Тайны сибирских шаманов. Из истории шаманизма Югорского края

ШАМАН ЮНУС ИЗ РОДА МУГГАДИ

Нижняя Тунгуска от поселка Наканно делает резкий поворот с севера на запад и в этом направлении течет до самого впадения в Енисей. Ниже окружного центра Эвенкийского округа — Туры Тунгуска входит в узкий коридор с крутыми берегами. И чем дальше на запад, тем выше горы, тем ближе сходятся берега, образуя стремнины, пороги и перекаты. Осенью они представляют большую опасность. На Большом пороге течение настолько быстрое (речное русло здесь не более 50 метров), что катера вынуждены выносить тросы на берег, зачаливать их за валуны и с помощью лебедок судовых машин, работающих на полную мощность, с трудом подниматься вверх по течению.

Весной, когда вода поднимается над камнями, лодки и шаланды, скрипя всеми швами построек, стремительно проносятся по фарватеру между двумя потоками ревущей воды. Они с такой головокружительной быстротой выносятся бушующими потоками на широкое, спокойное плесо, что люди, еще не успев как следует испугаться, с удивлением смотрят на водный коридор, по которому только что пронеслось их суденышко.

За Большим порогом Тунгуска имеет множество глубоких водоворотов (“воронок”), которые местные жители называют “уловами” или “корчагами”. В восьми километрах от устья Тунгуски находится Большая корчага, шум которой слышен летом в центре Туруханска в кинозале, в момент демонстрации фильма. Об этой воронке старожилы рассказывали, что если запустить туда ель прямо с сучьями и корой, то через некоторое время она вынырнет совершенно чистая и белая, как стеариновая свечка. Таких удивительных мест по этой реке на протяжении почти трех тысяч километров немало.

На всем своем протяжении, от истоков до устья, река поражает не только красотою ландшафта. Главная ее привлекательность — в ее молчаливом величии, в угрюмости и нетронутой первозданности. Зеркальная гладь ее плесов, многоцветная гамма таежных красок, овеянные легендами величавые сопки, бесконечные лесные просторы и безлюдье придают ей неповторимую прелесть.

Последняя остановка перед Туруханском состоялась в лагере всесущих геологов. Они расположились на левом берегу реки, изрытом шурфами и захламленном насыпями пород. Геологи встретили нас весьма гостеприимно. Было видно, что они очень довольны своими изысканиями и охотно рассказывали нам об открытых ими огромных запасах каменного угля и графитов. При прощании они предупредили об опасности, которая ждет нас на подъезде к Туруханску. Они имели ввиду Большую воронку, которая, закручивая воду, проваливала ее с огромным шумом, по рассказам старожилов, в подземный коридор, по которому Тунгуска сливается с Енисеем.

Много легенд и загадок хранит Тунгуска. Одна из них — Тунгусский метеорит.

Из Туруханска путь наш лежал на реку Таз по Енисейскому (Туруханскому) волоку, по которому когда-то, почти четыреста лет тому назад, пролегал путь к “Златокипящей Мангазее”, овеянной тысячами легенд, освоенный русскими первопроходцами еще в начале XVII века.

Небольшой катер, взяв караван мелких судов с грузами, спешил доставить их на Янов-Стан — центр национальных поселков рыбаков и охотников. Минуя реки Большую Блудную и три безымянных речушки, затем Круглое и Подволочное озера на лодках (катер ушел с небольшим караваном в Янов-Стан по реке Турухан), водный путь здесь прерывался. Предстояло по бывшей конно-рельсовой дороге, которая давно уже была заброшена, переправлять грузы и лодки по волоку. На этом пути самым достопримечательным местом было озеро Круглое. Оно поражало не только идеальной формой своей округлости, но и своей величественной красотой, тишиной, совершенным безлюдием, жертвенными и святыми местами кочующих охотников и оленеводов.

На возвышенном берегу озера полвека тому назад в малодоступной тайге селькупы (предки древнейших народов “муггади”) приносили сюда жертвы своим духам водных стихий. Здесь было много священных мест с изваяниями деревянных идолов, с остроконечными головами на высоких пнях, с обвязанными разноцветными платками, лентами и кусками материи стволами деревьев. Здесь были обиталища лесных и водных духов. Здесь еще сохранились “храмы”, где когда-то совершались шаманские ритуалы.

Озеро Круглое на всю жизнь осталось в памяти как неповторимая картина дивного “кусочка Швейцарии”. Теплый вечер сменила белая ночь. На высоком берегу озера густая, плотная тайга расположилась по обе стороны песчаного откоса. Опрокинутая в перламутровом небе, она тихо плыла в безмолвном просторе белой сибирской ночи.

