Тайник на Эльбе

Глава вторая

Убедившись, что человека в ушанке задержали, старик выбрался на улицу и заспешил в обратную сторону. Вскоре он вновь был у домика с палисадником. Постояв перед дверью, из которой час назад вышел незнакомец, он решительно постучал. На стук никто не отозвался.

«Не хватает только, чтобы ее не оказалось дома», – подумал старик и постучал опять.

За дверью послышались шаги.

– Кто там? – спросил голос.

– Гость.

Дверь отворилась. На пороге стояла пожилая женщина в халате.

– Дома ваш квартирант? – осведомился посетитель, любезно улыбаясь.

– Нет. – Женщина взялась за дверь, чтобы запереть.

– Минуточку! Мне, собственно, не его самого… Понимаете, мы с ним приятели, и я принес по его поручению… Вот! Старик протянул маленький сверток.

– Дайте мне. – Женщина выставила грязную ладонь. – Давайте, я передам.

– Пожалуйста, – сказал старик, шагнув вперед, но не выпуская свертка из рук. – Только я бы хотел и записочку… Где ее написать? Можно пройти в его комнату?

Женщина молча указала на дверь. Старик толкнул ее, вошел и оказался в маленькой комнатке с единственным окном, выходившим во двор. У стены стояла железная кровать, под нею – фанерный чемодан; возле окна – столик и табурет.

Старик уселся за столик, вынул блокнот и карандаш. Он не торопился, подолгу мусолил карандаш, аккуратно выводя букву за буквой. Женщина стояла в дверях наблюдая.

В коридоре что-то забулькало, зашипело.

– Кажется, пахнет горелым, – сказал посетитель, нюхая воздух. – Это не у вас?

Хозяйка охнула, метнулась к двери. Послышался грохот кастрюль, что-то упало и покатилось по полу…

Через минуту, когда женщина вновь появилась в дверях, старик сидел в той же позе, но уже не писал. Казалось, он находится в глубоком раздумье.

– Боюсь, что приятель напутает, – нерешительно проговорил он. – Что же делать?.. Знаете, лучше я зайду позже и все объясню… Да, да, – так будет лучше. Когда он приходит?

– Кто его знает! – Хозяйка пожала плечами. – Вечером приходит, поздно…

– Ну и отлично. Вечером зайду.

И посетитель сунул сверток в карман. Женщина проводила его, захлопнула дверь. Слышно было, как загремели засовы и дважды повернулся в замке ключ.

Под вечер старик появился на вокзале. А через час с небольшим электричка доставила его на маленькую станцию. Отсюда было рукой подать до селения на берегу моря.

– Слава тебе, Всевышний! – прошептал старик, отпирая дверь небольшого домика, стоявшего на краю селения.

Он вошел, старательно запер за собой дверь и со вздохом облегчения опустился на кровать. Хотелось есть, мучила жажда, но не было сил встать, чтобы развести огонь, вскипятить чай и состряпать ужин.

Стемнело. Взошла луна. От окна протянулись по полу тусклые желтые полосы. С улицы послышалось мычание коров, блеяние овец и коз. Захлопали ворота, потянуло дымом. Сельчане убирали на ночь скотину, готовили пищу.

В каждом доме были свои радости и горести, интересы и надежды. Здесь, как и по всей стране, жили вестями с фронта. Шла весна тысяча девятьсот сорок четвертого года, и по мере того, как наши войска все дальше продвигались вперед, люди все с большим нетерпением ждали конца войны и желанного слова – победа!

Не ждал этого только старик.

Лет тридцать назад человек этот имел кое-какую торговлишку, служил некоторое время приказчиком на одном из нефтепромыслов богача Тагиева, несколько позднее состоял в контрреволюционной партии мусават и якшался с турками, когда те оккупировали Баку.

После революции он притих, затаился.

Так бы и прожил он жизнь мелким, незаметным служащим, если бы не пристрастился к картам.

