Тайны любви

Под мостами Парижа

Зная, что Мадлен покинула мужа и уже месяц живет у сестры, Мария-Тереза Бриссар решила из соображений такта не смущать супругов присутствием их обоих на званом вечере в ее доме. Поскольку Мадлен была ее подругой, она не послала приглашения Пьеру-Луи, а Мадлен предложила, чтобы ее сопровождал Арман Бюден. Трудно сказать, означало ли это невинно прозвучавшее предложение, что Мария-Тереза осведомлена о близких отношениях Армана и Мадлен. Предполагалось, что их интимная связь является тайной для всех, кроме самых задушевных подруг Мадлен. Однако естественное радостное оживление, сопровождающее любовные тайны, выдает любовников и не позволяет слишком долго держать в неведении окружающих.

В тот вечер в салоне Марии-Терезы и ее мужа, Мориса, собралось немало народу: Бриссары славились своими приемами. Предоставленный самому себе, пока Мадлен беседовала с хозяйкой, Арман оглядел залу — и кого же он заметил в противоположном конце огромной комнаты? Ну, конечно, Доминику Делаваль в голубом платье. Ту самую Доминику, которая была его любимейшей подругой до того, как он оставил ее ради Мадлен. Арман смутился. Если Мария-Тереза и знала о его увлечении Доминикой, она не приложила ни малейшего усилия, чтобы избавить Армана и Доминику от неловкости неожиданной встречи!

Разумеется, Арман старался держаться подальше от Доминики. Он вступал в оживленные разговоры со всеми подряд, очаровывая каждую женщину и развлекая каждого мужчину изящным остроумием. В глубине души он чувствовал свою вину, и ему было немного стыдно за то, как он, мягко говоря, неуважительно обошелся с Доминикой: одна благосклонная улыбка Мадлен — и он резко прекратил свидания с белокурой Доминикой, без объяснений и извинений. Найдутся люди, которые скажут, что он поступил правильно, что такой способ рвать отношения — самый щадящий: лучше нанести резкий и сильный удар в сердце, нежели мучить долгими прощаниями.

Но Доминика была не из тех, кого можно было намеренно игнорировать. Она медленно продвигалась по гостиной Бриссаров, то и дело останавливаясь, чтобы поздороваться с приятелями и перекинуться с ними несколькими словами, и наконец оказалась плечом к плечу с Арманом. Но даже теперь Арман отчаянно делал вид, что не замечает ее присутия. Тогда она похлопала его по руке и скачала, улыбаясь загадочно, как Мона Лиза: «Добрый вечер, Арман». Он обернулся, красивое лицо расплылось в ответной улыбке, и он с чувством поцеловал ее руку, как будто и в самом деле был рад ее видеть.

Для отвергнутой женщины она вела себя удивительно. Не выказав ни малейшего смущения или раздражения, она присоединилась к беседе небольшого кружка людей, собравшегося вокруг Армана. Надо признать, выглядела она великолепно. Модель ее платья цвета бледно-голубых гиацинтов мог создать только большой мастер; платье было сшито из мягчайшего атласа, а глубокий вырез, отделанный фестонами, открывал изрядную часть роскошного бюста. Руки были обнажены, и на каждой сиял бриллиантовый браслет, а это означало, что хотя мужа у Доминики больше не было, однако недостатка в щедрых любовниках она не испытывала.

Вряд ли найдется на свете много женщин, которые бы предпочитали быстрый и окончательный, как удар кинжала, разрыв любовных отношений. Большинство покинутых любовниц полагает, что имеет право знать, и требует, чтобы им объяснили причины, побудившие бывшего обожателя навеки отвергнуть их любовь. Доминика принадлежала к этому большинству, настаивавшему на выяснении отношений, тем более что обстоятельства бегства Армана были, на ее взгляд, из Ряда вон выходящими. Первое время она находила его поведение необъяснимым; после танцев в ночном клубе он отправился к ней домой и всю ночь не давал ей покоя, провоцируя на новые и новые ласки; он казался чрезвычайно увлеченным, а рано утром, когда она еще спала, ушел, не сказав ни слова.

С тех пор она не видела его и не говорила с ним, на телефонные звонки он не отвечал. Будучи женщиной, опытной в любовных делах и хорошо изучившей повадки мужчин, она не долго затруднялась определить причину исчезновения Армана. И какими бы безмятежными ни казались выражение ее лица и тон разговора, в душе Доминика затаила обиду, она жаждала во что бы то ни стало отомстить. Нет, она не была влюблена в него, и не ревность двигала ею. В конце концов, Арман был всего лишь одним из полудюжины мужчин, которые развлекали ее, водили по магазинам, а в награду допускались к прелестям великолепного тела. Возможно, Армана она выделяла среди прочих, но, если отбросить в сторону сантименты, полагала делом принципа отплатить ему той же монетой.

Доминика достала сигарету из маленькой сумочки, предназначенной для выходов в свет, и ждала, пока Арман поднесет огоньку. Он щелкнул золотой зажигалкой — подарок ко дню рождения от предыдущей любовницы, — и Доминика, придерживая его запястье, как будто для того, чтобы было легче прикуривать, склонилась над трепещущим пламенем. Если бы кто-нибудь вздумал понаблюдать за действиями дамы в голубом, то он непременно заметил бы, что она наклонилась вперед ниже, чем это было на самом деле необходимо, настолько низко, что Арман мог бы без труда заглянуть за свободный фестончатый вырез платья, если бы это входило в его намерения. Как верно рассчитала проницательная Доминика, повинуясь давно и прочно укоренившейся привычке, Арман остановил взгляд на ее груди.

Благодаря близкой дружбе в прошлом, Арман не мог не знать, что Доминика имеет привычку поддерживать свои массивные, завораживающие, но, к сожалению, не соответствующие последней моде округлости плотными бюстгальтерами белых или розовых тонов. Человеку, который испытывает громадное наслаждение, лаская женскую грудь при каждом удобном — и даже неудобном — случае, эти полезные предметы туалета казались вздорной и досадной причудой. Заглядывая за вырез платья бывшей подружки, Арман не ожидал увидеть ничего, кроме двух куполов из белого атласа. Каковы же были его изумление и радость, когда под голубой тканью взор обнаружил пару обнаженных колышущихся сфер, нежно-белых, с продолговатыми темно-красными кончиками!

