Тайны Старого и Нового света.Заговоры.Интриги.Мистификации.

Иисус, Иуда и Пилат

Наиболее знаменитый процесс древнего мира — суд над Иисусом Христом — считается легендой, причем легендой, постепенно обраставшей другими мифами и благочестивыми подделками документов этого процесса. Кому не известно содержание евангельского рассказа об этом суде, о недовольстве фарисеев и книжников проповедью Иисуса, о предательстве Иуды Искариота, пришедшего к ним и предложившего выдать Иисуса за 30 сребреников, о тайной вечере — прощальной трапезе, когда Иисус, для которого не был тайной поступок Иуды, дал понять это своим ученикам, но не сделал никакой попытки избежать уготованной ему участи? Стражники первосвященника, приведенные Иудой, арестовали Иисуса, высшее иерусалимское судилище — синедрион — приговорило его к смерти. Пленника доставили к римскому прокуратору — наместнику Понтию Пилату. «Ты царь иудейский?» — спросил Иисуса римлянин и не получил отрицательного ответа. Случилось это на Пасху. Пилат был склонен по случаю праздника помиловать проповедника, но иерусалимская толпа громко требовала его крови. Прокуратор уступил давлению, и в пятницу Иисус был распят на кресте, воздвигнутом на Голгофе. Вместе с Иисусом такой же злой казни подвергли двух разбойников. Похороненный в тот же день Иисус на третьи сутки воскрес из гроба и явился Марии Магдалине и апостолам, которые с тех пор понесли в мир слово своего учителя и благую весть о спасении им грешного человечества. Таково содержание евангельского мифа.

За какое же преступление был казнен Иисус? Пилат сообщил об этом в надписи на кресте: «Царь иудейский». В глазах прокуратора Иисус был честолюбивым, фанатичным смутьяном, деятельность которого являлась опасной для римского владычества. В глазах синедриона, книжников и фарисеев Иисус представлял угрозу для иудейской религии и народа. Так это трактует и евангельское повествование, точнее, так считают богословы и клерикальные историки, безоговорочно принимающие на веру историчность Иисуса Христа и основные вехи земной биографии сына Божьего, о которых повествует Новый завет.

Христианство стало одной из мировых религий. Многие столетия для бесчисленных миллионов Христос был богочеловеком. Даже в Новое время люди, порвавшие с религией, считали его воплощением нравственного идеала, апостолом высшей морали, поборником социальной справедливости. Противоречивость евангельского мифа позволяла находить в поступках Иисуса и непротивление злу, и гневное осуждение богатых и праздных, и призыв к сопротивлению великим мира сего, и требование покорности им, ибо нет на земле иной власти, чем от Бога. Процесс Иисуса был в глазах верующих судом над сыном Божьим. Кивая на это, один английский автор прошлого века писал, что распятие Христа имело ни с чем не сравнимое значение и что, следовательно, узловое событие «в истории человечества имело вид судебного процесса». И именно потому, что в глазах верующих процесс Иисуса был судом над сыном Божьим, затронутые в этом мифическом процессе вполне земные нравственные проблемы приобретали универсальный характер и значение.

Иисус Христос

Суд над Христом в более древнем «Евангелии Петра» рисуется совершенно иначе, чем в канонических Евангелиях Нового завета, по-другому освещается позиция Пилата. Выпущен рассказ об иерусалимской толпе, требовавшей смерти Иисуса, Пилат не уступает никакому давлению — он вполне равнодушен к судьбе мятежного проповедника и попросту передает его дело в руки вассального князя Палестинской области Галилеи Ирода Антипы и иудейских первосвященников. Пилата интересует лишь поддержание общественного порядка — поэтому римлянин соглашается по просьбе старейшин поставить стражу у гроба Иисуса, чтобы сохранить в тайне его Воскресение, и запрещает воинам рассказывать о свершившемся чуде. Пилат не считает себя виновным в убийстве, заявляя: «Я неповинен в его крови», но вполне готов утаить правду от беспокойной народной массы. В канонических Евангелиях главным виновником выступает иерусалимская толпа, заставившая Пилата принести Иисуса ей в жертву. Позднее, когда начал намечаться союз христианской церкви с Римской империей, возникло стремление к полной реабилитации Пилата. Примерно в начале III века в христианских общинах получило распространение подложное донесение Пилата императору Клавдию. В нем от имени Пилата излагается евангельская версия, и Иисус прямо именуется Мессией, предсказанным древними пророками, содержится заимствованный из Евангелия перечень чудес сына Божьего. В донесении лишь мимоходом упоминается о том, что Пилат был принужден отдать Иисуса на «усмотрение» иудеев, но зато подчеркивается, что римские легионеры не допустили сокрытия правды о воскресении Христа.

Авторы этого подлога находились явно не в ладах с хронологией. Пилат был смещен с должности в 36 году н. э. и не мог посылать донесения императору Клавдию, ставшему императором только в 41 году.

По-видимому, к 111 веку относится также Евангелие Никодима, в котором значительно подробнее, чем в Новом завете, излагается допрос Пилатом Иисуса. Прокуратор рисуется крайне благожелательным по отношению к Иисусу, разрешающим давать показания свидетелям, которые выступили в защиту подсудимого, Пилат прямо упрекает иудеев за то, что они гневались и скрежетали зубами, услышав правду об Иисусе. В рассказе Никодима повествуется о небывалом происшествии: когда Иисуса вели на допрос, перед ним сами собой склонились знамена, которые держали римские легионеры. Знамена кланялись Иисусу и когда иудеи взяли их в руки, чтобы опровергнуть свершившееся на глазах у всех чудо. Оставалось необъясненным только то, почему Пилат, который изображен столь сочувствующим Иисусу, не освобождает его, пользуясь своей неограниченной властью римского наместника.

Существуют легенды о суровом наказании Пилата в Риме при императорах Калигуле или Нероне, о ссылке бывшего прокуратора в Галлию, а также о его обращении в христианство. Коптская церковь чтит Пилата как святого. Историческая критика давно уже уличила авторов канонических Евангелий в незнакомстве с географией, растительным и животным миром Палестины, и главное — с нравами и обычаями иудеев I в. н. э. Это вполне относится и к незнанию евангелистами принятых там форм судопроизводства. Им не было известно, что суд должен был происходить не в доме первосвященника, а в помещении синедриона, что арест Иисуса и его процесс не могли состояться в канун праздника Пасхи и т. д. Совершенно неясной в евангельских рассказах остается позиция иерусалимской толпы — она приветствует Иисуса при въезде в город, а вскоре громко требует его казни. Если такой поворот все же произошел, непонятно, зачем понадобился властям тайный арест Иисуса в ночное время. В сочинениях авторов I в. н. э. Иосифа Флавия и Филона Александрийского наместник Понтий Пилат предстает как крутой администратор, безжалостно подавлявший любые попытки сопротивления римскому владычеству. Этот реальный Пилат, конечно, никак не мог занять позицию дружеского участия или даже покровительства мятежнику, которого обвиняли, что он объявил себя царем иудейским. Римский наместник, многократно публично подчеркивавший свое пренебрежение и ненависть к обычаям Палестины, конечно, не тал бы публично демонстрировать уважение к ним, как это делает евангельский Пилат. Вдобавок история ничего не знает об обычае отпускать одного из осужденных преступников, основываясь на котором Пилат якобы пытался освободить Иисуса.

Любопытно, что мусульманская традиция по-своему интерпретирует легенду о суде Пилата, и притом очень благоприятно в отношении Пилата (а также Ирода Антипы). По этой версии (разработанной в апокрифическом Евангелии 995 года), Пилат стремился спасти невинную жертву, но иерусалимская толпа захватила Иисуса в тюрьме, подвергла его пыткам и в конце распяла на кресте.

Каждая эпоха, различные борющиеся социальные и политические группы по-своему истолковывали рассказ о суде над Христом. Бесчисленные миллионы людей видели в процессе Иисуса воплощение земной неправды, однако являвшейся лишь прологом к небесному правосудию. Суд над Иисусом рассматривали как столкновение новой веры с догматическим иудаизмом и язычеством, как спор великой истины, вечной правды со своекорыстием, эгоизмом и равнодушием, как воплощение религиозной нетерпимости и как осуществление Предначертанного Божественным Провидением, как столкновение имперского Рима и его непокорной духом провинции, как схватку фанатизма и свободы мысли, узких административных интересов и гуманизма. И разве не характерно, например, что даже в ханжески религиозной викторианской Англии прошлого века нашелся автор, Д. Ф. Стефен, так писавший об этом процессе: «Был ли Пилат прав, когда распял Христа? Я отвечаю на это, что главной обязанностью Пилата было заботиться о сохранении мира в Палестине, составить возможно лучшее понятие о следствиях, нужных для этой цели, и действовать сообразно с этим понятием, когда оно было составлено. Поэтому он был прав, если добросовестно и на разумных основаниях был уверен в том, что его образ действий был необходим для сохранения спокойствия в Палестине, и был прав в той мере, в какой был уверен в этом». Стефен даже приводил при этом пример британского колониального чиновника в Индии, который обязан был бы судить опасного смутьяна, — англичанин должен был бы повесить мятежника или сам заслуживал наказания как изменник. Стефену возражали, что, мол, Пилат был уверен в невиновности Христа и действовал под давлением, опасаясь доноса в Рим, что наместник не преследует лиц, повинных в оскорблении величества. Поэтому, мол, Пилат и был все же неправедным судьей, которым его считает христианская традиция. Следует добавить, что в XIX в. вообще в дискуссию активно включились юристы, историки права, рассматривавшие вопросы компетенции синедриона и Пилата, — были ли они превзойдены иерусалимскими судьями и прокуратором в ходе процесса, судили ли Христа по иудейским или римским законам, легальным ли было проведение процесса сперва на основе иудейского, а потом римского права, вторичный допрос Пилатом Христа после решения синедриона, насколько соответствовало поведение всех судей действовавшим тогда правовым нормам, и т. д.

Каждое время облекало в библейские одеяния свои проблемы, свои споры, битвы и надежды. Это порождало все новые интерпретации суда Пилата.

А. Франс в блестящей новелле «Прокуратор Иудеи» рисует образ удалившегося на покой Пилата, который вспоминает со старым другом времена своего наместничества в Палестине. При упоминании о казни Иисуса Пилат признается, что этот эпизод как-то совершенно выветрился из его памяти.

Всемирно известный немецкий писатель, большой знаток истории I века Лионом Фейхтвангер в своей серии романов — трилогии об историке Иосифе Флавии — выдвигает оригинальную гипотезу происхождения рассказа о суде над Иисусом. Писатель вкладывает ее в уста иудейского учёного-богослова Гамалиила, который, беседуя с Иосифом Флавием — их встреча происходит в начале восьмидесятых годов I в. н. э., — говорит о процессе некоего Иакова; тот выдавал себя за Мессию и был казнен за это иерусалимским первосвященником Ананом Младшим. Этот суд — единственный процесс такого рода за десятки лет (о нем, как состоявшемся в 62 году, действительно упоминает Иосиф Флавий в XX книге своего труда «Иудейские древности» — если только это место не является христианской вставкой) — был спутан с другим судебным делом какого-то лица, распятого Понтием Пилатом за то, что называл себя царем иудейским.

Евангелия «Нового завета», смягчая роль римского прокуратора, впадают, как уже сказано, в явные внутренние противоречия, не говоря уже о том, что создаваемый ими образ имеет мало общего с историческим Понтием Пилатом, о котором рассказывает историк Иосиф Флавий в «Иудейских древностях». (Добавим, что Пилат был ставленником Сеяна — свирепого любимца императора Тиберия, который, однако, опасаясь могущества, приобретенного фаворитом, приказал его убить. После смерти Сеяна 18 октября 31 года положение Пилата стало очень непрочным.) Попытки евангелистов внести положительные черты в поведение Пилата послужили потом для его обличения в малодушии, в готовности ради своей карьеры и благополучия на прямую подлость, в жалких увертках с целью избежать ответственности или успокоить совесть ничего не значащими жестами, откупиться от бесчестия совершенного предательства, от позорного бессмертия в веках в качестве символа трусливой беспринципности.

В романе М. Булгакова Иисус, приведенный к Пилату, отрицает всякую земную власть. «— В числе прочего я говорил, — рассказывал арестант, — что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть.

— Далее!

— Далее ничего не было, — сказал арестант, — тут вбежали люди, стали вязать меня и повели в тюрьму.

— На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиберия!»

Возражая так Иисусу, Пилат не высказывает свои убеждения, им движет боязнь, что, оставь он без ответа мятежные слова, он сам может быть обвинен в неуважении и неверности императору.

В истолковании процесса Иисуса немалую роль сыграла так называемая мифологическая школа, возникшая еще в XVIII в. и завоевавшая в начале XX в. преобладание в научной критике Нового завета. Считая всю историю земной жизни Иисуса Христа разновидностью мифа об умирающем и воскресающем божестве, ученые мифологической школы (А. Древс, А. Немоевский, Д. Робертсон и др.) в духе этой теории излагали и суд Пилата. Согласно гипотезе, высказанной впервые Немоевским в книге «Бог Иисус», Пилат из Евангелия первоначально был лишь персонажем астральной легенды. Пилат выступает в качестве созвездия Фиона-копейщика (на латинском языке — pilatus) со Стрелой — звездой или копьем. Пилат убивает своим копьем висящего на кресте, на Мировом Древе — то есть Млечном Пути, Христа. Позднее произошло отождествление астрального Пилата с римским наместником в Палестине.

По мнению известного революционера-народовольца и учёного-астронома Н. Морозова, легенда об Иуде-предателе развилась из соединения различных соображений с астральной мифологией. «Ведь и теперь месяц, символизирующий Бога-отца, через каждые четыре недели переходит под пастью созвездия Льва, по-еврейски Ария, и затем идет дальше под группой мелких звездочек, рассыпанных, как монетки, в созвездии Волоса Верники, и приходит „на крест“, т. е. на скрещение небесного экватора с небесной эклектикой, у которой стоит Лева, его мать.

Но это обычное небесное явление как самое обычное не могло бы, конечно, послужить предлогом к созданию легенды, и она могла появиться лишь потому, что месяц и действительно когда-то умер на этом кресте, т. е. случилось лунное затмение, которое может тут быть только в пасхальное время при солнце в Рыбах или в Овне».

Именно при таких обстоятельствах произошло затмение 21 марта 368 года, во время которого, как полагал Морозов, был отправлен на казнь христианский святой Василий Великий, с которого был списан евангельский Иисус. Подробности же об Иуде, «предавшем его поцелуем, взяты прямо из прохождения месяца за сутки до „его смерти на кресте“ под устами этого Льва, а небесная тайная вечеря с двенадцатью апостолами (созвездиями), наблюдаемая на небе каждую страстную ночь в виде двенадцати созвездий зодиака, который месяц обходит, как бы омывая им ноги, внушила экзальтированным зрителям остальные подробности легенды».

Необходимо отметить, что увлечение астральным методом привело Морозова к парадоксальным выводам, включающим отрицание подлинности всех наших знаний по истории древнего мира, объявление всех письменных античных источников апокрифами позднего средневековья или эпохи Возрождения (об этом Морозов писал в семитомной работе «Христос», опубликованной в 1924–1932 годах)… Сторонники мифологической школы склонны искать корни христианской религии не в земных, исторических условиях существования народной массы, а в интересе к небесным явлениям. Некоторые из них (как, например, солнечные и лунные затмения, появления комет), конечно, должны были производить сильное впечатление на тогдашнего человека, но обычно служили предметом внимания лишь узкой горстки людей, принадлежавших к общественным верхам и занимавшихся проблемами астрономии. А у некоторых авторов мифологической школы (особенно у Древса) истолкование образа Иисуса Христа как астрального символа служит прологом в попытке заменить христианство более «чистой» и утонченной религией, которая была бы свободной от явной нелепицы, неприемлемой для современного сознания.

У нас долгое время (в двадцатых, тридцатых и сороковых годах) явно господствовали взгляды мифологической школы, которые даже отождествлялись с марксистским воззрением на происхождение христианства — а для этого не было серьезных оснований. А потом, возможно, как реакция на крайности мифологического направления, стало хорошим тоном даже у отдельных серьезных историков проявление чрезмерного доверия к традиции, в том числе и к утверждениям о подлинности церковных свидетельств I и первой половины II в. о происхождении христианства, как будто не было всей предшествующей работы критической мысли, разрушившей доверие к этим свидетельствам. Сыграло здесь, конечно, роль и то усиление доверия к свидетельствам античных авторов, которое являлось результатом археологических раскопок последних десятилетий и, конечно, нахождение рукописей Мертвого моря. Это обстоятельство было широчайше использовано клерикальными историками и оказало влияние на развитие новейшей историографии происхождения христианства. Однако как раз к выяснению вопроса о подлинности показаний античных авторов в отношении историчности Христа все это не имело прямого отношения, и поэтому заявления о том, будто опровергнуто утверждение противников историчности Иисуса о «молчании века» (т. е. античных писателей первого и начала второго столетия о Христе) является в больше мере данью моде XX века, чем углублению знания об исходных событиях истории христианства. Отвергая астрально-символические гипотезы — иногда довольно натянутые, — нужно признать вместе с тем большие заслуги мифологической школы в изучении новозаветных источников. Сравнительно недавнее нахождение надписи, свидетельствующей об историчности Понтия Пилата, доказывает только историчность Пилата, в которой никто и не сомневался.

Иуда

Еще один евангельский персонаж, связанный с судом Пилата, — Иуда Искариот, образ которого веками служил синонимом самого черного предательства.

Стендаль в «Прогулках по Риму» передает рассказ, что на острове Майорка в конце двадцатых годов XIX в. (то есть после двух буржуазных революций в Испании) ежегодно в определенный день подвешивали у главной церкви каждого города и селения чучело из пергамента, набитое соломой. Это чучело в натуральную величину изображало Иуду. При этом, добавлял рассказчик, «священники неизменно клеймили в церкви этого предателя, продавшего Спасителя, и, выходя с проповеди, все взрослые и дети ударяли ножом гнусного Иуду и проклинали его. Гнев их бывал столь велик, что у них даже слезы на глазах выступали. На следующий день, в пятницу, Иуду снимали с петли и волокли его по грязи к церкви. Священники объясняли верующим, что Иуда был предатель, франкмасон, либерал. Проповедь заканчивалась посреди рыданий присутствующих, и перед этой измазанной фигурой народ клялся в вечной ненависти к предателям, франкмасонам и либералам; после этого Иуду сжигали на костре».

В Евангелии Иоанна Христос не только указывает на Иуду как на замыслившего предательство, но и прямо подталкивает его к совершению задуманного, говоря: «То, что хочешь делать, делай скорее» (14,3). Иисус чуть ли не сам посылает Иуду к властям, даже торопит его. В Евангелиях поступок предателя мотивирован тем, что «Сатана вошел в Иуду». В Евангелии от Матфея говорится, что Иуда раскаялся в пролитии невинной крови, бросил в лицо священникам и старейшинам сребреники — плату за предательство, «пошел и удавился» (XXVII, 3–5). Еще в первые века христианства задавались вопросом — если Иуда почитал Христа за бога, зачем предал его? А если не почитал его — откуда то позднее раскаяние, о котором рассказывает Новый завет? И почему всеведущий Иисус включил Иуду в число своих учеников? Лаже малые размеры суммы, полученной за предательство — 30 сребреников, — вызывала различные объяснения. Одно из них сводилось к тому, что Иуда взял эти сравнительно небольшие деньги, чтобы придать своему предательству вид патриотического поступка. С другой стороны, подчеркивалось, что деньги не могли быть мотивом предательства Иуде куда было проще присвоить средства верующих.

За века накопилось множество истолкований предательства Иуды. Каиниты — одна из гностических сект II в. — довели свое отрицание Библии до оправдания и уважения всех противившихся Богу Ветхого завета, и особенно Каина, как «высшего произведения силы». Каиниты почитали Иуду Искариота как лицо, через предательство которого совершилась Божественная миссия спасения мира. «Евангелие Варнавы» (XV или XVI в.), написанное христианским ренегатом, перешедшим в ислам, рассказывает, что, когда Иуда повел стражников для ареста Спасителя, лицо предателя стало чудесным образом сходно с лицом Иисуса. Солдаты решили, что это Христос, и доставили его в синедрион. В конечном счете по решению Ирода Антипы и Пилата, сочувствовавших Христу, был распят не Иисус, а Иуда, а Спаситель вернулся к своим ученикам. Версия восходит к докетизму — взглядам одного из направлений в гностицизме, — считавшего, что Христос был не богочеловеком, а Богом, и лишь казался человеком, что его тело лишь внешне представлялось телесным.

Гете, описывая созревший у него замысел произведения на библейскую тему, отводил в нем важное место Иуде. Тот, «как и умнейшие из других последователей, был твердо убежден, что Христос объявил себя правителем и главою народа и хотел насильно прервать непреодолимую до тех пор нерешительность Спасителя и заставить его перейти к делу; для этого он побудил священников к решительным действиям, на которые они до тех пор не отваживались. Ученики были также не безоружны, и, вероятно, все обошлось бы хорошо, если бы Господь не сдался сам и не оставил их в самом печальном положении». Приводился и такой мотив: Иуда рассчитывал на установление земного владычества Иисуса и уже видел себя министром финансов при всемирном царе. Профессор М. Д. Муретов в 1905–1906 годах (в статьях в «Богословском вестнике») выдвинул гипотезу, что Иуда был революционером, надеявшимся, что Иисус возглавит борьбу за свержение римского ига. Высказывалось и мнение, что, поскольку у Иуды не было объективных причин для измены, бессмысленно гадать о его субъективных мотивах. Вместе с тем изобретались псевдопсихологические причины предательства. Нередко подоплекой изображения Иуды бунтарем было обвинение консервативным лагерем революционеров в использовании аморальных средств. А у Леонида Андреева такое изображение стало обоснованием отхода интеллигенции от революции. В его «Иуде Искариоте» (в этом произведении легко разглядеть влияние Достоевского и Ницше) выражена идея извечности зла и распада, только с помощью которых могут пробить себе дорогу истина и жизнь. Именно поэтому трагически сознающий противоречия бытия Иуда стремится своим мнимым предательством добиться торжества Христа, чему неспособны помочь его ученики, вроде Фомы, с их заурядным ограниченным прекраснодушием. Предатель Иуда оказывается выше и самого Иисуса, так как только он один способен увенчать успехом миссию Спасителя.

А на страницах «Мастера и Маргариты» М. Булгакова Иуда возникает как «молодой, с аккуратно подстриженной бородкой человек в белом кефи, ниспадающем на плечи, в новом праздничном голубом галифе с кисточками внизу и в новеньких скрипящих сандалиях. Горбоносый красавец, принарядившийся для великого праздника…» Еще в XIX и начале XX в. ряд представителей немецкой либеральной теологии, пытавшихся «рационализировать» евангельское повествование, склонялись к признанию полной или частичной вымышленности рассказа о предательстве Иудой Христа.

Задачей мифа о предательстве, подчеркивал один из виднейших представителей мифологической школы Д. Робертсон, являлось описание того, как Господь был заранее осведомлен о своей участи, обо всех деталях ожидающего его конца. Иерусалимские власти никак не нуждались в помощи Иуды, чтобы арестовать всем известного проповедника.

