Тайны и загадки мира. Книги 1-8

1

Безумие реставрационных работ в особняке на Первой улице началось в четверг утром, хотя еще накануне вечером, обедая вместе с Роуан и Эроном в Оук-Хейвене, Майкл успел набросать предварительный план и решить, какие шаги следует предпринять в первую очередь.

Что же касается смерти, склепа, двери-портала и значения числа тринадцать, то он больше не хотел думать о них – пусть все это останется лишь на страницах записной книжки.

Посещение кладбища произвело довольно мрачное впечатление. Утро было пасмурным, но красивым. Приятным было и то, что рядом шел Эрон. По пути Эрон объяснил ему, как блокировать некоторые ощущения, возникавшие из-за суперчувствительности рук. Как ни странно, у Майкла получалось неплохо. Он привыкал обходиться без перчаток, время от времени касался столбиков у ворот или срывал побеги дикой лантаны и гнал от себя воображаемые образы, как гонят обычно плохие или навязчивые мысли.

Но вот на кладбище все складывалось иначе. Он с отвращением оглядывал окружающую его сумрачную и в то же время не лишенную романтического налета красоту, неприязненно смотрел на горы увядших цветов вокруг склепа, оставшиеся после похорон Дейрдре, и на зияющую яму, в которую вскоре опустят тело Карлотты Мэйфейр, дабы она, так сказать, упокоилась там навеки.

Охваченный печальными мыслями, он застыл перед склепом и тупо, отстраненно размышлял о том, что внутри его двенадцать могил и, следовательно, вместе с дверью, вырезанной на фронтоне, получается как раз тринадцать порталов… Из угрюмой задумчивости его вывело появление старинного приятеля Джерри Лонигана и двоих бледнолицых представителей семейства Мэйфейр, которые сопровождали катафалк с гробом Карлотты. После весьма краткого и официального богослужения, проведенного местным священником, гроб опустили в подготовленную могилу.

Надо же! Двенадцать могил, дверь, похожая на замочную скважину, гроб на колесиках, плавно съезжающий вниз… Его взгляд вновь скользнул к фронтону, к двери, как две капли воды похожей на входную дверь в особняке… Что бы это могло значить? По окончании церемонии погребения Карлотты Мэйфейры, видимо решив, что и он, и Эрон оказались возле склепа не случайно, поблагодарили их за присутствие, после чего покинули кладбище.

– Зайди ко мне, когда будет время, выпьем по кружечке пива, – пригласил Джерри.

– Передай привет Рите, – сказал он в ответ.

Кладбище погрузилось в звенящую, завораживающую тишину. С момента начала его одиссеи ничто на свете, даже образы, промелькнувшие перед глазами в комнате, заставленной жуткими сосудами, не вызывало в душе такого страха, как этот угрюмо возвышающийся перед ними фамильный склеп.

– Вот она, тринадцатая, – обернулся он к Эрону.

– Однако их здесь гораздо больше, – возразил тот. – Они похоронили в этих могилах уже очень и очень многих. Вы же знаете, как это делается…

– И все же это складывается в некую схему, какой-то единый узор, – не слишком уверенно пробормотал он, чувствуя, как кровь отливает от лица. – Смотрите: двенадцать могил и дверной проем. Говорю вам, это все увязывается воедино. Я знал, я всегда был уверен, что число и дверной проем как-то связаны. Но до сих пор не могу понять, что все это значит.

Позже, пока он ждал Роуан в Оук-Хейвене, а Эрон печатал что-то на компьютере в другой комнате – скорее всего, очередные заметки, касавшиеся истории Мэйфейрских ведьм, – Майкл нарисовал дверь в своей записной книжке. Он ненавидел эту дверь. Пустой проем не вызывал в его душе ничего, кроме жгучей неприязни, ибо он сознавал, что барельеф представлял собой вовсе не обычную дверь, а именно портал.

«Я видел этот портал где-то еще, – написал он. – Он был изображен в каком-то другом месте. Но я понятия не имею где».

Ему отвратительно было думать обо всем этом. Даже существо, претендующее на то, чтобы казаться человеком, не вызывало в нем такой неприязни.

В пепельных сумерках того же дня, ужиная при свечах в уютном патио Оук-Хейвена, они приняли решение никогда больше не обсуждать эту тему и не тратить время на поиски новых решений и интерпретаций случившегося. Надо просто жить и смотреть только в будущее. Ночь, проведенная вместе с Роуан в уютной спальне загородного особняка, стала приятным отдыхом от гостиничного номера и доставила удовольствие им обоим… Утром Майкла разбудили бьющие прямо в лицо лучи солнца. Он встал и бросил взгляд на часы. Еще только шесть. Однако Роуан уже допивала на террасе вторую чашку кофе и сгорала от нетерпения поскорее покинуть убежище.

Они вернулись в Новый Орлеан к девяти часам, и Майкл тут же приступил к работе.

Никогда в жизни он не испытывал такой радости.

Прежде всего он взял напрокат машину и проехал по городу, тщательно записывая названия компаний, которые занимались реставрацией наиболее фешенебельных особняков в жилых районах и самых лучших зданий в центральных кварталах. Время от времени он выходил из автомобиля, чтобы побеседовать с подрядчиками и рабочими, а иногда, если попадались особенно разговорчивые, жаждущие продемонстрировать ход реставрации, лично осматривал дома внутри, интересуясь расценками, качеством исполнения тех или иных работ и именами свободных в данный момент плотников и маляров.

Он позвонил в несколько наиболее известных архитектурных фирм и попросил проконсультировать его по целому ряду вопросов в надежде получить какие-либо конкретные рекомендации. Доброжелательность людей поразила его до глубины души. А упоминание об особняке Мэйфейров только усиливало их возбуждение и готовность дать тот или иной полезный совет.

Несмотря на то что в городе велось довольно интенсивное строительство, незанятых мастеров – и весьма искусных в своем деле – оказалось великое множество. Нефтяной бум семидесятых – начала восьмидесятых годов двадцатого века породил невероятный интерес к реставрационным работам Однако сейчас нефтяной бизнес переживал очередной кризис, и их активность пошла на спад, поскольку многим приходилось закладывать или продавать свою недвижимость. Денег не хватало, и зачастую владельцы шикарных особняков вынуждены были выставлять их на рынок за полцены.

К часу дня он успел нанять три бригады маляров и целую команду лучших в городе штукатуров – квартеронов, выходцев из цветных семейств, получивших свободу задолго до Гражданской войны. Их предки на протяжении жизни семи или восьми поколений украшали лепниной потолки и штукатурили стены самых красивых особняков Нового Орлеана.

Кроме того, он подписал договоры с двумя бригадами сантехников, великолепной компанией кровельщиков и знаменитым экспертом в области ландшафтной архитектуры, который обещал немедленно приступить к расчистке и приведению в порядок сада. В два часа дня он вместе с Майклом обошел территорию усадьбы и указал, какие именно азалии, камелии, розы и другие растения еще можно спасти.

По рекомендации Беатрис Мэйфейр были наняты две уборщицы. Им поручили тщательно протереть мебель, отполировать серебро и вымыть покрытый толстым слоем многолетней пыли фарфор.

Специальной бригаде было приказано явиться в пятницу утром, осушить бассейн и посмотреть, что необходимо сделать для его восстановления и ремонта устаревшего оборудования. В пятницу же должен был прийти и специалист по переустройству кухни. Для осмотра фундамента и террас пригласили нескольких инженеров. Потрясающий плотник, столяр и вообще на все руки мастер по имени Дарт Хенли с радостью согласился стать первым помощником, своего рода заместителем Майкла.

В пять часов, пока на улице было еще совсем светло, Майкл взял фонарик, надел респиратор и спустился в подвал. После тщательного сорокапятиминутного обследования он подтвердил то, о чем говорил раньше: капитальные стены дома не утратили прочности, внизу совершенно сухо и чисто, а кроме того, имеется достаточно свободного пространства для сооружения центральной системы вентиляции и отопления.

Тем временем Райен Мэйфейр занимался формальной инвентаризацией и юридическим оформлением имущества Дейрдре и Карлотты Мэйфейр. Целая команда молодых юристов, в том числе Пирс, Франклин, Исаак и Уитфилд Мэйфейры – потомки изначальных соучредителей фирмы, сопровождала оценщиков и антикваров, которые самым внимательным образом осматривали, устанавливали подлинность, оценивали и снабжали соответствующим ярлычком каждый предмет, будь то канделябр, картина, зеркало или кресло.

С чердака принесли бесценные старинные реликвии, некогда доставленные в особняк из Франции. Были среди них кресла и стулья, нуждавшиеся лишь в обновлении обивки, а также столы, которым вовсе не требовалось никакого ремонта. В целости и сохранности оказались и любимые вещи Стеллы: изящные раритеты, приобретенные ею для украшения интерьеров особняка.

В кладовых и на чердаке обнаружили десятки старых, написанных маслом картин, а также множество пересыпанных нафталиновыми шариками ковров и гобеленов. Там же нашли и канделябры из Ривербенда. Все они были аккуратно упакованы.

Уже совсем стемнело, когда Райен наконец закончил свою работу.

– Итак, мои дорогие, рад сообщить, что никаких тел больше не найдено, – прощаясь, заключил он.

Вечером Райен позвонил, чтобы дать более детальный отчет. Как выяснилось, подробнейшая опись имущества почти в точности совпала с той, которая была составлена после смерти Анты. Многие вещи с тех пор даже не покидали своих мест.

– В большинстве случаев нам было достаточно просто поставить галочку в старом документе, – сказал Райен и с некоторым удивлением добавил, что даже количество золота и драгоценностей осталось прежним. Он пообещал в самое ближайшее время прислать Роуан полный список.

Майкл уже вернулся в отель и наслаждался заказанными в номер деликатесами из расположенного внизу «Карибского зала», попутно штудируя книги по архитектуре, которые ему удалось раздобыть в местных магазинах… Он показывал Роуан фотографии лучших особняков Садового квартала. Многие из них находились по соседству с их домом.

Чуть раньше в магазинчике на Луизиана-авеню он купил блокнот – так называемую «записную книжку домохозяина» – и теперь набрасывал в нем списки первоочередных работ и других дел. Утром, пораньше, он намеревался созвониться с мастером, которому предстояло заниматься укладкой кафеля, и еще раз самым тщательным образом осмотреть старинные ванные комнаты. Сантехника и арматура там были, на его взгляд, просто великолепны, и ему не хотелось менять то, что не требовало замены.

Роуан просматривала какие-то бумаги и документы, которые нужно было подписать. Чуть ранее в этот день она открыла в Уитни-банке общий счет на триста тысяч долларов, предназначенных для оплаты реставрационных работ, и получила карточки с образцами подписи и пачку чеков.

– Этот дом заслуживает всего самого лучшего, поэтому ты не должен скупиться на расходы, – пояснила она.

Майкл не удержался от восторженного смешка. Он всегда мечтал о возможности делать что-то, не задумываясь о деньгах, – создавать истинные произведения искусства и принимать решения, продиктованные лишь поставленной перед ним задачей.

В восемь вечера Роуан спустилась в бар, чтобы встретиться с Беатрис и Сандрой Мэйфейр. Вернулась она через час. А наутро ей предстояло позавтракать еще с парой родственников. Приятное времяпрепровождение. Такие встречи отнюдь не казались Роуан обременительными: ей нравилось болтать с кузенами, нравилось звучание их голосов. Она вообще любила слушать людей, особенно если те были настолько разговорчивыми, что ей самой не приходилось много говорить.

– Уверяю тебя, – твердила она Майклу, – они что-то знают, но не хотят рассказывать об этом мне. А старшему поколению известно еще больше. Вот с ними-то мне и необходимо побеседовать. Я должна завоевать их доверие.

В пятницу, когда сантехники и кровельщики разошлись по рабочим местам, а штукатуры, застелив полы, расставили по всему дому свои лестницы и ведра, когда запыхтела помпа, откачивавшая воду из бассейна, Роуан отправилась в центр города, чтобы подписать документы.

Майкл вместе с мастерами по укладке кафеля начал приводить в порядок ванную в передней части дома. Они с Роуан решили начать именно с нее и с расположенной тут же спальни, чтобы как можно скорее переехать в особняк. Роуан очень хотелось встроить в ванную комнату душевую кабину, но так, чтобы ни в коем случае не трогать старинную лохань. Для этого требовалось снять часть старого кафеля и положить новый, а кроме того, поставить стеклянную перегородку.

– Через три дня вы получите все в лучшем виде, – заверил мастер.

Штукатуры уже вовсю отдирали старые обои с потолка спальни. Нужно было пригласить электрика, поскольку, как выяснилось, изоляция провода, протянутого к бронзовой люстре, никуда не годилась. Заодно Майкл с Роуан решили установить под потолком новый вентилятор. В блокноте появились соответствующие записи.

Около одиннадцати Майкл вышел из главной гостиной на защищенную сеткой террасу. В просторном зале за его спиной работали уборщицы – две веселые и довольно шумные женщины. Рекомендованный Беа декоратор обмерял окна, чтобы заказать новые портьеры.

К черту эти древние сетки, подумал Майкл и сделал еще одну пометку в блокноте. Взгляд его упал на кресло-качалку. Оно было тщательно вычищено, равно как и сама терраса. В гуще цветущих лиан гудели пчелы. Слева сквозь заросли банановых деревьев время от времени виднелись огни – там трудились рабочие: они расчищали территорию вокруг бассейна и снимали толстый слой земли с плит, которыми был вымощен внутренний двор. Площадь мощения оказалась значительно большей, чем можно было предполагать.

– Ну что, Лэшер, лестницы больше не падают? – едва слышно прошептал он, обращаясь в пространство.

Ответом ему было лишь монотонное гудение пчел и приглушенные звуки, доносившиеся со стороны сада: низкий гул только что заработавшей газонокосилки, шум дизельных машин, сдувавших с дорожек опавшие листья. Он бросил взгляд на часы. Вот-вот должны прийти специалисты по кондиционерам… Он набросал проект системы, включавшей восемь различных тепловых насосов, предназначенных как для подогрева, так и для охлаждения воздуха. Главную трудность составляла схема расположения этого оборудования в целом и особенно его размещения в мансарде, забитой коробками, ящиками, старой мебелью и прочим хламом. Возможно, логичнее будет выводить трубы прямо на крышу.

Теперь следовало заняться полами. Да, необходимо как можно скорее оценить их состояние. Так пол в большой гостиной выглядит великолепно, причем явно еще с тех времен, когда Стелла устроила в этом помещении танцевальный зал. Но что до остальных… Во всех других комнатах полы потускнели и были грязными. Естественно, ни красить изнутри стены, ни реставрировать полы нельзя до тех пор, пока штукатуры не завершат работу, – слишком уж много от нее пыли. А вот как подвигается работа у маляров снаружи дома, надо проверить. Им пришлось ждать установки и укрепления верхних парапетов – этим занимались кровельщики. Правда, и маляры не сидели без дела: они шпаклевали и очищали от старой краски ставни и окна. Ладно. Что еще? Ах да, телефонная связь… Роуан хотела, чтобы она была вполне на современном уровне. Особняк очень большой. Кроме того, есть еще домик у бассейна и жилые помещения для слуг во флигеле на заднем дворе. Кстати, он собирался заключить отдельный контракт с подрядчиком на полную перестройку и модернизацию этого маленького флигеля.

Забавно… Интересно, почему вся эта активная деятельность до сих пор безнаказанно сходит ему с рук? Кто же кого испытывает на прочность?

Майкл не хотел признаваться Роуан, что никак не в силах избавиться от внутренней тревоги, от интуитивной уверенности в том, что за ними кто-то наблюдает. Его не покидало ощущение, что сам дом как будто живое существо. Возможно, виной тому сохранявшееся где-то в глубине души чувство, что в мансарде по-прежнему обитают призраки, что все они не покинули этот мир окончательно и остаются там, наверху, и, стоит ему подняться по лестнице, вокруг вновь послышатся шаги и шелест юбок… Откровенно говоря, он не верил в существование таких привидений и, соответственно, в реальность своих предположений. Но ведь старые дома несут на себе отпечаток личностей своих прежних владельцев – и особняк в этом смысле не исключение: он буквально пропитан духом Мэйфейров. Вот почему Майклу всякий раз казалось, что если вот сейчас он резко обернется, то непременно увидит перед собой нечто такое, чего быть не должно и не может.

Какой приятной неожиданностью было для него переступить порог зала-гостиной и обнаружить там только залитое солнцем пространство, мрачную, потемневшую от времени парадную мебель, огромные зеркала, подобно стражам высящиеся по периметру стен, и лишенные жизни, потускневшие старинные портреты в красивых рамах. Он долго разглядывал нежное лицо Стеллы на раскрашенной фотографии: милая улыбка, черные завитки волос… Несмотря на запыленное стекло, Майклу казалось, что краешком глаза она смотрит прямо на него.

– Вам что-то нужно, мистер Майк? – спросила его молоденькая уборщица.

Он отрицательно покачал головой и вновь обернулся к террасе. Что это? Кресло-качалка как будто чуть сдвинулось с прежнего места. Нет, не может быть! Какая глупость. Он словно сам напрашивается на неприятности. Майкл захлопнул блокнот.

Джозеф – нанятый им декоратор – ждал в столовой.

Там же была и Эухения, которая хотела вернуться к работе и уверяла, что может принести немалую пользу. Никто не знает особняк лучше ее, ведь она проработала в нем пять лет. Вот почему этим утром она заявила сыну, что еще не так стара, чтобы сидеть без дела, и что готова трудиться до самой смерти.

Декоратор недоумевал по поводу того, что доктор Мэйфейр пожелала повесить именно шелковые шторы. У него есть масса образцов прекрасного дамаста и бархата, говорил Джозеф, и он с радостью покажет их, тем более что обойдутся такие шторы более чем вполовину дешевле.

Когда Майкл заехал за Роуан в «Мэйфейр и Мэйфейр», чтобы вместе пообедать, она еще не закончила подписывать документы. Его приятно удивила открытая и непринужденная манера поведения Райена, который тут же пустился в подробные объяснения.

– Дело в том, что в прежние времена, до Анты и Дейрдре, все Мэйфейры в подобных обстоятельствах составляли завещательные отказы, – говорил он. – И вот теперь Роуан хочет возродить эту традицию. Мы составляем список тех, кто может принять кусочек наследства, а Беатрис висит на телефоне, обзванивая всех членов семейства. Пойми, это не такое уж безумное мероприятие, каким может показаться на первый взгляд. Да, большинство Мэйфейров имеют и всегда имели собственные счета в банке. Однако среди них непременно найдутся и такие, кто учится в колледже, или в медицинской школе, или где-то еще, и такие, кто копит деньги на покупку, скажем, первого собственного дома. Ну, в общем, ты понимаешь… Вот почему намерение Роуан вернуть к жизни такой обычай заслуживает лишь полного одобрения. И естественно, учитывая размеры состояния…

И все же в поведении Райена присутствовала некая хитрость, расчетливость и настороженность. Впрочем, ничего удивительного. Обрушивая на Майкла потоки информации, Райен словно проверял его на прочность.

Майкл лишь кивнул головой и пожал плечами:

– По-моему, это просто великолепно.

День уже клонился к вечеру, когда они с Роуан вернулись в особняк и направились к бассейну, чтобы посмотреть, как там идут дела, и обсудить с мастерами дальнейший ход работ. Отвратительный запах поднятого со дна ила был просто невыносимым. Голые по пояс, босые рабочие тачками вывозили эту мерзкую грязь. Как выяснилось, старая цементная облицовка нигде не протекала. Такой вывод подтверждало и отсутствие провалов и слабых мест в почве вокруг чаши бассейна. Прорабы заверили, что к середине следующей недели залатают трещины и полностью восстановят бассейн.

– Хотелось бы пораньше, – возразила Роуан. – Я готова оплатить вам сверхурочные, если все работы будут завершены в выходные. Пожалуйста, поторопитесь. Не могу видеть его в таком состоянии.

Обещание дополнительной оплаты было встречено с энтузиазмом. На самом деле практически все без исключения рабочие с радостью готовы были потрудиться и в уик-энд.

Фильтры и установки для подогрева воды в бассейне были уже смонтированы. Газовые трубы проверены и приведены в порядок. Электрики обновляли проводку.

Майкл отправился к телефону, чтобы договориться с еще одной командой маляров о приведении в порядок домика возле бассейна. Да, конечно, сказал бригадир: несколько деревянных дверей, душевая, туалет, крохотные раздевалки… Это не займет много времени. А за полуторную плату они с удовольствием поработают и в субботу.

– Так в какой цвет ты решила покрасить дом? – спросил Майкл. – Они приступят к окраске фасадов быстрее, чем ты думаешь. Кажется, ты хотела, чтобы домик у бассейна и флигель для слуг были одного цвета, так?

– Скажи лучше, что думаешь по этому поводу ты, – ответила Роуан.

– Я бы оставил тот фиолетовый оттенок, который был всегда. Темно-зеленые ставни будут отлично с ним сочетаться. На самом деле я бы не стал менять цветовую гамму в целом: синий – для крыш террас, серый – для их полов и черный – для чугунных решеток. Кстати, я тут нашел одного человечка, который может восстановить утраченные детали решеток. Он уже делает слепки. У него собственная мастерская – там, возле реки. Тебе не приходилось слышать от кого-нибудь об ограде вокруг его владений?

– Расскажи.

– Эта ограда старше, чем сам дом Начало девятнадцатого века, очень красивое соединение звеньев. Я имею в виду, что она сборная, из готовых элементов. И тянется вдоль Первой улицы, а потом поворачивает на Кемп, поскольку таковыми были размеры владений в те времена Ладно, вернемся к решетке. Ее надо покрасить – собственно, это все, в чем она нуждается прежде всего, так же как и перила…

– Нанимай всех, кого сочтешь нужным, – сказала Роуан. – Фиолетовый цвет меня вполне устраивает. А если ты должен принять решение без меня, принимай. Сделай дом таким, каким ты его хочешь видеть сам. И трать столько, сколько сочтешь нужным.

– Да ты просто мечта любого подрядчика, дорогая! – воскликнул Майкл. – Что ж, мы приступаем к активным действиям. Вперед! Видишь того человека – того, который вышел из дома? Он идет ко мне, чтобы сказать, что у него возникли проблемы со стенами ванной комнаты наверху. Я знал, что так и будет.

– Только не переусердствуй в работе, милый, – едва слышно шепнула она, коснувшись губами его уха. От звуков томного, бархатного голоса по всему его телу пробежала сладкая дрожь. А когда Роуан крепко прижалась грудью к его руке, Майкл почувствовал легкое напряжение в паху… Нет, сейчас не до того…

– Переусердствовать? Да я еще только вхожу во вкус! – заявил он. – Скажу больше: в этом городе у меня на примете есть парочка совершенно потрясающих домов, и мне не терпится заняться ими, как только мы закончим все работы здесь. Я смотрю в будущее, Роуан. И вижу офисы фирмы «Большие надежды» на Мэгазин-стрит. Я мог бы постепенно, не торопясь, привести эти дома в отличное состояние и выбраться наконец из полосы неудач. Этот особняк, можно сказать, лишь первая ласточка.

– Сколько тебе нужно, чтобы выкупить их?

– Не волнуйся, радость моя, деньги на это у меня есть. – Он чмокнул Роуан в щеку. – У меня их куча. Не веришь? Спроси у Райена. Я буду очень удивлен, если он еще самым тщательным образом не проверил мою кредитоспособность.

– Майкл, если он только посмеет сказать тебе хоть одно плохое слово…

– Успокойся. Я чувствую себя как в раю.

Суббота и воскресенье пролетели в бесконечных делах и заботах. Садовники до самой темноты выкапывали сорняки и извлекали на свет божий затерянную в зарослях старинную чугунную садовую мебель.

В самом центре зеленой лужайки поставили найденные в кустах стол и несколько стульев, и теперь Роуан, Майкл и Эрон с удовольствием устраивали ланч на свежем воздухе.

Эрону удалось достичь некоторых успехов в разборке рукописей Джулиена. В большинстве своем это были списки имен с краткими и загадочными комментариями. Ничего похожего на автобиографические заметки найти пока не удалось.

– В данный момент я могу лишь предположить, что перед нами перечень успешных актов возмездия.

Эрон прочел несколько строк:

– «Четвертое апреля тысяча восемьсот восемьдесят девятого года. Хендриксон расплатился сполна.

Девятое мая тысяча восемьсот восемьдесят девятого года. С Карлосом мы тоже в расчете.

Седьмое июня тысяча восемьсот восемьдесят девятого года. Прошлым вечером Венделл решил проявить характер, чем привел меня в ярость. Пришлось показать ему кое-что. Больше он не доставит нам беспокойства».

И далее в том же духе. Страница за страницей. Во всех без исключения книгах. Иногда, правда, попадаются какие-то карты, небольшие зарисовки, финансовые записи. Но по большей части – заметки, аналогичные тем, что я вам только что зачитал. Приблизительно по двадцать две записи за каждый год. До сих пор мне не попалось ни одной связной записи или последовательного сообщения о чем-либо. Нет, если автобиографические записки и существуют, их явно следует искать не здесь.

– А как насчет мансарды? Вы собираетесь туда подняться? – спросила Роуан.

– Не сейчас. Вчера вечером я упал.

– Да что вы говорите? Где? Как такое могло случиться?

– В отеле. На лестнице. Я спешил и не дождался лифта. А в результате упал и скатился вниз по ступенькам. Ничего страшного. Могло быть и хуже.

– Эрон, но почему вы ни словом не обмолвились об этом мне?

– Просто не успел. На самом деле ничего особенного не случилось. Вот разве что… Дело в том, что я не помню, как оступился. Так или иначе, но колено у меня болит, и потому визит в мансарду я хочу ненадолго отложить.

Роуан расстроилась, и одновременно ее охватил гнев. Она посмотрела в сторону дома, где по-прежнему трудились рабочие. Они были повсюду: на крыльце, на террасах, возле распахнутых окон спальни…

– Не стоит понапрасну тревожиться, – попытался успокоить ее Эрон. – Я счел нужным сказать вам об этом, однако вовсе не желал давать лишний повод для волнений.

Майкл ясно видел, что Роуан буквально лишилась дара речи. Она была в ярости. Гнев исказил черты ее лица.

– А здесь мы ничего особенного не заметили. – Он повернулся к Эрону. – Совершенно ничего. И никто ничего не видел. Во всяком случае, такого, о чем стоило бы сообщить нам..

– Вас кто-то столкнул, не так ли? – тихо спросила Роуан.

– Не исключено, – ответил Эрон.

– Он вас дразнит.

– Я тоже так думаю. – Эрон слегка кивнул головой. – Ему нравится разбрасывать по комнате книги Джулиена, и он делает это при малейшей возможности, а точнее, стоит мне только выйти за дверь. Но опять же. Я полагаю, что вы должны быть в курсе событий, но не вижу причин для беспокойства.

– Но почему он так поступает?

– Вероятно, хочет привлечь ваше внимание, – предположил Эрон. – Точно сказать не могу. Как бы то ни было, поверьте, я сумею за себя постоять. Работы в особняке, как вижу, идут полным ходом. И весьма успешно.

– Да, все в порядке, никаких проблем, – откликнулся Майкл. Однако его вдруг охватило мрачное предчувствие.

После ланча он проводил Эрона до ворот.

– Вы считаете, что я чересчур расслабился и развеселился? – спросил он.

– Да что вы! Конечно нет, – искренне ответил Эрон. – С чего это вам в голову приходят такие мысли?

– Я бы предпочел накалить ситуацию до предела, чтобы как можно скорее наступила развязка, – пояснил Майкл. – Мне кажется, я смогу выиграть битву. А неизвестность буквально сводит меня с ума. Как вы думаете, чего он ждет?

– А как ваши руки? По-моему, вам стоит попытаться обходиться без перчаток.

– Я пытаюсь. Снимаю их каждый день на пару часов. Но даже если мне удается блокировать все другие образы и чувства, ощущение жара и присутствия некой энергии остается, и я никак не могу к нему привыкнуть. Послушайте, может мне стоит проводить вас до отеля?

– Ни в коем случае. Увидимся вечером, если вы выкроите время, чтобы пропустить со мной по стаканчику.

– Да-а-а… – задумчиво протянул Майкл. – Воистину мечты становятся явью. Во всяком случае, для меня.

– Для нас обоих, – уточнил Эрон.

– Вы мне доверяете?

– Ради всего святого, почему вы вдруг спрашиваете об этом?

– Вы полагаете, у меня есть шансы выиграть? Есть надежда, что мне удастся сделать то, чего они от меня ожидают?

– А вы как думаете?

– Я думаю, что она любит меня, что впереди нас ждет только хорошее и что в конце концов все закончится благополучно.

– Вот и я так считаю.

Он чувствовал себя прекрасно, и каждый успешно прожитый час усиливал это ощущение. За все время своего пребывания в особняке он не встретил ни единого призрака. Видения тоже вроде бы перестали его посещать.

Как приятно было проводить ночи в просторной спальне, заниматься любовью с Роуан, а утром вскакивать бодрым, отдохнувшим и вновь приниматься за работу, просматривать книги и записи. Приятно было после тяжелого, напряженного дня ощущать безмерную усталость и в то же время чувствовать, что после двухмесячного злоупотребления пивом и пребывания в своего рода летаргическом оцепенении ты словно просыпаешься и возвращаешься к жизни.

От пива он практически отказался, а если и выпивал иногда, то совсем чуть-чуть. В отсутствие алкоголя его чувства безмерно обострились. Он не уставал наслаждаться по-девичьи стройным телом Роуан и ее неиссякаемой энергией. Роуан была напрочь лишена самовлюбленности и ложной застенчивости, и Майкл иногда ловил себя на том, что невольно ведет себя с нею грубовато и властно. Впрочем, ей это, кажется, даже нравилось. Случались моменты, когда их занятия любовью приобретали весьма жесткую форму, однако всегда завершались нежными объятиями и взаимными ласками Трудно было понять лишь одно: как он мог столько лет спать без этих мягко обвивавших его рук?

2

Раннее утро по-прежнему принадлежало только ей. Независимо от того, как долго она читала накануне, ровно в четыре часа Роуан открывала глаза, в то время как Майкл – опять же вне зависимости от того, как рано он отправился в постель, – спал как убитый часов до девяти. Заставить его проснуться раньше могли только громкие вопли в самое ухо или жесткая встряска.

Роуан, впрочем, такая ситуация вполне устраивала, ибо душа ее всегда нуждалась в тишине и покое. Она наслаждалась этими несколькими часами одиночества, хотя, надо признать, никогда еще рядом не было человека, который так понимал ее, как Майкл, и полностью принимал такой, какая она есть.

Последние несколько дней, а главное – ночей, проведенные под одной крышей с ним, позволили Роуан во многом разобраться и, в частности, впервые осознать, почему всех прежних своих любовников она могла терпеть лишь в очень небольших дозах… Неизбывная страсть, непреходящее желание, возникавшие в ее душе при одном только взгляде на его гладкую кожу, на прямую, ровную спину и мощную шею, обвитую сверкающей золотой цепочкой, повергали ее в своего рода рабство.

Стоило ей представить, как вот сейчас ее руки скользнут под одеяло и нащупают там завитки жестких волос и восстающую, твердеющую плоть, – и внутри все сжималось Она изо всех сил, до скрежета, стискивала зубы, чтобы удержаться от такого порыва.

Тот факт, что разница в возрасте обеспечивала ему определенные преимущества, а зачастую позволяла после второго раза нежно, но твердо шепнуть: «Все, моя радость, на сегодня я выдохся», – лишь усиливал ее чувства и придавал Майклу завораживающую притягательность в ее глазах, не шедшую ни в какое сравнение с дразнящей привлекательностью любого мальчика Хотя, если говорить откровенно, сравнивать ей было трудно, поскольку как-то так получилось, что с мальчиками ей практически не приходилось иметь дело. И все же нежность, доброта, опыт и полное отсутствие юношеского эгоцентризма, по ее мнению, в полной мере компенсировали вызванный возрастом, а иногда и просто усталостью недостаток сексуальной энергии.

– Я мечтаю провести с тобой весь остаток жизни, – тихо прошептала она этим утром, нежно поглаживая жесткую щетину, покрывшую его подбородок, щеки и даже шею, зная, однако, что он не слышит ее и не чувствует этих прикосновений. – Да, поверь, моя душа, тело, все мое существо нуждаются и всегда будут нуждаться только в тебе.

Она коснулась губами его лица, уверенная, что даже поцелуй не способен нарушить сон любимого.

И вот теперь наступило ее время. Майкл остался в спальне, и все мысли о нем – там же.

Ах, как чудесно идти по пустынным улицам, видеть восход солнца, наблюдать за белками, снующими в ветвях дубов, прислушиваться к радостному птичьему гомону…

Кое-где под ногами стелился туман, на металлических оградах поблескивали капельки росы, а небо постепенно теряло красновато-розовые рассветные тона и становилось все более прозрачным и ярко-голубым…

В доме было холодно, но этим утром прохлада только радовала, поскольку нестерпимая дневная духота уже давно действовала на нервы. К тому же предстоящую задачу едва ли можно было назвать приятной.

Сделать это нужно было давно, но она все оттягивала момент, словно надеялась, что необходимость каким-то образом отпадет сама собой.

Однако сейчас, поднимаясь по лестнице, она, к своему удивлению, вдруг почувствовала легкое возбуждение, внутреннюю готовность пройти все испытания до конца. Роуан вошла в спальню матери и направилась к мраморному столику у изголовья кровати. Бархатный кошелек и золотые монеты по-прежнему лежали там, где она их оставила Шкатулка с драгоценностями стояла рядом. Несмотря на суету и беспорядок, царившие в доме в последнее время, никто не осмелился прикоснуться к этим сокровищам.

Более того, пять или шесть человек из тех, что работали в доме, подходили к ней, чтобы сообщить о находке. «Надо что-то сделать с такими ценностями», – говорили они.

Да, вот именно: «Что-то сделать…»

Она долго смотрела на темную кучку выпавших из кошелька золотых монет. Одному только Богу известно, откуда они взялись.

В конце концов, словно решившись наконец, она затолкала золото обратно в кошелек, взяла в руки шкатулку и направилась вниз, в свою любимую комнату – в столовую.

Мягкий утренний свет с трудом проникал сквозь грязные стекла давно не мытых окон. В той части, где работали лепщики и штукатуры, пол был застелен специальной тканью. Высокая, почти до самого потолка, легкая стремянка стояла в том месте, где мастера остановились накануне вечером.

Сдвинув в сторону полотно, которым был покрыт стол, и сняв чехол со стула, она села и положила перед собой принесенные сокровища.

– Ты здесь, – шепотом заговорила она. – Я уверена в этом и знаю, что ты следишь за мной.

Едва она это произнесла, как на нее словно накатила волна холода. Достав из кошелька пригоршню монет, она разложила их на столе, чтобы получше рассмотреть. В столовой было уже достаточно светло. Не требовалось быть экспертом, чтобы с первого же взгляда определить, что перед ней римские монеты. А вот эта, с удивительно хорошо сохранившимися цифрами и буквами, – испанская. Она достала из кошелька еще несколько штук. Греческие? Кажется, хотя в данном случае полной уверенности у нее не было – слишком уж грязные, надписи забиты слежавшейся пылью. Надо непременно их почистить.

Вот, кстати, прекрасная работа для Эухении, с улыбкой подумала она.

Едва эта мысль пришла ей в голову, как в доме послышался какой-то звук. Или ей только почудилось? Нет, действительно: не то шуршание, не то шелест… Звук был очень тихим. Будь здесь сейчас Майкл, он сказал бы, что поет дерево. Она не придала этому значения.

Собрав снова в кучку все монеты, она положила их обратно в кошелек и взяла в руки шкатулку. Явно старинная, прямоугольная, с потускневшими от времени петлями. Внутри шкатулка была разделена на шесть глубоких, довольно больших отсеков, а сквозь протершийся бархат просвечивало дерево…

Драгоценности – серьги, ожерелья, кольца, булавки и заколки – лежали в полном беспорядке, а на самом дне тускло поблескивали не оправленные в металл камни… Рубины? Изумруды? Неужели все они настоящие? Невероятно! Она едва ли смогла бы отличить настоящий камень от подделки. Или золото от дешевого желтого сплава. Однако в том, что все эти прекрасные ожерелья подлинные, сомнений быть не могло. Истинные произведения искусства. Охваченная благоговейной печалью, она осторожно провела по ним пальцами.

Ей вдруг представилась Анта, торопливо идущая по улицам Нью-Йорка, чтобы продать ювелиру несколько таких же монет, и сердце пронзила боль… А через мгновение перед глазами возник образ матери – беспомощного существа, прикованного к креслу-качалке, со струйкой слюны, стекающей по подбородку, и огромным изумрудом, болтающимся на шее словно детская погремушка… И все эти сокровища рядом…

Изумруд Мэйфейров… Она ни разу не вспомнила о нем с того самого первого дня, когда убрала футляр с глаз долой – в шкафчик с фарфором Она встала и прошла в буфетную, которая – как, впрочем, и все остальные помещения в доме – оставалась все это время незапертой, открыла стеклянную дверцу и среди веджвудских чашек и соусниц увидела знакомую коробочку, лежавшую там, где она ее и оставила.

Она осторожно взяла футляр, положила его на стол и подняла крышку. Уникальный камень – огромный, прямоугольной формы, оправленный в темное золото – сверкал, словно только что отполированный. Теперь, когда Роуан знала историю изумруда, ее отношение к семейной реликвии резко изменилось.

Поначалу камень казался чем-то нереальным и даже вызывал своего рода отвращение. Однако сейчас она воспринимала его почти как живое существо со своей историей и судьбой и сомневалась, стоит ли вообще вынимать его из футляра. Начать с того, что изумруд, конечно же, ей не принадлежал, ибо мог считаться лишь собственностью тех, кто верил в его силу, кто надевал и носил его с гордостью и с нетерпением ожидал прихода Лэшера.

В какой-то момент Роуан вдруг охватило отчаянное желание стать одной из них. Она отказывалась признаться в этом даже перед собственной совестью и тем не менее отчетливо сознавала в себе стремление целиком и полностью принять семейное наследие – все, без исключения.

Кажется, эти мысли заставили ее покраснеть. Она почувствовала, как лицо вдруг вспыхнуло. Возможно, впрочем, виной тому было солнце, поднявшееся уже довольно высоко и проникшее в комнату сквозь верхние стекла окон. Небо сияло голубизной, в ярком свете разгоравшегося дня постепенно просыпался и оживал сад.

Как бы то ни было, Роуан стало стыдно. А что, если Майкл или Эрон каким-то образом узнают о том, что иногда приходит ей в голову?

Вожделение к дьяволу! Словно она и впрямь ведьма… Роуан тихо рассмеялась.

«А все же это несправедливо, – неожиданно подумалось ей. – Разве можно объявлять своим заклятым врагом того, с кем я даже ни разу не встречалась?»

– Чего же ты ждешь? – вслух спросила она. – Неужели ты, подобно сказочному вампиру, ждешь от меня приглашения? Едва ли. Ведь этот особняк всегда был твоим домом. Уверена, ты и сейчас здесь – следишь за мной и слышишь мой призыв.

Откинувшись на спинку стула, она обвела взглядом комнату, внимательно всматриваясь в настенные росписи, которые словно постепенно оживали в падавших на них лучах утреннего солнца. На одной из картин она впервые обратила внимание на крошечную фигурку обнаженной женщины в окне мрачного плантаторского дома. Еще одна нагая женщина была изображена сидящей на поросшем зеленой травой берегу маленькой лагуны. Роуан невольно улыбнулась. Это походило на подглядывание – как будто случайно ей открылась чья-то тайна. Интересно, заметил ли этих потускневших красоток Майкл? Да-а-а… Воистину этот дом был полон сюрпризов, равно как и окружавший его печальный, проникнутый меланхолией сад.

За окном послышался шелест колышимых ветром темных ветвей лавровишни. Точнее, создавалось впечатление, будто легкий бриз ни с того ни с сего завладел ею и заставил исполнять странный, одному ему ведомый танец. Гибкие ветви то и дело царапали перила террасы, постукивали по ее крыше, и вдруг… все стихло – так же неожиданно, как и началось. Лавровишня неподвижно застыла, словно изменчивый ветерок потерял к ней интерес, оставил ее и помчался дальше – к стоявшему в отдалении миртовому дереву.

Тонкие, покрытые розовыми цветами побеги затрепетали в экстатическом танце, дерево закачалось, ударилось о серую стену соседнего дома и обрушило на землю густое облако из листьев и лепестков – нежных частичек света…

Взгляд Роуан затуманился, она ощутила легкую слабость во всем теле и как будто начала медленно погружаться в своего рода сон наяву. «Смотри, – прозвучал в ее голове внутренний голос, – смотри, как танцуют деревья, как вновь раскачивается лавровишня, как падают на террасу зеленые листья, как тянутся к окнам гибкие ветви…»

Она изо всех сил старалась сфокусировать взгляд, ошеломленно всматриваясь в неистовую пляску ветвей, которые то бились в стекла, то скользили по ним, словно умоляя впустить их в дом.

– Это ты… – прошептала она.

Там, в кронах деревьев, был Лэшер! Именно так он приходил и к Дейрдре, во времена ее учебы в пансионе. Рассказывая Лайтнеру о тех событиях, Рита Мей не понимала, что тогда происходило на самом деле.

Роуан застыла на стуле. А дерево за окном продолжало яростно и в то же время грациозно раскачиваться взад и вперед, временами заслоняя солнечный свет и при каждом ударе о стекло роняя нежные зеленые листочки. В комнате, однако, было по-прежнему тепло и душно.

Она с удивлением обнаружила, что стоит на ногах, хотя совершенно не помнила, как поднялась со стула. Да, он там… Только ему под силу заставить деревья вести себя таким образом Она почувствовала, как поднялись крохотные волоски на руках, а по коже головы прошел холодок, словно кто-то гладил ее по волосам.

Ей показалось, что даже воздух вокруг стал другим. И хотя сюда не проникал ветер, штора будто слегка колыхнулась и скользнула по ее телу. Роуан резко обернулась и бросила взгляд за окно, на Честнат-стрит. На краткий миг ей почудилась чья-то тень, точнее, некое уплотнение воздуха, которое сначала сжалось, а потом увеличилось в размерах и тут же исчезло, – по форме оно напомнило ей диковинное морское животное с подвижными щупальцами. Нет, это просто обман зрения. За окном никого нет. Лишь старый дуб темнеет на фоне сияющего неба.

– Почему же ты молчишь? – спросила она, обращаясь сама не зная к кому. – Ведь я здесь одна.

В пустом доме собственный голос показался ей совершенно чужим.

И тут же с улицы донеслись другие голоса. Возле дома остановился грузовик, послышался скрип отворяемых ворот и скрежет металла о каменные плиты дорожки. Приехали рабочие. Однако она по-прежнему не поднимала головы и все еще словно продолжала ждать чего-то. Щелкнула, поворачиваясь, ручка входной двери.

– Эй! Есть здесь кто-нибудь? Доктор Мэйфейр, это вы?

– Доброе утро, Дарт. Доброе утро, Роб. Здравствуйте, Билли…

В доме зазвучали тяжелые шаги. Вздрогнула и пошла вниз кабина лифта, и через какое-то время раздался уже хорошо знакомый Роуан тихий щелчок, потом глухо звякнула решетка.

Все. Теперь дом был в их распоряжении.

Роуан медленно, словно заторможенная, вернулась к столу и собрала все разложенные на нем ценности. После этого она все так же вяло прошла в буфетную и убрала сокровища в просторный шкаф, где когда-то хранились льняные скатерти, многие из которых так и отправились на помойку ни разу не использованными, ибо ткань давно сгнила от времени. Старинный ключ по-прежнему торчал в замке. Роуан повернула его, вытащила и положила в карман.

Неспешными шагами она направилась к выходу, с неохотой уступая территорию временным «хозяевам» особняка.

Уже возле самых ворот она вновь обернулась и внимательно огляделась вокруг. В саду не было ни ветерка. Стремясь убедиться в реальности увиденного, она свернула на дорожку, которая огибала дом, проходила как раз под любимой террасой матери и затем вела к служебным террасам, тянувшимся вдоль столовой.

Они были буквально усыпаны опавшими листьями, уже начинавшими засыхать и скручиваться. Вновь почувствовав чье-то легкое прикосновение, Роуан дернулась и даже вскинула руку, словно пытаясь отмахнуться от свисающей гигантской паутины, готовой вот-вот прилипнуть к лицу.

Здесь все как будто застыло и царила абсолютная тишина. Густые заросли кустарника почти скрывали балюстраду террас.

– Что мешает тебе поговорить со мной? – едва слышно прошептала Роуан. – Неужели ты и вправду боишься?

Ни звука, ни шороха в ответ. От каменных плит под ногами исходил жар. В тени кружилась и гудела мошкара. Крупные цветки белого имбиря склонялись к самому лицу Роуан. Неожиданно раздавшийся тихий треск заставил ее вздрогнуть и пристально всмотреться в глубину сада. Огромный цветок дикого ириса, похожий на разверстую пасть хищного животного, вдруг резко склонился и вновь вернулся на прежнее место, словно стебель его случайно задел и пригнул к земле осторожно выслеживающий свою добычу кот.

Роуан видела, как затрепетали лепестки, а стебель еще несколько раз качнулся и замер. При виде этого невероятно огромного цветка ей вдруг стало жутко, и в то же время у нее возникло желание коснуться его, вложить пальцы в самую его сердцевину. Но что это? Что с ним происходит? Роуан изо всех сил напрягала зрение, но набрякшие от жары веки так и норовили опуститься, мешали смотреть. Она разогнала рукой мельтешивших перед лицом мошек. Неужели цветок растет прямо у нее на глазах?

Нет, напротив. Кто-то сломал его, и теперь крупное, тяжелое соцветие падало вниз со стебля. И все-таки какой он устрашающе большой, просто ужасный!.. Хотя… Возможно, у нее просто разыгралось воображение. Жара, тишина и полная неподвижность в природе, неожиданный приезд рабочих, подобно завоевателям вторгшихся в ее владения, нарушивших ее душевный покой…

Она уже не чувствовала себя уверенной ни в чем…

Роуан достала из кармана носовой платок, тщательно промокнула им лицо и направилась обратно по той же дорожке в сторону ворот. Она была смущена, измучена и винила себя за то, что пришла в особняк одна, а главное – все больше сомневалась в том, что здесь действительно происходило нечто необычное.

А ведь у нее на сегодня были такие грандиозные планы! Дел еще много, причем вполне реальных. Для начала ей следует побыстрее вернуться в отель. Майкл вот-вот проснется, и у нее есть возможность позавтракать вместе с ним. Если, конечно, она поторопится…

3

В понедельник утром Майкл и Роуан вместе поехали в центр города, чтобы получить водительские права штата Луизиана. Купить машину без лицензии на право ее вождения в этом штате было невозможно.

Им пришлось сдать свои калифорнийские права – таково было непременное условие, – и этот обмен стал для них весьма символичной и торжественной церемонией, сравнимой, пожалуй, например, со сменой гражданства. Взглянув на Роуан, Майкл увидел, что она улыбается в душе и буквально светится от радостного возбуждения.

Вечером они отправились на ужин в «Вожделенную устрицу» и отпраздновали это событие ледяным пивом и обжигающе горячим супом из стручков бамии, приправленным креветками и колбасой. Все двери ресторана, выходящие на Бурбон-стрит, были распахнуты настежь, вентиляторы под потолком работали вовсю, создавая в зале приятную прохладу, а из бара на противоположной стороне улицы доносились восхитительные звуки джаза.

– Послушай, это настоящий новоорлеанский джаз, – сказал Майкл. – Мелодичный и веселый, прославляющий радости жизни. Никакой печали, ни единой ноты скорби ты в нем не услышишь. Даже если ребята играют на похоронах.

– Давай прогуляемся, – предложила Роуан. – Я хочу собственными глазами увидеть все эти старые заведения, самые злачные здешние места.

Весь остаток вечера они провели во Французском квартале, постепенно удаляясь от ослепительно ярких огней Бурбон-стрит, от великолепно освещенных витрин самых фешенебельных и модных магазинов, а потом вновь вернулись к реке, к набережной напротив Джексон-сквер.

Размеры территории Французского квартала явно поразили Роуан, равно как и тот факт, что, несмотря на все новшества и реконструкции, он сумел сохранить свою историческую первозданность и атмосферу подлинности. На Майкла же, естественно, нахлынули воспоминания, и прежде всего – о воскресных днях, проведенных здесь вместе с матерью. Замена уличных фонарей и обновление бордюрных камней на тротуарах не испортили прежнего облика квартала, равно как и новая булыжная мостовая вокруг Джексон-сквер. Напротив, теперь Французский квартал выглядел еще более нарядным и полным жизни, чем во времена далекого прошлого, когда его обитатели в большинстве своем жили намного беднее и в то же время беспечнее.

Как приятно было после долгой прогулки просто присесть на стоящую на берегу реки скамейку и полюбоваться отблесками огней в темной воде и сверкающими, словно гигантские свадебные пироги, судами, которые проплывали мимо на фоне неясных очертаний противоположного берега.

Смотровая площадка никогда не пустовала: даже в поздний час ее заполняли веселые компании туристов. С берега то и дело доносились обрывки разговоров, смех, радостные выкрики на разных языках… В укромных уголках миловались парочки. Одинокий саксофонист исполнял что-то душещипательное, и в стоявшую у его ног шляпу щедрым дождем сыпались четвертаки.

В конце концов они все же ушли с берега и вновь влились в толпу пешеходов.

Старое доброе Кафе дю Монд обветшало, но по-прежнему славилось своими посыпанными сахарной пудрой пончиками и знаменитым кофе с молоком, вкуснее которого не подавали нигде. За маленькими, неопрятными, липкими столиками вокруг них несколько раз сменились посетители, а они все продолжали сидеть, с наслаждением вдыхая теплый ночной воздух. Потом они бесцельно бродили по старому Французскому рынку, на территории которого за последнее время появилось множество сверкающих витринами магазинчиков, и по Декейтер-стрит с ее старинными особняками, украшенными изящными балкончиками, кружевные металлические решетки и стройные столбики которых можно по праву назвать шедеврами искусства.

Уступив настойчивым просьбам Роуан, Майкл показал ей и места своего детства: Ирландский канал, микрорайон Сент-Томас, от которого остались практически только руины, заброшенные складские здания, тянувшиеся вдоль берегов. Эннансиэйшн-стрит ночью выглядела чуть лучше, чем днем, – быть может, жизнерадостный вид ей придавали светящиеся окна в домах. Оттуда они отправились в более респектабельные жилые кварталы. Майкл привел жену на одну из узких, обсаженных деревьями улочек. По обеим ее сторонам стояли особняки Викторианской эпохи – вычурные, богато украшенные лепниной и всяческой архитектурной мишурой. Майкл ткнул пальцем в те из них, которые издавна нравились ему особенно и за реставрацию которых он с радостью готов был взяться в любой момент.

Бродя по старым местам, он испытывал удивительное чувство. Приятно было сознавать, что теперь у него вполне достаточно денег, чтобы купить любой из этих домов и воплотить в жизнь мечту, казавшуюся недостижимой в тяжелые времена полунищего детства.

Роуан живо интересовалась всем, что видела, она выглядела вполне счастливой и, казалось, ни о чем не жалела. Хотя… Ведь прошло так мало времени…

Она то подолгу молчала, то вдруг начинала бурно выражать свое мнение по тому или иному поводу, но сам по себе звук ее низкого, хрипловатого голоса до такой степени завораживал Майкла, что он не всегда успевал вслушиваться в слова и вникнуть, о чем шла речь. Ее поражало удивительное, редкостное дружелюбие окружающих. Да, люди здесь вели размеренный образ жизни, делали все не спеша, но самое главное состояло в том, что все они были невероятно порядочны и напрочь лишены мелочности, скаредности или скупости. С другой стороны, манера речи многих членов семейства часто озадачивала ее и сбивала с толку. Беатрис и Райен, например, говорили с нью-йоркским акцентом, а выговор Луизы был совершенно иным, произношение молодого Пирса абсолютно не походило на то, которое было свойственно его отцу, а время от времени все они начинали вдруг разговаривать точно так же, как Майкл.

– Только ни в коем случае не ляпни это при них, моя радость, – предостерег ее Майкл. – Ведь я родился и вырос по другую сторону от Мэгазин-стрит, и им это отлично известно. Будь уверена, они успели выяснить всю мою подноготную.

– Брось, они считают, что ты просто великолепен, – возразила она, отмахиваясь от его замечания. – Пирс говорит, что ты несколько несовременен – так сказать, человек старой закалки.

– Ну-у-у, знаешь… – протянул Майкл и тут же рассмеялся: – А впрочем, черт побери, наверное, так оно и есть.

После они еще долго не ложились, пили пиво и болтали. Их старый номер люкс в гостинице, состоявший из кабинета, спальни, кухни и столовой, ни в чем не уступал современным апартаментам Майкл уже давно не напивался и знал, что Роуан это заметила. Однако она молчала – и правильно делала.

Они говорили о доме, о том, что необходимо предпринять в первую очередь, о всяких мелочах…

В ответ на вопрос Майкла, скучает ли она по клинике, Роуан ответила, что да, очень, но сейчас это не важно, потому что у нее есть грандиозные планы на будущее, о которых она скоро расскажет.

– Но ты же не оставишь медицину? Надеюсь, речь не об этом?

– Конечно нет. – Она чуть понизила голос, чтобы придать больше веса своим словам. – Как раз наоборот. Просто я сейчас смотрю на медицину с несколько иной точки зрения.

– Что ты имеешь в виду?

– Пока еще рано говорить об этом. Я еще сама во многом не уверена. Но наследство, условия легата многое меняют, и чем больше я узнаю о реальном положении дел, тем больше мне хочется изменить. В «Мэйфейр и Мэйфейр» я прохожу своего рода вторую интернатуру. Главный вопрос – это деньги. – Она махнула рукой в сторону разложенных на столе бумаг. – Хотя, мне кажется, все идет хорошо.

– Ты действительно намерена сделать то, что задумала?

– Майкл, все, что мы делаем в этой жизни, мы делаем в надежде на какой-то результат в будущем. Я выросла в обеспеченной семье и никогда не испытывала недостатка в деньгах… Это означало, что у меня была вполне реальная возможность поступить в медицинский колледж и потом продолжить учебу в ординатуре, чтобы стать нейрохирургом. У меня не было ни мужа, ни детей, о которых приходилось бы заботиться. У меня вообще не было поводов для волнения. Однако теперь в моем распоряжении совершенно другая сумма. И все радикальным образом изменилось. С такими деньгами, какие я имею благодаря Мэйфейрам, я могу финансировать исследовательские проекты, строить лаборатории. Можно даже создать целую специализированную нейрохирургическую клинику при каком-нибудь медицинском центре. – Роуан слегка пожала плечами. – Теперь ты понимаешь, что я имею в виду?

– Ясно. Но если ты будешь этим заниматься, у тебя не останется времени на операции. Ты перекроешь себе доступ к операционному столу. Превратишься в чистой воды администратора.

– Возможно. Но суть в том, что полученное наследство рисует передо мной слишком уж много соблазнов. Оно, как говорится, должно стать для меня испытанием на прочность.

– Понимаю, – кивнул головой Майкл. – Они что, собираются вставлять тебе палки в колеса?

– Можно сказать и так… Да, пожалуй. Но это не важно. Как только я буду готова к действию, их сопротивление не будет иметь никакого значения. Я же, в свою очередь, постараюсь вести себя очень тактично и внести изменения в как можно более мягкой форме.

– А какие именно изменения?

– Об этом пока тоже рано говорить. Мой грандиозный план еще не готов, не продуман до конца. Но речь идет о создании здесь, в Новом Орлеане, неврологического центра, оснащенного по последнему слову техники, и лабораторий для проведения независимых исследований.

– Господи боже! Мне и в голову не могло прийти что-либо подобное!

– До сих пор у меня не было ни единого шанса разработать и тем более осуществить собственную программу исследований. Ну, ты понимаешь… Всякие там нормы, цели, бюджет… – Взгляд ее сделался отстраненным. – Пойми, сейчас очень важную роль играют размеры наследства – вот с какой точки зрения следует все обдумать. И сделать это должна я. И только я сама.

Майклу вдруг отчего-то сделалось не по себе. Он не мог понять причину, но почувствовал, как по спине пробежал легкий холодок. А то, что Роуан сказала дальше, только усилило его беспокойство.

– Тебе не кажется, что это могло бы послужить своего рода искуплением? – спросила она. – Если наследие Мэйфейров будет использовано для исцеления больных? Уверена, ты понимаешь, о чем я говорю. Только представь! Какой путь! От Сюзанны и хирурга Яна ван Абеля до огромного, суперсовременного, передового медицинского центра, предназначением которого будет спасение человеческих жизней!

Не дождавшись ответа и видя, что Майкл размышляет о чем-то, она приложила пальцы к вискам и продолжила:

– Ты даже не представляешь, сколько проблем остаются до сих пор неисследованными! И как много нам еще только предстоит узнать и изучить! Но неужели ты действительно не улавливаешь связи, не понимаешь, как неразрывно все соединяется?

– Да-да… Неразрывная связь… – вполголоса пробормотал он.

Точно такая же неразрывная связь, какую он ощутил в тот момент, когда очнулся в клинике после своего морского приключения. «Все взаимосвязано… – думал он. – Они выбрали меня не случайно – они знали, кто я… Все взаимосвязано…»

– И все это вполне возможно. – Роуан смотрела на него, ожидая реакции. Щеки ее горели, в глазах плясали огоньки.

– Твой план близок к совершенству, – сказал он.

– Тогда почему ты сидишь с таким видом? Что случилось?

– Не знаю.

– Майкл, пожалуйста, прекрати зацикливаться на своих видениях. Забудь о невидимках, живущих на небесах и дарующих смысл нашей жизни. Нет никаких призраков. Ты должен думать собственной головой.

– Я думаю, Роуан, думаю. Именно это я и делаю. Не сердись. Это просто потрясающая идея, правда, почти совершенная. И я не могу понять, почему она так меня тревожит. Будь снисходительна ко мне, милая, прояви чуточку терпения. Ты же сама говорила, что наши мечты должны соответствовать нашим возможностям. А такая идея пока что выше моего понимания.

– Все, что от тебя требуется, это любить меня, слушать меня и позволить мне иногда размышлять и мечтать вслух.

– Я полностью на твоей стороне. И всегда буду. Мне кажется, все просто здорово придумано.

– Понимаю, тебе трудно это представить. Я и сама еще только начинаю разбираться во всех хитросплетениях. Но, черт побери, Майкл, речь идет о колоссальных деньгах. О суммах, которые поистине можно назвать непристойными. Два поколения юристов корпорации холили и лелеяли это состояние, многократно умножали его, способствуя тому, чтобы со временем оно стало совершенно независимым. И теперь оно разрастается и плодится само по себе, подобно гигантскому монстру.

– Это мне известно.

– О том, что это гигантское состояние когда-то было собственностью одного человека, все давным-давно забыли, – продолжала Роуан. – Сейчас жуткий монстр как бы принадлежит сам себе и по своим размерам далеко превосходит все мыслимые пределы. Ни одно живое существо не имеет права ни обладать такой бездной денег, ни даже управлять ею.

– Я думаю, что многие согласились бы с твоей точкой зрения, – кивнул головой Майкл.

И тем не менее ему никак не удавалось изгнать из своей памяти воспоминание о времени, проведенном в больнице Сан-Франциско, о мыслях, посещавших его тогда. Он верил, что его жизнь, несмотря ни на что, имела смысл, свое предназначение, и что вскоре непременно настанет момент искупления и воздаяния по заслугам.

– Да, – сказал он. – Это все искупит, не так ли?

А перед его мысленным взором почему-то вновь возник склеп с двенадцатью могилами, дверной проем наверху, высеченная крупными буквами фамилия «Мэйфейр» и изобилие расставленных повсюду цветов, вянущих в удушающей духоте.

Он отчаянно старался избавиться от мрачных мыслей и в конце концов прибег к самому верному и эффективному средству: повернулся к Роуан. Одного только взгляда на нее, одной только мысли о том, что он может коснуться ее жаждущего ласки тела, но обязан сдержаться, было достаточно, чтобы забыть обо всем.

Сработало. Словно маленький огонек вспыхнул вдруг в безжалостном механизме, называемом его мозгом. Воображение тут же принялось рисовать новые картины: ее обнаженные ноги в свете ночника, прекрасную грудь, не прикрытую, как в этот момент, ночной сорочкой…

Женская грудь всегда была для Майкла особо притягательной. Ему нравилось гладить пышные округлости, касаться языком твердых и в то же время необыкновенно нежных сосков, которые, казалось, вот-вот растают от этих прикосновений… В конце концов он не выдержал и прижался губами к ее шее, издав при этом тихое рычание.

– Похоже, ты пришел в себя, – едва слышно шепнула Роуан.

– Да, по-моему, пора, – так же тихо отозвался Майкл. – Как ты смотришь на то, чтобы я отнес тебя в постель?

– Я смотрю на это с удовольствием, – промурлыкала она. – Ты не делал этого уже целую вечность.

– Бог мой! Как я мог быть таким безмозглым идиотом! Вот уж поистине старомодный дурак! – картинным шепотом воскликнул он.

Подхватив Роуан одной рукой под колени, а другой нежно обняв за плечи, Майкл поцеловал ее, а потом осторожно поднял и понес, молясь в душе, чтобы только не споткнуться, не потерять равновесие и не растянуться на полу вместе со столь драгоценной ношей. И в то же время его переполняла радость: она здесь, с ним, легкое, почти невесомое и такое неожиданно податливое, мягкое создание, доверчиво прильнувшее к его груди… Он без труда донес Роуан до кровати.

Во вторник приступили к установке систем кондиционирования. Места для оборудования вполне хватало – главным образом на крышах террас. Джозеф, художник-декоратор, приглашенный для оформления интерьеров, собрал и увез всю нуждавшуюся в реставрации французскую мебель. Великолепным спальным гарнитурам, сохранившимся еще с плантаторских времен, требовались только чистка и полировка – с этой задачей могли с успехом справиться уборщицы.

Штукатуры завершили работу в парадной спальне. Теперь настала очередь маляров. Чтобы избавиться от летевшей отовсюду пыли, малярам пришлось изолировать комнату от остальных помещений, тщательно затянув полиэтиленом все подходы к ней. Роуан выбрала для стен бледно-палевый цвет, а потолок и деревянные детали отделки предпочла оставить белыми. В комнатах верхних этажей мастера уточняли размеры ковров и ковровых покрытий. Паркетчики чистили и шлифовали пол в столовой, где по непонятным причинам великолепный дубовый паркет был уложен поверх старого, соснового.

Майкл лично поднялся на крышу и проверил все дымоходы. Трубы в библиотеке и большой гостиной, где камины по-прежнему топились дровами, оказались в безукоризненном состоянии, тяга была отличной. Остальные помещения давно отапливались газовыми печами. Некоторые дымоходы были вообще перекрыты. Большинство печей решили заменить: установить современные агрегаты, которые выглядели бы привлекательно и в то же время производили впечатление старинных.

Кухню переоборудовали практически полностью. Деревянные столы для разделки мяса тщательно отчистили песком и до конца недели должны были покрыть лаком.

Роуан, скрестив ноги, устроилась на полу гостиной и вместе с художником по интерьерам перебирала образцы тканей. Для портьер в парадных комнатах она выбрала бежевый шелк, в столовой ей хотелось использовать дамаст более темных тонов, чтобы он как можно лучше сочетался с поблекшей живописью на стенах, а вот в интерьерах второго этажа следовало, по ее мнению, использовать только светлые, жизнерадостные цвета.

Майкл просмотрел каталоги красок и решил, что пол в холле первого этажа будет персиковым, в столовой – темно-бежевым (этот цвет великолепно подчеркнет краски настенной живописи), а в кухне и подсобных помещениях – белым. Попутно он изучил расценки мойщиков окон и мастеров по обслуживанию люстр. Старинные дедовские часы в гостиной уже отдали в ремонт.

К полудню пятницы Трина, экономка Беатрис, успела купить постельное белье для верхних комнат, а кроме того – стеганые одеяла, пуховые подушки и душистые саше для комодов и шкафов, в которых хранились простыни. В мансарде закончили монтаж вентиляционной системы. В комнатах Милли и Карлотты, а также в старом изоляторе ободрали старые обои и штукатуры подготовили поверхность стен под окраску.

Почти готовы были к работе все системы охранной и противопожарной сигнализации, установлены датчики на стеклах и даже кнопка вызова неотложной помощи.

В гостиной приступила к работе новая бригада маляров.

Единственным событием, омрачившим этот день, стал телефонный звонок из Сан-Франциско. Доктор Ларкин позвонил Роуан, чтобы узнать, когда она намерена вернуться, а услышав, что та берет долгосрочный отпуск, пришел в негодование и обвинил ее в предательстве – в том, что унаследованное состояние и шикарный особняк в Новом Орлеане стали для нее чересчур большим соблазном и заставили отказаться от жизненного призвания. В общем, между ними случилась серьезная размолвка Туманные объяснения Роуан, намеки на какие-то неясные цели, перспективы и новые горизонты, открывающиеся перед ней в будущем, только разожгли его пыл. Она, в свою очередь, тоже разозлилась и в конце концов заявила Ларкину, что вовсе не собирается отказываться от дела всей жизни, а лишь стремится расширить и углубить научные исследования и что когда она сочтет нужным побеседовать с ним на эту тему, то непременно сообщит.

Роуан повесила трубку, чувствуя себя совершенно измученной тяжелым разговором. Она не хотела возвращаться в Калифорнию даже затем, чтобы окончательно запереть и опечатать дом в Тайбуроне.

– Я не в силах вспоминать о нем, – призналась она. – При одной только мысли о том, чтобы вновь переступить порог того дома, меня охватывает холодная дрожь. Сама не знаю почему, но я не желаю его видеть. Поверить не могу, что выбралась оттуда. Иногда мне хочется ущипнуть себя, чтобы только убедиться, что это не сон.

Майкл понимал, какие чувства испытывает Роуан, но все же посоветовал ей подождать немного с продажей. Пусть пройдет какое-то время, а потом она сможет спокойно принять решение.

В ответ она лишь пожала плечами, сказав, что готова выставить дом на продажу хоть завтра и, наверное, сделала бы это, не сдай она его в аренду доктору Слэттери, тому самому, который замещает ее в клинике. В обмен на чрезвычайно низкую арендную плату и отказ от требования залога Слэттери с радостью согласился упаковать все личные вещи Роуан и отправить их морем сюда, на юг. А Райен нашел подходящий склад и договорился об их хранении.

– Кто знает, возможно, этим коробкам суждено простоять там нераспечатанными лет двадцать, если не больше.

Около двух часов дня все в ту же пятницу Майкл и Роуан отправились к дилеру «Мерседес-бенц» на Сент-Чарльз-авеню. Салон располагался в том же квартале, что и отель. Это было забавно. В детстве, возвращаясь из старой библиотеки на Лисеркл, Майкл каждый раз заходил в огромный демонстрационный зал, потихоньку открывал дверцы сверкающих, невероятно красивых немецких автомобилей и досконально исследовал все, что находилось внутри, до тех пор пока его не застукивал за этим занятием кто-нибудь из продавцов. Майкл, конечно, ни словом не обмолвился об этом Роуан. Откровенно говоря, с каждым кварталом в округе, едва ли не с каждым домом у него были связаны какие-то свои воспоминания.

А сейчас он с тихой радостью смотрел, как Роуан выписывает чек на оплату двух автомобилей: щегольского маленького двухместного «SL-500» с открывающимся верхом и шикарного, представительного четырехдверного седана. Отделка и обивка в обеих машинах была выдержана в кремово-карамельных тонах.

Днем раньше Майкл купил еще и великолепный фургон, компактный, сияющий и вполне комфортабельный. Так что теперь он получил возможность самостоятельно перевозить необходимые мелкие грузы и в то же время ездить по округе, наслаждаясь всеми удобствами: кондиционером, музыкой и тому подобными достижениями цивилизации. Его несколько удивило, что Роуан отнеслась к приобретению машин совершенно спокойно и не увидела в этом событии ничего особенного и интересного.

Сказав продавцу, что «SL-500» они заберут сами, Роуан попросила перегнать седан на Первую улицу, заехать в задние ворота и оставить его на стоянке, а ключи от машины завезти в отель «Поншатрен».

Она вывела машину из демонстрационного зала, свернула на Сент-Чарльз-авеню, влилась в медленно ползущий поток транспорта и наконец остановилась перед отелем.

– Давай уедем куда-нибудь на выходные, – сказала она. – Забудем хоть ненадолго об особняке и о семействе.

– Как? Уже? – удивился Майкл, размышлявший в этот момент, не стоит ли им нанять вечером какое-нибудь речное суденышко, чтобы устроить ужин на воде.

– Дело в том, – объяснила Роуан, – что сегодня мне сообщили интересную новость. Не знаю, известно ли об этом тебе, но, оказывается, самые лучшие пляжи Флориды расположены менее чем в четырех часах езды отсюда.

– Да, действительно. Так и есть.

– Так вот, в небольшом городке под названием Дестин есть парочка домов, выставленных на продажу. И рядом с одним из них имеется собственный спуск для лодок. Мне сказали об этом Уитфилд и Беатрис. Уитфилд и Пирс обычно ездили в Дестин на весенние каникулы, а Беатрис бывает там регулярно. Райен от моего имени уже связался по телефону с агентом, занимающимся продажей недвижимости. Ну, как тебе идея?

– Я, конечно, согласен. А почему бы и нет?

В памяти всплыло еще одно воспоминание. Ему было тогда пятнадцать. Летом вся семья отправилась на те самые белые пляжи, расположенные почти на самой границе Флориды. Зеленая вода на фоне багрового заката… Кстати, он вспоминал о давней поездке именно в тот день, когда чуть не утонул в океане, практически за час до знакомства с Роуан Мэйфейр.

– Я и не подозревала, что отсюда рукой подать до залива, – сказала Роуан. – Знаешь, залив – это уже не шутка, это большая вода. Он не менее опасен, чем Тихий океан.

– Знаю, – рассмеялся Майкл. – Уж кому, как не мне, известно, как опасна бывает вода. Достаточно только увидеть ее. – И он расхохотался так, что, казалось, вот-вот лопнет от смеха.

– Ну-ну. Слушай, я просто умираю от желания снова увидеть залив.

– Нет ничего проще.

– Я не была там со времен учебы в колледже. Мы тогда путешествовали по Карибскому морю. И если он все такой же теплый, каким я его помню…

– Конечно. Ты права. На него стоит взглянуть.

– А что, если я попрошу кого-нибудь перегнать сюда «Красотку Кристину»? Или – еще лучше – мы можем купить новую яхту. Ты когда-нибудь путешествовал по заливу или по Карибскому морю?

– Нет. – Майкл отрицательно мотнул головой. – Я должен был догадаться, что так и будет, когда впервые увидел дом в Тайбуроне.

– Майкл! Но ведь всего-то четыре часа! – взмолилась Роуан. – Ну давай поедем, пожалуйста! Нам потребуется не больше пятнадцати минут, чтобы собраться!

Перед отъездом они еще раз заглянули в особняк. Эухения, сидя возле кухонного стола, чистила и полировала извлеченную из шкафов серебряную посуду.

– Как приятно видеть, что в этот дом вернулась жизнь, – сказала она.

– Да, это просто чудесно, правда? – Майкл обнял женщину за худенькие плечи. – А как насчет того, чтобы и вам вернуться в свою прежнюю комнату? Хотите?

Эухения с радостью приняла его предложение и добавила, что непременно останется здесь на весь уик-энд. Она слишком стара, чтобы терпеть всю эту кучу детей в доме сына, и, возможно, бывает иногда чересчур строга с ними. Вот почему она с удовольствием переедет обратно в особняк. На вопрос, есть ли у нее ключи, она ответила, что да, конечно, хотя, сколько она себя здесь помнит, никто в этом доме не пользовался никакими ключами.

Несмотря на поздний час, наверху еще трудились маляры. Рабочие в саду тоже собирались оставаться там до темноты. Дарт Хенли, помощник и правая рука Майкла, с готовностью согласился присмотреть за всем в течение уик-энда.

– Смотри, бассейн уже почти готов! – воскликнула Роуан.

И действительно, все ремонтные работы там были практически завершены – осталось только нанести кое-где последний слой краски.

Плиты настила вокруг бассейна отчистили и полностью освободили от сорняков, провалившиеся бортики заменили, кусты, закрывавшие изящные перила из известняка, вырубили, равно как и густые заросли самшита, в которых затерялись чугунные столы, скамейки и стулья. Оказалось, что боковая терраса, на которой много лет сидела в своем кресле-качалке Дейрдре, когда-то была открытой, доказательством чему послужили обнаруженные под толстым слоем земли и сорняков ступени, мощенные каменными плитами. Их тоже тщательно очистили, с террасы сняли старую сетку, и теперь можно было выйти из гостиной через боковые французские окна и спуститься прямо на лужайку.