Арман не знал, что не так давно Доминика нашла на улице Камбон изготовителя корсетов, настоящего гения в своем ремесле. Он-то и предложил ей необычный тип бюстгальтера собственного изобретения — по крайней мере мсье Лекрок настаивал на своем авторстве. Стоит ли уточнять, что произведения этого мастера стоили недешево, потому что они кроились и шились вручную с учетом индивидуальности клиентки. Обмеряя мягкие округлости и делая примерки, мсье Лекрок не уставал объяснять посетительницам лавки, что, с точки зрения профессионала, каковым он является, грудь каждой женщины уникальна, ее форма, размер и расположение на теле не повторяются никогда.

Хитроумные маленькие сооружения, изготовлявшиеся в его мастерской, не имели бретелек и тесно облегали тело, изогнутые уплотнения из прошитого в несколько слоев атласа обеспечивали надежную, однако незаметную, поддержку чересчур пышным формам, оставляя их при этом полностью открытыми. Благодаря искусству Лекрока, а также некоторым маленьким женским хитростям, вид, открывшийся Арману в вырезе платья Доминики, был настолько ошеломляющим, что после того, как она выпрямилась и выпустила длинную струю бледно-голубого дыма, он еще несколько секунд стоял неподвижно с зажженной зажигалкой в руке.

Так он стоял, как истукан, с протянутой в пустоту зажигалкой, а Доминика понимающе улыбалась, наблюдая за выражением его лица. За продолжительное время знакомства она хорошо изучила мимику Армана и отлично понимала, что он сейчас чувствует, а именно — безоговорочное восхищение и вспыхнувшее желание. Будучи женщиной, не теряющейся ни при каких обстоятельствах, Доминика немедленно взяла инициативу в свои руки. Взглянув на зажженный конец сигареты, она объявила, что та плохо горит, и вновь склонилась к Арману. Некоторое время она оставалась в этой позе, предоставляя ему щедрую возможность пожирать глазами обнаруженные сокровища, а кончиками пальцев ласкала его руку, под предлогом удобства прикуривания, ласкала медленно, проводя пальцами вверх и вниз, словно это была не рука, а иная часть тела!

Когда она выпрямилась снова, освободив Армана от наваждения, то увидела, что щеки приятеля слегка порозовели, выдавая взволнованное состояние души. По молчаливому обоюдному соглашению они незаметно отделились от маленькой компании знакомых и отправились на поиски места, где могли бы спокойно поговорить и не быть услышанными. Теперь, когда Арман знал, что сочные дыни Доминики не затянуты под платьем в плотную броню, он не мог оторвать глаз от корсажа ее платья, словно пытаясь разглядеть сквозь атлас очертания крепких бутончиков.

Пока они болтали о ничего не значащих пустяках, Доминика намеренно углубляла его волнение, поводя плечами и поеживаясь, так чтобы ничем не стесненная грудь слегка колыхалась под платьем. И легкий румянец на щеках Армана становился все темнее и насыщеннее, как будто нечто, спрятанное под нижним бельем, тоже краснело и увеличивалось. Но хотя игра, в которую они играли, была невероятно захватывающей, в глубине души Арман опасался, как бы Мадлен не увидела его вдвоем с Доминикой в стороне от других гостей и не сделала бы соответствующие выводы. Это было бы очень некстати.

Его приятно удивило то, что Доминика не произнесла ни слова упрека. Наоборот, она разговаривала с ним как давний задушевный друг, симпатизирующий, но ненавязчивый. Арман подумал, что редко можно встретить в женщине такое лишенное предрассудков отношение к жизни, впрочем, он всегда считал Доминику необыкновенной женщиной. Само собой разумеется, Арман ошибался. Представления и чувства Доминики подчинялись самому обыкновенному инстинкту, диктующему поведение всякой женщине, оставленной любовником ради соперницы, и в скором времени Арману предстояло убедиться в этом, к его огромному сожалению!

Но сейчас она была обворожительна. Придвинувшись на секунду поближе, так что у него едва не закружилась голова от чувственного запаха ее духов, доверительным шепотом Доминика сообщила, что ей необходимо посоветоваться с ним по важному Делу, имеющему для обоих большое значение.

— Я к твоим услугам, но здесь будет неудобно, — сказал Арман, заглатывая наживку, как самая беспечная речная рыбка.

— Выйдем в холл? — предложила Доминика, вопросительно приподняв брови.

Но когда они по отдельности, выскользнули из гостиной, то обнаружили, что и в холле им не найти уединения. Одна из горничных не уходила оттуда, помогая прибывающим и отбывающим гостям управляться с пальто и шляпами; другие слуги без передышки сновали с подносами, бутылками, чистыми стаканами и прочим, необходимым для приемов. Арман разочарованно пожал плечами, но Доминика знала, что делает. Предложение выйти в холл было лишь предлогом убраться из гостиной. Она выждала немного и, когда на них никто не обращал внимания, взяла Армана за руку и быстро повела подальше от прихожей и гостиной в отдаленные помещения огромной квартиры Бриссаров.

Арман понятия не имел, куда они идут, Доминика также не была знакома с той частью дома, куда гостей обычно не допускают. Однако расположение комнат не имело значения, все, что им было нужно, — это место, где они могли бы несколько минут побыть наедине и где она сможет высказаться. После нескольких минут поисков Доминика обнаружила помещение, которое идеально соответствовало ее намерениям, — узкую спальню горничной в самом дальнем углу квартиры, с единственным окном, смотревшим на глухую стену соседнего здания. Все слуги были заняты, прислуживая гостям и не имея возможности отлучиться ни на минуту, поэтому можно было не опасаться скорого появления хозяйки этой унылой комнатушки.

Доминика зажгла единственную электрическую лампочку, свисавшую с середины потолка, и комната осветилась тусклым светом. Как только дверь была захлопнута, Арман обнял свою спутницу и принялся осыпать горячими поцелуями ее лицо.

— Ах, вот ты как! — воскликнула она, отталкивая его. — Почти два месяца не подавал признаков жизни, намеренно избегал меня, а когда мы случайно встретились, ты полагаешь, что между нами все будет по-прежнему!

— Но я думал… — Арман запнулся, пораженный внезапной переменой ее настроения.

— Нет, Арман, ты никогда не думаешь. Ты встретил другую и бросил меня, даже не попрощавшись, — мрачная убежденность, звучавшая в ее голосе, должна была бы насторожить Армана. — Ты не утруждаешь мозги, мой милый, а просто поступаешь так, как велит вот этот!

Он увидел, как сверкнули бриллиантовые браслеты, — это Доминика резко протянула руки вниз и, прежде чем Арман успел остановить ее, рывком расстегнула пуговицы на брюках.

