Темные времена

Глава 2

Кода

Сейчас

Чёртова. Женщина.

Чертовски трудная, упрямая женщина.

Я наблюдаю за её задницей, пока она идёт, или, скорее, проносится передо мной по узкой, заросшей тропинке, ведущей к домику, которым владеет Малакай в горах. Если бы не тот факт, что её задница выглядит блядски потрясающе в обтягивающих синих джинсах, я бы, наверное, уже с ней покончил.

Болтливая маленькая засранка.

Она внезапно останавливается и оборачивается, глядя на меня своими зелёными глазами, от которых у любого мужчины встаёт. Обычно мне не нравятся рыжеволосые, но ради этой, я думаю, любой мужчина согласился бы. У неё такие же буйные волосы, как и её характер, — тёмно-рыжие, густые и чертовски длинные. А вот её глаза… Изумрудно-зелёные. Обрамленные густыми ресницами. Полные губы. Носик пуговкой. Кожа такая нежная и кремово-белая, что кажется ненастоящей. Если не считать нескольких порезов и синяков, оставшихся после общения с Трейтоном, её кожа безупречна.

Совершенство.

С отвратительным отношением.

Руки скрещены на её упругих маленьких сиськах. Я не скрываю, что пробегаю по ним взглядом, прежде чем, наконец, снова встретиться с её взглядом.

— Боже. Мужчины, — фыркает она, её грудь поднимается и опускается в мягком, глубоком дыхании от ходьбы.

— Любой мог бы подумать, что ты не в форме, Чарли, — обращаю я на неё внимание. — Ты так пыхтишь и задыхаешься.

Она хмурится, затем бросает на меня сердитый взгляд.

— Можно подумать, ты забыл, что я провела много времени в руках Трейтона, так что я ещё не совсем в форме, Дакода.

— Назови меня Дакодой ещё раз, чёрт возьми, и посмотрим, что произойдёт.

Она делает шаг вперёд, наклоняясь, всё ещё скрестив руки на груди.

— Постарайся сделать всё, что в твоих силах, Дакода.

Гнев закипает в моей груди, и я делаю шаг вперёд; Чарли вздрагивает и отступает, но она слишком медлительна. За последний час её слова выводили меня из себя слишком часто. Я беру её за руку и разворачиваю так быстро, что она едва не теряет равновесие. Она, без сомнения, пытается с этим бороться, но я привык унижать взрослых мужчин. У неё на это ничего нет.

Я беру оба её крошечных запястья в свою большую ладонь и притягиваю Чарли к себе, так что её спина почти касается моей груди, а руки сцеплены за спиной, между нами. Затем я снимаю бандану, которая была на мне под шлемом во время поездки, свободной рукой разворачиваю её и подношу к её рту. Чарли ругается и извивается, но мне она не ровня. Даже близко.

Я отпускаю её запястья, и она вырывается. Мне нужны обе руки, чтобы связать её. Я затягиваю бандану у неё на затылке так, что материал закрывает ей рот, ограничивая речь. Чарли наносит несколько ударов руками и ногами, но меня это не волнует. Насилие, боль — для меня это ничто. Я ловлю одну из её молотящих рук и заламываю ей за спину, заставляя Чарли поморщиться. Это несложно, но этого достаточно, чтобы она перестала вырываться.

Затем я наклоняюсь к её уху.

— Я же просил тебя не испытывать меня, женщина. Я не шутил. А теперь, если ты научишься закрывать свой прелестный ротик, я сниму бандану, а если нет, то привяжу тебя где-нибудь в хижине, пока ты не научишься хорошим манерам.

От меня не ускользают приглушённые ругательства, которые она пытается выплюнуть в меня сквозь бандану. Пожав плечами, я подталкиваю её вперёд. Чарли протестует несколько мгновений, но, когда чуть не спотыкается о собственные ноги, понимает, что лучше идти самой, чем позволить мне толкать её. Итак, она ставит одну ногу впереди другой и идёт. Я следую за ней, держа её руку за спиной.

Мы проходим ещё немного в блаженной тишине. Она не пытается ничего сказать или сделать, Чарли просто идёт. Какое-то время я наслаждаюсь контролем. Но я должен предположить, что она не покориться и не примет то, что я ей предлагаю. Я знаю её недолго, но одно я уже понял о Чарли: она как собака, вцепившаяся в кость. Отнимите у неё эту кость, и она очень, очень разозлится. Её кость — это её дух. Она не позволит его раздавить.