В многочисленных работах уже многие либеральные теологи вынуждены были признать вымышленный характер истории предательства и судебного допроса. При этом было отмечено одно важное обстоятельство — упоминание в посланиях Павла и в Апокалипсисе о 12 апостолах Христа — бывших после воскресения. Иначе говоря, авторы этих произведений еще не знали истории предательства Иуды — одного из этих двенадцати. Правда, в одном из посланий Павла при описании тайной вечери есть намек на предательство (I кор., XI, 23–27) — однако это место считается позднейшей вставкой. В апокрифическом Евангелии Петра говорится о 12 апостолах и нет никаких упоминаний, что один из них оказался предателем. Учеными выдвигались гипотезы, в которых истоки мифа связывались с историями Ветхого завета, в частности, с рассказом об Иосифе и его братьях. В нашу эпоху в евангельском повествовании пытались найти аналогии со жгучими вопросами патриотизма, верности или измены своему народу, которые с небывалой остротой были поставлены в годы второй мировой войны. Недаром защитник французских коллаборационистов известный адвокат Ж. Изорни, наряду с сочинениями о том, как «Петэн спас Францию», издал в 1967 году в Париже книгу под названием «Подлинный процесс Иисуса». Изорни особенно подчеркивает, что «Иисус не был патриотом». Для оправдания Иуды, напротив, ссылаются на то, что он мог быть пламенным патриотом, который видел в своем учителе — Иисусе — обещанного Спасителя народа от римского ига. Ведь в речениях Иисуса — даже если судить по каноническим Евангелиям — имеется множество мест, где Иисус прямо обещал скорое — еще при жизни многих его слушателей — утверждение Божьего царства на Земле. Но Иисус противоречил сам себе, на его действиях лежала печать двусмысленности. Он рекомендовал отдавать кесарево кесарю, иными словами, платить дань императору Тиберию, считал римских завоевателей, как всякую власть, от Бога, хотя их господство не было законным в глазах большинства населения Палестины. Понятно, что дороги «националиста» Иуды и «коллаборациониста» Иисуса должны были разойтись. Возможно, Иуда донес на Христа как на коллаборациониста, а синедрион постарался представить Иисуса революционером в глазах римлян, чтобы добиться казни своего врага…

После ареста Иисуса его ученики разбежались. Петр трижды отрекся от учителя. В уже упомянутой книге «Подлинный процесс Иисуса» Ж. Изорни философски замечал в этой связи об Иуде и Петре: «Оба они предали Христа. Иуда проклят, Петр стал опорой и главой церкви… Чудесное возвышение Петра ввергает нас в бездну размышлений о том, сколь мало влияет вина на судьбу человека».

То, что в первоначальной христианской легенде было лишь религиозной формой воплощения векового конфликта, имевшего земное происхождение и земные цели, церковь в процессе примирения с империей пыталась превратить в чисто этический конфликт, находящий разрешение в чисто духовной области. А земное основание конфликта со всемирной властью, выраженное в истории «Суда Пилата», было переиначено в столкновении с теми, кто был в равной мере врагом и церкви и империи — с иерусалимской толпой. Мировой конфликт, нашедший проявление в Древней Палестине, был превращен церковью в конфликт, имеющий земную локализацию в Палестине и духовную всемирность. И лишь впоследствии, через века, для того чтобы подчеркнуть всемирно-историческую роль христианства, церковь опять стала менять интерпретацию своего конфликта с империей, снова наделяя его чертами антагонистического, всестороннего противоборства. А уже в наши дни на II Ватиканском соборе во имя примирения церквей в становящемся атеистическим мире из числа врагов Божьих была исключена «иерусалимская толпа». С целью сближения между католицизмом и другими религиями для борьбы против прогрессивных сил современной эпохи тяжесть ответственности отныне опять перекладывалась на плечи Понтия Пилата… А то, что Иисуса изображают теперь политическим агитатором, только облегчает объяснение, что прежде всего римские власти были заинтересованы в расправе над ним.

В последние годы на Западе процессу Иисуса Христа посвящено немало книг (О. Уинтер, Х. Д. Шонфилд, У. Р. Уилсон и др.). Одними из последних попыток интерпретировать суд Пилата являются исследования профессора Манчестерского университета С. Брэндона. Этот английский ученый принадлежит к той, численно преобладающей среди западных историков и теологов группе, которая безосновательно считает доказанной историчность Иисуса и снимает вопрос о том, повествуют ли Евангелия о реально существовавшем лице. Тем не менее и эти исследователи, следуя немецкой протестантской теологии XIX — начала XX в., не склонны принимать на веру рассказы евангелистов и стремятся при помощи утонченной критики новозаветных источников составить «подлинную картину» жизни Иисуса, до неузнаваемости искаженной стараниями апологетов.

«Как бы это ни звучало иронически, — начинает Брэндон одну из своих последних монографий, — самое несомненное из известного об Иисусе из Назарета — это, что он был распят римлянами как мятежник, выступающий против их администрации в Иудее. Этот факт зафиксирован в четырех христианских Евангелиях, казнь по приказу Понтия Пилата упоминается римским историком Тацитом, писавшим в начале второго века».

Между тем и автор первого по времени Евангелия Марка, и остальные евангелисты прилагают отчаянные усилия, не смущаясь явными противоречиями и несообразностями, представить Иисуса мирным проповедником, учившим повиновению властям. Иисус оказывается невинной жертвой ненависти иудейского духовенства, которой с крайней неохотой уступила римская власть в лице Пилата. В годы проповеди Иисуса Иудея кипела возмущением: то здесь, то там вспыхивали сурово подавляемые бунты (о них подробно повествует Иосиф Флавий), набирали силу «непримиримые» — зелоты, возглавившие отчаянную борьбу против римского владычества в 68–73 годах. Обо всем этом ни слова нет в Евангелиях — и это умолчание, разумеется, совсем не случайно. Конечно, оно могло быть вызвано желанием отгородить Иисуса от всякого соприкосновения с уже ушедшей в прошлое политической борьбой в далекой Палестине, чтобы тем более оттенить его роль проповедника вечной Божественной истины. Но самое это желание изъять Иисуса из политической реальности Палестины первой половины I в. н. э. должно было, в свою очередь, быть порождено серьезными и вполне земными причинами. Характерная деталь. В числе двенадцати апостолов Евангелия указывают Симона Кананита. В Евангелии Марка термин «кананит» явно с умыслом не разъясняется — в отличие от других понятий, которые даются в переводе, что привело даже к ошибочному выведению названия «кананит» из места, откуда должен был происходить Симон (например, Каны Галилейской). Однако в Евангелии Луки (IV, 15) и «Деяниях святых апостолов» (I, 13) дается перевод с арамейского (разговорного языка тогдашней Палестины) слова «кананит», что означает «зелот». Иначе говоря, один из учеников Иисуса, если судить по его прозвищу, был сторонником партии ярых противников чужеземного господства, возглавившей позднее вооруженную борьбу против римлян. Новый завет ничего не сообщает о судьбе Симона, но существует предание, что он проповедовал христианство в Египте и Персии, где подвергся казни.

Теологи и близкие к ним представители академической науки на Западе на основании весьма шатких доводов передвигали время написания трех синоптических Евангелий (Марка, Матфея и Луки — более позднее Евангелие Иоанна стоит особняком) с 50 по 150 год н. э. По мнению ряда западных исследователей, первое из этих трех Евангелий — Марка — возникло в период от 60 до 75 года н. э. и, возможно, в Риме, а Евангелия Матфея и Луки — примерно в 80–90-е годы. Автор Евангелия Марка, созданного, по мнению Брэндона, после разгрома иудейского восстания и падения Иерусалима в 70 году, хотел избавить своих единоверцев — римских христиан — от крайне опасного тогда обвинения, что почитаемый ими Христос был одним из мятежников против римского владычества. Авторы Евангелий Матфея и Луки, писавшие уже во время, когда воспоминания о восстании потеряли свою остроту, предпочитали следовать этой, разработанной автором первого Евангелия концепции «мирного Христа». Для религии, вышедшей далеко за пределы Палестины, где первая христианская община была истреблена и рассеяна, такой образ подходил куда больше, чем представление о Христе как иудейском Мессии, Спасителе своего народа. Важно обратить внимание, что, хотя евангелисты явно стараются отчасти обелить Пилата и представить врагами Иисуса книжников и фарисеев, исторически это были как раз круги, служившие опорой римской власти. А вот о действительных противниках римлян — зелотах — в Евангелиях дипломатически не упомянуто, хотя невозможно представить, что деятельность Иисуса протекала вне связи с ними. Несомненно, что если бы зелоты выступали против Иисуса, у Марка и авторов других Евангелий были все основания упомянуть об этом. Не свидетельствует ли их молчание, что евангелисты не рискнули изобразить зелотов врагами Христа, с которыми у него было немало общего, включая и мессианские чаяния и вражду к фарисеям как прислужникам римлян, хотя эта общность вовсе не обязательно была равносильной тождеству. Обычно считают фразу Иисуса, что кесарю следует отдавать кесарево, а Богу — Божье, за согласие на уплату дани римским властям. А против этого яростно выступали зелоты. Однако фраза Иисуса явно имела двойной смысл для его слушателей. Ее можно было истолковать и так, что императору принадлежат монеты с его изображением, а отнюдь не Палестина, которая являлась Божьим достоянием в глазах всякого благочестивого иудея.

Евангелисты приложили особые старания, чтобы скрыть и замолчать связи, которые должны были существовать у Иисуса с зелотами, между тем некоторые из передаваемых евангелистами поступков Иисуса, например изгнание торгующих из храма, совершенно непонятны без учета этих связей. Эпизод с выбором между Иисусом и разбойником Варравой понадобился автору Евангелия Марка, чтобы еще раз оттенить убеждение Пилата в невиновности «мирного Христа» в мятежных намерениях. Брэндон считает, что Варрава был, вероятно, зелотом, как-то связанным с Иисусом. (Варрава, может быть, участвовал в какой-то попытке восстания в Иерусалиме во время «очищения» Храма Иисусом, о котором глухо упоминают евангелисты (Марк, XV, 7; Лука, XXIII, 196, 25). Это отчасти может объяснить, почему ему было оказано предпочтение иерусалимской толпой, когда ей был предоставлен выбор — если вообще сам эпизод действительно имел место. Ведь в этом случае Пилата следует обвинить не только в слабости, но и в неправдоподобной тупости — согласии на казнь мирного проповедника взамен опасного бунтаря. Очевидно, зелотами, или последователями Христа, были и два «разбойника», распятые вместе с Иисусом как враги римской власти. Опираясь на эти соображения, Брэндон пытается воссоздать истинную картину суда Пилата над Иисусом как бунтарем, которого римляне считали опасным для их владычества. Надо отметить, что при аресте Иисуса некоторые его ученики были вооружены — о чем, вероятно, и предупредил власти Иуда. Иисус, видимо, собирался оказывать сопротивление стражникам и в ночное время, когда он не мог опираться на поддержку толпы. Поэтому для его задержания был отправлен сильный отряд. Если арест и был произведен иудейскими властями, а не Пилатом, то все же по обвинению в мятеже против господства Рима. Суд над Иисусом и его казнь, по-видимому, не кара за какой-то революционный акт, а за его нападки — так же, как позднее зелотов — на иудейскую священническую аристократию, служившую римской власти. Как бы ни оценивать концепцию С. Брэндона и родственные ему по методу работы других западных историков и теологов, они основаны на предположении, что синоптические Евангелия написаны в последней трети I в. н. э. Однако как раз это остается простым предположением, отвергаемым многими исследователями. А если Евангелия датируются II в., игнорирование роли зелотов могло быть следствием не дипломатического умолчания, а того, что авторы, писавшие после подавления последнего иудейского восстания в 135 году, просто были плохо знакомы с политическим положением в Палестине в первой половине I в. (они обнаруживают незнание природных условий, растительности, нравов и обычаев жителей этой страны).

В последние годы разлилось половодье книг, содержащих новые или мнимо новые интерпретации евангельского предания. Л. П. Мейер в работе «Необычный еврей. Переосмысливание исторического Иисуса» (Нью-Йорк, 1991) писал о «разрозненных обломках, оставшихся от двух веков рассмотрения фигуры Иисуса… От Иисуса — сторонника насильственной революции до Иисуса — гомосексуального мага, от Иисуса — апокалиптического фанатика до Иисуса — учителя мудрости или философа-циника, не интересующегося эсхатологией, — каждый мыслимый сценарий, каждая крайняя теория уже давно предлагались с противоположных позиций при отметании всех остальных и ревностных новых авторов, повторяющих ошибки прошлого». Английский историк Л. Хаулден отмечал появление «диких книг об Иисусе, привлекательность которых, кажется, находится в прямой пропорции к неправдоподобию содержащихся в них утверждений».

Вот немногие примеры, причем более серьезных книг. Л. Кросмен в монографиях «Исторический Иисус. Жизнь средиземного еврейского крестьянина» (Нью-Йорк, 1991) и «Иисус, Революционная биография» (Сан-Франциско, 1993) рисуют родоначальника христианства не апокалиптическим пророком, а крестьянином, мечтающим о свободном образе жизни, не стесненном общественными ограничениями, для всех, невзирая на социальные и расовые различия, В последней по времени книге Кросмена «Кто убил Иисуса» (Сан-Франциско, 1995) автор доказывает, что представление о казни Иисуса по настоянию иерусалимской толпы — ранний христианский миф, порожденный столкновениями между враждующими группировками в тогдашней Палестине.

Через призму евангельского предания, путем его различных истолкований в каждое время спорили и судили о своих проблемах и нуждах. Но в интересе, который сохранила евангельская история и для людей, очень далеких от религии сказывается не только злоба дня. Этот интерес порождается и нравственными исканиями, тоской по справедливости. Ведь именно об этом писал Генрих Гейне, когда в памятных словах требовал ответа на извечный вопрос:

Там, где пилаты и иуды порождаются строем общественной жизни, неискоренимо стремление отыскать причины мирового зла.

Тайна Нерона и легенда о Поджио

Суд Пилата — точнее, евангельский рассказ о нем — оказался тесно связанным с первой массовой несудебной расправой над сторонниками новой веры. Иными словами — с Нероновым гонением, жертвами которого церковная традиция считает и двух главных апостолов — Петра и Павла. На этот суд и на эти гонения веками ссылалась церковь для оправдания религиозных преследований, для обоснования своего «права» на осуждение еретиков в инквизиционных трибуналах, на аутодафе, на избиения иноверцев. Эта связь тем более окрепла, что о Нероновом гонении говорится в свидетельстве, которое по существу является едва ли не единственным весомым внехристианским свидетельством и суда Пилата, и существования Иисуса Христа как реальной исторической личности.

В первые века своего существования в борьбе за превращение в господствующую религию христианство столкнулось с отрицанием язычеством истинности христианского предания. Речь шла не только о неверии в чудеса, совершенные Иисусом, — это еще можно было объяснить слепотой язычников, закрывавших глаза на самые явные знамения. Но уже во втором столетии противниками христианства, например Цельсом, было поставлено под сомнение само земное существование Иисуса Христа. А едва ли не центральными и, казалось, легче подвергавшимися проверке событиями в его жизни были, конечно, суд Пилата и казнь Иисуса.

Обследование трудов римских, греческих, иудейских авторов, живших в первом столетии, привело к выявлению факта «молчания века» — ни один из них, по-видимому, не упоминал прямо об Иисусе Христе.

Уверенные в своей правоте вправе ради высшей цели «улучшить» и историю, и тем более сочинения историков, христианские переписчики уже в первые века нашей эры внесли в тексты рукописей вставки, вокруг которых и поныне не утихают споры. Даже серьезные ученые, далекие от тенденциозности теологов, считают недоказанным в ряде случаев, что речь идет о христианских интерполяциях. Среди этих действительных или мнимых интерполяций в сочинениях античных авторов Иосифа Флавия, Плиния Младшего, Светония и других наибольшее значение и известность приобрел знаменитый абзац из «Анналов» — сочинения прославленного римского историка Тацита, окончившего свою работу в начале II в. н. э. Это место обращает внимание и своим прямым указанием на земную жизнь Иисуса Христа, и тем — это значительно труднее в данном случае доказать, — что данные строки являются позднейшей христианской вставкой, и, наконец, тем, что они связывают молодую религию с драматическими событиями римской истории середины I в. — с пожаром Рима и первым преследованием христиан по приказу императора Нерона. Нерона! История этого деспота, имя которого получило зловещую известность в веках, послужило темой для многих романистов, поэтов и драматургов. Нероново веками гонение христиан было темой бесчисленных проповедей, в сознании десятков поколений это было воплощением несправедливых жестоких преследований. Знаменитый историк раннего христианства Э. Ренан посвятил немало страниц рассказу о кровавых расправах на потеху римской толпе. «На этот раз к варварству пыток присоединились еще и издевательства. Жертв приберегали к празднеству, которому, разумеется, придавали искупительный характер. На „утренних играх“, посвященных борьбе животных, увидели неслыханное шествие. Одних осужденных, одетых в шкуры диких зверей, вытолкнули на арену, и они были разорваны собаками, других — распяли, третьих, наконец, одетых в пропитанные маслом и смолой или варом туники, привязали к столбам, и вечером они должны были осветить праздник. С наступлением сумерек эти живые факелы были зажжены. Нерон предоставил для празднества свои великолепные сады, расположенные по другую сторону Тибра, на месте нынешнего Борго, площади и церкви Св. Петра… В свете этих отвратительных факелов Нерон, введший в моду вечерние скачки, показывался на арене то в толпе народа, одетый возницей, то правя своей колесницей и срывая аплодисменты.

И женщины, и девушки должны были быть участницами этих ужасных игр. Толпа наслаждалась их несказанными уничтожениями. При Нероне вошло в обычай заставлять осужденных изображать в амфитеатре какие-нибудь мифологические роли, кончавшиеся смертью исполнителя… Под конец этих отвратительных зрелищ Меркурий раскаленным железным жезлом дотрагивался до каждого трупа, чтобы убедиться в том, что в нем нет больше жизни; переодетые прислужники, изображавшие Плутона или Орка, растаскивали мертвецов за ноги, добивая палицами все, в чем еще трепетала жизнь.

Самые почтенные женщины-христианки должны были подвергнуться этим ужасам… Может быть, несчастные проходили перед зрителями через всю серию мук Тартара и умирали после целых часов мучений. Изображения ада были в моде».

Обратимся теперь к тому, что послужило первоисточником для этих рассказов, — к знаменитому месту (VI, 44) из «Анналов» Тацита. Тацит, не упоминающий христиан, ни повествуя в своем произведении «Истории» об иудейской войне, ни в детальном изложении событий, происходивших в правление Тиберия, рассказывает о суде Пилата только в связи со страшным пожаром Рима летом 64 года. Огонь тогда уничтожил или сильно повредил десять из четырнадцати городских районов. Сразу же возникли слухи, что город был подожжен по приказу императора, желавшего заново отстроить Рим и переименовать его в Нерополис. «И вот Нерон, — пишет Тацит, — чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев. Итак, сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащим к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах или обреченных на смерть в огне поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения. Для этого зрелища Нерон предоставил свои сады; тогда же он дал представление в цирке, во время которого сидел среди толпы в одежде возничего или правил упряжкой, участвуя в состязании колесниц. И хотя на христианах лежала вина и они заслуживали самой суровой кары, все же эти жестокости пробуждали сострадание к ним, ибо казалось, что их истребляют не в видах общественной пользы, а вследствие кровожадности одного Нерона».

Нерон

Это по существу единственное свидетельство о Нероновом гонении — почти все остальные христианские упоминания относятся к значительно более позднему времени, и к тому же столь неопределенны, что теряют доказательную силу. Светоний совсем уже странно говорит о гонении при Нероне. «Многие строгости и ограничения были при нем восстановлены, многие введены впервые: ограничена роскошь, всенародные угощения заменены раздачей закусок; в харчевнях запрещено продавать вареную пищу, кроме овощей и зелени, а раньше там торговали любыми кушаньями; наказаны христиане, приверженцы нового и зловредного суеверия; запрещены забавы колесничных возниц, которым давний обычай позволял бродить повсюду для потехи, обманывая и грабя прохожих; отправлены в ссылку пантомимы со всеми своими сторонниками».

В перечислении этих и подобных им — похвальных, по мнению Светония, — действий Нерона, упоминания о христианах выглядят явной вставкой.

Отсутствие упоминаний о Нероновом гонении у других римских авторов, например в переписке Плиния Младшего с императором Траяном, где речь идет о преследовании христиан, тоже показательно и побуждает задаться вопросом, не является ли краткое замечание Светония позднейшей интерполяцией. Что же касается Тацита, то многое в его сообщении вызывает недоумение. Откуда в 64 году в Риме могло быть «великое множество» христиан? Римляне в это время вряд ли могли выделять христиан среди прочей массы иудеев. Неясно, в каких преступлениях могли обвинять христиан. Один из отцов церкви, Ориген, писал, что до середины III в. число жертв среди христиан было настолько небольшим, что всех их можно без труда перечислить.

В 1885 году — время обострившейся во Франции борьбы республиканцев против монархистов и их союзников клерикалов — появилась работа историка Л. Ошара «Исследование по вопросу о преследовании христиан при Нероне». В ней была выдвинута целая батарея аргументов против подлинности XV, 44 «Анналов», которые впоследствии широко использовались учеными, отрицавшими историчность Иисуса. Ошар считает невероятной возможность обвинения в поджоге. Интересно, что Светоний, возлагавший вину за пожар на императора, ничего не сообщает о таком слухе. Следовательно, у Нерона не было мотивов для обвинения христиан. Кстати, сам термин «христиане» еще совершенно не употреблялся. Казнь через сожжение в Риме в эпоху Нерона не применялась. К тому же, создавая живые факелы из христиан, Нерон рисковал вызвать новый пожар в городе. До IV в. христианские авторы, читавшие Тацита, не приводят его сообщения о гонениях. Легенда о Нероне как первом гонителе христиан могла возникнуть под влиянием идеи, что этот император является антихристом. Далее, христианам было выгодно выставлять себя жертвами Нерона, чтобы снискать благосклонность у позднейших императоров, которые всячески старались отмежеваться от такого предшественника. И, наконец, церковь была заинтересована представить жертвами гонений двух главных апостолов — Павла и особенно Петра, от которого выводили свое притязание на главенство римские епископы и позднее папы. Не поэтому ли возникло упоминание в «Анналах», что ареной казни стали сады Нерона — место современного Ватикана, храма Петра, площади, обнесенной в XVII в. высокой колоннадой и считавшейся второй Голгофой.

Апостол Павел

Последний довод Ошара во всяком случае имеет серьезные основания. Несомненна, крайняя выгодность для папства утверждения о гибели апостола Петра в Риме во время Неронова гонения. Еще средневековая секта вальденцев отрицала рассказ о гибели Петра в Риме, поскольку об этом не говорится в Новом завете. Тот же довод повторил в XVI в. известный ученый Марсилий Падуанский. Во времена Реформации, в XVI в., утверждение, что Петр не погиб в Риме, превратилось чуть ли не в символ веры для протестантов. Еще с конца тридцатых годов XX в. начались археологические раскопки в Ватикане, призванные найти «могилы святых Петра и Павла». Несколько раз возникали сенсации — утверждалось, что найденные ранние христианские погребения и являются местом захоронения останков Петра. Впрочем, даже папа Пий XII заявил: «К сожалению, невозможно это утверждать». Сменивший его Иоанн XXIII предпочитал не высказываться по столь скользкому вопросу. Иную позицию занял Павел IV, 26 июня 1968 года торжественно провозгласивший, что, по убедительному мнению экспертов, могила найдена, что он верит в этот вывод. Но, добавил все же папа, это не исключает других исследований и находок. В последние годы католическая пресса и авторы книг на эту тему уже не скупятся на уверения, что вековая загадка решена. О шаткости такого «решения» свидетельствует уже то, что в качестве одного из доказательств снова приводят XV, 44 «Анналов» Тацита, повествующие о Нероновом гонении на христиан. Стоит добавить об упоминании Тацитом Понтия Пилата. В 1961 году итальянские археологи при раскопках в Кесарии Палестинской — военном и административном центре периода римского владычества — нашли первое безусловное свидетельство о Пилате — латинскую надпись на камне. В надписи Понтий Пилат именуется не прокуратором, как его именуют в Евангелиях и в других произведениях древнехристианской литературы, а префектом. Могла возникнуть мысль, что полным титулом Пилата было «прокуратор-префект», однако это предположение опровергается тем обстоятельством, что на камне нет свободного места, где могло быть выбито позже стертое слово «прокуратор». Историки, впрочем, уже давно полагали, что Пилат, бывший военным администратором, должен был называться префектом, а не прокуратором (это звание обычно носили личные агенты императора или членов его семьи, ведавшие сбором налогов). В свете находки новой надписи именование Понтия Пилата «прокуратором» в XV, 44 «Анналов» Тацита свидетельствует в пользу предположение, что это место является поздней христианской интерполяцией. Вдобавок признание подлинности XV, 44 «Анналов» вовсе не решает вопрос об историчности Иисуса. Тацит мог иметь в виду просто экзальтированно настроенных иудеев, ожидавших прихода Мессии — Христа, а не последователей Иисуса. Нет ничего невероятного и в том, что Тацит просто повторял уже утвердившуюся в написании «Анналов» время (около 115 года) христианскую версию происхождения новой религии. Допустимы и другие подобные предположения.

