Тайна Великого Посольства Петра

ГЛАВА VII ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ БУДНИ

В Государственном Историческом музее в Москве хранится небольшая серебряная шкатулочка за 1 3558. На ее крышке рисунок. Сверху — река, и стрелкой показано, куда течет. Внизу — двухэтажное здание, а вокруг шатры и войска — пешие и конные. Откровенно говоря, ничем не примечательная коробочка, и взгляд на ней едва ли задержится.

Но как интересно все меняется: стоило мне узнать, что это единственно известное, а может быть, и дошедшее до нас изображение Карловицкого конгресса, на котором трудился Прокофий Богданович Возницын, как коробочка эта совершенно преобразилась в моих глазах. Красивее, что ли, стала, изящнее, а главное — какой-то совсем близкой. Я и раньше сталкивался с такими чудесными превращениями. Ведь вещи, особенно предметы искусства, как и люди, живут своей жизнью. И если удается соприкоснуться с ней, то между тобой и этим предметом возникает невидимая связь. Так, очевидно, случилось со мной и шкатулочкой из щукинской коллекции.

Кто и зачем выгравировал на ней изображение Карловицкою конгресса? Работа, похоже, немецкая. Надписи на латыни. Но это еще ни о чем не говорит.

Главное — как и какими путями она попала в Москву? Через какие руки прошла? Неизвестно. А вдруг ее привез сам Возницын? Фантазия, ни на чем не основанная. Но все же мимо этой серебряной безделушки, наверное, и вы теперь не пройдете, а, будучи в Историческом музее, еще и спросите, где же она?

Мало-помалу струги Возницына приближались к тому месту, которое изображено на шкатулке. Долгими были дороги 300 лет тому назад. Сегодня этот путь занял бы от силы день-два, а тогда — две недели.

Поэтому только 5 октября добрался Прокофий Богданович до Петервардейна. Появление русских у стен этой полуразрушенной крепости на Дунае выглядело внушительно. Перед стругами плыли в лодках 150 австрийских солдат, которые нещадно били в барабаны. В своем дневнике, однако, Возницын делает весьма грустную заметку:

"Петр-Варадын городец на горе, весь разсыпан и разорен, только немцы, для осады, некоторые кругом его учинили басшпионы и шансы; под ним домиков с десять убогих, в которых всех союзных послы поставлены…"

Но и здесь нельзя расслабиться Прокофию Богдановичу. Уже на следующий день секретарь английского посла передал ему "постановление" объявить с обеих сторон "армистициум или перестание оружием на все время конгресса", то есть перемирие.

Задетый тем, что его обошли при принятии этого решения, Возницын протестует: "Достоит бьыо о сих делах посоветоваться и с ним, великим послом". Сам же хорошо понимает, что нужно согласиться с этим "постановлением". Да и нет в нем ничего такого, что противоречило бы интересам Москвы. Одно обидно — опять за его спиной дела-вершат. Но нет времени на капризы, как ни велика обида, иначе вообще можно остаться не у дел. Тем более что предстояло решать щекотливый протокольный вопрос, кому где стоять.

Для этого в Вене второму австрийскому послу, изящному графу Марсилию, была поручена деликатнейшая миссия отвести каждому из послов подобающее ему место на берегу Дуная. Вот тут-то и запахло порохом, как перед хорошей битвой.

Прямо скажем — не было в те далекие времена в дипломатической практике вопроса более щекотливого, чем размещение.

По иерархической лестнице Европы ХVII века с ее многочисленными ступенями и ступеньками карабкались короли, князья, герцоги и бесчисленные курфюрсты. На вершине ее стоял император Священной Римской империи. Но и его первенство не было бесспорным: императора теснили французский и английский короли. А дальше вниз вообще начиналась невообразимая свалка: каждый старался не просто прыгнуть на ступеньку выше, но й спихнуть вниз другого. И побуждало к этому не только тщеславие.

Это сейчас все согласны с суверенным равенством государств. Поэтому и за стол переговоров садятся без особых споров в порядке алфавита. А тогда каждое государство норовило показать, что оно главнее другого. И тяжбы шли бесконечные, потому что размещение, рассадка за столом и другие протокольные вопросы отражали вес и значение каждого государства в изменчивой системе европейского баланса. Попробуй после этого сесть ниже своего соперника или сказать слово после него — сразу попадешь в государственные преступники. По этой причине и спорили до хрипоты.

