3

Даркуотер… Это название произошло из-за особо темного цвета воды во рву, который окружал дом в прошлом веке. Коричневая почва и низкое серое небо заставляли воду казаться черной. Теперь ров был осушен и лужайка на склоне стала зеленой и невинной, но озеро, блестевшее за тисами и каштанами, имело ту же склонность в пасмурный день превращаться в черный мрамор. Подъемный мост исчез, но фасад из потемневшего кирпича времен Елизаветы, стрельчатые окна и витые дымовые трубы остались. В начале века была проведена основательная реставрация, в доме же еще сохранились огромные печи, винтовые лестницы, великолепные резные дубовые потолки, потемневшие от времени, и небольшие хоры для оркестра, нависшие над длинной столовой.

Всего в доме было двадцать спален, не считая помещений для слуг в мансарде. Дом и парк лежали в плавном углублении между холмами. Только из верхних окон были видны заросли вереска. Ветер поверх них дул в дом, который всегда был полон сквозняков и старинных скрипучих звуков.

Только в летнее время место выглядело привлекательным. Тогда побитые и искривленные дубы были покрыты зелеными листьями, желтые ирисы качались у берега озера и в воде отражались проходящие облака. Солнце светило через стрельчатые окна дома, и голос ветра терял воющие отзвуки. В комнатах первого этажа стоял старый-старый запах, пропитавший стены, запах ароматической смеси, пчелиного воска, древесного дыма и роз. Тепло солнца усиливало его.

Летом Даркуотер был красив. Казалось, что тогда в нем жили более счастливые духи, возможно, именно летние духи.

Зимой картина менялась. Сады и парк были безжизненными, голыми и сраженными. Тучи и туман висели около земли. Китайский павильон у озера, построенный тем же Давенпортом, который реставрировал дом — красная и золотая краска его облупилась и потускнела с годами, — выглядел варварским и совершенно чужим. Ветер бил в окна, и тяжелые шторы все время медленно колыхались. В большом камине холла бревна горели день и ночь, и нужно было поддерживать огонь в жилых комнатах и спальнях. С опущенными шторами и зажженными лампами комнаты приобретали уют, который обманывал всех, кроме наиболее чувствительных. Нервные служанки могли пролить воду или рассыпать уголь в коридоре из-за вздувшейся шторы или послышавшегося крика. А иногда это были дети, которые в сумерках боялись длинных коридоров и вскрикивали, если сквозняк тушил свечу. Амелия обычно цеплялась за юбки Фанни. Сама Фанни вспоминала, как когда-то она сделала неправильный поворот и, вместо того чтобы открыть дверь своей спальни, оказалась в совершенно незнакомой комнате с четырьмя столбами, пологом над кроватью и чем-то темным в постели.

Она всхлипывала от страха, когда служанка нашла ее.

— Это ваша вина, мисс Фанни! Нельзя так убегать вперед, думая что вы умнее всех.

— Там есть кто-то в… в постели, — заикаясь, проговорила Фанни.

Служанка высоко подняла свечу. Ее мерцающий свет упал на пышное покрывало и длинную подушку. Постель была пуста.

— Вы видите! Там никого нет. Эту комнату уже целую вечность не использовали. По крайней мере, с тех пор как я здесь. Надо быть совершенно глупой девочкой, чтобы так испугаться.

Но маленькая служанка, ростом лишь немного выше Фанни, и сама была испугана. Фанни поняла это по тому, как дрожал подсвечник в ее руке. Они заторопились назад по коридору, с правильным поворотом к комнате Фанни. Маленькая и узкая, она расположилась рядом с комнатой Амелии и детской.

Именно тогда Фанни начала в шуме ветра слышать посторонние звуки, голоса, смех, иногда даже шаги.

Отчасти это была вина леди Арабеллы, которая нередко рассказывала детям перед сном неподходящие истории. Обычно она начинала невинную волшебную сказку, а затем, когда внимание троих детей уже было захвачено, рассказ понемногу становился неописуемо зловещим, тем более что сама леди Арабелла оставалась такой же полной и уютной на вид. Только в ее глазах было заметно непонятное ликование. Это были волчьи глаза, высматривающие подходящую голову овечки.

