Темная материя

Заключительные соображения Миноги

Итак, главный вопрос обо всем, что она тут нарассказывала, таков: было или не было? Или выразимся иначе: верила ли Минога, что весь этот безумный бред и вправду имел место? На самом ли деле Спенсер Мэллон установил связь с другим миром и выпустил орду духов и демонов? На самом ли деле она проникла в память Кита Хейварда и развлеклась дружеской беседой с литературно образованным демоном, говорившим со старомодным нью-йоркским уличным акцентом? Выбросили ли ее из лондонского автобуса, описалась ли она на мраморных ступенях перед божественной сущностью? Все, что она видела, могло оказаться результатом потрясения и страха, действием гормонов, продуктом интенсивных химических реакций в ее мозге.

Но.

Каким бы бредом, каким бы сумасшествием это ни казалось даже ей самой, она по-прежнему думает, что все происходило на самом деле. Пусть только в ее воображении, но она считает, что это было.

Много, много раз Минога говорила себе, что она гораздо большему научилась от старого доброго Двойняшки, чем от Спенсера Мэллона.

Она хотела рассказать об особой причине, почему верила, что все это сущая правда. О том, что случилось спустя много-много времени после того, как они закончили школу в Мэдисоне, после того, как Минога и Ли Гарвелл поженились, через много лет после наступления слепоты, — когда она активно участвовала в деятельности Федерации слепых, особенно в филиалах в Чикаго и Рихобот Бич.

В общем, произошло следующее…

— Ты в порядке? — спросил я.

— Буду в порядке, если дашь мне все объяснить, — сказала Минога.

В тот раз ее попросили съездить в Рихобот Бич и разобраться, сможет ли она решить проблему тамошнего филиала АФС прежде, чем задействуют полицию. Дело было уголовным: из казны пропадали денежные средства, регулярно, каждый раз понемногу, однако общий итог приближался к серьезной сумме, по меньшей мере пятизначной. Вы должны знать: Миноге очень нравится филиал в Рихобот Бич. Она много времени отдала, помогая создавать его, и согласилась сделать все, что в ее силах, как только к ней обратились.

Нет смысла сейчас рассказывать обо всем, произошедшем с ней в Делавэре. Минога решила их проблему. Заставила вора признаться. Оговорили план возврата украденной суммы, и она отправилась домой в Чикаго с чувством удовлетворения от хорошо выполненной работы. Однако история на этом не заканчивается. В этом курортном городке произошло событие, очень ее расстроившее и создавшее невероятные трудности в работе. Оно всколыхнуло в памяти пережитое на лугу, и ей пришлось собрать все силы, чтобы заставить себя не думать о прошлом и заниматься порученным делом. Из-за возложенной на нее миссии она не имела права показывать, что с ней творится неладное, хотя ей пришлось пережить сильное раздражение и неприязнь, даже отвращение, включавшее в себя немалую порцию откровенной ненависти. Если б она себя выдала, проявив хоть намек на смятение, вся миссия провалилась бы.

Вообразите хороших размеров зал заседаний с большим столом посередине. Свет выключен, поскольку все присутствующие слепы. Теперь представьте удушающе роскошную обстановку. Массивные золотые подсвечники, золотые колпачки для тушения свечей. Несколько гобеленов, хрустальная люстра. Они не могли видеть этого, но обстановка была нужна для создания определенного настроения, чтобы дышать особым воздухом, решая что-то основательное, что-то грязное по своей сути. В той самой комнате Минога провела около часа с женщиной, совершившей убийство.

Ее история, а это была всего лишь история, всплыла совершенно неожиданно. К краже денег она не имела никакого отношения. Совершившая убийство женщина пыталась удивить ее — Минога не собиралась ее сдавать. Они могли говорить о чем угодно, зная, что наказания не последует. Однако эта женщина солгала ей. Она переврала события, чтобы выставить себя жертвой, а не убийцей.

Бывший любовник ее ослепил, и ее свидетельские показания отправили мужчину за решетку. Когда его выпустили, он разыскал ее адрес и позвонил, попросив о встрече. Она отказывалась, но он просил и умолял, и она наконец согласилась выпить с ним чашечку кофе неподалеку от ее квартиры. В тот день все складывалось на удивление удачно, и, когда он попросил разрешения проводить ее до дому, она согласилась. Когда в своем рассказе женщина дошла до этого момента, Минога почувствовала — она уверена, что почувствовала, — что за ее спиной возникло чье-то присутствие. Ей понадобилась пара секунд, чтобы понять или, если хотите, вообразить, что это был Кит Хейвард, некая частичка Кита Хейварда присоединилась к рассказчице.