Апостол Петр

Доводы Ошара звучали достаточно убедительно, но скоро их слабостью стало, что они были высказаны Ошаром. Он усомнился в опубликованной в 1890 году книге «О подлинности „Анналов“ и „Истории“ Тацита» в аутентичности всех сочинений Тацита! (До Ошара эту же точку зрения высказал англичанин У. Росс в исследовании «Тацит и Браччиолини» (1878 год.)

Речь идет о сочинениях, которые содержат большую долю наших сведений по истории Рима в I в.н. э. Профессор Д. Бишон, например, вполне оценивая имеющиеся источники (Тацит, Светоний, Лион Кассий, в отдельных случаях Плутарх и Иосиф Флавий, а также данные археологии, эпиграфики, нумизматики), недавно писал, что при всем этом биограф Нерона в конечном счете «возвращается к Тациту как единственному достоверному источнику по истории этого царствования». Кто же был, по мнению Ошара, подлинным автором «Истории» и «Анналов», которые считают принадлежащими перу Тацита?

…Поджио Браччиолини — один из виднейших гуманистов XV столетия, которое некоторые из его поклонников даже называли «веком Поджио». Конечно, это большое преувеличение. Родился он в 1380 году в Терра Нуова — небольшом городке около Флоренции. Поджио сделал довольно быструю карьеру при папском дворе и позднее поступил на службу к епископу Генри Бофору, брату английского короля Генриха IV. После 1422 года он вернулся во Флоренцию и в Рим. Мартин V вновь назначил его на старую должность секретаря при папском престоле. Поджио знал латынь, греческий, древнееврейский языки. Он изучал античность с ревностью, со страстью. Под конец жизни он стал канцлером Флорентийской Республики, написал веселые «Фацетии» (1450 год) и не очень достоверную историю Флоренции. Престиж Поджио как гуманиста стоял высоко. За переписанные им рукописи платили огромные деньги. За переписанную книгу он мог купить целое имение.

Поджио был отнюдь не с идеальным характером. Он не только перессорился со всеми видными гуманистами его времени. В молодые годы он вел очень широкий образ жизни и вечно нуждался в деньгах. Источником доходов для него стало отыскание и переписывание древних авторов. XIV в. с его страстью к недавно снова познанной античности предоставлял неограниченный рынок для находок Поджио. Его партнером, точнее, издателем, стал флорентиец Николо Николли (1363–1437), ученый и владелец мастерской, в которой переписывались для продажи произведения античных писателей.

Первые находки Поджио (подобравший себе и соответствующих подручных — людей знающих, но неразборчивых в средствах) относятся ко времени, когда он в 1415 году лишился доходной должности секретаря святейшего престола. Главная находка была сделана в забытой, сырой башне Сен-Галленского монастыря, «в которой заключенный не выжил бы и трех дней». Там были обнаружены рукописи ряда античных авторов, в том числе Квинтилиана, Валерия Флакка и других. Позднее были найдены произведения Петрония, «Буколики» Кальпурния. Хорошо нажился на находках не только Поджио, но и Николли.

Обратимся теперь к истории открытия основных рукописей главных произведений Тацита — «Анналов» и «Историй».

Имеются сведения, что Тацита знали его современники и потомки в течение нескольких последующих столетий — вплоть до падения античного мира. Император Тацит (275–276), гордившийся тем, что он потомок великого историка, предписал, чтобы произведения его хранились во всех публичных книгохранилищах империи. Однако потом, после падения Западной Римской империи и постепенного исчезновения следов античной образованности, на протяжении почти семисот лет имя Тацита почти исчезает из сознания людей. По крайней мере самые усердные поиски обнаружили лишь более чем скудные упоминания имени Тацита во всей средневековой литературе. В IX веке имя Тацита называется в «Хронике» Фрекульфа, епископа Ломзье. Еще через два века Тацита упоминает Иоанн Сольсберийский. Однако это упоминания общего характера, которые не дают основания предполагать, что авторы их когда-либо видели рукописи сочинений Тацита. В отличие от других крупных писателей античности Тацита, видимо, не знают в средние века, не переписывают его рукописей[1]. Во второй половине XIV в., как полагают, экземпляром «Анналов» владел Джованни Боккаччо, знаменитый автор «Декамерона». Сам Боккаччо рассказывает, что при поездке в Неаполь он в старинном Бенедиктинском монастыре в Монте-Кассино обнаружил в помещении, не имевшем даже двери, множество рукописей, явно находившихся без всякого присмотра, покрытых густым слоем пыли.

Ошар, однако, считает, что в Монте-Кассино не было рукописи Тацита. Да если бы она и была там, Боккаччо, который оставался, как он сам сообщает, в монастыре самое короткое время, не мог, следовательно, снять копию со старого манускрипта, что потребовало бы по крайней мере месячной работы от зари до зари.

Сохранилось лишь темное предание о великом историке и страстное желание открыть его утерянные рукописи. Найти их было коммерчески выгодным делом. Понятно, почему этим делом занялся вечно нуждавшийся в деньгах Поджио.

В ноябре 1425 года Поджио из Рима сообщил Николли, что он надеется получить из Германии какое-то число старинных манускриптов, в том числе «несколько произведений Тацита». Рукописи предложил доставить какой-то монах, приятель Поджио.

Взволнованный Николли сразу же выразил согласие приобрести рукописи. Однако его понятному нетерпению пришлось выдержать большие испытания. Поджио явно затягивал дело, придумывая разные, более или менее правдоподобные, предлоги, чтобы оправдать отсрочку. Он сообщал, что не имеет самой рукописи Тацита, а лишь каталог рукописей одного немецкого монастыря, где среди других важных манускриптов, в том числе первой декады Тита Ливия (уже известных в это время), значится и том Корнелия Тацита. Монастырь был расположен в городке Герсфельде в Гессене. Поджио писал дальше, что монах нуждался в деньгах, но, будучи в Риме, он почему-то не посетил своего друга Поджио и тем самым лишил его возможности договориться о Таците. По настойчивой просьбе Николли Поджио послал ему Герсфельдский каталог, но в нем, к изумлению флорентийского издателя, не было никакого упоминания о Таците. А время все шло. Наконец 26 февраля 1429 года — через три с половиной года после первого письма — Поджио сообщает, что герсфельдский монах прибыл в Рим, но, увы, без драгоценной рукописи. Он, Поджио, выразил монаху крайнее неудовольствие, и тот, будучи зависимым от влиятельного чиновника папской курии, поспешно отправился обратно за Тацитом. Поскольку Герсфельдский монастырь нуждался в протекции Поджио, можно быть уверенным, что монах вскоре вернется с рукописью.

На этом корреспонденция о приобретении Тацита обрывается, так как летом 1429 года Поджио с Николли встретились в Тоскане и могли с глазу на глаз обговорить все интересовавшие их обстоятельства этого дела. Из переписки видно, что уже разнесшаяся весть о предстоявшем вскоре «открытии» Тацита была многими современниками встречена скептически. Раздраженный Поджио писал Николли: «Я знаю все песни, которые поются на этот счет, и откуда они берутся, так вот, когда прибудет Тацит, я нарочно возьму, да и припрячу его хорошенько от всех посторонних». Это был, конечно, странный способ прекратить «песни» — скорее, следовало бы представить рукопись для всеобщего обозрения и сообщить подробно историю ее приобретения.

Как бы то ни было, шесть последних книг «Анналов» и пять первых книг «Истории» Тацита, составляющих так называемый первый Медицейский список, появляются в руках Поджио, а потом — Николли, а вскоре копии разошлись по библиотекам князей и знати, ревностно собиравших произведения античных писателей.

Первый Медицейский список написан так называемым «ломбардским письмом». Кроме того, Поджио сообщал, что в его распоряжении есть еще одна рукопись Тацита, написанная более древним «каролингским» почерком. Однако эта рукопись по каким-то причинам не была опубликована Поджио.

Второй Медицейский список, составляющий первую часть «Анналов», написан «каролингским» письмом. Вторым он является только по времени «открытия». Он был обнаружен и опубликован через 80 лет после первого списка.

История его открытия такова. Опять на сцене появляется какой-то немецкий монах, принесший папе Льву X пять первых глав «Анналов». Монах привез рукопись из монастыря в Корвее и, когда обрадованный папа хотел назначить его издателем найденной рукописи, монах заявил, что он малограмотен. За рукопись папа заплатил монастырю огромные деньги. Единство стиля и манеры изложения не оставляют сомнения в том, что первые пять глав «Анналов» написаны тем же автором, что и последующие главы, а также «Истории».

В 1528 году в Лионе были найдены бронзовые доски с отрывками из речи императора Клавдия, тождественной его речи, приведенной у Тацита. Это, казалось бы, уже одно решало вопрос о подлинности.

Произведения Тацита служили предметом бесконечных споров. Противники монархического произвола постоянно опирались на обличение Тацитом тирании и преступлений римских императоров. Недаром Наполеон воевал с Тацитом как с живым врагом, заботился об опровержении «клеветы» великого римского историка. К вопросу об оценке Тацита примешивался знаменитый спор о подлинности того места в «Анналах», где говорится о Христе и преследовании христиан при императоре Нероне.

Противоречия у Тацита отмечали Вольтер и Пушкин. Большое число противоречий Тацита приводит известный французский историк второй половины XIX века Гастон Буассье. Л. Ошар, помимо подозрительных обстоятельств обнаружения рукописей Тацита, приводит длинный список мест в «Анналах» и «Истории», которые, по мнению французского исследователя, вряд ли могли быть написаны римлянином II в. Так, Тацит обнаруживает плохое знание географии римского государства и даже границей его в свое время считает только Красное море (комментаторы, желая расшифровать эту непонятную обмолвку текста, считают, что Тацит имел в виду Персидский залив). Ошар уличает Тацита в слабом знании морского и военного дела, что понятно у такого кабинетного ученого, каким был Поджио, но странно для аристократа и государственного деятеля Древнего Рима, который должен был получить военное воспитание.

С другой стороны, Ошар считает, что ему удалось обнаружить у Тацита места, обличающие, что они принадлежат перу автора-христианина или человека, жившего в XV в. Так, Тацит упоминает Лондон (Лондиний) середины I в. в качестве города «весьма людного вследствие обилия в нем купцов и товаров». Это вполне понятно у Поджио, побывавшего в английской столице в качестве секретаря епископа Генри Бофора, но очень странно звучит в устах римского историка начала второго столетия.

Рассказывая о парфянских междоусобицах в период правления императора Клавдия, Тацит упоминает о взятии «Ниневии, древнейшей столицы Ассирии». А между тем во времена Тацита вряд ли могли быть известны даже развалины разрушенной за много веков до этого ассирийской столицы. Зато такая обмолвка у Поджио легко объяснима. Поджио, конечно, отлично знал Ниневию по Библии и по сочинениям отцов церкви.

Подобных косвенных, более или менее правдоподобно выглядящих доводов в книге Ошара множество. Бронзовые плитки, открытые в Лионе, он считает подделкой, сфабрикованной уже после того, как был напечатан текст «Анналов». По мнению Ошара, Поджио подделал текст «Анналов» и «Истории». Подготовку к этому он вел давно — недаром обычно столь плодовитый, он в те годы почти ничего не писал. Зато он настойчиво просил Николли высылать ему то одного, то другого римского писателя. Текст Тацита, по мнению Ошара, был скомпилирован на основе произведений античных писателей Плутарха, Светония, Лиона Кассия. Второй же Медицейский список, который был подготовлен в дополнение к первому, Поджио не опубликовал при жизни, так как быстро пошел в гору, сделался канцлером Флоренции. Ему оказались уже ненужными прежние способы добывания денег. Все, что он писал, Поджио теперь стал выпускать под собственным именем. Второй список, написанный «каролингским» письмом, так и не увидел света вплоть до того, как через руки наследников Поджио он попал к тому лицу (или монастырю), от которого манускрипт получил папа Лев X.

Папа Лев X

Такова в общем версия Ошара. Она была встречена не возгласами негодования, а просто недоуменным пожатием плеч. Лаже сочувствовавший этой теории дореволюционный русский писатель, много занимавшийся древней историей, A. B. Амфитеатров, предложил компромиссную теорию: Поджио получил вместо целой рукописи Тацита крайне поврежденный экземпляр, чуть не изъеденную мышами труху, и, не желая упускать выгодного дела, стал при переписке «дополнять» по собственному разумению Тацитов текст своими вставками. А подделать рукописи такого писателя, как Тацит, добавлял Амфитеатров, так проникнуться взглядами, настроениями, даже предрассудками человека, жившего за тысячу с лишним лет, и так замечательно выразить его мысли и чувства — для этого нужен был сверхгений, какого еще не знала история литературы. Поджио же был очень талантливым литератором, но не более того. Теорию Росса и Ошара (а также последовавшего по их стопам в 1920 году в книге «„Германия“ Тацита и другие подделки» Лео Винера, а у нас, помимо Амфитеатрова, также H. A. Морозова) относят ныне к литературным курьезам. Вопреки уверениям Ошара, Боккаччо явно был знаком с «Анналами» еще за полвека до рождения Поджио. Новые исследования делают вероятным, что Боккаччо получил рукопись Тацита из монастыря в Монте-Кассино. По каким-то причинам, правда, Боккаччо хранил в строгой тайне, что имеет рукопись римского историка, скрывая это даже от своего друга Петрарки. Быть может, экземпляр Боккаччо попал к Николли каким-то неблаговидным путем — отсюда недомолвки в переписке Николли с Поджио. Если это так, то рукописи Тацита были таким образом спасены — ведь большая часть библиотеки Боккаччо погибла от пожара в конце XV в. Археология в наши дни не раз подтверждала данные Тацита. Так, археологические раскопки в Лондоне вскоре после второй мировой войны (ставшие возможными, так как многие здания в центре были разрушены германскими бомбами и еще не восстановлены) показывают, что город в римские времена был более крупным, чем думали прежде ученые. Или выясняется, что под Красным морем Тацит, вероятно, имел в виду Индийский океан, частями которого считал и нынешнее Красное море, и Персидский залив.

Французский историк Фабиа писал о Россе и Ошаре: «Доводы, которые они приводят, чтобы доказать, что Тацит не автор двух своих произведений, доказывают лишь, что Тацит небезупречен как историк». Но эти доводы, между прочим, не стоит просто отбрасывать, как это делают некоторые католические ученые, все еще продолжающие негодовать на «дерзость» Ошара.

В 1964 году уже упомянутый английский историк Д. Бишон предложил новую интерпретацию знаменитого места из «Анналов». По мнению Бишона, более внимательное изучение свидетельства Тацита может привести и к неожиданным результатам. Нерон, по словам Тацита, «приискал виновных». Слова, что вначале были схвачены те, «кто открыто признавал себя», — можно понимать, как и «открыто признавал себя» не в принадлежности к христианской секте, а виновным в поджоге. Добиться ложных признаний можно было только с помощью специальной «техники допроса». Обладали ли ею римские власти? У Тацита говорится, что потом было задержано «великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому». Не значат ли эти слова, что первая группа арестованных была изобличена именно в поджоге? Что это были те, кто «открыто признавал себя» виновным в поджоге Рима? Д. Бишон считает, что христиане совершили поджог, надеясь, что гибель Рима послужит прологом ко второму Пришествию Христа.

Новейшую сенсационную интерпретацию Неронова гонения содержит книга Ж. Пишона «Святой Нерон». Она впервые вышла в 1961-м и через 10 лет в дополненном виде была переиздана под названием «Нерон и тайна происхождения христианства».

В своей апологии Нерона, которой, впрочем, уже ранее занималось немало историков (особенно немецких), Пишон мобилизует материал из первых «светлых» лет правления этого императора и считает искажениями и преувеличениями сведения о его последующих многочисленных злодеяниях и безумствах вплоть до подыскания благовидных причин наиболее известных убийств. (Так, учителю Нерона — философу Сенеке — якобы приказ покончить с собой передали заговорщики от имени императора, который его не отдавал, и т. п.)

Уже в начале XX в. в ряде работ была поставлена под сомнение виновность Нерона в поджоге Рима. Как отмечали Другие историки, до времени Траяна (т. е. до начала II в., кода писал Тацит) ни один из преемников Нерона не преследовал христиан.

Слух о поджоге Рима Нероном, по мнению Пишона, был распространен участниками аристократического заговора Пизона, который был раскрыт в начале 65 года н. э. Сохранившиеся разделы «Анналов» обрываются на конце 16 книги — на 65 годе. Часть же, освещающая последние три года правления Нерона, исчезла. Другое же произведение Тацита — «Истории», — как известно, начинается со времени гибели Нерона. По мнению Пишона, хотя разделы «Анналов», посвященные Нерону, являются грубым и тенденциозным искажением действительности, все же часть из них была впоследствии сочтена императорами — гонителями христиан опасной и поэтому была сознательно уничтожена. Почему опасной? Да потому, что она приоткрывала завесу тайны, заключавшейся в том, что Нерон… был обращен в христианство Павлом после того, как арестованного апостола доставили в Рим в 61 или 62 году. Недаром и христианская церковь, включившаяся в осуждение Нерона, позаботилась о том, чтобы «Деяния святых апостолов» — наш источник по истории апостола Павла — также обрывался на моменте его прибытия в Рим. Безумства, совершенные Нероном в последние годы правления (с конца 66 года), интерпретируются Пишоном как попытки создания новой религии в духе идей Павла (намерение переименовать Рим, построить Нерополис — город Нового Бога). В развалинах дворца Нерона якобы сохранились раннехристианские символы. Или взять сообщение Светония о последних годах Нерона. «Его обуяло новое суеверие, и только ему он хранил упрямую верность».

Известный древнеримский ученый Плиний Старший писал об императоре: «Нерон, враг рода людского». Это странно перекликается с фразой из «Анналов», что христиане были осуждены из-за «ненависти к роду людскому». Что же касается знаменитого места XV, 44, то Пишон склонен считать его подлинным, только переставленным из «Историй», где Тацит повествует об убийствах, совершенных преемником Нерона — Гальбой. У Тацита сказано: «Вступление Гальбы в Рим было омрачено недобрым предзнаменованием: убийством нескольких тысяч безоружных солдат», вызвавшим отвращение даже у самих убийц. Пишон считает, что после этих слов мог следовать абзац о преследовании христиан как сторонников свергнутого Нерона. Павел по христианской традиции был казнен 29 июня, Нерон покончил самоубийством 9-го — не ясно ли, что апостол погиб от рук врагов погибшего императора?

Пишон обращает внимание на то, что многие императоры I в. благожелательно относились к памяти Нерона, имя которого, как известно, сохраняло популярность в провинциях долгие годы после его смерти (это действительно исторический факт). Светоний пишет про Отона (сменившего Гальбу), что «…чернь дала имя Нерона и он нимало не высказывал неудовольствия: более того, иные говорят, что он даже первые свои грамоты подписал этим именем. Во всяком случае изображения и статуи Нерона он разрешил восстановить…»

Тацит пишет, что Отон «даже, как говорили, подумывал об устройстве торжеств в память Нерона, надеясь таким образом привлечь чернь на свою сторону. Нашлись люди, выставившие изображения Нерона перед своими домами, и дело дошло до того, что народ и солдаты, как бы желая еще больше превознести знатность и славу Отона, в течение нескольких дней приветствовали его именем Нерона Отона». Про следующего императора — Вителлия, известно, что он восхищался Нероном. Императоры Веспасиан и его сын Тит, возглавлявшие римские войска при подавлении восстания в Иудее и разрушении Иерусалима, были враждебны Нерону, однако младший сын — Веспасиана Домициан снова восстановил культ Нерона. Лишь при Траяне (98–117) — первом гонителе христиан, возобладало враждебное отношение, приведшее, по мнению Пишона, к уничтожению конца «Анналов» Тацита, изменениям, внесенным в «Биографию Нерона» в книге Светония, и уничтожению другой еще биографии, написанной Плутархом.

Нет нужды перечислять другие доводы Пишона — они того же порядка, что и главные, которые мы пересказали. Несостоятельность их очевидна, даже если полностью отбросить сомнения в отношении историчности самого апостола Павла, которого многие историки считают созданием христианских авторов II в. Любой из приводимых Пишоном фактов находит куда более простое объяснение без его экстравагантной гипотезы.

Отметим между прочим, что до нас не дошел не только конец «Анналов», но и ряд других частей этого сочинения Тацита, освещающих события 23, 30 и 31 годов, а также время правление Калигулы и начало правления Клавдия. От «Истории» также дошел далеко не полный текст — первые четыре книги и часть пятой (из 12 или 14). Таким образом, от обоих главных трудов Тацита сохранилась примерно лишь половина.

Загадочный мир розенкрейцеров

К концу средних веков относится полулегендарная, а может, и вовсе легендарная, часть истории ордена розенкрейцеров. Неизвестно, когда возродился или попросту родился этот таинственный орден. Он мог быть одним из немалого числа обществ в Италии и Германии, созданных в ту эпоху с научными и литературными целями. С. Льюис, глава Общества розенкрейцеров в США, писал в 1916 году, будто они ведут свое происхождение от египетских мистерий, что основателем ордена был не кто иной, как фараон Тутмос III (1521–1473 годы до н. э.), которому помогали в этом деле двенадцать человек — девять его братьев и три сестры.

Столь же легендарный характер носили получившие широкое распространение в средние века мистические сказания о короле Артуре, его рыцарях «Круглого стола» и о рыцарях святого Грааля. Первоначально под Граалем понимали волшебный талисман, способный насыщать людей, умножать их жизненные силы. Это взятое из кельтских сказаний представление о святом Граале нашло отражение в целом ряде поэм и романов. Наиболее известные из них — поэма «Персеваль, или Повесть о Граале» провансальского трубадура Кретьена де Труа (вторая половина XII в.) и «Парцифаль» баварского миннезингера Вольфрама фон Эшенбаха (конец XII — начало XIII в.).

Еще около 1200 года в поэме Робера де Борона легенда получила христианское истолкование. В этой поэме Грааль — чаша тайной вечери, сбереженная сподвижником Христа Иосифом Аримафейским. Во время распятия Иисуса, когда римский легионер пронзил ему бок своим копьем, Иосиф собрал в чашу кровь, стекавшую из раны. Иерусалимские власти приказали замуровать приверженца казненного проповедника в темницу. Однако Христос не оставил своего верного ученика умирать голодной смертью, которую уготовили ему палачи. Иисус явился к нему в тюрьму и дал священную чашу, сохранившую Иосифу жизнь. Когда через несколько десятилетий по приказу императора Веспасиана сломали стену темницы, там вместо мертвеца нашли здорового и полного сил человека. Иосиф собрал вокруг себя верных Христу людей и отправился с ними в далекое путешествие — в Британию, где они основали тайный союз хранителей величайшей святыни всего христианского мира. Впрочем, христианская версия легенды о Граале долгое время сосуществовала с прежней, языческой. Так, в поэме Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль» Грааль — драгоценный камень, принесенный ангелами с неба и обладающий волшебными свойствами одарять его владельца вечной молодостью и счастьем.

Эти сказания, вдохновлявшие писателей, художников и композиторов, явно повлияли на формирование легенды о братстве розенкрейцеров.

Прежде всего о самом названии ордена. Смысл креста здесь очевиден, чего никак нельзя сказать о значении розы. В античные времена роза была символом эротизма. Римская легенда повествует о рождении розы из крови богини Венеры, раненной стрелой Купидона. Некоторые авторы выводят название из латинского слова «ros» (роса), а слово «крест» трактуют как «свет». Андреевский крест, утверждают они, изображаемый в форме X, включает три буквы, которые вместе составляют слово «lux» — свет. «Роса» и «свет» могли быть и алхимическими символами. Кроме того, как это следует из их сочинений, алхимики часто использовали цветок розы. Роза могла считаться также символом тайны (по древнему мифу, Купидон подарил розу Гарпократу — богу молчания — в обмен на его обещание не раскрывать любовных похождений Венеры). Орден ведь претендовал на обладание скрытыми от постороннего взора знаниями. «Небесной розой» именовали Богородицу, а в христианской иконографии пять красных роз на розовом кусте обозначали пять ран Христа. По распространенной легенде, роза происходит от крови одного из христианских мучеников. Высказывалось и мнение, будто розенкрейцерство было выразителем оккультного направления в протестантизме. В гербе лютеранского пастора И. Андреа, написавшего главные трактаты розенкрейцеров, изображен Андреевский крест с розами на четырех углах. В то же время один автор конца XVIII в. разъяснял, что роза — символ скромности, а крест — символ святости союза.

