Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')

Корабля он не знал. То есть знал его тактико-технические данные, знал, как использовать их в бою, но лабиринты его подводных этажей-палуб, хитросплетения креновых, дифферентных и прочих трюмных магистралей он не знал, да и не обязан был знать. Его, строевого офицера, больше всего учили топить корабли - снарядами, минами, торпедами - и меньше всего - спасать их. Тут же развертывался бой, где флотоводческие знания комфлота были бесполезны. Он не мог, не имел права (по крайней мере внутреннего) отдавать какие-либо решительные указания, ибо не знал истинного положения вещей. Судьба корабля решалась внизу, под палубами.

"Мозг" линкора, как и каждого большого корабля, был разделен на два "полушария". Одно - главный командный пункт (ГКП) - вырабатывает боевые и тактические решения, другое - пост энергетики и живучести (ПЭЖ) - отвечает за внутреннюю физиологию корабля, за его самоспасение, непотопляемость и живучесть. Обе мозговые половины разнесены по разным "черепным коробкам": ГКП - на верхотуре корабля, в броневой рубке; ПЭЖ - упрятан в недрах корпуса; на "Новороссийске" он был размещен в основании фок-мачты. Туда сейчас стекались все доклады о затопленных помещениях, о путях проникновения воды, о задраенных дверях и люках... Там в думных головах инженеров-механиков по-настоящему решалась судьба корабля, исход битвы за его живучесть и жизнь экипажа. Только их расчеты, советы, рекомендации могли питать адмиральские приказы. Только они, офицеры с молоточками на погонах, такие невидные в обыденной жизни и такие жизнесущие сейчас, могли придумать, как спасти корабль, что надо делать.

Комфлота ничем не мог им помочь. Положение его было в высшей степени драматичным. Фактически он стоял и ждал. Ждал докладов. Ждал неминуемого... Да, он мог вызвать аварийные партии с соседних крейсеров, отдать распоряжение буксирам, поднять на ноги весь флот, но и весь флот не мог остановить рвущуюся, бурлящую, пожирающую жизненное пространство линкора воду. Все решалось в низах, в подпалубных шхерах - у аварийных брусьев, подпиравших выгибающиеся переборки, у перекрытых клинкетов, у осушительных турбонасосов, в ПЭЖе, наконец, где три человека, три инженера, пытались решить неразрешимую задачу, - неразрешимую - это станет ясно потом, и, увы, уже не им, - а тогда начальник Технического правления флота инженер-капитан 1-го ранга Иванов, командир дивизиона живучести инженер-капитан-лейтенант Городецкий и оставшийся за "главного механика" линкора командир электротехнического дивизиона инженер-капитан 3-го ранга Матусевич ломали голову над тем, от чего задымился бы современный компьютер, ибо в его оперативную память надо было бы вводить множество неизвестных: точное место и площадь пробоины, скорость и массу поступающей воды, число незадраенных по каким-либо причинам дверей и люков, время, какое смогут выдержать давление хилые (алюминиевые) переборки... Самое скверное, что в ПЭЖе не было чертежей корабля; они остались в носу - в затопленном хранилище секретных документов. И как не хватало им там, в стальной капсуле ПЭЖа, человека, который знал корабль лучше, чем кто бы то ни было, - его "электромеханического хозяина", командира БЧ-5 инженер-капитана 1-го ранга Резникова.

Тем не менее в ПЭЖе шла напряженная мозговая работа. Несколько позже к ней подключился и флагманский механик одного из надводных соединений инженер-капитан 1-го ранга Бабенко, единственный, кто видел и кто смог теперь рассказать, что происходило в ПЭЖе.

Не моряки-"новороссийцы" виноваты в том, что линкор после отчаянной двух с половиной часовой борьбы с поступавшей водой все-таки опрокинулся. Действия экипажа по спасению корабля высокая Правительственная комиссия признала правильными и самоотверженными.

У каждой аварии, как принято теперь говорить, есть свои фамилия, имя и отчество. Всякий раз (за редким исключением), когда речь заходит о трагедии "Новороссийска", в этой печальной связи и всплывает имя вице-адмирала в отставке Виктора Александровича Пархоменко.

Я даже и не пытался разыскивать Пархоменко, полагая, что раз инфаркты и инсульты скосили в разные годы всех трех командиров "Новороссийска", старпома Хуршудова, помощника Сербулова, то нет в живых и человека много старше их годами.

И вдруг выяснилось, что он живет неподалеку от моего дома, в одном из московских островерхих небоскребов. Сколько раз я проходил мимо этого здания, сколько раз заглядывал в книжный магазин, расположенный в цокольном этаже. Впрочем, в Москве ли удивляться неожиданным соседствам?!

Я не очень надеялся на встречу. Захочет ли пожилой человек бередить больную память? Так просто отказаться от тягостной беседы под любым благовидным предлогом.

Вице-адмирал в отставке Пархоменко меня принял. Высокий сухощавый старик в спортивном костюме открыл дверь. У него было лицо человека, не улыбавшегося лет двадцать: хмурый, тяжелый взгляд.

Есть у человеческой памяти свой защитный механизм - он вытесняет из нее все мрачное, тягостное, страшное... Видимо, эта защитная механика сработала и у Пархоменко, переведя события октябрьской ночи пятьдесят пятого в глубины подкорки. Вольно или невольно, он, я думаю, не вспоминал о "Новороссийске" без нужды, без внешнего повода. А таких поводов с каждым годом находилось все меньше и меньше, поскольку заговор молчания вокруг погибшего линкора становился все глуше и глуше.

Когда я попросил его вспомнить о трагедии в севастопольской бухте, на лице его отразилась мучительная работа перенапряженной памяти. Поначалу он вспоминал очень общо. Потом стали проявляться детали, подробности, имена, погребенные под толщей времени в треть века.

Кое-что из рассказа Виктора Александровича приведено выше. Я спросил его, правда ли, что он не захотел дать задний ход, чтобы не повредить винты у Госпитальной стенки.

- Вздор! Снявши голову, по волосам не плачут. Какие там винты, если речь шла о том, быть линкору или не быть... Мы подтягивали его буксирами... Но, как доказали потом эксперты, даже если бы мы подтянули его к стенке, линкор все равно бы перевернулся.

- Почему вы были не на мостике, а на юте? Ведь место командира корабля по боевой тревоге - на ГКП.

- Командир сам определяет, где ему важнее быть в тот или иной момент боя. Я был на юте, так как там я находился в гуще событий, все доклады принимал не по телефону, а лично. Это очень важно - видеть лицо докладывающего. Иногда оно скажет больше, чем сам доклад.

- Что вы думаете о причинах взрыва?

- Думаю, что все-таки это была донная мина. Когда линкор становился на бочку, Хуршудов поздновато погасил инерцию, отдал оба якоря. Якоря, как плуги, пропахали грунт и затралили мину. От толчка пустился в ход остановившийся часовой механизм.

- Но комиссия не исключала и возможность диверсии...

- Да, не исключала... Но все же более вероятной была признана донная мина. Мне приходилось слышать о боевых пловцах, якобы проникших в севастопольскую бухту и подцепивших к борту "Новороссийска" взрывное устройство... По данным нашей разведки, никаких судов нечерноморских держав в Черном море на 29 октября не было. Никаких следов присутствия боевых пловцов в бухте не обнаружено. Разумеется, если бы в гавань проникли незамеченные диверсанты, я бы нес гораздо большую ответственность за гибель линкора. Но повторяю еще раз: все это не более чем версия, принять ее всерьез мне очень трудно. Человек не верит в то, во что ему не хочется верить... Не подумайте, что я выбираю наиболее удобную для себя версию. Все решала комиссия, в которой работали видные специалисты флота и крупные деятели науки: академики Юлий Александрович Шиманский, Михаил Александрович Лаврентьев... И последний аргумент. Сразу же после трагедии "Новороссийска" мы заново протралили всю Северную бухту. Было извлечено из ила еще несколько немецких ящичных мин, не подлежащих электромагнитному обнаружению. Контрольный взрыв показал, что сейсмические отметки аналогичны тем, что были зарегистрированы сейсмостанциями Ялты и Симферополя...

Председатель комиссии Малышев мне сказал:

- Итог ясен. Линкор затонул.

- Не затонул, а перевернулся, - поправил я его.

- Какая разница? - спросил он.

- Разница в скоротечности катастрофы.

- Зная конечный результат, как бы вы все же поступили?

- Я не мог знать конечного результата.

- В первую очередь вы должны были снять команду с линкора.

- Тогда бы мы не вели сейчас с вами эту приятную беседу.

Вот такой был диалог.

Пархоменко достал с полки "Корабельный устав ВМС СССР 1951 года (тот самый, требования которого действовали и в 1955 году), прочитал:

- Статья 69-я гласит: "Во время аварии командир корабля обязан принять все меры к спасению корабля; только убедившись в невозможности его спасти, он приступает к спасению экипажа и ценного имущества".

Пархоменко снял еще один томик.

- После гибели "Новороссийска" редакцию этой статьи в Корабельном уставе ВМФ СССР от 1959 года несколько изменили: "Во время аварии командир обязан принять все меры к спасению корабля. В обстановке, угрожающей кораблю гибелью, командир корабля должен своевременно принять меры к организованному оставлению корабля личным составом".

Замечу еще вот что, - добавил Виктор Александрович, - русские моряки никогда не бросали свои корабли на произвол судьбы. Принято было бороться за живучесть до последнего. Броненосцы в Цусиме переворачивались вместе с подпалубными командами. Матросы прыгали в воду лишь тогда, когда корабль сам стремительно уходил в нее... Всегда стояли до конца. Это был обычай. Это был закон.

Я часто думаю: когда именно я должен был приказать оставить линкор? Легко сказать - своевременно. Но как узнать это время? Как "убедиться в невозможности" спасения корабля, если тебя уверяют, что спасение возможно, и сам ты в это веришь, и все в тебе кричит - нельзя бросать линкор в двух шагах от берега.

Передо мной не было такого выбора: или продолжение борьбы за корабль, или еще 400 трупов к тем 230, погибшим от взрыва. Аварийные работы в такой близости от берега, при таком спокойном море, при такой ничтожной глубине под килем не предвещали столь большого количества жертв. Худший вариант, к которому я был готов, который мы все ожидали, - заваливание линкора на левый борт. Конечно, при этом кто-то мог пострадать. Но это были бы единицы, а не сотни. Жертв было бы еще больше, если бы я не приказал не занятым на аварийных работах построиться на юте. Но даже это распоряжение вызвало разные толки. Тот же председатель комиссии сказал мне: "Сосредоточив столько людей на юте, вы способствовали потере остойчивости корабля". Не буду говорить о несоизмеримости массы линкора с весом людей, собранных на юте. Это очевидно. Но даже если бы такое влияние на остойчивость и в самом деле ощутилось, то только самое благоприятное: каре экипажа "откренивало" правый борт линкора.

Представьте себе такую вещь: на моем месте в ту ночь оказался бы иной адмирал, и он благополучно бы снял с корабля весь экипаж, хотя бы за десять минут до опрокидывания. Потом ему же, этому адмиралу, обязательно поставили бы в вину, что линкор опрокинулся именно потому, что был брошен экипажем на произвол судьбы. И этих десяти минут, мол, хватило бы для того, чтобы что-то перекрыть, затопить. Разве не так? Хорошо бы, если не так. Но адмирал бы пошел под суд, поверьте мне... Я не суда боялся, и если бы вопрос стоял так - либо Пархоменко пойдет под трибунал, либо все останутся живы, - я бы предпочел первое. Но не было на моих часах этой красной отметки, до которой я должен был успеть снять людей! Да и выбора такого не было.

Я вдруг понял, кого напоминает мне Пархоменко. Генерала Хлудова из булгаковского "Бега". Он даже внешне походил на того Хлудова, которого сыграл в фильме Дворжецкий: высокий, сухощавый; открытый лоб, большие, чуть навыкате глаза, жесткие, отвыкшие улыбаться губы... То же стойкое отражение вечной пасмури на душе.

Я не вправе разбирать действия и распоряжения комфлота в ту роковую ночь - это прерогатива специалистов, - но в моих блокнотах осталось множество суждений и оценок коллег Пархоменко - офицеров и адмиралов довольно высоких рангов. Они не все единодушны, и, работая над этой главой, я вдруг обнаружил, что если придать моим разрозненным записям некую систему, то выстраивается своеобразный диалог. Аргументы тех, кто полагает Пархоменко виновным за тяжкие последствия взрыва (опрокидывание линкора, массовая гибель людей), я объединил под условным именем "Обвинитель". Соответствующим образом возник и "Защитник". Думаю, что эта полемика поможет очертить границу личной вины вице-адмирала.

Суть обвинений ясна, поэтому слово Защитнику.

Защитник. "Почему вы своевременно не убрали людей?" - вот самый серьезный вопрос обвинения. Но кто мог сказать, когда наступило то время, чтобы снимать экипаж? Кто мог сказать - пора?

Обвинитель. То время наступило тогда, когда крен на левый борт достиг критического предела, и Пархоменко об этом доложили.

Защитник. Пусть так. Но дальше, по предположению многих, должно было произойти не гибельное опрокидывание, а заваливание на борт, и только.

Не было никакой паники, никакой нервозности. Никто не ощущал себя на краю гибели. От последнего трюмного до командующего флотом - все были уверены, что большей беды, чем взрыв на баке, уже не будет. Пархоменко, как и некоторые другие его офицеры, знал из истории Второй мировой войны весьма подходящий к случаю эпизод. В 1941 году в порту Александрии итальянские подводные диверсанты подорвали два английских линкора - "Вэлиент" и "Куин Элизабет". Глубина под их килями была такая же, как ныне у "Новороссийска". Оба корабля сели на грунт так, что надводный борт оставался еще достаточно высоким. Англичане нанесли новую ватерлинию, и, хотя линкоры не могли сдвинуться с места, вид у них был по-прежнему боевой. Аэрофоторазведка противника так ничего и не заподозрила. Из труб шел обманный дымок, на верхней палубе служба правилась как ни в чем не бывало - под оркестр.