– Пусть остается так, Роуан, – сказал Майкл. – Эта терраса должна быть открытой. Тем более что у нас есть очаровательная терраса со стороны кухни – там уже натянули новую сетку. Взгляни, если хочешь.

– Да оторвись ты наконец от всего этого! Тебе не кажется, что нам пора? – Роуан сунула в руку Майклу ключи от машины. – По-моему, будет лучше, если теперь машину поведешь ты. У меня такое впечатление, что ты нервничаешь, когда я за рулем.

– Немного. И только тогда, когда ты несешься как сумасшедшая, не обращая внимания на запрещающие сигналы светофора и дорожные знаки, и нарушаешь правила движения, – откликнулся Майкл.

– Ладно, красавец, веди ты. Но только при условии, что через четыре часа доставишь нас на место.

Он в последний раз оглянулся на дом. Да, Роуан была права, сказав, что свет здесь напоминает о Флоренции. После того как южный фасад особняка отмыли от пыли и грязи, Майклу действительно отчего-то вспомнились старинные палаццо Италии. Все идет хорошо, просто здорово!

Однако в глубине души он вдруг почувствовал странную боль, точнее – смешанное ощущение печали и невероятного счастья…

«Я здесь, – подумал он. – Я действительно здесь. И это не сон. Не мечта о чем-то далеком и несбыточном…»

Напротив, в эти мгновения далекими, туманными и нереальными казались его видения. Кстати, обрывки их не вспыхивали в его сознании уже очень давно.

Его ждала Роуан. Его ждали чистейшие белые пляжи южного побережья. Еще один кусочек его старого мира. В голову ему пришла совершенно неожиданная мысль: как приятно, как сладостно будет заняться с Роуан любовью на новом месте, разделить с ней еще одну постель…

4

Было уже восемь часов вечера, когда они добрались наконец до городка под названием Форт-Уолтон. А перед тем от самой Пенсаколы пришлось долго тащиться по забитому транспортом шоссе: машины ползли буквально бампер к бамперу. Такое впечатление, что все вдруг решили провести уик-энд на побережье. Ехать сейчас дальше в сторону Дестина означало остаться без крыши над головой.

Да и здесь им досталась лишь комната в старом крыле «Холидей Инн». Снять номер в более приличном отеле уже нельзя было ни за какие деньги. Маленький суматошный городок, стоявший возле оживленного шоссе, несмотря на обилие неоновых вывесок и реклам, выглядел очень убого.

Комнатушка, которую им удалось заполучить, была просто ужасной: полутемная, вонючая, заставленная обшарпанной мебелью. Они переоделись и через стеклянную дверь в конце гостиничного коридора вышли на пляж.

И тут перед ними открылся совершенно иной мир: напоенный теплом воздух, высокое небо, полное сияющих звезд, зеленоватое зеркало воды, сверкающее в лунном свете… Легкий бриз казался еще более нежным и ласковым, чем речной ветерок в Новом Орлеане. А мягкий, белоснежный, словно сахар, песок под ногами придавал всей картине некий сюрреалистический оттенок.

Они вместе вошли в волны прибоя. Майкл не мог даже представить, что морская вода бывает такой теплой и прозрачной. Время на мгновение будто повернуло вспять, и ему вспомнились иные волны: леденящие лицо и тело воды Тихого океана по другую сторону континента, пальцы, стынущие на студеном ветру, ощущение невероятного холода и его собственные мысли в те страшные мгновения – мысли о доме, о Новом Орлеане, о далеком и теплом море под южными звездами.

Ах, если бы только они могли вдоволь насладиться всей этой красотой и навсегда отбросить от себя мрачные воспоминания, избавиться от темных призраков, постоянно круживших неподалеку в ожидании своего часа…

Роуан упала в волны и рассмеялась от наслаждения. Почувствовав под водой прикосновение ее ноги, Майкл опустился рядом на мелководье и лег, опираясь локтями о дно.

Потом они двинулись в глубину, широкими взмахами рук раздвигая перед собой воду, пока наконец она не скрыла их тела до самых плеч.

Стоя в волнах, они любовались сиянием белого как снег песка на берегу и разноцветными огнями отелей, казавшимися особенно яркими на фоне почти черного звездного неба. Майкл подхватил Роуан и принялся качать ее, словно маленького ребенка, а она доверчиво прижалась к его груди и обвила руками за шею. В царившей вокруг тишине весь мир выглядел странно нереальным, волшебным. Казалось, в таком мире отсутствуют какие бы то ни было препятствия, в нем не может быть места злу или насилию над духом и телом.

– Здесь просто рай, – прошептала Роуан. – Истинный рай. Господи, я не понимаю, Майкл, как ты мог отсюда уехать.

Не дожидаясь ответа, она выскользнула из его объятий и быстро поплыла, размеренно взмахивая руками.

Он остался на месте и обвел взглядом горизонт, а потом стал всматриваться в бездонную черноту неба, отыскивая знакомые скопления звезд, и в первую очередь великое созвездие Ориона. Он не помнил, был ли еще хоть когда-нибудь счастлив так, как в эти минуты. Наверное, нет. Никто и никогда не мог бы сравниться с Роуан – с ее красотой, свежестью и поистине материнской теплотой.

«Да, я вернулся. Вернулся домой, – думал он. – И она здесь, рядом. А все остальное меня не волнует… По крайней мере сейчас…»

Весь субботний день они посвятили осмотру и обсуждению выставленных на продажу домов. Большую часть побережья к югу от Форт-Уолтона занимали фешенебельные курорты и многоэтажные кондоминиумы. Отдельно стоящих домиков с собственными пляжами было совсем мало, и стоили они отнюдь не дешево.

Около трех часов дня они оказались в одном из них, «том самом», – в спартанского вида строении с низкими потолками и пустыми белыми стенами. Виды на залив, открывавшиеся из прямоугольной формы окон, походили на картины, заключенные в строгие рамы. Линия горизонта делила эти картины пополам. Вокруг дома шел настил, а ниже до самой воды простирались песчаные дюны. Им объяснили, что эти дюны служат прекрасной защитой от неистовых волн, обрушивающихся на берег во время довольно-таки мощных в этих местах ураганов.

По длинному пирсу они прошли над дюнами и спустились на пляж. Освещенный яркими лучами солнца белый песок слепил глаза. Зеленоватые пенистые волны с мягким рокотом накатывались на берег.

Справа и слева вдалеке виднелись почти геометрически правильной формы холмы. В отличие от Калифорнии с ее отвесными скалами, высокими утесами и купами деревьев представшая их глазам картина скорее напоминала пейзажи греческих островов, хотя рельеф местности здесь был гораздо более плоским.

Майкл был в восторге. Да, это место и этот дом – именно то, что им нужно!

Выложенные кораллового цвета плиткой полы, толстые ковры, минимум мебели в комнатах и сияющая металлической отделкой кухня – все это в совокупности выглядело, по его мнению, просто потрясающе. Особенно привлекательными ему показались основательность, с какой был построен дом, и в то же время изысканная простота, кубистская строгость линий, полное отсутствие каких-либо украшений, составлявшие разительный контраст вычурности и зачастую излишней пышности особняков Нового Орлеана.

Единственным недостатком, как считала Роуан, было то, что возле дома нельзя построить пристань для яхты. Выходить в залив придется из бухты Дестина, где имелась шлюпочная гавань. Но что значат какие-нибудь пара миль по шоссе в сравнении с этим пустынным пляжем и роскошью уединения?

Пока Роуан с агентом составляли соглашение о купле-продаже, Майкл вышел на отполированный ветрами деревянный настил – подышать свежим воздухом. Заслонив ладонью глаза от солнца, он пристально всматривался в даль, пытаясь понять, почему открывающийся вид рождает в его душе такое острое чувство безмятежного спокойствия. Наверное, причиной тому яркие краски и царящее здесь тепло. Вспоминая Сан-Франциско, он пришел к неожиданному для себя выводу: любые цвета и тона там всегда имели пепельный оттенок, а небо в любое время суток наполовину скрывалось за плотной завесой тумана или облаков.

Прекрасный морской пейзаж, который он видел сейчас, не имел ничего общего с суровым холодом Тихоокеанского побережья и не вызывал в памяти тяжкие воспоминания о ледяной палубе яхты, пронизывающем ветре, промокшей насквозь одежде и рокоте винтов спасательного вертолета над головой. Это был его берег, это были его волны, и здесь ничто ему не грозило. И чем черт не шутит, быть может, ему даже понравится путешествовать на борту «Красотки Кристины»… Хотя пока, надо признаться, даже при мысли о том, что придется подняться на яхту и выйти на ней в открытое море, его бросает в дрожь.

Во второй половине дня они заглянули в небольшой ресторанчик возле шлюпочной гавани в Дестине, чтобы перекусить. В заведении было многолюдно и шумно, меню здесь составляли исключительно морепродукты, а пиво подавали в пластиковых стаканах. Однако блюда из свежей рыбы оказались на редкость вкусными. Потом они вернулись в мотель и уютно устроились в стоявших на пляже деревянных шезлонгах. Майкл по обыкновению занялся расчетами и составлением списка дальнейших дел, касавшихся особняка на Первой улице, а Роуан вскоре задремала. За несколько дней, проведенных на свежем воздухе, она успела загореть, кожа ее приобрела красивый смуглый оттенок, а волосы, напротив, заметно посветлели. В какой-то момент, оторвавшись от своих записей, Майкл взглянул в ее сторону и неожиданно почувствовал болезненный укол в сердце: господи, как она еще, в сущности, молода!

Он разбудил Роуан на закате, когда огромный диск начал уходить за горизонт, оставляя на сверкающей, словно изумруд, поверхности воды широкий кроваво-красный след.

Краски были такими невыносимо яркими, что Майкл в конце концов на какое-то время зажмурился, чтобы дать глазам отдых. И лишь когда теплый бриз слегка остудил воздух, он рискнул медленно и осторожно поднять веки.

Они вполне сносно поужинали в прибрежном ресторане и часам к девяти вечера вернулись в мотель. Почти сразу раздался телефонный звонок. Агент сообщил, что предложенные Роуан условия покупки дома приняты и никаких осложнений не предвидится. Вся плетеная и деревянная мебель, каминные аксессуары и посуда, имевшиеся в доме, передаются в распоряжение новых хозяев. Теперь остается только окончательно оформить и подписать все необходимые документы, расплатиться по счетам – и не позже чем через две недели они получат ключи от дома.

В воскресенье днем они отправились в шлюпочную гавань. Выбор яхт и катеров был просто потрясающим… Однако Роуан по-прежнему носилась с идеей перегнать сюда «Красотку Кристину». Ей хотелось заполучить яхту океанского класса, да и, честно говоря, несмотря на обилие выставленных на продажу судов, ничего более шикарного и надежного, чем ее милая «старушка», она не увидела.

Ближе к вечеру они отправились в обратный путь. Закат застал их на берегу залива Мобил, и они полюбовались восхитительной картиной под звуки музыки Вивальди, лившиеся из радиоприемника. Бескрайнее небо сверкало множеством цветов и оттенков, но со всех сторон уже подступали налившиеся тяжестью и тьмой облака. В воздухе запахло дождем.

«Дом… Это мой дом, – думал Майкл. – Здесь все осталось именно таким, каким запомнилось с детства. И удивительное небо, и простирающиеся за горизонт равнины, и напоенный знакомыми ароматами воздух, который действует на меня так успокаивающе…»

По скоростному шоссе мчались машины. Их роскошный «мерседес-бенц» с легкостью преодолевал милю за милей. Волшебные глиссандо скрипок разносились по окрестности. Солнце наконец окончательно утонуло в водах залива, и вокруг постепенно сгущалась тьма. Они пересекли границу штата Миссисипи. Пейзаж то и дело менялся: леса чередовались с заболоченными низменностями, сияние огней небольших прибрежных городков почти мгновенно уступало место кромешной черноте, властвовавшей в сельских районах.

Майкл спросил, не скучает ли Роуан по Калифорнии, по ее отвесным скалам и желтым холмам.

Нет, ответила она, потому что там никогда не бывает такого прекрасного неба. Чуть поразмыслив, она еще раз отрицательно покачала головой и добавила, что ей не о чем жалеть и что отныне она намерена плавать лишь в теплых водах.

– Ведь это наш медовый месяц, правда? – спустя какое-то время спросила она, неотрывно глядя на вереницу красных стоп-огней впереди идущих машин.

– Ну да, что-то вроде, – кивнул Майкл.

– Это его лучшая часть. Пока ты не понял и не осознал, с кем имеешь дело.

– А с кем я имею дело?

– Ты ждешь ответа? Хочешь все разрушить?

– Твой ответ ничего не изменит. – Майкл бросил на нее быстрый взгляд. – Послушай, Роуан, я никак не могу взять в толк, что ты имеешь в виду.

Она промолчала.

– Ты же понимаешь, – после короткой паузы продолжил Майкл, – что в данный момент ты, наверное, единственный во всем мире человек, которого я действительно знаю. И только тебя я касаюсь в буквальном смысле голыми руками, без этих дурацких перчаток. Так что мне известно о тебе гораздо больше, чем ты, возможно, предполагаешь.

– Господи, Майкл, просто ума не приложу, что бы я без тебя делала! – тихо воскликнула она, откидываясь на сиденье и вытягивая вперед ноги.

– О чем это ты? – откликнулся Майкл.

– Да я и сама не очень понимаю. Но кое к каким выводам я все же пришла.

– Боюсь и спрашивать, к каким именно.

– Он не намерен проявлять свое присутствие до тех пор, пока как следует не подготовится.

– Согласен.

– А пока ему нужно, чтобы рядом со мной был ты. Он словно намеренно отходит в тень. Вот почему он показался тебе в тот первый вечер: чтобы завлечь, заманить тебя в ловушку.

– При одном только воспоминании об этом меня бросает в дрожь. Но зачем ему так необходима именно ты?

– Понятия не имею. Но ведь я предоставляла ему массу возможностей, и тем не менее он ни разу не появился. Происходят какие-то странные, непостижимые вещи, но я совсем не уверена…

– Какие вещи? Например?

– Да, в общем-то, ничего особенного. Ничего такого, о чем стоит говорить. Послушай, по-моему, ты устал. Может, теперь я сяду за руль?

– Бог мой, ничуть! Я совершенно не устал. Просто мне не хочется сейчас даже думать о нем. И у меня такое ощущение, что он очень скоро появится.

Проснувшись среди ночи, Майкл обнаружил, что он в постели один. Роуан он нашел в гостиной, заплаканную, чем-то очень расстроенную.

– Что с тобой, дорогая?

– Ничего, Майкл. Ничего особенного. Обычная женская слабость… Ну-у, ты понимаешь… Каждая женщина раз в месяц… – Она через силу улыбнулась, но глаза оставались печальными и улыбка получилась горькой. – Просто я… Знаешь, тебе может показаться, будто я сошла с ума, но… В общем, я думала, что беременна.

Он нежно взял ее за руку, но не решился поцеловать. Откровенно говоря, он тоже испытывал некоторое разочарование, однако гораздо важнее было то, что, как выяснилось, Роуан искренне хотела иметь от него ребенка. Он не раз порывался спросить ее, как она относится к этому вопросу, и часто упрекал себя в беспечности и безответственности.

– Это было бы прекрасно, дорогая, – сказал он. – Просто великолепно.

– Правда? Ты был бы действительно рад?

– Конечно.

– Так в чем же дело, милый? Будем продолжать в том же духе. И давай наконец поженимся.

– Роуан, я стал бы счастливейшим человеком на свете. Но ты уверена, что сама хочешь именно этого?

Роуан едва заметно улыбнулась.

– Уж не пытаешься ли ты улизнуть от меня? – Она шутливо нахмурилась. – Ну-ка признавайся. Чего нам еще ждать?

Майкл тоже не удержался от смеха.

– А как насчет бессчетного числа Мэйфейров? Что скажут по этому поводу твои кузины, кузены и вся остальная компания?

– А мне кажется, гораздо важнее, что скажу по этому поводу я. – Роуан вновь улыбнулась и укоризненно покачала головой. – Так вот. Я считаю, что мы будем полными идиотами, если не сделаем этого. И чем быстрее, тем лучше.

Глаза ее были еще красными от недавних слез, но лицо разгладилось и приобрело умиротворенное выражение. Майклу отчаянно захотелось коснуться его, погладить мягкую, бархатистую кожу. Ни одна женщина из всех, кого он когда-либо знал, любил и даже рисовал в самых смелых своих мечтах, не казалась ему такой очаровательной.

– Господи, Роуан, ты даже представить себе не можешь, как я этого хочу, – прошептал он. – Но ведь мне уже сорок восемь. Я ровесник твоей матери. И я просто обязан думать не только о собственных желаниях, но и о тебе. В первую очередь о тебе.

– Давай сыграем свадьбу на Первой улице… – Роуан мечтательно прищурилась, а в ее тихом голосе звучала легкая хрипотца. – Как тебе такая идея? По-моему, будет здорово, если мы организуем это на лужайке возле особняка.

Конечно здорово! Идея была не менее прекрасной, чем строительство клиник на средства легата Мэйфейров.

Майкл и сам не мог объяснить причину своих колебаний. Устоять против такого предложения он, естественно, не мог. И в то же время все складывалось чересчур хорошо, чтобы до конца поверить в реальность происходящего. Любовь Роуан и та откровенность, с какой она в ней признавалась, рождали в его душе безграничную гордость: неужели эта женщина, самая великолепная женщина в мире, женщина, которую он безгранично любит и в которой нуждается как ни в ком другом, действительно отвечает ему теми же чувствами?

– Уверен, твои родственники сочинят кучу бумаг, чтобы защитить тебя… Я имею в виду особняк, наследие Мэйфейров и прочее…

– Там все предусмотрено заранее. Майоратное наследование – кажется, так это называется. Впрочем, я не уверена. Вполне возможно, что они составят горы самых разных документов.

– Я готов подписать что угодно.

– Майкл, поверь, это всего лишь формальности, и они ровным счетом ничего не значат. Все, что у меня есть, будет и твоим.

– А все, что нужно мне, это ты, Роуан.

Лицо ее неожиданно вспыхнуло и просветлело, она подтянула колени к подбородку, потом повернулась лицом к Майклу и поцеловала его.

Чувство безмерного, безграничного восхищения охватило его с такой силой, что буквально лишило дара речи. Он женится! Женится на Роуан! Его детские мечты и надежды вот-вот готовы воплотиться в жизнь! Счастье, которое Майкл в этот момент испытывал, было столь огромным, что ему стало почти страшно. Но только почти…

Ибо он был уверен в безоговорочной правильности того, что они намерены сделать. Они просто обязаны защитить свою жизнь, свои надежды и мечты от темных сил, которые когда-то соединили и навеки связали их друг с другом. Стоило ему подумать о годах невероятного счастья, ожидающих их с Роуан впереди, и он буквально терял голову от восторга.

Нет, он, конечно, не так глуп, чтобы с легкостью отказаться от такой возможности. Майкл был по-прежнему не в силах вымолвить хоть слово. В голову приходили какие-то полузабытые поэтические строки, отрывки стихов, созвучные его внутреннему состоянию, – они на миг вспыхивали в памяти и тут же исчезали, словно лучики яркого света, мелькающие в осколках стекла. Но это длилось всего лишь несколько минут. А после все слова и строки куда-то улетучились, оставив в душе пустоту, которую тут же заполнило одно-единственное чувство: безмерная, беспредельная, не поддающаяся никакому выражению любовь…

Они молча смотрели друг другу в глаза и читали в них абсолютное понимание. В эти мгновения ничто не могло быть важнее, а все вопросы, все «за», «против» и «если», все условности и возможные сложности не имели ровным счетом никакого значения. Душевный покой и умиротворение, охватившие их души, сливались воедино и говорили сами за себя, не требуя никаких объяснений.

Уже в спальне Роуан сказала, что хотела бы провести брачную ночь в особняке, а медовый месяц – во Флориде. Ведь это будет так чудесно: после брачной ночи под крышей их обновленного дома тихо и незаметно улизнуть от всех.

Вот только успеют ли рабочие завершить реставрацию парадной спальни хотя бы за пару недель?

– Это я тебе гарантирую, – успокоил ее Майкл.

Ему вспомнилась огромная старинная кровать в той спальне, и в ушах тихо прозвучал голос:

– Это будет прекрасно для вас обоих…

Призрак Белл словно благословил их.

5

В ту ночь Роуан спала плохо. Она то и дело крутилась с боку на бок, металась в постели, потом крепко обнимала Майкла, прижималась к нему всем телом и на какое-то время вновь забывалась неглубоким сном. Кондиционер в комнате работал отлично, воздух был почти таким же прохладным и свежим, как бриз во Флориде.

Но что же тогда ей мешает? Отчего она не может избавиться от ощущения, будто кто-то сжимает шею и ерошит волосы, причиняя ей боль? Она попыталась отмахнуться, освободиться от чего-то невидимого. Что-то холодное прижалось к ее груди – чувство было очень неприятным.

Роуан перевернулась на спину. В полудреме ей грезилось, что она стоит в операционной, что ей предстоит какая-то очень сложная процедура и она должна очень тщательно продумать все свои дальнейшие действия, строго проконтролировать каждое движение рук, предотвратить возможное кровотечение и заставить ткани срастись как можно скорее. Перед ней лежал человек, полость тела и голова которого были вскрыты – от промежности до самой макушки. Такой разрез позволял досконально рассмотреть его пульсирующие внутренние органы, кроваво-красные, крошечные, совершенно не соответствующие размерам тела. А ее задача состояла в том, чтобы каким-то образом заставить их расти.

– Нет, это невозможно, – сказала она. – Я бессильна что-либо сделать, ведь я всего лишь нейрохирург, а не ведьма.

Она отчетливо видела каждый кровеносный сосуд, все вены, артерии и капилляры, словно это был не живой человек, а одна из тех понизанных красными прожилками пластиковых моделей, которыми пользуются на уроках, чтобы наглядно объяснить детям, как происходит циркуляция крови в организме. Ступни человека – тоже чересчур маленькие для его габаритов – слегка подрагивали; он шевелил пальцами, сгибал и разгибал их, как будто хотел таким образом ускорить их рост. Лицо его при этом оставалось совершенно бесстрастным, лишенным всякого выражения. И тем не менее он смотрел прямо на Роуан…

Опять возникло странное ощущение – как будто кто-то дергает, тянет ее за волосы… Роуан вновь попыталась отмахнуться, но на этот раз пальцы ее наткнулись на нечто вполне осязаемое. Что это? Цепочка?

Нет, она не хочет, не должна допустить, чтобы сон прервался… В том, что это сон, сомнений не оставалось, и тем не менее она просто обязана узнать, что произойдет с этим человеком дальше, каким будет исход столь невероятной операции.

– Доктор Мэйфейр, – услышала она голос Лемле, – положите, пожалуйста, скальпель. Он вам больше не понадобится.

– Нет-нет, доктор Мэйфейр… – Это был уже Ларк. – Вы не можете воспользоваться им в данном случае.

Они были правы. То, что ей предстояло, нельзя было совершить с помощью тонкого стального лезвия. Речь шла не о том, чтобы резать и разрушать, а о том, чтобы созидать. Она пристально вглядывалась внутрь разверстой полости, где по-прежнему беззащитно трепетали органы, нежные, как садовые цветы, как тот ирис… Внимательно исследуя каждую клетку, она приступила к подробным объяснениям, стараясь говорить так, чтобы стоявшие рядом молодые доктора поняли все как можно лучше. Точные определения и необходимые термины как-то сами собой приходили ей в голову:

– Как видите, здесь вполне достаточно необходимых клеток – можно утверждать, что они существуют в изобилии. Проблема лишь в том, чтобы снабдить их, так сказать, ДНК более высокого уровня, неким новым, непредвиденным стимулом для формирования органов соответствующего размера…

И – о чудо! – органы внутри тела постепенно достигали нужной величины, и разрез начал сам по себе срастаться. Лежащий на операционном столе человек завертел головой, а глаза его то открывались, то закрывались, совсем как у куклы.

Раздались аплодисменты. Подняв голову и оглядевшись, она с изумлением обнаружила, что находится в Лейдене, в окружении голландцев. Более того, она сама одета точно так же, как и они, а на голове у нее высокая черная шляпа. Боже, да ведь это, несомненно, картина Рембрандта «Урок анатомии доктора Тюлпа»! Так вот почему тело этого человека показалось ей столь совершенным! Но каким образом ей удавалось видеть его насквозь?

– Суть в том, что вы, дитя мое, обладаете великим даром, – раздался совсем рядом голос Лемле. – Вы же ведьма.

– Все правильно. Такова истина, – подтвердил его слова Рембрандт.

Склонив голову чуть набок, он сидел в углу и, несмотря на поредевшие к старости и несколько растрепанные волосы, казался удивительно красивым.

– Тише! Я не хочу, чтобы Петир вас услышал, – сказала она.

– Роуан, сними изумруд, – послышался голос Петира, стоявшего возле дальнего конца стола. – Сними его, Роуан. Посмотри, он же висит у тебя на шее! Сними его!

Изумруд?..

Роуан резко открыла глаза. Сон исчез, видение растворилось в воздухе, как будто кто-то разорвал туго натянутую вуаль и та моментально свернулась. Темнота вокруг казалась живой.

Постепенно она стала различать знакомые предметы: столик возле кровати, дверь, ведущую в туалетную комнату… И конечно, силуэт Майкла – ее возлюбленного Майкла, спящего рядом.

Ей вдруг стало холодно. Почувствовав посторонний предмет, запутавшийся в волосах, она мгновенно догадалась, что это.

– О господи! – тихо вскрикнула она и прижала пальцы к губам, одновременно другой рукой, словно мерзкое насекомое, срывая с шеи ненавистный предмет.

Роуан села в кровати. При виде лежащего на ладони камня, похожего на сгусток зеленой крови, у нее перехватило дыхание, и только спустя некоторое время она заметила, что порвала старинную цепочку и что рука неудержимо трясется.

Слышал ли Майкл ее возглас? Похоже, что нет, потому что он не пошевелился даже тогда, когда она прислонилась к нему спиной.

– Лэшер… – прошептала Роуан, обводя взглядом комнату, как будто надеялась разглядеть его в густых тенях. – Ты хочешь, чтобы я тебя возненавидела? – Звук ее голоса скорее напоминал шипение.

А в следующее мгновение сон вернулся – словно чья-то невидимая рука снова натянула вуаль. Роуан явственно увидела докторов, медленно отходящих от операционного стола.

– Молодец, Роуан! Это было великолепно!

– Начинается новая эра, Роуан…

– Вы совершили чудо, Роуан, – по-другому не назовешь… – Это сказал Лемле.

– Выброси его, Роуан, – настаивал Петир.

Она швырнула изумруд в сторону изножья кровати и услышала, как тот с глухим стуком упал на толстый ковер где-то в маленькой прихожей.

Роуан закрыла ладонями лицо, и вдруг ее охватило ощущение чего-то нечистого, отвратительного, как будто этот мерзкий кулон оставил след на шее, на груди, испачкал все ее тело.

– Я ненавижу тебя за то, что ты сделал, – прошептала она, вновь обращаясь к темноте. – Ты этого добивался?

В ответ ей послышался отдаленный шорох и тихий вздох. Дверь, ведущая из прихожей в гостиную, была открыта, и на фоне уличного света Роуан увидела, как там, будто тронутые сквозняком, чуть всколыхнулись занавески на окнах. Да, конечно, вот откуда эти странные звуки…

Они донеслись из гостиной. Кроме того, она слышала ровное дыхание спящего Майкла. Роуан устыдилась собственной глупости. Зачем было швырять изумруд? Она поудобнее села в кровати, подтянула колени к подбородку и, приложив ладони ко рту, уставилась в пространство.

«Что ж, – думала она, – признайся хотя бы себе в том, что ты веришь в эти старые сказки. А иначе почему ты так дрожишь? Ведь это был его очередной фокус, и он проделал его с такой же легкостью, с какой когда-то раскачивал деревья и срывал с ветвей листья. Или заставил шевельнуться ирис в саду. Шевельнуться… Но ирис не просто шевельнулся… Он…»

Она вдруг вспомнила о розах – удивительных, странных розах, стоявших в вазе на столике в холле особняка. Она так и не спросила у Пирса, кто их принес. Ни у Пирса, ни у Джеральда.

Почему ей так страшно?

Роуан бесшумно встала, натянула на себя ночную рубашку и, не потревожив мирно спавшего Майкла, выскользнула в прихожую.

Подняв с пола изумруд, она аккуратно обмотала вокруг него обе половинки разорванной цепочки. Сам по себе поступок казался ей теперь ужасным, совершенно недопустимым. Как она могла взять и сломать такую хрупкую старинную вещь?!

– И все же ты совершил большую глупость, – прошептала она. – Я никогда больше не надену этот кулон. Во всяком случае, по собственной воле.

До слуха ее донесся скрип пружин – Майкл повернулся в кровати. Кажется, он что-то прошептал. Или ей показалось? Быть может, ее имя во сне…

Роуан прокралась обратно в спальню, опустилась на колени перед стенным шкафом и, отыскав в его уголке свою сумку, положила кулон в боковой карман.

Она больше не дрожала, а прежний страх сменился злостью, едва ли не яростью. Так или иначе, она знала, что заснуть уже не удастся…

Солнце еще только всходило. Роуан сидела в гостиной, перебирая в памяти фамильные портреты, которые хранились в особняке и которые в свое время ей довелось рассмотреть очень внимательно. Она собиралась развесить эти портреты в доме и лично занялась их подготовкой. Все они были написаны в разные годы. Попадались и весьма старинные, такие, что никто из семейства не мог с уверенностью сказать, кто на них изображен. И только Роуан удалось идентифицировать практически каждый. Краски на портрете светловолосой Шарлотты потускнели под слоем лака так, что она походила на привидение. Жанна-Луиза была изображена вместе со своим братом-близнецом – он стоял за ее спиной. А поседевшая Мари-Клодетт позировала художнику возле стены, на которой висела небольшая картина – пейзаж, запечатлевший уголок Ривербенда.

И у всех этих женщин на шее висел кулон с изумрудом Фамильная драгоценность присутствовала на многих портретах. Роуан прикрыла глаза и в полудреме откинулась на бархатную спинку дивана. Очень хотелось кофе, но не было сил, чтобы подняться и сварить его. Перед тем как это случилось, она видела странный сон… Но какой? Что-то связанное с клиникой, с операционной… Нет, она не могла вспомнить. Там был еще Лемле. Тот самый доктор Лемле, которого она так сильно возненавидела…

… И ирис, созданный Лэшером, жуткий цветок с похожей на черную пасть сердцевиной…

«Да-да, это все твои шутки, – думала она. – Это ты сделал так, чтобы цветок увял и отвалился от стебля. Никто не осознает твои истинные возможности и мощь. Только ты мог заставить новые листья вырасти на стебле мертвой розы. Интересно, откуда ты берешь силу, чтобы казаться таким привлекательным тому, перед кем появляешься? И почему ты до сих пор не пожелал предстать во всей красе передо мной? Или ты боишься, что я разорву тебя на куски и пошлю на все четыре стороны, да так, что ты уже никогда не сможешь собраться воедино?»

Что это? Кажется, она опять грезит? Откуда возник перед ней необыкновенный цветок? Подобно тому странному ирису, он меняет форму, и она явственно видит, как размножаются и мутируют его клетки…

Или он опять проделывает свои штучки? Вроде той, когда он надел на нее кулон во время сна. Впрочем, разве все случившееся не было одной большой шуткой?..

«Что ж, дети мои, – сказал однажды Ларк, когда все они сгрудились возле постели умиравшего, уже впавшего в кому больного, – по-моему, мы сделали все, что могли, исчерпали все свои возможности».

Кто знает, что могло произойти, попробуй она тогда применить парочку собственных способностей. Ну, например, если бы она приказала клеткам полумертвого тела активно размножаться, мутировать и перестроиться таким образом, чтобы полностью блокировать поврежденные ткани… Но она не знала… Она и сейчас до конца не знает, на что способна…

И вновь сон… Люди, проходящие по коридору Лейденского университета… Она вспоминает Мишеля Серве… Ведь это он в 1553 году описал процесс циркуляции крови в организме. Всем известно, что Кальвин изгнал из Женевы всех своих оппонентов, а Серве приказал сжечь на костре вместе с его книгами… Будьте осторожны, доктор ван Абель…

«Нет, я не ведьма… – снова и снова мысленно повторяла она. – Конечно, ведьм не существует… Все дело лишь в периодической переоценке наших концепций восприятия природы и принципов ее развития…»

А в тех розах не было ничего природного, естественного.

Равно как и в движении воздуха здесь, в номере, в легком сквозняке, шевельнувшем занавески, прошелестевшем в разложенных на столике перед ней бумагах и даже слегка взъерошившем ее волосы. Ничего естественного, несмотря на то что она явственно ощутила его прохладу. Это все его шуточки… Все, хватит, больше никаких снов! Интересно, всегда ли пациенты в Лейдене после уроков анатомии самостоятельно встают и уходят из аудитории?

«И все-таки ты не осмеливаешься показаться мне – правда?»

В десять часов утра она встретилась с Райеном и поделилась с ним своими планами, стараясь говорить о предстоящем замужестве как о чем-то само собой разумеющемся и давно решенном, чтобы тем самым свести к минимуму число возможных вопросов.

– Райен, у меня есть одна просьба. – Она достала из сумки кулон с изумрудом. – Нельзя ли положить эту вещь в какой-нибудь надежный сейф? В общем, спрятать подальше под замок, туда, где никто не сможет до нее добраться.

– Нет проблем. Я могу хранить кулон прямо здесь, в офисе, – ответил Райен. – Но прежде, Роуан, я обязан дать вам разъяснения относительно целого ряда моментов. Наберитесь немного терпения и выслушайте меня. Как вам известно, легат Мэйфейров существует с незапамятных времен. Многие его положения могут показаться весьма странными, даже эксцентричными, и тем не менее они изложены совершенно недвусмысленно. Боюсь, что, согласно одному из них, во время брачной церемонии кулон непременно должен украшать вашу шею.

– Нет, это невозможно.

– Вы, конечно, понимаете, столь незначительные требования, наверное, слишком деликатны, чтобы стать предметом спора или разбирательства в суде, однако доскональное следование им и неукоснительное выполнение являются – и всегда являлись – залогом того, что никто и никогда не получит даже малейшего шанса упрекнуть наследника в нарушении условий… А с учетом размеров состояния и его…

Райен говорил еще долго. Речь его, как и речь любого адвоката, была многословной, заковыристой и изобиловала юридическими терминами. Но главное Роуан поняла Лэшер сумел выиграть этот раунд. Естественно, он был прекрасно осведомлен о легате и всех его условиях. И сделал Роуан свадебный подарок…

Охваченная холодной яростью, Роуан устремила мрачный, невидящий взгляд в окно и, как это всегда бывало с ней в такие минуты, словно отстранилась от окружающего мира и перестала замечать, что происходит вокруг.

– Кажется, золотая цепочка разорвана, – сказал Райен. – Я распоряжусь, чтобы ее срочно отдали в починку.

Около часа дня Роуан приехала на Первую улицу с небольшим коричневым пакетом в руках. Наступило время ланча, и она привезла с собой два сэндвича и пару бутылок голландского пива. Майкл пребывал в чрезвычайном возбуждении. Под слоем земли на заднем дворе им посчастливилось обнаружить драгоценную находку старинные красные кирпичи, которые когда-то использовали при строительстве в Новом Орлеане, однако давным-давно перестали производить. Великолепные, прекрасные кирпичи, каких нынче нигде не достанешь! Теперь можно будет сложить из них новые воротные столбы. Материал просто сказочный! А еще они нашли в мансарде тайник, в котором хранились старые чертежи.

– Похоже, это оригиналы: планы дома и остальных построек. Вполне вероятно, они начерчены самим Дарси, – радостно объяснил Майкл. – Идем же, Роуан, я тебе покажу. Я оставил их там, наверху, – они такие хрупкие.

Вместе с Майклом она поднялась по лестнице. Как чудесно выглядят свежевыкрашенные, чистые комнаты! Даже спальня Дейрдре кажется веселой и нарядной – такой, какой ей и следовало быть всегда.

– У тебя все в порядке? Ничего не случилось? – обеспокоенно спросил Майкл.

«Следует ли говорить ему об этом сейчас? – размышляла Роуан. – Нужно ли, чтобы он переживал и постоянно думал о том, что в день свадьбы мне придется надеть проклятый кулон?»

Она понимала, что если не выполнит условие легата, то ее великой мечте о Мэйфейровском медицинском центре придет конец, равно как и многим другим благим делам и намерениям. А Майкл, узнав обо всем, просто сойдет с ума. Нет, она не вынесет, если вновь заметит испуганное выражение в его глазах, если вновь увидит его чрезмерно взволнованным, расстроенным и слабым.

– Все хорошо, милый, – поспешно сказала она. – Ничего страшного не произошло. Просто я опять все утро провела в компании адвокатов и очень соскучилась по тебе. – Она обняла Майкла и уткнулась носом в его шею. – Я правда очень, очень соскучилась.

6

Новость, казалось, никого не удивила. За завтраком Эрон провозгласил тост, выпил вместе с ними и вернулся в библиотеку особняка на Первой улице, где по просьбе Роуан составлял опись редких книг.

Красноречивый Райен приехал во вторник днем. Пожимая руку, он окинул Майкла внимательным взглядом холодных голубых глаз и произнес несколько вежливых, приличествующих случаю фраз, а в завершение добавил, что высоко ценит его достоинства и достижения. Слова Райена могли означать только одно: он воспользовался всеми доступными каналами и связями, дабы проверить финансовое положение будущего родственника, словно собирался нанять того на работу.

– Уверен, вы несколько обескуражены, – сказал он. – Мало кому может понравиться такая проверка. Поверьте, мне тоже не доставила удовольствия необходимость копаться в делах жениха наследницы легата Мэйфейров. Однако таковы правила, и я был просто обязан…

– Да я, собственно, ничего не имею против, – с легкой усмешкой перебил его Майкл. – А если выяснить удалось не все и вас интересуют еще какие-либо детали, не стесняйтесь, спрашивайте.

– Ну, для начала объясните, например, как вы ухитрились добиться таких успехов и ни разу не нарушить закон, не совершить хотя бы мелкого преступления.

Смущенный столь откровенной лестью, Майкл коротко хохотнул, давая тем самым понять, что понимает и принимает шутку.

– А вы приезжайте и посмотрите на этот дом через пару месяцев – и тогда поймете, – ответил он, прекрасно сознавая, что его весьма скромное состояние едва ли могло произвести большое впечатление на этого человека.

В конце концов, Майкл не настолько глуп. Что такое пара его миллионов, пусть даже вложенных в акции высокодоходных компаний, в сравнении с наследием Мэйфейров? Нет, речь шла совсем о другом: о, так сказать, некоторых географических особенностях Нового Орлеана. Ему просто вежливо давали понять, что для них он, несмотря ни на что, остается человеком, выросшим по другую сторону от Мэгазин-стрит. Да, это правда, и в его голосе до сих пор проскальзывает акцент, свойственный обитателям Ирландского канала, но Майкл слишком долго прожил на западе страны, чтобы придавать значение подобным мелочам.

Они прогуливались по недавно подстриженной травяной лужайке. Молодые кустики самшита, зеленые и аккуратно подрезанные, росли по всему саду, но теперь только там, где положено. Цветочные клумбы были разбиты в соответствии с замыслом садовников прошлого века, а во всех четырех углах двора установили миниатюрные греческие статуи.

В целом территория вокруг особняка постепенно приобретала классический вид, полностью отвечавший первоначальному плану. Удлиненный восьмиугольник лужайки повторял форму удлиненного восьмиугольника бассейна. Правильные квадраты каменных плит образовали ромбовидный рисунок, балюстрады из известняка делили внутренний дворик на прямоугольные участки и обрамляли прогулочные дорожки, которые сходились или пересекались под прямыми углами, не только в саду, но и вокруг особняка. Старинные решетки для вьющихся растений отремонтировали и выпрямили – теперь они вновь гордо возвышались по обе стороны от ворот. Великолепную ажурную ограду освободили от ржавчины и заново покрыли черной краской, отчего ее мастерски выполненные причудливые завитки и розетки заблестели и словно ожили.

Сад совершенно преобразился: ветви мирта и глянцевые листья камелий, розы и гиацинты засверкали всеми своими красками, каждое дерево, каждый цветок тянулись к безоблачному небу и солнцу.

В два часа дня Роуан и Майкл встретились с Беатрис, чтобы обсудить предстоящую свадьбу. В огромной розовой шляпе и квадратных очках в серебряной оправе Беатрис выглядела очень эффектно и торжественно, но, услышав, что Роуан собирается назначить дату церемонии на следующую субботу, разволновалась.

– Менее двух недель! – воскликнула она. – Нет, это невозможно!

Неужели Роуан не понимает, что времени на подготовку совсем не остается, а церемония бракосочетания и все остальное должны быть организованы как полагается. Ведь эта свадьба так важна для всего семейства, и на ней наверняка захотят присутствовать очень и очень многие Мэйфейры, в том числе и те, кто живет, скажем, в Атланте или Нью-Йорке. Беатрис привела еще кучу доводов и в конце концов заявила, что раньше конца октября ничего не получится. К тому же родственникам будет невероятно интересно увидеть обновленный после реставрации дом на Первой улице, а потому было бы хорошо максимально завершить работы и в нем.

Роуан пришлось согласиться. Ничего, решила она, они с Майклом могут немного потерпеть, тем более если такая отсрочка позволит им провести в особняке не только первую брачную ночь, но и торжественный прием.

Майкл тоже поддержал такую идею: она давала ему еще почти восемь недель на обустройство дома. За это время они несомненно успеют завершить реставрацию первого этажа и, скорее всего, большой спальни наверху.

– Тогда у нас получится двойной праздник. Великолепно, правда? – Беа была в восторге. – Ваша свадьба и второе рождение особняка. Дорогие мои, вы даже не представляете, как все будут счастливы!

Сомнений в том, что приглашения следует послать всем без исключения Мэйфейрам, не было. Беатрис достала из сумочки список фирм, специализирующихся на обслуживании банкетов и свадебных торжеств, попутно прикидывая, что разместить на Первой улице приблизительно тысячу гостей не составит труда. Нужно будет только натянуть тенты над лужайкой, бассейном и площадкой вокруг него. Роуан и Майклу не о чем беспокоиться, говорила она. Все пройдет хорошо. А детишки даже смогут поплескаться в воде.

Ах, словно вернутся старые добрые времена! Как при Мэри-Бет. Роуан, наверное, стоит взглянуть на фотографии, сделанные еще при Стелле – на ее последних вечеринках.

– Мне кажется, будет здорово, если мы соберем все фотографии и во время приема устроим что-то вроде выставки, – заметила Роуан.

– Прекрасная мысль! – воскликнула Беатрис, а потом повернулась к Майклу и дотронулась пальцами до его руки. – Мой дорогой, теперь, когда вы уже почти член нашего семейства, могу я задать вам один вопрос? Скажите, почему вы постоянно носите эти ужасные перчатки?

– Потому что, стоит мне коснуться кого-нибудь, я начинаю видеть разные вещи, – не задумываясь ответил он.

– О, как интересно! – В огромных серых глазах Беатрис вспыхнул огонек любопытства. – А вам известно, что такой же способностью обладал и Джулиен? Так мне, во всяком случае, говорили. Кстати, Мэри-Бет тоже. Потрясающе! Дорогой, вы позволите? Прошу вас! – С этими словами она чуть сдвинула с его запястья перчатку. Кончики миндалевидных ухоженных ногтей слабо царапнули Майкла по коже. – Ну пожалуйста! Можно? Вы не против? – В следующее мгновение она уже сдернула с его руки перчатку и с победной, но при этом совершенно невинной улыбкой подняла ее над головой.

Майкл не шелохнулся. Он остался сидеть с вытянутой, повернутой ладонью вверх рукой и только слегка согнул пальцы. Беатрис накрыла его ладонь своей и вдруг крепко сжала. На Майкла буквально обрушился поток разрозненных, никак не связанных между собой образов. Однако они промелькнули так быстро, что он не успел увидеть хоть что-то определенное – уловил только общую атмосферу свежести, ясности и солнечного сияния.

«Невиновна. Она не из их числа», – пронеслось у него в голове.

– Так что же вы увидели? – нетерпеливо спросила Беатрис.

Смысл ее слов не сразу дошел до Майкла.

– Ничего, – ответил он наконец. – А это хороший признак, безоговорочно означающий, что все у вас будет в порядке. Ничего плохого я не увидел – ни печали, ни горя, ни болезней… Ни-че-го.

И в общем-то, он сказал ей правду.

– О, вы просто прелесть! – с непроницаемым лицом, но совершенно искренне откликнулась Беатрис, порывисто целуя Майкла. – И где вам удалось найти такое чудо? – Этот вопрос был обращен уже к Роуан. Не дожидаясь ответа, Беатрис продолжила: – Вы оба мне очень симпатичны, а это, по-моему, даже важнее, чем любовь. Ну, вы понимаете: любовь в данном случае – это нечто само собой разумеющееся. А вот симпатия совсем другое дело. Ее испытываешь далеко не к каждому. А вы оба мне безумно нравитесь. И вы, Майкл: у вас такие потрясающие голубые глаза; и Роуан с ее невыразимо красивым бархатистым голосом… Нет, вы действительно лучшая пара из всех, кого я знаю. Стоит вам улыбнуться, Майкл, – и я готова целовать ваши глаза… Ах, не смейте улыбаться мне сейчас, вот проказник! А Роуан я с радостью расцеловала бы за каждое произнесенное ею слово. Да-да, вот именно: за каждое…

– Позвольте и мне поцеловать вас, Беатрис, – прервал нескончаемый поток восторженных слов Майкл. – Хотя бы в щеку…

– Отныне я для вас «кузина Беатрис», мой великолепный красавец мужчина, – ответила она, шутливо похлопав себя по театрально вздымавшейся груди. – И я даю вам свое разрешение. Ну же! – Она на миг крепко зажмурилась, а после одарила Майкла ослепительной улыбкой.

Роуан с улыбкой наблюдала за этой сценой, но выглядела при этом задумчивой и слегка рассеянной. Ей пора было уезжать, и Беатрис пообещала подбросить ее в центр, до офиса Райена. Опять эти вечные и бесконечные дела, связанные с наследством. Господи, как это ужасно!

В конце концов они с Беатрис уехали.

Только тогда Майкл вспомнил о перчатке и нашел ее валяющейся в траве под ногами. Он поднял ее и натянул на руку.

«Она не из их числа…»

Но кто произнес эти слова? Кто оценивал, раскладывал по полочкам и передавал интересующую его информацию? А может, он просто научился сам задавать вопросы? Возможно, уроки Эрона все же пошли впрок?

Суть в том, что в свое время, слушая наставления Эрона, он не уделил должного внимания этим аспектам. Его гораздо больше интересовало умение блокировать собственную силу. Как бы то ни было, но со времени погрома, учиненного им в комнате с жуткими сосудами, он впервые получил явственное и вполне определенное послание. Точнее говоря, оно было гораздо более четким и заслуживающим доверия, чем все те ужасные намеки, которые ему довелось услышать в тот страшный день. В своем роде оно было столь же недвусмысленным, как и предсказание Лэшера.

Майкл медленно поднял голову. В глубоких тенях, окутавших боковую террасу, несомненно, кто-то стоял. Стоял и наблюдал за ним. Однако Майкл так никого и не увидел – за исключением маляров, красивших чугунную ограду. Теперь, после того как была снята проржавевшая сетка и убраны уродливые перила, терраса, служившая своего рода мостом, соединявшим огромный парадный зал с живописной лужайкой, выглядела просто великолепно.

«И здесь состоится наша свадьба…» – мечтательно подумал Майкл.

И словно в ответ на его мысли огромные мирты закачали своими гибкими ветвями и розовые цветы, на фоне голубого неба казавшиеся особенно красивыми и нежными, затрепетали на ветру.

Когда в тот же день Майкл вернулся в отель, ему передали пакет. От Эрона – мгновенно определил Майкл и поспешил вскрыть конверт, еще даже не успев дойти до своего номера. Как только дверь за ним со стуком захлопнулась, Майкл вытащил из конверта цветную глянцевую фотографию и, чтобы лучше рассмотреть, повернул ее к свету.

Из волшебного полумрака, сотканного божественной кистью Рембрандта, на него смотрела очаровательная темноволосая женщина. Она была как живая и улыбалась… Точно такую же улыбку он совсем недавно видел на губах Роуан… На фоне окружавшей портрет темноты сверкал фамильный изумруд Мэйфейров. Иллюзия выглядела до боли реальной. Майклу вдруг показалось, что картон, на котором была напечатана фотография, вот-вот исчезнет, растворится в пространстве, и удивительное лицо, словно призрак, повиснет в воздухе.

Однако он не мог с уверенностью сказать, принадлежало ли это лицо Деборе – женщине, являвшейся ему в видении. Сколько бы он ни вглядывался, момент узнавания не наступал.

Майкл снял перчатки и вновь взял в руки фотографию. Но и эта попытка ни к чему не привела: перед ним в безумной пляске промелькнули какие-то случайные образы, лица малознакомых людей, разрозненные фрагменты картин… Все как обычно. По-прежнему держа перед собой кусочек картона, Майкл обессиленно опустился на диван. Он знал, он был уверен, что, доведись ему прикоснуться к оригиналу бесценного портрета, результат окажется тем же самым.

– Чего вы от меня хотите? – прошептал он.

Ответом ему была лишь улыбка темноволосой женщины – невинная улыбка, дошедшая до него из глубин времени. Улыбка навеки запечатленной юной незнакомки – вечно молодой ведьмы, чье детство оказалось столь коротким, но исполненным отчаяния и горя.

Но ведь кто-то произнес эти слова… Кто-то говорил с ним в тот момент, когда пальцы Беатрис коснулись его руки. И этот кто-то преследовал определенную цель, ради достижения которой счел нужным воспользоваться данной ему силой. Или это был всего лишь внутренний голос самого Майкла?

Майкл отложил в сторону перчатки, как делал это всегда, когда оставался здесь один, взял ручку, блокнот и начал писать:

«Да, судя по всему, это было проявление все той же силы, пусть мимолетное, но явно преднамеренное. Ибо образы полностью соответствовали посланию, подчинялись его логике. Мне кажется, ничего подобного прежде не происходило, даже в тот день, когда я прикоснулся к сосудам. Тогда образы и послания чередовались сумбурно, ко мне обращался Лэшер и все происходило совершенно беспорядочно. А в этот раз случилось по-иному».

А что, если сегодня вечером, когда они будут ужинать при свечах в «Карибском зале», здесь, на первом этаже отеля, он коснется руки Райена? Интересно, что скажет ему внутренний голос? Впервые за прошедшее со дня его чудесного спасения время Майкл загорелся желанием воспользоваться своей необыкновенной способностью. Быть может, причиной тому послужил удачный опыт с Беатрис?

Беатрис ему нравилась. Вполне вероятно, что он видел в ней лишь то, что хотел видеть: совершенно земную женщину, обыкновенное человеческое существо, принадлежащее великому миру реальности, столь важному как для него, так и для Роуан.

«Господи, уже к первому ноября я буду женатым мужчиной! – подумал Майкл. – Надо срочно позвонить тете Вив, не то она страшно расстроится и обидится на меня».

Он положил фотографию на столик возле кровати, чтобы Роуан непременно увидела портрет.

На столике лежал цветок – белый, необыкновенно красивый, очень похожий на лилию, но все-таки неуловимо отличавшийся от нее. Майкл взял цветок в руки и принялся внимательно его рассматривать, пытаясь понять, в чем именно состоит это отличие, почему лилия производит столь странное впечатление. Наконец до него дошло: соцветие было очень длинным, намного длиннее, чем у любых лилий, а лепестки выглядели слишком уж хрупкими.

И все же цветок казался прелестным. Наверное, Роуан сорвала его на обратном пути из особняка. Майкл прошел в ванную, наполнил водой вазочку, опустил в нее цветок и поставил вазочку на столик.

О своем намерении коснуться руки Пирса Майкл вспомнил, лишь когда вернулся в номер и остался наедине со своими книгами. Ужин давно закончился. Впрочем, Майкл не переживал, а скорее радовался тому, что так и не исполнил задуманного. За столом царило веселье, они много смеялись, потому что молодой Пирс без конца развлекал их, пересказывая старинные легенды Нового Орлеана – он знал множество преданий, которых Роуан, естественно, никогда не слышала, – и забавные, почти анекдотические случаи из жизни многочисленных родственников. Причем все эти истории оказывались неким естественным образом связаны между собой, пусть иногда весьма отдаленно. И только мать молодого Пирса, Гиффорд, тоже урожденная Мэйфейр, за все время ужина едва ли проронила несколько слов, а во взгляде ее, обращенном на Майкла и Роуан, застыл страх.

Этот ужин, конечно, имел для Майкла особое, почти символическое значение: он напоминал ему о далеких временах детства, о приезде из Сан-Франциско тети Вив и о первом в его жизни посещении настоящего ресторана – именно этого, «Карибского зала».

Надо же! И вот теперь тетя Вив на следующей неделе опять будет здесь, в Новом Орлеане. Новость, которую сообщил Майкл, привела ее в полное смятение, но она обещала непременно приехать. У Майкла после разговора с ней словно гора с плеч свалилась.

Он подыщет ей подходящее жилье в одном из кондоминиумов на Сент-Чарльз-авеню – в каком-нибудь миленьком, симпатичном доме с мансардами и французскими окнами. И непременно на пути, по которому идет парад во время празднования Марди-Гра, чтобы тетушка могла полюбоваться зрелищем прямо с балкона. Кстати, надо непременно этим заняться и срочно просмотреть колонки частных объявлений. Если тете Вив потребуется куда-либо поехать, она всегда сможет взять такси. А потом Майклу предстоит выполнить весьма деликатную и непростую задачу: очень мягко, осторожно объяснить тетушке, что он не хочет, чтобы она возвращалась обратно в Калифорнию, что его давно уже не тянет в дом на Либерти-стрит и будет лучше, если тетя Вив останется здесь, рядом с любимым племянником.

Около полуночи Майкл отложил в сторону книги по архитектуре и направился в спальню. Роуан как раз собиралась выключить свет.

– Скажи, солнышко, – спросил Майкл, – если бы ты встретилась вдруг с этим существом, то сообщила бы мне об этом?

– О чем ты? Я не понимаю.

– Если бы ты увидела Лэшера, то не стала бы это скрывать? Ведь правда? Сразу бы сказала?

– Ну конечно. Откуда вообще у тебя такие мысли? Не пора ли, кстати, тебе оторваться наконец от своих книжек с картинками и отправиться спать?

Майкл обратил внимание, что фотография Деборы аккуратно поставлена позади лампы, а перед портретом стоит вазочка с лилией.

– Очаровательное лицо, правда? – Роуан указала на фото. – Думаю, Таламаска ни за что на свете не согласится расстаться с оригиналом.

– Не знаю, – пожал плечами Майкл. – Похоже, ты права. Вряд ли это возможно. А как тебе лилия? Она удивительная, совершенно необыкновенная. Но… Когда я ставил ее сегодня в воду, на стебле был только один цветок, а сейчас, взгляни, их уже три, и все очень крупные. Неужели я не заметил бутоны?

Роуан выглядела озадаченной. Она осторожно вытащила стебель из воды и принялась внимательно изучать цветок.

– Ты знаешь, как называется эта лилия? – спросила она.

– Даже не знаю, что и сказать, – неуверенно заговорил Майкл. – Она похожа на так называемые длинноцветковые белые лилии. Однако в это время года этот вид лилий не цветет. Где ты ее нашла?

– Я?! Я впервые увидела ее здесь, на столике.

– Неужели? А я думал, это ты сорвала ее где-то и принесла.

– Ничего подобного.

Взгляды их встретились, и Роуан первая, чуть приподняв брови, отвела глаза в сторону. Задумчиво склонив голову набок, она медленным движением поставила лилию обратно в воду.

– Наверное, кое-кто оставил нам маленький сувенир, – тихо сказала она.

– И почему я не догадался выбросить его сразу? – откликнулся Майкл.

– Не переживай, милый. Подумаешь, ведь это всего лишь цветок. Разве ты забыл, что у него в запасе полно мелких фокусов?

– Да я, собственно, и не переживаю. Просто он все равно уже вянет. Смотри, лепестки становятся коричневыми. И весь он какой-то неестественный, странный. Не знаю почему, но мне он очень не нравится.

– Ну так возьми и выброси его, – спокойно предложила Роуан и улыбнулась. – Главное, чтобы ты не волновался и ни о чем не беспокоился.

– Конечно. Да и с какой стати мне беспокоиться? Подумаешь! Какой-то себе на уме трехсотлетний дьявол заставляет цветы летать по воздуху. И разве это не весело – прийти и обнаружить в собственном номере невесть откуда взявшуюся странную лилию? Черт подери, может, он преподнес ее Деборе? Как мило с его стороны!..

Майкл повернулся и еще раз посмотрел на фотографию. Ему вдруг показалось, что взгляд Деборы устремлен прямо на него. Впрочем, такая особенность была свойственна практически всем портретам, написанным великим Рембрандтом.

Тихий смешок Роуан заставил Майкла вздрогнуть.

– Знаешь, ты просто неотразим, когда злишься, – сказала она. – Но, вполне возможно, существует какое-то совершенно естественное объяснение появления здесь этого цветка.

– Ага, так всегда говорят в фильмах. И зрители знают, что герои просто-напросто свихнулись.

Он отнес лилию в ванную и бросил в мусорное ведро. Цветок действительно быстро увядал. «Невелика потеря, – подумал Майкл, – какой бы дьявол его ни принес».

Роуан встретила его в кровати с распростертыми объятиями и выглядела такой чистой, невинной и одновременно соблазнительной, что Майкл мгновенно забыл и о своих книгах, и о всех неприятностях…

Вечером следующего дня Майкл пошел на Первую улицу один. Роуан вместе с Сесилией и Клэнси Мэйфейрами отправилась на прогулку – они собирались поиграть в шары.

В пустом особняке царила тишина. Не было даже Эухении, которая в тот вечер решила навестить своих мальчиков. Так что дом оказался в полном распоряжении Майкла.

Несмотря на то что работы продвигались быстрыми темпами, повсюду еще стояли стремянки. Мыть окна и развешивать шторы тоже было рано. Снятые для чистки и окраски ставни ровными рядами лежали на траве.

Майкл прошел в зал, остановился перед зеркалом, висевшим над ближайшим от входа камином, и долго всматривался в собственное неясное отражение. Крохотный огонек его сигареты время от времени вспыхивал красной точкой, словно светлячок в ночи.

В таком огромном особняке тишина никогда не бывает полной. Даже сейчас до него то и дело доносились тихие звуки: скрип и пощелкивание досок и балок перекрытий, какие-то шорохи, вздохи… Человек непосвященный непременно решил бы, что в доме кто-то есть, что кто-то крадется во тьме или тихо бродит по верхнему этажу. Вот и сейчас послышался стук, как будто в дальнем конце дома, в кухне, хлопнула дверь. А следом раздался всхлип – словно заплакал ребенок…

На самом деле в доме действительно не было ни души. Майкл уже не впервые ускользал от Роуан и приходил сюда, чтобы обследовать дом и устроить своего рода экзамен самому себе. И знал, что и этот визит не последний.

Он неторопливо направился в дальний конец особняка, пересек погруженную во мрак гостиную, кухню и, открыв одно из французских окон, вышел на лужайку. Окружившую его темноту нарушало лишь неяркое сияние светильников, установленных на отреставрированном павильоне с раздевалками и внутри прямоугольной чаши бассейна, под водой. Блики света играли в купах аккуратно подстриженных деревьев и кустов, отражались от сверкающей свежей краской чугунной мебели, со вкусом расставленной на чистых каменных плитах.

Полностью отремонтированный и до краев наполненный свежей водой бассейн выглядел великолепно; по его голубоватой поверхности то и дело пробегала легкая рябь.

Майкл встал на колени и опустил в воду ладонь. Уже сентябрь, а погода стоит по-августовски жаркая. Самое время вволю поплавать.

А почему бы, собственно, и нет? Плохо, конечно, что рядом нет Роуан – первое купание здесь им следовало бы совершить вместе. А впрочем, какого черта он переживает? Роуан сейчас вовсю развлекается с Сесилией и Клэнси. А вода выглядит такой пленительной, такой манящей… Он уже невесть сколько лет не плавал в бассейне.

Он оглянулся на темно-фиолетовую стену дома. Освещены лишь несколько окон. Особняк пуст, и его никто не увидит. Майкл быстро разделся догола, перебежал на глубокую сторону бассейна и без дальнейших раздумий нырнул.

Господи, как чудесно! Он опустился до самого дна, коснулся рукой голубого кафеля, потом перевернулся и увидел над собой прозрачную толщу воды и отблески света на ее поверхности.

Отдавшись во власть естественной подъемной силы собственного тела, он мгновенно всплыл, глотнул побольше воздуха и, запрокинув голову, устремил взгляд к густо усеявшим все небо звездам… И вдруг… Вдруг до него дошло, что вокруг очень шумно. Он услышал смех, возбужденные голоса, обрывки разговоров… Издалека доносилась музыка – где-то играл диксиленд.

Майкл в недоумении озирался по сторонам. Вся лужайка была ярко освещена и заполнена людьми; молодые пары танцевали на каменных плитах и прямо на траве. Особняк сиял всеми окнами. Какой-то молодой человек в черном смокинге с разбегу прыгнул в бассейн прямо перед Майклом, буквально ослепив его каскадом брызг.

Майкл открыл было рот и едва не захлебнулся. Шум становился все громче и теперь казался просто оглушительным. У противоположного края бассейна появился незнакомый пожилой человек во фраке и белом галстуке.

– Выбирайтесь оттуда! – кричал он, маня Майкла к себе. – И бегите, бегите немедленно, пока еще не слишком поздно!

Мужчина говорил с британским акцентом. Да это же Артур Лангтри!

Майкл устремился в ту сторону. Но не успел он сделать и нескольких взмахов руками, как начал задыхаться, потом почувствовал сильную боль в подреберье и резко свернул к боковой стенке бассейна.

Когда ему удалось наконец ухватиться за бортик и чуть подтянуться, вокруг было тихо, темно и безлюдно…

Какое-то время он оставался в таком положении, пытаясь восстановить дыхание, усмирить неистовое биение сердца и надеясь, что боль, разрывающая легкие, вот-вот прекратится. Взгляд его бесцельно блуждал по пустой лужайке и по саду, перебегал с одного неосвещенного, ничем не закрытого окна на другое…

Он с трудом – ибо собственное тело показалось отчего-то непомерно тяжелым – выбрался из бассейна на каменные плиты. Несмотря на духоту, его буквально трясло от холода. Постояв еще несколько минут, Майкл быстро прошел в раздевалки и насухо вытерся не первой свежести полотенцем, которым обычно пользовался днем, когда забегал туда, чтобы вымыть руки. Выйдя из павильона, он вновь обвел взглядом безлюдный сад и темную, почти сливающуюся с вечерним небом стену особняка.

Единственным звуком, нарушавшим тишину, было его собственное тяжелое дыхание. Но боль в груди, к счастью, утихла, и вскоре ему удалось сделать несколько глубоких вдохов.

Майкл не мог точно определить, какое чувство – страх или злость – владело им в те мгновения. Вероятнее всего – шок. Хотя и в этом полной уверенности у него не было. Те ощущения, которые он испытывал, больше походили на ощущения человека, пробежавшего милю за четыре минуты. Ко всему прочему, у него разболелась голова. Сдерживая себя изо всех сил, он неторопливо прошел к тому месту, где оставил вещи, и нарочито медленно оделся.

После он долго сидел на чугунной скамье, курил и размышлял о том, что увидел: о последней вечеринке Стеллы, об Артуре Лангтри…

Итак, Лэшер сыграл с ним еще одну из своих шуточек…

Вдалеке, возле ворот, Майклу вдруг почудилось какое-то движение. И даже послышалось эхо шагов. Но камелии росли там довольно-таки густо, так что, возможно, ему это только показалось. А быть может, какой-то припозднившийся гуляка просто заглядывал в сад.

Он напряг слух, однако шаги стихли, а вместо них до него явственно донесся перестук колес поезда, двигавшегося по прибрежной ветке, – совсем как когда-то в детстве, на Эннансиэйшн-стрит. А потом он вновь различил уже знакомый звук – плач ребенка – и догадался, что на самом деле это был сигнальный гудок поезда.

Майкл наконец встал, затоптал ногой окурок и вернулся в дом.

– Тебе не удастся меня запугать, – презрительно бросил он на ходу. – И я не верю, что это действительно был Артур Лангтри.

Что это? Кажется, кто-то вздохнул в темноте? Майкл обернулся, но столовая, которую он пересекал в этот момент, была пуста. В холле тоже никого, а входная дверь в конце его заперта. Он пошел дальше, намеренно стараясь ступать как можно увереннее и так, чтобы шаги громким эхом отдавались по всему дому.

И вновь до его слуха донеслись неясные звуки – будто хлопнула дверь и задребезжали стекла в одном из окон, как это бывает, когда сдвигают вверх раму.

Он поднялся по ступенькам, прошел в переднюю часть особняка и внимательно осмотрел все без исключения комнаты. Пусто. Лампы он не включал, поскольку внутреннее расположение дома ему было хорошо известно и света, проникавшего с улицы, было вполне достаточно, чтобы не наткнуться на покрытую чехлами и оттого казавшуюся призрачно-нереальной мебель.

В конце концов, пройдя по всем этажам, но так ничего и не обнаружив, Майкл спустился вниз и покинул особняк.

Вернувшись в отель, Майкл позвонил из холла Эрону и предложил встретиться в баре – уютном милом местечко здесь же, внизу. В этом баре в любое время суток царил приятный полумрак, а среди нескольких столиков на двоих всегда можно было отыскать свободный.

Они выбрали один из угловых. Едва ли не залпом выпив полкружки пива, Майкл поведал Эрону обо всем случившемся и подробно описал внешность седовласого человека.

– Откровенно говоря, я не хочу посвящать Роуан во все это, – добавил он в конце.

– Почему? – удивился Эрон.

– Потому что она не желает ничего знать. Она не хочет, чтобы я расстраивался, и до чертиков опасается нового нервного срыва. Она старается относиться ко мне с пониманием, но на многое реагирует совсем по-другому. Я схожу с ума, а она просто-напросто злится.

– И все же мне кажется, что вы должны ей рассказать.

– А она в ответ предложит мне забыть обо всем и продолжать делать только то, что доставляет мне удовольствие. Знаете, Эрон, иногда мне вдруг приходит в голову, что, возможно, для нее было бы лучше бросить все и уехать отсюда к чертовой матери, что было бы лучше, если кто-нибудь…

Он оборвал себя на полуслове и умолк.

– О чем вы, Майкл?

– А, не слушайте, это все глупости. Я готов собственными руками убить любого, кто попытается причинить хоть малейший ущерб особняку.

– Расскажите ей, Майкл. Просто спокойно изложите то, что произошло. И постарайтесь как можно меньше говорить о своих чувствах, коль скоро это ее нервирует. Если, конечно, она сама не начнет вас расспрашивать. Но прошу вас, не скрывайте от нее ничего, особенно такие события, как это…

Майкл не отвечал так долго, что Лайтнер успел почти до конца выпить свое пиво.

– Вот о чем я хотел спросить вас, Эрон… – нарушил наконец молчание Майкл. – Та сила, которой обладает Роуан… Существует ли какой-то способ проверить ее, исследовать, научиться использовать ее, управлять ею?

– Безусловно, – кивнул головой Эрон. – Но она уверена, что и без того пользуется ею практически всю жизнь, применяет эту силу в своей врачебной практике. А что касается ее, так сказать, негативного потенциала… Она не хочет развивать его и предпочитает держать под строжайшим и полным контролем.

– Понимаю. Но не кажется ли вам, что время от времени у нее может возникнуть желание поэкспериментировать с ним в лабораторных условиях?

– Не исключено. Но только когда-нибудь в будущем. А сейчас, мне кажется, она поглощена мыслями о создании медицинского центра. Вы же сами говорили, что главное для нее сейчас – оставаться рядом с семьей и реализовать свои планы. Должен признать, сама по себе идея организации такого центра просто великолепна. Полагаю, что на Мэйфейров она тоже произвела впечатление, хотя они в этом и не признаются. – Эрон сделал последний глоток из своей кружки. – А как ваши дела? – Он коснулся руки Майкла.

– О, намного лучше. Я все чаще и чаще снимаю перчатки. Не знаю…

– А когда вы плавали в бассейне?

– Естественно, я снял их… Кажется… Бог мой! Как мне раньше в голову не пришло?! Я же… Но неужели вы считаете, что это могло сыграть свою роль?

– Нет, я так не считаю. Однако, думается, вы правы в другом: в том, что с вами, скорее всего, говорил не Лангтри. Не знаю… Вполне вероятно, это лишь мое внутреннее ощущение, но я почему-то уверен, что Лангтри не стал бы пытаться войти с вами в контакт таким образом… Майкл, я еще раз настоятельно советую вам рассказать Роуан о произошедшем. Ведь вы хотите, чтобы она была максимально честна и откровенна с вами, не правда ли? Так будьте таким и сами – расскажите ей все без утайки.

Он понимал, что Эрон прав. Когда Роуан вернулась, он ждал ее в гостиной, уже одетый к ужину. Налив ей содовой со льдом, он коротко и в то же время стараясь не упустить важных деталей, рассказал о случившемся.

И сразу увидел, как ее лицо исказилось от волнения. Точнее, на нем явственно отразилось разочарование, ибо очередное ужасное и мрачное происшествие вновь нарушило спокойный ход событий, в то время как она упорно пыталась убедить себя в том, что все складывается как нельзя лучше. Она казалась крайне расстроенной и молча, не в силах произнести хоть слово, сидела на диване рядом с пакетами, которые принесла с собой и о которых словно начисто забыла.

– Я думаю, это опять его шуточки, – сказал Майкл. – У меня, во всяком случае, возникло именно такое ощущение. Так же, как и история с лилией. Знаешь, по-моему, несмотря ни на что, мы должны продолжать в том же духе и сделать все так, как решили.

Разве не это хотела она услышать?

– Да, именно так нам и следует поступить, – откликнулась она с легким раздражением в голосе, а потом спросила: – Скажи, тебя это… Тебя это шокировало? Если бы я увидела нечто подобное, то, наверное, тут же сошла бы с ума.

– Нет, я бы так не сказал. Зрелище было действительно ужасным, согласен, но… Но в то же время завораживало, что ли… Скорее, меня оно разозлило. Похоже, я… В общем, у меня как будто случился очередной приступ, такой же…

– О нет, Майкл, только не это! – воскликнула Роуан.

– Нет-нет, успокойтесь, доктор Мэйфейр. Я прекрасно себя чувствую. Просто, когда происходит нечто подобное, организм как-то реагирует – напрягается, что ли? Или это называется по-другому? Возможно, я, сам того не сознавая, пугаюсь? Не знаю, как объяснить. Однажды, еще в детстве, я катался в Поншатрен-Бич на «русских горках». Так вот, когда мы взлетели на самый верх, я вдруг решил, что на этот раз ни за что не стану напрягаться, а, наоборот, перед тем как наша тележка с головокружительной скоростью помчится вниз, совершенно расслаблюсь. И вот тогда произошло нечто странное. Я почувствовал не то колики, не то спазмы в желудке и в легких. Очень болезненные, должен сказать. Словно все мышцы тела вдруг непроизвольно сжались. И в бассейне я испытал примерно то же самое. А если быть точным, то ощущения были практически совершенно такими же.

Роуан задумалась. Она долго сидела, погруженная в свои мысли, не двигаясь, обхватив себя руками за плечи и крепко сжав губы.

– Случается, что стресс, который люди испытывают на «русских горках», заканчивается смертью от инфаркта, – тихо произнесла она наконец. – Точно так же, как и любой другой стресс.

– Я не собираюсь умирать.

– Откуда вдруг такая уверенность?

– Я уже умер однажды, – хмыкнул Майкл. – И к тому же сейчас не время делать это во второй раз.

– Очень остроумно, – с горькой усмешкой откликнулась Роуан.

– Но я серьезен как никогда.

– Не смей больше ходить туда один. Не давай этому существу ни малейшего шанса проделать с тобой еще что-либо подобное.

– Да все это просто бред собачий, Роуан. Я ни капельки не боюсь чертова призрака. А главное – мне нравится бродить по особняку. И еще…

– Что еще?