Все началось с карт. Сначала он пытался сдерживать себя, не поддаваться азарту. Но вскоре игра захватила его. В два месяца он потерял все свои сбережения, которые накапливал много лет. За ними последовали вещи, спущенные старьевщику за бесценок. А когда не осталось и вещей, он, кассир крупного завода, стал брать деньги из сейфа. Надеялся, что повезет, но неизменно проигрывал: он и не подозревал, что партнерами его были шулера.

Между тем за ним давно наблюдали. И вот однажды (это было в канун ревизии, когда досмерти перепуганный кассир сидел на приморском бульваре, тщетно пытаясь собраться с мыслями) к нему подсел человек. Разговорились. Кассир поведал о своем горе. Неизвестный принял в нем живейшее участие.

Через два часа ошалевший от счастья кассир мчался на завод, бережно неся туго набитый портфель.

Дальше все обстояло просто. Агент-вербовщик германской разведки, получив от него кое-какие сведения о заводе, легко подавил слабое сопротивление вконец запутавшегося и деморализованного картежника. Действовал он наверняка, ибо знал кое-что и о прошлом кассира.

Так началась новая жизнь старика – жизнь предателя, изменника родины, провокатора и шпиона.

Много грязных дел было на его совести. И с каждым новым заданием он испытывал все больший страх. Чудилось, что за ним пришли, вот-вот схватят. Днем он еще держал себя в руках, сохранял способность спокойно ходить по улицам, говорить своим ровным, дребезжащим тенорком, даже улыбаться. Ночью же просыпался в холодном поту, с разламывающейся от боли головой, полумертвый от приснившихся кошмаров.

Весть о начале войны застала его на улице. Люди стояли, сгрудившись у громкоговорителя. Какая-то женщина плакала. Он же боялся шевельнуться, чтобы не выдать радости, бушевавшей в груди.

– Все, – шептал он, сидя вечерами в своем домике за очередной сводкой с фронта, мысленно прикидывая, сколько еще немцам осталось до Баку. – Теперь их не остановит сам шайтан!

В эти минуты перед глазами его возникала цепочка тяжело груженных верблюдов. Позвякивая колокольцами, они неторопливо брели, высоко задрав головы… Дед его и отец всегда гоняли караваны в Персию, выгодно торговали. А чем он хуже их? Но караваны – чепуха. Караваны – это прошлое. Пароходы с доверху набитыми трюмами – вот настоящее дело! И – промысел, пусть даже небольшой нефтяной промысел, который он обязательно приберет к рукам!

Так он мечтал. Но теперь немцы проигрывали войну, и кошмары вновь стали посещать старика по ночам.

Работа агента научила его ничему не удивляться. И все же последнее задание ошеломило. Расшифровав радиограмму, он больше часа сидел за столом, не зная, что и думать. В самом деле, кому и зачем могло понадобиться выдать советским властям такого же агента, как и он сам?

Мучимый сомнениями, он решил отложить выполнение задания, пока не получит подтверждения. Оно не замедлило последовать. Надо было действовать. В пятницу он отправился в город и в полдень был у касс кинотеатра «Баку». Как указывалось в радиограмме, по пятницам и субботам в этот час здесь в ожидании связного должен был находиться Александр Щуко. Старик опознал его по заплатанной крест-накрест брезентовой сумке, которую тот держал в левой руке, проследил, где живет Щуко. Затем вернулся к себе и разработал план операции.

Все это время он не переставал размышлять над причинами, которые побудили разведку выдать своего агента. И в конце концов решил: тот, второй, чем-то не угодил хозяевам. И это – возмездие, кара за непослушание. Он вздохнул. Да, видно, так уж устроено жизнью, что одни в ней – хозяева, другие – слуги. Одним определено командовать, другим – подчиняться.

Внезапно старика ошеломила мысль: выполняя приказ, сегодня он предал какого-то агента. Ну а завтра? Чей черед будет завтра?..

