Тайны прошлого

Глава 14

Кристи Кинг было шестнадцать, когда ее отправили на Ранчо Хэло, выудив из системы патронажного воспитания. Беглянка, у которой начиналась гипервентиляция, стоило ей поставить ногу в стремя.

Меня внезапно, совершенно иррационально, захлестнуло чувство вины перед ней.

Достаточно ли я о ней заботилась?

Прежде чем ее спасли, Кристи почти год прожила с сутенером, избивавшим ее каждый день. К нам, на Хэло, она приехала почти в эмоциональной коме. Пару раз в конюшнях, когда я слишком уж старалась заставить ее сесть на коня, Кристи падала в обморок мне под ноги.

Но, кажется, я смогла. Десять уроков спустя она сумела оседлать коня. Еще восемнадцать уроков — и она сидела верхом больше пяти секунд. Спустя двадцать пять уроков она шагом проехала по загону, а я вела ее коня под уздцы. После тридцати занятий она сама смогла проехать пятьдесят ярдов туда и назад. До рыси мы с ней не добрались, но и все вышеперечисленное вполне достойно быть объявленным как победа.

Да, наверное, я была достаточно хороша, потому что Кристи добилась успехов не только в конюшне, но и вне ее. В последний день она обняла меня на прощание, пока социальный работник и ее новая приемная семья нервно ждали ее у микроавтобуса «вольво». Кристи сказала, что я изменила ее жизнь. Что она никогда меня не забудет.

Так что заботилась я хорошо.

Но я не до конца понимала. Я понятия не имела, каково это — задыхаться и чувствовать, как тело и мозг одновременно сопротивляются душе.

Беспомощность.

Желание сбежать.

Я не понимала этого.

До последнего времени.

После ленча я вернулась в дом, открыла дверь в папин домашний кабинет и включила его копир. Через три часа Джек Смит снова будет наступать мне на пятки.

Он пообещал приехать ко мне на ранчо и привезти свои заметки с файлами по делу Марчетти. Я же обещала поделиться содержимым банковской ячейки.

И не сказала Джеку, что на ранчо к нам присоединится Лайл. Тот сам хотел получить копии чеков и газетных статей и был не против приехать за ними ко мне. Мы оба согласились, что заниматься копированием посреди полной любопытных глаз редакции будет немного глупо. К тому же Лайлу не терпелось посмотреть на Джека.

Что до меня, то я хотела заняться этими вырезками сама, прежде чем они оба сюда нагрянут.

Я оставила макбук заряжаться и разложила на мамином столе семь пожелтевших статей. Лучи послеполуденного солнца из окна окутывали меня, как свет софита, согревая и успокаивая.

Моя мама любила загадки. Все ребята из младшей школы обожали собираться у нас на Хэллоуин, потому что она устраивала невероятно интересную охоту за сокровищами.

Где смерть и красная кровь веками играют в любовь. Записка с подсказкой обнаруживалась в шипах розового куста. Единственное место, где гибель идет раньше жизни. И следующая бумажка находилась в старом словаре, на странице с буквой «Г».

Я заставила себя вынырнуть из омута воспоминаний. Мамин интеллект исчез — пшик, словно его засосало пылесосом, осталась лишь пара чудом уцелевших пыльных катышков и я, отчаянно пытающаяся разгадать главную загадку ее жизни.

Газетные вырезки скрывали нечто крайне важное для нее, в этом я не сомневалась.

Я начала с убитой девушки из Оклахомы. Вылинявшее фото Дженнифер Куган было почти неразличимо, но она явно была красавицей, а на ее голове виднелась корона. Заголовок оказался грубым и строго-деловитым: «Студентка университета изнасилована, застрелена, сброшена в Литтл-Ривер». Бесчувственный подзаголовок уточнял: «По словам полиции, финалистка конкурса “Мисс Национальный Тинейджер” изуродована до неузнаваемости».

Двадцать пять лет назад, в последнюю ночь ее жизни, Дженнифер Куган исполнилось девятнадцать. Она только что закончила первый курс Университета Оклахомы и подрабатывала официанткой, вернувшись на лето в родительский дом в Идабель. Родной городок казался ей в то лето самым безопасным местом на земле, но таковым не являлся. Отработав вечернюю смену в местном ресторане «Кедровый Дом», она подошла к своему голубому кабриолету 72-го года выпуска и встретилась с Дьяволом, тем самым, о котором баптистский проповедник предупреждал ее каждое воскресенье.

Дедушка в свое время очень четко объяснил мне, что маленькие города — это уменьшенные копии мегаполисов. И за тонкими дверями семейных домов точно так же скрывается зло.

