Тела мертвецов

Морозная ночь

Первый день сражения при Стоун-Ривер[3] завершился разгромом федеральной армии, которая, не считая крайнего левого фланга, была сметена со всех исходных позиций. Усталые солдаты лежали за насыпью железной дороги, куда ранее отступили; в последние часы битвы эта насыпь служила им бруствером для отражения упорных атак противника. Местность за насыпью была открытой и каменистой. Повсюду высились громадные валуны, а между ними лежали мертвые солдаты-федералы, собранные здесь, чтобы освободить место для живых. Поле перед насыпью густо усеивали тела погибших солдат обеих армий, но их никто не убирал.

Среди убитых лежал меж валунами один мертвец, федеральный сержант, чье имя, похоже, никто не знал. Пуля угодила ему точно в середину лба. Один из наших хирургов — из праздного любопытства либо желая позабавить группу офицеров в час затишья (всем нам хотелось на что-то отвлечься) погрузил в рану свой щуп, и тот прошел насквозь через всю голову. Тело лежало на спине, с задранным подбородком и вытянутыми конечностями, окоченевшее и твердое, как сталь; бледное лицо, борода и волосы были покрыты инеем. Какая-то христианская душа набросила на умершего одеяло; но когда ночью резко похолодало, товарищ автора стащил с трупа одеяло и мы улеглись, накрывшись им сами.

Все лежали неподвижно и молча; расхаживали взад и вперед лишь солдаты в пикетах, выдвинутых далеко за насыпь. Любые разговоры были запрещены; попытка развести костер или хотя бы чиркнуть спичкой и разжечь трубку была бы воспринята как тяжкое преступление. Кони, бьющие копытами, стонущие раненые — все и вся, что могло производить шум, отправили в тыл. Ничто не нарушало тишину. Те, кому холод не давал заснуть, лежали вповалку на земле, дрожа, или сидели, обхватив себя руками, но не издавали ни звука. Каждый из нас потерял друзей, и все ждали на следующий день собственной гибели. Об этом стоит упомянуть: невозможно представить, что в мрачные часы той долгой ночи кому-нибудь взбрело на ум сыграть с нами отвратительную шутку.

На рассвете небо оставалось ясным.

— Теплый будет денек, — прошептал товарищ автора, поднимаясь на ноги в сереющем свете. — Нужно вернуть бедолаге его одеяло.

Труп сержанта лежал на прежнем месте, в двух ярдах от нас. Но поза была теперь иная. Тело лежало на правом боку, колени были подтянуты почти к самой груди, кисти рук — глубоко просунуты между бортами мундира. Воротник был поднят и закрывал уши. Голова ушла в поднятые плечи, подбородок упирался в грудь. Все говорило о том, что этот человек страдал от жестокого холода. Если бы не упомянутая ранее дыра от пули, мы решили бы, что сержант замерз до смерти.