Женщина поведала, что мужчина протащил ее через пустырь в овраг, где повалил на землю, сделав вид, будто собирается изнасиловать, но отпустил и сказал: мол, хотел дать ей понять, что он чувствовал каждый день все проведенные в тюрьме годы. А она, говорит, пришла в такое бешенство, что схватила камень и ударила его по голове. Тут на сцене появился молодой обожатель рассказчицы: помог ей отряхнуться и привести себя в порядок, а потом вернулся в овраг и избавился от тела.

Когда в рассказе женщина дошла до пустыря, Минога почувствовала, как на плечо опустилась рука Кита Хейварда. Минога почти слышала, как он дышит ей в ухо, едва ли не вплотную прислонив свою голову. Ощущение было такое, будто сзади обнимал слизняк. Охваченная испугом и отвращением, она не шевелилась и, конечно же, не могла дать понять остальным, что происходит. Но она знала: Киту Хейварду очень нравилась история, прямо-таки завораживала. Когда рассказ закончился, его пробило что-то вроде экстатической дрожи — какой-то дьявольской разновидности оргазма. Его завел рассказ об убийстве, решила она. А еще подумала, что обязана ему очень многим.

Да, Минога очень многим обязана ему. По крайней мере сомнительным удовольствием от истории женщины. В конце концов, в последний день жизни Кита она совершила путешествие через его память и рассудок. К тому же не исключено, что он пожертвовал собой ради нее. Она не уверена, что именно это произошло, но отрицать не возьмется. Она много времени провела во внутреннем мире Кита Хейварда, в душе осталось сильное ощущение единения с ним, и поэтому он смог присоединиться к ней в тот отвратительный момент. Ничто бесследно не проходит, что бы ты ни думал на этот счет.

Через пару месяцев она все это прокручивала в голове — просто потому, что не могла не думать об этом, — и ей припомнилось, как она отчетливо почувствовала, что, как бы это ужасно ни звучало, Хейвард получал чрезмерное удовольствие и оно было слишком сложным, поскольку он и она слышали по-разному. Он услышал много больше, чем она, но она даже не представляет, что там было. Немного времени спустя, как-то днем, когда она работала над докладом в своем кабинете здесь наверху, ей вдруг пришло в голову, что слизняк Кит Хейвард сразу же понял, что женщина лжет. Она назначила встречу, заманила мужчину в овраг, а ее обожатель выскочил из кустов и убил его. А Кит Хейвард, будто побывав в шкуре убийцы, неимоверно возбудился от ее лжи.

— Вот почему я думаю, что все было на самом деле, — сказала Минога. — В той комнате я чувствовала его рядом. Старинный наш дружок Кит Хейвард вернулся обналичить долговую расписку с моей подписью. До сих пор не пойму, как я продержалась до конца собеседования с той женщиной. Прежде чем продолжать заседание с коллегами из АФС, мне пришлось подняться к себе в номер и принять душ. «Вот и хорошо, — сказала я себе. — Теперь я точно знаю, что это правда, теперь я точно знаю, что именно так все и произошло на самом деле».

Минога устало откинулась на спинку кресла, руки бессильно свесились по бокам.

— Все. Выговорилась. И рассказывать больше нечего. Разве что… Я не верю, что Шейн погибает в конце фильма. Мэллон большой мастер по части компостирования мозгов.

— Согласен, — сказал Гути. — Я, кстати, тоже сомневаюсь, что он умер.

— Конечно нет, — сказал Боутмен.

— Шейн никак не мог погибнуть, — сказал Дон. — Минога, ты верно уловила.

Один за другим они одобряли ее и соглашались со всем, что она рассказала. Они все встали на сторону Миноги, они поверили.

— Ты ведь с нами, Ли? — спросил Дон. — Хотя я не должен спрашивать.

— В конце того фильма Шейн погиб, — сказал я. — Он умер еще до того, как свалился на землю.

Все потрясенно молчали.

— А в конце «Касабланки», — сказал я, — Хэмфри Богарт и Клод Рейнз идут прямо на пропеллер того самолета, и их рубит в клочья.

