Тень на каменной скамейке

Глава первая

Шел 1911 год.

Мне было тогда четырнадцать лет.

Бабушка, папина мама, прислала нам письмо из Экшё, в котором писала, что в понедельник, шестого ноября, как раз в день памяти короля Густава Адольфа[1], приедет на поезде наша новая горничная. Она не хочет, чтобы ее встречали. По словам бабушки, она «девушка самостоятельная», и мама сказала, что это звучит обнадеживающе, потому что прежние горничные не могли сами и шагу ступить.

Моей маме, женщине добросердечной и доверчивой, самой не удавалось найти подходящую горничную. Бабушка была опытнее и лучше знала людей. Девушки, которых она рекомендовала, всегда оказывались безукоризненными.

Из прислуги в нашем доме обычно держали молоденькую горничную и экономку, женщину постарше. Именно с девушками-горничными обычно возникали трудности. Нам приходилось часто их менять.

В отличие от них экономка по имени Свея жила с нами уже много лет. Она любила повторять, что до того, как попасть к нам, она служила только в «хороших семьях», у людей «самых благородных» и нам не следует забывать, что иметь такую экономку – честь для любого дома. Ведь с такими прекрасными рекомендациями ей не пришлось бы долго унижаться и заискивать в поисках лучшего места.

С первых же дней Свея решила взять маму под свое крылышко и лишь ради нее до сих пор оставалась у нас. Мама казалась ей такой беспомощной, что она просто не могла оставить бедную женщину один на один с безжалостным миром.

Было очень важно, чтобы Свея ужилась с новой горничной. Пока она не одобрит девушку, в доме будет царить напряженность. Ведь стоит Свее бросить недовольный взгляд – и «новой» горничной уже никогда не стать нашей «старой» горничной.

Повзрослев, я поняла, что Свея обладала слишком большим влиянием в нашем доме. Мама считалась с ней во всем и слепо следовала ее советам.

Случись им повздорить, мама всегда первой шла на примирение. Свея – никогда. Мама не находила себе места, пока Свея не соизволит сменить гнев на милость. Иногда мне даже казалось, что мама доверяет Свее больше, чем папе и нам.

Свея говорила, что любит детей. В молодости она очень хотела иметь ребенка, но так и не вышла замуж, а теперь время ее уже прошло.

Она, конечно, по-своему любила нас, хотя всегда была с нами очень сдержанна и никогда нас не баловала. Таков уж был ее характер. К тому же она полагала, что нельзя слишком привязываться к детям в доме, в котором служишь. Иначе будет тяжело расставаться, когда придется сменить место работы.

Мы, дети, считали Свею строгой и даже немножко боялись ее. Возможно, она внушала маме чувство уверенности, но нам – нет. Какова была ее роль в наших отношениях с мамой, это тайна, покрытая мраком. Может, это и несправедливо, но иногда мне казалось, что Свея нарочно плетет интриги, чтобы только все сделать по-своему. Особенно когда дело касалось папы. Потому что ее отношение к мужчинам можно назвать по меньшей мере двойственным.

Свея, например, считала, что мужчина должен быть хозяином в доме, но при этом ему следует держаться скромно. Ей никогда не приходило в голову, что советы, которые она давала маме, противоречат друг другу. С одной стороны, нужно настаивать на своем и не уступать, а с другой – «повиноваться своему мужу», как сказано в Библии. Наверное, маме было нелегко следовать ее наставлениям.

Но и нам, детям, Свея не делала поблажек. Мы дол- жны были, как она говорила, «почитать и слушаться» взрослых, потому что взрослым, по ее мнению, всегда лучше знать. Но о том, что одни взрослые требуют одно, а другие – другое, Свея не задумывалась. А мы нередко просто в толк взять не могли, кого же нам «почитать и слушаться».

Нашу новую горничную мы ждали в понедельник, шестого ноября.

Днем раньше, в воскресенье, в День Всех Святых, мы отправились на кладбище, чтобы зажечь свечку на могиле нашего маленького братика. Вообще-то он был самым старшим из нас, и если бы брат был жив, ему исполнилось бы сейчас шестнадцать, но он умер еще младенцем, и никто из нас не мог помнить его.