Нечто подобное (ожидалось всеми) должно было случиться и с "Новороссийском". На худой конец - ляжет на борт, и тогда все еще успеют выбраться из внутренних помещений. Это важно отметить, так как до самых последних минут перед командующим флотом ни разу не возник грозный выбор либо немедленное покидание корабля, либо гибель всех находящихся внутри. Никто не ожидал, что высоченный и широченный линкор может опрокинуться на мелководье.

Обвинитель. Если командир всегда прав, то он же и всегда виноват, ибо командир отвечает за все. За все, что случается на его корабле и с его кораблем. Пархоменко, как комфлота, как старший на борту, обязан был предвидеть все возможные последствия крена, обязан был видеть дальше всех, следовательно, глубже всех, как говорят - на три метра в землю, на семь футов под килем, в случае же с "Новороссийском" - на сорок метров...

Защитник. По логике этой формулы Пархоменко и был наказан, но не в уголовном, а в административном порядке. Важно сказать вот что: прямых виновников гибели "Новороссийска" нет, если не считать тех, кто сбросил мины в бухте.

Обвинитель. А вы не пробовали задать себе вопрос: где Пархоменко был тогда нужнее - на ГКП флота, то есть в штабе, или на борту гибнущего линкора? Точнее, где он обязан быть?

Защитник. Теоретически он обязан был быть на своем штатном посту в здании на площади Нахимова. Но кто на его месте смог бы смотреть из окна кабинета, как гибнет лучший корабль флота?! Дело даже не в том, что его могли упрекнуть в трусости. В конце концов, надо было увидеть все своими глазами, ибо никакой, даже самый исчерпывающий доклад не даст всей полноты картины.

Его присутствие на "Новороссийске" ничто не могло изменить в судьбе корабля, ибо спасти линкор уже не мог, как говорится, "ни Бог, ни царь и не герой"... Неизбежность гибели линкора от такого взрыва и от такой пробоины была заложена уже на стапелях - проектантами, конструкторами, строителями всеми, кто добивался увеличения хода за счет живучести корабля.

Оставить штаб и прибыть на гибнущий корабль важно по другой причине: моряки "Новороссийска" должны были знать, что в эту тяжкую минуту командующий флотом рядом с ними...

Когда в 1916 году взорвалась "Императрица Мария", командующий Черноморским флотом вице-адмирал Колчак точно так же поспешил на борт гибнущего линкора. Но пробыл он на нем недолго - отплыл на берег на моторном катере до опрокидывания корабля. Вице-адмирал Пархоменко оставался на своем линкоре до конца. Потом ему был упрек в "ненужном геройстве". Но это было делом личной чести разделить судьбу экипажа. Вместе со всеми, кто стоял на юте, он оказался в воде, под кораблем...

Обвинитель. Что держало Пархоменко на юте до самого конца? Побывал на линкоре, вник в обстановку, теперь возвращайся на свой КП, в штаб и действуй во всей широте своей комфлотской власти: поднимай службы, координируй их усилия, принимай доклады, вникай, решай... Так требовала элементарная логика.

Но Пархоменко руководствовался иной логикой - тактикой служебного самоспасения. Он хорошо знал: вернись он в свой кабинет, начальство до конца жизни поминало бы ему и "самоустранение", и "кабинетный стиль управления флотом", и кое-что похлеще.

Защитник. Давайте судить человека по законам того времени, в котором он жил и действовал, а не с моральной высоты нашего времени и непогрешимости правоты далеких потомков. Вспомните, середина пятидесятых годов. Дух сталинского режима все еще властвовал и в мышлении начальников, и в поведении подчиненных.

Если начальник проигрывал дело, никто не хотел слушать никаких оправданий и объяснений. "Нет крепостей, которые бы большевики не смогли взять". Если не взял, значит, не настоящий большевик. Либо пан, либо пропал. Победителей не судят, и вообще - цель оправдывает средства.

Обвинитель. Так вот, как большинство начальников "железной сталинской эпохи", Пархоменко, с одной стороны, не верил подчиненным, с другой страшился своего начальства больше собственного зла. Именно это недоверие и этот страх погнали его на подраненный линкор. Он искренне был убежден, что там, на тонущем корабле, не смогут обойтись без его адмиральского ока, что только он сможет разобраться во всем до конца и найти правильный выход. Он, кто же еще?!

Почти каждому новоиспеченному начальнику - психологи это знают кажется, что именно ему достались самые бестолковые, самые нерадивые подчиненные. На этом комплексе выросло не одно поколение руководителей как в годы культа, так и во времена застоя. Не был исключением и временно исполняющий дела командующего Черноморским флотом. Не верил он в Сербулова с Хуршудовым, в их качества морских командиров; не верил он инженеру Матусевичу, доложившему из ПЭЖа о приближении опасного крена, не верил он начальнику технического управления Иванову, подтвердившему это опасение.

Защитник. Нельзя все время оперировать лишь жесткими категориями. А психология? Вера, сомнения, надежды - разве можно все это отбрасывать в столь сложном анализе? По-человечески ведь очень трудно поверить в неизбежную гибель линкора от одного взрыва, зная из свежего опыта Второй мировой войны, что для уничтожения современных крупных кораблей требуется попадание от пяти до двенадцати торпед.

Обвинитель. Это справедливо по отношению к американским и английским кораблям. Пархоменко же имел дело с бывшим итальянским линкором и обязан был знать на основании все того же "свежего опыта Второй мировой войны", что корабли этого типа в ситуации, подобной "Новороссийску", легко опрокидываются. Пархоменко не знал этого. И в этом он был сын своего времени - властвующая некомпетентность.

Все же оставим психологию - "знал не знал", "верил не верил"... Уж такую-то простую вещь, что корабль управляется с ГКП, а не с юта, Пархоменко знал с лейтенантских времен.

Защитник. Командир вправе сам выбирать себе для руководства боем, операцией то место, которое он считает наилучшим.

Обвинитель. Это справедливо лишь для сражений на суше. На корабле оптимальное местоположение главного командного пункта определено конструктивно. Это стальной череп, куда выведены все нервные окончания. Это голова корабля. И плохо, когда душа уходит в пятки, а ГКП переносится на корму.

Ют в ту ночь был далеко не самым лучшим местом для ГКП. Беготня рассыльных с распоряжениями и докладами по линкоровским просторам лишь отнимала время. Толкотня нужных и ненужных людей. Плохое освещение. Ведь спасательное судно, вместо того чтобы заниматься своим делом, стояло в дрейфе и работало в режиме "плавучей лампы" - освещало прожекторами ют, на котором Пархоменко, листая чертежи, пытался постичь в эти скоротечные минуты специфику устройства линкора.

Абсурд!

Невольно напрашивается мысль: Пархоменко все же сознавал, что находиться на ГКП, расположенном высоко над кораблем, опаснее во всех случаях (даже, как ожидалось, при заваливании на борт), чем пребывание на юте, где и до берега - рукой подать, трап на адмиральский катер - в двух шагах.

Кстати, опрокидывание застало Пархоменко именно на верхней площадке трапа. Об этом говорят многие очевидцы.

Все это свидетельствует о том, что комфлота сознавал всю опасность положения линкора и тем не менее приказа покинуть корабль не дал.

Защитник. В наших морских уставах нет такой команды: "Команде - за борт!"

Обвинитель. Такой нет. Но даже если бы Пархоменко распорядился: "От мест отойти. Большой сбор", - то и это бы спасло десятки жизней. Матросы бы, по крайней мере, не остались в ловушке корпуса.

Однако Пархоменко не спешил с "паническими" командами. Это в глазах будущего следствия ему выгоднее было предстать военачальником, до конца выполнявшим свой долг... А люди, они что? Винтики, штифтики, шпалы, по которым проложены рельсы для локомотива истории, бегущего в лучезарное будущее. Лес рубят, щепки летят.

Защитник. Пархоменко был лишь носитель этих взглядов, а не их творец. В этом его беда, а не вина.

Обвинитель. В отношении к 630 погибшим на "Новороссийске" это не столь важно.

Если бы Пархоменко был по-настоящему компетентным моряком, то, оценив размеры пробоины, он бы дал приказ выбросить линкор на ближайшую отмель, благо турбины были еще теплые и корабль в любую минуту готов был дать ход.

Защитник. Хорошо нам принимать правильные решения за чашкой чая! Уж мы-то, зная наперед, чем все закончится, непременно так и поступили...

Но посадка на отмель - это крайняя мера, и командир поступает так, когда ничего другого более не остается. Когда Пархоменко прибыл на корабль, вопрос спасения в такой остроте не стоял. Командующий, прежде чем решиться на эту крайнюю меру, был просто-таки обязан испробовать другие варианты. Довольно скоро он принял верное решение - буксировать линкор на мелководье, к Госпитальной стенке. Почему буксировать, а не идти своим ходом? Да потому что корма к тому времени поднялась и винты вышли из воды. Возьмите в расчет то, что Пархоменко прибыл спустя час после взрыва. Дайте ему еще 15-20 минут на то, чтобы выслушать доклады, оценить ситуацию, принять решение. Вот вам и половина срока, отпущенного линкору от взрыва до опрокидывания.

Буксировка не имела успеха, так же как ничего не дала бы и работа винтами. Подорванный нос опустился на грунт и держал как мощнейший якорь. К тому же и от собственного якоря отделаться не удалось.

Обвинитель. Вот она где причина! Якорь! А ведь от него, от бриделя носовой бочки можно было освободиться гораздо раньше, чем это сделал Пархоменко. Тогда и буксировка к Госпитальной была бы успешней.

Вспомните, командир "Карабаха" предлагал обрезать якорь-цепи, не дожидаясь заводского катера. Вот еще одно подобное свидетельство начальника аварийной партии с крейсера "Фрунзе" инженер-капитана 2-го ранга в отставке И.А. Степашкина: "Почему вовремя не срезали якорь-цепи и бридели? Ведь именно они помешали буксировке линкора к Госпитальной стенке. Наша аварийная партия предлагала командованию свою помощь. Был у нас и резчик, были и баллоны. Командование запретило... Тогда нос еще возвышался над водой на полтора метра. Потом спохватились, когда якорь-цепи ушли в воду. А ведь это главное, что могло спасти людей".

Это был тот самый, может быть, единственный шанс, который так непростительно упустил Пархоменко. Все остальное было следствием этой необъяснимой проволочки.

Защитник. Можно себе представить, сколько советчиков у него было в те минуты. Даже какой-то мичман вызывался спасти линкор. Немудрено, что в такой лавине предложений и докладов сообщение командира "Карабаха" могло остаться просто неуслышанным. Ведь не забывайте, что человек, который должен был перерабатывать всю эту информацию, находился в состоянии гипертонического криза...

Обвинитель. Истории известны многие примеры, когда тяжело раненные флотоводцы управляли сражениями, не теряя присутствия духа.

Защитник. Мы не вправе требовать по закону, чтобы все командующие армиями или флотами обладали качествами Багратиона или Нельсона. В конце концов, это чистая физиология: один может сохранять четкость мышления и при сорокаградусной горячке, у другого разум мутится при виде собственной крови.

Обвинитель. Не убедили. На таких постах, какой занимал Пархоменко, люди должны подбираться по выдающимся человеческим качествам - ума, воли, мужества, чести.

Кадровый эскалатор, который порой автоматически доставляет послушных и исправных службистов на высокие посты, должен быть остановлен и переделан.

Ответственность за выдвижение Пархоменко на должность командующего Черноморским флотом несет и человек, который ему этот флот со всеми его тогдашними нерешенными проблемами и передал, а именно: адмирал С.Г. Горшков. За месяцы недолгого командования флотом вице-адмирал Пархоменко снискал себе славу верхогляда и грубияна.

Очевидцы, а их немало, утверждают, что в последние минуты Пархоменко потерял самообладание: пытался спасти корабль угрозами о расстреле "трусов и паникеров" (это те, кто предлагал снять с корабля ненужный личный состав). Именно тогда был обруган и послан вниз, в ПЭЖ, поднявшийся для доклада о предельном крене инженер-капитан 1-го ранга Иванов. Он отправился в недра линкора за считанные минуты до гибельного опрокидывания. Его гибель - на совести комфлота, как и тех десятков моряков - сколько их было?! - которые минуты за три до оверкиля выбрались на верхнюю палубу из люка 28-го кубрика. Они так некстати попались на глаза взбешенному адмиралу.

"Все вниз!" - в запале рявкнул на них Пархоменко, и матросы послушно нырнули в люк, чтобы остаться там навсегда в стальной западне 28-го кубрика. Страшная цена нервного срыва.

Практически все, что предпринимал Пархоменко, он делал не во спасение корабля, а в свою собственную защиту теми или иными статьями устава. Это выполнил, и это - тоже, и здесь - не подкопаешься. Нужны были аварийные партии с других кораблей? Нет. Они только мешали. Рук для борьбы за живучесть хватало и своих. Но раз устав требует - значит, так и сделали, невзирая на целесообразность, на здравый смысл. Но ведь устав не догма, а руководство к действию.

Страх и только страх помыкал комфлота в ту ночь. Страх перед обвинением в личной трусости погнал его на корабль, гипнотизирующий страх перед судом будущей комиссии помешал отдать приказ о покидании корабля хотя бы за десять минут до опрокидывания. Хотя бы за пять - и то жертв было бы несравнимо меньше.

Если пробоину нанесла мина, то опрокинули и окончательно погубили линкор начальствобоязнь и некомпетентность человека, командовавшего флотом и линкором.

Страх командующего оказался сильнее бесстрашия его матросов.