— Ради Бога, Доминика, — взмолился он, хватая ее за запястья. Его страшила мысль, что Мадлен может отправиться искать его и обнаружит в этой комнатушке в непристойно растерзанной одежде и в обществе другой женщины.

Зато Доминика не испытывала никаких сомнений, отрывистыми движениями она расправлялась с рубашкой, а другой рукой завладела тем самым достоянием Армана, которым он так гордился, и, извлекши его из складок нижнего белья, критически рассматривала.

— Как я и думала — мягкий и вялый, — объявила она. — Видно, задал ты ему работы в последнее время, да только не со мной. Кому же привалило такое счастье, скажи, Арман? Может быть, Мадлен Бове? Все знают, что она ушла от мужа. Так она ушла от него к тебе?

Ему удалось оторвать ее руку, но на этом дело не кончилось — Доминика знала, как обращаться с Арманом, и умела настоять на своем. Прежде чем он смог надеть брюки, она быстро опустилась на одно колено и взяла в рот то, что только что держала в руке. Недаром интимнейшая дружба между Арманом и нею длилась почти год до появления опасной соперницы, за это время Доминика успела по достоинству оценить невероятную отзывчивость Армана на женские ласки и знала, как просто возбудить его. Несколько движений языком — и то, что находилось у нее во рту, стало твердым и крепким.

Оцепенев, Арман уставился вниз, туда, где из распахнутых брюк, покинув гнездо из черных завитков волос, поднималась сокровеннейшая часть его тела и где в ритмичных движениях покачивалась белокурая головка Доминики. Она прикрыла глаза, лицо под пшеничной челкой было спокойно, — все вместе было настолько возбуждающим, что Арман не смог устоять. Доминика услышала короткий вздох, правильно поняла его и, оторвавшись от своего занятия, подняла глаза и взглянула на приятеля. Ее темно-синие глаза смотрели на Армана без всякого смущения, при этом она крепко держала в руке добычу с каждой секундой возраставшую под воздействием умелых пальцев.

— Но, Доминика, здесь… это невозможно! — проговорил Арман.

В его голосе не слышалось искреннего сожаления. Доминике потребовалось сделать лишь несколько искусных и уверенных движений, чтобы заставить его забыть о страхе разоблачения и о возможных неприятных последствиях. Она не стала отвечать, не желая тратить слова попусту. Быстро встав на ноги, она высоко подняла край гиацинтового платья. Арман зачарованно пожирал глазами внушительные обнаженные бедра цвета сливок там, где кончались чулки, не достигая отделанных кружевом шелковых трусиков. Он тихо, будто про себя, произнес ее имя, когда Доминика, отодвинув в сторону половинку трусиков, обнажила темно-коричневый пушок, покрывавший пухлый холмик.

— Так-то лучше, — сказала она одобрительно, поглаживая крепкого малого, который ее усилиями стал влажным и скользким. — Твердый, как ручка швабры, и почти такой же толстый! Это весьма похвально, мой милый. Ей пока не удалось высосать тебя до конца.

— Доминика, вдруг кто-нибудь увидит нас! — заволновался Арман, при упоминании соперницы страхи вновь вернулись к нему.

Физическое состояние сильнейшего возбуждения помешало ему оценить иронию ситуации. Сейчас он повторял почти слово в слово возражения Мадлен, когда она стояла у окна в гостиной Иверов, а он все выше и выше задирал ночную рубашку, лаская гибкое обнаженное тело. Тогда тревоги Мадлен были беспочвенны, вероятность того, что кто-нибудь мог нарушить их уединение ночью в гостиной Ивонны, была ничтожна. Но здесь, во время званого вечера, когда в доме полно гостей, а он стоит рядом с Доминикой у железной койки в комнате горничной и его мужское великолепие в полной боевой готовности, — сейчас опасность была велика.

Но как давно и хорошо известно, когда самая лелеемая часть тела мужчины встает на дыбы, все помыслы, все восприятие действительности и способность к рассуждению сосредоточиваются исключительно в ней, — а это означает, что в такие моменты мужчина способен на любую глупость. Гордость Армана трепетала в руке Доминики, и ощущения были столь восхитительны, что он был готов рискнуть всем: друзьями, репутацией; он был даже готов пойти на риск потерять Мадлен. Доминика знала и рассчитывала на это.

Он попытался повернуть ее и уложить на жесткую постель, но она спешила и рассудила по-своему. Цепко ухватившись, она привлекла Армана к себе, и он, почти не отдавая себе отчета в бреду наслаждения, глубоко проник в нее.

— Да! — закричала она, торжествуя, когда Арман, обхватив ее за талию, сильно и размашисто заработал бедрами.

Желая ускорить события, Доминика оторвала пуговицу, поддерживавшую пояс его трусов, просунула руки под обвисшие одежды и крепко обхватила Армана сзади. Он застонал от приятной боли, когда она вонзила ногти в кожу с жестокой силой львицы, терзающей беспомощную жертву.

— Что ты делаешь! — простонал он, его чресла двигались не переставая в неуправляемом пароксизме желания.

Доминика откинула назад белокурую голову, широко открыла рот и выкрикнула: «Давай, Арман!» Почти мгновенно она почувствовала горячую струю страсти, выплеснувшуюся в нее.

— О, да! — стонала она, переживая сладчайшие моменты физического наслаждения.

Но им не было суждено пережить вместе в нежных объятиях медленное угасание страсти. Тело Армана еще не прекратило невольных движений, как Доминика резко отстранилась, оставив его без поддержки на дрожащих ногах. Все произошло очень быстро, и Арман не мог поверить, что все уже кончено, что в мгновение ока надутый воздушный шар, достигший невероятных размеров, уже лопнул. Нетвердой походкой он приблизился к кровати и сел, с изумлением глядя, как опускается до колен бледно-голубое платье Доминики, скрывая чудеса, таящиеся под ним, — так опускается занавес в театре, когда представление окончено!

Увы, в этом театре не было криков «бис» и актеры, разыгравшие маленькую комедию, не выходили на поклоны и им не дарили букеты цветов. Арман сидел на кровати в расстегнутых штанах, не в силах вымолвить ни слова, и несколько осуждающе смотрел на Доминику. Сейчас он не был способен разобраться в своих чувствах. Он понимал, что Доминика заманила его в эту темную маленькую комнату и обманом заставила заняться с ней любовью; она расставила ловушку, вынудила его пойти на нелепый риск — и ради чего? Удовольствие, которое она ему доставила, длилось не дольше падения снежинки на мутную рябь Сены! Однако худшее было впереди.