Звали брата Яльмар. Никто толком не знал, отчего он умер. Рассказывали, будто он сделался вдруг какой-то вялый, перестал дышать и умер. Это было очень странно. Говорили, что в нем погас огонек жизни.

Но что же такое этот «огонек жизни» и откуда он появляется? Кто зажигает его в нас и не дает ему угаснуть всю нашу жизнь? Вот о чем я думала тогда, глядя на свечу, зажженную над маленьким холмиком.

Рядом со мной стояли мама, мой брат Роланд и наша младшая сестра Надя. Папы с нами не было.

Затвердевшая от мороза земля хрустела под ногами. Дул пронизывающий ветер, мы дрожали в наших пальто, а пламя свечки беспокойно трепетало над могилой. Пора было уходить.

Когда мы вернулись, в доме было темно. Свея еще не зажигала света. Она поспешила к нам, похоже, спросонья, с подсвечником в руке. Мама попросила ее зажечь лампы и растопить камин в столовой, а затем подать горячий шоколад.

Луна, только что выглянувшая из-за тучки, светила прямо нам в окно. Мне не хотелось, чтобы Свея зажигала все лампы. Но мама любила, когда в доме много света. Луна, голубая и холодная, пугала ее, особенно в это время года. Мама говорила, что в доме свет должен быть красноватым и теплым. «Вот будет хорошо в следующем году, когда мы проведем электричество!» – сказала мама, снимая с Нади ботики. Эти слова она повторяла почти каждый день и тут же добавляла со вздохом: «Если только получится…»

А все из-за папы, который считал, что электричество – это не забава. Следует помнить, говорил он, что человек впускает в свой дом чужеродную силу, которая может оказаться небезопасной. Нужно еще и еще раз подумать, прежде чем пойти на такой шаг. Не стоит, как мама, бездумно решаться на такое лишь потому, что так делают все соседи. Папа каждый раз обещал серьезно подумать о проведении электричества, но не раньше чем на будущий год. Мама опасалась, что это только очередная отсрочка – ведь стоит папе узнать что-нибудь плохое об электричестве, он тут же с торжествующим видом объявляет об этом нам.

«Но на этот раз я ему не уступлю!» – говорила мама Свее. Она знала, что Свея поддержит ее. Свея не слишком увлекалась нововведениями, но в «электриство» верила свято. И вполне одобряла: «И правильно, стойте на своем, хозяйка!»

Как ни удивительно, но немудреные слова Свеи вселяли в маму необыкновенную уверенность. Когда Свея соглашалась с ее мнением, мама чувствовала себя такой окрыленной, будто для нее в мире нет ничего невозможного. Свея умела говорить столь убедительно, что любой ее собеседник, если только он думал иначе, начинал сомневаться в собственном здравомыслии.

Но вернемся к тому воскресному вечеру.

Папы не было дома. Он уехал в деревню, чтобы поразмышлять на досуге. Он всегда очень дорожил своим свободным временем, ему необходимо побыть одному, чтобы наконец закончить свою книгу, говорил он. Папа писал об Эмануэле Сведенборге, который жил в восемнадцатом веке и был великим мыслителем, совсем как папа. Сведенборг размышлял о серьезных вещах, таких как душа человека, жизнь и природа, – словом, обо всем, о чем трудно что-либо толком сказать. Поэтому папа был вечно занят подобными мыслями, а мама недолюбливала Эмануэля Сведенборга. И Свея тоже. Ведь именно у него папа начитался всех этих странных идей. Насчет электричества, к примеру. Вряд ли люди в восемнадцатом веке пользовались электричеством, но мама и Свея все равно были против Сведенборга. «Если верить хозяину, в мире нет ничего, о чем не написал бы этот Сведенборг, – говорила Свея. – Не удивлюсь, если он думал, что электричество – от нечистого. Стойте на своем, хозяйка! Хозяин парит в облаках, а нам, простым смертным, приходится заботиться о хлебе насущном».