Посмею назвать Пархоменко фигурой трагической. Да, он восстановил свое вице-адмиральское звание, свою служебную репутацию, да и пять орденов Красного Знамени вкупе с орденом Ленина тоже о чем-то говорят. С точки зрения закона он неподсуден. В ту страшную ночь он действовал так, как велела 69-я статья КУВМС СССР-51 без позднейшей поправки. Был ли он всего лишь бездушным ревнителем буквы и духа устава, для которого люди матросы - всего лишь "личный состав", расходный материал в аварийно-спасательных работах, для которого "страх погнуть винты" затмил все остальные соображения? Нет, лично я так не думаю. Ведь не смог же он приказать матросам покинуть перегруженный гидросамолет, обрекая машину, а вместе с ней и себя, на гибель. А должен был, как командир, приказать им погибнуть во имя высших интересов высшего командования, которое выслало самолет на разведку, а он, капитан 3-го ранга Пархоменко, вследствие своего мягкосердечия, эту разведку сорвал.

На гибнущем "Новороссийске" он снова оказался между молотом закона и наковальней инстинкта - не личного - общего самосохранения. У него не повернулся язык крикнуть "Спасайся кто может" или "Команда - за борт", хотя именно эти слова и надо было произнести после доклада из ПЭЖа о приближении крена к критическому пределу, ибо ни о каком организованном покидании линкора уже не могло быть речи: любое судно, ставшее под борт линкора, оказалось бы им подмятым.

В той ситуации он принял сторону Закона. И Закон его пощадил. Но молва его не простила. А суд собственной совести?

"Я часто думаю, когда я должен был отдать приказ покинуть корабль?.." Пархоменко произнес эти слова, произнес их с безысходной горечью, и я снова увидел простоволосого генерала из булгаковского романа, в шинели с поднятым воротником, ссутулившегося под тяжестью непосильного бремени.

Глава шестая

ЧТО ВЗОРВАЛОСЬ?

Этот вопрос возник в первые же секунды беды, и вот уже треть века он будоражит умы тысяч людей: "Что взорвалось?" Однозначного ответа на него нет до сих пор. Правительственная комиссия лишь выбрала наиболее вероятную, на взгляд ее экспертов, версию - невытраленную немецкую мину, не исключив при этом возможность диверсии.

Итак, причина взрыва - мина?..

Война забросила свои смертоносные семена далеко в будущее. Вот уж сколько десятилетий редкий номер газет обходится без сообщений об опасных находках: нашли бомбу во дворе многолюдного Московского авиационного института, нашли бомбу на пустынном арктическом острове, нашли мину в огороде, нашли склад боеприпасов под насыпью железной дороги. А сколько "взрывоопасных предметов" вытаскивают ковши землечерпалок или рыбацкие сети? А сколько их еще вытащат?

На улицах Севастополя отнюдь не редкость военный грузовик с броской надписью на бортах "Разминирование". Нет ничего необычного, что в севастопольской бухте затаилась и рванула в 55-м немецкая донная мина. Нет ничего удивительного в том, что ее своевременно не нашли. В деревянном ящике она никак не откликалась электромагнитным тралам; донная, ушедшая глубоко в ил, она не поддавалась никаким прочим тралам.

"Когда немцы оставляли Севастополь, - пишет бывший флотский минер А. Тусменко, - (конец апреля 1944 г.), то на штатные стоянки кораблей у якорных бочек они кранами установили несколько фугасов в деревянных корпусах..."

Бывший эксперт Правительственной комиссии, начальник спецлаборатории Черноморского флота инженер-подполковник К.К. Гавемон уточняет:

"Немцы выставили цепь мин вдоль берега с интервалами в 150 метров. Когда в 45-м у Килен-бухты подорвался тральщик, ровно через 150 метров водолазы нашли еще одну мину, а еще через полтораста метров находилась та самая 3-я бочка, ставшая роковой для "Новороссийска".

На первый взгляд - убедительно. Но другие минеры такой закономерности не подтверждают. Напротив, считают, что в последние дни немцы выставляли мины в спешке и потому бессистемно. Ходила по бухтам быстроходная десантная баржа, и с нее вываливали за борт деревянные ящики, начиненные тротилом. Об этом говорили и севастопольские старожилы - рыбаки из Аполлоновки.

"В 1951 году и в последующие годы мне, как минеру дивизиона охраны рейда в главной базе, - пишет капитан-лейтенант в отставке Д.А. Нудельман, - приходилось выполнять работу по подъему и выводу из Северной и Южной бухт немецких магнитных мин. Работа велась с помощью водолазов, которые ходили по грунту со щупами. При обнаружении подозрительных предметов я, вместе с другими специалистами из минно-торпедного управления, Величко и Теребко, прибывал на водолазный катер, и если это действительно оказывалась мина, ее приподнимали понтоном, а потом в подводном положении буксировали в Казачью бухту, затем вытаскивали длинным тросом на берег, разоружали или подрывали.

В районе 3-й бочки, где подорвался линкор "Новороссийск", тоже были подняты две мины. И хотя их батареи при замере имели 9-12 вольт, это все же позволяло вызвать взрыв.

Мое мнение таково: к 1955 году 1000-килограммовые мины заилились довольно глубоко, так что водолазы в районе 3-й бочки ничего не обнаружили. Однако якорь линкора разворошил мину, и заработал прибор срочности. Это обыкновенные часы..."

"Я считаю, - утверждает бывший командир тральщика

№ 189 капитан 1-го ранга в отставке И.И. Хомяков, - что линкор погиб от немецкой заглубленной спаренной магнитной мины или мины, установленной на 12 крат. Это значит, что неконтактная мина позволяла кораблям одиннадцать раз проходить над нею, а на двенадцатый - импульс, полученный от корабельного корпуса, вызывал взрыв. Чтобы уничтожить такие мины, наши тральщики с электромагнитными тралами по 12 раз проходили над опасными местами..."

"Прибор кратности здесь ни при чем, - оспаривает Хомякова Тусменко, на мине сработал прибор срочности, или ДЧМ - долгосрочный часовой механизм, с последовательно подключенными пружинами. Такой прибор взводится сроком на год. Почему же он сработал через 11 лет? Причина проста: перед возвращением в Севастополь эскадры все бухты тралились по многу раз разными типами тралов. Потом для большей надежности катера пробомбили глубинными бомбами всю акваторию. Вот тут-то, при мощном сотрясении, прибор срочности (ДЧМ), как мы говорим, зааретировался, то есть застопорился, до следующего толчка, который и произошел через 11 лет".

"Прибор срочности (по сути дела, это будильник с пускателем от гидростата) имел недостаток, - сообщает инженер-подполковник Гавемон. Окончательное приготовление его делается на корабле непосредственно перед постановкой мины. Флотских минеров у немцев к апрелю 44-го почти не было, их гарнизон в Севастополе понес большие потери, поэтому мины просто спихивали за борт, не приготовив их к действию".

Именно об этом говорил мне и инженер-контрадмирал

Н.П. Чикер: все ящичные мины, извлеченные со дна Северной бухты после гибели "Новороссийска", оказались без взрывателей, то есть не снаряженными к боевому действию.

- Так-то оно так, - утверждали эксперты комиссии, - но как раз это обстоятельство и увеличивает вероятность гибели "Новороссийска" от мины. И вот почему. Пробить линкор, пронзить, прожечь все его броневые и неброневые палубы мог только заряд кумулятивного действия...

Что такое кумулятивный эффект, объясняет Военный энциклопедический словарь: "Концентрация действия взрыва в определенном направлении. Достигается путем создания у заряда ВВ кумулятивной выемки (сферической, конической и др.), обращенной в сторону поражаемого объекта".

Такой выемкой послужил пустой "аппаратный котелок" в тротиловой массе для размещения в нем взрывателя, приборов кратности, срочности и всего прочего, что делает мину не просто ящиком со взрывчаткой, а боевым механизмом. Разумеется, взрыв такого заряда с импровизированной кумулятивной выемкой от "аппаратного котелка" мог произойти только в том случае, если разоруженная мина была в паре со снаряженной. Попадались ли такие "связки" в Северной бухте?

- Да, попадались, - говорит бывший мичман, старейший севастопольский водолаз Владимир Дмитриевич Корпус. - Впервые я натолкнулся на такую банку в Северной бухте, против Инкермана. Опустился на грунт, застропил ящичную мину, стал обходить ее по радиусу; вдруг задел галошей обо что-то твердое. Пригляделся - из ила другая торчит, краешком едва выступает...

Значит, спаренные мины - не просто предположение.

"По заданию комиссии, - заканчивает свое письмо А. Тусменко, - была проведена серия экспериментов: поочередно взрывали все известные мины, состоявшие на вооружении немецкого флота. Но ни одна из них не смогла произвести и половинного разрушения того, что было на "Новороссийске". Взрыв нескольких мин носил совсем иной характер - объемный, а не направленный".

Ударная струя раскаленных газов пробила борт и вышла вертикально вверх, проделав в корпусе линкора русло в виде латинской буквы "L". Кумулятивный выброс идет только в одном направлении. Если бы мина была обращена своей выемкой к борту, то форс взрыва прошил бы линкор от борта к борту, но ведь огненный смерч главную свою разрушительную работу проделал по пути вверх. Почему?

Запомним все же эту букву - "L".

"Минная версия" проста и удобна - она снимает ответственность за взрыв с начальников различных ведомств, - и, видимо, потом все-таки именно ей и отдали предпочтение в заключительном акте комиссии. И все же она неубедительна.

Случайно застопорился долгосрочный часовой механизм мины, причем именно у той, которая случайно была снаряжена всеми необходимыми приборами. Случайно эта мина оказалась в соседстве с другой, у которой была кумулятивная выемка. Случайно ее задел якорем линкор и случайно подтянул ее к себе под борт к одному из самых уязвимых мест - в район артпогребов с самыми мощными зарядами и снарядами. Случайно часовой механизм, проснувшийся после 11-летней спячки, сработал в самый безмятежный для экипажа заполуночный час...

Не слишком ли длинна эта цепь случайностей?

Сказав в своем очерке в "Правде" лишь об одной случайно задетой донной мине, я невольно вызвал поток писем, яро и доказательно оспаривавших это объяснение и выдвигавших другое - диверсия. Среди авторов писем были весьма авторитетные офицеры-моряки и адмиралы. Многочисленных сторонников этой версии неожиданно поддержала "Красная звезда", опубликовавшая на своих страницах отрывок из записи по поводу "Новороссийска" покойного военно-морского министра Адмирала Флота Советского Союза Н.Г. Кузнецова: "...До сих пор для меня остается загадкой, как могла остаться и отработать старая немецкая мина, взорваться обязательно ночью, и взорваться в таком самом уязвимом месте для корабля. Уж слишком то все невероятно..."

"За короля, за честь знамени!"

Вскоре после того, как в 1988 году газета "Слава Севастополя" опубликовала мою документальную повесть "К стопам Скорбящего Матроса", в зале севастопольского отделения общества "Знание" на улице Воронцова состоялась читательская конференция, которая, по сути дела, вылилась в первый легальный митинг памяти жертв "Новороссийска". В огромном переполненном зале сидели и стояли сотни севастопольцев - седые отставники и безусые курсанты, вдовы и дети погибших, жители города и его окрестностей... Все они внимали выступавшим - участникам и очевидцам трагедии.

К концу знойного дня разразилась гроза, в окна ударили струи ливня, и кто-то громко заметил: "Ну, вот... Это Севастополь заплакал".

Стол на просцениуме был завален цветами и записками. Одну из них, неподписанную, я отложил себе в блокнот.

"Н.А.! Известен ли Вам такой факт? Утром 29.10.55 г. крейсер "Молотов" выходил в море. Сигнальщик старшина 2-й статьи Панкратов и командир крейсера увидели перископ подводной лодки. Об этом рапортом было доложено Пархоменко. О чем говорил командир крейсера с Пархоменко, не ведаю, но только после этого разговора наш командир отказался от своих слов и сказал, что это была, наверное, швабра".

После конференции ко мне подошел пожилой человек.

- Капитан второго ранга запаса Ганин. Бывший сотрудник особого отдела. У меня есть для вас интересная информация.

Он назвал свой адрес, и на другой день я приехал к нему.

- Знаете что, - сказал Дмитрий Павлович, - я бы мог рассказать всю эту историю сам, но вам, наверное, интереснее услышать ее из первых уст. В нашем доме живет бывший боцман торпедного катера мичман Селиверстов. Давайте заглянем к нему.

Петр Васильевич Селиверстов - серебристые волосы, золотые зубы, владимирский говорок - хозяином оказался радушным, но скупым на слова.. Все же историю, ради которой мы пришли, он поведал.

- В шестьдесят четвертом году я обучал в Алжире тамошних катерников. В этом же порту так же, как мы, инструкторами, работали и итальянцы. Они готовили водолазов, точнее, боевых пловцов.

Однажды мой стажер, алжирский офицер, кивнул на одного итальянского инструктора и сказал: "Вон тот взорвал ваш линкор". Я удивился, откуда это известно. Стажер пояснил: "Хвастался среди наших офицеров, что, мол, отомстили за честь итальянского флота". Меня, конечно, это взбесило работать с таким гадом бок о бок?! Но что поделаешь - мы оба иностранцы, я инструктор, он инструктор, у каждого свое начальство. Доложил я куда следует. Говорят, до Хрущева довели. На том и кончилось. А что сделаешь? Фактов-то прямых нет...

Фактов прямых нет.

Тем же вечером, разбирая в гостиничном номере читательские отклики, я извлек из груды конвертов письмо от контр-адмирала запаса Григория Петровича Бондаря:

"В 1955 году я командовал эскадренным миноносцем "Безотказный", который, как и линкор "Новороссийск", входил в состав эскадры.

28 октября наш эсминец возвратился с моря через два часа после линкора, который уже стоял на бочке № 3 у госпиталя. С разрешения оперативного дежурного эскадры "Безотказный" прошел в глубь бухты и стал под заправку топливом. Было около 21.30.

Мне обязательно нужно было проведать больную жену, которую я не видел более десяти суток, и с разрешения старшего я сошел на берег, заказав катер к Минной стенке к 24.00.

