Тайное место

6

Позади “Корта” расстилается поле; ну, по крайней мере, это так называют – Поле, со смешком, имея в виду то, что там обычно происходит. Оно предназначалось под новое крыло “Корта”, с магазином “Аберкромби”, но случилась рецессия, и все заглохло. Теперь тут огороженная проволочным забором пустошь с высокими пожухлыми сорняками и проплешинами твердокаменной земли, которые, как застарелые шрамы, выдают участки, где бульдозеры успели начать работу; пара куч гравия, порядком раскуроченных, потому что на них лазают все кому не лень, и какие-то загадочные, постепенно ржавеющие железяки. Угловой столб покосился, и сетка забора провисла – отогни и пробирайся внутрь, если не слишком жирный, а жирные сюда и так не сунутся.

Поле – это темная сторона “Корта”, место, где происходит то, что в “Корте” невозможно. Парни из Колма и девицы из Килды заворачивают за угол “Корта” с делано рассеянным видом, только что не насвистывают, и юркают в лазейку забора. Туда ходят главным образом эмо, считающие себя слишком глубокими личностями для торговых центров, – у ограды вечно болтается их стайка, даже в холод или проливной дождь, и в подключенных к их айподам колонках неизменно играет Death Cab for Cutie[6]. Но иногда здесь попадаются и другие персонажи. Если вы объегорили продавца и добыли бутылку водки или умыкнули у родного папаши полблока курева, если у вас есть в запасе пара косяков или пригоршня мамашиных таблеток, тогда вам тоже сюда. Сорняки на этом пустыре растут густо, в зарослях вас никто не разглядит из-за забора, особенно если вы присядете или приляжете, а ведь вы так и сделаете.

По ночам, однако, все иначе. Дневные гости находят потом десятки использованных презервативов или целые россыпи шприцев. А однажды даже кровь, длинный размазанный след на сухой земле, и нож. Но никуда не сообщили. На следующий день нож исчез.

В конце октября в череде мерзких дождливых дней вдруг мелькнул и радостно, солнечно улыбнулся ясный полдень, и тут же образы Поля заклубились в юношеских мозгах. Парни из Колма, с четвертого года, уговорили чьего-то старшего брата купить им несколько двухлитровок сидра и немного сигарет; добрая весть быстро разносится, и вот уже не меньше двух десятков подростков вольготно развалились в сорняках или примостились на валяющихся бетонных блоках. В воздухе плывут семена одуванчиков, цветет желтым крестовник. Мягко припекает солнышко, дует легкий прохладный ветерок.

Отдел косметики “Корта” проталкивает новую линию, так что все девчонки со свежим макияжем. Лица напряженные – боятся улыбнуться, а уж тем более смеяться, чтобы ненароком не размазать чего, но крутой мейк стоит таких усилий. Еще не отхлебнув сидра, ни разу не затянувшись сигаретой, они двигаются самоуверенно и дерзко, выученная сексуальная походка делает их загадочными, надменными, властными. Рядом с ними мальчишки выглядят жалкими юнцами. Чтобы как-то соответствовать, они громче смеются и чаще обычного называют друг друга пидорасами. Некоторые швыряют камешки в ухмыляющуюся рожу, намалеванную кем-то на задней стене “Корта”, и радостно ревут, когда удается попасть прямо в высунутый язык; еще парочка имитирует потасовку, возя друг друга спинами по борту какого-то ржавого механизма. Девицы, дабы ни у кого не осталось сомнений, что их весь этот цирк ничуть не интересует, вытаскивают телефоны и фотографируются в новых образах. Далеки, надув губки, позируют на бетонных блоках; Джулия, Холли, Селена и Бекка – в сорняках.

Крис Харпер позади них, голубая футболка на фоне голубого неба, он балансирует, раскинув руки в стороны, на верхушке кучи строительного мусора, косясь на Эйлин Рассел, и старательно смеется ее шуткам. От Холли и Селены он футах в восьми. Девчонки обнимаются и карикатурно вытягивают свеженакрашенные губы для поцелуя, Бекка театрально округляет глазки, хлопая пышными ресницами, и изображает шокированную невинность прямо в камеру, Джулия картинно мечется вокруг, приговаривая, как профессиональный фотограф: “О да, сексиии, да, девочки, дайте мне больше секса”, но едва ли они догадываются, кто стоит рядом с ними. Они чувствуют, ощущают некую игривую силу неподалеку, как ощущают тепло от нагретой земли на этом Поле, но прикрой им глаза и спроси, кто это был, за спиной, и ни одна не назовет имя Криса. Жить ему остается шесть месяцев, три недели и один день.