Амелия обычно начинала хныкать, и ее приходилось утешать леденцами. Фанни никогда не плакала. Однажды она просто закрыла уши пальцами, и леди Арабелла засмеялась с чем-то вроде легкого удовлетворения. Но большей частью Фанни увлекалась и зачарованно слушала. Она не всегда могла съесть после этого свой леденец и клала его в карман передника, чтобы насладиться им в более спокойное время. Конечно, Джордж, как старший и мальчик, никогда не показывал нервности или страха, но было примечательно, что теперь, в расстроенном состоянии здоровья, ночью у него бывали кошмары, он кричал, но ему чудилось не нападение казаков, а человеческая голова под невинной коркой пирога или выходящая из гардероба и разгуливающая в сумерках одежда.

Джордж теперь был чересчур взрослым, чтобы его можно было утешить леденцами. Вместо этого он держал около своей постели бутылку бренди. По рекомендации врачей.

Когда Эдгар Давенпорт купил Даркуотер, примерно три года спустя после своей свадьбы, леди Арабелла приехала, чтобы сделать этот дом также и своим. Она не была заинтересована в том, чтобы разделить с молодой парой весьма скромное поместье в Дорсете, и резко возражала против выхода ее дочери замуж за молодого человека, который, по ее мнению, ничего собой не представлял. Сама она была дочерью графа и думала, что Луиза могла бы добиться в жизни гораздо большего. Но дочь была не очень красива, и, так как муж леди Арабеллы промотал ее состояние, а затем пил до самой смерти, шансы Луизы на удачное замужество значительно снизились. В двадцать три года она была счастлива выйти за Эдгара, так как это, скорее всего, была ее единственная возможность создать семью. И, в любом случае, пусть он был скромным и не обладал яркой внешностью, все же Эдгар был приятным и милым молодым человеком без свойственной его младшему брату склонности к безрассудствам. Как выяснилось, этот выбор был очень удачен, так как, когда в Девоне умер его старый двоюродный дед и Даркуотер был выставлен на продажу, у Эдгара оказалось больше средств, чем можно было себе представить.

«Даркуотер, — сказал он, — не должен уйти из семьи». Он обязан купить его, даже если придется экономить несколько лет. Его жена возражала, она впервые увидела Даркуотер поздней осенью, и он привел ее в уныние и отчасти испугал.

Листья падали, и тучи висели низко. Внутри дом был запущен, как этого и можно было ожидать после того, как в течение восьмидесяти лет в нем жил одинокий педантичный холостяк. Дом вогнал Луизу в дрожь. А, возможно, это было просто потому, что в это время она ожидала Амелию и не очень хорошо переносила беременность.

Но Эдгар не собирался интересоваться мнением жены. Он был хозяином и сам принимал решения. Для него вопрос был решен в тот момент, когда он услышал о смерти двоюродного деда.

Поэтому как раз перед рождением Амелии семья переехала в Девон, и леди Арабелла последовала за ними. Она сказала, что в такое время матери необходимо быть около дочери. Ее невинные близорукие глаза не сказали больше ничего, но с самого начала было ясно, что она считала Даркуотер подходящей резиденцией для себя как наследницы благородной семьи. Она рассчитывала провести здесь остаток своей жизни.

Она не могла терпеть причуды Луизы но отношению к этому поместью. В любом случае, кровь Луизы стала более разбавленной из-за ее неудачника-отца, и трудно было ожидать, что она легко приспособится к новой обстановке.

Эдгар мгновенно вошел в роль лорда поместья, в конюшню были поставлены хорошие охотничьи лошади, в доме появилось множество слуг, его арендаторы с радостью приветствовали владельца, который был заинтересован в их благосостоянии, деревенская церковь — не менее, так как ей требовался ремонт и новый викарий, не такой старый и дряхлый, а скудной общественной жизни местности отчаянно требовался прилив свежей крови. Леди Арабелле в Даркуотере понравилась странная смесь очарования и запустения. Она обнаружила, что он соответствует ее темпераменту. Густой туман приводил ее в возбуждение, она обожала окаменевшие от ветра голые деревья, а если сквозняки были слишком сильными, она просто набрасывала еще одну шаль.

