил Столыпин Герасимова. – Мне так удобнее.

И добавил:

– Для вас, если будет что-то экстренное, я дома во всякое время дня и ночи.

«К этим дням относится начало моего знакомства с Петром Аркадьевичем Столыпиным. Работа под руководством последнего принадлежит к самым светлым, самым лучшим моментам моей жизни… Уже во время первого свидания Столыпин произвел на меня самое чарующее впечатление как ясностью своих взглядов, так и смелостью и решительностью выводов. Он знал обо мне от Дурново и потребовал, чтобы я представился ему немедленно после установления его в должность. Прием длился, наверное, около часа. Я сделал обстоятельный доклад о положении дел в революционных партиях. Столыпин просил меня сноситься с ним по всем делам, касающимся политической полиции, непосредственно, минуя Департамент полиции. Он хотел, чтобы я делал ему доклады по возможности каждый день. И действительно, почти ежедневно после 12 часов ночи я приезжал к нему с докладом, и если меня не было, он обычно звонил и справлялся о причинах моего отсутствия».

Из бесед с Герасимовым Столыпин узнавал истинное состояние дел. Впрочем, как и многие другие, он понял обстановку по приему депутатов Думы в Зимнем дворце, когда на набережной Невы вдоль дворца стояли толпы людей, а депутаты прибывали на пароходиках из Таврического дворца к Зимнему. Народ радостно приветствовал депутатов, направлявшихся на прием к царю, пел революционные песни. Некоторые депутаты на катерах подняли красные флаги.

В Зимнем дворце был отслужен молебен. Царь приветствовал народных представителей, многие из которых даже не скрывали недоброе отношение к монарху. В тот же день в столице состоялись демонстрации.

В правительстве считали, что с Думой, состоящей из людей, враждебно настроенных к самодержавию, вряд ли можно рассчитывать на какие-то реформы. Министров в Думе встречали как врагов, кричали: «Палачи! Кровопийцы!»

Столыпин согласился с Герасимовым: революция пошла на убыль, хотя хлопот с ней еще будет немало. Герасимов считал, что такую Думу, дурно настроенную, лучше всего распустить сразу, потому что с ней трудно будет найти общий язык, а Столыпин вносил в рассуждение некий корректив:

– Надо попробовать с ней договориться, чтобы избежать кризиса. Конечно, если не получится, то с депутатами придется распрощаться.

Он советовал Горемыкину, возглавлявшему правительство, на эту тему побеседовать с полковником Герасимовым. По его убеждению, тот лучше всех знает настроение в стране.

– Этот полковник, Иван Логгинович, может быть и вам полезен. Он имеет обширную информацию, которую необходимо знать, чтобы принимать решения.

– Да, я его доклад непременно выслушаю.

Выслушал, конечно. Правда, доклад его мало интересовал.

– Ну, ну, полковник, не надо так горячиться. Вы слишком молоды и потому принимаете все всерьез. Поживите с мое, будете спокойнее. Все устроится. Надо предоставить события естественному ходу вещей.

Полковник пробовал возразить:

– Но, ваше сиятельство, Дума уже сейчас оказывает вредное влияние, а устраиваемые в ней демонстрации, когда министров встречают и провожают криками «Палачи!», дискредитируют власть в глазах населения…

– Ну если министров так оскорбляют, то им не нужно и ходить в Думу. Пусть они там варятся в собственном соку. Дума сама себя дискредитирует перед населением.

Было ясно, что Горемыкин находится под полным влиянием Рачковского, а тот имел собственное мнение о ходе истории. Рачковский, которого не воспринял Столыпин, был дружен с главой правительства и часто общался с ним. Когда Горемыкин вступил в должность и переехал на казенную квартиру, находящуюся на Фонтанке, 16, туда же переехал и Рачковский. Он совсем забросил служебные дела и стал политическим советником Горемыкина, навязывая ему свои идеи.

Обратив внимание, что Рачковский все дни проводит в кабинете Ивана Логгиновича, Герасимов спросил у него, о чем это они постоянно беседуют.

Рачковский сделал добродушное лицо:

– Да так, о житейском…

Выяснилось, что Рачковский по заданию Горемыкина организовывал правые партии, а не только наблюдал за ходом истории. Наблюдал он и за депутатами Думы, для которой в полиции был создан особый орган надзора, что, впрочем, можно было и не делать – никто из депутатов не скрывал своих мыслей и деятельности. Жандармский офицер Бергольц, которому доверили надзор, ставший начальником думской охраны, знал, что Рачковский стремится создать внутри Думы сильную, монархически настроенную партию. Вначале это ему вроде удалось. Он даже поселил депутатов, на которых рассчитывал, в отдельное общежитие, чтобы иметь на них влияние. Большинство крестьян, поселившихся там, хотели получить землю, и когда выяснилось, что левые их не поддерживают, они разбежались. Большой план Рачковского – привлечь на сторону правительства правых крестьян – провалился.

Так рухнула главная идея Горемыкина.

– Теперь мы стоим перед дилеммой: менять Думу или правительство, – констатировал Иван Логгинович.

