Темная материя

Версия Мередит

Нельзя сразу рассказывать о церемонии, нужно заходить с самого начала.

Тупой и надменный, Мэллон по зову своего маленького сердца поражал воображение последователей показушным фейерверком, который надеялся состряпать. Типы вроде Мэллона жадны до поклонения, они глотают всю любовь, а потом скулят, что ничего не осталось. И что бы ни говорили, они от этого тащатся.

И чем талантливее эти люди, тем больше вреда наносят.

Так что, прежде чем перейти к случившемуся на Юниверсити-авеню и в окрестностях, я расскажу про тот день.

В то воскресенье с самого утра все как-то не задалось. Что бы там ни болтал Мэллон о великом дне, он откровенно трусил. Заявления, будто у него предчувствие, что на этот раз все его труды и изыскания должны окупиться сполна каким-то невиданным образом, только усиливали беспокойство. Можно рассчитывать, что студенты колледжа придут в назначенное время, но как насчет этих балбесов-старшеклассников? Они скачут туда-сюда, как резиновые мячики, их жуткие родители не потрудились привить хотя бы понятие дисциплины своим детям. Из класса в класс им удавалось переводиться лишь по одной причине: они переходили из помещения в помещение, подчиняясь жестким школьным порядкам, кроме, разумеется, тех дней, когда прогуливали уроки, тайком выскальзывая через двери или окна, и «зажигали» на воле.

Чтобы обеспечить участие школьников в ритуале, Мэллон велел им встретить его на южной стороне капитолия в полдень, и — чудо из чудес — настолько велико было их обожание, что они явились. Он отвел их к старому кинотеатру на площади, купил билеты на «Русские идут! Русские идут!»[32], проводил до буфета, разрешил заказать себе конфеты, попкорн и безалкогольные напитки по желанию, провел к незанятому ряду и велел рассаживаться и обжираться своими конфетами. «Твизлерс» и «Гуд энд Плэнти» на ланч — вот везуха, правда? Им велено было отсидеть два сеанса, после чего выходить. Он будет ждать их, все вместе они отправятся встречать остальных на Юниверсити-авеню.

Мэллон честно отсидел перед сеансом оглушительно-ошеломительное выступление органиста на огромном «Вурлитцере», который выплыл из оркестровой ямы. Ребята были в восторге от того, как маленький лысый человечек размахивал руками и раскачивался, а громадный орган выл, мычал и вопил так громко, что стены и пол дрожали. А когда не перестававший молотить по клавишам лысый человечек вновь погрузился под сцену, свет погас и поднялся занавес — все это гуру описал Мередит, когда они выбрались на дорогу, — великий учитель сообщил возбужденным детишкам, что ему надо кое о чем позаботиться, но они увидятся перед кинотеатром меньше чем через четыре часа. Наслаждайтесь фильмом.

Мэллон выскочил из зала и, тряся своим хозяйством в штанах из чертовой кожи, прямиком рванул на квартиру Мередит Брайт на Джонсон-стрит, где попытался отвлечься от все возрастающих тревог сбрасыванием одежд и затаскиванием ее в постель. А она не так уж и сопротивлялась. Мэллон был тогда ее обожаемым наставником, Учителем. Из-за чрезмерного нервного напряжения он кончил слишком быстро, а Мередит была тогда еще такой дурочкой, что обвинила в этом себя, поэтому раскрутила его на второй раунд, куда более успешный, после чего он заснул так крепко, что пустил струйку слюны на подушку. Ох, Маэстро.

Он спал, она гладила его красивые волосы и перечитывала «Тело любви». Совокупившись дважды, Мередит изучала главу о том, что документы создают внутреннее противоречие между фетишизмом и волшебством, а противоречие естественно приводит к мыслям о прообразе и осознании, что ничто и никогда-никогда не происходит в первый раз. Поскольку все в мире строится на бесконечно повторяющейся революции, обновления — как спенсеровские! — происходят снова и снова во все времена. Когда ее возлюбленный потянулся и причмокнул губами, она очень постаралась осуществить еще одно обновление, но Спенсер, который был сейчас такой благородный, его пенис такой шелковисто-нежный и спокойно-обвисший, грудь такая широкая и мужественная, руки — такие красивые и сильные, отбил у нее желание, заявив, что должен отправиться куда-нибудь перекусить, а потом встретить ребят после второго просмотра «Русские идут! Русские идут!». Прошу прощения, Учитель пребывал в состоянии «я должен побыть один», под воздействием заклинаний типа «моя душа принадлежит одному мне», всегда таких пленительных, когда используются против других людей.

Оставшись в одиночестве, она заметила, что в квартире бардак и грязь, а без ровного дыхания Спенсера рядом «Тело любви» казалось лишь нагромождением несвязанных предложений. Мередит отложила книгу на кресло, а потом в приливе отвращения сбросила на пол. Пощелкала пультом телевизора, но нашла одни мыльные оперы, смотреть которые было невозможно: настолько они похожи на ее жизнь, хотя кое-кто из актеров чудо как хорош. Мередит Брайт никогда не впадала в кому, не страдала амнезией и не узнавала о существовании близнеца-злодея, но ей всегда отчего-то казалось, что происходящее вокруг слишком напоминает сериал: мальчишки падали перед ней ниц как минимум три раза в год, думали, что они неотразимо оригинальны, когда бренчат на гитарах под окном, сходили с ума прямо на глазах; сказать по правде, девчонки — тоже частенько, в том или ином смысле. А что касается родни, забудьте об этом, они даже выглядели как авторитетные фигуры из мыльных опер: исполнительные директоры корпораций, комиссары полиции, старший медперсонал и красивые, но ненадежные дедушки с бабушками. В конце концов Мередит примирилась с ничтожностью своего существования и вышла побродить, чтобы убить время до назначенной встречи.

Она прошла совсем немного по Стейт-стрит, когда услышала шум и крики: где-то неподалеку проходил антивоенный митинг или акция гражданского неповиновения.

Втайне от всех Мередит не любила даже само слово «инакомыслие», оно вызывало у нее почти болезненное отвращение — из-за этого столько грязи, буйства, жестокости. Только когда злилась на Спенсера Мэллона, она могла себе признаться, насколько глубоко ей безразличен Вьетнам, тягостна тема прав негров. В Арканзасе никто из ее знакомых не безумствовал по этому поводу; почему же люди настолько безрассудны здесь, в Мэдисоне? Почему не могут просто предоставить событиям течь своим чередом?

