Глава первая

Лондон, конец января 1645 года


Смерть – это песня. И хотя мне с самого рождения был знаком ее ритм, он и сейчас заставляет меня вздрагивать. В окне на первом этаже колышутся шторы. Через несколько мгновений дверь отцовского дома распахивается, и Стивенс, папин камердинер, торопливо шагает в мою сторону. Он постарел за те несколько месяцев, что мы с ним не виделись, и словно стряхивает с себя сутулость, как нежеланный груз.

– Николас, – мягко говорит он, теребя черную траурную ленту, повязанную на плече.

– Он скончался? – Мрачное выражение на лице Стивенса лишает меня всякой надежды, и я роняю дорожную сумку на пол. Именно он написал мне, что Фрэнсис заболел лагерным тифом. – Дороги из Оксфорда затопило. Если бы не это, я бы приехал раньше…

– Даже к лучшему, что вы задержались, – бормочет он. – Вы бы его не узнали.

Стивенс дрожит и одергивает свою ливрею. Он замерз, а я устал после целого дня в пути, но ни один из нас не предлагает другому пройти в дом. Вот что такое смерть. Натянутые приветствия и любезности, которые не слишком помогают в том, чтобы скрыть правду: Фрэнсис умер. Мой брат умер.

Поморщившись, Стивенс проводит меня через серебряную подкову, прибитую к порогу: средство борьбы с магией, которое, как считается, не позволяет ведьмам войти внутрь. Подобные зрелища были редкостью, когда на лондонском троне восседал король Карл. Большинство английских ведьм были казнены во время правления его отца, короля Якова. Но война довела людей до отчаяния, и газеты пестрят заметками о людях, продавших душу дьяволу в обмен на магические способности.

Все блестящие поверхности в коридоре дома занавешены черным шелком. Уезжая в Оксфорд в прошлом году, чтобы продолжить там свою учебу, я даже не предполагал, что когда-нибудь вернусь. Король Карл покинул Лондон после неудачной попытки арестовать за государственную измену своих самых ярых критиков из Палаты Общин. За три года, прошедших под его правлением, его штаб-квартира в Оксфорде превратилась в дворцовые руины, наводненные нечистотами и заполненные солдатами, придворными и смертью. Несмотря на это, я не скучал по дому. Но вот я снова здесь, в его полумраке.

Я выпрямляю спину, внезапно осознавая, что мне следует нести себя с достоинством в доме, где я провел большую часть жизни, прячась в тени. Явно удовлетворенный этим зрелищем, Стивенс поднимается по винтовой лестнице.

Сладкий, приторный запах, висящий в воздухе, липнет ко мне, словно мед, и тянет меня в гостиную. Отец и его жена, миссис Софи Пирс, сидят друг напротив друга, склонив головы над его величайшим достижением, лежащим теперь между ними. Я подхожу к своему брату, которому всегда будет семнадцать. Увенчанный гиацинтами, он лежит в гробу из темного вяза. Несмотря на холод, пощипывающий мою кожу, словно ледяной сквозняк, воздух пропитан его разложением. Приподняв голову, я моргаю, глядя на свет, и отец, отмечая мое присутствие, бросает на меня короткий взгляд.

– Вы приехали, – замечает моя мачеха, и я делаю осторожный шаг в ее сторону. Утрата пошатнула ее величавую осанку и слишком рано посеребрила пряди ее каштановых волос.

– Мадам, я соболезную вашей потере. – И другим потерям тоже: речь о младенцах, которые умерли еще до того, как отец смог дать им имена.

– Вы так добры, – отвечает она мне, и дрожь в ее голосе – намек на раздражение, которое она всегда испытывала, будучи вынужденной воспитывать меня вместе со своим родным сыном.

Отец снова встречается со мной взглядом.

– Я поговорю с тобой наедине. – Он поворачивается к жене. Та сжимает кулаки и прислоняется лбом к гробу Фрэнсиса. – Нашему сыну нужны были заклинания, а не церковные службы, – резко добавляет он. Существует поверье, что после смерти душа человека разбивается на кусочки. Считалось, что ведьмы ловят то, что осталось, и способны воскресить усопшего, прошептав заклинание сквозь петлю в нити и затянув узелок. Покойный король Яков сделал подобную практику преступлением, достойным наказания в виде повешения, так что потерявшим родных для успокоения души оставалось лишь молиться.

Она бросает на отца испепеляющий взгляд, но тот никак не реагирует. Поверженная, Софи встает, и из-под ее темного подъюбника показываются розочки на туфлях, напоминающие незаживающую рану.