Конечно же, Прокофий Богданович был преисполнен решимости не уронить чести русского царя. Пусть первое место при размещении будет принадлежать представителям австрийского императора. Но следующее по старшинству место, справа от них, должен занять он, представитель русского царя. В этом Возницын был глубоко убежден.

Но на это же место, как оказалось, претендовал и пан Малаховский. Надменно держался он с "дохтуром" Посниковым и имя "царское всячески принижал". Польский король-де выше царя московского, так как второй всего лишь "дукатский князь", герцог, или по-русски Великий князь, а царем писаться стал лишь при Иване Васильевиче Грозном.

Тут явно пахло политическим оскорблением, которое требовало достойной отповеди. Поэтому всем посольством засели русские дипломаты за документы и в ответе привели многие выдержки из прежних обращений польского короля, в которых содержится полный титул русского царя. Может быть, язвит Возницын, польский посол те документы "не читал, или чел, да не памятует". Тут Малаховский и сам сообразил, что зашел слишком далеко, и прислал людей с извинениями. Но взаимная обида, засевшая как заноза, все же осталась.

И почти выиграл спор Прокофий Богданович, да подвели австрийцы, хотя раньше держали сторону русских. Возницын сам видел, что на чертеже у графа Эттингена ему отведено место справа, а поляку — слева. Теперь же австрийцы стали говорить, что чертежа больше не существует и пусть каждый сам выбирает себе место, которое ему полюбится в Карловицах. А им, цесарцам, назначать место-де "непристойно", так как земля эта не цесарская и не турская, а ничейная.

Приходилось все начинать сначала, тем более что в середине октября союзники двинулись в Карловицы и борьба за места предстояла уже не на словах… Тут у нас помимо свидетельств Прокофия Богдановича есть еще один интересный источник — записки венецианского посла кавалера Рудзини.

Конгресс, пишет он, размещался не в городе и даже не в деревне, а в чистом поле, "расположенном частию в глубине небольшой долины, частию по возвышенностям нескольких прилегающих к Дунаю холмов, под местечком Карлович, в расстоянии получаса от него". На поле уже бьии обозначены места для квартир цесарцев. Остальные должны были занимать места по желанию. Рудзини хотел сделать это одновременно с другими союзниками, но московский посол не стал ждать. Он первым ступил на поле и занял место справа от цесарцев, Польский посол был взбешен. "Из этого случая, — продолжает Рудзини, — возник довольно сильный спор между поляками и московитами. Люди польского посла пытались силой прогнать людей московского посла с занятого места, но это им не удалось, и поляк остается в барках, выражая с бранью свою злобу, протестуя перед прибывшими 14 октября цесарцами". Он заявил даже, что не примет участия в конгрессе, не получив дальнейших инструкций от короля.

Но Прокофий Богданович и бровьюне ведет, делая вид, что знать ничего не знает. Когда его посещает австрийский посол граф Марсилий и говорит, что слышал о ссоре людей московского посла с "другими людими", Возницын хитрит — у людей ем никакой ссоры ни с кем не было. А если была, о чем он ничего не знает, и граф Марсилий хочет это дело уладить, то Прокофий Богданович ему за это благодарен.

Итак, московский посол занял почетное место, польский посол сидит обиженный у себя на струге, союзники в полной растерянности, и ни о каких переговорах с турками пока и речи быть не может. Эта ситуация не на шутку беспокоит австрийцев. Выход из создавшегося положения они видят в том, чтобы перенести лагерь на другое место, с тем чтобы устранить сам предмет спора. Тем более что предлог для этого есть: посредники и турки считают выбранное для конгресса место неудобным. Поэтому граф Марсилий спешит объявить о перемещении лагеря ближе к Петервардейну, пока слухи о разногласиях не дошли до турков.

А на новом месте, чтобы избежать распрей, австрийцы предложили такой план: на берегу Дуная будет вычерчен огромный квадрат, и каждая делегация займет место на одной из его сторон. При этом и письменно и устно давались заверения, что ни у кого не будет преимуществ и все будут в одинаковом положении. Чтобы и на этот раз дело не сорвалось, граф Марсилий спросил согласия всех послов, Никто не возражал. Поворчав, согласился и пан Малаховский, заявив, что станет где угодно, но только не рядом с московским послом.