Статья была короткой, без подробностей. Девятнадцатилетнюю Дженнифер изнасиловали, пытали, затем дважды выстрелили ей в затылок и сбросили в местную реку. Подозреваемых не было. Это первое и единственное нераскрытое убийство в тех краях за последние сорок лет. Конец истории.

Я задрожала, несмотря на старания солнца. Связан ли с этим Энтони Марчетти? И как он может быть с этим связан? Убийство могло быть его работой, но зачем гангстеру из Чикаго девочка с окраины Оклахомы?

Я двинулась дальше, вчитываясь в каждое слово статьи и пытаясь думать как мама, пытаясь найти хоть что-нибудь, что свяжет ее с этими историями или хотя бы соединит в понятную картину сами истории. Статьи были вырезаны из местных газет дальних городков Оклахомы, Южной Дакоты, Нью-Йорка. В четырех статьях из семи обнаружились грамматические и орфографические ошибки — грустный намек на будущее английского языка и журналистики в целом.

Моим фаворитом стала не история, а фотография водителя скорой помощи из Буна в Северной Каролине. Рядом с ним улыбалась маленькая девочка без переднего зуба, показывая в камеру огромную фасолину, которую извлекли из ее ноздри. Спаситель выглядел лет на восемнадцать, тощий, бледный паренек, из тех, что незаметно сидят на последней парте в школе, о ком не вспоминаешь, пока тебе не понадобится карандаш. Он смущенно улыбался в камеру, словно даже во время снимка искренне удивлялся тому, что сумел получить статус героя.

Минуточку. Глядя на водителя скорой помощи, я внезапно увидела связь, которая, похоже, была не случайна.

Фотографии в шести остальных статьях размещались либо посередине, либо в верхнем правом или левом углу, и все вырезки были сделаны так, чтобы захватить название газеты. А вокруг фотографии с героическим извлекателем фасоли тот, кто вырезал статью, намеренно сделал ножницами завиток, чтобы захватить название города и дату.

Возможно, важны были не истории. Возможно, главными были места и даты. Я побежала на кухню и принялась разорять старый ящик с нашими школьными принадлежностями.

Почти на дне я обнаружила то, что искала — старую, но очень подробную карту США, в последний раз пригодившуюся для жутко нудного и объемного проекта по географии, заданного миссис Стэйтлер, более известной в коридорах средней школы Пондера как миссис Ненавижу ее.

Я подхватила со стола статьи и черный маркер, разложила карту. Каждой статье я присвоила номер от одного до семи, в хронологическом порядке. Затем отметила на карте соответствующие города. И дрожащей рукой провела линии, соединяя эти города вместе.

Могло ли это быть путем серийного убийцы? Если да, то почему не все статьи описывают убийства? Или это мамин способ подать мне знак, и ответ зашифрован в словах? Или в цифрах? Я разглядывала карту и пыталась найти новые зацепки до тех пор, пока не взбесилась от полного отсутствия результата.

Тогда я прикрепила статьи на карту и отнесла все это обратно в подсобку. Нашла в мамином ящике разномастные кнопки, приколола карту к стене над столом и поправила вырезки возле соответствующих городов.

И все равно не увидела общей картины.

Взялась за ноутбук, собираясь поискать все, связанное с этими статьями, но Интернет отказывался подключаться, хотя мастер и заверил меня утром, что все «бегает как бешеный кролик».

Какого черта?

Кто-то и с Интернетом чудит?

Лайл приехал в футболке с надписью «Мой сын — отличник медицинского университета».

Сын Лайла не учился в медицинском. У него вообще не было детей.

— Джек Смит, похоже, уволился, — заявил он, как только я открыла дверь. Лайл редко тратил время на приветствия. — Оператор колл-центра в том журнале направил меня на его голосовую почту. Было бы проще, если бы я поговорил с моим другом из «Техас Мансли», но его сейчас нет в городе.

Я указала на серый «Бьюик-Седан», мчащийся по дороге к нам.

— Давай подождем. К подъезду он доберется за минуту и двадцать секунд.

Лайл приподнял бровь.

— Папа назначал нам комендантский час. Во времена старшей школы мы с Сэди ставили секундомер, просчитывая время на дорогу. — Секунды имеют значение. Еще один папин жизненный урок.

Но я ошиблась. Джек добрался вдвое быстрее, подняв колесами цунами пыли. Он хлопнул дверцей машины и зашагал к дому — одна рука все еще на перевязи, вторая пуста.

— Чертов GPS, — прорычал он. Затем грубо добавил: — А это кто?