Свою точку зрения высказал и генерал Трепов, которого мысль о роспуске Думы приводила в трепет.

– Лучше создать новое правительство. Иначе мы придем к тому, что уже прошли – к восстаниям и выступлениям.

По своей инициативе Трепов переговорил с лидерами конституционно-демократической партии и о своих планах доложил государю: для блага России и сохранения династии необходимо пойти на уступки и создать думское министерство.

Горемыкин как всегда бездействовал и своего мнения не высказывал. Ему было все равно, распустят Думу или распустят правительство, хотя страх восстания пугал и его.

Сказал свое слово и Столыпин. Он был за немедленный роспуск Думы и высказался за невозможность сохранения существующегося положения. Так как государь и Горемыкин не были вначале с ним согласны, он предложил провести с представителями думского большинства переговоры.

– Переговорить нам не мешает, – сказал он. – Во всяком случае, это выяснит положение. Или мы действительно на чем-нибудь сговоримся, или для всех станет ясно, что сговориться невозможно.

По предложению государя Столыпин вступил в переговоры. Одним из его основных собеседников был профессор Павел Николаевич Милюков. Каждый высказал свою точку зрения. Столыпин был готов поддержать думское правительство с оговорками только в том случае, если министров двора, военного, морского, иностранных и внутренних дел назначал бы только царь. Милюков с этим вроде был согласен, но настаивал, чтобы министра внутренних дел назначала только Дума. Из-за портфеля этого министра они долго спорили.

– Должность такого министра не может перейти в руки общественных правителей, потому что они не подготовлены к административной деятельности, – утверждал Столыпин. – Они не справятся с революционным движением и разложат аппарат власти.

– Этого мы не боимся, – ответил Милюков. – Правительство заявит революционным партиям, что имеются такие-то и такие-то свободы, перейти границы которых им не позволят. Досюда – и ни шагу дальше! А если бы революционное движение разгорелось, как утверждаете вы, то думское правительство не остановилось бы перед принятием самых решительных мер.

– Каких? – спросил Столыпин.

– Если надо будет, мы поставим гильотины на площадях и будем беспощадно расправляться с теми, кто ведет борьбу с правительством народного доверия! – пояснил Милюков.

От его слов запахло французской революцией, провозгласившей равенство, братство и свободу и в то же время казнившей своих сыновей. Гильотина была ее излюбленным орудием.

После беседы Столыпин сказал:

– Толку из всех этих переговоров не выйдет никакого. Однако в последних словах Милюкова имеется мысль. Гильотины не гильотины, а о чрезвычайных мерах подумать можно.

Столыпин стремился уговорить кадетов. Уж очень хотелось ему получить в правительство Милюкова, Гучкова и других известных политиков. Нужны были деятельные и влиятельные люди. Попытка, к сожалению, не удалась.

Переговоры выдвинули Столыпина на первую роль. Бездеятельный Горемыкин отошел на второй план. Теперь прислушивались к мнению Петра Аркадьевича. Последний все больше настраивался против Думы.

Иначе быть не могло. Ежедневно министр получал неутешительные сводки о положении в стране. Обстановка накалялась: и в армии говорили о восстании, проходили митинги, распространялись прокламации, а агитаторы призывали к новой революции. Везде было неспокойно.

Правительство пришло к единому мнению: предложить государю Думу распустить.

Царь спросил:

– Если будет возмущение, то справится ли с ним Горемыкин?

Тут-то ближайший советник государя барон Фредерикс, министр двора, к которому царь относился с большим доверием, и высказал свою точку зрения:

– Горемыкина должен заменить Столыпин. Тогда польза будет.

То было предложение, над которым государь задумался.

Есть интересная деталь, которую почему-то забывают историки. Фредерикс хорошо знал Столыпина. Когда-то он служил в гвардейском конном полку, где командиром был отец Столыпина. Говорили, что барон чуть ли не нянчил на руках маленького Петра. Теплые чувства к Столыпину у него сохранились на всю жизнь.

– Ну что ж, Столыпин так Столыпин. Я согласен, более решительной фигуры действительно сегодня у меня нет.

Так ответил государь барону.

Принимая решение о роспуске Думы, инициаторы его не знали весьма существенного момента, который влиял на политическую жизнь государства. Как только Дума открылась, в Москве собрался Совет партии социалистов-революционеров, единогласно высказавшийся за приостановку террористической борьбы. Эсеры рассуждали так: если будет соглашение правительства с Думой, то мы мешать этому не должны.

На заседании прозвучал вопрос:

– А если соглашение не состоится?

Тогда приняли резолюцию: если соглашения не будет, то Совет даст Центральному комитету партии право своей властью, не дожидаясь следующего собрания Совета, возобновить террор в тот момент, когда этого потребуют интересы революции.

На заседании Совета присутствовал агент полиции Азеф, который вроде подчинился решению Совета и временно распустил Боевую организацию. Пауза, которую он допустил, была для него выгодна.

Пока он не знал, будет ли министерство, в которое пришел новый министр, работать по-старому или применит новые методы полицейской работы. Он хотел понять: по каким правилам пойдет игра – по новым или по старым?