Когда я возвратился на Минную пристань, катера не было. Вместо него около часу ночи за мной пришел корабельный баркас. Оказалось, что на полпути катер вышел из строя, и потребовалось время, чтобы вернуться и спустить баркас.

Мы уже отошли от причала на 2-3 кабельтова, когда дежурный по соединению эсминцев, офицер Двоешерстов, попросил меня вернуться, чтобы принять и доставить по пути донесение о запасах кораблей оперативному дежурному эскадры. Дежурный находился на крейсере "Дзержинский".

Мы прошли вдоль южного берега бухты мимо линкора и уже миновали его корму, когда заметили, что погас флагманский огонь на крейсере и зажегся на "Новороссийске". Развернувшись, мы подошли к трапу линкора и узнали, что оперативный дежурный перешел на него. Отдав донесение вахтенному офицеру на юте, мы снова развернулись и продолжили путь на свой корабль.

Добирались до эсминца еще минут 12-15 и ничего подозрительного не наблюдали. Когда подошли к кораблю, вахтенный офицер доложил, что получен сигнал: "Все плавсредства к борту "Новороссийска". Это не удивило меня, я предположил обычную тренировку. Только после возвращения баркаса, около 05.00, мы узнали о гибели "Новороссийска".

Следовательно, взрыв произошел за время следования баркаса от линкора к эсминцу, учитывая, что ОД эскадры успел дать сигнал о вызове плавсредств.

Если бы этот взрыв произошел под килем корабля, на глубине, в иле, наш баркас это бы почувствовал: гидравлический удар гораздо сильнее воздушного. Но все дело в том, что взрыв произошел не под днищем, а в носовой части корабля, по левому борту, на 1,5-2,0 метра ниже ватерлинии. Это сходится с рассказами очевидцев - участников спасательных работ: рваная пробоина длиной 12-18 метров вдоль борта.

Этим же можно объяснить тот факт, что мы на баркасе не слышали ни взрыва, ни удара воды по корпусу баркаса - все заслонил от нас огромный бронированный линкор. И потому даже в кормовых кубриках корабля удар казался глухим и далеким. В то же время, по рассказам очевидцев, во многих зданиях госпиталя вылетели стекла окон и взрыв был слышен далеко в городе.

О том, что взрыв произошел не в толще ила на дне, а следовательно, не под килем корабля, свидетельствует небольшое количество ила в воде, и только в районе взрыва. На следующее утро вода бухты в районе стоянки была достаточно чистой, чего не было бы, если мины взорвались глубоко в слое ила. Кроме того, вода в первую очередь распространялась по верхним этажам линкора, создав у днища воздушную подушку, что привело к опрокидыванию линкора.

Из всего того, что мы тогда узнали о причинах гибели линкора, у большинства офицеров сложилось твердое мнение, что это диверсия и тот, кто закладывал взрывчатку под корабль, выбрал одно из самых уязвимых мест около погребов.

Вариант диверсии до некоторой степени косвенно подтверждался и теми организационными мерами, которые предприняло командование флота после катастрофы. Был снят с должности и отдан под суд начальник береговой шумопеленгаторной станции за то, что поставил объект на профилактический ремонт вне графика. Снят с должности и снижен в воинском звании командир соединения кораблей охраны водного района, так как боновые ворота в эту ночь были оставлены открытыми.

Для охраны кораблей 1 и 2 рангов были сразу же введены вооруженные вахтенные посты на баке, на юте и по бортам. Проводились и другие оргмероприятия.

Все это еще больше укрепило мнение офицеров, что взрыв - работа итальянских боевых пловцов. Сразу же поползли слухи, что в итальянских газетах за несколько месяцев до этих событий была поднята оголтелая шумиха: до каких пор их славный линкор "Джулио Чезаре" будет плавать под советским флагом? Пора, мол, что-то предпринять. А за месяц-полтора шумиха внезапно прекратилась. Конечно, все это слухи, но они были.

Версия о боевых пловцах князя Боргезе особенно укрепилась после выхода его книги "Десятая флотилия MAC" (M., 1957), где описаны подобные операции в бухтах Альхесирас и Суда, потопление английских линкоров "Вэлиент" и "Куин Элизабет" в Александрии в декабре 1941 года, налет на рейд Мальты и другие. Истинных же причин гибели "Новороссийска" до нас, командиров, официально никто не доводил.

Утверждение со ссылкой на "бывалых моряков", что это могла быть "связка ящичных мин", выставленная фашистскими минерами и ушедшая глубоко в донный ил, мне представляется крайне неубедительным.

Мы открыто признали свое разгильдяйство в обслуживании Чернобыльской АЭС, пропуске самолета на Красную площадь, катастрофах ряда судов. Думаю, что незнание причин гибели "Новороссийска" через тридцать с лишним лет после этого - тоже признак самоуспокоенности и зазнайства нашего командования. Не раскрыта истинная причина - не извлечен урок.

Трудно сейчас судить о действиях командования флота по спасению корабля и личного состава. Гибель такого огромного количества людей тяжелейшая трагедия, и она непростительна никому, и в первую очередь командованию флота. Но теперь эмоции не помогут, хотя мы все стали очень умными.

Не всякий начальник в те времена мог взять на себя ответственность за нарушение Корабельного устава, чтобы сразу вывести корабль на мель. Нарушивший устав или инструкцию всегда остается виновником всех бед и отвечает в таком случае головой. Весь позор падает не только на него одного, но и на его потомство в n-м поколении. А в то время Корабельный устав требовал борьбы за живучесть корабля до последнего. Это требование было выполнено. А чтобы не сеять панику, было решено не отправлять часть экипажа на берег. Даже после победы в Отечественной войне мы еще были подозрительны и не верили подчиненным. Думали: раз уберем на берег одних, обязательно побегут другие. Так нас приучили. Тем более никто не предполагал, что линкор шириной 28 метров может перевернуться вверх килем на 18-метровой глубине. И уж никак не могли предположить, что, эксплуатируя Ахтиарскую бухту более 170 лет, мы даже не изучили ее дна и не знали о слое ила. А тут еще упустили момент отдачи якорной цепи с бочки...

Возможно, потому, что корабли и их оружие очень дорого обходятся государству, мышление на флоте несколько более консервативное. Мы помним, что в парусном флоте Англии прорезание кильватерного строя противника в бою было под строжайшим запретом. Адмиралы, нарушившие это правило, платили жизнью. И долгое время Англия из-за соблюдения запрета терпела поражения на море, пока это не возмутило общественное мнение. Нашлись священник Павел Гост и конторский служащий Джон Клерк, которые обосновали прорезание строя противника как выгодный тактический прием. И это прекрасно доказал адмирал Нельсон своими победами.

И в случае с "Новороссийском". Выполняй требование инструкции и устава - и будешь прав. Это потом мы внесли соответствующие изменения в эти документы. А тогда, чтобы дать приказание сразу отбуксировать корабль к берегу или отправить лишних членов экипажа на стенку госпиталя в двухстах метрах, нужно было обладать решимостью капитана Гастелло или рядового Матросова. Начальство же, обремененное семьями, почетом и славословием подхалимов, не всегда способно на такие подвиги. Поэтому, прежде чем давать оценку руководству спасательными работами, нужно всесторонне оценить условия, обстановку и меру ответственности за нарушение устава и инструкций. Это ни в какой мере не затрагивает сохранение памяти о погибших".

Откроем книгу, которую помянул в письме контр-адмирал Бондарь и которая вышла у нас спустя два года после гибели "Новороссийска". Написал ее бывший офицер итальянского военно-морского флота князь Валерио Боргезе, возглавлявший в годы войны специальную диверсионную флотилию. В нее входили водители человекоуправляемых торпед, быстроходные катера, начиненные взрывчаткой, сверхмалые подводные лодки, боевые пловцы - подводные диверсанты. Весь этот дьявольский арсенал был успешно опробован в подводных операциях против англичан в Александрии и Гибралтаре.

"По условиям мирного договора 1947 года, - констатирует издательское предисловие к книге, - штурмовые средства итальянского флота подлежали уничтожению, а личный состав - демобилизации. Однако при прямой поддержке агрессивных стран, и прежде всего США, Италия под разными предлогами сохранила часть штурмовых средств и специалистов. После включения страны в Североатлантический блок командование итальянского флота открыто приступило к подготовке новых кадров, строительству новых и модернизации старых типов подводных и надводных штурмовых средств".

Теперь, не откладывая далеко мемуары Боргезе, заглянем в советский журнал "Зарубежное военное обозрение" № 11 за 1980 год.

Статья "Сверхмалые подводные лодки": "В послевоенные годы интерес к созданию сверхмалых лодок значительно снизился... Однако с середины 50-х годов (разрядка. - Н.Ч.) строительство сверхмалых подводных лодок возобновилось. В Италии фирма "Космос" (г. Ливорно) спроектировала и построила лодки типов SX-404 и SX-506. В зарубежной печати сообщалось, что с 1955 года фирма построила и продала другим странам более 60 таких лодок".

Невольно напрашивается мысль: уж не после ли подрыва "Новороссийска" интерес к сверхмалым подлодкам так резко обострился в середине 50-х годов?! Ведь именно с 1955 рокового года фирма "Космос" стала получать отовсюду заказы на столь успешно показавшие себя в реальном деле SX-ы! Гибель "Новороссийска" могла послужить отличной рекламой нового диверсионного средства.

Что же оно представляло собой? Журнал рассказывает об этом подробно: "Сверхмалая подводная лодка SX-506 относится к однокорпусному архитектурному типу. В носовой оконечности ее корпуса размещена цистерна главного балласта, а четыре дифферентные цистерны расположены в надстройке, которая покрывает большую часть прочного корпуса. В надстройке находятся также заваливающаяся воздухозаборная шахта и выхлопной трубопровод РДП. Наружная обшивка выполнена из стеклопластика.

Прочный корпус цилиндрической формы разделен поперечными переборками на три отсека. В центральном отсеке находятся приборы и средства управления лодкой, а также жилое помещение, оборудованное восемью складными койками и рассчитанное на 13 человек личного состава (пять членов экипажа и восемь боевых пловцов). Пловцы выходят через шлюзовую камеру с донным люком, которая расположена в носовом отсеке. Энергетическая установка размещена в кормовом отсеке. На лодке могут быть установлены гидроакустическая станция, батитермограф и аппаратура звукоподводной связи.

Одновальная энергетическая установка включает дизель мощностью 300 л. с. и гребной электродвигатель. Первый используется при движении в надводном положении и под РДП, а второй - под водой.

Подводная лодка имеет сменное штатное вооружение. В него входят акваботы - транспортировщики боевых пловцов - двух типов, которые крепятся на внешней подвеске по одному с каждого борта, большие и малые мины и торпеды. Транспортировщики (длина около 7 м, ширина 0,8 м, вес 2 т) имеют дальность плавания 50 миль при скорости хода 3,5 узла, полезную нагрузку 270 кг и 50 кг, снабжены взрывателями с часовым механизмом. Торпедные аппараты заряжаются американскими малогабаритными торпедами Мк37.

Подводная лодка имеет следующие варианты вооружения: два транспортировщика, каждый из которых несет большую мину, и восемь малых мин, размещенных в надстройке: шесть больших мин (вместо транспортировщиков) и восемь малых, которые доставляются к месту постановки боевыми пловцами; две торпеды, принимаемые вместо транспортировщиков или больших мин, и восемь малых мин в надстройке.

Кроме того, место крепления транспортировщиков может быть использовано для размещения прочных водонепроницаемых контейнеров, загруженных боеприпасами и снаряжением для боевых пловцов. Эти контейнеры отбуксировываются в район действия с помощью надувной шлюпки".

Вернемся же к книге Боргезе, к тем ее страницам, где "черный князь" характеризует дух своих людей.

"Какая же внутренняя сила воодушевляла их и поддерживала? Что же делало этих людей так непохожими на многих других, отрешенными от личных материальных интересов? У них не было стремления к честолюбию; они не принимали даже искреннего признания их заслуг и избегали почестей и похвал. Богатство их не прельщало; они не получали никакой премии за свои подвиги. Они не получали и повышения в звании и должности, чего легче добиться сидя в министерстве. Не тщеславие руководило ими в стремлении быть участниками исключительных подвигов, поскольку на пути к цели их ждала смерть, а какая польза от того, что тебя отметят после смерти? Одно только вдохновляло их верность долгу!.. Это безграничное самопожертвование является результатом инстинктивного и глубокого чувства - любви к родине".

Девизом боевых пловцов Боргезе были слова: "За короля, за честь знамени!"

Раздел итальянского флота и передача Советскому Союзу, бывшему противнику, такого крупного корабля, как линкор "Джулио Чезаре", нанесли чувствительный удар по национальным амбициям фашиствующих патриотов.

"Ни один итальянский корабль не будет служить под флагом большевиков!" - заявил репортерам Боргезе. Меньше всего этого человека можно обвинить в пустом фразерстве. Угроза была брошена мастером подводных диверсий высшего класса, у которого не гнушались поучиться и кичливые моряки гитлеровского флота.

Заметим еще и такой факт. "Водители управляемых торпед, - пишет в своей книге Боргезе, - два раза в неделю прибывали в Специю, где с баркаса или с подводной лодки спускались в море и проводили в ночное время учение, включающее: подход к гавани; преодоление сетевых заграждений; скрытое плавание внутри гавани; сближение с целью; подход к подводной части судна; присоединение зарядного отделения торпеды и отход... Объектами для нападения были отдельные корабли, временно находившиеся в гавани. Вспоминаю, в частности, случай с линейным кораблем "Чезаре" (будущим "Новороссийском". - Н.Ч.). Водителям торпед удалось присоединить зарядные отделения незаметно для находившихся на борту корабля людей, хотя предварительно командование и вахтенные были предупреждены и поэтому элемент внезапности отсутствовал. Только когда на "Чезаре" после нескольких часов внимательного изучения поверхности моря скептически заключили: "Они не смогут этого сделать", вблизи борта показались шесть черных голов, и водители, сделав жест рукой, означающий "Все готово", исчезли в ночной темноте".

