Джулиан бродил по многолюдным улицам Лондона с таким видом, будто этот город и эта ночь принадлежат ему одному — прохожие, которым случалось столкнуться с ним взглядом, похолодев, спешили убраться с его дороги. Кое-кто инстинктивно чувствовал что-то зловещее, другие, с первого взгляда угадав в нем человека, от рождения наделенного властью и могуществом, по собственному опыту знали, что благоразумнее не дразнить того, кто привык рыскать по ночам с грацией опасного хищника.
Выскочивший из-за угла Треднидл-стрит изможденный клерк, не заметив проходившего Джулиана, случайно толкнул его плечом и побледнел до синевы, когда Джулиан глухо зарычал. Вскоре толпы на улицах стали понемногу редеть. Джулиан понимал, что должен радоваться этому, но внезапно на сердце у него стало тяжело. Все эти люди спешили домой — их ждал уютный огонь в камине и объятия тех, кого они любили. Одна мысль об этом приводила Джулиана в бешенство. Даже Катберт, который иной раз своей непроходимой тупостью доводил его до отчаяния, и тот оставил его, уныло подумал Джулиан. Записка, которую он отправил с лакеем своему приятелю, вернулась обратно — восковая печать на ней осталась нетронутой.
Джулиан свободно бродил по обезлюдевшим улицам… но почему-то у него было такое ощущение, что он волочит за собой тяжелые цепи, приковывающие его к склепу. Проклятие Дювалье до сих пор преследовало его…
«Ты разочаровал меня, Джулс. Признаюсь, я ожидал от тебя большего. Ты не хочешь оставаться вампиром, пусть так, но ведь ты уже перестал быть человеком».
Дювалье ошибался. Он был и человеком и вампиром одновременно… и это было его проклятием, поскольку его мучил голод, свойственный им обоим, и оттого еще более мучительный. Голод, вызванный зияющей дырой, оставшейся в том месте, где некогда жила его душа, и неизменно просыпавшийся и властно заявлявший о себе всякий раз, как он смотрел на Порцию, ласкал ее шелковистую кожу, упивался запретной сладостью ее губ.
Представив, как ликовал бы Дювалье, узнав, что после всех этих лет он по-прежнему жаждет не только ее тела, но и крови, Джулиан помрачнел.
Неожиданно кто-то резко толкнул его в спину. Джулиан резко обернулся, машинально оскалив зубы.
Перед ним стояла незнакомая молоденькая женщина, ее хорошенькое личико, веснушчатое, словно перепелиное яйцо, окруженное всклокоченной копной темно-рыжих волос, казалось смущенным.
— Простите, папаша, не хотела. Маманя вечно мне плешь проедает — мол, такая неуклюжая, вечно в собственных ногах путаешься.
Несмотря на старый, поношенный плащ, девушка явно старательно прихорашивалась, выходя из дома — ярко нарумянила щеки дешевой помадой и даже воткнула в волосы увядший пучок анютиных глазок.
— Ничего страшного, мисс, — коротко буркнул Джулиан. — Я сам виноват.
Он уже повернулся, чтобы уйти, но девушка развязно ухватила его за локоть.
— Холодная ночка сегодня выдалась, верно, сэр? — кокетливо проворковала она. — Я тут подумала… может, вы ищете кого-нибудь, чтобы согреть холодную постель? Повеселее да помягче, чем горячий кирпич? — ткнув Джулиана локтем в бок, подмигнула она.
Явно намекает, что не прочь пойти с ним, подумал Джулиан, окинув ее взглядом. Девушка кокетливо склоняла набок рыжеволосую головку, глаза ее призывно блестели. Приняла его за джентльмена, с горечью решил он; И верно, откуда бедняжке знать, что перед ней чудовище…
Казалось бы, что ему мешает принять ее предложение… отвести ее в какую-нибудь дешевую, но приличную гостиницу, чтобы там овладеть бедняжкой на штопаных-перештопаных, но чистых простынях? Сначала он убаюкает ее теми же ласковыми словами, которые у Порции не вызывают ничего, кроме насмешки, а после насытится ею… тем способом, который сочтет предпочтительнее. А к тому времени, как он с его опытностью в подобных делах сотрет из ее памяти всякое воспоминание о грязных, потных, жадных руках, которые лапали ее до него, она уже так растает, что не возьмет с него ни гроша.