Старик с трудом поднялся на ноги. Сердце билось тяжелыми, неровными толчками. Глаза застилала пелена. Не хватало воздуха. Он едва добрался до окна и, теряя последние силы, толкнул раму. В комнату хлынул прохладный вечерний воздух. Он долго стоял, прислонившись к стене, пока не прошла слабость.

Что это с ним происходит? Все чаще и чаще внезапные приступы удушья. И они, эти приступы, делаются продолжительнее, сильнее…

Спустя час старик пришел в себя, запер и зашторил окно, включил свет. Было поздно. Он сверился с часами, спустился в подполье, куда вел из кухни замаскированный лаз, нащупал в темноте тайник, извлек из него портативный передатчик и послал в эфир коротенькое шифрованное сообщение.

Полковник Азизов весь день занимался текущими делами, которых в его отделе всегда было великое множество. Однако мысленно он вновь и вновь возвращался к странному происшествию в трамвае. Он откладывал перо, откидывался в кресле, строил предположения, догадки…

Взгляд Азизова задержался на фотографии возле чернильного прибора. Молодая женщина и мальчик стояли на берегу моря, улыбаясь в объектив. Это были жена и сын Азизова. С началом войны, когда резко возросла служебная загрузка чекистов, полковник почти перестал бывать дома.

Зарифа попыталась воздействовать на его родительские чувства. Сын неделями не видит отца, тоскует. Другое дело, если бы Азизов находился далеко от семьи. Но раз он здесь – должен воспитывать ребенка.

Не помогло. Однако Зарифа не отступила. Мужу при той тяжелой работе, которую он выполняет, необходимо регулярно питаться. И вот теперь она ежедневно приезжает с едой и ждет внизу, а к полковнику звонит дежурный. Тут уж, хочешь не хочешь, а выберешь время, чтобы спуститься.

Вчера они провели в комнате дежурного полчаса. Он торопливо ел, она рассказывала. Зарифа старалась говорить весело, но в глазах ее была тоска. И Азизов обещал: завтра вечером, что бы ни случилось, он выберет время и приедет.

– Не напоминать? – спросила жена, убирая посуду.

– Слово мужчины!

– Ладно, поглядим, какое это слово, – сказала Зарифа.

…Сейчас было около десяти. Время ехать домой.

Азизов стал уже собираться, когда в дверь постучали.

Вошел майор Семин. Он принес документы об арестованном Щуко. Азизов просмотрел их. Ничего нового. Как же действовать? Многое мог бы прояснить допрос самого Щуко. Однако Азизов полагал, что не следует торопиться с допросом. После рассказа Оруджевой он почувствовал некоторое удовлетворение – подтвердилась его догадка, что кража инсценирована. Одновременно то, что сообщила посетительница, запутывало дело. Кто же это такой – старик с седой бородкой, в темном костюме и коричневой каракулевой папахе, владелец замшевого бумажника? С какой целью подстроил он происшествие и передал Щуко в руки милиции? Быть может, мстит за что-то? Нет, вряд ли. Щуко прибыл в Баку недавно, каждый его шаг в этом городе известен, участники встреч сфотографированы, и Оруджева, которой показали их карточки, не опознала среди них Седобородого (так Азизов мысленно называл второго участника происшествия). Значит, не исключено, что Щуко его не знает.

А может быть, знает? Что, если Седобородый – такой же агент германской разведки, как и Щуко? Нет, это маловероятно. Если он и агент, то работает на какую-то другую разведку. Но – на какую? И с каких это пор иностранные разведки стали выдавать германских шпионов органам госбезопасности Советского Союза!

– Только что навел справку, – негромко проговорил Семин. – Магазин, в котором прикрепляла свои карточки Оруджева, и квартира арестованного находятся по соседству. Метров сто друг от друга. Так сказать, зрительная связь.