Однако и теперь размещение не прошло гладко. На этот раз польский посол повздорил с венецианцем. Поляк, злорадно записал Возницын, и дальше скандалы чинит: на месте, где уже стоял венецианский посол, свою палатку поставил, да еще спиной к нему. Снова началась склока, которая продолжалась несколько дней. И только 21 октября поляки перенесли палатку.

Теперь все наконец встали на своих местах в полном соответствии с принципом равенства, положенного в основу размещения. Но равенство равенством, а Прокофий Богданович не упускает возможности сообщить в Москву, что встал он всетаки по правую руку от австрийцев, а поляк — по левую. Это расположение и показано на коробочке из Исторического музея. Конечно, может быть, переусердствовал Прокофий Богданович с размещением. Но ведь это был XVII век…

А еще через неделю и пан Малаховский, получив, видимо, указания от короля, протянул руку для примирения, валя всю вину за прошлую ссору на несообразительность своих людей. Теперь он просил у Возницына совета и помощи, так как начинались переговоры, а на них речь должна была пойти о передаче полякам Каменца. Малаховский очень рассчитывал на поддержку Москвы.

Жизнь дипломатического лагеря на Дунае постепенно входит в свою колею.

"Цесарцы и венеты, — записал Возницын, — в станах своих построили себе светлицы и конюшни и поварни деланные привезли из Вены, а я стою в палатках, которые купил в Вене; терпим великую нужу и стужу, а больше в сене, и овсе, и дровах: посылаю купить верст за двадцать и за тридцать, да и там добывают — что было, то все выкупили".

Но куда больше тревожат его смутные дела, творящиеся в Карловицах. Подозрения, возникшие еще в Вене, переросли в уверенность: цесарцы обманывают, вопреки обещаниям, данным царю, тайно договариваются с турками, а Россию хотят отстранить от участия в переговорах, Поэтому все его попытки обьединить союзников, выработать общую платформу для переговоров натыкаются на их глухое сопротивление. Он жалуется царю:

"Немцы всякие пересьыки через посредников о своих делах чинят, а нам едва что сказывают, от чего мы здесь и слепы, и глухи, и ничего в действо произвести не можем".

В то же время австрийцы, пользуясь преимуществом в общении с турками, втихомолку настраивали их против Возницына. Об этом свидетельствует такой происшедший в середине октября случай. К шатрам московского посла, живописно раскинувшимся на холмах у Дуная, подъехала группа турецких всадников.

— Кто тут стоит? — спросили они.

— Московский посол, — ответили люди Возницына.

— А, тот, кто не хочет мириться?

— Кто вам сказыл?

— Немцы сказывали.

— Лгут немцы, — говорят русские, — буде хотите пить или есть, подите в шатры.

— Когда не хотите мириться, есть и пить у вас не хотим.

Поразмыслив над всем, посол пишет в Москву:

"Доношу тебе, Государь, что турки, как я вижу, во всем на посредников положились и надежду свою иа них имеют и через них дело свое делают… А наше дело зело трудно, потому что во всем неволя первое через цесарцев, а потом через посредников, и за таким поведением как что выторгуешь…"

Как выходитъ из такого положения? И Возницын решается на смелый, хотя и рискованный шаг — установить собственный тайный канал связи с турками.

Вторым послом у турок (заместителем главы делегации, как бы мы назвали его сейчас) оказался грек Александр Маврокордато — переводчик и секретарь великого визиря, а главное — давний друг-приятель Прокофия Богдановича еще по Константинополю, через которого и тогда все дела делались. Важной персоной был этот грек в Оттоманской империи. Последние 50 лет бразды правления держали там, сменяя друг друга, великие визири из фамилии Кепрюлю. При них в качестве переводчиков, а по сути дела — государственных секретарей, носивших звание "великих драгоманов", находились два грека. И нередко на базаре в Константинополе, когда втихомолку, а когда и открыто, люди спорили, кому же на самом деле принадлежит власть великим визирям или великим драгоманам. Одним из них и был Александр Маврокордато.