Джеймс Гиллен подкатывает к Джулии с бутылкой сидра:

– Да ладно, бросай это дело.

Джеймс Гиллен – симпатичный, но такой гаденький, уголок рта вечно приподнят в ухмылке, так что сразу хочется занять оборону; он как будто постоянно стебется, и ты никогда не уверен, что не над тобой. Куча девчонок влюблена в него – Каролина О’Дауд втюрилась до такой степени, что реально купила дезодорант “Линкс Эксайт” и каждое утро брызгает им на прядь собственных волос, чтобы обонять любимый аромат, когда захочется. Видели бы вы ее на уроке математики, как она, приоткрыв рот, нюхает свои патлы, – та еще картинка, как будто IQ у девочки не больше двадцати.

– И тебе привет, – отвечает Джулия. – С чего бы, а?

Он тычет пальцем в ее телефон:

– Ты клево выглядишь. И никаких фоток в доказательство тебе не нужно.

– Да неужели. И ты мне, кстати, тоже не нужен.

Но Джеймса так просто не остановить.

– Я знаю, от каких фоток я бы не отказался, – говорит он, выразительно пялясь на грудь Джулии.

Он определенно рассчитывает, что Джулия покраснеет, тут же застегнет молнию худи или гневно взвизгнет, – в любом варианте он оказывался победителем. Но покраснела почему-то Бекка, а вот Джулия вовсе не намерена доставлять ему удовольствие.

– Поверь, малыш, – усмехается она, – тебе с ними не справиться.

– Не такие уж они крупные.

– Как и твои лапки. А ты же знаешь, что говорят о мальчиках с маленькими ручками.

Холли и Селена хихикают.

– Господи, – изумляется Джеймс. – А ты не слишком ли торопишься, а?

– Уж лучше так, чем плестись в хвосте, дурилка, – огрызается Джулия. Захлопнув телефон, она сует его в карман, готовая к любому продолжению.

– Фу, ты просто омерзительна, – со своего насеста комментирует сцену Джоанна, кокетливо наморщив носик. И обращается к Джеймсу: – Невероятно, как у нее вообще язык повернулся такое сказать?

Но попытка Джоанны проваливается, Джеймса интересует только Джулия – по крайней мере, сегодня. В сторону Джоанны он бросает улыбочку, которая может означать что угодно, и поворачивается к ней боком.

– Итак, – обращается он к Джулии, – хлебнешь? – и протягивает ей бутылку.

Краткий миг триумфа Джулии, сладчайший взгляд Джоанне поверх плеча Джеймса.

– А то. – И делает глоток.

Джулии не нравится Джеймс Гиллен, но в данном случае это не имеет значения, уж точно не здесь. В “Корте”… там, в “Корте”, любой пойманный взгляд мог означать Любовь – колокольный звон, фейерверк, взрыв; Любовь под нежные мелодии среди радужного сияния огоньков, это могло быть то самое чудо, о котором взахлеб твердят все книжки, фильмы и песенки; и ты приникаешь головой к плечу того самого одного-единственного, ваши пальцы сплетаются, а его губы нежно касаются твоих волос, и из каждого динамика звучит Ваша Песня. И сердце распахивается тебе навстречу и раскрывает невысказанные тайны, и в нем находится место, идеально подходящее для хранения твоих.

А здесь, на Поле, это никакая не Любовь, и здесь никогда не свершится того самого чуда, о котором все говорят, здесь возможно то чудо, на которое все намекают. Песенки настырно впаривают идею, но они просто вбрасывают в атмосферу нужные слова, достаточно непристойные, чтобы заморочить вам голову, чтобы вы перестали задавать вопросы. Песенки не объясняют, на что это будет похоже когда-нибудь тогда, и не рассказывают, что же оно такое. Про такое в песенках не поется; оно разлито в пространстве, здесь, в Поле. В сигаретном дыме, вони крестовника, молочке из сломанного стебля одуванчика, оставляющем липкие пятна на пальцах. В музыке эмо, гулко отдающейся в самом основании позвоночника. Болтают, что Лианн Нейлор, которая не вернулась доучиваться на пятый год, забеременела здесь, в Поле, и даже не знает, от кого именно.