Голоса, искаженные мегафонами, скандирование, полицейские сирены, гул толпы и топот ног по мостовым — очаг хаоса очень близко, она ощущала его, даже не видя. Мередит пошла в обход, подумав, что Мэллону наверняка понравился бы этот рев и уж точно он заявил бы, что это знак.

Она шла на запад, пытаясь определить, где заварушка. Митинг, несомненно, начался где-то за библиотекой, между Стейт-стрит и Лэнгдон-стрит, как обычно, хотя, признаться, протесты и демонстрации, пикеты, сборы подписей под петициями, диспуты-семинары и забастовки происходили на всей территории кампуса и окрестностей. Никогда не знаешь, где нарвешься на человека с мегафоном, мрачную толпу, перекрывшую вход в учебный корпус, ряды раздраженных полицейских, сдерживающих бородатых юношей и крутящихся рядом в трико и «данскинах»[33] девушек. Или конных полицейских, глядящих, как надзиратели, на шеренгу белых висконсинских хиппи в джинсовых куртках и молодых негров в коже и черных очках — держащихся за руки и раскачивающихся в искусственном, как считала Мередит, экстазе.

Миновав следующий поворот, она наконец начала понимать, что происходит. Насколько хватало глаз, улица и тротуар завалены смятыми и разодранными плакатами и листовками. Расщепленные доски — остатки то ли стола, то ли заградительного барьера. Там и здесь среди разбросанных бумаг валялись предметы одежды: футболки, толстовки, кеды. Мередит прибавила шагу, понимая, что движется прямо к эпицентру беспорядков и насилия. Крики становились громче. Она подходила к перекрестку в одном квартале от места встречи, к углу Юниверсити-авеню и Норт-Чартер-стрит. И тут небольшая группа ребят, человек шесть, со всех ног кинулись в переулок. Некоторые рыдали на бегу. У одного мальчишки голова была повязана рубашкой с расцветающим кровавым пятном. Мередит окликнула их, спросила, что случилось, но они не обратили внимания.

Полиция разгоняла проходившую вне территории учебного заведения демонстрацию, так называемую попытку «выйти в народ», о которой Мередит что-то где-то слышала. Вместо того чтобы прекратить сопротивление и разойтись, толпа демонстрантов шагала по улице, вынуждая полицию к атаке. В итоге студентам пришлось бежать по Юниверсити-авеню, а помахивающим дубинками копам — гнаться за ними. Шум доносился именно с того места, где была назначена встреча группы Мэллона. Мередит окатило страхом и раздражением, отвращением и паникой. Вопреки инстинкту самосохранения, она все же заставила себя свернуть с Юниверсити-авеню. Когда она дошла до Норт-Чартер и страшный шум обрушился на нее, Мередит собрала всю решимость и стала пробираться через толпу бегущих навстречу студентов.

Вокруг царил ошеломляющий хаос. Улица была усыпана невероятным количеством мусора: длинные полосы, оторванные от плакатов, бутылки, банки из-под пива, разодранные книги, щепки и доски. Кое-где лежали человеческие тела, их окружили студенты с развевающимися волосами и в расклешенных джинсах. Они стояли, не сходя с места, и орали на разъяренных полицейских в «космических» шлемах с защитными масками, а те орали в ответ, угрожая поднятыми дубинками. Молодые люди, упавшие от ударов полицейских или сбитые толпой, силились уползти незамеченными. Копы с открытыми лицами шныряли среди побоища, отлавливали ребят и тащили в черные фургоны с беспощадностью роботов.

Мередит взглядом выхватила из толпы Хейварда и Милстрэпа, они с вытаращенными глазами наблюдали за разверзшейся перед ними преисподней. Огромный коп на монументальном черном коне пронесся по улице с поднятой, как сабля, дубинкой, разбрасывая молодежь, словно ветер — конфетти. В дальнем конце он развернулся и двинулся обратно, решительно гася оставшиеся очаги сопротивления. Глядя ему вслед, Мередит увидела, что Хейвард и его сосед заметили ее и делали знаки: мол, стой там, мы проберемся к тебе.

— Выходит, в тот день была мощная акция протеста студентов, которая переросла в массовые беспорядки? — вырвалось у меня. — Как же так получилось, что я впервые слышу об этом?

— Да потому, черт, — ответил Олсон, — что протесты, демонстрации и бунты в те дни были повсюду. Они нас просто немного задержали. Подумаешь. Даже «Капитал Таймс» не особо распространялась об этом. Пару абзацев.

— Потому что «Кэп Таймс» хотела сгладить и приглушить все антивоенное, неужели не понял? Вы настолько закопались в своем мирке, что даже не замечали, как все вокруг разваливается на части, вам было наплевать, что мы настолько не вписываемся в схему.

— Какую такую схему? — искренне изумился Олсон.

— Нет, ты просто невыносим! — взвизгнула Мередит.

Открылась дверь, и в щель просунулась блестящая лысина Вардиса Флека. Госпожа отослала его небрежным взмахом руки. Я припомнил кое-что из скупых рассказов жены о днях, проведенных под чарами Мэллона перед обрядом в низине.

— Да, схема была, — сказал я.

Мередит Уолш повернула ко мне искаженное яростью лицо и просверлила меня вопросительным взглядом.

— Вы хотите сказать, что составили гороскоп группы и определили время и место события. Предполагалось, что вы начнете до… Не помню. Семи тридцати?

— Точно, — сказала она. — Дональд, помнишь? Ли помнит, а ведь его там не было. Знаешь, сколько трудов стоило это все, как трудно было просчитать звездную карту и составить гороскоп? Я сделала это за спасибо, ради любви, и ни один из вас, болванов, не воспринял это всерьез.

— Да ладно, не кипятись, — сказал Олсон. — Как сложилось, так сложилось.

— Нет, ты не помнишь. Нас держали минут девяносто, а то и больше. А потом все изменилось. Благоприятное время ушло. Надо было отложить, надо было перенести дату мероприятия. Надо было убираться домой в свои хибары и ждать, пока я разработаю новую схему и у нас появится новая возможность достичь успеха.

— Какие-то паршивые полтора часа… — проговорил Дон.