Сын преуспевающего греческого купца, он получил блестящее по тем временам образование. В греческой коллегии св. Афанасия в Риме обучался европейским языкам. В Падуе изучал медицину, в Болонье — философию, где и заслужил степень доктора медицины и философии.

Вернувшись в Константинополь, Маврокордато стал профессором риторики в греческой школе в Фанаре и занимался врачебной практикой. Его трактаты по кровообращению были переведены на немецкий, французский и испанский языки. Он писал книги по богословию, истории, гражданскому праву.

Но вскоре, судя по всему, жить наукой ему наскучило, и он решает попытать счастья в политике. В 1673 году Маврокордато становится великим драгоманом. Вот тут-то испытал он все превратности судьбы — взлеты, падения и чуть ли не смертную казнь.

После неудачной осады Вены в 1683 году был казнен великий визирь Кара-Мустафа. Вместе с ним попал в немилость и Маврокордато, которого обвинили в том, что он якобы советовал начать злосчастную осаду. Смерти тогда он избежал только потому, что пожертвовал всем имуществом.

Но все возвращается на круги своя в Оттоманской империи. Прошло время, и Маврокордато снова занял пост великого драгомана, но уже при другом визире. В 1688 году его послали в Вену для заключения мира с Австрией. Но пока шли эти переговоры, пал визирь, который ему покровительствовал. Маврокордато должен был разделить его судьбу, но устроил дело так, что оказался задержанным в Вене в качестве военнопленного. Там он скрывался до тех пор, пока в Константинополе не сменилась власть и не пришел новый визирь, благоволивший Маврокордато. Ко времени Карловицкого конгресса Маврокордато было уже 60 лет. По словам венецианца Рудзини, это был просвещенный и опытный политик, полный ума и таланта, хороший оратор. На эти переговоры Маврокордато имел свои виды: использовать их, чтобы подняться по иерархической лестнице и получить в княжение Молдавию или Валахию.

Есть золотое правило в дипломатии: умей налаживать дружеские связи с разными людьми — всегда пригодится. Пусть напряжены отношения между странами — их представителям все равно нужно уметь сохранять добрые отношения. Уж как враждовали между собой Россия и Турция, иных русских послов в башню сажали, а они с турецкими знакомыми и оттуда связи не теряли.

Вот и Возницын сумел использовать старое знакомство. Маврокордато, как и многие греки, которые родились и жили в Турции, сохранял верность православной религии. А в местечке Карловицы проживал тогда сербский патриарх Арсений Неноевич. От него и потянулась ниточка. Позаимствовал у него Прокофий Богданович расторопного чернеца по имени Григорий и, переодев в мирские одежды, послал с письмецом к старому знакомому в Белгород. Послание это настолько яркое, что его стоит привести полностью как пример дипломатической переписки XVII века.

"Изящнейший, словеснейший, благороднейший великий логофет, мой господин и древний друг, и посол полномочный! Радуюсь аз по премногу, что, по повелению многолетнего моего государя, случися мне не с иным с кем, только с изяществом вашим, другом моим драгим, соглагольствовать о делах двух Великих Государей наших. В истине есть надежен и известен на благоприятствие вашего изящества Умоляю ваше изящество, поклонитесь от меня первому послу Рейз-Эфенди, и желаю быти в приятельстве, и с ним еще желаю, прежде неже съездемся на разговоры публичные, имети бы нам некоторое сношгние о некоторых делах через верных людей, о чем да воспримет прилежание и попечение ваше изящество якоже знает, и да даст ответ с сим листоносцем:

Прокофий Богданович Возницын".

Передал это письмо чернец из рук в руки 10 октября, но вернулся без ответа — туркам подумать нужно, дело-то серьезное затевается. Зато рассказал чернец о слухах, которые гуляют в турецком стане в Белгороде. Там считают, что будто мир дело уже решенное и турки сильно окончания войны желают. Хлеб там, да и здесь, дорог, а также всякая живность и дрова. Посетовал по этому поводу Прокофий Богданович. Однако же время идет, а ответа от давнего знакомца все нет. Тогда Возницын другое письмо направил, но в тот же день и ответ получил.

После горячих заверений в дружбе хитрый Маврокордато написал:

"О делах же, о которых изволишь напомнить, с радостью поговорить готов еще до общего съезда. Поэтому со всяческим дерзновением изволь мне обо всем написать. таинства ваши сохраню и ответ дам". Другими словами: на тайные переговоры согласны — выкладывай карты на стол.