Невольно напрашивается вопрос, не является ли легендарной фамилия основателя ордена — Христиана Розенкрейца, как, впрочем, и само существование носившего ее человека. Традиционно считается, что он родился в 1378 или 1388 году в обедневшей немецкой дворянской семье, ребенком был помещен в монастырь на воспитание и 16 лет от роду отправился на Восток, к святым местам христианства. Но по дороге паломник познакомился с восточными оккультистами, и мысли его стал занимать не Христос, а арабская наука. С помощью своих новых друзей он попал в Марокко, в город Феи, где два года изучал магию и кабалистику.

В обратный путь Розенкрейц пустился, нагруженный всеми сокровищами восточной мудрости. Однако ученые в Испании и в других странах не могли оценить привезенные им богатства. Вернувшись на родину, в Германию, он нашел себе нескольких последователей в стенах того монастыря, где прошли его детские годы. Первоначально число членов нового братства розенкрейцеров не превышало четырех, вскоре к ним прибавилось еще четверо.

Геральдическое украшение И. В. Андреа

Пастор Иоганн Валентин Андреа

Устав нового братства предусматривал, что оно останется тайным на протяжении 100 лет. Розенкрейцеры ничего не должны были делать открыто, кроме бесплатного лечения больных. Члены ордена не обязаны были носить какой-то особый костюм и следовали в одежде обычаям страны, где проживали. Они должны были собираться один раз в год, причем каждому из них предписывалось позаботиться о приискании себе достойного преемника. Слово «розенкрейц» было паролем, по которому они узнавали друг друга. Одной из задач общества являлось создание «магического» языка и письменности.

Розенкрейцеры решили по мере возможности скрывать места погребения скончавшихся членов ордена. Легенда утверждает, что так поступили и с телом самого Христиана Розенкрейца (кстати, якобы дожившего до 106-летнего возраста и умершего в 1494 году). Прах Розенкрейца будто бы был обнаружен в гроте, над входом которого была сделана надпись: «Меня отыщут через 120 лет», а в самой пещере, освещенной искусственным солнцем, были начертаны некоторые из принципов братства. Все эти «подробности» известны лишь из книг, изданных в XVII в. (Между прочим, первая из них была опубликована в 1614 году. Не отсюда ли идут эти 120 лет, т. е. со времени смерти Розенкрейца и до возрождения братства?) Рассказ о Христиане Розенкрейце воспроизводит многие характерные приметы легенды о «великом маге».

Доводы в пользу существования братства в средние века, приводящиеся обществами розенкрейцеров XX столетия, суммированы автором статьи «Розенкрейцерство» в 14-м издании Британской энциклопедии. В ней утверждается, будто новые исследования подтвердили, что розенкрейцеры были реально существующим тайным союзом задолго до того, как в начале XVII в. в Германии произошло возрождение братства. В 1607 году Фигулус, автор хорошо известных сочинений на оккультные темы, издал памфлет, в котором упоминалось существование братства в 1410 году. Такие же упоминания встречаются и у других авторов, писавших на сходные темы. Так, М. Майер, одно время член ордена розенкрейцеров в XX в., считает, что величайшее возрождение общества было отмечено в 1413 году, тогда как другой представитель ордена, Кизеветтер, пишет о некоем Фризане, который был «императором» братства в 1486 году. Упомянутые Майер и Кизеветтер были должностными лицами в союзах розенкрейцеров в XIX и XX столетиях. Карл Кизеветтер, претендовавший на принадлежность к элите ордена (он-де потомок последнего «императора» розенкрейцеров), являлся автором сочинений по истории ордена, вышедших в конце прошлого века. Кизеветтер ссылался на коллекцию алхимических трактатов, изданную в 1613 году под названием «Химический театр». На с. 1028-й четвертого тома этого издания значится: «Полное изложение оснований философии и алхимии братства розенкрейцеров, подготовленное по приказу светлейшего графа Фалькенштейна, нашего императора, в год милостью Божьей 1274». Нечто подобное встречается и у других авторов. Однако в результате проверки, произведенной одним из новейших исследователей, обнаружилось, что в этом томе «Химического театра» граф Фалькенштейн называется не императором братства, а архиепископом Трирским, причем дается и другая дата — 1386 год. Не раз Кизеветтер заменяет фигурирующие в источниках слова «философ» и «князь философов», являющиеся обычным почетным титулом ученого-эрудита, на «император» розенкрейцеров. Таким образом, приведенные Кизеветтером «доказательства» существования ордена в средние века лишены всяких оснований.

Сложнее обстоит дело с вопросом об участии в братстве двух знаменитых ученых эпохи Возрождения — Генриха Корнелия Агриппы Неттесгеймского (1486–1535) и Теофраста Бомбаста фон Гогенгейма, называвшегося Парацельсом (1493–1541). Образы этих замечательных людей, прокладывавших новые пути в науке, но порой разделявших заблуждения своей великой эпохи, скрывает от нас густая пелена легенд. Они складывались еще при их жизни и окрасились в мрачные тона во второй половине XVI и в первой половине XVII в., когда развернулась кровавая «охота на ведьм». Защитники опытного знания, Агриппа и Парацельс не избежали увлечения «тайными науками». Однако они в числе первых стали выступать против увлечения астрологией, поисков философского камня и превращения неблагородных металлов в золото, против нараставшей ведьмомании.

А легенда со ссылками на свидетельства учеников Парацельса живописала то, как он приготовлял золото из ртути.

«История, рассказ о короле Максимилиане, достохвальной памяти, и одном алхимике» повествует, как ко двору Максимилиана I, бывшего главой Священной Римской империи германской нации, явился крестьянин, которому монарх дал нужные материалы и разрешение проводить опыты. Через четыре недели и три дня крестьянин тайно покинул дворец, оставив записку, что больше не желает служить императору, и золотой слиток как весомое свидетельство успеха своих занятий. Как выяснилось, конечно, «тем крестьянином был высокоученый… Бомбаст, называвшийся Парацельсом, великий знаток этого искусства». Талант Парацельса-врача легенда превратила в его способность оставаться неуязвимым для меча и яда. Более чем через столетие после смерти ученого был записан рассказ о том, что завидовавшие его успехам коллеги наняли убийц, которые сбросили Парацельса в пропасть. При падении он сломал себе шею. Именно этот способ убийства был избран потому, что Парацельса не удавалось умертвить другим образом.

В свое время Парацельс послал считавшему себя его учеником Иоганну Винкельштейну из Фрейбурга, страстному поклоннику магии, свое сочинение «О царстве природы» со строгим указанием только самому воспользоваться тайнами, раскрытыми в этом опусе. Винкельштейн, как и предполагал Парацельс, поспешил хвастливо оповестить всех о полученном им сокровище и опубликовать рукопись. Парацельс писал в ней, отвечая на вопрос Винкельштейна: «Искусству алхимии посильно создание гомункулуса — совершенно подобного человеку, но прозрачного, лишенного тела». Современники вопреки расчетам Парацельса не разглядели явно проступавшую сатирическую направленность этого ответа и всего сочинения. Оно лишь укрепило за ученым славу чародея и мага, который, как утверждал его ученик Опоринус, находился в связи с дьяволом. Р. Суинберн Клаймер, автор трехтомного сочинения «Книга розенкрейцерства», утверждал уже в наше время, что странствия Парацельса послужили канвой легенды о путешествиях Розенкрейца.

Обвинения в связи с Сатаной тяготели и над Генрихом Корнелием Неттесгеймским, более известным под именем Агриппы. Жизнь этого выдающегося ученого напоминала приключенческий роман. А легенда приписывала ему способность вызывать духов умерших людей, бывать одновременно в нескольких местах, прозревать будущее. Рассказывают, что однажды ученик волшебника, неосторожно произнеся взятые из книги магические заклинания, вызвал демона, который задушил неопытного колдуна. Вернувшийся Агриппа, опасаясь обвинения в убийстве, велел демону войти в тело юноши и отправиться на людную городскую площадь. Там дьявол покинул бездыханное тело убитого, которое пало на землю на глазах у многих прохожих. После этого никто не мог обвинить волшебника в смерти его ученика. Агриппа, по слухам, всюду расплачивался бесовским золотом, которое назавтра превращалось в прах. Его современник Рабле в «Гаргантюа и Пантагрюэле» вывел прославленного чародея в образе шарлатана Гератриппа, а почти через полтора века Сирано де Бержерак заставлял даже дух Агриппы совершать сверхъестественные деяния.

Легенда утверждала, будто чернокнижника всюду сопровождал дьявол, принявший обличье черного пса. У Агриппы действительно, как иронически сообщал его ученик, известный врач И. Вейер, имелся черный пудель, которого звали Месье и который был «самой настоящей, доподлинной, естественной собакой, и к тому же самцом». Одни легенды порождали другие. Фантастические рассказы об Агриппе и Парацельсе были источником, из которого соткалась фигура легендарного Фауста (хотя в XVI в. действительно жил некий Георг Сабелликус Фауст, который дурачил толпу мошенническими фокусами и которому молва приписывала связь с Сатаной).

Какое же отношение имели Агриппа и Парацельс к розенкрейцерам? Автор уже цитированной статьи в Британской энциклопедии пишет: «Корнелий Агриппа упоминает основание в 1507 году ветви (ордена. — Е.Ч.) и отмечает, что брат Филалет был наделен властью императора. В письме, посланном Агриппе, хорошо известный доктор Ландальф из города Лиона во Франции утверждает, что он познакомился с братством в 1509 году. Парацельс отмечает принятие его в ложу розенкрейцеров в Базеле в 1530 году». Поскольку эти сведения также восходят главным образом к уже упоминавшемуся Карлу Кизеветтеру, они, несомненно, требуют тщательной проверки. Под эгидой Агриппы в Париже действовало имевшее свои строгий устав Общество философов, медиков и алхимиков. (Оно могло быть сродни ученым и философским обществам, возникшим тогда в Италии.) Что касается «брата Филалета», называвшегося Агриппой императором, то, очевидно, речь идет об Ирении Филалете, писавшем в середине XVII в. и в свою очередь именовавшем Агриппу этим титулом. Но ведь к середине XVII в. уже вполне сложилась легенда об Агриппе, а главное, легенда о розенкрейцерах. Значит, это свидетельство не имеет никакой доказательной силы. Что касается Парацельса, который писал, что его будут чтить за открытие законов «королевства» («царства»), т. е. самой природы, то не отсюда ли термин «император», если он действительно употреблялся в отношении Парацельса современниками? Таким образом, общества, к которым принадлежали одно время Агриппа и Парацельс, отнюдь не обязательно должны были быть орденом розенкрейцеров.

Позднее, во второй половине XVIII в., апологеты ордена золотых розенкрейцеров утверждали, что он широко известен под этим названием еще с 1510 года. Однако это утверждение печатно оспаривалось еще тогда, в 80-х годах XVIII в. Стоит добавить, что иногда розенкрейцеры возводили свою родословную даже к библейскому Моисею, именуя его своим «братом».

Одним из главных магистров Братства (или ордена) розенкрейцеров называли придворного астролога английской королевы Елизаветы I Джона Ди (1527–1608).

…Прага, 1584 год. Император Рудольф II, страстно увлекавшийся оккультными науками, собрал вокруг себя группу астрологов, алхимиков и магов, действия которых затуманены покровом неподтвержденных слухов, в той или иной степени механически воспроизводившихся жившими в разное время историками. Именно в это время в Прагу и пожаловал Джон Ди вместе со своим помощником Эдвардом Колли. То был не первый вояж Ди за границу. Еще в 1578 году Джон Ди приезжал в Германию формально для того, чтобы проконсультироваться с германскими специалистами относительно методов лечения зубов у королевы Елизаветы. Однако, по ходившим в Лондоне слухам, Ди выполнял и какие-то другие важные поручения королевского министра и главы елизаветинской разведки сэра Френсиса Уолсингема. По прибытии в Прагу Ди презентовал императору магический камень, с помощью которого можно якобы общаться с духами. Рудольф ночи напролет вызывал тени своих родителей и других умерших родственников, друзей и врагов. Неизвестно, каким путем англичанину удалось этого добиться, но, по мнению самого Рудольфа, опыт общения с потусторонним миром оказался вполне удачным.

Из книги «Смятение философов»

После этого Ди занялся придворными интригами, пытаясь подорвать позиции главы католической партии князя Лобковича. Однако влияние князя пересилило, и астрологу пришлось спешно покинуть Прагу. В то же время Эдвард Колли, державшийся более осторожно, остался и даже официально занял должность придворного мага. Он приготовил императору «жизненный эликсир», занялся превращением неблагородных металлов в золото. Поскольку архивы английской разведки сохранились далеко не полностью, можно лишь догадываться о секретных занятиях Колли. Несколько больше известно о его бывшем шефе.

В 1587 году Джон Ди находился в Кракове, получая идущие из Ватикана сведения о подготовке «Непобедимой Армады», которую готовил к посылке против Англии испанский король Филипп II. Ди был тесно связан тогда с неким Франческо Пуччи, пытавшимся похитить переписку между римским престолом и Филиппом II. Англичанин использовал свои «предсказания» бурь на 1588 год, чтобы, распространив их на континенте, помешать рекрутированию матросов и солдат в «Непобедимую Армаду». Впрочем, неверно было бы утверждать, будто жизнь действительного или мнимого магистра розенкрейцеров целиком относится к истории тайной войны. Фигура Джона Ди — математика, астронома, живо интересовавшегося географией, страстного библиофила, владельца, возможно, лучшей научной библиотеки в тогдашней Европе — не может быть сведена к роли одного из агентов секретной службы британской короны. Ли, безусловно, сам был убежден в существовании скрытых сил, управляющих видимым миром. Для него была неоспоримой реальностью таинственная область духов, он верил в мистическую «космическую гармонию».

В век Реформации была широко распространена надежда на полную перемену всего облика мира, на близкое установление тысячелетнего царства. Парацельс оставил пророчество, что вслед за ним явится необыкновенный человек, который откроет превращение металлов и обновит все науки. Прорицание запомнилось. Так, например, его повторил один из приближенных императора Рудольфа II. Стремление к осуществлению этих надежд и было одной из причин возникновения братства магов — розенкрейцеров или легенды о его существовании.

В эпоху Возрождения некоторые ученые для повышения своего авторитета добавляли к своей фамилии инициалы R.C. В различных городах в разное время появлялись манифесты, якобы исходившие от Братства розенкрейцеров и содержавшие призывы к уничтожению папской власти, к обращению в христианство мусульман и т. п. Возможно, что в 1570 году некое Братство магов стало именовать себя Братством розенкрейцеров.

Один из французских алхимиков, Барно, рассказывал, что с 1559 года он посетил многие страны Европы, обмениваясь взглядами с учеными по научным и политическим вопросам. Барно побывал и в Испании, где некогда идеи розенкрейцерства поддерживались так называемыми «просвещенными». В 1601 году в Лейдене Барно опубликовал книгу «О тайной философии», в которой содержался призыв к единению, обращенный ко всем философам Европы (т. е. к членам Братства розенкрейцеров, как считают, впрочем, без достаточного основания, некоторые историки). В 1597 году какой-то странствующий алхимик пытался организовать международное общество для поиска философского камня. Но процесс складывания, переформирования, слияния различных тайных обществ и отпочкования от них новых союзов происходил в первой половине XVII в.

Двумя трактатами, своего рода манифестами розенкрейцеров, которыми они объявили о своем существовании, были изданные в 1614–1615 годах «Весть о Братстве, или Публикации общества достохвального Ордена розенкрейцеров» и «Исповедь Братства». Оба трактата задолго до опубликования циркулировали в рукописном виде. В 1614–1617 годах «Весть о Братстве» издавалась семь раз. В обоих произведениях излагалась мнимая или действительная история ордена. Они содержали обращение к правителям европейских государств и ученым вступать в Братство. Трактаты были составлены в протестантском духе, содержали нападки на Римский престол. Их авторство приписывают немецкому пастору Иоганну Валентину Андреа (1586–1654), в молодости служившему учителем в знатных домах и немало путешествовавшему по Германии, Австрии, Франции и Италии.

Впрочем, многие исследователе оспаривают это, ссылаясь на отсутствие прямых доказательств написания трактатов именно Андреа (и вообще одним лицом), а также на встречающиеся намеки, что эти произведения, или одно из них, были известны еще в XVI в. Оценки колеблются от безоговорочного признания его единоличного авторства до отрицания даже частичного участия.

Из книги Майера «Странник»

Новейшие исследователи подчеркивают, что весьма значительная роль в подготовке этих сочинений принадлежит кружку ученых, окружавших Андреа: издателю Кампанелле Тобиашу Адами, теологу и математику Шикарду, Поликарпу Лею и др. И все же главное место в работе над трактатами, по-видимому, должно быть отведено Андреа. Выходец из семьи активных участников Реформации, сам протестантский священник, Андреа был сторонником идеи, что вслед за реформой церкви должна последовать также реформа наук и всей общественно-политической жизни, которую он (в сочинении «Всеобщая реформация мира») предлагал начать с самоусовершенствования. Андреа был талантливым педагогом, обогнавшим свое время. Он оказал немалое влияние на своего ученика из Чехии Яна Амоса Коменского, основоположника современной педагогики.

Вместе с тем не исключено, что Андреа испытал влияние Коменского и Общины моравских братьев, к которой принадлежали и он, и его чешский ученик. Община моравских, или чешских, братьев, независимая от Рима церковная организация, возникла в XV в. В религиозно-догматических вопросах «чешские братья» выступали прямыми наследниками левого крыла Гуситского движения. Однако в политическом плане они вслед за своим основателем Петром Хельчицким не только отрицали революционные методы борьбы, но и призывали сосредоточиться на подготовке к «загробной жизни». Эта политическая пассивность не спасла общину от суровых преследований, начиная еще с 60-х годов XV в. После жестокого подавления национального восстания чехов в 1620 году члены общины, среди которых было немало известных ученых и писателей, рассеялись по разным странам. Некоторые из них, несомненно, были связаны с Андреа и его друзьями.

В книге «Описание христианского государства» Андреа рисует картину идеальной страны, в которой нет места угнетению. Здесь сказалось влияние идей Кампанеллы. В своей автобиографии Андреа признается в авторстве анонимно изданной книги «Химическое бракосочетание». В этом сочинении, написанном в возрасте 16 лет, Андреа издевается над алхимиками, занятыми поисками способа превращения неблагородных металлов в золото. В книге содержится ироническое описание сложных церемоний, предшествовавших возведению Христиана Розенкрейцера в кавалеры ордена Золотого Руна или философского камня. Насмешка была, пишет Андреа, к его удивлению, многими принята всерьез. Впрочем, и некоторые историки пытаются найти в его сатире скрытый аллегорический смысл, который должен был бы, казалось, присутствовать в сочинении трубадура таинственного Братства. Иначе трудно вообще совместить в одном лице автора «Химического бракосочетания» и главных сочинений розенкрейцеров. Надо добавить, что сам Андреа, когда ему наскучили нападки на него как выразителя взглядов Братства, в 1616 году порвал с орденом, опубликовав под псевдонимом высмеивавшие его сочинения, и позже неоднократно подчеркивал разрыв с розенкрейцерами.

Однако и здесь не все ясно. Андреа назвал свои сочинения о розенкрейцерах шуткой, насмешкой, забавой, обманом (ludibrium). Но высказывается предположение, что это слово могло иметь скрытое, условное значение, которое требовало расшифровки. Ведь «отречение» Андреа произошло при резко изменившейся обстановке в Германии и Европе в целом: началась Тридцатилетняя война. Войска Католической лиги одержали победу в битве при Белой горе — это было концом восстания в Чехии, где у кружка Андреа было много единомышленников. Повсюду наступала воинствующая контрреформация. В таких условиях не естественно ли было розенкрейцерам уйти в глубокое подполье, объявить «шуткой» прежние их манифесты? Один из участников этого кружка говорил о розенкрейцерах как о легендарном обществе. Об этом писал и Кампанелла, в 1633 году осудивший розенкрейцеров, которых в то время уже никто особенно и не защищал.

Возможно, что «Весть» и «Исповедь» Андреа содержали сатирический подтекст, направленный как против папства, так и против оккультного знания, но наряду с этим также утопические планы социального и религиозного переустройства общества. Однако намерения автора обоих сочинений остались не понятыми современниками. Они увидели в этих произведениях лишь изложение основ оккультных наук и даже пытались, читая между строк, извлечь из трактатов конкретные указания по алхимии, на которую в тексте имелись глухие намеки.

Великая розенкрейцеровская алхимическая формула

Начало XVII в. — время расцвета ордена. Между 1614 и 1620 годами было издано не менее 207 произведений розенкрейцеров — более ¹/3 всех сочинений, публиковавшихся членами Братства до конца XIX в.

Про розенкрейцеров говорили, что они не нуждаются в пище, что они способны превращаться в невидимок и повелевать духами. Целью общества было овладение утерянными тайнами древней науки, обеспечивающей людям невиданное долголетие, и наделение монархов сокровищами, которые позволят улучшить долю их подданных.

Широкое убеждение в существовании Общества розенкрейцеров привело к тому, что к его предполагаемым членам обращались многие, желавшие вступить в орден (письма такого рода сохранялись в большом количестве и в XX в., в частности, в библиотеке Геттингенского университета). Другие лица претендовали на то, что являются уполномоченными ордена.

Здесь исследователи сталкиваются с не таким уж редким явлением в истории тайных обществ, когда вопрос о реальности существования того или иного союза оказывается куда менее значительным исторически, чем то влияние, которое оказали слухи, известия о его деятельности на развитие общественно-политической мысли. Вне зависимости от того, было ли Общество розенкрейцеров мифом или действительно существовавшим секретным союзом, неоспоримым фактом является «движение розенкрейцеров», т. е. сумма идей, излагавшихся в трактатах, которые были изданы от имени или считались исходившими от Братства, тот живой и длительный в различных странах Европы интерес, который вызвали эти идеи и который свидетельствовал о том, что они отвечали определенной общественной потребности. Высказывавшиеся языком алхимии и мистики, эти идеи отражали и общее состояние общества в острый период борьбы протестантизма и католической контрреформации, и распространенные среди тогдашней интеллигенции надежды на возможность коренных изменений во всем строе жизни путем использования скрытых сокровищ знания.

В истории ордена в первой половине XVII в., если речь идет о действительно существовавшей единой организации, а не, что более вероятно, о группе обществ, не имевших между собой связи, удивляет сочетание строгой секретности и печатного рекламирования Братства. Поздняя, подлинная история розенкрейцерства затемнена наслоениями различных легенд, изобретенных в начале XVII, во второй половине XVIII и, наконец, во второй половине XIX и в начале XX в. В переплетении этих легенд только-только начинает разбираться историческая наука.

После 1620 года в Германии, ставшей главной ареной Тридцатилетней войны, розенкрейцеры, по-видимому, бесследно исчезли, но некоторое время они еще продолжали действовать в Нидерландах, а несколько позднее — с 40-х годов XVII в. — в Англии. Там алхимик Р. Фладд полемизировал с теми, кто сомневался в существовании ордена. Близость или участие в Братстве приписывали знаменитому немецкому философу Лейбницу, английскому историку И. Эшмолу, священнику Томасу Вогену. Последний закончил Оксфордский университет, издал под псевдонимом Евгений Филалет ряд трудов по алхимии, по вопросам сверхчувственного знания и мистическим тайнам. В 1652 году Т. Воген, издавший в английском переводе «Весть» и «Исповедь», выражал полную уверенность в существовании ордена, но не знал, имелись ли его ответвления в Англии.

Порой восхваления Братства современниками носили характер едва прикрытой сатиры. В одном трактате, написанном от имени трех розенкрейцеров, утверждалось, что одному из них 576 лет, второму — 495, а третьему — 463 года. В другом трактате объявлялось, что орденом открыты неугасающий огонь, вечный двигатель, квадратура круга.

Уже в первой половине XVII в. высказывалось подозрение, что иезуиты позаботились о засылке своих агентов в ряды Братства. На деле первоначально снисходительное отношение высших сановников католической церкви к ордену сменилось преследованиями, к которым явно приложили руку иезуиты. В 1620 году Адам Хазелмейер, придворный юрист или даже секретарь эрцгерцога Максимилиана, вместе с другими розенкрейцерами был как еретик осужден на пожизненную каторгу на галеры, а сам орден был объявлен «зловредным обществом магов». По некоторым сведениям, пятеро Розенкрейцеров были повешены в Германии за принадлежность к Братству. В своих мемуарах кардинал Ришелье писал о «превратных мнениях» розенкрейцеров.