— Даже час имеет значение, Дон.

— Если помнишь, у Спенсера на этот счет были сомнения.

— К несчастью, — ответила она.

Когда группа наконец воссоединилась, Мэллон отказался слушать Мередит. Ну, не то чтобы отказался — просто не принял во внимание ее тревоги и пропустил мимо ушей советы. Отшил ее — вот что он сделал. А ведь когда они собрались среди грязи и обломков после разгона демонстрации, было уже полвосьмого и быстро смеркалось. Все расчеты полетели к черту, а если она правильно понимала астрологические знаки, положение стало угрожающим. Если вы пропустили «окно», если оно захлопнулось перед вашим носом, лучше переждать пару дней. Во всяком случае, именно так она объяснила ситуацию. Пока все стояли и болтали на потемневшем от воды тротуаре, усыпанном мокрыми листовками, Мередит поняла, что ее предостережения для Спенсера — пустой звук. Он неудержимо рвался вперед, и ничто не могло его остановить.

Если ищете виноватого — выбирайте его.

Студенты разбежались, копы и пожарные наконец разбрелись по участкам и станциям писать рапорты и оформлять арестованных. Мэллон и старшеклассники появились из-за бетонных стен многоэтажной парковки, где пережидали заварушку. Мередит заметила, что, за одним исключением, все были подавлены. Кита Хейварда — то самое исключение — будто бы развеселило бесплатное зрелище. Насилие будоражило парня, походка становилась легкой, в глазах зажигались искорки. В таком вот задорном, энергичном настроении, подметила Мередит, Хейвард совсем не выглядел противным. И мог показаться даже отчасти привлекательным в своей экстравагантности. Такое преображение немного напугало ее, но больше заинтересовало. Оно навело на мысль о губительной, неожиданной силе Хейварда, наверняка связанной с «секс-гнездышком», о котором он пару раз намекал ей.

Он старался держаться как ни в чем не бывало. Когда она махнула рукой на Мэллона и повернулась к разоренной улице, он встретился с ней глазами — только представьте, Кит Хейвард смотрит ей в глаза, видимо, вновь вспомнил «секс-гнездышко». А почему нет? Может, стоит подумать. Мередит не сомневалась, что ей удастся управлять Хейвардом, независимо от того, что у него на уме, и, если повернуть так, будто он ее приглашает, будто у них свидание, Спенсер Мэллон сразу заметит — вот и отлично.

Она обнадежила Кита Хейварда легкой улыбкой и проследила, как та попала точно в цель.

Мэллон выступил перед ними с краткой речью, попросив успокоиться, собраться с мыслями и подумать о стоящей перед ними задаче, отвести от себя отрицательную энергию. «Даже ты, Кит», — сказал он. При этом Хейвард надулся, Милстрэп фыркнул, а она осознала, что Милстрэпу нравилась отрицательная энергия Хейварда, вот подонок. Там, на лугу, им надо быть сильными. Способны они на это? Способны они выбросить из головы эту неуместную задержку? Врал, конечно. Сам-то он уже давно все решил. Он посмотрел на Дональда и спросил: «Ну как, готов, Кроха? Можем мы собраться с силами?» Ошарашил его, дал понять, что Дональд, а не этот пацан Ботик был лидером маленькой группы. И Дональд сказал… Помнишь, что ты сказал, Дональд?

— Я сказал, что мы уже собрались, — мрачно ответил Дон.

Вот-вот. Дональд высказался, Дональд дал ему то, чего он хотел. Спенсер от удовольствия чуть слюнки не пустил. О’кей, говорит, тогда — вперед, наш караван? Он не смотрел на Гути и Миногу, но Мередит — смотрела, и, надо сказать, оба выглядели слегка осунувшимися. Малость выпотрошенными. Особенно Гути. За всю жизнь Мередит очень редко ощущала в себе материнские порывы, она, простите, немножко из другого теста, но тут она едва не подхватила Гути, чтобы утащить прочь. Странное дело: хотя Мередит знала, что Гути по уши влюблен в нее, как большинство мальчишек, весь этот жуткий день он не сводил глаз с Миноги — она что-то значила для него, это точно.

И вот они потопали через город, и, чем дальше удалялись от Юниверсити-авеню, тем быстрее таяло волнение. Все казалось абсолютно нормальным, и не верилось, насколько диким стал мир. Некоторые жилые районы Мэдисона напоминали Новую Англию или пригороды Сан-Франциско. Солидные дома, деревья вдоль тротуаров — в таких местах чувствуешь себя хозяином жизни. Вот по этим милым «профессорским» улицам они неторопливо шагали за своим дубоголовым вождем к краху и гибели. Вскоре начались дома поскромнее и более удаленные друг от друга, а потом группа пошла мимо литейных цехов, механических мастерских, магазинов автозапчастей, заборов из сетки-рабицы, преграждавших подход к грязным окнам, в которые и так никто и никогда не захочет заглянуть… И наконец выбрались, или вышли, или с гордым видом появились на Глассхаус-роуд.

Инстинктивно ребята подтянулись ближе друг к другу. Спенсер перебрался в хвост процессии, как бы защищая с тыла, и проворковал что-то вроде: «Топаем, ребятки, вперед, мои хорошие, бояться нечего, разве только папа Миноги захочет выйти еще на один раунд кулачного боя…»

Что доказывало: Мэллон не был настолько искренен и оптимистичен, как пытался изобразить. Кто и когда слышал, чтобы Спенсер Мэллон нес слащавую чушь типа «ребятки, мои хорошие», — логично? Гути что-то шепнул Миноге. Неудивительно после такого идиотского прокола. Не то чтобы Мередит питала особую симпатию к Миноге, ведь та совсем недавно несколько раз по вечерам ходила на свидания со Спенсером… Кстати, интересно, Ли Гарвелл, «двойняшка» девушки, в курсе?

Вы потрясены? Потрясением это было для Мередит, уверяю вас: любовник, Учитель, наставник предал ее в известной степени, притащив сюда эту школьницу после того, как они поцапались — отгадайте: из-за чего, из-за кого? — из-за этой же самой школьницы. Мередит мечтала, что он останется с ней или заберет ее с собой, если и правда уедет после обряда, как планировал. А предатель отправился на свидание с этой девчонкой, которая, если честно, была прелесть какой хорошенькой, этакой личинкой Одри Хепберн. Мало того, он пригласил ее в лучший ресторан в городе, «Водопад».

