Тайная жизнь Санни С. [СИ]

Часть 1

Муж обычно приходит с работы вымотанным до такой степени, что даже разговаривать не может. Я давно знаю — первые полчаса его трогать нельзя, даже если у нас провалилась крыша, взорвалась колонка или, скажем, я разбила машину. Это все подождет. Ну, само собой, если дом горит или из прорвавшейся трубы хлещет фонтан, он что-нибудь предпримет, но прочее может обождать.

Через полчаса он выйдет из комнаты, переодевшись в домашнее, еще раз поцелует меня — уже по-настоящему, не просто прикоснется губами к щеке, — и спросит, как прошел день. По правде сказать, ничего особенно не меняется (не считая провалившейся крыши, но это легко исправить, не стоит лишнего упоминания), но он все равно слушает о том, что сказала миссис Дженнигс о новом увлечении дочери миссис Брайан, и не просто слушает, а задает вопросы и запоминает мою болтовню. И назавтра или через неделю может спросить, как там Пэгги Брайан, бросила уже своего болвана на мотоцикле или у них все серьезно?

Обычно мужья не переносят женской болтовни, так говорят все мои знакомые. Видимо, мне достался уникальный экземпляр: он специально просит, чтобы я хоть очередную серию телешоу ему пересказала, и даже помнит, женился Дэвид на Натали или на Сьюзан, и от кого у Чарити двойняшки… Но это когда рассказывать совсем не о чем: на работе у меня редко что-то происходит, я библиотекарь, да и работаю всего лишь на полставки, а так… занимаюсь хозяйством. Вот на этой неделе, правда, мне было, о чем поговорить: мои герани взяли первые места на выставке округа, и, может, мне удастся пробиться на уровень графства! Это только моя заслуга — я потребовала, чтобы муж не смел лезть в мои цветочные дела!

— Что в школе? — спрашивает он, когда я выдыхаюсь.

Мне кажется иногда, что ему нужна перезагрузка, как компьютеру, чтобы начать воспринимать действительно важную информацию.

— Опять подрались, — говорю я, — но ничего страшного. С Диком, как обычно, у него фингал под глазом, а у нас обошлось без потерь. С математикой всё прекрасно, а вот за сочинение… сам посмотри!

Он смотрит на гневную тираду учителя — буквы пляшут, видно, тот был в ярости! — под сочинением на вольную тему и начинает смеяться. Сперва тихо, потом уже в полный голос.

— Тихо ты, разбудишь! — я зажимаю ему рот.

— Я соскучился, — отвечает он.

— Вставать рано. Ты привык ночами не спать, а…

— Я знаю. Режим. Я только зайду, поцелую… на цыпочках, ага?

Потом он возвращается, уже в спальню, а там уж как пойдет — уснем ли мы под тихое бормотание телевизора или после бурного секса (порой такого разнузданного, что я сама себе диву даюсь!)… В любом случае, я встану очень рано, приготовлю завтрак, а потом скажу мужу на ухо:

— Тебе пора. Рубашку я погладила.

— Я сам могу, — обычно отвечает он, и я вижу, что он с удовольствием накрыл бы голову подушкой и спал отсюда и до послезавтра, но не может. Это ему позволяется только летом, и то не всегда. — Спасибо, Санни. Я уже встал. Честно.

— Давай, а то опоздаешь. И мы опоздаем, — говорю я и торопливо целую его, — ну вставай, а то опять с Лин не пересечешься, нам уже скоро ехать!

Вот тут он подскакивает, как ужаленный, живо приводит себя в порядок, одевается и успевает урвать целых пять минут перед завтраком, десять во время, ну и еще парочку, пока мы с Лин обуваемся.

За столом Лин не столько ест, сколько трещит, но я ее не останавливаю. С голоду не умрет, с собой заверну, а поговорить с отцом-то хочется! Он появляется не каждый день и даже не каждую неделю, и никогда не знаешь, можно планировать что-нибудь на выходные или нет… Соседкам я говорю, что мой муж вечно в разъездах, работа такая, торговый представитель (наверно, им слышится «коммивояжер»).

— Санни, на всё хватает? — тихо спрашивает муж. — Ты говори сразу, не знаю, когда я снова смогу вырваться к вам.

— Пока да, — отвечаю я, и дочь притихает. — Надо будет новую спортивную форму купить, Лин растет, как сорняк… Но это ерунда, не бери в голову. Крышу ты починил, а прочее ерунда.

— Я тебе велосипед еще когда обещал, — говорит он Лин. — Поди посмотри в гараже.

Через минуту мы слышим восторженный вопль и переглядываемся с улыбкой.

— Балуешь, — говорю я, а он качает головой:

— Знала б ты, как я в детстве хотел велосипед. Да что там… Ты же помнишь.

Конечно, я помню…

Мы учились в одном классе. В нашем городке богатых не было, но даже на общем фоне мой будущий муж выделялся: я не помню случая, чтобы на нем оказалась одежда по размеру, да еще и чистая. И это удивляло: он жил по соседству, у него имелись родители, оба, и отец даже зарабатывал, хоть и любил выпить и распустить руки. А почему мать не следила за сыном, я не знаю. Мы тоже жили небогато, но мама никогда не отпустила бы меня в школу в драном платье и неумытой!