Она выбрала себе две большие комнаты на втором этаже и полностью присвоила их. С течением лет комнаты становились теснее, так как заполнялись ее приобретениями. В их числе была мраморная статуя ее матери, графини Дальстон, в натуральную величину в греческой одежде, которая торжественно стояла в углу. В сумерках, прежде чем служанки приносили лампы, она была ужасно похожа на еще одного человека в комнате. Сходство было особенно сильным, когда леди Арабелла небрежно набрасывала на нее одну из своих шалей, а также и садовую шляпу. Но это была ее личная привилегия. Ни слугам, ни детям такие вольности не позволялись.

В остальном было бесчисленное количество маленьких столиков, безделушек, картин, низких стульев с неудобными наклонными спинками, удивительное сооружение из морских раковин и рыб под стеклянным колпаком, огромный глобус, на котором она заставляла детей искать все страны Британской Империи, птичья клетка, пустая и немного пугающая после смерти попугая, тяжелые плюшевые шторы, обильно украшенные кружевами, зеркала в золоченых рамах, шкафы, переполненные всякой мелочью, а в центре комнаты стояло кресло, в котором леди Арабелла проводила большую часть своего времени, вышивая или занимаясь тем, что она называла историческим чтением. Она серьезно интересовалась историей и фольклором, особенно той части страны, в которой жила. Или она просто сидела с котом Людвигом на коленях.

— Вы знаете, почему его зовут Людвигом? — спрашивала она обычно у невольно захваченных ее рассказом детей. — Потому что когда-то я была влюблена в человека, по имени Людвиг. О, да, смотрите на это, как хотите, но это правда. Он был германским принцем. У него были такие усы! — Леди Арабелла надувала щеки и поглаживала воображаемые усы. Она была прирожденным рассказчиком. — Но его родители, а, может быть, придворный протокол, называйте это как хотите, не позволили ему ответить на любовь вашей бабушки. И к тому же, мне было только шестнадцать, я была слишком молодой даже для того времени, когда все мы носили муслиновые платья, похожие на ночные рубашки, и притворялись, что боимся Наполеона Бонапарта. Так что теперь только кот любит меня, если, конечно, случайно не кто-нибудь из вас.

Она смотрела на них так сурово своими круглыми близорукими глазами, что они шептали что-то утвердительное, а Амелия даже доходила до того, что плакала:

— Я люблю, бабушка, я люблю.

Особенно леди Арабелла ждала проявления чувства от Джорджа, ее любимца.

Но только Людвиг, черный большой, толстый кот с равнодушной мордочкой, сидел на ее коленях и вкрадчиво терся своей головой. Фанни была уверена, что он представлял собой перевоплощение германского принца.

Те две комнаты были отдельным маленьким миром. Ребенком для Фанни визит к леди Арабелле был изматывающим нервы путешествием. Только когда она выросла и стала ежедневно читать леди Арабелле, она потеряла свой страх перед старой леди. Или, по крайней мере, так она думала.

Луиза все время ворчала после переезда в Даркуотер. Наконец, ее муж, несмотря на постоянные разговоры об экономии, нашел достаточно денег, чтобы купить ей элегантную соболью пелерину и муфту. Таким образом Луиза сделала открытие, что дорогой подарок может сделать очень многое для приведения в порядок расстроенных чувств. С тех пор она никогда не позволяла мужу забыть об этом.

Когда появилась Фанни, этот трудный, слишком быстро развивающийся трехлетний ребенок, причем уже тогда было видно, что она будет намного симпатичнее, чем Амелия, Луиза обнаружила, что бриллиантовая брошь сделала ее более терпимой к девочке. В течение многих лет различные кризисы были соответствующим образом отмечены безделушками, новой шляпкой, шелком на платье. Эдгар Давенпорт был покладистым мужем. Или, может быть, он просто любил мир в семье.

Нет необходимости подчеркивать, что Луиза уже задумывалась о цене сирот из Шанхая. Она могла быть довольно высокой, так как ситуация становилась просто смешной. Родственники Эдгара, казалось, приобрели привычку вымирать, как мухи, и оставлять своих отпрысков его преданной заботе. Получить в течение одной супружеской жизни сразу троих сирот на свою шею — такая участь ни для кого не была бы забавой. Не говоря уж о том, что от Фанни до сей поры не было особой пользы, пока она занимала прежнее положение. Учитывая заботу о здоровье Джорджа и необходимость вывода Амелии в светское общество, в жизни Луизы Давенпорт не было ни места, ни времени для двух маленьких чужих детей.