Зато… Почему-то Джулиан не мог избавиться от предчувствия, что интрижка с этой девушкой может выйти ему боком.
Подавив запоздалый приступ разочарования, он выудил из кармана мелкую монетку и сунул ей в руку.
— Возьми-ка это и беги домой, слышишь? Разведи камин пожарче, вот и согреешься.
Вежливо приподняв шляпу, Джулиан поспешно перешел на другую сторону улицы, где была мясная лавка. Дюжий мясник уже гремел ключами, собираясь запереть ее на ночь.
Порция лихорадочно огляделась. Она снова оказалась в склепе.
Мерзкий, пробирающий до костей запах сырой земли и вонь гниения заполнили ее ноздри. Не будь рядом с ней Джулиана, от ужаса она наверняка лишилась бы чувств. Она так дрожала, что упала бы, не обними он ее за плечи своими сильными руками. Джулиан уже успел разорвать веревки, которыми перед уходом связал ее Дювалье, и вытащил у нее изо рта кляп. Склонившись над ней, он крепко растирал ее онемевшие запястья, чтобы восстановить кровообращение.
— Почему Дювалье вздумалось говорить мне все эти ужасные вещи? — Порция, обхватив себя дрожащими руками, со стоном уронила голову ему на грудь. — Почему он сказал, что… ты убьешь меня?!
Джулиан осторожно отодвинулся. Потом помог девушке встать и подвел ее к стене, старательно прикрываясь локтем, чтобы свет от горевших повсюду факелов не попал ему на лицо.
— Дювалье не врал! — рявкнул он наконец. — Проклятие… неужели не понимаешь?! Держись от меня подальше, черт возьми, если тебе дорога жизнь!
Несмотря на испуг, Порция инстинктивно придвинулась к нему.
— Но почему? — растерянно пробормотала она. — Почему я должна верить тому, что говорит это чудовище?!
— Может, он и чудовище, Порция, но я ничем не лучше его, поверь. — Джулиан, тяжело вздохнув, опустил голову и отвел в сторону руку, которой до этого прикрывал лицо от яркого света факелов… и от взгляда девушки.
Испуганно ахнув, Порция шарахнулась в сторону. Она зажала ладонью рот… но было уже слишком поздно. Джулиан услышал вырвавшийся у нее крик и все понял. Лицо его вдруг разом осунулось до такой степени, что стало похоже на череп, глаза провалились и горели, как у голодного волка. Порция затряслась как осиновый лист. В облике Джулиана вдруг как будто исчезло все человеческое — теперь перед нею стоял хищник, великолепный, но жестокий и смертельно опасный. Завороженная звериной грацией его движений, Порция не сводила с него глаз. Внезапно зубы Джулиана заострились и стали расти, прямо у нее на глазах превратившись в сверкающие клыки, словно созданные самим дьяволом, чтобы раздирать на куски добычу.
— Эйдриан никогда не был вампиром, верно? — осторожно спросила она, уже заранее зная ответ.
Джулиан молча покачал головой.
— Это с самого начала был ты, да?
Он все так же молча кивнул.
Порция, наверное, еще долго таращилась бы на его клыки, если бы не зрелище, которое заставило ее заледенеть от ужаса. Полы его рубашки внезапно разошлись, и она вдруг увидела у него на груди отметину хорошо знакомой формы. Казалось, кто-то приложил к его коже раскаленное тавро.
С надломленным криком Порция бросилась к Джулиану. Рыдая от ужаса и жалости, она лихорадочно гладила выжженное у него на груди распятие, словно надеясь смягчить терзавшую его боль, потом подняла к нему залитое слезами лицо.
— Во имя всего святого, скажи… что он может с тобой сделать?!
Джулиан с трудом проглотил вставший в горле ком. Он попытался что-то сказать, но в горле у него вдруг заклокотало, и он замолк, судорожно облизнув разом пересохшие губы.
— Он пытал меня, — хрипло проговорил он. — Высосал из меня всю силу с помощью этого распятия. Морил меня голодом. А сам смеялся, видя, как я мучаюсь от жажды.
Джулиан попытался отодвинуться, но потерял равновесие и рухнул на колени. Тело его содрогнулось и забилось в конвульсиях.