Противоположный берег озера, заросший ивняком и черемухой, над которыми возвышался могучий вечно-зеленый кедрач, с красно-медными стволами сосен, четко смотрелся на фоне нежно-розовой негаснущей зари. Все это было охвачено вечным безмолвием. Глядя на эту благодать, не верилось, что в мире, созданном Высшим разумным существом, могут жить жестокость, насилие и злоба.

Хранителем этих священных мест был старый селькупский шаман Този. Пятьдесят лет тому назад такие священные места у русских пришельцев не вызывали никакого любопытства. Они не подвергались ни разорению, ни разграблению. Древнее, и в определенной мере универсально почитаемое отношение инородцев к своим владыкам лесного и подводного мира, мало интересовало простых людей. К чужой вере и их священным местам русские люди питали одинаковые чувства глубокого и почтительного уважения.

От берега Круглого озера, в самом начале Туруханского волока, который протянулся до речушек Волочанки и Покольки, было полтора километра. У самой воды, в начале волока, стоял срубленный из бревен длинный амбар с дощатым пристроем, в котором хранилась “куба-оду” — шкура-лодка, которая предназначалась в качестве волокуши при перекочевках и перетасках. Тут же стояли телеги, снятые с осей, и запасные колеса, обитые железом; висела конская сбруя, крепко пропитанная дегтем. На другом конце волока, тоже очень близко у берега, стоял такой же амбар. Никаких признаков жилья поблизости не было. Куда и почему отсюда ушли люди — оставалось загадкой.

Туруханский (Енисейский) волок был давно уже заброшен. Сама лесная просека волока заросла мелколесьем из молодых сосен и берез, покрылась зарослями густого багульника, этим дивно пахнущим растением, которое не случайно получило название сибирской розы. На пологих берегах волока росли кусты голубики. Обнаженные участки дороги были плотно переплетены корнями деревьев, стлаником и цветистыми мхами. Только на высоких ухабах были еще видны лежки коннорельсовой дороги и кое-где торчали оси с колесами от тележек, остатки которых валялись недалеко. Как-то не верилось, что в этой невероятно дремучей глуши когда-то пролегал оживленный путь к златокипящей столице Сибири — Мангазее.

Речки Поколька, Волочанка и Парусная, которые начинались уже на другом конце волока, и впадающий в приток Таза — Худосей были очень узки. В самом истоке они были настолько малы, что лодка едва могла развернуться между берегами. Речки текли в сплошных зарослях ивняка, берез и черемух, и казалось порой, что лодка плывет в зеленом коридоре, как по парковой аллее. Места здесь красоты неописуемой. Одно есть здесь зло, которое отравляет всю эту прелесть летом, — это тучи комаров и мошек. Зато весной и осенью по красоте своей и благостному величию дремучей тайги, прорезанной тысячами речушек, рек и озер, — трудно найти места для сравнения. На этой земле с древних времен жили энцы — рода Муггади. Именно здесь, на этих землях, в начале XVII века возникла “златокипящая Мангазея”, расположенная в 300 верстах от устья Таза.

На всем пути по реке Худосей нам встретились два поселения энцев — Нензиных и Напозеевых. В стане Напозеевых жил старый шаман Юнус. Ему было семьдесят лет. Однако он выглядел моложе и был физически здоров. Причина тому — ежедневный физический труд — этот извечный кладезь здоровья и мудрости, далекий от суетности цивилизованного мира. Постоянное общение Юнуса с природой сделали его сильным и честным человеком. Это реальное осознание себя как частицы природы не мешало ему жить заботами и думами иного, запредельного мира, погруженного в мистические тайны и шаманские ритуалы.

В стойбище Юнуса мы прожили больше недели. По заданию Туруханского “Интегралсоюза” отчим занимался контрактацией договоров на заготовки предстоящего осенне-зимнего промыслового сезона среди местного коренного населения. Дела шли успешно, и в свободное время отчим и старый Юнус вели разговоры о вере, Христе, шаманах.

Юнус хорошо говорил по-русски. Мысли его были четкими, слова — простыми и весомыми. Его речь была без пустословия и дежурных фраз. Было хорошо видно, что при разговоре у него больше была загружена мысль, нежели язык.

Шаманы разные, как все люди, — неторопливо говорил Юнус. — Есть ворожеи, которые лечат людей. Если шаман откажет больному в помощи, то духи ему не простят. Они могут от такого шамана уйти, отобрать у него удачу на охоте, на рыбалке, отобрать пищу или даже могут царапать когтями, бить по лицу тынзяном, ремнями оленьих упряжек. Духи могут такому шаману послать болезнь. Шаман всегда должен помогать людям, такая его клятва.