Без предупреждения она протягивает свободную руку и быстро отламывает палку от кустов, царапая нас, пока мы идём по тропинке. Затем, очень быстро, с точностью и мастерством, она заводит её за спину и вонзает в первый попавшийся кусочек плоти, а это, оказывается, мои грёбаные рёбра. Издав дикий рык, я отпускаю её руку, и она быстро разворачивается, устремляя на меня палку, в то время как другой рукой развязывает бандану. Она роняет её на землю.

— Никогда больше так не делай, — предупреждает она. — Я не люблю, когда мне указывают, что делать.

Грёбанная дерзкая маленькая сучка.

— И мне не нравятся хитрожопые, высокомерные женщины, которые не делают то, что им говорят.

— Тогда, похоже, у нас проблема.

Я скрещиваю руки на груди, и мои рёбра горят в том месте, куда она воткнула палку. Завтра будет грёбаный синяк.

— Тогда у нас есть только один выбор: ты не стой у меня на пути, а я, блядь, не буду стоять у тебя на пути.

Она прищуривает на меня глаза, затем резко кивает.

— По-моему, звучит заманчиво.

— Фан-блядь-тастика. А теперь иди.

Она бросает на меня прищуренный взгляд, но поворачивается и уходит, плечи напряжены, без сомнения, ожидая, что я начну мстить. Я этого не делаю, потому что во мне клокочет гнев, и я сделаю то, о чём потом пожалею. Так что вместо этого я следую за ней, пока мы не выходим на небольшую поляну, посередине которой стоит хижина. Давненько я здесь не был — некоторые из нас приезжали сюда на выходные, пока дела в клубе не стали напряжёнными.

— Это, — начинает Чарли, затем бросает на меня взгляд, — действительно мило.

— Да, — бормочу я, проходя мимо неё и поднимаясь по двум маленьким ступенькам на веранду.

Я достаю ключ из кармана и отпираю входную дверь. Она немного пыльная, учитывая, что ею давно никто не пользовался, но как только я вхожу внутрь, я вижу, что в ней чисто. Малакай сказал, что у него там всё припасено. Видимо, он забыл почистить снаружи, пока был занят этим.

Я включаю основной свет, и внутри становится светло, что облегчает обзор.

Чарли подходит ко мне.

— О, вау.

Хижина прекрасна, я отдаю ей должное. Одна большая спальня и раскладной диван, полированные деревянные полы, огромная кухня, отделанная деревом, камин, большая гостиная открытой планировки, и всё это с хорошим дизайном, с шикарной мебелью и коврами. Я прохожу дальше, бормоча:

— Ты можешь занять комнату. Вторая направо.

Чарли слишком занята осмотром, проводя пальцами по стенам и мебели, чтобы расслышать, что я говорю.

Можно подумать, она никогда в жизни не видела ничего красивого.

Любой может задаться вопросом, насколько тяжелой была её жизнь на самом деле?

Ответ, который мы все ищем.

Без сомнения.

Кода

Тогда

Только не это.

Я опускаюсь на колени и обхватываю голову брата руками. Его лицо такое же, как у меня, словно я смотрю в зеркало. Только щёки у него впалые, кожа измождённая, а глаза больше не цвета мёда, а цвета грязной воды. Наркотики. Хотел бы я знать, когда это началось и как он допустил, чтобы всё стало так плохо, но я не знаю. Это обрушилось на меня как ураган; только что он просто шёл на вечеринку, а в следующую секунду у него начались перепады настроения, и он замкнулся в себе.

Я должен был догадаться.

Но мы молоды, всё только начинается, мы оба живём своей собственной жизнью. Мы больше не зависим друг от друга, как в детстве. Откуда мне было знать, что он так много употребляет?

Я должен был догадаться.

Это самый простой ответ.

Я должен был, черт возьми, догадаться.

Он мой брат, но не только это, он мой близнец.

Я чувствую его так, как никто никогда не смог бы понять.

Я должен был присматривать за ним.

— Брэкс, очнись, давай же. Очнись, чувак.

Я слегка встряхиваю его, но его голова болтается. Он растянулся на своей кровати. К счастью, у меня хватило ума зайти к нему домой и проверить, всё ли с ним в порядке. Он не в порядке, и паника охватывает меня. Какого хрена он это делает? Что, чёрт возьми, с ним случилось, что он стал таким плохим? Нас хорошо воспитывали, у нас были хорошие родители, и пока они не умерли несколько лет назад, всё было хорошо.