Вы разве не знали об этом, Гарвелл? В «Во-до-пад».

Я повернулся к Дональду и увидел на его лице ответ на вопрос, который не успел задать.

— Не знал. А ты знал.

Олсон помялся и сказал:

— Да. Спенсера тянуло к ней.

— «Спенсера тянуло к ней», — передразнила Мередит. — Разве? По-моему, его тянуло ко мне.

— Хм, — сказал я. — Водил в «Водопад»? Она не рассказывала.

Олсон скривился, будто укусил что-то твердое и услышал хруст — не исключено, собственного зуба.

— Все это было так давно, — сказал я, отрекаясь от бессонных часов предыдущей ночи. — Нет, я, разумеется, удивлен, только сейчас это не имеет абсолютно никакого значения.

— Мне вот что интересно, — подала голос Мередит. — Рассказала ли вам ваша подружка что-то в ту ночь, когда вернулась домой, или, может, на следующий день? Вы ведь наверняка спрашивали.

— В ту ночь я ее даже не видел, да и днем, насколько помню, мы почти не разговаривали. Вечером у нее дома никто по телефону не отвечал. Как выяснилось, она сбежала с луга с Ботиком — Джейсоном Боутменом — и всю ночь пролежала у него на диване. Когда я пришел к Ботику, он меня не пустил. Сказал, все паршиво, он не может сейчас говорить об этом, а Минога только что вырубилась, не хочет никого видеть, даже меня.

— Но когда вы наконец встретились и смогли поговорить наедине, что она рассказала?

— Ничего. Сказала, что ничего не может мне рассказать. Бесполезно расспрашивать, поскольку, раз она сама ничего не поняла, я тем более не пойму. Ли страшно злилась на Мэллона — единственное, что было ясно. Я думал, оттого, что он удрал и оставил их расхлебывать случившееся. А еще потому, что увел Дона, ее лучшего друга. Нашего лучшего друга.

— Как мило, — вставил Олсон. — Но, Мередит, давай дальше.

— Да, прошу вас, продолжайте, — сказал я. — Я хочу услышать, что происходило во время обряда.

— В добрый час, — сказала Мередит. — Я там едва не рехнулась, на этом лугу. Народ болтает о горах трупов, миллионах собак, стаях чудовищ, вылетающих из оранжевых облаков… Ничего такого я не видела. Сказать по правде, увиденное мне даже немного понравилось. Оно меня ни капельки не испугало. Именно там и именно тогда я начала понимать многое. Именно там. Королева сделала мне подарок, и это изменило все.

Так вот, приближаясь к лугу, они и впрямь мысленно сплотились еще больше, как выразился Дональд. Но чудилось, что-то должно случиться на пути по Глассхаус-роуд. В первый и последний раз в жизни Мередит ощущала себя частичкой единого целого, активным участником группы, наполнявшей смыслом ее личность. Как пчела в улье или шорт-стоп в бейсбольной команде. У команд есть капитаны, у пчел — пчеломатки, а у них — Спенсер Мэллон. Полное доверие, абсолютная вера. Часто ли вы чувствуете такое? Спенсер Мэллон собирал невинных, хорошо, но Мередит никогда бы не подумала, что сможет вот так слиться с другими.

Придурок…

Ну ладно. И вот она, наивная молодая дурочка, по уши влюбленная в своего авантюриста-философа-колдуна, топает по Глассхаус-роуд с людьми, внезапно ставшими ей невероятно близкими, с ощущением угрозы в душе — поначалу крохотным, едва заметным, но растущим с каждым шагом. Нечто наблюдало за ними. Потом сзади стали доноситься едва слышные шорохи, все ближе и ближе, а группа, дыша как один, продвигалась вперед с Мэллоном во главе. Звуки не напоминали шелест шин по асфальту, они были какие-то нечеловеческие. Никто не оглядывался, даже Хейвард, даже Милстрэп, который в кои-то веки перестал глумиться. Он посмотрел на Мередит — проверить, как она держится, а может, просто поглазеть, не задираются ли у нее шорты, — и лицо у него было белым, как творог.

Кто первым обернулся, она не помнит, а потом начали оглядываться все. Кроме нее. Мередит продолжала движение, она решила, что преследователи хотели именно этого, так что нет нужды расстраиваться. Она шла позади Мэллона, Дона и Миноги, и ей показалось, что они оглянулись одновременно — Минога тотчас отвернулась, а Спенсер и Дон смотрели чуточку дольше, и их лица стали такими же бледными, как у Милстрэпа. Оба заглянули ей в глаза, будто проверяя…

— Да не проверял я тебя, — сказал Дон. — Просто захотелось на тебя посмотреть.

— …или просто хотели на меня посмотреть, неважно. Мэллон сказал: «Вперед, мое войско, нет там никого, да и выглядят они совсем по-другому».

Она вновь прервала рассказ:

— А как они на самом деле выглядели, Дон? Я ведь так и не знаю.

— Собаки-байкеры. Как собаки в байкерских косухах, — ответил он, едва не хихикнув над сочетанием реальной угрозы и нелепого образа. — Большие, свирепого вида, рычат, ходят на задних лапах. Я был слишком напуган, чтобы долго разглядывать их, но, если не ошибаюсь, вместо лап у них были ноги, обутые в мотоциклетные башмаки.

— А Мэллон шел не останавливаясь, — продолжила она. — До сих пор не верится: неужели этого было недостаточно, чтобы попросить его остановиться? Нет, он же вообразил, будто собирается изменить мир, взглянуть на то, что «по ту сторону». Они хотели, чтобы он продолжал идти, а знаете почему? Я потом догадалась. Никто из них не имел понятия о том, что должно произойти.

Мэллон собрал их и заставил сделать то, что он хотел, то есть достичь конца улицы, перелезть через бетонный забор и выйти на луг. Причем даже не задумываясь, что их гонят непонятные силы, подконтрольные кому угодно, только не ему! Мэллон думал, что он венец творения и все, что он затеял, непременно получится, особенно в тот вечер. А вечер уже наступил, пали сумерки, темнело. Мередит не смогла бы найти место, которое они выбрали, но Дональд вроде бы помнил и хорошо ориентировался, и Мэллон на него полагался. Он оглянулся только раз, и лицо его расслабилось, тогда и Мередит посмотрела назад. Одинокий пьянчужка выплелся из «Дома Ко-Рек-Шуна» и побрел, запинаясь, по опустевшей Глассхаус-роуд. «Вот он, старый мир, — сказала себе Мередит, — тот, что мы оставляем позади: такой же бесполезный и жалкий. А каким будет новый?»

