Тайны сибирских шаманов. Из истории шаманизма Югорского края

ШАМАН ИНМАР С РЕКИ ТАПСУЙ

Перед началом второй мировой войны мне довелось быть на одном из шамансих камланий. Это было в деревушке Усть-Тапсуй, приютившейся на правом берегу Северной Сосьвы. Конечно, с тех пор прошло уже больше полвека и время безжалостно стерло из памяти многие детали. Но образное видение и те чувства, которые были вызваны шаманским колдовством, остались жить со мной навсегда.

Много раз после этого бывал я на шаманских камланиях в мансийских паулах реки Тапсуй, в Няксимволе, Верхне-Нильдино, Хулимсунте и других селениях Березовского района. Но всякий раз, когда речь заходит о шаманах и камланиях, со священным трепетом вспоминаю Инмара с берегов Тапсуя, поразившего меня на всю жизнь неистовством духа и магической силой.

Деревушка Усть-Тапсуй насчитывала не более двух десятков домов. Шел период коллективизации на Обском Севере. С ее начала усилился приток русского населения в национальные поселки. Началось строительство школ, изб-читален, магазинов, медпунктов. Однако местное население настороженно относилось к цивилизующим процессам, видя в них больше вреда для себя, чем пользы, и переселялось в верховья притоков Тапсуя — Ворьи, Вольи, уходя в глубокие урманы приуральской тайги.

После расселения вдалеке друг от друга в родах Анемгуровых, Тасмановых и Пеликсиных появились свои шаманы. Но главным оставался Инмар, живший в самом отдаленном селении Тимка-Пауль. Никто из соседей не помнил, когда там поселились его родители. Сам Инмар помнил только то, что ему рассказывал дед о своих предках, которые пришли сюда из-за Урала. Имя ему было дано в честь кумирного первобога, почитаемого вотяками. Отец, дед и прадед Инмара были шаманами.

Жил Инмар в далеком селении, куда редко заглядывали посторонние. Редко выезжал (и то только по крайней нужде) для помощи больным или на камлания в другие паулы. Был он беден, правдив и честен. Постоянный спутник и помощник известного исследователя Обского Севера В. Н. Чернецова манси из деревушки Яны-Паул Кирилл Самбиндалов рассказывал:

— Однажды Инмар ловил карасей недалеко от Тапсуя, у его шалаша остановился на ночлег Валерий Николаевич. Встреча была короткой, но искренние дружеские отношения между ними сохранились на многие годы. Вечером Инмар предложил сварить уху из карасей. Чернецов принес из своей лодки алюминиевую сковородку и, в свою очередь, предложил Инмару изжарить карасей на масле. Инмар охотно согласился. Когда Инмар проводил Чернецова, то спустя несколько часов обнаружил забытую хозяином сковородку. Он прикинул расстояние, которое мог проплыть за это время его новый знакомый, быстро спустился к реке, сел в свою лодку (калданку) и пустился вдогонку. И в знак благодарности ученый подарил Инмару эту сковородку. Инмар был крайне растроган и польщен.

Инмар любил одиночество. Оно давало ему возможность всецело уходить в глубокие раздумья. Часами он мог сидеть у костра или в юрте, смотреть в одну точку, держа в руке погасшую трубку. О чем думал старый шаман? Трудно сказать. Одно было ясно Инмару: разум человеку дан для осознания не столько его силы, сколько бессилия в разгадке тайн мира.

Жил он один. В избе, кроме маленького столика па коротких ножках, скамейки, нескольких оленьих шкур и малицы, которые служили ему постелью, ничего не было. Шаманский бубен он хранил в амбарчике, который стоял недалеко от дома на четырех высоких сваях. Что еще хранил шаман в этой избушке на курьих ножках, никто не знал, да в те годы и не было людского любопытства к вещам в чужих домах и амбарах, двери которых не имели замков, а подпирались в отсутствие хозяина толстой палкой.