Два приятеля условились также и дальше пользоваться услугами расторопного чернеца Григория, который умел незаметно проскользнуть степью, минуя союзные станы. Но основной канал связи они решили установить через "дохтура" Посникова.

Итак, два доктора — философии и медицины, выпускники Падуанского университета, встретились на берегу Дуная, чтобы поговорить на дипломатические темы. Разговор у них шел и на греческом, и на латыни, да и итальянским баловались. Начинать пришлось Посникову. Так уж положено: кто напросился на разговор, тот и начинает. "Сия комиссия, — стал нагнетать пессимизм Посников, — чаять благополучного окончинин не воспримет" из-за великих трудностей и себялюбивогосоревнования участников. Поэтому туркам и русским, осторожно намекнул он, можно бы и подумать о собственных интересах. Немцы и поляки их ссорили, лгали им, и за одно это их надобно проучить. Давайте, начал прощупывать почву Посников, заключим между собой перемирие, пусть даже не на многие годы. А во время перемирия через посредничество крымского хана или же через особые посольства можно будет договориться и о вечном мире. В то же время он не советует туркам искать мира с немцами, венецианцами и поляками. Пусть они продолжают воевать с цесарцами, которые будут ослаблены выходом Москвы из союза. А царь будет содействовать туркам, мыслить, как ему отомстить немцам за их ложь. Ну а уж если во время перемирия не удастся заключить мир с Москвой, турки будут вольны помириться и с немцами.

Далее Посников старается раскрыть туркам причины, почему Австрия стремится к миру. "Первое, скудость во всем и изнемогли и одолжили, чтобы отдохнуть и завоеванные городы укрепить". Но главное, и здесь Посников мастерски, в нескольких фразах, вскрывает суть полыхавших тогда международных страстей: "Естли гишпан умрет, как уже при дверях, то тотчас француз за то королевство с цесарем взочнет, а посредники англичанин и голанец ходатийствуют о том мире не для вас, для себя, чтобы француза не допустить до гишпанского королевства, понеже он, то приобрев, всех их задавит".

Маврокордато слушает внимательно, держится приветливо. Но на посулы Посникова не поддается. Хитер был и сам улещать начал: туркам, мол, посредники и немцы тоже "не доброхотны", и только русского царя они почитают за великого и сильного монарха. Но на предложение "с другими не мириться!" пойти не могут. Не подходит им и простое перемирие, так как уже письменно обязались заключить мир.

На это Возницын реагирует быстро. Уже на следующий день он снова посылает Посникова к туркам с предложением. Если они не хотят воевать с немцами, будь по их воле. Однако пусть Турция сначала заключит перемирие с Россией сроком на год-полтора, В основу его были бы положены принцип сохранения за каждой стороной захваченных во время войны территорий, плюс ненападение друг на друга и вольная торговля. Тут русские впервые приоткрыли карты и показали, что могут снять свое требование о передаче Керчи. Маврокордато тоже подвинулся: он согласился на такое перемирие, хотя и более длительное по времени. Но для этого нужно уже сейчас определить спорные территории — решить проблему "окружностей", как осторожно назвал ее грек.

Конец октября и начало ноября ушли на вычерчивание этих "окружностей". Турки держались любезно, но твердо. Они соглашались с принципом "кто чем владеет". Но "окружности", выписанные ими, означали, что русским придется оставить или даже срыть некоторые захваченные ими крспости. Отсюда уже проглядывало, что турки пойдут на размен Керчь — Азов, но потребуют возвращения приднепровских крепостей. На этом первый раунд "зондажных" контактов Посников — Маврокордато прервался. Вроде бы ни о чем они не договорились.

Говорят, что этот раунд переговоров Возницын проиграл. Ему не удалось уговорить турок прервать переговоры с союзниками и продолжить с ними войну. Как заметил С. М. Соловьев, хитрость московского посла была уж очень простовата. Это было бы и впрямь так, если бы Прокофий Богданович на этом закончил переговоры. Но ведь они только начинались, стороны не спеша развертывали свои исходные позиции и с них "обстреливали" друг друга, пытаясь выяснить, где и насколько глубоко противоположная сторона готова идти на уступки. Как в шахматах, так и в дипломатии есть несколько вариантов дебюта, рассчитанного на то, чтобы прощупать партнера, заставить его приоткрыть свои замыслы. Вот такой простой ход е2-е4 и сделал Возницын. Именно с этого угла, как мне кажется, нужно посмотреть на тайные контакты Возницына с турками. А они для будущего развития переговоров дали многое.