Когда Фанни, на этот раз одетая во все лучшее, спускалась вниз, Джордж ждал ее на повороте лестницы. Он подскочил к ней и схватил за руку. Она испугалась, так как не заметила его в тени. Он постоянно теперь делал подобные вещи, подстерегая ее, и затем разражался неумеренным смехом, особенно, если она вскрикивала.

Сегодня он не смеялся. Вместо этого он приложил ее руку к своим губам и запечатлел на ней страстный поцелуй.

Фанни пыталась вырвать руку, но не могла, пока он не отпустил ее. У него была ужасно сильная хватка.

— Я не хочу, чтобы вы делали так, Джордж. Это нелепо и не нравится мне.

— Нелепо? — проговорил он, запинаясь. Джордж был обижен, его уверенность в себе уменьшилась. Он был симпатичным молодым человеком, высоким, широкоплечим, с румянцем на щеках. Когда он вступил в 27-ой Уланский полк, он был таким гордым и высокомерным в своем новеньком мундире. Но теперь, хотя физически он не пострадал, его длинное тело приобрело неуклюжий вид, выражение его глаз слишком быстро менялось от неуверенности и обиды до чрезмерного возбуждения. Его действия тоже были непредсказуемы. Он в полночь мог потребовать, чтобы конюх оседлал его лошадь лишь затем, чтобы проскакать взад-вперед но пустоши; он мог часами бродить ночью по дому, тихо обращаясь к тем, кто еще не спит, чтобы они поговорили с ним.

Все врачи говорили, что для него важен длительный период отдыха и спокойствия. После этого он будет способен вести нормальную жизнь, может быть, не слишком напряженную. Его военная карьера, разумеется, была окончена. Но не было никаких причин, которые могли бы помешать ему впоследствии жениться.

— Джордж! — Это был голос его матери с нижней части лестницы. Он был резким. Хотя она обращалась к Джорджу, резкость предназначалась Фанни. Ей была неприятна привязанность сына к Фанни, и она винила в этом девушку. Она полагала, что было достаточно легко охладить рвение молодого человека, если только захотеть. Очевидно, Фанни не хотела этого. Так или иначе Джордж для любой охотницы за мужьями был выгодной партией.

— Джордж, Томкинс прогуливается взад и вперед с вашей лошадью уже полчаса. Он сказал, что вы велели подать ее к одиннадцати. Не заставляйте бедное животное ждать еще больше.

— О Боже, я забыл. — Джордж вмиг стал смущенным школьником, а страстный влюбленный исчез, словно его и не было. — Хорошо, до свидания, Фанни. Желаю приятно провести время. Не задерживайтесь, слишком долго. Нам будет не хватать вас.

Что же, может быть, она последний раз видит его! Сознание этого охватило Фанни, заставив ее забыть недавно появившиеся беспокойные привычки и помнить только то, что он всегда считался ее братом.

— До свидания, Джордж, — от души сказала она. — Берегите себя.

Джордж повернулся, чтобы благодарно махнуть рукой. Его мать едко произнесла:

— Фанни, поскольку вы уезжаете не больше чем на два дня, за это время ничего не может случиться ни с Джорджем, ни с кем-либо из нас.

— Многое может случиться с людьми в любое время, — леди Арабелла двигалась по коридору из своей комнаты. — Мне показалось, что я слышала птицу прошлой ночью.

Раз, один только раз, очень давно, когда ей не было и десяти лет, Фанни тоже слышала эту птицу. Она лежала окаменевшая не один час после того, как этот шум прекратился. Считалось, что эта легендарная птица запуталась в одной из многих дымовых труб, хотя в какой именно, никто не мог сказать с уверенностью. Как утверждала легенда, это была белая птица, хотя когда, обессиленная, она упала в очаг, птица была покрыта сажей. Люди говорили, что это была белая амбарная сова или голубь. Существовала фантастическая история, что это была белая цапля, длинные ноги которой безнадежно запутались в узком пространстве. Именно поэтому трепет и пронзительные крики были такими громкими. Ее заточение в то время совпало со смертью молодой хозяйки Даркуотера. Когда растрепанное существо упало в очаг, юное лицо хозяйки лежало па подушке, белое как снег. С течением лет и веков страдающую птицу слышали снова и снова. Она всегда приносила несчастье.