– Его больше нет, – говорит отец, когда мы оказываемся наедине, и удивленно смотрит то на меня, то на моего умершего брата. Нас разделяло всего шесть месяцев, и, несмотря на то, что общей в нас была лишь отцовская кровь, мы были достаточно похожи, чтобы сойти за близнецов. Мое присутствие лишний раз об этом напоминало.

– Мне так жаль. – Его сжатые кулаки – словно мягкое предупреждение. Он никогда и ничего от меня не ждал, даже сочувствия. Мужчина проводит пальцами по редеющим седым волосам. – Его предательство дорого ему обошлось. А смерть – еще дороже.

Я гляжу на брата, не желая верить, что отец все еще зол по поводу денег, которые он заплатил Парламенту, чтобы тот проигнорировал побег Фрэнсиса с целью примкнуть к армии роялистов.

Когда я поднимаю глаза, скорбная гримаса на лице отца превращается в презрительную усмешку. Я вжимаю подошвы ботинок в турецкий ковер, чтобы прийти в себя.

– Мой сын погиб смертью солдата, пока ты тратил время на написание пьес.

Как же легко прощают умерших.

– Слова нельзя недооценивать. За них ведутся битвы, – отвечаю я, напоминая о жестоком сопротивлении, с которым столкнулся король Карл, когда попытался навязать своим шотландским подданным обновленный молитвенник.

– Борьба идет не за слова, – возражает отец, и мы оба хватаемся за эту передышку от потери, лежащей между нами.

– А война не имеет никакого отношения к деньгам, – парирую я прежде, чем он сможет в очередной раз высказать мне свою избитую критику в адрес склонности короля к обложению незаконными налогами. – И к тому, что король превышает свои полномочия или не способен и дальше реформировать Церковь Англии. Речь о власти, и неважно, какие аргументы предъявляют Парламент и король. Его Величество набрал себе больше, чем ему полагается, и мы все за это боремся.

– Ты никогда ни за что не боролся, – произносит он со знакомой ухмылкой. Я для него – не более чем попрошайка. Богато одетый и образованный, но всего лишь попрошайка.

– Мне предложили работу, – сообщаю я, сжимая кулаки, чтобы успокоиться.

– И что нужно делать? – удивленно спрашивает он.

– Писать.

Он усмехается.

– Где? Лондонские театры за последние три года позакрывались. Королева, похоже, не собирается возвращаться из Франции, а роялисты в Оксфорде хотят хлеба, а не зрелищ.

Отец складывает руки на груди, и я заставляю себя продолжить разговор. Я рассказываю папе о своей дружбе с мистером Додмором Роупером. Мы вместе учились в Оксфорде, и он бросил учебу, чтобы заняться развлечениями для королевы.

– Он купил одну из моих пьес и пообещал мне работу при дворе роялистов во Франции.

Отец вздыхает.

– Ты такой же, как твоя мать. Она тоже всегда возлагала надежды на красивые слова и ложные обещания.

Я стараюсь не демонстрировать своего удивления. Я мало что знаю о своей матери. Она умерла спустя несколько дней после моего рождения, и отец никогда не старался рассказать о ней достаточно, чтобы я воспринял ее как реального человека.

Мимолетное воспоминание о Фрэнсисе заставляет меня наклонить голову так, как сделал бы и он.

– Вот так ты ее и покорил?

Отец смеется, но по тому, как он сверлит меня взглядом, я понимаю, что задел его.

– Я встретил ее во время путешествия и привез с собой.

– И? – Я ощущаю, как меня гложет тоска.

– Я женился на твоей мачехе месяц спустя. Наши пути с твоей мамой разошлись, когда она обо всем узнала. У нее были более грандиозные планы. – Он отмахивается от этого воспоминания.

– Как ее звали? – умоляюще спрашиваю я, но он лишь стучит костяшками пальцев по стулу, не желая еще больше углубляться в прошлое.

– Мое снисходительное отношение к твоим поэтическим амбициям было лишь данью ее памяти, но после смерти твоего брата я его утратил. – Отец достает из дублета запечатанный свиток. – Теперь все, что однажды принадлежало Фрэнсису, – твое, – заявляет он.

Пергамент легкий, словно перышко, но мои руки дрожат под его весом. Законность моего положения подтверждают небрежная подпись отца и печать Парламента, но эта награда меня не радует. Это – лишь вынужденный дар, связанный со смертью моего брата, впрочем, я не тороплюсь выпускать его из рук.