— Помнишь, как ты изнасиловал меня на лестнице? Я подумала, что было бы невежливо с моей стороны не ответить тебе тем же, — сказала Доминика, в голосе явственно слышалась злость. — Оставайся и сиди тут со спущенными штанами, я пришлю твою новую подружку посмотреть, что ты наделал.

И махнув юбкой, она исчезла, оставив его одного в неуютной маленькой комнате. Он чувствовал себя невероятно глупо. Паника охватила его, когда он живо представил, как Мадлен распахивает дверь и глядит на него гневно и ревниво. Непослушными пальцами он заправил нижнее белье и встал, чтобы застегнуть брюки. Им владела мысль, что он должен немедленно спрятать то, что при других обстоятельствах был бы счастлив открыть взору Мадлен.

Тогда-то он и сделал неприятное открытие, что грубое нападение Доминики лишило его двух пуговиц на брюках, а также перламутровой пуговички на трусах. Он застегнул те, что остались, и оглядел себя в зеркале стоявшем на старомодном туалетном столике у стены. Но свет в комнате был тусклым, и Арман не был уверен, что никто не заметит некоторую небрежность в одежде, когда он вернется в гостиную. Новая ужасная мысль пришла ему в голову: если горничная, обитавшая в комнате, найдет пуговицы от мужских брюк, то наверняка пойдут разговоры, которые перерастут в домыслы и слухи!

Не оставалось ничего другого, как встать на четвереньки и в полутьме заняться поисками пропавших пуговиц. Одну он нашел быстро, она закатилась под узкую кровать. Перламутровая пуговичка лежала на самой кровати, куда была отброшена грубым рывком Доминики. Однако второй брючной пуговицы нигде не было видно. Арман шарил вокруг туалетного столика и в темных углах, испуганно прислушиваясь, не возникнут ли за дверью шаги, предвещающие появление Мадлен. После пяти минут бесплодных поисков он сдался и бежал из маленькой комнаты.

Разумеется, Доминика ничего не сказала Мадлен и никогда не собиралась этого делать. Угроза была пустой, высказанной вслух под влиянием момента, когда Арман, выпустив заряд, в изнеможении рухнул на кровать и она заметила следы раскаяния на его лице. Выдумка ей вполне удалась — четверть часа он не находил себе места. Но к тому времени, как Арман добрался до гостиной, Доминика уже распрощалась с Бриссарами и ушла, волоча за собой ничего не понимающего кавалера.

Арман чувствовал себя глубоко униженным происшедшим, а также настоятельной необходимостью делать вид перед Мадлен, что ничего не случилось. До конца вечера он пребывал в дурном расположении духа, настолько явном, что, когда они покинули дом Бриссаров, Мадлен попросила отвезти ее прямо к сестре. Ранее они намеревались отправиться в ночной клуб, чтобы немного потанцевать и развлечься вместе с Ивонной и ее кавалером. Когда Ивонна услышала о перемене планов, она пожала плечами и укатила в новеньком сверкающем автомобиле поклонника, нимало не расстроившись.

Арман отвез Мадлен на такси на улицу Сен-Дидье и уже было собрался подняться к ней, но у парадной двери Мадлен остановила его.

— Спокойной ночи, Арман, — сказала она решительно. — Можешь позвонить завтра, если настроение улучшится.

Очень спокойно она подставила щеку для легкого прощального поцелуя и исчезла за дверью. Арман остался стоять на тротуаре, в который раз за вечер чувствуя себя обманутым глупцом. Не сомневаясь, что Мадлен пригласит его к себе на бокал вина, а возможно, и для чего-нибудь большего, Арман, выходя из такси, расплатился с шофером. Машина уже уехала; оглянувшись, он увидел, как на повороте на авеню Клебер мелькнули красные огоньки задних фар. Осенний вечер был холоден и уныл, густой сырой воздух предвещал дождь.

Арман пересек улицу и, остановившись на противоположной стороне тротуара, взглянул на занавешенные окна квартиры Иверов во втором этаже. Всего лишь неделю назад они стояли с Мадлен позади этих занавесок в темноте, и он ласкал обнаженную маленькую грудь под ночной рубашкой! Ах, какой это был незабываемый вечер, какие восхитительные ощущения он испытывал, наслаждаясь стройным телом, в то время как Мадлен осторожно выглядывала из окна, наблюдая за Пьером-Луи. Под воздействием обстоятельств он пришел в необычайное возбуждение, и она тоже — если бы он ее не поддержал, то она упала бы на пол.

При столь сладостном воспоминании верный товарищ Армана, до того спокойно спавший, очнулся и приподнял голову. С недостающей пуговицей, оторванной Доминикой, полосатые шелковые трусы Армана держались кое-как, поэтому его любопытному и беспокойному приятелю ничего не стоило пролезть сквозь образовавшуюся прореху. А поскольку властный инстинкт требовал, чтобы он проникал как можно глубже в любое свободное пространство, то он и вылез нахально наружу и терся об атласную подкладку пальто.

«Мой бедный друг, — обратился Арман к обделенному товарищу, — прекрасная Мадлен покинула нас, тебя и меня. Удовольствие, которого ты требуешь, недоступно нам на этот раз. Она — там, наверху, за занавесками гостиной, а мы здесь, на тротуаре, подавленные общей тайной о горячем приеме, который тебе был совсем недавно оказан в другом месте. Я слишком расстроен, чтобы предпринять поход в „Шабанэ“, или в „Мэ-зон Жюно“, или в какое-нибудь иное место, где обитают доступные молодые женщины. Делать нечего, надо отправляться домой и ложиться спать».

На следующее утро после столь неприятных и унизительных событий Арман сидел в гостиной, потягивая кофе и просматривая газету, когда вошла мадам Котье и объявила о приходе мадам Делаваль. Можно себе представить изумление Армана! Мадам Котье была вдовой средних лет, приходившей каждое утро выполнять кое-какую работу по дому. Обязанности ее были необременительны. Она покупала газету в ближайшем киоске и свежие булочки в пекарне, варила кофе, убирала квартиру, стирала и гладила рубашки и в конце концов стала абсолютно необходимой в холостяцком жилище Армана.

Прежде чем Арман успел возмутиться и велеть мадам Котье выпроводить непрошеную гостью, Доминика ворвалась в комнату и, обойдя домработницу, весело приветствовала хозяина, удобно устроившегося в кресле в пижаме и халате, а рядом на маленьком столике стоял кофейник и тарелочка с круассанами.