– Это существо все равно рано или поздно появится.

– А почему ты так уверен, что это был именно Лэшер? – ровным тоном спросила Роуан. Лицо ее при этом оставалось совершенно спокойным. – А что, если с тобой говорил действительно Лангтри? А что, если Лангтри хочет, чтобы ты бросил меня?

– Ерунда.

– Никакая не ерунда.

– Послушай, давай оставим эту тему. Я просто стремлюсь быть полностью откровенным с тобой и не хочу что-либо скрывать. Такой же откровенности, кстати, я жду и от тебя.

– Еще раз прошу: не ходи туда. – Роуан нахмурилась и продолжала настаивать на своем. – Во всяком случае, один, да еще и ночью. Не ищи приключений на свою голову.

Майкл лишь иронически усмехнулся.

Роуан встала и вышла из комнаты. Майкл еще никогда не видел, чтобы она вела себя так нарочито торжественно. Через минуту она вернулась, неся в руке свою черную кожаную сумку.

– Будь любезен, расстегни, пожалуйста рубашку, – попросила она, доставая из сумки стетоскоп.

– Что? Да в чем, собственно, дело? Я не понимаю. Это что – шутка?

Какое-то время Роуан молча стояла прямо перед ним со стетоскопом в руке и смотрела в потолок, но потом не выдержала и улыбнулась.

– Давай поиграем в доктора. Согласен? А теперь будь хорошим мальчиком – расстегни рубашку.

– Только если ты снимешь свою, – хмыкнул Майкл.

– Договорились. Но после тебя. – Роуан села рядом. – А если захочешь, я даже разрешу тебе послушать, как бьется мое сердце.

– Ну-у… Если так… Господи, Роуан, эта штука такая холодная!

– Я грею ее в руках, только когда имею дело с маленькими детьми.

– А что, по-твоему, большие смелые парни вроде меня не чувствуют ни жары, ни холода?

– Не пытайся рассмешить меня. Дыши медленно и глубоко.

Майклу не оставалось ничего другого, кроме как повиноваться.

– И что ты там услышала? – спросил он, когда Роуан выпрямилась и убрала стетоскоп обратно в сумку.

Она села рядом и прижала пальцы к внутренней стороне его запястья.

– Ну, что скажете, доктор? – снова задал вопрос Майкл.

– По-моему, вы совершенно здоровы. Никаких шумов. Никаких врожденных заболеваний, нарушений функции внутренних органов или других серьезных проблем.

– Ах, как мил этот старичок Майкл Карри! И что же подсказывает вам пресловутое шестое чувство?

Роуан склонилась к нему, протянула руки и легко коснулась ими шеи, а потом ее пальцы скользнули вниз, в расстегнутый воротник рубашки, и стали ласково поглаживать Майкла по груди. Все ее движения были такими удивительно нежными и так отличались от ее обычной манеры поведения, что у Майкла мурашки побежали по спине. Он почувствовал, как глубоко внутри зарождается страсть, как она стремительно разгорается, превращаясь в яркий костер…

Он едва ли не с ужасом сознавал, что еще немного – и эта страсть превратит его в настоящего дикого зверя. Однако Роуан вдруг застыла. Она, без сомнения, понимала, что с ним творится, однако лицо ее сделалось бесстрастным и больше походило на маску, а обращенные на него глаза словно остекленели. В душу Майкла закралась тревога.

– Роуан… – негромко позвал он.

Она медленно убрала руки, но потом, будто очнувшись от сна, вновь шаловливо провела пальцами по его телу, погладила бедра и многозначительно поцарапала ногтями выпуклость на джинсах…

– Так что же все-таки говорит тебе шестое чувство? – повторил Майкл свой вопрос, едва сдерживая желание наброситься на нее и разорвать в клочья все, что на ней надето.

– Оно говорит, что ты самый красивый и соблазнительный мужчина из всех, с кем мне когда-либо доводилось лежать в одной постели, – томным голосом ответила она. – Что, влюбившись в тебя, я поступила на удивление мудро и правильно. И что наш первенец будет потрясающе красивым, крепким и сильным ребенком.

– Ты издеваешься надо мной, да? Ты не могла все это увидеть. Признайся, что я прав.

– Прав. Но именно так все есть и будет. – Роуан положила голову ему на плечо, а он в ответ крепко обнял и прижал ее к себе. – Нас ожидают чудесные события, и они непременно произойдут, потому что мы этого хотим. А пока предлагаю тебе забраться под одеяло и сделать первый шаг к осуществлению наших желаний…

Ближе к концу недели в офисе «Мэйфейр и Мэйфейр» состоялось первое серьезное совещание, посвященное исключительно созданию медицинского центра Роуан, естественно, принимала в нем самое активное участие. В конце концов было решено поручить компетентным сотрудникам подготовку технико-экономического обоснования проекта, поиск в Новом Орлеане наиболее подходящего места для комплекса зданий центра и окончательное определение объемов строительства.

Райен составил график поездки Энн-Мэри и Пирса в Хьюстон, Нью-Йорк и Кембридж, где им предстояло посетить крупнейшие клиники и собрать всю доступную информацию, необходимую для создания и организации работы центра. Предполагались также встречи в самом Новом Орлеане, цель которых состояла в налаживании тесных деловых контактов с руководством университетов, колледжей, различных обществ и многих других организаций, так или иначе связанных с медициной.

Роуан с головой ушла в работу. Она прочитывала горы литературы, изучала историю развития госпитального дела в Соединенных Штатах, часами разговаривала по телефону со своим бывшим шефом доктором Ларкиным и другими знакомыми медиками, задавала им массу вопросов и внимательно выслушивала советы, предложения и оригинальные идеи.

Она наконец обрела уверенность в том, что самая большая ее мечта вполне осуществима, причем для этого потребуется истратить лишь малую толику унаследованного капитала, а быть может, он и вообще останется в неприкосновенности. Так, во всяком случае, считали Лорен и Райен Мэйфейр, и Роуан сочла за лучшее действовать, придерживаясь их точки зрения.

– Ты только представь, – говорила она Майклу, когда они оставались наедине, – что будет, если в один прекрасный день я получу возможность вложить весь капитал, до последнего пенни, в медицинские исследования: в разработку и производство новых вакцин, антибиотиков, в строительство клиник и оборудование операционных.

Реставрация особняка продолжалась. Работы шли так споро и гладко, что у Майкла появилось свободное время и, следовательно, возможность присмотреть еще пару объектов для приложения своих сил и знаний. В середине сентября он приобрел в собственность просторное, пыльное, но вполне пригодное для устройства в нем офиса новой компании «Большие надежды» здание на Мэгазин-стрит, всего лишь в нескольких кварталах как от Первой улицы, так и от того района, в котором родился и вырос. В старинном доме прежде был какой-то магазин, а над ним располагались жилые помещения. Металлический балкон нависал над дорожкой, тянувшейся вдоль бокового фасада, и придавал всему зданию особенный колорит.

Да, все шло как нельзя лучше, и настроение у всех было приподнятым. Работы в зале практически закончили. Несколько китайских ковров Джулиена и великолепные французские кресла вернулись на свои места. Высокие напольные часы вновь отсчитывали время.

Естественно, родственники не раз предлагали им оставить «берлогу» в отеле «Поншатрен» и до свадьбы пожить у кого-либо из них, благо выбор домов был достаточно большим. Однако они отказывались, предпочитая наслаждаться комфортом и обществом друг друга в просторном номере с окнами, выходящими на Сент-Чарльз-авеню. Им нравился «Карибский зал» и персонал небольшого уютного отеля, нравился отделанный панелями лифт с нарисованными на потолке цветами и крохотный кафетерий, где они иногда завтракали.

А кроме того, этажом выше по-прежнему жил Эрон, которого они оба успели от всей души полюбить. Если и мне удавалось встретиться с ним за чашкой кофе, кружкой пива или хотя бы просто перекинуться парой слов на ходу, день казался прожитым впустую. Происходило ли с ним в последнее время что-то необычное или неприятное, они не знали. Во всяком случае, Эрон ни разу не заикнулся о чем-либо подобном.

К концу сентября похолодало. Тем не менее они часто проводили вечера в саду на Первой улице и, после того как уходили рабочие, допоздна сидели за каким-нибудь из чугунных столиков, потягивая вино и любуясь закатными красками.

Солнце медленно скрывалось за деревьями, и его последние лучи отражались в обращенных на юг окнах мансарды, отчего стекла в них ярко вспыхивали золотым сиянием.

Они наслаждались божественной тишиной, восхищались красотой пышно расцветающей бугенвиллеи, приходили в восторг при виде каждого обновленного уголка усадьбы и строили планы на будущее, стараясь представить, как будет выглядеть особняк и вся территория в целом, когда реставрационные работы наконец завершатся.

Между тем Беатрис и Лили Мэйфейр наперебой убеждали Роуан, что венчание должно состояться непременно в церкви Успения Богоматери и что невеста обязана быть только в белом. Естественно, согласно условиям легата, церемония могла проводиться только по католическому обряду. Обязательными считались и все сопутствующие столь масштабному событию атрибуты, а также соответствующие украшения и наряды. Словом, к вящему удовольствию семейства, праздник надлежало организовать на самом высшем уровне. В конце концов Роуан сдалась и, как ни странно, ничуть не жалела об этом.

Что же до Майкла, то он в глубине души просто ликовал.

Происходящее буквально приводило его в трепет. Он и представить себе не мог, что в его жизни может случиться такое чудесное событие. Стоит ли говорить, что он с радостью предоставил Роуан полную свободу действий и право принимать любые решения, касавшиеся предстоящей свадьбы. При одной только мысли о том, что венчание будет столь торжественным и состоится в той самой церкви, где он когда-то прислуживал при алтаре, в душе Майкла поднималась буря восторга.

Погода становилась все холоднее. Они и не заметили, как наступил великолепный, напоенный ароматами октябрь. В какой-то момент Майклу вдруг пришло в голову, что не за горами и Рождество, их первое совместное Рождество, и встретят они его в прекрасном обновленном особняке. А как изысканно можно будет его украсить! Он представил, как засияет свечами двусветный зал, как потрясающе будет выглядеть в нем огромная рождественская елка… Тетушка Вив уж приехала и устраивалась на новом месте, в шикарном кондоминиуме. Она суетилась по пустякам и постоянно ворчала, что ей недостает многих личных вещей, а он обещал непременно слетать за ними в Сан-Франциско. Несмотря ни на что, ей нравилось здесь, ей нравились Мэйфейры.

Да, Рождество… Такое, каким он его себе воображал с незапамятных времен, в шикарном особняке, где сверкает самая красивая в мире елка, а в мраморном камине ярко горит огонь…

Рождество…

Мысли Майкла неизбежно вернулись к Лэшеру, к тому дню, когда тот появился в церкви. Запах хвои и воска свечей причудливым образом смешался в его памяти с явственным ощущением присутствия Лэшера и образом Христа – гипсового младенца Иисуса, с улыбкой глядящего из яслей на прихожан.

Почему Лэшер, стоявший возле самого алтаря, смотрел на Майкла с такой любовью?

Почему все случилось именно так?

У него не было ответов на эти вопросы…

Кто знает, быть может, все это так и останется тайной. Возможно – но только лишь возможно, – что Майкл уже исполнил собственное предназначение, ту самую миссию, во имя исполнения которой ему была возвращена жизнь… А что, если пресловутая миссия и состояла в том, чтобы он вернулся в Новый Орлеан, влюбился в Роуан и счастливо жил с ней в отреставрированном особняке?

Нет, он уверен, что все не так просто. Эта версия лишена всякого смысла. Если жизнь пойдет так и дальше, это будет просто чудом. Таким же чудом, как создание медицинского центра, как желание Роуан родить ребенка, как то, что в скором времени особняк будет полностью принадлежать только им… И таким же чудом, как появление лучезарно улыбающегося ему призрака…

7

«Что ж, придется потерпеть еще раз, – думала Роуан. – Который уже по счету? Кажется, пятый?» Да, родственники устраивали уже пятый праздник по случаю ее помолвки с Майклом. До того был чай у Лили, ланч у Беатрис, скромный обед, организованный Сесилией, и небольшой прием у Лорен в очаровательном старом особняке на Эспланейд-авеню.

И вот теперь они ехали в Метэри, в дом Кортланда, который по-прежнему все называли именно так, хотя он давно уже находился в распоряжении Гиффорд и Райена и они много лет жили в нем вместе со своим младшим сыном – молодым Пирсом… Ясный октябрьский день как нельзя лучше подходил для приема на свежем воздухе. Приглашенных было человек двести.

И не важно, что до свадьбы, назначенной на первое ноября – на День всех святых, – оставалось всего десять дней. Мэйфейры не могли так долго сдерживать свои эмоции и слезы, а потому и этот сбор родственников был не последним: предстояла по крайней мере еще одна встреча – за ланчем, место и время которого уточнят позже.

– Зачем нужны все эти сборища? – переспросила Клэр Мэйфейр, в то время как они с Роуан мило болтали, слоняясь в толпе гостей, собравшихся на открытой зеленой лужайке, окруженной аккуратно подстриженными магнолиями, или бродили по просторным, с низкими потолками, комнатам особняка, построенного в классическом колониальном стиле из великолепного кирпича. – Дорогая, мы все так долго ждали какого-нибудь события вроде этого!

Чуть раньше темноволосая Энн-Мэри – удивительно милая, искренняя женщина, которая, казалось, была просто очарована медицинскими проектами Роуан, – познакомила ее с десятками людей. Роуан видела их впервые, но все они мало чем отличались от тех, кого она встречала прежде – на похоронах или каких-либо иных семейных сборах.

Описывая Метэри, Эрон дал ему совершенно справедливое определение: типичный американский пригород. С таким же успехом его можно было принять за Беверли-Хиллз или Шерман-Оукс в Хьюстоне. Разве что небо над головой здесь было подернуто дымкой – такое небо Роуан приходилось видеть еще только над Карибским морем, – и дубы, выстроившиеся по краям тротуаров, не уступали по возрасту деревьям Садового квартала.

Сам особняк выглядел шикарно: великолепный загородный дом, заполненный множеством старинных вещей, сохранившихся еще с восемнадцатого столетия. Полы повсюду были застланы коврами, а семейные портреты на стенах красиво обрамлены и подсвечены. Из скрытых в стенах динамиков лились умиротворяющие звуки саксофона Кенни Джи[135].

Чернокожий официант с совершенно круглой головой и мягким гаитянским акцентом наливал в хрустальные бокалы бурбон и белое вино. Две поварихи, тоже цветные, в накрахмаленной форме, возились возле дымящегося гриля, зажаривая на нем жирных розовых, обильно посыпанных перцем креветок. Все мужчины были в белых костюмах, и на их фоне дамы семейства Мэйфейр в платьях пастельных тонов казались нежными цветами. Несколько малышей увлеченно играли возле маленького фонтана, расположенного в центре травяной лужайки.

Роуан с бокалом бурбона в руке удобно устроилась в белом кресле, стоявшем под сенью самой большой магнолии. К ней то и дело подходили с приветствиями и поздравлениями родственники, и в какой-то момент она вдруг поймала себя на мысли, что сладкий яд всеобщего интереса оказал-таки на нее свое действие: ей нравилось быть в центре внимания и это чувство пьянило сильнее, чем вино.

Чуть раньше в этот же день, в последний раз перед свадьбой примеряя белое платье и фату, Роуан неожиданно для себя обнаружила, что крайне взволнована торжественной процедурой, и в то же время испытала величайшую благодарность к тем, кто едва ли не силой заставил ее пройти через все это.

В этом платье она будет настоящей принцессой, но только до тех пор, пока не завершится пышное празднество… Да, принцессой… Пока часы не пробьют полночь… Даже необходимость надеть на шею изумруд уже не казалась ей чересчур тяжелым испытанием Она, кстати, несколько раз порывалась рассказать Майклу о таинственном появлении камня, но так и не решилась – и, наверное, это все же к лучшему. С той ужасной ночи фамильная реликвия все время оставалась в футляре – Роуан к ней даже не притронулась.

Было совершенно очевидно, что Майкл в восторге от ее согласия венчаться в церкви. Его родители, так же как и бабушки с дедушками, регистрировали брак в своем приходе, и потому для него предстоящее торжество имело особенное значение. Так стоит ли портить ему настроение? Стоит ли портить праздник им обоим? Если, конечно, этот отвратительный кулон не выкинет еще какой-нибудь фокус. А после того как все закончится и она надежно запрет камень в банковском сейфе, можно будет осторожно рассказать Майклу о том, что произошло тогда. Да, именно так. Это не обман, а всего лишь временная отсрочка.

После той истории ничего особенного не приключалось и никто больше не оставлял странных цветов на ее ночном столике. В предсвадебной суете, в заботах, связанных с реставрацией особняка и приведением в порядок домика во Флориде, где им с Майклом предстояло провести медовый месяц, время летело стремительно и незаметно.

Еще одной приятной новостью стало то, что Мэйфейры с радостью приняли Эрона и с некоторых пор он стал непременным участником всех семейных сборищ. Беатрис, по ее словам, в него просто влюбилась и частенько подшучивала над его привычками старого холостяка и британскими замашками, не забывая каждый раз упоминать о милых вдовушках, в немалом числе имевшихся среди Мэйфейров. Однажды она даже пригласила Эрона на симфонический концерт и явилась туда вместе с Агнес Мэйфейр, одной из престарелых кузин, чей муж скончался за год до этого.

«И как только Эрону удалось добиться такого расположения?» – думала Роуан. Впрочем, она уже знала, что он способен с легкостью очаровать самого Господа Бога на небесах и дьявола в аду. Даже Лорен, чрезвычайно рассудительная и ледяная как айсберг женщина, истинный юрист, кажется, пришла от него в восторг, после того как накануне они встретились за ланчем и практически все время проговорили об истории Нового Орлеана. Понравился Эрон и Райену. Исаак и Уитфилд полюбили его от всей души. А Пирс, узнав, что Эрон много путешествовал по Европе и странам Востока, буквально забрасывал его вопросами.

Кроме того, Эрон стал постоянным и преданным компаньоном тетушки Майкла – Вивиан. У каждого человека, в какой-то момент пришла к выводу Роуан, должна быть в жизни такая вот тетушка Вивиан – нежное, хрупкое существо, неизменно источающее симпатию и ласку и с благоговением внимающее каждому слову своего любимца. Если верить описанию, данному Эроном в истории Мэйфейров, тетя Вив была во многом сродни Дорогуше Милли и мисс Белл.

Несмотря на то что все члены семейства относились к тете Вив с глубочайшим уважением, неустанно кормили и поили ее, приглашая то в один, то в другой дом, переезд дался старушке нелегко. Она с трудом привыкала к новому ритму жизни и быстро уставала от светской болтовни. Вот и сегодня она умоляла позволить ей остаться дома и разобрать наконец привезенные из Сан-Франциско вещи, которых, впрочем, было совсем немного. Она одолевала Майкла просьбами съездить за остальным необходимым и дорогим ее сердцу имуществом, оставшимся в доме на Либерти-стрит, однако он каждый раз по тем или иным причинам откладывал поездку, хотя и он, и Роуан понимали, что когда-нибудь ему все равно придется ехать.

Откровенно говоря, достаточно было увидеть Майкла и тетушку Вив вместе и понаблюдать, сколько терпения и доброты проявляет он в отношениях с пожилой женщиной, как бережно с ней обращается, чтобы полюбить его за одно только это.

– Понимаешь, Роуан, она, собственно, и есть моя семья, – заметил он однажды. – Кроме тетушки, у меня никого нет, все давно умерли. И если бы я не встретил тебя, если бы между нами не возникло то, что возникло, то я наверняка был бы сейчас в Таламаске. Моей новой семьей стал бы орден.

О да, она отлично понимала Майкла. Его замечание вызвало в душе Роуан бурю эмоций и заставило вспомнить об ощущении безраздельного одиночества, которое всего несколько месяцев владело ею самой.

Господи, как ей хотелось, чтобы все шло как надо! Кстати, призрак с Первой улицы давно уже помалкивал и никак себя не проявлял. А что, если и он испытывает то же желание? Или это ангел-хранитель Роуан сделал так, чтобы призрак наконец оставил ее в покое? После возвращения изумруда она в течение многих дней только и делала, что проклинала в душе назойливого дьявола.

Мэйфейры смирились даже с вмешательством Таламаски в дела их семейства. Правда, Эрон весьма туманно объяснил им, что на самом деле представляет собой орден и чем он занимается. Вполне вероятно, что в большинстве своем они поняли лишь, что сам Эрон ученый и путешественник и что историей Мэйфейров его побудило заняться только высокое положение семьи и то, что она принадлежит к числу самых старых и уважаемых на американском Юге.

Им, безусловно, льстило внимание, а кроме того, как можно было не оценить заслуги ученого-историка, сумевшего откопать сведения о божественно прекрасной Деборе, навеки запечатленной на портрете кисти самого Рембрандта, да еще и благодаря изумруду, сверкавшему на груди этой женщины, связать воедино все ниточки и неопровержимо доказать их фамильное родство с нею. Немногие разрозненные подробности, в которые посвятил Мэйфейров Эрон, оказались столь захватывающе интересными, что потрясли до глубины души практически всех, кому довелось их услышать. Свя-тый боже! А они-то всегда считали рассказы Джулиена о шотландских предках не более чем пустыми выдумками выжившего из ума старика!

Беатрис поспешила заказать новый портрет Деборы, точнее – его выполненную маслом копию с фотографии. Она хотела, чтобы в день торжественного приема портрет непременно висел в холле на Первой улице. Поначалу она страшно разозлилась на Райена за то, что он не предложил приобрести оригинал, однако, поразмыслив, поняла, что Таламаска едва ли согласится расстаться с такой реликвией. А когда Райен назвал ей приблизительную цену сделки, вопрос и вовсе отпал сам собой.

В общем, Мэйфейры приняли и полюбили и Эрона, и Майкла, и, конечно, Роуан. Они полюбили и Дебору.

Даже если кому-то из них было известно, что произошло много лет тому назад между Эроном и Кортландом или между Эроном и Карлоттой, то никто об этом и словом не обмолвился. Не знали они и того, что Стюарт Таунсенд был агентом Таламаски. Таинственная находка в мансарде так и осталась для них загадкой. Более того, все почему-то были убеждены, что тело появилось там по вине Стеллы.

– Наверное, он умер от передозировки опия, – предполагали одни. – А Стелла просто завернула тело в ковер и забыла о нем.

– А может, она его задушила, – высказывали свое мнение другие. – Вспомните, какие сборища она устраивала.

Роуан с удовольствием слушала их разговоры, перемежаемые взрывами смеха. Ее телепатический разум не улавливал даже намека на недоброжелательство – она ощущала лишь исходящую от них доброту и радость в предвкушении большого праздника.

Тем не менее почти каждый из них – особенно это касалось старшего поколения – хранил собственные тайны, и семейные сборы все больше убеждали в этом Роуан. Чем ближе становился день бракосочетания, тем явственнее она ощущала, что грядет нечто необыкновенное.

Родственники постарше заглядывали в особняк на Первой улице не только для того, чтобы полюбоваться обновленными интерьерами или лишний раз выразить свои наилучшие пожелания молодым. Они словно ожидали чего-то и… боялись. Складывалось впечатление, что они не то хотели поделиться с Роуан некими секретами, не то предостеречь ее, не то спросить о чем-то… А возможно, их приводило туда желание испытать ее, проверить ее силы и способности, поскольку сами они, безусловно, таковыми обладали. Никогда еще Роуан не попадала в окружение такого числа людей, которые столь искусно умели скрывать свои негативные эмоции. Но все они при этом, несомненно, относились к ней с совершенно искренней любовью и симпатией. В общем, ей действительно было о чем задуматься.

Иными словами, она не могла исключить вероятность того, что вскоре – быть может, даже сегодня – случится какое-то удивительное событие.

Родственников собралось немало, особенно пожилых. Спиртное лилось рекой. Не подкачала и погода: после нескольких холодных октябрьских дней вновь потеплело, по кобальтово-синему небу неслись облака – пышные, огромные, похожие на грациозные галеоны, скользящие по волнам, то и дело подгоняемые порывами ветра.

Роуан отпила глоток бурбона, с наслаждением почувствовала, как тот слегка обжег горло, а потом теплом разлился где-то ниже, в груди, и поискала взглядом Майкла.

Он по-прежнему – уже, наверное, не менее часа – находился в плену у непобедимой и неутомимой Беатрис и потрясающей красавицы Гиффорд, чья мать принадлежала к числу потомков Лестана Мэйфейра, а отец вел свое происхождение от Клэя. Естественно, мужем Гиффорд был внук Кортланда Райен. Насколько Роуан помнила, в родословной присутствовали еще какие-то ветви семейства, однако уточнить в памяти, какие именно, она не успела, поскольку в этот момент бледные пальцы Гиффорд без видимой на то причины обвились вокруг руки Майкла. Роуан почувствовала, как кровь в ее жилах медленно закипает.

Хотелось бы ей знать, что такого нашли эти женщины в ее любимом, почему держат его возле себя столько времени и, похоже, отнюдь не намерены отпускать. И почему это Гиффорд так нервничает? Бедняжка Майкл. Он совершенно не понимает, что происходит, – сидит, засунув руки в карманы, послушно кивает головой и улыбается в ответ на шуточки и подкалывания настойчивых дам. Неужели он даже не замечает кокетство в каждом их жесте и огонек возбуждения в каждом брошенном на него взгляде? Неужели он не слышит соблазнительных ноток в их смехе?

Черт! Пора к этому привыкать. Этот сукин сын поистине неотразим – лакомый кусочек для благовоспитанных и утонченных дамочек из высшего света. Этакий телохранитель, с увлечением читающий Диккенса… Стоит ли удивляться, что все они липнут к нему?

Вот, например, вчера он приставил к боковой стене длинную шаткую лестницу и, словно пират по веревочному корабельному трапу, забрался по ней наверх. При виде его Роуан чуть с ума не сошла: мощная грудь обнажена, босая нога переброшена через парапет, волосы развеваются на ветру, рука поднята в приветственном жесте… От такого зрелища у любой женщины быстрее забьется сердце. Даже стоявшая с ней рядом Сесилия не удержалась от замечания.

– Вот это мужчина! – воскликнула она. – Хорош, ничего не скажешь!

– Сама знаю, – тихо пробормотала в ответ Роуан.

В такие моменты ее охватывало неутолимое желание, сдержать которое оказывалось порой очень и очень нелегко. Справедливости ради надо сказать, что и в белом костюме-тройке он выглядел ничуть не хуже.

– Ты хочешь, чтобы я нарядился как человек-мороженое на карнавале? – спросил он Роуан накануне, когда Беатрис потащила его к Перлису покупать этот костюм.

– Что поделать, милый, – ответила она. – Теперь ты южанин.

Обаятельный, соблазнительный… Таких эпитетов можно придумать еще целое море. А проще говоря, ходячая порнография – вот он кто. Достаточно понаблюдать, как он с неизменным карандашом за ухом закатывает рукава рубашки, запихивает под правый отворот пачку «Кэмела» и начинает размахивать руками, споря с кем-нибудь из плотников или маляров, а потом вдруг выставляет вперед ногу и делает резкий жест, словно готов забить челюсть собеседника под самую его макушку.

А чего стоит его купание нагишом в бассейне, после того как все рабочие расходятся по домам! Кстати, никаких призраков он с того раза не видел.

Роуан вспомнилась и поездка во Флориду – та самая, на уик-энд, когда они подыскивали для себя дом. Она застала Майкла спящим на дощатом настиле. На нем были лишь золотые часы и цепочка на шее, придававшие наготе особенный шарм.

Все последнее время Майкл пребывал на вершине блаженства. Он был, наверное, единственным человеком на всей земле, кто любил особняк на Первой улице больше, чем даже сами Мэйфейры. Он был просто одержим этим домом. И пользовался любой возможностью лишний раз заглянуть туда и поработать вместе с мастерами. Причем именно там он все чаще и чаще снимал перчатки.

Слава богу, призраки и духи, кажется, все-таки оставили их обоих в покое. Да и ей пора, пожалуй, прекратить слежку за Майклом и его гаремом и подумать о другом.

Будет лучше, если она обратит внимание на тех, кто собирается вокруг нее: величественная, высокомерная старуха Фелис поудобнее усаживается на стуле, симпатичная и словоохотливая Маргарет-Энн устроилась прямо на траве, суровая и мрачная Магдален, выглядящая гораздо моложе своих лет, тоже стоит неподалеку и молча наблюдает за остальными.

Время от времени кто-либо поворачивает голову и бросает взгляд в сторону Роуан – и в этих взглядах ей чудится некий смутный проблеск не то тайного знания, не то сомнения или вопроса… Однако ощущение слишком мимолетно, чтобы определить его точнее. Но каждый раз этим кем-то оказывается представитель именно старшего поколения: семидесятипятилетняя Фелис, младшая дочь Баркли Мэйфейра, или внучка Винсента Лили, которой, по слухам, уже стукнуло семьдесят восемь, или совершенно лысый Питер, старик со слезящимися, но по-прежнему не утратившими блеск глазами, мощной шеей и на удивление прямой спиной… Питер, кстати, младший сын Гарланда Он очень стар, недоверчив и подозрителен, но, несмотря на возраст, еще достаточно силен и, конечно же, знает и помнит многое – возможно, гораздо больше, чем другие.

Племянник Питера Рэндалл, как это ни покажется странным, старше дядюшки. Он сидит сгорбившись на скамье, стоящей в самом дальнем углу, и пристально смотрит из-под тяжелых, набрякших век только на Роуан, словно хочет сказать ей нечто очень и очень важное, но не знает, с чего начать.

«Я хочу знать! Я жажду знать все!»– мысленно кричала Роуан, обращаясь не то к нему, не то ко всем сразу.

В устремленном на нее взгляде Пирса читалось неприкрытое обожание и благоговение. Он был полностью поглощен и буквально заворожен идеей создания медицинского центра и едва ли не в большей степени, чем сама Роуан, горел желанием как можно скорее воплотить мечту в жизнь. Жаль только, что он в какой-то мере утратил прежнюю легкость и непосредственность в общении и выглядел несколько сконфуженным, представляя ей целую вереницу молодых людей, вкратце описывая их родословную и сообщая, чем каждый занимается в настоящее время: «Мы, как известно, семейство потомственных юристов…»; «Чем занимается джентльмен, когда ему не нужно ничем заниматься…» И так далее, в том же духе.

Пирс с самого начала показался Роуан очень милым и привлекательным юношей. Он был полон дружелюбия к окружающим и начисто лишен эгоцентризма. Вот почему ей хотелось как-то успокоить его, избавить от смущения.

Она с радостью увидела, что после представления ей того или иного молодого родственника Пирс точно так же знакомил его и с Майклом, причем делал это с удивительной простотой и сердечностью. По правде говоря, все Мэйфейры были очень вежливы и любезны с Майклом. Краем глаза Роуан видела, что Гиффорд все еще остается возле него и неустанно подливает бурбон в его бокал. Но теперь рядом сидела еще и Энн-Мэри, которая настойчиво втолковывала ему что-то, то и дело норовя при этом как бы невзначай потереться о его плечо.

Ладно, хватит переживать по этому поводу. В конце концов, она не в состоянии навеки запереть зверя в клетке и спрятать от посторонних глаз.

Вокруг нее постоянно толпились люди, они собирались группами, потом эти группы распадались, уступая место другим… И все разговоры так или иначе касались особняка на Первой улице, судьба которого, похоже, волновала родственников больше всего.

Всех без исключения искренне радовал тот факт, что реставрационные работы в доме идут полным ходом.

Особняк на Первой улице имел для них поистине историческое значение, и, естественно, они с ужасом наблюдали, как постепенно разрушается семейная реликвия. Они ненавидели Карлотту. Роуан явственно ощущала это в подтексте практически каждого приветствия или поздравления в свой адрес. Она читала это в обращенных на нее взглядах. Наконец-то дом освободился от презренной кабалы. Эта мысль, казалось, владела буквально всеми. Осведомленность родственников относительно последних преобразований, осуществленных в особняке, поражала Роуан. Им были известны даже цветовые гаммы, избранные ею для отделки комнат, хотя сами комнаты никто еще и в глаза не видел.

Ах, как это хорошо, говорили они, что Роуан сохранила всю старую мебель в спальнях. А известно ли ей, что в кровати Карлотты прежде спала Стелла, кровать, стоящая в комнате Милли, еще в незапамятные времена принадлежала великой прародительнице Мэйфейров бабуле Кэтрин, а в той, что находится в большой спальне и вскоре должна стать брачным ложем для Роуан и Майкла, когда-то родился знаменитый дедушка Джулиен?

Что до ее планов строительства клиники, то они, похоже, ни у кого не вызывали возражений. Напротив, почти все с радостью их поддержали, а многие были просто в восторге уже от одного только названия: «Мэйфейровский медицинский центр».

На прошлой неделе, когда Роуан в очередной раз встречалась с Беа и Сесилией, она объяснила им, что самой важной задачей такого центра считает поиск и разработку новых методов лечения и проведение исследований в тех областях медицины, которые до сих пор оставались в стороне и не привлекали к себе внимание ученых. Да, она, безусловно, хочет создать идеальные условия для научных изысканий, однако центр ни в коем случае не станет этакой «башней из слоновой кости». В первую очередь это будет огромная клиника, причем значительная часть ее пациентов получит бесплатное лечение. И если в конце концов Роуан удастся собрать вместе лучших невропатологов и нейрохирургов страны и превратить клинику в самый передовой и комфортабельный центр, способный в комплексе решать наиболее трудные проблемы неврологии, то это будет означать, что ее мечта наконец стала реальностью.

– По-моему, это просто потрясающе! – воскликнула Сесилия.

Кармен Мэйфейр тоже одобрила замысел.

– Давно пора, – сказала она за ланчем. – Компания «Мэйфейр и Мэйфейр» никогда не скупилась в затратах и зачастую выбрасывала на ветер миллионы, но впервые ей предстоит сделать что-то, на мой взгляд, действительно стоящее.

Естественно, все это только начало. Нужно ли говорить, что в перспективе Роуан видела прекрасно оснащенные реанимационные палаты и отделения интенсивной терапии, дома, построенные для родственников особо тяжелых больных, нуждающихся в постоянном уходе. Она мечтала о создании специальной программы обучения, которая даст возможность супругам и детям пациентов активно участвовать в процессе дальнейшей реабилитации близких им людей.

Ее воображение каждый день подсказывало все новые и новые идеи: гуманитарные проекты, которые помогут исправить многие промахи и ошибки традиционной медицины и исключить любые злоупотребления, школы повышения квалификации для медсестер и сиделок…

Иными словами, само название «Мэйфейровский медицинский центр» будет служить синонимом всего лучшего, передового и гуманного в этой сфере.

Да, он непременно станет гордостью всего семейства. Иначе и быть не может.

– Вам принести еще что-нибудь выпить?

– Да, бурбон, пожалуйста. Он великолепен.

До Роуан донесся чей-то смех.

Она отпила глоток и приветливо кивнула Тимми Мэйфейру, который в этот момент здоровался с нею. Следом за ним подошли Бернадетт Мэйфейр, с которой она уже мельком виделась на похоронах, очаровательная Мона Мэйфейр, рыжеволосая дочка Си-Си, и лучшая подружка Моны, ее не то троюродная, не то четвероюродная сестра Дженнифер Мэйфейр, девчонка-сорванец с почти таким же, как у Роуан, низким и хрипловатым голосом.

Бурбон лучше пить охлажденным. Но холодным он ей не нравился. Роуан сознавала, что несколько увлеклась спиртным, однако продолжала потягивать его по глоточку, отвечая на бесконечные тосты, произносимые в разных концах сада, – главным образом в честь возрождения особняка и по случаю предстоящего бракосочетания. Такое впечатление, что иных тем для разговоров не было вообще.

– Роуан, у меня сохранились фотографии еще со времен…

– …А моя мама вырезала и сохранила все газетные статьи…

– Знаете, у меня есть книги о Новом Орлеане, некоторые очень старые. Если вам интересно взглянуть, я могу завезти их в отель…

– …Конечно, мы не станем вам надоедать с утра до ночи, но хотелось бы хоть краешком глаза увидеть…

– Роуан, наши деды и прадеды родились в этом особняке… Все, кого вы здесь видите, являются…

– Как жаль, что Дорогуша Милли не дожила до этого дня… Бедняжка была бы рада увидеть…

– …Целая пачка дагеротипов… И Кэтрин, и Дарси, и Джулиен. Кстати, Джулиен очень любил фотографироваться именно возле входной двери. Есть несколько снимков, сделанных у этой двери…

Входная дверь?..

Мэйфейров становилось все больше и больше. Приехал наконец и старый Филдинг, сын Клэя, – лысый, с тонкой, полупрозрачной кожей и покрасневшими веками. Его подвели к Роуан и усадили рядом с ней.

Не успел старец опуститься на стул, как к нему тут же вереницей потянулась молодежь, чтобы поздороваться и выразить свое уважение, – точно так же, как до того все приветствовали Роуан.

Геркулес, черный слуга-гаитянец, поспешил подать Филдингу бокал с бурбоном.

– Что-нибудь еще, мистер Филдинг? – спросил он.

– Нет, Геркулес, больше ничего не нужно. И никакой еды – меня тошнит от одного ее вида. За свою жизнь я и без того уже съел более чем достаточно.

Говорил он тихо, и голос звучал чуть глуховато, почти как старухин – тогда, в особняке…

– Итак, Карлотты больше нет… – Сказанные мрачным тоном слова были адресованы Беатрис, наклонившейся, чтобы поцеловать его. – Я единственный из стариков, кто еще остался на этом свете.

– Не нужно так говорить. У вас впереди еще целая вечность, – ответила Беа, обдавая Филдинга, а заодно и Роуан нежным цветочным ароматом духов, не менее дорогих, естественно, чем ее шикарное платье из красного шелка.

– Никогда не думала, что вы так уж намного старше меня, – заявила сидящая рядом с Филдингом Лили Мэйфейр, накрывая костлявой ладонью его руку. Седая, с поредевшими волосами, сквозь которые просвечивала кожа головы, и впалыми щеками, она в этот момент действительно казалась почти его ровесницей.

– Так, значит, вы занялись приведением в порядок особняка на Первой улице? – Филдинг повернулся к Роуан. – Вы и этот ваш… жених… Ну и как? До сих пор все шло нормально?

– Да, все идет отлично, – с легкой улыбкой ответила Роуан. – А почему вы об этом спрашиваете?

Филдинг нежно похлопал ее по руке, и от этого прикосновения по всему телу Роуан неожиданно разлилось приятное тепло, словно старик таким образом выразил ей свое благословение.

– Прекрасные новости, Роуан. – Филдинг успел отдышаться после утомительного путешествия от входа до стула, и голос его, по-прежнему тихий, обрел глубину и бархатистую мягкость. Роуан заметила, что белки его глаз с возрастом пожелтели, но вставные зубы сияли первозданной белизной. – Очень рад это слышать. Ведь она много лет никому не позволяла трогать там хоть что-нибудь. – В тоне его проскользнули гневные нотки. – Старая ведьма – других слов не придумаешь.

Среди сидевших слева от Филдинга женщин поднялся негромкий ропот.

– Дедушка! Ради всего святого!.. – Гиффорд тронула его за локоть и одновременно наклонилась, чтобы поднять и повесить на место соскользнувшую со спинки стула трость.

Однако он не обратил внимания на ее восклицание.

– Это правда Она довела особняк до полной разрухи. Удивляюсь, что его вообще удалось спасти.

– Дедушка, умоляю вас! – в отчаянии повторила Гиффорд.

– Не надо перебивать его, дорогая. Пусть говорит, – вмешалась в разговор Лили, сверкнув глазами в сторону Роуан. Голова ее чуть заметно тряслась, но тонкие пальцы крепко сжимали бокал.

– Никто не сможет заткнуть мне рот, – заявил старик. – Она твердила, что виноват во всем только он, что это он не позволяет ей что-либо делать. Она верила в его существование, но использовала его исключительно в своих целях.

Все вокруг вдруг примолкли и словно теснее сомкнули ряды. Роуан показалось, что даже свет несколько померк. Краем глаза она увидела приближавшуюся к ним темную фигуру Рэндалла.

– Дедушка, мне бы не хотелось, чтобы вы… – вновь начала было Гиффорд.

«А мне бы, напротив, очень этого хотелось…» – безмолвно возразила ей Роуан.

– На самом деле это она, – продолжал Филдинг, – это она хотела, чтобы дом развалился, она стремилась разрушить все. Удивляюсь, что она вообще не сожгла особняк – как та сумасшедшая экономка из «Ребекки»[136]. Я всегда боялся, что рано или поздно она это сделает. Что она сожжет все портреты и фотографии. Кстати, вы видели портреты? Вы видели снимки Джулиена с сыновьями на фоне входной двери?

– На фоне входной двери? Вы имеете в виду ту дверь, что по форме напоминает замочную скважину?

Неужели Майкл услышал? Да, конечно, и теперь он идет сюда, безуспешно пытаясь заставить хоть на минуту замолчать Сесилию, которая непрерывно нашептывает что-то ему на ухо, не замечая озадаченного выражения его лица. И Эрон стоит совсем неподалеку, под магнолией, и не сводит с них внимательного взгляда. Ах, если бы только можно было сделать так, чтобы они его не увидели.

Впрочем, они и так всегда заняты только собой – никто другой их не интересует. В данный момент все их внимание было обращено на Филдинга.

– Расскажите, расскажите ей все, – уговаривала его Фелис и, словно для большей убедительности, несколько раз взмахнула рукой, отчего серебряные браслеты на ее запястье зазвенели, как нежные колокольчики. – Уверяю вас, так будет лучше. Вы хотите знать, что думаю по этому поводу я? По-моему, Карлотта просто стремилась завладеть особняком и править в нем единолично. Она и оставалась в нем хозяйкой до самой своей смерти. Разве не так?

– Да ни к чему она не стремилась, – проворчал Филдинг, презрительно отмахиваясь левой рукой от слов Фелис. – Дом стал для нее проклятием, тяжким бременем. Она только и мечтала, как бы его уничтожить.

– Но какая связь между входной дверью и?.. – начала было Роуан.

– Дедушка, позвольте мне проводить вас…

– Никуда ты меня не проводишь, Гиффорд. – Решительные нотки сделали голос Филдинга почти молодым. – Роуан переезжает в особняк. А потому я должен кое-что ей рассказать.

– Но только в личной беседе, – заявила Гиффорд.

– Пусть расскажет, дорогая, – возразила Лили. – А нашу беседу вполне можно считать личной. Ведь все мы здесь – Мэйфейры.

– Ей понравится жить в этом доме – он такой красивый, – резко произнесла Магдален. – Чего вы добиваетесь? Вам нужно запугать ее?

Стоявший за спиной Магдален Рэндалл нахмурился, отчего все морщины на его лице сделались особенно глубокими, и, поджав губы, не сводил мрачного взгляда с Филдинга.

– Так что же вы хотели мне рассказать? – спросила Роуан.

– Все это не более чем старинные семейные предания, – вмешался в общий спор Райен. Чувствовалось, что он несколько раздражен происходящим, но старается это скрыть и потому говорит чуть медленнее, чем обычно. – Глупые сказки о двери-портале. Совершенно бессмысленные.

Майкл подошел и остановился позади Филдинга. Эрон тоже приблизился к спорщикам. Однако на них никто не обратил внимания.

– А мне было бы интересно послушать, – сказал Пирс. Он стоял рядом с Рэндаллом, за спиной Фелис, которая уже слегка захмелела и пристально смотрела на Филдинга, чуть покачивая головой. – Мой прадедушка нарисован на фоне этой двери. Я говорю о портрете, что висит в особняке. Они все позировали перед ней – словно сговорились.

– А почему, собственно, вас это вообще удивляет? – спросил Райен. – Что странного в том, что люди позируют художнику на крыльце своего дома? Или вы забыли, что до Карлотты он принадлежал нашему прапрадеду?

– Господи! Ну конечно! – пробормотал Майкл. – Так вот где я видел эту дверь! На портретах! Надо бы рассмотреть их получше…

Райен покосился в его сторону. Заметив это, Роуан поспешила привлечь внимание Майкла и жестом поманила его к себе. Обойдя небольшую группу, Майкл опустился на траву рядом со стулом Роуан, и она положила руку ему на плечо. Все это время Райен не сводил с него пристального взгляда.

– А если вы посмотрите на старые фотоснимки, то и там увидите все ту же дверь – похожую на замочную скважину. Входную дверь…

– Да-да, – перебила его Лили. – Кстати, точно такая же изображена и на фронтоне склепа. Хотя никто не знает, кто это сделал, когда и почему.

– Конечно, Джулиен, кто же еще, – негромко, но четко, так, чтобы услышали все, заявил Рэндалл, немедленно обратив на себя взгляды родственников. – И сделано это было отнюдь не случайно: эта дверь имела для него – и для остальных тоже – особое значение.

– Если вы станете пересказывать ей безумные бредни, – сказала Энн-Мэри, – она ни за что не захочет…

– Ничего подобного! – воскликнула Роуан. – Я хочу знать все. Уверяю вас, ничто не сможет помешать нам переселиться в особняк.

– Не уверен, – мрачно прокомментировал Рэндалл.

– Нашли время рассказывать страшные сказки, – с холодным осуждением прошептала Лорен.

– Неужели нам опять придется вытаскивать на свет всю эту кошмарную грязь? – Голос Гиффорд срывался от отчаяния.

Роуан видела, что Пирс озабочен состоянием матери, но он стоял от нее слишком далеко. Зато Райен был рядом. Он взял Гиффорд за руку и что-то шепнул ей в самое ухо.

«Похоже, она готова любой ценой помешать мне узнать правду», – подумала Роуан, а вслух спросила:

– Так в чем все-таки состоит загадка этой двери? Почему она столь важна и почему они позировали именно перед ней?

– Я не желаю больше об этом говорить! – крикнула Гиффорд. – Ну почему, скажите на милость, стоит нам собраться вместе – и мы непременно начинаем копаться в прошлом?!! Не лучше ли подумать о будущем?

– Именно это мы и делаем – заботимся о будущем, – заметил Рэндалл.. – И во имя собственного будущего юная леди должна кое о чем знать.

– Прежде всего меня интересует дверь-портал, – настаивала Роуан.

– Что ж, давайте, старичье упрямое, продолжайте! – сердито проговорила Фелис. – Если вы действительно решили заговорить после стольких лет упорного молчания, когда все сидели словно воды в рот набрав…

– Эта дверь с давних времен тесно связана с неким соглашением и обещанием… – начал Филдинг. – Суть связи всегда была окружена строжайшей тайной, передаваемой из поколения в поколение…

При этих словах Роуан посмотрела на сидевшего рядом Майкла. Положив руки на согнутые колени, он не сводил глаз с Филдинга, и даже сверху Роуан отлично видела то же испуганное и смятенное выражение, которое появлялось на его лице каждый раз, когда речь заходила о видении. Опять! В такие минуты Майкл переставал быть похожим на самого себя – он словно превращался в совершенно другого человека.

– По правде говоря, я никогда не слышала ни о каком соглашении или обещании, – сказала Сесилия. – И уж тем более о каком-то там портале!

К их поначалу немногочисленной группе уже успели присоединиться почти все остальные гости, и теперь слушатели стояли в три, а иногда и в четыре ряда Исаак и Уитфилд пристроились за спиной Пирса…

– Просто они не говорили об этом, – дрожащим и слегка театральным голосом пояснил такой же лысый, как и Филдинг, Питер Мэйфейр, пронзительным взглядом обводя собравшихся. – Это был их секрет, и они не желали с кем-либо им делиться.

– Но кого вы подразумеваете под словом «они»? – спросил Райен. – Моего деда? – От выпитого речь его сделалась слегка невнятной. – Вы имеете в виду Кортланда? – Он торопливо глотнул из бокала.

– Я не желаю… – громким шепотом начала было Гиффорд, но Райен сделал ей знак замолчать.

Филдинг тоже жестом велел ей успокоиться, и во взгляде его, брошенном в ее сторону, промелькнула злость.

– Да, конечно, Кортланд был одним из них, – подтвердил Филдинг. – Об этом знали все.

– Боже! Какие ужасные вещи вы говорите! – сердито воскликнула Магдален. – Я очень любила Кортланда.

– Многие из нас любили Кортланда, – сердито откликнулся Питер. – Я и сам готов был ради него на все. И тем не менее он тоже принадлежал к их числу. Это правда. Так же, как и отец Райена Пирс-старший входил в их компанию, пока была жива Стелла. И отец Рэндалла тоже. Разве не так?

Рэндалл устало кивнул и медленно отпил глоток бурбона, только что налитого в его бокал темнокожим официантом, который бесшумно и незаметно переходил от одного гостя к другому, по мере необходимости наполняя золотистым напитком их бокалы.

– Что все-таки значат эти ваши «один из них», «принадлежал к их числу» и так далее? – требовательно спросил Пирс. – Всю жизнь только и слышу: «из их числа», «не из их числа», но до сих пор понятия не имею, о чем идет речь! Объясните же наконец!

– Ничего особенного, – ответил Райен. – У них был своего рода светский клуб, объединявший людей одного круга.

– Вечеринки, кутежи и тому подобное… – добавил Райен.

– Все это закончилось вместе со смертью Стеллы, – сказала Магдален. – Моя мама очень дружила со Стеллой и участвовала во многих ее развлечениях. Никаких тринадцати ведьм там не было и в помине! А сплетни о них – вздорная чепуха.

– Тринадцать ведьм? – переспросила Роуан, чувствуя, как напрягся при упоминании о них Майкл.

Скосив взгляд чуть в сторону, она мельком увидела стоявшего на прежнем месте Эрона. Он прислонился спиной к стволу дерева и пристально смотрел в небо, как будто даже и не прислушиваясь к их разговору. Однако Роуан знала, что он отлично слышит каждое произнесенное здесь слово.

– Это тоже часть семейного предания, – пояснил Филдинг. Тон его был холодным, а голос звучал решительно и твердо, словно старик таким образом старался отделить себя от остальных. – Часть предания, рассказывающего о портале и соглашении.

– А в чем заключается суть предания? – настаивала Роуан.

– В том, что все они будут спасены благодаря порталу и тринадцати ведьмам, – сказал Филдинг и посмотрел на Питера. – Так гласило предание, и таково было обещание.

– Все это так и осталось загадкой, точного ответа на которую Стелла не знала, – покачал головой Рэндалл, – она не смогла до конца разгадать тайну.

– Спасены? – удивился Уитфилд. – Они хотели спасти свои души? Как любые добрые христиане?

– Спасены! Аллилуйя! – прокричала Маргарет-Энн и залпом осушила свой бокал, пролив несколько капелек на платье. – Мэйфейры отправляются в рай! Так и знала, что со всей этой кучей денег кто-нибудь непременно придумает нечто подобное!

– Ты пьяна, Маргарет-Энн, – прошептала Сесилия. – Да и я тоже.

Они чокнулись, приветствуя друг друга.

– Стелла мечтала собрать на своих вечеринках тринадцать ведьм? – уточнила Роуан.

– Да, – подтвердил Филдинг. – Именно к этому она и стремилась. Стелла называла себя ведьмой, как, впрочем, и ее мать, Мэри-Бет, – та никогда не пыталась делать из этого тайну. Она не скрывала, что обладает силой и может видеть того человека.

– Я… Я не позволю… – В голосе Гиффорд отчетливо слышались истерические нотки.

– Но почему?.. Почему всех так пугают эти рассказы? – тихо спросила Роуан. – Почему бы не отнестись к ним просто как к старинному преданию? И кто же он все-таки – тот человек?

Ответом ей было молчание. Родственники то смотрели на нее, то переглядывались между собой, словно ожидая, кто начнет первым. Лорен казалась рассерженной, а в глазах Лили явно читалось недоверие. Они понимали, что Роуан говорит неискренне.

– Вам прекрасно известно, что это отнюдь не «просто старинное предание», – едва слышно прошептал Филдинг.

– И они верили в него. – Гиффорд высоко вздернула подбородок, однако губы ее слегка дрожали. – И вера во всю эту чушь заставляла людей совершать дурные поступки.

– О каких дурных поступках вы говорите? – снова задала вопрос Роуан. – О том, что Карлотта сделала с моей мамой?

– Я говорю о том, что вытворял Кортланд! Вот о чем я говорю! – Гиффорд дрожала уже всем телом и была на грани истерики. Она в ярости уставилась на Райена, потом перевела взгляд на своего сына Пирса и вновь обратила его на Роуан. – И конечно же, о Карлотте тоже. Она предала вашу мать. Боже! Вы так многого еще не знаете!

– Ш-ш-ш-ш, Гиффорд, успокойтесь. Сегодня здесь слишком много выпивки, – прошептала Лили.

– Вам лучше уйти в дом, Гиффорд, – сказал Рэндалл.

Райен взял жену под руку и принялся что-то ей шептать, наклонившись к самому уху. Пирс подошел, чтобы помочь отцу, и они вдвоем повели Гиффорд прочь.

Фелис взволнованно перешептывалась с Магдален. Чуть в стороне от общей группы кто-то из гостей пытался собрать вместе всех детишек и уговорить их поиграть где-нибудь в другом месте.

– Но я хочу знать… – капризно возражала маленькая девочка в платье с фартучком.

– Я хочу знать, – заявила Роуан, – что именно они делали.

– Да, расскажите нам о Стелле, – попросила Беатрис, озабоченно косясь на Гиффорд, которая рыдала, уткнувшись в плечо Райена, в то время как он пытался увести ее как можно дальше от общего круга.

– Они верили в черную магию, – вновь заговорил Филдинг. – Они верили в истинность предания о тринадцати ведьмах и портале, но так и не смогли узнать, что и как следует делать, чтобы добиться цели.

– Но что, по их мнению, могла означать эта легенда? – продолжила свои настойчивые расспросы Беатрис. – Ах, как все это захватывающе интересно! Пожалуйста, расскажите!

– А вы по обыкновению поведаете об этом всем знакомым в округе, – заметил Рэндалл.

– А почему бы и нет? – парировала Беатрис. – Неужели вы полагаете, что кому-то из нас угрожает смерть на костре?

Райену наконец удалось уговорить Гиффорд войти в дом. Пирс прикрыл за ними створки французского окна.

– И все-таки мне хотелось бы знать. – Беатрис шагнула вперед и скрестила руки на груди. – Стелла не разгадала загадку. А кто знал точный ответ?

– Джулиен, – сказал Питер. – Мой дед. Он знал. Знал и поделился секретом с Мэри-Бет. Он даже оставил письменное объяснение, но Мэри-Бет уничтожила его записи. Она рассказала обо всем Стелле. А Стелла не смогла понять…

– Стеллу вообще мало что интересовало, – проворчал Филдинг.

– Да, правда. Точнее говоря, вообще ничего, – печально кивнула Лили. – Бедняжка Стелла! Она только и думала, что о вечеринках, добывании контрабандного спиртного и своих полоумных приятелях.

– На самом деле она не верила в истинность предания, – добавил Филдинг. – И это главное. Стелле вздумалось поиграть, а когда ситуация вышла из-под контроля, она испугалась и попыталась утопить собственный страх в контрабандном шампанском. Она стала свидетельницей ужасных событий, способных убедить любого, но по-прежнему отказывалась верить рассказам о портале, обещании и тринадцати ведьмах. А потом стало слишком поздно: ни Джулиена, ни Мэри-Бет уже не было в живых.

– Таким образом она разорвала информационную цепочку, да? – спросила Роуан. – Насколько я понимаю, они передали ей секрет вместе с изумрудом и всем остальным?

– Кулон с изумрудом никогда не играл важной роли, – сказала Лили. – Это Карлотта устроила суматоху вокруг него. Суть в том, что нельзя отнять кулон… В общем, он должен оставаться у того, кто его унаследовал. А Карлотта вбила себе в голову, что если ей удастся надежно спрятать изумруд, то она положит конец всем странным событиям. Словом, он послужил поводом к началу одного из великого множества ее совершенно бессмысленных сражений…

– Кроме того, Карлотта знала суть предания о портале и тринадцати ведьмах. – Сделав это заявление, Питер высокомерно взглянул на Филдинга.

– Откуда вдруг такая уверенность? – спросила Ло-рен. – Карлотта ни разу и словом не обмолвилась о чем-либо подобном.

– Естественно. Зачем ей было болтать о таких вещах? – пожал плечами Питер. – А уверен я потому, что Стелла сама сказала об этом моей матери. О том, что Карлотте все известно, но она решительно отказывается помочь. Дело в том, что Стелла всерьез вознамерилась воплотить в жизнь старое пророчество. Оно, кстати, не имеет ничего общего ни со спасением души, ни со всякими там аллилуйями. Речь идет совершенно о другом.

– Кто это сказал? – резко спросил Филдинг.

– Я сказал, вот кто.

– Ну и что же вам об этом известно? – вкрадчиво заговорил Рэндалл, даже не пытаясь скрыть звучавший в голосе едкий сарказм. – Кортланд сам объяснил мне, что, как только им удастся собрать вместе тринадцать ведьм, откроется портал между мирами.

– Между мирами? – насмешливо переспросил Питер. – Ну и какое отношение, хотел бы я знать, это имеет к спасению души? Кортланду ничего не было известно. Во всяком случае, не больше, чем Стелле. Если бы Кортланд знал обо всем заранее, он помог бы Стелле. Ведь он был там. И я тоже.

– Где это – там? – презрительно поинтересовался Филдинг.

– Неужели на вечеринках у Стеллы? – удивилась Лили.

– Во время своих вечеринок, как вы их называете, Стелла пыталась докопаться до истины, – объяснил Питер. – И я при этом присутствовал.

– Я понятия не имела о том, что вы в этом участвовали! – воскликнула Магдален.

– Но как вы могли там присутствовать? Ведь это было сто лет назад! – недоуменно спросила Маргарет-Энн.

– Ничего подобного, – возразил Питер. – Эти события происходили в тысяча девятьсот двадцать восьмом году. И я действительно был их свидетелем. Отец пришел в ярость, узнав, что мама позволила мне, двенадцатилетнему мальчику, отправиться в дом Стеллы. Кстати, Лорен тоже видела все своими глазами. А ей тогда было всего четыре года.

В подтверждение его слов Лорен лишь слегка кивнула, и глаза ее затуманились от воспоминаний. Однако она промолчала и не приняла участия в разговоре.

– Стелла пригласила к себе тринадцать избранных, – продолжил свой рассказ Питер. – Ее выбор основывался на наших неординарных способностях, ибо все мы от природы в той или иной мере обладали даром экстрасенсов, то есть умели читать чужие мысли, могли видеть призраков или перемещать предметы на расстоянии.

– О да, – все так же презрительно хмыкнул Филдинг. – Уж вы-то, полагаю, наделены всеми тремя способностями сразу. Именно поэтому я всегда выигрываю у вас в покер.

– Никто не мог сравниться со Стеллой, – покачал головой Питер. – За исключением разве что Кортланда – хотя и он был гораздо слабее – да еще, пожалуй, Пирса-старшего. Тот, несомненно, обладал немалыми способностями, но, во-первых, был тогда еще слишком молод, а во-вторых, во всем и полностью подчинялся Стелле. Остальные просто оказались лучшими из тех, кого Стелле вообще удалось найти. Вот почему она не отказалась и от Лорен. Девочка обещала стать сильным экстрасенсом в будущем, и Стелла не желала упустить даже малейший шанс. В общем, она собрала всех нас в особняке и объяснила, что мы должны попытаться открыть портал. Нам предстояло образовать круг и представить себе то, ради чего мы это делаем. И тогда должен был появиться он – пройти сквозь портал и оказаться рядом с нами. Только после этого он наконец перестал бы быть призраком и смог бы проникнуть в этот мир.

Несколько минут все молчали. Беатрис во все глаза смотрела на Питера, словно сам он вдруг превратился в призрака. Филдинг тоже не сводил с него пристального взгляда, но в этом взгляде преобладало недоверие, если не откровенная насмешка.

Изрезанное глубокими морщинами лицо Рэндалла оставалось непроницаемым.

– Роуан не понимает, о чем идет речь, – нарушил тишину голос Лили.

– Конечно. И мне кажется, нам следует на этом остановиться, – поддержала ее Энн-Мэри.

– Отлично понимает, – возразил им Рэндалл, глядя в глаза Роуан.

А Роуан, в свою очередь, смотрела только на Питера.

– Что означают ваши слова о том, что он смог бы проникнуть в этот мир? – спросила она наконец.

– Они означают, что он перестанет быть бесплотным духом. Что он получит возможность постоянно существовать в… материальной форме.

Рэндалл по-прежнему не сводил с Роуан изучающего взгляда, как будто старался понять и постичь в ней нечто такое, что до сих пор оставалось для него загадкой.

Филдинг издал легкий смешок – сухой и презрительный.

– Должно быть, это выдумки Стеллы. Отец говорил мне совсем другое. Он утверждал, что все участники соглашения будут спасены. Я слышал, как то же самое он говорил и моей матери.

– А что еще вы узнали от своего отца? – спросила Роуан.

– Боже мой! Роуан! Неужели вы действительно верите в эту чушь? – воскликнула Беатрис.

– Не стоит принимать его слова всерьез, Роуан, – сказала Энн-Мэри.

– Стелла была весьма странной особой, – добавила Лили.

– «Спасены» – именно это слово употребил отец, – настаивал на своем Филдинг. – Все они будут спасены, как только откроется портал. В этом и состояла главная загадка, ответ на которую не смогла найти Мэри-Бет. Она знала не больше других. Карлотта заявляла, что разгадала секрет, но она лгала. Ей хотелось помучить Стеллу. Не думаю, что истина была известна даже Джулиену.

– А вы помните точный текст самой загадки? – подал вдруг голос Майкл.

Филдинг резко повернулся в его сторону. И почти одновременно все взоры обратились на Майкла, словно его присутствие только сейчас заметили. Роуан многозначительно сжала его плечо и придвинулась ближе, как будто намереваясь обнять и тем самым показать присутствующим, что они с Майклом составляют одно неразделимое целое.

– Да. Что конкретно там говорилось? – спросила она.

Рэндалл и Питер переглянулись, а потом оба посмотрели на Филдинга.

Однако Филдинг отрицательно покачал головой.

– Этого я не знал. И, откровенно признаться, никогда не слышал, чтобы кто-то упоминал о каком-либо конкретном тексте. Речь просто шла о том, что, как только тринадцать ведьм соберутся вместе, портал наконец откроется. А в ту ночь, когда умер Джулиен, отец сказал: «Без Джулиена тринадцати никогда не будет…»

– А кто сообщил им о существовании тайны? Тот человек?

Этот невинный, казалось бы, вопрос вновь сделал Роуан центром всеобщего внимания. Даже в глазах Энн-Мэри мелькнуло осуждение, а Беатрис выглядела такой растерянной и потрясенной, словно кто-то на ее глазах осмелился нарушить строжкайшие правила этикета Взгляд Лорен и вовсе был каким-то странным.

– Она даже и понятия не имеет, о чем мы говорим! – воскликнула Беатрис.

– Полагаю, нам следует вообще забыть об этом, – высказала свое мнение Фелис.

– Как это – забыть? – удивился Филдинг. – Почему? А вы не допускаете, что этот человек однажды придет к ней, как приходил к другим? Разве с тех пор что-либо изменилось?

– Вы ее пугаете, – сказала Сесилия. – Честно говоря, и меня тоже.

– Вы имеете в виду того человека, который сообщил им о тайне? – повторила свой вопрос Роуан.

Ответа не последовало.

Ну как ей заставить их заговорить? Как выудить из них все, что им известно?

– Карлотта рассказала мне о том человеке, – наконец сообщила она. – И я его не боюсь.

В саду стояла удивительная тишина. Приближались сумерки. Все гости, за исключением Райена, который увел Гиффорд в дом и пока не вернулся, собрались в один тесный круг. Даже Пирс вновь занял свое место за спиной Питера. А вот слуги куда-то исчезли, как если бы почувствовали, что их присутствие в данный момент нежелательно.

Энн-Мэри взяла бутылку с ближайшего столика и с громким булькающим звуком наполнила свой бокал. К бутылке тут же потянулась еще чья-то рука, потом еще, еще… Однако все взгляды были по-прежнему прикованы к Роуан.

– Вы что, хотите напугать меня? – спросила Роуан.

– Нет-нет, ни в коем случае! – заверила ее Лорен.

– У нас и в мыслях не было ничего подобного! – подтвердила Сесилия. – Мне кажется, что такие разговоры способны все разрушить.

– …В огромном старом темном доме, похожем на тот…

– …Ерунда все это – вот мое мнение…

Рэндалл молча качал головой.

Питер пробормотал что-то вроде «нет-нет, что вы…»

Филдинг пристально смотрел на Роуан и не произнес ни звука.

И вновь безмолвие будто одеялом окутало всех присутствующих. Так тихо бывает в минуты сильного снегопада. Под кронами невысоких деревьев сгущались тени. В доме включили свет, и отблески его падали на лужайку.

– Кто-нибудь из вас хоть раз видел того человека? – настойчиво продолжала расспрашивать Роуан.

Лицо Питера оставалось мрачным и непроницаемым. Он, кажется, даже не заметил, как Лорен плеснула в его бокал немного бурбона.

– Господи! Мне так хотелось бы хоть разок увидеть его! – воскликнул Пирс.

– И мне тоже, – поддержала его Беатрис. – Я бы не стала пытаться отделаться от него. Напротив, с удовольствием поговорила бы…

– Ох, да замолчите же наконец, Беа, – не выдержал Питер. – Вы сами не понимаете, что говорите. Впрочем, как и всегда.

– Ну вы-то, конечно, все понимаете! – парировала Лили, вступаясь за Беатрис, и добавила: – Идите сюда, Беа, присоединяйтесь к женскому обществу. Когда начинается война, главное – выбрать правильную сторону.

– Вы старый идиот, и я вас ненавижу! – обиженно заявила Беатрис, усаживаясь на траву возле стула Лили. – Хотела бы я посмотреть, что вы станете делать, если этот человек и впрямь появится перед вами!

Питер в ответ лишь слегка приподнял бровь и демонстративно отпил глоток из своего бокала.

Филдинг ухмыльнулся и что-то проворчал себе под нос.

– Я много раз ходил к особняку на Первой улице и часами бродил вокруг ограды в надежде хоть одним глазком посмотреть на того человека, – вновь заговорил Пирс. – Я так мечтал, чтобы он появился – пусть даже на мгновение!

– Святые небеса! – вскрикнула Энн-Мэри. – Вам что, больше нечем было заняться, Пирс?

– Смотри, чтобы твоя мать об этом не узнала, – тихо шепнул Пирсу Исаак.

– Никто из вас не сомневается в том, что он действительно существует, – сказала Роуан. – И я уверена, что кое-кто его все-таки видел.

– И откуда, интересно, такая уверенность? – рассмеялась Фелис.

– Отец говорит, что все это не более чем фантазии и старые сказки, – подал голос Пирс.

– Послушайте, Пирс, – обернулась к нему Лили. – Будет лучше, если вы перестанете воспринимать каждое слово своего отца как библейское откровение, потому что на самом деле они отнюдь таковыми не являются.

– А вы видели его, тетя Лили? – спросил Пирс.

– Видела, – тихо ответила она. – Поверьте мне, видела.

На лицах всех присутствующих отразилось крайнее изумление, и лишь трое самых старших мужчин невозмутимо переглянулись между собой. Левая рука Филдинга чуть дрогнула, как будто он хотел сделать какой-то жест или заговорить, однако ни того ни другого не последовало.

– Да, он существует, – сказал Питер. – Он так же реален, как молния или ветер. – Питер сердито уставился на Пирса, потом вновь перевел взгляд на Роуан, как будто призывая их обоих особенно внимательно отнестись к этим словам, и в конце концов остановил его на Майкле. – Я видел его. Я видел его в тот вечер, когда Стелла собрала нас в особняке. И потом тоже. Видела его и Лили. И Лорен. И вы, Фелис, – я знаю, что это так. А если спросите Кармен, она ответит вам то же самое. Что же вы молчите, Фелис? А вы, Филдинг? Не станете же вы отрицать, что видели его на Первой улице в ту ночь, когда умерла Мэри-Бет! Да почти всем, кто сейчас здесь присутствует – за исключением разве что самых молодых, – так или иначе доводилось встречать его. – Он опять взглянул на Роуан. – Спросите их – и они подтвердят все, что я вам сказал.

В задних рядах тесного круга родственников поднялся громкий ропот. Молодые Мэйфейры – Полли, Клэнси, Тим и многие другие, чьи имена Роуан еще не успела узнать или запомнить, – не встречали призрака и потому не знали, верить услышанному или нет. Маленькая Мона с неизменной ленточкой в волосах стала вдруг решительно пробираться вперед. За ней по пятам следовала более высокая Дженнифер.

– Расскажите, что именно вы видели, – требовательно обратилась к Питеру Роуан. – Ведь не хотите же вы уверить меня в том, что в тот вечер, когда Стелла собрала всех вас вместе в особняке, он вот так взял и просто вошел в дверь.

Питер скользнул взглядом по лицам родственников, чуть дольше задержав его на Маргарет-Энн, потом на Майкле и Роуан. Он словно выжидал и пытался собраться с мыслями. Наконец он взял в руку бокал, залпом осушил его до дна и только после этого начал:

– Он был там – сияющий, мерцающий призрак. Но на какие-то несколько мгновений он вдруг словно материализовался и выглядел точно так же, как любое существо из плоти и крови. Клянусь, я видел это собственными глазами. Я чувствовал тепло, исходившее от него в процессе материализации. И слышал его шаги. Да-да, гулкие и четкие шаги в холле, когда он шел к нам. Он возник пред нами, совершенно реальный, ничем не отличающийся от нормального человека, такого, как вы или я. – Питер вновь взял в руку бокал, отпил из него и еще раз оглядел слушателей. Затем со вздохом продолжил: – А потом он исчез. Как было всегда. И вновь возникло ощущение тепла, запахло дымом, и по дому пронесся ветер, резко всколыхнувший шторы на окнах. Он исчез – не смог удержаться в материальной форме. А у нас недостало сил, чтобы помочь ему в этом. Нас было тринадцать – тринадцать ведьм, как говорила Стелла. И еще четырехлетняя малышка Лорен. Однако мы были не из того же племени, что и Джулиен, Мэри-Бет или бабушка Маргарита, хозяйка Ривербенда. И мы не смогли исполнить задуманное. А Карлотта… Карлотта, которая, несомненно, обладала гораздо большей силой, чем Стелла, – поверьте, я вовсе не преувеличиваю, это правда, – не захотела к нам присоединиться. Она лежала у себя наверху, смотрела в потолок и читала молитвы. По окончании каждой молитвы она обращалась к Святой Деве с просьбой отправить это существо в ад и только после этого переходила к следующей.

Питер поджал губы, мрачно заглянул в свой пустой бокал и чуть встряхнул его, чтобы оставшийся на дне лед поскорее растаял, после чего медленно оглядел всех, включая даже маленькую рыжеволосую Мону, и заговорил вновь:

– Итак, можете записать где угодно: Питер Мэйфейр видел его. Лорен и Лили пусть говорят сами за себя, равно как и Рэндалл. Им тоже есть что рассказать. А пока… Я, Питер Мэйфейр, во всеуслышание заявляю, что видел того человека. И об этом факте вы можете смело поведать своим детям и внукам.

На лужайке опять наступила тишина. Только откуда-то издалека доносился стрекот цикад. Стояло полное безветрие. Постепенно темнело, тени становились все гуще. Из многочисленных окон дома на траву лился желтоватый свет.

– Все правильно, – со вздохом подтвердила Лили. – Он по-прежнему там. Вам действительно следует знать об этом, дорогая. – Она с улыбкой взглянула на Роуан. – Все мы видели его, и не раз. Конечно, не всегда столь же ясно, как в тот вечер, и, как правило, в течение буквально нескольких мгновений.

– Вы тоже были там? – спросила Роуан.

– Да, была, – кивнула Лили. – Но видели мы его не только в тот вечер, но и после. Он часто появлялся на боковой террасе, возле Дейрдре. – Она посмотрела на Лорен. – Мы видели его даже тогда, когда сами того не хотели…

– Не бойтесь его, Роуан. – Голос Лорен был полон презрения.

– Ну конечно, теперь вы уговариваете ее не бояться! – воскликнула Беатрис. – Вы просто суеверные и отсталые чудовища, вот вы кто!

– Не позволяйте им выжить вас из особняка, – быстро проговорила Магдален.

– Ни в коем случае, – поддержала ее Фелис. – А если вам нужен мой совет, то вот он: забудьте старые сказки. Выбросите из головы все эти глупости про тринадцать ведьм и портал. А заодно и мысли о нем. Он всего лишь призрак, и не более того. Быть может, мои слова покажутся вам странными, но они правдивы.