Как-то осенью я зашел к старому Инмару. В его пауле были приезжие мужчины и женщины из соседней деревни Нерохи. На нарах лежала женщина, прикрытая малицей, и тихо стонала. У чувала стоял шаманский бубен. Инмар сидел на полу, подогнув под себя ноги, курил одну трубку за другой. Увидев меня, он кивнул головой и жестом пригласил сесть рядом. Затем вновь уперся взглядом в горящий огонь, погрузившись в состояние полной отрешенности. В пауле стало совсем тихо. Слышен был только треск отлетающих искр в чувале и тихий жалобный стон больной женщины. В доме воцарилась необъяснимая тревога, какая-то неведомая сила клонила головы людей на грудь, охватывала разум и душу мистическим страхом. Это был тот самый самогипноз, который охватывает перед камланием тех, кто ожидает помощи от сил, которых никогда не видел, но неизменно верит в их могущество.

Инмар встал на колени, высоко поднял над головой бубен, с большой силой ударил колотушкой по натянувшейся от нагрева коже бубна. И оглушительный гром, казалось, покачнул избу, и она поплыла в непостижимое разумом пространство.

Сквозь звуки бубна был слышен сильный голос шамана. В монотонном пении нельзя было понять слов, которые он посылал вслед за ударами бубна. Его плечи судорожно вздрагивали, он подпрыгивал то на одной, то на другой ноге. Удары бубна становились все чаще, движения тела полностью совпадали с ритмом ударов.

— Пася, олэн! — Сквозь грохот бубна и звона его подвесок Инмар послал приветствие кому-то в перерыве своего пения. Вдруг он засуетился, снова встал на колени, потом вскочил на ноги и закружился на одном месте, извлекая из высоко поднятого бубна каскад звуков.

Инмар разговаривал с духами. Вопросы и ответы сыпались так быстро, что порой было трудно разобрать отдельные слова. Но мольбы о помощи, исцелении, об изгнании злых духов из тела больной женщины достаточно ясно передавали смысл разговора Инмара с явившимися к нему духами.

Шаман положил на нары бубен и колотушку, припал к женщине и быстро стал говорить ей, что ее душа пошла в верхний мир, а злой дух из ее тела пошел в нижний мир. Весь речитатив сопровождался движениями, рук, бросающими что-то невидимое снизу вверх. Затем он бросился к чувалу, взял обнаженной рукой горящие угли, поднял их над головой, умоляя духов изгнать болезнь, трижды обошел больную и, подойдя к чувалу, бросил угли обратно в огонь. Потом он тихо опустился на колени, лег на пол около чувала. Мужчины перенесли его на нары, положили на оленью шкуру и прикрыли малицей. — По-детски поджав под себя ноги, шаман уснул.

Женщина встала, закрыв лицо платком (видимо, среди мужчин были родственники ее мужа), сказала, что пойдет ночевать к знакомой соседке и пошла к дверям под изумленнными взглядами людей, давно не видевших ее идущей.

Шаман спал. Мужчины, не проронив ни слова, расположились на нарах, разгороженных на женскую и мужскую половины, укрылись оленьими шкурами. В пауле стало совсем тихо. В окно светила нарождавшаяся луна. Где-то за рекой голосом, похожим на человеческий, прокричал филин, и еще не уснувший рассудок людей метался в поисках объяснения чуда, совершенного шаманом.

Прошло несколько лет. За год до начала войны я переехал на жительство в Верхне-Нильдино — мансийскую деревню, расположенную в нижнем течении Северной Сосьвы. Однажды вечером (было начало июня) меня пригласила местная учительница Анастасия Семеновна Исыпова посмотреть чудо, которое показывает приезжий шаман. Мы вошли в паул, расположенный на самом берегу реки, и каково было мое удивление, когда в приезжем шамане я узнал Инмара. Проездом домой он на несколько дней остановился в этой деревне, чтобы повидаться с родственниками. С Инмаром я увидел еще несколько человек, сидящих вокруг низенького столика, обычного для мансийских паулов, сделанного без единого гвоздя. Среди присутствующих была фельдшерица, огненно-рыжая и весьма миловидная Галя Рукавишникова, продавец магазина Даша Салтанова, кормприемщица молдаванка Ира и счетовод колхоза Саша Турнов. Собралась, таким образом, в небольшой избе вся деревенская интеллигенция. Когда закончился разговор о тревожных сообщениях радио и обмен деревенскими новостями, Инмар пригласил нас всех сесть вокруг стола. Мы едва уместились, став вокруг столика на коленях.