К этому надо добавить, что итальянские боевые пловцы знали в деталях не только подводную часть линкора "Новороссийска", но и севастопольские бухты, так как в 1942-1943 годах в Севастополе орудовало одно из подразделений флотилии Боргезе, оснащенное скоростными катерами и "карманными" подводными лодками типа СВ.

"В начале пятидесятых годов, - пишет из Минска читатель "Правды" В.П. Филиппенко, - среди отдыхающих в крымских международных санаториях ("Коммунар" и "Красное знамя" в Мисхоре) бывало немало итальянских граждан. И отличались они от других гостей не только молодостью и здоровьем, но и повышенным интересом к подводному плаванию. Мы, крымские мальчишки (я жил и учился тогда в Алупке), с завистью смотрели на их подводное снаряжение. У них мы впервые увидели маски, ласты, акваланги и т. д. Под видом интереса к подводной фауне и флоре Крыма они свободно разъезжали по всему Крымскому побережью".

Таким образом, к покушению на линкор люди Боргезе были готовы и морально, и технически. К нашей великой беде, их задача упрощалась еще и преступным небрежением, с которым неслась охрана подступов к Севастополю с моря. Контр-адмирал Бондарь привел некоторые факты, которые подтверждают в своих письмах и другие моряки.

"Корабль дозора (большой охотник), - пишет из Ленинграда офицер запаса М.В. Богданов, - несший охрану входа в главную базу, 28 октября был отозван со своей позиции в район Лукула и Бельбека для обеспечения полетов ночной авиации".

Как удалось уточнить, большой охотник с гидролокатором на борту вернулся в свой район лишь в 0 часов 17 минут 29 октября, то есть за час с небольшим до взрыва. Практически вход в севастопольскую гавань не охранялся почти весь день. Дозорный корабль покинул свою позицию рано утром - в 5 часов 50 минут.

Как бы в оправдание прислал письмо бывший замполит того злосчастного большого охотника капитан-лейтенант в отставке В. Юдин.

"Незадолго до происшествия наш корабль вышел на боевое дежурство в точку... что находится на выходе из бухты. В те времена мы несли дежурство по десять суток с задачей перекрывать фарватеры и подходы к главной базе средствами акустики и визуального наблюдения. Там дежурят и сейчас...

28 октября рано утром мы получили от оперативного дежурного по флоту неожиданный приказ: выйти в район Качи на обеспечение полетов авиации. Полеты кончились в 16.00, но приказа вернуться в точку дежурства все не было и не было, несмотря на наши запросы.

И только глубоким вечером мы получили приказ о возвращении. Далеко за полночь мы пришли в свою точку. Не успели отдать якорь, как с Константиновского рейдового поста нам передали светосемафором, а потом по радио: "Идти к "Новороссийску" спасать людей".

Рванули в бухту. В бухте стояли крейсера и мощными кормовыми прожекторами освещали место трагедии. Линкор плавал вверх килем. В носовой части перед броневым поясом зияла огромная пробоина. В воде уже никого не было...

Спустя некоторое время в главную бухту ворвался весь наш охранный дивизион. "Охотники" ринулись в Южную и Северную бухты на поиск подводных лодок".

Еще одно письмо, из Севастополя. От ответственного секретаря Военно-научного общества при Доме офицеров флота капитана 2-го ранга в отставке С. Соловьева.

"К моменту тех трагических событий я служил в Севастополе в должности командира маневренной гидрографической партии и 29 октября 1955 года по тревоге был направлен к месту катастрофы на ГПБ (гидрографический промерный бот). Это было уже утром, около 8 часов, когда линкор плавал вверх килем. Наш бот задержали при выходе из Южной бухты, пропустив к линкору только катер начальника Гидрографической службы Черноморского флота капитана 1-го ранга И.А. Наумова. Возвратившись, начальник ГС ЧФ дал приказание капитану 2-го ранга Н.Н. Прокопчуку следовать к носовой части линкора и производить промер на предмет обнаружения воронки от взрыва, а мне определить координаты носа и кормы методом обратной засечки. Подойдя к опрокинутому линкору со стороны Черной речки, ГПБ пришвартовался к стоящему у борта водолазному катеру. Перейдя через катер, я оказался на днище линкора и приступил к выполнению своего задания. От днища до уреза воды в тот момент было около 3-4 метров. На днище находился начальник Аварийно-спасательной службы (АСС) ЧФ капитан 1-го ранга Кулагин с группой своих специалистов и заводчан. Со стороны выхода в море к опрокинутому "Новороссийску" были пришвартованы три спасательных судна. С их кормы были заведены шланги, которые уходили в воду под линкор. Общее впечатление от увиденного было гнетущее - беспомощность и отсталость, полное несоответствие спасательных средств стоящей перед АСС задаче. Офицер-водолаз готовился проникнуть внутрь линкора через кингстон, рабочие пытались автогеном прорезать отверстия в днище по указанию специалистов в комбинезонах, ходивших с чертежами... Эта картина напоминала возню лилипутов с Гулливером. После определения по береговым опорным пунктам заданных мне точек я установил, что корма находится в 130 метрах от набережной госпиталя. Полученные результаты были переданы в штаб флота, где мне потом поручили подготовить на плане севастопольской бухты картинку положения линкора, а затем в кабинете начальника противоминного отделения И.П. Попова поручили проверять отчеты по навигационно-гидрографическому обеспечению боевого траления бухт Севастополя, правильно ли вычислены среднеквадратические ошибки заданного перекрытия тральных галсов. В это время в кабинет приносили поднятые со дна в районе взрыва предметы, которые могли быть частями взорвавшейся мины. Ничего похожего - со свежими изломами - не было: все было старое, ржавое.

В скором времени меня назначили командиром маневренного гидрографического отряда, на который были возложены обязанности по обеспечению работ по подъему "Новороссийска".

Исполнявший обязанности командира линкора капитан 2-го ранга Григорий Аркадьевич Хуршудов после трагедии был назначен командиром дивизиона гидрографических судов, и мне приходилось с ним часто общаться. Говорил он о том, что на борту линкора находился практически весь Военный совет Черноморского флота и его присутствие отнюдь не помогало делу. Когда же поступил доклад о достижении критического крена и он, Хуршудов, предложил снять с борта личный состав, не занятый борьбой за живучесть, то Пархоменко сослался на слова адмирала С.Г. Горшкова: "Спасение экипажа в спасении линкора". Это справедливо для океана, но никак не подходит для бухты теплого моря.

Перед самым опрокидыванием Григорий Аркадьевич получил приказание сопровождать представителя особого отдела и капитана 1-го ранга Иванова к местам борьбы за живучесть. Первым спускался особист, за ним Иванов, и замыкал группу Хуршудов. Когда они спустились на 5-7 ступенек трапа, то почувствовали, что корабль валится.

"Я повернул обратно, - рассказывал Хуршудов, - и, выскочив на палубу, побежал к поднимающемуся борту. Когда бежать стало невозможно, я уцепился за леер и держался до тех пор, пока не повис уже над водой. Попав в воду, запомнил кратчайшее направление. Попытался вынырнуть, но стукнулся головой о палубу, поплыл дальше, понимая, что если снова будет палуба, то это конец... Вынырнул, глотнул воздуха, и голова пошла кругом. На счастье, рядом оказался какой-то главный старшина, который поддержал меня, сунул в руки плавающий обрешетник и сказал: "Держитесь, товарищ старпом". Так я спасся с помощью главстаршины..."

Говоря о причине взрыва, Григорий Аркадьевич однозначно считал, что это диверсия: "...они ошиблись на 10 метров, иначе бы попали в погреб главного калибра, и тогда взрыв был бы подобен взрыву малой атомной бомбы".

С мнением Хуршудова о диверсии я полностью согласен и не согласен с версией связки ящичных мин, которые якобы ушли в грунт. При последующем боевом тралении путем подрыва шнуровых зарядов не сработала ни одна мина. Водолазы находили ящичные мины, но они не были окончательно снаряжены и взорваться могли только в результате детонации.

Крымская сейсмическая станция зафиксировала смещение почвы в два раза большее, чем дала его ящичная мина, взорванная экспериментально на Бельбекском рейде. Говоря о диверсии, надо иметь в виду, что диверсанты Боргезе базировались в свое время в Севастополе, боновые ворота со Дня ВМФ были круглосуточно открыты, а стоявший в дозоре "охотник", по-видимому, имел неисправную гидроакустическую станцию. Об этом среди флотских офицеров ходили разговоры, мол, командир "охотника" срочно переписывал вахтенный журнал, где это было зафиксировано. Подводные диверсанты могли свободно не только зайти, но и выйти. Ведь корабельно-поисковая ударная группировка вышла на поиск подводной лодки через 8 часов после взрыва! А авиация вылетела с этой же целью через 12 часов! Где уж тут найти иголку в стогу сена!

Кому удобна "минная версия"? Конечно же, т. Пархоменко - на флоте был полный порядок, бдительность была на высоте. Удобна она и консерваторам, которые идеализируют прошлое. Но эта версия не способствует воспитанию бдительности. Было ли благополучно с бдительностью в те годы? Нет, нет и нет! Не говоря уже об общеизвестных фактах, таких, как безнаказанные полеты иностранных самолетов над нашей территорией, безнаказанные нарушения госграницы и т. п., могу сказать, что часовые порой спали на постах, да не просто спали, а с удобствами: вахтенный на посту СНиС* в районе Алушты, например, постелил на пол тулуп и спокойно спал, как спала вся дежурная служба этого поста, а капитан-лейтенант Соловьев обошел всю территорию и поднялся на наблюдательный мостик, где и споткнулся о спящего вахтенного. А как меня трое суток искали пограничники в районе Пицунда - Мюссеры из-за оставленных следов на берегу? А как пост воздушного наблюдения в районе Нового Афона прозевал падение МиГ-17 у себя под носом в море, а потом его три недели мы искали? А как представители Таврического военного округа во главе с главным инженером авиации округа пьянствовали на берегу? И это в сталинское время, когда все считалось идеальным, а многими и поныне считается идеальным. Вопрос бдительности актуален и в наше время".

Любая гипотеза при отсутствии прямых доказательств строится на косвенных фактах, порой даже на отзвуках фактов...

"Мой муж, бывший военный моряк, - пишет участница Великой Отечественной войны, вдова офицера-подводника Любовь Михайловна Топилина из Севастополя, - в свое время изучал загадочную причину взрыва "Новороссийска". В конце 60-х годов нас навестил товарищ мужа, тоже бывший военный моряк, работавший в Министерстве рыбного хозяйства СССР. В те годы наш океанический рыболовный флот еще только создавался, и наш знакомый часто ездил по служебным делам за границу. Однажды он побывал в Милане и посетил тамошний городской музей. На одном из стендов он увидел портреты двух итальянцев, награжденных высшей наградой страны. Из подписи явствовало, что награждены они за подрыв линкора итальянского военно-морского флота, доставшегося нам в качестве трофея.

Кстати, именно в Милане были выпущены в свет мемуары Боргезе".

К "отзвукам фактов" я отношу и свое собственное наблюдение, о котором подробно рассказал в повести "По следам "Святого Георгия". В 1977 году с отрядом советских военных кораблей мне довелось побывать в Ливорно. В том самом Ливорно, где строились сверхмалые подводные лодки SX-506, где размещался центр подводных исследований ВМС, где расположена военно-морская академия, из стен которой вышел и Боргезе... Кстати, именно здесь, в академии, на приеме в честь советских моряков, мне удалось впервые увидеть портрет "черного князя". Я представлял его себе худым, крючконосым, эдаким Мефистофелем подводного царства. На самом деле с фотографии, сделанной в годы Второй мировой войны, на меня смотрел красивый морской офицер - пухлые губы, выразительные глаза. Если не знать, что стоит за плечами этого бравого тененто ди корветте*, то лицо его может показаться не лишенным обаяния. И только взгляд - напряженный, настороженный - выдавал в нем рыцаря плаща и кинжала, где "плащом" была морская гладь, а "кинжалом" человекоуправляемая торпеда.

Но самое интересное открылось мне в зале гардемаринской столовой. Взглянув на две большие картины, висевшие по соседству - у входа (других в зале не было), я уже не смог от них отойти. На одном полотне был изображен линкор-красавец "Джулио Чезаре", ведущий огонь на полном ходу. Вторая же картина, вывешенная рядом, как бы давала понять, каким образом было смыто черное пятно с флага итальянских ВМС. В темно-зеленых фосфоресцирующих красках ночной глубины восседали верхом на торпеде два боевых пловца в дыхательных масках. Волосы их развеваются в воде, и кажется, будто они встали дыбом от ужаса... Оба диверсанта уже под днищем корабля. Один из них держится за бортовой киль, другой крепит зажим для мины...

Никакой подписи у картины не было. Скорее всего, она изображала боевой эпизод в Александрийской гавани. Но почему в паре с ней оказался парадный портрет "Чезаре" - "Новороссийска", а не какого-либо другого, более знаменитого линкора итальянского флота?

"...Корабль вздрогнул от двойного взрыва"

"Возможно, это было эхо, но я слышал два взрыва, второй, правда, потише. Но взрывов было два", - пишет мичман запаса В.С. Спорынин из Запорожья.

"В час 30 раздался странный звук сильного сдвоенного гидравлического удара..." - сообщает в своем письме севастополец капитан 2-го ранга инженер запаса Н.Г. Филиппович.

Бывший старшина 1-й статьи Дмитрий Александров, живущий ныне в Красноармейском районе Чувашской АССР, в ночь на 29 октября 1955 года стоял начальником караула на крейсере "Михаил Кутузов". "Вдруг наш корабль задрожал от двойного взрыва, именно от двойного взрыва", - подчеркивает Александров.