— Здравствуй, Арман, — улыбаясь сказала Доминика. — Извини за столь ранний визит, но я проезжала мимо и решила заглянуть, чтобы рассказать тебе кое-что, что может тебя порадовать.

На ней была чрезвычайно элегантная долгополая шуба из шиншиллы изысканного серого оттенка и маленькая темно-серая шляпка, облегавшая голову. Щеки раскраснелись от утреннего холода, и, стянув черные замшевые перчатки, она быстро потерла руки друг о друга, чтобы согреть их. Мадам Котье вышла, вернувшись к своим делам, а Доминика уселась в кресло напротив Армана. В ответ на ее приветствие тот слегка приподнялся и, не выказав и намека на желание коснуться ее руки, опять опустился в кресло, подозрительно глядя на гостью.

Ни на секунду он не поверил, что она всего-навсего проезжала мимо. Было только девять часов утра, Доминика никогда не поднималась так рано, а тем более не отправлялась по делам. Арман был уверен, что она явилась с какой-то тайной целью, однако последующие слова застали его врасплох.

— Я зашла извиниться, — сказала Доминика, — я искренне переживаю из-за того, что случилось вчера. Я вела себя ужасно, и нет мне оправданий. Выпила я не больше двух бокалов шампанского. Ты, должно быть, подумал обо мне Бог знает что.

Она сокрушенно пожала плечами — жест, выразивший огорчение, получился весьма обворожительным. По доброте натуры Арман никогда не мог устоять, когда к нему взывала хорошенькая женщина, и он немедленно и снисходительно принял ее извинения.

— Прекрасно, значит, мы опять друзья, — сказала она, вставая, как будто собиралась уйти теперь, когда они примирились.

Но не тут-то было. Очень скоро Арману пришлось убедиться, что покинуть его дом, по крайней мере немедленно, отнюдь не входило в намерения Доминики. Она развязала узел на розовом шелковом шарфе, обмотанном вокруг шеи, и выпустила концы наружу, обнажив гладкую шею и грудь. Единственным украшением на шее был маленький золотой крестик на цепочке. Арман уставился на нее в недоумении, пытаясь догадаться, что последует дальше. И когда она, улыбаясь во весь рот, полностью распахнула шубу, он увидел, что другой одежды под ней не было. Однако нельзя сказать, что это прекрасное тело было совершенно голым, — вокруг талии был застегнут пояс из белых кружев и атласа, поддерживающий серые шелковые чулки.

— О Доминика, зачем ты это делаешь? — спросил Арман, глубоко вздохнув.

— Я подумала, что было бы неплохо напомнить тебе о том, что ты потерял, — ответила она, держа шубу распахнутой. — Почему это ты вдруг перестал считать меня привлекательной, после того как всю ночь покоя мне не давал? Или я подурнела?

Арман не мог оторвать глаз от обнаженной груди — большой, круглой, с удлиненными темно-красными сосками. Ему живо припомнилось, как он наслаждался прикосновением к ней в те дни, когда он и Доминика были любовниками. Взгляд скользнул ниже, к чувственной округлости живота, перерезанной поперек белой полоской пояса, и яркие воспоминания о радостях, доставленных ему этим мягким животом, замелькали в голове. Арман перевел глаза еще ниже, к густым светло-каштановым завиткам, покрывавшим нежный персик, который он так часто и с неизменным удовольствием разламывал. Арман снова вздохнул.

Красные губы Доминики змеились в усмешке, пока она наблюдала, как хорошо знакомые ей выражения сменяются на восхищенном лице Армана. Она приблизилась к креслу, на котором он сидел, и опустилась перед ним на колени. Не говоря ни слова, она развязала пояс халата и рывком расстегнула пуговицы на алой пижамной куртке, а штаны спустила вниз — таким образом, одним движением ее руки Арман оказался обнажен от горла до колен. Его неугомонный дружок уже вытянулся во всю длину и, когда она принялась гладить его, благодарно подрагивал, напоминая довольного, виляющего хвостом пса, которого хозяин гладит по голове.

— Пойдем в спальню, — прошептал Арман. — Я хочу увидеть, как ты лежишь на расстеленной шубе, раскинув ноги…

— У нас нет на это времени, — пробормотала она, ее рука двигалась быстро и с большой ловкостью. — Откинься назад и не смей закрывать глаза. Смотри на меня!

Как будто Арман — или какой-нибудь иной счастливчик, оказавшийся на его месте — закрыл бы глаза или отвернулся от столь восхитительного зрелища: огромные дыни Доминики подпрыгивали вверх и вниз, повинуясь быстрому ритму крепко сжатой руки, а маленький крестик мелькал между ними! Арман протянул руки к пухлым прелестям, и она придвинулась поближе, чтобы ему было легче обхватить их.

— Доминика, Доминика… — проговорил он, задыхаясь, — дорогая, я обожаю тебя!

«Дорогая и обожаемая» была настолько довольна произведенным эффектом, что ее рука задвигалась еще быстрее, за что она была немедленно вознаграждена таким радостным вилянием хвоста, что едва не расхохоталась вслух — какие же все-таки простаки эти мужчины, особенно красивые и тщеславные молодые люди вроде Армана! Он смотрел, завороженный, на светло-каштановую поросль, напряженно ожидая момента, когда Доминика оседлает его обнаженные бедра и вберет его в себя. Как будто угадав его мысли, мгновение спустя она впустила его в гладкую, влажную нишу и принялась подпрыгивать у него на коленях так быстро, что Арман понял, не пройдет и нескольких секунд, как его страсть выплеснется горячей струей.

По крайней мере так он представлял себе чудесное завершение, но совсем другое было на уме у Доминики. Не для того, чтобы доставить удовольствие Арману, она непривычно рано покинула теплую постель и предприняла поездку в такси в шубе на голое тело. Она задумала продолжить урок, начатый вчера, урок, который должен был поставить Армана на место. Начало было восхитительным таким же, как прошлым вечером в доме Бриссаров, но кончиться все должно было совершенно иначе.

— Доминика, — выдохнул Арман, почувствовав, как сжался живот перед тем неизбежным, что должно было сейчас произойти.

— Да, Арман, — сказала она спокойно, — я вижу.

Он не сумел вовремя разгадать ее намерений. Быстро и уверенно она вела его за собой и завела так далеко, что уже было поздно что-либо Изменить. Темно-карие глаза Армана расширились, когда он ощутил знакомый толчок в животе, а насмешливые голубые глаза Доминики под белокурой челкой и маленькой шляпкой-колоколом смотрели на него в упор, когда она вдруг неожиданно выпрямила ноги и встала! Она больше не соприкасалась с ним, лишив его теплой гавани в тот самый момент, когда он освобождался от драгоценного груза.