— Лайл, старый друг семьи, — ответила я. — Журналист, как и ты. Редактор газеты Форт-Ворса. Где обещанные файлы?

Он, естественно, не сдержал слова, в ярости поняла я. А на что я надеялась?

— Рад познакомиться, Лайл. — Джек протянул ему руку, очень меня удивив.

Он уставился на сумасшедшую прическу Лайла, на футболку, утверждавшую, что Лайл — гордый папа.

— И какой у сына средний балл?

Лайл прохрюкал нечто нецензурное.

Мы уселись в кресла у камина в гостиной. Я не стала предлагать стандартный бокал чая со льдом, без которого во времена бабушкиного правления из дома МакКлаудов не уходил ни один гость, даже тот, кого мы терпеть не могли. Возлюби врага своего и все такое. Положи ему пару лишних ложек сахара.

— Файлов нет, — сказал Джек. — Мой источник начал чудить.

Но прежде чем я смогла возразить, он добавил:

— Однако я хочу поделиться тем, что у меня есть. Помнишь человека по имени Энджел Мартинез?

Я покачала головой.

— Он был одним из федеральных маршалов, работавших с этим делом, когда ты была ребенком. Твой дедушка много лет назад рекрутировал его, обучил, а в то лето позвал охранять вашу семью.

— Я не знаю Энджела Мартинеза, — настаивала я. Но, по всей видимости, его знал мой дед. Сколько еще людей врали мне всю мою жизнь? Дедушкина служба в звании федерального маршала закончилась задолго до того, как он начал играть со мной в лошадки, качая на колене.

— Энджел провел три месяца здесь, с вами, когда ты была еще маленькой. Это был последний раз, когда твоя мама приняла официальную защиту свидетеля.

— Так ты говоришь о Мартине? — обалдело спросила я. Мартин, красавец-мексиканец, наш сезонный работник, моя первая любовь. Темный незнакомец, появившийся после бабушкиного гадания с «изменой» в веере разложенных карт.

Мысленно я вернулась в тот вечер, за кухонный стол, в самой скромной своей пижаме, после холодного душа. Я заплетала мокрые волосы в длинную косу, а мама с Мартином играли в шахматы под уютной лампой. По радио тихонько звенела «Тихуана Брасс»: особая программа субботнего вечера посвящалась испанцам.

Мартин провел возле мамы три месяца. Краем сознания я уже тогда удивлялась, почему папа не ревнует, хотя мама даже называла Мартина mi hermano pequeno — младший брат. Даже я ревновала. Мартин сопровождал маму повсюду — в продуктовый магазин, в филармонию Далласа, в церковь на репетиции хора.

— Она говорила, что учит его английскому, — тихо сказала я. — А он учил ее испанскому. Вот почему он так мало работал в поле.

— Энджел родился в Америке. У него магистерская степень по уголовному праву университета Беркли. И он написал один из рапортов, которые передавал мне мой источник. Я пытаюсь связаться с ним. Где вещи из банка?

— Ты ведь не выполнил свою часть нашей сделки. Это все, что ты можешь мне предложить?

— А что ты хочешь услышать? Я не знаю, зачем твоей матери понадобились услуги защиты свидетелей. Уж прости. В документах это было полностью вымарано.

Я смотрела на него с раздражением. Злилась.

— Отдай ему содержимое коробки, — спокойно сказал Лайл.

— А я уж начал думать, что ты немой, — повернулся к нему Джек. — Но ты, похоже, очень умен.

— Немота не означает глупости, — зашипела я на него. — Дети могут онеметь в раннем возрасте после травмы. Иногда на всю жизнь. Но они все равно с нами. Им можно помочь.

Лайл шепнул мне на ухо:

— Доверься мне. Отдай ему вырезки.

Я вышла в папин кабинет и вернулась с коричневым конвертом, на котором написала имя Джека. Я швырнула ему конверт, как бросают фрисби, наплевав на его больную руку и даже надеясь, что он порежется бумагой.

Джек с легкостью его поймал. Пришлось утешиться тем, что под левым глазом у него до сих пор красовалось пятно от нападения «бандита» с пустышкой.

— Это все? — спросил он, ощупывая конверт. — Все, что там было?

— Да.

Он вытащил содержимое и разложил листки на коленях, глядя на них с явным разочарованием.

— Газетные статьи. Странно. И чеки. Из фонда «Шора». Это старая подставная компания, через которую правительство выплачивало свидетелям ежемесячные дотации. Обычно такая финансовая помощь длилась от двух до пяти лет.