Появившиеся в первые десятилетия XVII в. произведения розенкрейцеров вызывали у лютеран сомнения относительно религиозной ортодоксальности ордена и ярые нападки со стороны католиков. Розенкрейцеров подозревали в связи с дьяволом, колдовстве, в том, что они склоняют доверчивых людей к занятиям магией, пагубным для души, и вообще в вольнодумстве. Несомненно, что в XVII в. розенкрейцерство отражало характерные особенности развития научной мысли того периода, что так отчетливо проявилось в переплетении химии и алхимии, революции в астрономии и расцвете астрологии. Братству розенкрейцеров приписывали важную роль в создании через ряд других организаций («Колледж Грешэма» и др.) в 1662 году английского Королевского общества — первой в Европе академии наук. Унаследованные формы мистики и магии служили лишь оболочкой, в которой происходило формирование новых научных идей, основ передового мировоззрения последующей эпохи Просвещения, формирование по сути противостоявшего церковной схоластике взгляда на природу и общество.

Второстепенный французский литератор Н. Монфокон де Вильяр опубликовал в 1670 году сатиру «Граф Габалис, или Беседы о тайных науках». В этом и других произведениях осмеивались мнимые тайны розенкрейцеров, якобы ставшие известными автору от героев его книг. Несмотря на свою прозрачную сатирическую подкладку, они лишь усилили интерес к таинственному Братству. А когда в 1673 году Вильяра зарезали разбойники, сразу же возникла легенда, будто он пал жертвой мести розенкрейцеров. Книги Вильяра вызвали многочисленные подражания, написанные якобы от имени графа, владевшего сокровенным знанием. Их продолжали переводить, и ими зачитывались даже через столетие после смерти Вильяра. Это подметил А. Франс. В его романе «Харчевня королевы Гуселапы» кабалист д’Астарак (действие происходит в начале XVIII в.) предостерегает своих собеседников: «Не забывайте примера аббата де Вильяра, который был убит сильфами за разоблачение их тайн по дороге в Лион».

Известный английский политический теоретик и государственный деятель лорд Честерфилд писал в середине XVIII в., что содержащимися в «Графе Габалисе» «нелепыми выдумками» и «мистической дребеденью», изложенными к тому же на малопонятном языке, «кабалисты и розенкрейцеры пользуются еще и по сей день».

В конце XIX и начале XX в. в Англии были изданы книги, утверждавшие, что главой ордена розенкрейцеров был Фрэнсис Бэкон. Например, английская писательница К. Потт уверяла, будто загадки окружают всю жизнь Бэкона. Недаром его современник драматург Бен Джонсон отмечал, что Бэкон — это тайна, а разгадка ее — в связях Бэкона с Обществом розенкрейцеров, которое якобы существовало с 1575 года и начало издавать публикации от своего имени с 1580 года. По мнению К. Потт, из сохранившейся корреспонденции брата Фрэнсиса Бэкона Энтони, взятой в целом, можно сделать безусловный вывод, что знаменитый философ и государственный деятель был главой секретного общества, ставившего целью распространение знаний и укрепление веры. А сам Энтони был пропагандистом и администратором, руководившим делами этого союза.

Миссис Потт жаловалась, что ничего не известно о годах пребывания Энтони Бэкона в Италии, не упоминая и, видимо, даже не подозревая, что он выполнял там задачи английской секретной службы. Она цитировала «таинственно звучащие» слова из переписки Энтони и Фрэнсиса Бэкона, не принимая во внимание, что это письма разведчиков. В отношении одного из корреспондентов, Николаса Фаунта, которого, как пишет сама Потт, братья именуют «способным разведчиком», делается вывод, что он был как раз человеком, которого Бэкон мог использовать для своих целей. А о письмах другого корреспондента Энтони и Фрэнсиса Бэконов, Энтони Стандена, очень ловкого и удачливого шпиона того времени, Потт писала: «Эти письма были написаны из различных частей континента и под различными именами. Иногда они подписаны Ла Фейе, в других случаях — Андрие Сандаль. Под этим последним именем Станден был посажен в тюрьму в Испании по подозрению в политическом шпионаже. Обвинение было опровергнуто, и он был выпущен на свободу, по-видимому, благодаря влиянию Бэкона; впрочем, история Стандена еще не написана».

Испанские власти были введены в заблуждение, поверив оправданиям Стандена. А как же можно разделять их заблуждение через 300 лет, в начале XX столетия, в особенности после того, как в опубликованной еще за полвека до того авторитетной многотомной биографии Фрэнсиса Бэкона роль Энтони Бэкона как английского разведчика была выявлена с достаточной полнотой и ясностью. По мнению К. Потт, Фрэнсис Бэкон имел и гениальные способности и достаточно времени для того, чтобы создать многие произведения, приписываемые другим его великим современникам. Это, мол, он совершил с помощью секретного общества, путем разделения труда, значение которого подчеркивал в предисловии к своему знаменитому исследованию «Новый Органон». К. Потт являлась горячей сторонницей теории, согласно которой Бэкон был подлинным автором пьес, поэм и сонетов Шекспира. Параллели, которые находят в заметках Бэкона (впервые опубликованы К. М. Потт в 1883 году) и в произведениях Шекспира, восходят к одним и тем же популярным источникам (но ведь мог же Шекспир заимствовать те или иные места из уже напечатанных сочинений Бэкона, а он — у Шекспира).

Тем не менее у К. М. Потт нашлось много единомышленников. На Энтони Бэкона как одного из руководителей секретного общества и одно из лиц, писавших «за Шекспира», указывали различные авторы — в специальной книге П. Элвор (1911), в ряде статей У. Х. Ленник (1920) и др. В вышедшей в 1960 году работе О. В. Драйвера «Бэкон — шекспировская тайна» подробно развивается гипотеза о существовании тайного общества во главе с братьями Бэкон (к которому автор относит и все сведения об ордене розенкрейцеров). Энтони Бэкону О. В. Драйвер отводит «скромную» роль написания того, что вышло под именем Шекспира. К этому тайному союзу будто бы имели отношение известный мореплаватель и ученый Ролей и королевский фаворит граф Эссекс, которые к тому же (возможно, вместе с Фрэнсисом Бэконом!), оказывается, были… сыновьями королевы Елизаветы от ее сохранявшегося в тайне брака с графом Лейстером. Братьям Бэкон и различным аристократам, участвовавшим в этом обществе, приписываются также пьесы Кристофера Марло и других поэтов и драматургов елизаветинского времени. Подобно некоторым крайним бэконианцам. Драйвер, доходя до абсурда, приписывает этому обществу даже сочинение «Опытов» Монтеня, «Дон Кихота» Сервантеса и т. д. Фрэнсис Бэкон, по его представлению, лишь поставлял нужные материалы и помогал своему брату, оказавшемуся несравненным поэтическим гением. Так объясняются «заимствования», которые якобы делал Шекспир из неопубликованных заметок Фрэнсиса Бэкона, а также то, что, мол, последний демонстративно нигде не упоминал Шекспира.

Фрэнсис Бэкон

В попытках доказать существование секретного общества пускаются в ход старые доводы бэконианцев относительно криптограмм, имеюшихся-де в тексте первого издания Собрания сочинений Шекспира, так называемого первого фолио, опубликованного в 1623 году. К прежним домыслам добавляются новые «аргументы», основанные на открытии тайных знаков и непонятных для непосвященных эмблем, якобы ставившихся на титульных листах произведений как самого Бэкона, так и Шекспира и других писателей, имена которых служили псевдонимами для участников секретного союза. Часть бэконианцев считают, будто в первом фолио содержится зашифрованное признание того, кто являлся их подлинным автором. Еще в 1888 году американский политик из штата Миннесота И. Доннели опубликовал наделавшую много шума книгу «Великая криптограмма». Путем совершенно произвольного набора цифр, якобы указывающих место на соответствующих страницах, и в строках тех слов, которые составляют закодированные послания, Доннели «открыл» следующее признание: «Шекспир никогда не написал ни слова в них» (пьесах). Используя ту же методику, Д. Д. Пайл в работе «Малая криптограмма» «вычитал» из текста шекспировского первого фолио совсем иное: «Доннели, автор, политик и шарлатан, раскроет тайну этой пьесы». Другой оппонент Доннели, А. Николсон, тоже пользуясь его приемами, прочел на тех же страницах фолио пять раз одну и ту же фразу, а именно: «Пьесы написаны Шекспиром».

По мнению некоторых бэконианцев, Энтони Бэкон, годами болевший, не скончался вскоре после мятежа своего покровителя графа Эссекса, 27 мая 1601 года, как это обычно считается, а прожил еще восемь лет. Это «доказывается» намеками, которые якобы встречаются в сонетах и драмах Шекспира. Умер же Энтони Бэкон будто бы в 1609 году, поскольку его брат писал в конце этого года своему близкому знакомому Тоби Мэттью о скорби в связи с кончиной «вашего и моего доброго друга Э.Б.». Однако информации, которая содержится об этом Э.Б. (его роли в переписке Фрэнсиса Бэкона с друзьями), явно недостаточно для отождествления его с Энтони Бэконом. Сообщая о смерти какого-то близкого ему лица с инициалами Э.Б., Фрэнсис Бэкон мог не связывать ее с братом, скончавшимся уже больше восьми лет назад. «Часто, — пишет О. В. Драйвер, — задают вопрос: „Если Уильям Шекспир не написал ни одной пьесы, почему никто из современников не заподозрил этого?“ Для всех, изучавших имеющиеся данные, ответ однозначен. Многие подозревали это, но среди членов секретного общества, которое включало большую часть литературной Англии, существовал заговор молчания…»

Духовник короля Якова I Джозеф Глэнвиль передает, что Бэкон создал общество для осуществления своих любимых идей. Миссис Потт и ее единомышленниками была выдвинута гипотеза о том, что Фрэнсис Бэкон изложил идеалы Братства розенкрейцеров в утопии «Новая Атлантида» (1624), изданной посмертно, в 1627 году. Эта гипотеза подкреплялась утверждением, будто Бэкон передал наследие розенкрейцеров масонам. Подобные домыслы были изложены, в частности, в книге У. Уигстона «Бэкон — Шекспир и розенкрейцеры» (1888). В ней Уигстон напоминает о сочинении Джона Гейдона «Путешествие в страну розенкрейцеров» (1660), являющемся пересказом «Новой Атлантиды» Бэкона, в котором слово «ученый» заменено словом «розенкрейцер». Уигстон подает книгу Гейдона не как беллетристическое произведение, а как действительную историю Общества розенкрейцеров, возглавлявшегося Бэконом. Автор сравнительно недавно вышедшей работы «Розенкрейцеровское просвещение» Ф. Иетс считает, что бэконовская утопия «Новая Атлантида» является конкретизацией манифеста розенкрейцеров, но нет сведений, что сам он принадлежал к этому или какому-либо другому ордену.

Утверждают, будто в «Новой Атлантиде» воспроизводятся символы розенкрейцеров, которые потом были заимствованы у них масонами, — солнце, луна, звезда, куб, угломер. А вот среди самих знаков и символов надо обнаружить изобретенные Бэконом с целью ввести в заблуждение того, кто хотел бы проникнуть в тайны общества. А. Вебер-Эбенхоф, считавший Бэкона сыном королевы Елизаветы I и графа Лейстера, приписывавший ему произведения Шекспира, а также многих других писателей-современников (Кида, Грина, Спенсера, Нэша и даже «Дон Кихот» Сервантеса), в книге «Бэкон — Шекспир — Сервантес» «разъяснял», что знаменитый философ не умер в 1626 году в возрасте 65 лет. Это была лишь ловкая инсценировка. При раскопках в его могиле в церкви Святого Павла в Сен-Олбене была найдена свинцовая кукла. Кроме того, на надгробии Бэкона написано по-латыни: «Бэкон обычно сидел здесь» — вместо традиционного: «Здесь покоится». По мнению Вебер-Эбенхофа, это юмористический намек на мнимую смерть Бэкона. После 1626 года он якобы провел еще четыре с лишним десятилетия в тайном убежище розенкрейцеров и дожил до 106 лет. Вебер-Эбенхоф ссылается на биографию Бэкона, изданную в 1645 году Б. Мозером. В ней имеются четыре гравюры, изображающие Бэкона в разные периоды его жизни. На последней — глубокий старик в монашеском одеянии.

Аналогичная легенда существует и о Декарте. Считается, что он умер в 1650 году. Однако имеется письмо его многолетней покровительницы — шведской королевы Христины, будто бы датированное 27 февраля 1652 года (или 1654 года), в котором она излагает Декарту свое намерение, подобно ему, покинуть мирскую жизнь. На этом основании отдельные ученые в начале XX в. высказали сомнение в истинности общепринятой даты смерти философа. Декарт писал о розенкрейцерах, что если они шарлатаны, то заслуживают разоблачения, но, если в их учениях есть хоть крупица истины, ею не следует пренебрегать. Некоторые историки предполагают, что Декарт во время своего пребывания в Германии и Голландии вступил в орден розенкрейцеров при содействии своего друга математика Фаульхабера.

Декарт

Декарт в молодости, в 1620 году, действительно был связан с некоторыми лицами, считавшимися розенкрейцерами. Но сам он уверял, что напрасно пытался найти ложу розенкрейцеров в Германии. После возвращения в 1623 году во Францию Декарта подозревали в связях с членами Братства, а осуждение им ордена считали лишь дымовой завесой. Недаром в это время розенкрейцеров стали иронически именовать невидимками. В 1692 году Даниэль Юэ под псевдонимом Г. де л’А. издал брошюру «Новые записки по истории картезианства» (так стали называть философскую систему Декарта). Ссылаясь на информацию, полученную от французского посла в Швеции М. Шаню, встречавшегося с Декартом, Юэ утверждал, что последний, вступив в орден розенкрейцеров, удалился в неведомую тогда для французов Лапландию (историческую область, расположенную на шведской, норвежской, финской и русской территориях), дабы воспринять мудрость тамошних магов. Розенкрейцеры, по Юэ, имели в Лапландии свою обитель. Члены ордена давали обет безбрачия, изучали медицину и тайные науки, при желании могли становиться невидимыми. Все это использовалось якобы для того, чтобы узнавать нужные им секреты.

Декарт будто бы прошел все степени, положенные в Братстве, и стал одним из его руководителей. Он продолжал заниматься философией. Вместо геометрии посвящал теперь свое время изучению искусства врачевания, химии и кабалы. На вопрос о причинах отрицания им прежде своей принадлежности к розенкрейцерам Декарт отвечал, что открывал истину своим друзьям вроде отца Мерсенна и аббата Пико, когда посещал их (по-видимому, оставаясь невидимым) в Париже. Философу ведомо все, что происходит с группами его последователей в Стокгольме, Париже, Лейдене, Утрехте, он по желанию может являться и является своим друзьям, давая им нужные указания. Ему обеспечены 500 лет жизни, причем и этот срок по истечении может быть продлен. Далее сообщалось, что посол Шаню был шокирован этими явно неправдоподобными сведениями и решил, что постоянные напряженные занятия Декарта несколько повредили его умственные способности.

На деле, однако, такое повреждение рассудка продемонстрировали, скорее, те, кто уверовал в эту легенду, не «заметив» содержавшихся в ней явно пародийных элементов.

Золотые розенкрейцеры

Среди многих тайных союзов второй половины XVIII в. особое внимание привлекал орден золотых розенкрейцеров.

О золотых розенкрейцерах писал П. Мормиус в 1630 году в Лейдене, а также несколько позднее Арно де Вильнеф. Однако связь золотых розенкрейцеров XVIII в. с действительным или мнимым орденом розенкрейцеров XV–XVII вв. не имеет документальных подтверждений, и, вероятно, все это должно быть отнесено к числу исторических легенд. Наиболее раннее свидетельство существования розенкрейцеров в XVIII в. находят в изданном в 1710 году трактате Самуэля Рихтера (писавшего под псевдонимом Синсерус Ренатус) «Правдивое и полное описание философского камня Братства Ордена золотых розенкрейцеров и т. д.». В трактате разъяснялось, что философия должна позволить проникнуть в тайны природы и способствовать достижению земного счастья, а теософия розенкрейцеров призвана раскрыть тайны Божества и вечной жизни. Однако этот трактат нельзя считать свидетельством восстановления старого или создания нового ордена в Германии. Напротив, во Франции идеи, аналогичные высказанным в трактате С. Рихтера, проповедовало действительно существовавшее в начале XVIII в. Братство розенкрейцеров. В сочиненных, видимо, много позднее письмах розенкрейцеров 20-х годов XVIII в. иногда довольно заметно проступали пародийные ноты.

В трактатах первой половины XVIII в., упоминавших о розенкрейцерах, сообщались взаимоисключающие сведения. В это время в германских государствах, особенно южных, действовало значительное число алхимиков; некоторые из них (что видно из названий публиковавшихся ими трактатов) именовали себя золотыми розенкрейцерами. Число их значительно возросло примерно с 1755 года во всей Германии, Австрии и в других владениях Габсбургов, а также в Польше. Это был период, когда происходило сближение между розенкрейцерами и масонами, жаждавшими приобщиться к загадочной таинственности алхимических опытов. В свою очередь алхимики, видимо, заимствовали у «шотландского» масонства его организационные формы. Реальное существование ордена золотых розенкрейцеров как организации может быть прослежено, вероятно, только с 1757 года. С 1761 года розенкрейцеры подвизаются в Праге. В изданном в том же году трактате фигурируют устав и ритуалы ордена.

Однако более подробные сведения о золотых розенкрейцерах имеются примерно с 1767 года. Во главе ордена стояли «император» и «вице-император» с неясными полномочиями. Члены ордена делились на семь классов. Как утверждалось, орден насчитывал 77 «магов», 2700 «верховных философов первого ранга», 3900 «высших философов второго ранга», 3000 «младших магов», 1000 «адептов», 1000 молодых членов ордена, не выполнявших самостоятельной работы, и, наконец, неуказанное число недавно принятых новичков. С 1775 года управление ордена переместилось в Вену, а для Северной Германии центром союза стал Берлин.

Золотые розенкрейцеры активно участвовали в развитии тамплиерской легенды, в умножении количества степеней в масонских ложах, вербовали братьев в свои ряды и в 1777 году объявили себя высшей степенью масонского ордена.

70-е годы были временем быстрого возрастания численности и влияния ордена золотых розенкрейцеров. Утверждали, что орден насчитывал свыше 5800 членов, поделенных на 9 степеней. Это были врачи, теологи, ученые, офицеры, представители дворянства и верхов буржуазии. 8 августа 1781 года в орден вступил под именем Ормезуса наследник прусского престола, через несколько лет ставший королем Фридрихом Вильгельмом II (1786–1797). Его побудили присоединиться к розенкрейцерам герцог Фридрих Август Брауншвейгский и влиятельные прусские сановники Г. Р. Бишофвердер и И. Х. Вельнер, ставшие затем первый — генерал-адъютантом, второй — министром юстиции, народного просвещения и духовных дел, ярыми реакционерами-обскурантами, гонителями идей Просвещения не только в Пруссии, но и в других германских государствах. По указу 1788 года была резко усилена цензура. Возникновение и, главное, быстрое развитие тайного ордена золотых розенкрейцеров являлись одним из важных симптомов наметившегося упадка того направления в масонстве, которое было тесно связано с Просвещением. Более того, оно было свидетельством углублявшегося разрыва масонства в целом с системой воззрений и политической позицией просветителей. Этот орден, выражавший в крайней форме иррационалистические веяния, распространение оккультизма, оказал заметное воздействие на идеологический климат в Германии и добился необычайных успехов в два десятилетия, предшествовавшие Великой Французской революции. Его руководители оказались на крупных государственных постах в Пруссии и, хотя и в меньшей мере, в Баварии.

Многие биографы Гете считают, что он был принят в ряды розенкрейцеров. В «Тайнах» он писал: «Узрит тесно сплетенными крест и розу тот, кто присоединится к розенкрейцерам». В «Годах учения Вильгельма Мейстера» герой неожиданно обнаруживает, что его уже давно ведет по жизненному пути неизвестное ему тайное общество. В старом замке, в часовне, скрытой от постороннего глаза, общество раскрывает ему свои тайны.

«Занавеска раздвинулась, и в раме показался в полном вооружении старый король Датский.

— Я дух твоего отца, — промолвило видение, — и удаляюсь утешенный, ибо мои желания о тебе исполнились в большей мере, чем я сам постигал».

В «Годах странствования Вильгельма Мейстера» герой романа встречает пожилую родственницу одного из своих друзей Макарию, обладавшую способностью к общению со сверхчувственным миром. Она является Вильгельму во сне в сверкающих золотом одеждах, которые казались священническим облачением. «Но вот у ног ее заклубились облака, вздымаясь наподобие крыльев, они стали возносить ввысь священный образ, и, наконец, на месте ее дивного лица я увидел среди расходящихся облаков сверкающую звезду, которая уносилась все выше и выше и слилась с остальным звездным небом через раскрывшийся свод зала; небесный же свод, казалось, все ширился, обнимая всю Вселенную».

Предполагали, что и в «Волшебной флейте» Моцарта речь также идет о таинствах розенкрейцеров.

Однако во второй половине 80-х годов появились первые симптомы упадка ордена. Многие были разочарованы неосуществлением надежд на приобщение к «божественной мудрости». Представления розенкрейцеров об их прошлом, их притязания на сверхъестественное знание стали объектом резкой критики, в том числе и в рядах самого ордена.

В 90-х годах в Пруссии сильное недовольство вызвало засилье при дворе шайки духовидцев и алхимиков, которые в полном согласии с высшими сановниками дурачили недалекого Фридриха Вильгельма II. Осенью 1792 года в Париже с легкой руки Бомарше рассказывали, будто Фридриха Вильгельма II вызвали с бала условным паролем розенкрейцеров, и в полутемной комнате перед королем предстал… призрак его деда Фридриха II. Его умело сыграл известный актер Флери, специально для этого пробравшийся в Париж. «Призрак» поведал королю, как его дурачили французские роялисты, скрывая от него, что весь народ Франции против вмешательства иностранцев в дела страны. Король запомнил предостережения, и две недели прусская армия оставалась около Вердена, так и не получив приказа о наступлении в направлении Парижа. А потом произошло сражение при Вальми, где неожиданный успех охваченных революционным пылом, но слабо обученных и плохо организованных французских войск был во многом следствием непонятной нерешительности прусского командования. Впрочем, повеление пруссаков уже тогда находило и другое объяснение, также связанное с историей тайных союзов (нам еще придется коснуться этого в иной связи).

После смерти Фридриха Вильгельма II орден розенкрейцеров начал быстро клониться к упадку. Он еще существовал в последние годы XVIII в. Конечный этап истории ордена остается столь же неясным, как и время его возникновения.

Стоит добавить, что с розенкрейцерами связана еще одна историческая легенда.

…После битвы при Ватерлоо и вторичного отречения Наполеона от престола в страну в обозе иностранных армий снова вернулись Бурбоны. Начались преследования бонапартистов. Особое внимание привлек судебный процесс пользовавшегося широкой популярностью маршала Мишеля Нея. Его обвиняли в том, что 14 марта 1815 года, в начале «Ста дней», он, посланный с армией против Наполеона, перешел на сторону «узурпатора». Приговоренный к смерти, маршал был расстрелян на рассвете 7 декабря 1815 года. Однако ходили упорные слухи о спасении Нея. В США в течение нескольких десятилетий проживал некий Питер Стюарт Ней, выдававший себя за наполеоновского маршала. По его утверждению, казнь была лишь инсценировкой, и он был спасен командующим английскими войсками герцогом Веллингтоном, который, как сам Ней, состоял в тайном ордене розенкрейцеров черного орла. Такое общество действительно существовало, но от него не осталось никаких документальных материалов, которые позволили бы проверить это утверждение П. С. Нея.

«Общество Иисуса»

В 30-х годах XVI в. был основан орден, носивший характер тайного союза общеевропейского значения, орден иезуитов («Общество Иисуса»). Он стал штурмовым отрядом католической контрреформации в борьбе против протестантизма. Иезуиты не обязаны были замыкаться в узких стенах монастыря, носить рясу. Они могли облачаться в какой угодно наряд, принимать любые обличья и действовать согласно зловещему принципу: «Цель оправдывает средства». В то же время глава ордена — генерал «Общества Иисуса» — имел неограниченные полномочия. Иезуит обязан был безоговорочно подчиняться старшему по чину, на которого следовало смотреть «как на самого Христа». Основатель ордена Игнатий Лойола учил: «Входите в мир кроткими овцами, действуйте там, как свирепые волки, и, когда вас будут гнать, как собак, умейте подползать, как змеи».