Поэтому неважно, что Джулии не нравится Джеймс Гиллен. Здесь имеет значение лишь чертовски привлекательный изгиб его губ, едва заметная щетина на его подбородке, легкое покалывание, бегущее вдоль запястья, когда их пальцы смыкаются на бутылке. Глядя ему в глаза, она кончиком языка слизывает каплю, оставшуюся на горлышке, и усмехается, заметив его расширившиеся зрачки.

– А нам достанется, надеюсь? – требует Холли. Джулия, не оборачиваясь, передает ей бутылку. Холли выразительно закатывает глаза, но делает приличный глоток, прежде чем вручить бутылку Селене.

– Покурим? – предлагает Джулии Джеймс.

– Почему бы нет.

– Упс. – Он даже вид делать не стал, что рылся в кармане. – Похоже, выронил пачку где-то. Пардон. – Встает и протягивает руку Джулии.

– Ладно. – Джулия если и колеблется, то лишь одну десятую вдоха. – Тогда мне придется пойти помочь тебе в поисках. – Она берет Джеймса за руку и позволяет себя поднять. Отбирает у Бекки бутылку и игриво подмигивает ей, на секунду отвернувшись от Джеймса. Они удаляются рука об руку в высокие колышущиеся заросли.

Солнечный свет расступается, пропуская их, а потом мерцающие блики вновь скрывают парочку от посторонних взглядов, они растворяются в сияющей дымке. Бекку охватывает странное чувство – нечто среднее между утратой и чистой паникой. Она едва сдерживается, чтобы не крикнуть вслед, остановить, пока не стало слишком поздно.

– Джеймс Гиллен. – Холли потрясена и иронична одновременно. – Боже правый.

– Если она спутается с ним, – заявляет Бекка, – мы ее потеряем. Как Мариан Маер. Та вообще больше не разговаривает с подружками, сидит и часами строчит эсэмэски Этому-как-его.

– Джули ни за что не спутается с ним, – успокаивает Холли. – С Джеймсом Гилленом? Смеешься?

– Но что тогда?.. Это как?..

Холли небрежно дергает плечиком: долго объяснять.

– Не переживай. Просто потискается с ним, и все.

– Я так не могу, – говорит Бекка. – Ни за что не пойду с парнем, если он мне безразличен.

Повисает молчание. Вскрик и смех доносятся откуда-то из Поля; девчонка с пятого года хохочет, гоняясь за парнем, который вертит над головой ее солнечные очки; победный клич – кто-то залепил прямо в яблочко намалеванной на стене роже.

– Иногда, – внезапно произносит Холли, – мне хочется, чтобы все было как пятьдесят лет назад. Ну, типа, никто не трахается до свадьбы, и поцеловаться с парнем – это грандиозное событие.

Селена пролистывает свои фото на телефоне, подложив куртку под голову.

– А если трахалась с парнем, – бросает она, – или просто вела себя так, что можно догадаться, будто тебя это интересует, тебя до конца дней упекут в Приют Магдалины[7].

– Я не сказала, что раньше все было идеально. Но тогда все понимали, как надо себя вести. И никому не надо было ничего выдумывать.

– Можешь просто принять решение не трахаться ни с кем до свадьбы, – предлагает Бекка. Обычно ей нравится сидр, но сегодня от него какой-то мерзкий привкус остается на языке. – Выйдешь замуж и узнаешь, каково это, и не придется ничего выдумывать.

– Вот я именно об этом, – поддерживает Селена. – У нас хотя бы есть выбор. Хочешь быть с кем-нибудь – пожалуйста. Не хочешь – никто тебя не заставляет.

– Угу. – Холли не слишком уверена, впрочем. – Наверное.

– Точно.

– Ну да. Только если ты не трахаешься, ты просто фригидная дура.

– Я вовсе не фригидная дура, – возражает Бекка.

– Я знаю. И я не об этом вовсе. – Холли аккуратно общипывает лист крестовника. – Просто… а почему этого не делать, как объяснить, понимаешь? Когда к тебе приматываются, если ты этого не делаешь и вроде бы нет причины отказываться? Раньше люди этого не делали, потому что такое поведение считалось дурным. Я не считаю это дурным. Просто хотелось бы… – Лист распадается у нее в руках; она стряхивает обрывки на землю. – Ладно, забыли. Но этот козел Джеймс Гиллен мог хотя бы оставить нам сидр. Они же явно не пить там собираются.

Селена и Бекка молчат. Тишина становится гнетущей.

