Тайны живописи

10

Пять этажей, девять пролетов, без лифта, ступень за ступенью, наверх, под самую крышу. На площадке третьего этажа им пришлось пробираться сквозь компанию четырех подростков, двух парней и двух девушек, наполнивших и без того душный воздух сизым дымом дешевых сигарет. Она, идя впереди, поздоровалась коротко, он протиснулся молча, поймав на себе несколько оценивающих взглядов. Потом, уже у самой чердачной лестницы, она встала напротив синей металлической двери без номера и два раза нажала на кнопку звонка. Дверь открыла миниатюрная, примерно по плечо Мише женщина лет тридцати, или, может быть, тридцати трех, с большими, завораживающими, блестящими глазами серого цвета и длинными светлыми волосами, заплетенными в косу.

— О! Ленка! — взвизгнула женщина и бросилась обнимать его спутницу, — Здравствуй, Солнышко!

— Приветики, приветики! А это — Миша, я говорила, помнишь?

— Помню, — сказала женщина, — Я Вика. Здравствуй!

Миша осторожно дотронулся до протянутой руки.

— Здравствуйте!

— На ты, О-кей? — Вика сделал полшага, приблизившись к нему почти вплотную, — Ну-ка! Ты…

— Ты… Привет!

— Уже лучше.

Прихожая была маленькой и тесной, два человека одевались, и уже было не протолкнуться. От входа налево, через арку, Миша прошел в комнату и почти столкнулся с человеком в белой рубашке и синих спортивных штанах. Человек пристально и колюче посмотрел ему в глаза и протянул руку.

— Олег.

— Миша.

— Привет! Как дела? — Лена поцеловала Олега в щеку.

— Да ничего, — пожал тот плечами, — живем.

Книги были свалены на полках в еще большем беспорядке, чем у Миши. Общая психология, психиатрия, гештальт-терапия, психоанализ, какие-то странные книги про магию в ярких обложках, старые, потрепанные фолианты с уже не читаемыми названиями, журналы, художественной литературы, кажется, почти не было. Миша взял наугад одну из книг, пролистал быстро, и не поняв ни слова, поставил на место. Между полками и письменным столом на стене висела огромная, примерно полтора на полтора метра картина в тонкой раме, написанная настолько темными красками и крупными мазками, что чересчур абстрактное содержание ее разглядеть можно было лишь с большим трудом и при ярком свете — вроде бы был человек, лес, луна, что-то еще, непонятно. Единственная комната квартиры, бывшая, поэтому, и кабинетом и спальней, плавно переходила, отгораживаясь легкой, полупрозрачной занавеской, в эффектно отделанную живым деревом кухню, выполнявшую, как стало ясно, еще и роль гостиной. Женщины засуетились, и принялись стремительно что-то доставать, резать, мешать и накрывать на стол, непрерывно обмениваясь весьма язвительными порой репликами и шутками о каких-то общих знакомых. Олег же оказался довольно дотошным собеседником, последовательно, настырно и в то же время как-то незаметно он выпытал у Миши все его биографические данные, где он живет и чем занимается.

— Ну, я вообще-то любитель, — как будто виновато оправдывался Миша, безнадежно краснея, — Так, больше ради собственного удовольствия. Или просто выразиться хочется. Но пишу пока в стол. Правда друзья у меня есть, профессиональные драматурги, говорят, что некоторые вещи у меня вполне даже… Посмотрим, может быть, я на следующий год в Москву поеду поступать.

— А куда? — поинтересовалась Вика.

— Не знаю пока. Во ВГИК или в литинститут. Не решил еще. Скорее всего, во ВГИК. Там, говорят, лучше. С работой только надо договориться. Или увольняться.

Она покачала головой.

— Вот ведь у людей жизнь интересная! Мишк, как я тебе завидую! А мы сидим тут, работаем.

— Кто бы говорил! — возмутилась Лена.

— Нет, ну тут завидовать, собственно, нечему, — снова встрял в разговор Олег, — Каждый по себе выбирает. Меня вот мой образ жизни устраивает. Вполне. И работа тоже.

Вика улыбнулась. Улыбалась она как-то по особенному, ярко, широко, открыто, сразу располагая к себе этой белозубой улыбкой.

— Здесь купил, там продал…

— А тебе что-то не нравится? — Олег посмотрел на нее внимательно, чуть наклонив голову, — Зато свободен, как вольный ветер.

— То-то тебя ищут все, кому не лень. То мафия, то полиция, то прокуратура.

— А, фигня! — махнул он рукой, — Не могу я в конторе работать. В десять пришел, в семь ушел, начальник тебе мозги компостирует каждый день… Нет, не по мне это. Я — сам себе хозяин. Захочу вот — отпуск себе устрою. Захочу — в Москву поеду, во ВГИК поступать.

Вика рассмеялась.

— Кому ты там нужен?

— А может и нужен, откуда ты знаешь? — возмутился Олег.

— Может и в самом деле нужен, как знать, — заметила Лена.

Они долго еще сидели, пили красное вино, ели фрукты, когда на улице стало темнеть, Вика зажгла большую свечку, поставив ее посреди стола, что придало всей вечеринке атмосферу интимной, романтической таинственности. Лена достала откуда-то гитару — играла она просто, незатейливо, обыкновенным перебором, зато пела очень красиво, высоко, с чувством, иногда, может быть, переигрывая и делая излишний акцент на некоторых драматических моментах той или иной «песенной» истории.

— Хороший ты парень, Мишка! — сказал Олег, когда последнее гитарное арпеджио медленно растаяло в воздухе, — Береги Ленку, она мне знаешь как дорога!

— А ты нас никак сватаешь уже? — грозно спросила Лена.

— А что бы и не посватать? — Олег сделал большие невинные глаза, и повернулся к Мише, — Хороша невеста? Загляденье! Смотри, как краснеет. Сам бы женился, да вот…

— Тише ты! — цыкнула Вика. Она подсела к Мише и доверительно положила ему голову на плечо, — Мишенька, не слушай ты его, дурака пьяного!

— Рано мне еще замуж, — смущенно улыбнулась Лена, — Может быть года через два.

— А то смотри! — Олег почесал грудь, — Раньше женишься, раньше разведешься.

— Да ну тебя! — рассмеялась Вика, — Ленк, спой лучше еще что-нибудь.

Лена, замерев на секунду, снова запела, и это была песня об одиноком музыканте, о бесконечной дороге, об осени и скоро наступающей зиме. Странная песня, совершенно неуместная жаркой летней ночи за окном, и оттого, возможно, обретающая какой-то иной, скрытый, глубинный смысл и пробирающая до дна души как-то необычно, по своему, больше воспоминанием, чем переживанием момента, или, быть может, страхом неизвестности в будущем, чем-то, в конце концов, очень далеким, туманным и абсолютно не здешним.

На улице возбужденно, страстно, многоголосо, заливисто стрекотали сверчки — вдоль всей дороги, в каждом палисаднике, в каждой травинке, в каждом дереве, из-под каждого куста. Июнь близился к своему завершению.

Дома одиноко ждала забытая за последние два дня печатная машинка и работа, работа…