У мамы и папы на многое в жизни были разные взгляды. Вот у папы не получалось размышлять дома, посреди всей этой суеты. Поэтому он, как только мог, уезжал в деревню. И почти всегда по воскресеньям.

Однако сегодня он должен был остаться дома и пойти с нами на кладбище. Но папа переживал смерть нашего маленького братика так тяжело и всегда становился у его могилы таким печальным и задумчивым, что мама сама попросила его поехать в деревню в надежде на то, что летом он тогда проведет больше времени с семьей.

Итак, папы, как обычно, не было с нами. Его шуба осталась висеть в прихожей, и мама, посмотрев на нее, озабоченно покачала головой: «Неужели папа опять уехал в своем тонком пальто? Только бы он не простудился…»

Тут Надя, наша младшая сестра, которой было всего восемь лет, подбежала и уткнулась носом в папину медвежью шубу. Затем вскарабкалась на галошницу и спряталась в шубе с головой. Казалось, в мягком меху папиной шубы она чувствовала себя уютнее, чем на руках у папы. Мы остались в прихожей одни, Надя и я. Я заметила, что она подглядывает за мной из шубы.

– Пойдем, нам дадут горячего шоколаду! – сказала я, собираясь уходить, но Надя идти не хотела.

– Нет, я останусь здесь. Ты иди! Я греюсь…

Глазок, смотревший на меня сквозь дырочку, исчез в складках шубы. Она была еще маленькая, самая младшая, и хотела, чтобы папа был только ее папа.

Когда я вошла в столовую, мама задергивала гардины, а Свея растапливала камин. Вдруг зазвенел колокольчик у входной двери: три коротких звонка. Мама вздрогнула и отпустила гардину. Кто бы это мог быть? Так поздно, в воскресенье?

Свея уже шла открывать. Вдруг это папа забыл ключ?

Нет, не может быть. Мама прислушалась. Он вернулся бы раньше. Мы услышали, как Свея пробормотала что-то у входной двери. Затем вернулась в столовую и с возмущенным видом спросила:

– В дверь звонили?

– Да, конечно, но…

– Но там никого нет!

В ту же минуту мы услышали в саду странный свист, и Свея метнула в окно злой взгляд.

– Успокойся, Свея, – сказала мама, – это наверняка какой-нибудь приятель Роланда…

Свист послышался снова, громче, чем в первый раз. Мы с Роландом выбежали на застекленную веранду и стали всматриваться в сад, залитый лунным светом. Но мы никого там не увидели. Между деревьями, отбрасывавшими черные тени, лился ровный голубоватый свет. Луна была необыкновенно яркая, полная.

Тот же самый свист раздался в третий раз. Нет, на озорство это не похоже. Звук был мягкий, как у флейты, немного печальный и странный для этого времени года. Так могла бы свистеть какая-нибудь птица. «Вон там кто-то есть! Я видел, там кто-то шевельнулся!» – Роланд пристально вглядывался в глубь сада, я посмотрела туда же. Кто-то стоял посреди лужайки и рассматривал наш дом. Девушка? Или молодой человек? Осанка была такой мужественной, что я засомневалась. Но это была девушка. На земле рядом с ней стояли чемодан и мешок.

Роланд постучал по окну веранды. Она повернула голову, взглянула на нас, подняла свои вещи и, медленно подойдя к дому, остановилась у веранды. Она смотрела на нас, но мы не могли ее разглядеть. Лицо было в тени.

Роланд схватил со стола керосиновую лампу с белым колпаком, подкрутил фитиль и направил свет сквозь окно на незнакомку. Она тут же отступила в тень. Роланд приподнял лампу, свет упал на девушку, и мы наконец-то увидели ее. Мы замерли, уставившись на нее, а она – на нас.

Какое же удивительное было у нее лицо!.. Проживи я еще тысячу лет, ни за что не забуду ее лицо, каким в первый раз увидела его там, в саду, когда еще совсем ничего о ней не знала.

Выражение этого лица менялось потом на моих глазах много раз. Это было удивительно подвижное и изменчивое лицо.