– И Седобородый наблюдал за домом, стоя в очереди? Хитро, ничего не скажешь.

– Когда будем допрашивать Щуко?

– Не будем.

Семин вопросительно взглянул на начальника.

– Не будем, – повторил Азизов. – Раз поймали вора, должен быть суд. Так пусть суд состоится. Преступника приговорят по соответствующей статье. А потом, при конвоировании в тюрьму, случится что-то такое, что даст ему возможность бежать.

– Понял, товарищ полковник. – Семин улыбнулся. – Но не исключено, что Щуко не знает того, второго.

– Седобородого?

– Да. Не знает, даже не подозревает о его существовании.

– Все равно. Пусть считает, что его приняли за вора.

Часы в углу кабинета пробили десять. Азизов поднялся, запер сейф, взял шляпу.

– Закончим разговор завтра. Утром прошу ко мне пораньше. А сейчас… – он улыбнулся, – сейчас я должен идти, ибо опаздываю на свидание.

Зазвонил телефон. Азизов снял трубку.

– Слушаю… Здравствуй, сынок. Да, обещал и скоро буду. И он дал отбой.

– Домой? – спросил Семин.

– Домой.

– А как же свидание?.. А, понимаю! – Майор рассмеялся.

Машина медленно шла по пустынной улице мимо темных, без единого огонька, домов, очертания которых едва угадывались в ночи. Из репродукторов лилась музыка – негромкая, тревожная.

Автомобиль свернул к морю. Луна только что взошла. Каспий лежал в ее мягком свете большой, мирный, весь в мелких серебряных завитках.

Машина проехала набережную, притормозила у небольшого дома.

Азизова ждали. Навстречу кинулся сын, за ним вышла улыбающаяся Зарифа.

Они вошли в дом. И тотчас же зазвонил телефон. Жена взяла трубку.

– Тебя, – сказала она Азизову.

Полковник поднес трубку к уху. Говорил майор Семин. Он сообщил, что арестованный Щуко попытался совершить побег.

– Как это произошло? – Азизов присел на стул, расстегнул воротничок, ослабил галстук.

– Подробностей не знаю, не успел расспросить. Кто-то из офицеров открыл огонь…

– Убили? – Азизов встал.

– Ранили, товарищ полковник. Легко.

– Все равно плохо. – Азизов помолчал. – Где он находится?

– Там же, в отделении.

– Берите нашего врача, выезжайте. Я сейчас буду.

Он положил трубку и виновато посмотрел на жену.

Майор милиции Широков доложил Азизову о происшествии. Полковник раздраженно поморщился. Похоже было, что рухнули все планы. У преступника перебита нога. На какое-то время он обречен на неподвижность. Значит, не удастся осуществить комбинацию с побегом, чтобы и дальше наблюдать за связями Щуко.

– Можно устроить так, чтобы распространился слух, будто побег удался? – вдруг спросил он начальника отделения.

Широков был удивлен.

– Ну? – нетерпеливо повторил полковник. – Побег, мол, удался, и арестованный скрылся.

– Полагаю, что можно, – неуверенно ответил Широков.

– Слух должен быть распространен не только среди жителей окрестных домов, но и между работниками отделения. Конечно, не считая тех, которые были здесь во время происшествия. С ними придется поговорить особо. Вы понимаете меня?

– Так точно.

– Тогда действуйте.

Широков вышел. Проводив его взглядом, Азизов встал. Поднялся и Семин. Полковник обнял его за плечи.

– Поехали, Артемий Ильич, ко мне. Я, когда ты звонил, только в дом вошел. Но одним, так сказать, глазом успел стол оглядеть. Поверишь, сыр видел, долму видел! А по дороге потолкуем. Есть интересная мысль.

– А… работа? – неуверенно проговорил Семин.

– На час едем. На один час. Потом возвращаемся в отдел.

– Едем. – Семин улыбнулся, потер ладони. – Я, брат, знаешь, как долму люблю!