– Он ничего вам не сделает, – с насмешливой улыбкой добавила Лорен.

– Он не сможет, – подтвердила Фелис. – Он подобен легкому ветерку.

– Он призрак, – сказала Лили. – Он был им всегда и останется таковым вовеки.

– И кто знает, – пожала плечами Сесилия, – вполне возможно, что его там давно уже нет. – Заметив устремленные на нее вопросительные взгляды, она добавила: – Но ведь его никто там не видел со дня смерти Дейрдре.

В доме громко хлопнула дверь, и со звоном посыпались разбитые стекла. В задних рядах тесного кружка Мэйфейров началось какое-то движение, люди отходили в сторону, пропуская яростно пробиравшуюся в центр Гиффорд. Руки у нее тряслись, лицо раскраснелось, взмокло от пота и было покрыто пятнами.

– Не сможет?! – Голос ее срывался едва ли не на визг. – Не сможет причинить кому-либо вред?!! Вы хотите убедить ее в этом? Не сможет что-либо сделать? Он? Он, который убил Кортланда?! Да, он убил его, после того как Кортланд изнасиловал вашу мать, Роуан! А вы об этом не знали? Они не сказали вам, Роуан?

– Замолчите, Гиффорд! – прорычал Филдинг. – Немедленно замолчите!

– Кортланд был вашим отцом! – не переставала кричать Гиффорд. – Черта с два он не может ничего сделать! Прогоните его, Роуан! Используйте против него всю свою силу, но только прогоните его! Очистите дом, изгоните из него дьявола! А если потребуется, то… сожгите особняк! Сожгите дотла!..

Со всех сторон зазвучали возмущенные голоса, крики протеста, посыпались негодующие реплики. Прибежавший из дома Райен попытался приструнить жену, но она резко развернулась и влепила ему звонкую пощечину. Все дружно ахнули. Пирс буквально омертвел от такого позора и застыл, беспомощно опустив руки.

Лили резко встала и пошла прочь. Ее примеру последовала Фелис. Она так спешила, что едва не упала, но на помощь подоспела Энн-Мэри, и они вместе покинули лужайку. Остальные замерли на своих местах. Райен вытирал лицо носовым платком, и было видно, что он изо всех сил старается взять себя в руки. Гиффорд по-прежнему стояла рядом с ним. Губы у нее тряслись, пальцы были стиснуты в кулаки. Беатрис несколько раз порывалась броситься к ней, чтобы помочь, но явно не знала, что именно следует делать.

Роуан встала и подошла к Гиффорд.

– Прошу вас, выслушайте меня. – Она старалась говорить как можно спокойнее. – Не бойтесь. Всех нас волнует будущее, а не прошлое. – Она взяла Гиффорд за руки, и та неохотно подняла голову. – Я буду делать только то, что сможет принести пользу всей семье. Только то, что хорошо и справедливо, – вы меня понимаете?

Гиффорд расплакалась, голова ее вновь упала на грудь, волосы растрепались и почти скрыли лицо.

– Только злые и жестокие люди могли быть счастливы в том доме, – сквозь всхлипывания заговорила она. – Они все были злыми, в том числе и Кортланд.

Пирс и Райен обняли ее с двух сторон и попытались увести, однако Роуан не позволила им сделать это, хотя видела, что Райен едва сдерживает гнев.

– Слишком много спиртного, – сказала Сесилия.

Кто-то включил уличное освещение.

Роуан показалось, что Гиффорд вот-вот упадет в обморок, и она поспешила схватить ее за руки.

– Нет-нет, Гиффорд, держитесь. И выслушайте меня.

Она обращалась к Гиффорд, однако на самом деле ее слова были адресованы всем. Лили остановилась неподалеку, рядом с ней была Фелис. Беатрис не сводила с Роуан пристального взгляда. Майкл стоял позади Филдинга и тоже пристально следил за невестой.

– Я внимательно слушала всех вас, – продолжала Роуан, – и многое узнала. А теперь позвольте мне высказать свое мнение. Для того чтобы противостоять этому странному духу и его козням, необходимо понять, что он собой представляет, – увидеть его, так сказать, в истинном свете и во всей широте аспектов. В число этих аспектов входит и наша семья. И мы не должны позволить ему разорвать семейные связи и разрушить нашу жизнь. Если он, как вы утверждаете, действительно существует, что ж, пусть он принадлежит только миру теней.

Рэндалл и Питер смотрели на нее в упор. Чувствовалось, что оба напряжены до предела. Лорен замерла в ожидании. Эрон стоял почти рядом с Майклом и буквально ловил каждое слово Роуан. И только Филдинг холодно усмехался и, казалось, потерял к Роуан всякий интерес. Гиффорд застыла словно в оцепенении.

– Мне кажется, – продолжала Роуан, – Мэри-Бет и Джулиен это понимали. Вот почему я намерена следовать их примеру. И если в особняке на Первой улице перед моими глазами когда-либо возникнет нечто странное, если из тени выйдет какое-либо таинственное существо, ему никогда не удастся нарушить мои планы и затмить то, что для меня в этой жизни гораздо важнее. Надеюсь, все вы понимаете, что я имею в виду.

Гиффорд стояла рядом с Роуан и слушала ее, затаив дыхание. До Роуан постепенно дошло, какой необычной кажется многим сложившаяся ситуация и как странно звучат сейчас ее речи.

И в самом деле, все смотрели на нее в полнейшем изумлении.

Роуан медленно выпустила руки Гиффорд, и та, отступив назад, буквально упала в объятия Райена. Однако глаза ее, неестественно расширенные и совершенно пустые, были по-прежнему обращены на Роуан.

– Я вас пугаю? – спросила Роуан.

– Нет-нет, теперь уже все в порядке, – ответил Райен.

– Да, теперь все хорошо, – подтвердил Пирс.

Гиффорд молчала. Все остальные выглядели смущенными. Роуан повернулась к Майклу и увидела на его лице то же выражение, что и у других: крайнее изумление. Но не только. В глазах его явственно читались так хорошо ей знакомые по прежним временам беспокойство и душевная мука.

Беатрис, пробормотав извинения за все случившееся, встала и повела Гиффорд с лужайки. Райен последовал за ними. Пирс остался стоять, где стоял, – безмолвный и неподвижный, словно статуя.

Лили смущенно оглянулась вокруг, потом подозвала Геркулеса и попросила найти ее пальто.

Рэндалл, Филдинг и Питер не двигались со своих мест. Остальные медленно разбредались кто куда и исчезали в тенях вокруг лужайки. Малышка с лентой в волосах остановилась неподалеку и не отрываясь смотрела на Роуан, ее круглое личико светлым пятном выделялось на фоне темноты. Дженн, девочка постарше, кажется, плакала.

Внезапно Питер схватил Роуан за руку.

– Вы приняли очень мудрое решение, – сказал он. – Позволив себе попасть в плен старых легенд и сказок, вы бы попросту загубили свою жизнь.

– Он прав, – поддержал Питера Рэндалл. – Именно это случилось со Стеллой. И с Карлоттой. Она растратила жизнь впустую. Да, впустую…

Чувствовалось, что Рэндалл чем-то крайне обеспокоен и ему не терпится поскорее покинуть этот дом. Что, собственно, он и поспешил сделать, даже не попрощавшись.

Филдинг обернулся к Майклу.

– Помогите-ка мне встать, молодой человек, – сказал он. – Праздник закончился. Да, кстати, мои поздравления по случаю вашего бракосочетания. Кто знает, быть может, я и доживу до свадебного торжества. Только уж, пожалуйста, не приглашайте на него призрака.

Майкл выглядел совершенно растерянным. Он посмотрел на Роуан, потом на старика, затем очень бережно помог тому подняться со стула и вновь перевел взгляд на Роуан. Лицо его по-прежнему выражало страх и смущение.

Несколько человек из числа молодого поколения Мэйфейров подошли к Роуан, чтобы попрощаться. Они пожелали ей сохранять мужество и не впадать в уныние из-за безумных выходок некоторых членов семейства. Энн-Мэри умоляла ее ни в коем случае не отказываться от намеченных планов.

Легкий ветерок принес наконец долгожданную прохладу.

– Мы все непременно умрем от горя, если вы откажетесь переехать в особняк, – заявила Маргарет-Энн.

– Вы ведь не бросите дом на произвол судьбы? – спросила Клэнси.

– Конечно нет, – улыбнулась Роуан. – Откуда такие абсурдные мысли?

Эрон стоял в стороне и с невозмутимым видом наблюдал за происходящим.

Вернулась Беатрис. Она обрушила на Роуан целый поток извинений за недопустимое поведение Гиффорд и умоляла ее не обращать внимания на подобные выходки и не расстраиваться.

На лужайку постепенно возвращались остальные гости. Они успели отыскать свои оставленные где попало пальто, плащи, сумочки…

Уже совсем стемнело. В воздухе разлилась восхитительная прохлада.

Встреча с родственниками подошла к концу.

Прощание длилось еще около получаса. Все говорили приблизительно одно и то же: просили Роуан остаться, продолжать реставрационные работы в особняке и выбросить из головы старые сплетни…

Райен попросил прощения за поведение Гиффорд и за все ужасные слова, ею сказанные. Естественно, заверил он, их нельзя воспринимать всерьез. Роуан лишь махнула рукой, давая понять, что не сердится.

– Я очень благодарна вам за все, поверьте, это действительно так, – сказала она. – И пожалуйста, забудем об остальном. Мне непременно хотелось услышать семейные предания, узнать мнение о них других членов семьи. И все вы помогли мне в этом.

– Там нет никакого призрака, – заверил Райен, глядя в глаза Роуан, и, не дождавшись ответа, добавил: – В особняке на Первой улице вы будете счастливы. Вы полностью измените этот дом и подарите ему вторую жизнь.

Пожав руку подошедшему к ним Майклу, Райен направился к выходу.

Роуан повернулась, чтобы тоже уйти, и увидела у ворот Эрона, беседующего с Гиффорд и Беатрис. Гиффорд выглядела совершенно спокойной.

Райен стоял чуть в стороне и терпеливо ожидал окончания разговора.

– И пожалуйста, поверьте, вам не о чем волноваться, – уверял Эрон. Британский акцент придавал его голосу поистине неотразимый шарм.

Внезапно Гиффорд вскинула руки и порывисто заключила Эрона в объятия. Он обнял ее в ответ, потом отстранился и галантно поцеловал ей руку. Было заметно, что Беатрис едва сдерживает эмоции. Наконец лимузин Эрона подкатил к краю тротуара, и обе женщины отступили назад. Гиффорд была бледна и выглядела крайне усталой.

– Не волнуйтесь, Роуан, все пройдет отлично, – весело сказала Беатрис. – И не забудьте о завтрашнем ланче. Ваша свадьба будет самой красивой и поистине незабываемой.

– Все хорошо, Беа, – улыбнулась Роуан.

Роуан и Майкл скользнули на заднее сиденье лимузина, а Эрон по обыкновению занял свое любимое место – спиной к водителю. Автомобиль медленно отъехал от тротуара.

Влажная духота сумеречного сада осталась позади, и ворвавшийся в окна поток прохладного воздуха доставил Роуан неизъяснимое наслаждение. Она закрыла глаза и несколько раз глубоко вдохнула.

Когда она вновь взглянула в окно, они как раз проезжали мимо протянувшихся вдоль шоссе новых городских кладбищ. Тонированные стекла лимузина лишали открывшуюся перед ней картину красок и тем самым делали ее особенно мрачной. Каким отвратительным и ужасным выглядит мир, когда приходится смотреть на него сквозь эти темные стекла, подумалось Роуан. Ей отчего-то вдруг стало не по себе.

Она повернулась к Майклу и, вновь увидев на его лице знакомое страдальческое выражение, нетерпеливо поморщилась. То, что она сегодня узнала, пожалуй, лишь возбудило ее, но не заставило изменить принятые раньше решения. Откровенно говоря, все случившееся показалось ей захватывающе интересным.

– Ведь ничего же не изменилось, – сказала она Майклу. – Рано или поздно он все равно придет ко мне, чтобы получить желаемое. Но он получит отпор и проиграет битву. Мы стремились раздобыть как можно больше сведений о числе и двери-портале, и мы их получили…

Майкл ничего не ответил.

– Пойми, – настаивала Роуан, – ничего не изменилось. Ни-че-го…

И вновь ответом ей было молчание.

– Да прекрати же ты наконец думать об этом! – воскликнула Роуан, на этот раз довольно-таки резко. – Будь уверен, я никогда не стану собирать вместе тринадцать ведьм. У меня есть дела поважнее. И я вовсе не собиралась пугать родственников. Наверное, просто не смогла подобрать правильные слова и недостаточно точно выразила собственные мысли.

– Они все неправильно поняли, – пробормотал Майкл, глядя на Эрона, который сидел напротив и невозмутимо наблюдал за ними.

По тону, каким были сказаны эти слова, Роуан догадалась, что Майкл расстроен и очень встревожен.

– О чем ты говоришь? – спросила она.

– Нет никакой необходимости собирать вместе тринадцать ведьм. – Майкл повернулся к ней, и в его голубых глазах замелькали отблески фар проносящихся мимо автомобилей. – Суть загадки вовсе не в этом. Они не в состоянии понять, потому что не знают историю своего семейства.

– Что ты хочешь этим сказать?

Таким взволнованным Роуан не видела его давно – с того самого дня, когда он вдребезги разбивал ужасные сосуды. Она знала, что пульс у него опять зашкаливает, и физически чувствовала, как стучит кровь в его висках. О, как ненавистно было ей это безумное волнение!

– Майкл, пожалуйста, ради всего святого!..

– Роуан, сосчитай своих предшественниц! Этот дьявол ждал появления тринадцатой ведьмы – тринадцатой со времен Сюзанны! И эта тринадцатая ведьма – ты! Считай: Сюзанна, Дебора, Шарлотта, Жанна Луиза, Анжелика, Мари-Клодетт… Потом уже здесь, в Луизиане: Маргарита, Кэтрин, Мэри-Бет… Далее идут Стелла, Анта и Дейрдре… И наконец – ты, Роуан! Тринадцатая ведьма – самая сильная, та, которая может стать для него порталом, помочь ему пересечь границу между мирами. Ты и есть его портал, Роуан! Вот почему в склепе только двенадцать могил, а не тринадцать… Тринадцатая – это портал.

– Хорошо, пусть так. – Роуан сложила ладони в молитвенном жесте и изо всех сил старалась сохранить спокойный тон. – Но ведь нам это было известно и раньше. Дьявол тоже это предвидел. Он сам сказал тебе, что способен заглядывать далеко в будущее. И что в будущем он видит тринадцатую. Но даже дьявол не может предусмотреть все. Он не знает, кто я на самом деле.

– Нет, он говорил не об этом. Он утверждал, что видит все, до самого конца, что не в моих силах остановить и удержать тебя или помешать ему добиться цели. Он сказал, что терпение его столь же безгранично, как терпение Всевышнего…

– Послушайте, Майкл! – перебил его Эрон. – Дьявол вовсе не обязан говорить вам только правду. Не попадайтесь же в его ловушку. Он играет словами и лжет. Он вас обманывает.

– Да, Эрон, я знаю. Знаю, что дьявол обманывает. Знаю, что он лжив по природе своей. Мне твердили об этом с пеленок. Но бога ради объясните мне тогда, чего он ждет. Почему он позволяет нам изо дня в день спокойно заниматься своими делами, а сам тем временем ожидает благоприятного момента? Эти мысли сводят меня с ума!

Роуан коснулась пальцами его запястья, но, как только Майкл догадался, что она пытается нащупать пульс, он мгновенно отдернул руку.

– Если мне понадобится врач, я скажу. Договорились? – резко бросил он.

Роуан обиженно отодвинулась и отвернулась к окну. Ее самолюбие было уязвлено. Она сердилась на себя за то, что не сумела быть достаточно терпеливой. Ей было больно видеть его в таком состоянии. Она ненавидела собственные страхи и душевные мучения.

Ей вдруг пришло в голову, что, реагируя таким образом, он каждый раз играет на руку тем невидимым силам, которые жаждут обрести над ними контроль, и что, быть может, они избрали для своих козней именно Майкла лишь потому, что он так легко поддается их воздействию. Но разве может она сказать об этом ему? Ни за что! Он почувствует себя оскорбленным, униженным, а ей будет больно видеть его страдания.

Совершенно разбитая, она продолжала сидеть, растерянно глядя на свои безвольно лежащие на коленях руки. Что сказал ему призрак? «И я пребуду во плоти и крови, когда тебя не будет на этом свете»? Да, кажется, такими были его слова. Несмотря на то что ей виден был лишь затылок Майкла, Роуан слышала, как бешено стучит его сердце, и понимала, в каком он сейчас состоянии. «…Когда тебя не будет на этом свете». Интуиция всегда говорила ей, что от природы Майкл обладает великолепным здоровьем, что он не по годам силен, крепок и энергичен. Но сейчас… Невероятные события последнего времени, стрессы и душевные муки стремительно разрушают его организм.

Господи, как ужасно все обернулось! Страшные тайны, которые открылись им сегодня, способны отравить всю дальнейшую жизнь. А ведь она стремилась совсем не к этому и рассчитывала на прямо противоположный результат. Быть может, не стоило ворошить прошлое? Не лучше ли было прислушаться к мнению Гиффорд и просто насладиться прекрасным приемом на свежем воздухе, приятно провести время в компании родственников, обсуждая с ними планы дальнейшей реставрации дома и детали предстоящей свадебной церемонии?

– Майкл! – Голос Эрона звучал спокойно и мягко. – Он все время лжет и насмехается над вами. Подумайте, какое он имеет право предсказывать что-либо? И какую цель он может преследовать, кроме как обманным путем добиться того, чтобы его предсказания рано или поздно сбылись?

– Но где же он, черт побери? – Чувствовалось, что нервы у Майкла на пределе. – Послушайте, Эрон, может, я хватаюсь за соломинку, но хочу задать вам вопрос. В тот первый вечер, когда я отправился в особняк, как думаете, заговорил бы он со мной, не будь там вас? Почему он показался так ненадолго и исчез, рассеялся словно дым?

– Я могу дать вам великое множество объяснений относительно каждого его появления. Но я отнюдь не уверен, что хотя бы одно из них окажется верным. Главное – относиться ко всему разумно и понять, что он всего лишь обманщик.

– Вот именно, – кивнула Роуан.

– Господи, да что же им еще нужно от меня? – прошептал Майкл. – Я получил все, о чем мог только мечтать: любимую женщину, возможность вернуться домой и жить в особняке, который полюбил с детства. Мы с Роуан хотим ребенка! Что происходит? Он заговаривает со мной, а те, другие, приходят и молчат. Боже! Если бы я только мог избавиться от ощущения, что все предопределено заранее! Ведь то же самое сказал и Таунсенд! Он сказал, что все предопределено и спланировано. Но кем?

– Майкл, ты должен взять себя в руки, – сказала Роуан. – Все идет прекрасно, и в этом прежде всего наша заслуга: мы хозяева своей судьбы, мы будем сами строить собственную жизнь. После смерти старухи все постепенно налаживается. Знаешь, иногда мне кажется, что я делаю именно то, что стремилась сделать моя мать. Возможно, это покажется безумием, но временами я почти уверена, что превращаю в реальность мечты Дейрдре.

Мужчины промолчали.

– Ты слышал, что я сказала сегодня родственникам, Майкл? – продолжала Роуан. – Скажи, ты веришь в меня?

– Обещай мне только одно, Роуан… – Майкл взял ее руку и переплел ее пальцы со своими. – Обещай, что если ты когда-нибудь увидишь это существо, то не станешь скрывать это от меня. Обещай, что непременно расскажешь о его появлении. Непременно…

– Господи, Майкл! Ты ведешь себя как ревнивый муж!

– Хочешь знать, что сказал мне тот старик, когда я провожал его до машины?

– Ты имеешь в виду Филдинга?

– Да. Так вот. Он произнес только одну фразу: «Будьте осторожны, молодой человек». Как думаешь, что бы это значило? Что он хотел этим сказать?

– Черт бы его побрал за такие речи! – прошептала Роуан, неожиданно для самой себя приходя в ярость и отдергивая руку. – Да кем вообразил себя этот негодный старикан?! Как он посмел говорить тебе такие вещи?! Пусть даже не появляется на нашей свадьбе! Он никогда не переступит порог нашего дома!..

Роуан замолчала, буквально захлебнувшись словами от гнева. Горечь захлестнула ее. Ее любовь к Мэйфейрам была поистине всепоглощающей, она полностью им доверяла, упивалась близостью с ними, ощущением, что наконец-то у нее появилась семья… И теперь ей казалось, что Филдинг нанес ей подлый удар в спину, что он предал ее… Роуан разрыдалась. И как назло, в сумочке опять не оказалось носового платка! У нее было такое чувство, что Майкл получил пощечину, что его незаслуженно оскорбили… На самом деле следовало бы повесить этого отвратительного старика, который осмелился…

Майкл вновь попытался взять ее за руку, но она резко оттолкнула его. Она была буквально вне себя от бешенства и к тому же злилась на себя – за непрошеные слезы.

– Вот, Роуан, возьмите. – Эрон протянул ей носовой платок.

С трудом выдавив из себя «спасибо», она приложила платок к глазам.

– Роуан, мне действительно жаль, что так вышло, – прошептал Майкл.

– Ты тоже хорош, Майкл! – воскликнула она. – Неужели ты не в силах противостоять им? Хватит! Пора перестать думать об этих видениях и скакать от радости каждый раз, когда очередной осколок головоломки встает наконец на свое место. Пойми, тебе явилась вовсе не Святая Дева! Это все они, это их козни!

– Нет, Роуан, ты не права.

В голосе Майкла прозвучала такая мука, что сердце Роуан едва не разорвалось от боли. Она не хотела сдаваться, но высказать свои истинные мысли боялась. А он не понимал, что вся его миссия заключалась лишь в том, чтобы заставить ее, Роуан, вернуться в Новый Орлеан, сделать так, чтобы она осталась в этом городе и родила ребенка, который в будущем унаследует легат Мэйфейров. Майкл не понимал, что этот проклятый призрак вполне мог спровоцировать его падение в воду, а потом послать ему видение и организовать чудесное спасение от смерти. Вот почему Артур Лангтри явился ему и умолял бежать, пока не поздно.

Ничего этого Майкл не понимал, а она в глубине души надеялась, что все-таки ошибается в своих предположениях, и потому не осмеливалась даже заикнуться о них.

– Успокойтесь, прошу вас, – мягко произнес Эрон. – Давайте сменим тему. Филдинг, конечно, наговорил много глупостей. Будьте снисходительны к пожилому человеку – он просто хотел выглядеть в ваших глазах более значительным. Эти трое – Рэндалл, Питер и Филдинг – как будто соревновались между собой. Не судите их строго. Поверьте мне, я знаю, что говорю, ибо и сам уже стар.

Негромкий голос Эрона звучал словно умиротворяющая музыка, и Роуан чувствовала, как под его воздействием с души ее постепенно спадает напряжение. Она взглянула Эрону в лицо. Он улыбался. И она невольно улыбнулась ему в ответ.

– Как вы думаете, Эрон, они хорошие люди? – спросила она, демонстративно не обращая внимания на Майкла.

– Очень. Гораздо лучше, чем большинство других. И они любят вас, моя дорогая. Искренне любят. И старик Филдинг тоже. Встреча с вами, быть может, самое значительное событие в его жизни за последние десять лет. Его редко приглашают на семейные праздники. И внимание, проявленное к нему сегодня, доставило старику истинное наслаждение – он просто купался в нем. К тому же вы должны учесть, что, несмотря на все их страшные тайны и секреты, им известно гораздо меньше, чем вам.

– Да-да, – едва слышно откликнулась Роуан. – Вы, как всегда, правы.

Такие эмоциональные всплески никогда не проходили для нее даром. Но если многим людям они помогали расслабиться, то она, напротив, всегда чувствовала себя после них совершенно вымотанной и несчастной.

– Ладно, – уже громче сказала она, – я его прощаю. И даже готова была бы попросить старичка выступить в роли посаженого отца на моей свадьбе, но… Но у меня уже есть кандидат – очень дорогой мне человек и верный друг. – Она промокнула сложенным носовым платком все еще влажные глаза и провела им по губам. – Я говорю о вас, Эрон. Понимаю, что несколько запоздала со своей просьбой, и все-таки… Вы не откажетесь проводить меня к алтарю, Эрон?

– Дорогая моя, это для меня величайшая честь! Ничто не доставит мне большего удовольствия, и я буду счастлив это сделать! – Эрон крепко сжал руку Роуан. – А теперь прошу вас, пожалуйста, забудьте о глупом старике и обо всем, что он вам наговорил.

– Спасибо, Эрон.

Роуан откинулась на спинку сиденья, несколько раз глубоко вдохнула и только потом повернулась к Майклу, которого до сих пор намеренно игнорировала. Он выглядел таким потерянным, что ее вдруг охватила нестерпимая жалость.

– Ну что? Ты успокоился? – спросила она. – Или у тебя уже инфаркт? Ты какой-то неестественно тихий.

Он тихо рассмеялся и мгновенно оттаял. Голубые глаза вновь ярко заблестели.

– Знаешь, – заговорил он, вновь беря Роуан за руку, – в детстве мне казалось, что это просто здорово – иметь собственное фамильное привидение. Мне так хотелось обладать способностью видеть призраков. Я часто думал, как это, должно быть, захватывающе интересно – поселиться в доме, где они обитают…

Слава богу! Перед ней был опять прежний Майкл – веселый, сильный, хотя все еще немного взвинченный. Роуан наклонилась и поцеловала его в чуть загрубевшую, с утра не бритую щеку.

– Прости, я сорвалась. Немного сдали нервы.

– Я тоже прошу у тебя прощения, солнышко. Но ведь старик не желал нам зла. Он просто чуть-чуть не в себе. Они все немного странные. Наверное, виновата ирландская кровь, которая течет в их жилах. Знаешь, мне не часто доводилось иметь дело с ирландцами благородного происхождения, но, полагаю, они такие же психи, как и остальные.

По губам наблюдавшего за ними Эрона скользнула легкая улыбка.

День выдался нелегким, и все они безмерно устали, а последний разговор, казалось, отнял у них последние капли жизненной энергии.

Роуан показалось, что вокруг вновь сгущается мрак. Или виной тому тонированные стекла? Слишком уж они темные.

Она прислонилась головой к мягкой кожаной спинке сиденья и расслабилась. За окнами лимузина мелькали убогие городские дома: деревянные коттеджи, рассчитанные на две семьи, со ставнями на окнах и потемневшей от времени резьбой, низкие, приземистые каменные строения с облупившейся штукатуркой, кажущиеся совершенно чужеродными среди старых дубов и высоких зарослей травы. И тем не менее Роуан нравился этот город. Он был живым, реальным, настоящим, и в сравнении с ним весь внешний блеск и показной лоск ее безупречной Калифорнии превращался в ничто.

Как ей убедить этих двоих в том, что она поступает правильно и не сомневается в своей правоте? Как рассеять их сомнения в том, что никто и ничто не заставит ее отказаться от своей мечты, от своей любви и планов на будущее и что в конечном итоге она непременно победит?

Этот призрак непременно появится и попытается обрести над ней власть. Он станет соблазнять ее и, подобно деревенским колдуньям, читать свои дьявольские заклинания, ожидая, что она не выдержит, поддастся его уговорам и наконец уступит. Ничего подобного! Этого он не дождется никогда. Сила, которой она обладает, могущество, взращенное и взлелеянное двенадцатью ее предшественницами и полученное ею в наследство от них, позволит навсегда уничтожить дьявола. Число тринадцать станет для него роковым. А дверь послужит вратами ада.

Да, именно вратами ада!

Но Майкл поверит ей, только когда все наконец закончится.

Она не скажет ему больше ни слова.

Роуан вспомнились странные розы, появившиеся вдруг на столике в холле особняка, и тот отвратительный ирис с черной, похожей на разверстую пасть сердцевиной. Ужасные цветы! Но хуже всего был изумруд на ее шее – тяжелый, холодный камень. Она словно вновь ощутила его леденящее прикосновение в темноте. Нет, она никогда не расскажет Майклу об этом… И о многом другом – тоже.

Да, в нем больше мужества и доброты, чем в ком-либо из тех, с кем ей довелось встречаться в жизни. Но сейчас он нуждается в защите, ибо совершенно очевидно, что сам он не в состоянии защитить ни себя, ни ее. И только теперь она вдруг впервые поняла, что в решающий момент может остаться совершенно одна и поддержки ждать будет неоткуда.

Что ж. А разве когда-нибудь было иначе?

1

«Запомню ли я этот день как один из самых счастливых в моей жизни?» – спрашивала себя Роуан. Так повелось, что свадьбы никого не оставляют равнодушными – на всех действует их очарование. Только вот она чувствует сильнее, чем другие, как ей казалось, и потому, что само событие такое необыкновенное, и потому, что происходит оно в патриархальном «старом свете», и потому, что приехала она из мира холода и одиночества, а главное – она ждет не дождется этой свадьбы!

Накануне вечером она пришла сюда, в эту церковь, чтобы помолиться в одиночестве. Майкл удивлялся: неужели она вообще кому-то молится?

– Не знаю, – отвечала она.

Ей хотелось посидеть в темной церкви, подготовленной к свадьбе: белые ленты, банты, красная дорожка в проходе, – и поговорить с Элли, попытаться объяснить ей, почему она нарушила обещание, почему так поступает теперь и что, по ее мнению, должно из всего этого получиться.

Она рассказала о том, что семья настаивала на белом свадебном платье, что она поддалась на уговоры и была очень счастлива, примеряя бессчетные метры белых шелковистых кружев и длинную переливчатую фату. А еще она рассказала о подружках невесты – все как одна из Мэйфейров, разумеется, – и о Беатрис, замужней подруге невесты, и об Эроне, который будет посаженым отцом.

Она все говорила и говорила. Упомянула даже об изумруде.

– Будь рядом, Элли, – просила она. – Ниспошли мне свое прощение. Я так в нем нуждаюсь.

Потом Роуан обратилась мыслями к матери, чью близость ощущала постоянно, а потому в беседе с ней слова были не нужны. Мешали лишь воспоминания о старухе, и она всеми силами гнала их прочь.

Не забыла она и о старых друзьях в Калифорнии, которых обзвонила за последние недели и чудесно поболтала с ними по телефону. Все они очень порадовались за нее, хотя и не до конца осознали, насколько богата и жизнерадостна эта старомодная сторона, куда ее занесло. Барбара хотела приехать, но в Принсентонском университете уже начался семестр, Дженни уезжала в Европу, что до Мэтти, то ей предстояло со дня на день родить. Несмотря на категорический запрет, все они прислали изумительные подарки. У нее было предчувствие, что вскоре они непременно встретятся и что это произойдет в самом ближайшем будущем – по крайней мере, еще до того, как начнется ее настоящая работа по претворению в жизнь мечты о Мэйфейровском медицинском центре.

Молитвы Роуан завершила не совсем обычным образом: зажгла свечи для обеих своих матерей, а потом еще одну – для Анты. И даже для Стеллы. Как спокойно становится на душе при виде этих крошечных язычков пламени, танцующих перед статуей Девы Марии! Неудивительно, что мудрые католики завели подобный ритуал. Действительно верится, что изящное пламя – живая молитва.

Затем она прошла в ризницу, где Майкл отлично коротал время за приятной беседой со старым добрым священником о былых временах.

Через несколько секунд, в час пополудни, должна наконец начаться свадебная церемония.

Вся в белом, Роуан неподвижно застыла в мечтательном ожидании. Единственной цветной нотой в ее облике был мерцающий зеленоватый блеск изумруда поверх кружева на груди. Даже пепельные волосы и серые глаза казались в зеркале бесцветными. А драгоценное украшение, как ни странно, заставило ее вспомнить о католических статуэтках Иисуса и Марии с ярко раскрашенными сердцами – вроде той, что она в гневе разбила в спальне матери.

Впрочем, все гнетущие мысли были сейчас где-то далеко. Огромный неф церкви Успения Богоматери был забит до отказа. Мэйфейры приехали из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, Атланты и Далласа. Их собралось больше двух тысяч. По проходу в такт величественным аккордам органа одна за другой двинулись подружки невесты: Клэнси, Сесилия, Марианна, Полли и Регина Мэйфейр. Беатрис выглядела блистательно, даже лучше молодых. Шаферы – все, естественно, тоже Мэйфейры и красавцы – готовились взять их под руки. И вот момент настал…

Она вдруг испугалась, что забудет, как правильно переставлять ноги. Но нет, не забыла. Быстро поправила длинную, пышную белую фату, улыбнулась Моне, девочке с букетом, как всегда прелестной, с неизменной ленточкой в рыжих волосах, и взяла Эрона под руку. Под звуки торжественной музыки они вместе проследовали за Моной. Роуан скользила отрешенным взглядом по сотням лиц по обе стороны от себя, даже сквозь белую дымку фаты ослепленная сиянием множества зажженных у алтаря свечей.

Запомнит ли она эту минуту навсегда? Букет белых цветов в руке, теплую, лучезарную улыбку на обращенном к ней лице Эрона и сознание собственной красоты, какое, наверное, бывает у всех невест.

Когда она наконец увидела Майкла, совершенно восхитительного в серой визитке с широким галстуком, на глаза навернулись слезы. Он действительно выглядел великолепно, ее возлюбленный, ее ангел, который с сияющей улыбкой стоял в ожидании у алтаря, сцепив перед собой руки – на этот раз без жутких перчаток – и слегка наклонив голову, словно хотел заслонить свою душу от лившегося отовсюду яркого света. А для нее в этот момент самым ярким светом были его голубые глаза.

Майкл шагнул к невесте. Роуан повернулась к Эрону, и тот, приподняв фату, грациозным движением отбросил ее назад. Плечи Роуан будто окутало мягкое облако, и на нее снизошел долгожданный покой, а по всему телу пробежала дрожь. Впервые в жизни ей довелось участвовать в церемонии, освященной веками. Фата, убранная с лица, казалась не символом чистоты и скромности, а символом одиночества. Эрон вложил ее руку в руку Майкла.

– Береги ее, Майкл, – прошептал он.

Она закрыла глаза, желая навечно продлить это ощущение, а затем медленно окинула взглядом сверкающий алтарь, где в несколько рядов стояли изумительные деревянные скульптуры святых.

Едва священник начал произносить традиционные слова, глаза Майкла тоже подернулись влагой и Роуан ощутила его дрожь. Он сильнее сжал ее локоть.

Роуан опасалась, что голос подведет ее. Утром у нее случился небольшой приступ дурноты – возможно, от волнения, – и вот теперь голова снова слегка закружилась.

Однако в эти минуты покоя и отрешенности Роуан вдруг поймала себя на мысли, что сам обряд словно наделяет их с Майклом огромной энергией, создавая вокруг невидимый щит. Ее старые друзья – да и она вместе с ними – когда-то посмеивались над подобными вещами. Но теперь, оказавшись одной из центральных фигур церемонии, она наслаждалась каждым мигом и широко распахнула сердце навстречу охватившей все ее существо благодати.

Наконец зазвучала по традиции включаемая в официальную клятву цитата из старинного легата Мэйфейров:

– …Ныне и вовеки в общественной и частной жизни, перед семьей и всеми людьми именоваться во всех без исключения качествах только Роуан Мэйфейр, дочь Дейрдре Мэйфейр, каковая была дочерью Анты Мэйфейр, в то время как твой законный муж будет носить собственную фамилию…

– Да.

– Итак, берешь ли ты этого мужчину, Майкла Джеймса Тимоти Карри…

– Да.

Последние слова эхом отозвались под высоким сводчатым потолком – и все завершилось. Майкл повернулся и заключил Роуан в объятия. В уютной темноте их гостиничной спальни он делал это тысячи раз, и все же каким изумительным оказался традиционный поцелуй на глазах у всех… Она закрыла глаза и полностью подчинилась его волшебной силе. Все присутствующие застыли в молчании.

В наступившей тишине она услышала шепот:

– Я люблю тебя, Роуан Мэйфейр.

– Я люблю тебя, Майкл Карри, мой архангел, – ответила она и, прижавшись к нему как можно теснее, не обращая внимания на его накрахмаленную отутюженность, поцеловала его еще раз.

Прозвучали первые аккорды свадебного марша – громкие, резкие, полные величавой торжественности. По церкви пронесся оживленный шум. Роуан повернулась лицом к огромному собранию и, взяв под руку Майкла, быстрым шагом двинулась по длинному проходу, освещенному пробивавшимися сквозь витражи лучами солнца.

С обеих сторон она ловила улыбки, кивки, взволнованные взгляды, будто охватившая ее безграничная радость разлилась и по всей церкви.

Только когда они садились в лимузин под оглушительный хор приветствий и пожеланий и устроенный Мэйфейрами настоящий ливень из риса, Роуан вдруг вспомнила другую церемонию, прошедшую в этой же церкви, и траурную кавалькаду блестящих черных машин.

«А теперь мы едем по тем же самым улицам», – думала она. Окутанная белым шелком, она уютно примостилась возле плеча Майкла, а он целовал ее снова и снова, нашептывал все те чудесные глупости, которые молодые мужья должны нашептывать женам: что она красавица, что он обожает ее, что никогда не был так счастлив, что лучшего дня в жизни быть не может. Но важно было не то, что он говорил, а то, что чувствовал: огромное счастье.

Роуан откинулась на сиденье, по-прежнему прижимаясь к его плечу, с улыбкой закрыла глаза и принялась вспоминать все важные вехи своей жизни: вручение дипломов в Беркли, первый рабочий день в больнице в качестве штатного врача, первое появление в операционной и слова, впервые услышанные по окончании самостоятельной операции: «Молодчина, доктор Мэйфейр, можете зашивать».

– Да, самый счастливый день, – прошептала Роуан. – И он только начинается.

Сотни гостей толпились на траве под большими белыми тентами, натянутыми над садом, бассейном и лужайкой возле флигеля. Расставленные перед домом столы под белыми скатертями ломились от роскошного южного угощения: вареные раки, креветки по-креольски, джамбалайя, печеные устрицы, жареная рыба с кайенским перцем и даже всеми любимая красная фасоль с рисом. Официанты в нарядных ливреях разливали шампанское по высоким бокалам. Бармены смешивали коктейли на любой вкус – стойки с большим ассортиментом напитков были и в зале, и в столовой, и возле бассейна. Причудливо разодетые ребятишки всех возрастов играли среди взрослых, прятались за расставленными на первом этаже пальмами в кадках, а то вдруг – к явному стыду родителей – принимались с пронзительными воплями носиться ватагами вверх и вниз по лестнице, заявляя, что видели «призрака».

Под белым шатром на передней лужайке рьяно и весело играл диксиленд, но оживленные разговоры временами заглушали даже музыку.

Майкл и Роуан несколько часов простояли в зале, спиной к большому зеркалу, приветствуя Мэйфейров, пожимая руки, выражая благодарность, терпеливо выслушивая все родословные и прослеживая родственные связи – прямые и дальние.

Благодаря усердию Риты Мей Лониган на свадьбу пришли многие из старых школьных приятелей Майкла. Они образовали собственный кружок поблизости от молодых и жизнерадостно обменивались затертыми футбольными байками. Рита Мей сумела откопать даже пару родственников, связь с которыми была давно утрачена: милую старушку по имени Аманда Карри (с ней у Майкла были когда-то очень теплые отношения) и некоего Франклина Карри, который учился с отцом Майкла.

Если кто и радовался всему происходящему больше, чем Роуан, то это Майкл – и он в отличие от жены был гораздо менее сдержан. Беатрис по крайней мере дважды с интервалом в полчаса подходила к нему с горячими объятиями, и каждый раз Майкл смущенно смахивал одну-две слезинки. А еще он был тронут той любовью, с какой Лили и Гиффорд приняли тетушку Вивиан под свое крыло.

Это было чрезвычайно эмоциональное время для всех. Мэйфейры из разных городов обнимали родственников, с которыми не виделись годами, обещая чаще наведываться в Новый Орлеан. Некоторые договаривались провести неделю-другую с той или иной ветвью семейства. Каждую секунду срабатывали фотовспышки, сквозь пеструю толпу прессы медленно прокладывали себе дорогу люди с черными громоздкими видеокамерами.

Наконец поток прибывших на прием иссяк, и Роуан получила возможность побродить среди гостей, убедиться, что праздник удался, и одобрительно оценить работу тех, кто обслуживал банкет, то есть заняться прямыми обязанностями хозяйки, которыми, как ей казалось, не следовало пренебрегать.

Легкий ветерок развеял дневную жару. Кое-кому из гостей по тем или иным причинам пришлось уйти пораньше. Однако в бассейне визжали и брызгались полуголые, в одних лишь трусиках, малыши. Рядом с ними оказались и несколько подвыпивших взрослых, которые прыгнули в воду в полном облачении.

Официанты выкладывали на подогретые блюда новые горы еды и без устали открывали ящики с шампанским.

Человек пятьсот (или около того), кого Роуан успела узнать лично – своего рода костяк клана Мэйфейров, – вполне здесь освоились: одни, присев на ступени лестницы, безмятежно болтали, другие осматривали комнаты второго этажа, восхищаясь чудесными переменами, третьи бродили возле столов с выставленными на всеобщее обозрение дорогими свадебными подарками.

Всех приводил в восхищение отреставрированный дом: и стены зала, выкрашенные в нежный персиковый цвет, и бежевые шелковые портьеры, и темно-зеленые строгие тона библиотеки, и сияющая белизной деревянная отделка. Все глазели на старые портреты: после реставрации, в новых рамах, они были аккуратно развешаны по всему залу и комнатам первого этажа. Особое внимание привлекал портрет Деборы над камином в библиотеке. Лили и Беатрис устроили Филдингу экскурсию по дому: отвезли его наверх в старом лифте, чтобы он мог осмотреть каждую комнату.

Питер и Рэндалл устроились в библиотеке со своими трубками, затеяв спор о различных портретах, датах их написания и авторах. А еще их интересовал вопрос, какова будет цена творения Рембрандта, если Райен попытается его выкупить.

С первыми каплями дождя оркестр перешел в дом, в дальний конец зала. Китайские ковры свернули, и молодежь принялась танцевать, многие ради удобства даже сняли обувь.

Играли чарльстон. Зеркала дрожали от неистового рева труб и безостановочного топота.

Перед глазами Роуан мелькало множество разгоряченных и взволнованных лиц, и на какое-то время она потеряла из виду Майкла. Лишь на несколько минут ей удалось укрыться от толпы в дамской туалетной комнате, куда вела дверь из библиотеки. Пробегая мимо Питера, пребывавшего в одиночестве и, кажется, начавшего уже клевать носом, она махнула ему рукой.

Роуан заперла дверь и постояла в тишине, стараясь унять сердцебиение и внимательно разглядывая собственное отражение в зеркале.

Она показалась себе усталой, поблекшей, совсем как букет, который ей предстояло позже бросить через перила лестницы. Помада стерлась, лицо побледнело, но глаза сияли, не уступая блеску изумруда. Она осторожно дотронулась до него, слегка поправила, потом опустила веки и мысленно представила себе портрет Деборы. Все-таки правильно, что она надела фамильную реликвию. Правильно, что празднует свадьбу так, как того ожидали родственники. Она снова взглянула на себя в зеркало, стараясь навсегда сохранить в памяти эту минуту, словно дорогую сердцу фотографию, спрятанную между страниц дневника.

Этот день… среди них… когда все собрались…

И даже когда она открыла дверь и увидела Риту Мей Лониган, тихо рыдающую на плече Питера, это нисколько не омрачило ее счастья. Ей даже доставило удовольствие слегка похлопать Риту по руке и сказать: «Да, я сама сегодня часто вспоминаю Дейрдре». Потому что это была правда. Она и в самом деле испытывала радость при мысли о Дейрдре, Элли и даже об Анте, оттого что отделила этих женщин от трагедий, поглотивших их, и прониклась к ним всем сердцем.

Возможно, холодной, рассудочной частью своего ума она понимала, почему некоторые пренебрегли семейными традициями и отправились на поиски эффектного и хрупкого мира Калифорнии, где она выросла. Но теперь она испытывала к ним жалость, жалость ко всем, кто так и не узнал этого странного чувства единения со столь многими людьми одной фамилии и рода. Элли, несомненно, поняла бы ее.

Неспешно вернувшись в зал, к грохоту оркестра и веселящимся гостям, Роуан поискала глазами Майкла и внезапно увидела, что он в одиночестве стоит у второго камина, уставившись куда-то в пустоту поверх голов. Ей были знакомы это выражение лица и румянец волнения на щеках, а главное – немигающий взгляд, приклеенный к какому-то далекому, скорее всего случайному предмету.

Она подошла к Майклу, но он едва ли обратил на нее внимание и, похоже, не слышал, как она прошептала его имя. Роуан попыталась определить, что именно привлекло его внимание, однако увидела только танцующие пары и сверкающие капли дождя на окнах.

– Майкл, что случилось?

Он не шелохнулся. Роуан подергала мужа за рукав, затем очень нежно повернула лицом к себе и, глядя прямо в глаза, четко повторила его имя. Он резко отвернулся и вновь устремил взгляд куда-то вдаль. Но, судя по всему, на этот раз ничего не увидел. Что бы это ни было, оно исчезло. Слава богу!

На лбу и верхней губе у него блестели капельки пота. Волосы были влажными, как будто он только что вернулся с улицы, хотя, конечно, он никуда не выходил. Роуан приникла к мужу и положила голову ему на грудь.

– Что это было, дорогой?

– Ничего, пустяки… – пробормотал он, с трудом переводя дыхание. – Мне показалось… Я увидел… Впрочем, не важно. Все исчезло.

– И все-таки? Что это было?

– Ничего. – Он взял ее за плечи и грубовато поцеловал. – Ничто и никто не испортит нам этот день, Роуан. – Голос его звучал сдавленно. – Ничего безрассудного или странного.

– Не отходи от меня, – попросила она, – не оставляй больше одну.

Она потащила Майкла из зала обратно в библиотеку, а оттуда в туалетную комнату, где им никто не мог помешать. Под приглушенный шум гостей и доносившуюся издалека музыку она нежно обняла мужа и почувствовала, как неистово бьется в его груди сердце.

– Все хорошо, милая, – наконец произнес он, успокоив дыхание, – честно, все хорошо. То, что я вижу, абсолютно ничего не значит. Не волнуйся, Роуан. Прошу тебя. Это как образы. Я улавливаю образы того, что случилось давным-давно, только и всего. Ну же, посмотри на меня. Поцелуй меня. Я люблю тебя. И это наш день.

День клонился к вечеру, но праздничное веселье продолжалось. Под пьяные восторженные крики и вспышки фотокамер молодые наконец разрезали свадебный торт. Официанты принялись разносить подносы со сластями. Электрокофейники вовсю кипели. Во всех углах, на кушетках, вокруг столов Мэйфейры вели задушевные беседы друг с другом. За окнами лил дождь. Гром то накатывал с рокочущей яростью, то отступал. Барменам работы хватало, так как большинство собравшихся по-прежнему не лишали их своего внимания.

Поскольку Роуан и Майкл отправлялись в свадебное путешествие во Флориду только на следующий день, было решено, что невесте все-таки следует бросить с лестницы букет «именно сейчас». Поднявшись до середины и взглянув на море людей, плотно обступивших со всех сторон лестницу, на обращенные к ней радостные, исполненные доброжелательности лица, Роуан закрыла глаза и подбросила букет в воздух… Невообразимый визг, шум, толкотня… И вот наконец под ликующие возгласы молоденькая красавица Клэнси Мэйфейр подняла букет над головой. Демонстрируя всем свою особую радость по поводу такого везения, ее обнял Пирс.

«О, вот как? Так, значит, Пирс и Клэнси…» – подумала Роуан, спускаясь вниз. А ведь она ничего не замечала. Даже не догадывалась. Но теперь-то сомневаться не приходилось – достаточно было увидеть, как они вместе выскользнули из толпы.

Питер стоял возле камина в дальнем конце зала и с улыбкой наблюдал за происходящим, в то время как Рэндалл и Филдинг были увлечены горячим спором по поводу того, кто восседал на «вот этом стуле с гобеленовой обивкой» сколько-то там лет назад…

Прибыл новый оркестр. Заиграли вальс, и первые звуки милой старомодной мелодии вызвали общее ликование. Кто-то притушил огни, и весь зал погрузился в мягкий розовый свет. Пожилые пары начали танцевать. Майкл тут же повел Роуан на середину зала. Это была еще одна восхитительная минута, полная нежности и счастья, как та музыка, что увлекала их за собой. Вскоре все пространство вокруг них заполнили танцующие пары. Беатрис танцевала с Рэндаллом, тетушка Вивиан – с Эроном. Молодежь не усидела на месте и вскоре присоединилась к старшему поколению. Даже маленькая Мона танцевала со стариком Питером, а Клэнси кружила с Пирсом.

Если Майкл и видел перед тем что-то безобразное, неприятное, то виду не подавал. Его преданный взгляд был неотрывно устремлен на Роуан.

Пробило девять. К этому времени кое-кто из Мэйфейров уже успел пустить слезу, не то дойдя в разговоре с давно потерянным родственником до какого-то чрезвычайно важного события или трогательного признания, не то по причине обыкновенного нервного перенапряжения, вызванного чрезмерным увлечением спиртным и танцами. Роуан сама точно не знала. Только ее ничуть не удивило, что Беатрис всхлипывает на кушетке рядом с Эроном, который обнимает ее за плечи, а Гиф-форд уже несколько часов объясняет нечто, видимо, очень важное терпеливо и удивленно внимающей ей тетушке Вив. Лили затеяла шумную перебранку с Питером и Рэндаллом, с издевкой обозвав их «ископаемыми, которые помнят Стеллу».

Рита Мей Лониган не переставала рыдать до самого ухода, и муж, Джерри, так и повел ее, горько обливающуюся слезами, домой. Аманда Карри, покидая праздник вместе с Франклином Карри, тоже устроила слезное прощание.

К десяти часам толпа уменьшилась до двухсот человек. Роуан сбросила белые атласные туфли на высоких каблуках и устроилась в кресле с подголовником возле камина, подобрав под себя ноги и подвернув повыше длинные рукава платья. Она курила и слушала Пирса, который рассказывал о своей последней поездке в Европу. Она даже не могла припомнить, куда подевалась ее фата. Скорее всего, фату унесла Беа, когда вместе с Лили отправилась «готовить свадебные покои». Интересно, что бы это значило? Ноги гудели сильнее, чем после восьмичасовой операции. Очень хотелось перекусить, но на столах остались только десерты. От сигареты начало мутить, и Роуан затушила ее.

Майкл и старый седовласый священник их прихода оживленно о чем-то совещались в другом конце зала. Оркестр перешел от Штрауса к более современным, всеми любимым душещипательным мелодиям вроде «Голубой луны» или «Теннесси-вальса». Кое-кто из гостей даже напевал под музыку. Свадебный торт съели до последней крошки, за исключением, конечно, кусочка, который по сентиментальному обычаю следовало сохранить на память.

В дверь хлынули многочисленные представители нью-йоркского семейства Грейди, родственники по линии Кортланда, наполнив дом громогласными извинениями из-за задержки в пути. Все кинулись к ним здороваться. Роуан, принимая от новых гостей поцелуи, извинялась за свой неприглядный вид. А в дальней столовой большая компания, собравшаяся там, чтобы сфотографироваться, затянула песню «Моя дикая ирландская роза».

В одиннадцать Эрон подошел к Роуан с прощальным поцелуем: он должен был отвезти тетушку Вивиан домой. Пожелав новобрачным счастливого пути в Дестин, он добавил, что в случае необходимости его можно найти в отеле.

Майкл проводил Эрона и тетю Вив до дверей. Старые приятели тоже наконец ушли, чтобы продолжить веселье в баре на Ирландском канале, но предварительно взяли с Майкла обещание, что он обязательно пообедает вместе с ними через пару недель. А лестница была по-прежнему забита оживленно болтающими парочками. В кухне официанты «соображали что-то на скорую руку» для опоздавших к столу Грейди.

Наконец с места поднялся Райен, потребовал тишины и объявил, что праздник закончен. Все должны найти свои туфли, плащи, сумочки, прочие пожитки, уйти и оставить молодых вдвоем. Он подхватил с подноса, который как раз проносил мимо официант, новый бокал шампанского и провозгласил:

– За молодых! За их первую ночь в этом доме.

Снова раздались аплодисменты, послышались радостные выкрики. Все кинулись к подносам, и тост повторился стократно, когда бокалы со звоном сомкнулись.

– Да благословит Бог все в этом доме! – объявил священник, который как раз собрался уходить. И десятки голосов вторили ему.

– За Дарси Монеханаи Кэтрин, – воскликнул кто-то.

– За Джулиена и Мэри-Бет!.. За Стеллу!..

Прощание, как издавна повелось в этой семье, заняло больше получаса: поцелуи, обещания собраться, новые разговоры, затевавшиеся на полпути от туалетной комнаты до входной двери, на крыльце, на дорожке, ведущей к воротам.

Тем временем нанятая прислуга разбрелась по комнатам, чтобы собрать последние стаканы и салфетки, поправить диванные подушки, проверить, все ли свечи погашены, расставить по местам букеты цветов, которые до этого украшали банкетные столы, и вытереть оставшиеся кое-где винные лужицы.

Наконец все было сделано. Последним уходил Райен, ибо ему было вменено в обязанность расплатиться с прислугой и убедиться, что все в идеальном порядке. Дом был почти пуст.

– Доброй ночи, мои дорогие, – сказал он, и высокая входная дверь медленно закрылась.

С минуту Роуан и Майкл смотрели друг на друга, и вдруг дружно расхохотались. Майкл подхватил ее на руки и покружил, а затем осторожно поставил обратно на пол. Роуан всем телом прильнула к мужу и прижалась головой к его груди – любимая поза, уже вошедшая у нее в привычку. Она даже ослабела от смеха.

– Мы сделали это, Роуан! – сказал он. – Именно так, как следовало. Мы сделали это! А теперь все, слава богу, позади.

Она продолжала беззвучно хохотать, охваченная восхитительной усталостью и в то же время приятным волнением. И тут начали бить часы.

– Послушай, Майкл, – прошептала она, – уже полночь.

Он щелкнул выключателем, свет погас, и новобрачные, взявшись за руки, торопливо поднялись по темной лестнице.

Коридор на втором этаже утопал во мраке – светился лишь проем одной из распахнутых дверей. Эта дверь вела в их спальню. Они молча подошли к порогу.

– Ты только посмотри, Роуан, что они сделали! – воскликнул Майкл.

Беа и Лили потрудились на славу.

На каминной полке между двумя серебряными канделябрами стоял огромный букет благоухающих роз.

На туалетном столике, на серебряном подносе, их поджидало шампанское в ведерке со льдом и два бокала.

Кровать тоже была приготовлена: кружевное покрывало откинуто, подушки взбиты, а мягкий белый балдахин отведен назад и привязан к массивным столбикам у изголовья.

На одной стороне кровати были красиво сложены нарядная ночная рубашка и белый шелковый пеньюар, а на другой – пижамная пара из белого хлопка. Девственную чистоту подушек подчеркивала роза, перевязанная ленточкой, а на маленьком столике справа от изголовья стояла свеча.

– Как мило, что они обо всем позаботились, – прошептала Роуан.

– Вот и настала наша свадебная ночь, – откликнулся Майкл. – Только что пробило двенадцать. Наступил час ведьмовства, дорогая, и он принадлежит лишь нам двоим.

Они снова переглянулись и тихо рассмеялись, заражая весельем друг друга, не в силах остановиться. Оба сознавали, что безумно устали и сил хватит лишь на то, чтобы упасть на кровать и забраться под одеяло.

– Что ж, прежде чем рухнуть в постель, давай хотя бы выпьем шампанского, – предложила Роуан.

Майкл кивнул, отшвырнул в сторону визитку и принялся развязывать галстук.

– Вот что я тебе скажу, Роуан, нужно действительно очень любить кого-то, чтобы вырядиться в такой костюм!

– Ладно тебе, Майкл, здесь все так делают. Ну-ка, расстегни мне молнию, пожалуйста.

Она повернулась к нему спиной. Твердая скорлупка корсета разошлась в стороны, и платье свободно упало к ногам. Роуан сняла изумруд и небрежно положила его на край каминной полки.

Наконец все было снято и убрано. Молодые уселись на кровати, чтобы выпить шампанского, – как и положено, оно пенилось через край и оказалось сухим, очень холодным и вкусным. В отличие от Роуан, облачившейся в ночную рубашку, Майкл не стал надевать пижаму и остался обнаженным Естественно, они не в силах были удержаться от взаимных ласк и вскоре, забыв об усталости, поддались очарованию мягкого света и угодили в маняще соблазнительный плен великолепной новой кровати. В обоих вскипела неистовая страсть…

Все прошло быстро и бурно – именно так, как ей нравилось. При этом гигантская кровать красного дерева даже не шелохнулась, словно была высечена из камня.

Потом Роуан, сонная, довольная, лежала, прижавшись к мужу, и прислушивалась к ровному биению его сердца. Через какое-то время она села, разгладила помятую рубашку и выпила большой глоток холодного шампанского.

Майкл сел рядом, согнув одно колено. Он зажег сигарету и откинул голову на высокую спинку кровати.

– Это был чудесный день, Роуан, все прошло как по маслу, без сучка без задоринки. Я и не знал, что бывают такие идеальные дни.

«Если не считать того, что тебе привиделось нечто и оно тебя напугало», – подумала Роуан, однако вслух ничего не сказала, потому что, несмотря ни на какие странности, день был действительно чудесный. Можно даже сказать – идеальный день! И ничто не могло его испортить.

Она снова пригубила шампанского, наслаждаясь вкусом чудесного напитка и собственной усталостью и понимая, что все еще слишком взвинчена, чтобы закрыть глаза.

Внезапно, как и утром, на нее накатила волна головокружения с привкусом тошноты. Она помахала рукой, отгоняя сигаретный дым.

– В чем дело?

– Ерунда, просто нервы, я думаю. Пройти по тому проходу оказалось не легче, чем впервые в жизни взять в руки скальпель.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Подожди, я потушу сигарету.

– Дым здесь ни при чем. Я ведь тоже курю.

Нет, все-таки дело именно в сигаретах. То же самое было утром. Роуан поднялась с кровати и отправилась босиком в ванную. Легкий шелк ночной рубашки, такой невесомый, что она его совершенно не ощущала, окутал тело до самых пяток.

Алка-зельцер, единственного средства, которое всегда помогало в таких случаях, в ванной не оказалось. Но она помнила, что привезла несколько пакетиков и положила в кухонный шкафчик вместе с аспирином, пластырем и другими домашними лекарствами. Роуан вернулась в спальню, чтобы надеть тапочки и пеньюар.

– Куда собралась? – поинтересовался Майкл.

– Вниз, за алка-зельцер. Не знаю, что со мной такое. Я быстро.

– Погоди, Роуан, я принесу.

– Оставайся здесь. Ты не одет. Я вернусь через две секунды. Черт с ним, поеду в лифте.

Дом не был погружен в абсолютную темноту. Сквозь многочисленные окна из сада струился тусклый свет, освещая натертые полы коридора, столовую и даже буфетную. Она с легкостью находила дорогу.

Алка-зельцер обнаружился в шкафчике с новыми хрустальными стаканами, купленными ею во время шумной экскурсии по магазинам вместе с Лили и Беа. Роуан подошла к маленькой раковине, наполнила стакан и тут же выпила препарат.

Она закрыла глаза. Да, лучше. Возможно, это всего лишь самовнушение, но ей определенно лучше.

– Хорошо. Я рад, что тебе лучше.

– Спасибо, – машинально откликнулась Роуан, успев лишь подумать: «Надо же, какой приятный голос – мягкий, с примесью шотландского акцента, кажется. Красивый, мелодичный голос…»

И в тот же момент глаза ее удивленно распахнулись. Вздрогнув всем телом, она привалилась спиной к дверце холодильника.

Он стоял по другую сторону кухонного стола. На расстоянии трех футов. Голос его звучал тихо, проникновенно. Но выражение лица было слегка отстраненное и абсолютно человеческое. Чуть обиженное, возможно, но не просящее, как это было той ночью в Тайбуроне. Нет, совершенно другое.

Наверное, он самый обыкновенный человек. Все это какая-то шутка. Нет, точно, он самый обыкновенный человек. Стоит здесь на кухне и смотрит на нее. Высокий мужчина с каштановыми волосами, большими темными глазами и красиво очерченным чувственным ртом.

В свете, проникавшем с улицы сквозь стеклянную дверь, можно было ясно разглядеть и его рубашку, и жилет из сыромятной кожи. Старинный наряд, сшитый вручную, с неровными швами и большими пышными рукавами.

– Ну, красавица? Где твоя воля, которая меня уничтожит? – прошептал он тем же тихим, дрожащим и проникновенным голосом. – Где твоя хваленая сила, которая отправит меня обратно в ад?

Она не могла унять охватившую ее дрожь. Стакан выскочил из мокрых пальцев и, с глухим стуком ударившись о пол, откатился в сторону. Из груди вырвался глубокий прерывистый вздох. Она смотрела на него не отрываясь, однако, несмотря на шок, не утратила способности рассуждать и отметила про себя, что он достаточно высок – наверное, больше шести футов, – что у него мощно развитые, мускулистые плечи и сильные руки, что черты его лица безукоризненны, а волосы, словно тронутые ветром, слегка растрепаны. Совершенно не тот изнеженный, женоподобный тип, которого она видела в Калифорнии, нет, не тот.

– Чтобы лучше любить тебя, Роуан! – прошептал он. – Как бы ты хотела, чтобы я выглядел? Он не идеален, Роуан. Он человек, но не идеал. Нет.

Какую-то секунду страх был так силен, что внутри все сжалось и ей подумалось, что она вот-вот умрет. Сделав над собой усилие, она на дрожащих ногах в ярости шагнула вперед и, потянувшись через стол, дотронулась до его щеки.

Колючая, как у Майкла. А губы гладкие. Господи!

Она снова отпрянула и застыла как парализованная, не в силах больше двинуться или произнести хоть слово. Ее охватила дрожь.

– Ты боишься меня, Роуан? – спросил он, едва шевеля губами, с которых она не сводила глаз. – Почему? Ты приказала оставить твоего друга, Эрона, в покое, и я подчинился. Разве нет?

– Чего ты хочешь?

– О, это долго рассказывать, – ответил он с усилившимся шотландским акцентом. – А ведь он ждет – твой возлюбленный и твой муж… Ведь это ваша брачная ночь. И он начинает беспокоиться, не понимая, почему ты медлишь и не возвращаешься.

Лицо его смягчилось, искаженное внезапной болью. Как могла иллюзия быть такой реальной?

– Ступай, Роуан, возвращайся к нему, – печально произнес он. – И если ты расскажешь, что я здесь, то сделаешь его гораздо более несчастным, чем можешь себе представить. Я снова от тебя спрячусь. Его будут угнетать страх и подозрение, а я буду приходить, только когда сам того захочу.

– Хорошо, я ничего ему не скажу, – прошептала она. – Но не смей ему вредить. Не смей вызывать у него малейший страх или беспокойство. И прекрати все свои другие фокусы! Не мучай его своими трюками! Или клянусь, что никогда с тобой не заговорю. И прогоню тебя прочь.

Красивое лицо сделалось несказанно печальным, карие глаза заволокла безграничная грусть.

– Это относится и к Эрону. Не смей ему вредить. Никогда. Никогда никому не вреди! Ты слышишь меня?

– Как скажешь, Роуан, – ответил он. Его слова звучали как музыка, полная печали и силы. – Что мне делать в этом мире, как не угождать Роуан? Приходи ко мне, когда он заснет. Сегодня, завтра… Приходи, когда захочешь. Для меня не существует времени. Я здесь, когда ты называешь мое имя. Но будь верна мне, Роуан. Приходи одна, тайно. Иначе я не отвечу. Я люблю тебя, моя красавица. Но у меня есть воля.

Фигура внезапно засияла, словно в нее ударил луч света, появившийся неизвестно откуда, и Роуан ясно разглядела тысячу крохотных деталей, из которых было соткано это создание. Затем оно сделалось прозрачным, а в лицо Роуан ударил порыв теплого ветра… И тут же она осталась одна – в темноте, в окружении пустоты.

Роуан прижала руку ко рту. Опять подступила тошнота. Охваченная дрожью, на грани истерики, она замерла на месте, пережидая, пока пройдет приступ. И услышала тихие шаги. Майкл – безошибочно определила она. Шаги направлялись из буфетной в кухню. Она заставила себя открыть глаза.

Майкл лишь наспех натянул джинсы и пришел босой, с голой грудью.

– Что случилось, милая? – прошептал он, поднимая и ставя в раковину стакан, блеснувший в темноте возле холодильника. – Роуан, что случилось?

– Ничего, Майкл, – прохрипела она, пытаясь унять дрожь и подступившие слезы. – Просто меня слегка затошнило. Сегодня утром, днем, да и вчера было то же самое. Не знаю, в чем причина. Сейчас это точно от сигареты. Со мной все в порядке, Майкл, честно. Все будет хорошо.

– Так ты не знаешь, в чем причина? – переспросил он.

– Нет, просто… наверное, это… Хотя сигареты раньше никогда так на меня не действовали…

– Доктор Мэйфейр, вы уверены, что не знаете?

Она почувствовала его руки на своих плечах и прикосновение к щеке густой и мягкой шевелюры, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее грудь. Обхватив ладонями голову мужа, погрузив пальцы в шелк его волос, она расплакалась.

– Доктор Мэйфейр, – настойчиво продолжал Майкл, – даже я догадываюсь, в чем тут дело.

– Не знаю, о чем это ты, – прошептала она. – Просто мне нужно отправиться наверх и немного поспать.

– Ты беременна, милая. Пойди взгляни на себя в зеркало. – Он очень осторожно снова дотронулся до ее груди. Только теперь Роуан почувствовала, что та набухла и слегка болит, и поняла, сразу поняла, вспомнив все другие мелкие признаки, которым не придавала значения, что он прав. Абсолютно прав.

Роуан буквально растворилась в слезах. Она не сопротивлялась, когда Майкл поднял ее на руки и медленно понес. Тело ныло от напряжения, испытанного в те жуткие минуты, что она пережила в кухне, из горла вырывались сухие, болезненные всхлипывания. Она не предполагала, что он в состоянии отнести ее наверх по длинной лестнице, но Майкл без труда справился с задачей, и она позволила ему это, рыдая у него на груди и крепко обхватив за шею.

Он опустил ее на кровать и поцеловал. Затуманенным взглядом Роуан следила, как он гасит свечи и направляется к ней.

– Я очень люблю тебя, милая, – сказал Майкл. Он тоже плакал. – Очень люблю. Я никогда не испытывал такого счастья… Оно накатывает волнами, и каждый раз я думаю, что вот она, вершина… Но потом идет новая волна. Узнать такую новость именно в эту ночь… Господи, какой чудесный свадебный подарок, дорогая. Чем я заслужил такое счастье, хотелось бы мне знать.

– Я тоже тебя люблю. Да… Какое счастье… Майкл забрался под одеяло, и она тесно прижалась к мужу спиной, почувствовав его колени под своими, а потом положила его руку себе на грудь и зарыдала в подушку…

– Все складывается просто идеально, – прошептал он.

– И ничто этого не испортит… – тем же тихим шепотом откликнулась она. – Ничто…

2

Роуан проснулась первой. Подождав, пока пройдет очередной приступ дурноты, она быстро упаковала чемоданы, переложив в них подготовленные стопки одежды, и спустилась в кухню.

При солнечном свете все здесь выглядело по-иному. Везде было чисто и тихо. Ни малейшего признака ночного происшествия. За террасой сверкал бассейн. Солнце мягко просачивалось сквозь сетчатые рамы на белую плетеную мебель.

Роуан внимательно осмотрела кухонный стол. Потом так же пристально исследовала пол. Ничего не нашла. Исполненная гнева и отвращения, она торопливо сварила кофе, стараясь не мешкать, чтобы побыстрее убраться из кухни.

Когда она принесла кофе наверх, Майкл только-только открыл глаза.

– Давай прямо сейчас поедем, – предложила Роуан.

– Я думал, мы отправимся в дорогу не раньше трех, – сонно возразил он. – Впрочем, если хочешь, можно и сейчас. – Ее герой, как всегда, был сговорчив. Он нежно поцеловал Роуан в щеку, приятно царапнув небритым подбородком. – Как ты себя чувствуешь?

– Сейчас уже хорошо. – Она дотронулась пальцами до маленького золотого распятия, запутавшегося в темных волосах на его груди. – А вот полчаса назад было неважно. Наверное, приступы повторятся еще не раз. Но я постараюсь засыпать, почувствовав их приближение. Хотелось бы добраться до Дестина до захода солнца, чтобы побродить по пляжу.

– А как насчет того, чтобы побывать у врача до отъезда?

– Я сама врач. – Роуан улыбнулась. – Ты еще не забыл о моей особой интуиции? Так вот она мне подсказывает, что все прекрасно.

– А эта твоя интуиция не подсказывает, кто он будет – мальчик или девочка?

– Кто он будет? – со смехом переспросила она. – Самой хотелось бы знать. Хотя, с другой стороны, лучше, чтобы это был сюрприз. Что скажешь?

– А вдруг близнецы? Вот было бы здорово!

– Да, чудесно, – ответила она.

– Роуан, ты ведь не… расстроена из-за ребенка?

– Да нет же. Господи! Я хочу этого ребенка, Майкл. Просто мне еще немного не по себе. Приступы дурноты замучили. Послушай, не стоит сейчас сообщать родственникам. До тех пор, пока мы не вернемся из Флориды. Иначе свадебное путешествие будет загублено.

– Согласен. – Он осторожно положил теплую руку ей на живот. – Ты еще какое-то время не будешь его там чувствовать?

– Пока что он с четверть дюйма, – снова улыбнулась она. – И весит меньше унции. Но я уже сейчас его чувствую. Он плавает там в блаженном состоянии, а его крошечные клеточки непрерывно размножаются.

– И как он сейчас выглядит?

– Как маленькое морское чудо. Он бы поместился у тебя на ногте большого пальца. У него уже есть глаза и даже маленькие конечности, хотя еще нет настоящих пальцев, и ладоней тоже нет. Но мозг есть – по крайней мере, зачатки мозга, уже разделенного на две половины. И по какой-то причине, которую никто на земле не может разгадать, крошечные клетки этого еще не рожденного существа знают, что нужно делать: они безошибочно определяют, куда следует направиться, чтобы продолжить формировать уже существующие органы, позволить им приобрести идеальный вид. Его сердечко бьется во мне уже больше месяца.

У Майкла вырвался довольный вздох.

– И как мы назовем малыша? Роуан пожала плечами.

– Что, если Малютка Крис? Не будет ли это слишком… тяжело для тебя?

– Нет, это здорово. Если будет мальчик, то Малютка Кристофер, а если девочка, то Малютка Кристина. А сколько ему исполнится на Рождество? – Майкл принялся подсчитывать.

– Сейчас ему недель шесть-семь. Может быть, восемь. Между прочим, вполне вероятно, что восемь. Это получается… четыре месяца. У него уже будет все на месте, только глаза закрыты. А почему ты спрашиваешь? Хочешь знать, что ему больше понравится – красная пожарная машина или бейсбольная бита?

Майкл хмыкнул.

– Нет, просто ты мне сделала на Рождество самый великолепный подарок, о котором я только мог мечтать. Рождество всегда казалось мне особым праздником. Оно вызывало в моей душе почти языческий восторг. А это будет самое грандиозное Рождество из всех, что я праздновал до сих пор. Возможно, однако, что в следующем году, когда малыш начнет ходить по дому и стучать бейсбольной битой по игрушечной пожарной машине, оно будет еще более потрясающим.

Майкл выглядел таким ранимым, таким наивным, таким доверчивым. Когда она смотрела на него, то почти забывала о ночном происшествии. Чмокнув мужа, Роуан скользнула в ванную и постояла с закрытыми глазами, прижавшись спиной к запертой двери.

– Эй, ты, дьявол, – прошептала она. – Ты хорошо подгадал время, не так ли? И как тебе пришлась по вкусу моя ненависть? Ты о ней мечтал?

Затем она вспомнила лицо в темной кухне и тихий печальный голос, почти осязаемый:

«Что мне делать в этом мире, как не угождать Роуан?»

Они выехали около десяти утра. Майкл сидел за рулем. К этому времени ей стало лучше, и она даже умудрилась поспать пару часов в дороге. Когда Роуан открыла глаза, они уже ехали по Флориде, свернули со скоростной магистрали и, миновав темный сосновый лес, катили вдоль пляжа. Она чувствовала себя отдохнувшей, с ясной головой, а взглянув на залив, обрела чувство покоя, словно не существовало больше ни темной кухни в Новом Орлеане, ни призрака, появившегося там.