— Нет! — в смятении закричал Арман. Побледнев, он смотрел, как его позорит беззаботный дружок, когда тот подпрыгнул со щенячьей радостью и выпустил струю, облив голый живот, вплоть до черных волос на груди.

Не дожидаясь, пока прекратятся судороги, сотрясавшие Армана, Доминика отступила назад и, невозмутимо улыбаясь, повязывала шелковый шарф, любуясь результатами содеянного. Ошеломленный Арман увидел, как она застегнула шубу, спрятав гладкое обнаженное тело.

— Мне действительно надо убегать, а то я опоздаю, — сказала она небрежно, словно заглянула на чашечку кофе. — Ты не ждешь Мадлен сегодня? Пусть угостится тем, что осталось, и не забудь передать привет от меня. Прощай, Арман!

Изящно махнув рукой, Доминика повернулась на каблуках и ушла, оставив Армана в совершенном изумлении и растерянности. Она намеренно не закрыла за собой дверь гостиной, и Арман мог слышать голоса и смех у входной двери, где мадам Котье провожала посетительницу. Охваченный паникой, так что пот выступил на лбу, он выхватил кремовый носовой платок из нагрудного кармана халата и принялся торопливо вытираться, опасаясь, как бы мадам Котье не вошла в комнату прежде, чем он успеет привести в порядок пижаму. Опять Доминике удалось поставить его в унизительно неловкую ситуацию!

Прощальный выстрел также не прошел мимо цели, что добавляло горечи и раздражения. За второй чашечкой кофе, всего лишь за несколько минут до появления в гостиной Доминики, он подумывал о том, чтобы позвонить Мадлен, вежливо выждав до одиннадцати часов, и извиниться за вчерашнее дурное настроение. Получив прощение, он пригласил бы ее позавтракать, а потом привел бы к себе. К тому времени мадам Котье уже уйдет, и ничто не помешало бы представить Мадлен нежнейшие доказательства того, что он по-прежнему любит ее больше всех на свете.

Однако ему пришлось признать, что Доминика снова перехитрила его. Иллюзорное наслаждение, которое она ему доставила, скорее взвинтило нервы, нежели успокоило. Арман понимал, что, мучимый постыдной тайной, он не в состоянии встретиться с Мадлен без риска повторения вчерашней размолвки. Он решил, что самым разумным выходом из положения будет отложить телефонный звонок до полудня. К тому времени, надеялся он, неприятное чувство поражения отпустит его. Возможно, Мадлен согласится пообедать с ним вечером, а там — кто знает?

Но когда он наконец позвонил, горничная ответила, что мадам Бове нет дома. Раздраженный тем, что упустил еще одну возможность помириться с Мадлен, он немедленно позвонил Доминике, чтобы высказать все, что накипело у него на душе. Она была дома и явно развеселилась, узнав его голос, что еще больше вывело Армана из себя.

— Но почему ты звонишь мне, Арман? Неужели Мадлен не пришла? Или она уже ушла, потому что ты был не в состоянии 'оправдать ее ожидания?

— Доминика, это недоразумение должно прекратиться! — сказал он. — Нам надо прийти к взаимопониманию и уважать личную жизнь друг друга.

— Но я очень даже уважаю твою личную жизнь, — отвечала она, с трудом сдерживая смех. — Разве ты не заметил этого сегодня утром, когда я встала на колени, чтобы выразить свое почтение!

— Смеяться тут не над чем, — сказал он сердито. — Давай встретимся через полчаса и раз и навсегда определим наши отношения.

— Ага! — воскликнула Доминика. — Ты предлагаешь нанести тебе второй визит за день? Буду обязательно. Мне надеть шиншилловую шубу?

— Нет, только не у меня! — встревоженно сказал он.

— Значит, ты предпочитаешь прийти ко мне? Тем лучше, жду тебя через полчаса. Утром, уйдя от тебя, я отправилась по магазинам и купила прелестные крепдешиновые трусики, тончайшие и совершенно прозрачные, ты только представь себе! Я надену их специально для тебя.

— Нет, нет, нет! — сказал Арман, взбешенный ее нежеланием говорить серьезно. — Я не доверяю тебе. Давай встретимся в людном месте.

— Как хочешь, — сказала Доминика, подсмеиваясь над его испугом. — Жди меня у Нотр-Дам. Согласись, более людное место трудно найти. Мы будем окружены иностранными туристами, и ты сможешь чувствовать себя в безопасности.

— Значит, через полчаса. — Арман повесил трубку, однако подозрения, что она снова что-то затевает, не позволили ему успокоиться.

Разумеется, никаких иностранных туристов не было, в такое время года они не приезжают в Париж, а то и дело начинавшийся дождь разогнал и самых стойких отечественных любителей достопримечательностей. Арман шел по мосту к острову Ситэ. Спасаясь от холодного сырого ветра, он высоко поднял воротник пальто из верблюжьей шерсти, так что тот почти касался полей шляпы. Через парапет моста он взглянул на Сену, серую и грязную, по ней плыли обломки бревен, набухшие от воды газеты и прочий мусор, происхождение которого трудно было определить. Арман подумал, что свалял дурака, позволив Доминике выбирать место встречи.

Она не заставила себя долго ждать. Арман не простоял и десяти минут на пронизывающем ветру, как она появилась, одетая, несмотря на погоду, с изысканным совершенством — в черный блестящий плащ и шляпку в тон, глубоко надвинутую на уши. Пояс, туго затянутый на талии, подчеркивал роскошные формы. Она подала Арману руку, и тот поцеловал тыльную сторону перчатки из мягкой черной кожи. Улыбнувшись, она подставила щеку, и Арман слегка замешкался прежде, чем коснуться ее губами. Это рассмешило ее, и она протянула губы для поцелуя, но Арман отступил на полшага и напомнил, что им нужно поговорить.

— Ну, так говори, Арман, — сказала она весело, — я слушаю.

— Сейчас снова пойдет дождь, давай найдем уютное кафе, — предложил он.

Но Доминика решительно отвергла предлагаемый комфорт. Он сам настоял на встрече в людном месте, не согласившись пригласить ее к себе или прийти к ней. В таком случае беседа состоится на свежем воздухе — или не состоится вообще. Делать было нечего и они медленно побрели по мокрому от дождя, тускло мерцающему булыжнику вдоль собора вниз. Перейдя мост, они оказались на другом острове, Сен-Луи, и пошли вниз по набережной вдоль реки.