Мэллон сказал: «Вот и все, ребята, вам осталось только сосредоточиться и сыграть каждому свою роль. А сейчас давайте отыщем место».

И Дональд вывел нас прямо куда надо. Ты ведь знал место? И голос твой победно звенел, когда ты объявил: пришли, это здесь, вниз по склону, или в низине, или как там ее. Ты так гордился собой. Не подумай, я не подкалываю, просто ты сказал то, что было надо, вот и все. Они получили краткий миг тщеславия, самодовольства, и все это благодаря Мэллону. Так или иначе, Дональд был прав. Конечно, они стояли у края этой низины, и даже в сумерках был виден белый круг, который нарисовали Дональд с другом или, чтобы быть точными, намалевали, выливая краску.

И знаете что? Этот белый круг светился… нет, правда, светился. Что это было, как по-вашему — отражение лунного света? Или звездного? Что бы, черт возьми, ни было, это работало — заставляло всех чувствовать, что перед ними нечто этакое, будто предстоит посвящение, и именно здесь им сейчас и надлежит быть. «Все вниз, спускайтесь, — манил светящийся круг, — давайте начинать». До этого Мередит не замечала, что Мэллон прихватил большой портфель. Раньше она даже не знала, что у него есть портфель.

— Так у него и не было раньше портфеля, — встрял Дон. — Потом он сказал, что «позаимствовал» его у того парня с рыжей бородой. «Все принадлежит всем», помнишь?

— Такое забудешь… — ответила она.

Необычное чувство единения и взаимосвязанности обострилось, и правда, было какое-то чудо в том, как все там воспринималось — минут пятнадцать, прежде чем у всех поехала крыша.

«Мы с вами на пороге неизведанного, — сказал Мэллон. — Я чувствую это. Никому не сметь даже заикаться об этом, чтоб не сглазить».

Все-все вокруг, особенно луна и мириады звезд, выглядело ярко и торжественно. Фары машин на далеком шоссе как бриллианты, но бриллианты живые! Мередит так не хотелось идти вместе со всеми, но Бретт и Кит вновь окатили ее голодными, ошалело-влюбленными взглядами, в которых читалась надежда: вот сейчас эта лошадка рванет наутек, а они завалят ее и прижмут к земле, не успеют даже спутаться пряди медовых волос. Минога и старшеклассники смотрели только на Мэллона, а Гути один раз встретился с Мередит глазами и продолжил внимательно разглядывать Миногу, будто готовился отвечать на вопросы о ней.

Они спустились и выстроились около Мэллона, а тот встал на колени, открыл портфель, вытащил и раздал свечи и спички. Они снова проделали трюк с веревками, смотав их в петли перед кругом на случай, если что-то произойдет и они не смогут просто перескочить через него.

Представляете, каково это, когда чувствуешь, будто все выходит на следующий уровень? Именно так и было после того, как упали веревки. Воздух вдруг сгустился, стал плотным, а луна и звезды сделались ярче. Расстояния между ребятами, стоящими там, схлопнулись. И отчего-то невозможно стало вздохнуть полной грудью.

Одну за другой зажгли и подняли свечи. Вы ведь знаете, как мы стояли, нет? Мэллон в центре, лицом к линии круга. Ботик и Дональд — по бокам, футах в шести от него, ближе, чем вчера. Слева от Ботика — Гути, Минога и Мередит, Гути в центре. Минога и Мередит не нравились и не доверяли друг другу, но остались вместе в этой группе, потому что не хотели быть рядом с Хейвардом. Он и его сосед по комнате стояли в стороне, по правую руку от Дональда. Эти двое казались более расслабленными, чем остальные.

Ботик… Он разбил сердце Мередит тем, как страстно желал заделаться любимчиком Мэллона, тем, который будет с ним, «когда начнется прилив». Он бы украл купол Капитолия штата, если б думал, что Мэллон это одобрит. Хейвард же — у этого парня было что-то иное на уме. Он то и дело украдкой пялился на Мередит.

Когда Мэллон призвал к молчанию, даже Хейвард угомонился. «Поднимите свечи в правой руке, — сказал Мэллон. — Сосредоточьтесь на дыхании. Освободите рассудок от мыслей. Нам понадобится много времени. Освобождая умы, созерцайте белый круг. Затем я начну произносить слова, которые придут на ум. Они будут на латыни, и я молю, чтобы это были правильные слова. От них и от того, что мы принесли сюда, на луг, зависит, что здесь произойдет».

Гути пробурчал, мол, опять они здесь, не нравятся мне они, я не хочу, чтоб они здесь были.

Мэллон сказал: «Пока никого с нами здесь нет, Гути, пожалуйста, помолчи».

А этот милый сумасшедший Гути ответил: «Что мне остается — упасть на этом месте и умереть?»[34] Если мне память не изменяет.

«Тихо», — велел Мэллон.

«Маленький Готорн», — процедил Хейвард.

«Захлопни рот, — сказал Мэллон. — Пожалуйста».

«Можете закрыть глаза», — сказал Мэллон.

Мередит так и сделала. И была тишина — долго-долго. Странное дело, минуту-другую спустя Мередит мысленно увидела всех с поразительной ясностью: как если бы они стояли близко-близко, она ощущала их дыхание и мерзкую, ужасную вонь — отвратные выдохи Кита Хейварда. Вот Гути крепко сжимает нежные, как бутон розы, губы и изо всех сил старается смотреть на сияющий круг; вот Минога широко распахнула глаза, раскрыла рот, откинула голову и выгнула спину так, чтобы смотреть не на белый круг, а на сверкающие звезды. Мередит подумала: «Что эта соплюха там углядела такого, чего не вижу я?» Минога постепенно выпрямилась и пристально уставилась вперед, на склон футах в девяти-десяти справа от круга, где не было ничего, кроме грязи и коричневой, высушенной солнцем травы, и даже это трудно разглядеть — темнело прямо на глазах. Свеча в руке Хейварда тряслась; полуприкрыв глаза, он довольно улыбался, будто увидел что-то приятное. Милстрэп откинул голову и прищурился, словно созерцал нечто странное. И Мэллон, любимый, вероломный Мэллон с высоко поднятой свечой и блестящими от слез удивительными глазами, его совершенная красота ощущается как заряженное поле вокруг него, вот он поднимает голову и готовится то ли говорить, то ли петь.