Погода выдалась прохладная, но не холоднее, чем бодрящим летним днем где-нибудь на севере Калифорнии. Надев толстые свитера, они отправились бродить по пустынному пляжу, а на закате распахнули окна навстречу морскому бризу и поужинали у камина.

Было около восьми, когда Роуан взялась за планы Мэйфейровского медицинского центра. Она продолжала изучать проект создания огромной сети больниц, приносящих прибыль, и сравнивать ее с «бесприбыльной» моделью, интересовавшей ее гораздо больше.

Но мысли Роуан блуждали где-то далеко, и ей никак не удавалось сосредоточиться и вникнуть в суть серьезных статей о доходах, потерях и возможных злоупотреблениях внутри различных систем.

Наконец она сделала несколько заметок и ушла в темную спальню, где пролежала несколько часов, слушая доносившийся в открытые двери рокот залива и подставляя тело морскому ветру, пока Майкл в соседней комнате работал над своими проектами реставрации.

Что ей теперь делать? Все рассказать Майклу и Эрону, как обещала? Но тогда Лэшер скроется и, возможно, примется за свои козни, а напряжение в их семье будет расти с каждым днем.

Роуан положила ладони на живот и снова подумала о малыше. Скорее всего, она зачала сразу после того, как попросила Майкла жениться на ней. Цикл у нее всегда был очень нерегулярный, и теперь ей казалось, что она точно знает, в какую именно ночь это произошло. Ей тогда еще приснился младенец. Впрочем, в этом она была не совсем уверена.

А может быть, и сейчас внутри ее всего лишь сновидение? Она представила крошечную схему развивающегося мозга. Это уже не эмбрион, а вполне развитый плод. Она закрыла глаза, прислушиваясь к собственным ощущениям. Все в порядке. Почему-то в этот момент Роуан впервые испугалась своей сильной интуиции.

Неужели внутренняя сила способна повредить ребенку? Мысль показалась такой чудовищной, что она сразу ее отбросила. А когда вновь подумала о Лэшере, то осознала, что он тоже представляет собой угрозу хрупкому и непоседливому существу: раз он угрожает ей самой, значит, и ребенку, для которого весь мир пока что заключен только в ней.

Как же защитить малыша от темных сил и темного прошлого, готовых поглотить его? Малютка Крис, ты не будешь расти среди проклятий, духов и ночных призраков! Роуан постаралась отбросить тревожные и мрачные мысли и принялась смотреть на море, катившее на берег одну волну за другой – все такие непохожие и в то же время являющиеся неотъемлемыми частями одной громады, полной сладких, убаюкивающих звуков и бессчетных вариаций.

«Уничтожь Лэшера, – убеждала она себя. – Соблазни его, как он пытается соблазнить тебя. Выясни, что он собой в действительности представляет, и уничтожь его! Ты единственная, кому это по силам. Скажешь Майклу или Эрону – и Лэшер отступит, но не навсегда Ты должна прибегнуть к обману и сделать это».

Четыре утра. Должно быть, она заснула Неотразимый здоровяк лежал рядом, обхватив ее большой, сильной рукой. Она заморгала, прогоняя остатки тяжелых, страшных видений. Ей приснились голландцы в широкополых черных шляпах – целая толпа, громогласно требовавшая крови Яна ван Абеля.

– Я описываю то, что вижу! – говорил он. – Я не еретик! Как мы сможем чему-то научиться, если не отбросим догмы Аристотеля и Галена?

Молодец. Но сон рассеялся, исчез, как и то тело на столе с внутренностями лилипута. Господи, какой ужасный сон!

Она поднялась и, пройдя по толстому ковру, вышла из дома на деревянный настил пристани. Никогда еще небо не было таким огромным и прозрачным, заполненным мириадами крошечных мерцающих звездочек. И пена на черных волнах никогда прежде не отливала такой чистейшей белизной. И песок, поблескивавший в лунном свете, раньше не был таким светлым.

Где-то далеко на пляже она разглядела неподвижную одинокую фигуру – высокий худой человек стоял и смотрел на нее. Проклятье! Под ее взглядом фигура медленно начала таять и постепенно совсем исчезла.

Опустив голову, Роуан вцепилась дрожащими пальцами в деревянный поручень.

«Ты придешь, когда я позову». «Я люблю тебя, Роуан».

Она с ужасом поняла, что голос доносится отовсюду. Это был шепот внутри ее и вокруг нее, доверительный и слышный только ей одной.

«Я жду только тебя, Роуан».

«Тогда оставь меня. Не произноси больше ни слова, не показывайся мне на глаза, или я никогда тебя больше не позову».

С чувством горечи и злобы она вернулась в темную спальню, быстро пробежала по теплому мягкому ковру и легла на низкую кровать рядом с Майклом, прижавшись к нему в темноте и крепко вцепившись в его руку. Ей отчаянно хотелось разбудить его и рассказать о том, что случилось.

Но ей придется справляться одной. Она знала это. Всегда знала.

Ее охватило предчувствие неизбежного кошмара.

«Мне нужно всего лишь несколько дней перед битвой, – молила она. – Элли, Дейрдре, помогите мне!»

Ее тошнило каждое утро в течение недели. Затем дурнота отступила, и последующие дни были поистине чудесными. Она снова открыла для себя красоту утра, воспринимая хорошее самочувствие в начале дня как подарок свыше.

Он больше с ней не заговаривал. И не показывался. Когда она о нем думала, собственный гнев ей представлялся в виде испепеляющего жара, который обжигает таинственные, не поддающиеся классификации клетки этого существа, превращая их в сухую шелуху. Но чаще всего при мысли о нем она испытывала страх.

Тем временем жизнь продолжалась, потому что Роуан тщательно хранила свой секрет.

Она связалась по телефону с гинекологом в Новом Орлеане, который договорился, чтобы ей сделали анализ крови в Дестине, а результаты отослали ему. Как Роуан и предполагала, здоровье ее было в полном порядке.

С ее диагностическим чутьем она давно бы знала, будь что не так с малышом. Но о ее способностях известно было далеко не всем.

Погода не баловала молодоженов теплыми днями, зато сказочный пляж был предоставлен почти в полное их распоряжение. И тишина в одиноко стоящем над дюнами доме казалась волшебной. Если дул теплый ветер, Роуан часами сидела под огромным белым зонтом и читала медицинские журналы или документы, присланные Райеном с курьером.

Кроме того, она штудировала все книги по уходу за детьми, какие только нашлись в местных книжных магазинах. Сентиментальное, маловразумительное чтение, но тем не менее приносящее удовольствие. Особенно фотографии малышей с крошечными выразительными мордашками, пухленькими, в складочку шейками и умилительными ручками и ножками. Ей до смерти хотелось все рассказать семье. Они с Беатрис болтали по телефону практически через день, но Роуан понимала, что разумнее будет сохранить тайну. Если что пойдет не так, им с Майклом будет очень больно, но если об этом будут знать и другие, то потеря станет горем для всех.

В те дни, когда холодная погода не позволяла купаться, они часами бродили по пляжу. Или ходили в магазины и покупали милые пустячки для дома. Им нравилось, что в доме пустые белые стены и мало мебели.

После ремонта на Первой улице этот домик стал для них чем-то вроде игровой площадки, как выразился Майкл. Он любил возиться на кухне вместе с Роуан: мелко рубить, нарезать соломкой, помешивать на медленном огне, поджаривать на углях… Все это они проделывали легко и с удовольствием.

Они посещали лучшие рестораны, совершали короткие прогулки по сосновому лесу, заглядывали на большие курорты с теннисными кортами и площадками для гольфа. Но большую часть времени все же проводили дома, где почти у самых ног плескалось безграничное море и где они были счастливы.

У Майкла хватало дел. Он открыл новую фирму «Большие надежды» на Мэгазин-стрит; бригада рабочих уже взялась за восстановление коттеджа на Эннансиэйшн-стрит, и ему приходилось решать все мелкие, но неотложные проблемы по телефону. Ну и, разумеется, внимания требовал и их собственный особняк. Наверху, в бывшей комнате Джулиена, до сих пор продолжались малярные работы, а в задней части дома все еще трудились кровельщики. Строительство площадки для парковки машин позади дома было пока не закончено, как и ремонт старого флигеля для прислуги. Они решили, что из него получится отличный домик для экономки. Оттого, что работы в особняке велись без его личного участия, Майкл буквально места себе не находил.

Было совершенно очевидно: длинное свадебное путешествие ему сейчас ни к чему, а Роуан то и дело уговаривала остаться еще на день-другой, растягивая их пребывание во Флориде на неопределенный срок.

Но Майкл не спорил. Он не только с готовностью исполнял малейшие ее прихоти, но, казалось, сам получал безграничное удовольствие от всего, чем они занимались, будь то прогулки рука об руку по пляжу, ланч в маленькой таверне, где подавали только рыбные блюда, или осмотр выставленных на продажу яхт. Майкл испытывал наслаждение, даже когда они расходились по любимым уголкам просторного дома и читали каждый сам по себе.

Майкл по природе отличался сговорчивостью и был практически всегда и всем доволен. Роуан сразу поняла это, как только его увидела. Именно из-за этого свойства характера он особенно тяжело переживал все, что с ним тогда произошло. Наблюдая, с каким увлечением он занимается своими проектами, рисует планы по переделке домика на Эннансиэйшн-стрит, вырезает из журналов фотографии декоративных деталей, которые могут пригодиться в будущем, Роуан чувствовала, что он с каждым днем становится ей все дороже.

Тетушка Вив отлично обустроилась в Новом Орлеане. Лили и Беа, по их собственному признанию, не давали ей ни минуты покоя, и Майкл считал, что ничего лучшего для тетушки нельзя и придумать.

– Судя по голосу, она даже помолодела, – заметил он после очередного телефонного разговора. – Вступила в какой-то клуб любителей садоводства, а еще в комитет по защите дубов. Одним словом, веселится напропалую.

Какой он любящий, какой внимательный. Даже когда Роуан не захотела возвращаться в город на День благодарения, он уступил. Тетушка Вив, разумеется, сразу получила приглашение отобедать у Беа. И все простили молодых за то, что они остались во Флориде: в конце концов, это их медовый месяц и они вправе провести его так, как сочтут нужным.

День благодарения отметили тихо, по-семейному, устроив обед на двоих на террасе. В тот же вечер над Дестином разбушевалась гроза. Холодный ветер сотрясал стеклянные окна и двери. По всему побережью отказало электричество. Наступила дивная естественная темнота.

Они проговорили несколько часов у камина: и о Малютке Крисе, и о том, в какой комнате устроить детскую, и о том, что Роуан не позволит своей работе мешать общению с ребенком первые пару лет – она будет каждое утро проводить с малышом, и до полудня ни о каком медицинском центре не может быть и речи, – ну и, само собой, они наймут побольше прислуги, чтобы все катилось как по маслу.

Слава богу, Майкл не спросил прямо, видела ли она «ту чертову тварь». Роуан не была уверена в том, что сумела бы солгать в создавшихся обстоятельствах. Тайна была заперта внутри ее, как в потайной комнате Синей Бороды, а ключ выброшен в колодец.

Дни становились холоднее. Скоро у нее не будет предлога оставаться здесь дольше. Она понимала, что следует вернуться.

И почему она не расскажет все Майклу, почему не расскажет Эрону? Или это тоже своего рода попытка убежать, спрятаться от действительности?

Но чем дольше она оставалась во Флориде, тем лучше начала разбираться в своих поступках и внутренних конфликтах.

Ей хотелось поговорить с этим существом. Воспоминания о нем нахлынули мощным потоком, создав почти реальное ощущение его присутствия, и все из-за того, что ей никак не давал покоя его голос – нежный и проникновенный. Да, ей хотелось узнать его! Все происходило именно так, как предсказал Майкл в ту ужасную ночь, когда умерла старуха. Что такое этот Лэшер? Откуда он взялся? Какие тайны скрывались за маской его печального безукоризненного лица? Что он может рассказать о двери-портале и тринадцати ведьмах?

Ей стоило лишь позвать его, как Просперо звал Ариэля. Сохранить тайну и произнести его имя.

«Но ты сама ведьма, – напомнила себе Роуан с чувством вины в душе. – И всем это известно. Они обо всем узнали в тот день, когда ты говорила с Гиффорд; они догадались по неистовой силе, исходившей от тебя; то, что другие воспринимают как холодность и хитрость, на самом деле не что иное, как темная сила. Старик Филдинг был прав в своем предостережении. И Эрон тоже знает. Конечно, знает.

Все знают, кроме Майкла, а его так легко обмануть».

А что, если больше никого не обманывать, если закончить игру? Возможно, ей не хватает смелости принять такое решение. А быть может, виной всему ее внутреннее сопротивление? Или желание заставить дьявольское отродье подождать, как он заставлял ждать ее?

Как бы там ни было, она больше не испытывала к нему того безграничного отвращения, которое каждый раз охватывало ее при воспоминании об инциденте в самолете. Гнев пока не прошел, но любопытство постепенно побеждало…

В первый по-настоящему холодный день Роуан, надев теплый свитер и брюки, вышла на залитый солнцем пляж и с наслаждением подставила лицо бодрящему ветерку. Точно так же она часто сидела на своей открытой всем ветрам террасе в Калифорнии. Майкл спустился и присел рядом, чтобы вновь поговорить о возвращении.

– Послушай, накопилась тысяча дел, – сказал он. – Тетушке Вив нужны ее вещи, оставшиеся в Сан-Франциско. Ты ведь знаешь, как упрямы бывают старики. Да и дом на Либерти-стрит закрыть некому, кроме меня. А еще я должен отдать кое-какие распоряжения по поводу моего старого склада. Только что опять звонил бухгалтер: кто-то хочет взять в аренду помещение, так что я должен туда поехать и самолично проверить опись…

Он привел еще целую кучу доводов: нужно продать пару зданий в Калифорнии, сдать там внаем свой дом, отправить вещи… И так далее, и тому подобное. Но самое главное – его ждала в Новом Орлеане только что созданная фирма на Мэгазин-стрит. Бизнес требовал его присутствия. Дело стоящее и, несомненно, выгорит…

– Если уж нужно туда лететь, то лучше сейчас, а не позже, – убеждал он Роуан. – Уже почти декабрь. Рождество на носу. Ты понимаешь?

– Конечно понимаю. Давай уедем сегодня вечером.

– Но тебе совсем не обязательно уезжать. Можешь оставаться здесь, во Флориде, до моего возвращения. А хочешь – и дольше.

– Нет, я с тобой, – заявила Роуан. – Немедленно начну собирать вещи. Нам и правда пора возвращаться. Сейчас-то тепло, но утром, когда я вышла из дома, холод пробирал до костей.

Майкл кивнул.

– И тебе это не понравилось? Она рассмеялась.

– Все же здесь не так холодно, как в Калифорнии. Он снова кивнул.

– Открою тебе секрет: будет еще холоднее. Гораздо холоднее. Зима в этих краях тебя удивит. Говорят, во всех южных штатах нынче ожидаются морозы. А мне это даже нравится. Сначала умопомрачительная жара, а потом – иней на стеклах.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – кивнула Роуан и добавила, но уже не вслух: «И люблю тебя. Люблю так, как никогда никого не любила».

Майкл ушел, а она откинулась в деревянном шезлонге, склонила голову к плечу и, безвольно уронив руку в мягкий мелкий песок, задумалась. Воды простиравшегося перед ней залива отливали на солнце тусклым серебряным светом – картина для этого времени суток нередкая. Роуан набрала пригоршню песка и медленно пропустила его сквозь пальцы.

– Настоящий… – прошептала она. – Такой настоящий…

Не слишком ли удачно все складывается? Майклу предстоит уехать из Нового Орлеана, а она останется одна в особняке. Очень смахивает на заранее продуманный план. А она-то тешила себя мыслью, что сама распоряжается собственной судьбой.

– Не перестарайся, друг мой, – прошептала Роу-ан, обращаясь в пространство, навстречу холодному морозному ветру. – Не тронь мою любовь, иначе я тебя никогда не прощу. Проследи, чтобы он вернулся ко мне живым и здоровым.

Уже в машине Роуан ощутила легкий укол возбуждения: перед глазами на миг промелькнуло лицо, которое она увидела в темной кухне, а в ушах снова зазвучал тихий мелодичный голос. Ласка… Но об этом она не будет сейчас думать. Только когда Майкл благополучно доберется до Калифорнии, только когда она останется в доме одна…

3

Полночь. Почему этот час казался самым подходящим? Может, оттого, что Пирс и Клэнси засиделись допоздна и теперь ей захотелось побыть в тишине? В Калифорнии сейчас только десять, но Майкл уже позвонил и, скорее всего, давно спит, устав после долгого перелета.

В телефонном разговоре он без конца жаловался, что все там кажется ему непривлекательным, и взволнованно повторял, что очень хочет домой. Как это мучительно. Ведь прошло совсем немного времени, а она уже скучает по нему, лежа в огромной пустой кровати.

Но тот, другой, ждал…

С последним тихим ударом часов она поднялась, надела поверх ночной рубашки шелковый пеньюар, сунула ноги в атласные шлепанцы и, выйдя из спальни, спустилась по длинной лестнице.

«Где же мы встретимся, мой демонический любовник?»

В зале с опущенными портьерами на окнах, чтобы внутрь не проникал уличный свет? Среди высоких зеркал? Самое подходящее место.

Роуан тихо прошла по натертому сосновому полу и ступила на мягкий китайский ковер. Сигареты Майкла на столе… Недопитый стакан пива… Остывший камин… Она разожгла его накануне – в свой первый нестерпимо холодный вечер на юге.

Первое декабря. У малыша в ее чреве уже появились крошечные веки и начали формироваться ушки.

Дела обстоят благополучно, заверил ее врач. Сильные, здоровые родители, без наследственных заболеваний, и организм будущей матери в отличном состоянии. Ей следует только быть умеренной в еде. Кстати, кто она по профессии?

Лгунья…

Утром Роуан случайно услышала, как Майкл говорил с Эроном по телефону: «Все прекрасно. Чувствую себя на удивление хорошо. Совершенно спокоен. Если не считать, конечно, того жуткого случая в день свадьбы… Да, когда я увидел Стеллу. Но, возможно, мне это показалось. Все-таки я выпил столько шампанского… – (Пауза) – Нет. Совсем ничего».

Эрон способен разобраться, где правда, где ложь. Эрон все понял. Но беда в том, что невозможно предугадать, в какой момент эти темные сверхъестественные силы начнут действовать. И они могут подвести тебя именно тогда, когда ты больше всего на них рассчитываешь. После бессвязных снов и страшно неприятных проникновений в чужие мысли мир вдруг заполняют деревянные маски вместо лиц и бесстрастные голоса. И ты остаешься в одиночестве.

Эрон, наверное, одинок. Он так ничего и не обнаружил в старых тетрадях Джулиена. В конторских книгах из библиотеки также ничего не оказалось, кроме записей по ведению хозяйства на плантации. Этого, собственно, и следовало ожидать. Не нашел он полезной информации и в колдовских гримуарах и демонологиях, собранных не за одно десятилетие, – разве только опубликованные сведения о колдовском искусстве, доступные любому.

В прекрасно отремонтированном особняке не осталось ни одного темного или неисследованного угла. Даже мансарда сияла чистотой. Они с Майклом вместе поднялись наверх, чтобы принять работу, прежде чем он выехал в аэропорт. Все было в порядке. В бывшей комнате Джулиена устроили уютный кабинет для Майкла, с чертежным столом, папками для светокопий и полками для его многочисленных книг.

Роуан остановилась в центре ковра, лицом к камину, наклонила голову и, сложив ладони пирамидкой, прижала пальцы к губам. Чего она ждет? Почему бы не произнести это слово: «Лэшер»? Она медленно подняла взгляд к зеркалу над камином.

Он стоял за спиной и внимательно наблюдал за ней. На фоне проникавшего сквозь стекла уличного света Роуан легко разглядела в дверном проеме его фигуру.

Сердце бешено забилось, но она даже не шелохнулась, а продолжала пристально всматриваться в его отражение, соизмеряла, определяла, подсчитывала, пытаясь понять всеми доступными ей человеческими и сверхъестественными силами, из чего сотворено тело этого таинственного существа.

– Обернись, Роуан. – Голос, подобный поцелую в темноте. Не приказ, не мольба. Скорее, что-то интимное, словно просьба возлюбленного, чье сердце будет навеки разбито, если последует отказ.

Она обернулась. Он стоял в дверном проеме, сложив руки на груди. Старомодный темный костюм, дополненный белоснежной рубашкой с высоким воротником и шелковым галстуком, очень походил на те, в которых был изображен Джулиен на портретах восьмидесятых годов девятнадцатого столетия. Красивое зрелище. Сильные, как у Майкла, руки, крупные черты и решительное выражение лица не вязались с общим обликом, но в целом картина получалась привлекательной. Темную шевелюру пронизывали светлые пряди, кожа выглядела смуглой. Глядя на него, Роуан отчего-то вспомнила Чейза, своего бывшего любовника, служившего в полиции.

– Измени все, что хочешь, – вкрадчиво произнес он.

Не успела она ответить, как это существо само начало меняться: волосы еще больше посветлели, а кожа приобрела бронзовый оттенок, совсем как у Чейза. Глаза ярко вспыхнули, и на мгновение перед ней предстала точная копия Чейза… Но уже в следующую секунду произошли новые изменения, и таинственный процесс продолжался до тех пор, пока она не увидела того самого человека, который появился ночью в кухне, – возможно, именно в таком облике он в течение нескольких веков являлся всем ее предшественницам. Однако сейчас представший перед ней мужчина казался выше и приобрел яркий эффектный загар Чейза.

Роуан непроизвольно шагнула ему навстречу. Теперь их разделяло всего несколько футов. Она испытывала не столько страх, сколько сильнейшее возбуждение. Сердце по-прежнему готово было выскочить из груди, но дрожь прекратилась. Она протянула руку, как тогда, ночью, в кухне, и дотронулась до его лица.

Колючая щетина, вроде бы кожа… Но это вовсе не так. Тонкое чутье диагноста подсказывало Роуан, что ее пальцы коснулись чего-то совершенно иного по своей природе – некой оболочки энергетического поля, внутри которой нет ни костей, ни внутренностей.

– Всему свое время, Роуан. Кости появятся. Всему свое время. Ведь можно сотворить любое чудо.

Призрачное существо едва шевелило губами. Оно уже истощило свою энергию и начало постепенно рассеиваться.

Напрягая силы, Роуан всматривалась в него, стараясь удержать видение, и вскоре гость вновь приобрел свой прежний облик.

– Помоги мне улыбнуться, красавица, – прозвучал голос, но губы на этот раз не шевельнулись. – Я бы с радостью подарил улыбку тебе и твоей силе, если бы мог.

Вот теперь ее действительно охватила неудержимая дрожь. Призвав на помощь все свои внутренние ресурсы, Роуан пыталась вдохнуть жизнь в застывшие черты и явственно ощущала, как энергия медленно покидает ее, окутывает незнакомую материю, внедряется в эту материю и придает ей форму. Происходящее можно было бы сравнить с электризацией, однако все было гораздо тоньше и сложнее. Роуан расслабилась, когда увидела, что губы растянулись в улыбке.

Спокойная улыбка, как у Джулиена на фотографиях. Огромные глаза наполнились светом. Руки потянулись к ней и едва не коснулись ее лица. Тело Роуан наполнилось блаженным теплом.

Затем фигура озарилась неясными бликами и внезапно растворилась в воздухе, а последняя волна тепла оказалась такой жаркой, что Роуан отступила и отвернулась, прикрыв глаза рукой.

Комната словно вдруг опустела. Лишь портьеры беззвучно колыхались. Постепенно вновь воцарился холод.

Роуан сразу продрогла. Силы покинули ее. Руки по-прежнему дрожали. Она подошла к камину и устало опустилась на колени.

В голове царил сумбур. Роуан с трудом понимала, что произошло и какое она имеет ко всему этому отношение. Постепенно мысли стали обретать ясность.

Она положила на маленькую решетку растопку, сверху – несколько палочек и небольшое полено, затем чиркнула длинной спичкой и разожгла огонь. Через секунду послышался треск и в камине запрыгали язычки пламени. Роуан не сводила с них пристального взгляда.

– Ты ведь здесь? – прошептала она, глядя, как огонь охватывает сухую кору, становится все ярче и сильнее.

– Да, здесь.

– Где?

– Рядом с тобой, вокруг тебя.

– Откуда исходит твой голос? Сейчас он вполне реален и тебя может услышать кто угодно.

– Скоро ты поймешь, как это происходит, и гораздо лучше, чем я.

– Ты этого от меня ждешь?

Последовал долгий вздох. Роуан напрягла слух: никакого дыхания – лишь явственное ощущение чьего-то присутствия. Сколько раз ей доводилось вот так же чувствовать кого-то рядом, но не потому, что она слышала чужие шаги, биение сердца или дыхание. Звуки были именно такими – более тонкими, неуловимыми.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– Почему?

– Потому, что для меня ты самая красивая. Потому что ты способна меня видеть. Потому что в тебе воплотилось все то человеческое, чем я жажду обладать. Потому что ты живая, теплая, мягкая. И я знаю тебя, как знал прежде тех, других, что были до тебя.

Роуан молчала, и он продолжил:

– Потому что ты дитя Деборы, ты дитя Сюзанны, Шарлотты и всех остальных, чьи имена тебе известны. Даже если ты откажешься принять изумруд, который я подарил Деборе, я все равно люблю тебя. Люблю и без него. Я полюбил тебя, как только мне стало известно о твоем грядущем появлении. Благодаря своему дару предвидения я узнал о твоем приходе задолго до того, как он произошел. И полюбил тебя заранее.

К этому времени огонь разгорелся вовсю: толстое полено поглотили яркие оранжевые языки и по залу распространился восхитительный аромат – умиротворяющий запах горящего дерева. Но Роуан пребывала словно в бреду. Собственное дыхание казалось ей замедленным и странным. И она уже не была, как прежде, уверена, что голос, который она различает столь явственно, звучит в действительности и что его услышали бы другие, окажись здесь кто-то еще.

Однако для нее этот голос звучал ясно и чрезвычайно соблазнительно.

Она медленно опустилась на теплый пол возле камина и, прислонившись спиной к мраморной плите, которая тоже успела нагреться, устремила взгляд в глубокую тень под аркой в самом центре комнаты.

– Твой голос успокаивает, он такой красивый, – вздохнула она.

– Я хочу, чтобы он казался тебе красивым. Я хочу доставлять тебе удовольствие. Твоя ненависть повергала меня в уныние.

– Когда?

– Когда я до тебя дотрагивался.

– Объясни мне все, абсолютно все.

– Существует множество объяснений. В твоем вопросе уже заключен ответ. Я могу поговорить с тобой от собственного «я», но все, что я скажу, будет основано на знаниях, полученных мною от других на протяжении многих веков. Я черпал эти знания из вопросов, которые мне задавали. Это своего рода логическое построение. Если хочешь создать новую образную концепцию – спрашивай.

– Когда ты появился?

– Не знаю.

– Кто первый дал тебе это имя – Лэшер?

– Сюзанна.

– Ты любил ее?

– Я и сейчас ее люблю.

– Она до сих пор существует?

– Ее нет.

– Я начинаю понимать, – сказала Роуан. – Ты воплощаешь отсутствие физического состояния, а следовательно, отсутствие времени. Разум без тела.

– Вот именно. Молодчина. Умница.

– Хватит и одного эпитета.

– Ладно, – согласился он, – но какого?

– Ты играешь со мной.

– Нет. Я никогда не играю.

– Я хочу дойти до сути, до самых основ, достичь, так сказать, дна. Хочу понять тебя, твои поступки и желания.

– Знаю. Я понял это прежде, чем ты заговорила, – произнес он все так же вкрадчиво, соблазнительно. – Но ты достаточно умна, чтобы понимать: в том царстве, где обитаю я, нет дна. – Он помолчал, а затем неторопливо продолжил: – Если ты заставишь меня произносить длинные тирады и принять во внимание твои по большей части совершенно неправильные представления, ошибки и непродуманные определения, то я так и сделаю. Однако мои слова могут оказаться не столь близкими к истине, как тебе бы того хотелось.

– И как ты это сделаешь?

– Исходя из того, что узнал от других человеческих существ, разумеется. Поэтому я и говорю тебе: выбирай. Начни задавать вопросы с начала, если тебе нужна чистая правда, – и получишь загадочные, туманные ответы. И к тому же, возможно, бесполезные. Но все равно они будут правдивы. Или начни с середины – и услышишь ученые, сложные ответы. В любом случае ты узнаешь обо мне то, что я знаю о себе от тебя.

– Ты дух?

– Я то, что называешь духом ты.

– Как бы ты сам назвал себя?

– Никак.

– Понятно. В твоем мире нет нужды в именах и названиях.

– Нет даже такого понятия. По правде говоря, у меня просто нет ни имени, ни названия.

– Но у тебя есть желания. Ты хочешь обрести человеческую природу.

– Хочу. – Послышалось что-то вроде вздоха, полного печали.

– Зачем?

– А тебе, Роуан, не хотелось бы стать человеком, окажись ты на моем месте?

– Не знаю, Лэшер. Возможно, я предпочла бы свободу.

– А я жажду этого до безумия, – медленно и скорбно проговорил голос. – Чувствовать тепло и холод, познать удовольствие. Смеяться… Каково это – смеяться? Петь и танцевать. И видеть все человеческими глазами. Ощущать предметы. Существовать во времени, испытывать потребности и чувства. Получать удовлетворение от осуществленных амбиций, иметь ясные идеи и мечты.

– Да, я начинаю тебя понимать.

– Не будь столь уверена.

– Значит, сейчас у тебя нет ясного зрения?

– Такого, как у тебя, нет.

– А когда ты смотрел глазами мертвецов, ты видел ясно?

– Не совсем, хотя и лучше, чем всегда. Но смерть цеплялась за меня, окружала со всех сторон. В конце концов я совсем терял зрение.

– Могу представить. Это ты вселился в тестя Шарлотты, пока он еще был жив.

– Да. И он знал это. Слабый старичок. Он так радовался, что снова может передвигаться и поднимать предметы своими руками.

– Интересно. Мы называли это одержимостью.

– Правильно. Я многое разглядел его глазами. Видел яркие краски и нюхал цветы. Видел птиц. Слышал их пение. Я касался рукой Шарлотты. Я познал Шарлотту.

– А сейчас ты что-нибудь слышишь? Ты видишь огонь в камине?

– Я все об этом знаю. Но я не вижу, не слышу и не чувствую так, как ты, Роуан. Хотя, приближаясь к тебе, я вижу то, что и ты, знаю тебя и твои мысли.

Ее кольнул страх.

– Я начинаю тебя понимать.

– Это тебе только кажется. На самом деле все гораздо сложнее.

– Знаю. Поверь, действительно знаю.

– Мы обладаем знаниями. Мы существуем. Но благодаря вам мы научились думать последовательно, постигли суть времени. Кроме того, мы узнали, что означает стремиться к чему-либо. Для осуществления цели необходимо иметь такие понятия, как прошлое, настоящее и будущее. Нужно планировать. Я говорю лишь о тех из нас, кто хочет чего-то. Те, кто лишен желаний, даже не пытаются обрести знания. Они им ни к чему.

Говоря о «нас», я, конечно, выражаюсь неточно. Для меня не существует никаких «нас», ибо я один: я отвернулся от себе подобных и вижу только тебя и тех, кто подобен тебе.

– Понимаю. А когда ты проникал в тела мертвецов… в те головы на чердаке…

– Спрашивай.

– Ты изменял внутренние ткани тех голов?

– Да. Глаза делал карими. Осветлял пряди волос. Это требовало большого количества тепла и максимальной концентрации. Концентрация – вот ключ ко всему, что я делаю. Я собираю воедино собственные частицы.

– А в своем естественном состоянии?

– Я безграничен.

– Каким образом ты изменял пигмент?

– Проникал в плоть, переделывал ее. Но ты лучше меня разбираешься в этом процессе. Ты бы назвала его мутацией. Мне не подобрать лучших слов, а ты знаешь научные термины. Концепции.

– Что тебе мешало завладеть всем организмом?

– Смерть. Он постепенно завершал свой жизненный цикл, а я был слеп и нем. У меня не хватало сил. Я не мог вернуть ему искру жизни.

– Ясно. А когда ты проник в тестя Шарлотты, ты менял его тело?

– Этого я не мог сделать. Даже не пытался. И сейчас не могу, даже если бы оказался там. Понимаешь?

– Да. Ты постоянен, а мы существуем во времени. Понятно. Но ты говоришь, что не можешь изменить живую ткань?

– У того человека не смог. И у Эрона не могу, когда проникаю в него.

– Когда это происходит?

– Только когда он спит. В другое время он для меня недоступен.

– Зачем ты это делаешь?

– Чтобы почувствовать себя человеческим существом. Чтобы стать живым. Но Эрон слишком силен для меня. Эрон сам управляет клетками своего организма. То же самое с Майклом. То же самое почти со всеми. Даже с цветами.

– Кстати, о цветах. Ты подверг мутации розы.

– Да. Для тебя, Роуан. Чтобы показать тебе свою любовь и силу.

– И заодно свою цель?

– Да…

– Я не желаю, чтобы ты впредь проникал в Эрона. Я не желаю, чтобы ты каким-то образом вредил ему или Майклу.

– Повинуюсь, хотя предпочел бы убить Эрона.

– Почему?

– Потому что с Эроном покончено, он много знает, и он лжет тебе.

– Что значит – покончено?

– Он выполнил то, что я предвидел и ожидал от него. Потому я и говорю, что с ним покончено. Сейчас я вижу, что он может сделать то, чего я не желаю, и таким образом помешать мне в достижении цели. Я бы убил его, не будь я уверен, что твое сердце сразу наполнится горечью и ненавистью ко мне.

– Значит, ты ощущаешь мой гнев?

– Он очень глубоко меня ранит, Роуан.

– Если ты причинишь вред Эрону, мои боль и гнев будут безмерны. Но расскажи подробнее об Эроне. Я хочу, чтобы ты объяснил обстоятельно и доподлинно: что он должен был, по-твоему, сделать?

– Поделиться с тобой своими знаниями. Дать тебе записки, составленные им во временной последовательности.

– Ты имеешь в виду досье Мэйфейров?

– Да. Историю. Но ты велела объяснить доподлинно, поэтому я не употребил слово «досье».

Роуан тихо рассмеялась.

– Не стоит воспринимать все так буквально. Продолжай.

– Я хотел, чтобы ты получила из его рук семейную хронику и прочитала ее. Петир видел, как сожгли мою Дебору, мою возлюбленную Дебору. Эрон видел, как моя Дейрдре плачет в саду, моя красавица Дейрдре. Такое досье не имеет цены: оно не только вызывает у тебя какой-то отклик, но и помогает принять решение. Но эта задача Эроном уже выполнена.

– Ясно.

– Остерегись.

– Я не должна думать, что мне все ясно?

– Именно. Задавай вопросы. Такие слова, как «отклик» и «неоценима», по сути, мало что говорят. Я бы не стал от тебя ничего скрывать, Роуан.

Она услышала, как он вновь вздохнул, – это был тихий, протяжный звук. Словно дыхание ветра. Она продолжала сидеть у камина, наслаждаясь теплом и широко открытыми глазами вглядываясь в темноту. Ей казалось, она уже целую вечность сидит так и разговаривает с этим странным бестелесным тихим голосом.

Роуан чуть слышно рассмеялась от удивления, обнаружив, что, если постараться, его можно даже увидеть: прозрачная рябь в воздухе подсказывала ей, что он заполнил собой все пространство.

– Чудесно… – произнес голос. – Я люблю твой смех. Сам я не умею смеяться.

– Я могу помочь тебе научиться.

– Знаю.

– Я должна открыть дверь?

– Да.

– Я и есть тринадцатая ведьма?

– Да.

– Значит, Майкл правильно все расшифровал.

– Майкл вообще редко ошибается. Майкл все ясно видит.

– Ты хочешь его убить?

– Нет. Я люблю Майкла. С удовольствием прогулялся бы с ним и поболтал.

– Почему? Почему из всех людей именно Майкл?

– Не знаю.

– Ты должен знать.

– Любить значит любить. Почему ты любишь Майкла? Будет ли ответ истиной? Любить значит любить. Майкл умен и красив. Майкл умеет смеяться. В Майкле присутствует невидимый дух, который проявляется в его походке, взгляде, манере говорить. Понимаешь?

– Кажется, понимаю. Мы называем это жизненной силой.

– Вот именно.

Какие еще слова имели столько подтекста?

– Я приметил Майкла очень давно, – продолжил голос. – Он меня поразил. Оказалось, что он способен видеть меня. Майкл несколько раз подходил к ограде. Кроме того, он целеустремленный и сильный. Раньше он меня любил. Теперь – боится. Ты встала между мной и Майклом, и он страшится, что я встану между ним и тобой.

– Но ты не станешь ему вредить?

Ответом ей было молчание.

– Ты не станешь ему вредить.

– Только прикажи – и я ничего ему не сделаю.

– Но ты же говорил, что не хочешь причинять ему зло. Почему ты делаешь так, что мы пошли по второму кругу?

– Никакой это не круг. Я сказал, что не хочу убивать Майкла. Но, возможно, Майклу придется страдать. Что же мне делать? Лгать? Я не лгу. Эрон лжет. Я – нет. Я не знаю, как это делается.

– Я тебе не верю. Хотя ты сам, вероятно, считаешь, что говоришь правду.

– Ты причиняешь мне боль.

– Расскажи, каков будет конец.

– Что?

– Моя жизнь с тобой – как она закончится? Молчание.

– Не хочешь говорить?

– Ты откроешь дверь.

Она сидела не шелохнувшись. Мозг напряженно работал. Полено тихо потрескивало, языки пламени плясали на фоне кирпичей, но ей казалось, что движутся они как-то неестественно, будто в замедленной съемке. В воздухе вновь что-то блеснуло. Роуан почудилось, что длинная хрустальная подвеска на люстре дрогнула и закружилась, разбрызгивая крошечные блестки.

– Что означает – открыть дверь?

– Ты сама прекрасно знаешь.

– Нет, не знаю.

– Вы можете изменять материю, доктор Мэйфейр.

– Не уверена, что могу. Я хирург. Я работаю острыми инструментами.

– Да, но твой ум гораздо острее.

Она нахмурилась. На память вдруг пришел странный сон – сон о Лейдене…

– В свое время ты останавливала кровотечение, – заговорил он, медленно и вкрадчиво произнося каждое слово. – Ты зашивала раны. Ты заставляла материю подчиняться тебе.

В тишине отчетливо послышалось негромкое позвякивание люстры. В подвесках отражались танцующие языки пламени.

– Ты усмиряла сильное сердцебиение у своих пациентов, ты вскрывала закупоренные сосуды их мозга.

– Я не всегда сознавала…

– Ты делала это. Ты боишься своей силы, но ты владеешь ею. Выйди в сад ночью. Ты можешь заставить цветы раскрыться. Ты можешь заставить их расти, как это делал я.

– Но ты проделывал это только с мертвыми цветами.

– Нет, цветы были живые. Ты сама видела ирис, хотя тот случай истощил мои силы и причинил мне боль.

– А потом ирис умер и отвалился от стебля.

– Да. Но я не хотел убивать его.

– Ты довел его до предела. Вот почему он погиб.

– Да. Я не знал его пределов.

Роуан показалось, что она в трансе… И все же как ясно звучит его голос, какое у него четкое произношение.

– Ты ведь не просто направил молекулы в какую-то одну сторону, – сказала она.

– Нет. Я проник в химическую структуру клеток, точно так, как это делаешь ты. Ты способна открыть дверь. Ты видишь ядро самой жизни.

– Нет, ты переоцениваешь мои знания. Никто не способен заглянуть так глубоко.

К ней вновь вернулся давний сон, вспомнилась толпа, собравшаяся под окнами Лейденского университета. Кто были эти люди? Они считали Яна ван Абеля еретиком.

– Ты сам не понимаешь, что говоришь, – сказала она.

– Понимаю. Я вижу далеко. Ты наделила меня метафорами и терминами. Благодаря твоим книгам я также узнал концепции. Я вижу все, до самого конца. Я знаю: Роуан может изменить материю. Роуан способна взять тысячи и тысячи крошечных клеток и преобразовать их.

– Ну и каков этот конец? Я выполню то, что ты хочешь?

Он снова вздохнул.

В углах комнаты что-то прошуршало. Портьеры всколыхнулись, словно от сильнейшего порыва ветра. Вновь зазвенела люстра, закачались подвески. Роуан уже не знала, показалось ли ей это или на самом деле по полу поползли клубы пара, растекаясь во все стороны до персиковых стен. А может, это просто отблески огня в камине?

– Будущее – это ткань из переплетающихся возможностей, – сказал Лэшер. – Некоторые из них постепенно становятся вероятными, буквально единицы превращаются в неизбежность, но вместе с тем в основу ткани попадают неожиданные сюрпризы, способные ее разорвать.

– Слава богу, – сказала она. – Значит, все-таки ты не способен видеть до самого конца.

– И да и нет. Многие из людей полностью предсказуемы. Но не ты. Ты слишком сильная. Ты способна открыть дверь, если захочешь.

– Как? Молчание.

– Это ты столкнул Майкла в море?

– Нет.

– Кто-нибудь другой это сделал?

– Майкл упал со скалы в море, потому что проявил неосторожность. Душа его болела, а жизнь была пуста. Все это отражалось у него на лице, в его жестах. И не нужно быть духом, чтобы разглядеть это.

– Но ты разглядел.

– Да, но еще задолго до того, как все случилось. И все же я тут ни при чем. Я улыбался. Потому что предвидел, что ты и Майкл будете вместе. Я понял это, когда Майкл был еще мальчиком и смотрел на меня сквозь садовую ограду. Я предвидел смерть Майкла и его спасение. Ты его спасла.

– А что видел Майкл, когда утонул?

– Не знаю. Майкл умер.

– Что ты имеешь в виду?

– Он стал мертвецом, доктор Мэйфейр. Вам известно, что такое мертвец. Клетки перестают делиться. Тело больше не подчиняется одной силе или одной сложной цепи команд. Оно умирает. И если бы я проник в его тело, то мог бы двигать его конечностями и слышать его ушами, потому что его тело было свежим. Но оно было мертвым. Майкл покинул свое тело.

– Ты уверен?

– Я вижу это сейчас. Я видел это до того, как это все случилось. Я видел это, когда все происходило.

– Где ты был в этот момент?

– Рядом с Дейрдре – хотел сделать ее счастливой, хотел заставить ее мечтать.

– Да, ты действительно видишь далеко.

– Роуан, это ничто. Я имею в виду, что вижу далеко во времени. Пространство также не является для меня линейным.

Она снова тихо рассмеялась.

– У тебя такой красивый голос, что хочется его обнять.

– Я сам красив, Роуан. Мой голос – это моя душа. Конечно, у меня есть душа. Мир был бы слишком жесток, если бы я существовал без нее.

Ей стало так грустно от этих слов, что она чуть не расплакалась. Она вновь устремила неподвижный взор на люстру, где подвески отражали сотни крошечных огней. По комнате словно разлилась теплая нега.

– Люби меня, Роуан, – просто сказал он. – В твоем мире я самое сильное существо, какое только можно себе представить, и предназначен только тебе, моя возлюбленная.

Это была песня без мелодии, это был голос, сотканный из тишины и песни, если подобное можно вообразить.

– Стоит мне обрести плоть – и я стану больше чем человеком: я стану новым творением под солнцем. И буду для тебя гораздо важнее, чем Майкл. Я сам безграничная тайна. Майкл дал тебе все, что мог. И никакой великой тайны у него для тебя не осталось.

– Нет, это неправда, – прошептала Роуан. Веки ее отяжелели и опустились – так ей хотелось спать. Усилием воли она заставила себя открыть глаза и вновь посмотрела на люстру. – Осталась безграничная тайна любви.

– Любовь должно что-то подпитывать, Роуан.

– Ты хочешь сказать, что я должна выбрать между тобой и Майклом?

Молчание.

– А других ты тоже заставлял выбирать?

Роуан вспомнила о Мэри-Бет и ее мужчинах.

– Я уже говорил тебе, что вижу далеко. Когда много лет тому назад Майкл стоял у ограды, я уже знал, что тебе придется сделать выбор.

– Больше не рассказывай о том, что видел.

– Хорошо, – сказал он. – Разговоры о будущем всегда навевают на людей печаль. Их жизненная сила основана на неспособности предвидеть. Давай говорить о прошлом. Люди любят покопаться в прошлом.

– А ты можешь говорить другим голосом, не таким красивым и нежным? Ты мог бы, например, произнести последние слова саркастически? Или они так и должны были прозвучать?

– Я могу говорить так, как захочу, Роуан. Ты слышишь то, что я чувствую. Мысленно я испытываю эмоции, будь то любовь или боль.

– Ты немножко торопишься.

– Сейчас мне больно.

– Отчего?

– Я хочу покончить с твоим непониманием.

– Ты хочешь, чтобы я превратила тебя в человека?

– Я хочу обрести плоть.

– И я способна сделать это?

– У тебя есть сила. И как только это осуществится, будет положено начало другим преобразованиям. Ты ведь тринадцатая – и ты откроешь дверь.

– Что ты подразумеваешь под «другими преобразованиями»?

– Роуан, речь идет о синтезе, о химическом изменении, о структурном преобразовании клеток, о новой связи материи и энергии.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду.

– Тогда ты знаешь, что все должно происходить приблизительно так же, как и в случае с делением клеток. Если деление произошло раз, то обязательно повторится.

– А почему до меня никто не смог это сделать? Джулиен тоже обладал силой.

– Все дело в знании, Роуан. Джулиен родился слишком рано. Если ты не против, я еще раз употреблю слово «синтез», но в несколько другом аспекте. До сих пор мы говорили о синтезе внутри клеток. Теперь позволь мне сказать о синтезе твоего знания жизни, Роуан, и твоей природной силы. Это ключ ко всему – то, что позволяет тебе открыть дверь. Знания твоей эпохи трудно было представить даже Джулиену, который в свое время стал свидетелем появления изобретений, казавшихся настоящим чудом… Тем не менее мог ли Джулиен предвидеть, что на операционном столе будут вскрывать сердце? Или что можно зачать ребенка в пробирке? Нет. А после тебя придет поколение, чьи знания позволят даже определить, чем я являюсь.

– А ты сам можешь дать такое определение?

– Нет, хотя я, безусловно, поддаюсь определению, и когда смертные дадут его, тогда и я смогу его сформулировать. Все, что относится к такому уровню понимания, я черпаю из разума людей.

– Да, но кое-что о себе ты способен объяснить мне и сейчас, причем достаточно точно и ясно.

– …Ну, например, я исполинских размеров; я должен сконцентрировать свои частицы, чтобы обрести силу; я могу применять свои способности; могу чувствовать боль, когда о ней думаю.

– Да, но каким образом ты думаешь? И откуда берется твоя сила? Вот главные вопросы.

– Не знаю. Когда Сюзанна позвала меня, я собрал себя в единое целое. Я сделался таким маленьким, словно собирался пройти сквозь узкую щель. Я ощутил свою форму и растянулся в виде пятиконечной звезды – пентаграммы, которую она нарисовала, и каждую из этих конечностей я удлинил. Я заставил раскачиваться и дрожать деревья, сделал так, что падали листья. Тогда-то Сюзанна и назвала меня своим Лэшером…

– Тебе понравилось то, что ты делал.

– Да, как и то, что Сюзанна видела все это. Сюзанне тоже понравилось. Иначе я ни за что не стал бы это повторять. Я просто сразу забыл бы об этом – и все.

– Что в тебе есть физического помимо энергии?

– Не знаю! – В голосе, по-прежнему нежном, тем не менее звучало отчаяние. – Это должна сказать ты, Роуан. Стань мне ближе. Покончи с моим одиночеством.

Огонь в камине почти погас, но разлившееся по всей комнате тепло окутывало Роуан словно одеялом. Ее клонило в сон, но голова оставалась ясной.

– Давай вернемся к Джулиену. У него была такая же сила, как у меня?

– Почти такая же, моя любовь. Но не совсем А еще у него была игривая и богохульная душа, которая носилась, пританцовывая, по всему миру и с одинаковым удовольствием как разрушала, так и строила. В тебе больше логики, Роуан.

– А разве это добродетель?

– У тебя огромная сила воли, Роуан.

– Понятно. Ее не так-то легко сломить, не то что силу воли Джулиена.

– Верно сказано, Роуан!

Она снова тихо рассмеялась, но тут же вновь сделалась серьезной и стала пристально всматриваться в мерцающее пространство.

– А Бог есть, Лэшер?

– Не знаю, Роуан. С течением времени я пришел к выводу, что да, наверное, Бог есть, но одна только мысль об этом наполняет меня яростью.

– Почему?

– Потому что я испытываю боль, а если есть Бог, то Он ее и создал.

– Я прекрасно тебя понимаю, Лэшер. Но если Он существует, значит, Он создал и любовь…

– Да… Любовь… Любовь – первопричина моей боли, – тихо произнес голос. – Именно она источник всех моих передвижений во времени, устремлений и планов. Все мои желания продиктованы любовью. Наверное, можно сказать, что я был… хотя я был точно таким, как сейчас… что я был отравлен любовью, что от зова Сюзанны я проснулся, чтобы любить и познать кошмар страсти. Но я все видел. И полюбил. И пришел сюда.

– Твои слова расстраивают меня, – неожиданно сказала Роуан.

– Любовь изменила меня, Роуан. Из-за нее я впервые почувствовал неудовлетворенность.

– Понимаю.

– А теперь я стремлюсь видоизмениться, обрести плоть, и это будет высшей точкой моей любви. Я так долго ждал тебя. До того как ты появилась, я видел столько страданий, что, будь у меня слезы, они лились бы потоком. Бог свидетель, ради Лангтри я создал иллюзию, будто плачу. Это был истинный образ моей боли. Я горевал не только по Стелле, но по всем моим ведьмам. Когда умер Джулиен, я испытал агонию. Моя боль была так велика, что я чуть было не вернулся в царство луны, звезд и тишины. Но было слишком поздно. Я бы не вынес одиночества. Мэри-Бет позвала – и я вернулся. Я заглянул в будущее и снова увидел тринадцатую. Я увидел, что сила моих ведьм возросла.

Роуан снова сомкнула веки. Огонь погас. Комнату наполнял дух Лэшера Хотя он был недвижим и не тяжелее воздуха, она кожей чувствовала его прикосновение.

– Когда я обрету настоящую плоть, – сказал он, – смех и слезы станут для меня такими же обычными, как для тебя или Майкла. Я превращусь в совершенный организм.

– Но не человеческий.

– Лучше, чем человеческий.

– Но не человеческий.

– Более сильный и выносливый, так как я буду живым воплощением разума, и у меня больше мощи, гораздо больше, чем у любого ныне здравствующего человека. Повторяю: я превращусь в новую особь. Стану тем видом, который сейчас не существует в природе.

– Это ты убил Артура Лангтри?

– Не совсем. Он уже умирал. То, что он увидел, ускорило его смерть.

– Но зачем ты показался ему?

– Потому что он был сильным и обладал способностью видеть меня, а я хотел, чтобы он попытался спасти Стеллу, ведь я сознавал, что она в опасности. Карлотта была врагом Стеллы. Карлотта обладала такой же силой, как ты, Роуан.

– Почему Артур не помог Стелле?

– Ты знаешь историю. Было слишком поздно. В такие моменты, требующие присутствия во времени, я становлюсь как дитя. Я был побежден одновременностью, потому что действовал во времени.

– Не понимаю.

– Выстрелы прозвучали в тот момент, когда я предстал перед Лангтри. Пуля попала в голову Стеллы, и смерть наступила слишком скоро. Я вижу далеко, но не могу предугадать все неожиданности.

– Так ты ничего не знал?

– Карлотта провела меня. Она направила меня не в ту сторону. Я тоже иногда совершаю ошибки. По правде говоря, меня очень легко обмануть.

– Каким образом?

– Зачем мне рассказывать? Чтобы тебе было легче справиться со мной? Ты сама знаешь, каким образом. Ты такая же сильная ведьма, как Карлотта Она проделала это, сыграв на чувствах Лайонела, и представила убийство как проявление любви. Она внушила Лайонелу, что он должен взять в руки пистолет и выстрелить в Стеллу. Меня не насторожили ее ненависть и злоба. Я просто не обратил внимания на любовные мысли Лайонела. А потом он смертельно ранил Стеллу, она упала и, широко открыв глаза, беззвучно позвала меня. Но спасти ее не было надежды. А Лайонел выстрелил во второй раз, навсегда изгнав дух Стеллы из ее тела.

– Но ты убил Лайонела. Ты довел его до смерти.

– Это так.

– А Кортланд? Ты и его убил?

– Нет. Я боролся с Кортландом. Я противостоял его силе, и ему не удалось применить ее против меня. Он, можно сказать, пал в сражении. Я не убивал твоего отца.

– Зачем ты с ним боролся?

– Я его предупреждал. Он возомнил, что может командовать мной. Но он не был моим колдуном. Дейрдре была моей ведьмой. Ты моя ведьма. Но не Кортланд.

– Ведь Дейрдре не хотела отдавать меня. А Кортланд защищал ее, старался исполнить ее желания.

– Ради своих собственных целей.

– Каких именно?

– Не важно. Теперь это старая история. Ты вырвалась на свободу, чтобы обрести силу. Ты избавилась от Карлотты.

– Но об этом позаботился ты, действуя вопреки воле Дейрдре и Кортланда.

– Ради тебя, Роуан. Я люблю тебя.

– Да, но во всем этом есть какая-то закономерность, и ты не хочешь, чтобы я ее поняла А как только рождается ребенок, оставляешь мать ради него. Разве не так случилось с Деборой и Шарлоттой?

– Ты неверно судишь обо мне. Действуя во времени, я иногда совершаю неблаговидные поступки.

– Ты пошел наперекор желаниям Дейрдре и сделал так, чтобы меня увезли. Ты ускорил исполнение предначертания о тринадцати ведьмах – и опять же, как всегда, действовал исключительно ради достижения собственных целей. Ведь ты всегда руководствуешься только своими интересами – не так ли?

– Ты тринадцатая – и самая сильная. Я давно мечтал о такой, как ты, и буду тебе служить. Твои цели полностью совпадают с моими.

– Я так не думаю.

В ту же минуту Роуан почувствовала движение в воздухе, и все ее существо пронзила боль. Она прониклась тем же чувством, что и Лэшер, услышала его, словно где-то тихо прозвучал низкий аккорд на арфе – своего рода песня боли. Портьеры снова всколыхнулись от теплого потока, и подвески на люстрах просторного зала заплясали в темноте, искрясь белыми лучиками. Теперь, когда огонь в камине погас, он забрал с собой все цвета.

– Ты раньше был человеком?

– Не знаю.

– А ты помнишь, когда впервые увидел людей?

– Да.

– И что ты тогда подумал?

– Что дух не мог быть порожден материей, что это смешно. Или, как вы говорите, нелепо и ошибочно.

– Дух произошел от материи.

– Да, действительно. Он вышел из материи, когда в своем развитии она достигла определенной точки, и нас поразило это видоизменение.

– Ты имеешь в виду себя и тех, кто уже существовал?

– Мы существовали в безвременье.

– И мутация привлекла ваше внимание?

– Безусловно. Именно потому, что это была мутация, причем принципиально новая. А еще потому, что мы были призваны наблюдать за этим абсолютно новым видом.

– Каким образом?

– Возникший вид человеческого интеллекта, запертый в оболочку, тем не менее воспринимал нас и таким образом побуждал нас воспринимать самих себя. Возможно, я снова говорю заумно и поэтому не совсем точно. В течение сотен лет человеческий разум совершенствовался, становился все сильнее, люди развили телепатические способности, они ощущали наше присутствие, они дали нам имя, разговаривали с нами, соблазняли нас. Если мы откликались на все это, то сами становились другими: мы начинали думать о себе.

– Значит, вы научились самосознанию от нас.

– Все от вас: самосознание, желания, амбиции. Вы опасные учителя. А мы испытываем неудовлетворенность.

– Значит, есть и другие подобные тебе, преследующие свои цели?

– Джулиен говорил: «Материя создала человека, а человек создал богов». Это частично верно.

– А до Сюзанны ты когда-нибудь говорил с человеком?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. Я увидел и услышал Сюзанну. И полюбил ее.

– Вернемся к Эрону. Почему ты утверждаешь, что Эрон лжет?

– Эрон не в полной мере раскрывает перед тобой истинные задачи Таламаски.

– Ты уверен?

– Конечно. Разве Эрон способен солгать мне? Я предвидел его появление задолго до того, как он родился. Все предупреждения Артура Лангтри были адресованы Эрону, хотя сам Лангтри об этом даже не подозревал.

– Но неужели все-таки Эрон лжет? Когда он солгал? В чем?

– На Эрона, как и на всех агентов Таламаски, возложена миссия. Но они это скрывают. Большую часть своих обширных знаний они хранят в тайне. Чтобы тебе было понятнее, скажу: это оккультный орден.

– И каковы их секреты? Что это за миссия?

– Защитить человека от нас. Исключить возможность появления новых порталов.

– Ты хочешь сказать, что такие порталы появлялись и прежде?

– Да, они появлялись. Но ты самая сильная из всех, кто когда-либо мог служить порталом. А с моей помощью достигнешь в будущем поистине небывалых успехов. Ты не будешь иметь себе равных.

– Погоди минуту. Ты хочешь сказать, что другие бесплотные существа перешли в царство материи?

– Да.

– Но кто? Какие они?

– Смех. Они очень хорошо скрываются.

– При чем тут смех?

– Просто я смеюсь над твоим вопросом, но не знаю, как это изобразить. Поэтому я произнес это слово. Я смеюсь, потому что тебе и в голову не приходила такая возможность. Тебе, смертной, знакомой со всеми рассказами о привидениях, ночных чудищах и тому подобных ужасах. Неужели ты думала, что в этих старых байках нет ни зерна правды? Впрочем, сейчас это не важно. Наше единение будет несравнимо лучше, чем любое другое в прошлом.

– Эрону известно то, о чем ты говоришь? Он знает, что другие шагнули через порог?

– Да.

– Так почему он не хочет позволить мне стать очередным порталом?

– А как ты думаешь?

– Потому что он убежден, что ты воплощение зла.

– Он утверждает, что я не создан природой, но это глупо, потому что я такое же ее порождение, как электричество, звезды или огонь.

– Не создан природой… Он опасается твоей силы?

– Да. Но он глупец.

– Почему?

– Роуан, я уже говорил: если единение однажды произошло, то его можно повторить. Понимаешь?

– Да, теперь понимаю. В склепе двенадцать могил и одна дверь.

– Все правильно, Роуан. Теперь ты, кажется, начала думать. Вспомни свои мысли и ощущения, возникшие после того, как ты впервые прочла книги по неврологии и переступила порог лаборатории. Ты разглядела весь спектр возможностей и смогла осознать, что человек еще только начал постигать перспективы сегодняшней науки, еще только приблизился к пониманию, что с помощью трансплантатов – частиц живой ткани, путем экспериментов в пробирке с генами и клетками можно создавать новые существа. Твой ум был молод, фантазия – безгранична. Врач с воображением поэта, ты могла дать фору любому мужчине. Но ты отвернулась от своих предвидений, Роуан. Отвергла возможность создавать в лаборатории Лемле новые особи из органов живых существ. Из страха перед собственной чудесной силой ты пряталась за хирургическим микроскопом и пользовалась микрохирургическими инструментами из стали. Ты рассекала ткани, вместо того чтобы создавать их. Даже сейчас, Роуан, тобой руководит все тот же страх, и ты намерена строить больницы, где будут лечить людей, тогда как могла бы создавать новых.

Роуан слушала его молча, не в силах даже пошевелиться. До сих пор никому не удавалось проникнуть в ее самые сокровенные мысли, а Лэшер не только прочел, но и сумел сформулировать их на удивление точно и ясно. Она впервые осознала всю дерзость собственных амбиций и почувствовала себя безнравственным ребенком, тайком размышляющим перед сном о тканях мозга и синтетических особях, пока взрослые не выключили свет.

– Неужели в тебе нет хоть капли милосердия, чтобы понять, почему я так поступила, Лэшер?

– Я вижу далеко, Роуан. Я вижу великие страдания в этом мире. Я вижу путь случайностей и ошибок и то, к чему он привел. Я не ослеплен иллюзиями. Повсюду я слышу крики боли. И знаю, что такое одиночество. Знаю, что такое страсть.

– Но чем ты готов пожертвовать, когда обретешь плоть и кровь? Какова твоя цена?

– Я не уклоняюсь от расплаты. Страдания человека, обладающего плотью и кровью, не могут быть сильнее тех, что я вынес за прошедшие три века. Ты бы согласилась стать такой, как я, Роуан? Согласилась бы парить в безвременье, в полной изоляции от живого мира, прислушиваясь к доносящимся из него голосам, и жаждать при этом любви и понимания?

Роуан не смогла ответить.

– Я жду целую вечность, чтобы обрести живую плоть. Мечтаю об этом с незапамятных времен. И вот наконец наступил момент, когда хрупкое сознание человека достигло того состояния, которое позволит сломать барьер. И тогда я обрету плоть и стану совершенством.

На какое-то время в зале воцарилась тишина. Молчание прервала Роуан.

– Теперь я понимаю, почему Эрон боится тебя, – сказала она.

– Эрон ничтожен. Таламаска ничтожна. Они пустое место!

Голос стал тонким от гнева. Воздух в комнате всколыхнулся, словно вода в сосуде, готовая вот-вот закипеть. Люстры закачались, но совершенно бесшумно, как будто поток воздуха поглощал и уносил все посторонние звуки.

– Агенты Таламаски обладают знаниями, – вновь послышался голос Лэшера, – и силой, способной открывать порталы, но отказываются делать это для нас. Они наши враги. Они готовы оставить судьбу мира в руках страждущих и слепых. И они лгут. Все. Без исключения. Они пишут историю Мэйфейрских ведьм, потому что на самом деле это история Лэшера. А в борьбе с Лэшером и состоит их основная цель. Они обманывают тебя своим вниманием к ведьмам, ибо на кожаных переплетах их бесценных досье должно быть крупно выведено: «Лэшер». Все досье закодировано. Это история растущего могущества Лэшера Неужели ты до сих пор не поняла?

– Не трогай Эрона.

– Ты неразумно растрачиваешь свою любовь, Роуан.

– Тебе не нравится все то доброе, что есть во мне, не так ли? Тебе подавай зло.

– Что такое зло, Роуан? Разве твое любопытство – зло? Что плохого, если ты станешь изучать меня, как изучала мозг человека? Что плохого, если благодаря моим клеткам ты обретешь необходимые знания, которые позволят продвинуть вперед великое дело медицины? Я не враг этому миру, Роуан. Я лишь хочу войти в него, стать его частью!

– В твоих словах звучит гнев.

– Мне больно. Я люблю тебя, Роуан.

– Желание не равносильно любви, Лэшер. Использовать не значит любить.

– Нет, не говори так. Ты причиняешь мне боль, ранишь душу.

– Если ты убьешь Эрона, я никогда не стану для тебя порталом.

– И такой пустяк может повлечь за собой столь серьезные последствия?

– Лэшер, помни: убьешь его – и я ни за что не стану для тебя порталом.

– Роуан, я в твоем подчинении. Будь иначе, он бы давно уже умер.

– То же самое относится к Майклу.

– Слушаюсь, Роуан.

– Почему ты сказал Майклу, что ему не остановить меня?

– Я надеялся на это, и мне хотелось напугать его. Он околдован Эроном.

– Лэшер, каким образом мне предначертано помочь тебе прийти в наш мир?

– Я узнаю об этом от тебя, Роуан. А ты уже знаешь. И Эрон знает.

– Лэшер, мы не ведаем, что такое жизнь. Несмотря на все, что известно современной науке, несмотря на все данные ею определения, мы не представляем, что такое жизнь или как она началась. Тот миг, когда она родилась из инертной материи, по-прежнему остается для нас непостижимой тайной.

– Но я и так живой, Роуан.

– Но каким образом я наделю тебя плотью? Ты ведь уже проникал в тела живых и мертвых. Однако удержаться в них не смог.

– Это вполне осуществимо, Роуан. – Его голос стал еле слышен, как шепот. – С помощью моей и твоей силы и благодаря моей вере – ведь чтобы войти в контакт, мне придется полностью тебе подчиниться. Но только в твоей власти обеспечить наше полное слияние.

Она прищурилась, пытаясь разглядеть в темноте хоть какое-то очертание или узор.

– Я люблю тебя, Роуан. Ты устала. Позволь мне успокоить тебя. Позволь дотронуться до тебя. – Голос Лэшера окреп и стал более глубоким.

– Я хочу… Я хочу жить счастливо с Майклом и нашим ребенком.

В воздухе всколыхнулось что-то невидимое, и словно вдруг повисло напряжение. Ей показалось, что стало теплее.

– Мое терпение безгранично. Я вижу далеко. И могу подождать. Теперь, после нашей беседы, после нашей встречи, ты постепенно потеряешь интерес ко всем остальным.

– Не будь таким уверенным, Лэшер. Я сильнее других. И знаю гораздо больше.

– Согласен, Роуан.

Воздух словно уплотнился и потемнел, образовав вокруг люстры нечто похожее на огромное кольцо дыма… Только это был не дым. Так кружит подхваченная ветром паутина.

– А я могу уничтожить тебя?

– Нет.

– Почему?

– Роуан, ты меня мучаешь.

– Почему я не могу тебя уничтожить?

– Роуан, твой дар состоит в способности видоизменять материю. А такой материи, которая была бы ему подвластна, во мне нет. Ты можешь лишь разрушить ткань, необходимую мне для создания видимого облика, но ведь я сам разрушаю ее, когда распадаюсь на частицы. Ты это видела. Ты способна всего лишь навредить моему временному облику в минуты материализации, как, например, в тот день, когда я впервые предстал перед тобой. Или когда появился на берегу моря. Но мою сущность тебе не уничтожить. Я всегда был и остаюсь рядом. Я вечен, Роуан.

– Но, предположим, я сейчас скажу, что все кончено, Лэшер, что отныне я отказываюсь тебя видеть и не желаю служить твоим порталом, что распахну дверь в будущие века только перед Мэйфейрами, перед моим еще не рожденным ребенком и мечтами, которые стремлюсь осуществить. Как ты тогда поступишь?

– Не разменивайся по мелочам, Роуан. Все твои мечты ничто по сравнению с теми тайнами и возможностями, которые предлагаю я. Только представь, Роуан, каких вершин ты сможешь достичь, когда я полностью изменюсь и мой вечный дух обретет тело.

– А если это случится, Лэшер, если произойдет слияние и ты предстанешь передо мной во плоти, как тогда изменится твое отношение ко мне?

– Я буду самозабвенно любить тебя, Роуан, ведь ты станешь для меня и матерью, и создателем, и учителем. Разве я смогу не любить тебя? Только представь, как сильно я буду нуждаться в тебе. С твоей помощью мне предстоит научиться ходить, видеть, разговаривать и смеяться. Я превращусь в беспомощное дитя, зависящее от тебя во всем. Разве ты не понимаешь? Я буду обожать тебя, моя возлюбленная Роуан. Я клянусь исполнять любое твое желание, и силы во мне будет в двадцать раз больше, чем теперь. Почему ты плачешь? Откуда эти слезы в твоих глазах?

– Это все обман, игра звука и света, твое ведьмовство.

– Нет, я есть то, что я есть, Роуан. Твоя рассудочность делает тебя слабой. Ты видишь далеко. Всегда видела. Двенадцать могил и одна дверь, Роуан.

– Не понимаю. Ты играешь со мной, сбиваешь меня с толку. Я перестаю улавливать смысл.

Молчание, а затем повторился знакомый звук: словно вздох пронесся по комнате. Печаль будто завибрировала в воздухе, она окутала Роуан как облако, волнистая, непрозрачная тень прокатилась по всему залу, оплела люстры, заполнила зеркала чернотой.

– Ты сейчас вокруг меня, да?

– Я люблю тебя, – произнес он тихим шепотом совсем близко, и ей показалось, будто губы коснулись ее щеки. Она напряглась, но не смогла побороть охватившую ее сонливость.

– Прочь от меня, – сказала она. – Я хочу побыть одна. Я не обязана тебя любить.

– Роуан, чем я могу тебя одарить? Какой подарок тебе принести?

И снова что-то легко коснулось ее лица, отчего по всему телу пробежала дрожь. Грудь напряглась под шелковой ночной рубашкой, внутри все запылало и заныло от голода.

Она постаралась рассеять туман перед глазами. В комнате стало еще темнее. Огонь окончательно погас, хотя секунду назад еще теплился.

– Это все твои фокусы. – Воздух вокруг снова стал осязаемым. – Ты и с Майклом проделывал то же самое.

– Нет. – Короткое слово прозвучало как нежный поцелуй.

– Когда он тонул… те видения… твоя работа!

– Нет, Роуан. Его здесь не было. Я не мог последовать за ним туда, где он оказался. Я существую только рядом с живыми.

– А когда он в тот вечер был здесь один и купался в бассейне, это ты вызвал призраков?

– Нет.

Она безуспешно старалась унять дрожь, сотрясавшую все тело. Ощущение было таким, будто она поймана в паутину.

– Ты видел призраков, явившихся Майклу?

– Да. Но я видел их глазами Майкла.

– Что это было?

– Не знаю.

– Почему не знаешь?

– Это были образы умерших людей, Роуан. А я принадлежу миру живых. И ничего не знаю о мертвых. Не говори со мной о них. Мне ничего не известно о Боге, как и о всем прочем, что не относится к земле.

– Надо же! В таком случае что ты подразумеваешь под словом «земля»? – Что-то дотронулось до ее затылка и нежно приподняло завитки волос.

– Вот этот мир, Роуан. Дело в том, что сферы, в которых существуешь ты, и сферы, в которых существую я, принадлежат к физическому миру, хотя они параллельны и никогда не пересекаются. Я обладаю той же физической природой, Роуан, и столь же естествен, как все, что обитает на земле. И я жажду тебя, Роуан. Огонь моей жажды столь же чист, как любое пламя в этом мире.

– А как же призраки, которых Майкл видел в день нашей свадьбы в этой самой комнате? – спросила она. – Это ты вызвал их?

– Нет.

– Ты видел их? – Она почувствовала, будто перо коснулось ее щеки.

– Глазами Майкла. У меня нет всех ответов, которые ты требуешь.

Что-то тронуло ее грудь, погладило, коснулось бедер. Она снова подобрала ноги под себя. Камин успел остыть.

– Прочь от меня! – прошептала она. – Ты воплощение зла.

– Нет.

– Ты приходишь из ада?

– Ты играешь со мной. Я пребываю в аду страстного желания доставить тебе удовольствие.

– Прекрати. Меня клонит в сон. Не хочу больше здесь сидеть.

Она обернулась и взглянула на почерневший очаг, где не осталось ни единого тлеющего уголька. Веки отяжелели, она не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Сделав усилие, она кое-как поднялась, цепляясь за каминную полку, и поняла, что не в состоянии дойти до лестницы. Тогда она повернулась, снова опустилась на колени и легла на мягкий китайский ковер. В воздухе разлилась приятная свежесть. Это ощущение усиливал нежный шелк рубашки, прильнувшей к телу. Роуан словно грезила наяву: ей казалось, что белый гипсовый медальон над люстрой ожил, резные листья аканта сворачивались и трепетали.

Внезапно в памяти ее всплыли все слова, которые довелось сегодня услышать. Что-то коснулось ее лица. Тело заныло от охватившего его сладострастия. Она подумала о Майкле, который так далеко от нее, за сотни миль, и почувствовала мучительную боль. Ах, как же она ошибалась, недооценив Лэшера…

– Я люблю тебя, Роуан.

– Ты сейчас надо мной?

Она пристально вглядывалась в темноту, радуясь прохладе, потому что тело горело, словно сконцентрировав в себе все тепло недавно затухшего в камине огня. Ощущение влаги между ног и восхитительных ласк, дошедших до самой нежной, лишенной даже пушка, кожи бедер, заставило все ее существо раскрыться подобно цветку.

– Я приказываю тебе прекратить! Все это мне отвратительно!

– Люблю тебя, дорогая.

Поцелуи становились все настойчивее – в уши, в губы, в грудь…

– Невыносимо… – прошептала Роуан, но на этот раз подразумевая чувство прямо противоположное, понимая, что если ласки прервутся, то она закричит от муки.

Когда он начал стягивать с нее рубашку, руки Роуан непроизвольно взметнулись вверх. Раздался треск разрываемой ткани, шелк соскользнул, и через секунду Роуан уже предстала во всей своей великолепной наготе, а чьи-то невидимые пальцы ласкали самые сокровенные уголки ее тела. Нет, не «чьи-то», а пальцы Лэшера. Это он осыпал поцелуями ее тело, касался губами ушей, век, заключал в объятия, ласково гладил по спине.