Членами ордена становились, как правило, тщательно отобранные люди, обученные беспрекословному, слепому повиновению вышестоящим лицам (по выражению Игнатия Лойолы, каждый иезуит должен был быть подобен трупу в руках духовного начальника). Иезуит к тому же был обучен всем приемам духовного воздействия на верующих мирян и всем уловкам, позволяющим пускать в ход и оправдывать любые средства борьбы — ложь, клевету, яд или кинжал наемного убийцы.

Устав и правила иезуитов были специально направлены на то, чтобы превратить их в ревностных проповедников и агентов католицизма, при этом нередко агентов тайных или действующих с помощью создаваемой ими секретной службы. Очень часто исповедник короля или глава иезуитской семинарии был по существу — употребляя термины последующей эпохи — резидентом, которому подчинялась обширная шпионская сеть, или главой шпионской школы. Да, школы, готовившей не столько проповедников, сколько священников, прослушавших курс общих религиозных и специальных разведывательных «наук» и ставших вполне подготовленными разведчиками или диверсантами. Часто проповедник и разведчик совмещались в одном лице. Иногда иезуитский шпион обходился и без «проповеднического прикрытия».

Агентами ордена могли быть как его члены, так и светские лица. Как правило, сами иезуиты действовали лишь как тайная направляющая сила, пытаясь совершать наиболее темные дела чужими руками. Порой лазутчики «Общества Иисуса» строили козни прямо на территории противника, в других случаях они действовали исподтишка, через подставных лиц, сами оставаясь в католических странах, вне досягаемости своих врагов. Так поступали, например, иезуиты, создавшие свои шпионские центры в занятой испанскими войсками части Нидерландов (в последней трети XVI и начале XVII в.). Иезуитские разведчики могли то поддерживать короля против знати, то знать против короля, даже разжигать народные волнения, тайно или явно проповедовать тираноубийство — в зависимости от целей, которые в данный момент и в данной стране преследовал орден.

Игнатий Лойола

Иезуиты приветствовали и поддерживали попытки установления в Европе господства одной (конечно, католической) державы, считая, что создание подобной универсальной монархии будет сопровождаться торжеством католицизма над реформацией. Во второй половине XVI и в начале XVII в. орден поэтому всеми силами поддерживал притязания испанских и австрийских Габсбургов на европейскую гегемонию. «Общество Иисуса» нисколько не считалось с тем, что подобная перспектива серьезно нарушала интересы других католических государей, дружественно относившихся к иезуитам, и что успеха этих планов страшился даже римский папа Сикст V (он боялся превратиться в простого духовного вассала испанского короля). К началу XVII в. выявился крах великодержавных планов Филиппа II и его преемников, а Тридцатилетняя война (1618–1648 годы) по сути дела покончила с притязаниями на гегемонию, которую продолжала выдвигать австрийская ветвь Габсбургов. Тогда иезуиты перенесли все свои симпатии на Францию, в свою очередь начавшую претендовать на господствующее положение на европейском континенте.

Помимо разведывательной службы, иезуитский орден имел и свою контрразведку. Она не была особой организацией — обязанность вылавливать вражеских лазутчиков в собственных рядах обычно лежала на всех иезуитах. С течением времени ордену пришлось опасаться не столько агентов противника в собственном лагере, сколько перебежчиков. По мере того, как все больше разоблачалось истинное лицо ордена, увеличивалось и число иезуитов, на верность которых орден не мог вполне полагаться, и даже тех, которые открыто покидали его ряды. Особенно опасными были, впрочем, немногочисленные, иезуиты, которые не только порывали с прошлым, но и выступали с разоблачением тайн ордена. Именно в отношении этих лиц и начинала действовать иезуитская «контрразведка». Так, в протестантской Голландии стали выходить направленные против ордена сочинения бывшего иезуита Петра Ярриге.

Не имея возможности покарать отступника, иезуиты вначале ограничились сожжением его изображения, а также полемическими трактатами. На сторону Ярриге немедленно встали протестанты, и полемика значительно больше повредила, чем помогла иезуитам, привлекая общее внимание к его разоблачениям. Тогда по приказу генерала ордена полемика внезапно была прекращена, а в Лейден, где проживал Ярриге, отправилась тайная делегация во главе с отцом Понтелье с целью побудить бывшего коллегу вернуться в «Общество Иисуса». Переодетые иезуиты привезли Ярриге бумагу, содержащую за подписью генерала полное прощение за все его грехи. Ярриге раскаялся, вернулся в орден и написал опровержения своих прежних еретических сочинений.

Однако противники иезуитов утверждали, что все это было лишь комедией, разыгранной для сокрытия следов преступления. По этой версии, иезуитские посланцы просто убили или похитили Ярриге, которого никто из посторонних с тех пор не видел. Иезуиты сообщили, что Ярриге мирно скончался в иезуитской коллегии ордена в Тюле (во Франции), уважаемый и любимый своими духовными братьями. Но вполне вероятно, что его убили или сгноили в темнице еще за два десятка лет до даты «официальной» смерти.

Иезуиты разделили весь мир на области — провинции.

Глава иезуитов такой области — провинциал — обычно руководил и секретной службой в этом районе.

Иезуитская разведка была организатором десятков успешных заговоров, восстаний, убийств из-за угла, бесчисленных дворцовых интриг, в ходе которых обделывались важные политические дела, заключались и разрывались союзы между государствами, утверждались у власти или низвергались те или иные придворные клики. Иезуиты прямо или косвенно участвовали в наиболее известных политических убийствах конца XVI — первой половины XVII в.

Нидерландская буржуазная революция второй половины XVI в. Целое десятилетие продолжается борьба восставших нидерландских провинций испанской короны против войск кровавого герцога Альбы, а потом его преемников. Глава буржуазно-дворянской оппозиции испанскому господству принц Вильгельм Оранский, по прозванию Молчаливый, руководил армией восставших. Он показал себя опытным политиком и, несмотря на испытанные им поражения, умелым полководцем, выставлявшим против испанцев новые и новые войска. Испанский король Филипп II и иезуиты в бешенстве изыскивали средства, как избавиться наконец от проклятого еретика.

…Дело началось совсем неожиданно — с неотвратимой угрозы банкротства. А угрожало оно испанскому купцу Каспару Анастро, проживавшему в начале 1582 года в городе Антверпене. О таком печальном состоянии своих дел Анастро признался только близкому другу Хуану де Изунка, не подозревая, что говорит с тайным членом иезуитского ордена. Через несколько дней Изунка, успевший куда-то съездить, — очевидно, за инструкциями, — под строжайшим секретом сообщил Анастро, что он открыл средство, как предотвратить банкротство друга. Правда, для исполнения проекта потребуется некоторое мужество, но и награда будет щедрой — 80 тыс. дукатов! К тому же церковь добавит и свою долю — отпущение всех грехов и твердую гарантию вечного блаженства. А совершить надо всего лишь одно — убить принца Вильгельма Оранского, заклятого врага святой церкви. Сгоряча купец согласился: слишком приятным звоном отозвалось в ушах банкрота упоминание о 80 тыс. дукатов — огромной суммы для того времени. Но когда он трезво взвесил все обстоятельства, баланс сводился с большим пассивом. Шансов уцелеть было немного, а кому нужны золотые дукаты на том свете? Пожертвовать же головой взамен гарантии небесного блаженства явно не было расчета. Но и упускать выгодное дело было ни к чему.

И Анастро принял решение, достойное купца: вызвал своего кассира Венеро, который долгое время служил у него и пользовался доверием. Венеро, правда, тоже уклонился от сомнительной чести, но зато предложил найти подходящего человека. Им оказался некий Жан Хаурегви, молодой фанатичный католик. Изунка и Анастро приняли предложение Венеро, и они уже втроем принялись за обработку избранного ими молодого фанатика. Тот выразил согласие, а его духовник, доминиканский монах Антоний Тиммерман постарался всемерно укрепить Хаурегви в его похвальном намерении.

Хаурегви наметил совершить покушение 18 мая. В этот день Изунка и Анастро поспешили скрыться из Антверпена и бежали в Турнэ, где стояли испанские войска. Хаурегви поджидал Вильгельма Оранского в церкви, но не смог протиснуться через свиту придворных. Однако позднее он сумел добиться аудиенции. Едва Вильгельм вошел в комнату, где его дожидался Хаурегви, как тот почти в упор выстрелил в принца из пистолета. Вильгельм был лишь ранен в челюсть, но упал, оглушенный шумом выстрела и ослепленный огнем взрыва, который опалил ему волосы. Придворные изрубили саблями Хаурегви. В карманах камзола убитого нашли документы, благодаря которым можно было установить фамилии Хаурегви и его сообщников. Удалось схватить Венеро и Тиммермана, которые выдали все детали заговора.

Однако для Вильгельма это была лишь отсрочка. Филипп II объявил его еще в 1580 году вне закона, и иезуиты неустанно подыскивали новый удобный случай для убийства ненавистного главы нидерландских еретиков. Их орудием стал некий Бальтазар Жерар, которого окончательно убедил решиться на покушение один иезуитский проповедник. Жерар приобрел фальшивые бумаги на имя Гийона, сына известного протестанта, казненного за приверженность новой вере. Фамилия Гийона помогла Жерару завоевать доверие в лагере Вильгельма Оранского. Некоторое время он как будто колебался и, находясь проездом в Трире, посоветовался поочередно с четырьмя иезуитами. «Орден Иисуса» недаром славился четкой централизацией. Все четверо дали один и тот же ответ. 10 июля 1584 года Жерар явился во дворец Вильгельма с просьбой об аудиенции. Принц Оранский был занят и обещал поговорить с посетителем после обеда. Убийца стал дожидаться во дворе. Когда Вильгельм вышел с несколькими приближенными, Жерар приблизился к нему и выстрелил из пистолета, заряженного тремя пулями. Вильгельм Оранский был смертельно ранен. Иезуитский агент бросился бежать, но был настигнут солдатами. Его казнили через несколько дней.

Иезуиты могли убедиться, что смерть Вильгельма Оранского мало что изменила. Голландцы продолжали бороться с растущим успехом против испанских войск. Орден попытался еще раз обезглавить движение, организовав новый заговор — на этот раз против сына Вильгельма, принца Мориса Оранского. В 1595 году иезуитский агент Петр Панне явился в Лейден, где находился Морис. В Лейдене Панне был встречен двумя переодетыми иезуитами, которые руководили его действиями и успели вручить освященный святыми отцами кинжал. Панне оказался неудачным агентом. Его расспросы о Морисе Оранском возбудили подозрение. Панне был арестован и казнен. Но его иезуитских наставников, конечно, уже и след простыл.

Лиссабонское землетрясение

XVIII столетие — век Просвещения — было временем резкого падения авторитета и политического влияния римской церкви. Иезуитский орден, столкнувшийся с государственной властью, подвергся изгнанию из ряда католических стран. Удар последовал вдруг с самой неожиданной стороны — из Португалии, которая десятилетиями находилась под духовной опекой иезуитов. Поражение в Португалии было для ордена катастрофой не меньшей, чем для Лиссабона землетрясение, как раз в это время до основания разрушившее португальскую столицу.

Упорным врагом иезуитов стал фактический правитель Португалии при безвольном короле Иосифе I маркиз Помбаль. Вначале Помбаль находился в отличных отношениях с «Обществом Иисуса» и был обязан своим возвышением иезуитскому духовнику короля. Конфликт — сначала скрытый — между Помбалем и иезуитами развернулся вскоре после землетрясения 1755 года. Правда, Помбаль долгое время скрывал свою враждебность к ордену, шел на уступки. Еще в 1756 году с его согласия была передана просьба Ватикану причислить одного иезуитского священника, Франциска Борджиа, к лику святых и объявить патроном Португалии для предотвращения новых землетрясений. Не слишком возражая против патронажа новоявленного святого, Помбаль решил положить конец господству иезуитского ордена в своей стране. Партию сторонников реформ в духе «просвещенного абсолютизма», которую возглавлял Помбаль, раздражало сопротивление иезуитов всем попыткам улучшить систему управления португальскими колониями. Вскоре к этому прибавилась и личная вражда, иезуиты стали плести дворцовые интриги, чтобы добиться смещения Помбаля.

Однако надо было найти удобный предлог, чтобы нанести удар по такому сильному противнику, как португальские иезуиты, имевшие большое влияние в стране, и особенно при дворе, чтобы вырвать согласие крайне религиозного короля на меры против ордена. Помбалю удалось вызвать королевский гнев против иезуитов, сопротивлявшихся реформам колониальной администрации и даже доходивших до возбуждения волнений в португальских владениях в Америке против этих реформ. Был издан указ, устранявший иезуитов — духовников и учителей — от их должностей при дворе. Их заместили францисканцы.

Маркиз Помбаль

Португальским послом при Ватикане стал двоюродный брат Помбаля Франциско де Альмада де Мендоса, начавший сколачивать антииезуитский блок среди верхов католического духовенства. Португальский посол создал энергично действовавшую секретную службу, собиравшую материалы против иезуитов. По слухам, в подвале посольства была даже организована подпольная типография, печатавшая памфлеты, обличавшие орден. Посол добился от папы Бенедикта XIV распоряжения, ограничивавшего деятельность иезуитов в Португалии. Им было запрещено исповедовать и проповедовать. Но иезуиты не собирались складывать оружие. Когда сторонники Помбаля указывали как на явное знамение Божье, что дом первого министра не был разрушен во время катастрофы, иезуиты категорически отказались в данном случае узреть чудеса Господни. Они ехидно добавляли, что, несмотря на землетрясение, сохранилась невредимой также улица Руажужа, целиком отданная под публичные дома.

Иезуиты сумели быстро сколотить тайный союз с аристократами, недовольными политикой Помбаля. Центром оппозиции стали семейства герцога Авейру и маркиза Тавора, связанные тесными родственными узами. Было известно, что семейство Тавора очень неодобрительно относилось к тому, что одна из представительниц этого знатного рода стала королевской фавориткой. В ночь на 3 сентября 1758 года король возвращался в карете в свой дворец, по всей вероятности, от молодой маркизы Тавора. Его сопровождал доверенный секретарь Педро Тейшера. В то время, когда карета проезжала по темной и узкой дороге, кучер заметил трех всадников в масках. Вскоре послышался звук, напоминавший тот, который производит давший осечку пистолет, а когда карета проехала еще несколько метров, она попала во вторую засаду. Раздались два выстрела из ружья. Король Иосиф был ранен в правое плечо и руку. Выстрелы задели также кучера. Король спас себе жизнь тем, что приказал быстро ехать в совершенно другом направлении — к жилищу придворного лекаря. Таким образом королевский экипаж избежал третьей засады. В доме врача королю перевязали раны, и он, вернувшись во дворец, спешно потребовал к себе Помбаля.

На следующий день в столице поползли слухи о покушении на короля, но вскоре последовало официальное заявление, что он повредил себе случайно руку и должен поэтому несколько дней не выходить из комнаты. О покушении было официально сообщено лишь 9 декабря, более чем через три месяца. Помбаль, вероятно, хотел, сохраняя в тайне ранение короля, заставить участников покушения подумать, что оно осталось незамеченным, и вследствие этого выдать себя каким-нибудь неосторожным поступком. А многочисленным шпионам, составлявшим секретную службу Помбаля, тем временем был отдан приказ раскрыть обстоятельства и участников покушения.

Подозрение сразу пало на герцога Авейру и маркиза Тавора. О том, что они объединились для борьбы с Помбалем, говорили их секретные совещания, тем более что раньше они находились в очень недружественных отношениях. Только через два месяца ключ к заговору наконец оказался в руках Помбаля. Некий Мигуэль Сервейра, мастер-перчаточник, пришел в дом министра и сообщил, что 3 августа человек по имени Антонио Алварес Феррейра одолжил у него ружье, а 8 сентября — через пять дней после покушения — вернул одолженную вещь, заметив при этом: «Спасибо за это ружье. Я с ним проделал самое лучшее дело за всю мою жизнь». Перчаточник спросил у Феррейры, где он служит. Тот ответил, что у герцога Авейру. Через несколько дней секретный агент донес, что один учитель-француз заявил в таверне, что если король и вправду ранен, как о том ходят слухи, то он подозревает в этом своего приятеля Антонио Феррейру, который попросил у него за несколько дней до 3 сентября пистолет якобы с целью поупражняться в стрельбе.

Помбаль, позаботившись о том, чтобы перчаточник и француз находились под надежной охраной во дворце, приступил к осуществлению хитроумного плана. Министр исходил из того, что Авейру и Тавора, имевших многочисленных родных и друзей в португальской колонии Бразилии, непременно постараются уведомить о случившемся. Последовало запрещение кораблям покидать португальские гавани без дозволения правительства. Такое разрешение получил лишь один бриг. Как только это стало известно, на корабль было принесено множество писем для доставки в Бразилию. Перед отплытием капитан получил запечатанный конверт с предписанием вскрыть его на Азорских островах. Капитан точно выполнил инструкцию. В конверте находился приказ передать все письма, находившиеся на бриге, губернатору Азорских островов. Тот внимательно прочитал письма, задержав те, которые показались ему важными. Судно отправилось в Бразилию, а военный корабль доставил конфискованную часть корреспонденции в Лисабон. Через три недели Помбаль имел в своих руках все, что ему было нужно, в том числе ряд писем, написанных герцогом Авейру, маркизом Тавора и иезуитами. В письмах излагалась новость о покушении на короля и содержались ярые нападки на правительство Помбаля.

Неожиданно появились и дополнительные доказательства.

Слуга священника Сальвадор Дурао был влюблен в служанку в доме Авейру. 3 сентября Дурао пошел на очередное свидание к своей даме сердца. Когда заговорщики вернулись домой после покушения, он спрятался среди каких-то хозяйственных вещей во дворе. Дурао слышал, как они обсуждали вопрос о том, попали ли пули в короля.

В декабре были произведены аресты многих членов семейств Авейру и Тавора. Одновременно был недвусмысленно сделан намек на участие в деле иезуитов, которые сначала «предрекали всякие несчастия королю, а потом взялись за исполнение этих предсказаний». Процесс окончился казнью всех активных участников покушения. В январе 1759 года было конфисковано имущество иезуитов, а в сентябре того же года издан королевский указ об изгнании их из страны. Их объявили вне закона, посадили на корабли и доставили во владения римского папы. Хотя иезуиты после падения Помбаля снова подняли голову, им уже не удалось добиться прежнего могущества.

Во второй половине XVIII в. орден был запрещен во Франции и в ряде других стран, после чего по предписанию папы он был распущен. Однако в 1814 году, в период временного торжества феодально-абсолютистской реакции, орден иезуитов был восстановлен и существует до наших дней.

Зловещая Феме

Своеобразной формой секретного ордена являлась знаменитая Феме. Самое слово «феме» объясняли по-разному. Одни производили его от латинского «fama» — весть, молва (т. е. закон, основанный на молве); другие — от германского слова «Fahne» — флаг, или от старонемецкого «Fern» — осуждение, третьи — даже от близкого по звучанию арабского слова, означающего «мудрость».

Возникла Феме около 1260 года в период междуцарствия, последовавшего после смерти императора Фридриха II и сопровождавшегося непрерывными войнами, полным господством кулачного права. Феме была создана для защиты жизни жителей городов и селений, которым постоянно угрожали банды солдат и грабителей. Вестфалия была районом, где имелся значительный слой свободного крестьянства, которые, как и мелкие рыцари в этом районе, считали своим непосредственным главой самого императора. Это, несомненно, было причиной, почему Феме первоначально зародилась именно в Вестфалии и получила там широкое распространение, хотя позднее она существовала не только по всей Германии, но также в Швейцарии, Чехии и Прибалтике. Расцвет Феме приходится на XIV в. В 1371 году император Карл IV даже легализовал ее деятельность. В это время она, по некоторым оценкам, насчитывала до 100 тысяч членов. Феме называла себя «святой», поскольку считала своей задачей поддержание десяти заповедей и христианской религии вообще. Документ, относящийся к 1490 году и составленный в Арнесбурге, так определял круг полномочий Феме. Тайный трибунал судилища должен был разбирать дела еретиков и отступников от христианства, колдунов и волшебников, вступающих в связь с дьяволом, клятвопреступников, а также предателей, выдающих тайны Феме. Публичный трибунал был призван разбирать уголовные преступления — бродяжничество, воровство (обычно кроме мелкого), насилие, разбой, убийство, измену, а также святотатство и сознательное осквернение церквей и кладбищ. Феме сама, как правило, ограничивала свою юрисдикцию только христианами, не считала возможным судить женщин и детей. Вне сферы своей компетенции Феме обычно считала представителей дворянской знати, которые имели традиционно признававшуюся привилегию быть судимыми только равными им по рангу, а также духовенство, которое было подведомственно церковным трибуналам. Формально император и архиепископ Кельна посвящались в члены трибунала. Хотя «святая» Феме объявляла себя слугой императора, он, как это нередко случалось, отнюдь не одобрял ее деятельности. В 1470 году Феме даже потребовала явки на свое заседание Фридриха III, угрожая в противном случае считать его «неподчиняющимся императором». Император, правда, на вызов не явился, но и не посмел принять меры против тайного судилища.

Порой суды проводили свои заседания ночью, на пустынных островах, среди непроходимых болот. По поверью, в этих местах некогда совершались языческие богослужения, а колдуны собирались, чтобы справлять «черную мессу». Трибуналы Феме нередко переезжали из округа в округ. По прибытии в ту или иную местность Феме предписывала жителям старше 12 лет являться в определенное место — обычно какую-нибудь неподалеку находящуюся пустошь. Заседание часто проходило в присутствии местного феодального владетеля и его приближенных.

Большинство членов судилища составляли так называемые свободные шеффены (присяжные). Их избирал глава трибунала, принятие сопровождалось торжественной церемонией. Вступающий в состав Феме отвечал на вопросы, которые должны были выяснить его пригодность для предназначавшейся ему роли. После этого неофит принимал присягу, нарушение ее каралось мучительной казнью. В архиве города Дортмунда сохранились слова присяги, которые произносили, стоя на коленях, с непокрытой головой и положив средний и указательный пальцы на меч председателя: «Клянусь в вечной преданности тайному судилищу; клянусь защищать его от самого себя, от воды, солнца, луны и звезд, от древесных листьев, от всех, живых существ, поддерживать его приговоры и способствовать приведению их в исполнение. Обещаю сверх того, что ни мучения, ни деньги, ни родители, ничто, созданное Богом, не сделает меня клятвопреступником». Принявший присягу переходил из «не ведающих» в разряд «знающих» («мудрых»).

«Дьявол в XIX в.»

(обложка книги «доктора Батайя»)

У Феме были обычно два суда — открытый и тайный. Один из шеффенов выдвигал обвинение. Если оно относилось к лицу, не посвященному в тайны Феме, он должен был предстать перед открытым судом. Обвиняемому отправлялся вызов, написанный на пергаменте, к которому прикладывалось не менее семи печатей. По первому вызову следовало явиться не позднее чем через шесть недель и три дня, по второму — шесть недель, по третьему — три дня. Когда местонахождение обвиняемого не было известно, объявление о вызове выставлялось на каком-либо людном месте — на оживленном перекрестке, у подножия статуи какого-нибудь святого или в церкви. Когда обвиняемым был рыцарь, шеффены ночью прокрадывались в его замок и оставляли вызов там в одной из комнат. Иногда его прибивали к воротам замка, уведомляя об этом стражу, и отрубали три куска от этих ворот в качестве вещественного доказательства, что вызов был вручен обвиняемому. Если подсудимый пытался скрыться, принимались меры к его розыску. При отсутствии подсудимого было достаточно найти семь свидетелей, которые должны были лишь подтвердить, что обвинитель — лицо, заслуживающее доверия. Вердикт выносился без рассмотрения дела по существу. Приговор обычно включал объявление вне закона и присуждение к смертной казни через повешение с конфискацией всего имущества. В случае, если обвиняемый являлся в трибунал, он получал право вызывать свидетелей в свою защиту, пользоваться услугами адвоката и подавать жалобу в «Главный капитул секретного закрытого трибунала имперской палаты» в Дортмунде. Если обвиняемый был членом Феме и не являлся на заседание, смертный приговор выносился без всякого обсуждения дела. Посторонние лица, проникшие даже случайно на закрытое заседание трибунала, также предавались казни. Осужденные заочно не знали о вынесенном приговоре — сообщение им его считалось изменой, караемой смертной казнью. После осуждения обвинитель получал документ, содержащий приговор, и имел право требовать для его исполнения каждого из участников Феме, даже если речь шла об их ближайших родственниках. Любые три члена Феме при встрече с обвиняемым были обязаны привести приговор в исполнение. На месте казни оставляли знак Феме. Это был обычно кинжал, воткнутый в дерево, на котором вешали осужденного. Если осужденный пытался оказывать сопротивление, его убивали кинжалом, и это орудие казни оставляли в ране. Предание рассказывает, будто осужденного, приговоренного к смерти, уводили в подземелье, где приказывали целовать огромную бронзовую статую Святой девы. При прикосновении статуя раскрывалась, и внутри нее обнаруживалось множество острых гвоздей и ножей. Два гвоздя, расположенные на уровне головы осужденного, выкалывали ему глаза, жертва втягивалась внутрь, и створки смыкались, потом основание статуи разверзалось, и изувеченное тело падало вниз на три пары усеянных клинками валов, которые были расположены друг над другом. Перемолотый валами труп падал в протекавший внизу ручей, скрывавший все следы страшной казни.