– Слабо тебе, – задорный вопль Эйлин Рассел за их спинами, – слабо-слабо! – Но крик скользит по поверхности тишины, отскакивает и улетает в солнечное сияние. Бекке чудится запах дезодоранта “Линкс Сперминатор” или как там он называется.

– Привет, – неожиданно раздается рядом. Она оборачивается.

Растрепанные патлы, на вид пацанчику лет одиннадцать, в этом он похож на Бекку, но она точно знает, что мальчишка со второго года, если вообще не с первого. Ну и ладно, он ведь здесь точно не затем, чтобы лапать девчонок, и, может, они еще потреплются о чем-нибудь и потом побросают вместе с парнями камешки в граффити на стене.

– Привет, – повторяет он. Голос еще не ломается.

– Привет, – отзывается Бекка.

– Твой отец что, вор? – спрашивает он.

– Чего?

Мальчишка торопливо бормочет продолжение:

– Тогда кто же украл звезды с неба и поместил их в твои глаза?

И смотрит с надеждой. Бекка растерянно молчит, не найдясь с ответом. Малыш принимает молчание за поощрение. Придвигается ближе и пытается нашарить в траве руку Бекки.

Бекка торопливо отдергивает руку и интересуется:

– И что, это работает?

– Брат говорит, что работает, – обиженно бурчит мальчишка.

До Бекки доходит: он решил, что она здесь единственная девчонка, которая готова с ним путаться, типа от отчаяния. Типа его уровня.

Хочется вскочить и сделать головокружительное сальто или умчаться с кем-нибудь далеко-далеко и быстро-быстро, и чтобы они оба разбились насмерть, что угодно, лишь бы важно стало, как двигается ее тело, а не как оно выглядит. Она ведь быстрая и ловкая, всегда такой была, она умеет делать колесо и сальто назад и может взобраться куда угодно; она всегда была лучшей, но сейчас единственное, что имеет значение, это то, что у нее нет сисек. Ноги длинные и бессмысленные, просто ровные жерди, ничего не добавляющие, потому что не к чему.

Внезапно мальчишка наклоняется к ней, Бекка даже не сразу соображает, что это он пытается ее поцеловать. Она успевает увернуться, и губы ухажера утыкаются в ее волосы.

– Нет, – резко бросает она.

– А-а-а, – огорченно тянет парнишка. – А почему нет?

– Потому.

– Прости, – пришибленно бормочет малыш. И густо краснеет.

– Знаешь, думаю, твой брат тебя разыграл, – вмешивается Холли. – Этот прикол вряд ли с кем-то сработал хоть раз. Так что дело не в тебе.

– Наверное, – печально соглашается он и продолжает сидеть рядом, потому что и подумать жутко, чтобы возвращаться сейчас к приятелям, позорище. Бекка мечтает превратиться в маленького жучка, свернуться в клубочек и натаскать сверху кучу сухой травы, пока совсем не скроется с глаз. И этот дурацкий макияж кажется сейчас издевательской надписью ХА-ХА-ХА-ХА через все лицо.

– Давай-ка, – Селена протягивает мальчику свой телефон, – сфоткай нас. А потом свалишь к своим, и будет, как будто ты просто нас выручил. О’кей?

Благодарность на мальчишеской физиономии почти щенячья.

– Да, – выдыхает он. – Ага, о’кей.

– Бек, – протягивает руку Селена, – иди сюда.

Бекка, ерзая, подсаживается ближе. Рука Лени крепко обнимает ее, Холли прижимается с другого боку; Бекка чувствует их тепло сквозь ткань худи, чувствует их надежность и поддержку. Тело впитывает их, словно кислород.

– Улыбочку! – подскакивает мальчишка. Он заметно повеселел.

– Погоди-ка. – Бекка решительно и жестко проводит тыльной стороной ладони по накрашенным губам, размазывая суперматовую несмываемую стойкую помаду “Фирс Фокс”, превращая ее в боевую раскраску. – Вот так, – и довольно улыбается, – “сыыыр”.

Слышна звонкая очередь щелчков, пока мальчишка жмет на кнопку.

– Ого-го, я готов! – кричит за их спинами Крис Харпер. Под саундтрек визгов Эйлин Рассел он выпрямляется на куче бетонных блоков и делает обратное сальто на фоне неба. Приземляется не очень точно, покачнувшись; по инерции его заносит чуть дальше, он влетает в высокие сорняки и шлепается на спину в колышущиеся зелено-золотистые заросли. И лежит там, распростершись, глядя в обманчиво голубое небо, и хохочет во весь голос.