О сдвоенном взрыве говорит и бывший дублер главного боцмана "Новороссийска" мичман Константин Иванович Петров, о нем же пишут и другие моряки, как "новороссийцы", так и с кораблей, стоявших неподалеку от линкора. Да и на ленте сейсмограммы легко просматриваются отметки двойного сотрясения почвы.

В чем же дело? Может, именно в этой "двойственности" и таится разгадка причины взрыва?

"Связка мин, ушедшая в грунт, не смогла бы пробить линкор от киля и до "лунного неба". Скорее всего, взрывное устройство было вмонтировано внутри корабля, где-нибудь в трюмах". Это предположение бывшего старшины 2-й статьи А.П. Андреева, некогда черноморца, а ныне ленинградца, показалось мне сначала абсурдным. Как, линкор "Новороссийск" шесть лет носил в себе свою смерть?!

Но когда инженер-полковник в отставке Э.Е. Лейбович не только высказал такое же предположение, но и начертил на схеме линкора, где, по его мнению, мог находиться подобный заряд, я стал прорабатывать и эту на первый взгляд маловероятную версию.

Элизарий Ефимович Лейбович - профессиональный и авторитетнейший инженер-кораблестроитель. Он был главным инженером экспедиции особого назначения, поднимавшей линкор, правой рукой патриарха ЭПРОНа контр-адмирала Николая Петровича Чикера.

- Линкор был построен с носом таранного типа. При модернизации в 1933-1937 годах итальянцы надстроили нос на 10 метров, снабдив его двоякообтекаемым булем для уменьшения гидродинамического сопротивления и повышения тем самым скорости хода. В месте сопряжения старого и нового носа был некий демпфирующий* объем в виде наглухо заваренной цистерны, в которой-то и могло быть размещено взрывное устройство с учетом, во-первых, конструктивной уязвимости, во-вторых, близости к артпогребам главного калибра и, в-третьих, труднодоступности для осмотра.

"Что, если и в самом деле было так?" - думал я не раз, разглядывая схему, набросанную Лейбовичем. Линкор могли заминировать с тем расчетом, чтобы по приходе в Севастополь с частью итальянской команды на борту пустить взрывное устройство, выставив на нем, по возможности, самый отдаленный срок взрыва: месяц, полгода, год.

Но, вопреки первоначальным условиям, всех без исключения итальянских моряков сняли с корабля еще в Волоне, в Албании.

Так что вместе с ними сошел и тот, кто должен был взвести долгосрочный часовой механизм в Севастополе. Вот и ходил "Новороссийск" с "пулей под сердцем" все шесть лет, пока в Ливорно не построили диверсионную подводную лодку SX-506. Наверное, слишком велик был соблазн привести в действие уже заложенную в недра корабля мощную мину. Путь для этого был один инициирующий взрыв у борта, точнее, у 42-го шпангоута.

Небольшую (всего 23 метра в длину), с характерным для надводных судов острым носом субмарину легко было замаскировать под сейнер или наливную баржу-самоходку. А дальше могло быть так.

На буксире ли, своим ли ходом некий "сейнер" под подставным флагом проходит Дарданеллы, Босфор, а в открытом море, сбросив ложные надстройки, лодка погружается и берет курс на Севастополь. В течение недели (сколько позволяла автономность с учетом обратного возвращения к Босфору) SX-506 могла вести наблюдение за выходом из Северной бухты. И, наконец, когда в перископ ли, по показаниям ли гидроакустических приборов было замечено возвращение "Новороссийска" на базу, подводный диверсантоносец лег на грунт, выпустил из шлюзовой камеры четверку боевых пловцов. Те сняли с внешних подвесок семиметровые пластиковые "сигары", заняли места под прозрачными обтекателями двухместных кабин и бесшумно двинулись к никем не охраняемым, распахнутым сетевым воротам гавани. Мачты и трубы "Новороссийска" (силуэт его читался безошибочно) виднелись на фоне лунного неба.

Вряд ли водителям подводных транспортеров пришлось долго маневрировать: прямой путь от ворот до линкоровских якорных бочек не мог занять много времени. Глубины у борта линкора идеальные для легководолазов - 18 метров. Все остальное было делом давно и хорошо отработанной техники...

Двойной взрыв - доставленного и заложенного ранее - зарядов сотряс корпус линкора глухой ночью, когда SX-506, приняв на борт подводных диверсантов, держала курс к Босфору...

Взаимодействием этих двух зарядов можно объяснить и

L-образную рану в теле "Новороссийска".

Так ли все было или иначе - печальной сути произошедшего это, увы, не меняет. Важно другое: расставить обе версии - "минную" и "итальянскую" - в том порядке, который диктует степень вероятности этих событий.

Истина не определяется голосованием, но я согласен с теми многими моряками и специалистами, которые поделились со мной своими аргументами и выводами и которые считают, что окончательное заключение о причине взрыва линкора должно звучать так:

"Корабль погиб, скорее всего, в результате диверсии, хотя и не исключена возможность подрыва на связке старых немецких мин". Трагедия "Новороссийска" стоит в одном ряду с кровавыми уроками Порт-Артура, Пёрл-Харбора и Бреста. Но разве не набила оскомину фраза: "Бдительность наше оружие"?

"Безоружному - смерть!" - отлили в бронзе строители корабля. Рубка дальномера главного калибра, украшенная латинским изречением, первой сорвалась в воду при гибельном крене линкора.

В тот год, когда писались эти строки, в городской газете "Слава Севастополя" появилась заметка, которую я немедленно вырезал и положил в рабочую папку. "Взрыв через 70 лет" - так называлась небольшая корреспонденция.

"Рано утром седьмого октября 1916 года город и крепость Севастополь были разбужены мощными взрывами, разнесшимися над притихшей гладью Северной бухты.

Люди бежали к гавани, и их глазам открывалась жуткая, сковывающая холодом сердце картина. Над новейшим линейным кораблем Черноморского флота - над "Императрицей Марией" - поднимались султаны черного дыма, разрезаемые молниями чередующихся почти в запрограммированной последовательности взрывов..."

А началось все с того, что в 6 часов 20 минут матросы, находившиеся в каземате № 4, услышали странное шипение, доносившееся из погребов носовой башни главного калибра. Вслед за тем из люков и вентиляторов, расположенных в районе башни, вырвались клубы дыма и пламени. До рокового взрыва оставалось две минуты... За эти сто двадцать секунд один из матросов успел доложить вахтенному начальнику о пожаре, другие раскатали шланги и стали заливать водой подбашенное отделение. Но катастрофу уже ничто не могло предотвратить.

"Прошло 70 лет... - рассказывала газетная заметка, - утром утих ветер, успокоилось море, к пляжам, да и просто к прибрежным скалам, бухточкам потянулись люди. У Госпитального причала купаться запрещено давным-давно, но нет-нет да и завернет сюда любитель плавания пораньше, на зорьке. Севастополец В.Е. это утреннее купанье запомнит надолго. Отплыв несколько метров от берега, он с удовольствием оглядел спокойную водную гладь, опустил взгляд, подивился удивительной прозрачности утреннего моря - дно было видно как на ладони. И оцепенел - казалось, прямо в него целилась из поросли чуть колышущихся водорослей мина.

На Госпитальный причал прибыли минеры. Мина лежала от берега метрах в двадцати, на небольшой, в полтора человеческих роста, глубине. Под воду спустился водолаз матрос В. Коваленко, доложил обстановку. Мина оказалась старой, 1909 года выпуска. Современным специалистам с такой встречаться не приходилось. Более того, ни принцип ее действия, ни количество взрывчатого вещества в ней не были зафиксированы даже в справочниках. Поэтому было принято решение мину уничтожить на месте. Это был наиболее безопасный выход. Минеры учли, что взрыв не повредит цехам объединения "Морской завод имени С. Орджоникидзе", так как они оказались защищенными Павловским мыском, а прибрежные госпитальные корпуса пустовали, подготовленные к капитальному ремонту.

Готовил подрыв мины матрос И. Дольников, а руководил всеми работами по ее обезвреживанию капитан-лейтенант А.В. Синявин.

Как считают проводившие обезвреживание специалисты, найденная мина вполне могла быть одной из тех, что лежали в то злополучное утро 7 октября 1916 года в погребах "Императрицы Марии". По каким-то причинам она не взорвалась тогда, но 70 лет таилась на дне и ждала своего часа. Шторм помог ей незамеченной "подкрасться" к берегу, где мина была обезврежена.

Взрыв раздался рано утром, когда город еще спал. Он предупредил беды, что таились в поржавевшей от времени и морской воды оболочке".

И снова вздрогнула Аполлоновка, как в октябре 55-го. Звякнули стекла в доме Ивана Кичкарюка. Ударил в уши старого матроса минный грохот - будто докатилось эхо того взрыва, который он не услышал в своем последнем крепком сне.

Меня поразило в этой истории то, что мина "подкралась" к тому месту, где спустя 39 лет после гибели линкора "Мария" взорвался линкор "Новороссийск". Совпадение почти мистического свойства. Недаром молва связывает эти имена - "Мария" и "Новороссийск". Связывает их и третье имя известного русского писателя Сергея Николаевича Сергеева-Ценского.

Фотография начала пятидесятых на широком линкоровском баке - в месте будущей пробоины - в самой гуще улыбающихся матросов и офицеров снялся на память знаменитый автор "Севастопольской страды" и романа "Утренний взрыв", где описана гибель "Императрицы Марии".

По злой иронии судьбы линкор "Новороссийск" в день, когда писатель побывал в гостях у моряков, стоял на той самой 12-й якорной бочке, на которой взорвалась, опрокинулась и погибла "Мария". Мог ли представить себе Сергеев-Ценский, что подобная же участь постигнет и гостеприимный линкор? Только очень мрачное воображение фантаста-мистика могло предречь повторение подобной катастрофы.

Кажется, Гете принадлежат слова: трагедия, повторенная дважды, превращается в фарс. Матросы "Новороссийска" - герои и жертвы трагедии. Комфлота и его штаб - герои кровавого фарса. Страна еще не очнулась тогда от всеобщего фарса сталинского режима. И хотя портреты генералиссимуса были убраны из кают в баталерку, корабельная многотиражная газета еще называлась "Сталинец", жестокий дух вождя витал над кораблем и флотом, властвовал в умах командующего и его штаба, навязывал образ мысли и стиль руководства. В истории "Новороссийска", как в капле крови, отразилась вся пагубная суть вождизма. Сталин не поверил специалистам (дипломатам, разведчикам, военачальникам), что Гитлер вот-вот начнет войну. Адмирал сталинской выучки не поверил специалистам (спасателям, корабельным механикам, инженерам), что линкор вот-вот перевернется. Результат один: потоки напрасно пролитой крови. Разница лишь в масштабах беды.

"Я лично считаю трагедию "Новороссийска" следствием слепого командно-административного подхода к делу, - пишет бывший подводник, инженер-капитан 2-го ранга в отставке В. Грубник из Харькова. - Как председателю колхоза нельзя указывать, что, когда и где сеять, так и на кораблях в случае аварий нельзя вмешиваться в руководство борьбой за живучесть со стороны, с берега, как это случилось на линкоре, когда командующий Черноморским флотом вице-адмирал Пархоменко фактически дезорганизовал своим присутствием на борту спасение корабля, сковал волю и инициативу офицеров - инженеров".

Трудно не согласиться с этим мнением.

Глава седьмая

СТОН ПАМЯТИ

К первому ноября водолазы перестали слышать стуки из корпуса перевернувшегося линкора. Признаки жизни в "Новороссийске" затихли. Севастополь гудел от горя, скорби, слухов...

Траурных флагов по погибшим морякам не вывешивали. Как ни странно, но в нашей коллективистской стране траур объявляют лишь по отдельным лицам.

Как всегда, состоялся ноябрьский парад. Но на парад матросы вышли не в белых, а в черных перчатках. Это было все, чем они могли почтить память "новороссийцев".

В Доме офицеров флота в глубине сцены висел барельеф Сталина, украшенный Государственным флагом. В президиуме торжественного собрания с отнюдь не праздничными лицами сидели заместитель Председателя Совета Министров СССР В.А. Малышев, Адмирал флота Советского Союза Н.Г. Кузнецов, адмиралы С.Г. Горшков, В.А. Фокин, В.А. Андреев.

В 20 часов ночное небо над Севастополем расцветили росчерки праздничного салюта. Но мальчишки "ура" не кричали.

Спустя десять лет после войны снова полетели по стране "похоронки": "Ваш сын (муж, отец, брат) погиб при исполнении служебных обязанностей..." Как гром среди ясного неба... Гром среди мирной ночи... Остра боль нежданной потери, но и ее можно как-то смягчить - чутким словим, состраданием, тактом... Сколь велик тут душевный опыт нашего народа. Увы, горе пострадавших семей было оскорблено и унижено чиновным бездушием, если не сказать злее.

"Не забыть, - пишет вдова офицера с "Новороссийска" Ольга Васильевна Матвеевич, - как через неделю после гибели линкора, когда в бухте еще всплывали трупы моряков, в городе устроили праздничную иллюминацию и банкет в Доме офицеров. И в это же время по радио рассказывали, что в одной из скандинавских стран в шахте погибло несколько десятков человек и по стране был объявлен день национального траура.

Полтора года мы ждали, когда поднимут линкор и торжественно похоронят тех, кто остался в корабле. А хоронили их на рассвете, как когда-то хоронили преступников, сообщив о похоронах всего трем семьям, проживавшим в Севастополе".

Горько и стыдно читать эти строки. Как будто и на тебе лежит тень вины подлого отречения. Чего в нем больше - казенного равнодушия, страха или циничной уверенности бюрократа в том, что его административной воле подвластно все - даже память народа? Прикажет: "Забыть!" - и все забудут.