Порция опустилась рядом с ним на колени.
— Ты умираешь, — прошептала она. Ужасная догадка мелькнула у нее в голове.
Джулиан кивнул.
— У меня… осталось совсем немного времени, — с трудом прохрипел он. — Как только все закончится, ты будешь в безопасности. Дювалье позаботится, чтобы нас нашли. — Горькая улыбка искривила его побелевшие губы. — Этот ублюдок никогда не мог устоять перед искушением похвастаться… делом своих рук. Посмотри… видишь те кандалы? — спросил он, кивком головы указав на ржавые цепи, свешивающиеся с крюков, загнанных глубоко в стену. — Ты должна приковать меня к стене, слышишь?
Порция отшатнулась, не в силах сдержать дрожь отвращения.
— Как какого-то зверя?
— Порция, я и есть зверь. И чем быстрее ты смиришься с этим, тем спокойнее и безопаснее станет твоя жизнь.
Порция замотала головой.
— Даже не мечтай! — Голос ее звучал твердо, несмотря на слезы, струившиеся по лицу. — Я не уйду отсюда! И не оставлю тебя прикованным к стене, бросив умирать, словно бешеную собаку!
Джулиан положил руки ей на плечи. Его пальцы с неожиданной силой впились в ее тело, так что девушка вскрикнула от боли.
— Проклятие, девочка, почему ты не хочешь меня слушать? Разве ты не видишь, что я держусь из последних сил?! Но насколько их хватит? А что, если я не выдержу и…
— Ты можешь напиться моей крови, — вдруг решившись, предложила она. — Выпей немного. Утоли свою жажду… только чтобы продержаться, пока кто-нибудь не найдет нас.
В горле у Джулиана снова заклокотало. И Порция в первый раз поняла, что его мучит не только жажда крови.
— Неужели ты не понимаешь? — прохрипел он. — Если я позволю себе отведать твоей крови, если почувствую твой вкус, я уже не смогу остановиться! Во всяком случае, до тех пор, пока уже не станет слишком поздно… для нас обоих. — Джулиан поднял руку к ее лицу, отбросил со лба непокорную прядь и ласково заправил ее за ухо. — Пожалуйста, Ясноглазка! Умоляю тебя!
Порция зажмурилась, чтобы не видеть его молящих глаз. Девушка хорошо понимала, что должна сделать. Помолчав немного, она открыла глаза и улыбнулась ему дрожащей улыбкой.
— Джулиан, ты же знаешь, что я все сделаю для тебя! Все, что угодно!
Стараясь не смотреть на эти смертоносные клыки, она взяла в ладони его лицо и прижалась губами к его губам…
Открыв глаза Порция разглядывала висевший над кроватью балдахин — все ее тело ныло и болело так, словно ее избили палкой. Но куда мучительнее была боль, разрывавшая сердце. Самым же странным было другое… то, что при этом Порции отчаянно хотелось вернуться назад. Снова оказаться в том же самом склепе, вновь стать такой, какой она была в то время, — самоуверенной девочкой, готовой пожертвовать всем, даже собственной жизнью, ради прекрасного юноши, которого она любила невинной и пылкой любовью.
Увы, сон только напомнил ей, что и Джулиан когда-то хотел сделать то же самое. Что он готов был с радостью пожертвовать возможностью и дальше существовать в шкуре бездушной твари только ради того, чтобы не подвергать риску ее жизнь. Порция перевернулась на бок, прижала к груди смятую подушку, стараясь унять ноющую боль в сердце, и стала думать, что изменилось. Какую же власть имеет над Джулианом эта Валентина?
Порция зажмурилась, стараясь уснуть. Конечно, будет лучше, если на этот раз ей ничего не приснится. Глаза у нее стали понемногу слипаться, но не успела она снова погрузиться в сон, как ее слуха коснулась негромкая мелодия. Прижимая к груди подушку, девушка села, растерянно захлопав глазами. Неужели приснившийся ей сон вызвал к жизни призраки ее прошлого?
Накинув поверх ночной рубашки шелковый пеньюар, она направилась к двери, приоткрыла ее и стала прислушиваться, почти не сомневаясь, что мелодия существует лишь в ее воображении. К удивлению Порции, музыка стала громче — красивая и печальная колыбельная, которой кто-то убаюкивал спавших мирным сном обитателей дома.