Прежде всего Прокофий Богданович мог убедиться, что и в Вене и в Карловицах он правильно оценивал тактическую линию Турции: она будет стремиться заключить мир сначала с главным противником — Австрией, а затем предъявлять более жесткие требования к остальным ее союзникам. Поэтому курс на сепаратное соглашение между Австрией и Турцией будет пользоваться приоритетом в политике обоих пкударств. Но в ходе "обстрела" турецких позиций Возницыну удалось выяснить, что турки могут пойти на более или менее краткое перемирие с Россией, что они, по-видимому, примирятся с потерей Азова, но не отдадут Керчи. Поэтому в конце концов в центре дипломатического торга на конгрессе окажется судьба приднепровских городков. Так оно и оказалось.

Уж если в чем и просчитался Прокофий Богданович, так это в действенности одного из своих главных аргументов. Как исстари было заведено на Руси, послал он Маврокордато две пары соболей по 160 рублей и посулил подарить еще несколько сороков этих драгоценных шкурок. Но хитрый грек подарков не принял "и во всем отрицался".

Тайные контакты с турками не мешают Возницыну встречатъся и с союзными послами. Переговоры ведутся как бы на двух этажах: на первом — парадном — он любезно беседует с австрийцами, венецианцами и поляками, а наверху, в мезонине, тайно шепчутся Посников с Маврокордато. Это позволяет Прокофию Богдановичу более уверенно распутывать запутанный австрийцами клубок интриг накануне открытия конгресса.

Надо сказать, что Карловицкий конгресс не был форумом для совместного ведения переговоров, как мы сегодня представляем себе международные конференции. На нем не предусматривалось, например, проведение общих заседаний, где присутствовали бы все делегации. Вместо них по предложению австрийцев каждый из союзников должен был проводить "съезды" с турками в присутствии посредников.

Первыми будут встречаться, конечно, цесарцы. А за ними уже все остальные согласно очередности, установленной в соответствии со временем вступления каждой страны в союз: кто первый с цесарцами договор заключил, тот и раньше и с турками о своих делах говорить будет. Участия же посредников требуют турки, которые не желают разговаривать с глазу на глаз. Ухмыльнулся на это Прокофий Богданович, но возражать не стал.

Однако австрийцы стали добиваться, чтобы русские формально представили свои мирные предложения. Съезда, мол, не будет, пока союзные послы через посредников обо всем с турками не договорятся. Такие домогательства Возницын пресек: "Всегда на комиссиях всяк о себе сам говорит". Но как ни хотелось Прокофию Богдановичу, а документ с мирными предложениями выкладывать все же пришлось. Возницына понять можно. Одно дело не обязывающий ни к чему разговор, в котором проскальзывают лишь элементы позиции, и другое дело — документ, в котором она изложена полностью и разложена по полочкам. Да еще в тот момент, когда завязался неофициальный контакт. Тут каждый шажок, прежде чем сделать, десять раз отмерить нужно. А то, что выложено на стол, живет уже самостоятельной жизнью. Ведь недаром говорят: что написано пером, не вырубишь топором. Поэтому не любят дипломаты жестко фиксировать позиции — потом тебя же обвинятъ начнут, что на большие уступки пошел, хотя наперед знает дипломат, что это всего лишь запросная позиция и долго на ней стоять нельзя.

Но, с другой стороны, наступадт такой момент на переговорах, когда эту позицию нужно выдвигать и чаще всего в форме документа. И для того, чтобы активность показать, и для развития переговоров. Дело это не простое. Тут надо все предусмотреть заранее — и что на размен пустить в ходе долгих дебатов, но не проторговаться, а прийти к финалу с весомым для страны результатом.