За бесконечно долгое мгновение до того, как Спенсер Мэллон заговорил-запел на латыни, мир изменился. А дальше пылкие слова молитвы парили рядом, и высказанные, и еще не произнесенные, но тем не менее присутствующие. В повисшей тишине Мередит могла отслеживать изменения стихий представшего перед ней мира, уплотнения и разрежения воздуха. Их окутала оболочка, кое-где неплотная и упругая, а кое-где крепкая и неподатливая. Когда Мэллон поднял огонь и ждал, пока из глубин души придут слова, Мередит почувствовала, как задрожала под ногами земля, и тотчас ощутила запах — свежий, терпкий, душисто-сладкий и сексуальный. Раздавленный мандарин, тростниковый сахар, нарезанный перец Хабанеро, шкворчащий на сковороде, губы Бобби Флинна — ее первого парня, — свежая кровь, бьющая из раны, пот, мясистые белые лилии, сперма, мягкий разрезанный инжир — ароматы плыли к ним из огромного бурлящего мира за воздушной оболочкой, мира, который она хотела одновременно и объять, и спасаться от него бегством.

Мередит еще видела их: старшеклассников, светящихся ужасом — нет, это Гути, его страх она обоняла отдельно от сексуального запаха за разбухающей капсулой, заключившей в себя всех, — Гути словно излучал страх. И маленькая Минога тоже излучала, но не страх, а сияние, что ли, — Мередит Брайт нашла это поразительным, нет, более чем поразительным и изумительным: с распахнутыми глазами, душой, открытой для каждого, кому захочется взглянуть, девчонка-сорванец в огне. Мередит решила, что больше не может смотреть на нее такую, но тут все стало меняться, темнеть. Бедный Ботик не сводил глаз с круга, будто сквозь него вытекала его жизнь, а еще будто подозревал, что когда-нибудь ему придется украсть и это. Мэллон продолжал выкрикивать слова, которые приходили из таинственного внутреннего источника. С крепко зажмуренными глазами, с поднятой свечой, как с факелом статуи Свободы, Мэллон, казалось, парил выше птиц, выше облаков, настолько возбужденный, что даже появилась эрекция. Каждый сосуд, каждый нерв его тела трепетали от ожидания, предвкушения и предчувствия: все готово вот-вот измениться, прямо сейчас, сейчас, остался лишь миг, самый красивый, последняя капля и аромат того, что было прежде, того, что мы вот-вот потеряем…

Мередит с закрытыми глазами видела Дональда: такой симпатичный, не сводящий глаз с Мэллона — вот так же «пасет» президента секретная служба, — со своими потаенными мечтами, сжигающими сердце, и талантами, о которых он не подозревал, поскольку был еще совсем птенчик. А в нескольких футах робко поднимали свечи мальчишки-студенты, такие неприятные — как она могла умудриться хоть на мгновение посчитать Кита Хейварда привлекательным? — они выглядели загнанными, растерянными, попавшими в ловушку. Хейвард косился на Мередит, его тупая животная похоть настолько уродлива по сравнению со странной, изумительной, сладкой сексуальной силой, летящей к ним из отдаленной точки за пределами закручивающейся спиралью воздушной оболочки, из точки, которая наконец привлекла внимание обреченного Бретта Милстрэпа, и он из кожи вон лезет, чтобы вглядеться, рассмотреть ее, шею выгнул, голова запрокинута, и струйка пота бежит от острого черного «вдовьего пика»…

Только тогда Мередит осознала, что видит все это с плотно закрытыми глазами.

И вот когда слова начали срываться с губ Мэллона, когда она услышала его красивый голос и поняла, что он поет, и более того, поет на латыни, она открыла глаза и увидела, что творится в низине.

Но поначалу ее поразило совсем иное. Маленькие сценки, очаровательные и волнующие, разворачивались на пологом склоне. Едва просматривались и круг, и никому не нужные веревки: видения и образы невозможно привязать, невозможно подчинить. Они не были вещественными — скорее явления, чем существа. Ей удалось как следует разглядеть только то, что происходило перед ней, Миногой и Гути. На белой земле перед огромным можжевельником стояли старик с длинной бородой и старуха, опирающаяся на палку. Это не палка, шепнул бесстрастный внутренний голос, это называется посох. Рядом с ними развалились невероятных размеров свинья и маленький чешуйчатый дракон с поникшими крыльями, который подозрительно косился из-под кожистых век на Мэллона, словно в ожидании команды. Как только старики заметили, что за ними наблюдают, их головы повернулись, явив затылки со вторыми лицами с длинными крючковатыми, как клювы, любопытными носами и мерцающими глазами.

— Погоди, — сказал Дон с легкой обидой в голосе. — Ты правда видела всю эту ересь? А собаки, ну, эти твари, на собак похожие?

— А ты можешь потерпеть и послушать? В любом случае собаки не так важны, чем бы там Мэллон ни соблаговолил поделиться с тобой.

— Вот они-то как раз очень важны, — возразил Олсон, пожалуй, чуть громче, чем следовало.

Она может продолжать? Чуть выше по склону, напротив Ботика, вроде бы стоял краснолицый мужчина в окровавленных лохмотьях и размахивал мечом, но Мередит видела его не очень четко. Какое-то животное маячило за его спиной. Может, даже олень, рога напоминали оленьи. Видения были как бы за стеклянной витриной, за огромными звуконепроницаемыми окнами. В каждой сценке — своя погода. Позади большого дядьки с мечом беспрестанно били молнии, но люди около Мередит, эта жуткая пара стариков, пришли из абсолютно белого мира, шквальный ветер трепал бороду старика и волосы старухи.