— Почему ты вздумала преследовать меня, Доминика? — спросил Арман. — Признаю, что не должен был уходить так внезапно и без объяснений. Мне очень жаль, и я прошу прощения за грубость. Но мы ведь никогда не любили друг друга, и ты не станешь утверждать, что я был единственным мужчиной, с которым ты состояла в интимных отношениях.

— Не понимаю, чем ты недоволен. Неужели тем, что я отдалась тебе на приеме у Бриссаров? Или тебе пришелся не по вкусу утренний визит, когда я забежала на минутку, чтобы немного напомнить о былых радостях?

— Но речь не об этом! — воскликнул Арман. — Доминика, между нами все кончено.

— Боже, как все переменилось! — сказала она язвительно. — Всего несколько недель назад ты был бы вне себя от восторга, приди я неожиданно голой, чтобы немного развлечь тебя за завтраком.

Набережная была почти пустынна; холод и сырость заставили даже бродяг, не расстающихся с бутылкой дешевого вина, покинуть насиженные места под мостами. В воздухе было так сыро, что старые заброшенные дома на другом берегу реки едва виднелись сквозь завесу тумана. Лишь одинокий рыбак сидел, закутавшись в непромокаемую накидку, свесив ноги с каменной набережной и с бесконечным терпением безумца уставившись на поплавок, подпрыгивавший на серой, грязной воде.

Арман и Доминика пошли дальше, продолжая спор, как вдруг снова начался дождь. На сей раз это был не мелкий осенний дождичек, а настоящий холодный ливень, который, казалось, никогда не кончится. Арман схватил Доминику за руку, и они побежали по набережной к следующему мосту, чтобы укрыться под ним.

— Ты сам сказал, что никогда не любил меня, — проговорила она укоризненно, — а теперь ты меня ненавидишь!

Под мостом дождь был им не страшен, и они могли чувствовать себя свободнее. Доминика взглянула ему в лицо.

— Почему? — спросила она. — Что я сделала, чтобы заслужить твою ненависть?

— У меня нет ненависти к тебе, Доминика, пожалуйста, не говори так, — Арман взял ее за руки. — Я считаю тебя близким другом, поверь мне. Но — как бы тебе объяснить…

— Не трудись, — перебила она. — Я понимаю тебя лучше, чем ты сам понимаешь себя. Ты чудовищно непостоянен, Арман, и это твой самый большой недостаток.

— Я знаю, — согласился он. — Но что я могу поделать?

Доминика прислонилась спиной к серой каменной опоре моста, а он придвинулся поближе, чтобы прикрыть ее от ветра. Поскольку Доминика была на полголовы ниже, она приподнялась на цыпочки и поцеловала Армана.

— Ты неподражаем, — прошептала она. — Так, значит, мир?

— Ты говоришь серьезно? — спросил он, в ответ она снова поцеловала его. Губы были холодными, но язык, которым она коснулась кончика его языка, был теплым. Нежный поцелуй длился долго, настолько долго, что Доминика успела расстегнуть пальто Армана и дотронуться рукой в перчатке до мягкой выпуклости под брюками. Арман принял вызов. Он быстро оглянулся налево и направо: они были одни под мостом, а завеса дождя скрывала их с обеих сторон от любопытных взоров.

— Предупреждаю, моя милая Доминика, я больше не собираюсь играть роль жертвы, — сказал он, беря ее за запястья и благоразумно кладя ее руки себе на плечи, подальше от опасного места.

— Так что же мы будем делать, Арман?

— Я должен наказать тебя.

— Запрещаю! — воскликнула она, ее голубые глаза сияли.

Он развязал тугой пояс, расстегнул блестящий мокрый плащ и распахнул его, обнаружив под ним шерстяной свитер с высоким воротом и эффектным рисунком из черных и белых ромбов и черную юбку. Рука Армана немедленно нырнула под юбку и шелковую сорочку и поползла вверх, пока не добралась до обнаженной кожи на бедрах, там, где заканчивались чулки.

— У тебя руки холодные! — запротестовала Доминика. — Прекрати, Арман!

Рука была действительно холодной. Выходя из дома, он забыл захватить перчатки, настолько он был раздосадован и смущен после телефонного разговора с Доминикой. Теплые бедра крепко сжали руку, мешая ледяным пальцам двигаться дальше, к самой сердцевине нежных прелестей.

— Я предупреждал, ты будешь наказана.

Он прижался губами к ее губам, она немного приоткрыла рот, и теперь его язык трепетал в ответной ласке. — Поцелуй длился еще дольше, чем предыдущий, и оказался не менее приятным, а может быть, и более, потому что через несколько секунд Доминика расслабила бедра и выпустила руку Армана. Та, немного согретая прикосновением к обнаженной коже, продолжила короткое и захватывающее путешествие вверх и наткнулась на вышитый край трусиков. Арман поинтересовался, то ли это абсолютно прозрачное произведение, о котором она, насмешничая, упомянула по телефону.

— О, да, — ответила Доминика. — Я же говорила, что надену их специально для тебя. Они сделаны из нежно-розового шелка и такие тонкие и прозрачные, что все просвечивают.

Сейчас трудно было проверить, говорит ли она правду, да это и не имело значения. Арман просунул руку под нижнее белье и сжал в ладони источник самых восхитительных наслаждений. Арман вновь прильнул к губам Доминики в долгом поцелуе, прижимая ее голову к каменной опоре, и закрыл глаза, дав полную волю пылкому воображению. Он мысленно увидел светло-каштановые завитки, просвечивающие сквозь тонкий, как паутина, шелк.

Картина, возникшая в воображении, оказалась столь захватывающей, что Арман медленно провел кончиком языка вокруг ярко накрашенного рта, представляя себе, что он ласкает не рот, а другие губы, спрятанные под светлыми завитками. Доминика почувствовала, что он распаляется все сильнее и сильнее, и прошептала: «Арман, Арман, Арман». Он скользнул языком в ее горячий рот, воображая, как раздвигает то, что он сейчас сжимал в руке под вышитыми, а возможно, и прозрачными трусиками.

Язык Доминики нежно ласкал язык Армана. Когда она почувствовала, что его пальцы пробираются в потайной альков, она расставила ноги пошире. Она прекрасно знала, какое значение имела для Армана игра пальцами, и рассчитывала на это. Она могла поздравить себя с тем, что план вернуть Армана удался быстрее, чем она предполагала. Потребовалось сделать лишь два маленьких выпада — прошлым вечером и нынешним утром, — чтобы побудить его к тому, что он по неразумию считал ответной карой. На самом же деле, положив руку между бедер Доминики, он оказался целиком в ее власти, хотя и не догадывался об этом.