И без того зловещая и вместе с тем красочная история Феме была позднее расцвечена фантазией писателей-романистов начала XIX в. Следует добавить, что в немецком фольклоре можно найти различное отношение к Феме — и восторженное одобрение, при котором деятели этого судилища предстают рыцарями без страха и упрека, и осуждение за жестокие, варварские расправы.

Во многих местах население явно испытывало страх перед своими «защитниками» больше, чем перед преступниками, которых карала Феме. Каждый мог считать себя находящимся под секретным наблюдением со стороны трибунала, и никто не мог быть гарантирован от наветов со стороны тайных соглядатаев. Вступление в ряды Феме приносило настолько ощутимые преимущества, что его стали усиленно добиваться и оно становилось средством извлечения личных выгод.

С конца XV в. начался упадок Феме. Постепенно ее деятельность снова стала ограничиваться пределами Вестфалии. К XVII в. Феме теряет прежнее значение. Постепенно она стала заниматься лишь сравнительно незначительными делами, превратилась в своеобразную полицию нравов. Создание Наполеоном королевства Вестфалия привело к почти полному исчезновению этого учреждения, некогда внушавшего такой страх, и воспоминание о котором еще долго сохранялось в народной памяти. В последние недели второй мировой войны накануне краха нацистской Германии гитлеровцы, объявляя о создании организации «вервольфов» (оборотней) для подпольной борьбы, уверяли, что они якобы продолжают традиции «рыцарственной и Святой Фемы».

Фема была в средние века далеко не единственным тайным союзом, присваивающим себе судебные и карательные полномочия. В Испании столетиями существовала Гардуна — тайная организация воинствующих католиков в борьбе против неверных — мусульман. Возможно, она зародилась еще во времена появления арабов в Испании в начале VIII в. Согласно легенде, Богородица послала святого отшельника Аполлинария, который поведал упавшим духом христианам, что победа мавров — следствие гнева Божьего, но что ее Сын теперь смягчился и позволит им спасти Испанию. Матерь Божья передала отшельнику священный жезл, способный творить чудеса. Наделенный божественной миссией, Аполлинарий основал священный орден, получивший право убивать во имя торжества истинной веры. Реальные следы Гардуны прослеживаются лишь в XV в., особенно когда она становится в конце столетия на службу созданной тогда испанской инквизиции. Если предшествующие семь веков деятельности Гардуны скрываются в сумраке мифа, то последующие триста с лишним лет стали самой зловещей реальностью. Святой трибунал использовал Гардуну, когда считал почему-либо неудобным самому прибегать к расправе с намеченной жертвой. К числу «поручавшихся» Гардуне преступлений относились прежде всего убийства, а также ограбления и лжесвидетельство в судах.

Во главе ордена стоял великий магистр, обладавший неограниченной властью; ему подчинялись командоры, ведавшие провинциальными организациями ордена, и магистры, исполнявшие роль священников. Остальные члены ордена подразделялись по выполняемым им обязанностям. Новичков называли «козлами» — они выполняли роль лазутчиков и шпионов, их учили подражать голосам животных, чтобы уметь подавать тайные сигналы. У ордена на службе были уличные проститутки и высокопоставленные куртизанки. У Гардуны было много тайных друзей при дворе, что позволяло ей без труда выносить вспышки королевского гнева против ордена за его не санкционированные властями акты насилия и разбоя. Гардуна не имела писаных законов, но некоторые члены общества вели краткие записи о его деяниях, которые попали в руки властей, когда они приступили к ее ликвидации. Это произошло во время Второй испанской революции. В 1821 году в доме великого магистра Франциска Кортона были захвачены документы, которые легли в основу обвинительного акта против главарей Гардуны. Выявилось, что в это время она имела свои отделения в Толедо, Барселоне, Кордове и во многих других городах. 25 ноября 1822 года последний великий магистр и его 16 подручных были публично повешены на рыночной площади в Севилье. Впрочем, отдельные ячейки Гардуны продолжали существовать в Испании еще долгое время.

Вольные каменщики

По словам Виктора Гюго, в средние века все серьезное, о чем думали люди, они воплощали в камне. Отсюда и значение, которое имела профессия мастера-каменщика (по-английски — масона), хранителя профессиональных секретов, позволявшая создавать величественные соборы, замки и крепости. Профессия строителя заставляла его подолгу жить вдалеке от семьи и дома. Каменщики в таких случаях селились компанией, насчитывавшей от 12 до 20 человек. Постройки, служившие им кровом, назывались ложами (французское — löge, английское — lodge) — временное помещение, хижина. Первые такие ложи были созданы около 1212 года в Англии и в 1221 году в Амьене, во Франции.

Члены возникшего намного позднее масонского ордена называли себя «франкмасонами». Первая часть этого названия тоже явно средневекового происхождения. Словом «франк» обозначались лица, освобожденные от несения определенных повинностей по отношению к феодальному сеньору, королю, а также городским властям. Именно франкмасоны были освобождены от обязанностей, которые налагались городом (например, от несения караульной службы) и от которых не были избавлены другие каменщики и строители. Масоны высшего класса входили в ложи, признавшие главенство Великих лож и имевшие свои статуты. В 1275 году в Страсбурге собрался тайный съезд масонов. Последний из таких съездов германских масонов состоялся в Страсбурге же в 1564 году. Различные документы, освещающие деятельность английских лож, восходят к XIV и XV столетиям. К сожалению, многие источники были сожжены 24 июня 1719 года одним из основателей современного масонства — Великим магистром Великой ложи пастором Дезагюлье, так как эти бумаги были, по его мнению, слишком проникнуты «папистским духом» (т. е. исходили от католиков) и могли поставить под сомнение статуты новой организации в протестантской Англии.

Еще в средние века в союзы допускали представителей тогдашнего ученого мира, которые выступали в роли покровителей, а иногда и капелланов тайного общества. Среди них могли быть и еретики — катары или тамплиеры. Союзы не отказывали им в помощи, укрывали их, когда они стали подвергаться жестоким гонениям.

Союзы каменщиков были объединением строителей храмов. Весь мир представал перед ними как склад материалов и площадка для строительства. Целью союза, по мысли его участников, могло быть не только строительство материального храма из камня как места собрания верующих, но и работа по созданию вечного, духовного храма. В этом случае членами одного Братства выступали как те, кто участвовал в работе посредством своих рук, так и те, кто способствовал делу творческими усилиями своего духа. Глава организации как бы объединял всех, кто способствовал достижению цели физическим или умственным трудом. А труд этот казался им продолжением творения самого Бога, осуществлением его целей, раскрытием в виде символов скрытых тайн природы, объединением того, что оказалось в мире разъединенным, и, напротив, разъединением того, что не должно было оставаться слитым воедино.

В рядах союзов оказывались и религиозные мистики, пытавшиеся перевести свои мечтания на язык таинственной кабалы или столь же загадочной алхимии (превращение свинца в золото рисовалось им как преображение человека, раба темных страстей, в подлинное подобие Божье). Впрочем, надо добавить, что соображения по поводу проникновения в эти союзы мистиков различного толка, высказываемые в новейшей исторической литературе, по большей части носят характер догадок, недостаточно подкрепленных точно установленными фактами. Да и трудно ожидать, что отыщутся безусловные свидетельства в источниках относительно такой особо тщательно скрывавшейся стороны деятельности секретных союзов.

Ложи каменщиков постепенно выделились из средневековых цехов как особые организации, отличные не только по своему назначению, но и по составу их участников. Еще во второй половине XVII в. в ряде мест в Англии и Шотландии утвердился обычай вступления в ложи людей, совершенно чуждых цеху и ремеслу. Среди них были представители дворянства и буржуазии. Многих привлекали в ложи мода, любопытство, интерес к красочному ритуалу заседаний, иногда тщеславное желание выступать патроном «братьев», стоявших ниже на социальной лестнице. Отсюда и возникло понятие наряду с «практическим масоном» (т. е. строителем, профессионально связанным с цехом) «духовный масон», занятый «нравственным строительством» и являющийся носителем тайных знаний.

Первое документально засвидетельствованное сообщение о вхождении в ложу непрофессионального каменщика, которым располагает наука, относится к июню 1600 года, когда в Шотландии в ряды масонов был принят лорд Джон Босуэлл, принадлежавший к одной из наиболее знатных дворянских фамилий Шотландии.

Любопытной фигурой раннего масонства (а, может быть, точнее — переходного от средневековых союзов к ордену, созданному в XVIII в.) был уже упоминавшийся Эшмол. Оксфордский ученый, он вел дневник, который позволяет установить, что уже в середине XVII в. существовал обычай принимать в ложи лиц, не являвшихся «практическими масонами», т. е. профессиональными строителями. Под 16 октября 1646 года Эшмол записал: «Я стал франкмасоном в Уоррингтоне в Ланкашире в 4 ч. 30 мин пополудни». Под 10 марта 1682 года в дневнике отмечено: «Я получил извещение о явке в ложу, заседание которой состоится завтра в доме масонов в Лондоне». Эшмол отправился на заседание около полуночи и был допущен, по его словам, в Братство франкмасонов. «Я был, — продолжает он, — среди них старшим членом Братства (минуло уже 35 лет со времени принятия меня…)». Эшмол был роялистом по своим политическим симпатиям.

Друг Эшмола, розенкрейцер Роберт Морей, был принят в 1641 году в масонскую ложу в Эдинбурге. «Практическим масоном» был знаменитый архитектор короля Карла II Кристофер Врен. Небезынтересным фактом является то, что «принятым» масоном Эдинбургской ложи каменщиков был республиканский генерал Монк, который в 1660 году стал главным организатором реставрации Стюартов.

Масонские ложи имели какую-то с трудом прослеживаемую, да и маловажную по сути дела связь со средневековыми цеховыми организациями рабочих-каменщиков в Англии и Шотландии. Отсюда возникла и форма организации, и система тайных знаков и символов, с помощью которых члены этих по обычаю времени секретных союзов могли узнавать друг друга, отличать мастера от простого подмастерья или ученика. Реальная предыстория ордена имеет мало общего с его легендарной родословной, возводимой к библейским временам.

…В Библии сказано: «И послал царь Соломон, и взял из Тира Хирама, сына одной вдовы из колена Неффалимова. Отец его, тирянин, был медник. Он владел способностию, искусством и умением выделывать всякие вещи из меди. И пришел он к царю Соломону, и производил у него всякие работы…

И поставил столбы к притвору храма; и поставил правый столб и дал ему имя Иахин, и поставил столб левый, а дал ему имя Воаз» (I Кн. царей, VII, 13–14,21).

Этот библейский рассказ послужил источником для легенды о Хираме — строителе храма. Хирам разделил всех рабочих на три разряда, чтобы получали они вознаграждение в соответствии со своими талантами и усердием. Каждый разряд имел свои собственные отличительные знаки, жесты и слова, служившие паролем. Но вот трое подмастерьев решили любой ценой узнать у Хирама пароль, который сообщался только мастерам и называя который они получали свое жалованье. Заговорщики подстерегли Хирама в храме, где он проверял качество проделанных работ, и закрыли все три выхода. Хирам подошел к южному выходу и натолкнулся на первого из подмастерьев, который, угрожая ему смертью, потребовал назвать пароль. Когда Хирам отказался, злодей нанес ему удар деревянным молотом в левое плечо. Мастер попытался спастись через западный выход, но там его поджидал второй убийца, также потребовавший открыть тайну и после отказа ударивший его молотом в правое плечо, сбив с ног. Хирам еще имел силы добраться до восточного выхода, однако здесь его настиг третий злодей. Хирам не мог не понимать, что за отказ назвать пароль мастеров ему придется поплатиться жизнью. Но он предпочел смерть измене своему долгу. Действительно, третий удар оказался роковым. Преступники поспешили скрыть следы своего злодеяния. Поскольку было еще светло, они спрятали труп под кучей камней, а вечером закопали его на одном из окрестных холмов.

Масонская символика

Через семь дней царь обеспокоился отсутствием вестей от Хирама и поручил отыскать его. Девять мастеров разделились на три группы, и каждая из них направилась через три выхода из храма по трем направлениям в поисках пропавшего строителя. Тщетно они окликали его, никто не отзывался. Вскоре, однако, мастера, которые покинули храм через восточный выход, увидели яркий свет на холме. Добравшись до этого места, они присели отдохнуть. Вдруг они заметили, что земля была лишь недавно вскопана. Разрыв яму, нашли в ней мертвое тело и по золотому кинжалу, который носил как украшение Хирам, узнали убитого строителя храма. Горестными криками они призвали к себе находившихся неподалеку своих шестерых собратьев, которые тоже опознали тело. Мастера заподозрили подмастерьев в убийстве Хирама. Однако им было неведомо, удалось ли убийцам вырвать у своей жертвы тайное слово. Не будучи уверенными в том, что Хирам унес эту тайну в могилу, мастера решили не использовать старый пароль и заменить его новым.

Посадив на месте захоронения ветку акации, они вернулись с горестным известием к Соломону. Царь приказал перенести тело строителя в храм. В этой церемонии приняли участие все мастера. Те девять, которые обнаружили могилу, обозначенную затем ими веткой акации, первыми вернулись на это место. Когда один из них хотел поднять тело и коснулся рукой указательного пальца убитого, то кожа на нем отделилась от костей и осталась в руке. Другой мастер взялся за средний палец, но и здесь кожа отделилась от скелета и осталась в руке. Третий мастер пытался тронуть запястье — и опять мясо отделилось от костей. Тогда он воскликнул: «Мак бенаш!», что означает «труп истлел». Наконец общими усилиями тело доставили в храм. Надев на себя знаки мастеров, они покрыли свои руки белой тканью — свидетельство того, что не они виновны в убийстве строителя храма. Похороны были торжественными, и царь распорядился, чтобы в могилу положили трехгранный золотой клинок, на котором был выгравирован новый пароль мастеров. Все мастера выстроились вокруг могилы, и тот, кто первым приподнял на холме мертвое тело, сказал стоявшему справа: «Мак бенаш», с тем чтобы эти слова переходили от мастера к мастеру — так они и передавались из поколения в поколение…

Исследователи тщательно пытались выявить историческую подоплеку мифа о Хираме. Некоторые из этих авторов склонны видеть ее в заговорах роялистов во время английской революции середины XVII в. В них участвовали некоторые из «ранних» масонов, усилиями которых впоследствии и был распространен этот миф. Тем не менее такое объяснение не кажется правдоподобным. Часть историков полагает, что миф о Хираме унаследован от мистерий, разыгрывавшихся на торжествах в средневековых союзах каменщиков-масонов. В этой связи легенде дают также космологическое объяснение как аллегорическому изображению двух враждебных начал — гибели божества, жертвы духа зла, и его воскресения, что составляло содержание древних восточных мистерий. Имеется и астрономическое истолкование, согласно которому легенда о Хираме по сути дела повторяет древнеегипетский миф об Озирисе. Хирам (как и Озирис) олицетворяет солнце, убийцы становятся у восточных, западных и южных ворот — стран света, освещаемых солнцем. Трое подмастерьев и девять мастеров символизируют двенадцать знаков зодиака (эту астрономическую интерпретацию можно дополнить целым рядом других параллелей и деталей).

Масоны именовали себя «детьми вдовы». Возможное объяснение этому — солнце, сходя с небосклона, оставляет «вдовой» мать-природу, учениками которой считали себя члены масонских лож. Не исключено, что это название берет начало от манихейской секты, именовавшей себя «сыновьями вдовы».

В мифе о Хираме бросается в глаза тесная связь его с религией (строительство храма как высшая цель), а также то, что в нем речь идет не о простом каменщике, а о руководителе работ, об архитекторе. Вероятно, это объясняется тем, что миф возник среди союзов архитекторов-масонов, считавших себя значительно выше, чем простые ремесленники.

Согласно масонским хартиям, отредактированным в 1723 году, начало ордену было положено… Адамом, занимавшимся свободными искусствами и наукой, особенно геометрией, а также библейскими Енохом, сыном Каина, и Ноем с его тремя сыновьями — Симом, Иафетом и Хамом, «которые были истинными масонами». Трудно сказать, почему в этот список основателей масонства — персонажей Священного писания — попали первенец Каина и Хам, наказанный за непочтительность к родному отцу.

В конце XVII и начале XVIII в. масонская легенда продолжала обрастать многочисленными подробностями. Иногда планы создания тайного общества, скрытого от глаз непосвященных, приписывали Иисусу Христу на основании известного изречения: «Не мечите вашего бисера перед свиньями, да не попрут его ногами» (Матф., VII, 6). Но и это еще не все. В XVIII в. священник Л. Оливер в книге «Масонские древности» писал: «Старинная масонская традиция утверждает, и я целиком придерживаюсь того же мнения, что наш орден существовал еще до сотворения земного шара на различных солнечных системах». У доброй сотни масонских авторов можно вычитать еще более диковинную историю. Орден был основан, оказывается, непосредственно самим Господом Богом еще до сотворения мира, во времена первобытного хаоса. Сначала Бог создал свет, а это означает, что Господь Бог был первым франкмасоном. Он, разумеется, не мог заседать в ложе в единственном числе (не считая архангелов) и поэтому передал полномочия Адаму. Первыми Великими магистрами первой ложи были сам Господь и Михаил Архангел. Пускал ли Адам в ложу Еву, оставалось в этой истории невыясненным. Цель же ее весьма прозрачна — изобрести божественную санкцию ордена и системы посвящения в его члены. Новейшие масонские авторы так оценивают все подобные фантазии: «Эти наивные легенды следует понимать в их эзотерическом значении. Это была манера заявлять, что франкмасонство существовало вечно».

Нелегендарные истоки масонов малоизвестны не столько из-за секретности, которой была окружена деятельность лож (она сохранялась и позднее), сколько потому, что, по-видимому, обычно не велось протоколов или каких-либо других записей, отражавших активность масонов в то время. Это не позволяет точно датировать появление многих лож даже позднее, во второй половине XVIII в., т. е. тот период, от которого сохранилась более подробная документация. Ложи нередко относили дату своего рождения к более раннему времени, чтобы, в частности, подкрепить легенду о древнем происхождении масонства.

Первые масонские ложи возникли либо путем заполнения старых организаций союза каменщиков «приглашенными членами» — лицами, не имевшими отношения к профессии, либо путем создания такими лицами своих собственных лож. Ко второму десятилетию XVIII в. масонские ложи в современном смысле этого слова уже преобладали над профессиональными объединениями каменщиков, хотя, как показывают новейшие специальные исследования, в ложах по-прежнему находилось немало рабочих-строителей. А профессиональные секреты союзов стали источником символики и ритуалов масонских лож, уже не имевших ничего общего с цеховыми союзами былых столетий, а также средством для рекрутирования новых членов.

XVIII столетие было веком крутых перемен, крушения прежде казавшихся вечными идеологических постулатов, общественных и политических порядков. При этом на протяжении первых трех четвертей века изменения осуществлялись в Западной Европе (за частичным исключением Англии) преимущественно в социальной и идеологической сферах, отражая ускоренное вызревание буржуазного уклада в недрах феодального строя, и почти не получали прямого выражения в политической области. Социальные и идеологические сдвиги происходили в рамках старого государственного строя, исключающего любые новые формы политической активности. Именно поэтому новые явления в общественной жизни и идеи, отрицающие основы сословного неравенства и освящающий их авторитет религии, провозглашение естественных прав человека находили свое первое воплощение не на политической почве, а в форме организаций, отвергающих политические цели и пытающихся найти решение назревших задач в сфере, находящейся как бы вне существующей социально-политической структуры. Это в не меньшей мере, чем запреты со стороны властей, породило тот покров тайны, которым окружили свою деятельность новые общества. Конечно, индивидуальные мотивы вступления в ложи были самыми различными — от мистических настроений до бездумного следования моде, от стремления уйти хоть на время от серого, прозаического существования до желания ощущать себя участником союза, на помощь которого можно было надеяться в случае необходимости. Одни искали в союзе путь к духовному самоусовершенствованию, другие — к полезной общественной деятельности.

Для историка, однако, за пестротой этих побуждений важно разглядеть классовые пружины широкой тяги в масонские ложи. Совершенно очевидно, что большую роль сыграла их бессословность. Масонская литература заполнена прославлением «мудрого равенства», царящего среди членов ордена. «Смиренный вассал, — читаем мы в сочинении, относящемся уже к 70-м годам XVIII в., — не забывая своего скромного происхождения, с уверенностью возносится до приветливого князя, который, забывая свое величие, милостиво снисходит до него. Это нисколько не унижает князя, поскольку среди нас сверкают только его добродетели. А вассал, далекий от самонадеянности, скрывает под покровом умеренной вольности свое почтение и свою любовь, которая становится более свободной и поставленной под охрану разумной осмотрительности».

Если первоначально преобладало стремление буржуа «приобщиться» к привилегированным сословиям, то позднее, особенно во второй половине XVIII в., место «мещанина во дворянстве» заняли люди, стремившиеся, пусть пока еще вне реальной жизни, к уравнению сословий.

Создание тайных обществ в какой-то мере отражало и сопротивление вторжению абсолютистских монархий с их быстро растущим, строго централизованным бюрократическим аппаратом в области, которые ранее избегали правительственных вмешательств, оставаясь сферой местных обычаев, локальных привилегий, старинных институтов.

«Официальное» масонство во Франции оказалось почти целиком в императорской орбите, это, разумеется, не исключало того, что в конце режима империи какая-то часть членов ордена могла разделять оппозиционные настроения, которыми были охвачены влиятельные круги французского общества. Накануне падения империи, в 1813 году и в начале 1814 года, а потом во время «Ста дней» возвращения к власти Наполеона в 1815 году некоторые французские масоны установили связи с членами ордена, являвшимися офицерами иностранных армий. После сражения при Ватерлоо несколько английских офицеров было принято в ложу «Святого Фредерика избранных друзей» в Булонь-сюр-Мер. Это были, впрочем, изолированные факты, вовсе не свидетельствовавшие о «предательстве» орденом императора, как стала изображать дело впоследствии антимасонская мифология. Более того, роялисты после реставрации Бурбонов нередко не скрывали своего враждебного отношения к масонам. Уже в начале Реставрации во Франции появились роялистские сочинения, объявлявшие орден воплощением дьявола. Такое «открытие» было сделано, например, в газете «Курьер» 27 сентября 1815 года. Названия появившихся тогда сочинений вроде «Письмо Сатаны франкмасонам и их ответ Сатане» и тому подобных говорят сами за себя.

В странах Европы, занятых наполеоновскими войсками, масонские ложи нередко становились центрами политической оппозиции режиму, установленному завоевателями. Прусский «Союз добродетельных» (Тугенбунд), действовавший в 1808–1809 годах, также многое заимствовал из масонского ритуала. В годы наполеоновского господства на юге Италии возникли тайные общества «Каморра» и «Почтенное общество» (мафия), позднее превратившиеся в организации преступников.

На протяжении XIX в. французское масонство приобретало каждый раз новую окраску в соответствии с характером сменявшихся в стране политических режимов. Орден проявлял полную лояльность по отношению к Первой империи, Реставрации, Июльской монархии, Второй республике, Второй империи и, наконец, Третьей республике. В то же время, когда запрещалась легальная деятельность политической оппозиции, ее сторонники, следуя испытанному приему, неоднократно пытались выдавать свои тайные союзы за масонские организации. Наряду с «официальным» масонством братьями Марком, Мишелем и Жозефом Бедарридами был основан орден Мисраим (обозначение Египта на древнееврейском языке). Почти одновременно возникли ложи «Обряда Мемфиса». Сложная иерархия обоих орденов, включавшая много десятков степеней посвящения, в большой мере существовала только на бумаге.