Поплотнее запахнув пеньюар, Порция сбежала по лестнице. Царившая в доме темнота не отпугивала, а радушно приветствовала ее, словно долгожданную гостью, открывая девушке свои объятия. Не прошло и нескольких минут, как она уже стояла на пороге музыкального салона, жадно впитывая в себя звуки рояля.
За роялем сидел Джулиан. Его пальцы порхали по клавишам, любовно лаская их, словно женское тело, и рояль отзывался на ласку с нежностью и пылом влюбленной женщины. Порция невольно заслушалась. Да, солнечные лучи представляли для него смертельную опасность, зато лунный свет, струившийся сквозь широкое эркерное окно, относился к Джулиану с явным обожанием. Луна, словно любуясь им, осыпала серебряными поцелуями его шелковистые волосы, ласкала призрачными пальцами мужественный профиль, словно намереваясь отлить его в серебре.
Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем ошеломленная Порция сообразила, что Джулиан играет «Реквием» Моцарта, ту единственную часть, которую композитор успел закончить незадолго до своей трагической смерти — он умер совсем молодым, не дожив до тридцати пяти лет. Ей уже доводилось слышать «Реквием» в исполнении церковного органа, но Порция даже не представляла себе, что подобную вещь можно исполнять на рояле, да еще с таким чувством и глубочайшим пониманием переживаний, вложенных в нее композитором. Глядя на порхающие по клавишам пальцы Джулиана, нетрудно было поверить — как гласила легенда и ходившие вокруг этой истории многочисленные слухи, — что таинственный незнакомец, заказавший Моцарту «Реквием», стал предвестником его преждевременной смерти. В исполнении Джулиана «Реквием» звучал как жалоба и одновременно как торжественный гимн — песнь человека, воспевающего и оплакивающего собственный смертный удел, перед тем как его голос умолкнет навсегда.
Позабыв обо всем, Джулиан целиком отдался игре, вкладывая в нее весь пыл своей измученной, истерзанной голодом души и поднимая ее до невероятных высот драматизма. Последняя нота повисла в воздухе, словно звон кафедральных колоколов в морозную полночь, и наступила оглушительная тишина.
— Ты по-прежнему играешь, как ангел… — мягко сказала Порция, стряхнув с себя наваждение. — Несколько странно для человека, уверяющего, что продал душу дьяволу, ты не находишь?
Казалось, Джулиан ничуть не удивился, когда, подняв голову, обнаружил замершую на пороге комнаты Порцию.
— Это одна из моих любимейших вещей, — негромко сказал он. — Ты помнишь, какую надпись обнаружили потом на полях нот? «Fac eas, Domine, de morte transire ad vitam»[5], — процитировал он с легкостью перейдя на латынь.
Порция была вынуждена признать, что не слишком сильна в латыни — ей всегда было интереснее читать о ведьмах и оборотнях, чем утруждать себя изучением мертвых языков. А латынь всегда навевала на нее смертную скуку.
— Помоги им, Господи, — наморщив лоб и запинаясь на каждом слове, пробормотала она, — от смерти… перейти к вечной жизни…
— Как жаль, что я не смог предупредить беднягу, что вечная жизнь совсем не такая, какой ее принято представлять себе. Что тебя привело сюда, Ясноглазка? Спустилась, чтобы как в старые добрые времена перелистывать мне ноты? — со вздохом спросил он. До боли знакомая кривая улыбка, промелькнувшая на губах Джулиана, живо напомнила ей, сколько счастливых часов она провела в замке Тревельян. Увы, это было до того, как она узнала, что он вампир…
— Я могла бы поклясться, что ты играешь по памяти.
— Так и есть. Впрочем, — Джулиан кивком головы указал на стоявшие на пюпитре ноты, — я не слишком хорошо знаком с этим отрывком. Так что лишняя рука… или две мне бы не помешали. — Он слегка подвинулся, освобождая ей место на тяжелой скамье красного дерева. Порция немного растерялась. Заметив нерешительность девушки, Джулиан ехидно ухмыльнулся: — Ну-ну, к чему все эти церемонии, дорогая? Думаю, пришло время отбросить ложную скромность. Ведь ты теперь моя вечная невеста, не так ли?