Но ведь шаманы не только лечили людей. Они могли узнавать прошлое и говорить людям то, что с ними будет.

— Да, да, — согласился Юнус, — шаманы были разные. В роду Муггади, старики рассказывали, шаман Саларта, который жил на Худосее, был колдуном. За камлание он деньги не брал, но он все равно боялся властей и колдовал только тайком. Он шаманил только в новолуние. Когда всходила луна, он бросал ей монетки. Он видел в “том” мире много молний и слышал много грома, там же он видел судьбу человека. Там он искал людей, которые воровали оленей... В таком камлании, рассказывали старики про Саларта, он становился другим: злым, сердитым, громко на кого-то кричал, кого-то сильно ругал. Он был самый большой шаман из рода Муггади.

Другой шаман из нашего рода — Сойта, когда камлал, пел песни, играл на нерсюхе, умел ворожить и предсказывать наперед. Шаман Лодоседа отгадывал сны, мог ходить босыми ногами по горячим углям, колоть себе живот большим ножом, прокалывать себе спину.

Юнус называл многих старых шаманов, которые каждый по-своему могли делать многое. Во всех его рассказах угадывалось какое-то внутреннее знание народной медицины, народных былин и сказаний, примеров, с помощью которых шаманы, используя музыку, танцы и пение, подчиняли своей воле людей, владели той непонятной силой, которая до сих пор остается не более ясной, чем явление гипноза. Из рассказа Юнуса было также понятно, что некоторые шаманы не имели таких способностей, они просто обманывали народ. Но, как говорил Юнус, таких было мало.

Шаманами были и женщины. Шаманка Салерта, которая жила в устье Худосея, умела ворожить, говорить голосом белки, бурундука, глухаря. Когда все звери “собирались” в чуме, она разговаривала с ними: “... стой... стой... я тебя стреляю... ага, попала... упади... упади”.

— Расскажи, чему учил тебя отец?

- Отец много умел, многому учил. Он показывал, какие травы надо знать и собирать, как заговаривать разные болезни, учил петь, играть и плясать. Он учил “летать” к духам в “верхний” мир, разговорам с духами. Когда “разговариваешь” с духами и шаманишь, надо поминать Нуми-Торума, Христа и Николу-Чудотворца. Они делают шамана сильным. Отец учил меня выбирать себе “своих духов”. Он знал духов своего деда Таучия и Паравы. Теперь я знаю своего духа — это дух моего отца Выруя. Когда надо, я обращаюсь и к другим духам. Это можно. Но отец звал на помощь только тех духов, которые делают добро. Злых духов он не любил.

Юнус рассказал, что у него было восемь праздников в году, когда он в моменты новолуний камлал: осенью, когда видел последнюю стаю казары, улетающей на юг; весной, когда на чуме видел первую сосульку и прилет ворон и уток: осенью, когда видел первые желтые листья на березах. Зимой у него тоже было четыре праздника, из которых он особенно почитал Покров.

Юнус поведал и о том, что его отец знал все тринадцать полных лун, но он говорил, что необязательно камлать каждый раз, надо тогда, когда чувствуешь в себе силу и не болеешь.

Через несколько дней мы простились с семьей Юнуса. Предстояло проделать последний отрезок пути до Красноселькупа. Это село располагалось на правом берегу Таза. В нем в то время была начальная школа, медпункт, сельский Совет, почта, но самой крупной организацией было торговое предприятие, в котором начал работать отчим.

Коренные жители — селькупы. Внешне они больше похожи на европейцев. Хозяйство их было традиционным — рыбалка, охота и оленеводство.

В школе в те предвоенные годы работали Иван Васильевич Потылицин, его брат Николай Васильевич и первый учитель этой школы, ее организатор — Антон Альфоисович Журавский. Он был в годы гражданской войны царским офицером (так о нем рассказывали старожилы), затем перешел на сторону Советской власти. Был он уже пожилым человеком, жил без семьи, вел крайне замкнутый образ жизни и никто не знал о нем никаких подробностей.

Заведовал школой Николай Васильевич. Человек высокого роста, худощавый, замкнутый в себе. Он мало общался с учащимися, был строг и не вызывал у учащихся никаких симпатий. Его брат — Иван Васильевич, был ему прямой противоположностью: небольшого роста, крайне подвижный и общительный. Казалось, в школе он один вел все кружки, начиная от драматического и кончая спортивными, несмотря на свою хромоту на левую ногу. Он всегда был весел и оживлен, окружен детьми, которых он искренне любил, и они ему платили взаимностью. Он очень любил рисовать. Ему очень хотелось писать картины масляными красками и поэтому все старался (за неимением их) соединить акварель с маслом. В такой глухомани масляных красок не было.