Да, она раскрылась навстречу его ласкам, как тот ирис в саду. Как нежный бутон розы, взорвавшийся на кончике огрубевшего стебля, усыпанного зелеными листьями с множеством тонких, как ниточки, прожилок. Она извивалась и металась на ковре…

«…Словом, вела себя подобно дешевой шлю…»

«Прочь, старуха, тебя здесь нет! Теперь пришло мое время».

– Да, ты права. Твое время. Наше время.

Языки лизали ей грудь, губы смыкались на сосках, тянули их, зубы покусывали мягкую плоть.

– Сильнее, жестче! Сделай это! Возьми меня силой!

Он оторвал ее от пола и приподнял настолько, что голова запрокинулась и волосы свободно повисли вниз. Сильные руки развели ее бедра, и Роуан закрыла глаза…

– Войди в меня, стань моим мужчиной, настоящим мужчиной!

Ласки стали грубее: губы все ожесточеннее впивались ей в грудь и живот, пальцы царапали бедра.

– Бери меня, – прошептала она и тут же почувствовала, как что-то огромное и твердое вторглось в ее тело. – Да, так, растерзай меня! Растопчи! Сделай это!

Она оказалась буквально раздавленной навалившейся тяжестью и явственно ощутила запах чистого крепкого тела и аромат волос. Да, хорошо, еще сильнее! Мелькнули темные глаза, губы… А когда эти губы припали к ее губам и раскрыли их, все словно расплылось…

Нечто обжигающе твердое все глубже проникало в ее плоть, пригвождало к ковру.

– Это невыносимо, я не выдержу – срывающимся голосом шептала она. – Разорви меня пополам, да. Опустоши…

Волна оргазма накрыла ее с головой, лишив всех чувств, кроме одного: ощущения цвета, а точнее, целой радуги цветов. Нахлынувший поток рождающих неистовый восторг ощущений устремился по ее животу, груди, лицу, а потом вниз, между бедер, по напряженным ногам. Она услышала собственные крики, но они доносились словно издалека, пока тело беспомощно подрагивало на ковре, лишенное воли и сил.

Снова и снова вздымалось пламя, опаляющее ее изнутри. Снова и снова… Пока не сожгло дотла и ощущение времени, и чувство вины, и способность мыслить…

Утро. Где-то плакал ребенок? Нет. Просто звонил телефон. Пустяки.

Обнаженная, она лежала в кровати, укрывшись одеялом. Солнце светило во все окна главного фасада. Она вспомнила все, что произошло накануне, и тут же ощутила вспышку болезненного желания. Телефон… Или все-таки где-то в глубине дома плачет ребенок? В полусне она представила, как он сучит пухленькими ножками, согнутыми в коленях.

– Дорогая, – раздался шепот.

– Лэшер…

Плач прекратился. Бросив взгляд в сияющее светом окно, за которым на фоне неба густо переплелись дубовые ветви, Роуан опустила веки.

А когда вновь подняла их, то прямо перед собой увидела темные глаза на смуглом, с тонкими чертами лице. Она дотронулась пальцем до гладких, как шелк, губ…

– О боже! Да! Да! Ты такой сильный, – шепнула она, ощущая тяжесть его тела и твердую плоть, прижимающуюся к низу ее живота.

– Я с тобой, моя красавица. – Между губ сверкнула белая полоска зубов. – С тобой, моя божественная.

Вихрем налетевший порыв знойного ветра сдул волосы с ее лица и опалил жаром.

В чистой утренней тиши, в лучах струившегося в окно солнечного света все повторилось вновь.

В полдень Роуан сидела возле бассейна. В холодном сиянии солнца над водой поднимался пар. Пора отключать подогрев бассейна. Зима вступала в свои права.

Шерстяное платье отлично защищало Роуан от холода, и она спокойно расчесывала волосы.

Внезапно почувствовав его присутствие рядом, она прищурилась и снова, причем очень ясно, смогла разглядеть волнение в воздухе – оно окружило ее, словно наброшенная на плечи вуаль.

– Убирайся от меня, – прошептала она. Невидимая ткань, однако, окутала ее еще плотнее. Роуан выпрямилась и повторила, на этот раз гневно: – Прочь, я сказала!

То, что она увидела, походило на мерцание огня при солнечном свете. А потом воздух вновь сделался прозрачным, наполнился свежестью и тонкими ароматами сада.

– Я скажу, когда тебе позволено будет прийти, – произнесла она. – Не желаю сдаваться на милость твоих капризов или желаний.

«Как прикажешь, Роуан». Это был тот внутренний голос, который она уже однажды слышала в Дестине и который, казалось, звучал непосредственно в ее голове.

– Ты и вправду все видишь и слышишь? – поинтересовалась она.

«Даже твои мысли».

Роуан улыбнулась – улыбка получилась ледяной, даже жестокой – и вытянула из щетки несколько торчавших волосков.

– Ну и о чем же я думаю?

«Ты хочешь, чтобы я снова дотронулся до тебя, чтобы окружил тебя иллюзиями. Тебе хотелось бы знать, каково это – быть мужчиной, и чтобы я обладал тобой так, как если бы ты была мужчиной».

Румянец залил ее щеки. Она скатала клубочек светлых волос, вынутых из щетки, и уронила его в заросли папоротника рядом с собой, где он пропал среди разлапистых темных листьев.

– И ты можешь это сделать? – спросила она.

– Мы вместе можем это сделать, Роуан. Ты способна видеть и чувствовать многое.

– Поговори со мной для начала.

– Как пожелаешь. Но ты жаждешь меня, Роуан.

– А ты видишь Майкла? Знаешь, где он сейчас?

– Да, Роуан, я его вижу. Он сейчас в своем доме – разбирает горы вещей. Он погружен в воспоминания и радостные предчувствия. Его поглощает желание вернуться к тебе. Он думает только о тебе. А ты раздумываешь над тем, как бы предать меня, Роуан. Ты собираешься рассказать своему другу Эрону, что видела меня. Ты мечтаешь о предательстве.

– И что меня остановит, если я захочу поговорить с Эроном? Что ты можешь сделать?

– Я люблю тебя, Роуан.

– Ты не сумеешь держаться от меня вдали теперь, сам знаешь. Ты придешь, если я позову.

– Я хочу быть твоим рабом, Роуан, а не врагом.

Она поднялась, устремив взгляд на ажурную крону оливкового дерева, сквозь которую проглядывали лоскутки бледного неба. Бассейн показался ей огромным прямоугольником клубящегося голубого света. Дуб, росший неподалеку, раскачивался на ветру, и ей снова показалось, что воздух меняется.

– Не приближайся ко мне.

Последовал неизменный вздох, так красноречиво говоривший о боли. Роуан сомкнула веки. Где-то вдалеке все-таки плакал ребенок. Она ясно слышала. Звук, похоже, доносится откуда-то из больших безмолвных домов, которые около полудня кажутся заброшенными.

Роуан прошла в особняк, гулко стуча каблуками по полу, и взяла из шкафа в холле плащ – вполне достаточно, чтобы укрыться от холода.

Потом она целый час бродила по тихим, пустынным улицам. Временами ей кивали редкие прохожие. Или подходила к забору собака, чтобы она ее погладила. Или с ревом проносилась машина.

Она старалась не думать ни о чем и не паниковать – просто концентрировать внимание на стенах, поросших мхом, на кустах жасмина возле оград. И всеми силами пыталась побороть желание вернуться домой. Но ноги сами вывели ее на знакомую улицу, и вскоре она уже вновь стояла перед собственными воротами.

Рука подрагивала, когда она вставила ключ в замок. В дальнем конце зала, в дверях столовой стоял он и смотрел на нее.

– Нет! Не появляйся, пока я не позову! – Ненависть, которую она в этот момент испытывала, вместе с восклицанием вырвалась вперед, как луч фонаря.

Видение исчезло, а в ноздри ей внезапно ударил едкий запах. Она закрыла рот рукой. В воздухе опять возникло слабое волнообразное движение. Затем оно исчезло, и в доме все успокоилось.

А потом снова возник этот звук – плач ребенка.

– Это ты делаешь, – прошептала она.

Звук исчез. Она поднялась по лестнице в свою комнату. Постель была аккуратно убрана, вещи разложены по местам. Портьеры задвинуты.

Роуан заперла дверь, сбросила туфли и, опустившись на покрывало под белым балдахином, закрыла глаза. У нее не осталось сил бороться с искушением… Воспоминания об удовольствиях прошлой ночи обжигали, как адское пламя, причиняя боль. Она уткнулась лицом в подушку, пытаясь одновременно и вспомнить и забыть; тело ее при этом то напрягалось, то становилось совершенно безвольным.

– Ладно, иди сюда, – прошептала она.

И тут же ее обволокло что-то мягкое, жуткое, неуловимое. Она попыталась понять, что чувствует. Нечто прозрачное и огромное, превращенное в живую ткань, как он это сам называл, собиралось из частиц и становилось все более плотным – так собирается пар, прежде чем превратиться в воду, и уплотняется вода, прежде чем превратиться в лед.

– Хочешь, я приму какой-то облик? Хочешь, я создам иллюзию?

– Нет, пока не надо, – прошептала она. – Оставайся таким, как есть и каким был раньше, столь же сильным.

Она сразу почувствовала ласковые прикосновения к своим коленям, стопам. Чуткие пальцы скользили по тонкому нейлону, а затем одним резким движением разорвали его, и обнаженные ноги охватила приятная щекотка – кожа словно задышала.

Платье на Роуан расстегнулось, словно пуговицы сами выскальзывали из петелек.

– Да, так. Пусть это снова будет насилие, – прошептала она. – Будь грубым, безжалостным… и не торопись.

Внезапно ее опрокинули на спину, голову прижали к подушке. Платье было сорвано, невидимые руки заскользили вниз по животу. Что-то твердое, как зубы, впилось в ее тело, ногти оставляли царапины на икрах ног.

– Да! – вскричала она, стиснув зубы. – Действуй жестко.

4

Сколько прошло дней и ночей? Она действительно не знала. На столе в холле накопились невскрытые письма. То и дело принимался звонить телефон – она не отвечала.

– Да, но все-таки кто ты? Что за всем этим скрыто? Какова твоя сущность?

– Я уже говорил: такие вопросы не имеют для меня значения. Я повинуюсь твоему желанию и могу быть кем угодно.

– Меня это не устраивает.

– Кем я был раньше? Фантомом. И меня это вполне устраивало. Не знаю, откуда взялась способность полюбить Сюзанну. Ее гибель на костре помогла мне понять, что такое смерть. Она всхлипывала, когда ее волокли к шесту, и до последнего момента не верила, что они решатся сотворить с ней такое. Моя Сюзанна была как дитя: взрослая женщина, она так и не сумела постичь всю глубину человеческого зла. А мою Дебору принудили стать свидетельницей сожжения матери. И если бы я тогда поднял бурю, пламя костра поглотило бы их обеих.

Но и в предсмертной агонии Сюзанна оставалась мне верной – ради Деборы. Она потеряла рассудок и билась головой о шест. Даже селян объял ужас. Грубые, глупые смертные явились туда пить вино и веселиться, пока она будет гореть. Даже они не смогли вынести ее криков. И тогда я увидел, как прекрасную плоть и кровь, дарованную ей природой, пожирает огонь, словно сухую солому на объятом пожаром поле. Я видел, как ее кровь стекает по ревущим поленьям. Моя Сюзанна… В расцвете молодости, полная сил, она сгорела, как восковая свеча, ради развлечения стада тупых селян, собравшихся жарким днем на площади.

Кто я? Я тот, кто оплакивал Сюзанну, в то время как никто другой не пролил ни слезинки. Я тот, кто испытывал бесконечные муки, в то время как даже Дебора стояла, онемев, и смотрела, как корчится в огне тело ее матери.

Я тот, кто видел, как дух Сюзанны покинул истерзанную болью плоть. Я видел, как он, освобожденный, поднимался в небеса. Наверное, у меня все-таки есть душа, а иначе как бы я мог познать такую радость, увидев, что Сюзанна больше не будет страдать. Я потянулся к ее духу, все еще сохранявшему форму тела (ведь она пока не знала, что можно освободиться и от этого), и попытался проникнуть в него, слиться с тем, что теперь было похоже на меня.

Но дух Сюзанны пролетел мимо, обратив на меня не больше внимания, чем на горящий пучок соломы. Он стремился вверх, прочь от меня, и вскоре Сюзанны не стало.

Кто я? Я – Лэшер, который навис над всем миром, пронизанный болью от потери Сюзанны. Я – Лэшер, который собрал воедино свою силу и обрушился на деревню, едва мою возлюбленную Дебору увели оттуда.

Объятые ужасом селяне пытались спрятаться, но я опустошил деревню Доннелейт. Я преследовал инквизитора по полям, забрасывая его камнями. Когда я закончил, не осталось никого, кто смог бы рассказать о происшедшем. А моя Дебора ушла с Петиром ван Абелем к шелкам, атласам и изумрудам, ушла к мужчинам, которые после напишут ее портреты.

Я – Лэшер, который скорбел по наивной простушке и развеял ее пепел на все четыре стороны.

Таков был мой путь к познанию своего существования, к самосознанию, к жизни и смерти, к проявлению интереса.

За те двадцать дней я узнал больше, чем за все дарованные мне прекрасные тысячелетия, когда я, словно некое насекомое, чей разум возник из материи, но остался в ее плену, словно бессмысленный мотылек с прибитыми к стене крылышками, наблюдал, как смертные развиваются на земном лике.

Кто я? Я – Лэшер, который спустился на землю и оказался у ног Деборы, чтобы научиться тому, как обретать цель и добиваться ее воплощения, как наилучшим образом исполнять волю Деборы, чтобы она больше никогда не страдала. Я – Лэшер, который пробовал и ошибался.

Откажись от меня. Попробуй. Время – ничто. Я подожду, пока придет другая, такая же сильная. Люди меняются. Их сны наполнены предсказаниями этих изменений. Прислушайся к Майклу. Он знает. По мере того как жизнь смертных становится все длиннее, они упорно мечтают о бессмертии. Они предаются грезам о свободном полете. Придет другая и сломает барьеры между плотским и бесплотным. И тогда я перешагну. Я так сильно этого хочу, что осечки быть не может. И я очень терпелив, очень хитер и очень силен.

Вот оно знание – перед тобой. Полное объяснение происхождения живой материи совсем рядом – только руку протяни. Воспроизведение возможно. Если хочешь, загляни вместе со мной в спальню Маргариты в ту ночь, когда я взял ее, вселившись в тело мертвеца и изменив цвет своих волос так, как мне того хотелось. Вспомни об этом эксперименте. По времени он ближе к разрисованным дикарям, которые жили в пещерах и охотились при помощи копий, чем к тебе, со всеми твоими больницами и лабораториями.

Благодаря знаниям твои способности обретают все большую силу. Тебе известно, что такое ядро и протоплазма, что такое хромосомы, гены и ДНК.

Джулиен обладал силой. Шарлотта была сильна. Петира ван Абеля можно назвать гигантом среди людей. А в тебе живет другая сила: дерзость, страстная жажда и одиночество. Эта страстная жажда и это одиночество мне хорошо знакомы. И я целую губами, которых у меня нет, обнимаю руками, которых нет, прижимаю к сердцу, которое не бьется в моей груди.

Отрекись от меня. Страшись меня. Я подожду. И не причиню вреда твоему драгоценному Майклу. Но все равно он не сможет любить тебя так, как я, потому что ему не дано знать тебя так, как знаю я.

Я знаю каждую клеточку твоего тела, я знаю каждую твою мысль, Роуан. Я обрету плоть, Роуан, и бренное сольется с вечным. Когда это случится, какая метаморфоза может произойти с тобой, Роуан? Подумай.

Я предвижу это, Роуан. И предвидел всегда: тринадцатая будет обладать силой, чтобы открыть дверь. Единственное, чего я не вижу, – это как существовать без твоей любви.

Я ведь всегда тебя любил, любил ту частичку тебя, что была в твоих предшественниках. Я любил тебя в Петире ван Абеле, который больше всех на тебя похож. Я любил тебя даже в моей милой калеке Дейрдре, бессильной, мечтающей о тебе…

В комнате повисла тишина.

Целый час не слышалось ни звука, не было ни малейшего движения воздуха. Снова обычный дом, за окнами которого зимний день – холодный, безветренный, ясный.

Эухения ушла домой. В пустом особняке опять зазвонил телефон.

Роуан сидела в столовой, положив руки на полированный стол и глядя, как раскачиваются на фоне голубого неба голые ветви мирта.

Наконец она поднялась, надела красное шерстяное пальто и, закрыв за собой дверь на замок, вышла в незапертые ворота на улицу.

Холодный воздух бодрил, ей легко дышалось. По-прежнему зеленые листья на дубах потемнели от холода и съежились.

Роуан свернула на Сент-Чарльз-авеню и направилась к отелю «Поншатрен».

Эрон с бокалом вина ждал ее в маленьком баре. Он сидел за столиком, приготовив записную книжку в кожаном переплете и ручку.

Она остановилась, и в устремленном на нее взгляде Эрона промелькнуло удивление. Может, у нее волосы растрепались? Или вид усталый?

– Ему известны все мои мысли и чувства, он знает все, что я хочу сказать.

– Нет, это невозможно, – сказал Эрон. – Сядьте и расскажите мне все по порядку.

– Я не имею над ним власти. Я не могу прогнать его. Мне кажется… мне кажется, я люблю его, – прошептала она. – Он пригрозил, что уйдет, если я поговорю с вами или с Майклом. Но на самом деле он никуда не денется. Я ему нужна. Я ему нужна, чтобы видеть его и быть рядом. Он умен, но не всесилен. Я ему нужна, чтобы дать ему цель и приблизить его к жизни.

Роуан устремила взгляд в конец длинного бара, где сидел какой-то маленький лысоватый человек с щелью вместо рта, затем посмотрела на бледного бармена, протирающего стаканы. Ряды бутылок, полные отравы. Как здесь тихо. Свет приглушен.

Она села за стол и взглянула на Эрона.

– Почему вы мне солгали? – спросила она. – Почему не сказали, что вас прислали сюда, чтобы остановить его?

– Меня никто не присылал останавливать его. Я никогда вам не лгал.

– И тем не менее вам известно, что он может преодолеть порог. Что такова его цель. И вам поручено помешать ему в ее достижении. С самого начала было поручено.

– Я знаю только то, что написано в досье, – ровно столько, сколько известно и вам. Я ознакомил вас со всеми материалами.

– Да, но вам известно, что такие переходы случались и раньше, что на земле живут подобные ему существа, которым удалось найти дверь.

Эрон не ответил.

– Не помогайте ему, – после паузы произнес он наконец.

– Почему вы мне сразу не рассказали?

– А вы бы мне поверили? Я пришел не для того, чтобы рассказывать сказки. И не для того, чтобы заманить вас в Таламаску. Я предоставил вам всю имевшуюся у нас информацию о Мэйфейрах, о том, что на самом деле происходило с ними и с вами, – словом, правду о вашей жизни.

Она не ответила. То, что он говорил, было правдой в его понимании, но при этом он что-то скрывал. Все что-то скрывали. Даже цветы на столе что-то скрывали. А скрывали они то, что жизнь – жестокий и беспощадный процесс. И Лэшер тоже был его частью.

– Это создание – гигантская колония микроскопических клеток. Они питаются воздухом, как губка питается морем, поглощая настолько крошечные частицы, что процесс является непрерывным и происходит совершенно незаметно как для самого организма, или органоида, так и для его окружения. Но все основные элементы жизни в нем присутствуют: клеточная структура – несомненно, а кроме того, аминокислоты, ДНК и некая сила, которая – независимо от общего размера – связывает все воедино и которая полностью подчиняется сознанию этого существа, способного по собственной воле полностью менять свой образ.

Роуан замолчала, пытливо вглядываясь в лицо собеседника – понял он или нет? Впрочем, разве это имело значение? Она сама поняла – вот что главное.

– Он не невидимка, его просто невозможно увидеть. И он отнюдь не порождение сверхъестественных сил. Просто миниатюрность собственных клеток позволяет ему проходить сквозь более плотную материю. И тем не менее это эукариотные клетки, то есть они обладают оформленным ядром. Из таких же клеток состоит и человеческое тело. Как он приобрел интеллект? Как он думает? На этот вопрос так же трудно ответить, как и объяснить, откуда клетки эмбриона знают, как и когда следует формировать глаза, пальцы, печень, сердце и мозг. Ни один ученый на земле не ответит, почему из оплодотворенного яйца получается цыпленок или каким образом губка, растертая в пыль, в течение всего лишь нескольких дней полностью восстанавливает форму и каждая ее клетка делает именно то, что должна.

Когда мы узнаем все это, мы сможем ответить на вопрос о происхождении интеллекта Лэшера – ведь он представляет собой некую биологическую субстанцию без явно определяемого мозга. Пока же можно лишь сказать, что он существует с докембрийского периода, что он самодостаточен и если не вечен, то продолжительность его жизни может составлять миллиарды лет. Можно сделать заключение, что он приобрел сознание благодаря человечеству, и если только сознание может выделять ощутимую энергию, то он заряжается этой энергией и приобретает интеллект. Он постоянно подпитывается сознанием Мэйфейрских ведьм и их пособников, отсюда и возникают его личность, его знания, его воля.

Также можно прийти к выводу, что он начал рудиментарный процесс симбиоза с высшими формами материи, так как в процессе материализации способен притягивать более сложные молекулы структуры, которые потом старательно разрушает, прежде чем его собственные клетки безвозвратно сливаются с этими более тяжелыми частицами. Такое разрушение он осуществляет, как правило, в состоянии, близком к панике, ибо опасается несовершенного слияния, от которого не сможет освободиться.

Но его любовь к плоти настолько сильна, что он готов сейчас рискнуть чем угодно, лишь бы стать теплокровным и антропоморфным – полностью уподобиться человеку.

Она снова помолчала.

– Может быть, все живое наделено разумом, – продолжила Роуан, обводя взглядом пустые столики в небольшом баре. – Может быть, цветы наблюдают за нами. Может быть, деревья думают и ненавидят нас за то, что мы умеем ходить. А возможно, что им все равно. Ужас существования Лэшера в том, что ему перестало быть все равно!

– Остановите его, – вновь попросил Эрон. – Теперь вы знаете, что он собой представляет. Остановите его. Не дайте ему принять человеческий облик.

Роуан ничего не ответила. Она опустила взгляд, и внезапно красный цвет буквально резанул ее по глазам. Она даже не помнила, как вынула пальто из шкафа. В руке она держала ключ, а сумочки не было. Реальностью для нее был только этот разговор. Она чувствовала себя изможденной, лицо и руки увлажнились от пота.

– То, что вы рассказали, просто великолепно и чрезвычайно важно, – заговорил Эрон. – Вы прикоснулась к этому созданию и постигли его сущность. А теперь используйте полученные знания, чтобы не позволить ему достичь цели, помешать ему войти в этот мир.

– Он собирается убить вас. – Роуан не решалась взглянуть на Эрона. – Я знаю, что он хочет это сделать. Просто мечтает. Я могу удержать его от этого шага, но что пообещать взамен? Он знает, что я здесь. – Она усмехнулась, обводя взглядом потолок. – Он с нами. Ему известны все мои уловки. Он везде. Как бог. Только никакой он не бог!

– Нет. Он не в состоянии знать все. Не позволяйте ему обмануть вас. Вспомните досье. Он совершает слишком много ошибок. И вы вполне можете пообещать ему свою любовь. Пообещайте ему свою энергию. Кроме того, с чего бы ему убивать меня? Разве я представляю для него опасность? Чем? Тем, что уговорю вас не помогать ему? Но ваши моральные принципы даже строже, чем мои.

– Откуда, скажите на милость, такой вывод? О каких моральных принципах вы говорите? – Роуан была близка к обмороку, и внезапно ей отчаянно захотелось оказаться дома, где она могла бы поспать. Но там ее ждет он. Он будет везде, где бы она ни оказалась. А кроме того, она пришла сюда не просто так – у нее имелась на то очень важная причина: предупредить Эрона. Предоставить Эрону последний шанс.

Нет, как было бы славно сейчас пойти домой и уснуть… Если бы только не этот детский плач. Она вновь ощутила, как Лэшер обнимает ее своими бесчисленными руками, обволакивая теплом.

– Роуан, выслушайте меня. Она словно очнулась от сна.

– На земле много людей, наделенных исключительными способностями, – продолжал Эрон, – но таких, как вы, наверное, больше нет, потому что вы нашли способ использовать свою силу исключительно во благо. Однако этот способ заключается не в том, чтобы смотреть в хрустальный шар за наличные, Роуан. Вы исцеляете. Так почему бы не привлечь к этому и его? Или вы позволите ему навеки увести вас с избранного пути? Он стремится использовать вашу силу для создания невиданного монстра, чуждого этому миру, лишнего в нем. Уничтожьте его, Роуан. Не ради меня, а ради себя самой. Уничтожьте его во имя того, что вы считаете правильным и справедливым.

– Вот почему он жаждет вас убить, Эрон. И если вы будете провоцировать его, то я бессильна что-либо сделать. Но что в нем неправедного? Почему вы так настроены против него? Почему вы мне лгали?

– Я никогда не лгал. И вам хорошо известно, почему это не должно произойти. Он хочет превратиться в нечто без человеческой души.

– Это уже из области религиозных учений, Эрон.

– Роуан, он станет неестественным порождением. Нам не нужны новые чудовища. Достаточно того, что мы сами своего рода чудовища.

– В нем столько же от природы, сколько и в нас, – возразила она. – Именно это я и пыталась вам объяснить.

– Он чужд нам, как гигантское насекомое. И вы хотите создать такую особь? Но ее появление не предусмотрено природой!

– Не предусмотрено? А разве мутации не предусмотрены? Каждый день, каждую минуту, каждую секунду клетки видоизменяются.

– В определенных пределах. Предсказуемым образом. Кошке не суждено летать. У человека не могут вырасти рога. Все в мире укладывается в единую систему, и мы можем потратить целую жизнь, изучая эту систему и восхищаясь совершенством замысла. Он не является частью этой системы.

– Это лишь ваша точка зрения. А что, если никакой системы вообще не существует? Что, если имеет место лишь процесс, лишь деление и размножение клеток? Что, если его метаморфоза так же естественна, как внезапное изменение в течении реки, приводящее к затоплению сельских угодий и домов, к гибели людей и животных? Или как падение кометы, глубоко врезающейся в землю.

– И вы не попытались бы спасти людей, зная, что их домам грозит затопление? И не попытались бы предупредить их о возможном падении кометы? Ладно. Допустим, он порождение природы. Но тогда давайте предположим, что мы выше природы. Мы нацелены на большее, чем просто наблюдать за процессом. Наша нравственность, сострадание, наша способность любить и создавать организованное общество ставят нас выше природы. А он лишен всего этого и не испытывает к этому уважения. Вспомните, Роуан, что он сотворил с семьей Мэйфейров!

– Он создал ее, Эрон!

– Нет! С этим я не могу согласиться. Не могу!

– Вы опять углубляетесь в сферу религии, Эрон. Это все закоснелая мораль. У нас нет разумных оснований, чтобы порицать его.

– Есть. Должны быть. Эпидемия тоже естественна, но вы не станете выпускать из пробирки бациллы, чтобы уничтожить миллионы людей. Роуан, ради всего святого, наше сознание облечено плотью, из которой оно развилось. Что было бы, лишись мы способности испытывать физическую боль? А у этого существа, Лэшера, никогда не было ни малейшей царапины. Его никогда не мучил голод, ему не приходилось бороться за жизнь. Он безнравственный разум, Роуан, и вы знаете это. Знаете. Вот что я называю «неестественным» – за неимением лучшего слова.

– Сладенькая мораль, – сказала она. – Вы меня разочаровываете. Я надеялась, что в благодарность за мое предостережение вы предложите хоть какие-то веские аргументы и тем самым укрепите мой дух.

– Но вы не нуждаетесь в дополнительных аргументах – вам достаточно лишь заглянуть в собственную душу. И вы отлично понимаете, о чем я говорю. Он все равно что лазерный луч, возымевший амбиции. Или бомба, обретшая способность мыслить самостоятельно. Стоит только впустить его, дать ему волю – и расплачиваться за это придется всему миру. А вы станете причиной вселенского бедствия.

– Бедствие… – прошептала она. – Какое чудесное слово…

Эрон выглядел хилым старцем. Впервые она подумала о его возрасте, разглядев глубокие морщины на лице, бесцветные глаза, в которых читалась мольба, и набрякшие под ними мешки. Без своего обычного красноречия и изящных манер он казался на удивление слабым: обыкновенный седой старик, смотрящий на нее с детским изумлением, не вызывал ни малейшей симпатии.

– Вы понимаете, что это на самом деле может означать? – устало спросила Роуан. – Попробуйте отбросить свой страх.

– Он лжет вам, стремится управлять вашим сознанием.

– Не смейте так говорить! – прошипела она. – С вашей стороны это не смело, а просто глупо. – Она откинулась на стуле, пытаясь успокоиться. Ведь было время, когда ей нравился этот человек. Даже сейчас она не желала ему зла. – Неужели вы не понимаете, каков неизбежно будет конечный результат? Если видоизменение пройдет успешно, он сможет размножаться. Если клетки можно соединить органически и репродуцировать в другом человеческом теле, человечество ожидает совсем иное будущее. Речь идет о том, что со смертью будет покончено.

– Старая сказка, – горестно произнес Эрон. – Извечная ложь.

Она улыбнулась. Куда же исчезла его неизменная сдержанность?

– Я устала от вашего ханжества, – сказала она. – Наука всегда служила ключом ко всем тайнам. Ведьмы – это ничто, а вот с учеными всегда считались. Черная магия стремилась стать наукой. Мэри Шелли видела будущее. Поэты тоже обладают способностью предвидеть будущее. И детишки в третьем ряду партера знают это, когда на их глазах доктор Франкенштейн сшивает по кусочкам монстра и оживляет тело с помощью электричества.

– Это же просто роман ужасов, Роуан. Он изменил твое сознание.

– Больше я не потерплю подобных оскорблений, – сказала она, перегнувшись через стол. – Послушайте, Эрон, вы уже старик, и жить на этом свете вам осталось совсем мало. Я благодарна за то, что вы мне дали, и не хочу причинять вам боль. Но не искушайте меня и не искушайте его. Я не шучу.

Он ничего не ответил и неожиданно сделался поразительно спокоен. Маленькие глазки стали совершенно непроницаемыми, и Роуан подивилась его силе. Она даже улыбнулась.

– Вы что, мне не верите? Не хотите записать мои слова в досье? А я наблюдала нечто подобное в лаборатории Лемле, где зародыш был подсоединен к десятку тонких трубочек. Вам ведь до сих пор так и не известно, почему я убила Лемле. Вы знали об убийстве, но не понимали его причины. Так вот, Лемле руководил одним институтским проектом. Он брал клетки у живых зародышей и использовал их в трансплантатах. Подобные эксперименты проводятся и в других местах. Какие они открывают возможности, объяснять, я думаю, нет нужды. Но только представьте, что такие опыты будут осуществлены с клетками Лэшера – клетками, которые обладают сознанием и способны сохранять его в течение миллиардов лет.

– Позвоните Майклу и попросите его вернуться.

– Майклу его не остановить. Только мне это под силу. Пусть Майкл остается там, где сейчас, вне опасности. Или вы хотите и его смерти?

– Выслушайте меня. Вы можете скрыть свои мысли от этого существа, простым усилием воли замаскировать их. В древние времена вместе с возникновением ранних религий появились и способы защиты от демонов. Это существо способно прочесть только те ваши мысли, которые вы проецируете на него. Это не очень отличается от телепатии. Попробуйте – и убедитесь, что я прав.

– А зачем мне пробовать?

– Чтобы выиграть время. Чтобы дать себе передышку и спокойно принять нравственное решение.

– Нет, вы не понимаете, насколько он силен. Никогда не понимали. И вы даже не подозреваете, как хорошо он знает меня. Вот в чем суть. Ему известно обо мне практически все. – Она покачала головой. – Я не хочу делать то, о чем он просит. Поверьте, действительно не хочу. Но ему невозможно сопротивляться. Разве вы сами еще это не поняли?

– А как же Майкл? Как же твои мечты о Мэйфейровском медицинском центре?

– Элли была права, – сказала Роуан, снова откидываясь на стуле и оглядывая бар. Ей показалось, что свет слегка потускнел. – Элли знала. В ней текла кровь Корт-ланда, и она могла заглянуть в будущее. Возможно, это были всего лишь неясные образы и предчувствия, но она знала. Мне ни в коем случае не следовало возвращаться. Он использовал Майкла, чтобы я вернулась. Я знала, что Майкл в Новом Орлеане, и примчалась сюда следом за ним, как похотливая сучка!

– Нет, Роуан, вы не правы. Давайте поднимемся сейчас наверх, и вы останетесь у меня.

– Нет, вы поистине редкостный глупец! Я могла бы убить вас здесь и сейчас, причем никто и никогда ни о чем бы не узнал… Никто, кроме вашего пресловутого ордена и вашего друга Майкла Карри. А что они могли бы сделать? Все кончено, Эрон. Я могу сражаться, могу отступать и одерживать временные победы, но и только. Все кончено. Майклу было предначертано вернуть меня домой и удержать здесь, что он с успехом и выполнил.

Роуан хотела было встать, но Эрон схватил ее за руку. Она посмотрела на его пальцы. Какие старые. Всегда можно определить возраст человека по его рукам. Кажется, посетители бара начали обращать на них внимание? Не важно. В этом тесном помещении уже ничто не имеет значения. Она попыталась вырваться.

– А как же ваш ребенок, Роуан?

– Майкл проболтался?

– В этом не было нужды. Майкл был послан, чтобы любить вас и тем самым помочь раз и навсегда избавиться от этой твари. Чтобы вы не были одиноки в трудной битве.

– А в рассказе об этом вы тоже не нуждались?

– Так же, как и вы. Она вырвала руку.

– Уезжайте, Эрон. Уезжайте подальше. Укройтесь в Обители Таламаски в Амстердаме или Лондоне. Спрячьтесь – или вы умрете. И если вы посмеете позвонить Майклу, если позовете его сюда, клянусь, я сама убью вас.

5

С самого начала все не ладилось. Когда он приехал, оказалось, что крыша в доме на Либерти-стрит давно протекает и кто-то вломился в магазин на Кастро-стрит ради тощей пачки наличных в кассе. Дом на Даймонд-стрит тоже подвергся нападению, и целых четыре дня ушло на уборку, прежде чем можно было выставить его на продажу. Еще неделя ушла на антиквариат тетушки Вив: пришлось тщательно упаковывать каждую безделушку, чтобы ни одна не разбилась. Он опасался доверить такое дело чужим людям. Затем пришлось три дня просидеть с бухгалтером, чтобы привести в порядок налоговые документы. Наступило четырнадцатое декабря, а работы оставалось невпроворот.

Единственная радость за все эти дни – это то, что тетушке Вив благополучно доставили первые два ящика. Как только любимые вещи снова оказались при ней, она тут же позвонила и поделилась с ним своей радостью. Майкл знает, что она вместе с Лили посещает кружок по шитью, где они вышивают крестиком под музыку Баха? Очень изысканное общество. А теперь, раз ее мебель уже в пути, она сможет наконец пригласить к себе всех милых дам из семейства Мэйфейр. Майкл душка. Просто душка.

– В воскресенье я видела Роуан. Несмотря на холод, она вышла на прогулку. А знаешь, Майкл, она наконец начала полнеть. Я тебе раньше не говорила, но она всегда казалась мне слишком уж худенькой и бледненькой. Чудесно, что у нее на щеках появился настоящий румянец.

Майкл про себя посмеялся, но его еще сильнее охватила тоска по Роуан. Он никак не думал, что поездка так затянется. После каждого телефонного разговора становилось еще хуже. Знакомый голос с хрипотцой сводил его с ума.

Роуан с пониманием отнеслась ко всем непредвиденным катаклизмам, но в ее вопросах ощущалась обеспокоенность. Повесив трубку, он подолгу не мог заснуть – курил одну сигарету за другой, пил слишком много пива и прислушивался к бесконечному шуму дождя за окнами.

В Сан-Франциско наступил сезон дождей. С тех пор как он приехал, лило не переставая. Небо перестало быть голубым даже над холмом, где пролегала Либерти-стрит, а стоило выйти из дома – и ветер пронизывал до костей. Он опять практически все время носил перчатки, но теперь просто для того, чтобы не мерзли руки.

И вот наконец старый дом почти пуст. Ничего не осталось, кроме последних двух коробок на чердаке, и, как ни странно, именно ради того, чтобы забрать в Новый Орлеан эти маленькие сокровищницы, он сюда и приехал. Ему не терпелось поскорее покончить с делами.

Теперь все здесь стало для него чужим: комнаты казались совсем маленькими, дорожки перед домом – грязными. Карликовое перечное деревце, которое он когда-то посадил, совсем зачахло. Не верится, что он прожил здесь так много лет, без конца твердя себе, будто счастлив.

И не верится, что, возможно, придется провести здесь еще одну невыносимо тяжкую неделю, наклеивая этикетки на ящики в магазине, проверяя налоговые документы, заполняя различные бланки. Конечно, неплохо было бы перепоручить столь рутинную работу сотрудникам транспортной фирмы, но некоторые из вещей просто не стоили стольких хлопот. Вот он и занимался сортировкой, до изнеможения уставая от необходимости принимать сотни решений по совершенно незначительным вопросам.

– Лучше все сделать сейчас, а не откладывать на потом, – сказала ему сегодня днем Роуан. – Но я с трудом выношу разлуку. Признайся, у тебя, случайно, не появились сомнения? Я имею в виду, по поводу переезда? Не хочется ли тебе вернуться в прошлое и начать заново с того дня, когда ты все бросил, как будто Нового Орлеана не было и в помине?

– Ты с ума сошла? Я только и думаю, как бы поскорее вернуться к тебе. В любом случае я уберусь отсюда до Рождества – и пропади оно все пропадом.

– Я люблю тебя, Майкл. – Она могла произносить эти слова тысячу раз, и всегда они звучали искренне. Какая это мука – не иметь возможности обнять ее. Но не появилась ли в ее голосе новая нотка, которую он прежде не слышал? – Майкл, сожги все, что осталось. Устрой костер на заднем дворе, ради всего святого. Поторопись!

Он пообещал, что костьми ляжет, но к вечеру закончит работу в доме.

– Надеюсь, ничего не случилось? Ты чем-то напугана, Роуан, или мне только так кажется?

– Нет, я не напугана. Наш дом так же красив, как и в день твоего отъезда. Райен заказал большую ель, ее уже доставили. Ты бы видел – прямо до потолка! Она в зале, ждет, чтобы мы с тобой украсили ее. Запах хвои чувствуется во всем доме.

– Чудесно. У меня для тебя сюрприз… на елку.

– Мне нужен только ты, Майкл. Возвращайся домой.

Четыре часа. В доме совсем пусто, и каждый звук разносится по нему гулким эхом. Майкл стоял в своей бывшей спальне и смотрел в окно на темные блестящие крыши, усеявшие весь склон холма, вплоть до района Кастро. За ними виднелись стоящие группами серо-стальные небоскребы – центр города.

Великий город, да. И разве можно не испытывать к нему благодарности за все то чудесное, что он подарил? Наверное, второго такого в мире не найти. Но теперь это не его город. Впрочем, едва ли он и был когда-либо таковым.

Он поедет домой.

Ну вот, снова забыл. Ящики на чердаке – сюрприз, ради которого он сюда вернулся.

Захватив с собой упаковочный материал и пустую картонку, Майкл поднялся по лестнице и щелкнул выключателем. Под наклонной крышей пришлось передвигаться, согнувшись в три погибели. Теперь, когда протечку ликвидировали, на чердаке было чисто и сухо. За окном проглядывало небо цвета шифера. А вот и последние ящики, на которых красными чернилами было выведено: «Рождество».

Елочные гирлянды он оставит ребятам, которые сняли дом, – наверняка им пригодятся.

А вот украшения он переберет и тщательно упакует заново. Не приведи бог потерять хотя бы одно из них. Надо же, елка уже на месте.

Вытащив один из ящиков на свет, падавший от голой лампочки под потолком, Майкл открыл его и отбросил старую оберточную бумагу. Много лет он скупал эти маленькие фарфоровые шедевры по всем специальным лавкам города. Их собралось несколько сотен. Время от времени он продавал кое-что в «Больших надеждах». Ангелы, мудрецы, маленькие домики, карусельные лошадки и другие изумительно разрисованные безделушки из тончайшего бисквита. Даже подлинные украшения Викторианской эпохи не могли быть лучше этих изящных и хрупких вещиц. Там были крошечные птички с настоящими перышками, деревянные шары, мастерски расписанные пышными розовыми бутонами, посеребренные звезды и еще множество забавных и удивительно красивых игрушек.

Память вернула его к рождественским праздникам, которые он отмечал с Джудит и Элизабет, и даже к тем временам, когда была жива мама.

Но ярче всего в памяти ожили последние несколько лет. Он встречал Рождество в одиночестве и силой заставлял себя исполнять традиционный ритуал, а после того, как тетушка Вив отправлялась спать, еще долго просиживал возле ели, потягивая вино и задаваясь вопросом, куда и зачем ведет его жизнь.

Что ж, нынешнее Рождество будет совершенно другим. Все эти чудесные украшения теперь приобретут смысл, и впервые бесценная коллекция займет подобающее ей место на ветвях высокой ели, стоящей в центре великолепного зала.

Майкл неторопливо принялся за работу: вынимал каждую игрушку из бумажной обертки, вновь заворачивал ее в мягкую ткань и укладывал в маленький пластиковый мешочек. Подумать только! Он будет встречать Рождество на Первой улице! Майкл пытался вообразить, как будет выглядеть особняк в сочельник, представить себе огромную ель в зале. А какое чудесное Рождество ожидает их в следующем году, когда в доме появится ребенок!

Внезапно Майклу показалось невероятным, что в его жизни могли произойти такие глубокие и чудесные изменения. А ведь он вполне мог погибнуть – тогда, в океане.

И тут перед его мысленным взором возникло яркое видение. Но это был не океан, а церковь в рождественском убранстве – еще одно воспоминание о детстве: алтарь, ясли и… Лэшер, стоящий рядом с ними и смотрящий прямо на него. Лэшер, который был тогда просто «тем человеком с Первой улицы», – высокий, темноволосый, с аристократической бледностью на лице.

Его охватил холодный ужас «Что я здесь делаю? Ведь она там совсем одна. Не может быть, чтобы он до сих пор не показался ей».

Предчувствие было таким мрачным, таким убедительным, что Майклу стало не по себе. Он заторопился. Наконец он управился с делом, прибрал за собой, сбросил мусор со ступенек, подхватил коробку с украшениями и в последний раз запер чердак.

К тому времени, когда он добрался до почты, дождь почти прекратился. Он уже забыл, каково это – ползти в плотной колонне машин, медленно кружа по мрачным, узким каменным улицам. Даже Кастро-стрит, которую он всегда любил, показалась ему угрюмой в этот вечерний час пик.

Он отстоял в длинной очереди, чтобы отправить коробку, потихоньку свирепея от полнейшего безразличия клерка, – с тех пор как он вернулся на юг, ему ни разу не приходилось сталкиваться с подобной грубостью, – а затем поспешил в свой магазинчик на Кастро.

Роуан не стала бы ему лгать. Не стала бы. Этот призрак затеял свою старую игру. И все же зачем он появился возле яслей в то далекое Рождество? Что означала его улыбка? Ладно, ну его к черту. Может быть, не следует вообще искать в этом какой-либо смысл.

В конце концов, он видел этого человека в тот незабываемый вечер, когда впервые услышал игру Исаака Стерна. И еще сотни раз – когда проходил по Первой улице.

Но паника в душе росла и становилась невыносимой. Как только Майкл оказался в магазине, он сразу запер за собой дверь, схватил телефон и набрал номер Роуан.

Никто не ответил. В Новом Орлеане как раз середина дня и тоже стоит холод. Возможно, Роуан прилегла ненадолго. После пятнадцатого звонка Майкл повесил трубку.

Он огляделся. Работы накопилось много. Предстояло избавиться от партии латунных гарнитуров для ванных комнат и решить, что делать с разноцветными витражными стеклами, приставленными к задней стене. Какого черта тот вор, что вломился сюда, не украл все это барахло?!

Наконец он решил побросать в ящики бумаги из письменного стола, мусор и все прочее. Сортировкой заниматься некогда. Он расстегнул манжеты, закатал рукава и начал кидать канцелярские папки в картонные ящики. Но как он ни старался работать быстро, он понимал, что ему не выбраться из Сан-Франциско еще по крайней мере неделю.

Было восемь часов, когда он наконец решил остановиться. Улицы, так и не просохшие от дождя, заполнила обычная толпа любителей прогуляться в ночь перед уик-эндом. Освещенные витрины магазинов усиливали ощущение праздника. Майклу понравилась даже грохочущая музыка, доносившаяся из гей-баров. Да, нужно признать, он временами скучал по суете большого города. Он скучал по толпе геев, облюбовавших для своих встреч Кастро-стрит, и по терпимости, доказательством которой служила возможность таких сборищ.

Но сейчас он слишком устал, чтобы думать об этом, и, согнувшись против ветра, пробирался сквозь толпу вверх по холму, где оставил свою машину. В первую секунду он не поверил своим глазам: старый седан лишился обоих передних колес, багажник был вскрыт, а из-под переднего бампера торчал чертов домкрат.

– Мерзкие ублюдки, – прошептал он, отделяясь от потока пешеходов на тротуаре. – Вот невезение! Как нарочно задумано.

Нарочно задумано… Кто-то задел его плечо.

– Eh bien, месье, еще одна маленькая катастрофа.

– И не говорите, – пробормотал Майкл, даже не удосужась взглянуть на незнакомца и едва заметив французский акцент.

– Да, не повезло, месье, вы правы. Похоже, кто-то нарочно постарался.

– Я и сам так решил, – отозвался Майкл, слегка вздрогнув.

– Ступайте домой, месье. Вы там нужны.

– Эй!

Он обернулся, но незнакомец уже смешался с толпой – она буквально поглотила его. Мелькнула белая шевелюра. Майкл только и успел увидеть быстро удаляющийся затылок. Ему показалось, что недавний собеседник был в темном пиджаке. Майкл кинулся следом.

– Эй! – крикнул он вновь, но, добежав до угла, так и не увидел того, кого искал.

На перекресток хлынули пешеходы, снова зарядил дождь. От обочины, изрыгая черный дизельный дым, отъезжал автобус. В отчаянии Майкл скользнул взглядом по окнам салона, собираясь броситься на поиски дальше, и по чистой случайности увидел за задним стеклом знакомое лицо: черные глаза, пристальный взгляд, седые волосы…

«…Самыми простыми и старыми средствами, только с их помощью ты сможешь победить, даже если покажется, что шансов нет…»

– Джулиен!

«…Даже усомнишься в своем рассудке, но верь в то, что ты считаешь истиной, и в то, что считаешь правильным, и в то, что у тебя есть сила, обыкновенная человеческая сила…»

– Да, понимаю, согласен…

Неожиданно кто-то сильно дернул его, отрывая от земли, чья-то рука обхватила за талию и с невероятной силой оттащила назад. Прежде чем он сообразил, что к чему, и начал сопротивляться, яркий красный автомобиль вылетел на тротуар и с оглушающим скрежетом врезался в фонарный столб. Раздался крик. Лобовое стекло буквально взорвалось, брызнув во все стороны серебряными осколками.

– Тьфу, черт! – Майкл не смог удержать равновесие и повалился на того парня, который вырвал его из-под колес.

Люди кинулись к машине. Кто-то уже открывал дверцу. Стекло продолжало сыпаться на тротуар.

– Ну что, цел?

– Да-да, все хорошо. В машине застрял человек.

Его внезапно ослепили фары подъехавшей полицейской машины. Кто-то крикнул, что нужно вызвать «скорую помощь».

– Еще немного – и ты был бы готов, – произнес, качая седеющей головой, человек, оттащивший его в сторону, – огромный мускулистый негр в кожаном пальто. – Неужели не видел, как машина перла прямо на тебя?

– Нет. Ты спас мне жизнь. Ты сам это понимаешь?

– Я, черт возьми, просто оттащил тебя с дороги. Пустяки. Забудь.

Незнакомец небрежно махнул рукой и пошел своей дорогой, на секунду задержав взгляд на красной машине, откуда двое мужчин пытались высвободить визжащую женщину. Народу становилось все больше, и женщина-полицейский безуспешно призывала разойтись собравшихся зевак.

Перекресток теперь перегородил какой-то автобус, подъехала еще одна полицейская машина. Весь тротуар устилали газеты, рассыпавшиеся из перевернутого автомата, а мокрые осколки стекла блестели как россыпь бриллиантов.

– Послушай, даже не знаю, как тебя благодарить, – прокричал Майкл вслед своему спасителю.

Но тот был уже далеко. Он лишь бросил взгляд через плечо и в последний раз небрежно махнул рукой, ускоряя шаг.

Майкла колотило, и он прислонился к стене бара. Прохожие с трудом протискивались сквозь собравшуюся возле машины толпу. Он почувствовал какую-то давящую боль в груди – даже не то чтобы боль, а скорее тяжесть; кровь стучала в висках, левая рука онемела.

Господи, что же произошло? Нельзя здесь расклеиваться, он должен добраться до отеля.

Майкл неуклюже двинулся по улице, миновав женщину-полицейского, которая внезапно обратилась к нему с вопросом, не видел ли он, как машина врезалась в фонарный столб. Нет, должен признаться, этого он не видел. А вот и такси… Нужно его остановить.

Шоферу удалось выбраться из затора, только дав задний ход и сделав полный разворот.

– Юнион-сквер, отель «Святой Франциск», – бросил ему Майкл.

– Вам нехорошо?

– Нет, ничего. Терпимо.

Это был Джулиен, никаких сомнений, Джулиен заговорил с ним, Джулиен смотрел на него из окна автобуса! Но откуда взялась эта чертова машина?

Райен был сама любезность.

– Разумеется, мы могли бы помочь вам с делами с самого начала, Майкл. Для этого мы здесь и сидим. Завтра же утром я пришлю человека закончить инвентаризацию и упаковать оставшийся товар. Найдем квалифицированного риелтора, а цены обсудим, когда вы вернетесь.

– Не хотелось вас лишний раз беспокоить, но я никак не могу дозвониться до Роуан. А меня не покидает ощущение, что я должен немедленно вернуться.

– Чепуха, мы здесь для того, чтобы решать ваши проблемы, большие и маленькие. Ладно. Вы уже заказали билет на самолет? Позвольте мне обо всем позаботиться. Оставайтесь на месте и ждите звонка.

Потом Майкл лежал на кровати и, уставившись в потолок, курил последнюю сигарету «Кэмел». Онемение в левой руке прошло, и он чувствовал себя нормально. Ни тошноты, ни головокружения, никакой боли, если иметь в виду физическое состояние. Впрочем, на это ему было наплевать. Здоровье сейчас не имело значения.

А вот что имело значение, так это лицо Джулиена в окне автобуса. А затем тот обрывок видения, который всплыл и прочно засел в памяти.

Неужели все было спланировано так, чтобы привести его на тот опасный перекресток? Ослепить и оставить неподвижным на пути машины, потерявшей управление? Точно так, как его оставили на пути следования яхты Роуан?

Обрывок воспоминаний не давал ему ни секунды покоя. Он закрыл глаза и снова увидел лица Деборы и Джулиена, услышал их голоса.

«…Что у тебя есть сила, обыкновенная человеческая сила…»

– Да, есть. Я верю в вас! Это ваша битва против него, и в который раз вы протягиваете мне руку в самый нужный момент, как раз когда должно произойти его очередное тщательно спланированное злодеяние.

Я должен верить в это. А иначе я сойду с ума. «Ступайте домой, месье. Вы там нужны».

Он дремал, когда зазвонил телефон.

– Майкл? – Это был голос Райена.

– Да.

– Послушайте, я все устроил. Вы полетите частным рейсом. Так гораздо проще. Самолет гостиничной компании «Маркхам Харрис», которая рада оказать нам услугу. Я договорился, за вами заедут. Если нужно помочь с чемоданами…

– Нет, просто назовите время – и я буду готов. Что это за запах? Сигарету, что ли, не затушил?

– Через час устроит? Вам позвонят из холла. И прошу вас, Майкл, впредь обращайтесь к нам по любому поводу. Слышите? По любому.

– Да, спасибо, Райен. Очень вам благодарен. – Он уставился на дыру в тлеющем покрывале, куда упала сигарета, когда он заснул. Господи, впервые в жизни он допустил такую оплошность! В комнате полно дыма. – Спасибо, Райен, спасибо за все!

Майкл повесил трубку, прошел в ванную, наполнил пустое ведерко для льда водой и выплеснул на кровать. Затем стянул сожженное покрывало вместе с простыней и полил водой темную вонючую дыру в матраце. Сердце опять тревожно забилось. Он подошел к окну, попытался открыть его, понял, что напрасно старается, а затем тяжело опустился на стул и наблюдал, как постепенно рассеивается дым.

Когда все вещи были сложены, он снова принялся дозваниваться до Роуан. По-прежнему никто не отвечал. Пятнадцать звонков – трубку не поднимали. Он уже хотел сдаться, когда услышал знакомый хрипловатый голос.

– Майкл? Прости, Майкл, я спала..

– Послушай, милая. Я ирландец, притом очень суеверный, как мы оба знаем.

– Ты о чем?

– Меня преследуют неприятности, одна за другой, все очень серьезные. Поколдуй немножко для меня, ладно, Роуан? Направь на меня луч белого света. Когда-нибудь слышала о таком?

– Нет. Майкл, что происходит?

– Я уже еду домой, Роуан. Ты просто представляй меня, милая, в белом свете, который защитит от всего плохого в этом мире, пока я не вернусь. Понимаешь, что я говорю? Райен нашел мне самолет. Я выезжаю через час.

– Майкл, что происходит? Кажется, она плачет.

– Сделай, как я прошу, Роуан. Поверь, так нужно. Попробуй защитить меня.

– Белый свет, – прошептала она, – вокруг тебя.

– Да, белый свет. Я люблю тебя, милая. Я возвращаюсь домой.

6

– Хуже зимы у нас не было, – заявила Беатрис. – Вы слышали? Поговаривают даже, что может пойти снег! – Она приподнялась и поставила бокал на столик. – Что ж, дорогая, вы очень терпеливы. Просто я очень беспокоилась. Но теперь, когда я убедилась, что с вами все в порядке и что в этом огромном доме восхитительно уютно и тепло, мне, пожалуй, пора.

– Зря вы волновались, Беа, – сказала Роуан, в который раз повторяя одно и то же. – Я всего лишь покуксилась немного из-за того, что Майкла так долго нет.

– А когда он вернется?

– Сегодня ночью, если верить Райену. Он еще час назад должен был вылететь, но аэропорт Сан-Франциско закрыт из-за тумана.

– Как я ненавижу зиму! – воскликнула Беа.

Роуан не стала объяснять, что аэропорт в Сан-Франциско часто и летом погружен в туман, а просто молча смотрела, как Беатрис набрасывает кашемировую пелерину и прикрывает изящным капюшоном седые волосы, уложенные в красивую прическу.

Она проводила Беатрис до дверей.

– Не прячьтесь больше в свою скорлупку, а то мы очень тревожимся. Позвоните, если опять взгрустнется, – я вас подбодрю.

– Вы прелесть, – сказала Роуан.

– Просто мы не хотим, чтобы вам здесь было страшно в одиночестве. Мне давно следовало прийти.

– Мне не страшно. Я обожаю этот дом. Не волнуйтесь. Завтра позвоню, обещаю. Как только приедет Майкл, все встанет на свои места. Мы вместе украсим елку. Обязательно приходите посмотреть, что у нас получится.

Пока она стояла, глядя, как Беатрис спускается по мраморным ступеням и выходит за ворота, в холл яростно врывался холодный ветер. Наконец Роуан закрыла дверь.

Несколько долгих минут она стояла, склонив голову и чувствуя, как постепенно обволакивает ее тепло, потом вернулась в зал и принялась разглядывать установленную за аркой огромную – до самого потолка – зеленую ель. До сих пор Роуан не приходилось видеть такой идеальный конус. Если смотреть с бокового крыльца, то дерево занимало все окно. И на сверкающем гладком полу под ним было совсем мало иголок. В этом дереве ощущалось что-то дикое, примитивное, словно в дом вошла частичка леса.

Роуан подошла к камину, встала на колени и подложила в очаг небольшое полено.

– Почему ты пытался навредить Майклу? – прошептала она, пристально вглядываясь в огонь.

– Я не делал этого.

– Лжешь. Ты и с Эроном пытался расквитаться?

– Я делаю только то, что ты мне велишь, Роуан. – Голос звучал как всегда тихо и проникновенно. – Я живу только одним стремлением – угодить тебе.

Она опустилась на пятки, сложила руки на груди и смежила ресницы, отчего языки пламени расплылись в большие мерцающие пятна.

– Он не должен ничего заподозрить, слышишь? – прошептала она.

– Я всегда тебя слышу, Роуан.

– Он должен поверить, что ничего не изменилось, что все осталось как прежде.

– Я тоже этого хочу, Роуан. Наши желания совпадают. Мне не нужна его враждебность – ведь тогда ты будешь несчастной. Я сделаю только то, что ты пожелаешь.

Но это не могло продолжаться вечно. Внезапно ее охватил такой панический страх, что она онемела и была не в силах шевельнуться. Она даже не пыталась скрыть от него свои чувства и мысли, как советовал ей Эрон. Она просто сидела и с ужасом смотрела на пламя.

– Чем все закончится, Лэшер? Я не знаю, как выполнить то, о чем ты меня просишь.

– Знаешь, Роуан.

– На это уйдут годы. Не изучив тебя досконально, я даже не смогу начать.

– Но тебе все обо мне известно, Роуан. И ты стремишься обмануть меня. Ты любишь меня и в то же время не любишь. И если б ты знала, как это сделать, то давно бы уже даровала мне плоть, но только затем, чтобы уничтожить меня.

– Разве?

– Да. Мне мучительно чувствовать твой страх и ненависть, в то время как я знаю, какое счастье ожидает нас двоих. Ведь я способен предвидеть будущее.

– Что тебе нужно? Живое человеческое тело? Плоть человека, потерявшего сознание в результате какой-нибудь травмы, дабы ничто не помешало тебе начать слияние? Это убийство, Лэшер. Ответа не последовало.

– Ты этого хочешь? Чтобы я совершила убийство? Мы оба знаем, что только так можно осуществить то, что ты задумал.

Он по-прежнему молчал.

– А я не пойду на преступление ради тебя. И не собираюсь убивать ни одно живое существо, чтобы ты получил возможность обрести материальность.

Она закрыла глаза и буквально услышала, как он концентрирует свои частицы, как растет напряжение, как шелестят задетые им портьеры, как он постепенно наполняет собой комнату… Она ощутила легкие прикосновения к щекам и волосам.

– Нет. Оставь меня в покое, – вздохнула она. – Я хочу дождаться Майкла.

– Теперь тебе его будет мало, Роуан. Мне очень больно видеть, как ты плачешь. Но я говорю правду.

– Господи, как я тебя ненавижу, – прошептала она, вытирая глаза тыльной стороной ладони и глядя сквозь слезы на размытые очертания огромного зеленого дерева.

– О нет, то, что ты чувствуешь ко мне, вовсе не ненависть, – возразил он, ласково гладя ее волосы, лоб, осторожно дотрагиваясь до затылка.

– Оставь меня сейчас, Лэшер, – взмолилась она. – Если любишь, оставь меня одну.

Лейден. Она знала, что ей опять снится тот же сон, и хотела проснуться. К тому же нужно было подойти к ребенку. Она слышала, как он плачет. Надо проснуться…

Но они все столпились у окон – в ужасе от того, что происходило с Яном ван Абелем: толпа разрывала его на части.

– А все потому, что не сохранили дело в тайне, – сказал Лемле. – Невежественные люди не в состоянии понять важность эксперимента. Храня секрет, ты берешь ответственность на себя.

– Другими словами, защищаешь их, – сказал Ларкин, указывая на тело на столе.

Как безропотно лежал там человек с открытыми глазами, и было видно, как подрагивают все крошечные органы. Такие маленькие ручки и ножки.

– Я не могу думать, когда плачет ребенок.

– А ты думай о перспективе, о важнейшем результате.

– Где Петир? Он, должно быть, обезумел из-за того, что случилось с Яном ван Абелем.

– Таламаска о нем позаботится. Мы ждем, чтобы ты начинала.

Невозможно. Она уставилась на человечка с маленькими ручками и ножками и крошечными органами. Только голова была нормальной, то есть обычного размера.

– Четверть размера тела, если быть точным.

Да, знакомая пропорция, подумала она. Объятая ужасом, она не могла оторвать взгляд от лежащего. Окна затрещали под напором толпы, и почти в ту же минуту она хлынула в коридоры Лейденского университета. Вбежал Петир.

– Нет, Роуан. Не делай этого.

Она вздрогнула и проснулась. На лестнице раздавались шаги. Она выбралась из постели.

– Майкл?

– Я здесь, дорогая.

В темноте появилась огромная тень, запахло морозом, а затем теплые дрожащие руки обхватили ее, и к лицу нежно прижалась колючая щека.

– Господи, Майкл, прошла целая вечность. Почему ты меня оставил?

– Роуан, милая…

– Почему? – всхлипывала она. – Не позволяй мне быть одной, Майкл, прошу тебя, не отпускай меня.

Он укачивал ее в объятиях.

– Тебе не следовало уезжать, Майкл. Не следовало. – Она плакала, сама не понимая, что можно и что нельзя говорить, и наконец просто покрыла его поцелуями, наслаждаясь солоноватым привкусом шершавой кожи и неуклюжей нежностью его рук.

– Скажи, что случилось? Что на самом деле произошло?

– Просто я люблю тебя. А когда тебя здесь нет, мне кажется… будто ты всего лишь моя фантазия.

Она еще не совсем проснулась, когда он осторожно соскользнул с кровати. Она не хотела, чтобы тот сон вернулся. Еще минуту назад она лежала рядом с Майклом, уютно прижавшись к нему и крепко держа его за руку, а теперь он встал с постели, и она украдкой наблюдала, как он натягивает джинсы и втискивает голову в узкую горловину свитера.

– Не уходи…

– Звонят в дверь, – сказал он. – Мой маленький сюрприз. Нет, не вставай. Это посылка, которую я отправил из Сан-Франциско. Ничего особенного. Так, пустячок. Поспи еще.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, а она нетерпеливо притянула его к себе за волосы и, почувствовав запах теплой кожи, поцеловала гладкий, твердый как камень лоб. Она не понимала, почему ей так приятно ощутить эту твердость и влажность теплой кожи – настоящей кожи. Она крепко поцеловала его в губы.

Не успел он оторваться от ее губ, как сон вернулся…

– Что это? Неужели оно живое? Я не хочу видеть этого карлика на столе.

Лемле, в халате, маске и хирургических перчатках, уставился на нее из-под кустистых бровей.

– Вы даже не в стерильном костюме. Подготовьтесь к операции – вы мне нужны.

Лампы нацелились на стол, как два безжалостных глаза.

Это существо с миниатюрными органами и большими глазами…

Лемле держал что-то в щипцах. А маленькое тельце в клубящемся инкубаторе рядом с операционным столом было всего лишь погруженным в сон недоразвитым плодом с рассеченной грудной клеткой. Кажется, в щипцах зажато сердце. Каким надо быть чудовищем, чтобы сотворить такое.

– Нам придется работать быстро, пока ткань находится в оптимальном…

– Очень сложно перейти барьер, – сказала женщина.

– Но кто вы? – спросила Роуан.

У окна сидел Рембрандт – старый, усталый, с всклокоченными волосами и похожим на картошку носом. Она спросила, что он об этом думает, а он лишь поднял сонный взгляд, а затем взял ее руку и положил ей на грудь.

– Я знаю эту картину, – сказала она. – Молодая невеста…

Роуан проснулась. Часы пробили два. Она подождала, не открывая глаз, думая, что сейчас последуют другие удары – наверное, не меньше десяти, – и это будет означать, что она проспала все на свете. Но всего два? Это слишком поздно.

Откуда-то издалека доносилась музыка. Играл клавесин, аккомпанируя низкому голосу. Звучал неторопливый, скорбный рождественский гимн, один из старых кельтских гимнов о младенце в яслях. Аромат хвои, чуть сладковатый, смешивался с запахом горящих поленьев. Как тепло и уютно.

Она лежала на боку и смотрела, как на стеклах постепенно застывает узорчатый иней. Очень медленно из воздуха начала выплывать фигура мужчины, стоящего спиной к окну, со сложенными на груди руками.

Она прищурилась, наблюдая за процессом: смуглое лицо с блестящими зелеными глазами, сформированное миллиардами крошечных клеток, становилось все отчетливее. Джинсы и свитер скопированы идеально, до мельчайших деталей, как на фотографиях Ричарда Аведона, где можно различить каждый волосок на голове. Он опустил руки и приблизился к ней, передвигаясь вовсе не бесшумно. А когда он наклонился, она разглядела на его коже поры.

Значит, мы ревнуем, вот как? Она коснулась его щеки, лба – точно так, как дотрагивалась до Майкла, и ее пальцы не провалились в пустоту: под ними словно было живое тело.

– Солги ему, – тихо произнес он, едва шевеля губами. – Если любишь его, солги.

Ей казалось, что она почти ощущает дыхание на своем лице. А потом она увидела, что силуэт Лэшера стал полупрозрачным и сквозь него вновь просвечивает окно.

– Не исчезай, – попросила она. – Побудь еще немного.

Но видение дернулось и поплыло в воздухе, как газетная вырезка, пойманная ветром. Она почувствовала охватившую его панику, удушливые волны которой докатились и до нее.

Она протянула руку, чтобы схватить его запястье, но пальцы сжали пустоту. Порыв воздуха обдал ее жаром, пролетел над кроватью, раздул шторы и осел белым инеем на оконном стекле.

– Поцелуй меня, – прошептала она, закрывая глаза. Ее лица и губ словно коснулись прядки волос. – Нет, этого мало. Поцелуй меня.

Он медленно собрал оставшиеся силы, и его прикосновение стало более ощутимым. Сказывалась усталость после материализации. Усталость и испуг. Его собственные клетки почти полностью прошли молекулярное слияние с чужеродными клетками. Где-то должен быть остаток после реакции, или мельчайшие частички материи разбились в такую мелкую пыль, что проникли в стены и потолок точно так, как он проникает в них.

– Поцелуй меня! – потребовала она и почувствовала, как ему трудно. Но уже через секунду невидимые губы прижались к ее губам и невидимый язык проник ей в рот.

«Солги ему».

«Да, конечно. Я ведь люблю вас обоих…»

Он не слышал, как она спустилась. В холле было сумрачно и тихо. В центральном камине зала пылал огонь. Кроме того, зал освещали развешанные на ели гирлянды с маленькими мигающими лампочками.

Роуан остановилась в дверях, любуясь Майклом, который, забравшись на самую вершину лестницы возле ели, завершал последние штрихи и едва слышно насвистывал в такт старинной ирландской рождественской песне, звучавшей по радио.

Как печально. Роуан почему-то представила дремучий старый лес зимой. И этот мелодичный свист был таким тихим, почти неуловимым. Она как-то раз уже слышала эту песню. У нее было смутное воспоминание о том, что она слушала ее вместе с Элли, которую эта мелодия растрогала до слез.

Роуан прислонилась к косяку, разглядывая огромное дерево, сплошь усыпанное похожими на звезды крошечными огоньками, и вдыхая густой хвойный аромат.

– А вот и она, моя спящая красавица, – произнес Майкл и улыбнулся той любящей улыбкой, при виде которой ей каждый раз хотелось броситься к нему в объятия.

Но она не шевельнулась – просто стояла и смотрела, как он легко и быстро спускается по лестнице и подходит к ней.

– Тебе лучше, моя принцесса? – спросил он.

– Как все дивно. И песня такая печальная. – Она обняла мужа за талию и положила голову ему на плечо, глядя на ель снизу вверх. – Ты отлично потрудился.

– А теперь начинается самое интересное, – сказал он и, чмокнув Роуан в щеку, увлек за собой в соседнюю комнату, где на маленьком столике возле окна стояла открытая картонная коробка. Майкл жестом предложил заглянуть внутрь.

– Какая прелесть! – Она вынула из коробки маленького белого фарфорового ангела с едва заметным румянцем на щечках и позолоченными крылышками. Потом заметила тонко расписанную фигурку Санта-Клауса и крошечную фарфоровую куколку, наряженную в настоящий красный бархат. – Изумительные игрушки. Откуда они? – Она взяла в руки золотое яблочко и чудесную пятиконечную звезду.

– Они у меня целую вечность. Я учился еще в колледже, когда начал их коллекционировать. Я даже не предполагал, что они предназначены для этого дерева, для этого зала, но так оно и есть. Вот, выбирай первую игрушку. Я без тебя не начинал. Хотел, чтобы мы сделали это вместе.

– Выбираю ангела, – сказала она, приподняла игрушку за крючок и понесла к дереву, чтобы лучше рассмотреть в мягком освещении.

Ангелок держал в своих ручках крошечную позолоченную арфу, а на его маленьком личике все было нарисовано как полагается: тонкие красные губки, голубые глазки. Она подняла игрушку как можно выше и зацепила крючок, ставший невидимым в темноте, за пружинящую ветку. Ангел вздрогнул и застыл в воздухе, словно колибри в полете.

– Ты думаешь, ангелы тоже зависают в воздухе, как колибри? – спросила она шепотом.

– Да, скорее всего, – сказал он. – Ты же знаешь, каковы они: любят покрасоваться, к тому же могут делать все, что им захочется.

Майкл подошел сзади и поцеловал ее волосы.

– И как только я жила здесь без тебя? – спросила она.

Его руки обвились вокруг ее талии, и она обхватила их, с удовольствием ощущая выпуклость мускулов и длинные сильные пальцы, которые держали так крепко. Несколько секунд глаза ее видели только гигантское дерево и прелестное мерцание огоньков под сенью темно-зеленых лап, а уши слышали только печальную мелодию рождественской песни. Время будто остановилось, как маленький ангел в бесшумном полете. Не было ни прошлого, ни будущего.

– Как я рада, что ты вернулся, – прошептала она, закрывая глаза. – Без тебя здесь было невыносимо. Когда тебя нет, все теряет смысл. Никогда больше не оставляй меня одну.

Острая боль пронзила Роуан насквозь, но тут же ушла глубоко внутрь, когда она повернулась и прижалась к его груди.

7

Двадцать третье декабря. К вечеру ожидается сильный мороз. Как раз вовремя, когда все Мэйфейры приглашены на коктейль и рождественские песни. Страшно представить, как все эти машины будут скользить по обледенелым улицам. Но все равно прекрасно, что на Рождество выпадут ясные холодные дни. К тому же все предрекают снегопад.

– Снег на Рождество. Только представь! – Надевая свитер и кожаную куртку, Майкл выглянул в окно спальни. – Снегопад может начаться даже сегодня.

– Это будет чудесная вечеринка, – сказала Роуан, – и великолепное Рождество.

Она уютно устроилась в кресле возле газового камина, набросив на плечи плед. Щеки ее раскраснелись, и сама она словно бы вся округлилась и сделалась мягче. Сразу можно было сказать: женщина ждет ребенка и вся светится от этого, словно впитав отблески пламени в камине.

Никогда она не казалась такой спокойной и радостной.

– Это будет нам с тобой еще один подарок, Майкл.

– Да, еще один подарок, – повторил он, по-прежнему глядя в окно. – Знаешь, все уверены, что так и случится. И я тебе скажу еще кое-что, Роуан. В тот год, когда я уехал отсюда, тоже шел снег на Рождество.

Он вынул из ящика шерстяной шарф и замотал им шею, затем достал теплые перчатки на шерстяной подкладке.

– Никогда не забуду, – сказал он. – Я тогда впервые увидел снег. И отправился гулять. Я пришел сюда, на Первую улицу, а когда вернулся домой, оказалось, что отца больше нет.

– Как это случилось? – Роуан нахмурилась, а в голосе ее прозвучали нотки сочувствия. У нее была такая гладкая кожа, что стоило ей лишь слегка расстроиться, как тут же казалось, что на лицо упала тень.