Так что же пошло не так?

И почему он мне об этом не рассказал?

Я поворачиваю брата на бок, снова и снова засовывая пальцы ему в горло. Они почти не покрываются слюной, потому что у него так пересохло во рту. Я не знаю, из-за чего он такой — из-за наркотиков, алкоголя или из-за того и другого. Не знаю, что он делал прошлой ночью. Меня не было дома, я должен был быть с ним. Я сжимаю пальцы, пока он не издаёт стон и не начинает давиться.

Я держу их там.

Я нажимаю снова и снова, пока он, наконец, не блюёт. Я убираю руку как раз вовремя, когда он вываливает содержимое своего желудка на кровать. Он делает это, давясь и отрыгивая, пока ничего не остаётся. Затем он переворачивается на спину, учащённо дыша, лицо у него слишком бледное. Я достаю телефон и набираю «скорую». Ему нужна медицинская помощь. И она нужна ему немедленно. Я даю женщине по телефону адрес и вешаю трубку.

— Что происходит?

Я поворачиваюсь и вижу его соседа по комнате, Эштона, который стоит у двери с кофе в одной руке и тостом в другой и выглядит совершенно растерянным. Он переводит взгляд на блевотину на кровати Брэкстона, и его лицо искажается.

— Фу.

— Ты, блядь, даже не подумал проверить его? — рявкаю я на молодого глупца.

Он вскидывает голову и смотрит на меня.

— Он взрослый мужик. Я не собираюсь заходить к нему в комнату и проверять его каждый день. Я даже не знал, что он дома.

— Ты же знаешь, что у него, блядь, проблемы! — реву я, сжимая кулаки, лицо горит.

— Успокойся, Кода. Он, блядь, взрослый мужик. Это, блядь, не моя работа — заботиться о нём.

— Он мог умереть здесь. Если бы я не пришёл, он был бы мертв. Ты этого хочешь? И всё потому, что не можешь проверить?

Эштон качает головой.

— У твоего брата проблема. Это не моя забота. Я пытался, чёрт возьми, присматривать за ним. Он не хочет иметь с этим ничего общего. Он где-то там, пьёт, принимает наркотики и связывается не с теми людьми. Если это его не убьёт, — он тычет пальцем в блевотину, — тогда, я гарантирую, это сделает кто-нибудь другой, с тем дерьмом, в которое он вляпался.

Я прищуриваюсь.

— С каким дерьмом?

Эштон пожимает плечами.

— Не знаю.

— Чушь собачья, ты только что сказал, что из-за этого его убьют, так что ты, блядь, кое-что знаешь. Что за дерьмо?

Эштон переводит взгляд налево, потом направо, потом снова на меня.

— Он торговал наркотиками. Работает на опасных людей. Ты не можешь быть наркоманом и торговать наркотиками. Ты наживёшь себе серьёзные неприятности. Мы все это знаем. Если у тебя есть зависимость, ты всё испортишь. У него есть зависимость. И он всё портит. Принимает наркотики для себя, избегает людей, выводит из себя не тех людей.

— Имена, — требую я. — Назови мне имена.

— Не знаю имён, — говорит он, пятясь из комнаты. — И я не собираюсь их выяснять. На этой неделе я переезжаю. Я не хочу жить там, где опасно. Твоему брату нужно помочь самому себе. У меня полно дел, мне нужно жить, я не вмешиваюсь в то, во что он вляпался.

Я свирепо смотрю на него.

Но в то же время я понимаю.

Он молод, работает, ему не нужно ввязываться в дерьмо, которое его не касается.

— Вполне справедливо, — бормочу я, проводя рукой по волосам, затем по лицу, громко выдыхая. — Это всё, что ты можешь мне сказать?

— Это все, что я могу тебе сказать, приятель. И я знаю это только потому, что подслушал его разговор и до меня дошли слухи. Хочешь узнать что-нибудь ещё, тебе придётся спросить у него. Хотя не уверен, что он тебе что-нибудь расскажет.

Я смотрю на своего брата, бледного и тяжело дышащего, лежащего на кровати, всё ещё без сознания, глаза закрыты, но иногда подёргиваются. Он в плохом состоянии. Но дело уже не только в нём, дело в том дерьме, в которое он вляпался.

А это значит, что теперь это касается и меня тоже.

Блядь.