Инмар попросил положить руки на стол и, быстро натирая их своими ладонями, обошел по кругу всех сидящих. Затем отошел в сторону, и мы мгновенно почувствовали, что стол начинает подниматься сначала одной стороной, потом другой. От изумления всех присутствующих охватил необъяснимый страх. Инмар посоветовал прижать руками поднимавшуюся сторону стола. И каково было наше удивление, когда все усилия оказались напрасными. Все ощутили такую противодействующую силу, с которой человеку справиться не дано. Это была в полном смысле слова сверхъестественная сила.

Между тем стол сам двигался по часовой стрелке, описал круг и встал на прежнее место. Инмар повторил свой сеанс трижды.

Изумленная молодежь, теряясь в догадках и предположениях, вышла из паула и направилась к берегу Сосьвы, который для жителей сибирской тайги был тем же, чем для для горожан центральная площадь или парк. Было время белых ночей. Только что отошли отзимки мая, наступила короткая благодатная пора, когда еще не поднялись комары, а воздух уже был теплым. У ног тихо плескалась вода. Эти звуки ласковые, плавные и приглушенные всегда вызывали во мне трепетное и восхищенное чувство чьего-то могучего, но доброго живого дыхания. В лесу за рекой пели птицы. Белая ночь как будто растворила в себе эти чарующие звуки и тихо несла их в безграничную вечность.

Часть компании разошлась, оставшиеся расселись на берегу, охваченные очарованием весеннего утра. После краткого обмена впечатлениями от увиденного наступило то состояние раздумья, в котором человеческий разум ищет разгадку противоречий бытия. К нам подошел Инмар и, раскуривая свою коротенькую, с прямым мундштуком трубку, сел рядом. Все молчали. Мы не смели задавать вопросов шаману, полагая, что это неучтиво. Однако любопытство не давало покоя.

— Инмар, скажи, что это было? — спросила учительница, красавица, тоже манси с реки Конды, урожденная в княжеском роде шамана Сатыги (фотография времен обучения ее в Ханты-Мансийском педучилище хранится до сих пор в окружном краеведческом музее). Инмар долго молчал. По лицу его было видно, что объяснять такие эзотерические вещи всегда очень сложно. Об этих явлениях более смело и бойко пишут теоретики и журналисты, а практики и знатоки этих чудодейственных сил по многим причинам остаются строгими хранителями тайн, порой не умея их объяснить даже самому себе.

— Вы все видели. Я только просил духов. Они мне помогают ходить по битому стеклу, раскаленным углям, брать их голыми руками. Добрые духи помогают лечить людей, верить в добрые силы и бороться со злом.

Это было для нас великим откровением. Воспитанных в духе воинствующего атеизма, который так презирал колдовство, знахарство, ворожбу, нас поразило то, что атеизм был направлен не против обмана, а против истины, боролся с ней, применяя насилие. В то же время живой творец, сидевший перед нами, за несколько минут до этого убедил нас в существовании сверхъестественных сил. Увиденное ошеломляло разум.

Инмар, — снова обратилась учительница к шаману, — расскажи нам о духах.

Долго сидел он молча. Лицо выражало глубокую сосредоточенность, и мне казалось, что я вижу не Инмара, которого знал много лет, а святого, жизнь и деяния которого протекали в недоступных простому человеку мирах.

— Духи — это живые души умерших предков. Я их встречаю редко, когда они приходят, разговариваю с ними, прошу помочь больным, отвести беду, несчастье.

Инмар опять на минуту умолк. А мне вспомнились не раз слышанные рассказы тапсуйских охотников о шамане Василии Кирилловиче Анемгурове, по прозвищу “Выдум”. Жил он один в верховьях Тапсуя. Слухи о нем ходили разные. Охотники рассказывали, что когда они подходили к дому “Выдума”, то часто слышали, как он с кем-то разговаривал или громко смеялся. Любопытства ради заглядывали в окно и неизменно видели одно и то же: “Выдум” сидел на старой оленьей шкуре на полу, недалеко от чувала, поджав под себя ноги. Обдирал ли он белок или соболей, чинил ли сети — он всегда, оставив вдруг работу, бил кулаками по своим коленям, падал на спину, катался с боку на бок и, как говорится, “умирал со смеху”. И тот, кто видел “Выдума” в такие минуты впервые, мог подумать, что он ненормальный. Но все, кто давно знал его, так не думали. Напротив, на людях он вел себя как и все, был разумным, степенным, обстоятельным и неглупым человеком. С кем же так вдохновенно разговаривал “Выдум” наедине? Чему он так заразительно смеялся? Никто этого не знал, никто его об этом не спрашивал. Как знать, может быть эти разговоры “Выдум” вел с духами и с душами предков? Знал об этом только он, но никогда и никому об этом не рассказывал.