– Загорелся склад на Чупитулас-стрит, – сказал он. – Я до сих пор не знаю подробностей. Кажется, начальник велел им убираться с крыши, которая вот-вот должна была рухнуть. Один парень то ли упал, то ли еще что, и мой отец попытался помочь ему. Вот тогда крышу и начало корежить. Рассказывали, будто она вздыбилась, как океанская волна, а затем рухнула. Все взлетело на воздух. В тот день они потеряли троих пожарных, а я как раз в это время прогуливался по Садовому кварталу, наслаждаясь снегом. Вот почему мы уехали в Калифорнию. К этому времени из рода Карри никого не осталось – тетушки и дядюшки покоились на кладбище Святого Иосифа. Всех их хоронила контора «Лониган и сыновья». Всех до одного.

– Все это, наверное, было для тебя ужасно.

Он покачал головой.

– Самое ужасное – это то, что мы радовались, когда уезжали в Калифорнию. Мы понимали, что никогда не сумели бы уехать, если бы не смерть отца.

– Ладно, садись и выпей шоколад, а то остынет. В любую минуту появятся Беа и Сесилия.

– Мне пора двигать. Слишком много дел. Сначала заеду в магазин, посмотрю, прибыл ли товар. Да, еще нужно подтвердить заказ на обслуживание вечеринки… Забыл им позвонить.

– Не нужно. Райен обо всем позаботился. Он и так говорит, что ты слишком много на себя взваливаешь. Сегодня он пришлет водопроводчика обернуть все трубы.

– Я сам люблю делать эту работу, – сказал Майкл. – Все равно трубы замерзнут. Черт. Это, наверное, будет самая суровая зима за последние сто лет.

– Райен говорит, что тебе следует считать его своим личным менеджером. Он велел официантам явиться в шесть. Так что если кто из гостей появится раньше…

– Отличная идея. Я к этому времени вернусь. Ладно. Позвоню тебе из магазина. Если вдруг понадобится прихватить что-нибудь по дороге…

– Эй, ты не можешь уйти, не поцеловав меня.

– Конечно. – Он наклонился и обрушился на нее с поцелуями, грубовато и поспешно, тем самым заставив ее тихо рассмеяться. Потом поцеловал ее в живот. – До свидания, Малютка Крис, – прошептал он. – Скоро наступит Рождество…

В дверях он остановился, чтобы натянуть перчатки и послать Роуан воздушный поцелуй.

В этом кресле с высокой спинкой, в котором она устроилась с ногами, Роуан смотрелась как картинка. Даже губы стали ярче, а когда она улыбнулась, он увидел на ее щеках ямочки.

На улице даже пар шел изо рта от холода. Впервые за много лет он ощутил бодрящий морозец. Небо сияло голубизной. Майкл с сожалением подумал, что в этом году они потеряют все банановые пальмы, зато красавицы камелии и азалии стужи не боятся. Садовники успели подсеять зимнюю траву, и теперь лужайка смотрелась как бархатная.

Он задержал на секунду взгляд на миртовых деревьях с облетевшими листьями. Что это – неужели опять слышится грохот барабанов с праздника Марди-Гра?

Он прогрел машину пару минут, прежде чем тронуться с места, а затем покатил прямо к мосту. До Оук-Хейвена минут сорок пять езды, если на прибрежном шоссе удастся выжать хорошую скорость.

8

– А в чем состояла суть соглашения и обещания? – спросила Роуан.

Она стояла в спальне, устроенной в мансарде, – чистой и светлой, с белыми стенами и окнами, смотрящими на крыши домов. Не осталось и следа от пребывания здесь Джулиена. Все старые книги унесли прочь.

– Сейчас это не важно, – ответил он. – Предсказание вот-вот должно исполниться – и ты откроешь дверь.

– Я хочу знать, в чем заключались условия соглашения.

– Это просто слова, передаваемые из поколения в поколение.

– Да, но что они означают?

– Это было соглашение между мной и моей ведьмой. Я обещал исполнять ее малейшие прихоти, если только она родит девочку, которая унаследует ее силу и способность видеть меня и управлять мною. Я должен приносить ей все богатства, даровать ей всевозможные милости. Я должен заглядывать в будущее, чтобы и она его знала. Я должен мстить за любую нанесенную ей обиду или проявленное к ней пренебрежение. А взамен ведьма постарается родить девочку, которой я смогу служить и поклоняться, как служил ее матери, а это дитя будет видеть и любить меня.

– И это дитя окажется сильнее матери и сделает следующий шаг к числу тринадцать.

– Да, со временем я разгадал тайну этого числа.

– Разве ты не знал о нем с самого начала?

– Нет. Это я узнал позже. Я узнал силу, которая со временем становится мощнее и совершеннее, и понял, что эту силу дают мужчины семьи. Я видел Джулиена, который был так силен, что затмевал свою сестру, Кэтрин. Я видел Кортланда. Я видел путь к порталу. А теперь и ты здесь.

– А когда ты рассказал своим ведьмам о числе тринадцать?

– В эпоху Анжелики. Но ты не забывай: мое собственное осознание того, что я видел, было примитивно. Я едва мог объясниться. Слова были для меня внове, как и процесс мышления во времени. Так что предсказание оставалось для меня туманным не по своей сути, а в силу определенных причин. И вот теперь ему суждено исполниться.

– И в течение веков ты обещал только служить?

– Разве этого мало? Неужели ты не понимаешь, что принесло мое служение? Ты живешь в доме, созданном мною, моими усилиями. Ты мечтаешь о больницах, которые построишь с помощью принесенных мною богатств. Ты сама сказала Эрону, что я – создатель Мэйфейрских ведьм. Ты сказала ему правду. Только взгляни на многочисленные ветви этой семьи. Все их благосостояние пришло от меня. Моя щедрость кормила и одевала несчетное множество мужчин и женщин, носящих одну фамилию, которые ничего обо мне не знают. Достаточно, что ты знаешь меня.

– И больше ты ничего не обещал?

– Что еще я могу дать? Когда я обрету плоть, я буду тебе служить, как служу сейчас. Я буду твоим любовником и наперсником, твоим учеником. Никто не сможет одолеть тебя, пока я буду оставаться рядом.

– А что там говорилось насчет какого-то спасения? Будто бы, когда откроется портал, ведьмы будут спасены.

– И снова ты произносишь затертые слова, старые обрывки.

– Да, но ты ведь помнишь все. Вернись для меня к началу, когда родилась эта идея… о том, что ведьмы будут спасены.

Молчание.

– В момент моего триумфа тринадцать ведьм обретут признание. А их верный слуга – Лэшер – получит награду Сюзанна и Дебора будут отмщены. Когда Лэшер переступит через порог, это будет означать, что Сюзанна погибла не напрасно. И Дебора тоже.

– Но что подразумевается под словом «спасены»? Каково его истинное значение?

– У тебя уже есть полное объяснение.

– Как же все произойдет? Ты утверждаешь, что узнаешь обо всем, когда узнаю я, но, уверяю тебя, мне ничего не известно.

– Вспомни, что ты говорила Эрону: что я живое существо, порожденное природой, и что мои клетки могут слиться с осязаемыми клетками, и что произойдет изменение вида и подчинение одного другому.

– Так вот в чем дело. Ты боишься этого подчинения. Ты боишься оказаться запертым в оболочке, из которой не сможешь удрать. Ты ведь сознаешь, не правда ли, что означает быть из плоти и крови? Что тогда ты можешь лишиться своего бессмертия? Что ты можешь погибнуть даже в момент перехода?

– Нет, я ничего не потеряю. А когда я обрету новую форму, то открою путь и для тебя. Ты всегда это знала. Еще до того, как впервые услышала старинное предание от своих родственников. Ты знала, почему там двенадцать склепов и одна дверь.

– Ты хочешь сказать, что я могу стать бессмертной.

– Да.

– И ты это предвидишь?

– Я всегда это предвидел. Ты для меня идеальный партнер. Ты сильнее всех ведьм. В тебе сочетается сила Джулиена и сила Мэри-Бет. Ты унаследовала красоту Деборы и Сюзанны. Все души умерших сосредоточились в твоей душе. Познав все тайны клеточного развития, они нашли тебя, сформировали и довели до совершенства. Ты сияешь так же ярко, как Шарлотта. Ты красивее Мари-Клодетт и Анжелики. В тебе горит более жаркий огонь, чем в Маргарите или моей бедняжке Стелле; твое воображение развито гораздо больше, чем у моей прелестницы Анты или Дейрдре. Ты единственная.

– В этом доме живут души умерших?

– Души умерших покинули эту землю.

– Тогда что же Майкл видел в этой комнате?

– Он видел лишь впечатления, оставленные мертвыми после себя. Эти впечатления ожили через предметы, до которых он дотрагивался. Они подобны бороздкам патефонной пластинки: иголка попадает в бороздку – и начинается песня, хотя никакого певца там нет.

– Но почему они столпились вокруг него, когда он дотрагивался до кукол?

– Я уже сказал, это всего лишь впечатления. Их оживила сила воображения Майкла, который управлял ими, как марионетками. Они возродились только благодаря ему.

– Зачем в таком случае ведьмы хранили этих кукол?

– Чтобы играть в ту же самую игру. Ты ведь хранишь фотографию матери, а когда подносишь ее к свету, кажется, что мать смотрит на тебя как живая. Вот ведьмы и верили, наверное, что каким-то образом можно соприкоснуться с душами умерших, что за пределами этой земли лежит царство вечности. Лично я своими глазами не вижу никакой вечности. Я вижу только звезды.

– Я думаю, через кукол они взывали к душам мертвых.

– Все равно что молились. Чтобы воспоминания не потускнели. А большее просто невозможно. Душ мертвых здесь нет. Душа моей Сюзанны пролетела мимо меня вверх. Душа моей Деборы поднялась как на крыльях, когда ее нежное тело упало с церковной башни. Куклы – это всего лишь сувениры, не более. Но разве ты не понимаешь? Все это теперь не имеет значения. Куклы, изумруды – это все символы, а мы с тобой покидаем царство символов, сувениров и пророчеств. Мы обретаем новое существование. Вообрази силой воли ту дверь, через которую мы шагнем из этого дома и окажемся во вселенной.

– И этот переход можно повторить. Ты надеешься, что я в это поверю?

– Ты и без меня это знаешь, Роуан. Я читаю книгу жизни через твое плечо. Все живые клетки воспроизводятся. Я повторюсь в человеческом образе, и мои клетки смогут соединиться с твоими, Роуан. Перед нами откроются возможности, о которых мы сейчас даже не смеем мечтать.

– И я стану бессмертной.

– Да. Моей подругой. И моей возлюбленной. Бессмертной – как и я.

– Когда это должно случиться?

– Когда ты будешь знать, тогда и я узнаю. И случится это очень скоро.

– Ты так уверен во мне? Я не знаю, как это сделать. Я уже повторяла тебе.

– А что говорят тебе сны?

– Мне снятся кошмары. В них полно непонятного. Я не знаю, откуда взялось тело на столе. Не понимаю, что делает там Лемле. Я не знаю, чего от меня ждут, и не желаю видеть, как избивают Яна ван Абеля. Все это кажется мне полнейшей бессмыслицей.

– Успокойся, Роуан. Позволь мне утешить тебя. Сны тебе все расскажут. Точнее, в конце концов ты сама себе все расскажешь. Правда родится в твоем мозгу.

– Отойди от меня. Просто поговори со мной. Сейчас мне только это от тебя нужно.

Он не ответил.

– Только ты одна откроешь дверь, моя возлюбленная. Я жажду обрести плоть. Я устал от своего одиночества. Разве ты не чувствуешь, что час почти пробил? Моя мадонна, моя красавица… Пришло время мне родиться.

Она закрыла глаза, чувствуя его губы у себя на затылке, чувствуя, как его пальцы проводят по позвоночнику. Теплые руки проникли под одежду и принялись нежно ласкать грудь, губы прижались к губам.

– Позволь мне обнять тебя, – прошептал он. – Сейчас придут люди, и ты на несколько часов будешь принадлежать им, а мне придется тосковать поодаль, и не сводить с тебя глаз, и ловить слова – словно капли воды, падающие с твоих губ, утоляющие мою жажду. Позволь мне сейчас обнять тебя. Подари мне эти часы, моя красавица Роуан…

Она почувствовала, как ее ноги отрываются от пола и она взмывает в воздух; вихрем закружилась темнота, сильные руки повернули ее, лаская все тело. Для нее больше не существовало земного притяжения; она почувствовала, как Лэшер набирает силу, как вокруг становится все жарче…

Холодный ветер гремел ставнями на окнах. Огромный пустой дом, казалось, наполнился шепотом. Роуан парила в воздухе. Она перевернулась, хватаясь за руки, сплетенные в темноте, чувствуя, как что-то сильное раздвигает ей ноги, проникает в ее рот.

Да, сделай это.

– Что значит – час почти пробил? – шепотом спросила она.

– Скоро узнаешь, моя дорогая.

– У меня ничего не получится.

– Ты все сумеешь, моя красавица. Сама знаешь. Вот увидишь…

9

Когда он вышел из машины, уже смеркалось, дул пронзительный ветер, но знакомый дом, из окон которого струился теплый желтый свет, выглядел уютным и приветливым… В дверях его поджидал Эрон в шерстяном сером кардигане и кашемировом шарфе вокруг шеи.

– Вот, это для вас, – сказал Майкл. – Счастливого Рождества, друг мой. – Он вложил в руки Эрону небольшую бутылку в яркой зеленой обертке. – Боюсь, подарок не очень оригинален, но это лучший коньяк, который я смог найти.

– Вы очень любезны, – поблагодарил Эрон, слегка улыбнувшись. – Я буду долго его смаковать. Каждую каплю. Пройдем в дом, а то холодно. У меня тоже есть для вас кое-что. Ничего особенного, позже покажу. Заходите, прошу вас.

Внутри Майкла сразу окутало приятное тепло. В гостиной стояла довольно большая ель, великолепно украшенная золотыми и серебряными игрушками. Все это удивило Майкла, потому что он не знал, как Таламаска отмечает такие праздники, если вообще отмечает. Даже на каминных полках стояли композиции из веточек остролиста. А в самом большом камине ярко пылал огонь.

– Это старый-старый праздник, Майкл, – сказал Эрон с улыбкой, предвосхищая его вопрос. Он поставил подарок на стол. – Восходит еще к дохристианским временам. Зимнее солнцестояние – время, когда все силы земли находятся на своем пике. Наверное, поэтому Божий сын выбрал именно этот день, чтобы родиться.

– Хм, как раз сейчас мне бы не помешало немного веры в Сына Божиего, – сказал Майкл. – И еще немного веры в силы земли.

Как все-таки здесь хорошо. После Первой улицы он чувствовал себя действительно уютно в этом плантаторском доме с низкими потолками, незатейливыми лепными украшениями и глубоким камином, который топили не углем, а настоящими большими поленьями.

Майкл снял кожаную куртку, перчатки, отдал все это Эрону, а сам протянул ладони к огню, чтобы согреться. Насколько он мог судить, в главных комнатах не было ни души, хотя из кухни доносились какие-то слабые звуки. Ветер бил в стеклянные двери, ведущие на террасу. В рамке из инея можно было разглядеть далекий пейзаж в бледно-зеленых тонах.

Их ожидал поднос с кофе, и Эрон жестом пригласил Майкла занять кресло слева от камина.

Как только Майкл опустился на мягкое сиденье, он сразу почувствовал, что напряжение внутри ослабло. Еще немного – и он готов был разрыдаться. Он сделал глубокий вдох, окидывая взглядом все вокруг и ничего не видя, и начал без всяких преамбул.

– Это происходит, – сказал он дрожащим голосом, едва веря, что дошел до того, чтобы обсуждать ее поведение, и тем не менее продолжил: – Она мне лжет. Он там, с ней, и она все время лжет. С тех пор как я вернулся домой, она только и делает, что обманывает меня.

– Давайте по порядку. – Эрон сразу посерьезнел. Голос его звучал сочувственно. – Что произошло?

– Она даже не поинтересовалась, почему я так быстро вернулся из Сан-Франциско. Ни разу не заговорила об этом… Как будто все знает. А ведь я был в отчаянии, когда звонил ей из отеля. Будь оно все проклято, я рассказывал вам тогда, что случилось. Мне казалось, что эта тварь пытается убить меня. А Роуан даже ни разу не спросила, что со мной было.

– Расскажите еще раз, подробно.

– Господи, Эрон, я теперь точно уверен, что тогда видел Джулиена и Дебору. У меня нет больше никаких сомнений. Не знаю, что там у них за соглашение и о каком обещании речь, знаю только, что Джулиен и Дебора на моей стороне. Я видел Джулиена. Он смотрел на меня из окна автобуса, и знаете, что странно, Эрон, мне показалось, будто он хочет заговорить, подойти, но не может. Ему словно что-то мешало, перед ним словно вырос какой-то барьер.

Эрон помолчал. Он сидел, положив руку на подлокотник кресла и обхватив пальцами подбородок. Вид у него был встревоженный и одновременно задумчивый.

– Продолжайте, – наконец попросил он.

– Главное в том, что этих нескольких секунд хватило, чтобы вернуть забытое. Правда, я помню не все, что было тогда сказано. Но я вспомнил ощущение. Они хотят, чтобы я вмешался. Они еще говорили о «старых как мир человеческих средствах в моем распоряжении». Я снова услышал эти слова. Их произнесла Дебора, обращаясь ко мне. Да, это была Дебора, только совсем не похожая на тот портрет, Эрон. А сейчас я приведу самое убедительное свидетельство.

– Слушаю…

– Что вам говорил Ллуэллин? Вспомните. Он рассказывал, что видел Джулиена во сне и тот был совсем не похож на Джулиена в жизни. Помните? Так вот, в этом-то все и дело. В том моем видении Дебора была другой. А на проклятом перекрестке в Сан-Франциско я почувствовал их обоих, и они были такими, какими я их помню: мудрыми, добрыми и все понимающими. Они знают, что Роуан в ужасной опасности и что мне следует вмешаться. Господи, стоит только вспомнить выражение лица Джулиена, когда он смотрел на меня через окно. Его взгляд был таким… обеспокоенным и в то же время невозмутимым. Не нахожу слов, чтобы описать его. В нем читалась озабоченность – и в то же время безмятежность…

– Мне кажется, я знаю, что вы пытаетесь сказать.

– Ступай домой, говорили они, ступай домой. Ты нужен там. Эрон, почему он не взглянул мне прямо в глаза тогда на улице?

– На это может быть много причин. Вся суть заключена в том, что вы рассказали. Если они где-то существуют, им трудно прорываться в этот мир. Хотя Лэшеру это не составляет никакого труда. Это самое важное для нашего понимания происходящего. Но об этом позже. Продолжайте…

– Вы ведь уже и сами догадались? Приезжаю домой. Частный самолет, лимузин, все по высшему разряду – кузен Райен побеспокоился, словно я рок-звезда… А она даже не спрашивает, что случилось. Потому что это не прежняя Роуан. Теперешняя Роуан поймана в ловушку, она притворно улыбается и смотрит на меня своими огромными печальными серыми глазами. А самое худшее, Эрон, – это то…

– Продолжайте, Майкл.

– Она любит меня, Эрон, и словно молча взывает ко мне, умоляя не мешать ей. Она знает, что я прекрасно вижу, когда лгут. Господи, стоит мне дотронуться до нее, как я чувствую обман! И она знает об этом. И молча просит меня не загонять ее в угол, не заставлять ее лгать. Она словно молит меня, Эрон. Она в отчаянии. Я мог бы поклясться, что она даже боится.

– Да, она попала в омут. Она сама призналась мне в этом. Видимо, когда вы уехали, между ними началось какое-то общение. Возможно даже, оно началось до вашего отъезда.

– Так вы знали? Почему же, черт возьми, вы ничего не сказали мне?

– Майкл, мы имеем дело с некой субстанцией, которой известно даже то, о чем мы говорим сейчас.

– О господи!

– От этого существа нам никуда не спрятаться, – продолжал Эрон. – Разве что в тайнике наших собственных мыслей. Роуан многое мне рассказала. Но самое трудное то, что исход битвы зависит только от Роуан.

– Эрон, но мы тоже можем что-то сделать, обязаны сделать. Мы ведь знали, что это случится, знали, что дойдет до этого. Лично вы знали об этом, еще когда меня в глаза не видели.

– В том-то все и дело, Майкл. Она единственная способна что-то сделать. Любите ее, оставайтесь рядом с ней – это и будут те самые «старые как мир средства, имеющиеся в вашем распоряжении».

– Этого недостаточно! – Разговор становился невыносимым. Майкл поднялся, походил по комнате, затем уперся руками в каминную полку и уставился в огонь. – Вам следовало позвонить мне, Эрон. Вы должны были мне рассказать.

– Послушайте, выплесните свой гнев на меня, если вам от этого станет легче, но факт остается фактом: Роуан запретила мне под страхом смерти связываться с вами. Она дошла до угроз. Некоторые из них были завуалированы под предупреждение: ее невидимый друг, мол, хочет убить меня, что вскоре и сделает, – но все равно это были самые настоящие угрозы.

– Господи, когда все это случилось?

– Не имеет значения. Она велела мне возвращаться в Англию, пока еще не стало слишком поздно.

– Она осмелилась сказать вам такое? А что еще она велела вам сделать?

– Я предпочел ослушаться. Хотя… Я действительно не представляю, чем еще могу быть здесь полезен. Знаю, она хотела, чтобы вы оставались в Калифорнии. По ее мнению, там вы были в безопасности. Но, видите ли, ситуация слишком осложнилась, чтобы интерпретировать ее слова буквально.

– Я вас не понимаю. Что еще за буквальная интерпретация? Какая еще бывает интерпретация? Ничего не понимаю.

– Она говорила загадками. Это был не разговор, а скорее демонстрация силы. И снова я должен напомнить вам, что это существо, если захочет, может оказаться сейчас здесь, с нами, в этой комнате. Нет такого безопасного места, где мы могли бы вслух обсудить, как действовать против него. Представьте себе, если сумеете, боксерский поединок, в котором противники способны читать мысли друг друга. Представьте войну, где любой стратегический план заранее известен неприятелю.

– Это не такая уж невероятность – просто растут ставки и усиливается возбуждение.

– Согласен. Но мне не следует сообщать вам все, что сказала тогда Роуан. Достаточно отметить, что Роуан – самый умелый противник, который когда-либо был у этого существа.

– Эрон, вы давным-давно предупреждали ее, чтобы она не позволяла этой твари вмешиваться в нашу жизнь. Вы предупреждали, что Лэшер постарается разлучить ее с теми, кого она любит.

– Именно так. И я уверен, что она помнит эти слова, Майкл. Роуан одна из тех, для кого ничто не проходит даром. Поверьте, я не раз спорил с ней с тех пор. Я объяснял ей самым простым языком, почему она не должна позволить этому существу видоизмениться. Но решение остается за ней.

– Вы хотите сказать, что нам остается только ждать и позволить ей бороться в одиночку.

– Я хочу сказать, что вы должны делать то, что вам предназначено. Любите ее. Будьте рядом. Напоминайте ей одним своим присутствием о всем том, что хорошо и естественно. Идет борьба между естественным и неестественным, Майкл. Не важно, из чего состоит это существо, не имеет значения, откуда оно приходит… Это борьба между природой и отклонением от нее. Между эволюцией, с одной стороны, и катастрофической интервенцией – с другой. И обе эти стороны имеют свои тайны, свои чудеса, и никто лучше Роуан в этом не разбирается.

Он встал и опустил руку на плечо Майклу.

– Присядьте и выслушайте меня, – сказал он.

– Я и так слушаю, – резко ответил Майкл, но подчинился. Он присел на край кресла и, невольно сжав правую руку в кулак, вдавил его в левую ладонь.

– Всю свою жизнь Роуан противостояла разрыву между природой и отклонением от нее, – произнес Эрон. – Роуан по своей сути склонна к консерватизму. А создания, подобные Лэшеру, не меняют человеческую природу. Они способны лишь использовать в своих целях уже имеющиеся черты характера. Роуан больше всех мечтала о прелестной свадьбе с белым платьем. Роуан больше всех жаждет создать нормальную семью. Никто сильнее ее не ждет ребенка, которого она вынашивает.

– Она даже не заговаривает о ребенке, Эрон. С тех пор как я вернулся, она ни разу не упомянула о его существовании. Я хотел сегодня вечером сообщить семье радостную новость, но она запретила. Говорит, что еще не готова. А что касается сегодняшнего приема, я чувствую, для нее это мука. Она все делает через силу. Если бы не Беатрис, которая втравила ее в это, не было бы никакого приема.

– Да, я знаю.

– Я все время говорю о ребенке. Я целую ее и болтаю о Малютке Крисе – это я придумал ему такое имя… А она улыбается, но как чужой человек. Эрон, я потеряю и ее, и ребенка, если она проиграет эту битву. Я ни о чем другом не могу думать. Я ничего не знаю об этих ваших мутациях, монстрах и… и привидениях, которые хотят стать живыми.

– Отправляйтесь домой и будьте рядом с ней. Не отходите ни на шаг. Делайте то, что вам предназначено.

– И не перечить ей? Вы это хотите сказать?

– Вы только вынудите ее лгать. Или еще хуже.

– А что, если нам с вами поехать туда вместе и попытаться урезонить ее, попытаться заставить ее отвернуться от этой твари?

Эрон покачал головой.

– У нас с ней уже состоялся откровенный разговор, Майкл. Вот почему я принес Беа свои извинения на этот вечер. Если бы я принял приглашение, то это был бы вызов и Роуан, и ее зловещему другу. Я бы все-таки пришел, будь от этого хоть какая-то польза. Я бы рискнул чем угодно, если бы знал, что могу помочь. Но я бессилен.

– Почему вы так уверены в этом?

– Теперь я вне игры, Майкл. Не у меня были видения. У вас. С вами говорили Джулиен и Дебора. Вас любит Роуан.

– Не знаю, как я сумею все это выдержать.

– Думаю, сумеете. Приложите все силы, но выдержите. И оставайтесь рядом с ней. Дайте ей понять каким-то образом – жестом или еще как, – что вы делаете все это ради нее.

Майкл кивнул.

– Ладно, – сказал он. – Знаете, я как будто столкнулся с ее изменой.

– Вы не должны видеть все в таком свете. Отриньте свой гнев.

– Я и сам себе это твержу.

– Мне нужно сказать вам еще кое-что. В конце концов это может оказаться не столь уж важным, но я все равно хочу поставить вас в известность. Если со мной что-нибудь случится, вам следует знать.

– А разве с вами должно что-то случиться?

– Если честно – не знаю. И тем не менее выслушайте меня. В течение веков мы задавались вопросом о природе этих якобы бестелесных существ. На земле нет ни одной культуры, которая не признавала бы их наличия. Но никто не знает, что они на самом деле собой представляют. Католическая церковь считает их демонами. Их появление католики объясняют сложными теологическими теориями и видят в них только зло, подлежащее уничтожению. От всего этого можно было бы легко отмахнуться, если бы Католическая церковь очень мудро не объяснила поведение и слабость этих существ. Но я ухожу от темы.

Дело вот в чем: мы в Таламаске всегда считали, что эти существа очень похожи на души умерших людей. Мы верили и не сомневались, что и те и другие являются бестелесными созданиями, обладающими интеллектом и запертыми в некое пространство вокруг живущих.

– То есть Лэшер может быть привидением – вы это имеете в виду?

– Да. Но самое главное, что Роуан, видимо, удалось добиться какого-то прорыва в исследовании природы и сути этих существ. Она утверждает, что Лэшер обладает клеточной структурой и основными компонентами органической жизни.

– В таком случае он просто какое-то неизвестное явление. Я правильно понимаю?

– Не знаю. Но мне пришло в голову, что, возможно, так называемые души умерших состоят из тех же самых компонентов. Возможно, мыслительный компонент, покидая тело, забирает с собой частичку жизни. Возможно, мы претерпеваем какую-то метаморфозу, а вовсе не физическую смерть. И все эти издавна знакомые слова – эфир, дух, астральное тело – всего лишь термины, обозначающие тонкую клеточную структуру, которая остается после разрушения плоти.

– Это выше моего понимания, Эрон.

– Да, я, наверное, чересчур ударился в теорию. Главное, что я пытаюсь сказать… Какими бы способностями это существо ни обладало, возможно, эти же способности есть и у мертвых. Или, что более важно: даже если Лэшер имеет клеточную структуру, он тем не менее может быть злобным духом какого-то некогда жившего человека.

– Это все для ваших научных трудов, что хранятся в Лондоне, Эрон. Однажды мы, вероятно, сможем встретиться в Англии, посидеть у камина и поболтать обо всем этом. А сейчас я поеду домой и не отойду от Роуан ни на шаг. Я выполню все, о чем вы мне говорили и о чем говорили они. Ибо это самое лучшее, что я могу для нее сделать. И для вас. Я не верю, что она позволит этой твари навредить вам, или мне, или еще кому-нибудь. Но, как вы говорите, лучшее, что я могу сделать, – это быть рядом с ней.

– Да, вы правы. Но я все никак не могу забыть, что сказали те старики. Насчет спасения. Какая странная легенда.

– Здесь они ошиблись. Роуан способна открыть эту дверь. Я почти сразу об этом догадался, стоило мне увидеть семейную усыпальницу.

Эрон только вздохнул и покачал головой, давая понять Майклу, что такое объяснение его не удовлетворяет, что остались вопросы, которые он хотел бы обсудить. Впрочем, какое это теперь имело значение? Роуан сейчас в доме – наедине с тем существом, которое пытается разлучить ее с Майклом, и она уже знает все ответы. Лэшер объяснил ей значение всего происходящего, а Майклу нужно ехать к ней домой.

Майкл с беспокойством наблюдал, как Эрон тяжело поднимается и идет к шкафу, чтобы достать куртку и перчатки гостя.

Стоя на пороге, Майкл посмотрел на рождественскую ель, огни на которой ярко сверкали даже при свете дня.

– Почему все это началось так скоро? – прошептал он. – Почему именно сейчас, в это время года?

Но он и сам знал ответ. Все, что происходит, как-то связано. Все эти подарки, как и его бессилие, связаны с финальной развязкой.

– Прошу вас, будьте очень осторожны, – сказал Эрон.

– Ладно. Завтра вечером я буду думать о вас. Знаете, для меня канун Рождества как канун Нового года. Не знаю почему. Наверное, во мне говорит кровь ирландца.

– Кровь католика, – уточнил Эрон. – Но я понимаю.

– Если откупорите коньяк завтра вечером, выпейте рюмочку за меня.

– Обязательно. Можете не сомневаться. И еще, Майкл… Если по какой-либо причине вы с Роуан захотите приехать сюда, знайте: дверь для вас всегда открыта. Днем и ночью. Считайте этот дом своим убежищем…

– Спасибо, Эрон.

– И еще одно. Если я вам понадоблюсь, если вы решите, что я должен быть рядом… Что ж, я готов.

Майкл хотел было запротестовать, сказав, что Эрону лучше оставаться здесь, но тот уже отвел глаза. Лицо его внезапно просветлело, и он указал на полукруглое окошко над передней дверью.

– Снег идет, Майкл, посмотрите, настоящий снег. Прямо не верится. Даже в Лондоне нет снегопада, а здесь – поглядите, настоящая зима.

Он открыл дверь, и они вместе вышли на широкую террасу. Снег падал большими хлопьями, опускавшимися на землю медленно и грациозно. Снег мягко садился на черные ветви дубов, окутывая их пушистым белым слоем, и на тропу между двумя рядами деревьев, которая вела к дороге.

Поля успели укрыться белым одеялом, и небо над ними, светлое, лишенное красок, словно растворилось в снегопаде.

– И это за день до Рождества, Эрон, – сказал Майкл. Он постарался охватить взглядом всю картину: древние величественные деревья в аллее поднимают свои темные узловатые руки навстречу подрагивающим в легком кружении снежным хлопьям. – Надо же случиться этому маленькому чуду именно сейчас. Господи, как было бы замечательно, если бы…

– Пусть все чудеса для нас будут маленькими, Майкл.

– Да, маленькие чудеса лучше больших. Вы только посмотрите, снег не тает на земле – он остается лежать. Нет, все-таки у нас будет настоящее снежное Рождество.

– Погодите минуту, – спохватился Эрон, – чуть не забыл. Ваш рождественский подарок. Он у меня с собой. – Он вынул из кармана маленькую – не больше сложенной пополам долларовой банкноты – плоскую коробочку. – Откройте же. Я знаю, мы оба замерзли, но мне бы хотелось, чтобы вы взглянули на подарок сейчас.

Майкл разорвал тонкую золотую обертку и увидел старинную серебряную медаль на цепочке.

– Святой архангел Михаил!.. – Он улыбнулся. – Эрон, подарок чудесный. Он взывает прямо к моей суеверной ирландской душе.

– …Изгоняющий дьявола в ад, – сказал Эрон. – Я нашел эту медаль в лавчонке на Мэгазин-стрит, когда вы были в отъезде, и сразу подумал о вас. Я решил, что она вам непременно должна понравиться.

– Спасибо, дружище. – Майкл принялся разглядывать грубоватое изображение. Медаль была затерта, как старая монета, но он все равно разглядел крылатого Михаила с трезубцем, который тот занес над рогатым дьяволом, поверженным в огонь. Майкл расправил цепочку, оказавшуюся такой длинной, что не пришлось расстегивать замочек, и надел на шею, опустив медаль под свитер.

Он посмотрел на Эрона, а затем обнял его и прижал к себе.

– Будьте осторожны, Майкл. Позвоните мне поскорее.

10

Кладбище закрывали на ночь, но это не имело значения. Темнота и холод не имели значения. В боковых воротах замок будет сломан, так что она просто толкнет створку, затем прикроет ее за собой и пойдет по заснеженной тропинке.

Она замерзла, но это тоже не имело значения. Снег был так красив. Ей хотелось увидеть склеп, покрытый снегом.

– Ты ведь найдешь его для меня? – прошептала она.

Почти совсем стемнело. Скоро начнут съезжаться гости, и у нее оставалось совсем мало времени.

– Ты сама знаешь, где искать, Роуан, – прозвучал в ответ тихий голос.

Она действительно знала. Он прав. Роуан остановилась перед склепом, замерзая от холодного ветра, продувавшего насквозь ее тонкую рубашку. Двенадцать маленьких аккуратных надгробий, по одному для каждой могилы, а над ними – резьба по камню: дверь в форме замочной скважины.

– Никогда не умирать.

– Это обещание, Роуан, это соглашение, которое существует между тобой и мной. Еще немного – и мы сможем начать…

– Никогда не умирать… А что ты обещал остальным? Ты ведь что-то пообещал им. Я тебе не верю.

– О нет, моя возлюбленная, для меня теперь важна только ты. Все остальные мертвы. Их кости покоятся под замерзшей чернотой. А холодное тело Дейрдре, пока не тронутое тленом, пропитанное химическими веществами, лежит внутри обитого атласом ящика. Холодное и мертвое.

– Мама.

– Она не слышит тебя, красавица, ее уже нет. Остались ты и я.

– Как я смогу открыть дверь? Мне всегда было суждено открыть дверь?

– Всегда, дорогая, и час почти пробил. Ты проведешь со своим ангелом из плоти и крови еще одну ночь, а затем станешь моей навеки. Звезды в небесах не стоят на месте. Они перемещаются и скоро примут идеальное расположение.

– Я не вижу звезд. Все, что я вижу, – это падающий снег.

– Но они там. Сейчас самый разгар зимы, когда все живые существа, которые должны возродиться к жизни, спокойно спят в снегу.

Мрамор был холоден как лед. Она обвела пальцами каждую буковку: «ДЕЙРДРЕ МЭЙФЕЙР». До вырезанной двери в форме замочной скважины ей было не дотянуться.

– Идем дорогая, вернемся в дом, в тепло. Пора. Скоро они все приедут – мои дети, великий клан Мэйфейров, все мое потомство, разбогатевшее под моим крылышком. Вернемся теперь к камину, любимая, а завтра… Завтра ты и я останемся одни в доме. Ты должна будешь отправить архангела прочь.

– И ты покажешь мне, как открыть дверь?

– Ты сама знаешь, моя дорогая. В своих снах, в своем сердце ты всегда это знала.

Она быстро пошла обратно, утопая в снегу, ноги промокли, но это не имело значения. Пустынные улицы сияли огнями в серой полумгле. Снегопад настолько поредел, что казался теперь миражом Скоро начнут съезжаться гости.

Неужели малыш в ее чреве тоже замерз?

Лемле тогда сказал: «Тысячи, миллионы зародышей сбрасывают как мусор в сточные канавы по всему миру – и мы безвозвратно теряем весь этот материал».

Уже темно. Гости вот-вот приедут. Важно притвориться, что все хорошо. Она ускорила шаг. В горле у нее пересохло, но холодный ветер остужал внутренний жар.

А вот и дом, погруженный в темноту и ожидание. Успела вовремя. Ключ наготове в руке.

– А что, если мне завтра не удастся заставить его уйти? – прошептала она.

Роуан остановилась у ворот и посмотрела на темные окна. Как в тот первый вечер, когда Карлотта сказала: «Заходи».

Сделай свой выбор.

– Но ты должна заставить его уйти. Завтра, с наступлением темноты, моя дорогая. Иначе я убью его.

– Нет, ты никогда, никогда не посмеешь. Даже не говори такое. Слышишь? С ним ничего не должно случиться! Слышишь?

Она стояла на крыльце и говорила вслух сама с собой. А вокруг нее падал снег. Снег в раю: он оседал на замерзших листьях банановых деревьев, дрейфовал вдоль высоких, густо росших стеблей бамбука. Но разве могло быть красиво в раю без прелести снегопада?

– Ты меня понял? Ты не должен навредить ему. Я запрещаю. Обещай мне. Заключи со мной договор. Майкл останется цел и невредим.

– Как пожелаешь, моя дорогая. Я так тебя люблю. Но он не должен встать между нами в эту самую главную ночь. Звезды перемещаются, их расположение уже почти идеально. Они мои вечные свидетели, мои ровесники, и мне хочется, чтобы в самую главную минуту – в минуту моего выбора – они проливали на меня свой свет. Если хочешь спасти своего земного любовника от моего гнева, позаботься, чтобы он убрался подальше.

11

Гости не расходились до двух часов ночи. Он никогда еще не видел так много радостных людей, совершенно не подозревающих, что на самом деле происходит.

А что на самом деле происходило? Огромный теплый дом наполнился смехом и пением, во всех каминах пылало пламя, за окном медленно кружил снег, покрывая деревья, кусты и тропинки сверкающим белым одеялом. И почему бы им всем не веселиться?

Как все смеялись, когда скользили по заснеженным плитам и проваливались сквозь лед в канавки. Дети даже поиграли в снежки. В теплых шапочках и рукавичках они катались, как на коньках, по замерзшей корке, покрывшей лужайку.

Даже тетушке Вив понравился снег. Она выпила чересчур много хереса, и в эти минуты до ужаса напоминала Майклу его мать. Впрочем, Беа и Лили, ставшие ее лучшими подругами, видимо, не обратили на это внимания.

Роуан весь вечер держалась безупречно: пела у рояля рождественские песни с гостями, позировала для фотографий на фоне ели.

Об этом он как раз и мечтал: о доме, полном радостных лиц и звенящих голосов. У него собрались люди, знающие цену подобным минутам, – и бокалы звенели, а гости целовались, поздравляя друг друга под меланхоличные мелодии старых песен.

– Как мило, что вы затеяли все это так скоро после свадьбы…

– …Все собрались, как в старые добрые времена.

– Рождество по всем правилам.

Гости восхищались украшениями, и, хотя их заранее просили не беспокоиться, под елью росла гора маленьких подарков.

Были минуты, когда он просто не мог выдержать все это. В один из таких моментов он отправился на третий этаж, вылез из окна северной спальни на крышу и замер возле парапета, разглядывая огни города. Снег на крышах, снег на подоконниках, фронтонах и трубах; сколько глаз хватало – везде падали полупрозрачные красивые снежинки.

О таком Рождестве он когда-то мечтал. Как и о пышной, богатой свадьбе. И вот теперь, когда мечта осуществилась, он чувствовал себя глубоко несчастным. Эта тварь словно держала его за горло. От отчаяния Майкл был готов проломить кулаком стену. Горечь, одна только горечь поселилась в душе.

Скрываясь наверху от гостей, проходя по тихим комнатам, он чувствовал присутствие Лэшера, знал, что стоит ему коснуться дверной ручки или задеть косяк, как из тени на мгновение появлялся ненавистный образ.

– Ты здесь, Лэшер. Я знаю. Ты здесь.

Нечто неуловимое отпрянуло в тень, заигрывая с ним, ускользая от него вверх по темным стенам, а затем растворилось, рассыпалось в воздухе. Майкл остался один в тускло освещенном коридоре.

Если бы кто-либо наблюдал за ним в эту секунду, то решил бы, что перед ним сумасшедший. Майкл расхохотался. Наверное, Дэниел Макинтайр выглядел так же, когда спился и состарился. И что делали остальные недотепы-мужья, которые догадывались о тайне? Кто шел к любовнице, кто умирал, кто вообще исчезал в небытие. А что, черт возьми, ждет его самого?

Но это еще не финал. Это только начало, Роуан наверняка старается выиграть время. Ему остается только верить, что за безмолвными мольбами скрывается ее любовь к нему, которая ждет своего часа, чтобы вновь заявить о себе.

Наконец гости разошлись.

А до этого были тактично отвергнуты последние приглашения на рождественский обед и обещаны встречи в самом скором будущем. Тетушка Вив отобедает на Рождество с Беа, так что им не нужно о ней беспокоиться. Этот праздник они встретят только вдвоем.

Гости обменялись полароидными снимками, собрали уснувших детей со всех диванов, в последний раз перецеловались и ушли в ясную морозную ночь.

Майкл долго возился, запирая дом, – сказались волнение и усталость. Хватит, больше не нужно улыбаться, не нужно строить из себя бог знает кого. Господи, а каково ей после такого напряжения?

Он со страхом думал о том, что придется идти наверх. Обошел дом, проверив все окна и зеленые огоньки сигнализации, затем открыл краны, чтобы не замерзли трубы. Постоял в зале перед красиво освещенной елью. Никогда прежде он не испытывал такой горечи и одиночества на Рождество. Если бы кто ему сказал, что все так и было задумано, он пришел бы в ярость.

Он прилег ненадолго на софу, поджидая, пока догорит камин, а сам беззвучно вел беседу с Джулиеном и Деборой, спрашивая их, наверное, в тысячный раз за сегодняшний вечер, что ему делать.

Наконец он поднялся по лестнице. В спальне было темно и тихо. Роуан лежала, укрытая одеялом, спиной к нему, так что он увидел только волосы на подушке.

Сколько раз за этот вечер он безуспешно пытался перехватить ее взгляд? Неужели никто не заметил, что он и Роуан не то что словом, даже звуком не обменялись? Все были абсолютно уверены, что они счастливы. Еще недавно он сам был в этом уверен.

Он тихо подошел к окну и отдернул тяжелую портьеру, чтобы в последний раз посмотреть на снегопад. Время перевалило за полночь – наступил канун Рождества. И сегодня настанет та волшебная минута, когда он подведет итог своим достижениям и определит мечты и планы на следующий год.

«Роуан, это еще не конец. Это всего лишь небольшая размолвка. Нам с самого начала было столько известно… гораздо больше, чем остальным…»

Майкл отвернулся от окна и увидел на подушке ее изящную руку с чуть согнутыми пальцами.

Он бесшумно приблизился к жене. Ему хотелось дотронуться до руки, ощутить пальцами ее тепло и крепко обнять, словно ее уносило от него прочь в каком-то темном бурном море. Но он не посмел.

Сердце подпрыгивало, в груди разлилась теплая боль. Он оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на снегопад, а затем перевел взгляд на ее лицо.

Глаза Роуан были открыты. Она внимательно разглядывала его в темноте. Ее губы медленно раздвинулись в широкой зловещей улыбке.

Он оцепенел. Тусклый свет из окна освещал белое как мрамор лицо, застывшую улыбку и глаза, поблескивавшие, как два стеклышка. Сердце бешено забилось, а теплая боль разлилась еще дальше. Он продолжал смотреть на нее, не в силах оторвать взгляд, а затем непроизвольно выбросил вперед левую руку и схватил ее запястье.

Роуан изогнулась всем телом, с лица исчезла зловещая маска. Внезапно она села, взволнованная и смущенная.

– Что такое, Майкл? – Она уставилась на свое запястье, и он медленно разжал пальцы. – Я рада, что ты разбудил меня, – прошептала она дрожащими губами, широко открыв глаза. – Мне приснился ужасный сон.

– Что тебе снилось, Роуан?

Она сидела, уставившись перед собой, а потом вдруг сцепила руки, словно борясь с чем-то. Он смутно припомнил, что когда-то уже видел этот жест отчаяния.

– Не знаю, – прошептала она. – Не знаю, что это было. Все происходило в прошлом… много веков тому назад, какие-то врачи собрались вместе. И тело на столе… такое маленькое. – Она говорила очень тихо, мучительно выдавливая слова, а потом подняла на него взгляд, и из глаз ее брызнули слезы.

– Роуан…

Она протянула руку, а когда он присел рядом с ней на кровать, прижала пальцы к его губам.

– Молчи, прошу тебя, Майкл, молчи. Не говори ни слова. – Она в отчаянии затрясла головой.

Чувствуя огромное облегчение и боль, он просто обнял ее, а когда она склонила голову, сам едва не разрыдался.

– Ты же знаешь, я люблю тебя, тебе известны все слова, которые я хочу сказать.

Когда она успокоилась, он взял ее руки в свои, крепко сжал их и закрыл глаза.

Доверься мне, Майкл.

– Все хорошо, милая, – прошептал он. – Все хорошо. – Он неловко освободился от одежды и забрался к ней под одеяло, ощутив теплый аромат чистого тела.

Он лежал с открытыми глазами, чувствуя ее дрожь, и думал, что так и не сумеет отдохнуть, но время шло, ее тело постепенно расслабилось, он увидел, что она закрыла глаза, и сам забылся тревожным сном.

Проснулся он поздно, днем. Один в теплой спальне. Принял душ, оделся и спустился вниз. Жены не было. Огни на елке горели, но в доме было пусто.

Он обошел все комнаты, одну за другой. Вышел из дома на холод и прошелся по замерзшему саду, где снег превратился в твердый блестящий слой льда, затянувший все тропинки и газоны. Вернулся, обогнув старый дуб, повсюду искал ее, но напрасно.

Наконец он надел теплое пальто и отправился на прогулку.

Небо притягивало своей неподвижной синевой. Дома поражали великолепием: все они оделись в белое, точно так, как в то далекое Рождество, последнее его Рождество в этом городе.

Его охватила паника.

Наступил канун Рождества, а у них абсолютно ничего не готово. Правда, в кладовке у него припрятан подарок: серебряное ручное зеркальце, которое он обнаружил в своем магазине в Сан-Франциско и тщательно упаковал задолго до отъезда. Хотя какой в этом смысл, когда у нее столько драгоценностей, золота, богатств, которые даже трудно себе представить? А он остался один. Его мысли вернулись на круги своя.

Канун Рождества… Часы буквально летели.

На Вашингтон-авеню он зашел в переполненный магазин, где люди в последнюю минуту делали покупки, и как в тумане взял индейку и все, что к ней полагается. У кассы он шарил по карманам в поисках денег, словно пьяница, который не может расплатиться за бутылку. А кругом смеялись, обсуждая нежданный снегопад, люди. Белое Рождество в Новом Орлеане. Он поймал себя на том, что внимательно рассматривает людей, словно перед ним экзотические диковинки. Царящее вокруг веселье заставляло его чувствовать себя совсем маленьким и одиноким. Повесив тяжелую сумку на плечо, он отправился домой.

Не прошел он и нескольких шагов, как увидел пожарное депо, где когда-то работал его отец. Дом был перестроен, и он едва узнал его – просто место было то же самое да еще осталась огромная арка, через которую с ревом выкатывались на улицу машины, когда он еще был мальчишкой. Они с отцом частенько сидели на стульях с прямыми спинками, выставленных на дорожке перед зданием.

Теперь он точно вел себя как пьяница, раз забрел сюда и уставился на депо, когда даже у пожарных хватало здравомыслия сидеть в теплых домах. Как много лет прошло с тех пор, как его отец на Рождество погиб в огне…

Когда Майкл снова взглянул на небо, то увидел, что оно теперь сделалось стального цвета: день клонился к вечеру. Канун Рождества, а у него все, абсолютно все шло не так, как надо.

В доме на его зов никто не откликнулся. Только ель мягко мерцала в зале. Он вытер ноги о коврик и прошел по длинному коридору на кухню. Руки и лицо ныли от холода. Открывая сумку и вынимая индюшку, он думал, что традиции нужно соблюдать и он сделает для этого все, как и прежде, – и сегодня в полночь будет готово пиршество, именно в тот час, когда в прежние времена они толпились в церкви, где служили полуночную мессу.

И пусть у них не будет Святого причастия, зато у них будет совместный ужин, и сейчас канун Рождества, и этот дом не посещают привидения, и он не погружен в темноту.

Пройди весь ритуал.

Как священник, продавший душу дьяволу, идет к алтарю Господа, чтобы отслужить мессу.

Он сложил пакеты в шкаф. Пора начинать приготовления. Он достал свечи. Нужно еще найти к ним подсвечники. Наверняка Роуан где-то поблизости. Возможно, она тоже выходила на прогулку и уже вернулась домой.

В кухне было темно. Снова падал снег. Майклу хотелось включить свет. Вернее, ему хотелось включить свет повсюду, наполнить светом весь дом. Но он не шелохнулся. Стоял как вкопанный посреди кухни и смотрел сквозь стеклянную дверь на задний двор, где падавший снег тут же таял, опускаясь на поверхность воды в бассейне. По краям голубого зеркала образовалась корочка льда. Он смотрел, как она блестит, и думал, как, должно быть, холодна сейчас вода, нестерпимо холодна.

Так же холодна, как вода в океане в то воскресенье, когда он стоял над обрывом, опустошенный и немного испуганный. Как много времени прошло с той минуты. И сейчас ему казалось, будто у него нет ни сил, ни воли, будто он пленник в этой холодной комнате и не может даже пальцем шевельнуть, чтобы согреться и почувствовать себя уютно и в безопасности.

Да, как давно это было. Он присел за стол, закурил сигарету и смотрел, как сгущается тьма. Снег больше не шел, но землю вновь укрыла чистая свежая белизна.

Пора что-то делать, пора готовить обед. Он понимал это и тем не менее не мог шевельнуться. Выкурил еще одну сигарету, успокаиваясь от вида красной горящей точки, потом затушил окурок и просто сидел не шевелясь, ничего не делая, как сидел часами в своей комнате на Либерти-стрит, поддаваясь приливам безмолвной паники, не способный ни думать, ни двигаться.

Он не знал, как долго просидел там. В какой-то час зажглась подсветка в бассейне, ярко осветив черноту ночи и огромный кусок голубоватого стекла над водой. Темная листва под белыми шапками ожила вокруг. И земля осветилась каким-то призрачным лунным светом.

Теперь он был не один. Он понял это, почувствовал ее присутствие. Он знал, что стоит ему повернуть голову – и он увидит ее у дальней двери, ведущей в кладовку Ее силуэт со сложенными руками выделяется на фоне светлых шкафов, а дыхание едва слышно.

Такого страха он не испытывал никогда в жизни. Он поднялся, сунул в карман пачку сигарет, а когда посмотрел в ту сторону, ее уже не было.

Он пошел за ней, быстро миновав неосвещенную столовую и коридор, и только тогда увидел в свете елочных огней, что она остановилась у входной двери.

Высокая белая дверь в форме замочной скважины очертила четкие границы вокруг нее, и сама она в этой раме казалась очень маленькой. Майкл все ближе и ближе подходил к ней, пугаясь ее неподвижности. Он был в ужасе от того, что увидит, когда наконец приблизится настолько, что сможет разглядеть в прозрачной темноте черты ее лица.

Но он увидел вовсе не то ужасное мраморное лицо из прошлой ночи. Она просто смотрела на него, и мягкие цветные огоньки с елки наполнили ее глаза тусклым отраженным светом.

– Я собирался приготовить ужин. Все купил, сложил на кухне. – Как неуверенно и жалко звучал его голос. Он попытался взять себя в руки: набрал побольше воздуха в легкие и сунул большие пальцы в карманы джинсов. – Слушай, я могу начать готовить сию минуту. Это всего-навсего небольшая индюшка. Она будет готова через несколько часов – у нас все есть. Все там, на кухне. Выставим на стол красивый сервиз. Мы еще ни разу не пользовались нашим фарфором. Ни разу не ужинали за большим столом. Сейчас ведь… канун Рождества.

– Тебе придется уйти, – сказала она.

– Я… я тебя не понимаю.

– Тебе придется сейчас уйти отсюда.

– Роуан!

– Ты должен уйти, Майкл. Мне нужно остаться одной.

– Милая, я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Уходи, Майкл, – сказала она совсем тихо и твердо. – Я хочу, чтобы ты ушел.

– Но сегодня канун Рождества, Роуан. Я не хочу уходить.

– Это мой дом, Майкл, и я велю тебе покинуть его. Я велю тебе уйти.

За несколько секунд, пока он молча смотрел на нее, лицо ее изменилось, поджатые губы скривились. Она прищурилась и, слегка наклонив голову, глядела на него исподлобья.

– В твоих словах, Роуан, нет ни капли здравого смысла. Ты хоть сама понимаешь, что говоришь?

Она сделала навстречу ему несколько шагов. Он сжался, отгоняя страх, который уже начал перерастать в гнев.

– Убирайся, Майкл, – прошипела она. – Убирайся из этого дома и дай мне сделать то, что я должна сделать.

Внезапно ее рука взметнулась и, прежде чем он понял, что происходит, резко ударила его по лицу.

Боль обожгла его. Он вскипел от гнева, впервые чувствуя такую горечь и обиду. Уставился на нее в шоке и ярости.

– Это не ты, Роуан! – сказал он, потянувшись к ней.

И вновь взметнулась ее рука, а когда он пытался защититься от удара, то почувствовал, как Роуан отшвырнула его к стене. Он посмотрел на нее в недоумении. Она подходила ближе, глаза ее горели в полутьме.

– Убирайся отсюда, – прошептала она. – Ты слышишь меня?

Остолбенев, он смотрел, как ее пальцы впиваются ему в руку. Она подтолкнула его к входной двери с такой силой, что он был изумлен, но физическая сила была здесь ни при чем. От нее вновь исходила угроза, а лицо исказила прежняя маска ненависти.

– Сию минуту убирайся из этого дома, я приказываю, – сказала Роуан. Она отпустила его и, схватившись за дверную ручку, распахнула дверь навстречу холодному ветру.

– Как ты можешь так поступать со мной?! – взмолился он. – Роуан, ответь. Как ты можешь так поступать?

В отчаянии он потянулся к ней, и на этот раз его ничто не остановило. Он поймал ее и затряс так, что голова ее дернулась к плечу, но Роуан тут же обернулась и посмотрела прямо ему в глаза, словно бросая вызов: «Только посмей!» – и молча приказывая отпустить ее.

– Зачем ты мне нужен мертвый, Майкл? – прошептала она. – Если любишь меня, уйди. Вернешься, когда я позову. Я должна сделать это одна.

– Не могу. Ни за что.

Она отвернулась от него и двинулась по коридору, Майкл последовал за ней.

– Роуан, я никуда не уйду, слышишь? Что бы там ни было, я тебя не оставлю. Ты не можешь просить меня об этом.

– Я знала, что ты не согласишься, – тихо произнесла она, входя в темную библиотеку. Тяжелые бархатные портьеры были задернуты, и Майкл едва мог разглядеть ее силуэт, когда она подходила к столу.

– Роуан, мы не можем продолжать этот разговор. Мы разрушаем нашу жизнь и самих себя! Роуан, выслушай меня.

– Майкл, мой красавец ангел, мой архангел, – произнесла она, стоя к нему спиной, и поэтому ее было плохо слышно. – Ты скорее предпочтешь умереть, чем довериться мне?

– Роуан, я готов сразиться с ним голыми руками, если понадобится.

Он подошел к ней. Где здесь зажигается свет? Он протянул руку, пытаясь нащупать медную лампу возле кресла, но Роуан развернулась и обрушилась на него.

Он увидел занесенный над ним шприц.

– Нет, Роуан!

В ту же секунду в его руку вонзилась игла.

– Боже, что ты со мной сделала?!

Ноги у Майкла подкосились, и он рухнул на бок, а вслед за ним упал светильник.

Лежа на полу, глядя немигающим взглядом на острые шипы разбитой лампочки, он попытался произнести имя жены, но губы не слушались.

– Спи, мой дорогой, – донесся до него голос Роуан. – Я люблю тебя. Люблю тебя всей душой.

Где-то очень далеко набирали номер телефона. Ее голос звучал очень слабо, а слова… что она там говорит? Она позвонила Эрону. Да, Эрону…

И когда его подняли, он произнес имя Эрона.

– Ты едешь к Эрону, Майкл, – прошептала она. – Он о тебе позаботится.

– Без тебя не поеду, Роуан… – начал было он, но опять куда-то провалился, а потом машина тронулась с места…

– Вы поправитесь, мистер Карри, – произнес какой-то мужчина. – Мы едем к вашему другу. Пока просто лежите спокойно. Доктор Мэйфейр сказала, что с вами ничего не случится. Все будет отлично.

Отлично, отлично, отлично…

Продажные наемники! Вы ничего не понимаете. Она ведьма. Она навела на меня порчу своим проклятым ядом То же самое Шарлотта проделала с Петиром А вам она солгала.

12

Огни горели только на елке, весь дом спал в теплой темноте, если не считать этого мягкого света. Холод стучался в окна, но не мог войти.

Она сидела в центре дивана, скрестив ноги и сложив руки, и не мигая смотрела в высокое зеркало на другом конце комнаты, едва различая бледные отблески люстры.

Стрелки напольных часов медленно двигались к полуночи.

«Вот и наступила ночь, которая так много значила для тебя, Майкл. Ночь, которую мы должны были встретить вместе. А теперь ты так далеко от меня, словно оказался на другом конце света. Все простое и красивое сейчас далеко от меня. Точно так было в тот канун Рождества, когда Лемле вел меня в свою темную секретную лабораторию. Но какое отношение все эти ужасы имеют к тебе, мой дорогой?»

Всю оставшуюся жизнь – долгую ли, короткую, или почти никакую, – всю свою жизнь она будет помнить лицо Майкла в ту минуту, когда ударила его; она будет помнить его голос, когда он умолял ее; она будет помнить потрясенный взгляд, когда она всадила иглу шприца ему в руку.

Так почему в ней не осталось чувств? Почему внутри только эта иссушающая пустота? Мягкая фланелевая ночная рубашка висела на ней свободно, босые ноги утопали в теплом китайском ковре. И все же ей было холодно и неуютно, будто никогда больше ей не суждено ощутить тепло и покой.

В центре комнаты возникло какое-то движение. Ель вздрогнула всеми ветвями, и в тишине раздался едва уловимый звон серебряных колокольчиков. Крошечные ангелы с позолоченными крылышками заплясали на своих длинных золотых нитях.

Сгущалась тьма.

– Мы приближаемся к заветному часу, моя возлюбленная. Настает время выбора.

– О, да у тебя душа поэта, – сказала она, прислушиваясь к слабому эху собственного голоса в огромной комнате.

– Поэзии я научился у людей, любовь моя. У тех, кто в течение тысяч лет воспевает эту ночь всех ночей.

– А теперь ты намерен научить меня науке, ведь я не знаю, как провести тебя через барьер.

– Неужели? А разве ты не всегда знала это?

Она не ответила. Ей казалось, что вокруг нее сгрудились собственные сны: промелькнет какой-то образ – и тут же исчезнет… И от этого холод и острота одиночества становились еще более невыносимыми.

Тьма постепенно сгущалась. В плотных крутящихся вихрях она различила какие-то очертания. Как ей показалось, это были человеческие кости. Сначала они словно танцевали в свете елочных огней, соединяясь вместе, потом начали обрастать мышцами, а потом вдруг на нее уставились яркие зеленые глаза – появилось его лицо.

– Час почти пробил, Роуан, – сказал он.

Она в изумлении смотрела, как шевелятся губы. Увидела, как блеснули зубы. Не сознавая, что делает, она поднялась с дивана и подошла к нему совсем близко, завороженная красотой его лица. Он смотрел на нее сверху вниз слегка потемневшими глазами, и его светлые ресницы казались при этом освещении золотыми.

– Оно почти совершенно, – прошептала Роуан.

Она дотронулась до его лица, медленно провела пальцем по щеке и остановилась на твердом подбородке. Ее левая рука очень осторожно легла ему на грудь. Она закрыла глаза, прислушиваясь к биению сердца, и буквально увидела его внутри грудной клетки. А может, это была всего лишь копия сердца? Крепче зажмурившись, она представила себе, как кровь проходит через артерии и клапаны сердца, разливаясь по всему телу.

– Тебе только и нужно, что сдаться! – Она смотрела на него не мигая, а его губы растянулись в улыбке. – Не сопротивляйся, – сказала она. – Разве ты не видишь, что ты уже все сделал!

– Неужели? – спросил он. Лицо работало идеально: мускулы сокращались и выпрямлялись, глаза прищуривались, как у всякого человека, когда он сосредоточен. – Ты думаешь, что это тело? Это копия! Скульптура, статуя. Это ничто, сама знаешь. Ты думаешь, что можешь заманить меня в эту оболочку из мельчайших безжизненных частиц, чтобы командовать мной? Хочешь сделать из меня робота? Чтобы потом уничтожить?

– Что ты такое говоришь? – Она отпрянула. – Я не могу тебе помочь. Я не знаю, чего ты хочешь от меня.

– Куда направилась, дорогая? – спросил он, слегка вздернув брови. – Думаешь, от меня можно убежать? Взгляни на часы, моя красавица, Роуан. Ты знаешь, чего я хочу. Скоро наступит Рождество, моя прелесть. Еще немного – и пробьет час, когда в этом мире родился Христос, когда мир наконец обрел плоть. И я тоже буду рожден в этот час, моя прекрасная ведьма. Я покончил с ожиданием.

Он метнулся вперед, его правая рука сомкнулась у нее на плече, а другую он положил ей на живот, и тогда ее пронзило обжигающее, тошнотворное тепло.

– Прочь от меня! – прошептала она. – Я не могу это сделать. – Она призвала весь свой гнев и всю волю, впившись взглядом в глаза существа, что стояло перед ней. – Ты не можешь заставить меня делать что-либо против моей воли! – сказала она. – А без меня у тебя ничего не выйдет.

– Ты знаешь, чего я жду и всегда ждал. С оболочками, как и с грубыми иллюзиями, покончено, Роуан. Живая плоть находится внутри тебя. Какая другая плоть на всем этом свете может мне подойти, где найдется еще такая пластичная, поддающаяся изменениям, состоящая из миллионов и миллионов мельчайших клеток, которые она не сможет использовать должным образом, какой другой организм вырос за первые несколько недель своего существования в тысячу раз и готов теперь распуститься, как бутон, вытянуться и раздаться вширь, когда мои клетки сольются с ним?

– Убирайся от меня. Прочь от моего ребенка! Ты, тупое, безумное существо! Ты не смеешь трогать моего ребенка! Ты не смеешь трогать меня!

Она дрожала, не в силах сдержать вскипавший внутри гнев. Влажные ступни заскользили по голому паркету, когда она отступила назад, пытаясь направить свою ярость на отвратительное и страшное существо.

– Неужели ты думала, что сможешь провести меня, Роуан? – терпеливо вопрошал он своим мелодичным голосом в прежнем образе красавца. – Я о том маленьком спектакле, что ты разыграла перед Эроном и Майклом. Неужели ты и вправду думала, что я не сумею заглянуть в самые дальние закоулки твоей души? Это ведь я создал твою душу. Я выбрал гены, которые вошли в тебя. Я выбрал твоих родителей, я выбрал твоих предков. Я создал тебя, Роуан. Я знаю, где в тебе соединяются плотское и духовное начала. Я знаю твою силу, как никто другой. И ты всегда знала, что мне от тебя нужно. Ты знала, когда читала досье. Ты видела в лаборатории Лемле плод, спящий в колыбели из трубочек. Ты знала! Ты знала, когда убегала из той лаборатории, что твой блестящий ум и смелость могли бы сделать и без меня, даже не подозревая, что я жду тебя, что я люблю тебя, что у меня для тебя припасен величайший дар. Я сам, Роуан. Ты поможешь мне, иначе это дитя умрет, когда я войду в него! А этого ты ни за что не допустишь.

– Господи! Господи, помоги мне! – прошептала она, не сводя с него глаз и закрывая руками живот, словно защищаясь от удара.

Умри, сукин ты сын, умри!

Стрелки на часах тихо щелкнули, передвигаясь на одно деление, и маленькая стрелка встала в одну линию с большой. Прозвучал первый удар.

– Христос родился, Роуан, – прокричал Лэшер громовым голосом, теряя свой образ, растворяясь в огромном кипящем облаке темноты, которое заслонило часы, поднялось до потолка и закружилось воронкой.

Роуан закричала, прислонившись к стене. Стропила сотряслись от грохота, как при землетрясении.

– Нет, Господи, нет! – Ее охватила паника, она метнулась в коридор и ухватилась за ручку входной двери. – Помоги мне, Господи! Майкл! Эрон!

Кто-то должен был услышать ее крики. Они оглушали ее саму, разрывая на части.

Но грохот становился сильнее. Она почувствовала, как невидимые руки схватили ее за плечи и швырнули вперед. Она больно ударилась о дверь и выпустила дверную ручку, падая на колени. Боль пронзила все тело. Вокруг нее собиралась темнота, с каждой минутой становилось все жарче.

– Нет, только не мой ребенок. Я уничтожу тебя с моим последним вздохом, уничтожу. – Она обернулась с отчаянной яростью в темноту и плюнула в нее, приказав ей умереть, но незримые руки обвились вокруг ее тела и повалили на пол.

Она заскользила вниз, упираясь затылком в дверь, а затем больно ударилась головой о пол, когда ее дернули за ноги. Она пыталась подняться, отгоняя невидимого противника, но темнота вокруг только сгущалась.

– Будь ты проклят, Лэшер, провались в ад! Умри, как та старуха! Умри! – кричала она.

– Да, Роуан, ваш с Майклом ребенок! Голос обволакивал Роуан, как жаркая темнота. Голову ее с силой оттянули назад и при этом снова больно ударили о доски, а руки развели в стороны и буквально пригвоздили к полу.

– Ты моя мать, а Майкл – отец! Настал час ведьмовства, Роуан. Часы бьют полночь. Я обрету плоть. Я буду рожден на этот свет.

Темнота свернулась в спираль и метнулась вниз, обрушившись на нее, насилуя ее, разрывая пополам. Словно гигантский кулак, она ворвалась в матку, и тело Роуан забилось в конвульсиях от боли, сомкнувшейся вокруг нее ярким светящимся кругом, который она видела даже закрытыми глазами.

Жара становилась невыносимой. Вновь накатывала боль, приступ за приступом, и она почувствовала, как из ее тела на пол хлынули кровь и вода.

– Ты убил его, чертова злобная тварь, ты убил моего ребенка, будь ты проклят! Господи, помоги мне! Прогони его в ад!

Она пыталась подняться на скользком мокром полу, хватаясь руками за стену. Жара душила ее, обжигала легкие, когда она ловила ртом воздух.

Дом был охвачен огнем, не иначе. Она сама была охвачена огнем. Огонь сжигал ее изнутри, и ей казалось, что она видит, как вздымаются вверх языки пламени, но на самом деле это был просто луч зловещего красного света. Кое-как ей удалось подняться на четвереньки, она уже поняла, что тело ее опустошено, ребенка больше нет и теперь она борется только за собственную жизнь. Преодолевая невыносимую, беспощадную боль, она в отчаянии снова потянулась к ручке двери.

– Майкл, Майкл, помоги! Я пыталась провести его, пыталась убить. Майкл, он в нашем ребенке.

Ее атаковал новый приступ боли, снова хлынула кровь. Всхлипывая, она, как пьяная, опустилась на пол, руки и ноги не слушались, внутри все горело, а в ушах стоял громкий плач. Это плакал ребенок. Тот самый ужасный плач, который она так часто слышала в своих снах. Мяукающий плач младенца. Задыхаясь от жары, она закрыла руками уши и постанывала, не в силах больше слышать его, ожидая, что он прекратится.

– Дай мне умереть, – прошептала она. – Дай мне сгореть в этом огне. Забери меня в ад. Пусть я умру.

«Помоги мне, Роуан. Я теперь живой. Помоги мне, иначе я умру. Роуан, ты не можешь сейчас отвернуться от меня».

Она крепче зажала уши, но не смогла заглушить тихий голос, который вторил в ее голове детскому плачу. Локоть поскользнулся на крови, и она упала лицом прямо в липкую лужицу. Перевернулась на спину, глядя в раскаленную тьму и слушая детский плач, который становился все громче, словно ребенок плакал от голода или боли.

«Роуан, помоги! Я твой ребенок! Ребенок Майкла. Ты нужна мне, Роуан».

Она знала, что увидит, еще до того, как обернулась. Сквозь слезы и обжигающую тьму она разглядела карлика, уродца.

«Это не я родила, это вышло не из моего тела. Я не…»

Он лежал на спине, вертя из стороны в сторону головой взрослого человека, из которой вырывался детский плач, тоненькие ручки удлинялись прямо у нее на глазах, крошечные пальчики росли, растопыриваясь и хватая воздух; ножки брыкались, как у младенца, и росли одновременно, с них стекала кровь и слизь, стекала она и с пухлых щечек, и с блестящих темных волос. Все эти крошечные органы, словно бутончики внутри тела… Все эти миллионы клеток делились и сливались с его клетками. Внутри организма из плоти и крови, внутри мутанта, рожденного ею, происходило что-то вроде атомной реакции.

«Роуан, я жив, не дай мне умереть. Не дай мне умереть, Роуан. Ты способна спасать живое, а я жив! Помоги мне!»

Она с трудом потянулась к нему, все еще изнемогая от острой боли, ее рука пыталась поймать маленькую скользкую ножку, колотившую воздух, а когда ее пальцы ощутили мягкую, гладкую детскую кожу, на нее снова навалилась темнота. Закрыв глаза, она увидела все строение этого организма, увидела, как развиваются клетки, увидела все органы, увидела древнее как мир чудо, когда клетки сливаются вместе, образуя и кровяные тельца, и подкожную ткань, и костяную ткань, и легкие, и печень, и желудок, и соединяются с его клетками, его энергией, синтезируется ДНК, и при слиянии ядер образуются цепи хромосом, и всем этим управляет она, так как знает весь процесс досконально, как композитор знает свою симфонию, ноту за нотой, такт за тактом, крещендо за крещендо…

Под ее пальцами вздрагивала плоть – живая, дышащая через поры. Плачущий голос становился грубее, ниже, разносясь эхом по всему дому. Она на секунду потеряла сознание, но вновь поднялась и принялась второй рукой шарить в темноте, пока не наткнулась на его лоб, нащупала густую шевелюру, нащупала глаза, заморгавшие под ладонью, нащупала полуоткрытый рот, из которого вырывались рыдания, и грудь, и сердце в груди, и длинные мускулистые руки, хлопавшие по полу… Да, это создание теперь выросло настолько, что она могла бы положить голову на его вздымающуюся грудь… С трудом приподнявшись, она легла на него, обхватив обеими руками, чувствуя, как вздымается и опускается его грудная клетка, как дышат легкие, как стучит сердце, а потом ее вновь оплела поблескивавшая в темноте паутина, сотканная из химии, тайн и реальности, – и Роуан погрузилась в темноту, в покой…

Кто-то заговорил с ней тихим, проникновенным голосом:

– Останови кровотечение. Она не могла ответить.

– Ты истекаешь кровью. Останови кровотечение.

– Я не хочу жить, – сказала она.

Дом наверняка объят пламенем. Иди же сюда, старуха, неси свою лампу. Подожги портьеры.

– Я никогда не утверждал, что это невозможно, знаете ли. – Это голос Лемле. – Стоит только предсказать новый шаг в науке, как он неизбежен. Миллионы клеток. Эмбрион – вот ключ к бессмертию.

– Ты все еще можешь убить его, – сказал Петир.

Он стоял над ней, глядя сверху вниз.

– Они плоды твоего воображения, твоего сознания.

– Я умираю?

– Нет, – рассмеялся он тихим, приятным смехом. – Ты слышишь? Я смеюсь, Роуан. Я теперь умею смеяться.

Забери меня в ад. Дай мне умереть.

– Нет, моя дорогая, моя драгоценная красавица, останови кровотечение.

Ее разбудил солнечный свет. Она лежала на полу в гостиной, на мягком китайском ковре. Значит, дом все-таки не сгорел. Чудовищный жар не поглотил его. Особняк каким-то образом выстоял.

В первую секунду она не поняла, что у нее перед глазами.