Правда, было принято закрытое постановление Совмина СССР об оказании помощи семьям погибших при исполнении воинского долга и об увековечивании памяти моряков-"новороссийцев". И помощь была оказана, и мемориал на старинном Братском кладбище, где похоронены участники первой и второй обороны Севастополя, был воздвигнут достойный. Из бронзы одного из гребных винтов линкора отлили фигуру Скорбящего Матроса с преклоненным знаменным флагом*. На гранитных пропилеях барельефы рассказывают то, о чем молчат надписи, о чем умалчивают экскурсоводы и путеводители. В обрамлении силуэта опрокинувшегося корабля - эпизоды отчаянной и героической борьбы за спасение линкора: матросы, подпирающие дверь аварийным брусом; офицер, прижимающий к уху тяжелую трубку корабельного телефона; моряки, выносящие раненого товарища...

На пьедестале монумента горит золотом: "Родина - сыновьям" (проект первоначальной надписи - "Родина - героям", нынешняя скромнее, но душевнее). И еще на мраморной плите, открывающей мемориал, выбито: "Мужественным морякам линкора "Новороссийск", погибшим при исполнении воинского долга 29 октября 1955 года. Любовь к Родине и верность военной присяге были для вас сильнее смерти".

Я много лет прихожу к этим камням, заботливо обсаженным вечной зеленью туи и можжевельника. И всякий раз вижу, как из газонной травы-муравы выглядывают фотографии молодых матросских лиц. Их оставляют здесь матери, приезжающие издалека на величественную, но, увы, безымянную могилу сыновей. Да, как поется в песне: "здесь нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты". И все же, нарушая благочинность гранитного мемориала, то тут, то там выглядывают навеки двадцатилетние лица парней в тельняшках, форменках, бескозырках. Заливают эти фото на самодельных подставкax осенние дожди и весенние ливни, заносит их недолгим крымским снегом, коробятся они и желтеют, но не исчезают никогда.

Авторы мемориала предусмотрели место для имен погибших. Тридцать три года пустовала мраморная гладь... Разве что рука юного подонка чертила здесь название любимой рок группы. И чья-то другая рука стирала следы кощунства.

Приказано - "Забыть!"

Официальное забвение началось с молчания газет, вышедших на следующий день после катастрофы. "Слава Севастополя" сообщала о заседании в Большом театре по случаю 100-летия Мичурина, об отъезде из Крыма премьер-министра Бирмы У Ну, о скорых гастролях китайского цирка и футбольном поединке одесского "Пищевика" с севастопольской командой "ДОФ".

Столь же далека была от событий, будораживших флот и город, ежедневная газета черноморцев "Флаг Родины".

И только афиши театра имени Луначарского невольно откликались на злобу дня: "Последняя жертва" - извещали они о спектакле по пьесе А.Н. Островского...

Так зарождалась одна из "черных дыр" нашей истории, которая втянула и поглотила память о линкоре "Новороссийск" на несколько десятилетий...

Бывший заместитель по политчасти командира дивизиона главного калибра линкора капитан 1-го ранга запаса М.В. Ямпольский:

- Совет ветеранов нашего корабля зовут в Севастополе "подпольным". Есть в этой горькой шутке доля правды. Мы, оставшиеся в живых "новороссийцы", долгие годы действительно собирались негласно, вопреки воле начальства. Однажды я попросил катер для возложения венка на месте гибели линкора. Один высокопоставленный политработник заявил мне: "Нечего засорять гавань". Правда, сейчас выделяют и катер, и венок разрешают спускать на воду. Но тень какого-то недоверия к нам до сих пор не рассеяна. Мол, помнить не велено, а вы все помните. Да, помним! И будем помнить. Вот сбросились по десятке и заказали в 25-летнюю годовщину памятный значок с силуэтом "Новороссийска" и траурной лентой. Значок отштамповали на одной из фабрик - неофициально, с большим риском.

Но обиднее всего то, что на все наши просьбы установить на кладбище плиты с именами погибших "новороссийцев" мы слышали и слышим осторожное чиновничье: "Нас с вами не поймут!"

Да, товарищи столоначальники, вас не поймут. Вас невозможно понять... Да и чьего непонимания вы страшитесь?! Отцов и матерей погибших матросов? Или, может быть, тех моряков, которые встали в почетный караул к Скорбящему Матросу? Встали без оружия, встали по просьбе ветеранов "Новороссийска", которые пришли в день памяти на кладбище и увидели лейтенанта, приведшего своих матросов на экскурсию. У молодого офицера хватило гражданского мужества и душевного такта, да что такта - сострадания хватило, и он приказал своим бойцам встать в почетный караул к бронзовому матросу.

Или, может быть, севастопольцы забыли, как в день похорон "новороссийцев" все палисадники Корабельной стороны остались без цветов?

Как легко удалось одним лишь росчерком пера отправить в ил забвения 630 имен! Исключить из списков, не выбивать на надгробиях, не упоминать в прессе, изъять из экспозиций, похоронить в архивах. Забыть.

Они стояли до конца. Они погибли в бою. А от них открестились. Им отказали в естественном праве любого смертного - в имени над могилой.

"Не надо. Было и прошло... Дело давнее. Гордиться особенно нечем... Незачем привлекать нездоровое внимание... Нас не поймут".

В одном лишь они, прошнурованные души, правы - их не поймут. Не поймут и не простят кондового канцелярского равнодушия к памяти погибших моряков, к горю их матерей, отцов, вдов и сирот. Сколько лет тянулся поединок родственников погибших с бюрократами во флотских мундирах! И ведь речь-то шла о неоспоримом - об именах на надгробном камне. Они и не спорили, то есть наотрез не отказывали семьям погибших в их очевидном праве, а тихо и умело топили неприятное для них дело в иле казенной переписки.

Мне было довольно просто проследить ход этой удручающей волокиты, так как все три включенных в нее учреждения - политуправление ЧФ, музей и горисполком - расположены друг от друга в пяти минутах ходьбы. Итак, дело стало за тем, что командировать музейного работника в Ленинградскую область, где находится Центральный военно-морской архив, политуправлению не по средствам. Пусть так. Но что же архивные работники, неужели они не понимают, о каком запросе идет речь? Неужели ни у кого из них за полтора года не нашлось времени, чтобы, не прибегая ни к каким особым розыскам и поискам, как это делают ныне повсюду десятки энтузиастов-следопытов, снять с полки нужную папку и отослать в Севастополь список погибших?

По номерам обгорелых орденов, по надписям на солдатских котелках, по истлевшим бумажным лентам в "смертных медальонах", найденных в полуоплывшей траншее, на картофельном поле, на дне реки, мы научились вызывать из небытия имена павших воинов. Ибо девиз "никто не забыт" стал мерилом нашей совести, нашей нравственности. Почему же столь глухо захоронены в архивах шестьсот тридцать имен тех, кого Родина золотом на граните назвала своими "мужественными сыновьями"?

Линкор "Новороссийск" - не жертва несчастного случая. Линкор "Новороссийск" - боевая потеря в ходе минной войны, начатой в июне сорок первого и, увы, продолжающейся поныне. Взрыв, пробивший линкор насквозь, был протуберанцем, вырвавшимся из огненного пекла на десять лет вперед. Гибель линкора - последняя на боевом счету Второй мировой, жертвы "Новороссийска" - последние в мартирологе Великой Отечественной.

После публикации в "Правде" очерка "Взрыв" и глав документальной повести "К стопам Скорбящего Матроса" в газете "Слава Севастополя" на меня обрушился шквал писем и телефонных звонков. Писали адмиралы и матросы, ветераны линкора и вдовы "новороссийцев", севастопольцы и жители далеких российских деревень, участники и очевидцы трагедии, что разыгралась октябрьской ночью 1955 года в севастопольской бухте. На вырванных второпях листках из школьной тетрадки внука, служебного блокнота, телеграммном бланке, на любой оказавшейся под рукой бумаге люди спешили поделиться пережитым так, словно беда разыгралась не треть века тому назад, а вчера... То был стон памяти народной. Авторы писем вспоминали и горевали, гневались и недоумевали, требовали и предлагали...

Читательские письма помогли установить имена отважной семерки, сумевшей выбраться из стальной западни. Их спасло самообладание и знание корабля. Старший матрос М. Литвин, командир отделения электриков, в кромешной тьме вывел своих подчиненных в выгородку кингстона водоотливной помпы. На помощь им пришли водолазы под командованием капитан-лейтенанта Малахова со спасательного судна "Бештау". Один за другим вышли с того света старшие матросы Литвин и Воронков, матросы Лемберг, Кононов, Столяров, Смышнов, Шиборнин.

К моей великой радости, двое из этой группы дали знать о себе. Сначала пришло письмо от Николая Ивановича Воронкова, затем от Литвина из Витебска.

"В половине второго ночи, - вспоминает Михаил Демьянович Литвин, меня разбудил дневальный по кубрику и сказал, что объявлена аварийная тревога. Я сунул ноги в ботинки, схватил рабочее платье и побежал на боевой пост - в кормовую электростанцию № 4. Там уже горел аварийный свет. Я быстро запустил 4-й дизель-генератор и тут же стал звонить в ПЭЖ - пост энергетики и живучести. Не дозвонился и на свой риск принял нагрузку на генератор. Нагрузка быстро росла, пришлось запустить еще один дизель-генератор - № 3. Связь с ПЭЖем мне так и не удалось установить.

Когда одевался, обнаружил, что левая рука и плечо измазаны илом, вспомнил, что в коридоре кто-то бежал мне навстречу весь мокрый. И тут до меня дошло, что аварийная тревога вовсе не учебная. Тем более что палуба электростанции все ощутимее наклонялась вперед - к носу - и все сильнее кренилась на левый борт. Крен все усиливался, так что вскоре ходить по станции стало возможным лишь за что-то держась.

Вместе с электриком - старшим матросом Воронковым мы по главному распредщиту определяли, какие отсеки обесточены, то есть залиты водой.

За несколько секунд до опрокидывания забежал в электростанцию матрос Лемберг. Он крикнул мне на ухо (грохотали дизеля), что дали команду покинуть корабль, сам хотел остановить дизель, но я не позволил и показал всем ребятам на выход. Успели они добежать лишь до дверей 28-го кубрика, но открыть их не удалось: выход был завален съехавшими рундуками.

В этот момент линкор опрокинулся. Шахту электростанции стало заливать водой, и мы вернулись в генераторную. Дизеля над нашими головами проработали в висячем положении около минуты, мы их остановили. Стало темно. Видно было, как вспыхивали в подступавшей воде светлые точки. Вода выжимала из корпуса воздух, и все вокруг выло, будто включили мощную сирену, - аж на уши давило.

Я вспомнил, что как-то во время ремонта через кладовую трюмных заносили водоотливной кингстон диаметром около 400 мм. Предложил поискать, где он установлен. Вскрыли кладовую трюмных, пролезли по воздушным отсекам и нашли фланец кингстона. Спастись можно было только через его трубу, уходящую за борт, если, конечно, она не была забрана решеткой. Оставалось надеяться на лучшее.

Я вернулся в электростанцию, набрал гаечных ключей, и мы стали отсоединять от кингстона трубопровод, валиковую передачу... Потом я осторожно приоткрыл кингстон, чтобы узнать, под водой мы или нет. Вода не поступала. Значит, мы были выше!

Сняли мы все таки, но кингстон стоял на месте, как приваренный. Не помню, кого из матросов я послал в кладовую трюмных за увесистой железякой - я на нее наткнулся по пути наверх, - но он не смог ее найти, и мне пришлось лезть за ней самому. Притащил. Но прежде чем отбить кингстон, я все же навернул четыре гайки на всякий случай: вдруг хлынет вода? Устроился поудобнее и ударил раз, другой. Не дай бог, польется вода. Но вместо воды посыпались искры. Это прорезали нам автогеном люк. Мне показалось, что режут целую вечность... Потом облили раскаленные края водой и мне предложили выйти первому. Я сумел лишь подтянуться до подбородка, сил больше не стало. Но тут в спину подтолкнули ребята, и я оказался на корпусе... Я посмотрел на отверстие в днище, куда выходил кингстон, вода стояла от него в 3-4 сантиметрах...

Меня спросили, есть ли кто в смежных отсеках. Я рассказал, что отчетливо слышал, как за переборкой сначала пели "Варяга", а потом "Напрасно старушка ждет сына домой...".

Нас отправили в госпиталь, помыли, переодели. На следующий день прибыла Правительственная комиссия: Малышев, Кузнецов, Жуков... В присутствии оставшихся в живых линкоровцев Малышев расспрашивал меня о том, как мы действовали на боевом посту. Я рассказал. Зампредсовмина похлопал меня по плечу и сказал:

"Молодец! Действовал правильно. Достоин правительственной награды".

Потом Малышев дал высокую оценку действиям всего экипажа и сказал, что мы будем пользоваться льготами участников Великой Отечественной войны. Однако на том все и закончилось..."

Мертвые сраму не имут

Едва ли не в каждом письме звучал недоуменно-тревожный вопрос: почему так долго молчали о "Новороссийске", как могло случиться, что на героический экипаж пала тень забвения, почему тридцать три года могилы моряков с линкора остаются безымянными? Ведь взрыв произошел не по вине "новороссийцев", ведь они стояли до конца, как в бою, ведь Правительственная комиссия высоко оценила подвиг...

На непростой этот вопрос проливает некоторый свет письмо ветерана Военно-Морского Флота киевлянина Александра Ивановича Остапенко: "После высокой оценки действиям экипажа "Новороссийск" Правительственной комиссии адмирал С.Г. Горшков издал по флоту свой приказ, так сказать, для внутриведомственного пользования, в котором обвинял "новороссийцев" в неумелой борьбе за живучесть и плохой организации службы. Понятно, что приказ был издан с благими педагогическими намерениями - подтянуть подготовку по борьбе за живучесть на всех флотах и наглядным примером показать, что ждет тех, кто запускает эти вопросы. Отсюда и пошло негативное отношение ко всем "новороссийцам". Но ведь "мертвые сраму не имут", а вот честь живых надо отстоять".

"Нам не надо наград! - восклицает в своем письме бывший матрос-артэлектрик Ф. Дадашев, автослесарь из Баку. - Но помнить и чтить память погибших - надо. Все остальное пусть лежит на совести политработников флота".