— Мама, прошлой ночью бушевал ветер, — сказала тетя Луиза. — Это все, что вы слышали.

— Так вы хотели бы думать, — многозначительно сказала старая леди. — Но вспомните, когда я слышала ее последний раз. Вскоре после этого мы получили известие о Джордже.

Тетя Луиза нетерпеливо закудахтала.

— Боже мой, как хорошо, что не у всех нас ваше воображение. Если бы я прислушивалась ко всем вашим предсказаниям, я была бы напугана до смерти много лет назад. Смотрите на ступеньки. Куда вы идете?

Старая леди приподняла свои пышные юбки на дюйм или два и близоруко всматривалась в лестницу.

— Конечно, сказать Фанни «до свидания». Разве я не могу попрощаться?

— Сначала Джордж, теперь вы. Можно подумать, что Фанни отправляется в долгое путешествие и не вернется назад.

Леди Арабелла подошла к Фанни. Она запыхалась и тяжело дышала. Она сунула в руку Фанни смятый пакет.

— Моя дорогая, это леденцы вам на дорогу. Оставьте один или два для детей. Они могут утешить их. Вы же помните, вам они всегда помогали.

— Да, бабушка Арабелла. Большое спасибо.

Глаза Фанни наполнились слезами. Хорошо, что старая леди была чересчур близорука, чтобы видеть их. К тому же она повернулась, чтобы снова подняться но лестнице. На ее плечах были две шерстяные шали. Ее голова в слегка косо сидящем кружевном чепчике уютно утонула в них. С ее невысокой широкой комплекцией и юбками, похожими на кринолин, было совершенно невозможно пройти мимо нее по лестнице. Она была скорее комичной, чем зловещей старухой. Конечно же, она совсем не была зловещей. Все ее страхи рождало лишь детское воображение в затемненной сумерками комнате.

Сейчас она была доброй, а Фанни страстно желала, чтобы этого не было. Сначала это была Амелия с просьбой о французской ленте, затем Джордж, призывающий ее поторопиться обратно, а теперь леди Арабелла с конфетами на дорогу.

Но она не должна позволить таким вещам поколебать ее решимость. Она не должна возвращаться в Даркуотер. Никогда…

Появилась Ханна с вещами, и дядя Эдгар проворно зашел сказать, что карета уже у дверей.

— Так-то лучше, — сказал он, глядя на нарядный вид Фанни. Ее отделанное мехом пальто, модные блестящие ботинки, видные из-под шелковых юбок, шляпка, подвязанная бархатной лентой, — все отмечало ее как изящную молодую леди с самым изысканным вкусом.

— Вы должны выглядеть самым лучшим образом, моя дорогая, не то всегда найдутся люди, пытающиеся одержать верх над вами. Ханна!

Пожилая служанка в скромной темной одежде вышла вперед.

— Да, сэр?

— Я надеюсь, что вы хорошо позаботитесь о мисс Фанни. Не позволяйте ей сделать каких-нибудь глупостей.

Губы Ханны сжались. Ей было нелегко сказать, что хозяин должен знать, какой непредсказуемой может иногда быть мисс Фанни. Разве он не помнит бури и приступы раздражения в прошлом? Но необходимо признать, что в эту минуту она выглядела хорошо воспитанной и вполне прилично ведущей себя молодой леди, так что все могло пройти отлично. Лично она желала лишь, чтобы это действующее на нервы путешествие в одном из быстрых дымных поездов скорее закончилось, все опасности Лондона были благополучно пройдены и чтобы все они снова были дома в мире и тишине Даркуотера.

— Фанни, Фанни! — Амелия летела вниз по лестнице с развевающимися юбками. — Вот деньги на ленту. Папа дал их мне. Не забудьте, что она должна быть в полоску. И если не будет точного оттенка, возьмите ближайший из имеющихся.