Рядом сидел мужчина и смотрел на нее. У него была гладкая, чистая кожа ребенка, а лицо взрослого человека, и это лицо напоминало ее собственное. Она еще ни разу не видела человека, который был бы так похож на нее. Впрочем, имелись и различия. Глаза у него были большие, голубые, с темными ресницами, и волосы тоже были темные, как у Майкла. Это были волосы Майкла. Волосы и глаза Майкла. Но стройность он унаследовал от нее. Гладкая, безволосая грудь с двумя яркими розовыми сосками была узкая, как когда-то у нее, в детстве, и руки были тонкие, хотя и мускулистые, и длинные пальцы, которыми он задумчиво поглаживал свою губу, тоже были узкими, как у нее.

Но он был выше ее, ростом с взрослого мужчину. А все его тело покрывала засохшая кровавая слизь…

Она пошевелилась и невольно застонала. Внезапно стон перешел в крик. Поднимаясь с пола, она кричала.

Кричала все громче и громче. Такого дикого крика не породил даже страх прошлой ночью. В этом крике, вырывавшемся из груди, звучал весь ужас того, что она видела и помнила.

Его рука закрыла ей рот и с силой придавила к ковру. Роуан не могла шевельнуться. Крик рвался наружу, как рвота, которой она могла захлебнуться. По телу пробежала конвульсия от глубоко засевшей боли. Она замолкла и лежала обессиленная. Он склонился над ней.

– Больше так не делай, – прошептал он.

Тот же голос. Конечно, это его голос, его неповторимые интонации.

Гладкое лицо казалось абсолютно невинным и выражало только удивление: блестящие щеки без единого изъяна, прямой тонкий нос, огромные голубые глаза, которые смотрели на нее, мигая. Глаза открывались и закрывались, как у того карлика на столе в ее снах. Он улыбался.

– Ты нужна мне, – сказал он. – Я люблю тебя. Ведь я твое дитя.

Чуть помедлив, он убрал руку.

Роуан села. Ночная рубашка стояла колом от засохшей крови. Повсюду был запах крови. Так пахнет в приемном отделении скорой помощи.

Она уселась на ковре, подогнув колени и уставившись на него.

Соски идеальны, да, гениталии тоже идеальны, хотя настоящую проверку они пройдут в постели. Волосы идеальны, да, но как насчет внутренностей? Как насчет взаимосвязанности всех органов?

Роуан придвинулась ближе и принялась рассматривать его плечи, вздымавшуюся грудь, глаза… Но не для того, чтобы поймать его взгляд, – ей было все равно, куда он смотрит, – она просто изучала ткань, из которой он сделан. Положив руку ему на грудь, она прислушалась. Сильные, ритмичные удары.

Он не попытался остановить ее, когда она приложила обе руки к его голове. Череп мягкий, как у младенца, – такой выдержит даже удар, способный убить двадцатипятилетнего мужчину. Интересно, как долго он пробудет в таком состоянии?

Она прижала палец к его нижней губе, открыла ему рот и осмотрела язык. Затем снова опустилась на ковер, безвольно сложив на согнутых коленях руки.

– Тебе больно? – спросил он очень нежно. Он прищурил глаза, и на секунду в его лице промелькнуло что-то взрослое, но это выражение тут же сменилось детским удивлением. – Ты потеряла так много крови.

С минуту Роуан молча смотрела на него.

– Нет, мне не больно, – пробормотала она и потом долго вглядывалась в него, не произнося ни слова. – Мне кое-что нужно, – наконец сказала она. – Мне нужен микроскоп. Я должна взять образцы крови. Я должна посмотреть, из чего состоят теперь твои ткани! Господи, мне столько всего нужно! Мне нужна полностью оборудованная лаборатория. И мы должны уйти отсюда.

– Да. – Он кивнул. – Это следует сделать в первую очередь. Уйти отсюда.

– Ты можешь подняться?

– Не знаю.

– Что ж, нужно попытаться.

Она с трудом встала на колени и, схватившись за край мраморной полки, поднялась с пола.

Роуан взяла его руку и почувствовала крепкое пожатие.

– Ну же, вставай, не думай ни о чем, просто начни двигаться, положись на то, что твое тело знает, что делать. У тебя есть мускулатура – вот, что полностью отличает тебя от новорожденного, у тебя есть скелет и мускулатура мужчины.

– Хорошо, я попробую, – сказал он.

Вид у него был испуганный и в то же время восторженный. Содрогнувшись, он встал сначала на колени, как она, а затем поднялся во весь рост, но тут же оступился и не упал только потому, что поспешно сделал несколько шагов назад.

– У-у-у… – пропел он. – Я хожу, так и есть, я хожу…

Она бросилась к нему, обняла и прижала к себе.

Он затих, глядя на нее сверху вниз, затем поднял руку и ласково провел по щеке – жест неуверенный, совсем как у пьяного, но пальцы мягкие и трепетные.

– Моя красавица Роуан, – сказал он. – Посмотри, у меня на глазах слезы. Настоящие слезы. О, Роуан!

Он попытался высвободиться, чтобы наклониться и поцеловать ее. Она поймала его и помогла удержать равновесие, когда его губы сомкнулись на ее губах. В ту же секунду ее тело испытало чувственное потрясение, что происходило каждый раз при его прикосновении.

– Роуан, – громко простонал он, крепко прижимая ее к себе, и снова покачнулся, так что она едва удержала его.

– Идем, у нас мало времени, – сказала она. – Нам нужно найти безопасное место, где нас никто не знает…

– Да, дорогая, да… Но, видишь ли, все так ново и красиво. Позволь мне опять обнять тебя, позволь поцеловать…

– Нет времени, – сказала она, но шелковые, как у ребенка, губы снова прижались к ней, она почувствовала, как он возбужден, и отпрянула, увлекая его за собой. – Вот так, – сказала она, глядя на его ноги, – не думай об этом. Просто смотри на меня и иди.

На секунду оказавшись в дверном проеме и еще раз обратив внимание на его необычную форму в виде замочной скважины, Роуан припомнила прежние споры о том, что бы это значило. Перед ее глазами прошла вся жизнь, полная несчастий и красоты, борьбы и клятв.

Но теперь это была новая дверь. Это была дверь, которую она мельком видела миллион лет назад, в детстве, когда впервые открыла волшебный том научных трудов. Теперь дверь была открыта, и Роуан больше не интересовали ни ужасы лаборатории Лемле, ни голландцы, собравшиеся вокруг стола в мифическом Лейдене.

Она медленно направила его в открытую дверь и повела вверх по лестнице, терпеливо шагая рядом.

13

Он пытался проснуться, но каждый раз, поднимаясь к поверхности, вновь погружался на дно, забываясь тяжелым сном на мягкой перине. Временами его охватывало отчаяние, но потом отпускало.

Только тошнота окончательно его разбудила. Казалось, он целую вечность просидел на полу в туалете, прислонившись к двери. Его так сильно рвало, что болели ребра. Потом рвать уже было нечем, но тошнота не отпустила.

Голова сильно кружилась. Наконец дверь взломали и подняли его с пола. Он хотел извиниться за то, что машинально заперся, хотел объяснить, что пытался сам открыть дверь… Но слова не шли у него с языка.

Полночь. Он разглядел часы на комоде. Полночь рождественской ночи. Он пытался сказать, что этот час очень важен, но смог лишь подумать о той твари, стоявшей за яслями в алтаре. А потом вновь провалился в сон, упав головой на подушку.

Когда он в следующий раз открыл глаза, с ним говорил доктор, но Майкл никак не мог вспомнить, где он его видел раньше.

– Мистер Карри, вы имеете хоть какое-то представление, что это был за укол?

«Нет. Я решил, что она хочет убить меня. Я думал, что умру».

Но от одной попытки шевельнуть губами ему снова стало плохо. Он только покачал головой, и от этого тоже стало хуже. За окнами, затянутыми инеем, стояла ночная тьма.

– …По крайней мере, еще восемь часов, – говорил доктор.

– Спите, Майкл. Ни о чем не волнуйтесь. Спите.

– Все остальное в норме. Если попросит пить, только прозрачную жидкость. При малейшем изменении…

Подлая ведьма. Все уничтожено. Он улыбался ему из-за яслей. Конечно, это был заветный час. Тот самый час. Майкл понял, что навеки потерял ее. Полуночная месса окончена. Мать плакала, потому что погиб отец. Теперь ничто не будет как прежде.

– Просто поспите. Мы здесь, рядом.

Я проиграл. Я не остановил его. Я потерял ее навсегда.

– Сколько я здесь пробыл?

– Со вчерашнего вечера.

Рождественское утро. Он смотрел в окно, боясь пошевелиться, чтобы снова не затошнило.

– Снегопад прекратился? – спросил он и едва сумел разобрать ответ, что снег перестал идти под утро.

Он приказал себе сесть. Ничего страшного – не то что прежде. Головная боль и легкая расплывчатость перед глазами. Не хуже обычного похмелья.

– Погодите, мистер Карри. Прошу вас. Позвольте мне позвать Эрона. Вас захочет осмотреть доктор.

– Да, прекрасно, но я все равно оденусь.

Вся его одежда была в шкафу. Маленький дорожный несессер в шкафчике в ванной комнате. Он принял душ, борясь с головокружением, быстро побрился одноразовой бритвой и вышел из ванной. Ему хотелось снова прилечь, но он произнес:

– Я должен туда вернуться и выяснить, что там произошло.

– Прошу вас, не торопитесь, – сказал Эрон, – поешьте немного, посмотрите, как будете себя чувствовать.

– Не важно, как я себя чувствую. Вы можете одолжить мне машину? Если нет – поеду автостопом.

Он посмотрел в окно. Снег пока не растаял. Дороги будут опасными. Все равно нужно ехать.

– Послушайте, я не знаю, как благодарить вас за все, что вы для меня сделали.

– Что вы собираетесь предпринять? Ведь вы даже представления не имеете, что может там ожидать. Вчера вечером она предупредила, что если я желаю вам добра, то не должен позволить туда вернуться.

– К черту ее предупреждение. Я еду.

– Тогда и я с вами.

– Нет, вы останетесь здесь. Это дело касается только нас двоих – меня и ее. Подгоните машину, я уезжаю прямо сейчас.

Ему достался громоздкий серый «линкольн». Вряд ли он сам выбрал бы такую машину, хотя мягкие кожаные сиденья были удобны и ход у нее был неплохой, так что он быстро доехал до скоростной магистрали. До развилки Эрон следовал за ним на лимузине. Но теперь, когда Майкл обгонял одну машину за другой, Эрона не было видно.

По обочинам дороги лежал грязный снег, но ледяная корка сошла, а небо над головой было таким голубым, что все вокруг казалось чистым и ясным. Головная боль не отпускала, каждые четверть часа накатывали тошнота и головокружение. Он просто не обращал на них внимания и давил на газ.

Он шел под девяносто на въезде в Новый Орлеан, проехал мимо кладбищ, мимо смешного порождения сюрреализма – крытой спортивной арены «Супердоум», похожей на приземлившуюся среди небоскребов и церковных шпилей летающую тарелку.

На повороте он затормозил слишком резко, и его слегка занесло. Машины едва тащились среди замерзших полосок грязного снега.

Минут через пять он повернул налево, на Первую улицу, и снова машину опасно повело в сторону. Он притормозил и остаток дороги буквально полз по скользкому асфальту, пока не увидел дом, возвышавшийся, словно мрачная крепость, на темном тенистом углу, засыпанном снегом.

Ворота были открыты. Майкл вставил ключ в замочную скважину и вошел в дом.

И… На несколько секунд застыл как вкопанный. Весь пол был в потеках и пятнах крови, на дверной филенке отпечатался кровавый след ладони. Стены покрывало нечто похожее на копоть: густой слой – внизу, потоньше – у потолка.

Запах стоял отвратительный, как в той комнате, где умерла Дейрдре.

Размазанная кровь на пороге в гостиную. Следы босых ступней. Кровь по всему китайскому ковру, на паркете что-то вроде густой слизи, а в другом конце комнаты ель с горящими лампочками – словно рассеянный часовой, слепой и немой свидетель, который не сможет ничего рассказать.

Голова трещала от боли, но это было ничто по сравнению с болью в груди и учащенным биением сердца. По жилам разливался адреналин. Правая рука судорожно сжалась в кулак.

Он повернулся, вышел из зала в коридор и направился к столовой.

В дверном проеме в виде замочной скважины беззвучно возникла фигура и уставилась на него, скользя худой ладонью вверх по косяку.

Странный какой-то жест. Было в этом существе что-то явно неустойчивое, словно оно тоже пошатывалось от потрясений, и, когда выступило вперед на свет с заднего крыльца, Майкл остановился и принялся разглядывать его, пытаясь понять, что же перед собой видит.

Это был мужчина, одетый в мешковатые, помятые брюки и свитер, но Майкл никогда прежде его не видел. Мужчина был высокий, выше шести футов, и непропорционально худой. Брюки были слишком велики для него и, видимо, подвязаны на талии, а старый спортивный свитер из вещей Майкла висел, как туника, на тощей фигуре. У него были густые черные вьющиеся волосы и очень большие голубые глаза, а во всем остальном он напоминал Роуан. Майклу показалось, что он смотрит на близнеца Роуан! Кожа у него была такая же гладкая, молодая, как у Роуан, даже еще моложе, и скулы, как у Роуан, и рот почти такой же, как у нее, только губы чуть полнее и чувственнее. И глаза, пусть даже большие и голубые, смотрели с тем же выражением, что и глаза Роуан… И в том, как этот человек внезапно улыбнулся холодной улыбкой, тоже была Роуан.

Он шагнул навстречу Майклу, но ступал очень нетвердо. От него исходило сияние. Майкл сразу с отвращением понял, что это было: вопреки рассудку, в этом существе с легкостью можно было узнать новорожденного – в нем явственно ощущалась младенческая жизнерадостность. Длинные тонкие руки и шея были гладкими, как у ребенка.

Тем не менее выражение его лица было далеко не младенческим. В нем читались и удивление, и видимость любви, и жуткая насмешка.

Майкл неожиданно бросился к нему и схватил за руки. Он держал его тонкие, жилистые запястья, а когда тот ответил тихим живым смехом, Майкла охватили ужас и недоумение.

«Лэшер жил раньше, жив и теперь, он вновь обрел плоть и победил тебя! Твое дитя, твои гены, твоя плоть и кровь одержали над тобой победу, использовали тебя, спасибо, мой избранный папочка».

Охваченный слепой яростью, Майкл стоял, не в силах шевельнуться, вцепившись в это существо. А оно пыталось высвободиться и внезапно, разведя руки в стороны, выскользнуло, словно птица.

Майкл взревел:

– Ты убил моего ребенка! Роуан, ты отдала ему наше дитя! – с мукой прокричал он, оглушая самого себя. – Роуан!

А это существо метнулось назад, неловко стукнувшись о стену, снова вскинуло вверх руки и расхохоталось. А потом легко нанесло Майклу удар в грудь огромной гладкой лапой, так что он кувырком полетел через обеденный стол.

– Я твое дитя, отец. Отойди в сторону, посмотри на меня!

Майкл с трудом поднялся.

– Еще чего! Я убью тебя!

Он бросился на это существо, но оно протанцевало в кладовку, выгибая спину и вытягивая руки, словно дразня. Потом снова появилось, вальсируя, из кухонной двери. Ноги его заплетались и тут же выпрямлялись, как у Страшилы, набитого соломой. И снова зазвучал этот смех, низкий, глубокий, полный сумасшедшего веселья. Смех был такой же ненормальный, как и взгляд, в котором читались безумие и бесшабашный восторг.

– Ну же, Майкл, разве ты не хочешь познакомиться со своим ребенком? Ты не можешь убить меня! Ты не можешь убить плоть от плоти твоей! Во мне твои гены, Майкл. Я – это ты, я – это Роуан. Я – твой сын!

Майкл снова ринулся на него и отшвырнул к двери террасы, так что загрохотали рамы. На фасаде дома полопались стеклянные колпачки сигнализации, и она сработала, добавив к шуму побоища оглушительный трезвон.

Существо взметнуло длинными паучьими руками, удивленно глядя на Майкла, когда тот сомкнул руки у него на горле, а потом, сжав кулаки, ударило противника в челюсть.

Майкл тут же оказался поверженным, но, стукнувшись о пол, сразу перевернулся и встал на четвереньки. Дверь на террасу была распахнута, сигнализация продолжала звенеть, а эта тварь вертелась и резвилась, пританцовывая, и до отвращения грациозно двигалась к бассейну.

Майкл не оставил своего врага, пошел вслед за ним и краем глаза заметил, как по ступенькам кухни сбегает Роуан.

– Майкл, не подходи к нему!

– Ты сделала это, Роуан! Ты отдала ему нашего ребенка! Он в нашем ребенке!

Майкл замахнулся, но не смог ее ударить. Так и замер, глядя на нее. Она была воплощением ужаса: бледное лицо, мокрые, трясущиеся губы… Содрогаясь от разрывавшей грудь боли, он беспомощно обернулся и злобно посмотрел на тварь.

Лэшер прыгал взад-вперед по заснеженным плитам у самой воды, подернутой рябью. Скосив голову набок, он уперся руками в колени, а потом показал пальцем на Майкла. Его голос, громкий и ясный, заглушал пронзительный звон сигнализации.

– Ты справишься с этим, как говорят смертные. Скоро перед тобой забрезжит свет, как говорят смертные! Ты породил здорового ребенка, Майкл. Я твое произведение. Я люблю тебя. И всегда любил. Любовь всегда определяла мою цель, для меня эти два понятия слились воедино. Так что позволь представиться тебе с любовью.

Когда Майкл шагнул за порог, Роуан кинулась к нему. Он двигался прямо к Лэшеру, скользя по замерзшему снегу, а когда она попыталась остановить его, вырвался из ее рук. Она отлетела в сторону, словно пушинка, и в ту же секунду его шею кольнула резкая боль. Оказалось, что Роуан схватила медаль святого Михаила и разорвала цепочку, которая теперь очутилась у нее в руке, в то время как сама медаль упала в снег. Роуан всхлипывала, умоляя его остановиться.

Сейчас нет на нее времени. Он развернулся и хуком слева нанес мощный удар в висок твари. Это вызвало еще один взрыв смеха у Лэшера даже несмотря на то, что из разорванной раны брызнула красная кровь. Лэшер закружился, скользя по снегу и сбивая железные стулья.

– Посмотри только, что ты наделал! Ты даже не представляешь, что я сейчас чувствую! Я жил ради этой секунды, этой особенной секунды!

Внезапно повернувшись, он схватил правую руку Майкла и больно вывернул ее назад, при этом брови его взлетели вверх, а губы растянулись в улыбке, открывавшей жемчужные зубы и розовый язык. Все новенькое, сияющее детской чистотой.

Майкл нанес еще один удар левой, направленный Лэшеру в грудь, и услышал хруст костей.

– Так тебе нравится это, злобная тварь? Умри, сукин сын! – Майкл плюнул в него и еще раз ударил левой, так как правая была по-прежнему вывернута у него за спиной. Изо рта чудовища полилась струйка крови. – Да! Теперь у тебя есть плоть… так пусть она умрет!

– Я теряю с тобой терпение! – взвыл Лэшер, злобно оглядывая свитер, заляпанный кровью из разбитой губы. – Посмотри, что ты наделал в своем праведном гневе, строгий папаша!

Он толкнул Майкла вперед, стараясь сбить с ног, не ослабляя железной хватки.

– Тебе нравится? – кричал Майкл. – Тебе нравится, когда у тебя течет кровь? – гремел он. – Кровь моего ребенка, моя кровь! – Не в силах освободить правое запястье, он вцепился левой рукой в горло врага, пережав ему трахею, и ударил коленом в пах. – О, она обо всем позаботилась, когда делала тебя, – трубопровод в порядке!

На секунду перед его глазами мелькнула Роуан, но на этот раз ее сбила с ног эта тварь, когда отпустила наконец Майкла. Роуан упала на балюстраду.

Тварь голосила от боли, закатывала голубые глаза. Не успела Роуан подняться, как Лэшер снова бросился в атаку, втянув голову в плечи:

– Вот как ты меня учишь, отец. Что ж, наука хорошая!

Слова утонули в рычании, когда он бросился на Майкла и головой нанес тому удар в грудь. Майкл полетел в бассейн.

Раздался оглушительный крик Роуан, гораздо громче и пронзительнее, чем сирена сигнализации.

Майкл упал в ледяную воду. Он опускался все ниже и ниже, на самое дно, глядя на блестевшую над ним голубую поверхность. Дыхание перехватило от шока, вызванного холодом. Неподвижный, не в состоянии шевельнуть рукой, он почувствовал, как его тело коснулось дна.

Тогда в отчаянной судороге он попытался вынырнуть, но намокшая одежда тянула его вниз, словно за нее хватались чьи-то руки. А когда его голова прорвала поверхность воды и оказалась в слепящем свете, он почувствовал еще один мощный удар и вновь ушел под воду, откуда ему уже было не вынырнуть – он мог лишь размахивать руками, тщетно цепляясь за тварь, которая удерживала его голову, и глотать хлынувшую в горло ледяную воду.

И опять это случилось, опять он тонет, и опять эта холодная, холодная вода. Нет, только не это, только не это… Он попробовал закрыть рот, но грудь разрывалась от невыносимой боли и вода лилась в легкие. Руки больше ничего не могли нащупать над головой, он уже не различал цвета, не видел свет – он вообще потерял все ощущения. На секунду перед глазами снова возник Тихий океан, бесконечный и серый, и тусклые огни на побережье, которые исчезали за вздымавшимися волнами.

Внезапно его тело расслабилось, он перестал отчаянно бороться: не дышал, не пытался всплыть, ни за кого не цеплялся…

Собственное тело больше ему не принадлежит. Его охватывает знакомое чувство легкости и наивысшей свободы. Только сейчас он не поднимается вверх, не парит в пространстве, как когда-то давно, уносясь в свинцовое небо, к облакам, откуда видна земля с ее миллионами крошечных живых существ…

На этот раз он оказывается в бесконечном туннеле, который его засасывает в душную темноту. В полной тишине Майкл безвольно куда-то погружается, испытывая лишь смутное удивление.

Наконец вокруг него вспыхивает яркий красный свет. Знакомое место. И барабаны, да, он слышит барабаны… Знакомая барабанная дробь, звучавшая во время парада Марди-Гра, когда под конец утомительной ночи маршировали барабанщики, и отблески пламени не что иное, как свет факелов под скрюченными ветвями дубов… А его страх все тот же, что и в детстве… Все вернулось, все, чего он боялся, сейчас происходит. Это не просто обрывок сна, не видение, возникшее в момент прикосновения к ночной рубашке Дейрдре… Все вокруг него происходит сейчас…

Он падает на земную твердь в клубах пара, а когда пытается встать, то видит, что дубовые ветви проросли сквозь потолок гостиной, обвивая люстры спутанными зелеными побегами и окаймляя высокие зеркала. Дом на Первой улице. В темноте извиваются бесчисленные силуэты. Он шагает прямо по ним! В тени и в отблесках пламени извиваются и прелюбодействуют серые обнаженные тела, лиц не видно из-за клубов дыма. Но он знает, кто эти люди. Чья-то юбка из тафты скользнула по его руке. Он спотыкается и пытается удержать равновесие, но рука просто проходит сквозь горящий камень, а ступни погружаются в дымящуюся мерзость.

К нему приближаются монахини, выстроившиеся кружком. Высокие фигуры, одетые в черное, с белыми жесткими апостольниками – монахини, чьи имена и лица он знает с детства. Позвякивая четками и гулко вышагивая по сосновому полу, они подходят и смыкают круг. Вперед выходит Стелла с горящими глазами и завитыми, напомаженными волосами. Она неожиданно тянет его к себе.

– Оставь его, он сам справится, – говорит Джулиен. Вот и он, собственной персоной: вьющаяся седая шевелюра, маленькие блестящие черные глазки, безукоризненный костюм. Он улыбается и манит рукой. – Ну же, Майкл, поднимайся! – Тот же сильный французский акцент. – Теперь ты с нами, все кончено, перестань бороться.

– Да, поднимайся, Майкл, – произносит Мэри-Бет, мазнув его юбкой по лицу. Высокая статная женщина с седыми волосами.

– Ты теперь с нами, Майкл.

А это Шарлотта, блондинка с пышной грудью, выпирающей из декольте. Пытается поднять его, но он сопротивляется, и его рука беспрепятственно проходит сквозь ее тело.

– Перестаньте! Прочь от меня! – кричит он. – Убирайтесь вон!

На Стелле одна лишь тонкая сорочка, спадающая с плеча, полголовы залито кровью, вытекшей из пулевой раны.

– Брось, Майкл, дорогой, ты теперь останешься здесь навсегда. Разве ты не понял? Все кончено, дорогой. Ты отлично потрудился.

Барабанная дробь все ближе и ближе, диксиленд наигрывает похоронную песню, в дальнем углу комнаты стоит открытый гроб с зажженными вокруг свечами. Портьеры вот-вот загорятся от пламени свечей – и весь дом сгорит дотла!

– Бред! Ложь! – кричит Майкл. – Опять ваши фокусы!

Он пытается встать, пытается убежать, но, куда бы он ни взглянул, везде видит окна, двери в форме замочной скважины, ветви дуба, пробившие потолок, стены и весь дом, превратившийся в огромную чудовищную ловушку, окруженную корявыми деревьями, языки пламени, отражающиеся в высоких узких зеркалах, диваны и стулья, заросшие плющом и цветущими камелиями. По всему потолку разрослась бугенвиллея, свесившая плети до мраморных каминов, и дрожащие пурпуровые лепестки осыпаются прямо в дымящееся пламя.

Внезапно его по лицу ударяет тяжелая, как доска, рука монашки. Он приходит в ярость от боли и потрясения.

– Что ты такое говоришь, мальчишка?! Разумеется, ты здесь! Вставай! – вопит она. – Отвечай мне, мальчишка!

– Прочь от меня! – Он толкает ее в панике, но рука проходит насквозь.

Джулиен стоит рядом, сцепив руки за спиной и покачивая головой. А за ним стоит красавец Кортланд. Он насмешливо улыбается, совсем как отец Майкла, с тем же выражением лица.

– Майкл, тебе должно быть совершенно очевидно, что ты превосходно со всем справился, – произносит Кортланд. – Ты затащил ее в постель, привез сюда и сделал ей ребенка. Это именно то, что от тебя требовалось.

– Мы не хотим ссориться, – говорит Маргарита, протягивая к нему руки. Волосы свисают ей на лицо, совсем как у старой ведьмы. – Мы все на одной стороне, mon cher. Вставай, будь добр, идем с нами.

– Хватит, Майкл, ты сам заварил эту кашу.

Простушка Сюзанна, моргая огромными глазами, помогает ему подняться. Сквозь ее грязные лохмотья просвечивает голое тело.

– Да, ты сам виноват, сынок, – говорит Джулиен.– Eh bien, вы оба славно потрудились, ты и Роуан, и выполнили в точности все, ради чего родились.

– А теперь ты можешь вернуться вместе с нами, – подхватывает Дебора. Она разводит руками, чтобы все расступились. За ее спиной поднимается пламя, и дым клубится над головой. На фоне синего бархатного платья мерцает и подмигивает изумруд. Девушка с картины Рембрандта, прелестница с румяными щеками и голубыми глазами, такая же прекрасная, как драгоценный камень. – Разве ты не понял? В этом и заключалось соглашение. Теперь, когда он вернулся, мы все сможем сделать то же самое! Роуан знает, как вернуть нас. Тем же способом, каким вернула его. Нет, Майкл, не борись. Ты хочешь остаться с нами, на земле, и ждать своей очереди, иначе ты просто умрешь навсегда.

– Теперь мы все спасены, Майкл, – вступает хрупкая Анта, маленькая, как девочка, в своем простеньком платьице в цветочек. По лицу ее течет кровь из раны на голове. – Ты даже не представляешь, как долго мы ждали. Здесь теряется чувство времени…

– Да, спасены, – вторит Мари-Клодетт.

Она сидит на большой кровати с четырьмя столбиками, рядом с ней – Маргарита. Языки пламени охватывают столбики, поглощая балдахин. Позади кровати стоят Лестан и Морис и смотрят на все происходящее со слегка скучающим выражением на лицах… Пламя лижет края их расклешенных сюртуков с ярко начищенными медными пуговицами.

– Наше имение в Сан-Доминго сожгли дотла, – говорит Шарлотта, ловко расправляя складки прелестного платья. – А река затопила старую плантацию.

– Зато этот дом выстроен на века, – мрачно заключает Морис, оглядывая потолок, лепнину и покосившиеся люстры. – Благодаря твоим стараниям у нас есть это безопасное и чудесное место, где мы можем подождать своей очереди, чтобы вернуться к жизни.

– Мы так рады, что ты с нами, дорогой, – со скучающим видом замечает Стелла, выставляя напоказ бедро. – Ты ведь не захочешь упустить такой шанс.

– Я вам не верю! Это все неправда, это мираж! Майкл разворачивается и проходит головой сквозь стену нежного персикового цвета. Папоротник в горшках падает на пол. Парочка, извивавшаяся перед ним, огрызается, когда его нога пронзает их насквозь: спину мужчины и живот женщины.

Стелла с хохотом бросается к обитому атласом гробу, укладывается в него и тянется за бокалом шампанского. Все громче звучат барабаны. Отчего же дом не загорается, если везде огонь?

– Потому что это ад, сынок, – отвечает монахиня, поднимая руку, чтобы снова его ударить. – Огонь просто горит и горит себе.

– Прекратите, отпустите меня!

Он налетает на Джулиена, падает, горячее пламя вскидывается, опаляя лицо. Но монашка уже успела схватить его за воротник. В руке у нее медаль святого Михаила.

– Это ты уронил? А я ведь тебе велела беречь ее. И где я ее нахожу? На земле – вот где я ее нахожу!

И опять со всей силы хлопает его по щеке. Майкл разъярен. Она трясет его, а он падает на четвереньки и не может от нее отбиться.

– Единственное, что ты можешь сейчас сделать, – это остаться с нами, а затем вернуться! – говорит Дебора. – Разве не понятно? Дверь открыта. Сейчас это вопрос времени. Лэшер и Роуан проведут нас. Сначала Сюзанну. Потом пойду я. А потом…

– Э, погодите-ка, я не согласна с таким порядком, – возражает Шарлотта.

– Я тоже, – возмущается Джулиен.

– Кто тут говорит о порядке?! – ревет Мари-Клодетт, отбрасывая в сторону плед и двигаясь к краю кровати.

– Ну почему вы такие глупые?! – со скучающим видом восклицает Мэри-Бет. – Господи, все ведь уже свершилось. Переход теперь можно осуществлять бесконечное число раз. Вы только представьте, какой будет исключительный результат, когда соединятся измененная плоть с измененными генами. Это настоящий переворот в науке, не имеющий себе равных по гениальности.

– Все естественно, Майкл, и понять это означает постичь суть жизни, понять, что все в этом мире… м-м-м… более или менее предопределено, – объясняет Кортланд. – Разве ты не знал, что был в наших руках с самого начала?

– Это самое важное, что ты должен понять, – резонно заявляет Мэри-Бет.

– Пожар, убивший твоего отца, – продолжает Кортланд, – был вовсе не случаен…

– Не говорите мне этого! – вопит Майкл. – Вы не сделали ничего подобного. Я не верю. Я не принимаю такое объяснение!

– …Чтобы ты оказался в нужном месте. И позаботились о том, чтобы в тебе было необходимое сочетание ума и обаяния, чтобы ты привлек ее внимание и заставил быть менее осторожной…

– Нечего тут с ним разговаривать, – резко обрывает всех высокая монахиня, звякнув четками, висевшими на широком кожаном поясе. – Он неисправим. Предоставьте его мне. Я выбью из него огонь пощечинами.

– Все это неправда, – возражает он, пытаясь защитить глаза от яркого пламени. А барабаны тем временем уже стучат у него в висках. – Никакое это не объяснение! – кричит он. – Вовсе не окончательное толкование! – При этом он умудряется перекричать даже барабаны.

– Майкл, я предупреждала тебя, – слышится жалобный, тихий голосок сестры Бриджет-Мэри, выглядывающей из-под локтя злобной монахини. – Я говорила, что на этих темных улицах водятся ведьмы.

– Иди сюда сейчас же, выпей шампанского, – говорит Стелла. – И прекрати выдумывать все эти сцены из ада. Разве не понятно, что когда ты связан с землей, то сам создаешь свое окружение.

– Да, из-за тебя здесь все так уродливо! – жалуется Анта.

– Нет здесь никакого пламени, – вновь вмешивается в разговор Стелла. – Оно только в твоей голове. Лучше станцуем под барабаны. О, как я люблю такую музыку! Мне так нравятся твои барабаны, твои сумасшедшие барабаны Марди-Гра!

Он взмахивает обеими руками, легкие жжет огнем, грудь, кажется, вот-вот лопнет.

– Ничему не верю. Это все его трюки, невинные шутки, это все его фокусы…

– Нет, mon cher, – говорит Джулиен, – мы окончательный ответ, мы смысл пророчества.

Мэри-Бет печально качает головой, глядя на Майкла.

– Мы всегда существовали.

– Черта с два!

Наконец ему удается подняться. Увернувшись от очередной пощечины, он вырывается из цепких рук монахини, проскальзывает сквозь нее – и вот он уже проносится сквозь Джулиена, на секунду слепнет, но тут же освобождается от его плотного тела, не обращая внимания на смех и барабанный бой.

Монахини смыкают ряды, но он преодолевает и это препятствие. Сейчас его ничто не остановит. Он видит выход, видит свет, льющийся из двери – замочной скважины.

– Не поверю! Ни за что!..

– Дорогой, вспомни, как ты тонул первый раз. – Рядом с ним внезапно оказывается Дебора и пытается поймать его за руку. – Мы все тебе объяснили до того, как ты умер, рассказали, что ты нам нужен, и ты согласился, хотя, разумеется, сознавали, что ты просто боролся за жизнь и лгал нам. Видишь ли, мы все понимали, и если бы не заставили тебя обо всем забыть, ты бы никогда, никогда не исполнил…

– Вранье! Лэшер все врет!

Он освобождается и от Деборы.

До двери остается несколько футов – он справится. Майкл бросается вперед, снова спотыкается, так как весь пол завален телами и ему приходится шагать по спинам, плечам, головам Глаза слезятся от едкого дыма. Он все ближе и ближе подбирается к свету.

В дверях возникает фигура. Ему знаком этот шлем, эта длинная пелерина, ему знаком этот костюм. Да, все очень знакомое.

– Я иду! – кричит Майкл.

Но губы его едва шевелятся.

Он лежал на спине. Тело вновь и вновь пронзала боль, а вокруг смыкалась морозная тишина. И небо над головой было голубым до головокружения. Он услышал мужской голос над собой:

– Вот так, сынок, дыши!

Да, ему знакомы этот шлем и пелерина, потому что это костюм пожарного. Он лежал у бассейна, растянувшись на холодных плитах, грудь жгло, руки и ноги болели. Пожарный склонился над ним и приставил к его лицу прозрачную маску, а сам давил на кислородную подушку. Пожарный, похожий на его отца, снова произнес:

– Вот так, сынок, дыши!

Остальные пожарные стояли вокруг – темные фигуры на фоне плывущих облаков. Все они казались знакомыми благодаря шлемам и костюмам, все подбадривали его голосами как у отца.

Каждый вдох причинял ему острую боль, но он все равно тянул воздух в легкие, а когда пожарные подняли его, закрыл глаза.

– Я здесь, Майкл, – сказал Эрон, – я рядом. Боль в груди становилась невыносимой, сдавливала легкие, и руки онемели, но темнота была чистой и тихой, а носилки словно плыли по воздуху, когда его катили к машине.

Переговоры, споры, треск радиостанции. Все это теперь не имело значения. Он открыл глаза и увидел яркое небо над головой. Он проехал мимо замерзшей бугенвиллеи с мертвыми цветками, с которой свисали капающие сосульки. Носилки выехали за ворота, подпрыгивая на неровных плитах.

Кто-то плотнее прижал маску к лицу Майкла, когда его заносили в машину.

– Срочная кардиология, едем прямо сейчас, требуется…

Майкла с ног до головы укутали одеялами.

Голос Эрона, а потом еще чей-то:

– Снова остановка сердца! Проклятье! Пошел!

Захлопнулись дверцы «скорой помощи», его тело качнулось, когда машина отъехала от обочины.

Кто-то нажал на его грудь кулаком – раз, два, еще раз… Накачиваемый через прозрачную маску кислород входил в тело холодной струей.

Сигнализация все еще работала, а может, это выла сирена кареты «скорой помощи» – звуки шли откуда-то издалека, словно отчаянные крики птиц ранним утром, словно карканье ворон на больших дубах, царапающих розовое небо в темной, глубокой, поросшей мхом тишине.

1

Где-то к ночи он понял, что находится в отделении интенсивной терапии, что его сердце остановилось, когда он упал в бассейн, и еще раз – по дороге в больницу, и в третий раз – в приемном покое неотложной помощи. Теперь врачи поддерживали его пульс сильным средством – лидокаином, вот почему он пребывал словно в тумане, не мог сосредоточиться ни на одной мысли.

Эрону позволили каждый час заглядывать к нему на пять минут. Тетушка Вив тоже его навестила. Затем пришел Райен.

Над кроватью склонялись разные лица, к нему обращались разные голоса… Потом снова наступил день, и врачи объяснили, что не нужно пугаться охватившей его слабости. Хорошей новостью было то, что сердечная мышца оказалась почти не поврежденной, и он сразу пошел на поправку. Какое-то время его подержат на лекарствах, регулирующих сердечную деятельность, разжижающих кровь и снижающих содержание в ней холестерина. Покой и лечение – последние слова, которые он услышал, перед тем как отключиться…

Только накануне Нового года он наконец получил все объяснения. К этому времени дозу лекарств уменьшили, и он смог воспринимать то, что ему говорили.

Когда прибыли пожарные, в доме никого не оказалось. Только сигнализация звенела. Не одни стеклянные колпаки полетели, кто-то нажал дополнительные кнопки вызова пожарных, полиции и «скорой помощи». Обежав дом вокруг, пожарные тут же заметили разбитое стекло у открытой двери на террасу, перевернутую мебель и кровь на плитах. Потом они увидели темную фигуру на дне бассейна.

Эрон прибыл примерно в то время, когда они откачивали Майкла. Тогда же появилась полиция. Они обыскали весь дом, но никого не нашли, обнаружили лишь кровь, которую никак не могли объяснить, и следы какого-то пожара. Наверху все комоды и шкафы были открыты, на кровати лежал наполовину уложенный чемодан. Но никаких следов борьбы.

Позже тем же днем Райен убедился, что «мерседес», принадлежавший Роуан, исчез, как и все документы на ее имя. Никто не смог найти ее медицинского чемоданчика, хотя родственники были уверены, что раньше они видели эту вещь в доме.

Не имея хоть какого-то связного объяснения того, что случилось, семья ударилась в панику. Прошло слишком мало времени, чтобы объявлять розыск Роуан, тем не менее полиция начала негласное расследование. К полуночи ее машину нашли на парковке у аэропорта, а вскоре пришло подтверждение, что тем же днем она приобрела два билета до Нью-Йорка и ее самолет благополучно приземлился по расписанию. Клерк вспомнил ее, вспомнил и то, что она летела в сопровождении высокого мужчины. Стюардесса вспомнила обоих, вспомнила, что они болтали и пили весь полет. Не было никакого свидетельства принуждения или нечестной игры. Семье ничего не оставалось делать, кроме как ждать, что Роуан свяжется с ними или что Майкл объяснит им происшедшее.

Три дня спустя, двадцать девятого декабря, из Швейцарии пришла телеграмма от Роуан, в которой она сообщала, что пробудет в Европе какое-то время и что следом вышлет инструкции относительно своих финансовых дел. В телеграмме содержалось одно из кодовых слов, известных только хранителю завещания и фирме «Мэйфейр и Мэйфейр». Это подтвердило, к удовлетворению всех заинтересованных лиц, что телеграмма действительно послана самой Роуан. В тот же день пришли инструкции, по которым в один из банков Цюриха была переведена существенная часть фондов. И снова использовались правильные кодовые слова. Фирма «Мэйфейр и Мэйфейр» не имела оснований подвергнуть сомнению распоряжения Роуан.

Шестого января, когда Майкла перевели из отделения интенсивной терапии в обычную отдельную палату, его навестил Райен, явно испытывавший замешательство и неловкость по поводу того, что ему предстояло сообщить. Райен постарался проявить максимальный такт.

Роуан будет отсутствовать «неопределенное» время. Ее точное местонахождение неизвестно, но она часто связывается с адвокатами «Мэйфейр и Мэйфейр» через юридическую фирму в Париже.

Дом на Первой улице переходит в полное владение Майкла. Ни один член семьи не мог оспорить его исключительное и полное право на эту собственность. Дом должен остаться в руках Майкла, и только в его руках, до дня кончины, по наступлении которой дом вернется, согласно закону, к завещательной собственности.

Что касается текущих расходов Майкла, то он получает карт-бланш исходя из финансовых ресурсов Роуан. Другими словами, он сможет иметь любые суммы, какие захочет или какие когда-нибудь запросит, без определенных ограничений.

Майкл все это выслушал молча.

Райен заверил его, что исполнит малейшее желание Майкла, что инструкции Роуан всеобъемлющи и подробны и что фирма «Мэйфейр и Мэйфейр» готова выполнить их до последней буквы. Когда Майкла выпишут из клиники, ему будет обеспечен максимальный комфорт.

Майкл даже не слышал большую часть того, что говорил ему Райен. Не мог же он в самом деле объяснить ему – или кому бы то ни было – всю иронию своей судьбы или как он день за днем, пребывая в наркотическом забытьи, думал об одном и том же, вспоминал главные события и повороты своей жизни, начиная с самых ранних.

Стоило ему закрыть глаза – и Мэйфейрские ведьмы снова представали перед ним в огне и дыму. Он слышал барабанный бой, пронзительный смех Стеллы и чувствовал запах гари.

Затем воспоминания рассеивались.

Наступал покой, он мысленно возвращался в раннее детство: вот он идет с матерью по Первой улице, чтобы посмотреть парад Марди-Гра, и любуется прекрасным особняком.

Чуть позже, когда Райен умолк и терпеливо сидел, глядя на Майкла и явно терзаясь роем вопросов, но боясь произнести их вслух, Майкл спросил, как семья отнеслась к тому, что он теперь пожизненный владелец дома. Не хотят ли они, чтобы он отказался от всех прав на особняк?

Райен заверил, что абсолютно никто не высказался против. Все надеются, что Майкл будет жить в доме. Все надеются также, что Роуан вернется и он с ней помирится. Тут Райен пришел в замешательство. В явном смущении и расстройстве он сообщил дрогнувшим голосом, что семья «просто не может понять, что произошло».

В голове у Майкла промелькнуло несколько возможных ответов. Он отстраненно представил, как отпустит пару таинственных фраз, которые отлично дополнят старинные семейные легенды; туманные намеки на дверь и число тринадцать, замечания, которые долгие годы будут потом обсуждать на лужайках, во время семейных обедов, на похоронах. Нет, он не мог так поступить. Сейчас самое главное – промолчать.

А потом он услышал, что произнес на удивление уверенно: «Роуан вернется». Больше он не сказал ни слова.

Утром следующего дня, когда Райен снова пришел, Майкл все-таки выразил одну просьбу: пусть его тетушка Вив переедет в особняк, если сама того пожелает. Он не видел теперь причин, чтобы она оставалась одна в своей квартире. И если Эрон согласится погостить у него в доме, он тоже будет рад.

Райен пустился в длинные юридические объяснения, что дом – собственность Майкла и ему не нужно спрашивать чьего-либо разрешения или одобрения для каких-либо перемен, малейших или кардинальных, касающихся собственности на Первой улице. К этому Райен добавил свою собственную нижайшую просьбу, чтобы Майкл обращался к нему по любому поводу – без исключений и ограничений.

Наступила тишина, и Райена наконец прорвало. Он признался, что никак не может понять, чем семья или он обидели или подвели Роуан. Она начала выводить огромные суммы из-под их контроля. Планы создания медицинского центра отложены в долгий ящик. У него просто в голове не укладывалось, что могло произойти.

Майкл постарался его успокоить:

– Это не ваша вина. Вы не имеете к этому никакого отношения. – После длинной паузы, в течение которой Райен сидел, явно стыдясь своего срыва, и сконфуженно, как побитая собака, смотрел на Майкла, тот снова повторил: – Она вернется. Вот увидите. Это еще не конец.

Десятого февраля Майкла выписали из больницы. Он был все еще очень слаб и расстраивался по этому поводу, зато сердце работало как часы. И здоровье в целом было хорошее. Он ехал в черном лимузине вместе с Эроном.

За рулем сидел темнокожий шофер по имени Генри, которому предстояло поселиться во флигеле на заднем дворе, рядом с дубом Дейрдре, и выполнять поручения Майкла.

День был ясный и теплый. После Рождества снова наступили холода, потом прошло несколько ливней, но теперь установилась чудесная весенняя погода и повсюду цвели розовые и красные азалии. Оливковые деревья полностью восстановили после морозов свой зеленый наряд, и старые дубы расцветились новыми, яркими красками.

Все радуются, сказал Генри, потому что Марди-Гра уже на носу. Совсем скоро начнутся парады.

Майкл обошел сад. Все погибшие тропические растения успели убрать, из темных замерзших пней уже прорастали новые банановые деревья, и даже гардении возвращались к жизни, сбросив сморщенные коричневые листья и обрастая новой блестящей листвой. Костлявые мирты все еще оставались неодетыми, но этого и следовало ожидать. Высаженные вдоль забора камелии были сплошь покрыты темно-красными цветками. А магнолии только недавно сбросили свои огромные, размером с блюдце, цветки и усыпали все дорожки крупными розовыми лепестками.

Дом сиял чистотой и порядком.

Тетушка Вив заняла спальню, когда-то принадлежавшую Карлотте, а Эухения по-прежнему обитала в самом дальнем конце второго этажа, возле лестницы, ведущей в кухню. Эрон поселился в бывшей спальне Дорогуши Милли.

Майкл не захотел вернуться в прежнюю комнату, и ему приготовили старую хозяйскую спальню с северной стороны. Там было довольно уютно, несмотря на высокую деревянную кровать, в которой умерла Дейрдре. Теперь кровать завалили белыми пуховыми перинами и подушками. Ему особенно пришлась по душе маленькая северная терраса, куда он мог выходить и, присев за железный столик, смотреть на угол улицы.

Первые несколько дней он был вынужден терпеть целые процессии визитеров. Беа пришла вместе с Лили, затем явились Сесилия, Клэнси и Пирс, Рэндалл пожаловал вместе с Райеном, который принес различные бумаги на подпись. Заглядывали и другие, чьи имена Майкл с трудом вспоминал. Иногда он разговаривал с гостями, иногда отмалчивался. Эрон отлично справлялся со всеми делами вместо него. Тетушка Вив тоже очень хорошо помогала при приеме гостей.

Но Майкл видел, как глубоко обеспокоены все родственники. Они были очень сдержанны, скованны, а кроме того, сбиты с толку. Им было неуютно в этом доме, а временами даже страшновато. В отличие от Майкла.

Дом был пуст и чист, насколько он мог судить. Он помнил все внутренние переделки до малейшей детали, каждый оттенок использованной краски, каждый восстановленный кусочек лепнины или резьбы. Этот дом был его величайшим достижением, начиная с новых медных желобов на крыше и заканчивая сосновым паркетом, который он собственноручно поднял и протравил. Он чувствовал себя здесь прекрасно.

– Я рада видеть, что вы больше не носите свои ужасные перчатки, – сказала Беатрис.

Это было в воскресенье, во время ее второго визита, когда они сидели в спальне.

– Они мне больше не нужны, – ответил Майкл. – Очень странно, но после происшествия в бассейне мои руки снова стали нормальными.

– Значит, вы больше ничего не видите?

– Нет, – сказал он. – Может быть, я не научился правильно использовать ту силу. Может быть, я не использовал ее вовремя. Поэтому у меня ее и отобрали.

– Наверное, это и к лучшему, – пробормотала Беа, пытаясь скрыть смущение.

– Теперь уже не важно.

Эрон проводил Беатрис до дверей. Майкл случайно оказался на лестнице и услышал ее слова:

– Он постарел на десять лет. – Беа разрыдалась, умоляя Эрона рассказать ей, как произошла трагедия. – Я вполне могу поверить, – лепетала она, – что на особняке лежит проклятие. В нем полно зла. Им не следовало жить в этом доме. Мы должны были остановить их. Постарайтесь заставить его уехать отсюда.

Майкл вернулся в спальню и прикрыл за собой дверь.

Посмотрев в зеркало на старом комоде Дейрдре, он решил, что Беа права. Он действительно выглядит старше. Только сейчас он впервые заметил седину на висках. Пробивалась она и в остальной шевелюре. На лице появились новые морщины. Много морщин. Особенно вокруг глаз.

Внезапно он улыбнулся. Днем он даже не заметил, во что переоделся. И только теперь увидел, что на нем темная атласная домашняя куртка с бархатными лацканами, которую Беа прислала ему в больницу. Тетушка Вив специально выложила куртку для него. Надо же, подумал он, Майкл Карри, ирландский мальчишка, одет в нечто подобное. Такая куртка скорее подошла бы Максиму де Винтеру из Мандерли[137]. Он меланхолично улыбнулся своему отражению, приподняв одну бровь. А седина на висках придает ему… Импозантность?

– Eh bien, месье, – сказал он, стараясь подражать голосу Джулиена, который слышал на улице в Сан-Франциско. Даже выражение лица несколько изменилось. Ему показалось, что в нем теперь есть что-то от сдержанности Джулиена.

Разумеется, это был его Джулиен, тот, кого он видел в автобусе и кого Ричард Ллуэллин однажды видел во сне. Не Джулиен с игривой улыбкой, как на портретах, или злобно хохочущий Джулиен из темного ада, полного дыма и огня. Того ада на самом деле не существовало.

Он спустился по лестнице медленно, как советовал врач, и вошел в библиотеку. Когда вычистили письменный стол после смерти Карлотты, в нем больше ничего не хранили, поэтому Майкл забрал его себе и теперь держал в нем записную книжку. Дневник.

Это был тот самый дневник, который он начал вести после первого визита в Оук-Хейвен. И он продолжал писать в нем, делая записи почти каждый день, потому что это был единственный способ выразить свои чувства по поводу всего случившегося.

Разумеется, он все рассказал Эрону. И Эрон останется единственным человеком, с которым он поделился.

Но ему было необходимо это тихое, неспешное общение с чистым листом бумаги, когда хотелось излить душу. Как прекрасно сидеть в библиотеке, время от времени поглядывая сквозь тюлевые занавески на прохожих, которые направлялись на Сент-Чарльз-авеню – поглазеть на парад Венеры. До Марди-Гра оставалось всего два дня.

Одно ему было не по душе: иногда в тишине он слышал бой барабанов. Так случилось, например, вчера, и ему это очень не понравилось.

Когда он уставал писать, то брал с полки томик «Больших надежд», усаживался на кожаный диван поближе к камину и начинал читать. Пройдет какое-то время, и к нему кто-нибудь заглянет – Эухения или Генри – и принесет перекусить. Может быть, он согласится поесть, а может быть – нет.

2

«Вторник, 27 февраля, праздник Марди-Гра.

Никогда не поверю, что мое второе видение было правдой. Отныне и всегда я буду считать, что это козни Лэшера. Не было никаких Мэйфейрских ведьм, потому что их здесь нет и не ждут они на земле своей очереди, чтобы пройти сквозь портал, хотя, возможно, именно так он лгал каждой из них, когда они были живы. В этом и заключалось соглашение, которое он предложил им, чтобы заполучить их помощь.

Я верю, что после смерти он или она просто переставали существовать или достигали высшей мудрости. И не было никакого намерения содействовать какому-либо плану на этой земле. А если и было, то мне известны попытки расстроить этот план.

Одна из них была сделана, когда Дебора и Джулиен впервые явились ко мне. Они сообщили о плане и сказали, что я должен вмешаться, совратить Роуан, чтобы ее не смог соблазнить своими лживыми речами Лэшер. А потом в Сан-Франциско, когда они велели мне отправляться домой, они тем самым вновь попытались заставить меня вмешаться.

Я верю этому, потому что не существует никакого другого разумного объяснения. Я бы никогда не согласился совершить такое зло, как зачать ребенка, с помощью которого это ненасытное чудовище смогло бы прийти в мир живых. А если бы меня захотели сделать участником этого ужаса, то я бы очнулся не преисполненный чувства долга и рвения, а в полной панике, с глубочайшим отвращением к тем, кто пытался меня использовать.

Нет. Это все Лэшер подстроил, все эти галлюцинации с душами умерших на земле и их уродливой дремучей моралью. Его выдает одна деталь, и я не возьму в толк, почему Эрон этого не понимает: участие монахинь во всем этом адском действе. Монахини, безусловно, там были не к месту. И барабанный бой парада Марди-Гра тоже был лишним. Это все отголоски детских страхов.

Весь адский спектакль был порожден моими детскими кошмарами, а Лэшер перемешал их с Мэйфейрскими ведьмами и создал ад, в котором мне предстояло умереть, утонуть, захлебнувшись отчаянием.

Если бы его план сработал, я бы, разумеется, умер и картина ада, созданная им, исчезла бы, и, возможно, – только возможно! – в какой-нибудь жизни после этой я бы нашел истинное объяснение.

По поводу последнего предположения, однако, мне трудно рассуждать. Я ведь остался в живых. И теперь у меня есть второй шанс, чего бы он ни стоил, остановить Лэшера, просто оставаясь в живых, просто оставаясь здесь.

В конце концов, Роуан знает, что я здесь, и я не верю, что ее любовь ко мне умерла без остатка. Во всяком случае, так мне подсказывает сердце.

Наоборот, Роуан не только знает, что я жду, она хочет, чтобы я ждал, – вот почему она отдала мне дом.

Она по-своему попросила меня остаться здесь и продолжать верить в нее.

Больше всего, однако, я опасаюсь того, что теперь, когда этот ненасытный оборотень живет в личине человека, он причинит Роуан зло. Постепенно он перестанет в ней нуждаться и тогда попытается от нее избавиться. Мне остается только молиться и надеяться, что она уничтожит его раньше, хотя чем больше я об этом думаю, тем лучше понимаю, какая трудная стоит перед ней задача.

Роуан всегда пыталась предупредить меня, что у нее предрасположенность к злу, которой я не обладаю. Разумеется, я далеко не невинный агнец, каким она меня представляла. И сама она не является воплощением зла. Самое главное в ней – это… блестящий ум чисто научного склада. Она влюблена в клетки этого создания, я знаю, как может быть влюблен одержимый ученый. Она изучает эти клетки. Она изучает весь организм, его работу, его жизнь в этом мире, и ее интересует только одно: действительно ли он является улучшенной версией человеческого организма, и если это так, то в чем состоит это улучшение и как оно в конечном счете может быть использовано на благо людей.

Почему Эрон не принимает эту версию, я тоже не понимаю. Он полон сочувствия и в то же время упорствует в своей уклончивости. Таламаска на самом деле не что иное, как сборище монахов, и хотя он не устает уговаривать меня уехать в Англию, это невозможно. Я бы ни за что не смог ужиться с ними; они слишком бездеятельны, слишком много занимаются теорией.

Кроме того, для меня очень важно остаться здесь и ждать Роуан. В конце концов, прошло всего каких-то два месяца, а ей, возможно, понадобятся годы, прежде чем она сумеет разрешить эту проблему. Роуан всего тридцать лет, а в наш век это еще молодость.

Зная ее так, как я, и являясь единственным, кто хоть в какой-то мере ее понимает, я убежден, что Роуан придет в итоге к истинной мудрости.

Вот как я толкую происшедшее. Мэйфейрские ведьмы, земные ведьмы, не существуют и никогда не существовали, и все соглашение – сплошная ложь; в моих первых видениях меня посетили добрые существа, которые надеялись, что я сумею покончить с царством зла.

Интересно, злятся ли они на меня теперь? Неужели они отвернулись из-за моей неудачи? А может, они убедились, что я старался изо всех сил, используя единственное средство в моем распоряжении. Видят ли они то, что я вижу? Видят ли они, что Роуан вернется и что это еще не конец истории?

Не знаю. Зато я знаю, что в этом доме не прячется зло и по комнатам не бродят духи. Наоборот, в нем удивительно легко дышится, он кажется чистым и ярким, чего я и добивался.

Я неспешно исследовал все чердаки и обнаружил интереснейшие вещи. Нашел все рассказы Анты. Они потрясающи. Сижу в комнате на третьем этаже и читаю их при солнечном свете, льющемся в окно, и чувствую вокруг себя Анту – не привидение, а живое присутствие женщины, которая писала такую тонкую прозу, стараясь выразить свою муку и борьбу и свою радость от обретения свободы, пусть и недолгой, в Нью-Йорке.

Кто знает, что еще я там найду. Возможно, за какой-нибудь балкой спрятана биография Джулиена.

Жаль только, что у меня так мало сил и я так медлителен. Прогулка по дому превращается для меня в тяжелую работу.

Хотя, конечно, лучшее место для прогулок невозможно и представить. Я всегда это знал.

Сейчас стоят теплые дни, и наш старый розарий возвращается к жизни во всем своем великолепии. Только вчера тетушка Вив призналась, что всю жизнь мечтала на склоне лет ухаживать за розами и что отныне станет заботиться о них. Ей нужна лишь небольшая помощь садовника. Кажется, он еще помнит времена, когда за розами ухаживала «старая мисс Белл», и буквально забрасывает тетушку названиями различных сортов.

Превосходно, что тетушка здесь так счастлива.

Лично я предпочитаю менее капризные цветы. На прошлой неделе, когда на террасе Дейрдре вновь установили сетки, а для меня поставили новенькое кресло-качалку, я заметил, что по новым деревянным перилам вовсю разрослась жимолость, точно так, как когда мы впервые пришли сюда.

А перед домом, на клумбах, под вычурными камелиями расцветает ночная красавица, а еще низкорослая цветная крапивка, которую мы называли из-за ее желто-оранжево-коричневых цветков «яичница с ветчиной». Я велел садовникам не трогать эти растения. Пусть приобретут свой прежний дикий вид. В конце концов, в нашей жизни и так слишком много заранее заданных узоров. Мне кажется, будто я передвигаюсь от многоугольников к прямоугольникам и квадратам, когда брожу по саду, а хотелось бы мягких линий, смазанных границ, утопающих в зелени, как это всегда было в Садовом квартале моего детства.

Кроме того, сад перестал быть достаточно уединенным местом. Когда люди толпами проходят по улицам, направляясь к маршруту парада на Сент-Чарльз-авеню, чтобы посмотреть на проезд короля или покрасоваться в своих карнавальных костюмах, слишком много голов поворачиваются в сторону особняка. Сад должен быть более укромным.

Кстати, из-за этого сегодня произошла очень странная вещь.

Но для начала я вкратце опишу прошедший день – все-таки это Марди-Гра, величайшее событие.

Все пять сотен Мэйфейров явились с утра пораньше, так как королевский парад проходит по Сент-Чарльз-авеню около одиннадцати. Райен, как всегда, обо всем позаботился: в девять организовали завтрак а-ля фуршет, в полдень накрыли ланч и весь день подавали чай и кофе.

Все было, по-моему, превосходно, особенно если учесть, что мне не пришлось ничего делать, а только лишь изредка спускаться в лифте, пожимать руки, целовать щеки и, сказавшись усталым, что не было ложью, отправляться обратно наверх – передохнуть.

В своих прежних мечтах я именно так управлял этим домом. Эрон был под рукой, помогал, и тетушка Вив с удовольствием принимала гостей.

С верхней террасы я наблюдал, как дети бегают взад-вперед из сада на улицу, играют на лужайках перед домом и даже купаются в бассейне, пользуясь чудесной погодой. Сам я ни за какие сокровища не приблизился бы к этому бассейну, но мне было приятно смотреть, как в нем плещутся ребятишки, действительно приятно.

Чудесно сознавать, что все это возможно благодаря старому дому, и не важно, есть в нем Роуан или нет. Есть в нем я или нет.

Но около пяти, когда веселье пошло на спад и кое-кто из детей уже успел уснуть, а все остальные ждали последнего парада, моему покою пришел конец.

Оторвавшись от «Войны и мира», я увидел перед собой Эрона и тетушку Вив. Я заранее знал, о чем пойдет речь.

Я должен одеться, должен что-то съесть, хотя бы попробовать блюда без соли, которые Генри с такой тщательностью приготовил для меня. И просто обязан спуститься вниз.

И я должен пройтись до авеню, говорила тетушка Вив, чтобы увидеть хотя бы последний парад Марди-Гра.

Как будто я сам не знал этого.

Эрон, до этого молчавший, предположил, что, возможно, мне будет полезно побывать на параде после стольких лет и развеять скопившуюся мистику. Разумеется, он будет рядом со мной весь парад.

Не знаю, что на меня нашло, но я согласился.

Я надел темный костюм, галстук, как полагается, расчесал волосы, любуясь на седину, и спустился вниз, чувствуя неуверенность и скованность после стольких недель, проведенных в халате и пижаме. Тут же начались объятия и поцелуи, посыпались теплые приветствия десятков родственников Роуан, которые слонялись повсюду. Как я хорошо выгляжу! Как я окреп! И тому подобные утомительные замечания – все из лучших побуждений.

Майкл, сердечник-инвалид. Я задохнулся от того, что просто спустился по лестнице!

Как бы там ни было, в шесть тридцать я уже медленно брел на парад в компании Эрона. Тетушка Вив вместе с Беа, Райеном и толпой других родственников ушла вперед. Начали бить те самые барабаны, выстукивая дьявольский бешеный ритм, словно сопровождая осужденную ведьму, которую везут в тележке к поленнице дров.

Я ненавидел этот бой всем сердцем, как ненавидел огни, освещавшие парад, но я знал, что Эрон прав. Я должен это увидеть. А потом, я не испытывал никакого страха. Ненависть – это одно, страх – совсем другое. В своей ненависти я был совершенно спокоен.

Народу собралось мало, так как был конец дня и конец праздника, и мы легко отыскали удобное место, чтобы наблюдать за шествием, посреди примятой травы и мусора после целого дня суматохи. Я прислонился к столбу, сложив руки за спиной. Вскоре появились первые платформы.

Жуткие, кошмарные, дрожащие фигуры огромных размеров из папье-маше, совсем как в моем детстве, медленно плыли по улице над ликующей толпой.

Помню, как отец выговаривал мне, семилетнему: «Майкл, ты ведь не боишься ничего того, что настоящее? Значит, ты должен преодолеть свой нелепый страх перед этими парадами». Он был прав, конечно. К тому времени у меня развился жуткий страх перед этими шествиями, я превращался в настоящего плаксу и портил праздник Марди-Гра ему и матери. Это правда. Вскоре, однако, я научился преодолевать свои страхи. Или, по крайней мере, научился с годами прятать их.

И что же я видел теперь, когда факельщики промаршировали с важным видом со своими красивыми чадящими факелами, и барабанный бой становился все громче, возвещая о гордом приближении первого из больших школьных оркестров?

Просто любопытное зрелище, не более. Во-первых, было слишком много света. При таком мощном уличном освещении все эти факелы были всего лишь данью традиции – толку от них никакого. А мальчики и девочки, игравшие на барабанах, были всего лишь симпатичными детьми с яркими мордашками.

Затем под приветственные крики и визг появилась королевская платформа с огромным высоким троном, великолепно украшенным. Да и король тоже смотрелся величественно в своей короне, усыпанной камнями, в маске и длинном завитом парике. Какое расточительство, весь этот бархат. И конечно, он размахивал золотым кубком с таким величественным видом, словно не являлся участником одного из самых нелепых зрелищ во всем мире.

Безобидно, все это было безобидно. Никакой тьмы или ужаса, никого не собираются казнить. Внезапно меня дернула за руку маленькая Мона Мэйфейр. Не соглашусь ли я взять ее на плечи, спросила она, а то ее папочка устал.

С удовольствием, ответил я. Самое трудное было посадить ее на плечи, а затем выпрямиться – задача не для старой развалины. Я чуть не умер! Но все-таки справился, и она отлично повеселилась, с визгом ловя дешевые бусы и пластмассовые стаканчики, сыпавшиеся на нас с проезжавших платформ.

И какие же это были симпатичные старомодные платформы. Прямо из нашего детства, как сказала Беа, без всяких новомодных механических или электрических штучек. Просто милые замысловатые поделки: трепещущие деревья, цветы, птицы, затейливо отделанные блестящей фольгой. Королевская команда, в масках и атласных костюмах, работала без устали, разбрасывая безделки и побрякушки по морю поднятых рук.

Наконец все закончилось. Праздник Марди-Гра завершился. Райен снял Мону с моих плеч, отчитав ее за то, что она побеспокоила меня, а я протестовал, заявляя, что все прошло отлично.

Мы медленно пошли домой. Мы с Эроном плелись поодаль от остальных, а потом, когда гости продолжили веселиться в доме, с музыкой и шампанским, произошло это странное событие.

Я, как всегда, прошелся по темному саду, любуясь азалией, усыпанной белыми бутонами, чудесными петуниями и другими однолетниками, высаженными в клумбу. Дойдя до большой индийской сирени в конце лужайки, я впервые понял, что она наконец ожила после морозов. Весь куст покрывали крошечные зеленые листочки, хотя в свете луны он все еще выглядел голым и костлявым.

Я постоял под ним несколько минут, глядя на улицу, где мимо чугунной ограды проходили последние отбившиеся от праздничной толпы гуляки. Кажется, я обдумывал, не удастся ли мне покурить здесь втихую, а потом вспомнил, что Эрон и тетушка Вив по приказу доктора выбросили все сигареты.

Как бы там ни было, я погрузился в мечтания, наслаждаясь весенним теплом, когда заметил за оградой женщину с ребенком, торопливо бегущих мимо. Ребенок, увидев меня, показал пальцем и начал что-то говорить матери о «том человеке».

Тот человек…

На меня вдруг накатил приступ веселья. Я стал «тем человеком». Поменялся местами с Лэшером. Превратился в человека из сада. Занял его прежний пост, унаследовав его прежнюю роль. Что там говорить, я сделался черноволосым незнакомцем с Первой улицы. Такой расклад чрезвычайно меня позабавил. Я все смеялся и смеялся, не в силах остановиться.

Неудивительно, что сукин сын говорил о любви ко мне. Еще бы ему меня не любить. Он украл моего ребенка, мою возлюбленную жену, а меня оставил здесь, посадив на свое место. Он забрал у меня жизнь и взамен всучил неотвязную службу. Почему бы ему не любить меня после всего этого?

Не знаю, как долго я простоял там, улыбаясь самому себе и тихо посмеиваясь в темноте, но постепенно почувствовал усталость. Стоит мне походить или постоять какое-то время, как я быстро устаю.

А потом на меня навалилась гнетущая печаль из-за того, что такой поворот мог быть не случаен. Вдруг я с самого начала ошибся и ведьмы все-таки существуют? Тогда мы все прокляты.

Нет, не верю.

Я продолжил свою ночную прогулку, а позже попрощался со всеми чудесными родственниками, пообещав каждому из Мэйфейров прийти в гости, когда мне станет лучше, и уверив всю компанию, что мы устроим здесь еще один большой прием по случаю Дня святого Патрика, уже совсем скоро, через несколько недель.

Ночь стала тихой и спокойной, как любая ночь в Садовом квартале, а королевское шествие превратилось в воспоминаниях в нечто нереальное, столь красивое, яркое и помпезное в своей серьезности, что это никак не вязалось с миром взрослых.

Да, я победил старого зверя, побывав на параде. И, надеюсь, заставил барабаны умолкнуть навсегда.

И я не верю, что все это было задумано и спланировано заранее. Не верю.

Возможно, Эрон в своей пассивности и догматичности может придерживаться теории, что все было предрешено, что даже смерть отца была частью плана и что мне было предписано судьбой стать любовником Роуан и отцом Лэшера. Но я этого не принимаю.

И дело не только в том, что я не верю в это. Я не могу поверить.

Не могу поверить, потому что разум подсказывает мне: такая система, при которой кто-то – Бог, или дьявол, или наше подсознание, или наши гены-тираны – диктует нам каждый шаг, просто невозможна.

Жизнь строится сама по себе, благодаря бесконечным возможностям выбора, бесконечным случайностям. И если мы не можем доказать, что это так, мы должны хотя бы в это верить. Мы должны верить, что способны изменять и направлять наши собственные судьбы, что способны управлять ими.

Ведь все могло случиться по-другому. Роуан могла отказаться помочь той твари. Она могла убить Лэшера. И все еще может убить его. Ее действия, скорее всего, предопределило одно трагическое обстоятельство: как только Лэшер стал живым, она не смогла уничтожить его.

Я отказываюсь судить Роуан. Ненависть, которую я к ней испытывал, улеглась.

И я решаю по собственной воле остаться здесь, ждать ее и верить в нее.

Эта вера в нее является первым догматом моего кредо. Не важно, какой огромной и запутанной кажется эта цепь событий, не важно, как сильно она напоминает узоры на плитах, балюстрадах и литых чугунных оградах, которые преобладают на этом маленьком клочке земли, мои убеждения останутся при мне.

Я верю в абсолютную свободу человеческой воли, в силу Всемогущего, благодаря которому мы ведем себя словно сыновья и дочери справедливого и мудрого Господа, даже если и не существует никакого бога. А благодаря свободной воле мы делаем выбор и творим добро на этой земле, и не важно, что мы все умрем, не зная, куда попадем после смерти, как и того, ждет ли нас там справедливость или объяснение смысла жизни.

Я верю: мы можем нашим разумом постичь, что есть добро, я верю в союз мужчины и женщины, в котором прощение всегда будет доминировать над местью, я верю, что в красивом мире, который нас окружает, мы являемся самыми совершенными созданиями, ведь мы одни способны увидеть прелесть природы, оценить ее и научиться у нее милосердию, мы одни стараемся сохранить и защитить природу.

Наконец, я верю, что мы представляем собой единственную истинную моральную силу в этом физическом мире, являясь создателями этики и моральных представлений, и что мы сами должны быть столь же добродетельны, как боги, которых мы создали в прошлом, чтобы направлять нас.

Я верю, что благодаря нашим усилиям мы сумеем в конце концов создать рай на земле; и мы приближаемся к этому моменту каждый раз, когда любим, каждый раз, когда обнимаем любимого человека, каждый раз, когда решаем что-то создать, а не разрушить, каждый раз, когда ставим жизнь выше смерти и естественное над неестественным, определить которое нам дано в меру наших способностей.

Я верю также, что в конце концов мы учимся уму-разуму, пройдя через все ужасы и потери. Мы становимся мудрее, когда допускаем возможность перемен, верим в свободную волю и случайность; и благодаря вере в самих себя перед лицом опасности мы чаще делаем правильный выбор, нежели ошибаемся.

Ведь мы обладаем властью и славой, потому что способны на идеи и предвидения, которые в конечном итоге прочнее и долговечнее, чем мы сами.

Таковы мои убеждения. Вот почему я верю в свое толкование истории Мэйфейрских ведьм.

Возможно, оно не выдержит критики философов из Таламаски. Возможно, оно даже не войдет в досье. Но такова моя вера, чего бы она ни стоила, и она поддерживает меня. Умри я прямо сейчас, я бы не испытывал страха. Потому что не верю, будто там нас ожидает ужас или хаос.

Если вообще нас ждет там какое-то откровение, оно должно быть не хуже наших идеалов и нашей философии. Ведь природа обязательно должна включать в себя все видимое и невидимое, иначе она не оправдает наших надежд. То, что заставляет распускаться цветы и падать снежинки, должно содержать в себе мудрость и великую тайну, такую же непостижимую и прекрасную, как цветущая камелия или облака в небе, удивительно белые и чистые.

И если это не так, то мы все рабы чьей-то прихоти. И в наших гостиных спокойно могут выплясывать все привидения ада. И дьявол вполне реален. И в людях, которые сжигают других людей, нет ничего плохого. И можно творить все, что угодно.

Но мир слишком прекрасен для этого.

По крайней мере, он мне таким кажется, когда я сижу теперь на террасе, забранной сетками, в кресле-качалке, наслаждаясь тишиной после шумного праздника Марди-Гра, и пишу при свете далекой лампы, что висит в гостиной позади меня.

Только наша способность творить добро столь же прекрасна, как этот легкий южный ветерок, столь же прекрасна, как запах первых капель дождя, упавших на подрагивающую листву под тихий раскат грома где-то вдалеке. Дождь нежно ударяет по листьям – и вот уже сгустившуюся тьму пронизывают серебряные нити струй.

Возвращайся домой, Роуан. Я жду».