– Твоя жена никогда не позволит мне занять его место.

– Софи уже смирилась с ситуацией, – говорит он, и я замечаю на его руке след от укуса. Наши взгляды встречаются, и я с содроганием вспоминаю осанку Софи и ее рыжие локоны.

– Поползут слухи. Люди меня не примут.

– Я научу тебя пробивать себе путь, – усмехается он. Когда началась война, отец сразу же заявил о том, что встал на сторону Парламента, чья поддержка людей среднего класса дала ему шанс проявить себя в чем-то новом, чем-то королевском. Он провозгласил себя торговым королем, и никто не будет проверять его происхождение.

– Ты собираешься принять предложение мистера Роупера?

Я ловлю на себе его взгляд и задумываюсь, как можно спрашивать о подобном, когда между нами лежит умерший человек.

– А как иначе?

Заметив мой удивленный взгляд, он продолжает:

– Я узаконил твое положение, чего еще можно пожелать?

Хотя Стивенс сделал мою жизнь здесь сносной, именно благодаря Фрэнсису я чувствовал себя как дома. Без него все это было бы не более чем подобием склепа, пленником которого мне совсем не хотелось становиться.

– Прости, что не смог стать тебе лучшим сыном.

– Твоя мама… – Он улыбается, когда я поднимаю глаза. – Спроси меня о ней что-нибудь. Ее любимое стихотворение, драматург… ее имя, – поддразнивает он меня, а потом в повисшей тишине достает перо и бумагу из стоящего рядом шкафчика. Он что-то нацарапывает на клочке бумаги и машет им над телом Фрэнсиса. – Ее имя, – повторяет он, когда я вскакиваю, чтобы его заполучить, – начиналось на букву «Г».

Он прижимает листок кулаком, словно пресс-папье, и я довольствуюсь лишь тем, что провожу пальцем по изгибу буквы.

– Остальное получишь за те годы, что будешь обучаться делу.

Скрытность отца должна была заставить меня порвать со своим прошлым. Осознать, что я совсем один. Он в предвкушении облизывает губы и ослабляет хватку. Внезапно я бросаю взгляд на гроб Фрэнсиса, и стыд заставляет меня отшатнуться.

– Ты все еще подумываешь о том, чтобы отказаться. Ты забрал у меня сына. Теперь я заберу всего тебя взамен. – Он швыряет в меня еще один лист бумаги.

На нем – письмо, которое я написал Фрэнсису прошлой весной. Мои слова приободрили его достаточно, чтобы сбежать из Лондона и присоединиться к армии короля, захватив с собой отцовский мушкет и высокую репутацию нашей семьи в Парламенте.

Ближе всего я пересекался с войной во время постановочных битв в театрах. Но чувство потери, которое я испытываю сейчас, так и не омрачило те захватывающие батальные сцены.

– Я этого не хотел. – Я смотрю на Фрэнсиса в надежде обрести прощение, но его лицо неподвижно. Я возвращаю отцу письмо, словно заряженное оружие.

– Люди уходят на войну и погибают, а те, кто остался, учатся на своих ошибках. – Он сжимает губы. – Я заплатил мистеру Роуперу, чтобы он потакал твоим амбициям.

Моя юность протекает в тени ожесточенной борьбы между королем и Парламентом, но это откровение меня ошеломляет.

– Ты врешь, – произношу я дрожащим голосом.

Он медленно качает головой.

– Я хотел, чтобы ты чем-нибудь занимался и был в безопасности. У меня уже был наследник, и мне не хотелось, чтобы ты путался у него под ногами.

Я вспоминаю свое общение с Додмором и все те победы, которых, как мне казалось, было так сложно достигнуть.

– Я был твоей игрушкой всю свою жизнь.

Он пожимает плечами.

– Я лишь потакал твоему тщеславию… Я не рассказал твоей мачехе, что ты убил нашего сына. – Эти слова заставляют меня присесть. Софи никогда не простила бы мне потерю Фрэнсиса. – Я предлагаю тебе богатство и безопасность, – подытоживает отец.

– То же ты обещал и своей жене. – От этого напоминания его лицо напрягается. Моя мачеха променяла свои привилегии на богатство отца. И она все еще сожалеет об этой потере, несмотря на благополучие, которое благодаря этому обрела она и ее семья. – Вы оба оказались в ловушке из-за этой сделки с дьяволом.

– Моя ловушка лучше, чем ее, – возражает он, и по его лицу я понимаю, что он не пойдет на уступки.