Перед Мэллоном она мельком увидела обнаженную женщину — удивительно, не правда ли? — но успела разглядеть, что тело у нее бледно-зеленоватого цвета. У нее тоже было животное, какое-то странное, не передать словами. Голубь метался в небе над бледно-зеленой, трупного цвета женщиной…

Знаете, вот сейчас она думает об этом, и такое чувство, будто они тогда попали в музей. Сценки напоминали диорамы, только живые, с двигающимися фигурами. А там, где стояли Дон и мальчишки-студенты, она видела какое-то безумие, дикую вечеринку. Верхом на медведе катался король, размахивал руками и молотил всех на своем пути, а разъяренная королева орала, тыча во все стороны длинным жезлом, — Медвежий король и Буйная королева, как прозвала их Мередит. У них была большая собака какой-то охотничьей породы, а сами они будто отлиты из сверкающего серебра, вместо лиц — гладкие блестящие поверхности. А позади резвились какие-то другие непонятные фигуры, и знаете, в том мире было шумно…

Дональд бегал кругами, Мэллон застывшим взглядом смотрел исключительно перед собой, словно его вот-вот хватит удар, Кит Хейвард не обращал никакого внимания на суету, происходящую у них перед носом, как, впрочем, и Милстрэп. Кит смотрел только на Мередит, и его жуткое лицо — потому что оно было жутким, и все, что она о нем до сих пор думала, было абсолютно неверным — напоминало цементную маску, висящую перед пылающим огнем. Мередит сказала себе: «Лучше уж пусть стоит где стоял, потому что у него напрочь снесло башню».

Мир Медвежьего короля и Буйной королевы выплеснулся из своего пространства и покатился через другие, затопляя их. Всюду закружились серебристые люди, разглагольствуя сами с собой и рассекая воздух пьяными жестами. Мередит увидела в этом какую-то зловещую привлекательность, особенно когда королева повернулась к ней и подняла над головой жезл.

С конца жезла сорвался луч и ударил Мередит в лоб с силой летящего мотылька, пронзил кость черепа и вошел в мозг, где сделался коротким, холодным прутиком. Прутик вздрогнул разок и растворился, впитавшись.

Великое блаженство было даровано и получено.

Король помахал пивной кружкой и шлепнул свое средство передвижения по голове, а Буйная королева нацелилась веретеном, как показалось Мередит, в Миногу. Потом Мередит не обращала внимания ни на кого и ни на что, будь то иллюзорный персонаж, иллюзорное животное или обыкновенный человек, поскольку все ее внимание заняли три великих принципа, начавшие укореняться в сознании: именно тогда они, образно говоря, прочищали глотки и готовились зазвучать. И зазвучали — заговорили, но не тоном южного политика или актера-любителя, как она ожидала в свете царящей суматохи, а негромким, спокойным женским голосом.

И вот тогда, джентльмены, Мередит Брайт начала наконец-то постигать суть происходящего. Великим блаженством было видение нового неба и новой земли. Только новые небо и земля оказались совсем не такими, как представляли люди, нет-нет-нет. Мередит хихикнула над несоответствием мира — каким он на самом деле был и каким почти все, включая и ее прежнюю, представляли себе. Последствием эпизода с веретеном была мудрость — мудрость трех великих принципов.

Да, Мередит знает, Мередит понимает: сидящим перед ней мужчинам интересно послушать об этой мудрости, которая пришла из потустороннего королевства, но придется подождать, потому что им предстоит много чего узнать о событиях того жизненно важного вечера.

Случилось столько всего… Ребятам грозило навеки затеряться в хоррор-шоу — сумасшедшие актеры стремились окружить их, однако продвинулись лишь на малую долю сантиметра, скажем, на минимально возможное расстояние, чего никто, кроме Мередит и, наверное, Миноги, даже не заметил. Тут как раз и собакоподобные навострили уши и оживились, когда этот идиот Кит Хейвард, конечно же не замечая опасности, которой вот-вот подвергнется, выпрыгнул со своего места и бросился со всех ног к Мередит. Он собирался схватить ее и утащить — Хейвард хотел похитить ее, она поняла это: ей были абсолютно ясны его намерения. Она светилась в его жутких, жутких глазах, эта цель. Или желание — называйте как угодно. Он слишком долго жаждал ее и наконец решился.

Бретт Милстрэп как будто разобрался с той странной точкой пространства, на которую так долго в недоумении пялился. Он сосредоточивался так усердно, что даже не заметил, как его дружок удрал, бросив его одного. Пока Хейвард бежал к Мередит, Милстрэп нагнулся и схватился за край шва, как бы соединяющего безумный мир с нашим. Сунув пальцы в трещину, он с силой потянул. Мускулы, о существовании которых у мальчишки Мередит и не подозревала, рельефно округлились, и он принялся за работу. Четырехфутовая секция диорамы отогнулась, как гибкий экран, и король с королевой повернулись взглянуть, что делает студент. Король вонзил каблуки в медвежьи бока, а королева в ужасе заорала и замахала жезлом — они хотели, чтобы он остановился…

Больше Мередит не видела ничего: темная тень возникла перед ней, закрыв обзор. Поначалу она решила, что это собакоид, поскольку эти твари как раз начали выдвигаться вперед, чтобы, как поняла Мередит, защитить людей от счастливых туристов вечности, или как их там. Но это было нечто более крупное, к тому же от него воняло, причем воняло так мерзко, что даже возбуждало… Нет, правда, если сделать духи с таким запахом, некоторые женщины будут постоянно душиться ими, а многие — может, раз в год, когда предстоит маленькое, но очень серьезное дело. Это зловоние, этот странный аромат кружил голову Мередит, зрение затуманилось, и полагаться на него она бы не стала: откуда ж знать, правильно ли ты видишь окружающее, когда земля колышется, колени будто тисками сжало, а в голове все плывет.

Правда? Я о том, что уверенности не было никакой.

Тем не менее, пока Мередит пыталась справиться с воздействием странного аромата, который очень напоминал так понравившийся ей сырой, горячий, сексуальный запах раздавленного мандарина за нижней губой Бобби Флинна, ей показалось, что заслонившее обзор существо медленно-медленно повернулось к ней и подарило блаженную улыбку, только чуть подпорченную тем, что улыбающиеся губы были красными от крови Кита Хейварда, и тем, что бесчувственное тело Кита Хейварда, без головы и правой руки, свисало из лап огромного существа. Правда, ту тварь она описать не в состоянии. Что-то вроде оборотня, постоянно меняющего облик: от низкорослого Кинг-Конга до громадного обнаженного старика с развевающимися седыми волосами, с набитым плотью и раздробленными костями брюхом, превращающегося в мультяшную фиолетовую химеру, выплевывающую красные и белые ошметки Кита Хейварда, одновременно улыбаясь Мередит. Впрочем, все они улыбались Мередит Брайт: и огромный примат, и обнаженный гигант, и мультяшная тварь — улыбались, и недожеванные объедки Кита Хейварда вываливались и вытекали из трех ртов, которые на самом деле были одним.