Глаза Джулиана вызывающе блеснули. Подняв брошенную ей перчатку, Порция решительно тряхнула головой и уселась на скамью рядом с ним. Стараясь не замечать, как его мускулистое бедро прижимается к ней, девушка протянула руку и открыла ноты на нужной странице. Локоть Джулиана как бы невзначай задел ее грудь, однако Порция, стиснув зубы, заставила себя не обращать на это внимания.
Затаив дыхание, она смотрела, как чуткие пальцы Джулиана забегали по клавишам, извлекая из них первые звуки сонаты Бетховена. И вдруг ею овладело странное наваждение. Зажмурившись, она вдруг представила себе, как эти пальцы ласкают ее тело, и оно, отзываясь, превращается в музыкальный инструмент, покорный его рукам. Оставалось только гадать, какие звуки будут срываться с ее губ в ответ на прикосновения его опытных пальцев. Чувствуя, что неудержимо краснеет, Порция украдкой покосилась на Джулиана. Заметив, что он тоже незаметно наблюдает за ней, девушка вспыхнула до ушей.
Стараясь отогнать вспыхнувшее в душе подозрение, Порция постаралась стряхнуть с себя наваждение, целиком отдавшись игре. Досаднее всего было то, что сам Джулиан продолжал играть, как ни в чем не бывало. Даже ни разу не сфальшивил, с возмущением подумала про себя Порция.
Она нарочито громко откашлялась, постаравшись заглушить звуки рояля.
Пальцы Джулиана замерли на клавишах. В комнате воцарилась тишина.
— О черт! Кажется, я все-таки выдал себя, да? — Проказливо улыбнувшись, словно мальчишка, которого застали за кражей яблок в саду, он смущенно потерся носом о рассыпавшиеся по плечам Порции волосы. — Если ты помнишь, я всегда играл по памяти, — нагнувшись к девушке, шепнул он. — Даже тогда, в замке. А сейчас… просто не смог устоять, понимаешь? Аромат твоих волос… то, как ты касаешься меня, когда наклоняешься, чтобы перевернуть ноты…
Порция решительно отодвинулась в сторону.
— Джулиан Кейн, у меня просто слов нет! — возмутилась она. — Нет, ты… ты самый настоящий распутник! — Девушка решительно вскинула подбородок, чтобы продемонстрировать ему свое негодование. И молча выругалась, почувствовав, как предательски дрожат ее губы.
Джулиан шутливо дернул ее за нос.
— Только когда речь идет о вас, мисс Порция Кэбот! — ухмыльнулся он.
Ей так отчаянно хотелось ему верить, что она даже не попыталась возмутиться, когда взгляд Джулиана скользнул к ее губам. Когда он, осторожно приподняв ей подбородок, склонился к ее губам. Когда он, опустив голову, на мгновение коснулся их губами… прикосновение было настолько мимолетным, что Порции показалось, будто ее губ коснулось крылышко бабочки.
— Дядя Джулс! Дядя Джулс!
Порция с Джулианом испуганно шарахнулись в разные стороны. Обернувшись как по команде, они увидели стоявшую на пороге Элоизу. Босоногая, в перепачканной джемом и патокой ночной рубашонке, девочка была похожа на чумазого заспанного ангелочка. Порция, хоть и понимала, что должна быть благодарна племяннице за столь своевременное вторжение, вполголоса выругалась. Как она могла оставить открытой дверь? Сейчас она с радостью дала бы себе пинка — подобное легкомыслие было непростительно.
Прежде чем кто-то из них пришел в себя настолько, чтобы что-то сказать, девочка с топотом бросилась к ним, с проворством дикого зверька вскарабкалась на колени застывшей от неожиданности Порции и повисла у Джулиана на шее.
В первую минуту Джулиан опешил до такой степени, что мог только растерянно хлопать глазами, молча разглядывая странное существо, подпрыгивающее у него на коленях, точно резиновый мячик. Потом моргнул, и губы его сами собой расползлись в улыбке.
— Вот это да! Ты, должно быть, Элоиза, верно? Вот черт… я должен был сразу узнать эти глаза! — Совсем сбитый с толку, он покосился на молчавшую до сих пор Порцию. — Но ради всего святого, откуда ей известно, кто я такой?!