Английское масонство, к которому принадлежали даже короли и королевы Великобритании, демонстративно воздерживалось от участия в политической жизни, так же как и германские ложи, в которых состояли император Вильгельм I и многие представители высшей аристократии.

Широкое распространение масонства вызвало немало подражаний. В этой связи особого упоминания заслуживают основанный еще в начале XVIII в. Независимый орден лишних подмастерьев и возникший в 1781 году орден друидов. Созданные в Англии, они постепенно образовали ложи в странах Западной Европы и в США (между прочим, в США в 1820–1830 годах была предпринята попытка образования «антимасонской партии», сыгравшей определенную роль в политической борьбе). Масонами были не только первый президент США Джордж Вашингтон, но и занимавшие пост главы государства в первой половине XIX в. Монро, Джексон, Полк, во второй половине того же столетия — Бьюкенен, Э. Джонсон, Гарфилд, Маккинли, а в XX в. — Т. Рузвельт, Тафт, Гардинг, Ф. Рузвельт, Трумэн, Д. Джонсон. Целый ряд тайных орденов был создан рабовладельцами Южных штатов, некоторые из них были причастны к заговорам с целью убийства президента А. Линкольна. После гражданской войны 1861–1865 годов на Юге был создан зловещий ку-клукс-клан. Во второй половине XIX в. в США насчитывались сотни, а в начале XX в. — тысячи секретных обществ, вплоть до тайной «Ассоциации борьбы с конокрадством».

Эзотеризм Блаватской

В XIX в. появляются эзотерические общества, стремящиеся к овладению «тайнами» магии. Возрождение этого древнего суеверия датируют обычно появлением книги Ф. Баррета «Маг, или Небесный осведомитель». Особенно способствовал этому приобретший широкую известность в середине XIX в. Элиф Леви (под этим псевдонимом скрывался аббат Альфонс-Луи Констан). Уверяли, будто Леви удалось вызвать в Лондоне дух Аполлония Тианского — философа-новопифагорейца, известного героя античных рассказов о великих магах, жившего в I в. н. э. Жизнь Аполлония Тианского описана в сочинении Филострата (III в.). Повествуют, что Аполлоний, повелевая сверхъестественными силами, разоблачил козни врагов, которые плели против него интриги при дворе римских императоров Нерона и Домициана. Никто не видел его мертвым — маг бесследно исчез. Живший в III столетии Гиерокл, а в новое время — Вольтер сопоставляли Аполлония с его современником — евангельским Иисусом, поскольку им обоим приписывалась способность творить чудеса.

В 1865 году группой английских масонов было создано Общество розенкрейцеров. Его активным участником стал известный писатель и политический деятель Э. Бульвер-Литтон. Общество имело ответвления в Шотландии и Соединенных Штатах.

В конце XIX в. тоже в Англии (в Йоркшире) основывается во многом родственный этому обществу Герметический орден золотой зари, в который в отличие от Общества розенкрейцеров могли вступать и женщины и который открыто заявлял о своем занятии магией. Его руководители (считалось, что их имена сохраняются в секрете) претендовали на способность с помощью магических средств парализовывать или даже умерщвлять не подчиняющихся их власти членов союза. Герметический орден проявлял активность до начала второй мировой войны. Немало теософических обществ в Великобритании, США и других странах уже в нашем столетии включали в свое наименование вызывавшее ассоциации с потусторонними силами слово «розенкрейцеры».

Одним из направлений в эзотеризме было так называемое теософическое движение, основанное Е. П. Блаватской (1831–1891). Дочь русского царского генерала, рано выданная замуж за старика барона Блаватского, она уже в 17 лет бежала из России в Константинополь, объездила много стран, часто меняла поклонников, профессии, выступала даже фокусницей в цирке. С детства психически не вполне нормальная, склонная к суевериям и галлюцинациям, эта женщина с годами превратилась в опытную шарлатанку, извлекавшую немалую выгоду из фабриковавшихся ею «чудес». Рассказы о Блаватской ее помощника полковника Олкотта, с которым она познакомилась в 1873 году и которого трудно заподозрить в сознательном обмане, являются, по словам одного исследователя, «необычными, как их ни рассматривай: то ли как примеры превосходящего все мыслимые границы легковерия, то ли как свидетельство чрезвычайной способности творить любыми способами необыкновенные чудеса».

Блаватская уверяла, что провела не то десять, не то семь лет, не то три года, а может быть, даже всего несколько месяцев в Тибете. Известно, что она однажды действительно попыталась проникнуть в Тибет, но ей помешали британские власти в Индии. Много позднее, в 1927 году, английский майор Кросс сообщил, что во время путешествия по Северо-Восточному Тибету ему удалось, расспрашивая стариков, дойти до дальнего буддийского монастыря путем какой-то побывавшей в этих краях в 1867 году европейской женщины, которая своей необычностью запомнилась местным жителям. Кросс считал, что речь шла о Блаватской.

Утверждая, что знакома с мифическими высшими существами в Тибете, Блаватская явно опиралась на легенду о Сен-Жермене, которая усиленно эксплуатировалась многими оккультистами. Недаром известная в 80-х годах XIX в. в Англии представительница буржуазно-радикальных кругов, позднее ударившаяся в оккультизм, А. Безант писала о Сен-Жермене: «Великий оккультист и брат Белой ложи… был воплощением огромной силы, скрывавшейся за духовным реформаторским движением, которое получило смертельный удар в начале французской революции; подобно Фениксу, оно возродилось в XIX в. как теософическое общество, и Великий брат является одним из признанных вождей этого союза».

Е. П. Блаватская

С Сен-Жермена явно был списан загадочный Занони, герой одноименного романа Э. Бульвер-Литтона. Занони был наделен даром бессмертия, способностью предсказывать будущее, в совершенстве владел любым языком. Он и Меджнур, его столь же таинственный друг, овладели тайнами магии. Вместе с тем они выступали проповедниками неравенства, глашатаями создания новой «мощной и многочисленной расы», каких бы жертв это ни стоило, ярыми противниками французской революции. «Принадлежал ли Занони, — патетически вопрошал автор своих читателей, подсказывая всем содержанием романа ответ на задававшиеся вопросы, — к тому мистическому братству, которое в древние времена хвастало обладанием тайнами, наименьшей из которых был философский камень; к тем, кто считал себя преемником всего того, чему учили чалдины, маги, гимнософисты и платоники, и кто отличался от всех более мрачных сынов магии добродетельностью в жизни, чистотой своих убеждений и утверждением, что основой всей мудрости является подчинение рассудка силе религиозной веры?» Роман Бульвер-Литтона был в числе оккультных книг, несомненно оказавших наибольшее влияние на Блаватскую. По ее утверждению, один из скрывавшихся в Гималаях и составлявших Белую ложу высших существ — братьев, махатмов или мастеров — приказал ей основать теософическое общество, чтобы ознакомить Запад со светом восточной мудрости. Повеление это Блаватская получила 12 августа 1851 года в лондонском Гайд-парке. Общество было создано, правда, более чем через 20 лет после этой встречи и пережило даже полное разоблачение мошеннических проделок Блаватской (выяснилось, что все демонстрировавшиеся ею «феномены» были не более чем ловкостью рук искусной фокусницы). Несмотря на установившуюся за нею репутацию наглой обманщицы, теософы через несколько лет после смерти Блаватской начали создавать культ зачинательницы своего движения.

Уже упоминавшаяся А. Безант и К. Ледбитер основали несколько теософических обществ («Масонство „очищенного“ обряда», «Либеральная католическая церковь», «Орден звезды на Востоке»), призванных возвещать пришествие нового Мессии и т. п. В конце XIX и в начале XX в. властителями дум общества становятся проповедники реакционных теорий социал-дарвинизма, расизма, социальной евгеники, неополитики. Иррационалистические школы и направления стали занимать господствующие позиции в философии, социологии, психологии. Декадентство в его различных проявлениях стало модой в литературе и искусстве. Оккультизм секретных союзов быстро научился утилизировать идеологические веяния конца века. А в свою очередь каждое из этих веяний внесло лепту в модернизацию древних суеверий, которыми усердно занимались закрытые общества.

Холодец из копыт дьявола

Речь идет о знаменитой «мистификации века», как она без особой скромности была названа самим ее автором Лео Таксилем. Под этим именем в 70-х и в начале 80-х годов прошлого века писатель Габриель-Антуан Жоган-Пажес (в молодости получивший выучку в иезуитском колледже) выступал со своими остроумными антиклерикальными сочинениями, доводившими церковников до исступленной ярости.

И вот вдруг произошло чудо — Савл превратился в Павла. Раскаявшись в своих прежних заблуждениях, Таксиль просил снова принять его в лоно церкви. Исповедовавшим новообращенного иезуитам он признался, что повинен в преднамеренном убийстве (обстоятельства дела были заимствованы из старой газеты, в которой рассказывалось об одном оставшемся нераскрытым преступлении). Заслужив прощение, Таксиль отблагодарил церковь публикацией своих многочисленных сочинений, направленных против масонства, которое незадолго до этого римский папа объявил армией Сатаны. У Таксиля были предшественники. В 1874 году монсеньор Луи-Гастон де Сегюр издал труд, разъяснявший, что масоны служат «черную мессу» и предаются необузданным оргиям. Этот опус за пять лет выдержал 35 изданий. А в 1880 году монсеньор Бом опубликовал сочинение «Разоблачение мистерий дьявола», в котором разъяснял, что посвящение франкмасонов состоит в гнусном глумлении над святым причастием.

Чего только не было в сочинениях Таксиля! Масонам приписывались планы полного порабощения Франции, Европы, всего мира и установления царства Сатаны; над этим, оказывается, трудятся тысячи, нет, миллионы масонов во всех странах, прерывающие свою коварную деятельность лишь зловещими мистериями и отвратительными оргиями. Скала Гибралтара, на которой расположена английская крепость, оказывается, внутри пуста, там устроены громадные мастерские, где на адском огне люди-монстры готовят все предметы, необходимые для проклятого палладистского культа. Во главе этого кровожадного сообщества стоит американский масон Пайк — «первый папа Люциферова культа, высший вождь всех франкмасонов, проводящий регулярно каждую пятницу в три часа дня совещания лично с мессиром Люцифером». В городе Чарлстоне, где проживает Пайк, находится главный храм палладистов — поклонников дьявола, а в нем хранится книга «Апандо», написанная самим Сатаной зелеными чернилами. Сатана нередко является своим поклонникам в храме Чарлстона, где для Люцифера установлено специальное золотое кресло. Масонство, разъяснял Таксиль, — это лишь прикрытие ордена палладизма.

Любопытно, что такой орден действительно был основан в Париже в 1837 году. Точно так же орден древнего и принятого (шотландского) обряда имел штаб-квартиру в городе Чарлстоне в США. Одним из его руководителей действительно был Альберт Пайк, написавший книгу «Мораль и догмы древнего и принятого (шотландского) обряда». Другой руководитель ордена, Макей, объявлял, что он есть новое перевоплощение магистра тамплиеров Жака Моле. Макей и Пайк держали у себя изображение Бафомета и череп Жака Моле, будто привезенный некогда каким-то масоном из Европы в США.

Музицируюший Люцифер в облике крылатого крокодила на сборище масонов (из «Дьявола в XIX веке»)

Однако все это лишь дало толчок для фантазий Таксиля, который заявил, что некий орден нового, реформированного и палладического обряда — это космополитическая ассоциация поклонников Сатаны, что они, контролируя все масонские общества, превратили их в подрывные организации. Да что там Чарлстон! Как «доказал» в своем двухтомном (две тысячи страниц книги крупного формата!) сочинении «Дьявол в XIX веке» доктор Батай (под этим псевдонимом скрывались Таксиль и его приятель, судовой врач Жюль Хакс), в самой Франции случались вещи и почище этого: на некоторые масонские сборища Люцифер являлся в образе крылатого крокодила, который играл на рояле и лишал чести своих восторженных почитательниц… «Дьявол в XIX веке» произвел сенсацию. Книга выдержала несколько изданий. Вдогонку Таксиль в 1890 году обрушил на публику новый опус — «Антихрист, или Происхождение франкмасонства и разъяснение его целей».

Успеху «Дьявола в XIX веке» немало способствовала ставшая известной трогательная история папессы из Чарлстона и жрицы Люциферова культа Дианы Воген. О ней имелись самые точные сведения: «среднего роста, приятного вида хорошенькая брюнетка с прической под мальчика, мадемуазель Воген с легкостью носит мужской костюм. Отнюдь не лишенная кокетства, она любит украшения; скромно, но элегантно одетая, она ограничивается порой только браслетом или булавкой в косынке и никогда не носит серьги. Прямота характера соединяется у нее с добрым и веселым нравом». В 1895 году появилась книга учёного-теолога доктора М. Германуса, написанная на основе материалов, любезно предоставленных Л. Таксилем. В книге под названием «Тайна ада, или Мисс Диана Воген» рассказывалось о том, что Диана — потомок оксфордского алхимика, розенкрейцера Томаса Вогена (о котором уже упоминалось выше). Диана имела копию письменного договора, заключенного 25 марта 1645 года ее предком с дьяволом Битру, а сама вышла замуж за беса Асмодея и отправилась с ним повеселиться на Марс.

Однако еще большую сенсацию произвело покаяние Дианы Воген. Поскольку она усомнилась в непогрешимости Иуды Искариота, бесы подвергли ее невыносимым пыткам. Сами они в точности напоминали тех, которых использовала церковь для изгнания бесов из одержимых злыми духами. Диана Воген была отравлена соперницей — поклонницей Сатаны Софьей Вальдер на заседании одной тайной ложи. Грешницу спасла мольба, с которой она обратилась, находясь в агонии, к Жанне д’Арк. В дальнейшем в борьбе с Софьей Вальдер Лиана использовала святую воду Лурдского источника. Однажды она накапала несколько капель этой воды в лимонад Софьи, причинив бесовке невыразимые страдания. Затем Лиана, раскаявшись, ушла в монастырь, предала анафеме свое бесовское происхождение, стала верной дочерью католической церкви и повела решительную борьбу с масонами. Об этом радостном событии торжествующе поведала парижская католическая газета «Круа» в номере от 12 июня 1895 года: «Наши читатели должны помнить о письмо напечатанном в „Круа“, в котором мы просили соединить наши молитвы, адресованные Жанне д’Арк, чтобы добиться обращения мисс Лианы Воген… Мы узнали из абсолютно достоверного источника, что мисс Диана Воген решительно порвала с палладизмом». По случаю столь радостного триумфа церкви монсеньор Лазарески отслужил даже специальную обедню в одном из римских соборов. А музыку, якобы сочиненную Дианой Воген, во время католических праздников повсеместно исполняли наряду с церковными гимнами (для пущего издевательства Таксиль уверял, что, мол, на деле эта музыка была написана одним из его друзей, дирижером оркестра марокканского султана Абдулы Азиза, и предназначалась для исполнения в гареме…).

В мистификацию включился еще один приятель Таксиля, итальянец Д. Маржиотта, написавший книгу «Палладизм», в которой доказывалось, что Люцифер руководит всем революционным движением в мире. Книга была снабжена предисловием гренобльского епископа, а ее автор награжден церковным орденом.

Таксиль подробно писал о том, что франкмасоны стоят за всеми явными и тайными политическими убийствами, происходящими в мире. Когда же франкмасоны не умерщвляют государственных деятелей, которые их обличают и отказывают им в покровительстве, разъяснял Таксиль, они убивают простых людей, спасая таким образом своих сторонников, виновных в совершении уголовных преступлений…

Так продолжалось двенадцать лет. Каждый год выходили все новые пухлые антимасонские сочинения Таксиля и его сотрудников. Эти «труды» восторженно расхваливала католическая пресса, они переводились на немецкий, итальянский, испанский и многие другие языки, выходили в богато иллюстрированных изданиях в разных странах. Таксиль был восторженно встречен на созванном клерикалами международном антимасонском конгрессе в Тренто, в котором участвовало 1500 делегатов из Франции, Австрии, Германии, Бельгии, Голландии и американских государств. Толпа вопила: «Это святой, святой!». Мистификатор посетил в Ватикане самого папу.

— Чего вы хотите, сын мой? — ласково спросил его Лев XIII.

— Умереть у ваших ног, и это мгновение будет для меня наивысшим счастьем! — отвечал Таксиль.

В церковных кругах раздавались призывы причислить Лиану Воген к лику блаженных, а неутомимый мистификатор, подогревая энтузиазм, послал отцам иезуитам в качестве вещественного доказательства существования «палладизма»… кусок хвоста беса Молоха.

Холодец, который бесцеремонный повар приготовил из копыта дьявола, настолько пришелся по вкусу клерикальной компании, что она лишь с большим запозданием сообразила, что к чему. 19 апреля 1897 года на заседании в Большом зале Географического общества в Париже Таксиль сам с большой помпой раскрыл мистификацию. В частности, он сообщил, что, когда была изобретена Лиана Воген, разыгрывать ее роль было поручено специально нанятой для этого секретарше-американке, которая одновременно являлась торговым агентом нью-йоркской фирмы по продаже пишущих машинок. Началось с того, что она восемь дней прожила за счет Таксиля в отеле под именем Лианы Воген, а потом за 150 франков в месяц писала на машинке под его диктовку многочисленные письма епископам и кардиналам о черных планах «палладистов», получая отеческие поощрения и благодарности от высших сановников церкви…

Да не посетует на нас читатель за небольшое отступление от темы.

Изучение архива М. А. Булгакова позволило установить, что главным источником для «демонической» сферы его замечательного сатирико-фантастического романа «Мастер и Маргарита» послужила вышедшая в начале века книга М. А. Орлова «История сношений человека с дьяволом». Из нее были взяты многие подробности махинаций нечистой силы — детали описания бала Сатаны и птичья лапа одного из подручных дьявола, полет на черных конях и грязная рубаха, в которую был облачен притворявшийся больным Воланд. А сам Орлов заимствовал все это из сочинений XVI и начала XVII в.: из трактата Мартина Дельрио «Контраверсы и магические изыскания» (1611 год), из книги Бороже «Удрученное благочестие» и других демонологических опусов. Из работы Орлова была извлечена и такая красочная «подробность» сеанса Воланда, как, например, черный кот вскочил на голову конферансье Жоржа Бенгальского. Урча, пухлыми лапами он вцепился в жидкую шевелюру и, дико взвыв, в два поворота сорвал эту голову с полной шеи. Потом по приказу Воланда кот нахлобучил голову на шею, и она точно села на свое место, будто никогда и не отрывалась. Ну а у Орлова некто Бордон, поносивший помощницу Сатаны, в самом патетическом месте своей речи «вдруг взревел благим матом, и в тот же миг его голова повернулась на своей оси ровно на 180°».

Но самое интересное здесь — это, конечно, имя приспешницы дьявола. Звали ее Лиана Воген, и весь отрывок взят Орловым из объемистого сочинения доктора Батая «Дьявол в XIX веке». В нем сказано, что Диана Воген простила Бордона и вернула его голову в прежнее положение. При этом доктор Батай нравоучительно добавлял: «Урок оказался суровым для Бордона, ему с тех пор опротивели привычные интриги и заговоры и даже сам палладизм. Через четыре дня после избавления от ревматических болей в шее он подал в отставку».

Орлов подробно изложил двухтомную фантазию Таксиля и Хакса, уделив ей целых 80 страниц, почти ¼ своей книги, но нигде не обмолвившись, что речь идет о разоблаченной несколько лет назад мистификации. И это несмотря на то, что к моменту выхода работы Орлова минуло Уже семь лет со дня достопамятного заседания в зале Географического общества во французской столице. К скрыто пародийному «Дьяволу в XIX веке» восходят и другие, если так можно выразиться, «реалии» демонической линии булгаковского романа, написанного как иносказание о тревогах и нравственных исканиях, о мучительных раздумьях над сплетенными в тугой узел сложными проблемами совсем другого времени.

Сближение «высокого», «потустороннего» и «низкого», приземленно-бытового — давний прием антицерковной сатиры (достаточно вспомнить Вольтера и Гольбаха или, чтобы быть хронологически ближе к концу XIX и началу XX в., Твена и Гашека). Авторы «Дьявола в XIX веке», не блиставшие литературными талантами, в своей пародии довели до крайних пределов этот прием, вместе с тем сохраняя видимость того, что повествуют о самых доподлинных происшествиях. Как же, однако, могло произойти, что глумливые несуразности и фантасмагории «доктора Батая» привлекли особое внимание писателя среди всего прочего материала, собранного в работе Орлова? Почему ехидная подделка «Дьявол в XIX веке» могла стать источником для булгаковского «романа о дьяволе» в XX столетии? Как случилось, что лишь слегка завуалированная издевательская насмешка оказалась пригодной не только для сатирических его страниц, но и для засверкавших, когда к ним прикоснулась кисть художника, красок «демонической» линии «Мастера и Маргариты»? Исчерпывающий ответ на это — дело специального литературоведческого (и, в частности, текстологического) анализа. Здесь же стоит обратить внимание на то, что Таксиль и Хакс как бы «модернизировали» традиционные рассказы о происках князя Преисподней, перенесли на почву современного города, снабдили «бытовыми» приметами представления о проявлениях дьявольского могущества в обыденном, прозаическом мире. Вобрав в себя в утрированном, доведенном до абсурда виде мрачные фантазии, порожденные атмосферой длительных идеологических и политических конфликтов былых столетий, «Дьявол в XIX веке» создавал готовую канву, содержал «набор деталей» для темы о вторжении потусторонней силы в запутанный клубок противоречий современной жизни.

Но вернемся к Таксилю. Назавтра после памятного собрания в зале Географического общества, 20 апреля 1897 года, газета «Матэн» сокрушалась: «Вести 12 лет игру с церковью, высмеивать священников, епископов, насмехаться над кардиналами и заставить самого святого отца (римского папу. — Е.Ч.) благословлять это надувательство — таковы предосудительные забавы, которыми занимался Лео Таксиль». Но одновременно взрыв хохота прокатился по всей некатолической печати, задавались каверзные вопросы насчет того, как быть теперь с догмами о непогрешимости римского первосвященника. Аббат Гарнье заявлял: «Мы верили в это, потому что и папа в это верил». Клерикальные журналы и газеты старались разъяснить, что, мол, папа никогда не доверял Таксилю. Возможно, что это и так, но римский первосвященник молчал все годы, пока длилась мистификация, и его примеру Ватикан предписал следовать немногочисленным скептикам из католического лагеря. После разоблачения мистификации католическая пресса, изрыгавшая потоки хулы и поношений на «негодяя Таксиля», пыталась исподтишка внушить мысль, что тот, мол, использовал подлинные документы о масонах, а теперь, подкупленный ими, это отрицает, что, может быть, подлинного Таксиля похитили и заменили другим лицом из верных палладистов, и т. д.

Церковная пресса утверждала, что мистификация была инспирирована самим масонством. Аббат Бесони, автор сочинения «Разоблаченное франкмасонство», заявил, что он имеет неопровержимые доказательства существования Лианы Воген, но ему запрещено их разглашать. Припертый к стене, он признался, что этими доказательствами была посылка Дианой Воген милостыни для раздачи больным беднякам, предпринимавшим паломничество к Лурдскому источнику с его «святой водой»… Позднее один из «истинных» разоблачителей масонства, оттесненный на задний план Таксилем, с горечью писал, что католики слушали с доверием его ничем не доказанные истории. «Слишком немногие даже среди наиболее просвещенных антимасонов не попались в ловушку. Духовные лица особенно поддались На удочку мистификации. Потребовались циничные декларации самого Таксиля, чтобы избавить их от иллюзии. Когда доказательства стали неопровержимыми, католическое антимасонство потеряло почву под ногами. Оно себя чувствовало подавленным насмешками, от которых спешило скрыться. Прошло несколько лет, в течение которых никто не осмеливался заниматься вопросом о масонстве». Констатируя эти факты, бывший соперник Таксиля добавлял: «Это было как раз то, чего желали тайные главари секты».

А «палладистские» вымыслы Таксиля остались в сознании верующих католиков в качестве не подлежащей сомнению истины.