Шел 1939 год. В четвертом классе меня сблизила дружба с селькупским мальчиком Ильей Вануйто. В первые дни зимних каникул Илья пригласил меня к себе в стойбище, которое находилось от Красноселькупа километрах в 20-ти на берегу безымянной речушки. Он приехал за мной на оленях. Езда на оленях для меня была уже давно привычным делом. Но было в этой поездке необычным то, что упряжкой оленей управлял такой же подросток, как и я.

Позади нарт кружилась вздыбленная снежная пыль, которая белым облаком летела за нами. Нарты скользили быстро, и мелодичный перезвон колокольчиков в оленьей упряжке вселял в душу ощущение полета в каком-то необычном пространстве. Неожиданно нарты остановились среди снежного поля, перед темной стеной леса. Илья воткнул хорей в снег, накинул на него мгновенно сплетенный узел вожжей, и олени, тяжело дыша, легли на дорогу.

Сали пост! — улыбаясь, сказал Илья, распрягая оленей, машинально, как фокусник, развязывал сумятицу множества узлов и тесемок упряжки. Затем пояснил, что дом его отца стоит в этом лесу на берегу речки, отсюда совсем недалеко, минут десять ходьбы, а здесь он отпустит оленей для пастьбы. Он сдвинул с дороги легкие нарты, и минут через пятнадцать нас встречала семья Вануйто. Поражала чистота и порядок в доме обрусевших селькупов, довольно опрятный и привлекательный внешний вид отца, матери и двух сестер Ильи.

Несмотря на сплетенные по старинке волосы старшего Вануйто в две косы, его лицо было красивым, с мужественным профилем, с какой-то удивительно гордой посадкой головы на широких плечах. В углу избы висела икона с ликом Николая Чудотворца, окаймленная с обеих сторон веерообразно развернутыми по стене черными хвостами лесных красавцев косачей.

Семья Вануйто была из древнего рода Муггади (люди леса), давно уже приняла язык своих поработителей — ненцев, переняла их обычаи и обряды. Энцы, как и пришельцы, поклонялись хозяину жизни, погоды и оленей — великому Нга, который якобы жил на последнем из семи небес, “ворочал” землей, управлял северным сиянием, но был равнодушен к земным заботам людей. Когда-то великий Нга заставил священную гагару нырнуть в воду (это было еще тогда, говорилось в легенде, когда еще не было суши) и достать в клюве немного ила. Из этого ила и сотворил Нга землю.

Энцы верили, что жена великого Нга — добрая Дья Меныо была покровительницей духов продления рода, а их старший сын Тодоте, был прожорливым людоедом и насылал па людей всяческие недуги и болезни. Меньшие братья — “нихо” — были хозяевами священных мест и служили посредниками между Нга и людьми. У воды, у гор, у леса, у севера и юга были свои духи-хозяева.

После крещения энцев большинство из них, приняв христианство, по-прежнему оставались верны своим духам, постепенно обретая двоеверие.

После доброго приветствия отец Ильи Андрей Кириллович (обычно его звали “Вэнго”) вновь стал молчаливым и внешне спокойным. Плотно сжатые губы и сдвинутые брови предсказывали напряженную работу его души и разума. Заметив мое смущение, Илья пояснил, что отец сегодня ночью будет шаманить. Об этом его просили соседи Ладукай, Япти и Парава. А перед камланием он всегда бывает неразговорчивым, неласковым и хмурым.

О шамане Вэнго ходили легенды. В одной из книг известного сибирского прозаика А. К. Омельчука я прочитал, что на реке Худосей живет еще “великий шаман”, прокалывающий себя ножом и проделывающий всякие иные фокусы. Наверное, речь шла о шамане Вэнго.

К вечеру, до наступления темноты, приехали гости. Кроме жен, Ладукай и Япти привезли своих дочерей. Девочки удалились на женскую половину, в правый угол юрты, и занялись своими обычными хлопотами над самодельными куклами, сшитыми из кусочков меха и цветных лоскутков материи.