И вот я теперь думаю, как же мне описать ее. И не могу ничего придумать. Если стану говорить об отдельных чертах, получится неинтересно. Лицо у нее было круглое, как у ребенка, с маленьким острым подбородком, придававшим ему форму сердечка. Рот маленький, уверенный, нос чуть вздернутый. Но все это только слова, которые ничего не могут передать.

Я не знаю, можно ли назвать ее красивой. Ничего необычного в лице этой девушки не было. Кроме глаз, казалось, полных тайны. Это были удивительные глаза. Живые и открытые. Но в то же время взгляд был настороженный, словно у любопытного зверька, готового в любой момент улизнуть. А может, это был взгляд ребенка, ясный, сосредоточенный, но без детской доверчивости.

Нет, лучше и не пытаться описать ее. Слова слишком пусты. Она просто ни на кого не похожа. В ней было то, что обычно называют очарованием. Вот и все, что я могу сказать.

Долго ли мы стояли вот так, друг против друга, я не знаю. Мы не чувствовали времени, и если бы вдруг оно остановилось вовсе, никто бы из нас даже не заметил. Такое случается лишь раз в жизни, и разрушить эти чары ты не в силах.

Но тебе и не нужно стараться. Это охотно сделают другие. В тот раз вмешалась Свея. Неожиданно вынырнув из-за угла с большим фонарем в руке, она шагнула прямо к незнакомке и направила фонарь ей в лицо. Яркий свет ослепил девушку, которая не могла видеть Свею и только слышала ее злобный голос:

– Так вот кто нарушает покой и пугает честных людей!

Мы с Роландом хотели выбежать с веранды в сад. Он проскользнул, а меня задержала мама:

– Останься здесь! Свея все сделает сама!

Испуганная Надя держалась за мамину юбку. Она боялась темноты и верила, что там полно оборотней.

Прошло несколько минут. Затем вернулась Свея со своим фонарем, с грохотом поставила его перед собой и погасила. Видно было, что она еле сдерживается от возмущения.

– Ну, в чем же дело? – спросила мама, но ответа не получила. Свея демонстративно молчала.

Входная дверь была все еще открыта, и по ступенькам поднимался Роланд с чемоданом. Сразу вслед за ним показалась незнакомая девушка с мешком.

Свея сделала красноречивый жест в ее сторону и объявила, даже не удостоив незнакомку взглядом:

– Вот и прибыла новая горничная! Можете позаботиться о ней, хозяйка.

И Свея вышла из комнаты, мимоходом бросив на маму такой взгляд, который ясно говорил, что ответственность за все лежит на маме, Свея же умывает руки. Мама испуганно посмотрела ей вслед. И вдруг девушка разразилась торжествующим хохотом:

– Но, добрые люди, не такая уж я страшная!

Роланд хихикнул в ответ, а мама смущенно перевела взгляд с двери, только что закрывшейся за Свеей, на девушку, которая начала невозмутимо расстегивать пальто, будто ничего не произошло. Мама откашлялась и робко проговорила:

– Так ты, стало быть, Каролина?

– Да, Каролина Якобссон.

Она протянула маме руку, и та с бледной улыбкой пожала ее:

– Добро пожаловать…

– Спасибо.

Каролина отпустила мамину руку и по очереди поздоровалась с нами.

Завершив знакомство, она по-хозяйски обошла прихожую и взяла плечики для пальто.

– Могу я повесить это здесь? – спросила она, уже пристроив свое пальто рядом с папиной шубой.

– Да, наверное, – тихо ответила мама. Она явно растерялась.

Каролина бросила шапочку на полку для шляп и села расшнуровывать ботинки, а мы уставились на нее. Мы всегда думали, что горничная – это застенчивое существо, которое старается держаться как можно незаметнее и никогда первой не откроет рта, если к ней не обращаются. Поэтому сейчас мы просто не верили собственным глазам.

Мама, которая вечно жаловалась на то, что горничных приходится водить за ручку, тоже онемела. Видимо, на этот раз от таких трудностей мы избавлены. Новенькая уже взяла дом в свои руки и будет дальше вести себя так же смело, как при первом знакомстве.

Мама нервно потирала руки.

– Но мы ждали тебя только завтра утром.