— Тогда не было смысла сохранять чеки, — сказала я. — Особенно учитывая, что она их не обналичила.

— Возможно, у нее были на то веские причины. Мой дядя держит на чердаке десяток ящиков с просроченными чеками, на случай, если к нам нагрянет аудит. Люди не доверяют правительству.

Полезной информации ноль.

— Хотите выпить? — Я зашагала на кухню, и они оба последовали за мной. Я открыла холодильник и сунула в него голову, чтобы остыть.

Услышала, как Джек бормочет: «Это что еще за фигня?» и стукнулась затылком о верхнюю полку, поспешно выныривая.

Джек и Лайл застыли на пороге прачечной, завороженно таращась на мою карту с вырезками.

— Планирую будущий отпуск, — язвительно объяснила я, протягивая им две бутылки воды.

Мой телефон, заброшенный в пылу исследований, внезапно заерзал на мамином столе, толкая фарфоровую статуэтку. Я проскочила мимо Джека и Лайла, чтобы схватить его.

— Я в туалет, — заявила я, ощущая ладонью вибрацию телефона. — Пожалуйста, не ходите за мной.

Я вышла из комнаты и отправилась в конец коридора, через спальню родителей, в главную ванную, где пахло приторным ванильным ароматом освежителя воздуха, который горничная прицепила на стену. Неестественный запах. Маме не понравилось бы. Звонок уже переключился на голосовую почту. Экран показал, что на ней уже два сообщения. Я ввела свой код.

— Как дела, солнышко? — тягучий баритон Хадсона нельзя было не узнать. — Работа задержит меня чуть дольше, чем предполагалось, но ты в любое время можешь связаться со мной по этому номеру — в любое, даже ночью. Я слышал от Рафаэля, что Марчетти был не особо общителен на свидании. Я завтра перезвоню. Напоминаю, днем или ночью. Загони этот номер в свой быстрый набор. Слышала меня? Давай.

Телефон автоматически переключился на второе сообщение, зачирикал женский голос, и я поспешно поднесла его к уху.

— Эээ, ты меня не знаешь, я Чарла Поласки? — Она взвизгнула в конце фразы, превратив ее в вопрос. — Я тут в тюрьме, в Одессе. Но я не виновата. Я хочу, чтобы люди об этом знали. Меня обвиняют в том, что я застрелила своего долбанутого мужа, но, если бы я решила его убить, я бы взяла нож, которым он потрошит оленей, и резала бы его очень, очень медленно, начиная с мерзкой мозоли на пальце, которая меня бесила, когда мы трахались. Это уж точно. Но если к делу…

И тишина. Пустота. Звонок оборвался.

Телефон снова зажужжал. Пробивался новый звонок.

— Алло, — сказала я.

— Ух ты, а я не думала, что ты ответишь.

Голос нельзя было не узнать. Скрипучий, визжащий, противный, как первые попытки семилетнего ребенка сыграть на скрипке. Или как кряканье утки с техасским акцентом.

— Чарла?

— Ух ты, это стремно. Ты откуда меня знаешь?

— Вы только что оставили мне сообщение, — нетерпеливо сказала я.

— А, так ты получила. Ты прости, что я отключилась, но сучка Бекки явилась, а я не хочу, чтоб она подслушала. Она через две камеры от меня и маму продаст за пакетик «Скиттлз».

— Кажется, вы ошиблись номером…

— Не, не ошиблась. Он написал мне его на руке несмытым маркером. Ты Томми, да?

Несмываемым, подумала я, а она не стала ждать ответа.

— Ну, короче, да. С тобой там кто-то есть?

— Да. То есть нет, не прямо рядом со мной, я в туалете.

— О. А мне уже два года не дают посрать в одиночестве. Душу бы за свой туалет продала. Ну, я быстро. Тебе все равно лучше отвечать «да» или «нет», на случай, если кто слушает. Они очень сильно настаивали, чтоб я никому не говорила.

Ее голос начал дрожать.

— Тот жуткий охранник из предупредительного пришел ко мне вчера ночью. И сказал, что свое право на телефонный звонок мне лучше использовать, чтобы передать тебе сообщение от здешнего новенького. Сказал, что мне будет очень плохо, если я откажусь.

— Это безумие, — пробормотала я, уже занося палец над кнопкой завершения звонка.

— Твой отец, — сказала Чарла. — Твой отец просил передать: «Никому не верь». И что он защищает тебя. Что, блин, у тебя за папаша? И какого черта меня выбрали, чтоб звонить?

Пауза, затем «ой» и щелчок.

— Чарла? Чарла?!

В трубке повисла тишина.