Судя по всему, объяснения не миновать, с досадой подумала Порция, поймав на себе его взгляд. И независимо пожала плечами.
— Попробую угадать. Ну… — протянула она, подняв глаза к потолку, — возможно, я показывала ей твой портрет. Раз или два… ну ладно, — сдалась она, — тысячу раз.
Слава Богу, Элоиза пришла на помощь. Сообразив, что речь идет о ней, девочка принялась дергать Джулиана за рукав, настойчиво требуя его внимания. Задрав голову, она сморщила носик, беззастенчиво разглядывая его. Джулиан даже слегка смутился.
— Э-э-э… надеюсь, она не кусается? — пугливо отодвинувшись в сторону, шепотом спросил он.
— Людей не кусает, — прыснула Порция. — А так… Может откусить пуговицу, бомбошку на гардинах, ну и все такое. Иногда пытается укусить котенка, но редко — котенок, знаешь ли, тоже может цапнуть, так что она предпочитает не рисковать.
Элоиза, потянувшись, погладила Джулиана по щеке липкой ладошкой.
— Холосенький! — На пухлых и румяных, словно яблочки, щеках малышки появились ямочки.
Порция, не удержавшись захохотала:
— Бедненький Джулиан! Не нужно так пугаться! Это только доказывает, что ни одна женщина не может устоять перед твоей сногсшибательной красотой!
— Кроме тебя, — огрызнулся он, недовольно покосившись на Порцию поверх золотоволосой головки маленькой племянницы.
— Элоиза!
Оба обернулись. На пороге с бледным как смерть лицом стояла Каролина. За плечом у нее, беспокойно комкая накрахмаленный фартук, маячила нянька Элоизы. Увидев дочь на руках у Джулиана, Каролина, казалось, побледнела еще больше.
Вскрикнув, она пролетела через комнату, вырвала дочку из рук Джулиана.
— Ты очень непослушная девочка, Элли, — пробормотала она, уткнувшись лицом в спутанные волосы дочери. — Тебе не стыдно? Смотри, как ты напугала маму! И няню тоже!
— Дядя Джулс! — капризно захныкала Элоиза, выворачиваясь из объятий матери. Надувшись, она протянула руки к Джулиану. — Холосенький!
— Все в порядке, милая, — улыбнулся он. — Беги-ка ты лучше к няне — пусть поскорее уложит тебя в кроватку. А то смотри, у тебя ножки босые. Еще чего доброго замерзнут.
Нахмурившись, Джулиан смотрел, как Каролина, старательно пряча глаза, сунула ребенка няне.
Та поспешно унесла хнычущую Элоизу наверх. Наконец за ними захлопнулась дверь.
— Должно быть, ее разбудила музыка, — вздохнула Порция, — Вообще-то это я виновата, а вовсе не Джулиан. Надо было закрыть дверь… а я забыла.
— Да и я тоже хорош — не мог найти более подходящего времени, чтобы помузицировать, — виновато пробормотал Джулиан. — Просто… понимаете, перед рассветом мне всегда как-то особенно одиноко… время тянется бесконечно. — Встав из-за рояля, Джулиан повернулся к Каролине. На губах его играла насмешливая улыбка. — Успокойся, Каро! Чего ты так испугалась? Твоя крохотная обезьянка вряд ли способна утолить мой голод.
Сухо поклонившись опешившим сестрам, Джулиан резко повернулся и вышел из комнаты. Хлопнула дверь, а они все еще никак не могли опомниться.
Каролина застыла. Призрачный лунный свет выхватил из темноты ее виноватое лицо.
— Прости, Порция, — с раскаянием прошептала она. — Не знаю, что на меня вдруг нашло. Просто я зашла к ней в комнату, увидела пустую постель и… Думаю, ты догадываешься, о чем я подумала… — Она со стоном закрыла лицо руками.
— Догадываюсь, — уныло пробормотала Порция. — Впрочем, и Джулиан тоже. Можешь не сомневаться.
Не сказав больше ни слова. Порция молча прошмыгнула мимо сестры и вышла из комнаты. Все в доме спали. Поднявшись к себе, она тяжело вздохнула, заранее предвкушая долгие часы, которые ей предстояло томиться в своей пустой, одинокой кровати в ожидании рассвета.