– Конечно. Но я подумала, что будет лучше приехать накануне вечером. Тогда я смогу приняться за работу с раннего утра, не теряя даром времени.

Что возразишь?

Мама озадаченно взглянула на Каролину: на ногах у нее были грубые носки из козьей шерсти.

Свои ботинки она поставила рядом с нашими в галошницу.

Каролина почувствовала мамин взгляд и услужливо спросила:

– Не угодно ли вам, хозяйка, чтобы я переставила ботинки в другое место?

Мама сначала покачала головой, но вдруг спохватилась: что об этом скажет Свея?

– Нет… Да, конечно. Свея держит свою одежду у себя.

– Хорошо. Скажите только где. Я повешу там, где полагается. – Каролина с готовностью улыбнулась, быстро собрала верхнюю одежду и взяла мешок. – А где я буду жить? – Она кивнула Роланду. – Ты поможешь мне с чемоданом, да?

Роланд тут же наклонился и подхватил чемодан, а я не успела заметить, как у меня в руках оказались ботинки.

– Ты понесешь вот это! А то у меня руки заняты, – сказала Каролина.

– А я? Я тоже хочу! – закричала прибежавшая Надя, и Каролина тут же протянула ей свое пальто. Но Надя хотела нести мешок. – Я смогу, я сильная. Так папа сказал.

Каролина огляделась. В прихожую выходили по меньшей мере четыре двустворчатые двери. Все они были закрыты.

– Да, а где же хозяин? Я ведь должна поздороваться с ним тоже. – Она переводила взгляд с одной двери на другую и, выбрав ту, которая действительно вела в папин кабинет, спросила: – Он, должно быть, там?

– Нет, дело в том, что моего мужа сейчас нет дома.

– Вот как, – сказала Каролина и направилась к двери, в которую вышла Свея. – Наверное, моя комната там? Или я ошибаюсь, хозяйка?

– Комната прислуги на чердаке…

Но Каролина уже открыла дверь, за которой стояла Свея, пунцовая от гнева. Она, конечно, подслушивала и теперь получила дверью по лбу.

– Ах, простите! – рассмеялась Каролина. – Я не нарочно. Не думала, что тут кто-то есть.

Свея тупо уставилась на нее. Затем перевела взгляд на нас. Но чем мы могли ей помочь? Я стояла с ботинками Каролины в руках, Роланд – с ее чемоданом, а Надя волочила мешок.

Сама Каролина стояла в пальто, наброшенном на одно плечо, а в руке у нее были только шапочка и рукавицы. Свея гневно посмотрела на маму:

– Могу я поговорить с вами, хозяйка? – Ее лицо выражало крайнее недовольство. – Сейчас же!

– Конечно, Свея, конечно, – ответила мама и направилась к ней.

– Нет, мы пойдем туда! – Свея зашагала в столовую, и мама послушно засеменила следом. Они закрыли за собой дверь, оставив нас одних.

Мы стояли в прихожей. Лестница на второй этаж вела в жилые комнаты. Здесь, внизу, был камин, в котором тлели угли. Каролина бросила пальто на стул, подошла к камину и, взяв кочергу, пошевелила угли.

– Тут хорошо печь яблоки, – сказала она. Надя выпустила из рук мешок и подбежала к ней:

– У нас есть яблоки на чердаке. Я могу принести! Мы с Роландом переглянулись. Мы слишком хорошо знали, что будет дальше. Каролину выгонят. Свея ни за что не одобрит ее. Сейчас она изо всех сил науськивает маму, чтобы та избавилась от Каролины как можно быстрее. Это было несложно угадать. Роланд вздохнул:

– Если бы мы могли что-нибудь сделать…

Но что мы можем? Никто не спрашивал у нас, что мы думаем о Каролине.

– Как жаль, – прошептала я.

– Да, ведь она такая веселая. Я так хочу, чтобы она осталась.

Я тоже очень этого хотела.

