Тайны живописи

29

Мир был сер — недавно прошел дождь, асфальт, крыши, кирпичные стены — все потемнело от воды, в многочисленных, подернутых рябью, лужах плавали первые, начавшие уже опадать листья. В этом сером, мокром, сентябрьском, кирпично-асфальтовом мире трое детей — мальчик и две девочки лет шести-семи, одетые в яркие, красные и синие курточки, пускали в лужу свернутый из газеты кораблик, ветер клонил его на бок, прибивал к берегу, у них ничего не получалось, но они настойчиво, споря друг с другом, пытались сделать это снова и снова. Миша соскочил с трамвая, пересек улицу, набрал код на входной двери, зашел в подъезд. Здесь было сухо, пусто и гулко. Ряд грязных почтовых ящиков с белыми номерами квартир и пятнами облупившейся краски, холодные металлические двери без номеров, традиционно под дерево отделанный пластиком лифт. Он поднялся на последний этаж, вышел и пошел еще дальше наверх, на чердак. Но… на белой двери висел внушительных размеров черный амбарный замок. Миша подергал его — душки были крепко схвачены шурупами, пройти дальше не было никакой возможности. Он медленно спустился один пролет, сел на ступени лестницы. Взгляд его остановился в одной точке, он закрыл лицо руками, плечи его задрожали — поначалу это было похоже на плач, но на самом деле это был смех. Он смеялся все громче и громче, всхлипывая, заливаясь, он уже хохотал. Открылась с металлическим лязгом дверь и немного испуганная женщина в пестром халате высунула голову и посмотрела на него сквозь очки, как на придурка. Потом дверь закрылась. Миша, отсмеявшись, но сохранив на лице немного глупую, возможно, улыбку, вскочил и кинулся вниз, по лестнице, он бежал быстро, перепрыгивая через две, а то и через три ступеньки, эхо его затихающих внизу шагов еще звучало некоторое время на опустевшей площадке.

Поздно вечером он провожал Андрея и Олю. Они стояли на перроне, в разношерстной толпе провожающих, под мелкой, туманной изморосью, рядом с фирменным московским поездом, уже забитым чемоданами и дорожными сумками, готовым отправиться через несколько минут.

— Ну что? — Андрей легко, играючи стукнул его кулаком в грудь, — Пишешь сейчас что-нибудь?

— Пока нет.

— А… Ну смотри. Слушай, а я вот тут пьесу везу. Новую. Ничего, что я твое название возьму? Того сценария, который ты летом хотел написать. Ты как, не против?

— Что за пьеса?

— Так… Драма. Так как?

— Да бери конечно, — Миша пожал плечами, — Какие разговоры. Тем более это не мое название, я его взял у Ван Вея, китайского поэта. Стихи у него были такие — как картину нужно рисовать. Я когда начал писать, вспомнилось что-то, вот и взял.

— А… Ты тут не скучай. Придумай что-нибудь.

— Что?

— Не знаю. Что-нибудь. Веселое. Человеческое. Люди — они… существа смешные и непостижимые, — Андрей улыбнулся, — Писать об этом можно бесконечно. Впрочем, что я тебе об этом говорю, ты же знаешь это лучше меня. Ты можешь придумать. Нужно только захотеть.

— Да, я знаю… Я придумаю.

— Ладно, будь!

Они крепко, по мужски, пожали друг другу руки. Оля поцеловала его коротко в щеку и прошептала на ухо:

— Береги себя. У тебя все будет хорошо!

Сквозь репродукторы пустили «Прощание славянки». Двое, мужчина и женщина, заскочили в вагон, проводница загородила их своим телом и выставила наружу красный флажок. Поезд, качнувшись назад, заскрежетал тяжело, тронулся и, постепенно ускоряясь, покатил, стуча колесами, на запад, вместе с пассажирами, багажом, хмурыми, деловитыми проводниками и машинистами. А на восток тихо, скромно, беззвучно, ничем не стуча, двинулся, растворяясь, вокзал вместе с провожающими, платками, киосками, фонарями и музыкой. Молча уплыл в синюю темноту Кремль, две сливающиеся реки, дома, мосты, светофоры, пешеходные переходы, автобусные остановки, парки и скверы, люди, весь город, отстоявший здесь чуть менее тысячи лет, познавший за это время, кажется, все — любовь и ненависть, радость и горе, смех и слезы, добро и зло, все стремительно и бесповоротно исчезало там, на диком, поросшем бескрайними лесами востоке, в темном, безмолвном, бесконечно далеком, призрачном и в то же время уничтожающе реальном, абсурдном, странном, метафизическом сне. Последними канули в загадочное ночное ничто редкие огни и окна окраин и все, пустота, ветер, летящий во мрак локомотив, остались только холодная осенняя изморось, мокрые рельсы и мелькающие мимо бетонные столбы. Люди в поезде, словно очнувшись, засуетились, заговорили одновременно, встали, принялись торопливо переодеваться, рыться в сумках, раскладывать матрасы, проводники пошли по вагонам, проверяя билеты и предлагая чай.