Медленно-медленно Гути, Боутмен и Олсон повернули головы ко мне. Ли Труа фыркнула. Мужчины отвернулись от меня и взглянули на нее. Гути показал на меня и засмеялся. Дон помотал головой, качнулся назад в кресле и расплылся в ухмылке.

— Я такой юмор не понимаю, — сказал Джейсон. — Прости, не улавливаю смысла.

— А тебе и не надо улавливать, — сказала Минога. — Ты и так хорош.

В предчувствии долгого вечера мы приготовили целую гору еды. После того как Минога закончила историю и подбодрила Боутмена — по-доброму, но немного фальшиво, мол, несмотря на отсутствие у него даже зачатков чувства юмора, он нисколько не падает в ее глазах, — все последовали за нами в гостиную и принялись угощаться нарезкой деликатесной говядины от филейного края, жареными цыплятами, приготовленной на пару овощной смесью и аспарагусом, обжаренными в масле грибами, сладкими картофельными чипсами и, в честь призрака Кита Хейварда, вишневым пирогом, который я привез из соседней кондитерской. Бутылки пино-нуар «Русская река», каберне совиньон «Напа Вэлли», охлажденный шестнадцатилетний односолодовый скотч, двадцатилетний бурбон, вода с айсбергов и виноградный сок «Уэлч» стояли на буфете в компании стаканов, ведерка со льдом и щипцами.

Все почувствовали, как разговор перетек от захватывающего к разочаровывающе скучному и рассыпался на редкие паузы, когда слышны только позвякивание серебряных приборов по китайскому фарфору и перестук кубиков подтаявшего льда в стакане с виноградным соком.

Я спросил:

— Ладно, допустим, тот паренек, Милстрэп, безнадежен, но могло так быть, что меньше всего он жаждал умереть?

— Не думаю, — ответил Дон. — Не думаю, что в том мире вообще что-то умирает. Они даже не стареют. Они просто становятся все более и более сумасшедшими.

— А может, это нечто вроде освобождения? Своеобразное избавление?

— По моим наблюдениям, — сказал Гути, — мир не становится лучше, когда ты сходишь с ума. Все становится только хуже, и очень быстро.

— Но не в случае с Милстрэпом, — сказал Боутмен. — Последний раз я видел его года полтора назад. Он сидел на бордюре тротуара Моррисон-стрит и вроде как просто глазел на проходящих мимо студентов. Видок у него тот еще: шорты-хаки, рубашка с короткими рукавами, полосатый пиджак. Башмаки на босу ногу. По-прежнему одевается как студент середины шестидесятых.

— Порой спрашиваю себя: где он откапывает такую одежду? — заметил Дон. — Может, где-то есть пункт благотворительной раздачи?

— Понятия не имею. Дело в другом: он не похож на сумасшедшего. И внешне не так безнадежен, как тогда. Бог мой, было время, я, завидев этого парня, старался перейти на другую сторону улицы, только б не идти рядом. Хотя на Моррисон-стрит он выглядел каким-то пришибленным и потрепанным. Помахал мне, а улыбка на лице грустная-грустная…

— Может, это он прощался… Жаль, он ко мне не приезжал. — Гути набил рот паровой морковью, прожевал. — И хорошо, что не приезжал…

Немногим позже стареющие мужчины, носившие в себе тлеющие уголечки Крохи, Ботика и Гути, распрощались, обнялись со мной, поцеловали Миногу, страшно уставшую, и разошлись.

Мы с женой закрыли входную дверь и отправились назад в гостиную убирать со стола. Когда она, ополоснув посуду, вернулась из кухни, я сказал:

— Иди спать, солнышко, я здесь справлюсь.

— Я только кое-что еще уберу.

Она ухватила за ножки несколько винных бокалов, а свободной рукой взяла короткий пузатый коктейльный стакан, от которого, словно круги по воде, расходились волны аромата дорогого виски.

— Кстати, хочу спросить тебя кое о чем, — сказал я и посмотрел на нее так, по моим ощущениям, неуверенно и двусмысленно, что мне почудилось, будто именно этот взгляд остановил жену, собравшуюся было обратно на кухню.

«Нет, — подумал я, — не из-за того, что посмотрел на нее. Как такое может быть? Она что-то уловила в моем тоне».

— О, — проговорила она равнодушно, — спроси, пожалуйста.

Мелькнуло чувство, будто она знает, о чем я хочу спросить. И все равно решился.