"Я плакал сердцем три раза в жизни:

1. В 1953 году на верхней палубе в строю матросов линкора "Новороссийск", когда умер Сталин, но мы глупы были тогда и не знали, кто он есть.

2. Плакал о своих товарищах, когда взорвался мой корабль, а я 10 суток как сошел по демобилизации, и проститься с ними меня в Севастополь не пустили.

3. Третий раз плакал, когда прочитал наконец в газете правду о гибели "Новороссийска".

Слишком долго нас затирали и не верили нам... А если надо денег для памяти мертвых героев, то мы соберем. Бывший старшина 1-й статьи линкора "Новороссийск" Сергей Егорович Бюрков, г. Куйбышев".

"Все это время мы чувствовали себя как бы виновными в чем-то перед сотнями погибших товарищей. И хоть каждый год мы собираемся в Севастополе на братских могилах "новороссийцев", некоторые смотрят на это как на опасное чудачество. А мы до конца дней жизни будем продолжать эти встречи в последнее воскресенье каждого октября. Яков Божков, бывший установщик прицела 7-й батареи 3-го артдивизиона линкора "Новороссийск", г. Донецк".

В последние годы между политическим управлением Краснознаменного Черноморского флота, управлением культуры Севастопольского горисполкома и семьями погибших развернулась оживленная, но, увы, бесплодная переписка насчет увековечивания имен моряков линкора.

"По установившейся практике при захоронении экипажей подводных лодок, кораблей и судов обеспечения Военно-морского флота, погибших в результате аварий и происшествий, не принято устанавливать у памятников мемориальные плиты с их фамилиями, - сообщал в письме заместитель начальника Политического управления Военно-морского флота. - В связи с этим считаем нецелесообразным установку таких плит к мемориалам линкора "Новороссийск" на Братском кладбище и кладбище Коммунаров в городе Севастополе".

А справедлива ли эта "установившаяся практика"? И почему "не принято устанавливать", и кем "не принято", если во всех странах и во все времена это считалось нормой общечеловеческой культуры, первейшим нравственным долгом живых перед теми, кто отдал за них свои жизни?! Вспомните памятник экипажу броненосной лодки "Русалка" в Таллинне или загляните на Морское кладбище в городе Полярный, и вы увидите, что все-таки это принято делать, и увидите, как это надо делать. А вот что думают офицеры-черноморцы насчет такой "установившейся практики".

"Полностью разделяем боль и скорбь людей, судьбы которых непосредственно связаны с трагическими событиями осени 1955 года. Но вместе с тем мы испытываем чувство невыносимого стыда за нашу черствость, казенщину, бюрократизм, оскорбляющие память о погибших моряках, до конца выполнивших свой долг перед Отчизной... Офицеры КЧФ Н. Филимонов, Г. Писарев, Ю. Джус, Е. Вягин, В. Семенов".

"Мы обращаемся от имени тех, кто в годы войны в рядах Черноморского флота боролся за честь, свободу и независимость нашей Родины. Наша секция объединяет 76 ветеранов-черноморцев, живущих в Калининградской области. Нам очень непонятна позиция политических руководителей КЧФ, которые проявляют явный бюрократизм в таком святом деле, как увековечивание памяти погибших. Неужели так глубоко внедрилось в нашу жизнь чиновное бездушие, что стало разъедать среду военных моряков - самую сплоченную, самую дружную часть наших Вооруженных Сил?

Мы просим включить и наш голос за дело увековечивания памяти тех, кто отдал жизнь за линкор "Новороссийск", погибший как в годы войны.

По поручению членов секции капитан 1-го ранга в отставке И. Блик, мичман в отставке К. Панов и другие".

Каким диссонансом этим письмам звучат строки на бланках официальных бумаг:

"Не судите строго архивистов, - пишет в редакцию газеты начальник архива Черноморского флота В. Азаров. - Возможно, запрос из Музея флота был сформулирован слишком прямолинейно, например: "Снимите копию и вышлите в наш адрес список погибших на линкоре "Новороссийск". А ведь его наверняка там нет. Об этом никто своевременно не позаботился, прятали концы в воду".

Однако "концы", как их ни прятали, все же всплыли. Нынешним летом в редакцию "Славы Севастополя" пришел ветеран Черноморского флота мичман Федор Ефимович Неижмаков и положил на стол потрепанный альбом - "Список личного состава, погибшего на линкоре "Новороссийск". На титульном листе печать политотдела соединения, куда входил линкор, и гриф "Не секретно". В списке 541 имя (в него не вошли погибшие аварийные партии с крейсеров и судов, оказывавших "Новороссийску" помощь), в списке все буквы русского алфавита, города и села всех республик страны...

- Откуда он у вас? Где вы его взяли? - засыпали мичмана вопросами изумленные газетчики.

- Нашел в груде макулатуры, - рассказывал Федор Ефимович. - Отнес в музей КЧФ - там сказали: "Нам не нужно". Предложил флотской газете "Флаг Родины" - результат тот же. Ну и хранил много лет у себя, пока не прочитал в "Правде" про "Новороссийск".

"Слава Севастополя" взялась опубликовать этот список в "колонке памяти" - с продолжением во многих номерах. Город помнит... А что же политуправление КЧФ? Не дождавшись ответа на выступление "Правды", я отправился к своим бывшим коллегам. В беседе со мной первый заместитель начальника ПУ КЧФ контр-адмирал Г. Селиванов занял весьма удобную позицию: мол, мы люди военные, из Москвы прикажут - имена на плитах выбьем.

Наш разговор шел в дни работы 19-й партийной конференции, когда с небывалой доселе остротой ставились вопросы перестройки партийной работы, с небывалой болью и страстью говорилось о внимании к людям, и так странно было снова столкнуться с непробиваемой душевной глухотой.

А из этого конверта выпала десятирублевка, уложенная в письмо.

"Новороссийцы", задыхаясь, пели о гордом "Варяге", - пишет Валентина Ивановна Тимошенко из Севастополя. - Они там, в железном гробу, понимали, что погибают на поле сражения. Ведь линкор подорвался на вражеских минах, значит, для них война продолжалась. Они так поняли свою гибель! А живые не поняли. Не поняли все величие их поступка. Как хорошо, что этого погибшие никогда не узнали! Потому что горько было сознавать, как преступно распорядятся их честью и славой самоуверенные чинуши. Это они, равнодушные к людским судьбам, создавшие в стране годы беззакония и попрания всех прав простого человека, спрятали от народа часть его славы и гордости.

Настало время увековечить подвиг "новороссийцев". Предлагаю открыть счет по сбору денег..."

Спасибо Вам, Валентина Ивановна, за добрый почин и первый взнос! И хотя едва ли не в каждом втором письме предлагается открыть банковский счет для сбора пожертвований на плиты "новороссийцам", я думаю, что счет этот открывать не нужно. У города и флота, наверное, найдутся средства - не такие уж большие они нужны, чтобы выбить на мраморе 630 имен. Этот долг памяти и чести должен быть отдан без вдовьих рублей.

В канун Дня Военно-морского флота в редакцию "Правды" пришел официальный ответ из Севастополя: "Военный совет, политическое управление Краснознаменного Черноморского флота всегда считали и считают сейчас, что могилы моряков с линкора "Новороссийск" не должны оставаться безымянными. Наша позиция неоднократно излагалась вышестоящему командованию, в настоящее время она одобрена. Руководство флота и города Севастополя рассматривает практическое решение данного вопроса.

Член Военного совета, начальник политуправления ЧФ вице-адмирал В. Некрасов".

К стопам Скорбящего Матроса

Из номера в номер городская газета "Слава Севастополя" публиковала списки погибших "новороссийцев". Кажется, конца не будет этим скорбным строкам. Но вот и последние имена: "...матрос Яровой Иван Иванович, старший матрос Ямполь Николай Степанович, матрос Якунин Алексей Михайлович, матрос Яйльян Сергей Дикранович".

Редакция исполнила свой долг. Но газетные страницы не мраморные плиты.

Сотни наградных листов на матросов, старшин, мичманов, офицеров "Новороссийска", как погибших, так и ныне живущих, остались не подписанными в высших инстанциях Министерства обороны. Сегодня пришло время вернуть долг памяти героическому экипажу. Пришло время вручить задержанные ордена и медали. Пришло время назвать всех, кто стоял до конца, поименно.

Иначе потомки нас действительно не поймут...

Спустя треть века после гибели линкора над морской волной вновь загорелись шлифованные литеры славянской вязи - "Новороссийск". Огромные метровые, - они вполне соразмерны громаде нового, наисовременнейшего корабля - авианесущего крейсера. "Новороссийск"-младший горделиво пронес свое имя через Босфор и Дарданеллы, через проливы Эгейского моря, какими шел когда-то встречным курсом тезка-линкор. Крейсер с самолетами на борту пересек Средиземное море, вышел через Гибралтар, в Атлантику и перешел через Индийский океан в Тихий. Там он и несет сейчас свою ратную службу. С первых же походных миль "Новороссийск"-II снискал себе крепкую добрую славу.

Я следил за жизнью этого корабля по страницам "Красной звезды" и "Морского сборника". Из газетного очерка узнал, что помимо всех прочих достижений на авианесущем крейсере создан замечательный хор. Сразу вспомнились восхищенные рассказы ветеранов о великолепном офицерском хоре на "Новороссийске" пятидесятых годов. Каким чудом передалась эта линкоровская традиция? Ведь на новом "Новороссийске" нет и быть не может никого из тех, кто осваивал старый корабль. Впрочем, если вдуматься, ничего удивительного нет. На хорошем корабле отменно все: и стреляют, и поют, и штормуют... Видимо, экипажи обоих "Новороссийсков" одной закваски, оттого и схожи во всех гранях флотской жизни.

Есть на флоте старая добрая традиция: имена отслуживших кораблей не вычеркиваются из списков, а передаются восприемникам - новым эсминцам, подлодкам, крейсерам... Свыше века не исчезают с бортов имена "Варяга", "Александра Невского", "Адмирала Ушакова", "Стерегущего"...

Жаль, что вопреки доброму обычаю имя свое авианосный крейсер "Новороссийск" получил не от линкора-предшественника. Крейсер назвали "Новороссийском", дабы польстить автору "Малой земли" генсеку Леониду Брежневу. И когда "подпольный" совет ветеранов предложил передать имя корабля, как это узаконено флотским ритуалом, в ответ услышали очередной окрик: "Нас не поймут!"

Теперь уже и авианосца такого нет - продан китайцам на металл.

"НОВОРОССИЙСК" НЕ КОНЧИЛ БОЯ

(Постскриптум)

Версии и диверсии

Причины взрыва Правительственная комиссия установить однозначно не смогла. В заключительном акте делалась оговорка, что не исключена и диверсия. Но чья, с какой стороны? Этот воистину проклятый вопрос до сих пор не дает покоя многим исследователям севастопольской катастрофы - и профессионалам, и любителям.

С недоброй руки питерского литератора Игоря Бунича запущена новая воистину сногсшибательная - "версия": линкор "Новороссийск" подорвали советские диверсанты по тайному приказу маршала Георгия Жукова. Ему этот взрыв нужен был для того, чтобы таким образом скомпрометировать морского министра адмирала Советского Союза Николая Кузнецова. В заговор против министра был втянут де и сам Хрущев. Но зачем Хрущеву надо было городить подобный огород, чтобы снять весьма лояльного к нему министра, когда он сумел самого Жукова снять без каких-либо провокаций? Бунич выдавал свою версию за новейшее открытие, всячески высмеивая причастность итальянских спецслужб к трагедии "Новороссийска".

"Анатомия" версии Бунича несколько прояснилась после того, как в Санкт-Петербургском клубе моряков-подводников я познакомился с контр-адмиралом Владимиром Петровичем Ивановым, который в 80-е годы возглавлял контрразведку Ленинградской военно-морской базы. Вот что он рассказал:

- Одно из памятных мне дел - это так называемое "дело коллекционеров". В конце восьмидесятых годов органы военно-морской контрразведки пресекли деятельность сотрудника одной из ленинградских библиотек Игоря Бунича. Получив незаконный доступ в секретную библиотеку Военно-морской академии, Бунич под видом обмена материалами по истории флота отправлял в Италию информацию, имевшую секретный характер. В более суровые времена ему не миновать бы суда, но на дворе стояла оттепель горбачевской перестройки, и Бунич вышел сухим из воды. Несмотря на мое серьезное предупреждение, Бунич нашел новый канал связи с итальянскими спецслужбами - через Прагу, где обосновался резидент итальянской военной разведки. Но и это сошло ему с рук... Что поделать, наступала "эпоха нового мышления и общечеловеческих ценностей". Позже господин Бунич развернулся как книгоиздатель...

Версию Бунича подхватили досужие любители сенсаций:

"Кто же взорвал линкор "Новороссийск"? - вопрошает

В. Костриченко в своей брошюре "Гибель без тайн". - Это известно и не требует длительных поисков. Непосредственными исполнителями стали советские офицеры - боевые пловцы, специально переведенные с разных флотов СССР на Черное море".

Должно быть, по принципу, чем чудовищнее ложь, тем быстрее в нее поверят, в "версию" Бунича охотно поверил и даже развил ее в своей брошюре "Проклятая тайна" человек, носивший когда-то погоны офицера ВМФ СССР - А. Норченко. "Красивая и завлекательная "итальянская версия" - самая обыкновенная "пустышка", - безапелляционно утверждает автор. Пустышка, потому что ее не подтвердили ветераны итальянских диверсионных сил, с которыми довелось беседовать Норченко в Италии. Хороши бы они были, если бы честно признались российскому туристу - "да, это мы подорвали линкор "Новороссийск", уж вы, господин любезный, не взыщите..." Профессионалы из спецслужб никогда публично не подтверждают ни своих побед, ни своих провалов. Итак, версия причастности к гибели "Новороссийска" боевых пловцов из бывшей диверсионной флотилии Боргезе - пустышка.