Я ощутил странное чувство: Мередит рассказывала правду о тех улыбках, но, возможно, неосознанно лгала о чем-то таком, что я воспринял как нечто непристойное. Мередит Уолш, напомнил я себе, обитала в своей невообразимой моральной сфере. Я задал ей вопрос.

Нет, улыбки не удивили Мередит, с чего бы? Несколько десятков лет все, с кем ее сводила судьба, включая даже людей, которые смотрели на нее с противоположной стороны улицы, прибавьте сюда водителей фургончиков развозки пиццы на улицах Мэдисона, Фейетвилла, Коннектикута и так далее, — все эти люди, эти тупые мужики, улыбались ей до боли в мышцах лица. Вот как это было. Если бы у Медвежьего короля и Буйной королевы имелись лица, они бы тоже ей улыбнулись. Скорее всего, хоть их лиц и не было видно, они наверняка ей улыбались.

Мередит улыбнулась в ответ, конечно же, из вежливости, и тварь исчезла. Ей удалось поймать взгляд Бретта Милстрэпа, принявшего непоправимое решение, если она верно поняла. Может, это был заскок, может, даже случайность. Милстрэп умудрился отогнуть длинный сегмент суматошного мира Медвежьего короля, обнажив бездонную черноту, разрезанную ослепительно-белым, будто лазерным, лучом. Вот и все, что она смогла там увидеть. Милстрэп наклонился в провал, и его тут же всосало. До того как провал затянулся, Мередит видела его далеко-далеко в бурлящем мире блестящих людей и сияющих предметов. Он махал руками. Он знал, что Мередит видела его, и звал на помощь! Бретт Милстрэп опустил руки, наклонился вперед и бросился бежать изо всех сил, словно надеялся обогнать судьбу. Однако не успел он сделать трех больших шагов, как пропал из виду.

Мередит поискала глазами спутников, гадая, видели ли они это, и, к изумлению, обнаружила, что каждый видит свое. Сейчас она не вполне уверена, как ей удалось понять это. Сопереживание никогда не было ее сильной стороной. Однако, глядя на Ботика, она откуда-то знала, что он видел себя поднимающимся на ноги на усеянном трупами поле, близ высоченной башни, стены которой сложены из мертвых детей. Дональд и Мэллон видели потоки ниспадающего оранжево-розового света и ходящих на задних лапах собак в человеческих одеждах, только Мэллон видел еще и других собак, пострашнее этих. Они хотели убить его за смелость и некомпетентность, и ему пришлось в спешке бежать оттуда. Спешить надо было еще и потому, что Мэллон тоже видел, как Кита Хейварда разорвало в клочья какое-то огромное и свирепое существо, определить которое он не смог, хотя сам вызвал его сюда, в низину.

Когда Мередит перевела взгляд на Гути, огромное пламенеющее солнце, битком набитое словами и предложениями, привело ее в ужас. Она подумала, это могло быть лицо Бога, на котором горят роящиеся, сворачивающиеся в клубки предложения и абзацы, требующие к себе внимания и все как один священные… Гути слишком много значил для нее. Она понимала: если еще хоть ненадолго задержит взгляд на широком, заполненном словами лице Бога, она треснет и разлетится на куски, как разбитый сосуд, поэтому бросилась бежать. Мэллон и Дональд еще пробивались через потоки неонового света, так что она, наверное, вырвалась первой. Во всяком случае, первой, кто остался в живых и на этой земле.

И сейчас, думается Мередит, Дональд, конечно же, хочет, чтобы она хоть что-то разъяснила ему о собаках. Он ведь что-то слышал? Давным-давно кто-то из его дружков упомянул собаку или маленькая Минога сказала что-то про собаку, а он тогда не понял, верно? И он, неглупый парень, кое-что смекнул. Итак, слушайте. Существа, которых эти люди называли собаками, а Ли Гарвелл написал об этом в своей интересной книге, — нет, разумеется, она не читала ее, но слышала о романе достаточно, чтобы оценить труд… Так вот, они не были собаками, или агентами, или чем-то подобным. Они не давали нам увидеть то, чего нам не положено видеть. Все люди команды Мэллона помечены, и собаки не спускали с них глаз, заботясь не об их безопасности, поскольку безопасность людей им до лампочки — Мередит думала, они воспринимали людей как мусор, — но чтобы убедиться, что никто из них не зайдет вновь слишком далеко за черту. Мередит видела наступление собакоподобных на вечное царство хаоса и знала, как они на самом деле выглядят, но она не могла, ну никак не могла описать их. Наши слова не годятся для этого, простите.

— Ах да, три великих принципа, — спохватилась Мередит Уолш, наслаждаясь моментом, даже несмотря на неприязнь к тем, с кем его приходится делить. — Вы хотите знать, что они собой представляют? Вам интересно узнать, что такого послала мне чокнутая королева, полностью изменив мою жизнь?

— Да, будьте добры, расскажите, пожалуйста, — попросил я.

— Вы умираете от любопытства. И точно умрете, уж поверьте. Три принципа — вот они. Первый. Если что-то можно взять за так — бери. Второй. Другие люди существуют для того, чтобы их использовать. Третий. Ничто на земле не значит ничего или может означать что угодно, кроме того, что оно есть на самом деле.

Мередит прошлась взглядом по нашим лицам, чтобы убедиться, что мы постигли ее мудрость. Увиденное удовлетворило ее. Она поднялась и холодно улыбнулась:

— Время нашей встречи истекло. Вардис проводит вас. Всего хорошего.

Повинуясь непостижимому вызову, Вардис Флек скользнул в комнату, потирая руки и кивая некоему предложению, которое слышал лишь он один. Подобострастным жестом он указал на дверь, и мы направились к ней.

— Дональд, — догнал нас голос Мередит. — Должно пройти немало времени, прежде чем ты вновь попросишь у меня денег.