Я сделал слова своей профессией, но предательство отца лишило меня ремесла. Если он все расскажет Софи, ее семья приложит все усилия, чтобы помешать мне найти другой способ честно зарабатывать себе на жизнь. Я выхватываю из его рук инициал матери.

– Через год ты мне расскажешь, в каком городе родилась мама.

Выражение его лица смягчается.

– Даю себе четыре года на то, чтобы слепить из тебя свою замену, – торгуется он со мной. – После этого ты получишь все мои деньги и сможешь как угодно распорядиться всем, что мне известно о твоей матери.

Эта трансформация сделает меня слишком похожим на него, чтобы захотеть что-то узнать о ее прошлом.

– Я не буду слеплен по твоему образу и подобию, – протестую я.

На его лице проскальзывает презрение.

– Хотя Фрэнсис и носил мое имя, ты уже гораздо больше на меня похож. Я, как и ты, вел людей к погибели в погоне за выгодой.

У меня внутри все горит. Я ни капли на него не похож.

– Похороны завтра. Ты останешься в своей комнате.

Я поднимаю голову. Мне отказывают в праве оплакивать собственного брата?

Он вздыхает.

– Я уже все устроил, чтобы ты уехал через три дня. Семья твоей мачехи думала, что я выберу замену из ее рода. Твое временное отсутствие даст мне время, чтобы подготовить будущее объявление.

Я для него – не более чем инструмент. К тому же тупой инструмент, судя по тому, как легко он принимает то, как я на все согласился, пренебрежительно со мной прощаясь.

– И куда мне податься? – спрашиваю я.

Он останавливается возле двери.

– Твоя мачеха любезно воспользовалась своими связями. Ты будешь клерком у судьи Уильяма Персиваля.

– Но ведь он – охотник на ведьм, – возражаю я. Веками придворные писцы занимались тем, что вели скромную летопись ведьм. Гвидо Бонатти, Нострадамус и Джон Ди положили их открытия в основу новой науки и воспользовались своими знаниями, чтобы получить должности астрологов и некромантов при королевских дворах. Решимость короля Якова покончить с магией не стала для них препятствием. Под давлением монарха они оставили свои учения, учредив комиссию по охоте на ведьм, где судья Персиваль и провел юность, занимаясь истреблением колдуний.

– Теперь – судья, – заявляет он.

– Я не выдержу общества подобного человека.

– Судья Персиваль карает ведьм, а не убийц, – бросает он мне на прощание.

Гостиная – живое напоминание о молодости моего отца, которую он провел, путешествуя по всему миру с Ост-Индской компанией в поисках богатств. На стенах, обшитых панелями из темно-красного дерева, – коллекция сокровищ, которые он собирал годами: золотые тарелки, картины, пузатые китайские фарфоровые вазы и лоскуты пестрого шелка и хлопка из его недавних поездок в Китай и Индию. Я поворачиваюсь, чтобы рассмотреть греческий гобелен, висящий возле эркера. Вышитые глаза Кастора и Поллукса обращены к Фрэнсису, который все еще дремлет. Даже в темноте его лицо словно светится, а темные волосы пронизаны золотыми прядями. Я провожу рукой по шраму – размытому овалу приподнятой побелевшей плоти на правой кисти. За свою жизнь я сыграл сотни ролей и отрезáл от себя куски, чтобы соответствовать требованиям. Но я так и не смог стать Фрэнсисом. Мои пальцы впиваются в кожу, пока брат не превращается в кровавый силуэт.

Стивенс входит в гостиную и, бросив беглый взгляд в мою сторону, направляется к камину.

– Вы ему поддались, – замечает он, нагнувшись и повернувшись ко мне спиной. Я не свожу глаз с Фрэнсиса. Мое сердце сжимается. Тепло огня никак ему не поможет. Его больше нет. – Так что? – настаивает Стивенс.

– Вы подслушивали, – обвиняю я его.

Он качает головой.

– Я догадался, что задумал ваш отец, еще когда он попросил меня подготовить для вас комнату Фрэнсиса. Вам надо вернуться в Оксфорд.

– Не могу. Я дал ему слово. – Мое лицо напрягается, когда я вспоминаю угрозы отца.

Стивенс встает и поворачивается ко мне лицом.

– И он его взял.

Я абсолютно уверен, что Стивенс оправдал бы меня, если бы я рассказал ему, какую роль сыграл в гибели Фрэнсиса. Я отворачиваюсь от него. Будучи маленьким мальчиком, я провел слишком много времени, представляя себя на месте Фрэнсиса, чтобы сейчас считать, что ни в чем не виноват.