Щеки Амелии были такими же розовыми, как лента, которую, как она надеялась, Фанни должна будет привезти из Лондона. Она была глупым, маленьким, нежным созданием, и ее не хотелось разочаровывать… Неохотно Фанни протянула руку за деньгами. Ханна сможет привезти ленту обратно. Дядя Эдгар снисходительно улыбался. Тетя Луиза сказала:

— Амелия, в самом деле. Только безделушки. Я надеюсь, вы не будете пренебрегать серьезным чтением, которое каждый день рекомендует мисс Фергюсон. Идите же, Фанни. Трамбл не может ждать так долго.

Даркуотер… Весь путь по извилистой дороге голова Фанни была высунута из кареты, чтобы можно было смотреть назад. Солнце вышло из-за облаков, и дом выглядел так, как она любила его больше всего. Теплый красный цвет, блестящие окна, дым из витых труб. Он напоминал драгоценный камень на фоне нежной зелени холма. Яркий алый цвет рододендронов отмечал дорожку к озеру. Лужайки казались бархатными. Павлин и пава важно шествовали около розария. Грачи кричали на качающихся вязах.

— Мисс Фанни, пожалуйста, уберите голову внутрь.

Фанни нашла свой носовой платок. Она не могла позволить Ханне видеть слезы на своих щеках. Именно Ханна много лет тому назад рассказала детям и жадно заинтересованной леди Арабелле легенду о птице в дымоходе. Она услышала ее от прежней экономки, которая прослужила в поместье сорок лет. А к той легенда пришла от другой суеверной и нервной служанки.

Это была только легенда. Никто на самом деле не верил в нее, даже леди Арабелла, хотя ей нравилось делать потрясающие заявления.

Разумеется, птицы часто могли запутываться в частоколе множества труб, это могли быть какие-нибудь стрижи или скворцы. Но вовсе не та белая зловещая птица, которая стала дурным предзнаменованием.

Все же Фанни иногда находила сходство между собой и тем несчастным созданием. Она тоже была в сетях своей бедности, сиротства и неспособности жить свободно и без помех, поскольку для молодой беззащитной женщины в мире было так мало места.

Вот почему она решилась бежать, прежде чем, как та птица, она задохнется в этой душной атмосфере.

Но сегодня она любила Даркуотер. Если бы утро было темным и мрачным, облака висели низко, выл ветер, она бы так не переживала. Но солнце ярко светило, и она чувствовала родство с этим большим потускневшим розово-красным домом, стоящим па склоне холма. Как будто она знала его не только в течение своих коротких 17 лет, а словно жила здесь несколько столетий. Теперь она будет горько сожалеть о нем, как если бы оставила позади часть своего сердца.

Ветка больно ударила ее но лицу. Она отпрянула назад, теперь у нее появилась причина для слез.

— Ну вот, я же говорила вам, — сказала Ханна. — Высовываться из окна, как будто вы большой переросший ребенок. Вы чрезвычайно подходите для того, чтобы привезти домой детей без происшествий.

Фанни провела платком по покрасневшей щеке.

— Извините, Ханна. Я делаю глупости.

— Нет необходимости говорить это мне, мисс Фанни. — Ханна жила в Даркуотере уже пятьдесят лет. Она приехала из деревни, где вместе с семью братьями и сестрами они спали, как горошины в стручке, в спальне двухкомнатного дома. Ее отец был работником в поместье, а ее мать между периодами, когда она находилась в постели с новым ребенком, помогала на кухне в большом доме. Позднее остались только два брата и одна сестра. Остальные, один за другим, умерли от лихорадки. Только четверым в большой постели было одиноко. Ханна была рада начать работу в большом доме в возрасте двенадцати лет. Теперь ей было шестьдесят два, и она заслужила право говорить то, что думала. — Я вижу, мне придется заботиться обо всех троих.

— Нет Ханна, не придется. Я буду вести себя совершенно разумно.

Ханна протянула руку, плотно затянутую в перчатку, чтобы погладить руку Фанни. То, что она была старшей из восьми детей, придало ей материнское чувство, которое она никогда не смогла утратить. Ее аккуратное лицо с похожими на яблоки щеками под степенным ободком шляпки было полно доброты.

— Разумеется, моя радость. Вы все сможете, когда захотите. Но не смотрите так, как будто это будет для вас такой неприятностью. Или вы уже чувствуете тоску по дому? Глупый ребенок. Вы же покидаете Даркуотер не навсегда.

Загрузка...