Арман был глубоко погружен в эротические видения, пальцы ласкали Доминику, с каждой секундой увеличивая наслаждение, поэтому он не обратил внимания, когда она сняла руки с его плеч. Не возразил он также, когда она расстегнула брюки, сняла перчатку, проникла под нижнее белье и, видимо, для того, чтобы ласки не были односторонними, дотронулась до крепкой вздыбленной плоти. Касания были столь нежны и деликатны, что Арман почти не ощущал их, он лишь почувствовал, что испытываемое удовольствие стало острее благодаря умелым манипуляциям Доминики.

— О Арман, — вздохнула она, — я отдала бы все на свете, если бы между нами стало все как прежде! Ты — необыкновенный человек, мой дорогой, никто и никогда не доставлял мне такого удовольствия. Я полюбила тебя с первой встречи!

Арман, разумеется, был польщен милым комплиментом. Доминика отлично знала, как воздействовать на мужское самолюбие и добиваться своих целей.

— Неужели я тебе совсем не нравлюсь, Арман? — спросила она, стараясь придать голосу жалобную интонацию, насколько позволяла страсть, сотрясавшая ее.

— Но я обожаю тебя, — пробормотал он. Он был так сильно возбужден, что едва понимал, что говорит; еще менее его, переживающего восхитительные мгновения, заботило, каким образом его слова будут истолкованы.

— Тогда я вся твоя, телом и душою! — с жаром воскликнула Доминика; главный момент приближался, и ее тело непроизвольно и судорожно задвигалось.

— Доминика! — взволнованно закричал Арман.

Наслаждение, которое он испытывал, доведя Доминику до столь явного и благополучного завершения, было настолько сильным, что он совсем потерял голову. До сих пор Доминика деликатно держала пульсирующую плоть между большим и указательным пальцами. Но когда спазмы стали сотрясать ее, она вытащила набухшую плоть из-под нижнего белья, потянула к себе и просунула за край трусиков. Она почти не отдавала себе отчета в том, что делает, но результат превзошел все ожидания: Арман вскрикнул, резким движением глубоко вонзился в нее и немедленно буквально затопил потоком страсти.

Когда они оба пришли в себя, Доминика застегнула ему брюки и ждала, что он скажет. Он долго молчал, прижавшись щекой к ее щеке, словно глубоко задумавшись. На самом же деле он испытывал огромную благодарность за доставленное удовольствие.

— Милая Доминика, — произнес он наконец, — мне кажется, я вел себя чудовищно по отношению к тебе. Нам было так хорошо вместе. Как я мог быть таким дураком, чтобы потерять тебя из виду, спрашиваю я себя? Я в отчаянии, когда думаю о страданиях, которые причинил тебе. Сможешь ли ты простить меня до конца?

— Пойдем ко мне, — прошептала она, касаясь губами его щеки, — и чтобы ты поверил, что я простила тебя, я покажусь в новом прозрачном белье.

Ласковые слова произвели на Армана столь сильное впечатление, что он не удержался, чтобы вновь не приподнять юбку и сжать пухлый холмик.

— Пойдем искать такси, — сказал он. — Но я должен честно предупредить, я не смогу только любоваться тобой. Я собираюсь сделать больше, намного больше. И если кружевные одеяния пострадают от моих действий, я куплю тебе полдюжины новых.

Обнявшись, они поднялись по мокрым ступенькам и пошли по мосту, не обращая внимания на дождь. Арман был рад, что помирился с Доминикой, ее сладострастие было безмерным и не уступало его собственному, и она всегда с готовностью откликалась на его фантазии и с удовольствием играла в игры, которые он придумывал. Что касается Мадлен, то, как бы прекрасна и желанна она ни была, все же нельзя было совершенно игнорировать тот факт, что она была женой Пьера-Луи, к которому в качестве родственника Арман обязан был испытывать хотя бы некоторое уважение.

Справедливости ради следует отметить, что Мадлен никогда не отвергала интересные и несколько необычные предложения Армана. Однажды, например, он уговорил ее стать на четвереньки на ковре в гостиной, да и тот эпизод у окна, когда она была в одной ночной рубашке, также был незабываем. Но Арман нечасто делал такие предложения. За восемь лет супружества с Пьером-Луи Мадлен привыкла к определенному стилю сексуальных отношений, как правило, в постели и лежа на спине, и такой стиль она и предпочитала. Никогда в жизни ей не пришло бы в голову явиться на свидание в шубе на голое тело!

Поэтому Арман полагал, что Доминика вернулась к нему в весьма благоприятный момент, она готова была простить и забыть и продолжить интимную дружбу с ним, словно ничего не произошло. Разумеется, он не собирался рвать с Мадлен, испытывая к ней самые искренние чувства. Но промежутки между их встречами будут постепенно увеличиваться. Он не сомневался, что будет в силах удовлетворять Мадлен, даже несмотря на то, что Доминика вернулась к нему — именно так, в несколько ошибочной манере, Арман склонен был трактовать события последних двадцати четырех часов.

Что касается Доминики, то улыбка, не сходившая с мокрого от дождя лица, не означала ничего. Она слишком хорошо знала Армана, чтобы думать, что вернула его привязанность. Самое большее, что ей удалось, — это взнуздать его и запрячь в одну упряжку с полудюжиной других жеребцов, которые везли ее экипаж. Возможно, некоторое время ей удастся держать его в упряжке, время от времени взбадривая его воображение ударом кнута, когда он будет проявлять упрямство. В конце концов, Арман был щедрым человеком и изобретательным любовником, всегда готовым выдумывать новые и новые способы для удовлетворения ее желаний. На стоянке такси она обняла его за талию и улыбнулась.

— До моего дома ехать недолго, Арман, — сказала она, — но, если я расстегну плащ и позволю тебе забраться под юбку, у тебя хватит ловкости снова немножко позабавить меня?

— Можешь не сомневаться, — пробормотал он, хотя после освобождения от настойчивого желания под мостом уже иначе смотрел на возобновление их связи, полагая, что она должна стать весьма нерегулярной.

При этом он совершенно не подозревал о вычислениях, которые проделывала в уме белокурая Доминика, прикидывая, как максимально выиграть в финансовом отношении, прежде чем его убывающий интерес увянет окончательно.