– Пожалуйста, – продолжает Стивенс, почти умоляя. – Будь это кто угодно, кроме судьи Персиваля, я бы не стал вас останавливать. Его учителем был лорд Говард.

– Судья Персиваль слишком молод, чтобы иметь какое-либо отношение к суду над ведьмами Пендла, – бормочу я, не решаясь встретиться с ним взглядом.

– Он все равно из этого проклятого рода, – бросает он, и я поднимаю глаза. В этой хрупкой тишине я вспоминаю его рассказы о судах над ведьмами, которые произошли в Ланкастере почти тридцать лет назад, когда Элизон Дэвис наложила заклинание смерти на одного торговца. Пока охотники на ведьм добрались до Пендла, молодая ведьма успела вовлечь в эту историю свою семью и один соперничающий клан. Ведьм из Пендла судили, признали виновными и повесили, но их гибель не утолила жажду лорда Говарда, бывшего писца и предполагаемого автора «Демонологии» короля Якова, основавшего комиссию по охоте на ведьм, чтобы прочесать страну в поисках новых жертв. В их сети попалась и мать Стивенса.

– Выберете его – вернетесь сиротой. – В голосе Стивенса сквозит неуверенность, но он не отказывается от своих слов. Как и многие родственники обвиненных в ведьмовстве, Стивенс был осквернен наследием матери. Будучи человеком практичным, он принял решение положить конец своему роду. Эта же черта характера побудила его стать отцом для нежеланного бастарда своего хозяина.

Всю мою жизнь он, словно молчаливая тень, оберегал меня, но сейчас я заставляю себя с ним не согласиться:

– Я уже однажды осиротел. Переживу это и во второй раз.

Он взволнованно уходит, унося с собой все, что когда-то было между нами. Я поднимаюсь, чтобы догнать его, но останавливаюсь, бросив потерянный взгляд на Фрэнсиса. Что погибло, не оживить.

– И папа, и Стивенс хотят, чтобы я принял их сторону, – шепчу я. – Думаю, ты посоветовал бы мне пойти собственным путем и сбежать в Новую Англию. – Его неподвижность прерывает мой смешок. – Я недостаточно хорошо себя знаю, чтобы сделать выбор. Боюсь, что к моменту, когда отец закончит свою работу со мной, я потеряю все хорошее, что во мне было. Я уже лишился кое-чего и утратил почти все, когда ты умер… Я не желал твоей смерти. – В моих словах сквозит сомнение. Отцовские обвинения начинают разъедать меня, словно гниение, и я поднимаю глаза на гобелен с Кастором и Поллуксом, гордо стоящими в шлемах и с копьями в руках.

В детстве мы с Фрэнсисом видели в этом мифе отражение себя. Сводные братья и в каком-то смысле близнецы, которых не может разлучить даже смерть. Мы были слишком маленькими, чтобы осознать темную сторону этой истории. В своем опубликованном трактате о колдовстве король Яков провел различие между двумя классами магии: магией низшего уровня и узелковой магией. Первой занимались знахарки, использовавшие свои нехитрые средства, чтобы читать и придумывать заговоры, предсказывать будущее и продавать неуловимые яды и целебные снадобья для лечения любых болезней. Вторая же была сферой узелковых ведьм, шептавших заклинания сквозь нитяные узлы и накладывавших с их помощью мощные любовные привороты и мороки, вызывая ветер, пожары и даже воскрешая мертвых.

Когда его молитвы к Зевсу остались без ответа, Поллукс использовал заплетенный узел, сделанный из их с братом волос, чтобы привязать дух Кастора к земле. Я рассматриваю потертый узел, который держат братья, и нож в руке Поллукса. Смертность брата его тяготила. Бессмертному Поллуксу не хотелось, чтобы она омрачала его жизнь.

Я наклоняюсь над Фрэнсисом, и мой обнаженный кинжал сверкает в темноте, словно молния. Из всех существующих заклинаний узлы смерти – самые отвратительные. Я состригаю пряди наших волос и взвешиваю их на ладони. Нерешительный первый шаг, за который любого практикующего магию бы прокляли. Я уже обречен, так что прокручиваю в голове слова отца и без колебаний связываю вместе наши пряди. Моя тьма затмевает его свет, я запечатываю петлю, нашептав в нее, и застываю в ожидании.

Загрузка...