Видимо, долго думал над всем этим Прокофий Богданович. По бумагам его видно, что не сразу решился на этот шаг. Но решился и 23 октября направил цесарскому послу Эттингену текст на латыни с хитрой пометкой, что это-де "первые статьи, которые направлены к учинению миры". В нем 10 пунктов, но нигде не сказано, что предлагается — мир или перемирие. Вообще нужно сказать, что даже по меркам сегодняшнем дня документ этот составлен мастерски. Все запросные позиции выставлены, но сделано это так, что они не заклинивают развития переговоров. А главное, документ этот глубок по смыслу: содержит такие положения, которые затем на столетия вперед определят направления русской внешней политики.

Но давайте по порядку.

Первое. В документе подтверждается, как бы мы сказали сейчас, статус-кво, то есть существующее положение. "Обоим Великим Государям, как Царскому Величеству Московскому, так Салтанову Величеству Турскому будучи в том миру, городами, месты, землями, реками, морями, лесами и иными всякими угодьи, владети тем, чем ныне кто владеет". Вот и все, больше ничего не сказано. Но за этой фразой кроется, что и Азов, и четыре городка в устье Днепра остаются в руках русских.

Второе. В порядке возмещения ущерба за набеги татар ("шкоду и убытки") Турция уступает России Керчь.

Третье. Запрещение набегов с обоих сторон — как татар, так и казаков. В случае нарушения — наказание смертной казнью.

Четвертое. Обмен пленниками: "Полон русской да казацкой да освободится".

Пятое. Свобода торговли и мореплавания: туркам — до Керчи, Азова, Киева и Москвы; русским — до Кафы, Синопа, Амастрии, Константинополя и далее. Внешне равенство, но по сути — выгода для России, так как до той поры Черное море для русских судов было закрыто.

Шестое. Покровительство православным христианам и их святыням. Эти статьи появились в договоре с Турцией впервые и затем в той или иной форме будут повторяться во всех позднейших договорах XVII и ХIХ веков. Суть их в том, что Россия брала под свое покровительство в делах веры многочисленных православных подданных султана и находившиеся в его владениях христианские святыни, включая Иерусалим.

Поэтому значение предложенного Прокофием Богдановичем документа не столько в том, что за Россией оставлялись завоеванные в этой войне земли, хотя, что греха таить, для Москвы тогда это было крайне важно, и не в том, что им было выдвинуто притязание на Керчь, а значит, и на Черное море. Его непреходящее значение, писал академик М. М. Бопкловский, в постановке впервые вопроса "о протекторате России над православными подданными султана, т. е. принципа, который составит потом одно из крупнейших слагаемых в той сумме вопросов, какую впоследствии принято было называть общим именем "восточного вопроса"".

Как же додумался до всем этого простой дьяк, выходец из Тульской губернии? В директивах, судя по тому, что дошло до нас, на этот счет никаких указаний не было. Так что постановка евосточного вопросаэ — это личная инициатива Возницына. Конечно, он знал, что русская дипломатия испокон веку покровительствовала христианам на Востоке. Он сам видел, а если не видел, то слышал, с каким почетом принимали при дворе Алексея Михайловича духовных иерархов из Сирии, Палестины, Александрии, Константинополя, Греции, Болгарии, Сербии и прочих земель. Поэтому почва для этой акции Возницына была давно подготовлена.

Узнав из разговоров с австрийцами и венецианцами, что они собираются включить в договоры с турками положения о покровительстве христианам, Возницын быстро сориентировался и сделал контршаг. Но Прокофий Богданович — и это видно из его бумаг — хорошо понимал, какое принципиально иное звучание получило бы это положение в русско-турецком соглашении. Австрийское покровительство распространялось бы на католиков — ничтожную горстку населения огромной Турецкой империи. Русская же опека — на многие подвластные Турции народы — болгар, греков, сербов и др., которые исповедовали православие и для которых Россия была естественной опорой в борьбе за национальное освобождение.

Из своего шатра в Карловицах Возницын пытается прощупать настроения единоверных балканских славян. Ему представляется — и об этом он докладывает царю, — что славяне настроены враждебно к угнетателям-туркам, что они поддержат русских в войне с Оттоманской империей и эти настроения открывают широкие перспективы для русской политики. "Естли бы дойти до Дуная, — пишет Прокофий Богданович в Москву, — не токмо тысячи, но и тьмы нашего народа и языка, и веры, и все миру не желают".