— Наши старики говорили, — продолжал свой рассказ Инмар, — что люди узнали о духах от них самих. При разговорах с духами они узнавали своих родственников. Я тоже разговариваю со своими предками. Сами духи говорят, что у них умерло только тело, а душа осталась живая, она ходит рядом, все видит, все знает, как и живые люди. Духи помогают тем, кого они любят. Духи не разрешают живым людям делать ничего дурного.

— Значит, стол поднимали духи? Ты их просил об этом?

— Да. Они могут все. Они очень сильные: могут таскать нарты, стучать по избе, писать и говорить, снимать боль. Они все могут. Но духи бывают и умными, и глупыми, как и люди. Одни добро делают людям, другие, которые были худыми людьми, и после смерти приносят людям зло.

Годы жестоких репрессий против верующих, когда шло физическое уничтожение православных священников и служителей культов, не позволяли углубляться в философию религии Инмара. О вере в то время говорили как о признаке отсталости, темноты людей, ничего не давая в доказательство своей правоты.

Конечно, и по истечении полвека не стало яснее понятие о духах, которые, обладая разумным началом, оставляют в глубокой тайне свое внутреннее естество. Дух по-прежнему для нас лишен вещества и материи. По рассказу Инмара можно было строить догадку, что духи имеют эфирную оболочку и невидимую тайную силу. Они, как рассказывал Инмар, наполняют верхний мир, способны с быстротой молнии перемещаться в пространстве и всегда оставаться для живых людей незаметными. Старый шаман полагал, что хозяин всех духов — высший бог Нуми-Торум. И каждый раз, призывая его на помощь, он повторял: „Дай Бог!“, „Спаси нас Христос“. Как шаман отличал Торума от Христа и что он видел в них общего, едва ли он сам мог объяснить. Но то, что боги всесильны — у него не вызывало никакого сомнения.

Зачем же бог создал духов, если они творят не только добро, но и зло?

— Нуми-Торум не творит зла. Он дал всем духам свободу, но духи злых умерших людей не хотят творить добро и чтить законы Бога.

Июньская ночь была на исходе. Торжественное величие весеннего утра на берегу таежной реки, тишину которого убаюкивали всплески воды и голоса птиц, вселяло такое чувство, что это благолепие природы не могло быть создано слепой эволюцией мертвой материи, а было порождением доброго мыслящего начала.

Старого шамана, утомленного делами и думами минувшего дня, клонило ко сну. Он встал и медленно пошел к избушке.

Прошли годы, но Инмар в моих воспоминаниях остался человеком, приоткрывшим завесу тайн неведомого для меня, но существующего мира. Вспоминая старого шамана и сравнивая его опыт с тем, что говорит религиозно-философская литература о бессмертии души человеческой, невольно приходишь к выводу о том, что эти истины вечны.

Безусловно, рассказ о чуде исцеления больной женщины, изгнание духов из ее тела с помощью камлания, вращающихся столах, может вызвать у некоторых язвительную улыбку. Но, по-моему, прав был старый шаман в том, что духовная жизнь вечна. Он не знал, что об этом написано в Библии, не читал ни Платона, ни Аристотеля, ни Флоренского, но истины, лежащие в глубине человеческого сознания, вечны и бессмертны, как и душа человека. И если вера, как полагал русский философ Владимир Соловьев, утверждает то, что содержится в чувственном опыте и выводах разумного мышления, то она имеет корни вне области теоретического и обыденного сознания и лежит глубже, и по отношению к ним эта вера потому и сильнее их.

Через два дня мы проводили старого Инмара. Через год он умер, и память о нем истлеет, как и прах. Только душа его будет вечно жива и бессмертна.

♦♦♦

У аборигенов древнего Казыма.