— Я подумал, как здорово, что ты, когда порхала, видела нас на летней веранде паба «Кэмден». И каким чудным был июль семьдесят шестого. Я ведь до сих пор помню, как смотрел на того жаворонка.

— И я помню, как ты смотрел на него.

Она помнит тот момент с разных точек зрения, понял я.

— Ну, продолжай, — попросила она.

В душе родилась необъяснимая уверенность: она знает, о чем я думаю.

— Интересно, а ты видела, как я строил из себя круглого дурака на набережной перед твоим отелем?

— Это не мой отель, но — да, видела. — Она вернула бокалы на стол и уронила руки по бокам. — Разумеется, когда мне было семнадцать, я не могла быть уверена, что это ты там сидишь в засаде. Только потом поняла.

— Я вел себя как идиот, — сказал я.

— И при этом знал, что ведешь себя по-идиотски, — сказала она. — И поэтому купил дурацкую шляпу и жуткие очки.

— Я могу извиниться прямо сейчас?

— Ты можешь делать что угодно. Как и Джейсону Боутмену, я скажу: ты хорош такой, какой есть.

— Честно?

— Так же честно, как и тогда. Может, чуточку честнее.

Я улыбнулся и понял, что она почувствовала мою улыбку.

— Мы ведь больше не хотим знать никакого Джейсона?

— Что хорошего могут дать четыре десятка лет воровской жизни? Он стал занудой. Но, может, он всегда и был таким — просто мы не замечали.

С этими словами Минога кончиками пальцев нащупала бокалы и взяла в руку, подобрала стакан из-под виски и уверенно направилась в кухню. Я последовал за ней с двумя полными горстями столового серебра. Она сгрузила бокалы на стойку, а я, управившись с серебром, поставил стакан в посудомоечную машину, а винные бокалы — в раковину.

Она облокотилась на разделочный столик и ждала меня.

— То, что ты сделала, — это замечательно, — сказал я.

— В смысле — тогда или сейчас?

— Только что. В гостиной, вместе с нами.

— Спасибо. Я пошла спать. Устала, сил нет.

Я подпер щеку ладонью и посмотрел на нее.

— Кстати, раз уж мы не закончили об этом, — сказала она, — тебе следует знать вот что: я уверена, Кит Хейвард на самом деле совершил нечто героическое. Во всяком случае, самоотверженное.

— Ты и правда считаешь, что он пожертвовал собой? Ты же сказала, что сомневаешься.

— А никто не хотел услышать этого. Джейсон и Гути — их воротило от одной мысли об этом.

— Но на Хейварда совсем не похоже, согласись.

— Соглашусь. Но я была с ним, я тогда пошла ужинать с ним. Он был просто убит горем, только не сознавал этого, но ведь он вправду любил Миллера своей жалкой любовью, как умел. И страшно мучился оттого, что отдал его в лапы своему дяде-выродку.

— Но каким образом это… Почему же он…

— Пожертвовал собой ради меня? Потому что знал, что я поняла про Миллера. Что он не был исчадием ада, абсолютным злом, что теплился в нем слабенький огонек…

— То есть заплатил своей жизнью за твою…

— Мередит наверняка решила, что он это сделал ради нее, что он спас ее жизнь. Может, это ее иллюзия, как, впрочем, и моя. Этого уже не узнать. Но я видела его мысли. Он знал, что я поняла.

— Выходит, он…

— Заглаживал свою вину за Миллера, — сказала она. — Именно так. Вот что я думаю.

— С ума сойти.

Я взял ее руку и поднес к своей щеке. Она не отняла. Пару мгновений мы так и стояли, молча и не шевелясь.

— Продолжай, — сказала она.

— Такое чувство… Словно… Словно нас с тобой освободили.

— Ты тоже так чувствуешь? Хорошо.

— Да, чувствую, — сказал я.

Она наконец улыбнулась мне. Погладив меня по щеке, уронила руку.

— Ну, а поскольку ты теперь свободный человек, чем собираешься заняться?

— Вот так прямо сейчас и не скажу.

— Ты не хочешь написать книгу о Мэллоне и о том, что все мы сделали?

— А знаешь что? По-моему, я ее уже написал.

— Вот как. — Она снова улыбнулась. — А дальше?

— А дальше я сделаю что-нибудь еще. Это придет ко мне, верно?

— Почему ты всегда пристаешь ко мне с вопросами?

Я не удержался, и с губ слетел родившийся в глубине души смех.