Я смотрела на Каролину, которая сидела у камина и шепотом говорила Наде, какие картинки она видит в тлеющих углях. Как будто рассказывала сказку. И я подумала: может, это и к лучшему, если Каролина не останется у нас. Все будет не так, как она думает. Не будет никаких печеных яблок. И никаких сказок. Вместо этого ее быстро отправят на кухню помогать Свее. И тогда она с сожалением поймет, что она совсем не гостья в этом доме, а всего лишь наша новая горничная.

Свея считала, что нет более смешного и нелепого человека, чем тот, кто не знает своего места. И неважно, были ли это господа, которые старались держаться запанибрата со слугами, или прислуга, задирающая нос, – всё одинаково плохо. Для такого поведения просто нет слов. Это стыд и срам!

Бабушка писала, что Каролина впервые нанимается горничной, поэтому, наверное, не знает, что входит в ее обязанности.

Бедная мама, ей ведь придется объясняться с бабушкой. Как это будет выглядеть, если она уволит девушку, которую ей рекомендовала свекровь, не дав ей проработать и дня? Это так просто не пройдет. Мамино положение было не из легких.

С мамой частенько так случалось. Она попадала впросак, как бы ни поступила. Вот и сейчас ей приходилось выбирать: поссориться или со Свеей, или с бабушкой. Едва ли когда у нее было свое собственное мнение. Так повторялось без конца. Окруженная властными людьми, она все время была вынуждена разрываться, следуя их противоречивым указаниям. Маме всегда не хватало мужества, чтобы настоять на том, чего хотела сама. Если только она знала, чего хочет.

Между тем Надя и Каролина играли у камина. Роланд тоже был с ними. Каролина расшалилась вовсю. Ее толстые каштановые косы летали то в одну, то в другую сторону. Я не слышала ее слов, она говорила шепотом, но, видимо, что-то очень интересное. Даже смотреть на нее было одно удовольствие. Лицо Роланда светилось от восторга.

Вдруг открылась дверь и вошла мама. Она шла, опустив глаза и нервно потирая руки. Она проиграла Свее, это было видно сразу.

Сама Свея не показывалась. Но ее выдавала тень у приоткрытой двери.

Тишина стояла такая, что можно было бы услышать, если бы упала иголка. Каролина замолкла на полуслове.

Мама остановилась посреди прихожей и медлила, не зная, как начать… Тень за дверью нетерпеливо шевельнулась. Мама посмотрела туда и, собравшись с духом, решила выложить все сразу.

И тут случилось нечто неожиданное. Каролина поспешно собрала свои пожитки и тихо подошла к двери, за которой притаилась тень.

– Я сейчас же уйду, – сказала она. – Я понимаю, что, наверное, не подхожу вам. Но вначале хочу попросить прощения за то, что вела себя по-глупому. Я объясню вам, как все было. Я вовсе не хотела никого дразнить. Позвонив в дверь, я подумала, что сначала посмотрю, кто мне откроет, а потом покажусь.

Каролина на мгновение замолчала, повернулась к нам и сказала, что сама удивилась своей выходке. Но ее охватила такая неуверенность, она подумала, что если вдруг увидит здесь кого-то, кто ей неприятен, то лучше убежит. Ведь она приехала днем раньше, и никто не будет знать, что это была она. Но когда Свея открыла дверь, нерешительность и желание убежать исчезли. Каролина хотела выйти и показаться, но не успела, дверь уже захлопнули.

Тогда ей пришла мысль посвистеть, как птичка пеночка. Это была, конечно, тоже дурацкая идея, но она подумала, что позвонить снова неудобно. А ей нравилось подражать песне пеночки. Может, услышав птичий свист в это время года, мы удивимся и выглянем. В этом ее план почти удался.

– Но теперь я понимаю, что это было глупо и нелепо, – сказала Каролина, снова повернувшись к Свее. – Не буду больше вас задерживать, тотчас же уйду. Прощайте, Свея, и простите меня! Прощайте все!

Она сделала книксен сначала Свее, затем маме и собралась уходить.

Лицо Свеи было суровым. Она выслушала все с бесстрастным, каменным видом. Затем сделала красноречивый жест и обратилась к маме:

– Могу я еще раз поговорить с вами? Подойдите, пожалуйста, сюда.