Хозяйка угощала гостей. Вэнго сидел с гостями, но к пище не притрагивался. Он беспрерывно курил, редко вступая в разговор мужчин. Затем он вышел из дома, женщины очень быстро убрали посуду и вынесли на улицу все скамейки и стол. Вернувшись, они сели на нары в женской половине и стали ждать шамана. Вэнго принес бубен (“пензэр”), поставил его к чувалу и разложил на полу шаманское одеяние, в том числе небольшой железный обруч с прикрепленными к нему маленькими рогами оленя. Обруч бубна был унизан разноцветным бисером. К нему Вэнго прицепил большую блестящую бляху и сел у чувала. На обратной стороне бубна к ручке из двух перекрещивающихся брусков он подвязал несколько цветных лоскутков материи. Вся внутренняя сторона бубна была искусно выжжена знаками Зодиака — символами магической силы. Илья позднее рассказывал, как его отец очищал и освящал водой и огнем бубен во время новолуния.

Вэнго встал, поджег от угля кусочек трута и окурил им бубен и свое лицо. Затем он положил уголек в блюдце, отлитое из свинца, окурил всю избу и поставил блюдце на приступок чувала. В юрте было тихо. Эта подготовка к камланию сливала разум и души присутствующих в единое целое: предчувствие мистического постижения того, что лежало в тайнах запредельного мира.

Вэнго поднял над головой бубен, сильно ударил в него колотушкой, рассыпая целый каскад звуков, охвативших таинственой силой своего звучания всех в юрте. Шаман низко поклонился, раскланялся, заглядывая в трубу чувала, и замер в выжидающей позе. Наступила тревожная пауза. Куда смотрел Вэнго, что он видел в черном отверстии чувала? Кого он ждал с таким нетерпением?

В каскаде звуков грохочущего бубна вдруг раздался голос шамана:

— Вот они пришли... пришли духи... Я долго вас ждал. Теперь я слышу — вы здесь,

Вэнго, ударяя в бубен, стал петь, Его пение вначале было монотонным. Затем оно сменилось целой гаммой различных по тональности звуков, которые вместе с грохотом бубна и перезвоном колокольчиков расплывались в широкую полифонию целого оркестра, превращая камлание шамана в сложнейшую музыкально-театральную драму.

Реальный мир исчез. Все утонуло в море звуков и все летело куда-то в бесконечность. Вэнго высоко поднял бубен над головой, всматриваясь в изображение “третьего” мира — мира Вселенной, и внезапно оборвал все звуки. Пауза, полная загадочного молчания, была не менее таинственной и внушительной, чем сама драма. Она еще больше погружала в какое-то странное небытие, безмолвием обостряя то, что и без того заполнило всю душу.

Шаман снова ударил в бубен и стал высоко подпрыгивать на месте. Казалось, Вэнго парил в воздухе, не касаясь ногами пола. Усыпленное гипнозом шамана сознание рисовало какие-то крылья, крепко скрепленные за его спиной, они несли его в пространство, стремительно и быстро, с каким-то диким свистом встречного ветра.

— Вы слышите... слышите... Все духи предков летят вместе с нами... просите у них ящериц... возьмите их в левую руку... держите их, не отпускайте... оторвите им хвосты, дайте их мне, я брошу их на угли чувала. Смотрите, смотрите как они прыгают на костре. Это ваши болезни и порчи злых духов. Они погибают в огне. Пусть огонь сделается дымом и унесет их из вашего дома...

Все тише и тише ударяя в бубен, Вэнго махнул несколько раз правой рукой, как бы отодвигая от себя невидимых духов, и закричал:

— Смотрите, смотрите, ваши духи идут к вам... спросите их, где ваша смерть, какой вам надо идти тропой. Слушайте, что скажут вам духи. Запомните их слова.

Звуки бубна постепенно становились все тише и тише. Потом наступила полная тишина. Когда прошло оцепенение, я увидел Вэнго, стоящим у чувала, складывающим свои шаманские атрибуты в широкий меховой мешок с аппликациями из белой материи каких-то магических знаков. Задернув на мешке сыромятный плетеный шнур, он поставил его у чувала и внимательно посмотрел каждому в лицо. Постоял так с минуту и вышел на улицу.

Каждый из присутствующих оживлял картину виденного, как книгу будущего, которая раскрыла свои страницы перед ним, затуманила разум, оставляя только смутные очертания предсказаний, ускользающих так же, как сновидение при наших попытках рассмотреть его детали. Долго все сидели молча. Сознание постепенно возвращалось к реальности. Не в таком ли подсознании хранились образы белокурого высокого человека, убившего на дуэли Пушкина, а магическая сила кудесника гнала Олега к праху любимого коня, ставшего вместилищем его смерти?

Ночь была на исходе. Луна упала за горизонт. Было так тихо над бесконечным пространством лесов и снега, что, казалось, был слышен извечно таинственный шепот далеких, как будто живых, мерцающих звезд.

Мужской танец древнеобского праздника Елянь (фрагмент).