В классе мы сидели по соседству, и я помню, как отчаянно он скучал. Пока остальные складывали буквы в слоги, он читал что-то под партой. Мы учились считать в столбик — он быстро решал все примеры и снова читал, и наказывать его было бесполезно: стоя в углу, он продолжал думать о чем-то своем, а родители в школу не являлись. Знаю, отец вкладывал ему ума (если ухитрялся поймать), даже видела синяки. Но побоями этого мальчишку было не пронять, он сам мог накостылять!

Было дело…

— Четырехглазая! — орали мальчишки из параллельного класса. — Четырехглазая! Жируха!

Да, очки — с толстыми линзами, в дешевой оправе — меня не красили. И снять их я не могла, не видела доску. И мама знала об этом, и просила подождать: они с папой накопят мне на хорошие очки.

А вовсе уж жирной я не была, ну разве что немножко полноватой. С нашим-то рационом…

Я терпела насмешки, потому что понимала: ничего не есть я не могу, пробовала, на второй день чуть не свалилась в обморок, да и мозги отказывали. Тогда я решила, что лучше буду толстой, но умной, а когда вырасту… как-нибудь отомщу этим идиотам.

Но то было в прошлый раз, а в этот они запулили чем-то… и это что-то попало мне в лицо. Очки слетели, глаза запорошило, слезы хлынули рекой, а я только и смогла подумать: «Как же я до дома дойду? Через дорогу?»

А потом услышала какой-то… Не знаю даже, как назвать. Визг? Или верещание? Да, так будет вернее…

«Уйди! Уйди, чокнутый! — вопили мальчишки. — Тикаем, он бешеный!»

Если б я еще могла рассмотреть, что там происходит!

Через пару минут ко мне кто-то подошел, пошарил по земле кругом и тяжело вздохнул.

— Сволочи, вдребезги разбили, — сказал тот самый мальчишка. — И у тебя лицо в крови. Но у меня платка нету.

— У меня есть… — я шмыгнула носом и полезла в карман. Надо же, я и не почувствовала боли. Наверно, от испуга. — Где?

— На лбу. Дай сюда! Хорошо, стекляшка в глаз не воткнулась, — пробормотал он, грубо оттирая мою физиономию. Потом поплевал на платок и вытер начисто.

— Спасибо, — запоздало сказала я.

Он промолчал, а я наконец сморгнула слезы и посмотрела на него. Вблизи я не так уж плохо вижу.

— У тебя тоже кровь, — сказала я. — Нос разбили?

— Да наплевать, — ответил он и утерся рукавом. — Убил бы… Ну, они у меня еще попляшут!

— Слушай… — я потрогала его за локоть. — Пожалуйста, проводи меня обратно в школу. Оттуда домой позвонят, чтоб меня забрали, а то мне не дойти без очков…

Я и сама могла вернуться, не так далеко я отошла от школьного крыльца, но все равно было страшно!

— Я тебе в провожатые не нанимался… На, держи, — сказал он после долгой паузы и вложил очки мне в руку. Целые. — Проверь, правильно склеил?

— Да… — ответила я, нацепив их на нос. — Лучше прежнего. А как ты…

— Не твое дело, — грубо оборвал он и встал. — Иди себе.

— Спасибо! — сказала я ему в спину.

Больше мы с ним не разговаривали: на уроках он по-прежнему читал под столом что-то увлекательное, на переменах тоже. Иногда мы с ним оставались в классе вдвоем: пока все бегали во дворе, он не отрывался от книги, а я делала уроки на завтра. Ну и перекусывала между делом. И это было свинством с моей стороны, поняла я, когда услышала, как урчит у него в животе.

— Угощайся, — шепнула я, сунув ему на парту бутерброд. Честное слово, я думала, он полетит мне в лицо, но, похоже, голод пересилил.

— Спасибо, — сказал он, так наклонив голову, что давно не стриженные волосы закрыли физиономию. — Я тебе отдам.

— Не надо. Я и так толстая.

— По-моему, не особенно, — мрачно ответил он, зыркнув в мою сторону. — Только еще и очкастая, а два в одном, сама понимаешь…

Я кивнула. Те мальчишки, правда, меня больше не задирали, но для одноклассников я была пустым местом. Сидит где-то в уголке Санни Кит, отвечает, если учитель спросит, ну и ладно.

Ну и хорошо, думала я, лишь бы не трогали!

— Ты вот тут неправильно написала, — сказал он у меня над ухом. Я даже не заметила, что он встал, но теперь не очень чистый палец с обкусанным ногтем упирался в мою тетрадку. — Поэтому дальше не решается.

— А как надо? — спросила я.

— Своей башкой думай, — был ответ.

Он сунул руки в карманы и вышел из класса, а я снова сгорбилась над тетрадкой. Потом покосилась на соседнюю парту — до смерти интересно было узнать, что же он такое читает тайком! Я даже протянула руку к спрятанной под учебником книге, но сразу же опустила.

Нельзя так делать. Нельзя, и всё тут.

А задачка все равно никак не решалась…

— Слушай, — безнадежно сказала я, когда он вернулся в класс, — я еще и тупая. Я не понимаю, где ошибка.

— А я тебе что, в репетиторы нанялся? За еду?

Я молча отвернулась. Зря я затеяла такой разговор!

— Если у тебя еще пожрать найдется, — вдруг сказал он, подвинув стул поближе ко мне, — я тебе объясню, в чем тут дело.

— Конечно! То есть, найдется! То есть…

— Ужин отдай врагу, — ухмыльнулся он, схватив очередной бутерброд и выговорил набитым ртом: — Шмотри шюда…